Авагян В. 2012-2014

31.03.2014 ​О’КЕЙнсианство

 

 В последние годы если кто и развивался – то развивались по Кейнсу. Другие не развивались. Кейнсианство активно развивалось. Обновлённая теория решила два вопроса, на которые классическая школа кейнсианства не отвечала. Необходимо было создать теорию экономического роста и циклического развития. Основная модель Дж. М. Кейнса была статической; он рассматривал экономику в краткосрочном периоде, параметры производства в этом периоде не менялись. Такая теория решала задачи 30-х кризисных годов XX в., тогда задачи долгосрочного роста не стояли на первом месте. После второй мировой войны ситуация изменилась: экономика была подстёгнута военными расходами и показывала невиданные темпы развития; нужно было иметь долгосрочный рост в связи с соревнованием с социалистическими странами. Кейнсианскую теорию экономического роста разрабатывает Рой Харрод, неокейнсианская теория цикла вырабатывается Элвином Хансеном.

Завершая свою краткую критику монетаризма (начало здесь: http://economicsandwe.com/doc/3574/  и здесь:http://economicsandwe.com/doc/3581/ ) хочу сказать, что монетаризм – не просто праздная игра больного ума. У монетаризма была и есть сверхзадача. По отношению к геополитическим противникам он используется, как средство разрушения. Эффективность же средства в том, что он притягателен для паразитарных «элит» общества. Ведь единственное реальное экономическое достижение монетаризма – его гипер-удовлетворение монетарных элит. Весь монетаризм заточен под то, чтобы элитарий, близкий к деньгопечатанию, получал любые блага без простоев, талонов, карточек, очередей и прочих потребительских неудобств, в любых количествах (без нормирования пайков) и в любое время.

Отсюда та острая ненависть монетаристов к талонной (карточной) системе торговли, к очередям в магазинах и товарному дефициту. Мелкая бытовая неприятность раздувается монетаристами во вселенскую скорбь: для них массовый голод или массовая бездомность не так страшны, как «хвост», протянувшийся в мясной отдел за колбасой. То, что покупатели при этом берут по нескольку палок колбасы каждый – их не утешает.

Маниакальная идея монетаристов – ликвидировать магазинные очереди и товарный дефицит, никаких проблем серьёзнее этих они не знают. При этом, конечно, они делают «фи», когда объясняешь им, что очереди в магазины и прочие неудобства советской торговли – показывают ПОТРЕБИТЕЛЬСКИЙ ДЕМОКРАТИЗМ системы, демократию (равенство и равноправие) в области потребления материальных благ.

Монетаризм стремится, по словам советского сатирика, «отсечь всех дверью», сделать так, чтобы получать лично своим носителям всё, везде и всегда. При этом он абсолютно глух к вопросу – «а что будет с остальными, которые не входят в деньгопечатную элиту?». Это монетаристов совершенно не волнует, что подчеркивает их эгоизм.

Поэтому крайними следствиями торжества монетаризма (что мы почти уже и испытали на себе в 90-е годы) становится возрождение сословности и рабовладение. Деньгопечатная элита и все, кто к ней близок, всё больше погрязают в кричащей роскоши, превращаясь в отдельный «биологический вид», общие показатели производства сокращаются и деградируют, массы нищают, превращаются в итоге в «говорящие орудия» элит. Так было всегда – потому что элиты, ставящие перед экономикой задачу удовлетворить только их, сворачивают широкое потребление. В наши дни к этой старой причине добавилась аргументация Римского клуба, экофашизм: мол, нечего быдло досыто кормить, сами пожрем, а на этих тратится – природные ресурсы истощать…

Элите попросту удобно жить в мире, в котором ей доступны все блага, причем эксклюзивно, без стояния в очередях с представителями простого народа, желающего (а, главное, имеющего возможность) «тоже купить». Экологическая чистота такого мира – лишь второй аргумент. И вообще, монетаристы думают сократить 3-4 млрд человек для начала, ибо «меньше народу – больше кислороду»… Они рассуждают об идеале так: «Останемся мы, любимые, и необходимый штат обслуги. Остальным-то жить зачем, ума не приложу!»

Свойство монетаризма ублажать паразитарные элиты помогает впихнуть его в головы элит геополитического противника, как это сделали США с элитой СССР.

На этом, собственно, разговор о монетаризме исчерпан. С точки зрения цивилизации, прогресса, культуры он бесплоден, как мул. Увеличивая потребление личности за счет сокращения числа потребителей, он не в состоянии создать ничего нового, и только паразитирует на старом.

+

По сравнению с этим ассиро-вавилонским ушлепком, архаичным, как каменные орудия труда, КЕЙНСИАНСТВО выглядит бодро и свежо. Продукт смекалистой, деятельной, изобретательной белой Америки, той старой Америки, которая из унылого «сегодня» кажется страной будущего, а не прошлого. Безусловно, старые США (при всем их коварстве и жестокости) были нацией ПРОЕКТНОЙ, созидательной, активной. Именно эту созидательную активность старой белой христиано-протестантской Америки отразил гений Кейнса.

Монетаризм – религия ростовщиков, торгашей и мошенников. Кейнсианство – идеология инженеров и технократов-гедонистов.

Кейнс понимал, что рыночное равновесие остановит движение (развитие). Это заложено в своем слове «равновесие»: если чаши весов уравновесились, то все их колебания прекратились, они застыли. Но Кейнс понимал и другое: то, что архаичной рыночной экономике несвойственно даже и равновесие, обеспечивающее полную занятость хотя бы со старым инвентарем.

Сам Кейнс, возможно, с лукавством (он же не мог быть антирыночником) – выдвигал смехотворную причину этого: мол, причина деградации чистого рынка — склонность людей сберегать часть доходов, что приводит к тому, что совокупный спрос меньше совокупного предложения. А преодолеть, мол, склонность к сбережению невозможно…

Это остроумное, и спорное – но в любом случае частное возражение. Основная причина деградации рынка – любая система, не управляемая из единого центра, накапливает энтропию, т.е. стремится к наиболее простому (примитивному) из возможных вариантов состоянию.

Представьте, что в стране нет единой власти. Есть две или более властей. Это состояние гражданской войны – а какое развитие может быть в гражданской войне? Вначале единство, потом развитие! Экономика не может выпрыгнуть из общего для всего естествознания закона о накоплении энтропии в стохастических системах, хаос не порождает порядка (что бы там не врали синергетики).

Дело, конечно, не в том, что люди копят, а не тратят деньги (хотя и в этом тоже). Главным образом, дело в том, что частные интересы всегда противоречат общему благу, и не подавляя частных интересов, нельзя прийти к общему благу. Только через всеобщую несвободу можно прийти к демократическому равноправию.

+

Поясню. Что такое свобода? Я, допустим, хочу тишины. А сосед по дачному участку хочет врубить музыку на всю мощь. В этой простейшей ситуации видно, что наши с соседом свободы противоположны. Моя свобода – запретить ему музицировать, а его свобода – запретить мне запрещать. Демократическое равноправие в данной ситуации – когда музыка будет играть тихонечко. В итоге нам с соседом поровну нехорошо и поровну несвободно – и тишины нет, и музыка не грохочет. Это и есть демократическое равноправие, в котором свобода одного ограничена свободой другого. Иначе говоря, все несвободны – но несвободны в равной степени. Потому и называется – демократия, т.е. «власть народа». Народ в определении выступает некоей личностью, которая дала оплеуху и мне, и соседу, обоим запретив самовольничать. Коллективно-собирательный образ «народа» в теориях демократии – это образ идеально-справедливого деспота, который всех отдельно взятых своих представителей поровну награждает и всех поровну наказывает. Ни о какой «свободе личности» в данном случае речь идти не может, ибо анархия всегда заканчивается диктатурой самого сильного из игроков...

+

Гениальность Кейнса, ставшая причиной победы ЕГО Запада над СССР (ибо унылые рабовладельцы монетаризма не одолели бы даже «народной Албании») – найденный им путь соединения личного интереса и общего блага без конфликта между ними. Кейнс сложил два негатива.

1.Торжество личности рабовладельца над рабами, приоритет его интересов над их интересами стали причиной советской революции.

2.Торжество общественного блага над личным интересом в Совдепе обесцветило жизнь личности, лишило её азарта доминирования, а рывок личности над массами – сделало невозможным.

Проще говоря – при капитализме личные интересы энергичных пассионариев сожрали общественный интерес масс, а при социализме – наоборот.

Кейнс решил (опираясь на поддержку великого Рузвельта) снять сразу два негатива. Он придумал придать государственному планированию рыночные инструменты мотивации. Он решил бороться не с богатством, как институтом общества, а с асоциальным эгоизмом богачей, перекрыв им асоциальные средства обогащения, но в изобилии открыв общественно-полезные средства обогащаться.

Собственно говоря, ХХ век сделали два мыслителя: Сталин и Кейнс. Ни Ленин, ни западные экономисты до Кейнса ничего не могли сделать с практикой «голодоморов», а возможно – и не хотели ничего с ней делать. 

Ещё в 30-е годы ХХ века люди умирали в буквальном смысле от голода (физиологического истощения) как в Нью-Йорке, так и в СССР. Любой неурожай вел к голодомору, независимо от политических властей. Голод 1932 года тысячами косил жителей Нью-Йорка (они, как в блокадном Ленинграде, падали от истощения прямо на городских улицах). Неурожайный голодомор прошел по советской Украине, но был аналогичным и в несоветских аграрных областях Польши и Чехословакии. Голодомор был климатическим, к рынку или административно-командной системе он никакого отношения не имел.

Мир без голода создавали в СССР Сталин, а на Западе – кейнсианцы. Сталин с помощью плановой системы сделал жизнеобеспечение принудительной обязанностью всех тех, кто обеспечивает себе выживание. Хочет человек или не хочет, нравится ему или не нравится – но его обязали помочь ближнему, а ближнего – ему.

У Рузвельта и Кейнса было больше ресурсов, чем у Сталина, у них был более высокий стартовый трамплин. Им досталась не разрушенная, ледовитая, тратящая 60% ресурсов на оборону страна, а страна теплая, не воевавшая на своей территории, надежно защищенная океанами.

Наверное, это главное, почему реформы Кейнса были мягче сталинских. Тем не менее, в них очень много общего: например, систему пенсий по старости Рузвельт прямо-таки сплагиатировал у Сталина, о чем и сам не раз, шутя, признавался в беседах.

На руках у Сталина были руины. На руках у Рузвельта с Кейнсом – достаточно развитая, а главное – непрерывно работавшая двести лет экономика.

Поэтому Сталин, фигурально выражаясь, палкой заставил всех сограждан собрать куски аппарата жизнеобеспечения в единый комплекс. А Кейнс – просто включил этот аппарат, в его случае не разломанный на куски, в энергосеть…

+

Понимая всю ущербность чистого рынка, Кейнс не думал полностью его ликвидировать. Он видел сильные стороны рыночных обменов (заинтересованность сторон каждой сделки). Поэтому у Кейнса государство должно регулировать экономику воздействием на совокупный спрос: увеличение денежной массы, снижение ставок процента (стимуляция инвестиционной деятельности). Недостаток спроса компенсируется у него за счёт общественных работ и бюджетного финансирования.

Кейнс забабахал такое чудо, как КОММЕРЧЕСКУЮ ВЫГОДНОСТЬ ОБЩЕСТВЕННОЙ ПОЛЬЗЫ!

По его схеме развитые страны успешно строили экономику в течение всего последнего времени. Кейнс умер, но кейнсианство развивалось активно. Дело продолжили ученики. В начале 1970-х когда начали проявляться проблемы макроэкономической политики, обострившиеся в связи с нефтяным кризисом 1973 г., кейнсианство было расширено и дополнено.

Дело в том, что Кейнс выстраивал следующую цепочку: падение общего покупательского спроса вызывает сокращение производства товаров и услуг. Сокращение производства ведёт к разорению мелких товаропроизводителей, к увольнениям наёмных работников большими предприятиями, и крупномасштабной безработице. Безработица влечёт снижение доходов населения, то есть покупателей. А это, в свою очередь, форсирует дальнейшее падение покупательского спроса на товары и услуги. Возникает замкнутый круг, удерживающий экономику в состоянии хронической депрессии.

+

Кейнс предлагал следующий выход: если массовый потребитель не способен оживить совокупный спрос в масштабах национальной экономики, это должно сделать государство. Если государство предъявит (и оплатит) предприятиям некий крупный заказ, это приведёт к дополнительному найму рабочей силы со стороны этих фирм. Получая заработную плату, бывшие безработные увеличат свои расходы на потребительские товары, и, соответственно, повысят совокупный экономический спрос. Это, в свою очередь, повлечёт рост совокупного предложения товаров и услуг, и общее оздоровление экономики. При этом начальный государственный заказ, предъявленный предприятиям, может быть грандиозным и в той или иной степени даже малополезным.

Основным инструментом регулирования экономики Кейнсом признавались бюджетная политика (то есть, называя вещи своими именами – государственное планирование!). На бюджетные расхолы возлагались задачи планового обеспечения занятости рабочей силы и производственного оборудования.

Идеи Кейнса получили дальнейшее развитие в работах представителей посткейнсианства как «ортодоксальных» кейнсианцев (Д. Хикса, Э. Хансена, А.Лейонхуфвуда и др.), так и левых кейнсианцев (Дж. Робинсон, П. Сраффы и др.). Глава американских последователей Кейнса Э. Хансен положил кейнсианский коэффициент мультипликатора в основу теории экономического цикла.

Он сделал вывод, что увеличивая расходы в периоды кризисного спада производства и уменьшая их в периоды «перегрева экономики», государство способно сглаживать циклические колебания производства и занятости.

Кейнсианство ввело в научный оборот макроэкономические агрегатные (совокупные) величины (макроэкономические индикаторы), их количественные взаимосвязи. Тем самым оно дало импульс развитию новых разделов экономической науки, в частности эконометрики.

+

Если вы хотите, чтобы Вазген Авагян признал Кейнса гигантом, титаном, колоссом, гением – извольте! Я признаю это, и все же, с высоты позиций современности, я, Вазген Авагян, с Кейнсом не согласен…

Дело тут вот в чем.

Механизм кейнсианства – это механизм безграничного роста потребления. Он не содержит в себе понятие достатка, достаточной нормы потребления. Он этим и привлекателен – ибо лишен пайков, талонов и карточек покупателя. Но этим он и опасен.

В двух словах, кейнсианство включает «направленный азарт» общественного роста. Чтобы стать богаче, человек должен сделать больше общественных благ. Чтобы стать ещё богаче – ещё больше. И людям это интересно, увлекательно. Производители молока – исходя из личного корыстного интереса – зарабатывают на росте потребления молока. Им выгодно, чтобы люди пили больше молока. Им выгодно, чтобы люди купались в молоке. Они хотели бы, чтобы потребитель пристрастился молоком мыть руки.

Это выгодно и производителю (рост умножает личную прибыль) и потребителю (все больше товаров, дешевых и доступных). Но это катастрофически сказывается на ресурсах планеты, которые, в отличии от амбиций потребителя и производителя, отнюдь не безграничны.

Снова вспомним «Римский клуб» и его неожиданную экологическую оппозицию «капиталистическому коммунизму» Западной Европы и США в период «холодной войны» с СССР. Клуб масонский, спору нет, но увы! – режет правду-матку…

Кейнсианство может работать только на рост. «Всё выше, и выше и выше…». Остановится оно не может – тогда взбунтуются и потребители, и производители. По мере того, как западный потребитель превращался в «Роббин-Боббин-Барабека», кейнсианский рост становился всё более натужным, вымученным.

…Вот наклон на вираже – бетон у щёк!

Краше некуда уже, а он ещё… (В.Высоцкий)

И действительно, когда мы смотрели на американца или скандинава 70-х светлой памяти брежневских годков (нынешние уже изрядно с тех пор отощали) – мы говорили голосом Разума: «ну, ребята, ну сколько же можно жрать, надо же и какую-то меру знать…».

Как ни странно звучит – слабой стороной кейнсианства является отсутствие верхнего предела потребления. Личный, эгоистичный и даже хищный интерес производителей толкает потребление вверх, не думая о пределах. И растет этаж за этажом Вавилонская башня потребления – до самого неба…

Человечество обычно воевало с голодом. Мысли о том, что переедание (в широком смысле) – тоже патология – сверхновые. Мысли о том, что эгоистическое хищничество кейнсианских производителей, которые набивают себе карманы за счет улучшения всеобщего потребления – безмозгло, так же, как и хищничество ростовщиков – совсем новые, сегодняшние.

Но вопрос встал: ДОКУДА РАСТИТЬ?

Ибо людей все больше и больше, аппетиты же у них растравлены гонкой «шведских социализмов».

Между прочим, это и выдвинуло в 90-х года ХХ века на первый план ущербный, пещерный, архаичный монетаризм с его потенциалом рабовладения. Истощение ресурсов планеты монетаристы задумали исправить выборочно: СЕБЕ, ЛЮБИМЫМ (в «элитах») – сохранив бездонное и бесконечно растущее потребление, а массам – урезав до минимума все покупки. Нефига, типа, быдлу жировать, тут нам, любимым, не хватает…

Как ни крути, но рабовладение устойчивее кейнсианства. Оно существовало тысячелетиями, к огромному удовольствию патрициев, наплевав на плебеев, и доказало свою жизнеспособность. Общество же постоянно растущего потребления неустойчиво, оно грозит навернутся со страшной силой удара…

Оттого либералы-смельчаки, вроде Ю.Латыниной, уже открыто требуют возвращения порядков средневековья.

+

Мне же, читатель, не хочется в средневековье.

Я вижу выход в старом добром плановом социализме.

Достаток – каждому, при сдерживании обжорства и сохранении демократического равноправия.

Килограмм масла в одни руки по талонам – и не бухтите.

На самом деле килограмм – это очень много.

Всем должно хватить…

 

Вазген АВАГЯН, специально для ЭиМ.; 31 марта 2014

https://economicsandwe.com/1BA030B5B50940EF/