Автор: Прангишвили А.С.
О душе Категория: Бессознательное. Природа. Функции. Методы исследования
Просмотров: 1980

Настоящая коллективная монография необычна как по своему содержанию, так и по истории своего возникновения. Ее содержанием является разносторонне выполненный анализ еще очень мало изученной проблемы неосознаваемой психической деятельности. Созданием этого труда мы обязаны группе ученых, в состав которой, наряду с советскими исследователями - психолотами, клиницистами, физиологами, философами, лингвистами, литературоведами - и специалистами разного профиля из социалистических стран, вошли также многие их коллеги из стран Западной Европы и Америки. Источник: - 'Бессознательное. Природа. Функции. Методы исследования. Том I' - Тбилиси: 'Мецниереба', 1978 - с.788

 

 

 


Введение (Introduction)

1. К истории и современной постановке вопроса. От редакции (Towards the History and the Modern Statement of the Problem. Editorial Introduction)

(1) Одним из больших вопросов, история которых особенно тесно связана с борьбой мнений, является на протяжении уже долгих десятилетий вопрос о бессознательном психическом. Понятие бессознательного психического это, по-видимому, одно из самых старых психологических понятий. Его можно проследить еще у основателей древнегреческой философии. У Платона, например, оно выступает в форме идеи "скрытого знания", которое есть предпосылка знания обычного, и поэтому для Платона "знание на самом деле не что иное, как припоминание". А споры, имеющие более строгий, научный характер и уходящие своими логическими корнями в философию еще XVII века, во времена Лейбница и Лежка, Канта и Декарта, длились не умолкая века. В наши дни они привели постепенно к резкому размежеванию относящихся к ним принципиально несовместимых диалектико-материалистических и идеалистических интерпретаций.

Подобное размежевание приходится наблюдать сегодня, как это хорошо известно, в очень многих областях знания. Однако, когда обсуждается тема неосознаваемой психической деятельности и проводятся в этой связи разграничительные линии между разными концептуальными подходами, следует считаться с некоторыми специфическими обстоятельствами, на которые необходимо с самого начала отчетливо указать.

Прежде всего следует учитывать тот факт, что сформировавшиеся в рамках идеалистических систем методологически неадекватные, а иногда и явно псевдонаучные истолкования бессознательного оказываются тесно переплетенными с реальной фактологией - с описанием психических и психопатологических феноменов, в отвлечении от которых глубокое понимание закономерностей душевной жизни человека оказывается затрудненным, если не невозможным вовсе. Другой не менее важный момент, заставляющий нередко оставлять незавершенными трудные исследования и острые споры, - допуская тем самым невольно недостаточную определенность позиций и выводов, - заключается в том, что подлинно точные и надежные методы изучения проявлений бессознательного остаются, несмотря на огромные усилия их создать, все еще очень мало разработанными.

И, наконец, третий момент, который в научных дискуссиях следует учитывать всегда, а в спорах, происходящих по поводу проблемы бессознательного, - чтобы эти споры были ориентированы на методологически главное, а не второстепенное, - особенно: необходимость отчетливо представлять себе подлинную позицию оппонентов. На этом обстоятельстве приходится ставить акцент, т. к. сложное и глубокое развитие идеи бессознательного, имевшее место на протяжении последних десятилетий в Советском Союзе, находило лишь очень скудное, к сожалению, отражение в западной литературе, оставшись поэтому малоизвестным многим западным исследователям. Что же касается нас, то нельзя не признать, что нами нередко допускалась недооценка значения сдвигов, которые произошли в теории психоанализа, начиная приблизительно с рубежа 50-х - 60-х гг. Структурно-лингвистически ориентированный психоанализ Ж. Лакана и отвергающая фрейдовскую метапсихологию концепция Дж. Клайна ("психоанализ как психология смыслов и синтезов, возникающих при кризисах в личной жизни" - Дж. Клайн) это, конечно, нечто совсем иное, чем столь же наивная, сколь и реакционная мифология Юнга или Ференчи. И учет этих сдвигов необходим, чтобы наша критика не исчерпывалась повторением доводов, бывших адекватными в 30-х и 40-х гг., но не являющихся достаточными как реакция на очень своеобразную - и во многом серьезную - позднюю эволюцию психоанализа.

Нетрудно понять, какой своеобразный колорит привносится хотя бы только одними этими тремя моментами в дискуссии о бессознательном, насколько ответственным и нелегким является проведение в подобных условиях методологически адекватной линии, занятие позиций, которые обеспечивают строгую философскую обоснованность научных поисков и правильность стратегии их дальнейшего развертывания. Вряд ли поэтому можно преувеличить важность, которую имеет для современной психологии тщательное исследование всей этой тематики, до сих пор сохраняющей характер одного из самых больших - и самых досадных, сковывающих мысль - белых пятен на карте общих представлений о природе и закономерностях психики человека.

(2) Настоящая монография является коллективным трудом видных советских и зарубежных исследователей, работы которых так или иначе связаны с проблемой неосознаваемой психической деятельности. Какие соображения побудили к ее составлению и почему для участия в ее создании был приглашен столь широкий круг разносторонне ориентированных и высококомпетентных ученых? Чтобы ответить на эти вопросы, мы напомним некоторые уже полузабытые страницы из истории представлений о бессознательном и остановимся кратко на роли, которую идея бессознательного психического выполняет в контексте современного научного знания.

(3) Первое, насколько мы можем судить по литературе, международное совещание, созванное специально для обсуждения проблемы бессознательного (во всем ее объеме, а не только, как это не раз предпринималось ранее, различных специальных ее аспектов), состоялось почти 70 лет назад, в 1910 г., в Бостоне (США).

Интеллектуальная атмосфера, в которой происходила подготовка и работа этого совещания, была очень своеобразной. Если мы просмотрим научные источники, художественную литературу, труды, посвященные вопросам искусства, и даже публицистику тех далеких лет, то не сможем не испытать чувства удивления перед тем, до какой степени широко было распространено в тот период представление о бессознательном, как о факторе, учет которого необходим при анализе самых различных вопросов поведения, клиники, наследственности, природы эмоций, произведений искусства, взаимоотношения людей в больших и малых группах, истории общей и истории культуры. Все более ранние представления о бессознательном, начиная с давно сформировавшихся в рамках теистических и спекулятивно-философских систем и кончая едва зарождавшимися попытками его объективного клинического и экспериментального истолкований, причудливо в этот период смешивались. Эта эклектика говорила, однако, только о том, что, столкнувшись с проявлениями бессознательного, исследователи того времени гораздо скорее интуитивно почувствовали, что им довелось затронуть какие-то неизвестные ранее особенности психической деятельности, чем поняли, в чем именно эти особенности заключаются.

Подобные установки характеризовали исследователей не только конца XIX века, но и перешагнувших за рубеж XX. Бессознательное, как объясняющий фактор, ими называлось, но путей к осмыслению его особенностей и закономерностей, к его строгой концептуализации не предлагалось. И нарушаться эта традиция стала только после появления трудов 3. Фрейда. То, что Фрейд выступил в качестве создателя, хорошей ли, плохой ли, об этом мы будем немало говорить позже, но неоспоримо оригинальной позиции, заместившей простое коллекционирование парадоксальных фактов и их изумленное созерцание, явилось, конечно, одной из главных причин, обеспечивших психоаналитическому направлению такой шумный успех. Было бы ошибкой, возможной только при плохом знании истории психологии, утверждать, что Фрейд впервые поставил проблему бессознательного. Эта проблема была поставлена задолго до него. Но вряд ли найдутся несогласные с тем, что в отношении теоретизации бессознательного, в отношении перехода от довольно путанной феноменологии этой проблемы к попыткам ее аналитического раскрытия с периода работ Фрейда началась подлинно новая эра.

Надо думать, что эти обстоятельства хорошо понимались и теми оппонентами психоанализа, которые явились инициаторами организации в 1910 г. в Бостоне своеобразного смотра идей, способных при всей их малой разработанности быть все же как-то противопоставленными психоаналитическому подходу. На Бостонском совещании не происходил поэтому непосредственно спор с психоанализом. Его организаторы преследовали не столько критическую, сколько конструктивную цель: подытожить позиции, с которых можно было бы, в ожидании предвидимых ими идейных сражений, как-то осмыслить бессознательное, его роль и функции, не прибегая при этом ни в какой форме к представлениям и постулатам психоанализа. Труды этого совещания, в которые были включены работы таких крупнейших авторитетов того времени, как П. Жанэ, Т. Рибо, Ф. Брентано, М. Принс и др., создали впечатляющую картину необычайной пестроты и противоречивости мнений, преобладавших в те годы по поводу проявлений бессознательного. Одновременно они показали, что в центре споров оставались все те же коренные вопросы, которые были поставлены в еще более ранний период, но к сколько-нибудь уверенному решению которых участники Бостонского симпозиума были отнюдь не намного ближе, чем их предшественники - виднейшие психологи и клиницисты XIX века. В истории развития представлений о бессознательном Бостонский симпозиум представляет собою поэтому очень поучительный эпизод. Это была последняя попытка затормозить уже поднимавшийся вал популярности психоанализа, которая, однако, заранее была обречена на неуспех.

Несколько, может быть, схематизируя, можно сказать, что целью участников Бостонского симпозиума было отстоять право на существование представления о неосознаваемых формах мозговой деятельности, определяющих сложные акты поведения, и понять эти формы как механизм (то ли психологический, то ли чисто физиологический - по этому поводу согласия не было), без учета которого мы ни сами эти акты, ни их клинические расстройства объяснять не можем. Никакими, однако, функциями, антагонистическими сознанию, бессознательное при этом не наделялось, никакое представление о возможности конфликта или каких-то других еще более сложных отношений между сознанием и бессознательным в рамках этих непсихоаналитических концепций не звучало. И это, конечно, существенно обедняло представление об организации психической деятельности, которое эти концепции пытались обосновать.

Работами симпозиума было только лишний раз показано, как резко упрощаются концептуальные схемы при игнорировании внутренней диалектики, внутренней противоречивости исследуемых феноменов. Мы полагаем, - и еще вернемся к этому, - что фрейдизм поставил проблему взаимоотношений между сознанием и бессознательным, недооценивая идею синергического аспекта этих отношений. Участники же Бостонского симпозиума нанесли не меньший ущерб разработке той же проблемы, исключив из рассмотрения аспект конфликта. Подобные односторонности толкований должны были сыграть и в конечном счете сыграли роковую роль в судьбе каждого из этих направлений. Разница здесь проявилась только в том, что обеспложивающее влияние недоучета отношений синергии выявилось на несколько десятков лет позже, чем аналогичный эффект недоучета отношений конфликта.

(4) Мы не будем сейчас задерживаться на детальном прослеживании дальнейшей эволюции представлений о существе и закономерностях неосознаваемой психической деятельности. Эта тема глубоко и разносторонне освещена как в советской, так и в западной литературе. Для ясности последующего изложения здесь важно отметить только некоторые узловые моменты.

Хорошо известна история отношений советской психологии и советской медицины к идеям психоанализа. Мы останавливаемся именно на психоаналитической концепции, ибо ее нельзя не рассматривать как наиболее значительную из представленных в западной литературе попыток разработки теории бессознательного. После довольно оживленной первоначальной, - как критической, так и одобряющей, - реакции на эти идеи, оставившей в советской литературе 20-х гг. заметный след, диалог между советскими исследователями и сторонниками психоанализа стал постепенно угасать. Даже стойкое сохранение интереса к проблематике бессознательного, которое с самого же начала характеризовало грузинскую психологическую школу Д. Н. Узнадзе, не смогло остановить этот процесс. Причиной здесь явилось, как мы полагаем, постепенное преобразование теории психоанализа из относительно узкой клинико-психологической концепции, в форме которой она выступила на заре своего существования, в доктрину широкого философского и социального плана, окрашенную, с одной стороны, в биологизирующие, а с другой - в идеалистические тона. Дух психоанализа как системы социальных, мировоззренческих обобщений, характерная для него очень своеобразная методология познания оказались настолько чуждыми идеологическим установкам советской психологии и медицины, стилю и традициям осмысления природы человека, которых придерживаются советские исследователи, что находить обязательный исходный "минимум общности" толкования, без которого никакой диалог немыслим, стало невозможным.

Именно в этом, как нам думается, корни молчания, которое замещало с начала 30-х до середины 50-х гг. обмен мнений, звучавший в более ранний период. В 1955 г. на страницах журнала "Вопросы психологии" была начата дискуссия по поводу теории установки, в которой затрагивалась, в частности, и проблема бессознательного с подчеркиванием ее принципиальной важности для современной психологии. Так, одним из нас при подытоживании этой дискуссии было подчеркнуто, что у нас крайне мало разработан вопрос о бессознательном психическом, и для того, чтобы занять правильную позицию "в этом вопросе, нам следует не уклоняться от изучения его, а в плотную заняться им" (А. С. Прангишвили, там же, 6, стр. 107). С конца же 50-х гг., - в значительной степени по инициативе АМН ССР, организовавшей в 1958 г. специальную конференцию, посвященную проблеме отношения к психоанализу, - диалог был вновь возобновлен, а в 1962 г. на Всесоюзном совещании по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии еще более углублен. И важно ясно представлять, какие общественные и научные факторы этот сдвиг стимулировали.

(5) На протяжении 30-50 гг. развитие идей психоаналитической школы совершалось в полном отрыве от сложной эволюции представлений о бессознательном, происходившей в этот период в Советском Союзе и связанной исходно с именем И. П. Павлова, а несколько позже с именем Д. Н. Узнадзе и его школы. Повлекла ли эта изолированность отрицательные последствия для теории психоанализа? Имея определенное мнение по этому поводу, мы не станем, однако, сейчас на нем задерживаться: здесь мы касаемся темы, в отношении которой первое слово должно быть предоставлено, по справедливости, самим психоаналитикам.

Что же касается советской психологии, то нельзя не признать, что в эти годы ею допускалась своеобразная ошибка "выбрасывания из ванны вместе с выплескиваемой водой и ребенка". Реакция советских исследователей на дефекты методологии психоанализа, которые они видели в идеалистическом и одновременно биологизирующем характере его социологических обобщений, в нередкой подмене им строгого доказательства выдвигаемых положений аналогиями, а иногда даже только эффектными метафорами, в допускаемых им гиперболизациях, приводящих к смещению акцентов и тем самым к искаженному изображению действительности, была настолько глубокой, что критика этих слабых сторон перерастала в скептическое отношение к объектам психоанализа, к психологическим феноменам и процессам, которые психоанализ объявил предметом (и даже предметом монопольным!) своего исследования. Так скепсис в отношении психоаналитического истолкования проявлений бессознательного переходил постепенно в понижение интереса к самой проблеме бессознательного, долгие годы не находившей вследствие этого должного отражения в работах советских врачей и психологов.

Изменение ситуации обрисовывается, как уже было упомянуто, только с конца 50-х - начала 60-х гг., причем мощные импульсы были ей даны событиями развернувшимися в трех разных областях.

Во-первых, постепенным упрочением в рамках советской поихологии особого подхода к проблеме бессознательного, теоретические основы которого были заложены еще в 20-х - 30-х гг. выдающимся советским мыслителем Д. Н. Узнадзе и развиты впоследствии его многочисленными учениками. Мы имеем в виду теорию неосознаваемой психологической установки, являющуюся в работах современных советских исследователей концептуальным фундаментом представлений о бессознательном.

Во-вторых, - об этом мы уже кратко упомянули, - здесь сказалась очень сложная и своеобразная поздняя эволюция психоанализа, возникновение в нем новых направлений, в которых пересматривались, а иногда и полностью отвергались некоторые из исходных догм ортодоксального фрейдизма. Особое значение для этого последнего этапа развития психоанализа имело создание в его рамках более широких подходов, порывавших с его исходными биологизирующими тенденциями, преодолевавших тем самым его односторонность и увлекавших его, как это выяснилось (несколько позже, на неожиданный для многих путь сближения с теорией речи, с проблемами логики, лингвистики и антропологии, даже теории игр и математической топологии. Не менее важным в данном аспекте оказалось особое внимание, проявляемое современным психоанализом к проблемам значения и смысла переживаний в их широком понимании, т. е. с выходом опять-.таки его интересов далеко за рамки ортодоксальной фрейдовской теории сексуальности; то же можно сказать о сближении некоторых его аспектов с представлениями, разрабатываемыми в смежных с психологией областях, например в современной теории сна и т. д.

Все эти сдвиги, в совокупности, привели к тому, что освещение проблемы бессознательного стало постепенно даваться психоанализом с позиций, довольно резко отличающихся от тех, с которых оно производилось четверть и более века назад. И это, естественно, не могло не создать многих поводов для новых обсуждений и споров.

И, наконец, третья группа факторов, действовавших в том же общем направлении. Развитие знаний, происшедшее за последние десятилетия, с огромной силой подчеркнуло реальность проблемы неосознаваемой психической деятельности и важность роли, которую составляющие ее процессы выполняют при разных формах жизнедеятельности организма и поведения человека. Постепенно становилось все более ясным, что недостаточная разработанность теории бессознательного и методов его анализа оказывает сдерживающее влияние на развитие целого ряда важнейших направлений современной научной мысли как в рамках психологии, так и за ее пределами. Это относится например, к психосоматическому направлению в медицине, трактовка коренной проблемы которого (роль эмоций в болезни) оказывается резко обедненной, если игнорируется существование наряду с осознаваемыми переживаниями и мотивами поведения также мотивов неосознаваемых; к нейрофизиологии с ее попытками разобраться в закономерностях локализации мозговых функций, в частности в вопросе о т. н. межполушарных мозговых асимметриях; в механизмах сна и гипноза, истолкование которых в отвлечении от проблемы вербализуемого и невербализуемого, т. е. по существу от проблемы осознаваемого и неосознаваемого, заранее обречено на поверхностность; к теории художественного творчества как литературного и сценического, так и изобразительного, одним из неустранимых психологических механизмов которого является активность бессознательного; к проблеме восприятия и переживания музыкальных образов; к в высшей степени важной в социальном плане проблеме закономерностей речевой и внеязыковой межиндивидуальной коммуникации и тесно связанной с нею проблеме суггестии; к теории обучения и неосознаваемых форм переработки информации; к коренной проблеме психологии - к вопросу формирования неосознаваемых психологических установок, определяющих структуру личности; к теории закономерностей душевной жизни человека со всей сложностью ее зависимости от бессознательного в его широком понимании, - и этот перечень можно было бы продолжить.

Вряд ли требует разъяснения, какой ущерб нашим знаниям наносится замедлением разработки этих, как и многих других сходных вопросов, происходящим вследствие малой изученности междисциплинарной проблемы бессознательного. И не менее очевидно, что любые усилия, направленные на устранение этого замедления, более чем оправданы.

(6) Итак. Возобновлению диалога советских исследователей с учеными, придерживающимися в той или иной степени психоаналитической ориентации, способствовали три причины: возникновение в рамках советской психологии оригинального концептуального подхода к проблеме бессознательного, и уже тем самым признание советской психологией реальности этой проблемы; сложное позднее развитие психоаналитических представлений, во многом их преобразовавшее, позволившее им проникать в области, к которым ортодоксальный фрейдизм отношения не имел, ставить и решать проблемы, которыми фрейдизм исходно не занимался; и, наконец, выявление весьма широкого круга областей знания, тормозимых в своем развитии отсутствием разработанных представлений о природе и закономерностях неосознаваемой психической деятельности.

Эти три фактора создали предпосылки для диалога. Но какой может быть его цель? И каким хотелось бы видеть его предмет, его непосредственное содержание? Вряд ли нужно доказывать, насколько выиграл бы диалог в отношении глубины и продуктивности, если бы ответы на эти вопросы были с самого начала отчетливо сформулированы.

Приблизиться к ответу на первый вопрос нетрудно. Новейшее развитие психоанализа, об отличительных особенностях которого мы уже упоминали, повлекло за собою определенные, порой даже далеко идущие сдвиги в понимании им проблемы бессознательного. Эти новые подходы представляют в ряде отношений неоспоримый интерес, и обмен мнений по их поводу может быть не менее продуктивным, чем обсуждение представлений о природе бессознательного, вытекающих из концепции психологической установки Д. Н. Узнадзе и еще весьма мало освещенных в западной литературе.

Логическая структура настоящей монографии определялась именно таким общим пониманием возможностей, создаваемых ее появлением, и задач, которые на этой основе возникают. Монография построена так, чтобы достигалось разностороннее освещение вопросов общей теории бессознательного, представляющих, насколько это можно предполагать заранее, интерес для весьма широкого круга и теоретиков, и представителей прикладного знания.

В монографии содержатся работы ведущих советских исследователей разного профиля, так или иначе связанных с разработкой проблемы бессознательного. Разнообразие их специальностей ярко подчеркивает междисциплинарный характер темы бессознательного и широту диапазона откликов, которые вызывает эта тема. В монографию включены также статьи видных зарубежных исследователей, вклад которых в разработку проблемы бессознательного связывается в некоторых случаях с неприемлемой для нас общей методологией, но является, вопреки этому, интересным и важным в определенных частных аспектах. Критическое рассмотрение этих работ может способствовать включению в общую теорию бессознательного данных, полученных на основе направлений исследования, недостаточно привлекавших в последние годы внимание советских ученых.

Тематические разделы монографии - их всего десять - посвящены разным, тесно между собой связанным аспектам проблемы бессознательного. В первом тематическом разделе монографии подвергается рассмотрению основной, еще не снятый, по мнению некоторых исследователей, вопрос о реальности бессознательного как психологического феномена. Рассмотрение этого вопроса заставляет обратиться к анализу разных представлений о природе и функциях бессознательного, и поэтому во втором тематическом разделе приводятся сообщения, создающие в совокупности общую картину существующих на сегодня в западной литературе направлений мысли, затрагивающих проблему неосознаваемой психической деятельности с разных теоретических позиций. Эту картину менее всего, конечно, следует рассматривать как исчерпывающую. Целый ряд важных направлений в ней освещен лишь эскизно, другие не упомянуты вовсе. Следует, однако, иметь в виду, что задача исчерпывающего обзора редколлегией монографии в данном случае и не ставилась. Важно было охарактеризовать лишь более типичные направления, дабы дать представление об общем стиле и духе ведущихся в этой области поисков. И этой цели содержащиеся во втором разделе сообщения, в их ансамбле, по-видимому, достигают.

Следующие три тематических раздела включают сообщения, посвященные приложениям концепции бессознательного в тесно между собой связанных областях, - нейрофизиологии (с выделением в особый раздел статей, затрагивающих вопросы теории сна и гипноза) и клинической патологии. В последнем из этих разделов обсуждаются вопросы психосоматики в их связи с осознаваемой и неосознаваемой мотивацией, проблема межполушарных мозговых асимметрий с анализом связей между нарушениями речи и нарушением осознания, вопросы зависимости психотерапевтических эффектов от осознаваемых и неосознаваемых психологических установок, отражение нарушений неосознаваемой психической деятельности в симптоматике неврозов, проблема неосознаваемых компонентов отношения больного к окружающей его среде и др.

В следующих пяти тематических разделах (VI-X) проблема бессознательного освещается в плане ее связи с закономерностями высших форм психической деятельности. Шестой раздел посвящен проблеме роли бессознательного в процессах художественного восприятия и творчества, в основном литературного и музыкального. В седьмом разделе обсуждается роль бессознательного в структуре гнозиса, анализируются вопросы неосознаваемой переработки информации (и в этой связи затрагивается проблема искусственного интеллекта), интуиции, теории неосознаваемых компонентов целенаправленных, движений, а также навыков и автоматизмов, участвующих в управлении человеком машиной. В восьмом разделе освещаются с разных сторон функции бессознательного в активности речи, особое внимание уделяется при этом процессам овладения языком на ранних этапах онтогенеза в естественных и учебных условиях. Девятый раздел посвящен центральным, по существу, проблемам всей теории бессознательного- вопросу взаимоотношения бессознательного и сознания, роли бессознательного в формировании личности, значению, которое имеют психологические установки в наиболее сложных формах деятельности субъекта, проявлениям бессознательного в структуре межиндивидуальных отношений. И, наконец, - десятый раздел, затрагивающий самую, пожалуй, трудную область: теорию методов исследования бессознательного. В этом разделе заостряются дискуссионные проблемы проективных и субсенсорных методик и обсуждаются общие принципы экспериментального подхода к активности бессознательного. За этим следует "Заключение" от редколлегии, в котором дается общий критический анализ представленного в монографии материала и формулируются исходные конструктивные положения, от которых должна, как нам кажется, отправляться на сегодня диалектико-материалистическая теория бессознательного. (Каждый из тематических разделов сопровождается редакционной статьей, имеющей более специальный характер: введения в конкретную проблематику данного раздела).

Такова общая структура тематических разделов, составляющих три тома настоящей монографии. Поскольку в каждом из этих тематических разделов участвуют как советские, так и зарубежные исследователи, можно ожидать, что возникающие на этой основе картины, характеризующие основные направления разработки соответствующих проблем, будут иметь достаточно полный и разносторонний характер.

Монография охватывает, таким образом, весьма широкий круг разнородных вопросов и включает немало дискуссионных положений и представлений, что делает желательным ее тщательное обсуждение. В этой связи установлено по истечении определенного срока после ее опубликования созвать Международный симпозиум, на котором подобное обсуждение можно было бы адекватно произвести. Основные результаты такого обсуждения будут, как мы полагаем, представлены и обобщены в четвертом томе данной монографии.

(7) Естественно поэтому полагать, основываясь на характере представленного в монографии материала, что центральное место на предстоящем симпозиуме займет проблема различных интерпретаций бессознательного. Можно также предвидеть, что значительное внимание будет на нем привлечено к расхождениям между ее диалектико-мате-риалистическим и психоаналитическим пониманием.

В этой связи представляется целесообразным заранее сформулировать некоторые теоретические общие положения, позволяющие уточнить, в чем именно подобные расхождения на настоящий момент заключаются. Такой подход позволил бы с самого начала наметить круг вопросов, с которых могла бы начаться дискуссия. Кроме того, предварительное определение существа расхождений придало бы прочтению материалов монографии определенную направленность, способствующую их более глубокому пониманию.

Вернемся в этой связи вновь к критике идей психоаналитической школы, к характерному для них представлению о природе и функциях бессознательного.

Было бы нетрудно показать, что некоторыми из советских критиков фрейдизма еще в 20-х-30-х гг. обращалось внимание на то немаловажное обстоятельство, что слабость этого направления обнаруживается не тогда, когда оно описывает весьма подчас тонко улавливаемые им клинические и психологические соотношения, а когда пытается эти соотношения объяснять. При этом подчеркивалось, что допускаемые им ошибки концептуализации логически однотипны: это почти всегда ошибки возведения в ранг общего (или даже всеобщего) закона таких черт, тенденций, особенностей, которые характеризуют в действительности лишь довольно ограниченный, узкий круг явлений, наблюдаемых к тому же при наличии только специфических условий. Именно отсюда возникает, по мнению критиков фрейдизма, характерная односторонность многих психоаналитических построений, не позволяющая им подняться до оперирования более обобщенными понятиями, при которых частное не вытесняет общее, а занимает лишь то более скромное место, на которое ему дает право его природа.

Эта тенденция психоанализа к недостаточно обоснованным генера-/лизациям (к рассмотрению как обязательного и универсального того, что является в действительности лишь условным и специфическим) проявляется в рамках любого из его фундаментальных теоретических построений. Проследим это на нескольких примерах.

В качестве первого сошлемся на односторонность, к которой приводит столь характерная для психоанализа универсализацияантагонистических отношений между сознанием и бессознательным, т. е. отношений, которые складываются в действительности не неизменно, а лишь при определенных специфических условиях. В результате этой неадекватной универсализации идеи антагонизма проблема синергических отношений между сознанием и бессознательным оказалась для психоанализа если не полностью закрытой, то во всяком случае оттесненной на задний план, а тем самым весь вопрос о диалектике взаимоотношений сознания и бессознательного был поставлен психоаналитической теорией неадекватно. Ущерб, который был этим нанесен психоанализу в его попытках осветить природу бессознательного, трудно преувеличить.

Другой пример. Психоаналитической школой было обосновано представление о "психической защите" и была разработана определенная концепция форм этой защиты. В более поздний период идея подобных "защит" разрабатывалась с позиции теории психологической установки грузинской школы Д. Н. Узнадзе. При этом было установлено, что эта "защита" (понимаемая как перестройка психологических установок, устраняющая патогенность травмирующих переживаний путем изменения их "значимости" для субъекта) гораздо шире представлена в душевной жизни человека, чем это вытекает из ее психоаналитической трактовки. Описываемые теорией психоанализа специфические формы "психической защиты" (проекция, вымещение и т. п.) выступили в этой связи как формы защитной активности сознания, проявляющиеся в условиях лишь особых, не часто возникающих специальных психологических ситуаций. Недостаточное знакомство с концепцией психологической установки не дало, однако, психоанализу даже в более поздний период возможности распознать, что созданные им теоретические конструкции - это гораздо скорее частные проявления закономерности весьма общего порядка, чем ее исчерпывающие проявления.

Логические ошибки этого типа очень обедняли в некоторых случаях весь психоаналитический подход. Психоанализ ввел, например, еще на заре своего существования идею вытеснения, т. е. "выключения" переживания из сферы осознаваемого. Но уже очень скоро стало ясным, что этот феномен - лишь частный случай в гораздо более сложной системе разнотипных форм и степеней неосознаваемости. В советской психологической литературе неоднократно отмечалось, что психоаналитической концепцией предусматривается только строгая альтернатива: либо адекватное осознание переживаемого, либо отсутствие подобного осознания ("вытеснение"). Следовательно, весь огромный диапазон переходных состояний между этими полюсами, представленный разнообразными клиническими формами сложных частичных нарушений осознания, из основной психоаналитической схемы выпадает, хотя советскими исследователями приводились соображения в пользу многочисленности и исключительного разнообразия этих переходных состояний. Отмечалось, что "неосознаваемость" проявляется иногда в том, что отражение воздействий, оказываемых на объект, отсутствует не только в сознании последнего, но и в системе его переживаний (субсенсорика по Г. В. Гершуни, неосознаваемая и непереживаемая переработка информации на определенных этапах творческого процесса и т. п.). В других же случаях, напротив, "неосознаваемость" отнюдь не исключает того, что отражение действительности отчетливо "переживается" его субъектом: неосознаваемость выражается в подобных случаях лишь в том, что сам факт этого отражения не становится предметом мыслительной активности субъекта, субъект не может произвольно направить на него свое внимание (неосознаваемость, например, переживаний в ранней фазе детства). Возможны и такие случаи, когда регуляция поведения отражается как в системе переживаний, так и в содержании мыслительной деятельности, но только - на уровне формальных "значений": она выпадает из сферы осознаваемого на более глубоком уровне - "интимных смыслов", которыми наполнены соответствующие содержания переживаний для их субъекта (Подробнее об этом см. вступительную статью к VIII тематическому разделу монографии).

Характерно, что при описании этого последнего феномена А. Н. Леонтьев и Дж. Клайн употребляют, - совершенно независимо друг от друга, - идентичную терминологию: "личностный смысл" (А. Н. Леонтьев) и "personal meaning" (Дж. Клайн).

Сторонникам психоаналитической ортодоксии очень трудно было бы оспаривать, что при таком общем подходе "вытеснение", в его исходном фрейдовском понимании, выступает лишь как некая частная форма неосознания, отнюдь не исчерпывающая собой широкий круг, а, может быть, правильнее было бы даже сказать - широкую систему психологических феноменов родственного порядка.

Можно было бы привести очень много и других доводов в пользу того, что рассматриваемая тенденция (постулировать общее там, где описывается, фактически, лишь частное) проходит красной нитью сквозь всю долгую историю психоаналитической мысли - от комплексов Эдипа и Электры (верных, как это было показано специальными исследованиями довольно больших контингентов, только как факты, порождаемые специфическим совпадением семейных отношений) до объявления Лаканом общим законом активности сознания того, что является гораздо, по-видимому, скорее, модусом работы лишь сознания, сновидно измененного. Мы остановимся, однако, сейчас еще только на одном проявлении, более близком связям, которые существуют между теорией бессознательного и теорией психологической установки.

В психоаналитической литературе можно встретить утверждение, что советские критики психоанализа не только отвергают идею бессознательного как важную философскую и психологическую категорию, но отклоняют и представление о реальности неосознаваемых мотивов поведения. Такое толкование, однако, ошибочно. В советской литературе неоднократно подчеркивались (С. Л. Рубинштейном, А. Н. Леонтьевым и др.) неосознаваемость мотивов деятельности, не перестающих из-за этой неосознаваемости быть факторами, порождающими деятельность; существование изменений психического состояния, вызванных переживаниями, которые не осознаются; возможность путем анализа непосредственно осознаваемого осознать и то, что находится для сознания до какого-то времени "за занавесом" и т. д.

И, однако, нельзя не согласиться, что идея неосознаваемого мотива, идея роли и самого существа этого мотива звучит в советской литературе не так, как в западной. Основное различие здесь заключается в том, что представление о подобном мотиве вводится (по крайней мере теми из советских психологов, которые близки к школе Узнадзе) в функциональную структуру более емкого представления - представления о неосознаваемой психологической установке (Более емкого, ибо психологические установки могут включать в свою структуру не только мотивы поведения, но и активность восприятия, направленность мыслительной деятельности, процессы вынесения решений и многое другое. Все эти феномены, включаясь в структуру установки, подчиняются законам устанавок и вследствие этого могут, в частности, проявляться как на осознаваемом, так и на неосознаваемом уровне).

Мы не будем задерживаться на причинах и преимуществах такого подчинения идеи неосознаваемого мотива идее психологической установки, это - проблема, заслуживающая специального рассмотрения. В интересующем нас сейчас плане важно подчеркнуть лишь то, что и на этот раз одна из основных категорий психоанализа - неосознаваемый мотив - выступает как частныйэлемент значительно более широкого класса неосознаваемых психических феноменов, объединяемых представлением о неосознаваемой психологической установке.

Касаясь этих вопросов, нельзя не отметить, что бессознательное в понимании Узнадзе вообще выступает как система категории более общего порядка, чем бессознательное в понимании Фрейда. Это различие в степени обобщенности понятий, которыми оперирует каждая из этих концепций, - различие, имеющее фундаментальный и принципиальный характер, - в значительной степени определяет как их взаимоотношение, так и создаваемые ими возможности анализа и общий стиль.

Для сохранения же правильности исторической перспективы надо учитывать, что Д. Н. Узнадзе создавал свою теорию несколько позже, чем З. Фрейд свою. Поэтому, когда Узнадзе развивает широкую идею психологической установки, он отвергает и опровергает Фрейда, но само это опровержение означает определенный отклик на идеи Фрейда и их переработку. В этом проявляется неустранимая диалектика естественного развития больших идей, которую можно проследить в самых разных областях знания, ибо ни одна из подобных идей не создается без опоры на наследие прошлого, на труды и мечты предшествующих поколений, которые должны быть восприняты и изменены, чтобы дать возможность выступить на передний план обобщениям более высокого порядка.

(8) Мы ограничимся сейчас этими немногими замечаниями по поводу тенденции к замещению в психоаналитических построениях общего частным. Понимание этой тенденции позволяет осмыслить и принять как весьма подчас ценные многие из элементов той фактологии, которая создана упорным трудом сторонников психоанализа, особенно на последних, новейших этапах эволюции этой концепции. Вместе с тем мы уверены, что только учитывая эту тенденцию и ее соответствующим образом методологически корригируя, можно правильно расставить акценты в сложнейшей картине активности бессознательного, с которой все мы в наших теоретических исследованиях и на практике сталкиваемся. Представляется, что если мы будем отправляться от такого общего понимания, то это во многом будет способствовать продуктивности дискуссии, поводы для которой материалы настоящей коллективной монографии дают в изобилии. И, во всяком случаемы полагаем, что оригинальные подходы к проблеме бессознательного, все более уверенно дающие о себе знать в рамках советской психологии и основанные на тесном увязывании новых идей со сложившимся категориальным аппаратом концепции психологической установки, подвергнутся в ближайшие годы глубокому дальнейшему развитию.

1. Towards the History and the Modern Statement of the Problem. Editorial Introduction

Summary

The general iheorefcal positions taken by the editorial board as the basis for tackling the problem of unconscious mental activity are described. The reasons are indicated for which it is advisable to compare the approaches to the unconscious mind as developed in Soviet psychology and in the West. The history of the problem of the unconscious is briefly discussed, with en pbasis on the role played by the work of the D. N. Uznadze Georgian school of psychology.

The logical structure of the monograph (the problems and sequence of the sections) is described.

A tentative idea is put forward concerning the critical position adopted by the editorial board in regard to the approach to the problem of the unconscious by the psychoanalytical school (a more detailed statement of this position is given in the 'closing article' of the present monograph). The proposition that taking the particular for the general constitutes the major weakness of psychoanalytical interpritations forms the logical core of the editorial position.

Finally, a comparison is made between the general conception of the problem as developed by S. Freud and that of unconscious psychological set.

 


2. Психоанализ и теория неосознаваемой психологической установки: итоги и перспективы. А. Е. Шерозия (Psychoanalysis and the Theory of Unconscious Psychological Set: Findings

 

Академия наук Груз. ССР, Институт психологии им. Д. Н. Узнадзе Тбилисский государственный университет, факультет философии и психологии

I. Два разных подхода к проблеме сознания и бессознательного психического. Постановка вопроса

(1) Мы попытаемся предпринять концептуальный анализ современного научного понимания проблемы бессознательного психического, избрав при этом в качестве исходного пункта теорию психоанализа и теорию неосознаваемой психологической установки. Сопоставление этих направлений облегчает рассмотрение интересующей нас проблематики, ибо, в отличие от других направлений, психоанализ и теория неосознаваемой психологической установки предоставляют в наше распоряжение два совершенно разных способа оперирования феноменом бессознательного в его связях с психикой в целом. Одновременно, и то и другое направление предпринимают попытку выдвинуть, наряду с сознанием, идею бессознательного как особой формы отношения к действительности, которую можно проследить во всем диапазоне основных проявлений личности.

(2) Психоанализ рассматривает сознание и бессознательное как взаимоисключающие - при их функционировании!-элементы психики, утверждая их непримиримый антагонизм. Тем самым разрушается феноменологическая целостность не только системы "сознание - бессознательное", но и самой личности. Бессознательное выступает при этом только как отрицательный элемент, только как отрицательное качество данной системы [36; 37; 38; 39; 40; 41]. Психология же установки, наоборот, в лице открытого ею феномена установки, предлагает положительное определение и наиболее адекватное, пока, представление о способе существования исходной целостности психики.

В противоположность психоанализу, психология установки рассматривает отношения в системе "сознание - бессознательное" не только и не столько в свете идеи антагонизма, сколько в свете неустранимым образом проявляющегося в них синергизма. Ибо, в отличие от психоанализа, психология эта опирается на представление о фундаментальном единстве человеческой личности, выражаемом, как своеобразной моделью, феноменом установки.

(3) Отсюда достаточно ясно вытекают преимущества психологического концепта установки как научной основы интересующей нас сейчас общей теории сознания и бессознательного психического, этих неразрывно, хотя и противоречиво, связанных между собой образований человеческой психики. Мы постараемся поэтому, выдвинув в качестве непосредственной исходной единицы предстоящего анализа психологию установки, в основном, именно с этой точки зрения и противопоставить ее психоанализу, в научной дискуссии с которым она в свое время сложилась как одно из основных направлений советской психологии, исходящее, одновременно, из трех фундаментальных категорий- личности, установки и деятельности. Ибо с момента ее возникновения и вплоть до наших дней психология установки выступает у нас как психология деятельности и личности в их нерасчленимом единстве, только благодаря которому и то и другое - деятельность и личность - превращаются в предмет психологии.

Мы попытаемся далее обобщить некоторые результаты как своих исследований [48; 49; 50; 51; 52], так и исследований своих коллег [4; 5; 21; 22; 23; 45; 46; 47], проводимых в этой связи в рамках советской психологии за последние десятилетия.

II. Формирование неклассически ориентированной стратегии исследования. Дискуссия с Фрейдом

(1) Фрейд - центральная фигура, вокруг которой группируются почти все теории бессознательного, после того как им была предложена тотальная система анализа человеческой психики, вплоть до анализа ее подспудных образований - бессознательной психики. Причем это касается не только теорий, одна за другой потянувшихся вслед за ним, но и теорий, также одна за другой поднявшихся против него. Как раз в этом и заключается смысл "коперниковского поворота", совершенного им в современной психологии - в психологии XX века. Поэтому за Фрейдом остается роль одного из основателей этой психологии как науки не только о человеческой психике - сознании и бессознательном психическом, но и о личности, их носителе.

(2) Однако "коперниковский поворот", совершенный Фрейдом, радикально изменив представление о предмете психологии, не коснулся представления о самой природе психического. Ибо у Фрейда, как и у Аристотеля, это последнее, будь оно сознательным или бессознательным, выступает не иначе как через явления познания, чувства и воли - этих издавна известных образований человеческой психики, как неких непосредственно данных нам качеств. Поэтому естественно, что как в системе классического психоанализа, так и его современных модификаций, в том числе т. н. "неофрейдистских" течений, отсутствует понятие об онтологическом статусе существования бессознательной психики. Более того, онтология бессознательного, по существу, всегда совпадает в психоанализе с онтологией сознания. Фрейд, подобно своим великим предшественникам, Лейбницу и Канту, строит свою систему анализа - психоанализ в целом - на одном только отрицательном понятии - бессознательного, понимая таковое какпсихика минус сознание. Отсюда и последствия: психоанализ Фрейда, как и многих современных психоаналитиков, свободно может трактовать любые отщепленные от сознания представления, желания, идеи, мысли, как наши "бессознательные психические переживания", будучи вовсе не в состоянии при этом сказать что-либо определенное об их онтической сущности, т. е. о том, как они существуют сами по себе и почему благодаря дополнительному акту - акту обращения на них внимания ("замечания") - они могут вновь выступить для нас как наши вполне осознаваемые переживания. Фрейд не знает, во чтопревращаются подобные явления нашей психики после того, как они "вытесняются" из сознания. Он знает только, опять-таки по аналогии, что мы должны считать их за те же самые наши психические представления, желания, идеи, мысли и т. д. и т. п. минус сознание. В этом и кроется основная причина внутренних противоречий и концептуальной несостоятельности психоанализа и как собственно-психологического метода, и как собственно-психологической теории.

Однако, это вовсе не значит, что сведения, которые психоаналитики добывают о бессознательном психическом, не могут быть использованы при построении логически более последовательной теории - так называемой положительной теории об этом психическом. Наоборот, во многих отношениях как раз эти сведения и выступают важными носителями собственно-психологической информации для этой теории. Несостоятельность психоанализа в данном случае обуславливается лишь тем, что научно-последовательную теорию о бессознательном психическом просто невозможно построить на одном только отрицательном понятии - бессознательного. Отрицательные понятия вообще не могут быть основными концептами научных теорий, а тем более психологических. Как таковые они только дополняют положительные понятия этих теорий.

(3) Хотя Фрейду и его последователям удалось на огромном материале психоаналитической фактологии раскрыть отрицательное (негативное) содержание бессознательного психического, психология нуждалась и в положительном содержании этого понятия, которое могло бы объяснять, каким образом бессознательное выполняет свою собственную (специфическую) функцию, независимо от своего логического коррелята - сознания. В поисках именно такого содержания и возникла теория неосознаваемой психологической установки - теория Узнадзе.

Эта теория обращает на себя внимание прежде всего введенным ею понятием так называемой первичной, нефиксированной и нереализованной еще унитарной установки личности, - этой своего рода целостно-личностной организации и внутренней мобилизации (готовности) индивида к осуществлению тон или иной предстоящей актуальной ("здесь и сейчас") деятельности. Отсюда и возникает основной смысл дискуссии Узнадзе с Фрейдом, происходившей по мере становления психологической концепции последнего, то есть на протяжении нескольких десятилетий. С самого же начала этой дискуссии Узнадзе видит в феномене установки личности на ту или иную деятельность положительные характеристики всего того, что у Фрейда выступает в форме одного только отрицательного начала - бессознательной психики, одновременно предлагая при этом определение онтологического статуса последней, объясняющего ее существование независимо от сознания. Это и заставляет Узнадзе отказаться в концептуальном отношении от любого известного до него отрицательного толкования бессознательного психического и заменить его положительным понятием этого психического - понятием установки.

(4) Чтобы еще глубже вникнуть в основной смысл обсуждаемой дискуссии, надо иметь в виду следующее.

Будучи в свое время учеником и сотрудником Вундта, интересовавшегося положительным содержанием того, что издавна называлось бессознательным психическим, Узнадзе строит свою теорию об этом психическом на основе экспериментальных исследований открытого им особого качества психической реальности - феномена установки, функционирующего только в его целостно-психической модификации в связи с актуальными потребностями личности. Узнадзе проводит эти исследования, используя разработанный им метод анализа иллюзий установки - метод так называемой фиксированной установки [67; 31; 68; 17; 69; 34]. Опираясь на отечественную и мировую науку, Узнадзе основывает в Тбилисском университете специальную психологическую школу, которая с самого же своего возникновения, еще в 20-е годы, квалифицирует этот феномен (установку) как "промежуточное переменное" между психикой и "транспсихической" (вне-психической, объективной) реальностью, выступая тем самым против основного постулата как всей традиционной психологии сознания, так и всей традиционной психологии бессознательных психических переживаний (включая и психоаналитическую школу Фрейда) - против постулата непосредственности.

Так Узнадзе отмежевывает свою неклассически ориентированную теорию неосознаваемой психологической установки от все еще доминировавшей в современной буржуазной науке теории бессознательного психического - теории Фрейда.

III. Система категорий. О психологической сущности и оперативных возможностях категории установки

(1) Принцип динамизма, принцип диалектики, в его наиболее конкретном понимании, - вот то первое, что мы должны положить в основу теории неосознаваемой психологической установки, как и системы ее собственно-психологических категорий. Взятая сама по себе установка вовсе "не является состоянием субъекта, которое выработалось у него в других условиях и с тех пор, при переживании любого нового события, всегда сопровождает и определяет его", напротив, любое новое событие вызывает к жизни прежде всего новую установку, ибо "первично субъект подступает к действительности не с готовой установкой, а установка возникает у него в самом процессе воздействия этой действительности, предоставляя ему возможность переживать и соответственно осуществлять поведение" [32, 73-74]. Любое возникающее таким образом состояние субъекта - состояние установки, первично по отношению к возникающей вместе с ним деятельности. Это прообраз, идеальное начало и собственно-психологический механизм данной деятельности, и как определенной последовательности возникающих при этом отдельных переживаний субъекта, и как определенной последовательности возникающих при этом отдельных операций.

Это одно из фундаментальных положений общей (теории и) психологии установки, на основе которого феномен установки рассматривается как особая форма модификации психики человека (и животных), лежащая в основе каждого из производимых им "насилий" над миром в виде "предметной деятельности", будь то "насилие" познавательное (перцептивное, экспрессивное) или производственное (практическое), сознательное или бессознательное. Бессознательна при этом прежде всего сама эта особая модификация психики человека - установка, и как определенный прообраз, и как определенная готовность к той или иной определенной деятельности, ибо она есть выражение целостной структуры его личности "с постоянным набором характеристик" [22, 57].

(2) Стало быть, поворот, который несет с собой, в отличие от психоанализа, теория неосознаваемой психологической установки, одинаково касается как предмета психологии, так и природы психического, поскольку она, эта теория, всю систему своих знаний и категорий стоит, исходя именно из этой структуры фундаментального единства человека, его психики и деятельности. При этом следует учитывать, что данные экспериментальной психологии установки, если подойти к ним с позиций современной теории информации, не оставляют сомнений, что установка как определенная система отражения и сумма информации относится к числу психических (идеальных), а не физических (или физиологических) систем отражения. Но в отличие от всех остальных собственно-психических систем отражения, в частности от сознания, она выступает как система отражения, качественно очень своеобразная, поскольку она не является ни созерцательным ("контем-плятивным"), ни действенным, практическим, отражением, каковыми вообще признано считать психические отражения. Это - "своеобразная, специфическая система отражения, своего рода целостное отражение, на основе которого, смотря по условиям, может возникнуть либо созерцательное, либо действенное отражение. Она состоит в такой предуготовленности, в такой настройке целостного субъекта, благодаря которым в нем проявляются именно те психические или моторные акты, которые обеспечивают либо созерцательное, либо действенное отражение ситуации. Она есть, так сказать, установочное отражение, соответствующее определенной ситуации, первичная модификация целостного субъекта. Содержание психики субъекта и вообще всего его поведения следует признать реализацией этой установки, следовательно, вторичным явлением" [33, 26].

Важно при этом подчеркнуть, что эта структура - структура установки - и как опережающее отражение действительности, и как целостно-личностное состояние субъекта, получает научное подтверждение своей реальности не только непосредственно в самой общей и экспериментальной психологии установки [30; 34; 43; 44; 70], но и в современной психологии деятельности, в том смысле, в каком последняя выступает в системе советской психологии [1; 3; 14] и в физиологии активности [2; 6]. Наличие единой структуры установки, в том виде, в каком она определяется нами, подтверждают также данные современной науки о связи и управлении - кибернетики и теории информации [7; 18; "25].

(3) Теперь о психологической сущности и системе категорий, лежащих в основе общей теории психологии установки. Это, прежде всего, категории потребности, ситуации и установки, а также категория объективации, как и более общие категории деятельности и личности. Первая и вторая из этих категорий - потребность и ситуация - образуют собою структуру самой установки, как основные элементы ее феноменологической целостности. Личность рассматривается здесь как субъект деятельности, который, будучи носителем определенной потребности, одновременно выступает и как субъект реализации данной потребности посредством деятельности: деятельность, в которой не реализуется никакая реальная потребность личности, не есть и не может стать деятельностью в собственном смысле слова. Во всяком случае, она, как таковая, не есть и не может стать предметом психологии.

Но так как в сфере отношений личности определение и "опредмечивание" любой отдельно взятой потребности происходит не иначе, как только через ее первичную, нереализованную и не фиксированную еще установку, последняя первична (в буквальном смысле слова) не по отношению к личности и, пожалуй, даже не по отношению к деятельности человека, а по отношению к егосознанию, в каждом конкретном случае возникающему на ее основе в процессе осуществляемой в согласии с ней "здесь и сейчас" деятельности и через объективизацию ее. Поэтому посредством объективизации, как одной из основных категорий психологии установки, происходит не формирование установки, а лишь переход представленных в ней невербализованных сообщений (информации). Это и раскрывает суть отношения "установка - сознание": установка это "модус" системы этого отношения, как отношения личности, но не сама эта система и не сама эта личность в целом. Точнее, в системе деятельности индивида, как личности, "место" установки там, где психический (субъективный) и физический (объективный) "элементы" этой системы - внешнее и внутреннее - впервые "встречаются" друг с другом и создают целостную структуру отношений - структуру установки, в которой потребность данного индивида "находит" ситуацию, необходимую для своего удовлетворения так, что его сознание ничего не знает об этом, хотя объективно как первая (потребность), так и вторая (ситуация) входят в сферу его непосредственной интенции и субъективно им переживаются как некая неудовлетворенность ("drive"). В сознании, следовательно, "переживается" не установка как информация, а нехватка этой информации, и объективация, производимая в этом отношении сознанием, состоит, прежде всего, в "восполнении себя", т. е. в проявлении семантической сущности той информации, которую оно получает из установки как установочную информацию. С этой точки зрения, "встреча" потребности с предметом, на которую в системе советской психологии впервые обратил внимание Узнадзе, "есть акт чрезвычайный, акт опредмечивания потребности - "наполнения" ее содержанием, которое черпается из окружающего мира. Это и переводит потребность на собственно-психологический уровень" [14, 88].

Будучи психологом принципиально новой ориентации, Узнадзе еще в начале своей научной деятельности обратил внимание "а этот "чрезвычайный акт" и выразил его в категориях теории неосознаваемой психологической установки [29; 30; 31], согласно которой именно эта установка представляет собой особую сферу модификации личности. Благодаря ей происходит трансформация той или иной внутренней потребности через ту или иную внешнюю ситуацию, могущую эту потребность удовлетворить. Именно это обстоятельство и обуславливает широкие оперативные возможности системообразующей категории установки как одного из объяснительных понятий современной психологии.

IV. Критика постулата непосредственности. К общей онтологии установки как особой сферы психической реальности

(1) Среди принимаемых за основу принципов теории неосознаваемой психологической установки наиболее фундаментальным является принцип личности - личности, как основного принципа психологии: "Исходный пункт психологии - не психические явления, а сами живые индивиды, имеющие эти психические явления" [34, 166; сравни сопоставительно: 14, 161]. При этом существенно меняется старый взгляд как на эти психические явления, рассматривавшиеся как вступающие в систему своих отношений с миром непосредственно, так и на эту личность, в которой традиционная психология видела нечто, непосредственно дедуцируемое из этих явлений. Психические явления больше не рассматриваются как обособленные от личности единицы научных исследований; личность, в качестве определенного принципа, выступает теперь и как начало и как конец всех исследований. Ибо, согласно психологии установки, "в активные отношения сдействительностью вступает непосредственно сам субъект, но не отдельные акты его психической деятельности и если принять этот несомненный факт за исходное положение, то, бесспорно, психология как наука должна исходить не из понятия отдельных психических процессов, а из понятия самого целостного субъекта, который, вступая во взаимодействие с действительностью, становится вынужденным прибегнуть к помощи отдельных психических процессов" [34, 166].

Следовательно, за первичное здесь принимаются не какие бы то ни было отдельные психические явления, а сама личность, как субъект этих явлений, что созвучно различию, какое проводит Маркс между традиционным и своим собственным подходом к научной теории сознания: "При первом способе рассмотрения исходят из сознания как из живого индивида; при втором, соответствующем действительной жизни, исходят из самих действительных живых индивидов и рассматривают сознание только как их сознание" [16, 17].

Такое понимание не значит, однако, что теория неосознаваемой психологической установки, как общая теория психологии, не создает своей собственной психологической структуры личности - личности как предмета психологии, как чего-то собственно-психологического. Напротив, она, прежде всего, пытается раскрыть сущность как раз этой собственно-психологической структуры личности, понимаемой как структура установки. Однако способ, каким эта теория разрешает свою задачу, своеобразен: почти во всех других вариантах психологической концепции личности категория личности конструируется как структура, слагающаяся из отдельных психических образований - сознания, бессознательного психического и др., как это делается, например, при персоналистском и при фрейдистском анализах личности, когда по существу под ней не подразумевается ничего, кроме этих ее отдельных составляющих, в силу чего она - личность персоналистов и психоаналитиков - становится совершенно непригодной в качестве психологического принципа "опосредующей связи" ни между психическим и транспсихическим, ни,внутри самого психического -между отдельными его компонентами. У представителей же занимающей нас психологической теории установки структура личности - это прежде всего структура этой самой установки, как готовности к осуществлению той или иной деятельности. Будучи первичной системой, установка отражает наличие не только субъективной потребности и не только объективной ситуации, могущей удовлетворить эту потребность, но является системой, объединяющей и ту и другую в виде целостной организацииданной личности, in nuce содержащей в себе уже "разрешенную задачу" предстоящей быть ею осуществленной актуальной деятельности. Именно поэтому она и вполне пригодна в качестве психологического принципа "опосредующей связи" как между психическим и транспсихическим, так и внутри самого психического - между отдельными его проявлениями.

Это значит, что понятие установки вводится в психологию не только как понятие, объясняющее на высшем - философском - уровне абстракций, но и как вполне пригодное для выполнения на его основе соответствующих конкретно-психологических операций, как понятие, с помощью которого можно по-особому исследовать как сознание, так и бессознательное психическое переживание, а следовательно, и феномен самой личности как предмета психологии.

(2) Итак, представителями психологической школы Узнадзе установка трактуется как "особая сфера" реальности, для которой совершенно чужды "противоположные полюсы" психического (субъективного) и физического (объективного) и в которой мы имеем дело с "неизвращенным фактом" их внутренне "нерасчлененного", хотя и "неслиянного" существования в психике [29]. Отсюда и соответствующее толкование нами феномена установки как своего рода "принципа двусторонней связи", опосредующего отношения не только между психическим (субъективным) и физическим (объективным) в широком смысле слова, но и внутри самого психического. Во всяком случае, Узнадзе и сторонники его ориентации полагают, что "без участия установки вообще никаких психических процессов, как сознательных явлений, не существует" и что "для того, чтобы сознание начало работать в каком-нибудь, определенном направлении, предварительно необходимо, чтобы была налицо актуальность установки, которая, собственно, в каждом отдельном случае и определяет это направление" [34, 41].

По мысли Узнадзе и его сотрудников, ни одну из произведенных в рамках традиционной психологии попыток преодоления постулата непосредственности (постулата непосредственной связи между стимулом и реакцией) - безразлично, будь то типа предпринятых в этом отношении Келером (феномен "Einsicht"), Толменом ("промежуточные переменные"), Уайтом ("культурная детерминация") - нельзя считать адекватной их главной задаче, хотя при всех этих попытках указываются некие "промежуточные", некие "внутренние условия", через которые воздействуют внешние причины.

В частности, исследования Узнадзе и его школы показали, что, когда под подобными "внутренними условиями" подразумевается нечто вроде "текущих состояний субъекта" (А. Н. Леонтьев) или его "обычных познавательных процессов" (Д. Н. Узнадзе), - а те "промежуточные переменные", о которых речь шла выше, таковыми и являются, - то они "не вносят в схему S - R ничего принципиально нового", хотя, конечно, и обогащают в каких-то отношениях традиционную двучленную схему анализа человеческой психики, равно как и феномен деятельности, поведения.

С позиций теории неосознаваемой психологической установки и солидаризующейся с ней ныне теории деятельности (А. Н. Леонтьев и другие), сказанное относится также ко всем остальным попыткам преодоления двучленной схемы анализа человеческой психики, производившимся как в рамках бихевиоризма и школы Левина, так и в рамках различных модификаций психоанализа, поскольку ни в одном из этих случаев предлагаемые дополнительные факторы объективно не могут быть приняты в качестве "среднего звена" системы. Постулат непосредственности остается при них неустраненным. А "никакие усложнения исходной схемы, вытекающие из этого постулата, так сказать, "изнутри", не в состоянии устранить те методологические трудности, которые она создает в психологии. Чтобы сиять их, нужно заменить двучленную схему анализа принципиально другой схемой, а этого нельзя сделать, не отказавшись от постулата непосредственности" [14, 80].

(3) Главный тезис, обоснованию которого посвящается вся совокупность основных теоретических и экспериментальных исследований психологической школы Узнадзе, заключается в том, что реальный путь к преодолению "рокового" постулата непосредственности лежит через открытие современной психологией принципиально нового измерения психической реальности - категории установки [сравни сопоставительно: 14, 80 и дальше]. Поэтому нам особенно важно констатировать любое подтверждение необходимости преодоления методологических трудностей, вызываемых постулатом непосредственности, даже если эта необходимость обосновывается анализом не психологической категории установки, а непосредственно и неразрывно связанной с ней категории деятельности, как это, например, делает сегодня глава советской психологии А. Н. Леонтьев. Следует учитывать, что для представителей психологии установки ни одно из конкретных проявлений деятельности не может стать предметом собственно-психологических исследований без его соответствующей модификации через посредство установки.

(4) Такое понимание предопределяет наш принцип системного подхода к психологической проблеме человека - прицип единства его личности, сознания и деятельности на основе его единой установки, как определенного "модуса" его целостности в каждый конкретный момент его деятельности, представляющей собой высший уровень организации его "человеческих сущностных сил" и как-бы по-настоящему фокусирующей "все те внутренние динамические отношения, которые опосредуют в индивиде психологический эффект стимульных воздействий на него и на базе которого возникает деятельность с определенной направленностью, как уравновешение отношений между индивидом и средой" [22, 78].

С этой точки зрения, принцип единства личности, сознания и деятельности уточняет не только структуру, но и психологическую сущность каждой из этих категорий, прежде всего категории самой личности, как исходного принципа любой психологической рефлексии. При этом отнюдь не происходит абсолютизация личностного подхода в психологии типа той, которая наблюдается у психологов персоналистской ориентации, считающих личность "хозяином" всех своих психических функций - "определителем поведений и мыслей" через свою "внутреннюю структуру" бытия [55, 194]. Личностный поход психологов узнадзевской школы отличается и от позиции, характеризуемой старым афоризмом: "мыслит не мышление, а человек", а также от подходов, о которых иногда заходит речь у отдельных представителей советской школы психологии деятельности. В частности, не только от тех, при которых личность остается "центром, исходя из которого только и можно решать все проблемы психологии" [53, 29-30], но и от предлагающих совершенно иной подход ко всей этой проблематике. Имеется в виду известная формула С. Д. Рубинштейна, согласно которой "внешние причины действуют через внутренние условия" [26, 226], и формула, полученная А. Н. Леонтьевым путем инверсии ее исходного тезиса: "внутреннее (субъект) действует через внешнее и этим само себя изменяет" [14, 181, в обоих случаях подчеркнуто нами. - А. Ш.].

Мы позволим себе противопоставить этим определениям формулу, выражающую суть нашего подхода к данной проблеме: и внутреннее и внешнее взаимодействуют в субъекте не иначе, как только через фундаментальную целостность его единой системообразующей "установкина". То есть, и внутреннее (субъективное, субъект) и внешнее (объективное, объект) взаимодействуют в субъекте, превращая его в целостность благодаря возникновению в нем установки на ту или иную предстоящую быть им осуществленной "здесь и сейчас" деятельность, вплоть до их реализации через сознание субъекта в процессе его общественного труда, - материального или духовного, одинаково объективирующих всю динамическую структуру его личности - и это его сознание, и эту его деятельность, и эту его установку, вместе взятые. Причем объективирует не иначе, как в виде той или иной конкретной "вещи" ("продукта труда"), которая как и все остальные "вещи", при той или иной потребности того же субъекта снова может "субъектироваться", но опять-таки не иначе, как только через эту самую его единую системообразующую "установку-на". Так совершается весь цикл человеческих "усилий" со всеми его основными "образующими", из коих нельзя исключить ни одной-ни сознание, ни деятельность, ни установку, - как это фактически склонны делать авторы двух первых упомянутых выше формулировок, исключая из этих категорий категорию установки, что еще раз возвращает нас к вопросу, что же следует считать исходным при построении общей теории современной психологии, а тем самым - и психологии деятельности.

V. Место категории установки в единой структуре деятельности. Анализ исходных позиций

(1) Деятельность - не только процесс, имеющий свое определенное содержание, но и структура, имеющая свою определенную форму, в которой реализуются возможности личности, иначе она лишилась бы всякого смысла и не могла бы быть вообще воспринимаема как самостоятельная категория реальности. Ибо если что вообще нуждается в деятельности, так это более всего - личность, вечно стоящая перед своей "еще неразрешенной задачей". Деятельность - это способ разрешения этой задачи личностью, а следовательно, и изначальная форма проявления личности. Там, где нет деятельности, нет и личности как субъекта этой деятельности. Личность и деятельность не только взаимообусловливают, но и взаимодополняют друг друга: личность только благодаря деятельности делается таковой, деятельность же это единственно возможная форма существования личности, форма существования того, что единственно позволяет говорить о личности как об объективной реальности. Деятельность входит поэтому в "экзистенциальную структуру" личности, она лежит в основе этой структуры.

(2) В структуру личности входит, естественно, и сознание. Сознание - внутренне необходимая форма проявления как самой личности, так и ее предметной деятельности. Системы, лишенные способности к сознанию, не поднимаются до уровня деятельности в полном смысле этого слова, а тем более до уровня предметной деятельности человека. Будучи фундаментальной характеристикой бытия личности, сознание всегда выступает и как фундаментальная характеристика деятельности. Более того, сознание - одна из "образующих" категорию деятельности, а в определенной мере оно образует и категорию личности. Во всяком случае, сознание это доминирующая составляющая во всем этом общем строении деятельности и личности, хотя мотивы, которые могут вызывать к жизни ту или иную предметную деятельность личности или влиять и на деятельность и на личность в целом, не так уж редко возникают и функционируют независимо от сознания. Поэтому сознание не может быть взято за исходную единицу исследования ни категории личности и ни категории предметной деятельности. Как носитель определенной цели и высшего смысла бытия, оно, в конечном счете, лишь управляет ими [сравни сопоставительно у Фрейда: 39; 41 и др.].

Однако и управлять оно может не иначе, как только через мотивы, которые могут оставаться скрытыми от него, т. е. через неосознаваемые мотивы, которые заставляют признать за фундаментальную характеристику и самой личности, и этой ее предметной деятельности, наряду с сознанием, также бессознательное. Отсюда возможность не только разрушающего антагонизма, но и творческого синергизма между двумя основными взаимоисключающими и взаимокомпенсирующими системами человеческой психики - сознанием и бессознательным психическим [50; 51].

(3) Ни сознание, ни бессознательное психическое, даже вместе взятые, не могут быть приняты за исходное мерило при исследовании категории личности и предметной деятельности. И то и другое неизбежно входят, как неустранимые компоненты, в общую возникающую здесь систему отношений "психика - деятельность - личность", но не как "исходное начало", не как "принцип связи" самой системы или какого-либо из ее составных образований - личности, психики, деятельности.

А если всю эту систему отношений принять за единую сферу деятельности личности, вплоть до полной реализации ее "сущностных сил", к чему понуждает нас весь опыт современной психологии, то тем самым мы вплотную подойдем к исходному свойству и "принципу связи" рассматриваемой системы отношений - к категории потребности, этой наиболее динамичной и в то же время наиболее элементарной инстанции во всей сфере предметной деятельности человека. Ибо именно этот динамизм потребностей и осуждает человека на непрерывную постановку новых и новых задач, для разрешения которых ему приходится вновь и вновь развивать предметную деятельность, а следовательно, и свою психику, что, в свою очередь, развивает и сами потребности, с повторением этого замкнутого созидательного цикла без конца. Однако потребность остается "нейтральной" по отношению к любой определенной деятельности, пока она пребывает в своем непосредственном, "естественном" состоянии - в состоянии только "нужды" организма, вплоть до того момента, когда она встретится с объектом своего удовлетворения и вступит тем самым на собственно-психологический уровень - уровень установки. Именно в рамках формирования установки и происходит переход объекта в его субъективную форму - в форму того или иного идеального образа, который непосредственно сливается с данной потребностью и входит через нее в структуру определенной деятельности.

Потом этот процесс продолжается, и сама эта деятельность, но теперь уже в основном через сознание, переходит в свой объективный результат - в продукт деятельности. А это, благодаря вновь возникающей установке, порождает новую потребность в деятельности, которая направляется и регулируется установкой не только на высших уровнях сознания, как вторичный, производный психический процесс, но и на более низких уровнях - бессознательного.

Поэтому психическая установка есть нечто большее, чем любая потребность. Только благодаря установке потребность и делается таковой, как она есть, - неосознанным фактором и мотивом поведения; будучи же осознанной, в процессе поведения, она завершает его в его непосредственном продукте - в продукте человеческого труда, одновременно выступающем для человека и как феномен культуры, которому, в силу его магической привлекательности, снова предстоит, посредством вновь и вновь возникающих установок, превратиться в форму того или иного нового идеального образа, опять-таки непосредственно сливающегося с новой потребностью, и т. д. до бесконечности. Отсюда должно быть ясно, что иначе, как через установку, потребность оказывается совершенно не способной направлять и регулировать деятельность, а следовательно, и выполнять свою главную функцию - функцию одного из основных факторов и мотивов данной деятельности.

Иначе говоря, не потребность, а скорее установка есть направляющее и регулирующее начало деятельности, которая при исключении этого начала перестала бы быть таковой, во всяком случае как предмет психологии. Однако потребность участвует в формировании установок. Естественно поэтому, что, наряду с категорией личности, категория потребности занимает одно из центральных мест в психологии установки.

(4) Исходя из всего этого, установку следует принимать за не поддающийся исключению компонент деятельности в системе отношений "личность - сознание - деятельность", превращающий эту систему в более адекватную систему отношений "личность - установка - сознание - деятельность", где установка выступает как исходный "принцип двусторонней связи" между сознанием и деятельностью и между ними обоими и личностью, способствуя тем самым образованию надстраивающихся над этой системой фундаментальных отношений личности - к самой себе, к "Другому" и к "Суперличности".

Таким, во всяком случае, представляется нам одно из главных направлений дальнейшего развития проблемы установки, так выразительно охарактеризованной на XVIII международном психологическом конгрессе (Москва, 1966) президентом этого конгресса, одним из выдающихся психологов Франции - П. Фрессом, который назвал ее "основной проблемой современной психологии" [42, 25]. При этом мы имеем в виду концепцию установки в том понимании, в каком она выступает у нас: как проблемафундаментальной целостности личности, психики и деятельности, а тем самым как проблема фундаментальной целостности феномена психики вообще. По сути - это проблема бессознательного, но поставленная в принципиально ином аспекте, чем тот, который имел в виду Фрейд. Нет сомнения, что в последнее время и в психоаналитической литературе происходит определенное перемещение акцентов в понимании природы бессознательного, особенно отчетливо звучащее в работах таких видных психоаналитиков, как Ж. Лакан, А. Эй, Г. Аммон, Д. Клайн, Э. Джозеф, М. Гилл и др. [56; 58; 59; 60; 62; 63; 65]. Эти сдвиги могут создать определенные предпосылки для широкого сотрудничества в рассмотрении проблемы неосознаваемой психической деятельности на новом уровне научного познания личности - на уровне признания важной роли этой деятельности во всех процессах функционирования психики и в социально-психологической организации личности в целом.

VI. Феномен установки и проблема единой структуры психики - сознания и бессознательного психического. Принцип систематизации

(1) Наиболее актуальной на сегодня и наиболее трудной для понимания представляется проблема целостности структуры бессознательного в глобальном процессе функционирования человеческой психики. Мы коснемся сейчас лишь некоторых принципиальных аспектов этой проблемы, осветив их с точки зрения теории установки.

Мы попытаемся, в частности, интерпретировать теорию неосознаваемой психологической установки - теорию Узнадзе, исключив из этой теории выдвинутую ее автором идею о тождестве бессознательного и установки, а следовательно, и о "ненужности" для этой теории какого-бы то ни было понятия бессознательного, оправданную поначалу наличием, по меньшей мере, двух серьезных причин: во-первых, явной непригодностью этого понятия в качестве психологического концепта, объясняющего динамику психики в ее глобальном функционировании (в расчете на что оно, по существу, и было в свое время введено в психологию), и, во-вторых, необходимостью возможно более резкого отмежевания от фрейдовской концепции бессознательного, как и от предшествующих ей теорий типа лейбницевской, трактующих человеческую психику с псевдонаучных позиций, при сплошной ее биологизации и мистификации. К этому следует добавить еще одну важную причину - наличие казавшегося в свое время абсолютно императивным принципа недопустимости антиномических (противоречивых) суждений в научном мышлении (в науке вообще), опираясь на который психология (и философия) картезианского стиля с ходу отвергла как недопустимое логическое противоречие ("contradictio in adjecto") всякую мысль о бессознательном психическом, т. е. о бессознательном психическом переживании (представлении, мысли, идеи и т. д.). Это обстоятельство следует иметь в виду хотя бы потому, что ни Фрейд - и никто другой вслед за ним - не смог по-настоящему, конструктивно, преодолеть его. В отличие от других, Фрейд сделал антиномию сознания и бессознательного психического научным фактом. Но объяснял он этот факт на основе лишь "отрицательного" понятия - неосознаваемой психики, понимаемой только путем отрицания за ней атрибута сознания. Этого, однако, для создания глубокой теории было мало.

(2) Позиция, занятая в этом вопросе Узнадзе и его учениками, хорошо известна. Узнадзе очень критически воспринял "логические противоречия" в концепциях Фрейда о бессознательном психическом, как и в концепциях его предшественников, вплоть до Платона, и категорически отказался от любого только "отрицательного" толкования этого понятия, впервые предложив при этом в форме своего феномена установки положительную собственно-психологическую характеристику бессознательного. Но, отмежевываясь столь резко от своих предшественников и современников, Узнадзе отнюдь не отказывает самой неосознаваемой психике в реальном существовании, как пытаются сегодня представить дело некоторые наши коллеги [9; 10]. Скорее, наоборот, он отказывает любой психологической теории в праве представлять эту психику с помощью одних только ее отрицательных характеристик, лишив, таким образом, понятие бессознательного какого бы то ни было изначального положительного психологического и психоаналитического смысла. Благодаря предложенному Узнадзе понятию установки любое, как он полагает, собственно-психологическое и психоаналитическое "понятие бессознательного перестает быть отныне лишь отрицательным понятием, оно приобретает целиком положительное значение и должно быть разрабатываемо в науке на основе обычных методов исследования" [34, 178: подчеркнуто нами].

Введением фундаментального понятия установки Узнадзе, несомненно, наметил принципиально новый и весьма перспективный путь разработки проблемы бессознательного, что впоследствии повлекло за собой возникновение его собственной психологической школы, которая занимается сегодня всеми основными аспектами этой проблематики (в психологии общей, экспериментальной, сравнительной, патологической, медицинской, социальной и пр.). Результаты научных поисков этой школы широко известны, и нет надобности в данном случае останавливаться на них сколько-нибудь подробно. Заинтересованный читатель может извлечь нужные в этой связи сведения как из наших обобщающих исследований, так и из обобщающих исследований наших коллег.

Мы коснемся сейчас, однако, того отрицательного, с нашей точки зрения, последствия, к которому ведет отождествление структуры (и категории) бессознательного психического со структурой (и категорией) установки, устраняющее множество возможных ракурсов рассмотрения. Дело в том, что в концептуальном отношении понятие установки может, как нам представляется, оказаться гораздо более продуктивным, будучи принято лишь за одну из основных для психологии объяснительных категорий, лишь за одну из фундаментальных форм проявления неосознаваемой психической деятельности.

(3) При отказе от такого отождествления теория неосознаваемой психологической установки не перестанет быть общей теорией бессознательного. Отказавшись от положения о "ненужности" идеи бессознательного, она (теория установки), наоборот, только и получит реальную возможность представить установку как обязательный, не разлагаемый далее элемент всякой психики - и сознательной и бессознательной. Только опираясь на такое понимание природы установки, можно, как нам кажется, внести определенную ясность в концептуальную структуру обсуждаемой проблемы "психика - сознание - бессознательное психическое".

VII. Трехчленная схема анализа психики. Установка и сознание. Установка и бессознательное психическое

(1) Таким образом, интерпретируя теорию неосознаваемой психической установки, мы опираемся на трехчленную схему анализа человеческой психики "установка - сознание - бессознательное психическое", вместо двучленной "установка - сознание", благодаря чему она (установка) оказывается в центре современных научных споров, во многом уточняя и обогащая содержание этих споров.

Попытаемся теперь сопоставить некоторые результаты исследований. Если развивать мысль по классической схеме психоанализа, то обнаруживается довольно парадоксальная в методологическом отношении ситуация. Мы имеем в виду принципиальную, как нам кажется, непреодолеваемость возникающего в рамках психоанализа логического парадокса, который можно было бы назвать парадоксом причины, порождаемой следствием, или, выражаясь более обобщенно, происхождениемтого, что должно быть первым во времени и по рангу, от того, что является вторым и во времени и по рангу.

В рамках ортодоксального психоанализа последовательность психических систем "бессознательное - предсознательное - сознание", с одной стороны, принципиально необратима, так как для Фрейда все психические процессы исходно и по существу бессознательны (Несмотря на широкую известность подобных утверждений Фрейда, для лишней убедительности мы все же приведем его слова о том, что для него "все душевные процессы по существу бессознательны" и что концептуально ему всегда "удобнее выразиться" так, будто бы каждый из этих процессов "сперва принадлежит психической системе бессознательного и при определенных условиях может перейти в систему сознательного" [37 (II), 84]. Можно думать, что Фрейд предпочитает так поступать далеко не только ради удобства изложения. Здесь сказывается, гораздо скорее, основная тенденция его теории - считать бессознательное доминирующим свойством и изначальным принципом всего глобального процесса функционирования человеческой психики), тогда как, с другой стороны, именно принцип их обратимости и лежит в основе теории психоанализа, поскольку любые формы проявления бессознательной психики у Фрейда выступают лишь как своего рода "недра", как "лоно", если можно так выразиться, сознания, которые реализуются только через это сознание и путем его отрицания.

Именовать "недрами" или "лоном" сознания любое проявление бессознательной психики - это не только и не столько образная характеристика психоаналитической теории бессознательного, сколько выражение самой сути этой теории. В то же время, следуя за последней, мы не можем не принять эти явления за так называемые первичные психические процессы, не говоря уже о том, что в рампах психоанализа все они выступают в виде единой системы бессознательного, образуя при этом доминирующее свойство и изначальный принцип функционирования всей человеческой психики. Вследствие этого возникает противоречие, которое в границах самого психоанализа является, как нам кажется, в принципе неразрешимым. И неразрешимым не потому, что наблюдаемые психоанализом проявления психических систем бессознательного или предсознательного не соответствуют действительности. Наоборот, почти все эти непосредственно наблюдаемые при психоанализе явления наглядным образом только подтверждают реальность "безобразной" психики. Причины внутренней противоречивости психоанализа заключаются не в этих фактах, как таковых, а в самом подходе к ним, поскольку при одном только отрицательном толковании бессознательного они не могут объяснить ни глобального процесса функционирования человеческой психики, ни самих себя - ни как "антиэлементы" сознания и ни как "пост-(или над-) сознательные" образования данной психики, в роли каковых они сплошь и рядом фигурируют в психоанализе.

Выдвигая их, психоанализ тем самым лишает себя логической возможности выдвинуть бессознательное как объяснительноепонятие психологии. Он не пытается сделать объяснительным концептом и сознание, в силу чего впоследствии ему, возможно, придется отказаться и от того и от другого.

Из всего этого не следует, однако, что его "предсознательное" больше отвечает такой цели. Напротив, по психоанализу, оно вовсе не располагает какой-нибудь строго определенной структурой, и ради удобства изложения его вообще можно было бы исключить из предложенной Фрейдом трехчленной схемы психики, сделав эту схему двучленной: Ubw (Vbw) - Bw или Ubw - (Vbw)Bw, ничего не нарушая тем в самой психоаналитической "топике". А если вспомнить в этой связи о третьей собственно-психологической категории Фрейда - категории "вытеснения", то станет ясно, что при психоаналитической схеме объяснению поддается ни качественное различие между двумя основными сторонами человеческой психики - сознанием и бессознательным психическим, ни сам факт этого "вытеснения". В рамках психоанализа "вытеснение" - это отнюдь не то, что может объяснить нам вечное движение отдельных образований психики (представлений, мыслей, идей) между этими ее двумя взаимоисключающими и взаимокомпенсирующими инстанциями, а то, что прежде всего само нуждается в объяснении. Психоанализ не в силах, как нам кажется, дать научное объяснение психологическому феномену вытеснения, хотя он первый делает его бесспорным фактом науки.

(2) Мы позволим себе поэтому предложить свою трехчленную схему рассмотрения человеческой психики, вместо предлагаемой Фрейдом двучленной Ubw (Vbw) - Bw, чтобы в дальнейшей дискуссии использовать собранные им бесспорные факты какнеобходимые предпосылки для построения общей теории сознания и бессознательного психического. Нам представляется, что данная схема более адекватна для построения такой теории. Нас убеждает в этом опыт и психоанализа, и психологии установки. Опыт психоанализа - тем, что он предоставляет в наше распоряжение идею о расщепленном состоянии и о непрерывной расщепляемости психики на сознание и бессознательное. Опыт же психологии установки - тем, что опираясь на эту категорию, мы можем предложить определенный принцип их непрекращающейся связи - принцип их феноменологической целостности, проявляющейся в фундаментальном единстве личности.

Во всяком случае, в отличие от фрейдовской схемы "бессознательное - предсознательное - сознание" (средний член которой не представляет собой никакой самостоятельной единицы исследования ни в структурном, ни в функциональном отношении), каждый из составных элементов нашей схемы (установка - сознание - бессознательное психическое переживание) располагает своей собственной структурой, выполняющей специфическую для нее функцию. Причем сознание в нашей схеме занимает центральное место, и по отношению к нему установка может быть только до-сознательным, а бессознательное психическое переживание - только пост- (или над-) сознательным образованием человеческой психики, ибо, взятая с этой точки зрения, предлагаемая схема соответствует не всякой, а лишь собственно-человеческой психике, хотя, оперируя ею, одновременно можно проследить структуру также и любой иной психики.

VIII. До- и постсознательные модификации человеческой психики. Место и основная функция установки в единой структуре бессознательного

(1) Под единой структурой бессознательного мы понимаем как (1) подструктуру его "досознательной" модификации, в виде единой (унитарной) установки на ту или иную предстоящую "здесь и сейчас" деятельность, так и (2) подструктуры его "пост-(или над-) сознательных" модификаций в форме обычных неосознаваемых переживаний индивида в их широком смысле, какими они открываются психоанализу и многим другим направлениям современной психологии. В частности, как неосознаваемые желания, воспоминания, цели и связанные с ними представления, мысли, эмоции и т. д. и т. п.; неосознаваемая переработка информации во сне, в грезах наяву и при глубинных гностических операциях психики (сюда относится символика сновидений, сознания; неосознаваемое формирование значений и значимых переживаний; неосознаваемые мотивы поведения; невербализуемая активность языка; феномен "инсайта"; неосознаваемые компоненты творчества; феномен отщепления и т. д.); некоторые социально обуславливаемые психические процессы (неосознаваемые социальные установки, неосознаваемые ценностно-личностные ориентации, феномен внушения, гипноз и постгипнотические состояния, религиозные и поэтические экстазы, эффекты гипнопедии и суггестопедии, феномен трансфера и т. п.).

(2) В сложной взаимосвязи всех этих феноменов можно выделить единую в своей сущности структуру бессознательного с двумя четко выраженными подструктурами - его до- и постсознательных модификаций. Первая из этих подструктур - это не только подструктура собственно-бессознательных психических образований внутри целостной сферы бессознательного, но и подструктура, одновременно лежащая в основе всякой психической деятельности вообще, тогда как в отношении второй подструктуры бессознательного мы не можем сказать ни того и ни другого. Проявления второй подструктуры не могут быть ни собственно-бессознательными, ни принципиально-бессознательными, а тем более явлениями, составляющими основу какой-либо психической структуры.

Это одно из фундаментальных различий между этими двумя взаимодополняющими подструктурами единой структуры бессознательного, которое мы кладем в основу предлагаемой нами классификации. Дело в том, что в данном случае их следует рассматривать не только по их отношению к сознанию, но и по их отношению друг к другу, так как и в том и в другом плане между ними можно констатировать как существенное сходство, так и существенное различие, благодаря чему они и выступают как взаимодополняющие и одинаково необходимые подструктуры иерархически организованной структуры человеческой психики, в первую очередь иерархически организованной структуры психики бессознательной.

(3) Выделение феномена установки в качестве первичной подструктуры человеческой психики помогает, как нам кажется, лучше понять все эти крайне сложные механизмы. Прежде всего, внутри единой структуры бессознательной психики феномен установки, будучи собственно-бессознательным и принципиально-бессознательным, приводит в движение и - в соответствии с потребностями личности - регулирует связь "отщепленных" от сознания его обычных перцептивных, экспрессивных и иных образований.

Это одно из фундаментальных положений выдвигаемой нами общей теории сознания и бессознательного психического, которая тем и отличается, что предлагает схему, по которой в пределах психологии установки удается объяснить, с одной стороны, как ипочему могут "вытесняться" из сознания любые его психические образования, вплоть до самых сокровенных, а с другой - как ипочему в нужный момент (или вопреки всякой надобности) они "возвращаются" к нему, чтобы должным образом заполнить (или, наоборот, умножить) возникающие в нем "пробелы" при решении им любой новой задачи. Благодаря этой схеме, исходя из некоторых экспериментально установленных характеристик функции установки, мы можем объяснить довольно странное и на первый взгляд весьма свободное движение этих пост- и над-сознательных бессознательных модификаций человеческой психики, так образно описываемых психоанализом, объяснить на строго научной собственно-психологической основе, не наделяя их предварительно никакой "психической энергией" и т. п., т. е. без всего того, что все еще вынуждены делать представители психоанализа.

Дело в том, что установка сама есть источник психической энергии, которую она через имманентную потребность личности черпает из реального мира при первой же встрече данной потребности с ним как с единственно возможным объектом своего удовлетворения. Ибо установка не только переводит энергию внешнего раздражения в ту или иную определенную потребность в том или ином определенном предмете, а затем и в деятельность, но и посредством следующей за этим объективации делает возможным переход самой этой потребности в сознание, за чем следует побуждение к активности непосредственно связанных с ней (с установкой) "сущностных сил" личности, вплоть до побуждения к активности скрытыхпсихических образований, как под-, так и надсознательных. Будучи носителем определенной неудовлетворенной потребности, установка управляет ими, как бы заставляя личность извлекать из себя свои "старые знания" - весь свой прошлый опыт, в систему которого входят не только отдельные отщепленные от сознания явления ее бессознательной психики, ее неосознаваемые психические переживания и "мотивы" в целом, но и возникшие и реализовавшиеся раньше вместе с ними ее фиксированные установки, ныне выступающие как своего родаготовые формы (шаблоны) деятельности, через которые, при наличии той или иной актуальной установки, снова пробивают себе дорогу все эти подспудные бессознательные психические образования личности - и те же ее неосознаваемые психические "мотивы", и те же ее неосознаваемые психические переживания вообще.

(4) При таком подходе к глобальному процессу функционирования человеческой психики, предложенную нами выше трехчленную схему "установка - сознание - бессознательное психическое" можно представить более адекватно как "установка - бессознательное - сознание", где в отношении последнего обе эти подсистемы - установка и бессознательное - выполняют свои определенные функции. В отношении сознания одна из основных функций бессознательного заключается, например, в том, что при возникновении неудовлетворенной актуальной установки (потребности) на ту или иную предстоящую к осуществлению "здесь и сейчас" деятельность оно способствует или, наоборот, мешает реализации данной установки, как и данной деятельности в целом, через сознание и только посредством него. С этой точки зрения фиксированные установки любой модальности, как и все непосредственно связанные с ними и вместе с ними отщепленные от сознания отдельные неосознаваемые психические образования (желания, представления, идеи, мысли), составляющие прошлый опыт индивида, выступают одновременно как основные факторы реализации его первичной, принципиально неосознаваемой унитарной установки через определенную деятельность.

(5) В системе образующих деятельность собственно-психологических категорий категорию объективации следует считать наиболее важной, ибо посредством нее происходит "встреча" с сознанием не только так называемых вторичных психических установок всех модальностей и непосредственно связанных с ними переживаний из прошлого опыта личности, но, через них, и любой первичностной установки в процессе стимулируемой ею деятельности, вследствие чего вся эта деятельность переходит на высший уровень - на уровень сознания.

Однако в сознание переходит при этом не установка как способ целостной модификации личности на осуществление какой-либо определенной деятельности, а переходит сама эта потребность как информация, как конечная цель данной деятельности, если последняя неизбежно потребует этого, т. е. сразу же, когда на одном первично-установочном основании становится невозможным завершить ее. Естественно поэтому, что любая развертываемая таким образом на основе сознания деятельность, с точки зрения теории установки, представляет собой качественно новый уровень развития установочной деятельности, но не единственно возможную саму по себе форму всякой деятельности вообще.

И опять-таки, с точки зрения теории установки, это вовсе не значит, будто все, что в данном случае происходит в деятельности, происходит в ней обязательно осознанно, и будто все, что происходит в деятельности на первично-установочном уровне, происходит в ней только оессознательно. Наоборот, с этой точки зрения, само психологическое строение деятельности, как и лежащей в его основе человеческой психики (целостно-личностная установка плюс сознание со всеми уже "отработанными" ими содержаниями данной психики), представляет собой весьма сложную, полиморфную и внутренне противоречивую систему отношений, где сознание и бессознательное психическое вовсе не отделены друг от друга какой-то непроходимой стеной и где между ними происходит непрекращающийся процесс сотрудничества (синергии) и столкновения (антагонизма), через которые и то и другое непрерывно взаимопроникают друг в друга и друг друга взаимодополняют.

Поэтому, когда мы говорим о принципиально неосознаваемом уровне деятельности в ее первично-установочной модификации, как и о принципиально неосознаваемом характере самой первичной унитарной установки, мы имеем в виду наличие неосознаваемой конечной цели осуществляемой "здесь и сейчас" деятельности, несмотря на непосредственную направленность последней именно к этой цели, которая только впоследствии, благодаря соответствующей объективации субъектом своей деятельности, может быть осознана.

Точно так же, с другой стороны, выдвигая положение о побуждающей и направляющей роли первичной установки в отношении деятельности, имеют в виду, во-первых, то, что иначе как через эту установку и непосредственно связанный с ней специфически-человеческий акт объективации невозможно снова вызвать к жизни из прошлого опыта индивида и привести в действие уже "отработанные" ранее сознанием конкретные содержания его психики, в том числе и его вторичные фиксированные психические установки; во-вторых, то, что даже при осознании человеком конечной цели той или иной деятельности эти его неосознаваемые фиксированные ранее психические установки во многом опять-таки продолжают управляться последней, как это подтверждается неоспоримыми фактами, добытыми, особенно за последние годы, наукой, начиная с психофизики и до социальной психологии установки [11; 22], не говоря уже о классических экспериментальных данных общепсихологических, сравнительно-психологических, психо-лингвистических и патопсихологических исследований [17; 18; 21; 24; 25; 27; 28; 34; 43; 44; 54; 57; 61; 66; 70...] феномена установки, подтверждающих фундаментальное положение Узнадзе о регулирующей функции установки как в отношении деятельности личности, так и в отношении черт самой личности, как таковой.

Вряд ли поэтому допустимо пренебрегать основными положениями теории установки, не произведя тщательного анализа обрисованных выше представлений и объяснять сложную структуру деятельности и личности, исходя из одной только психологии сознания.

IX. К вопросу об исходной инстанции психологического анализа. Личность, установка, деятельность

(1) Итак. Теория неосознаваемой психологической установки исходит из данных, добытых общепсихологическими, экспериментально-психологическими, сравнительно-психологическими, патопсихологическими, психо-лингвистическими и социально-психологическими исследованиями феномена установки. Вот почему не нравы те, кто вместо того, чтобы объяснять конкретные факты психологии установки с позиций той или иной психологической теории деятельности, проявляют стремление отказаться от выдвигаемого нами тезиса о принципиальной неосознаваемое™ феномена первичной установки [50; 51]. И тем более ошибаются те, кто делает отсюда совершенно неожиданный вывод о "противопоставлении" установки и деятельности в системе занимающей нас психологии установки [3, 10]. А неправы они потому, что тем самым, как это ни странно, они обходят главный вопрос развиваемой ими же теории деятельности - вопрос о соотношении сознания и бессознательного психического в единой структуре деятельности, как и в единой структуре личности.

А между тем, если вопрос этот соответствующим образом расчленить и углубить, то едва ли окажется возможным оспаривать положение о том, что любая современная психологическая теория деятельности должна как раз путем сопоставления в какой-то мере уяснить себе роль как сознания, так и бессознательного психического в единой структуре психики человека, прежде чем судить об удельном весе каждой из этих соотносительных психологических категорий в единой структуре деятельности, а вслед за этим и в единой структуре субъекта данной деятельности - личности. Однако, по существу, ни одна из этих собственночпсихологических категорий в интересующей нас в данном случае теории деятельности в подобном контексте и для названной нами цели не поднимается. Более того, одни из числа тех, кто заложил основу психологической теории деятельности, вопреки пониманию Узнадзе и его психологической школы, вообще исключают бессознательное из круга явлений, составляющих предмет современной психологии, а следовательно, и из круга явлений, образующих категорию деятельности [15], другие же, по сути, рассматривают его всего лишь как непосредственный "элемент" конкретных содержаний сознания в виде тех или иных неосознаваемых мотивов или неосознаваемой переработки информации в структуре переживаний, но не как вполне определенную самостоятельную категорию из числа тех, которые составляют ядро человеческой психики и человеческой деятельности, как и самой человеческой личности, вместе взятых.

Тут следует сказать, что основная характеристика категорий установки и деятельности, которую предлагают представители психологической школы Узнадзе и которая существенно отличается от соответствующей интерпретации у представителей психологической школы Выгодского, в том и заключается, что трактует установку как одну из-наиболее обобщенных и объективно детерминированных "смыслом" ситуаций форм отражения действительности. Будучи неосознаваемой, она, как свидетельствуют их эксперименты, самым непосредственным образом влияет на все последующие психические и психомоторные процессы - на нейрофизиологическую динамику и на деятельность в целом, вплоть до высших проявлений личности через сознание. По существу, ни принцип первичной унитарной установки, ни принцип неосознаваемой, в данном случае, психической установки, от которых мы в настоящем анализе отправляемся, для нас по крайней мере, ничего больше не означают. Скорее даже, как мы уже говорили, это принцип первичности установки не по отношению к категории деятельности, а по отношению к категории сознания. Ибо установка эта как "установка-на", то есть как установка на предстоящую быть осуществленной "здесь и сейчас" деятельность, есть не что иное, как уже воплощаемое в психическую структуру данной деятельности целостно-личностное состояние, из которого она и возникает в таком вполне определенном виде - в виде той или иной конкретной деятельности человека.

(2) Во всяком случае, ни в одном из тончайших исследований психологической структуры деятельности, предпринимаемых сегодня а рамках психологии деятельности, не удается, как нам кажется, довести до конца концептуальный анализ этой структуры, исключив из нее категорию унитарной установки. Здесь мы коснемся лишь некоторых аспектов общей методологии, лежащей в основе такой попытки, предпринимаемой отдельными представителями общей и экспериментальной психологии деятельности, сославшись при этом на следующие два положения, так или иначе всегда выдвигаемые ими против одного из исходных положений общей и экспериментальной психологии установки* об организующей и системообразующей роли установки.

Первое из этих положений крайне общо и, скорее всего, выражает суть философской теории человека (личности): "В начале было дело" [14]. Второе, по сравнению с ним, более конкретно и, пожалуй, более не-посредственым образом затрагивает суть вопроса: "Не деятельность должна выводиться из установки, а установка из деятельности", в силу чего, по их мнению, "необходимо перевернуть исходную формулу, долгое время определяющую ход исследований проблемы установки" [3, 22; подчеркнуто нами. - A. Ш].

Как же возражать и надо ли вообще возражать против этих четко выраженных положений, которые ради краткости можно, однако, объединить в одно, еще более уточняя их основной смысл: "Начало всего - деятельность". Во всяком случае, если тут иметь в виду деятельность как философскую категорию, с помощью которой обозначают вечно обновляющий себя и свои "исполнительные органы" процесс бытия, то мы могли бы и не возражать против такого решения вопроса. Ибо человеку никогда не дано обособиться, он не может отделить себя ни от природы, ни от другого человека в сфере создаваемой им культуры, не может оказаться вне этой "всепроникающей характеристики" (Гегель) своего бытия - категории деятельности, хотя в действительности вне-деятельностные факторы бытия во многом определяют характер самой этой его "всепроникающей характеристики". Из их числа при рассмотрении категории деятельности мы всегда должны иметь в виду, с одной стороны, порождаемую ими, выражаясь словами того же Гегеля, эту самую "характеристику" - потребность человека в самоизменении через изменение, как добавил бы Маркс, природы, и, с другой стороны, наличие человеческих идеалов и ценностей, лежащих в основе любой сознательно вырабатываемой цели человеческой деятельности [51; 52].

Но не означает ли это, однако, что деятельность даже в этой своей универсальной форме - в форме проявления бытия, будучи предметом философской онтологии, а тем более в своей конкретно-эмпирической форме, будучи предметом психологии - возникаетне из самой себя и определяется не только через самое себя. Надо полагать, что в качестве опосредующего во всех этих случаях "звена" деятельности выступают прежде всего и главным образом эта самая вечно стоящая перед своей неразрешенной задачей (и в силу этого вечно обновляющая себя и свое общественное бытие) личность, с ее изначальной потребностью в самоизменении через изменение природы.

Именно это вечное стояние перед своей "еще неразрешенной задачей" и заставляет человека действовать и находить для своей деятельности конкретные формы. Он и находит их благодаря своей способности к целостно-личностной модификации, при которой он обращен, с одной стороны, к себе самому, как субъекту, тогда как с другой, напротив, он обращается к природе - и как к внешнему миру объектов и как к себе подобному - "Другому".

А если так, то это значит, что как психологические категории, если брать их сами по себе, ни установка из деятельности, ни деятельность из установки не выводятся; как таковые они только обуславливают друг друга в общей для них сфере их отношений - в сфере личности: установка обуславливает деятельность, ибо содержит в себе ее изначальную "программу", будучи содержанием ее операциональной структуры и основой ее целенаправленности; деятельность обуславливает установку, ибо она по сути является адекватной формой реализации этой "программы", вплоть до ее реализации через практику и сознание.

Такое положение вещей заставляет нас пренебречь часто возникающей в последнее время в советской психологии мнимой дилеммой установки и деятельности и решить вопрос в пользу общей теории установки, если, конечно, мы не хотим при исследовании категории деятельности, как и категории личности, покинуть позицию собственно-психологии. Психологии при этом, как "кесарю кесарево", должно быть отдано свое, ибо в любом собственно-психологическом анализе той или иной социальной структуры, будь то структура деятельности, сознания или личности, прежде всего необходимо исходить из наиболее конкретной и в то же время наиболее обобщенной собственно-психологической единицы данной структуры, какой в силу целого ряда отмеченных выше причин, и в первую очередь в силу своей нерасчленимой целостности, выступает здесь феномен установки. Будучи такой исходной "клеточкой" каждого из этих образований - и этой деятельности, и этого сознания, и этой личности, - установка в этом своем основном качестве одновременно выступает и как исходная единица их психологического анализа.

(3) Важно в этой связи отметить, что правомерность такого решения вопроса подтверждается не только всем ходом развития современной психологии установки, но и основными результатами развития самой психологии деятельности в пределах интересующего нас в данном случае направления. Из этих результатов мы напомним лишь следующие три.

Во-первых, это - результаты, подтверждающие чрезвычайно важную роль психического "акта", возникающего у нас вследствие "встречи" любой нашей потребности с объектом, ей отвечающим, - акта опредмечивания потребности и "наполнения" ее конкретным содержанием, извлекаемым из внешнего мира, что и переводит, как об этом было сказано выше, эту потребность "на собственно психологический уровень" [14, 88], благодаря чему она "впервые становится способной направлять и регулировать деятельность" [14, 87: в обоих случаях подчеркнуто нами]. Ибо то, что в данном случае у А. Н. Леонтьева и сторонников его психологической ориентации выступает как следствие первой "встречи" потребности с объектом, ей отвечающим, как эффект опредмечивания данной потребности, у представителей психологической школы Узнадзе уже долгое время, начиная с 20-х годов и вплоть до наших дней, определяет ход исследования категорий деятельности и личности, как эффект первичной установки, который закономернее всего следовало бы назвать "эффектом Узнадзе" [сравни сопоставительно с Ж. Пиаже: 64].

Во-вторых, это - результаты весьма ценных общепсихологических исследований, позволяющие в рамках самой психологии деятельности ставить проблему об иерархической уровневой структуре ранее не учитывавшихся при этом "установочных явлений", без "стабилизирующей" активности которых "невозможно, как это справедливо отмечают сегодня представители данной психологии, объяснить устойчивый характер протекания направленной деятельности субъекта. Установки различных уровней стабилизируют деятельность, позволяя, несмотря на разнообразные сбивающие воздействия, сохранять направленность деятельности, и они же выступают как консервативный момент деятельности, затрудняя приспособление к новым ситуациям и феноменально проявляясь лишь в тех случаях, когда развертывающаяся деятельность встречает на своем пути препятствие" [3, 23].

От этой позиции всего один шаг до полного признания оспариваемого ею принципа первичной установки, тем более, что этот принцип выступает у нас скорее не как принцип первичной установки по отношению к деятельности, а как,принцип первичной установки по отношению к сознанию, на уровне которого впоследствии ей (этой деятельности) приходится развертываться через объективацию. Ибо, исключив из целостной психологической структуры какой-либо осуществляемой человеком "здесь и сейчас" деятельности наличие феномена первичной унитарной установки, мы никогда не смогли бы по-настоящему понять ни активность его "установочных явлений", "стабилизирующих" деятельность на различных уровнях, ни того, почему этим "консервативным" самим по себе явлениям не удается все же помешать "приспособлению" человека к новым ситуациям, когда та или иная развертываемая им деятельность встречает на своем пути препятствия. В экспериментальных исследованиях человека именно на материале подобных новых ситуаций и был обнаружен феномен его фундаментальной целостности - его так называемая первичная унитарная установка, выступающая как одно из кардинально необходимых условий и как способ возникновения деятельности при еще полном отсутствии ее сознания. Иначе мы не смогли бы принять эту установку ни за основную психологическую единицу анализа психики человека, ни за основную психологическую единицу анализа его предметной деятельности.

И, наконец, в-третьих, это - результаты наиболее обобщенных теоретических и экспериментальных исследований при "деятельностном" подходе ко всей интересующей нас здесь проблематике, заставляющие отказаться от исходной, столь давно уже лежащей в основе всей традиционной психологии и смежных ей наук предпосылки - постулата непосредственности, который еще Узнадзе и его ученики считали абсолютно неприемлемым в качестве принципа конкретных исследований личности человека и его психики. На основе этих результатов возникает принцип их новой методологии, опосредующий связь между воздействием объекта (R) и изменением текущих состояний субъекта (S), - принцип их двусторонне "опосредующей связи", как мы предпочитаем его называть. От этого принципа требуется не только разъединять, но и объединять оба элемента двучленной схемы S - R. А отсюда вытекает еще более обобщенное представление об этом принципе, как об опосредующей связи между сознанием и бессознательным психичееким внутри единой системы самой психики, с одной стороны, и между ними и личностью, их носителем, с другой. Значение, которое в данном случае придается принципу опосредующей связи, обуславливается тем, что на современном этапе развития психологии, как и смежных ей наук, между двумя элементами схемы S - R, в качестве их опосредующей и системообразующей связи, мы ничего иного поставить не можем.

X. Проблема опосредующей связи в современной психологии. Анализ исходных понятий

(1) Несколько слов о конкретно-научных понятиях, конкурирующих в этой связи с понятием психической установки, в частности, о категории деятельности, выступающей у А. Н. Леонтьева [14] как принцип интересующей нас здесь "опосредующей связи" между элементами двучленной схемы S - R. При всей важности категории деятельности как наиболее обобщенной формы проявления душевной жизни человека, она не может выступать в качестве интересующего нас здесь принципа "опосредующей связи" в силу хотя бы одного характерного обстоятельства: как определенная форма (структура) существования реальности - как форма внутренней организации бытия, направленной на достижение той или иной цели, - деятельность есть результат "встречи" нашей психики с окружающим нас миром "транспсихичееким" или, выражаясь более конкретно, той или иной нашей потребности с тем или иным предметом, ее удовлетворяющим, но не способ этой "встречи", определяющий и нашу деятельность и нашу психику как определенные собственно-психологические теоретические категории.

(2) Не целесообразнее ли поэтому, с точки зрения той же психологии деятельности, на место опосредующей связи между двумя противоположными элементами самой этой деятельности, поставить категорию установки? Во всяком случае, не отказавшись от своих позиций, представители теории деятельности не могут отвергать психологический концепт, который выступает как принцип опосредующей связи между действием и сознанием внутри единой структуры любой занимающей их предметной деятельности, а через нее и между наиболее обобщенными выражениями самой системы S - R. Пока они не объяснят нам принцип опосредующей связи между действием и сознанием внутри структуры деятельности, мы вправе в качестве такого обобщенного психологического принципа предложить категорию установки, способную взять на себя всю функцию внутренне опосредующей связи при любой психологической и психофизиологической вариации системы отношений S - R. Сама категория деятельности лишена этой функции, ибо иначе как через опосредующую связь ее качественно отличающихся друг от друга элементов - действия и сознания - она вообще не может стать предметом психологии. То же самое следует сказать относительно категории личности, которая иначе как через опосредующую связь таких ее взаимоисключающих ,и взаимокомпенсирующих собственно-психологических характеристик, как сознание и бессознательное психическое, также не может стать в полной мере предметом собственно психологии.

(3) Что же касается ряда других научных концептов, конкурирующих в этой связи с категорией установки с позиций нейропсихологии или нейрофизиологии, то здесь этот вопрос принимает несколько другой оборот, хотя в принципе и остается тем же. Мы имеем в виду те психофизиологические или нейропсихологические аналогии феномена установки, о которых речь шла выше. Возьмем, например, предложенную Д. Миллером, Ю. Галантером и К. Прибрамом [19] схему T - О - Т - Е: Test (проба) - Operate (операция) - Test (проба) - Exit (результат), наиболее адекватную, как они полагают, сложной структуре поведения. В данном случае мы не собираемся выяснять положительные или отрицательные стороны данной схемы как определенной нейроисихологической категории, заполняющей, по их мнению, "вакуум между познанием и действием" [19, 24]. Отметим только, что иначе как через опосредующую связь между так скрупулезно вычленяемыми Д. Миллером, Ю. Галантером и К. Прибрамом информационным и алгоритмическим аспектами поведения - "Образом" и "Планом", т. е. иначе как через определенное единство этих противоположных элементов поведения, выступающих, с одной стороны, в виде конкретных "Образов", возникающих на основе всех ранее "накопленных и организованных знаний" индивида, а с другой стороны, в виде конкретных "Планов", осуществляющих "контроль порядка последовательности" его последующих операций, ни одна из подобных нейропсихологических категорий не в состоянии выполнить такую "заполняющую вакуум между познанием и действием" функцию.

И эта центральная для нас в данном контексте идея подтверждается ходом анализа самих Д. Миллера, Ю. Галантера и К. Прибрама, хотя как "субъективные бихевиористы" в своих исследованиях отношений, существующих между "Образом" и "Планом", они и не пытаются снять их антиномию, подобно тому, как это пытаемся сделать мы, оперируя категорией установки, в которой и этот информативный аспект, и этот алгоритмический аспект поведения слиты воедино. Примечательно, что в результате своих исследований этих различных аспектов единой структуры поведения - "Образов" и "Планов" Д. Миллер, Ю. Галантер и К. Прибрам формулируют следующую мысль: "По мере того, как растет понимание этих сложных систем, уменьшается необходимость различения понятий, возникших на основе интроспекции и на основе описаний поведения, пока в конечном счете наш внутренний опыт и наше поведение не сольются в одно понятие. Тогда и только тогда психологи уничтожат разрыв между Образом и Поведением" [19, 237].

Вызывает поэтому сожаление, что весь более чем полувековой опыт и усилия психологов узнадзевской школы в этом направлении, вплоть до введенного ими наиболее обобщенного понятия установки, авторам этих слов все еще, по-видимому, продолжают оставаться неизвестными. Более того, до последнего времени они, по сути, все еще остаются вне поля зрения и многих наших советских коллег, разрабатывающих теорию деятельности [см., например, 13].

(4) Таково на сегодня положение вещей с изучением единой структуры деятельности (поведения), причем соответствующие советские и зарубежные литературные источники безоговорочно отвергают исходную предпосылку всякой традиционной психологии и физиологии - постулат непосредственности, равно как и само собой вытекающую из этого постулата двучленную схему анализа психики с ее непосредственной связью между категориями деятельности и личности. В этом отношении на сегодня нет, пожалуй, почти никаких принципиальных paзногласий не только среди представителей интересующих нас здесь теорий установки и деятельности, но и между ними и "субъективными бихе-виористамп" типа Д. Миллера, Ю. Галантера и К. Прибрама, хотя способы, коими они стремятся преодолеть постулат непосредственности в этом центральном для современной психологии и физиологии вопросе, остаются разными.

Таким образом, основная цель последующих исканий в области исследования единой структуры деятельности, в частности вопроса о соотношении в ней категорий сознания и действия и принципа их опосредующей связи, - это установить наиболее адекватную в данном аспекте теорию, идя при этом не путем огульного исключения других теорий, а путем оптимальной систематизации их наиболее ценных научных результатов. Мы полагаем, что успешнее всего такой цели может служить с самого же начала специально сложившаяся с ориентацией на нее теория установки, располагающая глубоко обобщенным понятием первичной унитарной установки и способная с помощью этого понятия подытожить все основные направления современной научной мысли, относящиеся к структуре деятельности. Причем на основе этого четко определенного понятия - понятия установки - мы будем в состоянии также систематизировать весь опыт современной психологической и психоаналитической мысли, вплоть до данных, относящихся к общей теории сознания и бессознательного психического как общей теории личности, предусматривающей всю систему фундаментальных отправлений последней.

В общем, думается, что предложенная нами схема анализа человеческой психики: "установка - сознание - бессознательное" адекватна данной задаче, ибо, будучи инструментом этого анализа, она все больше и больше открывает нам свои возможности по мере того, как мы углубляем свои знания о психическом. А пока мы, как ни странно, очень мало, по существу, о нем знаем. И одна из причин этого заключается, как нам кажется, в том, что мы привыкли смотреть на психику примерно так же, как мы смотрим на "вещи", т. е. как на однозначно определяемые феномены реальности. А это еще и еще раз возвращает нас к старой, но все еще далеко не в полной мере разрешенной проблеме - к проблеме методов исследования и принципов общей методологии собственно психологии.

(5) Подводя итоги сказанному и учитывая определенную перспективу развития обсуждаемой проблемы, мы предпочитаем исследовать ее на новой концептуальной основе, в частности, на основе общей теории сознания и бессознательного психического. В отличие от традиции, сознание и бессознательное рассматриваются в этой теории как единая система отношений, проявляющаяся через фундаментальное единство человеческой личности, характеризующее человека в каждый данный момент его поисковой активности как его актуальная "установка-на". Отсюда и соответствующая характеристика самой этой установки как однозначно не определяемой психической реальности, а именно, как вероятностного принципа внутренней организации м регуляции порождаемой ею любой предметной деятельности человека.

Только исходя из обобщенной теории сознания и бессознательного, можно, как нам кажется, ставить и в какой-то мере адекватно решать на сегодня в психологии проблему конкретных методов и общей методологии изучения психики, систематически преодолевая вместе с тем классический (галилеевский) принцип анализа этой структуры как одного из наиболее сложных и внутренне противоречивых образований бытия.

2. Psychoanalysis and the Theory of Unconscious Psychological Set: Findings and Prospects A. E. Sherozia

Academy of Sciences of the Georgian SSR, The D. Uznadze Institute of Psychology Tbilisi State University, Department of Philosophy and Psychology

Summary

A generalized study is made of psychoanalysis and the theory of psychological set - the two rival trends in modern psychology. An attempt is made at elucidating some aspects of qualitatively different - though related - categories of the science in question: mind, consciousness and the unconscious, on the one hand, and set, activity and personality, on the other. Each of the above named trends and categories is analysed on the basis of the author's general theory of consciousness and the unconscious mind-these two mutually exclusive and reciprocally compensating components of the human mind which emerge as a single system of relations based on the person's integrate set to some activity to be carried out 'here and now'. Hence the description of this set as a specific mental reality: a probabilistic principle of the internal organization and regulation of any purposive activity initiated by it.

It is stated in conclusion that the problem of concrete techniques and general methodology of the study of the mind can today be posed - and solved with some degree of adequacy - only on the basis of a generalized theory of consciousness and the unconscious, systematically overcoming the classical (Galilean) principle of analyzing the latter as one of the most involved and internally contradictory phenomena of life.

The introduction of the idea of the unconscious compels psychology to radically change its entire categorial apparatus.

 

Литература

1. Абульханова К. А., О субъекте психической деятельности, М., 1973.

2. Анохин П. К. Психическая форма отражения действительности, ЛТО, Москва-София, 1969.

3. Асмолов А. Г., О месте установки в структуре деятельности, М., 1976.

4. Бассин Ф. В., Вопросы психологии, 5, 1958, 4, 1971, 3, 1972, 6, 1973; Вопросы философии, 2, 1969, 9, 1971, 10, 1975.

5. Бассин Ф. В., Проблема бессознательного, М., 1968.

6. Бернштеин Н. А., Очерки по физиологии активности, М., 1966.

7. Бжалава И. Т., Психология установки и кибернетика, М., 1966.

8. Бжалава И. Т., К проблеме бессознательного в теории установки Д. Н. Узнадзе. Вопросы психологии, 1, 1967.

9. Бочоришвили А. Т., Проблема бессознательного в психологии, Тб., 1961.

10. Бочоришвили А. Т., Проблема бессознательного в теории установки Д. Н. Узнадзе. Вопросы психологии, 1, 1966.

11. Вопросы инженерной и социальной психологии, Тб., 1974.

12. Клеман К., Брюно П., Сэв Л., Марксистская критика психоанализа, М., 1976.

13. Леонтьев А. Н., Лурия А. Р., Предисловие к книге Д. Миллера, Ю. Галантера и К. Прибрама: Планы и структура поведения, М., 1969.

14. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность, М., 1975.

15. Лурия А. Р., Физиология человека и психологическая наука. Физиология человека, т. 1, № 1, 1975.

16. Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. IV, 1933.

17. Материалы к психологии установки, т. I, Тб., 1938 (на груз. яз.).

18. XVIII Международный психологический конгресс. Материалы 14-го симпозиума по экспериментальным исслед. установки, М., 1966.

19. Миллер Д., Галантер Ю., Прибрам К., Планы и структура поведения, М., 1965.

20. Натадзе Р. Г., Экспериментальные основы теории установки Д. Н. Узнадзе. Психологическая наука в СССР, т. II, М., i960.

21. Прангишвили А. С. О понятии установки в системе советской психологии. Вопросы психологии, 3 и 6, 1955, 4, 1958.

22. Прангишвили А. С. Исследования по психологии установки, Тб., 1967.

23. Прангишвили А. С. Психологические очерки, Тб., 1975.

24. Психологические исследования. К XVIII международному психологическому конгрессу, Тб., 1966.

25. Психологические исследования, посвященные 85-летию Д. Н. Узнадзе, Тб., 1973.

26. Рубинштейн С. Л., Бытие и сознание, М., 1975.

27. Труды ТГУ, т. 133. К XVIII международному психол. конгрессу, Тб., 1966.

28. Узнадзе Д. Н., Место "petites perceptions" Лейбница в психологии. Изв. Тбил. гос. ун-та, I, 1919.

29. Узнадзе Д. Н., Impersonalia. Чвени мецниереба, I, 1923 (на груз. яз.).

30. Узнадзе Д. Н., Основы экспериментальной психологии, т. I, Тб., 1925 (на груз. яз.).

31. Узнадзе Д. Н., К вопросу об основном законе смены установки. Психология, М., 1930.

32. Узнадзе Д. Н., Общая психология, Тб., 1940 (на груз. яз.).

33. Узнадзе Д. Н., Основные положения теории установки. Труды ТГУ, т. 19, То., 1941 (на груз. яз.).

34. Узнадзе Д. Н. Экспериментальные основы психологии установки. То., (1949) 1961.

35. Философские вопросы физиологии высшей нервной деятельности и психологии, М., 1963.

36. Фрейд 3., Толкование сновидений, М., 1913.

37. Фрейд 3., Лекции по введению в психоанализ, т. I-II, 1923.

38. Фрейд 3., Основные психологические теории в психоанализе, М., 1923.

39. Фрейд 3., Бессознательное, М., 1925.

40. Фрейд 3., Психология масс и анализ человеческого "Я", М., 1925.

41. Фрейд 3., Я и Оно, Л., 1927.

42. Фресс П., Вопросы психологии, 2, 1967.

43. Хачапуридзе Б. Н., Проблемы и закономерности действия фиксированной установки. То.. 1962.

44. Ходжава 3. И., Проблема навыка в психологии, Тб., 1960.

45. Чхартишвили Ш. Н., Проблема бессознательного в советской психологии, Тб., 1966.

46. Чхартишвили Ш. Н., Некоторые спорные проблемы психологии установки, Тб., 1971.

47. Чхартишвили Ш. Н., Установка и сознание, Тб., 1975 (на груз. яз.).

48. Шерозия А. Е., Разносферные закономерности психики и проблема бессознательного. Труды Ин-та философии АН ГССР, т. VII, 1957.

49. Шерозия А. Е., Опыт обоснования новой теории психики и проблема бессознательного (установки), Тб., 1963.

50. Шерозия А. Е., К проблеме сознания и бессознательного психического. Опыт исследования на основе данных психологии установки, т. I, Тб., 1969.

51. Шерозия А. Е., К проблеме сознания и бессознательного психического. Опыт интерпретации и изложения общей теории, т. II, Тб., 1973.

52. Шерозия А. Е., Психика - Сознание - Бессознательное. К проблеме обобщенной теории психологии, Тб., 1978 (в печати).

53. Дорохова Э. В., Некоторые методологические вопросы психологии личности. В сб.: Проблемы личности, М., 1970.

54. Экспериментальные исследования по психологии установки, Тб., т. I, 1958, т. II, 1963, т. III, 1966, т. IV, 1970, т. V, 1971.

55. Allport. G.. Pattern and Growth in Personality. N.Y.. 1961.

56. Ammon, G. Psychoanalyse und Psychosomatik. Munchen, 1974.

57. Einstellung Psychologic In deutscher Sprache, herausgegeben von M. Vorwerg, Berlin, 1976.

58. EY. H.. (Ed.), LTnconscient. VI Colloque de Bormeval. Paris. 1966.

59. Freud and the 20th Century, N. Y.. 1957.

60. GLLL M. M. and HOLZMAN. P. S. (Eds.). Psychological Issues, vol. IX. monograph. 36, N. Y.. 1976.

61. IASP Translations from Original Soviet Sources. Special issue on Georgian psychology. vol. YII. No 2, N.Y.. 1968 - 69.

62. Klein. G.. Two Theories or One? Bull. Menninger Clin.. 37, 1973.

63. Lacan J.. LTnstance de la lettre dans I'inconscient, Ecrits. Paris. 1966.

64. Piaget. J. et LAMBERCIER. M.. Arch. d. Psychol.. Geneve, t. XXX. 1944.

65. Psychoanalysis and Contemporary Science, N. Y.. 1973.

66. Uznadze. D. N.. Ein experimenteller Beitrag zum Problem der psychologischen Grundlagen der Namengebung. Psychoiogische Forschung. Bd. 5, 1924.

67. Uznadze. D. N.. Einstellungsumschlag als Grundlage der Kontrasttauschungen. Ninth International Congress of Psychology, 1929.

68. Uznadze. D. N.. Cber die Gewichtstauschimg und ihre Analogie. Psychoiogische Forschung. Bd. XIV. H. 3-4. 1931.

69. Uznadze. D. N.. Untersuchungen zur Psychologie der Einstellung. Acta Phychologica, Bd. IV. No 3 - 4, 1939.

70. Uznadze. D. N.. The Psychology of Set. N. Y.. 1966.

 

 


 

Том 1. Развитие идей. Предисловие к тому 1.  Раздел 1. Проблема реальности бессознательного как психологического феномена

 

В настоящий том монографии включены три начальных ее тематических раздела: первый, посвященный проблеме реальности бессознательного как психологического феномена; второй, освещающий эволюцию представлений о бессознательном психическом в современной психоаналитической литературе (60-е-70-е гг.), и третий, в котором затрагиваются вопросы нейрофизиологических основ бессознательного. Содержанию этих разделов предпослано "Введение", где характеризуются кратко история развития концепций бессознательного, особенности современной постановки этой проблемы и положения, на основе которых последняя в настоящее время разрабатывается в психологической школе Д. Н. Узнадзе. Нам представляется, что такое расположение материала с выделением его в отдельный том способствует логической упорядоченности изложения и облегчает его понимание.

В каждом из трех разделов первого тома дается, в конечном счете, описание современного состояния затрагиваемых в нем проблем. Однако в каждом из них отчетливо выражен исторический аспект рассмотрения, ибо современное состояние этих проблем может быть адекватно понято, только если мы учтем сложный процесс их постепенного формирования.

В первом разделе этот аспект представлен описанием долгих, весьма порой напряженных споров н концептуальных подходов, взаимовлияния и антагонизм которых позволили отвергнуть представление о неосознаваемых формах работы мозга как об активности только нейрофизиологического порядка. Конструктивный элемент этой эволюции выразился в обосновании (Противоположной точки зрения, согласно которой определенные формы неосознаваемой мозговой активности связаны в своей динамике с семантическими категориями цели, значения, смысла. Такое понимание выявило психологическую ориентированность бессознательного, принципиальную невозможность его рассмотрения иначе как в структурном и функциональном отношении совершенно своеобразной и весьма важной формы именно психической деятель-сти.

Во втором разделе основное внимание уделяется нелегко поддающейся анализу крайне сложной эволюции психоаналитических представлений, в результате которой современный психоанализ приобрел черты, качественно отличающие его во многом от ортодоксального фрейдизма 20-х-30-х гг. Главная черта этой эволюции - переход к гораздо более широкому пониманию движущих мотивов поведения, чем обоснованное в свое время Фрейдом, и часто происходящий в этой связи определенный (хотя и не доводимый до логического конца) пересмотр биологизирующих трактовок, долгое время сковывающих и упрощавших психоаналитическую мысль.

В статьях третьего раздела содержатся разнообразные материалы, характеризующие вклад, последовательно внесенный в развитие представлений о неойрофизиологической основе бессознательного павловской школой, классическими электроэнцефалографическими работами 50-х-60-х гг. изучением проблемы функциональной асимметрии мозговых полушарий, а также выявленными в самое последнее время возможностями исследования активности нейронных популяций, связанной с кодированием и декодированием нервных сигналов. Смена этих направлений и соответствующих гипотез о конкретных нейрофизиологических основах неосознаваемой психической деятельности сопровождалась и сменой методов, которым в исследовании этой деятельности отводилась в разные периоды решающая роль.

Следовательно, можно, обобщая, сказать, что первый том монографии - это, в целом, разносторонне прослеженная история постепенного созревания идеи бессознательного, история, происходившая на основе мультидисциплинарных поисков и создавшая те более или менее определенные теоретические позиции, лишь опираясь на которые мы можем продолжать сегодня дальнейшее изучение, все более и более его углубляя. Во втором и третьем томах мы проследим возможности и перспективы, которые создаются опорой на эти позиции при разработке основных проблем психологии и областей знания, с нею смежных.

В пользу важности рассмотрения исторического аспекта проблемы бессознательного, намеченного в статьях первого тома, говорит следующее. История этой проблемы - характерный пример происходившего в свое время во всех областях знания нелегкого перехода от донаучного, мистически окрашенного иррационализма ко все более точным формам отражения объективной действительности, утверждающим идеи вначале механистически, а затем диалектико-материалисти-чеоки ориентированного общего миропонимания. В истории проблемы бессознательного этот процесс постепенного становления научных представлений проявился с особой отчетливостью, развиваясь замедленно и неоднократно осложняясь рецидивами то более грубого и откровенного, то более тонкого и замаскированного иррационализма. В некоторых отношениях он не может считаться полностью завершенным даже в наши дни.

Именно поэтому на характерное для марксистской методологии общее требование - рассматривать любые явления мира в их движении и историческом развитии - при исследовании проблемы бессознательного должно быть обращено особое внимание.

Раздел первый. Проблема реальности бессознательного как психологического феномена (Section one. The Problem of the Realness of the Unconscious as a Psychological Phenomenon)

3. Основные критерии рассмотрения бессознательного в качестве своеобразной формы психической деятельности. Вступительная статья от редакции (The Basic Criteria for Viewing the Unconscious as a Peculiar Form of Mental Activity. Editorial introduction)

 

 


3. Основные критерии рассмотрения бессознательного в качестве своеобразной формы психической деятельности. Вступительная статья от редакции

(1) Одной из характерных - и парадоксальных - особенностей истории проблемы бессознательного является то, что эта проблема, с одной стороны, вызвала появление огромной, трудно обозримой из-за своего объема литературы, служила на протяжении десятилетий и продолжает служить поныне предметом страстных споров, в которые вовлекаются представители самых разных областей знания, а с другой - не обосновала достаточно убедительным образом своего права на существование как проблемы психологического порядка. Если в настоящее время вряд ли нужно доказывать, что существуют даже весьма сложные формы приспособительной работы мозга, не сопровождающиеся осознанием этой работы ее субъектом, то гораздо меньше согласия обнаруживается, когда ставится вопрос: являются ли эти неосознаваемые адаптивные процессы активностью психологической или только физиологической, подлежат ли они ведению психологии или для их анализа вполне достаточно нейрофизиологической компетенции и использовация методов изучения, которые традиционно применяются в лабораториях нейрофизиологического, биофизического или биохимического профиля. И литература последних лет, как советская, так и западная, дает немало примеров этого характерного расхождения мнений.

Как уже было отмечено, при составлении настоящей монографии обращалось внимание на то, чтобы в ней были представлены разные оттенки современного научного подхода к проблеме бессознательного. В настоящем разделе читатели встретят поэтому высказывания не только тех, кто полагает доказанным существование бессознательного психического, но и авторов, относящихся к этой проблеме более сдержанным образом, трактующих ее с оговорками, ограничительно, а также исследователей, которые занимают в отношении нее позицию явно негативную, т. е. отвергают правомерность рассмотрения бессознательного KaiK предмета психологии.

Чтобы охарактеризовать понимание тех, кто отрицает правомерность рассмотрения неосознаваемых форм работы мозга как активности психической, напомним высказывания одного из крупных западноевропейских психологов Г. Рорахера. "Не существует, - говорит он, - неосознаваемой психической деятельности как промежуточного звена между мозговыми процессами и активностью сознания, существуют только разные степени ясности сознания... В мозге... непрерывно разыгрываются процессы возбуждения, которых мы совершенно не замечаем: это процессы неосознаваемые в точном смысле этого слова, но это не неосознаваемые психические процессы - неосознаваемые мысли, представления, стремления и т. п., - а неосознаваемые процессы нервного возбуждения, т. е. органические, электрохимические проявления. Необходимо ясно понимать это различие, чтобы избежать недоразумений" [15].

В советской литературе также представлены исследователи, защищающие аналогичную точку зрения. К ним относится, например, А. Т. Бочоришвили, во многих своих работах [3; 2] убежденно поддерживающий эту позицию. Так, он пишет: "Если условно называть гипотезу о бессознательном, когда под этим подразумевается психическое содержание, психологической, то соответственно можно будет называть гипотезу о бессознательном, где содержанием является физиологический процесс, физиологической... Мы решительно стоим на стороне последней и также решительно отвергаем первую, психологическую концепцию... Эта (психологическая. - Редколл.) интерпретация несовместима с научно-материалистической точкой зрения..." [2]. При любом отношении к такому истолкованию нельзя не признать, что простота логической схемы, положенной в его основу, составляет, на первый взгляд, его очень сильную, многим импонирующую сторону. И естественно, что сторонники этой позиции отрицательно относятся ко всему кругу представлений, введенных в психологию 3. Фрейдом. Рорахер высказывается по этому поводу, применяя весьма решительные формулировки. Он подчеркивает, что учение Фрейда "достигло больших успехов, но внесло и немало путаницы", что оно "создало опасность все непонятное объяснять неосознаваемыми психическими процессами" и имеет в настоящее время "лишь исторический интерес" и т. д. [15].

Представление о совпадении сферы объектов психологии со сферой осознаваемого и, следовательно, об отнесении того, что не осознается, к области нейрофизиологии, поддерживается столь многими исследователями, что его можно было бы с правом назвать традиционным. Сторонники этого понимания обосновывают его, используя весьма разные аргументы, - как философские, так и прагматические. Остановимся на некоторых из сообщений, включенных в настоящую монографию, иллюстрирующих это направление мысли.

В статье А. Т. Бочоришвили вновь подтверждается его уже выше охарактеризованное общее понимание. Своеобразно подходит к проблеме бессознательного как категории психологической Р. Мак-Кензи (Канада). Признавая, что многие мотивы поведения уходят своими корнями в темные, трудно познаваемые глубины психики, этот автор полагает вместе с тем, что традиционное представление о бессознательном имеет сомнительную ценность как научная категория, призванная объяснять истки побудительных сил человеческой деятельности. Он считает, что обсуждение всей этой проблемы на настоящем этапе преждевременно и может оказаться малопродуктивным, ибо оно не опирается ни на достаточно строгую лабораторную документацию, ни на бесспорные терапевтические эффекты. Позицию, в какой-то степени близкую мысли Р. Мак-Кензи, занимает и известный западногерманский психиатр В. Кречмер. Он полагает, что бессознательное нередко выступает как категория преимущественно негативного порядка и что если мы его гипостазируем, то рискуем впасть в трудно преодолимые противоречия.

Радикальное отклонение идеи бессознательного как психического феномена обосновывается, однако, не только прагматически, но и концептуально. Так, П. Я. Гальперин полагает, что гипотеза бессознательной психической деятельности является излишней, если отказаться от ошибочного сведения материального только к физическому и от ограничения физического только энергетическими характеристиками. На основе диалектико-материалистического понятия материи и учета информационного содержания процессов высшей нервной деятельности, указывает он, "феномены автоматической осмысленной деятельности" могут быть объяснены без гипотезы бессознательного. "А все явления, - подчеркивает П. Я. Гальперин далее, - для объяснения которых привлекалась бессознательная психическая деятельность, как раз и составляют автоматические явления. Для них... психическая деятельность не нужна" (Нельзя сразу же не отметить, насколько отличается эта трактовка от аргументов тех, кто отстаивает необходимость пользования идеей бессознательного психического. Если П. Я. Гальперин отрицает полезность этой идеи, рассматривая ее как применявшуюся - на протяжении всей ее истории - только для объяснения "автоматизмов", то сторонники ее использования основной свой аргумент видят в том, что эта идея - и только она - позволяет объяснять определенные наиболее сложные, отнюдь не "автоматические", а, напротив, смысловым образом, семантически организованные формы поведения и деятельности. Контраст этих подходов очевиден. Но тем, по-видимому, больше оснований ждать продуктивных результатов от их сопоставительного исследования, к которому мы еще вернемся).

Соображения и аргументация, содержащиеся в статье В. Л. Какабадзе, во многом перекликаются с позицией, которую занимает в отношении проблемы бессознательного психического А. Т. Бочоришвили и на которой мы уже останавливались. Так, В. Л. Какабадзе полагает, что даже существование поведения, движимого неосознаваемым мотивом, не является достаточным для положительного решения проблемы бессознательного как психического феномена, ибо мы не можем утверждать, что "мотив, который побуждает... поведение... в бессознательном состоянии..., является... психикой, а не состоянием высшей нервной деятельности". По его мнению, экспериментальное подтверждение бессознательной психики принципиально невозможно, поскольку оно наталкивается на неразрешимое противоречие: "прямое обоснование существования бессознательной психики требует ее существования в сознании, понятие же бессознательной психики исключает это условие". Позиция А. Т. Бочоришвили, к которой В. Л. Какабадзе относится здесь сочувственно, характеризуется им в следующих выражениях: "А. Т. Бочоришвили считает (основной) проблемой (теории) бессознательной психики - возможность существования сознательных психических содержаний (т. е. переживаний) независимо от сознания (т. е. от непосредственного видения, переживания этих содержаний). Он отрицает существование бессознательных психических содержаний (т. е. таких психических содержаний, которые не переживаются, не сознаются) и проблему бессознательного психического решает отрицательно".

Следует отметить, что негативную позицию в отношении целесообразности пользования понятием бессознательного занимают также видный болгарский философ Т. Павлов [13] и ряд других ученых.

Если мы попытаемся теперь обобщить все эти скептические и негативные высказывания, то легко заметим, что они представляют собою, по существу, разные формы развития трех основных положений, высказываемых в разных случаях с разной степенью четкости: (а) бессознательное реально, но только как форма существования процессов физиологических, (б) неосознаваемая психическая деятельность - это понятие, внутренне противоречивое, малопродуктивное и, в конечном счете, фиктивное и, наконец, (в) - тезис, подчеркиваемый oотдельными советскими авторами, - бессознательное психическое - это категория, пользование которой несовместимо с диалектико-материа-листическим (марксистским) пониманием.

(2) При всей распространенности охарактеризованного выше негативного подхода не вызывает сомнений, что опять-таки как в советской, так и в западной литературе есть немало сторонников понимания бессознательного как неоспоримо психологического феномена, хотя, конечно, раскрывается идея бессознательного как категории психологической западными и советскими исследователями весьма по-разному. Расхождения мнений здесь имеют глубокий характер, и одной из важных задач настоящей монографии является проследить корни и существо этих разногласий, чтобы возможно более строго разграничить то, что является в них принципиальным и второстепенным. Вряд ли можно сомневаться в том, что для дальнейшего методологически адекватного развития теории бессознательного, - процесса, исключительная трудность и замедленность которого всем хорошо известны, - подобный дифференцирующий концептуальный анализ представляется не только полезным, но в силу многих и научных, и социальных факторов даже необходимым.

Хорошо известно, что в советскую психологическую литературу представление о неосознаваемости как об имманентной характеристике одного из фундаментальных психологических феноменов (и, следовательно, как о категории принципиально психологического порядка) было введено еще десятилетия назад трудами Д. Н. Узнадзе и его школы при обосновании и последующем развитии идеи психологической установки. Принимая во многом фактологию, разработанную психоаналитическим направлением, соглашаясь даже с принципиальным тезисом Фрейда о невозможности объяснить работу сознания, поведение, деятельность человека в отвлечении от категории бессознательного, Д. Н. Узнадзе резко, однако, разошелся с Фрейдом в вопросе о путях, о методологии изучения бессознательного, о возможности для последнего стать предметом экспериментального анализа. В отличие от Фрейда, - здесь оба эти исследователи заняли позиции, действительно друг по отношению к другу полярные, - Узнадзе с самого начала пошел в разработке концепции бессознательного (логическим ядром которой являлась для него теория психологической установки) строго экспериментальным путем, и именно это обстоятельство в значительной степени предопределило глубокую научную обоснованность всех его позднейших теоретических построений.

Характеристике этого подхода посвящена серия статей, открывающая настоящий тематический раздел (работы А. С. Прангишвили, Ш. Н. Чхартишвили, Ш. А. Надирашвили, В. В. Григолава).

Представление о бессознательном как о психологическом феномене по настоящее время является одним из основных положений общей концепции психики, разработка которой продолжается в рамках школы Узнадзе. Однако работы этой школы далеко, конечно, не единственное направление, подготовлявшее постепенно освоение идеи бессознательного советской психологией. Немало в этом отношении было сделано другим крупным течением, основы которого были в свое время заложены Л. С. Выготским. Хотя проблема бессознательного так и не стала для самого Л. С. Выготского предметом непосредственного экспериментального изучения, сохранились его высказывания, не оставляющие сомнения в его принципиальном отношении к этой проблеме: "Бессознательное, - писал он, - не отделено от сознания какой-то непроходимой стеной. Процессы, начинающиеся в нем, часто имеют свое продолжение в сознании, и, наоборот, многое сознательное вытесняется нами в подсознательную сферу. Существует постоянная, ни на минуту не прекращающаяся, живая динамическая связь между обеими сферами нашего сознания. Бессознательное влияет на наши поступки, обнаруживается в нашем поведении, и по этим следам и проявлениям мы научаемся распознавать бессознательное и законы, управляющие им" [6].

Дальнейшее развитие представления о неосознаваемом, происходившее под влиянием идей Л. С. Выготского, можно проследить в последних работах А. Н. Леонтьева, связавшего это представление с разрабатываемой им общей концепцией деятельности. Мы напомним позицию этого исследователя как пример одного из характерных для советской психологии подходов к проблеме неосознания в ее психологической интерпретации.

Касаясь этой проблемы, А. Н. Леонтьев ставит ее в прямую связь с анализом мотивов поведения. Мотивы, побуждающие деятельность и придающие ей "личностный смысл", мотивы "смыслообразующие", могут "оставаться "за занавесом" и со стороны сознания и со стороны своей непосредственной эффективности", т. е., очевидно, ни "осознаваться", ни "переживаться". Сформулировав это положение, А. Н. Леонтьев подчеркивает ряд моментов, направленных на отграничение его позиции от психоаналитических трактовок бессознательного и концепций, близких к психоанализу. "Факт существования актуально неосознаваемых мотивов вовсе не выражает собой особого, таящегося в глубинах психики начала. Неосознаваемые мотивы имеют ту же детерминацию, что и всякое психическое отражение: реальное бытие, деятельность человека в объективном мире. Неосознаваемое и сознаваемое не противостоят друг другу; это лишь разные уровни психического отражения..." и т. д. [8]. А затем он приводит конкретный пример, показывающий, как в результате "внутренней работы" срывается покров с того, что, являясь подлинным мотивом поведения, остается, - до выполнения этой работы, - неосознаваемым. "День, наполненный множеством действий, казалось бы... успешных... может испортить человеку настроение... на фоне забот дня этот осадок едва замечается. Но вот наступает минута, когда человек... мысленно перебирает впечатления дня... И вот... когда в памяти всплывает определенное событие... возникает... сигнал, что именно данное событие оставило... эмоциональный осадок. Может статься, например, что это - его негативная реакция на чей-то успех в достижении общей цели, единственно ради которой, как ему думалось, он действовал. И вот оказывается, что это не вполне так и что едва ли не главным для него мотивом было достижение успеха для себя, Он стоит перед задачей-на "личностный смысл", но она не решается сама собой. Нужна особая внутренняя работа, чтобы решить такую задачу..." и т. д. [там же].

В этом небольшом фрагменте оттенены характерные особенности проявлений неосознаваемой психической деятельности: неосознаваемость мотива деятельности (достижение успеха для себя); неосознаваемость события (успех другого), которое вызвало дисфорию и на протяжении какого-то времени давало о себе знать только этим эмоциональным сдвигом; необходимость выполнения анализа переживаний, чтобы было осознано то, что оставалось неосознанным. Эти три момента (неосознаваемость мотивов деятельности, не перестающих из-за этой неосознаваемости быть факторами, порождающими деятельность; существование изменений психического состояния, обуславливаемых переживаниями, которые не осознаются; возможность путем анализа непосредственно осознаваемого осознать и то, что находится для сознания до какого-то времени "за занавесом") подводят нас вплотную к ядру обсуждаемой нами проблемы, ибо они выявляют связь неосознаваемого с семантическими категориями цели, значения, смысла или, иначе говоря, выявляют психологическую ориентированность бессознательного, невозможность описания его активности в отвлечении от психологических категорий.

Неосознаваемые формы работы мозга оказываются, следовательно, связанными в своей динамике с этими семантическими категориями, зависящими от последних, аналогично тому, как зависят от них формы мозговой активности, ясно осознаваемые их субъектом. Именно это обстоятельство является основным аргументом тех, кто отстаивает идею психологического характера бессознательного, кто полагает, что понять активность бессознательного, законы его работы, можно, только допустив его "соучастие" (обычно более или менее скрытое) в формировании наиболее сложных форм поведения, активной, целенаправленной, осмысленной деятельности, открыто регулируемой сознанием. Но если для бессознательного характерно такое "соучастие", то очевидно, что редуцировать бессознательное до уровня "только физиологических" состояний или факторов столь же нелогично, как требовать редукции до этого уровня самого сознания на том основании, что любой акт осознаваемой психической деятельности реализуется физиологическими механизмами (Мы приведем несколько конкретных примеров работы мозга, остающейся неосознаваемой вопреки ее непосредственному участию в целенаправленной, осмысленной деятельности. Эксперимент с больным, страдающим глухотой функционального (истерического) происхождения. Экспериментатор предлагает такому больному списывать предъявленный ему текст. Во время работы испытуемого экспериментатор произносит несколько раз требование писать быстрее. Больной не слышит (осознаваемым образом) эту инструкцию (т. е. ничего о ней не "знает"), однако под ее влиянием, вопреки потере способности к осознаваемому восприятию звуков, ускоряет движения руки. Затем следует инструкция замедлить темп письма, которая также выполняется. На вопрос о том, почему испытуемый писал то быстрее, то медленнее, ясного ответа получить не удается. Перед нами, таким образом, характерный случай регуляции поведения, при котором управление действиями основывается на неосознаваемом восприятии смысла речевых высказываний. Другой пример, относящийся к изменениям сознания, связанным с так называемыми отрицательными галлюцинациями (выпадением из области осознаваемого тех восприятий, на которые наложен гипнотический запрет). Испытуемому, погруженному в гипнотический сон, внушается, что в ряду карточек, на каждой из которых нанесены числа, он не будет видеть ту, на которой изображена формула, дающая после выполнения указанных в ней действий число 6. Карточку, на которой изображено математическое выражение 6√16/2(или даже какое-нибудь более сложное эквивалентное) испытуемый перестает после этого воспринимать. Интерес этого опыта заключается не в многократно описывавшемся феномене отрицательной галлюцинации, а в том, что определение предмета, на который наложен запрет, требует от испытуемого предварительного решения определенной математической задачи, которое завершается успешно, вопреки тому, что вычисления происходят неосознаваемым образом. Перед нами, таким образом, вновь случай регуляции сложной интеллектуальной деятельности, протекающей без того, чтобы субъект эту регуляцию осознавал. В обоих приведенных выше примерах речь шла о регулирующих функциях бессознательного, наблюдаемых в условиях предварительного изменения сознания. Осуществляется ли, однако, подобное вмешательство также в условиях сознания ясного? Положительный ответ на этот вопрос дается в одной из статей настоящего тематического раздела (И. М. Фейгенберг) на основе использования экспериментальной методики, позволившей установить, что при определенных условиях человек способен адекватно действовать в сложной ситуации, прогнозируя практически ее дальнейшее развертывание, хотя вербализовать этот свой прогноз он не в состоянии, ибо он его не осознает. Аналогичный эффект описан в содержащейся в X тематическом разделе настоящей монографии статье Е. А. Умрюхина. Приведенные выше экпериментальные иллюстрации семантической ориентированности бессознательного были уже описаны одним из нас в соавторстве с В. Е. Рожновым [1]).

(3) Сказанного выше достаточно, чтобы дать в основных чертах представление о существующих на сегодня подходах к проблеме бессознательного как психологического феномена. Мы не задерживаемся поэтому вовсе на очень важных для теории этой проблемы высказываниях С. Л. Рубинштейна и многих других ученых. В рамках настоящей вступительной статьи подобный обзор и невозможен и не нужен. Для того, однако, чтобы дальнейшее обсуждение этой проблемы, к которому мы еще будем по разным поводам возвращаться, не задерживалось из-за возникающих иногда неясностей, необходимо уточнить еще два принципиально важных момента.

Первый из них это вопрос о том, в каких формах выступает бессознательное, понимаемое как фактор психологического порядка. Здесь необходимо обратить внимание на следующее.

Хорошо известно, какой большой отклик получила в психологической литературе несколько лет назад монография Д. Миллера, Ю. Галантера и К. Прибрама "Планы и структура поведения" [12]. Независимо от отношения к концепции поведения, которая представлена в этой книге, нельзя не признать весьма глубокой основную идею, от которой отправляются ее авторы: необходимость различать в структуре сознания и поведения как их основные элементы, с одной стороны, информативный аспект ("все накопленные и организованные знания"), т. е. "Образ", а с другой стороны - аспект алгоритмический ("контроль порядка последовательности операций"), т. е. "План". Это разграничение оправдано, т. к. оно отражает реально существующую дихотомию, но не исключает, естественно, поиска категории, позволяющей заполнить "вакуум между познанием и действием", поиска понятия, самое существо которого направлено на объединение аспектов действительности, обозначаемых как "Образ" и "План". И в советской литературе неоднократно указывалось, что такой категорией является "установка" ("эта основная проблема современной психологии", по мнению П. Фресса, высказанному им на XVIII Международном психологическом конгрессе в 1966 г., в Москве [4]), в понимании,, придаваемом этому понятию школой Д. Н. Узнадзе.

Для психологической установки основным, в интерпретации этой школы, является то, что она влияет на психические процессы, на нейрофизиологическую динамику и, следовательно, на деятельность, вплоть до высших ее проявлений, будучи сама детерминируема конкретным психологическим содержанием, "смыслом" объективных ситуаций, и относится поэтому к числу наиболее сложных, наиболее обобщенных форм отражения действительности. Характерным для этого понятия является и то, что в нем аспект информативный и аспект алгоритмический слиты воедино. Можно сказать даже более резко: все значение понятия "установка", все оправдание использования этой категории, весь скрытый пафос основной мысли Д. Н. Узнадзе заключается в стремлении найти наиболее адекватное выражение для идеи неразрывного единства содержаний сознания и регуляции поведения. Именно этим объясняется, что идея установки уже давно приобрела роль центрального теоретического понятия в системе взглядов Д. Н. Узнадзе, а в какой-то мере и во все возрастающей степени - и за рамками этой системы.

Если теперь мы вспомним, что с самого начала разработки идеи психологической установки Д. Н. Узнадзе настойчиво подчеркивал неосоэнаваемость установок, то обстоятельство, что они выступают не как "элемент" конкретного содержания сознания, а как "модус" (т. е. как качественная особенность, как способ функционирования) сознания, то станет более ясным, какое большое значение приобретает установка как форма проявления бессознательного.

И, однако, надо ясно представлять, что при всей важности категории психологической установки, последняя отнюдь не является единственной формой проявления бессознательного. Неосознание мотива, неосознание переработки информации, неосознание вообще какого бы то ни было переживания -все это особенности психической деятельности, проявляющиеся очень полиморфно и тем самым выявляющие исключительную сложность самого понятия "неосознание". Мы уже говорили об этом кратко во "Введении", подчеркнув, что неосоэнаваемость проявляется иногда в том, что отражение воздействий, оказываемых на субъект, отсутствует не только в сознании последнего, но и в системе его переживаний; что, напротив, в других случаях эта неосоэнаваемость отнюдь не исключает того, что бессознательное отражение действительности отчетливо переживается субъектом (субъект не может лишь произвольно направить на него свое внимание); что могут осознаваться формальные "значения" событий, при неосознании их более глубокого и скрытого "смысла". Неосознаваемыми могут быть как переработка информации, так и восприятие сигнала, процессы созревания отношения или решения, сопутствующие созданию установки, и даже реализация конкретного действия или деятельности, в которых установка находит свое конечное выражение. И эта психологическая полиморфность неосознания оказывается важной в двух отношениях.

Во-первых потому, что она является не менее веским аргументом в пользу психологической природы бессознательного, чем семантическая ориентированность последнего. Касаясь этой темы, нельзя не вспомнить, что теоретической и экспериментальной отработкой идеи этой полиморфности мы обязаны в значительной степени Л. С. Выготскому [5], уделившему большое внимание как онтогенезу, очень постепенному формированию функций осознания, так и разграничению между тем, что в структуре переживания воплощает в себе, с одной стороны, значение, а с другой - смысл, т. е. моменты, по-разному опять-таки связанные с функцией осознания.

Во-вторых же потому, что из-за этой неконгруентности понятий "установка" и "неосознаваемая деятельность" вытекает немалая сложность отношений между ними. Этот вопрос затрагивается, в частности, в помещенной в настоящем тематическом разделе статье А. Г. Асмолова, посвященной проблеме иерархической структуры установки как механизма регуляции деятельности. В этой работе содержится попытка дальнейшего углубления идеи установки как теоретической категории на основе сочетания двух направлений мысли, сложившихся в советской психологии: концепции Д. Н. Узнадзе о роли установки как фактора регуляции деятельности и теории иерархического строения деятельности, разработанной А. Н. Леонтьевым. Отправляясь от этих представлений, А. Г. Асмолов формулирует определенные заключения о факторах, обуславливающих осознаваемость и неосоэнаваемость различных уровней установочной регуляции деятельности.

Вопрос об отношениях, существующих между категориями установки и деятельности, обсуждался в советской психологической литературе последних лет не только, однако, в этом неоспоримо важном, но все же скорее частном плане. Он постепенно приобрел характер большой проблемы, от решения которой зависит многое в понимании самих основ душевной жизни человека. Этой теме посвящена представленная в данном разделе статья В. П. Зинченко. Автор считает неадекватным как идею первичности деятельности в отношении установки, так и концепцию примата установки. Он подчеркивает (имея, по-видимому, в виду деятельность только в ее объективном выражении), что любой психический процесс неустранимо включает в себя как операциональные ("деятельностные"), так и установочные и когнитивные компоненты, и становится реальностью только на основе неразрывной взаимосвязи этих составляющих. Оба понятия (установка и деятельность), по автору, "равноправны и соотносимы" как в их осознаваемых, так и в их неосознаваемых проявлениях. Одностороннее преувеличение роли любого из них может только затруднять анализ. Эта не легко оспоримая и логически завершенная трактовка имеет и то преимущество, что она предостерегает от упрощенного сведения идей бессознательного к идее установки.

В этой связи обращает на себя внимание обобщенный анализ вопроса о структуре и о статусе существования бессознательного психического в его непосредственной связи с сознанием и лежащей в их основе единой системообразующей установкой личности на ту или иную предстоящую быть осуществленной "здесь" и "сейчас" деятельность, проведенный одним из нас во втором параграфе открывающего настоящую монографию "Введения".

Мы приходим, таким образом, в итоге к выводу, что "бессознательное" - это понятие во всяком случае гораздо более широкое, чем "психологическая установка". Неоспоримо, однако, что в ряду форм конкретного выражения неосознаваемой психической деятельности психологическим установкам принадлежит очень важное место. А вследствие того, что психологические установки в большой степени значительно легче, чем другие формы проявления бессознательного, поддаются экспериментальному изучению, есть много оснований думать, что на первых этапах исследования проблемы бессознательного, через которые мы все еще (вопреки многовековой длительности истории этой проблемы) проходим, работам, направленным на доказательство реальности бессознательного как психологического феномена, целесообразно иметь дело именно с психологическими установками во всем их необозримом качественном разнообразии, во всей их трудно-описуемой структурной и функциональной сложности.

(4) Второй момент, на котором мы хотели бы остановиться, завершая настоящую статью, это вопрос о методологической адекватности понятия бессознательного, о его строгости с точки зрения марксистской философии.

Этому вопросу посвящены две публикации настоящего тематического раздела - Г. X. Шингарова и видного французского марксиста П. Брюно ("Бессознательное и категория отражения"). В первой из этих работ освещен марксистский подход к проблеме реальности бессознательного в его связи с развитием сыгравших в этом пункте большую роль идей павловской школы. Автор второй работы также останавливается на проблеме философской адекватности категории бессознательного и решает этот вопрос позитивно, различая между реальностью психической (неосознаваемые желания, фантазмы) и реальностью материальной. Он показывает, что отношение между обоими этими видами действительности может быть раскрыто только на основе использования идеи бессознательного как одной из форм нереализованного, объективного отражения субъектом окружающего его мира. "Бессознательное, - пишет П. Брюно, - это нереализованное отражение реального". В какой степени эта короткая формула специфична для бессознательного (а не применима также к нереализованным в поведении осознаваемым формам отражения), могло бы послужить предметом интересного спора, уточняющего философские и психологические категории. Для нас наиболее важна в данном случае вытекающая из статьи мысль о том, что, не учитывая бессознательного, нельзя сформулировать теорию отражения в ее марксистском понимании.

Сказать, однако, что отвлекаясь от идеи бессознательного, элли-минируя этот фактор, мы не можем охарактеризовать разработанное Марксом представление о психологическом отношении человека к окружающему его миру - значит утверждать меньше необходимого. Мы гораздо точнее выразим подлинное положение вещей, если отметим, что только благодаря марксистскому истолкованию психологии человека как социального, исторически формируемого существа перед нами раскрылась во всей глубине роль бессознательного в становлении и представлений, и действий людей.

К. Клеман, хорошо известная в марксистских кругах Франции как исследователь, интерпретирующий вопросы мышления и речи с позиций концепции Ж- Лакана, приводит [14] как характерный пример расхождения между тем, что люди делают, и тем, как они представляют себе эти свои действия, слова Маркса из "18-го Брюмера Луи Бонапарта": "Люди сами делают свою историю, но они делают ее не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые... даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое... они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуя у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории" [10].

Этот образ "заимствованного" языка, к которому люди прибегают, когда совершается "нечто еще небывалое", лучше, пожалуй, чем что-либо иное, показывает, в какой степени то, что осознается, может не столько отражать, сколько мистифицировать то, что делается. "Логика действий" и "лотика представлений" здесь взаимопротивопоставлены Марксом с необыкновенной отчетливостью, и идею этого противопоставления, как важнейшего принципа отношения человека к миру, можно проследить во множестве философских построений, разработанных Марксом.

Лишь как частные примеры этого расщепления между тем, что дано сознанию, и тем, что движет действия, могут быть приведены марксистская концепция отчуждения и марксистское понимание фетишизма. Характерно, что еще Гегель, освещая проблему отчуждения, поставил проблему объективной закономерности исторического процесса как того, что проявляется в деятельности людей, но вместе с тем и как того, что на протяжении всего этого процесса "не сознавалось ими" и осуществление чего "не входило в их намерения" [7]. Однако, если у Гегеля вся эта проблема отчуждения подается в рамках идеалистически-спекулятивного понимания и истории, и сознания, то у Маркса она впервые выступает как интерпретируемая на основе учета подлинных двигателей исторического процесса, а связанное с нею расщепление между осознаваемым и неосознаваемым - как одна из важнейших особенностей психики человека в его как абстрактно-коллективном, так и конкретно-индивидуальном обличьи.

Не в меньшей степени это же расщепление проявляется в психологии фетишизма, от его архаических форм, при которых происходит отождествление примитивного символа с бытием, предмета с функцией, вплоть до его проявлений в развитом сознании современных людей. И здесь за тем, что непосредственно предстоит сознанию, скрывается множество психологических содержаний, которые могут очень плохо или даже вовсе не осознаваться, плохо или даже вовсе не быть между собою логически связанными и, тем не менее, весьма жестко, императивно влиять на поведение. Именно поэтому Маркс отмечает связь категории фетишизма с категорией отчуждения [9], а в "18-м Брюмере" иронизирует над алчностью, мистическим характером осознаваемых представлений, возникающих в условиях фетишизма [11]. Вряд ли допустимо сомневаться в том, что, игнорируя реальность и - при определенных условиях - императивность того, что не осознается, объяснить психологию фетишизма было бы вообще невозможно.

Можно привести и много других примеров, показывающих, насколько марксистски ориентированная психология-именно потому,что это психология реального человека - связана с идеей бессознательного. Ограничение сферы психологии только сферой осознаваемого исключает для нее возможность исследования реальной психики. И именно поэтому такая психология в рамках марксистского понимания существовать не может.

Звучащие же иногда в литературе указания на несовместимость идеи бессознательного с марксистским пониманием принципиально неправильны и ни в какой мере не смогут затормозить дальнейшее развитие этой идеи.

3. The Basic Criteria for Viewing the Unconscious as a Peculiar Form of Mental Activity. Editorial introduction

Summary

The various current approaches to the problem of the realness of the unconscious as a psychological phenomenon are described. The position of those researchers is set forth who view the unconscious forms of the functioning of the brain as merely neurophysiological activity. This point of view is contrasted with the conception that certain forms of the unconscious operation of the brain are related in their dynamics to the semantic categories of goal, meaning, and sense. It is emphasized that this approach points to the psychological orientedness of the unconscious and that the activity of the latter cannot be described unless psychological categories are invoked. The relation of such an interpretation to notions introduced into Soviet psychology by the works of D. N. Uznadze, L. S. Vygotski, S. L. Rubinstein, and A. N. Leontyev is pointed out. The thesis on the impossibility of treating the unconscious as anything but a peculiar - functionally highly important - form of mental activity is formulated from the foregoing as the basic conclusion. Psychological and clinical experimenetal evidence illustrating and substantiating this thesis is presented-

Section Two of the paper deals with the problem of the interrelationship of the categories of the unconscious and psychological set; the polymorphousness of the manifestations of the unconscious which are not reducible to the dynamics of psychological sets is emphasized.

In conclusion the question of the correspondence of the idea of the unconscious to the general theoretical notions and spirit of Marxist philosophy is examined.

Литература

1. Бассин Ф. В., Рожнов В. Е., Вопросы философии, 10, 1066.

2. Бочоришвили А. Т., Может ли психика (переживание) существовать вне сознания? В сб.: Проблема сознания, М., 1966, стр. 268, 270.

3. Бочоришвили А. Т., Проблема бессознательного в психологии, Тбилиси, 1966.

4. Вопросы психологии, 1967, 2, стр. 5.

5. Выготский Л. С, Мышление и речь, М., 1934.

6. Выготский Л. С, Психология искусства, М., 1965, стр. 94.

7. Гегель, Соч., т. 8, М. -Л., 1935, стр. 27.

8. Леонтьев А. Н., Деятельность и личность. Вопросы философии 5, 1974, стр. 69.

9. Маркс К., Выписки из экономистов, 1844, Вопросы философии 2, 1966, стр. 115.

10. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 8, стр. 119.

11. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 8 стр 208.

12. Миллер Д., Галантер Ю., Прибрам К., Планы и структура поведения М., 1965.

13. Павлов Т., Избранные философские произведения, т. I, M., 1961, стр. 269.

14. Clement. С. В., "Le solfreudienetlesmutationsde ia psychanalyse". С. В. Clement, P. Bruno, L. Seve, Pour une critique marxiste de la theorie psychanalitique. Paris,' 1973, p. 94.

15. Rohracher. H., Die Arbeitsweise des Gehirns und diepsychischen Vorgance. Munchen 1967, S. 164-165.

 

 


4. К проблеме бессознательного в свете теории установки: школа Д. Н. Узнадзе. А. С. Прангишвили

Институт психологии им. Д. Н. Узнадзе АН Груз. ССР, Тбилиси

1. Развитие советской психологии на новой, марксистско-ленинской теоретической основе вызвало перестройку всего категориального строя психологической науки, в том числе и категории бессознательного.

Попытка решения проблемы бессознательного в свете теории установки (школа Д. Н. Узнадзе) стала предметом дискуссии. Рассмотрим ряд дискутируемых положений, причем некоторые из них мы не будем цитировать, как не будем называть и их авторов, полагая, что читатель легко соотнесет рассуждения с тем или иным дискутируемым положением.

Категория бессознательного находится в неразрывной связи с другими психологическими категориями. Мы, в частности, рассмотрим ее во взаимосвязи с такими основными категориями системы марксистско-ленинской теории психологии, как отражение, деятельность, сознание и личность.

2. В контексте идеалистических психологических учений бессознательное, прежде всего, означает субстанциональное бессознательное духовное начало - философский двойник картезианской субстанциональной сознательной души.

С точки зрения материалистического монизма, проблема бессознательного как некоего нематериального бессознательного духовного начала неправомерна, но это вовсе не значит, что в системе советской психологии вообще нет места никакому психологическому содержанию понятия бессознательного.

Ленин пишет: "Материя исчезает" - это значит исчезает тот предел, до которого мы знали материю до сих пор, наше знание идет глубже... Единственное "свойство" материи, с признанием которого связал философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания" 12, 247].

Аналогичным образом следует рассуждать и относительно философского понятия психического; единственное "свойство" психического, с признанием которого -связан материалистический монизм, состоит в том, что оно (психическое) есть "функция мозга, отражение объективной реальности внешнего мира" [2, 78]. Философское понятие психического - это та основа, опираясь на которую научно-психологическое исследование природы психического "может идти глубже...".

Исходя из ленинского учения о диалектической связи между философскими и естественнонаучными понятиями, нетрудно понять ошибочность подхода, согласно которому проблема "бессознательного психического" требует лишь теоретического рассмотрения понятий, а не анализа данных психологического научного исследования (Гейгер и др.).

Говоря о путях и методах изучения проблемы бессознательного, следует прежде всего помнить, что психологическое содержание понятия "бессознательное" должно разрабатываться в науке "на основе обычных методов научного исследования" [10, 178]. Общей базой для любой дискуссии вокруг толкования бессознательного в психологии могут служить лишь результаты научного изучения природы психического. При научном исследовании психического единственным постулатом остается признание существования объективной реальности независимо от познающего субъекта [7, 49]. Толкование психического в марксистской материалистической философии не подразумевает ничего, ?что указывало бы на незаконность исследования психологического содержания понятия бессознательного в пределах "относительности противоположения материи и сознания" [2, 135], а это является основой признания правомерности научного поиска в области психологии.

3. Но возможно, в свете методологических принципов марксистской материалистической психологии научное понятие бессознательного может иметь лишь физиологическое содержание, тогда как психологическому содержанию этого понятия нет места в научной психологии, построенной на принципах марксистско-ленинской методологии?

Как правильно указывает С. Л. Рубинштейн, материалистическое учение, согласно которому психическое есть функция мозга, не может означать и не означает "что оно (психическое. - А. П.) является всецело изнутри детерминированным отправлением мозга, его клеточной структуры". "Представление о психическом, как об отправлении мозга... ведет к физиологическому идеализму... Мозг только орган психической деятельности, а не ее источник". "Отправная же точка для преодоления субъективистического понимания психической деятельности заключается в признании того..., что внешний мир изначально участвует в детерминации психических явлений" [9, 5-9]. "Правильно поставленный вопрос о связи психических явлений с мозгом, - пишет С. Л. Рубинштейн, - неизбежно переходит в вопрос о зависимости психических явлений от взаимодействия человека с миром, от его жизни" [9, 30]. Ясно, что взаимодействие человека с миром не может быть исчерпывающе познанным посредством категорий лишь физиологического содержания.

Ошибочной является также и попытка определения понятия бессознательного в плане какой-то "психофизически нейтральной реальности", мыслимой как нечто, стоящее якобы выше противоположностей психического и физического.

У В. И. Ленина ясно показана ошибочность, "основная неправильность" представления махистов о "нейтральности" элементов опыта по отношению к "физическому" и "психическому" [2, 46]. В. И. Ленин писал: "ссылка на "третье" есть простой выверт... Этим вывертом Авенариус заметал следы, на деле объявляя Я первичным, а природу вторичным" [2, 134]. Кроме двух, прямо противоположных, способов устранения "дуализма духа и тела" - "материалистического устранения" (т. е. материалистического монизма) и "идеалистического устранения" (т. е. идеалистического монизма), как писал В. И. Ленин, "не может быть никакого третьего способа, если не считать эклектицизма, т. е. бестолкового перепутывания материализма и идеализма" [2, 78].

Рассмотрим попытки определения бессознательного в плане его отношения к содержанию сознательных переживаний.

4. Как пишет Д. Н. Узнадзе, "наши представления и мысли, наши чувства и эмоции, наши акты волевых решений (Представляют собой содержание нашей сознательной психической жизни, и когда эти психические (процессы начинают проявляться и действовать, они с необходимостью сопровождаются сознанием. Поэтому сознавать - это значит представлять и мыслить, переживать эмоционально и совершать волевые акты. Иного содержания, кроме этого, сознание не имеет вовсе" [10, 41].

Итак, определять психологическое содержание бессознательного как неосознаваемые переживания значит впадать в логическую ошибку (Contradictio in adjecto).

5. Введение в психологию понятия отражения положило начало развитию нового направления исследования природы неосознаваемой психической деятельности. "Психическое, изначалыность которого постулировалась идеализмом, превращается в проблему научного исследования" [7, 49].

В буржуазной психологии, исходящей из постулата изначальноети психического, догматически допускалось, что психика, "проявляющаяся в акте познания, чувства и воли, является первичной данностью, и поэтому сводить ее к более ранним ступеням развития вряд ли могло кому-нибудь прийти в голову" [10, 8]. Поэтому, писал Д. Н. Узнадзе, "вопрос о том, какие же ступени предшествуют возникновению психики как сознательного процесса, как готовится возникновение этого процесса и переход его в активное состояние... в буржуазной науке до настоящего времени остается без должного внимания" [10, 7]. В результате этого в буржуазной психологии бессознательное психическое рассматривается как чисто негативное понятие; оно не получило положительной характеристики, т. е. характеристики, которая определялась бы его положительным значением. В этом отношении особый интерес представляет теория Фрейда о бессознательном.

Ф. В. Бассин, говоря о том, что Фрейд не смог определить положительного значения участвующих в формировании поведения сложных форм неосознаваемого психического отражения, совершенно правильно констатирует: "Д. Н. Узнадзе был, по-видимому, одним из первых, кто отметил и понял принципиальное значение следующей характернейшей черты фрейдизма. Теория психоанализа представляет опосредующий механизм "бессознательного", так, как его и можно только представлять, не разработав предварительно никакой психологической теории этого механизма, т. е. как наши обычные мысли, эмоции, аффекты, стремления, только лишенные качества осознаваемости; как привычные для нас переживания, лишь ушедшие в какую-то, специально постулируемую фрейдизмом, сферу, содержание которой сознанию недоступно. "Бессознательное" Фрейда - это, таким образом, совокупность психических процессов, своеобразие которых определяется лишь негативно - тем, что они неосознаваемы (их положительная характеристика почти полностью исчерпывается указанием на их тенденцию выражаться поеимущественно символически)" [4, 462].

Характеристика бессознательного как сферы неосознаваемых переживаний не дает положительного определения этого самого бессознательного (отсюда "бессознательное" Фрейда по своей внутренней природе и структуре тождественно с сознательными процессами).

6. К совершенно новому пути решения проблемы содержания бессознательного приводит анализ принципа развития теории отражения. Исходя из этого принципа, проблему психологического содержания бессознательного следует решать в плане исследования природы, специфики и формы отражения объективной реальности, которую представляет собой бессознательное психическое.

Исходя из принципа активности отражения, вопрос о положительном определении содержания понятия "бессознательное" в психологии неизбежно переходит в вопрос о природе зависимости психических явлений от взаимодействия человека с миром, от его бытия. Взаимодействие человека с миром, его жизнь, практику следует рассматривать как реальную основу, в рамках которой раскрывается неосознаваемая психическая деятельность как деятельность, осуществляющая отражение мира и управляющая действиями людей [9, 30]. Это значит, что положительное содержание неосознаваемых форм психического отражения должно быть определено, по выражению А. Н. Леонтьева, "в не отторжим ости от порождающих эту форму психического отражения и им опосредуемых моментов человеческой деятельности" [7]. Таким образом, понятие неосознаваемых форм психической деятельности не может быть определено в отрыве от общепсихологической теории деятельности. Задача положительной характеристики особенностей "бессознательного" сводится к исследованию участия в формировании человеческой деятельности, наряду с сознательными, и неосознаваемых форм психического отражения.

В изучении неосознаваемой формы психической деятельности в "неотторжимости от порождающих эту форму психического отражения и им опосредуемых моментов человеческой деятельности" особое место, в силу их принципиального значения, занимают высказывания классиков марксизма относительно того, что факт реализации человеческой активности посредством осознания еще не свидетельствует о ее зависимости исключительно от сознания.

Ф. Энгельс в письме к Мерингу писал:

"Кроме этого, упущен еще только один момент, который, правда, и в работах Маркса и моих, как правило, недостаточно подчеркивался..., а именно: главный упор мы делали сначала на выведении идеологических представлений и обусловленных ими действий из экономических фактов, лежащих в их основе. При этом из-за содержания мы тогда пренебрегали вопросом о форме: какими путями идет образование этих представлений..." [1. 82].

Рассматривая этот психологически ориентированный относительно формы образования и содержаний сознания вопрос, Энгельс констатирует, что этот процесс происходит в таких условиях, когда "истинные движущие силы, которые побуждают его (мыслящее существо. - А. П.) к деятельности, остаются ему неизвестными... (неосознанными.- А. П.)... Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идет о мыслительном процессе, он и выводит как содержание, так и форму из чистого мышления. Он имеет дело исключительно с материалом мыслительным; без дальнейших околичностей он считает, что этот материал порожден мышлением, и вообще не занимается исследованием никакого другого, более отдаленного и от мышления независимого источника. Такой подход к делу кажется ему само собой разумеющимся, так как для него всякое действие кажется основанным в последнем счете на мышлении, потому что совершается при посредстве (мышления" [1, 82].

Таким образом, Энгельс констатирует факт "мыслительного (т. е. сознательного. - А. П.) процесса", действительные движущие мотивы которого остаются для самого человека неизвестными, неосознанными. В трудах классиков марксизма приводится множество наблюдений, разными путями приводящих их к одному и тому же факту участия в формировании доведения, наряду с осознаваемыми формами, и неосознанных форм психического отражения. К примеру, приведем факт "товарного фетишизма". В условиях товарного производства, основой которого является частная собственность на средства производства, общественные отношения товаропроизводителей без того, чтобы этот факт в какой-нибудь степени ими осознавался, принимают форму отношений между вещами (явление, названное К. Марксом "товарным фетишизмом"). При культе золота, господствующем в капиталистическом обществе, мы имеем дело с фактом неосознанного отражения в головах людей власти над ними общественной стихии как сверхъестественного свойства вещей.

Тот же факт участия неосознанных форм психического отражения в формировании поведения констатируется, когда К. Маркс характеризует личность как персонифицированное выражение социально значимых черт: личностные черты капиталиста он описывает как персонификацию капитала; личностные черты земельного собственника - как персонификацию одного из существенных условий капитала, или когда он отмечает, что торговец минералами не видит их красоты.

Таким образом, классики марксизма, разносторонне изучив процесс формирования у людей их "принципов, идей... и т. д." как отражения бытия, реальной деятельности человека, показали, что сознание не следует понимать как неизбежную форму существования психического и, тем более, не следует отождествлять природу психического отражения с сознательным процессом познания.

В советской психологии, естественно, возникла настоятельная необходимость освободиться от отождествления психического и сознательного и признать, что "сознательными переживаниями не исчерпывается все, что свойственно человеку, не считая его физического организма". "Кроме сознательных процессов, в нем совершается еще нечто, что само не является содержанием сознания, но определяет его в значительной степени, лежит, так сказать, в основе этих сознательных процессов" [10, 41].

Таким образом, вопрос о том, какими путями идет образование в сознании индивидов "собственных принципов, идей, категорий" и т. д. сообразно их реальным социальным отношениям, неизбежно переходит в вопрос о природе скрытых от сознания промежуточных звеньев между различного рода объективными воздействиями и последующим выражением эффектов этих воздействий в сознании и поведении людей.

7. Вышеприведенные соображения (Классиков марксизма относительно "скрытых от сознания связей" подсказывают и методологический принцип подхода к анализу человеческого поведения. Становится очевидной ошибочность т. н. "постулата неопосредственности", лежащего в основе господствующей в традиционной психологии двухчленной схемы анализа поведения, согласно которой внешние воздействия на субъект и вызываемые данными воздействиями явления сознания и поведения находятся в непосредственной связи (схема: стимул - реакция).

Если исходить из диалектико-материалистического принципа детерминизма ("внешние причины действуют через внутренние условия" - С. Л. Рубинштейн), то становится бесспорной правомерность "постулата опосредованности" (Д. Н. Узнадзе). Этот постулат лежит в основе трехчленной схемы анализа, включающей "промежуточную переменную", опосредующую связь между объективными воздействиями к вызываемыми этими воздействиями эффектами в сознании и поведении людей.

8. В исследованиях грузинских психологов в качестве такого рода промежуточной переменной, т. е. таких "скрытых от сознания связей", выступает установка.

В понятии установки обобщен ряд существенных выводных особенностей психической организации, регуляции деятельности индивида как определенным образом организованной системы.

В каждый дискретный момент деятельности процессы восприятия, памяти, воображения, решения задачи и т. д. выступают как процессы, протекающие в определенной форме психической организации индивида.

В психической организации переживаний и действий, имеющих место при осуществлении деятельности, проявляется весьма значительный факт: единство и целостность повеления, т. е. "структурная устойчивость и внутренняя связанная последовательность поведения и опыта индивида" (Г. Олнорт). В этом выражается относительная константность, независимость поведения и опыта индивида от случайных, частных ситуаций. Целостность поведения и опыта индивида выступает не как "пустая целостность", а как направленность, целенаправленность (в широком пониманий) переживаний и действий, проявляющихся при осуществлении деятельности.

Установка-модус субъекта в каждый дискретный момент его деятельности (Д. Н. Узнадзе), это состояние, которое придает деятельности субъекта определенную направленность, вносит в эту деятельность специфическую настроенность действовать именно таким, а не каким-либо иным образом.

В условиях постоянного изменения ситуации факт относительной устойчивости (психической организации поведения и опыта индивида свидетельствует о возникновении в результате индивидуального опыта определенных установок (диспозиций).

Экспериментальные исследования по определению роли установки, которую она играет в возникновении, развитии и угасании иллюзии восприятия и других аналогичных психических процессов, показали, что индивид постольку является субъектом деятельности, поскольку он организует свои "сущностные силы" (К. Маркс) не в самый момент деятельности а предуготовлен к ней и направлен, так сказать, в определенную сторону и на определенную активность; деятельность начинается не на "пустом месте", а на базе некоторой преориентации (установки) индивида. Тем самым установка, как готовность индивида к определенной форме реагирования, выступает в качестве "промежуточной переменной" (расположенной между стимулом и реакцией), "внутренней организации", "внутренней среды " индивида.

Пренебрегая знанием этого первичного целостного состояния индивида, невозможно ни описать, ни объяснить, ни, тем более, изменить деятельность.

Таким образом, психическая регуляция деятельности при взаимодействии "индивид-среда" осуществляется не по "парциальному принципу" - "стимул-реакция". Реакция, ответ наступает в результате преломления внешнего воздействия через всю систему индивидуальной психической организации - систему-индивид (Характеризуя отдельные психические процессы как "органы индивидуальности", Маркс тем самым прямо указывает на то, что индивидуальность является единством, не сводимым к простому конгломерату "физических и духовных способностей" (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. III, 1929, стр. 625)) (т. е. установку); иначе говоря, ответ опосредован целостным состоянием, установкой индивида как определенным образам организованной системы [3, 252].

Понятие установки как "модуса целостного состояния индивида в каждый дискретный .момент его деятельности", на |базе которого возникает деятельность с определенной направленностью, находится в прямой связи с комплексом представлений, которым заменяется в узнадзевекой теории установки "постулат непосредственности" и концепция мозаики психических функций, изолированных от внутренней динамической живой системы целостного индивида.

Фундаментальное значение для решения вопроса о психологическом содержании бессознательного имеет то обстоятельство, что системность индивидуальной психической организации, системность деятельности ("система-индивид", модус целостного состояния субъекта в каждый дискретный момент его деятельности") не является фактом непосредственного переживания субъекта.

Само собой разумеется, что целостное состояние "не отражается в сознании субъекта в виде его отдельных самостоятельных переживаний" (Д. Н. Узнадзе). "Поэтому, - писал Д. Н. Узнадзе, - если что у нас и протекает действительно бессознательно, так это, в первую очередь, конечно, наша установка", состояние субъекта в целом, которое не может быть "отдельным актом сознания" [10, 178]. А. Н. Леонтьев отмечает: "Неосознаваемое и сознаваемое не противостоят друг другу; это лишь разные уровни психического отражения, находящиеся в строгой соотнесенности с тем местом, которое занимает отражаемое в структуре деятельности" (см. "Вопросы философии", № 5, 1974, стр. 69). Активность установки, как системной особенности деятельности, не достигает уровня сознания. Вследствие этого системный анализ деятельности, пользуясь выражением А. Н. Леонтьева, оказался также по-уровневым анализом, выявившим, что "помимо сознательных психических процессов, существуют в известном смысле "внесознательные". Однако это не мешает им играть очень существенную роль" [10, 40].

Исследования по психологии установки свидетельствуют о том, что, кроме обычных психических фактов, отдельных сознательных переживаний, существует специфическая сфера психического, сфера установки - "модуса целостного состояния субъекта" (Д. Н. Узнадзе), индивида как определенным образом организованной системы, на базе которой возникает деятельность с определенной направленностью. Установка, согласно учению Д. Н. Узнадзе, является закономерным компонентом деятельности именно как неосознаваемое системное качество. Установка - это активное состояние субъекта деятельности, не принимающее формы, характерной для содержания сознания (Нельзя согласиться с той точкой зрения, что установка выступает как в форме бессознательного, так и в форме данных сознания (как, скажем, направленность субъекта на выполнение определенной задачи). Допустив (в таком понимании) двойственную природу установки, мы вынуждены будем вернуться к отклоненной нами концепции, согласно которой сознательные и бессознательные процессы, будучи по существу одинаковыми, различаются лишь тем, что первый из них сопровождается сознанием, в то время как второй такого сопровождения не имеет. Развитие концепции, приводящей к отказу от основного положения теории установки о том, что латентные для сознания психические процессы и состояния принимают специфическую для них форму существования, отличную от форм содержания сознания, означает фактически "движение от Фрейда не вперед, а вспять").

9. В буржуазной психологии направленность как функция установки толкуется субъективистски: будто бы эта направленность вносит в переживания и действия индивида "субъективную основу".

В исследованиях грузинских психологов установка, на базе которой возникает деятельность с конкретной направленностью, была выявлена как фактор целесообразной деятельности, как психологическое содержание взаимодействия между конкретной потребностью и ситуацией ее удовлетворения (Д. Н. Узнадзе) - этими двумя детерминантами поведения (именно это и определяет удобство использования установки как объяснительного понятия).

При наличии потребности и ситуации ее удовлетворения происходит "опредмечивание потребности" (А. Н. Леонтьев); в субъекте возникает "специфическое состояние направленности к совершению акта, могущего удовлетворить конкретную потребность в условиях конкретной ситуации" (Д. Н. Узнадзе).

А. Н. Леонтьев считает, что "бытие - это реальная деятельность человека", "взятая не только объективно, но и субъективно, т. е. со стороны мотивации" [8, 36].

Грузинскими психологами установка как отражение бытия, т. е. реальной деятельности, изучалась в различных аспектах. Остановимся на некоторых их результатах.

Так, Д. И. Рамишвили на основе своего исследования о повседневных понятиях доказала, что в речевой деятельности слово (например, "трава"), как правило, употребляется по отношению к определенному предмету. Однако знание тех общих признаков, на основе которых осуществляется выделение данного явления (травы) данным словом, не всегда представлено в сознании. Например, испытуемые отвечают, что фиалка - не трава, потому что она цветок, и те же испытуемые говорят, что клевер, как и всякая другая трава, имеет цветок. Установка закрепляет в плане человеческой деятельности, практического контакта с предметами раскрываемые общие объективные отношения, в данном случае, например, тразы как растения, используемого в качестве зеленой массы, и тем самым обусловливает определенное употребление слова, выделение этим словом того или иного конкретного явления при совершенно сознательном процессе речевой деятельности (Д. И. Рамишвили).

Эти и аналогичные им факты свидетельствуют о правильности выдвинутого А. Н. Леонтьевым положения о том, что "осуществленная деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание. При этом для сознания субъекта вклады, которые вносятся его деятельностью, остаются скрытыми" [7, 22].

Концепция установки грузинской школы психологов тем и обогащает анализ поведения, что установка, как некое переменное, "промежуточное", трактуется именно в значении "для сознания скрытого" специфического уровня отражения бытия, т. е. реальной деятельности. Но это вовсе не значит, что концепция установки приводит к "недооценке активной роли сознания". Понятие установки является релевантным и по отношению к понятиям "образующим сознание", в отношении функции, которую каждое из них выполняет в процессах "презентирования субъекту картины мира" [7, 22].

Согласно результатам исследований, проведенных в Институте психологии АН Груз. ССР, существенной предпосылкой "презектирова-ния" объекта сознания следует считать акт объективации, т. е. "акт, дающий нам возможность выделить предмет сознания как нечто-данное, как некий объект" (Д. Н. Узнадзе). Особо слеаует выделить психическую активность, которая представляет собой надстройку над полученным Е результате объективации фактом.

Зависимость акта объективации от установки ясно показана в опытах Н. Л. Элиава. В одном из вариантов опыта испытуемым читался определенный рассказ, и у них фиксировалась установка на его продолжение; на деле же им предлагали затем фрагмент совершенно другого рассказа. Испытуемые объективировали содержание вставленного фрагмента посредством отношений, выступающих на основе выработанной установки как "модуса целостного состояния индивида в каждый дискретный момент его деятельности", в результате чего они доходили иногда до явных несуразностей в осознавании ("презентификации") вставленного текста. Под влиянием установки они пытались выявить и объективировать то содержание, которое не соответствовало системе отношений вставленного фрагмента.

В этой связи весьма важны также результаты исследования процесса мышления. А. В. Брушлинским было показано, как различие между требованием задачи и искомым выявляет особое качество мыслительного процесса - превращение объективного требования задачи в то, что оно означает для данного индивида [6, 125].

В свете теории установки Д. Н. Узнадзе акт объективации связан с задержкой реализации установки, вызванной неадекватностью фиксированной и актуализированной установки индивида по отношению к изменившейся ситуации деятельности. Возникновение плана сознательной активности обусловлено особенностями действия актуализированных установок, а результаты активности, осуществленной в плане объективации, в свою очередь, ложатся в основу смены актуализированной установки установкой, соответствующей изменениям в объективных условиях деятельности. Так представляется в свете взаимоотношения двух планов деятельности (плана установки и плана о ъективации) синергия неосознаваемых и осознанных форм психического отражения в зависимости от уровня отношений, складывающихся между индивидом и средой.

Пользуясь выражением Ф. В. Бассина, функцией установки является не только создание потенциального предрасположения к еще не наступившей активности, но и актуальное управление уже реализующейся активностью. Эта особенность установки была раскрыта в отношениях, существующих между объективацией и надстраиваемой над ней психической активностью теоретического плана, с одной стороны, и действием установки - с другой. Установка как направляющая психические процессы "промежуточная переменная" со своей стороны постоянно "коррегируется на основе той информации, которая поступает в порядке обратной связи в результате сознательной активности, развернутой в плане объективации" [5, 25].

Итак, теория установки занимает позицию, предельно далекую от концепции, пытающейся утвердить в человеческой деятельности гегемонию областей, в которые сознание не проникает.

10. Как уже было отмечено, установка не принимает форм, характерных для содержаний сознания как системная особенность; ее нельзя непосредственно обнаружить как факт сознательного переживания. Но это вовсе не значит, что установка - трансфеноменальная структура, относительно которой субъект не может иметь знания. Установка как "промежуточная переменная" проявляется в феноменальных процессах, в ориентированной активной динамической организации процессов переживаний и действий, имеющих место при осуществлении деятельности.

По отношению к проблеме природы такой "промежуточной переменной", "скрытых от сознания опосредующих связей" релевантными могут быть т. н. "гипотетические конструкты", аналогичные разрабатываемым в других науках (физиологии, механике и т. д.) относительно выводных сущностей, не выступающих в виде непосредственных переживаний сознания.

Вопрос о сознании, как направленности, как отношении совершенно закономерно ставить в виде вопроса о зависимости от установки того, что осознается.

"Для того, чтобы сознание начало работать в каком-нибудь определенном направлении, предварительно необходимо, чтобы была налицо активность установки, которая, собственно, в каждом отдельном случае и определяет это направление" [10. 41].

Из всего вышесказанного совершенно ясно, что концепция установки вовсе не приводит к недооценке активной роли сознания. К. А. Абульханова правильно отмечает, что концепция установки разрешила "мнимую альтернативу предшествования сознания деятельности или деятельности сознанию". "Д. Н. Узнадзе, выделив специфику психического и сознания по отношению к деятельности, поставил проблему сознания и деятельности в более общем виде - как проблему субъекта и его соотношения с действительностью, в плане константных и изменчивых, стереотипных и нестереотипных способов соотношения субъекта с действительностью" [3, 241-242].

Установка (направленность субъекта, не принимающая форм, характерных для содержания сознания) относится к сфере психического, ибо она как "промежуточная переменная", с одной стороны, является отражением объективной ситуации поведения, а с другой стороны, определяет направленность процессов сознания и деятельности. Ясно, что эта промежуточная переменная, как содержательная категория, не может быть исчерпана физиологической характеристикой процесса.

Итак, исследования по психологии установки позволяют определить положительное психологическое содержание понятия "бессознательного", которое до этого рассматривалось в психологии как понятие чисто негативное.

Литература

1. Маркс К., ЭНГЕЛЬС Ф.; Соч., т. 39, 1966.

2. Ленин В. И., Соч., т. 14, 4-е издание.

3. Абульханова К. А., О субъекте психической деятельности, М., 1973.

4. Бассин Ф. В., Сознание и бессознательное. Сб.: Философские вопросы физиологи" высшей нервной деятельности и психологии, М.. 1962.

5. Бассин Ф. В., Вступительное слово на симпозиуме (№ 14) по установке на 18 Международн. псих, конгрессе, М., 1966.

6. Брушлинский А. В., Психология мышления и кибернетика, М., 1970.

7. Леонтьев А. Н., Сознание. Деятельность. Личность, М., 1975.

8. Леонтьев А. Н., Некоторые психологические вопросы воздействия на личность. Проблемы научного коммунизма, выл. 2, М., 1968.

9. Рубинштейн С. Л., Бытие и сознание, М., 1957.

10. Узнадзе Д. Н., Экспериментальные основы психологии установки, Тб., 1961

 


5. К вопросу об онтологической природе бессознательного. Ш. Н. Чхартишвили

Институт психологии им. Д. Н. Узнадзе АН Груз. ССР, Тбилиси

Правильность постановки и успех разрешения проблемы бессознательного во многом зависят от того, насколько правильно определение психического, используемое при этом. Определение, данное психическому Декартом, легло в основу психологических исследований, осуществленных в последующие века. Приписав душевным и телесным явлениям взаимоисключающие свойства (одним - сознание, другим, - протяженность), Декарт так разобщил эти стороны действительности, что последующее научное мышление, исходящее из декартовских определений, уже не смогло соединить их.

Мир оказался абсолютно раздвоен. Последствия, вытекающие из декартовского определения предмета психологии, тяжелым бременем легли на науку психологии.

На неправомерность декартовского толкования психики указывало хотя бы то, что оно explicite категорически отвергало идею бессознательного, но implicite требовало ее по логической необходимости. То, что сознание было объявлено существенным признаком психического, устранило возможность постановки вопроса о существовании бессознательного психического, однако сделало необходимым признание психофизического параллелизма. А этот последний, ,в свою очередь, для подтверждения существования беспрерывного ряда причинно связанных друг с другом психических явлений (без чего психофизический параллелизм немыслим) потребовал допущения бессознательного психического. Мысль, ищущая истину, запуталась в противоречиях: тот, ?кто существенным признаком психического считал сознание, был вынужден допустить существование бессознательного психического. Чтобы выпутаться из этого противоречия, часть исследователей вместо того, чтобы проверить правильность декартовского определения, пошла по совершенно ложному пути, начав и так и эдак искать бессознательное психическое в самом сознании [4; 6; 13].

Другие психологи избрали еще более неправильный путь: они сохранили декартовские определения, но отказались от признания бессознательного психического и выдвинули гипотезу о взаимовлиянии психического и физического (физиологического) [16; 17J, хотя эта гипотеза явно противоречит бесспорному положению: "Вещи, не имеющие между собою ничего общего, не могут быть причиной одна другой" [10, 2].

Для преодоления подобных противоречий и для правильной постановки и решения проблемы бессознательного необходимо, прежде всего, адекватно определить специфические особенности психического, охарастеризовать психическое не по тому признаку, который оно приобретает вследствие того, что становится объектом сознания, а по той функции, которую оно выполняет в общем протекании явлений мира. Объявив сознание единственным признаком психического, Декарт свел все психическое к интеллектуальным процессам. Восприятие, представление, воображение, мышление являются, как полагал он, процессами сознания, а все, что осознается, осознается только в форме этих процессов, т. е. воспринимается, представляется, воображается или мыслится. Сознание не имеет других форм. Но то, что воспринимается, представляется, воображается и мыслится, не является самим сознанием, в одном случае оно может быть физическим, в другом - логическим или психическим.

И в самом деле, если отождествлять психику с сознанием, то приходится свести всю психику к вышеназванным четырем процессам. Но в таком случае остается непонятным, почему возникает факт сознания, что управляет процессом сознания, что даст нам право говорить о его целесообразном развертывании. Этот последний вопрос возникает на том основании, что целесообразная ориентация и динамика сознания не определяются ни им самим, ни его объектом. Такую определенность сознание приобретает только в связи с могивационным фактором, который стоит за ним и который его побуждает.

Акты сознания возникают не для себя и не сами по себе, а под влиянием того мотивационного фактора, который посредством актов сознания ищет пути своей реализации. Правильность этого соображения яснее всех показал путем логического анализа М. Гейгер [18]. Подтверждением этого служит и богатый научный материал, имеющийся в распоряжении школы психоанализа.

Исследователь, считающий неотъемлемым сущностным признаком психики сознание, не имеет права допустить существования бессознательного психического. Но, если он не приписывает психическому никаких других признаков, кроме сознания, он должен объявить психическим само сознание, а все, что не является сознанием, оставить за пределами психического. В таком случае за пределами психического, по существу, окажутся весь волитивный мир, мотивационные факторы и эмоциональные состояния, поскольку сами по себе они не являются сознанием.

Волитивные явления, потребности и интересы, решения и намерения являются побудителями и возможными объектами сознания. Они, вместе с соответствующими условиями жизни, представляют собою основные явления человеческого бытия. Их общей природой является не сознание, а стремление к активности, направленной на определенную сферу действительности. Акты сознания основаны на этой тенденции и служат ее реализации. Поэтому "сознание (das Bewuβtsein) никогда не может быть чем-либо иным, как только сознанным бытием (das Bewuδtesein), а бытие людей есть реальный процесс их жизни... Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание" [9, 16-17].

То обстоятельство, что волитивные процессы выступают для нас только в виде объектов сознания, вовсе не означает, что они могут существовать только в таком виде. Беркли и его последователи считали явления внешнего мира существующими только тогда, когда они даны в восприятии в виде объектов сознания. Вряд ли кто-нибудь у нас разделяет этот взгляд, и, тем не менее, часть психологов считает его правильным в отношении психики и полагает, что психическое существует лишь тогда, когда оно выступает в качестве объекта сознания. По мнению же большинства психологов, психическое не даег основания для подобного определения.

Правильность постановки как и решения проблемы бессознательною затрудняется еще и тем, что само сознание понимается неоднозначно. Часть психологов не отграничивает друг от друга само сознание (акт видения) и его объект (содержание). Оба эти явления обозначаются термином "сознание", хотя они существенно отличаются друг от друга.

Еще больше осложняет дело то обстоятельство, что часть исследователей называет сознанием все, что когда-то вошло в психику через сознание, утвердилось в ней и теперь, хотя само не осознается, влияет па протекание нашего поведения. Рассмотрим с этой точки зрения цель и план поведения. Когда мы ставим себе цель и составляем план ее достижения, то как цель, так и план являются ясным содержанием нашего сознания. Однако в самом процессе практического осуществления поведения цель и план поведения не всегда осознаются. Чаще все наше сознание занято заданиями, связанными с объективными условиями протекающего конкретного поведения, так что в сознании не остается места для цели и плана всего поведения в целом. Для тех, кто признает существование бессознательного, в этом и нет необходимости. По мнению А. П. Леонтьева, "для того, чтобы воспринимаемое содержание было сознано, нужно, чтобы оно заняло в деятельности субъекта место непосредственной цели действия" [8, 248]. Конечно, цель поведения (которую А. Н. Леонтьев называет мотивом) и план поведения устанавливаются посредством сознания, но наблюдение показывает, что они регулируют соответствующее поведение, будучи не непосредственно сознательными и не непосредственно с помощью сознания. Несмотря на это, говорят, что поведением, протекающим в соответствии с заранее осмысленной целью и по плану, целиком управляет сознание - осознанный план и осознанная цель. Но такое понимание не соответствует действительности. Возникновение подобного мнения объясняется тем, что, когда мы осознаем цель или план протекания процесса поведения, у нас возникает впечатление, будто они и до этого были как-то актуально даны и выполняли определенную функцию в реализации поведения. На самом же деле они функционировали не в поле сознания, а ниже этого поля, в самой основе целостной психической структуры.

Говорить о существовании бессознательного психического значит считать, что сознание не является основным атрибутом психического, и усматривать существенный и всеобщий признак психического в чем-то другом. По мнению большинства психологов, сознание является высшей формой психического, тогда как низшие формы психического не характеризуются признаком сознания.

Существует мнение, согласно которому сознание и психика существенно отличаются друг от друга. Сторонники этого мнения считают, что психическим является переживание, существующее лишь при выполнении функции объекта сознания. Сознанность является гносеологической категорией, тогда как переживание относится к психологической категории. Психическое явление так же нуждается в отражении, как и явление объективного порядка, но, в отличие от последнего, "оно существует только в одном акте, в одном моменте сознания как нечто такое, что исчезает при своем возникновении же и никогда уже не повторяется. Если мы представим психику в виде отражения действительности, то она уже перестает быть предметом психологии и переходит в сферу гносеологического" [2, 300]. Сознание - условие существования психики, психическое может существовать лишь до тех пор, пока оно является объектом сознания.

На основе изложенного выше материала по вопросу о взаимоотношении сознания и психического можно различить три существенно отличающихся друг от друга взгляда:

1. Сознание - атрибут психического. Согласно этому определению, психическому не приписываются другие существенные признаки. Поэтому понятие психического и сознания покрывают друг друга как по объему, так и по содержанию.

2. Сознание и психическое - явления разных категорий. Поэтому эти два понятия по содержанию не совпадают друг с другом ни в одном из пунктов. По объему психическое совпадает с частью сознания, поскольку оно является одним из его объектов. Психическое не существует Ене сознания, но сознание существует без психического, когда оно своим объектом делает какое-нибудь явление внешнего мира.

3. Сознание является одним из основных признаков высших форм психического. Оно не свойственно низшим формам. Поэтому понятие "сознание" как по содержанию, так и по объему частично покрывает понятие "психическое". Но если это так, то необходимо указать такой признак психического, который одинаково характеризовал бы обе формы психического - и сознание, и бессознательное психическое.

Мы разделяем этот последний взгляд, поэтому и постараемся привести аргументы, необходимые для его обоснования.

Бессознательное психическое не воспринимается непосредственно так, как воспринимаются сознательные психические процессы. Оно является понятием гипотетического характера. Ввиду этого общий признак, выражающий сущность всего психического, приходится искать в сознательных психических процессах. Следует поставить вопрос следующим образом: обладают ли непосредственно переживаемые психические явления каким-нибудь другим признаком, помимо сознания, отличающим их от физических явлений?

Чтобы правильно ответить на этот вопрос, нужно отказаться от традиционной интроспективной точки зрения, возникающей на основе психофизического параллелизма и представляющей психический мир в виде замкнутой в самой себе действительности, и рассматривать психические процессы в структуре поведения (в деятельности), где эти процессы естественно возникают, развиваются и функционируют.

Какую функцию выполняет психическое в этой структуре? Психическое дает смысл возникновению, направлению и финалу поведения и определяет его целесообразную организацию. Без него поведение утратило бы свои специфические особенности и стало бы простой последовательностью физических операций. Психическое появляется не само по себе и не для себя. Оно появляется не для того, чтобы быть объектом сознания, а для того, чтобы придать активности смысл и целесообразный характер. Поэтому его основные признаки - это значимость и целесообразность, а не осознанность. Психическое служит не самому себе, а субъекту того поведения, в структуре которого оно появляется и развивается. Сознание, как его частное проявление, также служит этой цели.

Нам могут возразить: придавать смысл поведению и определять его целесообразность психическому удается только благодаря его сознательности. Однако, как известно, целесообразное (соответствующее задачам поведения) протекание явлений сознания само является проблемой. Его нельзя понять из самого сознания. Помимо того, если в поведении обнаруживаются целесообразные явления (динамика и структура), которые в данный момент не учитываются сознанием, то мы вынуждены приписать их действию бессознательной психики.

Бессознательным психическим нужно называть явление, которое, участвуя в организации целесообразного поведения, само не становится непосредственным содержанием сознания субъекта этого поведения. Функционируя, оно остается вне внутреннего поля зрения субъекта. Его существование и его осознание не покрывают друг друга.

Мысль о существовании бессознательных психических явлений проникла в науку двумя существенно отличающимися путями. Впервые она появилась в философии в связи с попытками обосновать гипотезу психофизического параллелизма посредством спекулятивных суждений. С другой стороны, к необходимости допущения бессознательного психического привели ученых факты, накопленные в результате наблюдений над явлениями психической жизни, объяснить и понять которые на основе физиологических закономерностей не удалось. Важные в этом отношении факты были накоплены в результате наблюдений над психическими заболеваниями и результатами гипнотического внушения. Имевшихся в распоряжении Фрейда и его последователей фактов было достаточно для того, чтобы признать необходимость допущения бессознательного психического. Однако необходимость признания бессознательного психического существует и в отношении обычных явлений повседневной психической жизни нормального человека. А это, на наш взгляд, имеет более важное значение для установления общей закономерности психических явлений.

Остановимся на некоторых явлениях, которые в силу строгой логической необходимости заставляют нас признать существование бессознательной психической деятельности по соображениям, в корне отличающимся от основания, выдвинутого психоанализом.

1. Начнем с памяти. Можно ли наши знания, наш опыт, которые в данный момент не представлены в сознании и сохранены где-то в памяти, представить в виде физического факта, аналогичного, скажем, следу на пленке магнитофона? Головной мозг, как всякое тело, всякое материальное образование, есть, в первую очередь, нечто подчиненное физическим закономерностям. Только мозг гораздо более сложен по своему строению и действию, чем любой аппарат, созданный человеческой рукой. Поэтому ничто не мешает нам представить себе сохранившийся в памяти опыт как нечто, состоящее из явлений той же природы, что и материальный, физический отпечаток. Наука, вероятно, когда-нибудь доищется до подлинной природы отпечатков этого рода и представит нам память в виде своего рода сокровищницы книг и документов, хранящей в себе весь опыт человечества, запечатленный на основе чисто физических закономерностей. Вне физических закономерностей не может произойти никакого изменения ни в одном явлении, существующем во времени и пространстве.

Однако, стоит только поставить вопрос, каким образом в соответствии с жизненными задачами создаются и используются запечатленные в памяти содержания, и дать ясный ответ окажется совершенно невозможным, если опираться на аналогии с физическими отпечатками на пленке или, и примеру, с буквенными знаками в книгах и документах. Дело тут в том, что факт, имеющий природу, аналогичную отпечатку на пленке или же на бумаге, не может сам лрезентировать себя и притом именно в нужный момент. Еще менее вероятно, чтобы такой факт смог каким-либо образом породить осознание самого себя. Из хранящихся в памяти бесчисленных отпечатков в каждый данный момент в сознание входит только то, осознание чего необходимо для направления отдельных актов деятельности в соответствии с целостной системой поведения. Как мы увидим ниже, большая часть подспудно хранимого опыта активизируется и участвует в регуляции поведения, не будучи сама осознанной. Сознание не может само выбрать из хранящихся в памяти содержаний то, что соответствует стоящей перед ним з данный момент задаче. Сделать что-либо подобное оно было бы в состоянии лишь в том случае, если бы могло располагать всем достоянием памяти как своим содержанием. Тот или иной факт памяти начинает существовать для сознания только после того, как попадает в поле его зрения, и существует до тех пор, пока остается в нем. Следовательно, сознание само не может взять из памяти нужное в каждый данный момент содержание, это последнее дается ему для осознания и использования помимо его собственной активности.

Возьмем простой пример. В памяти хранится, по крайней мере, семь или восемь тысяч слов. Мы ежедневно пользуемся этими словами, и поразительно то, что в речи каждое слово употребляется своевременно и к месту, и при этом так, что специально выискивать его из всего наличного у нас запаса слов нам не приходится. Обычно во время разговора выбор слов, нужных для выражения данной мысли, осуществляется не на основе сознания, которое не участвует и в грамматическом согласовании слов. И одна операция, и другая оказываются заранее проделанными в соответствии с данной обстановкой.

Речь не реализуется и посредством случайных ассоциативных связей. Когда мы пытаемся называть хранящиеся в кашей памяти слова, не сцепляя их смысловой связью, то оказываемся в крайне трудном положении: будучи вольны называть любые слова, мы не в состоянии произносить их с быстротой, характерной для обычной речи. Порой мы просто останавливаемся, и создается такое впечатление, словно память прекратила свою работу. Это значит, что слова лишь тогда приходят свободно, когда они включены в речь, которая служит какой-либо осмысленной жизненной задаче. Если бы слова хранились в памяти в виде чисто физических отпечатков, было бы совершенно невозможно объяснить столь осмысленную деятельность памяти в процессе речи. Эта осмысленная деятельность станет более понятной, если мы допустим, что мнемонические отпечатки в каждом частном случае включены в единое структурное целое, которое, предшествуя сознанию, предугадывает природу данной задачи и служит ее решению.

2. Наши потребности и мотивы поведения не всегда осознаются, но и продолжая оставаться неосознанными, они направляют порою весь процесс деятельности.

Эстетическая потребность может, например, получить удовлетворение от художественно выполненного, декоративного оформления жилого помещения, однако процесс этого удовлетворения не всегда осознается. Человек, живущий в просторной и убранной со вкусом квартире, не постоянно осознает красоту квартиры и обстановки. Иногда проходят дни, и его сознание ни на минуту не задерживается на этих предметах. Однако было бы заблуждением думать, что эстетическая сторона бытовой обстановки обретает психологическую ценность для человека только в тот момент, когда его сознание специально останавливается на ней, и что во всякое другое время она не принимает никакого участия в душевной жизни человека и поэтому лишена всякого психологического значения.

Проблему бессознательного психического диктуют прежде всего волютивные мотивационные явления. Вглядевшись в течение душевной жизни, мы убеждаемся, что потребности и интересы, стремления и решения, ненависть и любовь начинают и заканчивают свое существование не в поле сознания, они глубоко уходят корнями в психику человека и оттуда приводят в действие и направляют процессы сознания в соответствии со своей природой и объективной ситуацией. Обычно они зарождаются и развиваются в процессе осознания объективной действительности, но в самом существе своем являются не процессами сознания, а их возбудителями, производителями. Механизм зарождения в сознании одной потребности может быть обусловлен и приведен в действие другой потребностью, имеющей совершенно иную природу. Сам процесс возникновения новой потребности не осознается. Только уже зародившиеся и развившиеся потребности дают нам о себе знать, да и то скорее тогда, когда на пути их удовлетворения возникают препятствия.

В связи с рассматриваемым нами вопросом представляет интерес один факт, который нередко имеет место в нашей повседневной жизни. Иногда при чтении книги какая-нибудь исключительно активизированная потребность так незаметно отрывает наше сознание от процесса чтения, что мы совершенно не замечаем, когда сознание прекратило осмысление прочитанных строк. Рука листает страницы, глаза oпрочитывают слова, органы речи тоже приходят в соответствующее движение, иногда даже так, что можно услышать прочитанное, но все эти действия остаются неосознанными в той же степени, в какой остается неосознанной потребность, "похитившая" сознание и заставившая его служить себе. И только позже мы вдруг уясняем себе, что "отдались мечтаниям" и ничего или почти ничего не вынесли из прочитанного.

В этом случае потребность действует, не входя в сознание. Однако здесь следует обратить внимание и на нечто другое: глаза действительно читают строчки, и, следовательно, у нас есть образы слов я букв, но эти образы не представлены в сознании, сознание в этот момент полностью оторнано от объективной данности и включено в мир воображения, для него уже не существуют ни книга, ни слова и буквы на ее страницах. Эти последние выступают здесь так же, как предметы, с которыми, передвигаясь по улице, мы считаемся, хотя думаем и говорим о совершенно другом.

3. Еще один пример. Когда, идя, скажем, по людной улице, мы несем ценную вещь, которая в данной ситуации может, предположим, легко разбиться, наше сознание, тем не менее, не задерживается на ней. Большую часть времени мы осознаем нечто иное, думаем о чем-то другом. Несмотря на это, мы так заботимся об этой вещи, мы так осторожно обращаемся с ней, что она никак не может мыслиться выключенной из нашей душевной жизни, подобно тому, как она оказалась выключенной из сознания. Стоит неожиданно возникнуть опасности, и, прежде чем мы успеем осознать ценность вещи и ситуацию ее потери, уже возникает соответствующий данной обстановке страх и осуществляются необходимые для спасения вещи движения. Это явление окажется совершенно необъяснимым, если не допустить, что вещь, ее ценность и ситуация, в которой мы находимся, даны нам как-то и вне сознания - неосознанно. Неожиданно возникшая опасность потери вещи порождает страх, сила которого пропорциональна той ценности, какую эта вещь имеет для личности. Это отношение устанавливается таким образом, что ценность вещи в тот момент так и не осознается личностью.

То, что основные психологические особенности ситуации, будучи раз осознанными, даны нам и бессознательно, видно из наблюдений над явлениями обыденной жизни. В зависимости от того находимся ли мы в собственной семье или в чужом, незнакомом обществе в совершенно безопасной среде или в опасной для жизни ситуации мы часто сами того не осознавая, ведем себя различно, всегда в соответствии с данными условиями, в зависимости от того, с кем и в какой обстановке находимся.

4. Чувство, эмоциональное переживание, по своей природе есть вторичное явление и всегда возникает на почве какого-либо психического факта. Оно не может брать своего начала непосредственно в физической действительности. Особенно ясно это видно на примере эмоциональных переживаний, имеющих явно личностный характер и связанных, с определенными ценностями. Простые чувства опираются на ощущения, сложные же чувства строятся на почве личностной ценности, данной в восприятии и в представлениях явлений действительности. Если же какое-либо эмоциональное переживание появляется раньше, чем возникает та или иная психологическая действительность с ее личностной (жизненной) ценностью, то это выглядит совершенно непонятно и заставляет думать, что эмоциональные переживания, побудительные причины которых не наличествуют в данный момент в сознании, видимо, порождены соответствующими им явлениями, которые как-то даны личности, что они существовали и до актов восприятия и представления, т. е. что внешняя действительность дана нам не только в форме сознания. В пользу указанного соображения говорит и антагонизм, наблюдающийся между сознанием и эффективностью. Сильнейшие аффекты иногда на некоторое время полностью гасят свет сознания.

Трудно обнаружить в сознании такие содержания, которые могли бы^ полностью объяснить объем и характер эмоциональных переживаний. Иногда восприятие или представление какого-либо отдельного явления сопровождается глубокой эмоцией, которая представляет собой переживание, связанное с более или менее длинным отрезком из истории жизни - нашей собственной, других людей или же целого народа. Бели бы эмоция базировалась только на содержаниях, данных в сознании, то предметом сознания должна\ была бы сделаться вся эта история жизни в развернутом виде, в одном акте, чтобы на ее основе стало возможным развитие соответствующих эмоций. Но благодаря тому, что объем сознания чрезвычайно ограничен, подобное явление никогда не имеет места в ходе душевной жизни. С другой стороны, исключается и возможность возникновения у человека' эмоционального переживания и того или иного явления, если оно не было ему каким-то образом данным.

Когда мы смотрим на портрет когда-то дорогого нам человека или же сталкиваемся с явлением, (каким-то образом связанным с годами нашего детства, то прежде, чем в нашем сознании развернутся картины соответствующих воспоминаний, появляется эмоция, представляющая собой одно целостное переживание всей хранимой в памяти истории нашей жизни. Это дает нам основание думать, что вся эта история в целом, помимо сознания, хранится в личности и что на ней-то и основана эмоция. В сознание поочередно входят и остаются в нем на короткое время лишь отдельные картины воспоминаний, как представители и указатели, всей их совокупности. Эти картины переживаются как представители целостной данности, (благодаря соответствующим эмоциям - они являются вам под покровом этих эмоций.

Аффективное переживание протекает для личности именно так, оставаясь неосознанным во всей своей полноте. Это, на первый взгляд рискованное заключение, перестанет казаться парадоксальным, если мы обратимся к анализу содержаний сознания во время аффекта. Когда, скажем, матери телеграммой сообщают о смерти сына, она тут же впадает в аффективное состояние, часто не осознав еще полиостью значения переданных по телеграфу слов. Того, что успевает поступить в ее сознание в момент возникновения аффекта, еще не достаточно для порождения состояния столь тяжелого душевного потрясения. Все значение происшедшего бессознательно становится основой ее аффекта и глубоко закрепляется в самых недрах ее личностной организации раньше, чем какое-либо явление могло бы поступить в поле сознания. Впоследствии, когда она предается воспоминаниям о разных событиях из жизни сына, то, чем живее картины этих воспоминаний, чем больше они заполняют сознание, тем сильнее становится ее горе, хотя эти воспоминания относятся часто к событиям счастливым, радостным. Происшедшее несчастье не является в это время содержанием сознания, но оно, тем не менее, проявляет себя - неосознанно.

Многочисленные психологические наблюдения заставляют думать, что наше душевное состояние в каждом отдельном случае не исчерпывается тем, что представлено в сознании. Наблюдения говорят в пользу того, что сознательные и бессознательные психические процессы создают единую целостную структуру, в рамках которой протекает наша повседневная душевная жизнь.

По нашему мнению, о существовании бессознательного психического наиболее убедительно свидетельствуют познавательные процессы, что до сих пор не принималось в должной мере во внимание при рассмотрении проблемы бессознательного. Исследователь, не признающий наличия осмысленной психической деятельности вне сознания, не способен разъяснить, как может, например, иметь месте факт, известный под названием апперцепции, или как получается, что значения тех слов, которыми мы пользуемся при рассуждении, оставаясь неосознанными, тем не менее, участвуют в процессе мышления. Наблюдения показывают, что предложение с заключенной в нем мыслью обретает свою/ структуру вне сознания, раньше, чем мы это предложение произносим.

Когда мы внезапно прерываем речь нашего собеседника, в поле oнашего сознания часто не содержится ни одной мысли, для выражения которой мы прервали говорившего. И все же каким-то образом мы ясно ощущаем, что именно мы хотели высказать, равно, как и уверенность в том, что истинным является именно то, что мы хотим сказать. Основой нашей уверенности и определяемого ею действия становится некая бессознательная данность.

К тому же выводу мы будем вынуждены прийти, если на время наблюдения взглянем на обсуждаемый вопрос с чисто логической точки зрения. Ведь если бы высказываемое не существовало еще до начала речи, а создавалось только в процессе разговора, то тогда речь ?была бы вообще невозможна. Ради чего стал бы тогда человек говорить? Какой был бы смысл произносить первое слово, которое внг связи с последующим, не скажет ничего ни говорящему, ни слушателю? Бывает, конечно, и так, что говорящий сначала осознает для самого себя, а потом уже вербализует то, что он хочет оказать, для других. Но это не меняет дела, ибо речь так же нужна для говорящего, как и для слушающего. Все это - аргументы в пользу представления, согласно которому содержания нашего сознания оставались бы в своей динамике непонятными, если бы они не входили в психическую структуру, часть которой остается вне сознания. Объем нашего сознания настолько узок, что он не может уместить непосредственно в своем июле зрения даже одно длинное предложение. Смысл каждого прочитанного предложения как бы переходит в бессознательное и уступает сознание мыслям, заключенным в новых строках, не прерывая, однако, связи с этими мыслями, или, иначе говоря, смысл, перейдя в бессознательное, не отрывается от мира сознания.

Когда мы смотрим кинокартину, появляющийся на экране кадр становится понятным благодаря кадрам, уже ушедшим с экрана, хотя эти последние в данный момент и не осознаются. В переживании последнего кадра как бы бессознательно участвуют все предшествующие кадры, вся уже просмотренная картина. Быть представленной в сознании целиком и сразу кинокартине так же невозможно, как это невозможно для нее и на экране. Осознание в различные моменты времени отдельных отрезков кинофильма не могло бы создать о нем полного представления, если бы эти, растянутые во времени акты сознания не имели общей основы. Но такую основу мы не можем обнаружить в самом сознании. Эта основа создается в находящейся вне сознания сфере психического под влиянием кадров, прошедших через сознание. Именно там обретает целостную структуру то, что заключено между началом и концом кинокартины. Именно там кинокартина формируется как целостная смысловая данность. И все это относится ко многим другим явлениям, которые даются нам развернутыми во времени.

Подлинная психология знания пока фундаментально не изучена. Согласно распространенному взгляду, знание обязательно должно стать фактом сознания для того, чтобы принять какое-либо участие в душевной жизни. Между тем, наблюдения над явлениями жизни свидетельствуют о том, что чаше всего знание сродни навыку в том смысле, что оно принимает участие в душевной жизни и ложится в основу понимания и осмысления различных явлений, не будучи само сознаваемо. Так, например, когда Отелло в конце своего последнего монолога наносит себе удар кинжалом, его поступок кажется совершенно естественным и понятным, несмотря на то, что наше сознание непосредственно занято только тем, что происходит на сцене в этот момент. История, подготовившая самоубийство, дана нам бессознательно в виде знания одновременно с представленными на данный момент в сознании конкретными содержаниями, однако дана настолько актуально, что, если мы по какой-либо причине вернемся к ней и осознаем ее, нам может даже показаться, что она и до того была в нашем сознании. Сцена самоубийства Отелло (так же как и конец любого развернутого во времени явления) становится понятной только на основе этого нерасторжимого единства сознательного и бессознательного.

Приведенные выше примеры убеждают, что нельзя ограничивать психическую действительность пределами сознания, так же как нельзя объяснить и понять ее происхождение и характер на базе только физиологических закономерностей. Описанные факты вынуждают думать, что в основе сознания лежит целостная динамическая по характеру психологическая структура, которая так отражает и так предугадывает основные особенности данной ситуации и будущего поведения, что ее невозможно считать явлением чисто физиологического, непсихического порядка.

Исследователи, отрицающие бессознательное психическое, вынуждены допустить существование двух существенно друг от друга отличающихся форм сознания. За одну из них принят акт, в котором субъект видит то или инее явление внешней или внутренней действительности и получает определенную информацию о ней. В единой структуре, где функционирует это сознание, различают три момента: субъект сознания, объект сознания и акт самого сознания, называемый осознанием - Bewuβtheit 120, 15; 1, 32]. Самонаблюдение подтверждает все эти три момента сознания. Поэтому мысль о нем основана не на умозаключении. Первым на это обратил внимание Ф. Брентано., Он показал, что в акте сознания субъект одновременно осознает и сам этот акт и его объект [3, 27]. Позднее У. Джемс заметил, что в этом же акте происходит осознание "Я" как субъекта познания (как субъекта, производящего данный акт) [5, 135].

Второй вид сознания называют непосредственным, или атрибутивным, сознанием и считают основным признаком психических явлений. Оно понимается не как акт субъекта, не как специфическая - сознательная (Bewuβtheitliche) направленность субъекта на объект, а как внутренняя природа психического явления, как его самое существенное свойство. В первом случае сознание от субъекта направлено на объект, во втором же оно, наоборот, наличествует в психическом явлении как его основное свойство и отсюда получает направленность на субъект. Осмыслить иначе непосредственное сознание не удается, а в данном виде его осмысление связано с множеством затруднений.

Непосредственное, или атрибутивное, сознание - понятие гипотетическое. Самонаблюдение ничего не может сообщить нам о содержании этогo понятия. Обоснование его существования, признание его на основе умозаключения наталкивается на еще большие трудности, чем признание идеи бессознательного психического (более подробно об этом см. [16, 41-50]. Если бы непосредственное сознание было существенным признаком психического, то его на каждом шагу должно было (бы подтверждать самонаблюдение, т. к. психическое, дачное без своего существенного признака, не может быть психическим. Но пока никто еще не встречал сознания, даже сознания боли, которое не являлось бы нашим сознательным (Bewuβtheitliche) отношением п не подразумевало бы известную трехчленную схему. Боль нам всегда дается как объект нашего сознания, а не как субъект своего собственного сознания.

И логически остается непонятным, каким образом непосредственное сознание, принимаемое за атрибут психического, становится сознанием субъекта, актом видения данного психического явления субъектом. Или, говоря иначе: как атрибутивное сознание психического может быть одновременно и сознанием субъекта?

Понятие непосредственного сознания вошло в психологию без проверки после Декарта в результате того, что сознание было им объявлено атрибутом психического. В практике психологической науки оно находит применение в качестве объяснительного понятия. Психологи, отрицающие существование бессознательного психического, привносят в психологию понятие непосредственного, или атрибутивного, сознания для того, чтобы сделать понятной первичную данность психического. По их мнению, психическое дает знать о своем существовании своим основным атрибутом - непосредственным сознанием, и это дает возможность субъекту направить на него рефлексивное сознание. Психология же, использующая понятие бессозна тельного психического, не нуждается в понятии непосредственного сознания.

Все, что было сказано выше, убеждает нас в том, что непосредственное, или атрибутивное, сознание не является характерным признаком психического. Его существование не подтверждается вообще, т. к. его не удается обнаружить посредством данных эмпирического наблюдения, а также вместить в логическую структуру, присущую понятию сознания. Что же касается понятия бессознательного, то он должно быть бесспорно признано для понимания психической активности человека, его душевной жизни. Да и само сознание и его содержание нельзя понять, не введя этого понятия.

Как следует понимать онтологическую природу бессознательного?

По мнению Фрейда, бессознательное психическое есть реальность, по своей внутренней природе мало нам понятная [17, 617]. Анализ явлений сознания, говорит он, позволяет заключить о той функции, которую выполняет бессознательное психическое, но у нас нет и не может быть никакого представления о форме существования бессознательного психического [18, 430]. Выражения, употребляемые психоаналитиками: "бессознательное желание", "бессознательное стремление", "бессознательное - представление", - "бессознательный страх" и т. д., нельзя понимать в их прямом значении. Здесь, как говорит Фрейд, перед нами "безвредная небрежность выражения" "Nachiassigkeit des Ausdrucks" [19, 276]. Эти выражения обозначают, по его мнению, проявление бессознательной психической деятельности, подчеркивая, что, если этим явлениям удается проникнуть в сознание, то они предстают перед нами именно в виде указанных процессов.

Фрейду принадлежит особая заслуга в деле преодоления недостатков традиционной психологии, сознания, рафинированной интроспективной психологии; ему же мы обязаны и поворотом научного исследования в сторону мотивационных основ личности. Он внес большой вклад в разработку проблем, связанных с бессознательным психическим. Однако учение Фрейда не содержит в себе общей теории бессознательного и теории отношения последнего к поведению. Теория его построена в основном на данных анализа желаний и представлений, связанных с сексуальным влечением и изгнанных из сознания из-за конфликта их с нормами социальной жизни, тогда как в действительности душевная жизнь имеет совершенно другие, более широкие истоки. "Изгнанные" желания, по учению самого Фрейда, не занимают доминирующего места в мотивационной структуре личности. Поэтому они и "изгнаны". Их подчиняет себе, им отрезает путь в сознание "цензура", основывающаяся на высоких моральных мотивах. Именно в этом проявляются специфические особенности поведения человека, н вызывают удивление не эти желания сами по себе, а то, откуда "цензура" ("Сверх - Я"), эта чисто человеческая инстанция, приобретает такую "мощь", что ей удается задерживать, одолевать импульсы потребностей, исходящие из сильных биологических источников; она не позволяет им войти в сознание и реализоваться в поведении.

Фрейд считает, что для него функции бессознательного психического ясны. Бее его психоаналитическое учение и построено на этих функциях. Однако, по Фрейду, форма существования бессознательного не выяснена, о ней мы ничего не знаем и знать не можем.

Вряд ли, однако, можно согласиться с таким агностическим отношением к форме существования бессознательного психического, тем более если считать, что его функции выяснены. Функциональные особенности явления определяются его структурным строением. Какова структура, такова и функция; выполнить определенную функцию могут лишь определенные структурные образования. Если точно известны все функции, выполняемые каким-нибудь явлением, мы можем достаточно точно определить и структуру этого явления. А следовательно, если функции, выполняемые бессознательным психическим, установлены правильно, то мы можем определить и форму существования его самого.

Д. Н. Узнадзе пошел именно по этому пути. Согласно его учению, сфера действия бессознательного психического настолько широка, что она лежит в основе всей активности человека, как внутренней, так и внешней. Функции бессознательного не ограничиваются тем, что о них говорит психоанализ. Ни в плане поведения, ни в плане сознания, ни в плане практического действия не происходит ничего, что не было бы определено бессознательным. Концепция Д. Н. Узнадзе служит выяснению путей формирования, структуры (формы существования) и функций этого бессознательного.

По Фрейду, вытесненные желания относятся к категории потребности. Фрейд считает их основным источником психической активности и пытается последнюю вывести непосредственно из них. Однако становится все более ясным, что активность - целесообразное поведение - нельзя строить непосредственно на потребностях. Потребность сама по себе не имеет ни когнитивных функций, ни аппарата, на основе которого она могла бы получить информацию об объективных условиях поведения и по ней планировать и осуществлять соответствующие акты.

Согласно взгляду Д. Н. Узнадзе, на основе потребности, ситуации ее удовлетворения (объективного положения вещей) и психофизиологических возможностей в субъекте перед каждым актом его поведения возникает своеобразное динамическое состояние - установка, которая, оставаясь бессознательной, целесообразно, в соответствии и со структурой и с предметны^ содержанием данной ситуации, направляет развертывание процессов сознания и актов практического поведения. Установка является целостным динамическим состоянием личности, соответствующим структуре объективной ситуации, которое после своей реализации в поведении и удовлетворения потребности перестает существовать, уступая место иной установке, связанной с удовлетворением другой, новой потребности. Но и после своего исчезновения установка не устраняется бесследно: в латентном виде фиксируются и сохраняются определенные ее элементы, которые в дальнейшем, при возникновении соответствующих условий, активизируются и вмешиваются в протекание поведения. Эти фиксированные элементы установки, которую, в отличие от т. н. первичной установки, Д. Н. Узнадзе называет установкой фиксированной иногда становятся причиной ошибочных действий и иллюзий [13; 14].

Д. Н. Узнадзе считает, что фрейдовское "изгнанное желание" есть установка на удовлетворение проистекающей из сексуального влечения потребности, которой из-за ее аморального характера препятствуют нравственные установки, не позволяющие ей развернуться в виде содержаний сознания п реализоваться. "Бессознательное психическое" Фрейда и "установка" Узнадзе - это два разных "состояния" человеческой психики, разных не только по структуре каждого из них, но и по выполняемой ими функции [17, 73]. "В учении Фрейда "бессознательное" - область, в которую результаты активности сознания принципиально не проникают" [11, 96], тогда как установка осуществляет - на основе привносимой в нее сознанием информации - акты поведения, соответствующие структуре и предметному содержанию данной объективной ситуации.

В учении Фрейда место понятия установки, выработанного Д. Н. Узнадзе, не заполнено. Оно не занято каким-то другим понятием, поэтому не многое между этими учениями может оказаться спорным в связи с понятием установки. Непримиримые противоречия между ними выявляются в другом направлении. Одно из таких противоречий заключается в том, что, по Фрейду, первой и главной силой, которая движет душевной жизнью, является сексуальное влечение (если не учитывать его поздних представлений о влечении к смерти), тогда как, согласно взгляду Д. Н. Узнадзе, эту функцию - функцию главной силы - выполняет потребность в активности, которая, дифференцируясь в соответствии с функциональными структурами, в соответствующей ситуации определяет формирование и реализацию адекватных установок.

Мы, ученики Д. Н. Узнадзе, считаем, что бессознательное, лежащее в основе протекания всей психической жизни и определяющее своеобразие процессов сознания, существует и действует в форме установок. Сегодня уже достаточно хорошо известны условия возникновения подобных установок, их внутренняя структура и закономерности действия.

Декартовская идея разобщенности, психического и телесного явно или исподволь широко применяется и теперь в попытках выяснения онтологической природы бессознательного. Бессознательное психическое мыслится в чистом виде, по аналогии с явлениями, которые психофизический параллелизм относит к психическому ряду. Поэтому оно приобретает такие свойства, которые, если их продумать до конца, требуют допущения субстанции духа.

Такого отношения не смогла избежать и установка. Одни ее считают чисто психическим явлением, другие же - явлением физического (физиологического) порядка. Здесь мы не будем останавливаться на этих взглядах. Они нами рассмотрены в другой работе [16].

О "вещественной природе" установки Д. Н. Узнадзе было сказано всего несколько фраз, значение которых по сие время до конца не выяснено. Он писал: "Возникновению сознательных психических процессов предшествует состояние, которое ни в какой степени нельзя считать непсихическим, только физиологическим состоянием" [13, 88]. При этом Д. Н. Узнадзе имеет в виду первичную, реально не расчлененную целостность, из которой наука путем абстракции выделяет физиологическое и психическое. Это подтверждает некоторые высказывания Д. Н. Узнадзе, которые мы находим в более ранних его произведениях: "Человек, как целое, - пишет он, - является не суммой психики и тела, психического и физиологического, их соединением, так сказать, психофизическим существом, а независимой своеобразной реальностью, которая имеет свою специфическую особенность и свою специфическую закономерность. И вот, когда действительность воздействует на субъект, он, будучи некой целостностью, отвечает ей, как эта специфическая, эта своеобразная реальность, которая предшествует частному психическому и физиологическому и к ним не сводится"... "В процессе взаимоотношения с действительностью определенные изменения возникают, в первую очередь, в субъекте, как в целом, а не в его психике или в акте поведения вообще"... "Это целостное изменение, его природа и течение настолько специфичны, что для его изучения не пригодны обычные понятия и закономерности ни психического и ни физиологического" [14].

Мы полагаем, что вышеуказанные положения Узнадзе построены на твердой научной диалектико-материалистической основе. Личность как субъект деятельности является и субъектом психики, поскольку всякий психический факт представляет собою акт деятельности - поведения. Субстратом личности является высокоорганизованная материя, которая не может быть сведена только к коре больших полушарий и высшей нервной деятельности, тем более когда под понятием нервной системы не подразумевают ничего другого, кроме физиологических механизмов, т. е. механических процессов.

Утверждение, что физиологическое и психологическое в своем реальном существовании - это явления, протекающие рядом друг с другом или же одно вслед за другим и вызванные своими собственными для каждого из них причинами, существующими в различном времени и пространстве, противоречит марксистскому пониманию и в своем логическом завершении приводит к концепции психофизического параллелизма и к идеализму.

Ввиду того, что установка является первичным целостным модусом, из которого путем абстракции физиология и психология вычленяют свои объекты исследования, понятие установки обладает неоценимыми методологическими и научными преимуществами перед всеми теми понятиями, которые вводились в нашу науку с целью определения психологических закономерностей поведения, в структуре которого функционирует бессознательное психическое. Теория установки в том смысле, который придал ей Д. Н. Узнадзе, является глубоконаучной и оригинальной теорией бессознательной деятельности психики в связи с основными проблемами поведения.

5. Concerning the Ontological Nature of the Unconscious. Sh. N. Chkhartishvili

D. Uznadze Institute of Psychology, Academy of Sciences, Georgian SSR. Tbilisi

Summary

Attributive consciousness-recognized as an essential feature of the psychics by Descartes - is a hypothetical concept. Its validity is proved neither by empirical observation nor by judgement based on correct logical premises. The idea of the unconscious, however, is dictated by observation of the actual course of events.

Freud attempted a functional definition of the unconscious, without stating anything about the form and structure of its existence. Working from the idea of the unity of structure and function, D. Uznadze gave-in the concept of set - a definition of the form and structure of the unconscious. The two authors differ also in their conception of the function of the unconscious.

According to Uznadze the ontological nature of the unconscious, i. e. set, cannot be conceived of in purely physiological or purely mental terms. Set constitutes the primary - mentally and physiologically integrate - state of personality, out of which the purely physiological and purely mental are derived only through abstraction.

Литература

1. Бочоришвили А. Т., Проблема бессознательного в психологии, Тб., 1961.

2. Бочоришвили А. Т., К методологии психологии, Тб., 1966 (на груз. яз.).

3. Брентано Ф., О внутреннем сознании. Новые идеи в философии, 15, 1914.

4. Гартман Э. К., К понятию бессознательного. Новые идеи в философии, 15, 1914"-

5. Джемс У., Научные основы психологии, 1902.

6. Зеньковский В. В., Проблема психической причинности, 1914.

7. Лейбниц Т. В., Новые опыты о человеческом разуме, 1936.

8. Леонтьев А. Н., Деятельность. Сознание. Личность, М., 1975.

9. Маркс К. и Энгельс Ф., Немецкая идеология, 1934.

10. Новые идеи в философии, сборн. 8 - Душа и тело, 1913.

11. Прангишвили А. С, Исследования по психологии установки, Тб., 1967.

12. Спиноза Б., Этика, 1933.

13. Узнадзе Д. Н., Экспериментальные основы психологии установки, Тб., 1961.

14. Узнадзе Д. Н., Основные положения психологии установки, Труды ТГУ, XXV, 1941 (на груз. яз.).

15. Фон-Шуберт Зольдерн Р., О бессознательном в сознании. Новые идеи в философии, 15, 14, 1914.

16. Чхартишвили Ш. Н., Проблема бессознательного в советской психологин, Тб., 1966.

17. Шерозия А. Е., К проблеме сознания и бессознательного психического" т. 1,2, Тб., 1969, 1973.

18. Geiger, M., Fragment iiber den Begriff des Unbewuβten und die psychische Reahlat. Jahrbuch fur Philosophie und phanomenologische Forschung, Halle, 1921.

19. Freud, S., Die Traumdeutung, Ges. Werke, Bd. II-III, 1900.

20. Freud, S., Einige Bemerkungen fiber den Begriff des Unbewuβten Ges. Werke, Bd. VIII, 1913.

 


6. Закономерности формирования и действия установок различных уровней. Ш. А. Надирашвили

Институт психологии им. Д. Н. Узнадзе АН Груз. ССР, Тбилиси

Вопросы бессознательной психики изучаются у нас в контексте исследования закономерностей установки. Эта традиция не будет нарушена и в данной работе. Роль бессознательной психики в человеческой активности мы попытаемся выяснить в процессе изучения закономерностей установки.

Как известно, установка представляет собой предварительную готовность человека к какому-либо действию, которая определяет характер протекания человеческого поведения и его психических процессов. Со своей стороны, установка возникает под воздействием внешней среды и внутренних тенденций человека, благодаря чему обеспечивается целесообразное протекание человеческого поведения. Установочное поведение осуществляется в соответствии с потребностями человека и требованиями внешней действительности.

При изучении вопросов установки следует особо подчеркнуть различие, существующее между "актуально-моментальной" установкой и "диспозиционно-подкрепленной". Кроме многих общих свойств, их характеризуют и различия, нивелировка которых порождает при изучении закономерностей установки немало недоразумений.

Под актуальной установкой подразумевается специфическое психическое состояние готовности человека к определенному поведению, при котором селективно отобраны и отображены воздействия окружающей среды и внутренние потребности человека. Установка - первичная внутренняя реакция человека на актуальную ситуацию, в которой эскизно представлено дальнейшее поведение человека и на основе которой развертывается его последующая активность. Особенности структуры и содержания установки, которыми она обладает, существенно определяют характер человеческого поведения. Актуальная установка может рассматриваться как промежуточная переменная, находящаяся между внутренними и внешними стимулами и поведением человека. Она сравнительно трудно поддается изучению, выяснение ее особенностей осуществляется на основе высшей, социальной активности и мотивационных процессов человека.

На основе актуальной установки объединяются действующие з каждой отдельной ситуации внутренние и внешние факторы. Поэтому учет закономерностей формирования и действия актуальной установки позволяет понять основные вопросы целесообразной активности человека и приспособления его к окружающей среде.

Диспозиционные, фиксированные установки - это приобретенные, заученные феномены, имеющиеся в арсенале психических возможностей человека как инструментальные возможности. Сохранение диспозиционяных установок, вхождение их в систему психических инструментальных возможностей происходит селективно, по определенным закономерностям. Система диспозиционных установок позволяет охарактеризовать профиль человеческой личности. Не всякая установка может войти и зафиксироваться в структуре человеческой личности, поскольку у человека имеется множество иерархических фильтров.

Система диспозиционных установок, имеющихся в отношении основных жизненных ценностей человека, позволяет выявить его личность, его основные ориентации. В силу этого диспозициэнная установка может рассматриваться не только как промежуточная переменная, находящаяся между стимулами и поведением, но и как независимая переменная, обусловливающая в значительной степени человеческое поведение.

Знание системы фиксированных диспозиционных установок дает возможность заранее, до возникновения актуальной ситуации, выяснить тенденцию и ориентации личности, прогнозировать характер поведения, которое осуществит данная личность з той или иной ситуации.

В оилу указанных обстоятельств, если в некоторых экспериментах изучаются закономерности формирования актуальных установок и посредством этого выясняются особенности адаптации человека, то в других экспериментах исследуются фиксированные, диопозиционные установки, позволяющие охарактеризовать в определенном аспекте особенности и возможности личности и определить, какой вид поведения следует ожидать от человека в той или иной ситуации в будущем.

Но нельзя упускать из виду и того, что в некоторых экспериментах закономерности формирования и действия актуально-ситуационных и диопозиционно-фиксированных установок изучаются комплексно, без их четкого отграничения друг от друга, что иногда затрудняет ясную формулировку закономерностей действия установки. Когда же это обстоятельство становится предметом специального внимания, создается возможность получить дополнительные сведения об особенностях внутренней активности человека. Такого рода данные будут рассмотрены нами несколько ниже.

Здесь же следует особо подчеркнуть, что изучение определенных закономерностей установки позволяет рассмотреть вопросы бессознательной психики, поскольку установка в основных формах своего существования и действия, как это уже было показано в теории установки, характеризуется неосознаваемоетью. По вопросу о взаимоотношении установки и бессознательного, а следовательно, установки и сознания, было высказано у нас много различных предположений, без рассмотрения которых будет несколько затруднительно дать ясную формулировку того положения, которое мы хотим изложить, исходя из определенных экспериментальных данных.

Было высказано предположение, что установка - это бессознательное явление, оказывающее на активность человека определенное влияние, но в то же время не относящееся к области психического. Основа такой квалификации установки имеет системно-методическую природу. По мнению сторонников такого воззрения, понятие бессознательного психического несовместимо с господствующим взглядом на природу психики. Поэтому то, что бессознательно, не следует считать психическим. Сходство установки с психическим и ее специфическое воздействие на поведение и сознание человека недостаточно для того, чтобы считать ее психическим феноменом. Известно, что и физическое и физиологическое оказывают определенное воздействие на сознание, однако они не превращаются вследствие этого в психические явления. Такой взгляд на установку следует считать выражением крайней фи-зикалистской точки зрения. Это воззрение находит своих защитников у oнас и сегодня.

Представители Вюрцбургекой школы несколько смягчили такой альтернативный подход к установке. Установка рассматривается имя не только как сознательное или бессознательное явление. По их мнению, следует различать между собой наглядные и безобразные содержания сознания. Установка - это такое содержание сознания, которое не обладает наглядностью. Более того, она - целостное общее состояние сознания, которое не может быть обнаружено в сознании в виде отдельного содержания. Такое решение вопроса, однако, лишь в некоторой степени смягчило попытку альтернативного решения данной проблемы. Для представителей Вюрцбургекой школы установка - это такое явление сознания, которое хотя и лишено чувственности, наглядности, но все же представляет собой содержание сознания, неведения о ее природе могут быть получены непосредственно из анализа сознания.

Примерами установки они считают такие феномены, которые являются хотя и специфическими, по все же содержаниями сознания: намерение, целенаправленность, общую интенцию и пр. Однако психологии известно множество фактов, ясно указывающих - особенно з свете работ психоаналитиков - на такие психические явления, которые не имеют в сознании даже ненаглядного характера. Наряду с безобразными переживаниями в психологии хорошо известны факты бессознательного психического.

В общепсихологической теории Д. Н. Узнадзе установка считается бессознательным психическим явлением и делается попытка ее обоснования. Прежде чем привести дополнительные данные для решения этого вопроса, попытаемся выделить определенные аспекты, выяснение которых позволит нам с самого же начала избегнуть некоторых недоразумений.

В психологии говорят о многих видах бессознательного психического, обозначая их терминами бессознательное, предсознательное, несознательное и пр. Мы хотим указать лишь на два вида - бессознательного, которые необходимо различить при изучении психической активности человека: а) бессознательные психические феномены первого вида генетически обусловлены и действуют на ранних ступенях психического развития, они используются для характеристики психической активности животных и большого класса импульсных действий человека; б) второй вид бессознательных психических феноменов возникает в результате специфической психики и сознания. Они влияют на процессы мотивации, течение преднамеренного поведения, и лишь их выявление позволяет более глубоко понять психику человека.

Как известно, на ранних этапах филогенетического развития организмы как биологические системы производят (материальный обмен с действительностью. Необходимую для такого обмена активность они осуществляют в том случае, если вступают в контакт с нужными им предметами. Однако в дальнейшем, на более высокой ступени развития, организм вступает во взаимоотношение не только с предметами, находящимися с ним в непосредственном контакте, но и с теми объектами, полезность или вредность которых он распознает на расстоянии. В силу этого организм стремится к определенным предметам или избегает их. Такое специфическое отношение к действительности позволяет нам говорить об индивиде не только как о биологической системе, ни и как о психической.

Индивид как психическая система устанавливает взаимоотношения с предметами и явлениями на пространственно-временной дистанции. Вся та активность, которую выполняет человек до того, как приблизиться к предмету и вступить с ним в контакт, или, наоборот, уклониться от замечаемого еще нздалека вредного объекта, может считаться психической активностью индивида. В этом случае сами предметы не вызывают непосредственно человеческой активности. Эта последняя осуществляется на основе потребностей в объектаих и чувственных данных, возникающих под (воздействием таких предметов.

В специальном анализе нуждаются те психофизические механизмы, которые, с одной стороны, обеспечивают связь между предметно-чувственными содержаниями и потребностями индивида в предметах, а с другой, - обусловливают целесообразную активность человека по отношению к среде и своему внутреннему состоянию. Под понятием установки подразумевается целостное состояние индивида, отражающее потребности индивида и соответствующую ситуацию, на основе чего становится возможным осуществление целесообразного поведения без вмешательства сознания.

О проблеме бессознательного в психологии говорят, имея в виду и высший уровень психической активности. Как известно, человеческая деятельность обусловливается не только взаимоотношениями с предметной действительностью, но и взаимоотношениями людей. В поведении личности наряду с предметной средой отражаются и социальные требовании. Однако нужно отметить, что человек считается с социальными требованиями не только под влиянием социальной среды, но и в силу своих внутренних тенденций, побуждающих его вступить во взаимосвязь с другими людьми, устанавливать определенные отношения с социальной средой. Такого рода тенденции человека, стремление его к контактированию сформировались в процессе филогенеза, а впоследствии - во взаимоотношении с социальной средой.

По нашему мнению, это обстоятельство находит свое подтверждение в социально-психологических эффектах сосуществования, соактив-ности, социального подкрепления и т. п., многие стороны которых были изучены в социальной психологии и закономерности которых исследуются нашей лабораторией [7]. Эффекты сосуществования и соактивности, как известно, состоят в том, что люди в зависимости от того, будут ли они действовать одни или в присутствии других, достигают различных успехов в выполнении своей обычной, хорошо сложившейся деятельности. В присутствии других людей, когда последние находятся в ситуации действия человека (сосуществование) или осуществляют активность того же вида, что и индивид (соактивность), деятельность человека осуществляется с большим успехом, чем тогда, когда индивид работает изолированно. Особое влияние на поведение человека оказывают реакции согласия или несогласия, выражаемые другими людьми в отношении его деятельности. Высказанное другими согласие усиливает, а несогласие ослабляет эффективность выполняемого человеком поведения. Этот эффект имеет место независимо от того, будут или не будут осознаваться индивидом реакцлл согласия-несогласия с его поведением.

Подобного рода факты ясно указывают на первичную социальную природу человека, на социальный характер его психики. Перечисленные нами эффекты проявляют себя до того, как будет осознано взаимодействие людей. Они осуществляются в процессе действия неосознаваемых психических механизмов, формирующихся в процессе филогенетического развития.

Помимо указанных феноменов, в психологии известны такие виды бессознательной психической активности, которые формируются с участием сознания, однако в дальнейшем, в результате внутренней структурной реорганизации, они преобразуются в установочно-бессознательные состояния. В этом случае они, даже не входя в поле сознания, оказывают значительное влияние на психическую активность человека. Такими феноменами могут считаться неосознаваемые фиксированные соци а л ьные установки.

В целом, можно сказать, что в человеческой активности бессознательное психическое действует в основном в виде фиксированной установки. Фиксированная установка может стать актуальной и влиять на активность человека, не будучи осознаваемой, хотя она непосредственно при этом включается в структуру сознательно запланированного поведения. Изучение такого рода особенностей фиксированной установки - становится возможным путем объективного анализа поведения. Выясняется, что без учета закономерностей фиксированной установки, участвующей в поведении неосознаваемым для субъекта образом, невозможно бывает понять природу психической активности человека. Это положение убедительно подтверждается результатами экспериментальных исследований, проведенных в нашей лаборатории.

1. Как известно, в последнее время в психофизике был установлен т. н. "закон Хика", выражающий связь между количеством переданной под воздействием стимула информации и временем реакции выбора. Было установлено, что для выбора соответствующего ответа необходимо тем больше времени, чем большую информацию несет в себе стимул. Например, реакция, даваемая индивидом в ответ на появление на экране прибора одного из четырех определенных стимулов, требует меньше времени, чем реакция на один из шести возможных стимулов. В этом последнем случае каждый стимул содержит больше информации и соответственно выбор ответа требует больше времени. Однако впоследствии было установлено, что этот закон теряет силу, когда в опытах в качестве стимулов используются буквы или цифры [12].

В экспериментах, где в качестве стимулов использовались буквы или цифры, не имело никакого значения предварительное соглашение между испытуемыми и экспериментаторами о количестве различных видов стимулов. Для объяснения этого обстоятельства были высказаны различные предположения, однако ни одно из них не смогло прояснить проблему [6].

Нашим сотрудником (О. А. Берекашвили) была проведена экспериментальная работа, основанная на гипотезе, по которой в отношении букв и цифр у испытуемых выработана фиксированная установка, как на определенный класс явлений, в силу чего их подразделение на подклассы, по инструкции экспериментатора, затрудняется. Экспериментальные исследования подтвердили данное соображение. Выяснилось, что у испытуемых заранее можно создать экспериментальным путем установочное ожидание того, что на экране прибора из какого-либо определенного количества стимулов появится один возможный раздражитель. В этом случае инструкция экспериментатора, которая отличается от созданного у испытуемого установочного ожидания, уже не меняет положения дел. Реально индивид совершенно непроизвольно и бессознательно выбирает свой ответ на каждый стимул на фоне фиксированного класса стимулов.

Именно поэтому испытуемые, несмотря на изменение инструкции, показывают одно и то же время реакции. Это постоянное время реакции выбора соответствует количеству информации, содержащейся в каждом стимуле и определяемой объемом фиксированного класса [2].

Данное исследование показало, что часто, опираясь лишь на инструкцию экспериментатора и игнорируя фиксированные установки испытуемых, невозможно бывает точно вычислить количество информа-ции, которое содержит для испытуемого отдельный стимул. Нередко наличие таких фиксированных установок и их участие в активности остается совершенно неизвестным их субъекту. И это понятно, поскольку фиксированная установка - психическая структура, участвующая в активности индивида, не будучи им осознаваема. Таким образом в психических опытах, в которых исследуется практическая деятельность индивида, может участвовать бессознательная фиксированная установка, оказывающая влияние на категоризацию стимулов, на их объединение в определенные классы, от чего существенно зависит продолжительность реакции выбора.

Такого же рода интересные факты неосознаваемого влияния фиксированной установки были установлены в сфере еенеомоторной активности человека.

В нашей лаборатории были экспериментально изучены закономерности фиксации моторной установки и ее влияния на последующую активность человека. Однако наиболее значительным в этом исследовании оказался тот факт, что в гаптичеекой сфере люди, при выполнении и оценке моторной активности в целостном сенсомоторном поле, опираются на некое фиксированное психическое образование, выполняющее роль эталона. Движение такой величины мы назвали "базис-эталоном" еенеомоторной сферы. В зависимости от размеров поля, з котором испытуемому приходится действовать (площади дооки или листка бумаги), базис-эталон претерпевает почти пропорциональное увеличение или уменьшение.

Выяснилось, что в данном сенеомоторном поле каждый испытуемый располагает базис-эталонным движением определенной величины, которое он в отличие от других движений выполняет и повторяет более точно. Помимо того, всякое другое движение будет осуществляться и повторяться тем точнее, чем ближе будет оно к базис-эталону и наоборот. В то же время люди имеют тенденцию занижать заданные движения больших по сравнению с базис-эталоном размеров, а движения меньшей величины за!вышать, т. е. приближать к базис-эталону. Сами испытуемые не замечают этой тенденции, поскольку они переоценивают движение, которое больше базис-эталонного, и недооценивают движение меньших размеров. Здесь действует закон, установленный нами при изучении действия фиксированной установки. Под воздействием фиксированной установки последующие движения ассимилируются с фиксированными установочными движениями, уподобляются им, тогда как оцениваются они контрастно-иллюзорно.

Анализ полученных данных показал, что базис-эталон может рассматриваться как фиксированное установочное образование, оказывающее значительное влияние на точность выполнения и оценки моторного движения, не будучи при этом осознано испытуемым.

Таким образом, можно сказать, что на уровне практической активности человека происходит такая категоризация предметного воздействия и такая организация ответной реакции на него, понять природу которых не представляется возможным, если не учитывать закономерности бессознательного действия фиксированной установки.

2. Согласно теории Д. Н. Узнадзе, установка определяет не только практическую деятельность человека, но и интеллектуально-познавательную активность.

После того, как были отвергнуты основные принципы ассоциационистской психологии, выяснилось, что мышление так же, как и практическое поведение человека, представляет собой целостную и завершенную активность. Оно начинается внутренней подготовкой человека к определенной активности и завершается решением поставленной задачи. Сам процесс мышления характеризуется такими свойствами, как "направленность", "замкнутость", "тенденция детерминации" и пр. Дальнейший анализ показал, что такие свойства мышление приобретает на основе специфической "теоретической установки".

В отличие от установки, определяющей практическое поведение, факторам формирования теоретической установки, как показал Узнадзе, ивляется потребность разобраться в обстоятельствах, препятствующих привычному протеканию активности, объективным же фактором - конфликтная, проблемная ситуация, без осмысления которой невозможно осуществление целесообразного поведения. При многократной реализации такой теоретической установки, направленной на решение однородных задач, наблюдается фиксация ее структурно-содержательных сторон. Этим путем мышление на основе фиксированной установки приобретает одно из таких своих важнейших свойств, как транспозиция [9].

В зарубежной литературе установка часто понимается односторонне - как механизм, обусловливающий ригидность мышления. Например, в исследовании Лачинса показано, что путем многократного решения по одному и тому же методу серии сходных задач происходит фиксация соответствующей установки, вследствие чего более легкая задача решается по тому же методу [11]. По мнению Лачинса, подобная ригидность познания обусловливается установкой мышления, которая способствует решению типических задач, однако мешает в измененной ситуации. Такое одностороннее понимание установки не соответствует теории установки Узнадзе. Установка обеспечивает целесообразное протекание мышления и вообще всякой деятельности и лишь иногда, в случае сверх фиксации, препятствует активности.

Существует еще одно крайнее понимание установки, которое в последнее время развивает Фресс. Согласно этому взгляду, установка представляет собой готовность субъекта к принятию определенных содержаний, поэтому ей доступна селекция стимулов. От действий установки следует, однако, четко отграничивать влияния, эффекты актуализированных под непосредственным воздействием ситуации перцептивных и интеллектуальных схем, которые участвуют в организации человеческой активности как независимые от установки факторы. Игнорирование этого отличия также не соответствует духу теории установки Узнадзе.

Наше экспериментальное исследование, ставящее целью изучение процессов обобщения, показало, что если субъект производит разные формы обобщения, то подбор и изменение нужных стратегий происходит при этом установочно, бессознательно.

В экспериментальном исследовании, проведенном методам анаграмм, было показано, что в процессе решения задач у испытуемых фиксируется не только установка на решение задач определенным путем (например, в бессмысленных словах - перемещением букв определенным жестко фиксированным способом для получения осмысленных слов), но и установка решения их таким образом, чтобы получать сло-ва, обозначающие предметы определенной категории. При этом испытуемые совершенно не осознают, что существует и другой путь решения анаграмм и что они почему-то получают слова лишь какой-то определенной категории [|5].

Интересные результаты были получены также в экспериментах, в которых испытуемых "прошли оценить личность друг друга и затем каждому из них сообщали, что они могут прочесть оценку своей личности другими в анаграммах путем перемещения в них букв. Выяснилось, что в большинстве случаев испытуемые составляли из анаграмм, которые допускали двоякий способ их прочтения, слова с положительной характеристикой, тогда как весьма затруднялись прочесть слова отрицательного свойства. Следовательно, прочтение желательного слова было облегчено, а неприятного - затруднено.

Не менее любопытные данные были получены путем дефиксации метода решения анаграмм. Как уже сообщалось, экспериментатор мог выработать у испытуемого установку прочтения осмысленного слова путем перемещения букв в определенной последовательности. Выяснилось также, что если дать испытуемому возможность аналогичным путем составить из анаграммы слово нежелательного характера, произойдет дефикоация его установки. В дальнейшем такие испытуемы? гораздо сильнее затрудняются в прочтении анаграмм, чем те, которым не приходилось решать неприятные им анаграммы. В подобных экспериментах оставалась совершенно незамеченной испытуемыми как фиксация, так и дефикеация установки, лежащей в основе выполнения работы определенным методом.

Таким образом, в экспериментальной ситуации можно зафиксировать у испытуемых установку на решение, при которой бессознательно будут заранее определены как метод решения, так и предметная категория действительности, в которой подыскивается нужный ответ. Следует, однако, отметить, что осознание экспериментальной ситуации во многом помогает в организации и эффективном использовании теоретических установок.

3. Помимо практических и теоретических установок у человека имеются и т. н. социальные установки, формирующиеся у него в условиях социальной (Среды. В формировании социальных установок участвуют следующие факторы:

а) в социальной психологии хорошо известны эффекты (сосуществования, со активности, сотрудничества и т. д., оказывающие существенное влияние на активность человека, на его работоспособность. Особо следует отметить, что люди, включенные в социальные взаимодействия, выражением своего согласия или несогласия с активностью партнеров соответственно ослабляют или усиливают их деятельность. Такого рода социальные воздействия участвуют в подготовке человека к выполнению деятельности и составляют один из факторов формирования установок социально-психологического типа;

б) у людей с 11-12-летнего возраста вырабатывается способность действовать в соответствии с теми "социальными ожиданиями", которые имеются у них в отношении друг к другу. Указанная тенденция также является одним из объективных факторов создания социальной установки [3];

в) на социальную активность личности существенное влияние оказывают социальные требования, предъявляемые ей обществом. Эти требования рассматриваются личностью з виде обязательств, социальных норм, традиций, этикета и т. п. Установка, находящаяся в основе социального поведения, формируется в результате совокупности воздействия витальных потребностей, физической среды и социальных требований.

Социальные установки представляют собой такую форму готовности личности к повелению, в формировании которой существенную роль играет сама личность Ни в одну из ранее рассмотренных установок сознание человека не вносит столь значительный вклад, как в установки социальные. Именно поэтому социальные установки человека и по структуре и по содержанию намного богаче и сложнее остальных.

Одной из специфических особенностей установки является то, что наряду с объектами, на которые она направлена, в ней всегда отражается также позиция, отношение личности к данным объектам. Эта позиция находит свое выражение в человеческом сознании в виде их приемлемости-неприемлемости.

Отношения принятия-непринятия явлений сами но себе могут быть классифицированы и шкалированы в виде определенной системы. Однако какую позицию в этой системе займет индивид в каждом отдельном случае, какая социальная установка сформируется у него, зависит от определенных психических закономерностей.

Это свойство социальной установки характеризоваться степенью личностной приемлемости-неприемлемости явлений, выражать определенную позицию, обозначается термином валентность.

Законы формирования и изменения валентности социальной установки позволяют раскрыть природу этой последней. Здесь же следует отметить, что валентность установки формируется на основе развития ее селективности. Что же касается селективности установки в сфере психофизической и познавательной активности, то об этом речь у нас шла несколько выше.

Экспериментальные исследовании показывают, что люди, опираясь на социальные установки, оценивают явления по знаку "принятия-непринятия". Выяснилось, например, на основе исследований, проведенных в нашей лаборатории, что, когда испытуемым приходится многократно оценивать резко неприемлемые действия, у них фиксируется установка "жесткой позиции", в силу чего нейтральные и даже мало приемлемые действия по контрасту оцениваются намного более приемлемыми, чем в том случае, когда те же самые действия оцениваются без предварительной фиксации установки [8]. Сходные результаты были получены в экспериментах над работниками юстиции, долгое время работавшими в суде и имеющими, естественно, определенные фиксированные установки в отношении оценки преступных действий [4].

Нами была установлена еще одна интересная особенность психики. Оказалось, что существует закономерная связь между ассимилятивно-контрастной оценкой явлений, производимой на основе социальной установки, и теми изменениями, которые претерпевает сама социальная установка.

Выяснилось, что когда высказанная относительно какого-либо объекта точка зрения не слишком отличается от собственной позиции индивида, (выражающейся в его социальной установке, то в таком случае она асоимилятивно оценивается как еще более приемлемая, близкая для него, в то и же время резко отличная от его взглядов позиция кажется еще более неприемлемой и далекой, чем это есть на самом деле.

Под воздействием установки сознание личности изменяется, таким образом, по законам контраста и ассимиляции. Совершенно иной характер имеет изменение самой социальной установки. Для описания этого изменения нам пришлось ввести особую терминологию. Изменение социальной установки в направлении приближения к воздействующей позиции мы называем "аккомодацией" установки, если же фиксированная установка отдаляется от воздействующей позиции, то это явление будет именоваться "репудиацией" установки.

В результате экспериментальной работы выявилось, что если человек, имеющий престиж, оказывает на испытуемого воздействие с позиций, отличных от социальных установок последнего, то в оценке испытуемым этой позиции проявляются следующие законы:

а) взгляды, близкие к позициям, отраженным в социальной установке индивида, ассимилятивяо кажутся еще более близкими;

б) позиции, отличающиеся от социальной установки индивида, контрастно оцениваются как еще более отдаленные;

в) установка испытуемого в зависимости от того, какой эффект вызывает она в сознании ее субъекта - ассимиляцию или контраст, испытывает аккомодацию, приближается к позиции, идущей от носителя престижа [10].

В иных психологических условиях действуют другие законы. Выяснилось, например, что когда люди под влиянием социальных требований осуществляют поведение, соответствующее позиции, отличной от их социальной установки (или принимают обязательство, что выполнят такое поведение), то начинают действовать специфические законы смены установки. У испытуемых после выполнения подобного поведения социальные установки (меняются в направлении приближения к осуществленному действию, т. е. наблюдается аккомодация их установок к позиции выполненного поведения. С обратным положением мы имеем дело при осуществлении испытуемыми поведения, лишь незначительно отличающегося от их позиций. В этих условиях социальные установки испытуемых отдаляются от позиций выполненного поведения, наблюдается феномен "репудиации" социальных установок [1].

Закономерности смены и фиксации социальной установки и ее воздействия на сознание человека представляют собой специфическое выражение психики как целостной системы. Психика человека как целостная система может рассматриваться в виде единства фиксированных установок различных уровней. На основе вышеприведенных данных можно сформулировать общий закон внутренней установочной совместимости элементов этой системы. Фиксация отдельных установок имеет место в том случае, когда они согласуются с существующей общей системой фиксированных установок и на их основе успешна осуществляется нужное поведение. Смена же установок наблюдается, когда они или осуществленные на их основе действия несовместимы со всей системой личности. Такое положение наблюдалось в наших экспериментах в случаях, когда на фоне определенной установки осуществлялась конфликтная моторная или оценочная активность, или если на основе социальных требований и обязательств испытуемым приходилось выполнять поведение, несовместимое с их фиксированными установками.

В силу закона психологической совместимости у индивида возникает тенденция выполнять активность какого-то определенного направления. Такая тенденция создается у человека под воздействием реальных закономерностей, независимо от его сознания, и поэтому изучение ее как результата действия определенной системы должно происходить объективно, "извне". Человеческая психика, несмотря на возрастающее участие в ней сознания, всегда остается подчиненной определенным структурно-объективным закономерностям, которые обусловлиВаЮТ активность индивида независимо от сознания, а именно в этом проявляется роль и значение бессознательного.

6. The Regularities of the Formation and Action of Sets of Various Levels. Sh. A. Nadirashvili

D. Uznadze Institute of Psychology, Georgian Academy of Sciences. Tbilisi

SUMMARY

The peculiarities of the various levels of mental activity are discussed and an attempt is made at their interpretation on the basis of the theory of set. The regularities of sets underlying the mental activity of the levels of psychophysical cognition and social interaction are described differentially.

The peculiarities of the performance of motor tasks were experimentally studied in the sensorimotor field. In this field human beings were found to carry out reference-point movements of definite size in respect to which they unconsciously engage in various motor activities. Reference points assimilate such movements that differ from them; at the same time, however under their influence, other movements are perceived as being even more distinct, i.e. are judged contrastively. Reference points are shown to constitute fixed sets, the Ss being unaware of their operation; vet, under their influence dissimilar movements are assimilated and judged contrast-

Using the methods of concept formation and of anagrams in the sphere of cognition, it was found that in solving intelligence problems the S worked from fixed sets which reflect definite intellectual schemata and object categories.

The regularities of the formation and change of the person s sets tor social objects in the process of personal interaction were studied experimentally. These regularities are represented in consciousness as valencies ol acceptance-rejection. Fixed sets influence a person's judgement of social objects: like objects are judged assimilatively, whereas sharply differing ones contrastively. Fixed sets lead to a contrastive-assimilative effect in judgement. However, given appropriate conditions, a fixed set may change towards the stimulus object or away from it. Stimulus objects lead to the accomodation or repudiation of fixed sets.

Understanding and accounting for the mental activity at various levels are feasible on the basis of the foregoing types of set.

Литература

1. Балиашвили M.C., Компромиссное поведение и смена социальной установки, Мацне, 2, 1976.

2. Берекашвили О. А., Время реакции выбора и установка. Автореферат канд. диссертации, Тб., 1969.

3. Гомелаури М. Л., Вопросы мотивационного значения социальных ожиданий, Тб. 1968 (на груз. яз.).

4. Гомелаури М. Л., Взаимоотношение роли и аттитюда в социальном поведении личности. Сб.: Волросы инженерной и социальной психологии, Тб., 1974, стр. 131-144.

5. Дарахвелидзе Г. В., Влияние потребности на направленность мышления. Сб.: Проблемы формирования социогенных потребностей, Тб., 1974.

6. Леонтьев А. Н., КРИНЧИК Е. П., Переработка информации человеком в ситуации выбора. Сб.: Инженерная психология, М., 1964, стр. 195-225.

7. Надирашвили Ш. А., Социальная психология личности, Тб., 1975.

8. Небиеридзе А. Д., Действие установки в различных сферах психической активности. Сб.: Экспериментальные исследования по психологии установки, т. 5, 1971.

9. Узнадзе Д. Н., Общая психология. То., 194Э, стр. 353-357.

10. Чарквиани Д. А., Степени коммуникативного противоречия, созданные убеждающим сообщением, и смена социальной установки. Сб.: Вопросы инженерной и социальной психологии, Тб., 1974, стр. 153-165.

11. Luchins, A. S. and Luchins, E. M., Rigidity of Behavior, Oregon Books, 1959.

12. Mowbray, G. H., In: Quart. J. Exper. Psychol., vol. 12, 1960.

 


7. Контрастная иллюзия, бессознательное и установка. В. В. Григолава

Институт психологии им. Д Н. Узнадзе АН Груз. ССР, Тбилиси

Согласно взгляду Д. Н. Узнадзе, "понятие бессознательного должно быть отвергнуто и на его (место следует вводить понятие, имеющее позитивное содержание, а именно, понятие установки. Тогда станет понятным, что без установки не может существовать никакой законченный (конкретный психический процесс вообще, и для того, чтобы сознание начало действовать в наком-нибудь определенном направлении, предварительно должна быть признана активность установки, призванной для того, чтобы в каждом отдельном случае дать направление этому сознанию" [3, 37].

Как известно, эту точку зрения Д. Н. Узнадзе противопоставляет учению 3. Фрейда, считавшего, что между сознательным и бессознательным нет никакой разницы, кроме той, что они только заменяют друг друга в психике человека: то, что было дано в сознании, может перейти в бессознательное, а то, что из сознания перешло в бессознательное, может вновь вернуться в сознание. Общеизвестны противоречия, содержащиеся в этой теории, и несколько безуспешных попыток их преодоления.

Избежать трудностей, связанных с фрейдовским понятием бессознательной психики, Д. Н. Узнадзе попытался на основе экспериментов и с этой целью обратился к т. н. иллюзии веса, открытой Фехнером, и к некоторым ее аналогам, обнаруживаемым при исследовании других модальностей восприятия.

Фехнеровская иллюзия веса заключается в следующем. Если поста в,гам п ер ед и сп ытуем ым з ад а чу н е око л ько (10-15) раз подр яд сравнивать тяжелый и легкий предметы и непосредственно вслед за этим дадим ему в руки два предмета одинакового веса, то предмет в той руке, в которую он получал предварительно более легкий, ему покажется более тяжелым, чем такой же груз в другой руке, воспринимавшей предварительно предмет более тяжелый. На этот факт первыми обратили внимание Фехнер и его сотрудники (в 1860 г.), поэтому в психологии он стал определяться как "фехнеровская иллюзия веса".

В психологии известно несколько попыток объяснения этого факта.

Считали, что психологической основой иллюзии Фехнера являются переживания "взлета вверх" и "прилипания к подставке", некоторые же в качестве такой основы указывали на "бессознательное умозаключение", "моторную установку", "установку суммации" (Шульц). Однако большую популярность в свое время приобрела теория, принадлежащая Мюллеру.

Мюллер дает обсуждаемому факту следующее объяснение. В результате повторений сравнения неодинаково тяжелых предметов у испытуемого вырабатывается соответствующая "двигательная склонность", или "моторная установка". Когда мы одной рукой поднимаем большую тяжесть, а другой - меньшую, то в первой руке происходит мобилизация более мощных нервных импульсов, а во второй - более слабых. Когда затем испытуемому дают одинаковые тяжести, то мышцы первой руки, напрягаясь для поднятия более тяжелого предмета, быстрее и легче "отрывают" предмет от подставки и этот предмет "взлетает вверх", в другой же руке развивается более слабая мышечная активность, вследствие чего предмет, поднимаемый этой рукой, "прилипает к подставке". Именно эти переживания "взлета вверх" и "прилипания к подставке" определяют, что один из одинаково тяжелых предметов кажется тяжелее, другой же - легче. Без этих переживаний не могли бы возникнуть иллюзии веса, но сами эти переживания не возникали бы, если им не предшествовала бы выработка соответствующей "моторной установки".

Почему переживания "взлета вверх" и "прилипания к подставке" вызывают иллюзорное восприятие? По Мюллеру, в это время приходят в действие бессознательные ассоциативные процессы, которые и обусловливают возникновение иллюзии: субъект "думает", что для поднятия обеих предметен он использует одинаковые импульсы, а поскольку один из предметов легко "взлетает вверх", то он должен быть легким, второй же - более тяжелым, ибо он "прилипает к подставке". Таким образом, согласно Мюллеру, иллюзия обусловливается ошибкой суждения, в основе которой лежат ассоциативные процессы. Согласно этой теории, факт иллюзии представляет собою явление, возникающее на основе бессознательного суждения.

Сходным образом объясняют и известную иллюзию Шарпантье: если испытуемый сравнивает два предмета, разные по объему, но одинаковые в других отношениях, то меньший предмет ему кажется более тяжелым, т. к. предметы одинакового веса он поднимает, применяя неодинаковые импульсы, вследствие чего один из этих предметов легче "взлетает вверх", чем другой. Следовательно, и в этом случае ошибку суждения определяют ассоциативные процессы. Эту теорию можно считать выраженной интеллектуалиетической теорией.

Доказывая, что для возникновения рассматриваемых иллюзий не имеют значения переживания "взлета вверх" или "прилипания к подставке", грузинские психологи, ученики Д. Н. Узнадзе, показали существование той же закономерности (явления контраста) в условиях, при которых совершенно исключены "взлет вверх" и "прилипание к подставке".

В 1927 т. А. Бочоришвили обнаружил аналог иллюзии тяжести в сфере пассивного давления [1], т. е. в ситуации, в которой нельзя было говорить о мышечном импульсе или "взлете вверх". Другие опыты были проведены следующим образом. При посредстве барэетезномет-ра испытуемому 15 раз последовательно давалась пара "раздражителей давления", из которых первый стимул был сильнее, чем второй (фиксационный опыт). Затем применяли два давления, одинаковых по интенсивности. Результаты этих опытов полностью подтвердили предположение: аналог "моторной установки" так же хорошо подтверждается в сфере пассивного давления, как и тогда, когда субъект поднимает, сравнивая друг с другом, два груза и когда ему кажется, будто один из этих грузов "летит вверх", другой же "прилипает" к основанию [3, 11].

Та же закономерность была выявлена в сфере слуха, в гаптиче-ской сфере, путем выработки установки на объемы и др. [3]. В последнем случае был поставлен эксперимент, ставший со временем одним из классических в психологии установки и заключающийся в следующем. Испытуемому завязывают глаза и несколько (10-15) раз дают в руки два разных по объему, но совершенно одинаковых во всех других отношениях, шара, в одну руку - меньший, в другую - больший (т. и. опыты фиксации установки), и дают задание при каждой экспозиции сравнивать их друг с другом по объему. Затем - два одинаковых шара опять-таки для сравнения их объемов. В этом случае обычно возникает контрастная иллюзия.

Таким образом, не осталось почти ни одной сенсорной модальности, где бы не устанавливалась возможность проявления обсуждаемого феномена.

Из всего этого вытекает, как указывает Д. Н. Узнадзе, что фехне-ровская иллюзия веса является лишь частным случаем общей закономерности, которая в зависимости от сенсорной модальности получает разные внешние выражения: в тактильной сфере эта закономерность oобусловливает возникновение иллюзии давления, в гаптической - иллюзии объема, в мышечной - иллюзии веса и т. д.

Таким образом, ясно, что все эти иллюзии должны иметь одну общую основу, и поэтому теория Мюллера не может адекватно отражать положение вещей.

Указать на эту общую основу пыталась т. н. теория "обманутого ожидания". Согласно этой теории, повторяющееся сравнение разных тяжестей (объемов, звуков и т. д.) вызывает в субъекте соответствующее ожидание: каждую экспозицию он встречает с определенным ожиданием, например, что в правой руке появится тяжелый предмет, а в левой - легкий. Однако в критическом опыте это ожидание не оправдывается, и иллюзию вызывает именно это "обманутое ожидание". Эта теория, как отмечает Д. Н. Узнадзе, имеет определенные преимущества перед теорией Мюллера, но и ее нельзя считать удовлетворительной, т. к. она не может объяснить результаты некоторых поставленных с целью ее проверки экспериментов. В первую очередь здесь следует указать на опыты с фиксационной установкой, проведенные в условиях гипноза.

Испытуемого погружают в состояние гипнотического сна и с ним проводят обычные установочные опыты: подают в одну руку большой шар, в другую - маленький (10-15 экспозиций) и, используя т. н. рапорт, дают задание сравнивать пиары. После установочных (фиксационных) опытов, не удовлетворяясь действием обычной постгипнотической амнезии (по выходе из гипнотического состояния субъект обычно не помнит о том, что происходило с ним во время сна), ему специально внушают, чтобы он полностью забыл все случившееся во время сна. Затем испытуемого пробуждают и проводят с ним критический опыт. Выяснилось, нто и в этом случае имеют место контрастные иллюзии, несмотря на то, что обследуемый ничего не помнит о происшедшем во время гипнотического сна и, следовательно, не имеет никаких "ожиданий". "Таким образом, можно считать доказанным, что в результате установочных опытов у субъекта возникает некоторое "внутреннее состояние", которое, несмотря на то, что оно не представлено в сознании, все же оказывает большое влияние на протекание процессов сознания и, таким образом, становится важным фактором, определяющим поведение субъекта" [4,17].

Таков обобщенный ответ Д. Н.Узнадзе на вопрос о природе обсуждаемых иллюзий. Здесь следует, однако, обратить внимание на одно обстоятельство. Согласно концепции Фрейда, бессознательное психическое может быть экспериментально изучено и его существование подтверждено Е условиях т. н. постгипиотических состояний. Получаемые при этом данные Фрейд называет "новым доказательством бессознательной психики" [6]. В чем же заключается это "новое доказательство" бессознательной психики?

Субъекту, находящемуся в гипнотическом сне, внушают, чтобы он через некоторое время после выхода из гипноза выполнил определенные действия. После пробуждения он эти действия выполняет, ко-тя ничего о данной ему инструкции не знает. Отсюда Фрейд заключает, что цель, поставленная перед субъектом во время его гипнотического сна, присутствовала в его сознании, но после пробуждения она переходит в сферу бессознательного и там продолжает существовать, пока не будет реализована в поведении. Таким образом, согласно Фрейду, можно говорить о бессознательных намерениях, целях, ожиданиях, восприятиях и т. д. [6].

Если с этой точки зрения мы рассмотрим опыты, проведенные Д. Н. Узнадзе в условиях гипноза и поетгипнотичеокого состояния, и направленные на опровержение теории "обманутого ожидания", то окажется, что они недостаточны для критики этой теории. Испытуемые Д. Н. Узнадзе все же сравнивают, хотя и в состоянии гипнотического сна, шары друг с другом. Следовательно, согласно теории Фрейда, после 5-10 экспозиций у субъекта, находящегося в состоянии гипнотического сна, может возникнуть ожидание того, что в правую руку будет вложен опять большой шар, а в левую - маленький, и это ожидание после пробуждения может перейти в бессознательное психическое.

Следовательно, вышеописанный опыт Д. Н. Узнадзе, доказывая, что в иллюзии Фехнера устранено участие ожидания в его сознательном виде, оставляет не исключенной возможность того, что ожидание участвует в этих иллюзиях в своем (бессознательном виде.

Для того, чтобы исключить и эту возможность, мы провели следующие опыты.

Мы попытались организовать эксперимент так, чтобы он был аналогичен экспериментам, проведенным Д. Н. Узнадзе в условиях гипноза и поетгипиотическото состояния, но в то же время, чтобы перед испытуемым, находящимся в состоянии бодрствования, не ставилась задача сравнения большого и маленького шаров и поэтому не возникало состояние ожидания (сознательное и бессознательное) связи между объемом шара и рукой. Чтобы этого достигнуть, мы старались отвлечь внимание испытуемого от интересующего нас момента (взаимоотношение объемов) и дать другое направление его активности. С этой целью в установочных опытах мы применяли шары разных объемов и из различных материалов:

2 металлических шара диаметром

2,6-4,2 см

2 шара из массивной пластмассы диаметром

3,3-6,6 см

2 резиновых шара диаметром

7,5-5,5 см

2 деревянных шара с полосами диаметром

6,2-4,3 см

2 деревянных шара с полосами диаметром

7,0-4,0 см

2 деревянных шара с полосами диаметром

8,2-5,6 см

2 деревянных гладких шара диаметром

4,4-4,2 см

2 деревянных гладких шара диаметром

7,2-3,8 см

2 деревянных гладких шара диаметром

4,2-4,2 см

2 стеклянных шара диаметром

4,2-2,6 см

2 войлочных шара диаметром

4,4-3,7 см

2 графитовых шара диаметром

3,2-3,2 см

2 гипсовых шара диаметром

6,6-6,6 см

2 шара для пинг-понга диаметром

3,0-3,0 см

Установочные опыты, как основные, так и контрольные, были проведены следующим образом. Испытуемому завязываются глаза и дается инструкция: "В каждую руку Вам дадут шары из разных материалов: металлические, пластмассовые, резиновые, войлочные, стеклянные, деревянные с полосками, деревянные гладкие, графитовые, гипсовые. Вы должны опознать их средством осязания и сообщить нам, из какого материала они изготовлены. Старайтесь опознавать как можно быстрее и правильно".

Инструкция, как мы видим, обеспечивает выработку у испытуемого потребности опознания материала (формирование субъективного фактора установки, по Д. Н. Узнадзе). После этого мы переходили к установочным опытам, соблюдая следующие правила:

1. В качестве испытуемых подбирались лица, не знакомые с опытами по выработке фиксированной установки (это было необходимо, т. к. испытуемый, осведомленный об этих опытах, невольно мог обратить вниманиеи на объемы).

2. В первых установочных экспозициях испытуемые получали шары из разных материалов, мало различавшиеся по объему.

3. Во всех установочных экспозициях большой шар давался всегда в одну руку, а маленький - в другую.

4. Испытуемому никогда не давались в обе руки шары из одинакового материала.

5. С каждым испытуемым фиксационные экспозиции повторялись 15 раз.

6. Был учтен фактор асимметрии.

7. Длительность фиксационных экспозиций составляла 1-3 сек.

8. Сразу по окончании критических опытов мы спрашивали у испытуемых, заметили ли они соотношение шаров по их объемам. Такой опрос проводился с той целью, чтобы испытуемых, которые, несмотря на инструкцию, в фиксированных опытах все же обратили внимание на взаимоотношение объемов шаров, исключить из дальнейших опытов и не вносить их данные в протокол.

9. Шары, применявшиеся в установочных опытах, отличались друг от друга по объему меньше, чем это бывает обычно в опытах по фиксированной установке, т. к. большая разница шаров могла привлечь внимание испытуемого.

Перед критическими опытами испытуемым давалась инструкция: "Теперь вашей задачей является не опознание материала. Сейчас я вам подам в каждую руку шары, и вы должны сравнить их по их объему".

В критическом опыте испытуемым подавались равные по объему деревянные шары диаметром - 4,2 см.

Результаты

В экспериментах приняли участие 100 испытуемых. В критических опытах все они показали наличие контрастных иллюзий (см. табл. 1).


Таблица 1

Мы провели также обычные опыты по выработке фиксированной установки с теми же шарами и в той же последовательности, как и в опытах "опознавания материала" (Разница заключалась лишь в том, что в установочных опытах инструкция требовала от испытуемых сравнивать шары по их объему). 100 испытуемых (ими были не те лица, что в первых опытах) дали результаты, которые показаны на таблице 2.


Таблица 2

После этого мы повторили опыт по методу "опознания материала", с той лишь разницей, что вместо объема в качестве фиксируемого признака фигурировал вес, т. е. в установочных опытах мы давали испытуемым шары разного объема и разной тяжести, чтобы в одну и ту же руку всегда попадал более тяжелый шар (от 50 до 300 г), в другую-более легкий - (от 15 до 63 г). Испытуемый получал такое же задание, что и в первой серии: опознать материалы, из которых были изготовлены шары. В критическом опыте каждый испытуемый получал шары одинакового объема (диаметром 4,2 см) и одинакового веса и должен был сравнить их по весу. Результаты опытов, проведенных над 50 испытуемыми, представлены на таблице 3.


Таблица 3

После проведения установочных опытов мы спрашивали у испытуемых, заметили ли они, в какой руке держали тяжелый шар, а в какой - легкий? На этот вопрос смогли ответить 6 испытуемых, и над ними мы критические опыты уже не проводили.

Поскольку, кроме качества веса и объема, физические тела обладают также качеством твердости или "плотности" (шары, использованные нами в опытах, были деревянные, гипсовые, резиновые), мы попытались установить, возникает ли у испытуемых установка на соотношение шаров по признаку плотности. С этой целью в установочных опытах испытуемым давали в одну руку более плотный шар, в другую - более мягкий и требовали от них опознать, из какого материала сделан каждый из этих шаров. В критическом опыте испытуемые получали шары одинакового объема и из одинакового материала (из искусственной губки). В этих опытах все 50 испытуемых показали контрастные иллюзии (см. табл. 4).


Таблица 4

Таким образом, эксперименты, проведенные по методу "опознавания материалов", бесспорно доказали, что фиксированная установка вырабатывалась у всех участвующих в опытах испытуемых, несмотря на то, что они в установочных опытах совершенно не обращали внимания на разницу между шарами ни по объему, ни по весу, ни по плотности и, следовательно, не имели никакого "ожидания" того, каково (будет отношение между объектами, подаваемыми в последующих экспозициях (При анализе результатов, полученных методом опознавания материала, совершенно закономерно возникает вопрос: если для создания установки необходима, с одной стороны, потребность, а с другой - соответствующая ей ситуация, то как же происходит создание установки в наших опытах, когда у субъекта нет никакой потребности в сравнении предъявляемых тел по тяжести, объему или плотности? При этом, по-видимому, субъект в каждый конкретный момент обладает потребностью разобраться в ситуации и оценить ее без участия сознания на уровне установки).

В связи с этим следует указать на результаты опытов, проведенных О. Кюльпе (совместно с Брайаном) в 1904 г. ("опыты на абстракцию") [7]. Кюльпе показывал испытуемым на экране четыре слога, составленные из трех разноцветных букв и образующие определенные фигуры в пространстве. Испытуемые по инструкции получали задание, в одном случае обратить внимание на цвет букв, в другом - на количество букв, в третьем - на фигуры, составленные слогами, и в четвертом - на элементы вообще (опыты состояли из четырех серий). Когда в критических опытах Кюльпе спрашивал испытуемых о том, на что в предварительных опытах они не обращали внимание, они не могли дать ясных ответов. По мнению Кюлъпе, это было вызвано тем обстоятельством, что признак предмета, не участвующий в решении задачи, не воспринимается субъектом. Таким образом, по Кюльпе, внимание в этом случае функционирует как фактор, определяющий избирательность восприятия. Д. Чапмея повторил опыты Кюльпе в несколько измененных условиях и также пришел к заключению, что раздражитель, нерелевантный по отношению к инструкции, не отражается в памяти, причиной чего, возможно, является недостаточность восприятия этого раздражителя.

Как мы видим, в отношении восприятия иррелевантных признаков наши опыты сходны с опытами Кюльпе, но по результатам они существенно от опытов Кюльпе отличаются. Эта разница обусловлена тем, что Кюльпе (а также Чапмен) следы восприятия нерелевантного раздражителя ищет в сознании (памяти), а мы - в целостном состоянии личности, которое в ней представлено в виде установки. Отсюда и различие результатов: Кюльпе не находил следов иррелевантных раздражителей у своих испытуемых, мы же у всех испытуемых выявляли контрастные иллюзии, возникновение которых было бы совершенно непонятно, если бы на испытуемых не действовали иррелевантные раздражители.

Выводы

Метод опознания материала дает основание для утверждения, что ожидание - сознательное или бессознательное - нельзя считать основой фехкеровской иллюзии веса, т. к. ни в установочных, ни в (Критических опытах у наших испытуемых нет и не может быть ожидания того, какого объема шары им дадут при последующих экспозициях. Фактор ожидания исключен в этих опытах, и основой контрастной иллюзии можно считать только целостное личностное состояние субъекта - установку, которая никогда не дана в сознании. Наши эксперименты показывают, что иррелевантные по отношению к инструкции признаки предметов отражаются в установке, активном состоянии, не (Принимающем формы, характерной для содержаний сознания [2, 30].

И, однако, установка и бессознательное психическое не являются эквивалентными понятиями. Наоборот, они, как отмечает Д. Н. Узнадзе, взаимно исключают друг друга. Большая заслуга Д. Н. Узнадзе заключается в том, что он теоретически и экспериментально доказал несостоятельность довольно твердо укоренившегося в психологии понятия бессознательного психического. Как подчеркивает Д. Н. Узнадзе, "понятие бессознательного - ненужное понятие" в психологии [3, 35]. Согласно Фрейду, говорит Д. Н. Узнадзе, "разница между сознательными и бессознательными процессами в основном сводится только к тому, что друг от друга эти процессы отличаются лишь тем, что первое сопровождается сознанием, второе - нет. Что касается их внутренней природы и структуры, то в этом отношении они ничем друг от друга не отличаются" [3, 35]. Поэтому, заключает Д. Н. Узнадзе, "понятие бессознательного должно быть отброшено, и на его место следует вводить обладающее позитивным содержанием понятие, а именно, понятие установки" [3, 37], "которая выявляется у каждого живого существа в процессе его взаимоотношения с действительностью" [3, 36].

Вместе с тем, Д. Н. Узнадзе отмечает, что "учение о бессознательном, по существу, основано на правильном представлении о психической жизни человека, поскольку оно подчеркивает, что сознательные процессы вовсе не исчерпывают всего содержания психики" [3, 36]. Поэтому Д. Н. Узнадзе вместо понятия бессознательного ввел в психологию понятие установки, "которая не является феноменом сознания", ГЗ, 33], "хотя... она все же сохраняет способность оказывать решающее влияние на них" (на сознательные процессы. - В. Г.) [3, 34]. Этим Д. Н. Узнадзе и избежал противоречий, содержащихся в понятии бессознательного.

Примечание редакции

Затрагивая вопрос о взаимосвязи понятий установки и бессознательного, В. В. Григолава приводит высказывания Д. Н. Узнадзе, по которым' "понятие бессознательного - ненужное понятие", "понятие бессознательного должно быть отброшено..." и т. д. Чтобы избежать могущего возникнуть недоразумения, необходимо уточнить, что указания" Д. Н. Узнадзе относятся к бессознательному в его фрейдистском, психоаналитическом понимании, которое всегда представлялось Д. Н. Узнадзе лишенным позитивного содержания и не обогащающим психологическую мысль, - а не к идее бессознательного как таковой.

Это видно хотя бы из приводимых В. В. Григолава слов Д. Н. Узнадзе: "учение о бессознательном, по существу, основано на правильном представлении о психической жизни человека, поскольку оно подчеркивает, что сознательные процессы вовсе не исчерпывают всего содержания психики".

Необходимо, следовательно, ясно отличать негативное отношение Д. Н. Узнадзе к бессознательному как к элементу психоаналитической модели душевной жизни человека от его взгляда на бессознательное, как на особенность психики, находящую свое концептуальное раскрытие в теории неосознаваемой психологической установки.

7. Contrast Illusion, the Unconscious and Set. V. V. Grigolava

The D. N. Uznadze Institute of Psychology, Acad. Sci. Georgian SSR. Tbilisi

Summary

The author of the paper attempts to demonstrate the untenability of the view holding that the experience of "frustrated anticipation" constitutes the psychological basis of the illusion of weight. With that in view he has developed an experimental method of "identification of material", enabling to eliminate the factor of anticipation at the emergence of Fechner's illusion. The results of the experiment confirm one of Uznadze's basic propositions, namely that the illusion in question is based not on any conscious or unconscious anticipation but the integrate-personality state of the Sor his set.

Литература

1. Бочоришвили А. Т., Аналог иллюзии тяжести в сфере давления. Вестник Тбилисского университета, 1972 (на груз. яз.).

2. Прангишвили А. С. 30 лет Института психологии им. Д. Н. Узнадзе. Тб., 1972.

3. Узнадзе Д. Н., Экспериментальные основы психологии установки. Труды Института психологии, "Психология", т. VI, 1949, Тб. (на груз. яз.).

4. Узнадзе Д. Н.. К теории постгипнотического внушения. Труды Института функц. нервных заболеваний, Тб., 1936, т. I (на груз. яз.).

5. Chapman. D. W., Relative effects of determinate and indeterminate Aufgaben. Amer. J. Psychol.. 1932, 44, 163-174.

6. Freud, S., Die Frage der Laienanalyse. XIV, 224; Abrip1 der Psychoanalyse, XVII, 145-146.

7. Kulpe. O., Versuche uber Abstraktion. Ber. I Kongr. exp. Psychol., 1904, 56-68.

 

 


 

8. Установка и деятельность: нужна ли парадигма? В. П. Зинченко

 

"Когда дирижер вытягивает палочкой тему из оркестра, он
не является физической причиной звука. Звучание уже дано
в партитуре симфонии, в спонтанном сговоре исполнителей,
в многолюдстве зала и в устройстве музыкальных орудий".
О. Э. Мандельштам

Многие понятия и категории, существующие в современной психологии, имеют общую судьбу. К таким понятиям относятся понятия деятельности, сознания, личности, установки, бессознательного и др. Они динамичны и в различные периоды развития психологии выполняют разные функции, обозначая то реальные явления, подлежащие изучению, то объекты направленного формирования и управления, то, наконец, выполняют функцию объяснительных принципов, с помощью которых делаются попытки раскрыть механизмы детерминации психического. Каждое из этих понятий неоднократно использовалось для объяснения круга явлений, обозначаемых другими понятиями. Так, понятие установки полагалось в основание деятельности, в свою очередь, понятие деятельности полагалось в основание установки. Иными словами, понятие деятельности, установки, бессознательного выполняют в соответствующих направлениях и школах функции исследовательской парадигмы (можно было бы сказать установки). Принятие одной из них накладывает печать не только на развитие теории, но и на эксперимент. Нужно также учесть, что между абстрактным, теоретическим смыслом таких понятий и их операциональным содержанием, служащим для интерпретации экспериментальных результатов, существует довольно большая дистанция, для сокращения которой требуется специальная, обычно не проделываемая методологическая работа. Поэтому нередко оказывалось, что различные исследовательские стратегии и соответствующие им экспериментальные приемы позволяют получать достаточно убедительные (сами по себе) и вместе с тем допускающие полярные трактовки результаты.

Еще одним из оснований этого служило либо смешение, либо полное противопоставление генетического и функционального аспектов изучения деятельности и установки. Естественно, что акцент на генетическом аспекте приводил исследователей к заключению о том, что установка является продуктом деятельности, в то время как акцент на функциональном аспекте столь же неизбежно приводил к заключению о том, что установка предваряет деятельность, структурирует ее, определяет ее направленность и развертывание. В одном из исследований, целью которого было выявление механизмов ориентировочно-исследовательской деятельности, приводящей к фиксации тех или иных установок, А. В. Запорожец (1960) специально обращал внимание на недопустимость смешения генетического и функционального аспектов изучения установки и деятельности. Но это не привело к решительному преодолению закрепившегося в сознании исследователей понимания взаимоотношений этих понятий и обозначаемых ими сфер реальности. Видимо, для его сохранения имеются глубокие причины. Одной из них является полифункциональность фундаментальных категорий и абстракций, на которую применительно к категории деятельности обратил внимание Э. Г. Юдин (1976). Понятие деятельности успешно используется для объяснения той или иной реальности лишь до тех пор, пока она сама не становится тем, что должно быть исследовано. Аналогичным образом обстоит дело и с понятием установки. Иными словами, истоки противопоставления понятий деятельности и установки лежат в том, что они попеременно выполняют противоположные функции то средства, то предмета исследования. И действительно, если не учитывать этого методологического нюанса, не так легко принять мысль о том, что установка (до и независимо от генетического или функционального аспектов ее рассмотрения) в такой же степени является продуктом деятельности, в какой она является условием ее (возникновения и протекания. Ввиду систематического неучета полифункциональности категорий установки и деятельности нам представляется полезной более подробная аргументация необходимости преодоления исходного противопоставления понятий деятельности и установки. При этом, для того, чтобы обеспечить остроту и беспристрастность анализа, я (будучи представителем и поборником деятельност-ного подхода) попытаюсь встать на позиции установки, т. е. сделать понятие установки орудием объяснения, а деятельность предметом исследования.

С тех пор, как 3. Фрейд в попытках объяснить деятельность как нечто целостное выдвинул тезис о трехуровневом строении психики (Отсюда, в частности, следовало, что деятельность и психика не могут быть изображены линейно, в одной плоскости), идеи об уровневом, иерархическом строении и организации последней развиваются многими направлениями и школами психологии. А. Н. Леонтьев (1959, 1975) на основании каузально-генетических исследований пришел к выводу об уровневом строении предметной деятельности. А. В. Запорожец (1960) на основании экспериментальных исследований процесса формирования установки впервые, насколько нам известно, высказал гипотезу об уровневом, иерархическом строении установки. Затем эта гипотеза получила систематическое обоснование (А. Г. Аемолов, М. А. Ковальчук, 1975).

Последовательное развитие идей об уровневом строении деятельности и установки должно с необходимостью привести к снятию противопоставления понятий установка и деятельность. В противном случае исследователи онтогенеза вынуждены будут пойти по весьма сомнительному и ненадежному пути поиска, так сказать "пралогических" форм деятельности и установки. Это же рассуждение должно привести к заключению и о том, что функции установки нельзя ограничить лишь служебной ролью стабилизации и удерживания деятельности в определенных границах (А. Г. Аемолов, 1977). Подобные функции по отношению к деятельности выполняет закон, а не установка. Последняя неминуемо оказывает влияние как на структурную организацию деятельности, так и на механизмы, вовлекаемые в ее реализацию. А. Г. Аемолову, поставившему задачу объективного рассмотрения взаимоотношений между деятельностью и установкой, все же не удалось преодолеть парадигму деятельности, что привело автора в итоге интересного и поучительного анализа к явному ограничению реальных функций установки в поведении и деятельности.

Как это ни парадоксально, но поиски доказательств того, что никакая деятельность невозможна вне установок (независимо от природы последних) необходимы вовсе не для демонстрации первичности эффектов установки по сравнению, скажем, с первичностью эффектов предметной деятельности. Такие поиски необходимы прежде всего для того, чтобы открыть путь исследованию не редуцируемых ни к какой другой реальности явлений психики, в том числе и психического отражения на самых ранних этапах их развития. Для того, чтобы снять проблему "первичности", необходимо утвердить тезис об исходной целостности и одновременно гетерогенности психического. Психическая реальность какой бы элементарной она ни была, обязательно включает в себя оперативные (деятельностные), когнитивные и потребностные (в том числе и эмоционально-установочные или, в их развитой форме, интимно-личностные) компоненты. Естественно, что на разных уровнях развития и организации соотношение между перечисленными компонентами является неодинаковым. Чем выше организация, тем больший удельный вес и большую роль приобретают интимно-личностные компоненты психической реальности. Они могут трансформировать, подчинять себе другие компоненты, направлять течение поведения и деятельности, в том числе выполнять инициирующие функции в формировании новых способов и даже видов поведения и деятельности.

Когда мы говорим о гетерогенности психического, то этим самым подчеркивается необходимость не только иного способа введения психической реальности в основание существования живых существ, но и необходимость особого (теоретического) способа построения предмета психологии (В. П. Зинченко, М. К. Мамардашвили, 1977). Это можно сравнить с ситуацией, сложившейся в современной физике, когда элементарная частица, будучи по определению частью - частицей, одновременно является и целым, т. е. содержит в себе другие частицы.

Попытки таким образом определить психическую реальность и соответственно построить предмет психологии не являются неожиданными ни с точки зрения истории философии, ни, тем более, с точки зрения методологии современного научного знания, которая все больше ориентируется не столько на последовательность и протяженность явлений во времени, сколько на внутреннюю связь и протяженность явлений в пространстве. К этому же ведет и логика развития современной экспериментальной психологии, в которой все больше и больше накапливаются данные об эффектах симультанирования, временной обратимости, эквргпотенциальности, относящихся не только к результату (ср. симультанные целостности гештальта), но и к процессам (ср. симультанное восприятие, опознание, мгновенное озарение, инсайт и т. п.).

Психологи все больше говорят о координации одновременно осуществляющихся процессов и пытаются отдельно вскрывать и рассматривать внутренние связи между ними, как бы освобождая эти связи от времени (т. е. от протяженности в частной временной последовательности наших состояний восприятия). Вслед за введением в психологию идеи А. А. Ухтомского о том, что психические процессы представляют сооой функциональные органы нашего мозга, целесообразно oнапомнить и определение функционального органа, данное Ухтомским. Он определял его как всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение. В этом определении имплицитно содержится идея распределения сочетающихся сил в пространстве. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить фактуру исследовательского материала, с которым имел дело А. А. Ухтомский. Это парабиоз, доминанта, различного рода синергии и пр. Поэтому, перенося идеи функциональных органов, функциональных систем и структур на психологическую почву, нельзя не обратить внимание на методологические следствия, вытекающие из использования этих понятий.

Подобное смещение акцентов в анализе психической реальности вовсе нельзя рассматривать как недооценку генетических или функционально-генетических исследований. Сейчас, как и ранее, предпринимаются в высшей степени интересные попытки развертывания симультанно осуществляющихся процессов во времени, попытки изоляции одного процесса от других, выявления его особенностей и механизмов в чистом виде. Именно на это ориентированы, например, исследования микрогенеза когнитивных процессов. В то же время исследования их микроструктуры псе больше убеждают в том, что ориентация на пространственную протяженность когнитивных процессов, на их структурно-функциональные свойства не менее важна и, возможно, даже более адекватна объекту исследования. Излишне говорить, что последняя ориентация устраняет (или уж во всяком случае смягчает) проблему первичности и одновременно с этим наивно натуралистически понятую проблему причинности (не нужно смешивать с проблемой детерминизма психической реальности, которая требует специального обсуждения, далеко выходящего за границы настоящего изложения).

Признание примата за каким-либо из компонентов делает невозможной последующую "инъекцию" других компонентов на какой бы ранней стадии онтогенеза она не производилась. А если таковая и производится, то все равно она оставляет впечатление нарочитости и искусственности. В этой связи уместно напомнить классическую дихотомию А. Бергсона: деление памяти на "память тела" и "память духа". Принятие этой дихотомии делает невозможным в пределах одного теоретически однородного рассуждения последующее "одушевление" памяти тела. И как бы ни преодолевалась эта дихотомия (см. А. Н. Леонтьев, 1931; П. И. Зинченко, 1939), она вновь и вновь возвращается в психологию на новом материале и в новых обличьях. Так в современной когнитивной психологии память тела существует не под видом памяти-следов, памяти-движении, а в терминах сенсорного регистра, иконической памяти, чувственной ткани, отдельно от которых существуют смысловые преобразования, означения, селекция, установка и пр. Почти буквальным воспроизведением исходной бергсоновокой дихотомии является предложенное Э. Тулвингом (1972) различение "семантической" и "эпизодической" памяти. Искушенные в истории психологии исследователи (как в свое время А. Н. Леонтьев и П. И. Зинченко) ищут пути "одушевления" сенсорного регистра, иконической памяти и т. д., пытаются обнаружить смысловые преобразования, селекцию или влияние установок на исходные, первоначальные уровни приема и переработки информации, какими бы элементарными, следовыми или физиологическими они ни казались. И такого рода попытки не бесполезны, так как в случае успеха они подтвердят тезис об исходной целостности и неразложимости психической реальности при всей ее гетерогенности.

Естественно, что важнейшей задачей психологии является как раз задача теоретической реконструкции этих целостностей. Но теперь уже продукты научного анализа не будут полагаться в сам объект исследования и не будут служить основанием для порождения проблем, связанных с взаимоотношениями части и целого, условиями и результатами, возможной первичностью какого-либо компонента в генезисе психики. Кстати, понимание различия между объектом исследования и способом его представления в научном знании существенно облегчает обязательный для науки возврат к практическому существованию объекта, т. е. в конечном счете повышает не только познавательный, но и практический потенциал научного знания. Следует сказать, что подмена целостности каким-либо из конституирующих ее компонентов, утверждение его примата провоцируется аксиоматическим характером классического научного знания и служит основанием любой из многочисленных форм редукционизма, существующих в современной психологии. Редукционизму необходимо противопоставить стратегию амплификации, обогащения психической реальности.

Для того, чтобы дальнейшее обсуждение проблемы взамоотноше-ний между установкой и деятельностью было более конкретным, целесообразно обратиться к результатам экспериментальных исследований. Основанием для повторного изложения этих давно полученных и частично опубликованных нами результатов может служить попытка их новой интерпретации, вытекающей из временно принятой мною парадигмы установки. Существенно отметить, что в то время, когда проводились эти исследования, автор вовсе не предполагал, что они могут быть использованы как доказательство влияния установки на деятельность и даже более того - доказательство примата установки.

Первым этапом нашей аргументации должна быть демонстрация того, что установка, зафиксированная в контролируемых условиях, помимо воли и сознания субъекта, предсказуемым образом модифицирует его ответные действия. Создание такой ситуации не вызывает сколько-нибудь значительных затруднений. Более того, подобный эффект мы получили "непроизвольно", когда проводили исследование влияния ориентировочно-исследовательской деятельности на процесс образования установки (В. П. Зинченко, 1958). Установочными признаками был цвет одинаковых по величине и форме и разных по весу объектов. Тяжелые объекты были окрашены в один цвет, легкие - в другой. Исследование проводилось на детях 3-7 лет. Общий результат исследования состоял в том, что ориентировка и различение цвета является необходимым и достаточным условием образования установки. Различение веса может составлять побочное, фоновое условие деятельности испытуемого. Осознание связи между цветом и весом установочных объектов не является обязательным для образования установки. У младших дошкольников установка в большинстве случаев образуется неосознанно, и тем не менее при предъявлении критических объектов (одинаковых по весу и разных по цвету) у них наблюдается отчетливая контрастная иллюзия. Было обнаружено также, что осознание связи между признаками установочных объектов может оказать на установку разрушающее влияние в самом процессе ее фиксации.

Вторым этапом аргументации должна быть демонстрация того, что установка, зафиксированная вне какой-либо деятельности субъекта, а соответственно и помимо его воли и сознания, также предсказуемым образом модифицирует его ответные действия. Создание подобной, строго контролируемой экспериментальной ситуации, сопряжено с значительно большими трудностями. К тому же здесь не могут быть использованы стандартные методы гипнотического внушения, т. к. даже в этом состоянии несомненно присутствуют (правда, без рефлексии) некоторые основные компоненты предметной деятельности.

Не может помочь и обращение к сфере бессознательного в классическом понимании этого термина, так как организация бессознательного настолько сложна и неопределенна, что это практически исключает постановку строгого экспериментально-психологического эксперимента. Видимо, предельным случаем, удовлетворяющим сформулированным выше требованиям, должен быть такой, когда фиксация установки осуществляется не на уровне субъекта деятельности, а на уровне воздействий на тот или иной орган. И эти воздействия (идущие как бы мимо субъекта) должны привести ж предсказуемым изменениям его ответных действий. В поисках такого экспериментального приема мы обратились к методам исследования зрительного восприятия в условиях стабилизации изображения относительно сетчатки (В П. Зинченко, Н. Ю. Вергилес, 1969). Для исследования установки была сконструирована специальная присоска (рис. 1), в которой в качестве источника света использовались безынерционные электролюминисиентные (ЭЛ) излучатели. ЭЛ-пластинки были расположены на тубусе присоски перпендикулярно друг другу. На месте пересечения их нормалей помещалось полупрозрачное зеркало с коэффициентом отражения около 50%. Плоскость зеркала была ориентирована под углом 45° к оптической оси присоски. В этой ситуации, когда зажигается центральный излучатель, часть света от него проходит через полупрозрачное зеркало и попадает в объектив, через него в глаз. Другая часть отражается под углом 90° То же происходит и при зажигании бокового излучателя, но в этом случае в объектив попадает отраженный луч. Важным преимуществом ЭЛ-излучателей, наряду с безынерционностью, является постоянство яркости по полю, возможность переключения частей тестового поля и легкость управления режимами работы.


Рис. 1. Схема присоски. 1. Полупрозрачное зеркало. 2. Кассеты с негативами. 3. Электролюминисцентные пластинки

Описанная конструкция присоски, прикрепляемой к глазу, позволяла поочередно предъявлять два различных тестовых изображения на одно и то же место сетчатки.

Опишем кратко несколько опытов, выполненных нами совместно с И. Ю. Вергилесом (см. В. П. Зинченко, Н. Ю. Вергилес, Ю. К. Стрелков, 1970), проводя которые мы постепенно и интуитивно нащупывали пути, удовлетворяющие сформулированным выше требованиям.

На первых порах исследования мы старались максимально следовать методическим процедурам, принятым в школе Д. Н. Узнадзе. В опытах использовались установочные круги (угловые размеры 3,6° и 1,8°) и критические круги (угловой размер 3°).

В каждом опыте участвовало 4-5 взрослых испытуемых в возрасте 20 - 25 лет, имеющих нормальное зрение.

Опыт 1. Установочные (неравные) круги предъявлялись в верхней части поля зрения. После каждого из предъявлений испытуемый указывал, с какой стороны был больший круг. После исчезновения послеобраза (всегда достаточно яркого в условиях стабилизации) испытуемым в нижней части поля зрения 5-7 раз предъявлялись критические (равные) круги (рис. 2.I). Во всех случаях испытуемые давали адекватную оценку критическим объектам. Опыт проводился как в условиях прямого, так и обратного контраста установочных и критических объектов.

Полученный результат свидетельствует о том, что эффект переноса установки не может считаться абсолютным. Возможна ситуация, когда этот эффект не наблюдается даже в пределах одного органа.

Опыт 2. Установочные круги предъявлялись испытуемым 2-3 раза. После исчезновения послеобраза на то же место сетчатки предъявляли критические объекты (рис. 2. II). У всех испытуемых наблюдалась отчетливо выраженная контрастная иллюзия, которая постепенно (после 5 предъявлений) сменялась адекватной оценкой критических объектов.

Полученный результат свидетельствует о том, что условия стабилизации изображения существенно облегчают фиксацию установки и практически приводят к образованию ее "с места". Это облегчение действительно лишь в том случае, если установочные и критические объекты предъявляются на одно и то же место сетчатки.

Опыт 3. Испытуемым в одной части поля зрения 5 раз предъявлялось по одному установочному объекту (большой круг). Затем, после исчезновения послеобраза испытуемым предъявлялись критические объекты, один из которых попадал на то же место сетчатки, что и (единственный) установочный объект (рис. 2. III). В этих условиях также у всех испытуемых наблюдалось отчетливо выраженная контрастная иллюзия, постепенно сменявшаяся адекватной оценкой критических объектов.

Полученный результат свидетельствует о том, что требование сознательного сравнения установочных объектов не является абсолютным. Установка может образоваться и затем проявиться не только без осознанного сравнения установочных объектов, но и в отсутствии объекта для сравнения. Подобные эффекты сплошь и рядом наблюдаются в области температурной чувствительности.

Опыт 4. Установочные объекты предъявлялись таким образом, что испытуемые их не видели вовсе. Это достигалось с помощью подпорогового накопления энергии стимула. Яркость свечения ЭЛ-пластинок повышалась постепенно и достигла 100 пит. Отсутствие восприятия такого яркого источника объясняется тем, что был подобран такой режим увеличения яркости, при котором скорость адаптации была быстрее приращения энергии стимула. После выключения ЭЛ-пластинок испытуемые видели послеобраз ранее не воспринимавшихся установочных объектов (рис. 2. IV). Когда послеобраз угасал, испытуемым на то же место сетчатки предъявлялись критические объекты. У всех испытуемых наблюдалась отчетливо выраженная контрастная иллюзия.

Полученный результат свидетельствует о том, что установка действительно может образоваться с места, без задачи сравнения установочных объектов и на основании лишь однократного отчетливого вое приятия послеобраза установочных объектов.

Опыт 5. Использовался тот же способ предъявления, что и в предыдущем опыте. Но ЭЛ-пластинки гасились не сразу, а постепенно. По мере снятия напряжения угасал, не проявившись, и послеобраз. Испытуемые в этой ситуации не видели ни прямого, ни последовательного образа. Затем на то же место сетчатки предъявлялись критические объекты (рис. 2. V). У всех испытуемых наблюдалась отчетливо выраженная контрастная иллюзия, сменявшаяся постепенно адекватной оценкой критических объектов.


Рис. 2. Условная схема видимой испытуемым ситуации в установочных и критических опытах. Сплошной линией обозначены видимые испытуемым установочные объекты. Пунктиром обозначены критические объекты. Штрихами обозначены видимые испытуемым послеобразы

Полученный результат свидетельствует о том, что действительно возможна фиксация установки не на уровне субъекта, а на уровне отдельного органа. И, тем не менее, эта зафиксированная помимо воли сознания и вне деятельности (даже ориентировочной) установка приводит к вполне предсказуемой модификации сознательных ответных действий субъекта (сравнение по величине критических объектов).

На основании этого исследования, выполненного в 1966 году, были сделаны выводы о существовании иерархии перцептивных установок, среди которых есть элементарные, образующиеся на периферии анализатора и более сложные, для образования которых необходимо участие центральных процессов. Но дело не только в доказательстве иерархического, уровневого строения установки. Это само по себе не является ни неожиданным, ни удивительным. Более интересно то, что установки, зафиксированные на нижних уровнях этой иерархии, оказывают влияние на результаты, а следовательно, и на механизмы осуществления деятельности. Иными словами, установки могут выполнять функции доминирующего или системообразующего фактора деятельности, понимаемой в свою очередь как сложное функциональное и иерархически организованное целое. Но если принять это положение, то возникает невероятная по сложности задача выявления механизмов этого влияния.

Для того, чтобы успешно продвигаться в ее решении, видимо, нужно представить хотя бы в общих чертах возможные типы взаимоотношений между установкой и деятельностью. Чтобы упростить задачу, условимся, что имеются только два уровня установок и два уровня организации деятельности: осознаваемой и неосознаваемой.

Первый тип взаимоотношений между установкой и деятельностью характеризуется тем, что неосознаваемая установка, в том числе и такая, которая зафиксирована вне деятельности субъекта, оказывает влияние на осознаваемые результаты деятельности. Мы готовы обсуждать вопрос о том, можно ли называть эффект, полученный в экспериментах со стабилизацией, установкой. Возможна также интерпретация этого эффекта в терминах изменения, модификации функционального состояния субъекта или того или иного органа, вплоть до "мышечного препарата". Но как бы ни называть такие изменения, установкой или динамикой функциональных состояний, они приводят к закономерным "установочноподобным" изменениям осознаваемых ответных действий. Вместе с тем для развития теории и эксперимента в области исследований установки подобная аналогия с функциональными состояниями и их динамикой может оказаться эвристически полезной, в том числе и для более строгого очерчивания круга явлений, описываемых понятием установка. Сейчас можно лишь сказать, что само по себе изменение функционального состояния не является установкой. Для того, чтобы трансформироваться в установку, оно должно столкнуться (или найти) адекватную ему (или неадекватную) форму деятельности. Понятие функционального состояния с одной стороны несомненно шире понятия установки, с другой стороны - это понятие, как и родственное ему понятие доминанты, может быть использовано для анализа и интерпретации механизмов образования и актуализации установки. Обращает на себя внимание и то, что установки, зафиксированные вне предметной деятельности, оказывают на нее влияние в своеобразной беспредметной форме. Продолжая эту аналогию (равно как и интерпретацию полученных результатов), следует сказать, что как бы далеко мы ни продвигались вспять по пути, пройденному в онтогенезе, мы не найдем живых существ, находящихся в нулевом, исходном, начальном и т. п. функциональном состоянии. Равным образом, мы не найдем живых существ, находящихся вне установочных модификаций. Это, кстати, справедливо как для целого организма, так и для его органов и даже для нейронов, которым также свойственны эффекты облегчения, привыкания и т. п. Tabula rasa - это абстракция, которой нет места в реальной жизни. Несмотря на то, что все эти изменения состояний накладывают печать на поведение и деятельность живых существ, нет никаких оснований делать заключения об их примате, первичности и т. п. по отношению к поведению и деятельности. Они представляют собой особую реальность, которая должна учитываться при изучении поведения и деятельности, тем более, что это такая реальность, которая властно вмешивается в развитие, формирование и протекание последних. Излишне говорить, что подобные изменения функциональных состояний, равно как и фиксация установок, происходящие вне конкретной деятельности субъекта, возможны не только под влиянием тех или иных физических воздействий (как в случае наших экспериментов), но они возможны также и под влиянием социальных воздействий, в том числе под влиянием произведений искусства. Подобные влияния возникают и в процессе общения. Достаточно в этой связи напомнить о ятрогенных заболеваниях, равно как и о действии плацебо. Правда, указанные влияния проходят через сферу осознаваемого, но трансформируясь в установку могут распредмечиваться и действовать по законам бессознательного. Не лишено оснований предположение о возможной обратимости отношений между установкой и иллюзией. Иллюзия может быть не только следствием установки, но и причиной ее возникновения и фиксации.

Второй тип взаимоотношений между установкой и деятельностью характеризуется тем, что неосознаваемые установки оказывают влияние на неосознаваемые компоненты деятельности. Методические пути выявления подобных влияний весьма и весьма туманны. Дело существенно осложняется тем обстоятельством, что подобные влияния оказывают как фиксированные, так и не фиксированные установки, т. е. установки, образующиеся по ходу протекания деятельности, "с места", но тем не менее оказывающие существенное и длительное влияние на деятельность (см. И. А. Тоидзе, 1974).

Для изучения рассматриваемого типа отношений справедливы высказанные выше соображения относительно установки и динамики функциональных состояний. Что касается метода анализа неосознаваемых компонентов деятельности (в ее когнитивной и исполнительной формах), то нужно сказать, что в последние годы такие методы весьма усовершенствованы, в частности, найдены методы микроструктурного анализа действий, операций, блоков функций и т. п. (В. П. Зинченко, 1972, 1975; Ю. К. Стрелков, 1972; Р. Хейбер, 1969 и др.). Можно надеяться, что дальнейшее развитие этих методов позволит вовлечь в изучение когнитивных и исполнительных процессов феномены неосознаваемых установок.

Третий тип отношений между установкой и деятельностью характеризуется тем, что осознаваемые установки оказывают влияние на осознаваемые уровни или компоненты деятельности. Исследование этого типа отношений проводилось неоднократно и не вызывает принципиальных трудностей.

В этой связи можно напомнить многочисленные исследования сравнительного изучения непроизвольной и произвольной памяти, в которых показано, каким образом различные познавательные установки (на понимание, на запоминание, на классификацию и т. п.) оказывают влияние на продуктивность воспроизведения, на осознаваемые стратегии и способы обработки тестового материала и т. п. (см. более подробно об этом П. И. Зинченко, 1939, 1961; А. А. Смирнов, 1948 и др.). Анализируя этот тип отношений, не следует допускать весьма распространенной ошибки, которая состоит в отождествлении установки с инструкцией, задачей, целью и даже с мотивом. Инструкции, цели могут быть приняты или отвергнуты субъектом. Имеется процесс их принятия, присвоения, порождения, в том числе, видимо, при определенных условиях происходит процесс их трансформации в установку субъекта. Этой трансформации сопутствует процесс распредмечивания инструкций, целей и т. п. Поведение и деятельность начинают приобретать как бы второй механизм детерминации. Наряду с влиянием сознательно поставленной или принятой цели возникает влияние распредмеченной и неосознаваемой установки. Это последнее влияние имеет хронический характер, тогда как сознательная цель влияет скорее эпизодически. Установка выполняет функции поддержания и сохранения цели. Одновременно с этим распредмеченная форма существования и влияния целей на протекание деятельности расширяет число степеней свободы возможных направлений действования и служит основанием порождения и полагания новых целей.

Наконец, четвертый тип взаимоотношений между установкой и деятельностью характеризуется тем, что осознаваемые установки оказывают влияние на неосознаваемые компоненты деятельности. Исследование влияний этого типа представляет большой интерес для экспериментальной психологии и, видимо, немалый практический интерес. Здесь исследовательская задача несколько упрощается тем, что в психологии достаточно развиты методы анализа деятельности, в том числе и упомянутые выше методы выявления ее операционного состава. В то же время изучение этого типа отношений может дать более надежные результаты, подтверждающие идею о возможной системообразующей роли установки по отношению к деятельности.

В настоящее время исследования этого типа взаимоотношений ведутся в двух направлениях. В первом направлении, обозначенном как психология установки и микроструктурный подход к когнитивным процессам (Б. М. Величковский и А. Б. Леонова, см. настоящий сборник), анализируется влияние установки на структуру преобразований информации, осуществляющихся в кратковременной памяти. Эти влияния относятся как к номенклатуре функциональных блоков, так и последовательности их включения и участия в обработке информации.

Обнаружены значительные влияния установки как на исходные, начальные уровни преобразования информации (Т. Бахман, 1977), так и на более высокие, связанные с формированием программ моторных инструкций, программ использования, - экстериоризации и преобразования информации. Это направление рождает новые проблемы, связанные с определением взаимоотношений установки с процессами селекции, с механизмами актуализации имеющихся программ и с построением, формированием новых программ обработки информации.

Во втором направлении исследований начаты поиски психофизиологических показателей, отражающих целевые установки. В работе Л. А. Самойловича и В. Д. Труша (см. настоящий сборник) обнаружены закономерные изменения зрительного вызванного потенциала, происходящие под влиянием осознаваемых установок. Авторы пришли к заключению, что такие установки не только меняют процессы восприятия, но и активно формируют мозговые функциональные системы, реализующие эти процессы.

Изучение каждого из выделенных типов взаимодействия, как отмечалось выше, сталкивается со специфическими трудностями, относящимися к изучаемому типу. Помимо этого имеются и трудности более общего характера. Во-первых, в каждом из этих случаев возникают обратные влияния деятельности на установку, которые могут трансформировать последнюю. Во-вторых, выделенные типы не существуют изолированно и в процессе возникновения и развития могут переходить один в другой. Эти интересные проблемы заслуживают специального обсуждения и экспериментального изучения. При построении исследовательских программ комплексного изучения взаимоотношений деятельности и установки и динамики этих взаимоотношений неоценимую помощь окажут результаты, полученные как в школе Д. Н. Узнадзе, так и в школе А. Н. Леонтьева. Особенно важны с этой точки зрения сформулированный закон смены установок, классификация видов установок, развиваемые представления об их уровневом строении, найденные условия объективации установок и т. д. (Д. Н. Узнадзе, 1966; А. С. Прангишвили, 1967; Р. Г. Натадзе, 1972; Ш. А. Надирашвили, 1974; А. Е. Шерозия, 1969, 1973 и др.). Аналогичным образом должны быть использованы представления об уровневом строении деятельности, таксономия единиц анализа деятельности, законы и условия взаимопереходов и превращений одних единиц в другие, представления об интериоризации и превращениях самой деятельности.

Проведенный выше анализ возможных взаимоотношений между установкой и деятельностью, естественно, не претендует на полноту. Его функция состояла в иллюстрации мысли о том, что принятие парадигмы установки оказывается полезным приемом для исследования генезиса, развития и протекания деятельности. Более того, принятие этой парадигмы и ее реализация в экспериментальных исследованиях помогает снять нередко высказываемые в адрес психологической теории деятельности упреки в ее чрезмерном рационализме. Вместе с тем принятие парадигмы установки имеет и другую сторону, обращенную к теории установки. Мы попытались сделать установку средством объяснения предметной деятельности и некоторых ее компонентов. И как это ни парадоксально, выиграла от этого теория деятельности, а не теория установки. По ходу изложения возник целый ряд проблем, связанных с определением установки и с взаимоотношением ее эффектов с такими реалиями как функциональные состояния, задачи, цели, мотивы, способы, программы и пр. Нас не покидало ощущение того, что установка при таком способе ее анализа не только влияет на деятельность, но и растворяется или, точнее, воплощается в ней. Именно это и является причиной трудностей в ее определении, равно как и в теоретической и экспериментальной индентификации явлений и эффектов установки. Видимо, любое представление, будь-то представление об установке или о деятельности, превращенное в средство объяснения другой реальности, как писал Маркс, подвергается испарению путем превращения его в абстрактные определения. Эти абстрактные определения необходимы, ибо на их основе возможно воспроизведение конкретного посредством мышления (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 46, ч. I, стр. 37). Эта вторая часть работы должна быть еще проделана как в отношении предметной деятельности, так и в отношении установки.

Заключая изложение, я вернусь "на круги своя" и вновь приму парадигму деятельности. Видимо, действительно можно было бы проделать еще один круг и показать, что деятельность может выполнить Функции средства объяснения установки (Мне представляется, что такую работу должен выполнить представитель и поборник школы установки). Но и не проделывая такой работы можно предполагать, что мы пришли бы к аналогичному результату. Нет никаких сомнений в том, что деятельность субъекта является одним из богатейших источников зарождения и формирования установок. Нужно, однако, учитывать, что та или иная форма деятельности может служить источником новых установок лишь в том случае, если эта форма деятельности представляет собой некоторую ценность для субъекта. Педагоги и психологи давно знают, что познавательные установки легче формируются в игровой деятельности, чем в только что начинающей формироваться учебной. Напротив, познавательные установки, сформированные ранее, могут играть роль стимула для развития собственно учебной деятельности. Деятельность должна быть достаточно развита и в пределе ее развития свободна, чтобы служить источником формирования новых установок. Поэтому мы закончим наше изложение тезисом, к которому шли на всем его протяжении. Предметная деятельность в такой же степени является продуктом установки, в какой она является условием ее формирования. Оба понятия являются вполне равноправными, хотя и соотносимыми. И деятельность и установка в одинаковой мере конституируют такое сложнейшее образование, каким является психическая реальность, душевная жизнь субъекта - субъекта познания, чувства и воли. Гипертрофия роли любого конституирующего эту душевную жизнь компонента не приближает, а отдаляет ее научное понимание.

8. Set and Activity: Is the Paradigm Necessary? V. P. Zinchenko

Moscow State University, Department of Psychology

Summary

In discussing the title problem the author works from the polyfunctional nature of the categories of set and of activity, emerging at times as objects of study and at others as explanatory principles. It is demonstrated that the concept of set may be used in explaining many facts accumulated in psychological studies of activity. Set exerts multiple influences on activity, including the function of a factor forming a system or structuring activity. At the same time it is shown that adoption of such an investigative stand leads to the 'evaporation' of the real content inherent in the notions of set and to a transformation of these concepts into abstract definitions. An analogous situation is assumed to arise with the concept of activity when the latter is used as a universal means for explaining the phenomena of set.

The author considers it fallacious to pose the problem of primacy of activity over set or vice versa- The ontological status of psychic reality constitutes, a heterogenous and indissoluble integrate construct involving operational (activity), cognitive and need (including set-induced) components.

The analysis of the interrelationships of set and activity is illustrated by a number of experiments carried out by the author and his coworkers.

Литература

Асмолов а. г., Ковальчук М. А., К проблеме установки в общей и социальной психологии. Вопросы психологии, 1975, № 4.

Асмолов А. Г., Деятельность и уровни установок. Вестник Московского университета. Психология, серия XIV, 1977, № 1.

Бахман Т. К., Зависимость избирательного восприятия от времени предъявления стимула. Вестник Московского университета. Психология, 1977, № 2.

Запорожец А. В., Развитие произвольных движений, М., 1960.

Зинченко В. П., Зависимость образования установки от осознания связи между признаками установочных объектов. Доклады АПН РСФСР, 1958, № 2.

Зинченко В. П., вергилес Н. Ю., Формирование зрительного образа, М., 1969.

Зинченко В. П., вергилес Н. Ю., СТРЕЛКОВ Ю. К., Модель сенсорного звена зрительной системы. "Эргономика. Труды ВНИИТЭ". Вып. I, М., ВНИИТЭ, 1970.

Зинченко В. П., О микроструктурном методе исследования познавательной деятельности. "Эргономика. Труды ВНИИТЭ". Вып. 3, М., ВНИИТЭ, 1972.

Зинченко В. П., мамардашвили М. К., Проблема объективного метода в психологии. Вопросы философии, 1977, № 7.

Зинченко П. И., Проблема непроизвольного запоминания. Научные записки Харьковского ин-та иностранных языков, т. I, 1939.

Зинченко П. И., Непроизвольное запоминание, М., 1961.

Леонтьев А. Н., Развитие памяти. М., 1931.

Леонтьев А. Н., Проблемы развития психики, М., 1959.

Леонтьев А. Н., Деятельность. Сознание. Личность, М., 1975.

Надирашвили Ш. А., Понятие установки в общей и социальной психологии, Тбилиси, 1974.

Натадзе Р. Г., Воображение как фактор поведения, Тбилиси, 1972.

Прангишвили А. С, Исследования по психологии установки, Тбилиси, 1967.

Смирнов А. А., Психология запоминания, М., 1948.

Стрелков Ю. К., Микроструктурный анализ преобразования информации. Эргономика. Труды ВНИИТЭ, вып. 3, М., 1972.

Тоидзе И. А., Опыт экспериментального изучения первичной установки. Канд. дисс.,. М., 1974.

Узнадзе Д. Н., Психологические исследования, М., 1966.

Ухтомский А. А., Парабиоз и доминанта. Собр. соч., т. I, Л., 1950.

Хачапуридзе Б. И., Проблемы и закономерности действия фиксированной установки, Тбилиси, 1962.

Шерозия А. Е., К проблеме сознания и бессознательного психического, т. I: Опыт исследования на основе данных психологии установки, Тбилиси, 1969; т. II: Опыт интерпретации и изложения общей теории, Тбилиси, 1973.

Юдин Э. Г., Деятельность как объяснительный принцип и как предмет научного изучения. Вопросы философии, 5, 1976.

Навер. R. N., Introduction. In: R. N. Haber (ed.) Information-Processing Approaches to Visual Perception. N. Y.: Holt, Rinehart&Winston, 1969.

Tulving. E., Episodic and semantic memory. In: E. Tulving&W. Donaldson (eds.), Organization of Memory, N. Y.: Academic Press, 1972.

 

 


 

9. Об иерархической структуре установки как механизма регуляции деятельности. А. Г. Асмолов


МГУ, факультет психологии
Среди современных психологов вряд ли удастся отыскать человека, который на вопрос: "Знаете ли вы, что такое установка?" дал бы отрицательный ответ. Этот ответ будет одновременно верен и неверен, как в знаменитом парадоксе понимания-парадокс Электроды. Психологи знают о существовании проблемы установки, но часто не узнают эту проблему, когда она вторгается в область их собственных экспериментальных исследований.
За этим знанием скрываются два противоположных полюса понимания природы установки. На одном полюсе - совершенно неоправданное сведение проявлений установки к феноменам иллюзий, обусловленных фиксированной установкой. Такое превратное понимание установки возникает, по мнению известного советского психолога Р. Г. Натадзе, из-за того, что долгое время разнообразные свойства установки изучались преимущественно на материале этих иллюзий. На противоположном полюсе - рассмотрение установки в качестве основной проблемы психологии. Такое расширенное понимание установки встречается в работах зарубежных социальных психологов и в ряде направлений советской психологии. Некоторые сторонники этого второго расширенного понимания установки сближают ее с такими понятиями, как "акцептор действия" (П. К. Анохин), "образ потребного будущего" (Н. А. Бернштейн), "схема" (П. Фресс, С. Московичи). А совсем недавно, когда увлечение информационным подходом достигло своего апогея, у понятия установки появился еще один аналог - "информационная модель" (В. Н. Пушкин).
Список синонимов, возникающих при столь расширенном понимании установки, продолжает расти из-за объемности этого понятия. При этом возникают серьезные опасения относительно того, что понятие "установка" утратит тот глубокий смысл, который вкладывал в него классик отечественной психологии Д. Н. Узнадзе, и ее постигнет судьба одного из героев рассказа американского писателя Р. Брэдбери. Герой этого рассказа менял свой облик в зависимости от воли и желания тех, кто на него смотрел, и погиб, когда все эти люди собрались вместе. Подобное событие вполне, однако, можно предотвратить, если устранить причину, приводящую к неопределенности понятия "установка". Эта причина была с завидной четкостью сформулирована С. Московичи (1959): "Является сомнительным, правомерно ли обсуждать понятие установки, если так можно выразиться, в "себе", не установив предварительно, на какую общую теорию деятельности опирается анализ". И С. Московичи не одинок в своем стремлении найти точку опоры для анализа проблемы установки. В шестидесятых годах все громче звучат голоса сторонников ориентации на исследование проблемы установки в контексте общей психологической теории деятельности. Среди этих сторонников мы видим таких исследователей как Ф. В. Бассин, А. В. Запорожец, А. Н. Леонтьев, А. С. Прангишвили и др. Но, хотя поворот исследований при изучении психологии установки в сторону той или иной теории деятельности наметился со всей очевидностью, все же следует признать, что при обсуждении некоторых проблем связь между установкой и деятельностью остается довольно зыбкой. К числу этих проблем относится проблема взаимоотношений между установкой и сознанием.
В школе создателя теории установки Д. Н. Узнадзе существуют несколько разных направлений решения этой проблемы. Ф. В. Бассин, подвергший эти направления тщательному анализу, выделяет внутри школы Д. Н. Узнадзе три разных течения (Ф. В. Бассин, 1973), на которых мы кратко остановимся. Представители одного подхода, автором которого является Ш. А. Надирашвили, открыто признают существование наряду с неосознаваемыми установками установок осознаваемых. К осознаваемым установкам Ш. А. Надирашвили относит, главным образом, социальные установки или, точнее, установки социального поведения (Ш. А. Надирашвили, 1974). Иную позицию занимает А. Е. Шерозия, который в своем фундаментальном исследовании, посвященном соотношению сознания и бессознательного, распространяет тезис о принципиальной бессознательности только на так называемую первичную унитарную установку, допуская осознаваемость "конкретных" фиксированных установок (А. Е. Шерозия, 1969; 1973). Третью, глубоко отличную, позицию в этом вопросе занимает Ш. Н. Чхартишвили. Он развивает представления о принципиальной бессознательности первичной установки. Через понятие первичной установки, по справедливому мнению Ш. Н. Чхартишвили, происходит линия водораздела между пониманием установки в школе Д. Н. Узнадзе и многочисленными вариантами исследований установки в западной психологии (Ш. Н. Чхартишвили, 1971).
С нашей точки зрения, вопрос о "бессознательности" установки, бесспорно, выиграет при переводе его на почву исторического анализа. Благодаря работам А. Е. Шерозия открывается захватывающая картина становления теории установки. Разрабатываемые в двадцатых годах Д. Н. Узнадзе варианты решения "задачи преодоления постулата непосредственности", сама постановка автором теории установки этой задачи были решающим шагом на пути освобождения психологии от охватившего ее кризиса. Мы считаем, что "задача преодоления постулата непосредственности" должна по праву войти в историю психологической науки под именем "задачи Узнадзе". Можно сказать, не рискуя впасть в преувеличение, что классик отечественной психологии Д. Н. Узнадзе самой постановкой "задачи преодоления постулата непосредственности" задал, пользуясь термином Т. Куна, исходную парадигму, которая в значительной степени определила ход теоретических поисков в советской психологии. Для того, чтобы показать это, не нужно далеко ходить за примерами. Достаточно раскрыть недавно вышедшую монографию А. Н. Леонтьева "Деятельность. Сознание. Личность", в которой постановка задачи преодоления "рокового", по выражению Д. Н. Узнадзе, постулата непосредственности - одна из отправных точек исследования (А. Н. Леонтьев, 1975).
"Задачу Узнадзе" нельзя не учитывать при рассмотрении положения о принципиальной бессознательности установки, поскольку это положение имеет смысл только в контексте решения данной задачи. Решение этой задачи привело основателя теории установки к необходимости в качестве одного из самых существенных признаков опосредующей субстанции, т. е. субстанции, помещенной между физическим и психическим и порождающей сознательную психику человека, объявить "бессознательное". Без этого признака "опосредующая" субстанция не смогла бы сыграть роль категории, олицетворяющей единство психического и физического видов детерминации, категории, предназначенной для того, чтобы прорвать замкнутые границы сознания. Иными словами, "бессознательное" при решении "задачи Узнадзе" - это иносказание требования отказаться от постулата непосредственности и выйти за границы сознательной психики, сжавшие в своих тисках традиционную психологию.
Однако "бессознательное" как признак, в свое время методологически необходимый для решения "задачи Узнадзе", и вопрос о неосознаваемости или осознаваемости установок, взятый в онтологическом плане, - совсем не одно и то же. Тезис о принципиальной "бессознательности" установки, перенесенный в онтологическую плоскость рассмотрения, противоречит представлениям Д. Н. Узнадзе об установке, сформированной в плане объективации и являющейся продуктом сознательной деятельности человека. Кроме того, тезис о "бессознательности" и, соответственно, "первичности" установки, взятый на вооружение в онтологическом плане, приводит к неразрешимым парадоксам в отношениях между установкой и восприятием (А. Г. Асмо-лов, 1975) и становится роковым, т. к. его неизбежным следствием является отрыв установки от деятельности, в которой установка и обретает свое конкретное содержание.
Этот тезис приводит также к тому, что автор интереснейшей монографии об установке А. Е. Шерозия оказывается вынужденным постулировать положение о принципиальной невозможности прямого экспериментального изучения первичной установки. Постулирование подобного положения, по сути, означает, что за первичной установкой не стоит какого бы то ни было конкретно-психологического явления. С этим трудно согласиться, т. к. онтологический статус первичной установки был указан Д. Н. Узнадзе весьма однозначно. Рассматривая идею К. Левина о "побудительном характере определенного круга предметов", Д. Н. Узнадзе писал: "Левин в этом случае дает фактическое наблюдение, которое соответствует предположению о возникновении установки в определенном направлении (разрядка наша. - А. А.) лишь у субъекта, имеющего определенную потребность, и при наличии ситуации, необходимой для ее удовлетворения" [18, 168]. Экспериментальному исследованию этого явления посвящены многочисленные работы К. Левина и его последователей, последний цикл исследований Ш. Н. Чхартишвили, а также впечатляющие эксперименты этологов, изучающих потребность "до" и "после" ее первой встречи с предметом потребности.
Анализ онтологического статуса первичной установки убеждает в том, что для самого Д. Н. Узнадзе является глубоко чуждым противопоставление установки и деятельности. В концепции Д. Н. Узнадзе с момента ее появления имплицитно содержалось различение потребности как обязательной предпосылки деятельности и потребности как того, что направляет и регулирует деятельность. Д. Н. Узнадзе доказывал, что о психологическом содержании потребности может идти речь лишь в том случае, когда она "встречается" с предметом, "нужным" для субъекта. Особое (целостное) состояние субъекта, возникшее после встречи потребности с ее предметом, он обозначил термином "установка". Таким образом, в концептуальном аппарате теории установки Д. Н. Узнадзе представляется возможным различать по своему отношению к деятельности две формы потребности: а) потребность до "встречи" с предметом - условие и предпосылка возникновения деятельности; б) потребность после "встречи" с предметом - установка, направляющая и регулирующая деятельность. Последняя и понимается, по-видимому, Д. Н. Узнадзе как конкретно-психологическое явление, стоящее за "первичной установкой". Нам кажется, что близкой точки зрения на вопрос об онтологическом статусе первичной установки придерживается один из ведущих представителей школы Д. Н. Узнадзе - А. С. Прангишвили (см. А. С. Прангишвили, 1975).
Для того, чтобы показать, что за "первичностью" установки стоит конкретно-психологическое явление, доступное экспериментальному анализу, а также неадекватность тезиса о "первичности" (в смысле противопоставленности деятельности) и, соответственно, принципиальной бессознательности унитарной установки, нам пришлось обратиться к рассмотрению одного из аспектов проблемы отношений установки и сознания в деятельности. Случайно ли это? Нет. С нашей точки зрения проблема взаимоотношений установки и сознания не может решаться с позиций "деятельностно-установочного" параллелизма и находится в подчиненном отношении к более общей проблеме - к проблеме исследования места установки в структуре деятельности. Иными словами, осознаваемость и неосознаваемость установки зависят в значительной степени от того, какое место занимает установка в структуре деятельности человека.
Поэтому первоочередной задачей, на необходимость разрешения которой давно указывал Ф. В. Бассин, мы считаем задачу анализа места установки в структуре деятельности. В качестве одного из возможных вариантов решения этой задачи нами предложена гипотеза о б иерархической структуре установки как механизма регуляции деятельности (Гипотеза об иерархической структуре установки как механизма регуляции деятельности разрабатывается нами под руководством А. Н. Леонтьеза). При решении этой задачи в первую очередь встал вопрос поиска критериев для выделения различных уровней установки в структуре деятельности. Направление поиска таких критериев было продиктовано изучением этого вопроса в исследованиях Д. Н. Узнадзе.
Что послужило для автора теории установки основанием для выделения определенной формы установки в процессе поведения? Ключ к ответу на этот вопрос - положение Д. Н. Узнадзе об основополагающем значении содержательного или объективного фактора для понимания природы установки. Д. Н. Узнадзе, проведя глубокий анализ связи установки с поведением, пишет: "То, какие силы приведет субъект в действие, каково будет это действие, зависит от нужного субъекту предмета (разрядка наша. - А. А.), на который он направляет свои силы: особенности действия, активности, поведения определяются предметом" [19, 332]. Отсюда вытекает, что из числа объективных факторов "ситуации разрешения задачи", обусловливающих установку на осуществление определенного поведения и, соответственно, само поведение, Д. Н. Узнадзе выделяет предмет, "нужный" субъекту.
Далее он, учитывая тот безусловный факт, что протекание поведения определяется не только вызвавшим его предметом, предполагает в целостной, но сложной картине поведения существование относительно независимых частей - отдельных частей, действий, служащих одной цели и занимающих определенное место в целостной картине поведения (Д. Н. Узнадзе, 1966). Представление Д. Н. Узнадзе о существовании в потоке поведения отдельных частей приводит его к соотнесению этих "частей" с установкой. Но такое соотнесение производится Д. Н. Узнадзе только по отношению к одной самой важной детерминанте поведения - по отношению к предмету, "нужному" для субъекта. Что же касается "частей" в целостной структуре поведения, то замечание Д. Н. Узнадзе об их существовании, а, следовательно, и о необходимости соотнесения этих "частей" с установками на объективные условия ситуации, детерминирующие эти "части", пока не получило своего развития. Между тем, положение Д. Н. Узнадзе об основополагающем значении содержательного фактора для понимания природы установки буквально требует соотнесения установок с различными объективными детерминантами, обусловливающими структуру поведения. Это побуждает нас, следуя логике движения мысли Д. Н. Узнадзе при изучении установки - движения от объективного содержательного фактора к пониманию природы установки и специфики ее различных форм, - выбрать в качестве основного критерия для выделения разных уровней установки место объективного содержательного фактора, вызывающего установку при наличии потребности, в структуре деятельности.
В советской психологии наиболее полно представления о строении деятельности, об ее сложной иерархической структуре разработаны в теории деятельности, развиваемой А. Н. Леонтьевым. Конкретные виды деятельности выделяются в теории А. Н. Леонтьева по критерию вызывающих их предметов потребности или, используя термин А. Н. Леонтьева, мотивов деятельности. В деятельности вычленяются относительно самостоятельные, но неотторжимые от ее живого потока "единицы" - действия и операции. Под "действиями" понимаются процессы, направленные на достижение осознаваемого предвидимого результата, т. е. цели. В действиях вычленяются операции - способы осуществления действия, которые соотносимы с условиями выполнения действия. И, наконец, четвертым необходимым моментом психологического строения деятельности являются "исполнительные" психофизиологические механизмы - реализаторы действий и операций. Если бросить взгляд на строение деятельности немного со стороны, то в ней просматриваются два аспекта: мотивационный и операционально-технический. При исследовании мотивационного аспекта открываются причины, обусловливающие общую направленность и динамику деятельности в целом, а при исследовании операционально-технического аспекта - конкретные пути и способы ее выполнения.
Системный анализ деятельности необходимо приводит к изучению психического отражения действительности, порождаемого в процессе деятельности и регулирующего этот процесс. В сложном движении от деятельности к сознанию можно выделить, ориентируясь на мотивационный и операционально-технический аспекты деятельности, две системы отношений, в которые вовлекаются условия деятельности. Первая система отношений - это отношения социально-предметных условий деятельности друг к другу. В этой системе обнаруживается объективное значение этих условий для протекания деятельности. Содержание значений - обобщенного отражения действительности - может быть зафиксировано в сфере понятий, знаний, обобщенных образов действия, предметных и социальных норм, ценностей и т. д. "Значение" - это одна из "единиц" сознания. Другая "единица" сознания - личностный смысл. Эта единица раскрывается при изучении второй системы отношений - отношений субъекта к предметно-социальным условиям деятельности. Порождаясь этой системой отношений, личностный смысл выражает в индивидуальном сознании содержание реальных отношений человека к миру и определяет пристрастность сознания.
После этого очень краткого описания психологического строения деятельности человека и характеристики основных единиц сознания, приобретает силу выбранный нами критерий - место объективного содержательного фактора, вызывающего установку, в структуре деятельности.
При использовании этого критерия для выделения различных форм установки последняя предстает перед нами как иерархическая уровневая структура. Соответственно объективным детерминантам в ситуации деятельности - мотиву (предмету потребности), цели (осознаваемому предвидимому результату) и условиям осуществления действия, а также тому содержанию, которое открывается при изучении деятельности в плане сознания, нами выделяются три уровня установочной регуляции деятельности человека: уровни смысловой, целевой и операциональной установок.
Ведущим уровнем установочной регуляции деятельности является смысловая установка. Она актуализируется мотивом и выступает в форме вызванного мотивом отношения субъекта к цели действия. В плане сознания содержание этого отношения представлено личностным смыслом. Смысловая установка и есть не что иное, как форма выражения личностного смысла в виде готовности к совершению определенной деятельности.
Пути установки и смысла не раз пересекались в истории психологии. Еще А. Бинэ, раскрывая содержание смысла, понимал под ним "зачаточное действие", "эскиз будущего действия". Близость идеи об установке Д. Н. Узнадзе и идеи А. Н. Леонтьева о "личностном смысле" неоднократно отмечалась в отечественной литературе в исследованиях А. С. Прангишвили (1975), Ф. В. Бассина (1975), А. В. Запорожца [19, 60]. Уже отсюда видно, что наши представления о личностном смысле (отражении в сознании отношения мотива к цели) и первичной установке (форме выражения этого отраженного в сознании отношения в регуляции деятельности) вырастают не на пустом месте. Но, конечно, самым важным аргументом, доказывающим необходимость выделения уровня смысловой установки, являются те экспериментальные факты, которые демонстрируют вклад смысловой установки в регуляцию деятельности. Анализ исследования А. Н. Леонтьева и А. В. Запорожца (1945), посвященного восстановлению функции руки после ранения, и затронутых в этом исследовании вопросов о влиянии "личностной установки" на деятельность позволил выделить следующие характеристики и функции "смысловой установки".
Во-первых, смысловая установка определяет общую направленность и динамику протекания деятельности. Эта функция может непосредственно проявиться в общей смысловой окраске различных действий, входящих в состав деятельности. Во-вторых, смысловые установки могут быть как осознаваемы, так и неосознаваемы. О неосознаваемости смысловых установок красноречиво свидетельствует тот факт, что некоторые больные даже не в силах вспомнить то, какой рукой они выполняли задание при оценке веса объектов. Осознаваясь, содержание смысловой установки открывается субъекту в форме "значения для меня" того или иного события. При исследовании функции смысловой установки в регуляции деятельности недостаточно ограничиться указанием на то, что смысловые установки осознаются. Более значимым для понимания природы смысловых установок становится вопрос, достаточно ли "означения" содержания смысловой установки для ее изменения, сдвига. Может ли произойти изменение смысловой установки под непосредственным влиянием вербальных воздействий? Отвечая на эти вопросы, мы должны указать третью важную особенность смысловых установок. Она заключается в том, что сдвиг смысловых установок всегда обусловлен изменением тех реальных жизненных отношений личности к действительности, которые они выражают в деятельности, изменением мотива деятельности.
Эта особенность смысловых установок позволяет резко отделить их от понятия "отношение" (В. Н. Мясищев) и от фиксированных социальных установок, справедливо отождествляемых В. А. Ядовым с "отношением" в концепции В. Н. Мясищева. Сдвиг фиксированных социальных установок - субъективных образований - может произойти непосредственно под влиянием новой вербальной информации об объекте этих установок. Смысловая же установка - это, скорее, "субъектное", чем "субъективное" образование. Для ее сдвига такого условия как осознание привлекательности (или непривлекательности) объекта установки явно недостаточно. В этом убеждают примеры сдвига смысловых установок, приводимые А. Н. Леонтьевым и А. В. Запорожцем (1945). Эти примеры доказывают, что только изменение мотива деятельности, т. е. только включение личности в новую деятельность приводит к сдвигу смысловой установки. Еще раз подчеркнем, что содержание смысловой установки может открыться сознанию в форме "значения для меня", но этого недостаточно для сдвига смысловой установки.
Вообразите на мгновение, что вы, руководствуясь самыми благими намерениями, пришли к Акакию Акакиевичу и объясняете ему, что не годится, мол, видеть смысл жизни в переписывании каллиграфическим почерком холодных административных бумаг. Маленький чиновник из гоголевской "Шинели" почти наверняка побоится не согласиться с вами и покорно кивнет головой, а, может, подивится вашей правоте. Однако от одного лишь осознания не произойдет сдвига смысловой установки. Будут меняться "отношения", в смысле В. Н. Мясищева, будут шевелиться и сигналить о неблагополучии переживания на поверхности системы сознания, а перемены смысловой установки не произойдет, пока не изменится через деятельность содержание тех реальных жизненных отношений, которые выражает смысловая установка. Таким представляется в первом приближении перспектива решения вопроса о влиянии осознания на сдвиг смысловой установки.
Четвертая особенность смысловой установки состоит в том, что она обладает фильтрующей функцией по отношению к установкам низлежащих уровней: смысловая установка блокирует проявление не соответствующих ей операциональных установок и извлекает из прошлого опыта релевантные ей установки и стереотипы поведения. Так, в исследовании А. Н. Леонтьева и А. В. Запорожца (1945) выработанные операциональные фиксированные установки не актуализировались, если они вступали в конфликт со смысловой установкой. Из перечисленных особенностей смысловой установки основная - определение общей направленности и динамики деятельности. Эта функция смысловой установки прежде всего проявляется в выборе тех или иных целей, соответствующих мотиву деятельности. В том случае, если осуществляется процесс целеобразования, он приводит к возникновению целевой установки.
Под целевой установкой понимается готовность к достижению осознаваемого предвидимого результата, определяющая направленность данного конкретного действия. Многочисленные исследования позволяют сделать вывод о том, что целевая установка выполняет по отношению к действию избирательно-регулирующую функцию (О. Кюльпе, 1904; Г. Ах, 1905; К. Левин, 1926; Д. Брунер, 1957; Р. Габер, 1966; Д. Бродбент, 1970; Д. Каннеман, 1973 и т. д.) (Анализ этих исследований проведен нами в ряде работ [1, 2, 3]).
Трудности выделения целевой установки в качестве самостоятельного момента осуществления действия связаны с тем, что в условиях нормального функционирования действия она практически спрятана в нем, слита с целью и никак феноменологически не проявляет себя. Ситуация, однако, разительно меняется, если смена целевых установок не поспевает за резким изменением действия. Тогда целевые установки обнаруживают себя, подобно тому, как мгновенно обнаруживается инерция движения быстро бегущего человека при резкой остановке. Выпадая из общей системы активного целенаправленного действия, целевая установка начинает выступать в своем собственном движении, которое носит в ряде случаев извращенный характер, проявляясь, например, в системных персеверациях (см. А. Р. Лурия, 1945; 1966).
В других случаях, не принимая патологической окраски, целевые установки выступают как сила, ушедшая из-под сознательного контроля субъекта, и проявляются в тенденциях к завершению прерванного действия (феномен Зейгарник). Эти факты доказывают существование уровня целевой установки. Целевая установка в системе уровней установочной регуляции деятельности играет особую роль - роль интегратора установок смыслового и операционального уровней. Такой вывод базируется на трех капитальных положениях, развитых в советской психологии: положении А. Н. Леонтьева о действии как об основной единице деятельности; положении Н. А. Бернштейна о том, что осознаваемая афферентация всегда занимает ведущий уровень в управлении движениями; положении А. С. Прангишвили об установке как "общем конечном пути", вбирающем в себя системы перманентных диспозиций и определяющем результирующую ориентацию выявляющейся деятельности. Учитывая эти три положения, можно предположить, что от целевой установки, возникающей при наличии осознаваемого предвидимого результата действия, зависит то, какие именно установки других уровней будут актуализированы у субьекта в данной конкретной ситуации. Целевая установка, согласно этому предположению, всегда является актуальной установкой, и в ней сфокусированы установки других уровней. Реализуясь в действии, целевые установки не исчезают бесследно, а продолжают существовать как готовность к повторной актуализации, пробуждающаяся при повторении тех условий, в которых они возникли.
В школе Д. Н. Узнадзе обычно то, что мы понимаем под смысловыми и целевыми установками, фигурирует под термином "установка на будущее". Описывая изменения "установки на будущее" при переходе в хроническое состояние, представители школы Д. Н. Узнадзе совершенно обоснованно утверждают, что эти установки утрачивают свою побудительную и направлящую функцию. Каким образом целевая установка утрачивает регулирующую функцию? На наш взгляд, ответ на этот вопрос следует искать в тех изменениях, которые претерпевает действие в процессе своего формирования, т. к. судьба целевой установки неразрывно связана с судьбой действия. В процессе формирования действия его цель занимает в строении другого, более сложного действия место условия его выполнения. При этом цель и, соответственно, целевая установка теряют направляющую функцию, а действие превращается в операцию. Понизившись в деятельностном ранге, действие и его цель уже прямо не презентируются в сознании. Таков один из путей возникновения операций. Он объясняет утрату целевой установкой ее избирательно-регулирующей функции и приводит нас к "фоновому" уровню установочной регуляции - уровню операциональных установок.
Под операциональной установкой понимается готовность субъекта к осуществлению определенного способа действия, которая возникает в ситуации разрешения задачи на основе "превосхищения", опирающегося на прошлый опыт поведения в подобных ситуациях, и учета условий наличной ситуации. Конкретное выражение способа осуществления действия зависит от содержания предвосхищающего условия. Говоря о содержании условия, мы имеем в виду представление А. Н. Леонтьева о том, что человек находит в обществе не просто внешние условия, а сами эти условия несут в себе средства, способы действия, предметные и социальные нормы. Условия деятельности обладают этим присущим только миру человеческих предметов свойством, т. к. в них объективированы "значения" (В зарубежной психологии этот факт нашел свое отражение в идее К. Дункера о "функциональной фиксированности. Если сбросить с построений К- Дункера о психологическом статусе прошлого опыта феноменологические облачения, то за ними как раз и открывается положение о том, что предметный мир "втягивается", по выражению А. Н. Леонтьева, в человеческую деятельность, которая кристаллизируется в "значениях"). Именно в значениях содержатся те "готовые формулы", о которых писал Д. Н. Узнадзе (Д. Н. Узнадзе, 1961) и которые передаются из поколения в поколение, не позволяя распасться связи времен.
Эти "значения", будучи представлены в образе предвосхищаемого условия, определяют конкретное выражение способа осуществления действия. В случае совпадения образа предвосхищаемого условия с фактически наступившим условием ситуации разрешения задачи операциональная установка приводит к осуществлению адекватной операции. Так выглядит в самых общих чертах содержание и механизм операциональной установки.
Проведенный нами анализ ситуации выработки установки посредством метода "фиксации установки" Д. Н. Узнадзе показывает, что фиксированные установки, плодотворно исследуемые в течение многих лет в школе Д. Н. Узнадзе, относятся по их месту в деятельности к операциональным установкам. Вслед за А. С. Прангишвили мы привлекаем для объяснения действия операциональных фиксированных установок представления о вероятностном прогнозировании (И. М. Фейгенберг). Но существующие в настоящее время представления о вероятностном прогнозировании не могут полностью объяснить действие операциональной установки, т. к. в них не учитывается предметное содержание предвосхищаемого условия. Между тем, как показывает анализ экспериментальных фактов и ситуаций повседневной жизни, именно предметный содержательный момент играет главную роль при решении вопроса об осознаваемости операциональной установки. Так, социальные операциональные установки осознаются при их нарушении (князь Мышкин осознает свод моральных правил только после того, как он их нарушает, а до этого момента он бессознательно руководствуется в своем поведении этими операциональными установками) и поднимаются до уровня целевых, а в иных случаях и до уровня смысловых установок. В отличие от социальных операциональных установок операциональные фиксированные установки, обусловливающие различные иллюзии, как правило, существуют в неосознаваемой форме.
Предложенная гипотеза об иерархической уровневой структуре установки как механизма регуляции деятельности, вырастает на фундаменте двух положений - положения Д. Н. Узнадзе об основополагающей роли объективного содержательного фактора установки и положения А. Н. Леонтьева об иерархическом строении деятельности. Она позволяет, как мы пытались показать выше, пролить свет на проблему осознаваемости и неосознаваемости различных уровней установочной регуляции деятельности. С ее помощью удается объединить накопленные в истории советской и зарубежной психологии факты проявления установки в одну непротиворечивую систему и избавиться от терминологической путаницы, мешающей исследованию проблемы установки (см. об этом А. Г. Асмолов, М. А. Ковальчук, М. А. Яглом, 1975; А. Г. Асмолов, 1975; 1976). Однако, эта гипотеза - пока лишь самый первый шаг на пути изучения вопроса о месте установки в структуре деятельности.

9. On the Hierarchical Structure of Set as a Mechanism of Intentional Activity Regulation. A. G. AsmolovMoscow State University, Department of Psychology
Summary
The author analyses the possibility of including D. X. Uznadze's concept of "set" into the framework of the theory of intentional activity (A. N. Leontyev). The hypothesis of the hierarchical structure of set as a mechanism of intentional activity regulation is suggested. The hierarchical structure of set includes three levels of set regulation of intentional activity: levels of personally-meaningful set, goal set, and operational set. It is shown that the influence of consciousness (unconsciousness) on the performance of intentional activity depends upon the place of set in the structure of intentional activity. The author emphasizes the fact that the content of personally-meaningful set can be represented in consciousness in the form of "personality sensev. But realization of personally-meaningful set does not lead to its change. From the author's point of view involvement of the subject in some new intentional activity is the main condition for the change of personally-meaningful set. The suggested hypothesis allows to combine into one psychological system different facts which previously had to be treated by separate theories.

Литература1. Асмолов А. Г., Деятельность и установка. Сообщение I. Фундаментальная идея Д. Н. Узнадзе. Сообщение II. Некоторые парадоксы проблемы первичной установки. В сб.: Новые исследования в психологии, 2, 1975.
2. Асмолов А. Г., Проблема установки в необихевиоризме: прошлое и настоящее. В сб.: Вероятностное прогнозирование в деятельности человека, М., 1977.
3. Асмолов А. Г., Ковальчук М. А., Яглом М. А., Об иерархической структуре установки. В сб.: Новое в психологии, вып. I., M., 1975.
4. Бассин Ф. В., Проблема "бессознательного", М., 1968.
5. Бассин Ф. В., К проблеме осознаваемости психологических установок. В сб.: Психологические исследования, Тбилиси, 1973.
6. Бассин Ф. В., РОЖНОВ В. Е., О современном подходе к проблеме неосознаваемой психической деятельности (бессознательного). Вопросы философии, 10, 1975.
7. Бернштейн Н. А., О построении движений, М., 1947.
8. Дункер К., Психология продуктивного (творческого) мышления. В сб.: Психология мышления, М., 1965.
9. Запорожец А. В., Развитие произвольных движений, М., 1960.
10. Леонтьев А. Н., Деятельность. Сознание. Личность, М., 1975.
11. Леонтьев А. Н., Запорожец А. В., Восстановление движений, М., 1945.
12. Лурия А. Р., Нарушения установки и действия при мозговых поражениях. Психология, сборник, посвященный 35-летию деятельности Д. Н. Узнадзе, Тбилиси, 1945.
13. Лурия А. Р., О двух видах двигательных персевераций при поражениях лобных долей мозга. В сб.: Лобные доли и регуляция психических процессов, МГУ, 1966.
14. Надирашвили Ш. А., Понятие установки в общей и социальной психологии, Тбилиси, 1974.
15. Натадзе Р. Г., Экспериментальные основы теории установки Д. Н. Узнадзе. В сб: Психологическая наука в СССР, т. II, М., 1960.
16. Прангишвили А. С., Психологические очерки, Тбилиси, 1975.
17. Узнадзе Д. Н., Основные положения теории установки. В кн.: Экспериментальные основы психологии установки, Тбилиси, 1961.
18. Узнадзе Д. Н., Психологические исследования, М., 1966.
19. Чхартишвили Ш. Н., Некоторые спорные проблемы психологии установки, Тбилиси, 1971.
20. Шерозия А. Е., К проблеме сознания и бессознательного психического. Опыт исследования на основе данных психологии установки, том I, Тбилиси, 1969.
21. Шерозия А. Е., К проблеме сознания и бессознательного психического. Опыт интерпретации и изложения общей теории, том II, Тбилиси, 1973.
22. Асн, N.. Ober die Willenstatigkeit und das Denken, Gottingen, 1905.
23. Broadbent, D. E., Stimulus set and response set: two kinds of selective attention. In: Attention: Contemporary Theory and Analysis, N. Y., 1970.
24. Bruner, J. S., On perceptual readiness. Psychol. Rev., 1957, 64, 2.f
25. Haber, R. N.. The nature of the effect of set on perception. Psychol. Rev., 1966, 73.
26. Kanneman, D., Attention and Effort, New Jersey, 1973.
27. Kulpe, O., Versuche uber Abstraktion, Berlin, I. Kongr. exper. Psychol., 1904.
28. Lewin, K., Vorsatz, Wille und Bedurfnis, Berlin, 1926.

 

Продолжение См. Том 1 Ч2