Автор: Е.П. Островская и В.И. Рудный
Индия Категория: Классическая йога
Просмотров: 1984

Глава первая. О сосредоточении  Глава вторая. О способах осуществления [йоги]

Е. П. Островская, В. И. Рудой. Введение
Реконструкция системы
Патанджала-даршана. "Йога-сутры" Патанджали и "Вьяса-бхашья".
Глава первая. О сосредоточении
Глава вторая. О способах осуществления [йоги]
Глава третья. О совершенных способностях
Глава четвертая. Об абсолютном освобождении
Комментарии
Литература
Словарь имен
Summary


ВВЕДЕНИЕ.

 

Настоящая работа посвящена двум основополагающим текстам индийской религиозно-философской системы (даршаны) санкхья-йога, сложившейся в эпоху древности и раннего средневековья: «Йога-сутрам» Патанджали и комментарию к ним Вьясы («Вьяса-бхашья»).

«Йога-сутры» получили известность как самый старый и авторитетный учебник йоги — традиционной системы психофизической регуляции сознания. Именно такая интерпретация целевого назна­чения текста Патанджали и пробудила к нему широкий интерес, выходящий далеко за пределы круга академической индологии.

Сведения о существовании некоего набора традиционных методик позволяющих укрепить здоровье, надолго сохранить физическую красоту и обрести сверхнормальные психические способности — методик, именуемых йогой, проникли в Европу значительно раньше, нежели профессиональные индологи осознали необходи­мость изучения индийской религиозно-философской мысли. Интеpec к йоге развивался отнюдь не в прямой связи с научными культурологическими изысканиями и историко-философскими исследованиями. Сделавшись со временем самостоятельным элементом европейской и американской массовой культуры, йога породила ряд мистифицированных представлений о ее роли в духовной культуре Индии, о ее назначении и возможностях прикладного использования.

Вместе с тем попытки рассматривать «Йога-сутры» в качестве инструктивного пособия, своего рода наставления в том, как «освоить йогу», неизбежно приводят к разочарованию, поскольку текст Патанджали не есть передача технологии. А йога, в свою очередь, как метод работы с сознанием не выступает некой отдельной областью индийской культуры или уникальным достижением какой-либо одной из религиозно-философских школ. В истории формирования индийской мысли она занимала устойчивое и вполне определенное место и принималась как ортодоксальными брахманистскими систе­мами, признававшими абсолютный авторитет вед, так и системами неортодоксальными, что известно прежде всего благодаря письмен­ным источникам буддийских школ и направлений.

В функциональном отношении индийские религиозно-философ­ские системы древности и раннего средневековья характеризуются довольно отчетливым полиморфизмом. Как правило, школьная тра­диция опиралась на совокупность догматических положений (рели­гиозную доктрину), выдвигавших в качестве цели духовное преобра­жение человека (освобождение, просветление). Традиция предпи­сывала и путь обретения этого состояния — последовательную практику психофизических методик регуляции сознания, и эта прак­тика варьировала от школы к школе. И, наконец, каждая школа рас­полагала более или менее обширной литературой логико-дискур­сивного характера (трактаты и комментарии к ним), т. е. такой литературой, которая в теоретически-доказательной форме излага­ла концептуальное осмысление исходных идей и опыта преобразова­ния сознания 1.

В этом смысле санкхья-йога не представляла собой исключения, и было бы неправомерно усматривать в авторе «Йога-сутр» создате­ля практики йоги или ее единственного теоретика. Виднейший историк классической индийской философии С. Дасгупта харак­теризовал Патанджали как теоретика именно санкхьяистского направления в йоге. Он, подчеркивал Дасгупта, «не только собрал различные формы йогических практик и отделил разнообразные идеи, которые были или могли быть связаны с йогой, но и пересадил их на метафизику санкхьи и придал им тот вид, в котором они и до­шли до нас» 2.

Сразу отметим, что, говоря о роли «метафизики санкхьи» в процессе оформления санкхья-йоги, необходимо иметь в виду из­вестные ограничения и не отождествлять систему, закрепленную в «Йога-сутрах» Патанджали и «Вьяса-бхашье», с религиозно-фило­софской школой, нашедшей свое выражение в «Санкхья-кариках» Ишваракришны (V в. н. э.) и известной как классическая санкхья 3. Безусловно, здесь следует говорить о двух ветвях дерева, имевшего один корень — древнюю санкхью, дидактическое изложение которой обнаруживается в некоторых разделах эпоса «Махабхараты» (например, в «Беседах Маркандеи», в «Анугите»). Все же санкхья-йога и классическая санкхья — это две несовпадающие школьные традиции, каждая из которых сформировала свой угол зрения, свой разворот исходных идей.

Перед исследователем, таким образом, возникает весьма суще­ственный вопрос: какие письменные памятники образуют тот логи­чески связный смысловой контекст, на фоне которого можно было бы приступить к проблеме историко-философского истолкования «Йога-сутр» Патанджали? Насколько трактат Вьясы способен вы­полнить данную функцию?

В этой связи необходимо коснуться вопроса о датировке текста Патанджали и некоторых комментариев к нему, прежде всего «Вьяса-бхашьи». Вопрос, что важно подчеркнуть, имеет статус отдель­ной, самостоятельной индологической проблемы, но для настоящей работы является факультативным. Мы затронем его лишь постольку, поскольку того требует наша концепция исследуемых памятни­ков.

Задача датировки текста Патанджали и комментария Вьясы, не­смотря на частоту обращения к ним профессиональных текстоло­гов и историков философии, до сих пор не получила однозначного решения. Так, создание «Йога-сутр» датируется в очень широких пределах — от II в. до н. э. до IV в. н. э. Ранняя датировка мотиви­руется посредством отождествления автора «Йога-сутр» и грамма­тиста Патанджали 4. Такая точка зрения сформирована внутри ин­дийской культурной традиции и не имеет специальной научной аргу­ментации. Дж. Вудс, автор наиболее авторитетного перевода текста и комментария, перевода, на который первоначально опирался в сво­их изысканиях Ф. И. Щербатской, относит сочинение Патанджали к IV в. н. э. Его позиция основана на сравнительных историко-фило-софских исследованиях проблематики санкхья-йоги, той контраргу­ментации, которую разрабатывала эта школа в идейном противо­стоянии буддизму. Однако господствующий взгляд на временную привязку «Йога-сутр» относит их к периоду «не позднее III в. н. э.», что объясняется ссылкой на этот текст в джайнском трактате «Тат-твартха-адхигама-сутра» (Умасвати, III в.).

Комментарий Вьясы обычно принято датировать IV в. Однако эту дату также нужно признать достаточно условной, поскольку фи­лософское содержание «Вьяса-бхашьи» свидетельствует о деталь­ном знакомстве ее автора с буддийским абхидхармистским тракта­том Васубандху «Энциклопедия Абхидхармы» («Абхидхармакоша», V в. н.э.).

Итак, «Йога-сутры» Патанджали и комментарий Вьясы отделены друг от друга временной дистанцией, колеблющейся в пределах от одного до нескольких столетий. Такой разрыв обязывает исследова­теля озаботиться мыслью, верно ли комментатор передает исходный смысл текста Патанджали. Возможно ли на основании разъяснений Вьясы установить, что именно говорил автор сутр?

Как жанр религиозно-философской литературы сутры в строгом смысле выступают конспективным закреплением узловых положе­ний системы в форме афоризмов и не обладают полнотой высказы­вания. Именно таковы сутры Патанджали. Они не могут быть ис­толкованы и поняты без обращения к более пространной версии сис­темы, т. е. к трактату (шастре, по традиционной терминологии). Но школа санкхья-йоги к моменту создания «Вьяса-бхашьи», бе­зусловно, проделала определенную эволюцию, особенно под влияни­ем полемики с буддизмом. И, разумеется, не следует переоценивать утверждаемую комментатором лояльность по отношению к Патан­джали. Полемизируя с буддийскими философами — абхидхарми-стами и виджнянавадинами, — Вьяса стремится интерпретировать смысл сутр так, как если бы Патанджали было наперед известно содержание этой полемики. Логично предположить, что Вьяса ком­ментирует текст Патанджали в соответствии с синхронной ему, Вьясе, традицией.

Такое предположение в той или иной форме выдвигалось боль­шинством исследователей, обращавшихся в разное время и с раз­личными целями к «Йога-сутрам» и «Вьяса-бхашье». Здесь прежде всего нужно назвать П. Дойссена, С. Дасгупту, Ф. И. Щербатского, О. Штраусса, К. С. Джоши, Дж. Прасада, А. Яначека, М. Элиаде, П. Хакера. Все они отмечали, что в рамках научной культурологии весьма желательно установить исходный смысл идей Патанджали, не отождествляя их с теми разъяснениями, которые дает Вьяса. Но одновременно ученые оказывались перед историко-культурным фак­том, суть которого состоит в том, что школа санкхья-йога базирует­ся именно на комплексе двух указанных текстов. И если мы хотим изучать эту традицию как нечто целостное, известное в истории ин­дийской философии как Патанджала-даршана (школа Патанджа­ли), то вопрос об установлении исходного смысла «Йога-сутр» мо­жет быть оставлен.

В данной работе мы исходили из стремления представить Патанджала-даршану в ее традиционном функционировании, желая в первую очередь показать, чем стали идеи Патанджали к моменту создания комментария. Такой подход опосредуется определенной позицией в вопросах терминологии. В тексте сутр — на это необхо­димо указать особо — четкая терминологическая система не про­сматривается. На правах философских понятий и терминов функци­онируют метафоры, буквальный перевод которых неизбежно привел бы к бессмыслице и чудовищному «затемнению» текста. Метафоры выступают в качестве традиционных кодов для обозначения фило­софских концепций. Синхронная Патанджали разработка этих кон­цепций пока неизвестна науке, и метафоры наполняются термино­логическим содержанием только благодаря «Вьяса-бхашье», где и обнаруживается их концептуальная расшифровка. В этой связи представляется уместным вспомнить общеметодологическую идею К. Леви-Стросса: «У терминов никогда не бывает внутренне прису­щего им значения, значение определяется «позицией», историче­ской функцией и культурным контекстом, с одной стороны, а с дру­гой — структурой системы, где они и призваны фигурировать» 5. Именно в таком ракурсе мы рассматривали значения терминов в Патанджала-даршане, полагая, что применительно к синхронному «Йога-сутрам» срезу говорить о жестком терминологическом за­креплении как минимум преждевременно. Система приобретает оформленность только в трактате Вьясы.

Желая проследить исторические судьбы интерпретируемых им идей, мы обращались также к более позднему тексту школы — к «Таттва-вайшаради» Вачаспати Мишры (IX в.), фундаментальному и весьма авторитетному глоссарию к «Вьяса-бхашье».

В целом задача предлагаемой работы скромна и достаточно огра­ниченна — выполнить перевод на русский язык исходного текста Патанджали на основе комментария к нему Вьясы, предпослав это­му переводу поэтапное рассмотрение проблематики в соответствии с рубрикацией, принятой в оригинале.

Хотя в мировой индологии давно уже практикуется выборочный анализ философского содержания умозрений санкхья-йоги, мы соз­нательно воздерживались от подобного анализа и от попытки дать авторский очерк этой системы. Отечественная специальная литера­тура не располагает на сегодняшний день публикациями переводов, представляющими эту школу индийской религиозно-философской мысли в целостном виде. А это значит, что рассмотрение отдельных частных вопросов неизбежно обречено на внеконтекстуальное про­чтение, исключающее довольно широкую гуманитарную аудиторию, заинтересованную в проблеме.

Имея в виду перспективу дальнейшего изучения школы санкхья-йога, мы стремились наметить и систематизировать вопросы, подле­жащие детальной исследовательской разработке, т. е. такие, анализ которых позволил бы раскрыть роль школы в историко-культурном процессе на Южноазиатском субконтиненте.

Отдельную область наших интересов составляет выявление сход­ства и различия санкхья-йоги и буддийской теоретической мысли. Важность этой задачи впервые была осознана Ф. И. Щербатским, основателем отечественной историко-философской школы в буддологии, проявившим внимание к тексту Патанджали и комментарию Вьясы именно в аспекте углубления буддологических исследова­ний 6. Эту работу продолжили Л. де ла Валле-Пуссен 7 и некоторые другие авторы, вплоть до М. Элиаде.

Буддийские параллели проблематике, рассматриваемой в текстах Патанджали и Вьясы, представлены нами в комментарии к переводу, здесь же даются ссылки на соответствующие труды Ф. И. Щербатского и других авторов, касавшихся этого вопроса.

Трактат Вачаспати Мишры привлекался в качестве дополнитель­ного материала, способного углубить понимание. Однако мы стара­лись подчеркнуть историческую дистанцию между «Вьяса-бхашьей» и «Таттва-вайшаради», исключающую прямое отождествление пози­ций их авторов.

Предлагаемая нами работа состоит из четырех разделов: вводный раздел содержит реконструкцию материала Патанджала-даршаны и разъясняет предметную область значений терминов (в некоторых случаях в этой связи оригинал цитируется в альтернативных вариан­тах перевода); второй (основной) — перевод «Йога-сутр» Патан­джали и «Вьяса-бхашьи»; третий — исследовательский коммента­рий, в котором прослеживаются, в частности, отмеченные нами пункты полемики с буддистами — абхидхармистами и виджнянавадинами; заключает работу справочный раздел, куда входят библиография, словарь собственных имен и индекс специальной терминологии школы.

Перевод выполнен с текста санскритского оригинала: Patanjala-darsanam,.or the System of Yoga Philosophy by Maharshi Kapila with the Commentary of Vyasa and the Gloss of Vachaspati Mishra. Ed. and publ. by Pandit Jivananda Vidyasagara. Calcutta, 1895. Использовалось также издание: Patanjalasutrani with the Scholium of Vyasa and the Commentary of Vacaspati. Ed. by R. Sh. Bodas. Bombay, 1982 (Bombay Sanskrit Series, 46).

 

 

  1. 1.Подробнее о структурно-функциональном полиморфизме индийских классиче­ских религиозно-философских систем см. [Островская, Рудой, 1987]. На структурно-функциональный полиморфизм санкхьи впервые обратил внимание Б. Л. Смирнов. См. (Смирнов, 1977, с. 8—9].
  2. 2.[Dasgupta, 1930, с. 51).
  3. 3.В отечественной специальной литературе краткое, но емкое и одновременно скрупулезное описание школьной традиции классической санкхьи дано В. К. Шохи­ным. См. [Шохин, 1988, с. 169—170].
  4. 4.См. [Radhakrishnan, 1931, с. 341].
  5. 5.[Levi-Strauss, 1962, с. 73].
  6. 6.См. [Stcherbatsky, 1923, с. 43—47).
  7. 7.См. [Vallee Poussin, 1937, с. 223—242].



РЕКОНСТРУКЦИЯ СИСТЕМЫ.

 

Обзор содержания памятника дан в соответствии с рубрикацией, принятой в тексте оригинала. Такое рассмотрение позволяет решить две необходимые задачи: выявить логику компоновки материала внутри глав и одновременно представить читателю краткий проспект источника, что само по себе важно в силу неоднородности пробле­матики, затрагиваемой в «Вьяса-бхашье». Поскольку комментатор «Йога-сутр» вводит в свой текст довольно много философских ин­корпорации, связь их с основным смысловым корпусом должна быть прослежена особо.

Трактат Патанджали включает четыре главы: «О сосредоточе­нии» («Самадхипада»), «О способах осуществления [йоги]» («Сад-ханапада»), «О совершенных способностях» («Вибхутипада») и «Об абсолютном освобождении» («Кайвальяпада»). Нужно отме­тить, что мангала (конфессионально-методологическое вступление) не предваряет памятник в целом, а, будучи помещенной в первую главу, открывает именно ее. Из содержания мангалы можно заклю­чить, что брахманская ортодоксия стремилась отождествить творца «Йога-сутр» и древнеиндийского грамматиста Патанджали (IIIII вв. до н. э.), автора «Махабхашьи» — «Великого комментария» к сутрам Панини. Согласно традиционным представлениям, грам­матист Патанджали являлся воплощением мифического змея Ше-ши, который некогда опустился на сложенные для молитвенного приветствия ладони (patanjali) Панини.

Хотя даже у ортодоксальных пандитов существует мнение, что мангала, опирающаяся на эту легенду, является более поздней ин­терполяцией, отождествление авторов «Йога-сутр» и «Махабхашьи» все-таки не вовсе беспочвенно. В частности, в этой связи обращает на себя внимание стилистический прием, которым открываются оба памятника,— atha yoganusasanam (в «Йога-сутрах») и atha sabdanu-sasanam (в «Махабхашье»). Это формальный показатель начала систематического изложения, которое в обоих памятниках опреде­ляется термином anusasana, обозначающим процесс детального разъяснения, вследствие чего предмет получает всестороннее и пол­ное освещение. Условием реализации самого процесса выступает желание передать знание истинной реальности и стремление полу­чить это знание. Именно на основании определения «Йога-сутр» как anusasana и можно осмыслить этот жанр в качестве учебника.

Тип изложения anusasana гносеологически опирается на один из трех источников знания, принятых в санкхье,— на авторитетное словесное свидетельство (два других источника: восприятие и умо­заключение). Цель авторитетного свидетельства — вызвать у слушателей такое состояние сознания, объектом которого выступают слова вкупе с их значениями.

В комментарии к сутре 1 Вьяса устанавливает предметную об­ласть значения термина «йога» и тем самым формулирует предмет anusasana. «Йога» определяется через понятие сосредоточения, ко­торое по своему объему шире определяемого, так как реализуется на всех уровнях сознания, будучи свойством последнего. К сфере собственно йоги относится, однако, сосредоточение, характерное только для «остановленного» и «собранного в точку» сознания. Именно применительно к этому уровню и говорится о йоге сознания, которая «высвечивает объект как он есть в реальности, уничтожает аффекты, ослабляет путы кармы и ставит целью прекращение актуа­лизации сознания».

В этом определении Вьяса связывает йогу как психотехнику с гносеологическим идеалом (видение вещей в их объективной само­тождественности, что достигается непосредственной сопряжен­ностью с доктринальной целью), обретением религиозного осво­бождения, т. е. прекращением актуализации сознания. Важно подчеркнуть, что на этом пути йогическому окультуриванию подвер­гаются такие свойства сознания, как избирательность, рефлексия, способность к духовному подъему (блаженству), самость.

Йога сознания дополняется и йогой бессознательного, поскольку прекращение актуализации сознания влечет за собой бессознатель­ное сосредоточение.

Сутры 2—5 вводят санкхьяистские философские представления, необходимые для наставления в йоге. Это прежде всего идея трехмо­дальности сознания — связи сознания с тремя Гунами: саттвой, раджасом и тамасом. Связью сознания с каждой из трех гун и объясня­ется ценностное наполнение его деятельности. Иначе говоря, созна­ние, поясняется в «Вьяса-бхашье», не само по себе направляется к чувственным объектам, господству или власти, к незнанию и непра­ведности или, наоборот, отрешенности, знанию, праведности и т. п. Хотя сознание по своей сущности едино, в актуальной деятельности оно является смесью гун в той либо иной пропорции.

Здесь же вводится первое представление о Пуруше как чистой энергии сознания, которая не может быть ни поглощена, ни транс­формирована объектами. Нетождественность Пуруши и сознания постигается в акте созерцания, именуемом «Облако дхармы», для которого характерно высшее различение сознания в его саттвическом модусе и энергии сознания. Освободившее себя от этого моду­са, оно входит в состояние, где нет никакого постижения и остают­ся лишь бессознательные формирующие факторы. Это и есть бес­сознательное сосредоточение.

Пуруша называется также Зрителем — в силу того, что он лишь зрит объекты, предстающие на сцене актуального сознания, но не участвует в «представлении» энергетически и в своей собственной форме абсолютно обособлен. В реальности, доступной лишь созна­нию, актуализация которого прекратилась, это именно так, однако постоянно развертывающееся сознание не охватывает данное раз­личение, т. е. не отличает Пурушу от своей деятельности.

В метафоре «Зритель — наблюдаемое» сознание относится це­ликом к сфере наблюдаемого, и Пуруша, господин «представления», безначально владеет всеми содержаниями сознания. Прекращению (nirodha) и подлежит все многообразие деятельности последнего, ибо достижение освобождения в санкхье ассоциируется с обретени­ем абсолютной обособленности (kaivalya) Пуруши от сознания.

С точки зрения религиозной доктрины деятельность сознания рассматривается как загрязненная или незагрязненная. Загрязнен­ная опосредована аффектами и служит полем для накопления бес­сознательных следов кармы (диспозиций-предуготовленностей). Она порождается загрязненными формирующими факторами (санскарами) и порождает, в свою очередь, загрязненные же диспозиции (предуготовленности к однородной в доктрииальном отношении деятельности). Иными словами, такая деятельность всегда в этом смысле гомогенна и равна себе, хотя и может перемежаться деятель­ностью сознания, характеризующейся как незагрязненная.

Последняя противостоит господству трех гун, поскольку имеет своим объектом различающее постижение. Даже в потоке загряз­ненной деятельности она не меняет своей ориентированности и су­ществует как бы в промежутке, не смешиваясь с загрязненной. Такая деятельность развертывается в русле, проложенном незагряз­ненными формирующими факторами и, в свою очередь, служит по­лем для образования незагрязненных санскар — диспозиций буду­щей работы сознания. Иначе говоря, колесо деятельности и санскар вращается непрерывно.

Необходимо отметить, что деятельность сознания — истинное познание, заблуждение, ментальное конструирование, сон и память, оцениваемые по шкале «загрязненное — незагрязненное» в случае когда она опосредована актуальными аффектами, служит полем для закладки потенциальных аффектов. Они формируют диспози­ции будущей деятельности, являясь бессознательными следами прошлой (karmasaya).

Характеризуя пять видов актуальной деятельности сознания, Вьяса смыкает доктринальный и собственно философский уровень системы, вводя в комментарии к сутрам 6—11 гносеологическую проблематику. Как можно судить из текста «Вьяса-бхашьи», в классической йоге принимается санкхьяистская теория источников ис­тинного знания (pramana), хотя и с некоторыми оговорками. Клас­сификация праман охватывает восприятие, умозаключение и авто­ритетное свидетельство (sabdapramana). При этом функции воспри­ятия и умозаключения увязываются в определении комментатора с общим и особенным. Важно подчеркнуть, что особенное, специ­фическое устанавливается непосредственно на основании чувствен­ного наблюдения, т. е. особенное обладает онтологическим статусом.

Что же касается такого важного инструмента абстрактного поз­нания, как умозаключение, то Вьяса определяет сущность этого про­цесса следующим образом: «Умозаключение есть действие, имеющее своим объектом связь, наличествующую между [элементами] оди­наковых классов, относительно которых делается логический вывод, и отсутствующую между [элементами] различных классов. Его главная функция — установление общего» (коммент. к сутре 7). На основании подобной трактовки восприятия и умозаключения мож­но предположить, что Вьяса придерживается номиналистической позиции, поскольку общее, универсалии для него не более чем отно­шение между классами объектов и не имеют онтологического стату­са. Такая позиция вполне укладывается в центральную идею санк-хьяистского мировоззрения — идею абсолютной обособленности Пуруши — ив концепцию освобождения (mukti, или apavarga) как йогического прямого постижения этой обособленности.

Третья прамана — авторитетное свидетельство, согласно «Вьяса-бхашье», есть одновременно и независимый источник познания, и средство, включающее в себя две названных выше праманы. Под понятие субъекта авторитетного свидетельства подводятся и обыч­ный знаток предмета, судящий о нем на основании прошлых воспри­ятий и умозаключений, и «исходный авторитет» (mulavakta), что в субкомментарии Вачаспати Мишры объясняется как бог-творец, Ишвара. Свидетельство его всегда истинно, чего нельзя сказать о словах обычного знатока, которые могут быть скомпрометированы отсутствием предварительных восприятий или ложностью умоза­ключения относительно предмета свидетельства.

Заблуждение (viparyaya, сутра 8) — что весьма знаменатель­но — не является следствием путаницы, т. е. не ставится в зависи­мость от возможного сходства воспринимаемого объекта с каким-либо иным, как это объясняется, например, в теории познания най-яиков. Поскольку для автора «Вьяса-бхашьи» восприятие есть средство постижения особенного в объекте, постольку вопрос о сходстве в качестве причины, порождающей заблуждение, естест­венным образом отбрасывается. Объект существует в действитель­ности и именно в качестве самого себя выступает предметной областью познания (bhutarthavisayatva), а не в качестве схожего с чем-либо, не данным актуально. Заблуждение определяется как ложное знание (mithyajnana), или знание, не основанное на реальной фор­ме познаваемого объекта. По существу, речь идет о том, что любая репрезентация (припоминание иной, схожей с воспринимаемой, формы) и презентация суть различные гносеологические операции, и, значит, репрезентация истинного знания об одном объекте не мо­жет быть причиной ложного знания относительно другого, актуаль­но воспринимаемого. В этом подходе проявляется прямая связь со шкалой «загрязненное — незагрязненное», по которой оценивается работа сознания: незагрязненная деятельность сознания не может порождать загрязненную. Причина заблуждения, таким образом, состоит не в смешении презентации и репрезентации, а в «пятерич­ном неведении», охватывающем пять базовых аффектов: собствен­но неведение, эгоизм, страсть, ненависть, жажда жизни.

Интерпретация ментального конструирования (vikalpa) объекта также весьма интересна. Имеется в виду не генерализация данных чувственного восприятия, как этот термин трактуется, например, в абхидхармистской философии. Согласно позиции Патанджали, углубляемой в тексте «Вьяса-бхашьи», оно вообще лишено объек­тивной референции и функционирует исключительно в сфере язы­ка, т. е. объект познания не ставится в прямую связь с ментальным коструированием. Соответственно vikalpa не относится ни к сфере истинного познания, ни к заблуждению, будучи тем самым само­стоятельной, не сводимой к чему-либо иному формой активности со­знания. Это словесное приписывание объекту умозрительно скон­струированных свойств, известных из обыденного словоупотребле­ния.

Сон (сутра 10) не прерывает поток чувственного опыта; по санк-хье, он есть определенное состояние сознания, связанное с гуной тамаса, и должен быть устранен в процессе йогического сосредото­чения, подобно другим формам деятельности сознания.

Что до памяти (сутра 11), то в ее определение Вьяса вводит ди­хотомию применительно к содержанию припоминаемого. Послед­нее может выступать независимо от воображения (в состоянии бодрствования) и в зависимости от него, как это происходит во сне. Но природа воспроизводимого памятью обусловлена характеристи­ками деятельности сознания — истинным знанием, заблуждением, ментальным конструированием, сновидением и памятью самой по себе.

Все эти формы работы сознания сопряжены с аффектами удо­вольствия (корень страсти), страдания (корень вражды) и тупости (корень неведения) и подлежат устранению посредством йоги. При этом могут возникнуть два вида сосредоточения: сознательное и бессознательное.

В сутрах 12—17 описывается сознательное сосредоточение, до­стигаемое посредством практики и посредством бесстрастия как определенного состояния сознания. «Река сознания» устремляется либо к чувственным объектам, либо к различающему знанию. Вле­чение к чувственным объектам, к которым Вьяса относит, в част­ности, женщин, еду, питье и власть, должно быть заблокировано бесстрастием, ибо такое влечение направляет «реку сознания» ко злу. Стремление к различающему знанию, напротив, направляет ее течение к добру, и путь этому потоку должен быть расчищен прак­тикой различающего знания.

Такая практика определяется как непрерывное усилие, энергич­ность, упорство в желании обрести состояние устойчивости и под­креплена соответствующим образом жизнедеятельности. Подвиж­ничество, воздержание, знание и вера препятствуют возможности разрушения устойчивости сознания посредством прежних психо­физических диспозиций (санскар).

Бесстрастие (vairagya) — это реализация обретенной способ­ности высшего различения. Оно характеризуется отсутствием чув­ственного опыта, свободно от всего, «что должно быть отброшено или присвоено». Высшее бесстрастие связано с постижением Пуруши, вследствие чего йогин становится безразличным к гунам в их проявленной и непроявленной сущности. Высшее бесстрастие, раз­рывающее цепь сансары,— цель истинного знания.

Иными словами, Вьяса связывает гносеологическую проблема­тику санкхьи с религиозной прагматикой — достижением освобож­дения и с практикой йоги как единственным средством, позволяю­щим реализовать этот духовный идеал.

Практика различающего познания и бесстрастие относятся к сфере сознательного сосредоточения (сутра 17) потому, что сопря­жены с такими формами, как избирательность, рефлексия, духовный подъем и самоидентичность «я». Это соответствует определению йоги сознания, данному Вьясой в комментарии к сутре.

Сутры 18—23 касаются вопроса о природе бессознательного сосредоточения и о методе его достижения. Бессознательное сосре­доточение есть остановка деятельности сознания при сохранении формирующих факторов (санскар). В качестве необходимого усло­вия ему предшествует практика сознательного сосредоточения, т. е. практика ментальной работы сознания, «опирающаяся» на соответ­ствующие объекты (salambanam). В результате обретается состоя­ние сознания, «лишенное опоры», безобъектное, что равносильно функциональному несуществованию сознания.

Метод достижения бессознательного сосредоточения — высшее бесстрастие, ибо опорой такого сосредоточения служит причина ос­тановки деятельности сознания, лишенная предметной реальности. Бессознательное сосредоточение, таким образом, не имеет объекта.

Вьяса определяет бессознательное сосредоточение термином nirbija («лишенное семени»), что в субкомментарии Вачаспати Мишры поясняется так: «Это сосредоточение называется «лишенным семени» потому, что оно не направлено на какой-либо объект, слу­жащий его опорой. Согласно другому толкованию: то, в чем более не существует семени, т. е. потенциальных следов аффективности и деятельности (klesakarmasayah)». Иначе, достижение бессозна­тельного сосредоточения направлено, по-видимому, на разрушение диспозиций-предрасположенностей.

В соответствии с проблематикой комментируемого текста Вьяса проводит дихотомию бессознательного сосредоточения в зависи­мости от субъектов этого состояния. Йогины обретают его благодаря методу (бесстрастию). Прочие же — это бестелесные боги брахманистского психокосма и существа, растворенные в первопричине (prakrtilayal?).

Состояние богов, отмечает Вьяса, сравнимо с абсолютной обо­собленностью (kaivalya), но они, когда их санскары приносят неиз­бежный плод, переходят в соответствующие их виду формы суще­ствования. Боги подобны существам, растворенным в первопричи­не, — именно вследствие схожести их состояний с кайвальей. Но если боги в ожидании реализации своих формирующих факторов не актуализируют сознание, то сознание вторых остается растворен­ным в первопричине до тех пор, пока оно не возвращается снова в сансару, с тем чтобы осуществить свою задачу. По поводу этих су­ществ Вачаспати Мишра разъясняет, что речь идет о йогинах, не устранивших полностью потенциальных следов заблуждений, вы­званных выбором объекта сосредоточения.

Далее Вьяса рассматривает роль веры, энергии, устойчивого удержания объекта в памяти, созерцания и мудрости в процессе до­стижения бессознательного сосредоточения. В непосредственной связи с этим вводится девятичленная классификация йогинов, по­строенная на основании двух сопряженных факторов: интенсивно­сти метода (мягкий, средний, сильный) и степени индивидуальной устремленности (слабая, средняя, сильная). Цель данной классифи­кации диагностическая — определить, насколько близок конкрет­ный йогин к обретению бессознательного сосредоточения. Соглас­но Вачаспати Мишре, тип, к которому принадлежит йогин, зависит от скрытой потенции (vasana) и от невидимой «силы» (adrsta) прош­лых рождений.

Однако кроме веры, энергии и прочих перечисленных выше ком­понентов метода обретения бессознательного сосредоточения автор «Йога-сутр» и его комментатор указывают на такой способ, как упо­вание на Ишвару. В системе Патанджали упование (pranidhana) — безраздельное поклонение Ишваре, надежда только на него — соот­ветствует идеологеме «бхакти», экстатическому поклонению, кото­рое может принимать ментальную, словесную или телесную форму (так это разъясняется в «Таттва-вайшаради»).

«Страстное стремление к Ишваре», о чем говорит Вьяса, соответ­ствует идее «желанного божества» (istadevata), которая достигла своего наибольшего воплощения в тантрических системах средневе­ковой Индии.

В сутрах 24—29 вводится тема Ишвары в ее доктринальном ас­пекте и логико-дискурсивных интерпретациях. Ишвара в системе Патанджали определяется как «особый Пуруша», не затронутый аффектами, кармой и созреванием ее плодов, бессознательными впечатлениями прошлых рождений. Это кевалин, освобожденный, но освобожденный изначально. Вьяса разворачивает доказательство единственности и абсолютного превосходства Ишвары, а затем го­ворит о рядоположности брахманистских сакральных текстов его сущности, о безначальной связи между ними.

Помимо единственности, вневременного превосходства над все­ми и абсолютного могущества Ишваре присущ и такой атрибут, как абсолютное знание. Примечательно, что здесь Вьяса вводит пред­ставление о существовании высшего предела знания, которого мо­жет достичь «семя всезнания» (sarvajnabija), причем указывается, что в данном процессе легко вычленить определенные этапы.

Завершая цепь доказательств существования перечисленных вы­ше атрибутов Ишвары, комментатор высказывает весьма сущест­венную для понимания его эпистемологической позиции мысль:

«Умозаключение исчерпывает [свою познавательную силу] в выве­дении только общего и бесполезно при познании особенного; поэ­тому истинное знание Его имени и других особенностей следует ис­кать в агамах». Из анализа данного утверждения можно сделать однозначный вывод о присутствии в мировоззрении Вьясы отчетли­вых номиналистических установок: общее существует только в мыш­лении, а специфическое — онтологично. Отсылка к агамам, т. е. са­кральным текстам, имеющим в брахманистской традиции статус абсолютного авторитета, лишь усиливает сказанное, поскольку эти тексты целиком отнесены к сфере истинного словесного свидетель­ства (sabda-pramana).

Характеризуя Ишвару с точки зрения его доктринальной роли, Вьяса говорит, что он не извлекает пользы для самого себя (atmanu-

grahabhava). Это весьма важное утверждение, смыкающее логиче­ские доказательства совершенства Ишвары с доктринальным прин­ципом его изначальной абсолютной обособленности, пребывания во вневременной кайвалье.

Если протагонист буддийского учения обрел освобождение, т. е. пользу для самого себя, то это означает, что существовал период, когда он не был свободным. Указание на неизвлечение Ишварой «пользы для самого себя» тем самым призвано подчеркнуть превос­ходство излагаемого Вьясой учения над школами и направлениями, не признававшими существование Ишвары и его божественных ат­рибутов, в частности над буддизмом.

Вьяса отдельно останавливается на вопросе вневременности Иш­вары (сутра 26) — учителе всех древних риши, несмотря на то что древние провидцы жили в разное время. Это положение может быть особенно плодотворным при анализе вопроса о том, как именно творцы классических индийских религиозно-философских систем понимали проблему традиции и передачи школьного знания.

Священный слог Ом (pranava), сакральное обозначение Ишвары (сутра 27), интерпретируется Вьясой в контексте имеющегося линг-вофилософского материала, поскольку здесь необходимо прояснить характер связи между обозначаемым (vacya) и обозначающим (vacaka). С неизбежностью возникает вопрос о природе этой связи является ли она результатом соглашения, или же она неизменна и онтологична?

Ответ Вьясы, по сути дела, снимает правомерность альтернати­вы, заключенной в вопросе. Связь вечна и неизменна, а то, что назы­вается соглашением, есть лишь фиксация этого неизменного согла­шения. Тем не менее, уточняет Вачаспати Мишра, объект не имеет сущности такого рода, которая бы проявлялась в слове. Иначе гово­ря, в «Таттва-вайшаради» проводится идея, которая в европейской лингвофилософской традиции закрепилась в виде дилеммы «знак — символ»: слова не есть символы, указывающие на определенные свойства объекта, они есть знаки, известные из обыденного слово­употребления. Однако субкомментатор Патанджали не удовлетворя­ется данной фиксацией, указывая на онтологический аспект неиз­менной связи обозначаемого и обозначающего: слова обладают спо­собностью обозначения. Условное соглашение, введенное Ишварой, служит двум целям: оно проявляет связь слова и обозначаемого объекта, и оно же эту связь ограничивает. Связь непреложна, когда носители языка следуют установлению Ишвары, а в противном слу­чае она нарушается.

Слово, согласно Вачаспати Мишре,— продукт первоматерии (pradhanika); в период исчерпания космического цикла и рассеяния

работой с органами чувств, она есть именно ментальная работа, а ее результат — достижение йогической мудрости.

В связи с данной проблематикой Вьяса вводит некоторые весьма важные эпистемологические положения по вопросу соотношения восприятия и других источников познания. Истинная природа реаль­ности может быть объяснена и познана посредством того или иного теоретического трактата, наставлений учителя или логического вы­вода. Однако до тех пор, «пока хотя бы какая-то одна часть [реаль­ности] не воспринята органами чувств, все [остается] таким, как если бы [оно было] непосредственно неизвестным и не способно вызвать твердого понимания таких тонких предметов, как конечное освобождение и прочее».

Представляется весьма существенным остановить внимание и на терминологическом оформлении идеи познания «подлинной при­роды реальности» (yathabhutartha). Употребление Вьясой термина yathabhuta свидетельствует о тесной связи концепций, развиваемых в комментарии, с абхидхармистской религиозно-философской мыслью.

Автор «Вьяса-бхашьи» придерживается той точки зрения, что достоверность шастр — наставлений учителей и истинность умоза­ключений с необходимостью должны быть подтверждены опытом собственного восприятия. Убедившись на частном специфическом аспекте предмета в истинности авторитетных свидетельств и умо­заключений, можно, говоря современным языком, экстраполировать это на предмет в целом, обретя тем самым полное к ним доверие. Идея принципиальной допустимости экстраполяции истины в част­ном на систему в целом еще раз заставляет задуматься о номина­листическом характере эпистемологии Вьясы.

Четвертый способ очищения устойчивого сознания — постиже­ние сущности разума (буддхи) при сосредоточении на «лотосе сердца».

Пятый — сосредоточение на сознании тех, кто освободился от желаний. Согласно «Таттва-вайшаради», здесь имеются в виду Кришна Двайпаяна и другие древние мудрецы, чье сознание, высту­пая объектом сосредоточения для йогина, как бы окрашивает, в свою очередь,сознание последнего.

Шестой — обретение сознанием в качестве объекта сосредото­чения содержания тех восприятий, которые присутствовали во сне.

И, наконец, седьмой — достижение стабильности сознания че­рез созерцание того, что создает приятный эмоционально-чувствен­ный тон.

«Высшее могущество» (vagikara) сознания йогина достигается способностью проникать в «тонкий» объект, каковым является, на­пример, атом (paramanu), и в «грубые» объекты, т. е. в объекты сколь угодно крупных размеров. В диапазоне функционирования этой способности и проявляется «высшее могущество», при котором устойчивое сознание уже более не нуждается в очищении.

В сутрах 41—49 освещается эпистемологическая проблематика, которая принципиально важна для уяснения собственной формы сознания, обретшего состояние устойчивости. Кроме того, здесь рассматриваются также объекты и ступени сосредоточения.

Сосредоточение (samapatti) возникает при условии прекращения концептуализирующей деятельности сознания. В данном состоянии сознание, подобно хрусталю на цветной подставке, ассимилирующе­му ее цвет (метафора Вьясы), проявляется как видимость собствен­ной формы (svarupa) объекта. То же происходит, когда сознание в качестве опоры имеет «тонкий» элемент или «грубый» элемент. Аналогичным образом осуществляется и сосредоточение сознания на универсальной форме. Иными словами, опора сознания ассими­лируется им в качестве своего содержания.

Когда же в качестве такой опоры выступает самый процесс по­знания, то содержанием сознания становится видимость собствен­ной формы этого процесса. В случае с Пурушей как субъектом по­знания либо как освобожденным (kevalin) его собственная форма окрашивает сознание. Таким образом, в состоянии сосредоточения сознание всегда имеет тенденцию уподобляться своему объекту, ассимилировать видимость его собственной формы.

Согласно комментарию к «Йога-сутрам», в познавательном про­цессе слово, объект и понятие представляются нераздельными. Но способы их существования принципиально различны, что всегда вы­является в анализе. Ступень сосредоточения, на которой происходит различение слова, объекта и понятия, определяется как умозритель­ное состояние сосредоточения (savitarka).

Следующая ступень — недискурсивное сосредоточение (nirvitar-ka) — характеризуется свободой от наслоения умозрений, связан­ных с такими средствами познания, как словесное свидетельство и умозаключение. В этом состоянии сосредоточения объект предстает сам по себе, в своей собственной форме, окрашивающей сознание. Именно такое восприятие в состоянии недискурсивного сосредото­чения и выступает «семенем», из которого взращивается смысл (если использовать выражение Гумбольдта) словесного свиде­тельства и логического вывода в качестве источника истинного знания.

Поскольку неопосредованное словом и понятием знание, полу­ченное в состоянии недискурсивного сосредоточения, не существует рядоположно с иного рода знанием (из словесного свидетельства или умозаключения), то оно никогда не смешивается с этим по­следним.

В состоянии недискурсивного сосредоточения сознание как бы лишено собственной формы, что позволяет проявиться только объ­екту (arthamatra, сутра 43). В данном состоянии элиминируются репрезентативные аспекты познания, т. е. такие праманы, как сло­весное свидетельство и умозаключение, и отсутствуют ментальное конструирование и понятия. Кроме того, не осуществляется созна­тельная рефлексия на процесс познания. Все это и позволяет проя­виться объекту в его собственной форме.

Что же выступает содержанием сознания при недискурсивном сосредоточении? Вьяса отвечает: объект как специфическая форма соединения атомов.

Специфическая внутренняя форма объекта, имеющая онтологи­ческий статус, и постигается в ментальном акте йогического воспри­ятия (yogipratyaksa). Но она же, осмысляемая в качестве общего свойства «тонких» элементов, становится объектом абстрактного познания, т. е. устанавливается посредством умозаключения. Осно­ванием для логического вывода служит видимое следствие бытия внутренней формы — внешний объект. Качественно-определенный субстрат определяется в комментарии термином «целостность» (avayavin).

Именно предметная целостность опосредует практическую дея­тельность людей: она существует как единичное (в малой и большой размерности), обладает осязаемостью (sparsavan) и способностью действия и характеризуется предикатом «невечное».

Вьяса отмечает, что отрицание реальности специфического со­единения атомов ввиду невоспринимаемости «тонкой» причины (suksmam karanam) в состоянии недискурсивного сосредоточения обращает все знание в ложное. Это происходит потому, что отрицается предметная область истинного знания.

По аналогии с описанными выше умозрительной и недискурсив­ной ступенями сосредоточения объясняются рефлексивное (saviсага) и нерефлексивное (nirvicara) сосредоточения, объектами ко­торых выступают «тонкие» элементы.

Свойство быть «тонким» объектом ограничивается «отсутствием признака» (alinga). Это первоматерия (prakrti), исходное неспеци­фицированное состояние (avisesa), при котором не существует чего-либо качественно-определенного. К «тонким» объектам в системе санкхья-йога относятся прежде всего танматры (букв. «только то»), т. е. непосредственно предшествующая причина «грубых» объктов, которые имеют атомистическое строение.

Когда же речь идет о принципе индивидуации (ahamkara), он опирается в качестве своей причины на «только-признак» (lingamatra) — начальную стадию эволюции первопричины. «Только-приз­нак» может выступать «тонким» объектам йогического сосредоточе­ния относительно принципа индивидуации. Выше него по шкале «тонкости» располагается лишь такой объект, как «отсутствие приз­нака».

Однако йогическая мудрость — результат подобной триединой практики — имеет иную направленность, нежели мудрость, обретен­ная лишь на основании изучения священных текстов (доктринальный уровень) и на основании умозаключения (логико-дискурсивный уровень).

Чтобы доказать этот тезис, Вьяса снова углубляется в номина­листическую эпистемологию. Слово не является результатом услов­ного соглашения, достигнутого на основе категории особенного (vi-sega). Доктринальное знание, т. е. знание, полученное с помощью агам (сакральных текстов), имеет в качестве своего объекта только общее. Иными словами, объект этого знания обладает лишь гносео­логическим статусом. Именно по той же причине нельзя ограни­читься и только логико-дискурсивным уровнем.

Праманы, действующие на этих уровнях,— соответственно сло­весное свидетельство (sabda) и умозаключение. Восприятие, кото­рое единственно способно познавать объект, имеющий онтологиче­ский статус, т. е. особенное, как самостоятельный источник позна­ния, здесь исключено. Но даже восприятие в качестве праманы не может постичь «тонкие» объекты, объекты скрытые, удаленные или Пурушу, ибо для этого необходимо именно йогическое сосредото­чение.

В сутрах 50—51, завершающих раздел шастры, посвященный сосредоточению, затрагивается проблематика формирующих фак­торов (санскар) — причины их нефункционирования при условии обретения йогином мудрости, рассмотренной выше.

Мудрость, к которой приходит йогин, искусный в нерефлексив­ном сосредоточении, порождает высшую санскару, которая, в свою очередь, блокирует действие низших диспозиций-предуготовленностей. Формирующие факторы, порожденные мудростью (prajnakrta), служат устранению аффектов. Они тем самым освобождают соз­нание от его собственной деятельности, поскольку ведут к высшему различению.

Однако когда устраняется и санскара, созданная мудростью, наступает состояние сосредоточения, «лишенное семени» (nirbijah samadhi). В данном состоянии прекращается действие формирую­щих факторов, сложившихся в результате сосредоточения, «наде­ленного семенем», т. е. имеющего свой объект.

Вне данной шкалы оказывается такой специфический «тонкий» объект, как Пуруша. Специфичность состоит в том, что Пуруша — причина самого себя и, следовательно, не может рассматриваться в качестве порожденного иной, более «тонкой» причиной. Свойство быть «тонким» объектом достигает своего предела в первопричине.

Четыре вида сосредоточения — умозрительное и недискурсив­ное, постигающие «грубые» объекты, а также рефлексивное и нереф­лексивное, постигающие «тонкие», — именно вследствие существо­вания объекта сосредоточения подводятся под более общее поня­тие — «сосредоточение, обладающее семенем» (sablja samadhi). Подчеркнем, что здесь речь идет о реальном объекте (vastu), суще­ствующем вне сознания.

При условии, что йогин овладел искусством внерефлексивного сосредоточения, рождается плод подобного состояния — внутрен­нее спокойствие (adhyatmaprasada). Для него характерна незагряз­ненность саттвы примесью раджаса и тамаса. В состоянии внутрен­него спокойствия проявляется мудрость, истолковываемая Вьясой в качестве способности видеть объект как он есть (yathabhuta) без рефлексии на процесс познания. Мудрость, указывается в коммен­тарии, не связана с обычными ступенями этого процесса.

На доктринальном уровне такое состояние характеризуется не­подверженностью йогина печали, что, однако, сопряжено со способ­ностью видеть людей в их страдании (см. цитату, приведенную ком­ментатором Патанджали к сутре 47).

Важно подчеркнуть, что Вьяса отчетливо рефлектировал на функциональное единство трех уровней полиморфной структуры ре­лигиозно-философского мировоззрения. Это, в частности, видно из комментария к сутре 48, определяющей природу мудрости, где и да­ется соответствующая ссылка на авторитетное свидетельство: «По­средством доктринальных текстов, логического вывода и ревностной практики созерцания — тремя этими способами он, [йогин], обрета­ет мудрость и высшую йогу».

Согласно учению санкхья-йога, при обретении данного состоя­ния сознание вкупе с санскарами, ведущими к абсолютному обособ­лению, растворяется в первопричине. Таким образом, сознание и формирующие факторы, не выступающие причиной его сохранения и противодействующие работе сознания, прекращают свою деятель­ность. Благодаря реализации этого условия Пуруша пребывает в своей собственной форме и соответственно именуется «чистым, аб­солютно обособленным, освобожденным».

Вторую главу «Йога-сутр» Патанджали — «О способах осуще­ствления [йоги]» (sadhanapada) — предваряет разъяснение разли­чия в проблематике первой и второй глав. Если первая посвящалась

вопросам йоги сконцентрированного сознания, то вторая касается сознания, активно функционирующего (vyutthita), и тех йогических средств, которые надлежит использовать при таком его состоянии.

В сутрах 1—2 эти средства определяются как йога действия (kriyayoga). Она включает три взаимодополняющих способа: подвиж­ничество, самообучение и упование на Ишвару. Из них подвижни­чество (tapas) выступает, согласно Вьясе, необходимым условием, вне которого йога не может быть осуществлена. Именно практика подвижничества и только она позволяет устранить нечистоту соз­нания, окрашенного предрасположенностью к деятельности и аф­фектам.

Самообучение (svadhyaya) предусматривает рецитацию (japa) сакральных мантр и изучение теоретических сочинений, посвящен­ных проблеме освобождения. Последний же из этих способов (Tsvarapranidhana) требует посвящения всех действий йогина Ишваре, Великому учителю, либо полного отказа от их плодов.

Цель йоги действия — развитие сосредоточения и ослабление аффектов. Комментируя это положение Патанджали (сутра 2), Вьяса вводит метафору «семя, прокаленное огнем». Аффекты упо­добляются семенам или не обмолоченным зернам; способность да­вать всходы (т. е. актуализация аффектов) устраняется посредством огня, или жара (т. е. Знания — prasamkhyana). «Тонкая» муд­рость — постижение абсолютного различия между саттвой и Пурушей — не связана с аффектами и исчезает по исчерпании своей функции.

Далее, в сутрах 3—9 перечисляются пять базовых аффектов и рассматривается их сущность: неведение, эгоизм, влечение, враж­дебность, жажда жизни. Для сравнения приведем аналогичный аб-хидхармистский список, включающий шесть аффектов: страсть, отвращение, высокомерие, неведение, скептицизм и привязанность к ложным взглядам.

Аффекты в комментарии Вьясы трактуются как ложные напол­нители сознания (viparyaya), усиливающие функцию гун и их видо­изменение. Аффекты «опираются друг на друга», расширяют карми-ческий поток и усиливают созревание (vipaka) кармы, что опреде­ляет, в свою очередь, три важнейших показателя будущей жизни: форму рождения (jati), продолжительность (ayus) и тип опыта (bhoga).

Отметим, что первый из списка аффектов — неведение (avi-dya) — является важнейшим, поскольку служит полем (продолже­ние метафоры «семя») для остальных четырех. Они по «степени проявленности» распределены в четверной шкале: дремлющие, ос­лабленные, прерванные, полностью развернутые. Шкала эта направлена в сторону усиления: дремлющие аффекта — это семена, обла­дающие потенциальной способностью плодоносить; ослабленные — те, чье действие подавлено взращиванием противоположных со­стояний (pratipaksa); к прерванным относятся такие, полное раз­вертывание которых на время пресечено актуализацией какого-либо одного аффекта, а он и причисляется к полностью развернутым. Подчеркнем, что ослабление аффекта — это не только результат сознательной работы с ним, но и ослабление самопроизвольное — в ходе актуализаций противоположных эмоциональных состояний либо направленности актуализированного аффекта той же самой модальности на конкретный объект. В этом случае потенциальное аффектированное отношение ко всем иным объектам ослаблено. В качестве примера Вьяса приводит страсть к одной женщине, ослаб­ляющую на время потенциальное влечение ко всем другим.

Таким образом, каждый аффект, кроме актуального, может быть охарактеризован как дремлющий, ослабленный и прерванный одно­временно.

Интересна концепция соотношения аффекта и объекта, способ­ного этот аффект пробудить. При встрече с подобным релевант­ным объектом происходит актуализация аффекта, однако для тех, кто достиг Высшего знания, подобная эмпирическая закономер­ность более не действует. В данном случае, согласно «Вьяса-бхашье», аффект уподобляется семени, прокаленному огнем и не способному более дать всходы. Все аффекты суть разновидности неведения, выступающего одновременно в роли порождающей их причины.

Неведение — это ошибочное усмотрение вечного, чистого, счастья, атмана в том, что по своей природе невечно, нечисто, страдание, не-атман. Именно это Вьяса и называет четырехвидовым неведением, служащим источником непрерывного потока аффектов и скрытой предрасположенности к деятельности (karmavasana) вкупе с ее результатами.

Важно отметить, что в системе Патанджали неведение трак­туется не в смысле отсутствия знания, как то понимали абхидхар-мистские или виджнянавадинские теоретики, но в качестве некото­рой сущности, обладающей свойством реальности. Это иной тип видения, противоположный знанию, т. е. базирующийся на иной предметной области, объективно служащей источником заблуж­дения.

Эгоизм (asmita) проистекает, что следует из комментария к сутре б, из ложного отождествления способности чистого видения (drksakti), т. е. абсолютного знания как Пуруши, и инструменталь­ной способности видения (darsanasakti) вообще как сущностного свойства буддхи. Во «Вьяса-бхашье» Пуруша, именуемый также Зрителем (drasta), интерпретируется как субъект опыта, или всего того, что разворачивается на сцене сознания; в данном отношении способность ментального видения, порождающего конкретное со­держание «представления», не может быть чем-либо иным, кроме объекта опыта. Пуруша созерцает интеллектуальную жизнь, будучи субъектом этого наблюдения, а не субъектом этой жизни. Смеше­ние таких различных факторов и есть эгоизм, т. е. подмена Пуруши эмпирическим интеллектом.

Влечение (raga) и враждебность (dvesa) Вьяса объясняет через опыт аналогичных прежних переживаний, закрепившийся в памяти. Что же касается аффекта, именуемого «самосущая жажда жизни» (abhinivesa), то ему подвержен даже «мудрец, познавший начало и конец сансары». Этот аффект свойствен всему живому и свиде­тельствует о реальности прошлого опыта смерти и связанного с ней страдания. И здесь мудрец не имеет преимущества по сравнению с невеждой. Страх смерти, таким образом, произведен от данного аффекта и представляет собой интуитивное проницание будущего уничтожения.

Проблема устранения аффектов в «тонком» и устойчивом состоянии в общем виде излагается в сутрах 9—10. Аффекты, уподо­бившиеся прокаленным на огне семенам, устраняются вместе с раст­ворением сознания йогина в первопричине. Иное — устойчивые аффекты: для того чтобы они прекратили плодоносить, необходима целенаправленная практика йогического созерцания. При этом «гру­бые» аффекты требуют для своего устранения лишь незначительного противодействия, а «тонкие» — противодействия, неизмеримо более значительного. «Тонкое» состояние аффектов есть состояние проме­жуточное между «грубым» и тем, которое именуется состоянием «прокаленного семени».

В системе Патанджали аффекты — это корень скрытой потен­ции кармы (karmasaya). Проблеме ее проявления в видимых и неви­димых формах рождения и посвящены сутры 12—13. Под видимым рождением (drstajanma) понимается настоящее рождение, а под невидимым (adrsta) — будущее. Скрытая потенция благой кармы реализуется с высокой степенью интенсивности благодаря практике йоги. Столь же быстрый, но обратный по ценностной направлен­ности результат приносит сотворение зла, связанного с сильным аффектом: «...когда снова и снова причиняется зло тем, кто охва­чен страхом, больным и калекам, или тем, кто доверчив, или тем, кто достоин высокого уважения, или подвижникам».

В отличие от перечисленных выше случаев немедленной реали­зации кармического следствия в видимом рождении у обитателей адов не существует скрытой потенции кармы, которая могла бы ощущаться в настоящей жизни, а у тех, кто полностью освободился от аффектов, отсутствует скрытая потенция кармы, которая может проявиться в следующем, т. е. невидимом в настоящий момент, рож­дении. Она способна приносить плоды лишь в том единственном случае, когда жив и ее корень, т. е. существуют аффекты (klesamula). Процесс созревания кармы охватывает три фактора, обуслов­ливающих качество нового рождения: его форму, продолжитель­ность жизни и сам жизненный опыт.

Но в этой связи возникает вопрос: причиной скольких рожде­ний выступает одна карма — только одного или многих? И еще: причиной скольких рождений является множественное действие, т. е. многообразная карма,— многих или только одного? Ответ, ко­торый дает комментарий Вьясы, сопряжен с выделением главен­ствующего и вспомогательного факторов, от которых зависит все многообразие накопления плодов благой и неблагой деятельности в промежутке «между появлением на свет и кончиной». Это много­образие приводит лишь к одному рождению, но, как было сказано выше, определяет три его аспекта. Именно потому скрытая потен­ция кармы и именуется «тройственным созреванием» (trivipaka). Если ее влияние должно реализоваться в видимом, т. е. данном, рождении, то (поскольку она способна определить тип всего жиз­ненного опыта) она получает название «кладущая начало созрева­нию одного следствия» (ekavipakarambhi), а если от нее зависит также и продолжительность жизни, то — «кладущая начало созре­ванию двух следствий» (dvivipakarambhl).

Далее Вьяса уподобляет сознание рыболовной сети, где узлы — это следы бессознательных впечатлений (vasana) от прежних аф­фектов и кармы, оставленные с безначальных времен. Всем впечат­лениям как минимум предшествует «более чем одно существование». Скрытая потенция кармы именно в данном отношении и отличается от бессознательных следов, поскольку всецело относится только к одному существованию.

Санскары — содержательные причины памяти — это и есть сле­ды бессознательных впечатлений, существующие на протяжении безначального времени. Скрытая потенция кармы обладает двумя видами созревания следствия — установленным (niyatavipaka) и неустановленным (aniyatavipaka). Первое из них испытывают в данном рождении, второе — в невидимых формах. Последний тип ее реализации имеет трехальтернативный исход: устранение воз­можного следствия кармой, противоположной по ценностной на­правленности; растворение в преобладающем действии (pradhana-karmani); длительное существование в условиях подчинения преобладающему действию, результаты которого наступают с неизбеж­ностью.

Но несмотря на весьма подробное рассмотрение всей доктринальной проблематики, Вьяса утверждает, что скрытая потенция кармы относится лишь к одному существованию.

Сутра 14 и комментарий к ней посвящены следствиям связи скрытой потенции кармы с добродетелью (punya) и пороком (арu-nуа). Скрытая потенция кармы, или тройственное созревание, имеет своим результатом наслаждение или счастье (sukhaphalam), если она обусловлена добродетелью, в противоположном случае — стра­дание (duhkha). Однако — и это в системе Патанджали принци­пиально важно — противоположности между страданием и наслаж­дением для йогина не существует, ибо и в момент наслаждения он испытывает лишь страдание, неприемлемое по своей сути.

В сутрах 15—24 излагаются сущность страдания, его причина, определяется, что такое освобождение от страдания, и указывается способ, которым это избавление достигается.

Уже только из перечисления проблем можно сделать вывод об их с ходстве с теми доктринальными постулатами, которые в буддизме получили наименование «четырех благородных истин»: все есть страдание, у страдания есть причина, от страдания можно освобо­диться, существует путь избавления от страданий. Но если в буддиз­ме все сущее в чувственном мире подпадает под определение стра­дания, а способность понимания этой первой истины и определяет факт сознательной принадлежности к Дхарме, т. е. буддийскому вероучению, то в системе Патанджали подобная трактовка стра­дания осмысляется как атрибут именно йогического самосожания.

Страдание определяется через подверженность непрерывному изменению (parinama), отсутствие покоя, наличие следов бессозна-гельных впечатлений, а также через свою ближайшую опера­циональную причину — противоречивость развертывания гун (gunavrttivirodha). Вьяса, подробно комментируя каждую составляю­щую страдания, описывает тем самым сансару, круговорот бытия, как это понимается в системе Патанджали. Например, влечение (raga), с которым связан опыт наслаждения, опирается на одушев­ленные и неодушевленные объекты-средства (cetanacetanasadhana), что, в свою очередь, определяется предрасположенностью к действию, порожденной этим влечением. Причем неизменно актуализи­руется аффект враждебности (dvesti) как отвержение объектов, приносящих неприятные переживания, что означает существование (формирующих факторов, порожденных тупой закоснелостью в неве­жестве (moha). Наслаждение чувственными объектами всецело от-носится к аффекту неведения (avidya), поскольку неизбежно связа­но с причинением какого-либо вреда живым существам.

И, наконец, бесстрастие, или непреходящее счастье, утверждает Вьяса, не может достигаться постоянным упражнением в наслажде­нии, так как из этого проистекает лишь еще более прочная привя­занность к чувственным объектам и соответственно всецелое погру­жение в сансару. Значит, реализация наслаждения, вечная погоня за счастьем приводят лишь к еще большему укоренению в страдании.

Аналогично объясняются отсутствие покоя и страдание, причи­няемое следами прошлых впечатлений (samskaraduhkhata). При этом, однако, подчеркивается, что такое видение страдания присуще лишь йогину, но не другим субъектам опыта. Это объясняется осо­бой чувствительностью, вследствие которой йогин подобен глазному яблоку, способному ощущать сильную боль от ничтожных по своей интенсивности раздражений. Он находит прибежище, лишь позна­вая факт существования причины страдания (duhkhakarana). Противоречивое развертывание гун (gunavrtti) — саттвы, раджаса и тамаса, весьма изменчивое по своей форме, позволяет определить сознание как «быстро меняющееся» (ksipraparinami cittam), т. е. страдательное, подверженное изменению, принципиально неста­бильное. Семенем такого состояния выступает базовый аффект неведения, ведущий к подмене предметной области истинного зна­ния (samyagdarsana) чем-то изначально ложным.

Вьяса вводит в эти рассуждения метафорическую аналогию уче­ния Патанджали и науки о лечении болезней (cikitsasastra): болезнь здесь соответствует пребыванию в сансаре, причина болезни (гоgahetu), знание которой только и позволяет наметить стратегию лечения, подобна причине сансары, исцеление — освобождению от страданий, а лекарство (bhaisajyam) — способу обретения этого освобождения. Переходя от метафорических рассуждений к сущест­ву системы Патанджали, комментатор отмечает, что причина санса­ры заключена в соединении прадханы и Пуруши, т. е. объекта виде­ния и его субъекта, а прекращение этого соединения (samyogasya nivrtti) и есть абсолютное избавление от страдания. Истинное зна­ние, т. е. обретение истинной предметной области постижения, и выступает единственным средством освобождения.

Очень существенно во всем этом разъяснение того обстоятель­ства, что постижение вечности Пуруши, сама вечность (sasvata) есть и процесс, и предметная область истинного знания. В этом карди­нальное различие буддийской установки, не признающей чего-либо вечного, и установки системы Патанджали.

Итак, какое именно страдание подлежит устранению в данной системе? Вьяса вслед за комментируемым текстом указывает, что устранению подлежит лишь страдание, которое еще не наступило (сутра 16). Именно оно и получает название «подлежащее устра­нению». Такой подход объясняется однонаправленностью времени: прошлое страдание уже не существует, настоящее — это актуаль­ное содержание опыта и соответственно не может устраняться посредством мер, которые еще только будут приняты.

Интересна сама постановка вопроса во «Вьяса-бхашье»: «...толь­ко то страдание, которое еще не наступило, причиняет мучение йоги­ну, [чувствительному], как глазное яблоко, но не другому субъекту опыта». Далее Вьяса добавляет, что именно это будущее страдание и «принадлежит к области того, что должно быть устранено», т. е. оно и составляет предметную область неведения, уничтожаемую истинным знанием.

Пояснение, что лишь будущее страдание подлежит устранению, казалось бы, всецело вытекает из обычных суждений здравого смысла; что же касается чувствительности йогина к будущему стра­данию, то, если вспомнить определение пятого аффекта — самосу­щей жажды жизни, свойственной мудрецу и роднящей его с червем, можно вообразить, что речь идет о победе над жизнью и смертью и обретении вечного освобождения. Однако здесь заложен более глубокий философский смысл, обусловленный отнюдь не уровнем обыденных рассуждений, а теми дискуссиями, которые велись меж­ду сторонниками системы Патанджали и сарвастивадинами. Послед­ние разрабатывали идею существования всех качественно опреде­ленных состояний сознания (дхарм) — прошлых, настоящих и будущих, идею их представленности в опыте. Каждое состояние уподоблялось по своей самотождественности жидкому топливу или молоку. Такая метафора была призвана прояснить неуместность от­каза от устранения прошлого и настоящего страдания, поскольку будущее страдание обретает свою опору именно в непрерывности потока дхарм. Кроме того, буддийская теория предельной делимо­сти времени на бесконечно малые моменты, связанные с протекани­ем психической жизни, требовала устранения «всей массы страдания» ввиду мгновенности перехода будущего в настоящее и прошлое. До тех пор, пока причинно-обусловленный поток психической жизни не остановлен, будут существовать все дхармы, называются ли они прошлыми, настоящими или будущими.

Автор комментария к «Йога-сутрам», таким образом, противо­поставляет свою позицию концепциям сарвастивадинов, когда говорит, что будущее страдание подлежит устранению. Именно в духе этого противопоставления и разворачивается дальнейшая аргументация.

Причина будущего страдания — это соединение видящего (т. е. Пуруши) и видимого — «всех свойств, взращенных в озаряющей сущности буддхи». Пуруша — это своеобразный свидетель (saksi), непосредственный наблюдатель состояний буддхи. Между буддхи и Пурушей нет ничего промежуточного, хотя по своей природе они нетождественны. Пуруша только и становится «наблю­дателем» при условии связи (samyoga) с буддхи. Но при наличии та­кой связи он становится зрителем (drasta) и всего остального.

Озаряющая сущность буддхи (buddhisattva) отражается в Пуру-ше. Иными словами, «обладающий рефлексивным знанием буддхи», он — Пуруша не сам по себе, свободный и бездеятельный, но специ­фицированный саттвической гуной. Традиционная мысль разъяс­няет это посредством эпистемологической метафоры: Пуруша как он есть уподобляется луне на небе, а специфицированный знанием буддхи, он сравнивается с отражением луны в движущейся воде.

Видимое по своей природе независимо, или самозависимо. Оно становится объектом опыта, лишь будучи наделено сущностью друго­го, т. е. Пуруши. Эту связь Вачаспати Мишра объясняет не как естественную (па svabhavikah), а как случайную (naimittikah). Но вместе с тем она выступает проявлением причины (nimitta), не имеющей начала во времени. Следовательно, такая случайная, не лежащая в сущностной природе связь определяется как безна­чальная.

Соответственно безначально и развертывание аффектов, дейст­вий и того, что их обусловливает, — бессознательных следов психи­ческой жизни (vasana).

Соединение видимого и видящего порождает страдание саттвы, а не чего-то иного. Согласно «Вьяса-бхашье», саттва — пассивный объект по отношению к воздействиям раджаса. Но Пуруша, не подверженный изменению, бездеятельный «знаток поля», не стра­дает, поскольку лишь наблюдает объекты, он — Зритель в этом мен­тальном театре. Тем не менее специфицированный знанием буддхи, Пуруша предстает как бы испытывающим ту боль, которую претер­певает саттва, ибо он соотносится с ее формой существования.

Говоря о собственной форме видимого (сутра 18), Вьяса изла­гает учение о трех гунах — саттве, раджасе и тамасе применитель­но к концепции Пуруши. Гуны характеризуются непрерывным изменением, взаимным воздействием, соединением и разъедине­нием. Из-за опоры друг на друга они обретают формы проявления, но никогда не смешиваются друг с другом. Находясь в отношении господства и подчинения, гуны обнаруживают свое присутствие, ко­гда им принадлежит главенствующая роль. Последнее обстоятельство проясняется в «Таттва-вайшаради» так: «При порождении божест­венного тела господствует саттва, а раджас и тамас играют подчи­ненную роль. Подобно этому при порождении человеческого тела доминирует раджас, а саттва и тамас — в подчинении. При порожде­нии животного тела господствует тамас, две другие гуны выполняют подчиненную роль».

Функция гун, по Вьясе, состоит в том, чтобы «быть исполь­зованным для осуществления цели Пуруши». Совокупность их, дей­ствующих без какой-либо внешней причины, определяется как первопричина (прадхана). Именно данная совокупность и представ­ляет собой «видимое». В то же самое время видимое определяется как великие элементы и органы чувств. Давая это определение, Вьяса не объясняет процесс трансформации гун, полагая концепцию такой трансформации (parinama), вероятно, достаточно известной.

Видимое, указывает Вьяса, развертывается целенаправленно — для наслаждения (bhoga) и освобождения (apavarga) Пуруши. Наслаждение — это установление желаемых и нежелаемых качеств вне разделения саттвы и Пуруши. Освобождение устанавливает истинную природу наслаждающегося, т. е. Пуруши.

В связи с данными определениями ставится весьма важная эпистемологическая проблема: понятия «опыт» и «освобождение» созданы разумом, буддхи, именно в нем опыт и освобождение осу­ществляются, но приписывается все это Пуруше; как это следует понимать?

Пуруша уподобляется полководцу, воины которого участвуют в битве, одерживают «победу или терпят поражение, но не им принад­лежит результат, а их господину (svamini). Так и в буддхи есть привязанность к круговороту бытия и наступает освобождение от него, но именно Пуруша наслаждается их плодом». Переходя от метафоры к предметному изложению, Вьяса резюмирует: «...пости­жение, удержание в памяти, способность рассуждать, отрицание, знание истинной сущности и жажда жизни, развертывающиеся в сознании, приписываются Пуруше как реально существующие в нем, поскольку именно он наслаждается их плодом». Краткое разъяснение семантики этих приводимых в «Вьяса-бхашье» терминов дается в «Таттва-вайшаради»: «Здесь постижение (grahana) есть знание (jflana) объекта только в его собственной форме (svarupamatrena); удержание в памяти (dharana) —запоминание (постигнутого); способность суждения, или анализ (uha),—выделение специфи­ческого (visesa); отрицание (apoha) —устранение в результате содержательного рассмотрения (yukti) ложно приписываемых (samaropita) специфических свойств. Знание подлинной сущности [объекта] обусловлено этими двумя — способностью анализа и отрицанием. Жажда жизни, или жизнеспособность (abhinivesa),— отвержение или приятие [объекта], обусловленное истинным зна­нием».

Речь идет именно об истинном, а не извращенном опыте, прино­сящем Пуруше наслаждение. Важно обратить в этой связи внимание на то, что в качестве содержания такого опыта выступает специ­фическое, т. е. индивидуальный объект, а не общее. Это допол­нительная аргументация в пользу оценки позиции Вьясы как номи­налистической.

Далее рассматриваются формы развертывания гун, т. е. опреде­ление различий во внутренней форме видимого (сутра 19). Формы развертывания гун — это специфическое, неспецифическое, отсут­ствие признака. Специфическое, если интерпретировать его как определенную ступень эволюции материальной природы (пракрити), включает в себя сущности, не способные порождать нечто себе подобное,— они суть конечные продукты эволюции. Неспецифи­ческое (avisesa), напротив, предполагает возможность такого порождения.

«Великие элементы» (а их в системе Патанджали пять: акаша, ветер, огонь, вода, земля) подводятся под понятие специфических форм, неспецифических «тонких зародышей» (танматр) — звука, осязаемого, цвета, вкуса и запаха.

Буддхи выступает в роли неспецифического по отношению к ор­ганам чувств (индриям) — его специфическим продуктам. Для того чтобы подчеркнуть эволюционную связь, Вьяса употребляет спе­циальный термин — buddhindriya. Речь, руки, ноги, органы выделе­ния и размножения отнесены в единый класс органов действия (karmendriya). Одиннадцатый орган, обычно именуемый в специаль­ной литературе «орган разума»,— это манас, генерализующая спо­собность сознания.

Необходимо обратить внимание на тот факт, что термины «буддхи», «манас», «сознание» (citta) в рассматриваемом тексте часто используются как синонимы, семантика их отнюдь не всегда кон­кретно обозначена, хотя концептуально прослеживаются опреде­ленные оттенки интерпретации. Так, буддхи — онтологическая предпосылка осознавания, «Великий принцип»; это неспецифиче­ский продукт эволюции пракрити. Он обладает тремя гунами, как и любое нечто, генетически связанное с нею. В «Вьяса-бхашье» буддхи — синоним citta. Но возможны и другие синонимы: mati, khyati, jnana.

Органы чувств, органы действия и манас, для которого все формы выступают в объектной роли,— специфические формы относительно такого общего свойства, как индивидуация (asmita). Шесть неспеци­фических, т. е. общих, форм включают «тонкие» зародыши более грубых танматр — звука и т. п.

Выше общих свойств на этой метафизической лестнице распо­лагается форма развертывания гун, которая носит название «только-признак» (lirigamatra). Шесть указанных форм развиваются именно на данной стадии. Вьяса определяет ее как «чистое бытие». За ним в порядке свертывания обнаруживается стадия «непроявленного», «лишенного признака» (alinga). Это, в свою очередь, означает, что состояние «отсутствия признака» не есть знак какого-либо другого состояния. Иными словами, все неспецифицированное может быть выведено из своих специфицированных состояний. «Великий прин­цип», или «Великая сущность» (махат), и есть трансформация гун в форме «только-признака», а их трансформация на стадии непрояв­ленности — это «отсутствие признака».

Но цель Пуруши — опыт (bhoga) и освобождение (apavarga) — не выступает в качестве причины состояния «отсутствие признака» в начале развертывания гун. Цель Пуруши реализуется через про­дукты эволюции пракрити. Соответственно состояние «отсутствие признака» вечно, а три специфических состояния гун, для которых цель Пуруши — инструментальная причина, невечны.

Разъяснив таким образом понятие видимого, Вьяса вслед за Па­танджали переходит к определению видящего (сутра 20). Зри­тель это «только-видение», способность видения вне конкретных спецификаций. Пуруша не тождествен буддхи в силу своей неизмен­ности и способности буддхи постоянно менять свою форму, подобно жидкости, принимая форму познаваемых объектов. Но всегда остаются объекты еще не познанные, т. е. сохраняется потенция изменений буддхи. Для Пуруши таких объектов нет из-за свой­ственного ему всеведения (sarvajna).

Буддхи имеет природу трех гун, т. е. лишен чистой энергии созна­ния, а значит, и неодушевлен. Но все-таки он, согласно Вьясе, не абсолютно отличен от Пуруши, поскольку последний, наблюдая деятельность буддхи, уподобляется ему, хотя природа их обоих различна.

Внутренняя сущность видимого — служить цели Пуруши (сут­ра 21). А это подразумевает, что при осуществлении данной цели оно уже не воспринимается. Видимое исчезает для Пуруши, реализовав­шего свою цель, но не для других, ибо оно обладает свойством быть общим, единым для всех субъектов опыта (сутра 22).

Пуруша связан с видимым через целеполагание отношением соб­ственности, присвоения. Опыт — восприятие видимого — обретает­ся вследствие соединения (сутра 23), а постижение внутренней сущности Видящего — это освобождение.

Видение рассматривается Вьясой в качестве причины разъеди­нения буддхи и Пуруши, а причина их соединения — отсутствие видения. Но хотя оно есть причина разъединения, его нельзя толковать одновременно и как причину освобождейия. Последнее дости­гается лишь через уничтожение неведения.

Тогда возникает вопрос: что такое «отсутствие видения»? Пуруша, обладающий способностью познавать все познаваемое, не видит до начала развертывания первопричины. А это означает, что види­мое, способное служить причиной всех следствий, не воспринимает­ся. Наряду с этой точкой зрения Вьяса перечисляет и другие, отме­чая, что во всех разъяснениях существует общий предмет — соеди­нение индивидуального «я» с гунами в форме буддхи.

Причина соединения — неведение, определяемое во «Вьяса-бхашье» как «след бессознательного впечатления, обусловленного ложным знанием» (viparyayajnanavasana). Буддхи, опосредованный следами прошлой деятельности, не постигает истинной сущности Пуруши и воспроизводит свои обычные сансарные функции. Однако если постижение Пуруши осуществляется, то функции буддхи исчерпываются, и таким образом устраняется отсутствие видения.

На этом завершается разъяснение того, что есть будущее стра­дание, подлежащее устранению, и его причина, именуемая «соеди­нением».

В сутрах 25—28 рассматривается концепция «высшего избав­ления» (hana). Патанджали определяет избавление как отсутст­вие соединения, наступающее в результате отсутствия неведения. Это, согласно сутре 25, «абсолютная обособленность Видящего». В «Вьяса-бхашье» разъясняется, что речь идет о бытии Пуруши в «несмешанном состоянии, [когда он более] не соединяется с Гуна­ми». Страдание, иначе говоря, устраняется благодаря устранению его причины.

Далее ставится вопрос о средствах обретения избавления (сут­ра 26). Таким средством выступает «неколебимое различающее постижение», которое определяется как знание сущностного разли­чия саттвы и Пуруши. Различающее постижение (vivekakhyati) в терминологическом смысле — синоним prajna (мудрости), по трак­товке абхидхармистских теоретиков. Вьяса выделяет неустойчиво различающее постижение, возникающее при неустраненном ложном знании, и незамутненное. Для последнего характерно низведение ложного знания до состояния «семени, прокаленного на огне», не способного порождать раджасические аффекты. Поток различаю­щих состояний сознания всецело принадлежит саттве, не смешанной с раджасом и пребывающей в высшей ясности. Это неколебимое, незамутненное различающее постижение и выступает средством избавления, оно есть путь освобождения. Достигая предельного уровня, оно порождает в йогине «семеричную мудрость». Йогин, устранивший аффекты, этот «нечистый покров» сознания, обретает мудрость, определяемую семью признаками. Четыре первых в своей совокупности трактуются как освобождение от следствий через муд­рость: познано все, что подлежит устранению; причины страдания, «подлежащего устранению», полностью разрушены; йогическое сосредоточение, именуемое «прекращением потока сознания», позволяет постичь сущность избавления; само средство избавления сделалось объектом неустанного культивирования.

Но кроме освобождения от следствий говорится и о трех призна­ках мудрости, которые составляют освобождение сознания. Оно наступает при реализации следующих условий: буддхи завершил свою функцию; гуны стремятся к растворению в своей причине и исчезают вместе с остановкой сознания, ибо для них нет приме­нения; Пуруша выходит из соединения с гунами и пребывает в своей собственной природе, незагрязненной и абсолютно свободной (сут­ра 27).

Такой Пуруша определяется Вьясой как «искусный» (kusala) и даже в случае проявления сознания остается освобожденным и «искусным», поскольку находится вне сферы деятельности гун.

Вачаспати Мишра так разъясняет данное утверждение: «На этой стадии, даже еще при жизни (jivanneva), Пуруша называется благим и освобожденным, поскольку это его физическое тело - последнее».

Затем речь идет о вспомогательных средствах йоги (yoganga), благодаря применению которых свет знания распространяется до различающего постижения. Этих средств устранения нечистоты сознания восемь. В совокупности они выступают в роли инструмен­тальной причины разъединения с загрязненностью сознания. Постоянное использование этих восьми вспомогательных средств йоги и есть операциональная причина обретения различающего постижения. Завершая комментарий к сутре 28, Вьяса еще раз подчеркивает, что применение вспомогательных средств йоги обосновывается именно двойной причинностью, т. е. эти средства есть инструмент разъединения и операция обретения. Две особые причины включены в общий список девяти видов действий, произво­димых благодаря причине.

Сутры 29—34 целиком посвящены конкретному рассмотрению вспомогательных средств йоги. Список включает самоконтроль, исполнение религиозных предписаний, асаны, т. е. специальные йогические позы, регуляцию дыхания, отвлечение органов чувств от своих объектов, созерцание и, наконец, йогическое сосредоточение. Определение каждого из этих средств дается в списочном порядке.

Самоконтроль (yama) разъясняется также посредством приведе­ния списка этических ценностей, которым в процессе йогической практики предстоит стать установками индивидуального сознания. Это ненасилие, правдивость, честность, воздержание и неприятие даров. Рассматриваемый список отнюдь не является перечнем равноважных пунктов. Его смысловое ядро — ненасилие (ahimsa), воздержание от причинения вреда живым существам каким бы то ни было способом и во все времена. Остальные виды самоконтроля, а также исполнение религиозных предписаний «практикуются как дополнительные [средства] именно для того, чтобы придать ненаси­лию совершенную форму». Вачаспати Мишра поясняет: «...если все остальное происходит при несоблюдении правила ненасилия, то это равнозначно тому, что оно не совершается вообще, ибо в этом слу­чае все виды самоконтроля (yama) бесплодны (nisphala)».

Правдивость (satya) определяется посредством привлечения эпистемологического идеала системы Патанджали — видеть вещи как они есть. Однако правдивость касается не только соответ­ствия слов и эпистемологического идеала, сюда включается и разум, мыслительность. Нужно отметить также, что в определение правди­вости вводится идея праведного намерения: речь не должна прино­сить зло, иметь отрицательные для живых существ последствия. Худшее из зол — внешнее подобие добродетели. Честность (asteya) раскрывается через противопоставление беззаконному (asastrapur-vaka) присвоению чужой собственности, воровству. Отсутствие алч­ности — собственная форма честности.

Помимо перечисленных определяются еще два вида самоконт­роля — воздержание в половой сфере и удовлетворении скрытых потребностей и неприятие даров (aparigraha).

Все эти виды самоконтроля, «не ограниченные кастой, местом, временем и обстоятельствами», принимают универсальный характер и именуются Великим обетом (сутра 31). Вьяса разъясняет данное положение на примере ненасилия, конкретно демонстрируя четыре типа ограничений, препятствующих универсализму Великого обета (mahavrata).

Следующее вспомогательное средство йоги — соблюдение рели­гиозных предписаний (niyama). Здесь Патанджали тоже приводит список: чистота, удовлетворенность, подвижничество, самообучение и преданность Ишваре.

Чистота комментируется Вьясой как внешняя, или телесная, так и внутренняя — устранение загрязненности сознания. Удовлет­воренность — ограничение потребностей сферой насущно необходи­мого. Подвижничество — терпеливое перенесение крайних противо­положностей (dvandvasahana), но не только это. Подвижничество предполагает обеты молчания, внешней невозмутимости, умерщвле­ния плоти, «лунный пост» и т. п. Вачаспати Мишра отмечает, что последний обет и ему подобные разъяснены в «Вишну-пуране», т. е. субкомментатор эксплицитно указывает на связь адептов систе­мы Патанджали с вишнуизмом: вишнуитские ритуалы входят в практику йогического подвижничества. Последние два пункта спис­ка — это самообучение, т. е. изучение философских трактатов об освобождении и рецитация сакрального первослога, и упование на Ишвару, о чем уже говорилось в первой главе.

Переходя к рассмотрению препятствий в практике самоконт­роля и соблюдения религиозных предписаний, Вьяса дает опреде­ление ложных помыслов через перечисление суждений, которые выражают намерение нарушить моральные запреты (сутра 33). Борьба с отклонениями подобного рода осуществляется в системе Патанджали методом культивирования противоположного направ­ления в размышлении, что именуется буквально противоядием (pratipaksa). Если вдуматься в термин санскритского оригинала, то молено заметить скрытую эпистемологическую подоплеку. Приводя пример ложного помысла: «Я убью того, кто чинит мне препят­ствия», Вьяса противопоставляет этому суждению не его прямое от­рицание вроде: «Я не убью...», а утверждение, имеющее принципи­ально противоположную предметную область: «Поджариваемый на раскаленных углях сансары, я прибегаю к защите практики йоги, даруя безопасность всем живым существам». Таким образом, лож­ная предметная область высказывания (paksa) предполагает устра­нение препятствий через убийство, т. е. нагромождение еще более сложных кармических преград. Это неведение в исходном своем виде — борьба с сансарой в пределах самой сансары. Вьяса проти­вопоставляет, а точнее говоря, замещает эту ложную предметную область другой, порождающей истинное знание: вся сансара есть препятствие, и борьба с ней уже заключена в практике йоги, в не­насильственном отношении ко всем живым существам. Отмечается также, что упражнение во взращивании pratipaksa имеет широкое применение и не ограничивается только перечисленными в данной сутре случаями.

Поскольку ложные помыслы проистекают, как уже сказано, из предметной области неведения, то результат состоит в умножении страдания и отсутствии истинного знания. Неприемлемость послед­них и служит подтверждением необходимости для йогина культиви­ровать, возделывать в своем сознании pratipaksa.

Вьяса дает классификацию насилия, куда включены 27 его видов. Исходно оно разделяется на три класса по социальному генети­ческому основанию: самостоятельно совершенное, санкционирован­ное кем-то другим, одобряемое (krttakaritanumodita). Здесь важ­но подчеркнуть, что Вьяса вслед за Патанджали отвергает любое оправдание насилия — как следствия принадлежности к клановой профессии, так и обусловленное временем, местом и обстоятель­ствами. Это общее отрицание конкретизируется здесь (сутра 34) че­рез непризнание не только насилия — собственного произвола, но и насилия-приказа, когда тот, кто его совершает, выступает лишь в функции инструментальной причины. Отрицается также и со­циально одобряемое насилие, ибо все три эти вида связаны с неведе­нием, а не с истинным знанием и приводят к «неисчислимым стра­даниям».

Затем каждый вид классифицируется по личностно-психологическому признаку, аффективно-генетическому: насилие из жадно­сти, из гнева и из-за невежества, а потом классификация начинает опираться на количественные показатели — по степени интенсив­ности в проявлении аффективной мотивации. Тем не менее Вьяса подчеркивает, что эти 27 видов не исчерпывают всю совокупность конкретных проявлений насилия, т. е. не охватывают описания еди­ничных его проявлений, и в этом отношении можно говорить о его неисчислимости.

По аналогии рассматривают ложь и другие изъяны душевной жизни (dosa). Выделение 27 подразделов насилия и прочего служит разветвленным диагностическим обоснованием для оценки поступка и поиска соответствующей pratipaksa.

Что касается кармических последствий изъянов душевной жиз­ни, то все они также разбираются на примере насилия. Здесь рас­суждение строится по принципу симметрии: при лишении жертвы сил совершающий насилие обрекает свое сознание и организм, т. е. источник жизнедеятельности, на неизбежную потерю энергии. Следствием причинения страданий жертве выступает будущее стра­дание в новом рождении: совершающий насилие рождается в аду либо в облике животного или голодного духа. Убивая другого, он и себя ежеминутно ставит на грань смерти и жизни. Но тут кармическая ситуация принимает асимметричный вид: чтобы избыть след­ствия совершенного убийства, убийца продолжает существовать, ибо должен исчерпать плод своего деяния. И даже если ранее, до убийства, накопленные благие действия предопределяют счастливую форму рождения, новая жизнь все-таки не будет продолжительной.

Сутры 35 — 45 посвящены серии лаконичных определений тех «совершенных способностей», которые йогин обретает в результате практики самоконтроля во всех его видах и соблюдения религиоз­ных предписаний.

Совершенные способности, однако, есть нечто такое, что вовне проявляется не прямо, но опосредованно — их знаком служит йогическое могущество, которое, в свою очередь, порождено победой над ложными помыслами. Перечисляются определения десяти видов такого могущества. Это исчезновение враждебности между антаго­нистами в присутствии йогина, утвердившегося в ненасилии. Утвер­дившись в истине, он может вызывать желаемое следствие своих слов; происходит как бы заклятие правдивым словом. Оно, согласно «Таттва-вайшаради», неотвратимо (apratihata) в своем действии. Честность по отношению к чужой собственности, сделавшись лич­ностной установкой йогина, привлекает к нему «все драгоценности». Воздержание сохраняет и приумножает энергию и позволяет приблизиться к статусу учителя. Неприятие даров (последнее требо­вание правил самоконтроля, яма) порождает знание ответов на все вопросы, связанные с прошлым и будущим рождениями и промежу­точными состояниями. Таким образом, из десяти видов могущества четыре — результат практики ямы, утверждения в искусстве само­контроля.

Способностей же, порожденных соблюдением религиозных предписаний (нияма), шесть. Все они представляют собой виды лич­ного совершенства, которого добиваются вследствии очищения тела и сознания; два важнейших аспекта — самообучение и преданность Ишваре — достигаются благодаря помощи богов и мудрецов, йогин получает способность совершенного сосредоточения (сутры 44 — 45).

Асаны, т. е. специальные йогические позы, рассматриваются в сутрах 46 — 48. Вачаспати Мишра разъясняет, что само слово «асана» означает либо «сиденье», либо «позу сидящего». Она стабильна (sthira), удобна, дает ощущение приятного (sukham) и расслабление (sukhavaham). Названные в сутре 46 асаны подробно описываются в «Таттва-вайшаради». Они выполнимы при условии снятия естест­венного напряжения и сосредоточения сознания на бесконечном. Благодаря упражнению в них прекращается воздействие противопо­ложностей, организм обретает неподверженность, устойчивость относительно противоположных влияний (dvandvanabhighatah) окружающей среды.

Сутры 49 — 50 отведены таким важным разделам йогической практики, как сознательная регуляция процесса дыхания — пранаяма, возможная при условии овладения искусством асан. В сут­ре 49 Патанджали дает классическое определение регуляции дыхания: svasaprasvasayorgativicchedah pranayamah. Каждая дыха­тельная пауза после глубокого вдоха или полного выдоха называется pranayama; первая из них — внешняя, вторая — внутренняя. Третий вид осуществляется, когда легкие не слишком сжаты или расшире­ны; в этом случае движение воздуха прекращается единым усилием.

Согласно традиционной точке зрения, по мере сознательного замедления дыхания пространство (desa) его распространения уменьшается. Оно подразделяется на внутреннее, при заполнении которого «жизненное дыхание» (ргапа) ощущается йогином даже в подошвах ног, и внешнее. В связи с разъяснением техники пранаямы вводится представление о соответствующей временной размерности, что подробно определяется в «Таттва-вайшаради».

У йогина, утвердившегося в сознательной регуляции процесса дыхания, исчезает «препятствие для света» и разрушается карма, выступавшая помехой в обретении различающего знания. Из-за пранаямы генерализующая способность разума (манас) делается пригодной для концентрации (сутра 53). Это значит, что манас обобщает данные органов чувств, и его приспособленность к кон­центрации подразумевает изменение взаимоотношений с индриями.

Завершающая проблема второй главы — подчинение органов чувств (сутры 54 — 55). Отвлечение их достигается при остановке сознания. Вьяса перечисляет четыре позиции, касающиеся сущности подчинения органов чувств: отсутствие страстного влечения к объек­там; законный чувственный опыт, или привязанность к чувствен­ным объектам, не запрещенная авторитетными религиозными тек­стами, — сфера неполного подчинения индрий; устранение или не­устранение чувственного опыта по собственному желанию; наконец, чувственный опыт, свободный от аффектов. Все эти позиции не соответствуют системе Патанджали. Ссылаясь на авторитетное сви­детельство, комментатор утверждает, что подчинение органов чувств — это отсутствие чувственного восприятия в результате кон­центрации сознания на одной точке. Отсюда прекращение деятель­ности органов чувств при остановке деятельности сознания.

В третьей главе — «О совершенных способностях» (vibhutipada) излагается концепция сверхнормальных, или совершенных, пси­хических способностей, получающих развитие благодаря практике йоги. Вачаспати Мишра в своем субкомментарии отмечает, что «сверхнормальные, или «совершенные», способности... являются причиной возникновения веры (sraddha) и благоприятствуют опыту сосредоточения.

В сутрах 1—7 рассматриваются, однако, не сами способности, а методы (samyama) их достижения. Они определяются как «внут­ренние» средства йоги в отличие от пяти «внешних»: самоконтроля и прочего, описанных в предыдущей главе (сутра 7).

«Внутренних» способов три: концентрация сознания на конкрет­ном телесном локусе (чакре), созерцание (дхьяна) и сосредоточе­ние (самадхи). Порядок перечисления методов не произвольный, поскольку в нем отражена конкретная причинно-следственная зави­симость. Концентрация — это фиксация сознания на соответствую­щем телесном локусе, например «пупочном центре» (nabhicakra).

Вачаспати Мишра уточняет, что сознание может вступать в непо­средственное отношение связи только с внутренними локусами, но не с внешними объектами.

Созерцание (дхьяна) определяется как сфокусированность од­нородных состояний сознания на данном локусе, причем, говорит Вьяса, речь идет об однородном течении содержаний сознания, не нарушаемом другими содержаниями. Следует отметить, что наи­более частый перевод ключевого термина dhyana — «медитация» — мало что объясняет в существе дела. Вачаспати Мишра сообщает, что дхьяна реализуется с помощью концентрации (dharana); «одно­родность» потока расшифровывается как «однонаправленность» (ekagrata). Ссылаясь на «Вишну-пурану», субкомментатор указы­вает на «первые шесть компонентов [йоги]» в качестве обязательно­го условия, реализация которого предшествует практике дхьяны, без этого она невозможна (сутра 2).

Третий способ — сосредоточение (самадхи) — это дхьяна, достигшая такого качественного уровня, при котором «созерцание как бы лишено собственной формы» и объект «высвечивается» сам по себе (сутра 3). Вачаспати Мишра говорит, что дхьяна в таком случае «высвечивается» (nirbhasyate) лишь как форма созерцаемого объекта, и это означает, что она проявляется как форма объекта созерцания (dhyeyakara), но не как форма самой дхьяны (dhyanakara). То обстоятельство, что сосредоточение определяется также в качестве дхьяны, «лишенной своей формы», осмысляется по­средством термина sunya («пустая»). Это состояние достигается «благодаря полному растворению во внутренней природе созерцае­мого объекта» (Вачаспати Мишра).

Высшая дисциплина сознания, санъяма, в системе Патанджали выступает в роли общего обозначения собственно психотехнической процедуры. По Вачаспати Мишре, термины dharana (концентра­ция), dhyana (созерцание) и samadhi (сосредоточение) употреб­ляются в текстах этой школы в близком значении, и «было бы излишне трудоемким [каждый раз] приводить соответствующий термин (samjna); поэтому для краткости [Вьяса] говорит об их тер­минологическом употреблении (paribhasa) в сутре: «Эти три вместе [называются] санъяма».

Если попытаться проанализировать этапы собственно психо­технической процедуры в контексте эпистемологической установки системы Патанджали, то необходимо иметь в виду, что менталь­ное конструирование как характеристика познавательной деятель­ности, концептуализация воспринимаемой реальности, выступает в виде различения между процессом созерцания (dhyana) и его объ­ектом (dhyeya). В состоянии самадхи это различение устраняется.

Результат практики санъямы — устойчивый «свет мудрости», мудрость сосредоточения, пребывающая в «незамутненном потоке» (nirmalapravaha), к которому не примешиваются другие содержа­ния сознания (pratyaya).

Психотехническая процедура осуществляется, как уже отмеча­лось, в строгой последовательности стадий: только тогда возникает «свет мудрости» (сутра 6). Совершенные способности, уточняет Вьяса, такие, как чтение чужих мыслей (paracittajnana) и прочее, обретенные посредством йоги, не должны применяться в прагмати­ческих целях, поскольку житейская практика реализуется не йогическими, а «иными средствами». Единственная цель санъямы — сама йога, т. е. освобождение (kaivalya) как ее конечный результат.

Через санъяму, связанную с внешней формой тела, «устра­няется ее способность быть воспринимаемой благодаря контакту между органом зрения и светом», т. е. достигается «невидимость» (сутра 21). Здесь интересно объяснение Вьясы: «Йогин становится невидимым, когда отсутствует связь между органом зрения [воспри­нимающего] и светом при наличии препятствия к способности быть воспринимаемым». Таким образом, речь идет не об измене­нии телесного вещества йогина, не о том фантастическом феномене, который описан Г. Уэллсом в романе «Человек-невидимка». Невиди­мость как совершенная психическая способность представляет собой обладание возможностью блокировать процесс восприятия света у других, т. е. определенным способом регулировать реакцию чужого зрачка на свет. По аналогии упоминается у Вьясы «неслы­шимость» и пр.

К области совершенных способностей относится в системе Патанджали и «знание о предстоящей кончине», достигающееся благо­даря санъяме относительно кармы и «дурных предзнаменований» (сутра 22). В комментарии Вьясы даются две классификации: дихо­томия кармы и трихотомия дурных предзнаменований. Карма, со­зревающая на протяжении одной жизни, приносит результат либо не­посредственный, либо отстоящий во времени. Благодаря санъяме, объ­ект которой — карма, ограниченная одной жизнью и определяющая ее продолжительность, у йогина возникает знание сроков кончины.

Дурные предзнаменования разделены на три группы в зависи­мости от сферы соотнесения: к самому йогину, к другим живым су­ществам и, наконец, к существам божественным. Эти предзнамено­вания служат указанием на близкую кончину.

Совершенные способности, которые Патанджали именует «си­лой дружелюбия» и прочими благими чувствами (сутра 23), возни­кают благодаря санъяме на дружелюбии, сострадании и радости. Взращиваются эти чувства соответственно по отношению к трем объектам: к существам, пребывающим в счастливом состоянии; к тем, кто подвергается страданию; к склонным к добродетели. Куль­тивирование этих чувств и рождает силу дружелюбия, силу состра­дания и силу радости, что возможно лишь благодаря сосредоточе­нию. «Силы» означают «энергии, не встречающие препятствий».

Те, кто склонен к греху, должны вызывать у йогина лишь беспри­страстность, нейтральность, которая по своей природе не есть чувст­во. Таким образом, санъямы на бесстрастии не может быть по определению, и следовательно, никакой силы бесстрастия не возни­кает. По-видимому, имеется в виду энергетическое неучастие в грехе.

Совершенные способности, трактуемые как обретение силы, включают также «силу слона», «силу царя гарудов Вайнатеи»,»силу ветра» и пр. Все они достигаются посредством санъямы на этих объектах (сутра 24).

В сутрах 26—29 определяются совершенные способности зна­ния внешних объектов, включая и строение тела. Так, благодаря направлению деятельности манаса (интеллекта) на «тонкие», скры­тые или весьма удаленные объекты йогин обретает постижение их сущности (сутра 25).

Санъяма, объектом которой выступает Солнце, порождает кос­мологическое знание, или «знание Вселенной» (сутра 26). В ком­ментарии к этой сутре Вьяса довольно подробно излагает строение космоса. Согласно «Вьяса-бхашье», Вселенная охватывает семь ми­ров: мир земли (от ада Авичи до вершины горы Меру), мир «проме­жуточного пространства» (от вершины Меру до Полярной звезды — планеты, звезды, созвездия) и над ним пятеричный Небесный мир («Свар», включающий мир Махендры, Великий мир Праджапати и Мир Брахмы, состоящий из трех ступеней).

Ад Авичи («Без избавления») — как бы нижний предел, дно Великого ада, над которым надстраиваются шесть его ступеней. Великий ад — вместилище несчастных форм существования, являю­щихся кармическим следствием прошлой деятельности. В целом мир земли последовательно опирается на твердь, воду, огонь, ветер, акашу (особый вид пространства, выступающий средой распростра­нения звука) и на тьму.

Земная поверхность имеет своим центром «золотую царицу гор Сумеру», четыре стороны которой ориентированы по странам света. Гора Сумеру — центр континента Джамбудвипа, а всего континен­тов семь. К северу и югу от Сумеру располагаются по три цепи гор и по три равнинные области. Семь континентов омываются семью морями. Вся космологическая структура, в свою очередь, замкнута внутри Мирового яйца, этой «мельчайшей частицы прадханы, подоб­ной светлячку в воздушном пространстве» (Вьяса).

Выше земли, говорит Вьяса, «планеты, созвездия и звезды, при­крепленные к Полярной звезде, движутся, подчиняясь импульсу [космического] ветра. Все они расположены над Сумеру и вращаются вокруг нее». Солнце в данной картине мира связано с вершиной го­ры Сумеру, «прикреплено» к ней. Таким образом, дилемма геоцен­тризма и гелиоцентризма в этой системе астрономических представ­лений как бы не имеет под собой почвы: «...день и ночь сменяются по мере движения Солнца, как бы прикрепленного к вершине Суме­ру», а движение небесных тел подчинено своим собственным законам.

Любопытно, что в целом космология, представленная во «Вьяса-бхашье», соотносима с буддийской картиной мира в узловых пунктах (см. наши комментарии к сутре 26). Подробный сравнительный анализ двух космологических схем позволит прояснить культуроло­гический смысл сходства и различия, выявить общеиндийскую осно­ву и те особенности, которые обусловлены конфессиональной миро­воззренческой принадлежностью.

Важно, на наш взгляд, остановиться здесь на проблеме числовых космологических универсалий — «три», «пять» и «семь». Членение космоса по вертикали на три мира (земной мир, промежуточный и Свар) демонстрирует очень раннюю космологическую универ­салию архаических, а точнее, первобытных культур. Если и дальше вглядываться в космологическую схему «Вьяса-бхашьи» по вертика-ли, то обнаружится количественная несимметричность по отноше­нию к промежуточному миру: семь подземных сфер и пять божест­венных миров. В космологических моделях первобытных культур чаще всего наблюдалась вертикальная симметрия подструктур. «Пять» — кросс культурная числовая универсалия — в этнологиче­ских исследованиях обычно объясняется по аналогии с пятью паль­цами человеческой руки. Это, в свою очередь, означает, что «пять» указывает на присутствие антропоморфных представлений. Такое объяснение вполне приложимо к рассматриваемому материалу: боги Небесного мира подобны людям, причем боги нижних небесных сфер привержены чувственным и магическим наслаждениям, а при­надлежащие высшим — брахмачарины, приверженные созерцанию.

Числовая универсалия «семь» особенно интересна в том виде, как она дана в «Вьяса-бхашье». В этнологии существуют два объясне­ния ее генезиса. Во-первых, предполагается, что «семь» — это сумма числовой космологической индексации по вертикали (деление на три мира) и по горизонтали (ориентированность по четырем странам света). Подобное объяснение вполне приложимо к описаниям строе­ния мира Вьясой, причем частота употребления этой универсалии и различные аспекты ее приложимости свидетельствуют о большой культурной значимости, смысловой нагруженности числа. Второе объяснение, предложенное Б. А. Фроловым ', сводится к тому, что семь составляет четверть лунного месяца; это весьма важно для культур, опиравшихся на лунный календарь. Одновременно семь — число звезд в созвездии Большой медведицы, где Полярная звезда есть альфа этого созвездия. Данное объяснение, разработанное на основе анализа археологического материала бесписьменных куль­тур, находит благодаря приложимости к тексту «Вьяса-бхашьи» новое подтверждение.

Завершая космологическую инкорпорацию, комментатор возвра­щается к основной проблеме шастры — проблеме религиозного освобождения. Несмотря на то что боги высших сфер предаются практике созерцания, они погружены в сансару, правда, пребывают в сфере счастливых форм рождения. Лишь йогины, достигшие освобождения, «не располагаются ни в одном из миров», ибо все эти миры в своей совокупности — сансара.

Санъяма на Луне дает, согласно системе Патанджали, знание расположения звезд, а на Полярной Звезде — законов движения не­бесных тел (сутры 27—28). Описание совершенных способностей знания завершает определение способности знания строения тела, хотя такое определение отнюдь не означает знание только анатомии. Упоминание Вьясой «трех гуморальных составляющих — ветра, желчи и слизи», а также крови позволяет прийти к заключению, что речь идет о знании организма и его функций. Это достигается посредством санъямы на пупочной чакре. Иными словами, сутра 29, закончившая рассмотрение совершенных способностей знания, одновременно открывает описание способностей, достигаемых посредством санъямы на определенных телесных локусах.

Совершенная способность не ощущать голода и жажды дости­гается, по системе Патанджали, санъямой на области гортани: «хор­да под языком, за ней горло, за ним гортань» (сутра 30). Любопытно, что именно данная локализация, согласно современным представле­ниям психофизиологии, отвечает за возникновение речевых возбуж­дений в процессе осознания чего-либо — ив состоянии сна, и в со­стоянии бодрствования. Нужда организма в воде и пище становится у человека осознанной потребностью, только пройдя через акт осознавания и соответствующее этому речевое возбуждение. Когда процесс блокируется, голод и жажда не осознаются и не причиняют беспокойства.

Неподвижность достигается при санъяме на «трубе под гортанью внутри» (сутра 31). Вероятно, эта локализация соответствует брон­хиальному дереву.

Санъяма на области черепной коробки (sirah kapala) порождает видение существ, «передвигающихся в пространстве между небом и землей» (сутра 32).

Далее Патанджали вводит представление о способности к интуи­тивному озарению (pratibha, синоним taraka) — начальной форме знания, порождаемого различением (сутра 33). С помощью интуи­тивного озарения «йогин познает все» (Вьяса). Остается неясным, проявляется ли данная совершенная способность спонтанно в про­цессе санъямы на черепной коробке или как-то иначе.

Санъяма на сердечной области, на «лотосе сердца», в котором, согласно Вьясе, локализуется способность сознавания, порождает «постижение сознания» (сутра 34). Оно настоятельно необходимо, поскольку вне этого невозможно перейти к санъяме на «том, что существует для собственной цели», т. е. на Пуруше, радикально отличном от сознания как такового.

Таким образом, материал «Вьяса-бхашьи», комментирующий сутры 9—15, представляет собой изложение концепции сознания-носителя, противопоставленной абхидхармистскому учению о прин­ципиальной бессубстанциальности потока психической жизни. На­правленность контраргументации строится так, чтобы позиция оппонентов-сарвастивадинов, утверждавших, что «все есть дхармы», выглядела не более чем поверхностным описанием предмета, не учитывающим подлинной основы самоидентичности сознания — привязки всех его состояний к субстанции-носителю. (Подробно буддийский взгляд на дхармы изложен нами в соответствующих разделах комментария.)

Материал сутр 16—54 полностью посвящается «рассмотрению области санъямы йогина, который обрел все средства для дости­жения желаемой цели» (Вьяса).

Первая из совершенных способностей, на которой останавли­вается Патанджали,— «знание прошлого и будущего». Вьяса ком­ментирует это, опираясь на концепцию parinama: знание прошлого и будущего достигается вследствие санъямы относительно измене­ний качественной определенности, отличительных признаков и усло­вий существования, т. е. того «тройственного изменения, которое испытывается непосредственно в личном опыте» (сутра 16).

Затем рассматривается совершенная способность «знания зву­ков, издаваемых всеми живыми существами». Она обретается благо­даря различению объекта слова и значения, которые обычно сме­шиваются ввиду ложного их отождествления (сутра 17). Коммента­тор в этой связи разворачивает довольно пространное лингвофило-софское рассуждение. Слово понимается в качестве «целостной последовательности артикулируемых звуков, соотнесенной в резуль­тате условного соглашения с данным объектом и передающей [со­держание] единичного ментального акта». Слово, или обозначающее (vacaka) ,— знак объекта, т. е. обозначаемого (vacya).

Вьяса придерживается традиционной лингвофилософской кон­цепции, согласно которой различие между словом (sabda) и звуком (dhvani, varna) имеет абсолютный характер. Их отождествление, когда комплекс звуков принимается за слово, в рамках данной кон­цепции полагалось категориальной ошибкой. Такой взгляд опирался на следующее рассуждение: передача значения — это функция слова; звук (nadanusamhara, т. е. нераздельность звучания) — лишь способ обнаружения слова. Правильное понимание языка становится воз­можным благодаря насыщению рассудка обычных людей «следами бессознательных впечатлений» в процессе языкового общения.

Комментатор стоит на той лингвофилософской точке зрения, что любое слово, будь то имя или глагол, способно выражать смысл законченного предложения: имя подразумевает предикат, глагол — все необходимые актанты. В этом его позиция отличается от воззре­ний некоторых иных школ, утверждавших, что носителем смысла в предложении выступает глагол, а все прочие части речи лишь слу­жат ограничителями, конкретизирующими этот смысл.

Затем Вьяса указывает, что «строение слова», его граммати­ческая форма способны передавать смысл предложения, ибо разъяс­нение грамматической формы (совместно с семантикой слова) всег­да имеет вид предложения. Приводится такой пример: «шротрия» — тот, кто знает ведийские тексты наизусть.

Другой аспект, связанный с пониманием значения слова, соглас­но Вьясе, выражается в том, что лишь в результате анализа грам­матической формы слова в предложении можно выяснить, что есть само слово — глагол, имя или что-либо иное. Это необходимо преж­де всего потому, что внешняя форма различных частей речи в пред­ложении может оказаться идентичной.

Слово выражает и действие, и отношение, и объект, и значение. Объект выступает «опорой слова», «опорой понятия», но, пребывая в изменении собственных состояний, он не сопровождается ни сло­вом, ни понятием. Иначе говоря, объект — одна реальность, язык — другая, а сознание нетождественно ни тому, ни другому. Именно это различие и постигается йогином.

Совершенная способность знания прошлых рождений (сутра 18) обретается через непосредственное постижение формирующих фак­торов, которые Вьяса разделяет на два вида: во-первых, причины памяти и аффектов (выступающие в форме следов бессознательных впечатлений), во-вторых, причины созревания плодов кармы (в фор­ме праведности и неправедности). Непосредственное постижение санскар достигается через санъяму на изменении и усилии сознания, прекращении его развертывания, потенциальной энергии аффектов, жизнеспособности и дхармы, т. е. на тех качественно-определенных состояниях сознания, которые были охарактеризованы Вьясой ранее как «невоспринимаемые». Необходимое условие — чувственный опыт касательно пространства, времени и порождающих условий. Благодаря всему этому возникает знание собственных прошлых рождений и прошлых рождений других живых существ.

Свой комментарий к этой сутре Вьяса завершает указанием на то, что любые рождения — в счастливой или несчастной форме — всецело принадлежат сфере страдания, поскольку даже такое свойство саттвы разума, как счастье удовлетворения, обладает при­родой трех гун. А все, что с ними связано, безусловно, подлежит устранению.

Способность знания чужой ментальности, постижение чужого сознания достигается благодаря непосредственному восприятию содержаний познавательного акта (сутра 19). Такая санъяма, гово­рит Вьяса, — это непосредственное восприятие содержаний чужого сознания (pratyayasya paracittajnanam). Йогин воспринимает окрашенность содержаний чужого сознания, но не может восприни­мать опору аффекта. Таким образом, чужая ментальность не пред­стает здесь в роли «оптического устройства», посредством которого йогин видит объекты чужого чувственного опыта, — он непосред­ственно воспринимает лишь содержательную сторону психической жизни другого, но не объектную реальность, служащую опорой для нее (сутра 20).

Санъяма, будучи определена применительно к задачам позна­вательного сосредоточения как совокупность «трех внутренних средств», одновременно рассматривается в системе Патанджали и как внешнее средство по отношению к йоге, «лишенной семени», т. е. к сосредоточению непознавательному (сутра 8). Отсюда вопрос: если в момент прекращения деятельности сознания продолжается развертывание гун, то какова в этом случае природа изменения сознания?

Вьяса разъясняет, что активно действующие санскары есть ка­чественно-определенные состояния сознания (дхармы), но они отнюдь не тождественны познавательным актам (pratyaya), т. е. содержанию сознания. Здесь проводится различение процес­суальной (дхармы) и содержательной сторон сознания. Прекраще­ние развертывания содержаний сознания, согласно Вьясе, не озна­чает устранения процессуального аспекта сознания.

«Подавленные» санскары, т. е. формирующие факторы, действие которых направлено на остановку, также суть дхармы. Их появле­ние означает, что началось истощение активно действующих сан­скар. Изменение состояния сознания на стадии остановки и характе­ризуется чередованием этих дхарм (сутра 9).

Искусность в практике остановленных санскар приводит к спо­койному течению сознания, т. е. к «непрерывному течению форми­рующих факторов остановки, свободному от загрязнения актуализи­рующими факторами» (Вачаспати Мишра). Если же йогин еще не искушен в этом, то «санскара, тяготеющая к остановке, подавля­ется той, что имеет свойство активного проявления» (сутра 10).

Сознание обладает также свойствами «направленности на все объекты» (sarvarthata) и «однонаправленности» (ekagrata). В «Таттва-вайшаради» это разъясняется так: «Направленность на мно­жество объектов есть свойство рассеянности сознания (viksiptata). Будучи всегда существующей, она не исчезает <...>. Сознание, свя­занное по самой своей сути с постепенным исчезновением (арауа) многонаправленности и появлением однонаправленности как своими качественными характеристиками (...), тяготеет к сосредоточению, т. е. специфицируется сосредоточением, которое реализуется (sad-hyamana) постепенно, в свойственной ему последовательности (purvaparibhuta)».

Изменение однонаправленности сознания трактуется как дости­жение тождества прошедших и только что возникших содержаний сознания. Отметим, что «изменение» здесь следует понимать в смыс­ле развития, трансформации, преобразования. В состоянии сосредо­точения сознание связано с двумя видами содержания (когниций): прошлыми, «успокоенными» концентрацией, и теми, что возникают в тождестве с предыдущими. Прошлые и настоящие одинаковы (tu-lya), но тождественность бывает лишь при условии однонаправлен­ности тех и других содержаний сознания. Это и есть трансформация сознания как носителя (dharmin) качественно-определенных со­стояний (dharma).

В сутре 12 проводится различение между сознанием и его состоя­ниями, причем сознание трактуется в качестве носителя, а состоя­ния — в качестве свойств. Это чрезвычайно важно для понимания всей психологической концепции, представленной в «Вьяса-бхашье». Система Патанджали, как видно из комментария Вьясы к сутрам 13—14, стремилась противопоставить учению абхидхармистов о несводимости потока психической жизни к чему-либо иному, кроме себя, самого (т. е. потока дхарм), идею нетождественности этого потока и сознания в качестве носителя.

Школа санкхья-йога придерживалась той позиции, что транс­формация сознания (трактуемого как dharmin) осуществляется через преобразование его качественно-определенных состояний (дхарм). Эти состояния связаны с тремя формами времени, на что указывает отличительный признак каждой дхармы. Формула транс­формации сознания-носителя, приводимая Вьясой, такова: «Изме­нение носителя достигается через дхармы, изменение дхарм, ха­рактеризующихся [связью] с тремя формами времени,— через отличительный признак, а изменение отличительного признака — через условия существования».

Вьяса дает описание дискуссии, содержание и терминологи­ческое оформление которой свидетельствует о хорошей осведом­ленности его относительно абхидхармистских воззрений. Принимая буддийскую концепцию качественно-определенных состояний соз­нания, он тем не менее утверждает, что если бы существовали только дхармы, если бы поток этих состояний не опирался на сознание как на свой субстрат, то утратилась бы самоидентичность психической жизни индивида.

Абхидхармисты в потоке психической жизни выделяли только два аспекта: процессуальный (дхармы) и содержательный (дискрет­ные содержания сознания, когниции), приверженцы же системы Патанджали добавляли к двум третий, субстанциальный аспект — сознание как носитель первых двух. По сути дела, в этом и состоял ключевой пункт расхождений между умозрениями. Для Вьясы дхармы — модификации сознания-носителя, в процессе трансфор­мации меняются именно они, не выходя, однако, за пределы «соб­ственной сущности носителя».

Опираясь на эти посылки, комментатор формулирует понятие «изменения» (parinama): «Изменение — это возникновение новой качественной определенности субстанции при исчезновении преж­ней ее качественной определенности; субстанция при этом остается постоянной» (сутра 13).

Заключение о существовании такого константного, субстан­циального сознания-субстрата делается Вьясой на основании «узна­вания реального объекта, известного из прошлого опыта» (сутра 14).

Развивая далее концепцию изменения (трансформации) созна­ния-субстрата, Вьяса рассматривает вопрос о различении стадий такого изменения. Вслед за Патанджали он высказывает мысль о последовательности изменения и выделяет соответствующие стадии этого процесса. Для разъяснения данной идеи используется метафо­ра «глина в форме порошка — кома — горшка — чаши — череп­ков»; глина здесь уподоблена сознанию-субстрату, а формы ее существования — стадиям изменения качественно-определенных состояний. Основание такой последовательности — дхарма, непо­средственно предшествующая наличному состоянию. Последова­тельность изменения отличительного признака, наоборот, как бы приходит из будущего — это последовательность появления налич­ного состояния из непроявленного.

В своих рассуждениях Вьяса стремится, по сути, нивелировать буддийскую точку зрения относительно несуществования носителя. Так, он говорит, что всякая последовательность изменения обретает свою форму при различии между качественной определенностью (dharma) и ее носителем (dharmin). Кроме того, он усиливает свою позицию, утверждая, что в последовательности «качественная опре­деленность может также выступать в роли носителя по отношению к собственной форме другой качественной определенности». Этим комментатор старается преодолеть выдвинутые абхидхармистами дефиниции дхармы как такого качественно определенного единич­ного состояния, собственная сущность, собственный признак и соб­ственная форма которого полностью совпадают и не могут быть све­дены к чему-либо иному.

Однако Вьяса считает нужным отметить: «Когда носитель рассматривается в абсолютном смысле, без различия [его свойств], при таком подходе тот же самый [носитель] может быть назван дхармой. Тогда упомянутая выше последовательность выступает в [сознании] в качестве единичного», т. е. наблюдается совпадение собственной природы, собственной формы и собственного признака. На фоне такой интерпретации абхидхармистская точка зрения, отрицающая субстанциальную природу сознания, должна выглядеть всего лишь поверхностным срезом проблемы, не противоречащим, по существу, положениям системы Патанджали.

Абхидхармисты, далее, очень четко разделяли содержание со­знания, которое в рамках их подхода никогда не интерпретирова­лось в качестве дхармы, и поток собственно психофизических ка­чественно-определенных состояний, который и обеспечивал появле­ние этих дискретных содержаний. Вьяса пытается предложить и здесь другой путь решения вопроса: «Существует два вида качест­венно-определенных состояний сознания — воспринимаемые и не­воспринимаемые. Из них воспринимаемые имеют своей сущностью познавательные акты, а невоспринимаемые — только [психиче­скую] реальность». Последних, согласно Вьясе, семь, и факт их существования устанавливается посредством умозаключения.

Сутры 35—37 посвящены проблеме разделения в санъяме опыта (т. е. содержаний сознания), относящегося к гунам, и опыта чис­того сознания, относящегося к Пуруше.

Саттва разума, которая преодолела раджас и тамас, направле­на на осознавание различия между собой и Пурушей. Но даже такая саттва все-таки продолжает пребывать в процессе непрерывной трансформации и, по определению, выступает только объектом для Пуруши. Его нельзя постичь с помощью представлений о Пуруше, с помощью содержаний сознания, возникающих благодаря саттве разума (буддхи). Представление о Пуруше, как указывает Вача-спати Мишра, «имеет своей сущностью то, что не является чистым сознанием».

Опыт (anubhava), не очищенный психотехнической процедурой, смешивает чистое сознание (caitanya) с такими состояниями буд­дхи, как ясность и прочее, «подобно тому как волнение чистой воды, в которой отражается луна, приписывается самой луне».

То, что отлично от такой ясности и что представляет собой внеш­нюю форму чистого сознания, есть иное содержание сознания, иной опыт, относящийся не к гунам, а к Пуруше. Благодаря санъяме на таком содержании сознания и возникает мудрость, имеющая своим объектом Пурушу. Иными словами, такая санъяма есть видение Пурушей состояния сознания, которое опирается на его собствен­ную сущность, из чего и проистекает знание Пуруши (сутра 35).

Из этого возникают интуитивное провидение и совершенные способности слуха, осязания, зрения, вкуса и обоняния (сутра 36). Провидение (pratibha) позволяет йогину постигать тонкое, скрытое, удаленное, прошлое и будущее. Появляются способности, квали­фицируемые Вьясой как «божественные» — слышание божествен­ных звуков, обретение божественного осязания, божественного зрения и т. п. Здесь важно то, что эти совершенные, или паранормальные, способности возникают на основе обычных способностей органов чувств.

Из комментария Вьясы остается все-таки неясным, что такое способности «божественного осязания» и т. п.— чувственное ли это постижение божественных космических сфер (т. е. пятеричного небесного мира) или обретение тонкого чувственного аппарата, который уподобляет йогина богам.

Тем не менее именно «божественные» способности, возникаю­щие постоянно в процессе санъямы, являются препятствием на пути видения (сутра 37). В системе Патанджали они оцениваются как «магические совершенства» — в том случае, когда проявляют­ся у индивидуума, чье сознание находится в активном состоянии.

Необходимо отметить, что данная группа vibhuti системы Патан­джали типологически сходна с rddhi буддийской психотехнической (йогической) традиции.

Сутра 38 завершает тему «экстрасенсорных» совершенных спо­собностей, разъясняя причины, позволяющие йогину, который прак­тикует санъяму, перемещать сознание из своего тела в какое-либо другое. Комментируя определение Патанджали, Вьяса гово­рит, что связь сознания с соответствующим физическим телом есть результат скрытых следов кармы, т. е. рождение в определенном теле — следствие совокупной деятельности в прошлых жизнях. При ослаблении такой кармы благодаря практике сосредоточения связь с телом ослабевает. Сосредоточение также позволяет постигнуть образ деятельности сознания и тем самым разрушить идентифи­кацию сознания с физическим телом. Вьяса указывает, что при разрушении такой идентификации йогин «изымает сознание из собственного тела и помещает его в другие тела», при этом чув­ственные способности «следуют за сознанием». Это утверждение Вьяса иллюстрирует метафорой перелета пчелиного роя: сознание уподобляется пчелиной матке, а чувственные способности — ос­тальным пчелам.

В сутрах 39—40 рассматриваются совершенные способности, обретаемые благодаря регуляции процессов, ответственных за жиз­недеятельность. Согласно комментатору, жизнедеятельность — «совокупное функционирование органов чувств». Оно определяется пятью факторами: праной, саманой, апаной, уданой и вьяной, каж­дый из которых имеет свою сферу распространения в организме. Так, удана, упомянутая в сутре 39, — это фактор жизненности, направленный от земли вверх и распространяющийся «вплоть до головы» (Вьяса). Благодаря практике санъямы йогин обретает спо­собность контролировать этот жизненный фактор, что, в свою очередь, позволяет ему свободно преодолевать физические препят­ствия вроде болотной трясины и водной преграды, а также совер­шать «восхождение в момент сознательной смерти».

Самана (сутра 40), имеющая распространение в области пупка, будучи также поставлена под контроль, позволяет йогину добиться пульсации внутреннего огня и обрести тем самым яркое свечение.

В сутрах 41—42 вводится тема акаши, особого вида простран­ства, и ее роли в процессе обретения совершенных способностей. Акаша традиционно рассматривалась всеми индийскими религиоз­но-философскими школами в двух аспектах: как особая субстан­ция, служащая специальной средой распространения звука, и в то же время как пространство, в известном смысле совпадающее с геометрическим, но не тождественное ему.

По мнению Вьясы, акаша есть основа всех слуховых способ­ностей и органов слуха, основа звука; ее отличительный признак — всепроницаемость, она обладает свойством всепронизываемости. Вачаспати Мишра так разъясняет ее связь со слуховой способно­стью: «...все органы слуха (srotra), хотя и относятся к продукту индивидуализации (ahankarikanam), содержат в себе акашу, на­ходящуюся в пустом пространстве слухового канала в качестве его физической опоры. Именно на ней и основывается способность слуха». Далее приводится опытное подтверждение этого на мате­риале наблюдения повреждений слухового прохода.

Санъяма на связи слуха и акаши порождает способность бо­жественного слышания, говорит Вьяса. В «Таттва-вайшаради» об­наруживается указание на то, что «для всех, [обладающих орга­ном слуха], существует лишь один тип слышания», из чего можно сделать вывод, что речь идет об уподоблении слуховой способности йогина таковой у богов (сутра 41). Но поскольку акаша есть также и пространство, в котором размещены физические тела, встает вопрос о роли связи тела с акашей как субстанцией, ибо она не пустота, а субстанциальная среда. Акаша сопрягается с матери­альными объектами, пронизывая их. Именно санъяма относительно характера связи, говорит Вьяса, позволяет йогину постадийно обрести такую легкость, что вначале он способен ходить по воде, затем по паутине, по солнечному лучу и, наконец, «беспрепятствен­но передвигаться в акаше» (сутра 42).

В системе Патанджали, как можно видеть из рассмотренной нами сутры 38, в каталоге совершенных способностей присутствует способность изымать сознание из своего собственного тела и пере­мещать его в какое-либо другое. В сутре 43 эта тема подвергается дополнительному анализу. Патанджали определяет «реальную де­ятельность сознания вне тела» как Великую бестелесную. Вьяса разъясняет это определение, вводя дихотомию, согласно которой деятельность вне тела бывает двух видов: реальная и проективная. Если сознание пребывает внутри тела, а деятельность манаса на­правлена вовне, то такая деятельность называется проективной (kalpita); если же внешняя деятельность манаса сопровождается несвязанностью сознания с телом, то такая независимая от тела деятельность манаса получает название реальной.

Вхождение в другие тела и обеспечивается последней (Великой бестелесной). Освоение ее йогином происходит посредством «про­ективной концентрации». Результат такой концентрации рас­сеяние «пелены, закрывающей саттву разума» и вызывающей «тройственное созревание кармы и аффектов», пелены, которая обусловлена раджасом и тамасом. Она рассеивается светом саттвы.

Вачаспати Мишра разъясняет «тройственное созревание кармы и аффектов» следующим образом: это три рода следствий, реали­зуемые в форме рождения (jati), продолжительности жизни (ayus) и в типе опыта (bhoga).

В сутрах 44—49 перечисляются совершенные способности как результат санъямы на пяти аспектах «великих элементов», пяти аспектах органов чувств и как результат знания различия между саттвой и Пурушей.

Пять аспектов «великих элементов» — это «грубое», т. е. спе­цифическое качество элементов (земля и т. п.) вкупе с конкретной формой их проявления и другими свойствами; общее, т. е. родовые характеристики элементов, такие, как плотность у земли, вязкость у воды и подобное; обладание природой общего и единичного, свойство представлять собой целокупность, части которой связаны между собой нераздельно; присущность своим следствиям; все­общность целеполагания.

О последнем аспекте необходимо сказать несколько подроб­нее. «Великие элементы» «обладают целью» постольку, поскольку гуны имеют свойство быть целью опыта наслаждения и освобожде­ния и реализуют себя через танматры.

Санъяма на каждом из этих аспектов пяти «великих элемен­тов» (земля, вода, огонь, ветер, акаша) порождает видение соб­ственной формы любого чувственного объекта и соответственно господство над ними. Йогин, осуществивший такую санъяму, под­чиняет себе внутренние потенции «великих элементов» (сутра 44). Следствие господства над внутренними потенциями «великих элементов» выражается в восьми совершенных способностях: уменьшение до размеров атома; телесная легкость; увеличение до огромного размера; произвольное приращение в размере отдельных частей тела; беспрепятственное волевое стремление, позволяющее преодолевать даже земную толщу; господство, трактуемое как не­подвластность контролю со стороны какой-либо иной сущности; владычество над процессами возникновения, разрушения, соедине­ния; полное осуществление задуманной цели (каково намерение, таково и состояние великих элементов).

Вьяса, однако, отмечает, что йогин, обладая способностью из­менять ход вещей на противоположный, никогда не прибегает к ее реализации. Причина в том, что существующий ход вещей соот­ветствует намерениям «Изначально Совершенного» (purvasid-dha), т. е. творца вселенной Ишвары.

Совершенная способность «не испытывать противодействия со стороны великих элементов» состоит в том, что их родовые свой­ства, проявляющиеся в чувственных объектах, не препятствуют деятельности тела и органов чувств йогина (сутра 45).

Физическое совершенство как результат санъямы на пяти ас­пектах «великих элементов» находит свое выражение во внешней телесной красоте — «приятности для взгляда», в «невероятной силе и крепости, подобной алмазу» (сутра 46).

Пять аспектов органов чувств — это восприятие конкретных чувственных объектов, которое не есть по своей природе «схва­тывание общего», или восприятие единичного; субстанциальность органов чувств; их индивидуализация, или то, что органы чувств суть особенное проявление свойства самости; гунная природа ор­ганов чувств, или природа предрасположенности к отражению и ясности (саттва), действию (раджас), инертности (тамас); нако­нец, свойство органов чувств служить цели Пуруши.

Санъяма на каждом из пяти аспектов приводит к контролю над ними, и возникает «способность подчинения органов чувств» (сут­ра 47). Следствие такой санъямы — обретение «высочайшей телес­ной подвижности», развоплощенная, т. е. экстрасенсорная, дея­тельность органов чувств относительно любого избранного про­странства, времени и чувственного опыта, способность полностью контролировать все видоизменения пракрити. Эти три способности носят название «медоволицые» и достигаются вследствие «полного господства над внутренней формой пяти субстратов органов чувств» (сутра 48).

Необходимо отметить, что материал комментария Вьясы к су­трам 44—48 чрезвычайно важен для понимания номиналистиче­ских представлений системы Патанджали. Сопоставляя пять аспек­тов «великих элементов» с пятью аспектами органов чувств, можно прийти к выводу об их параллелизме. Одной из важнейших эпистемологических установок рассматриваемой системы был тезис, от­вергающий роль ментального конструирования, кальпаны, в про­цессе истинного познания. Именно в русле этого тезиса и строит свою аргументацию Вьяса: если ментальное конструирование це­лостного образа внешнего объекта на основе данных органов чувств отрицается, то, значит, целостность отражения объекта должна приписываться деятельности органов чувств. Объект как про­изводное «великих элементов» рассматривается в качестве целост­ности общего (родовой характеристики соответствующего великого элемента) и специфического. Общее, трактуемое как родовые характеристики («плотность», «вязкость» и т. п.), безусловно, относится к области чувственно воспринимаемого. Тем не менее решающим в формировании образа объекта выступает, согласно Вьясе, зрительное восприятие.

В комментарии к сутре 47 он прямо говорит об этом: «Оно, [т. е. восприятие], однако, не есть по своей форме проявления схватывание только общего, ибо [в противном случае] как может осознаваться разумом объект, не увиденный органом зрения?» Иными словами, целостный образ единичного объекта складывает­ся в чувственной сфере, а не благодаря деятельности разума. Здесь важно подчеркнуть, что «общее» исчерпывается в данных рассуж­дениях пятью классами с единичным наполнением — это пять ро­довых характеристик пяти «великих элементов». В такой интер­

претации «общее» также доступно чувственному восприятию, как и единичное, поскольку оно отнюдь не тождественно понятиям «обоб­щение» или «абстрагирование».

В системе Патанджали родовые характеристики пяти «вели­ких элементов» представляют собой разновидность единичного. Таким образом, номинализм в эпистемологической концепции системы покоится на сугубо эмпирическом основании. Этим пред­ставления, разработанные Вьясой, противостоят абхидхармистской концепции познания, согласно которой парциальные чувственные характеристики (visaya) внешнего объекта (vastu) обобщаются разумом в целостный образ (alambana). Эпистемология санкхья-йоги не нуждалась в ментальном конструировании как определен­ной стадии познания именно потому, что признаваемое этой школой учение о гунах выдвигало идею онтологической отражающей спо­собности, заложенной в гуне саттвы (сущность которой — свет, ясность). Орган чувств осмыслялся именно как субстанция, соот­несенная с саттвой разума (буддхи).

В параллелизме пяти аспектов «великих элементов» и пяти ас­пектов органов чувств, кроме сказанного выше, обнаруживается трехуровневая полиморфная структура системы Патанджали. Так, этот параллелизм — по своему содержанию собственно философ­ская, логико-дискурсивная гносеологическая концепция — изла­гается применительно к психотехническому уровню системы. Док-тринальный же уровень представлен в нем тем, что пятый аспект «великих элементов» — «свойство обладать целью» — и пятый аспект органов чувств функционально связывают философский и психотехнический уровни системы с ее религиозной прагматикой — нацеленностью на обретение кайвальи, освобождения.

Последний мотив в связи с эпистемологией разработан в сутре 49: «Способность абсолютного господства над всеми формами суще­ствования и способность всеведения [возникает] только у того, кто обладает знанием различия между саттвой и Пурушей». В «Вьяса-бхашье» это проявляется указанием на двойственную природу гун: выступая внутренней сущностью всего, они в познании одновремен­но являются и объектом, и инструментом определения, но в своей всецелости есть «совокупность всего видимого Господину, познаю­щему поле», т. е. Пуруше. Способность всеведения характеризует­ся Вьясой как «беспечальная», ибо, обретя ее, йогин пребывает в со­стоянии всеведения, могущества и вне аффективных препятствий.

Сутры 50—55 посвящены рассмотрению вопросов, непосред­ственно связанных с проблемой кайвальи, конечного обособления Пуруши. Эти сутры, по существу, представляют собой тематиче­ский переход к основной проблематике четвертой главы.

Совершенная способность, называемая беспечальной, реали­зована; йогин, согласно Патанджали, должен культивировать по отношению к ней бесстрастие. Это необходимо в силу принадлеж­ности обретенного различающего постижения к сфере гун; а все, что причастно к ней, должно быть отброшено на пути к кайвалье. Устранение привязанности к различающей деятельности сознания позволяет, говорится в «Вьяса-бхашье», достичь полного отъеди­нения Пуруши от гун, т. е. позволяет энергии сознания пребывать в самой себе (сутра 50).

Аффективные препятствия в виде «нежелательной привязан­ности», однако, могут возродиться в случае, если йогин, «желан­ный богам», устремляется к чувственным объектам высших бо­жественных сфер (сутра 51). В комментарии к этой сутре Вьяса при­водит персонологическую типологию йогинов по степени их про-двинутости; Принявший образ жизни первой кальпы (prathamakal-pikah); Пребывающий на сладостной ступени (madhubhumika); Обладающий светом мудрости (prajnajyotih); Превзошедший пределы того, что следует взращивать (atikrantabhavanlya). В более поздний период существования системы Патанджа­ли эта типология комментировалась все более подробно, как мож­но видеть на материале «Таттва-вайшаради». Вьяса же делает упор не на разъяснение типологии, а на проповеди окончательной отрешенности от чувственных объектов, ибо даже на очень высокой ступени йогической продвинутости «беспечность... вырвавшись на волю, разбудит аффекты».

Продвинутость в психотехнической процедуре традиционно свя­зывалась в индийских религиозно-философских системах с появ­лением способности различения предельных единиц делимости вре­мени и материальной субстанции. У Патанджали эти вопросы рас­сматриваются в сутрах 52—53. Санъяма на последовательности протекания единиц времени способствует возникновению «знания, порождаемого различением». Вьяса, комментируя это положение, развертывает концепцию принципиальной неделимости непре­рывного течения времени. Он вводит идею нереальности времени, трактуемого как часы и сутки. Момент для него — отнюдь не предел временной делимости, а период, необходимый для перемещения ато­ма из одной точки в другую, близлежащую. И в этом смысле объ­ективно существуют не единицы времени, а непрерывная хроноло­гическая последовательность, в которой всегда налично лишь настоящее. Прошлое и будущее интерпретируются как «присущие процессу изменения». Тесно увязывая момент времени с появле­нием качественной определенности (дхармы), Вьяса косвенно пытается противопоставить буддийской теории кшан (моментов) свою трактовку, основанную на концептуально иных представ­лениях. Сравнение двух концепций — отдельная историко-философская задача, решение которой позволит более глубоко постичь сходство и различие не только в отдельных концепциях этих умозре­ний, но и в характере их философской направленности (сутра 52).

К совершенным способностям относится также и знание о «двух тождественных объектах [в том случае], когда невозможно выделить их различие в отношении родовой характеристики, свойств и положения в пространстве». Это вопрос, традиционно интересовавший реалистические школы, и в частности синкрети­ческую ньяя-вайшешику. Ее представители придерживались той точки зрения, что йогину благодаря продвинутости в психотехни­ческой практике становится доступным различение атомов. Однако онтологической основой подобного различения выступает специ­альный показатель — antyavisesa (элементарное отличительнее свойство, присутствие которого указывает на принципиальную не­тождественность атомов друг другу). Ньяя-вайшешика приписы­вала онтологический статус — и соответственно способность обна­руживаться в йогическом восприятии — универсалиям, включая родовые характеристики принадлежности единичного индивида классу. Эти характеристики (jati) в умозрении синкретической школы концептуально отличны от родовых характеристик в интер­претации санкхья-йоги. То, что в последней является пятью родо­выми характеристиками «великих элементов» (вязкость, твердость и т. п.), ньяя-вайшешиками относилось к списку так называемых вторичных качеств производных материальных объектов.

Родовые характеристики в системе ньяя-вайшешика опреде­лялись как «невысшее общее», а универсалия «бытие» (satfa) — как высшее, т. е. относительно «высшего общего» подобные харак­теристики трактовались в качестве особенного и в этом случае обо­значались бинаром samanya-visesa.

Санкхья-йога также пользовалась термином jati для обозна­чения родо-видовой принадлежности, однако в таком контексте jati интерпретировалась только с точки зрения лингвофилософ-ской концепции. Идея онтологического статуса элементарного от­личия одного атома от другого не разрабатывалась. Взамен выдви­гался тезис, что абсолютно тождественные объекты могут быть различны лишь в непосредственной связи с моментами их переме­щения в пространстве или в связи с йогическим постижением непрерывной временной последовательности. «Восприятие момен­тов, — говорит Вьяса в комментарии к сутре 53, — [связанных] с другим положением в пространстве, и есть основание для раз­личения их», т. е. двух тождественных объектов.

Идее элементарного различия атомов Вьяса противопоставля­ет рассуждение о «непосредственном восприятии первого атома в связи с его пространственным расположением в каждое мгновение [в случае], когда он тождествен [второму] атому по родовой харак­теристике, свойствам и положению в пространстве. Ввиду невоз­можности для второго атома совпадать по пространственному рас­положению с первым [атомом] восприятие пространственного распо­ложения второго отличается от [восприятия пространственного рас­положения] первого атома, поскольку они различны применитель­но к моментам [своего существования]». Проблема различения аб­солютно тождественных объектов вводится в более широкий контекст сопряженности движения материальной субстанции со временем.

Заключительные сутры 54—55 касаются различающего знания на его высшей ступени. Дается четырехаспектное определение «знания, порожденного различением»: возникающее из интуитив­ного самоозарения, всеобъемлющее, всевременное и, наконец, мгно­венное, моментально постигающее любой объект независимо от продолжительности его существования.

Тем не менее (и это особенно примечательно), если йогин до­стиг схожести саттвы и Пуруши, то возникает кайвалья, абсолют­ное освобождение, и оно не зависит от обладания или необладания «знанием, порожденным различением» (сутра 55). Решающим об­стоятельством в процессе достижения кайвальи выступает отнюдь не такое знание, не высшее господство, а уничтожение «семян аффектов». Знание, порожденное различением, и высшее господ­ство нужны лишь как средства очищения саттвы, ибо благодаря знанию в конечном итоге устраняется неведение.

Глава четвертая — «Об абсолютном освобождении» (Kaiva-lyapada) содержит концепции, посредством которых дается обос­нование принципиального различия между Пурушей и сознанием. Это весьма важный раздел трактата, поскольку на основании собранного в нем философского материала можно прийти к окон­чательным выводам и относительно теории сознания в системе Па-танджали, и относительно интерпретации категории «Пуруша».

Сразу отметим: все, что можно было сказать о психотехниче­ском аспекте кайвальи, помещено в конце предыдущей главы, посвященной совершенным способностям, обретаемым в процессе санъямы. Четвертая же глава открывается классификацией всех сверхнормальных способностей, среди которых те, что достигнуты йогическим сосредоточением, составляют лишь один из пяти клас­сов. Этот круг вопросов и рассматривается в сутрах 1—6.

Итак, все совершенные способности могут быть распределены по пяти классам в зависимости от способа их получения. Это, во-первых, способность обретать другое тело в результате соответ­ствующей формы рождения (janmasiddhi). Вачаспати Мишра объясняет: «... когда карма, следствие которой — наслаждение не­бесной формой рождения (svargopabhoga) и которая совершается тем, кто относится к человеческому роду (manusya-jatiyacan-ta), реализуется в силу той либо иной причины, человек благодаря одному лишь факту рождения в соответствующей группе богов обретает другое тело, способное уменьшаться до размеров атома (anima), и прочие сверхобычные способности (siddhi)».

Во-вторых, это совершенные способности, обретаемые посред­ством употребления снадобий (ausadhi), которые приготовляются мифологическими существами — асурами. Человек, попадающий в их мир и приобщившийся к подобным эликсирам, достигает, соглас­но традиционным представлениям, бессмертия и вечной молодости.

В-третьих, рецитация мантр тоже представляет собой метод, позволяющий проявиться таким совершенным способностям, как предельное уменьшение в размере и беспрепятственное передви­жение в пространстве.

Четвертый класс включает способность принимать любую же­лаемую форму, попадать куда захочется и беспрепятственно осу­ществлять задуманное благодаря практике аскетизма.

И наконец, пятый класс составляют те совершенные способ­ности, которые порождаются йогическим сосредоточением, т. е. санъямой (сутра 1).

Далее Вьяса вслед за Патанджали рассматривает материаль­ную причину (prakrti) обретения тела в новой форме существова­ния и причину изменения органов чувств сообразно этому вновь обретенному телу. В качестве последней выступает принцип индивидуации (asmita). Эти две причины относятся к классу базовых, производящих причин. Они — основа видоизменения, в то время как «доведение до завершенности» происходит благодаря инстру­ментальным причинам, таким, как праведный образ жизни в преж­нем рождении и пр. (сутра 2).

Анализируя различные роли производящей и инструментальной причин, Вьяса использует эпистемологическую метафору — про­цесс возделывания рисового поля: производящая причина подобна орошающей поле воде, которая самопроизвольно устремляется на новое поле, когда земледелец устраняет механическое препятствие. Это устранение препятствия и есть инструментальная причина. Сама по себе праведность не есть причина, вызывающая развер­тывание пракрити (сутра 3).

Но возникает вопрос относительно тех тел, которые йогин тво­рит магическим способом: общий ли у них рассудок, или же они наделены каждый своим? Ответ связан только с проблемой произ­водящей причины. Тела, магически сотворенные сознанием (nir-manacitta) йогина, имеют в качестве порождающей причины только самость. Вачаспати Мишра пишет: «...каждое тело, пока оно живет, нераздельно связано (anvitam) с тем или иным созна­нием. Точно так же и магически сотворенные тела (nirmanakaya). Таким образом, установлено, что каждое из подобных тел тоже обладает своим органом разума» (сутра 4). Однако сознание, на­правляющее рассудок каждого из магически сотворенных тел, одно — то, которое, согласно Вьясе, сотворено йогином, чтобы на­правлять разнообразную деятельность этих сущностей (сутра 5).

Сотворенное сознание классифицируется Вьясой в соответствии с пятью типами совершенных способностей, рассмотренных в сут­ре 1. Из всех пяти видов сотворенного сознания лишь то, что является результатом практики йогического сосредоточения, не содержит в себе скрытых следов аффективности (anasayam). По­тому оно, и только оно не выступает побудителем кармически окра­шенной деятельности.

Сутры 7—11 посвящены рассмотрению проблемы кармы и ее «бессознательных следов». Патанджали дает классификацию кар­мы на основании ее родовой характеристики, определяемой как способность быть «черной, белой-черной, белой и ни-белой-ни-черной» (karmajatih krsna suklakr§na sukla'suklakrsnaceti). Худшая из четырех — черная — обретается в процессе безнрав­ственной, злодейской жизни. Клевета, эгоистические интриги, имею­щие целью разрушить плоды чужого труда, унижение более достой­ных, оскорбления, воровство составляют «внешнюю» черную кар­му. «Внутренняя», или ментальная, черная карма включает такие состояния души, как скептицизм, не ведущий к знанию, безверие, аффективное упорство в неведении, зависть и т. п.

Белая карма — результат добродетельных деяний, которые мо­гут совершаться лишь в форме благих состояний сознания, тради­ционно обозначаемых терминами sraddha, virya, smrti, sama-dhi, prajna. Эти состояния оценивались бесконечно выше, нежели любые благие действия, совершаемые во внешнем мире. В этом контексте становится понятным утверждение Вьясы, что «белая-чер­ная карма осуществляется с помощью внешних средств реализации» и что «в этом случае накопление скрытых следов кармы происхо­дит вследствие совершения зла и добра по отношению к другим».

Ни-белая-ни-черная карма — это деяния странствующих от­шельников, пребывающих в своем последнем телесном воплоще­нии; их аффекты полностью устранены. И йогин реализует этот же тип кармы, поскольку им отвергнуты плоды даже благих дей­ствий, а его сознание и органы чувств полностью отвлечены от чув­ственных объектов. Более никто из живых существ не связан в своей деятельности с этим типом кармы (сутра 7).

«Созреванию плода кармы» соответствуют бессознательные впечатления, которые нераздельно связаны с прежней деятель­ностью. Только они и проявляются в новом рождении, обусловлен­ном «созревшим плодом кармы». Вьяса приводит здесь в качестве пояснения пример: карма богов в ходе своего созревания не может быть причиной проявления бессознательных впечатлений, свой­ственных обитателям ада, она есть причина проявления только тех бессознательных впечатлений, которые соответствуют божествен­ной форме существования (сутра 8).

Однако для того чтобы плод кармы реализовался и проявились связанные с ним бессознательные впечатления, необходимы усло­вия, которые вызывают их самопроявление (svavyanjakanja-nabhivyakta). Такие условия отнюдь не обязательно должны создаваться непосредственно в следующем рождении. Но едва они возникли, карма и связанные с ней бессознательные впечатле­ния, отвечающие этим условиям, несмотря на разрыв во времени, пространстве и различие прежних форм рождения, немедленно реализуются. Причина этого — в соответствии формирующих фак­торов опыту прошлых рождений и — транзитивно — бессознатель­ным впечатлениям от прошлой деятельности и памяти (сутра 9).

Иными словами, бессознательные впечатления безначальны, что, согласно системе Патанджали, проистекает из жажды жизни (asisa). Подтверждение этому Вьяса усматривает во всеобщем страхе смерти, который вместе с тем может быть известен лишь тем, кто уже имел опыт смерти в прежних существованиях. Созна­ние, наполненное такими безначальными бессознательными впе­чатлениями и актуализирующее лишь те из них, что соответствуют наличным условиям проявления, существует как объект опыта Пуруши, говорит Вьяса (сутра 10).

Составляющие процесса формирования бессознательных впе­чатлений, по Патанджали, — это причина, мотив, наличие носителя и существование внешней опоры. Вьяса дает определение каждой из четырех составляющих. Причина, «вращающая колесо сансары», кроется в однородности (с доктринальной точки зрения) деятель­ности индивида и следствий этой деятельности. Но корень всего — в аффекте неведения. Оно и есть подлинная причина сансары.

Мотив не есть нечто новое, привнесенное в данном рождении, это лишь та цель, с опорой на которую выявляется праведность и подобное.

Носитель бессознательных впечатлений — рассудок; когда его функция исчерпана, говорит Вьяса, тогда наступает и истощение бессознательных впечатлений.

Внешняя опора — тот либо иной наличный объект, который способствует выявлению бессознательных впечатлений (сутра 11).

Краткое изложение концепции кармы дается в «Вьяса-бхашье» не ради полноты проблематики, а для того, чтобы подвести читате­ля к вопросу, как могут перестать существовать эти не имеющие начала бессознательные впечатления, будучи по своей природе реальными сущностями (dravyatvena sambhavantyah). Ответу на этот вопрос и посвящены сутры 12—26.

Результат кармы, говорит Вьяса, ведет либо к опыту дальней­шего сансарного бытия, либо же к окончательному освобождению. По отношению к этому, т. е. к причине базовой, праведный образ жизни — это инструментальная причина, способная лишь актуали­зировать уже существующее следствие, но не породить нечто, не бывшее ранее.

Сознание-носитель — опора различных качественно-опреде­ленных состояний (дхарм), причем однородные определенности различаются между собой по трем модусам времени: прошлые, на­стоящие и будущие дхармы. Прошлое и будущее в таком контек­сте — объективная реальность, которая выступает объектом по­знания для Пуруши. Будущее существует в своей внутренней форме, которой еще предстоит проявиться, а прошлое — в своей внутренней форме как проявление того, что уже было опытом, его предметом. Актуальна лишь внутренняя форма того, что налично, и ее нет ни в прошлом, ни в будущем (сутра 12).

В своем последнем утверждении Вьяса весьма близко подходит к абхидхармистской концепции изменения актуального состояния (avastha-parinama), которую выдвинул Васумитра. Согласно этой концепции, дхарма изменяется в соответствии с временным модусом, хотя в своей родовой характеристике (jatTyatva) остается той же самой. Так, когда дхарма еще не актуальна, она именуется будущей; когда актуализация налична, носит название настоящей; когда же, исчерпав свою функцию, она более не дей­ствует, тогда определяется как прошедшая.

Дхармы осмысляются комментатором Патанджали в соответ­ствии с учением о трех гунах. В состоянии динамического равно­весия гун до начала parinama первопричина (пракрити) имеет в качестве базовой характеристики «непроявленное» (avyakta). В соответствии с этим дхармы в трех модусах времени рассматри­ваются по шкале «проявленное — непроявленное». Прошлые и бу­дущие дхармы относятся к непроявленному и определяются терми­ном suksma, т. е. обладающие тонкой сущностью (сутра 13).

Итак, логика изложения материала вскрывает такую последо­вательность: дхармы рассматриваются как существующие в своей собственной форме, проявление которой увязано с тремя модусами времени. Вьяса как бы соглашается со своими оппонентами-сарвастивадинами, утверждавшими, что все дхармы существуют. Но объяснение этому существованию он дает иное, нежели абхидхармисты. Важно отметить прежде всего одно терминологическое отличие в изложении Вьясы,— когда он говорит о существовании дхармы в трех формах времени, то использует термин svarupa (собственная форма). На его взгляд, тройственная реальность (бу­дущее, прошлое и настоящее), выступая объектом опыта, суще­ствует в своей собственной форме. Если было бы иначе, то «знание, не имеющее объекта, не могло бы возникнуть». При этом коммента­тор указывает, что «при наличии одного модуса времени два дру­гих остаются присущими субстрату». Иными словами, svarupa есть качественно-определенная форма проявления субстрата, т. е. сознания, во времени.

Сарвастивадинская постановка вопроса совершенно другая. Поскольку отрицается существование какого-либо субстрата, на который опирались бы дхармы, постольку при рассмотрении их существования во времени используется термин не svarupa, a svabhava (реальная сущность, собственное бытие), чем подчер­кивается несводимость дхарм к чему-либо иному, кроме себя самих. Таким образом, в концепции сарвастивадинов время в трех формах связывалось с собственным бытием дхарм, а в концепции Вьясы — с субстратом, относительно которого дхармы существуют в каче­стве объективной реальности проявления собственной формы.

Сообразно такой логике аргументации утверждается, что дхар­мы имеют природу гун. Но это утверждение требует ответа: поче­му же, коль скоро весь мир, включая дхармы, есть гуны, орган чувств отличается от того, что им воспринимается?

В связи с этим вопросом, чрезвычайно важным для эпистемологии системы Патанджали, вводится концепция объекта позна­ния (сутры 14—17). Согласно представленному в сутрах и бхашье материалу, самотождественность объекта объясняется единообра­зием внутренней закономерности его существования. Например, орган слуха, т. е. инструмент звукового восприятия, — это кон­кретное видоизменение гун, которое характеризуется устойчиво­стью, саттвой как способностью ясного отражения, активностью и наделено свойством быть инструментом познания, т. е. «наделе­но природой познания» (Вьяса).

Звук есть другое конкретное видоизменение гун, которое «наде­лено природой познаваемого».

Атомы земли и других великих элементов — это часть тонкой субстанции, трансформирующейся в чувственные объекты, кото­рые относятся к классу материального. В комментарии к сутре 14 Вьяса подводит читателя к мысли о независимости внешнего объ­екта от познающего этот объект сознания. Здесь он открыто делает выпад против ведущего эпистемологического тезиса махаянской школы мадхьямика касательно обусловленности объекта познания актом осознания этого объекта и одновременной необусловленности сознания со стороны объекта. Для обозначения школы-оппонента употребляется термин vainasika (те, кто придерживается теории уничтожения). Применительно к мадхьямикам этот термин связы­вался с отрицанием ими собственного бытия (svabhava) дхармы. Однако Вачаспати Мишра имеет в виду и другую махаянскую шко­лу — виджнянаваду, отрицавшую собственную форму объекта (vastusvarupa).

Чтобы понять существо столкновения позиций, необходимо на­помнить, что для классических буддийских школ характерно фило­софское рассмотрение не vastu (внешнего объекта), но именно образа этого объекта внутри перцептивного поля. Парциальные чувственные характеристики внешнего объекта определялись тер­мином visaya, обозначающим область активности каждого из орга­нов чувств, а целостный образ объекта (alambana) являлся результа­том генерализующей, конструирующей деятельности манаса. Таким образом, отрицание vastusvarupa есть отрицание наличия собствен­ной формы внешнего объекта в его перцептивном образе.

Продолжая критику идей vainasika, Вьяса указывает на то, что объект опирается лишь на самого себя (svapratistham), но отнюдь не на ментальное конструирование каждого из многих воспринимающих сознаний. Последние обусловлены различными установками — праведной, неправедной, беспристрастной, от чего и зависит характер осознания объекта. Сферы существования объ­екта и его осознания, согласно Вьясе, совершенно различны и прин­ципиально несмешиваемы.

Вместе с тем объект — продукт взаимодействия трех гун, спо­соб существования которых — постоянное движение. В силу этого объект и вступает во взаимодействие с различными сознаниями. Так он становится содержанием сознания. Таким образом, по мысли Вьясы, сознание оперирует не с перцептивным объектом, не с обра­зом внешнего объекта, а именно с ним самим (сутра 15).

Кроме того, утверждается независимость объекта от единично­го сознания; в своей данности он является общим для всех инди­видуумов (sarvapurusasadharanah), а каждый индивид формирует свое, независимое осознание объекта (сутра 16).

Процесс познания чувственных объектов уподобляется магниту, притягивающему железо, т. е. сознание. Познан тот объект, которым сознание «окрашено», говорит Вьяса, вновь имплицитно вводя познавательную метафору из первой главы: сознание — хрусталь, чувственный объект — цветная подставка, этот хрусталь окраши­вающая. Сознание меняется, т. е. меняются его состояния (дхармы) в зависимости от того, познана ли внутренняя сущность объекта (сутра 17). Дхармы в своем протекании зависят от процесса по­знания или от содержаний сознания, считает Вьяса. Его оппоненты-буддисты стояли на совершенно иных позициях: поток дхарм есть то, что формирует содержания сознания, которые в своей дискрет­ности опираются на этот непрерывный поток мгновенных психиче­ских состояний. Данный пункт демонстрирует радикальное разли­чие двух концепций формирования содержаний сознания.

Далее Патанджали и его комментатор вновь обращаются к во­просу о принципиальной открытости сознания (его деятельности и содержаний) Пуруше (сутры 18—24).

Если бы Пуруша, подобно сознанию, был подвержен постоян­ному изменению, т. е. имел природу гун, то, по убеждению Вьясы, из этого следовало бы, что его объекты, или содержания интеллекта, были бы не всегда ему известны. Однако в реальности все иначе: интеллект обладает свойством быть всегда известным «своему гос­подину, Пуруше». Отсюда делается вывод о неподверженности Пуруши какому-либо изменению (сутра 18).

Но возникает вопрос, как бы отрицающий самый факт суще­ствования Пуруши: может статься, что сознание, «подобно огню, освещает и себя, и чувственный объект». Вьяса отвечает, исходя из параллелизма сознания чувственному восприятию: органы чувств и чувственные объекты не есть нечто самоозаряющее (svabhasani) — в силу свойства быть объектами познания; таким свойством обладает и манас. Нужно отметить, что, по-видимому, уподобление сознания огню — это эпистемологическая метафора иной, нежели санкхья-йога, школы, так как затем Вьяса оспари­вает правомочность метафоры как таковой: огонь не освещает сам себя, ибо феномен освещения складывается из связи источника света с объектом, подлежащим освещению.

Кроме того, Вьяса указывает на несоответствие постановки вопроса («сознание освещает самое себя») реальному опыту пси­хической жизни, где все состояния сознания известны субъекту опыта, осуществляющему рефлексию на них как на познаватель­ные объекты (сутра 19).

Отвергает он вслед за Патанджали и утверждение, что созна­ние как бы осуществляет операцию двойного постижения — познает и свое содержание, и самое себя (сутра 20). Заметим попутно, что именно на такой позиции — признания за сознанием способ­ности двойного постижения — и стоит современная научная пси­хология, когда приписывает сознанию свойство рефлексии и тем самым изначально сознание раздваивает.

Здесь же Вьяса критикует общебуддийскую концепцию мгно­венности (ksanikavada) применительно к рассматриваемой про­блеме. Положение кшаникавадинов, согласно которому существо­вание дхарм есть действие и одновременно то, что это действие производит, не более чем гипотеза. Неверна также и постановка вопроса, предполагающая восприятие прошлого состояния созна­ния сменившим его актуальным, поскольку в этом случае допус­кается дурная бесконечность актов пониманиями смешения их с актами запоминания, представляющими параллельный пониманию процесс.

Все эти буддийские идеи, по мнению Вьясы, приводят к край­ней путанице и противоречат логике. Выход из подобного гносео­логического тупика — лишь в признании реального факта суще­ствования Пуруши, познающего деятельность разума (сутра 21).

Как же доказать объективность сознания относительно Пуру­ши как субъекта опыта? Патанджали утверждает, что Пуруша, т. е. чистая энергия сознания, не передается объектам и направлена на познание разума, принимая его внешнюю форму. Комментатор детализирует данное утверждение, подчеркивая сходность энергии сознания с деятельностью разума (сутра 22). Далее высказывает­ся мысль, принципиальная для понимания концепции сознания в системе Патанджали: сознание «окрашивается» и тем, что оно воспринимает, и тем, кто его зрит, т. е. Пурушей. Манас, говорит Вьяса, окрашен тем объектом, который он познает. Но и сам манас выступает в роли объекта рефлексии Пуруши, вследствие чего манас связан с Пурушей. Вьяса подчеркивает диалектическую природу сознания: оно есть и субъект осознания внешних объек­тов, и объект рефлексии Пуруши.

Оно способно обретать внутреннюю форму одушевленных и неодушевленных объектов, проявляться так, как если бы оно не было объектом. Но по своей природе сознание есть объект и не обладает одушевленностью. Согласно Вьясе, оно может быть упо­доблено кристаллу, грани которого отражают любые объекты. Го­воря об этом последнем свойстве сознания, Вьяса определяет со­знание термином sarvartham (всеобъектное).

Непонимание природы перечисленных свойств сознания и при­вело буддистов-виджнянава-динов к приписыванию одушевлен­ности сознанию и утверждению, «что весь этот мир есть не что иное, как сознание». Отметим, что такая интерпретация принципиаль­ного положения виджнянавады cittamatra («только-сознание») проистекает опять-таки из неадекватного понимания буддийской эпистемологии. Виджнянавадины отнюдь не редуцировали внешний мир к сознанию, тем самым как бы отрицая его существование в реальности. Утверждая: «Cittamatra», они определяли сущность познавательного процесса — тот факт, что лишь сознание (а не какие-либо иные дхармы) ответственно за формирование образа реальности, что одно оно не расстворяет собственную сущность в постигаемом объекте, принимая его характеристики, и, таким обра­зом, только оно не пусто (asunya).

В системе Патанджали, как ее комментирует Вьяса, именно сознание-то и «пусто», поскольку основное его свойство — «окра­шиваться», растворять свою собственную форму. Ввиду радикаль­ного несовпадения эпистемологических установок санкхья-йоги и виджнянавады Вьяса усматривает корень заблуждения своих оппонентов в признании за сознанием факта нередуцируемости к объектному миру: «Сознание, озаряющее все формы всех чувствен­ных объектов, и есть семя их заблуждений» (сутра 23).

Завершив философские выкладки, связанные с эпистемологической проблематикой, комментатор вслед за Патанджали возвра­щается к вопросу о роли бессознательных впечатлений в функцио­нировании сознания, т. е. к тому вопросу, анализ которого в дан­ной главе начат еще в сутре 8. В плане анализа композиционных приемов, применяемых Вьясой, здесь можно наблюдать своеобраз­ную адаптацию к задачам философского трактата столь характер­ного для художественной литературы приема, как обрамленная повесть. Поясним: рассмотрение вопроса о роли бессознательных впечатлений связано с философской интерпретацией доктринальной идеологемы «карма», начатой Вьясой в сутре 7 и завершаемой в сутре 24. Именно в эту рамку и вставлена логико-дискурсивная разработка проблемы объекта.

По сути дела Вьяса подводит аргументацию к вопросу, кто же есть субъект освобождения. Раз бессознательные впечатления, яв­ляющиеся следами прошлой деятельности, закрепляются в созна­нии, может возникнуть идея, что именно сознание есть то, что должно быть освобождено. Так и освещали проблему буддисты-виджнянавадины, утверждавшие: «Cittamatra». Однако в систе­ме Патанджали сознание играет иную роль — оно есть лишь объ­единяющий фактор познания, подобно дому, который соединяет в себе множество составляющих частей (метафора Вьясы).

Сознание в этой системе предстает как нечто существующее не для самого себя, а для Другого, чья цель — опыт и освобождение, т. е. для Пуруши. Этот «Другой», этот Пуруша не есть элемент не­коего общего класса, он никогда не функционирует в совокупности.

Затем в сутрах 25—34 подвергается завершающему рассмот­рению процесс абсолютного обособления Пуруши, демонстрируется растворение, опустошение сознания.

Обязательным условием кайвальи выступает обладание завер­шенной в прошлом кармой (karmabhinirvarttitam), что внеш­не проявляется в психофизической реакции высокопродвинутого йогина при упоминании о пути освобождения. Завершенная в прош­лом карма оставляет в качестве семени в новом рождении знание различия Пуруши и сознания. Йогин, обладающий этим знанием, не задается более вопросами о прошлых и будущих рождениях, поскольку эти вопросы связаны с многообразием изменений, при­сущих сознанию, но чистый Пуруша пребывает свободным от меняющихся дхарм (сутра 25). Пуруша ничем не был, и ему не предстоит кем-либо стать, сознание же по своей природе неоду­шевленно, но оно не есть «я», поэтому для того, кто постиг различие сознания и Пуруши, размышления о прошлых и будущих рожде­ниях беспредметны.

Сознание такого йогина растворяется в различении, т. е. теряет свою форму, становится пустым и тяготеет к обособлению от чувственных объектов (сутра 26). Но поскольку еще существуют формирующие факторы в виде «ослабленных семян», постольку в различающем между саттвой и Пурушей сознании могут возни­кать и такие содержания сознания, которые выражаются когни-циями: «Я есмь», «Это — мое», «Я знаю» (сутра 27).

Эти суждения, предицирующие «я», порождаются когнитивны­ми формирующими факторами, способными в латентном состоянии существовать «вплоть до полного исчерпания сознания» (Вьяса). Но подобно тому как ослабленные семена аффектов лишаются способности к проявлению, так и ослабленные когнитивные фор­мирующие факторы не способны более порождать представления (сутра 29).

Постоянная способность различения проявляется, однако, как результат отрешенности от желания «награды» (Вьяса), от заин­тересованности в плодах высшего различения.

Вследствие разрушения семян когнитивных формирующих фак­торов другие содержания сознания у йогина не возникают. Тогда и наступает состояние йогического сосредоточения, метафориче­ски названное «Облако дхармы» (сутра 29).

Благодаря пребыванию в этом состоянии неведение и прочие аффекты окончательно выкорчевываются, уничтожаются даже благие следы кармы. Это условие и способ обретения освобождения еще при жизни, ибо освободившийся от ложных установок никогда более не рождается ни в одной из космических сфер (сутра 30).

Уничтожение аффективного и кармического препятствий зна­ния позволяет ему обрести беспредельный характер. С точки зре­ния анализа гунной природы сознания саттва, подавляемая и за­слоняемая тамасом, время от времени приводимая в движение раджасом, освобождаясь от них как от своих препятствий, не имеет уже более иных пределов и достигает всеобъемлющей способности познания. И тогда остается лишь очень немногое, что еще должно быть познано,— столь немногое, что оно подобно «светлячку в бес­конечном пространстве» (сутра 31).

Сосредоточение «Облако дхармы» (dharmamegha) завершает последовательность трансформации гун, достигших своей цели. Их существование после этого «не может продлиться даже на мгно­вение» (сутра 32). Такая последовательность, говорит Вьяса, есть непрерывное течение моментов, и в этом качестве она интерпрети­руется через конечный предел трансформации. Иными словами, она исчерпывает себя в последний момент, когда наступает предел обладания непрерывным изменением.

Согласно Вьясе, подобная последовательность наблюдается и применительно к вечным сущностям. Свойство вечности тракту­ется комментатором в двух аспектах: вечность постоянства и вечность изменения. Последняя присуща гунам, а первая — Пуру-ше. Вечное есть то, в чем даже «таковость» (внутренняя сущ­ность) , подверженная непрерывному изменению, не разрушается. Иными словами, вечность гун и Пуруши обусловлена тем, что их внутренняя сущность неразрушима.

В этом пункте Вьяса окончательно формулирует контрбуддий­скую позицию санкхья-йоги. Известно, что одним из трех доктринальных общебуддийских постулатов выступало утверждение не­вечности всего (два другие: всеобщность страдания и отсутствие субстанциальной души) — все, что имеет причину, невечно.

Вьяса же, вводя дихотомию вечности, указывает, что даже гуны, эти составляющие первопричины (prakrti), обладают свойством вечности — parinamanityata (вечность трансформации). Но возни­кает закономерный вопрос: как же может завершиться последова­тельность изменения гун, почему они «не могут продлить свое существование ни на мгновение», если обладают вечностью?

Проявление гун в человеческой психике осуществляется, в част­ности, через разум. Именно конечный предел изменения гун разума (как выявляющего их свойства) и реализуется через мгновенную последовательность изменения. Но в самих гунах (т. е. в носите­лях) такого завершения не наблюдается.

Индивидуальные «я», т. е. абсолютно неизменные, вечные, пребывающие лишь в самих себе, освобожденные Пуруши, не выявляют последовательности своего существования иначе, как на плане языка — на основании глагольной формы «существует» (сутра 33).

Здесь же Вьяса объясняет, как надлежит отвечать на вопрос относительно конца последовательности круговорота бытия. Строго говоря, на уровне общего суждения такой ответ отсутствует. Не­обходим аналитический подход: для мудрого, или имеющего раз­личающее знание, конец последовательности существует, для про­чих — нет.

Итак, при окончании последовательности развертывания гун наступает абсолютное освобождение. Но какова его внутренняя сущность? Рассмотрению этой проблемы и посвящена завершаю­щая сутра.

Абсолютное освобождение — прежде всего освобождение от объекта опыта, т. е. от гун — этой цепи причин и следствий. Они, достигнув своей цели — служить опыту и освобождению Пуру­ши,— более не существуют для него.

Таким образом, связь Пуруши с саттвой разума отсутствует, а это означает, что чистая энергия сознания абсолютно обособ­лена и пребывает в самой себе. Ее вечное сохранение в этом состоя­нии и есть абсолютное освобождение.

На этом трактат заканчивается. Свое сочинение Вьяса именует «Комментарий санкхьи к «Йога-шастре» достопочтенного Па-танджали», а из этого следует, что речь идет не только о конкрет­ном тексте сутр. Под «Йога-шастрой» здесь понимается система Патанджали, которую Вьяса и эксплицировал в контексте санк-хьяистских воззрений.

 

* * *

Попытаемся очертить самые общие контуры воззрений школы санкхья-йога, как они представлены в сутрах Патанджали и ком­ментарии Вьясы. Прежде всего отметим, что рассматриваемая система признавала абсолютный авторитет вед и по своим доктри-нальным установкам принадлежала к вишнуитскому направлению, о чем свидетельствуют, в частности, ссылки на «Вишну-пурану».

Указанная черта санкхья-йоги выражается в ее принципиаль­ном эмпиризме: философская проблематика во «Вьяса-бхашье» излагается через анализ опыта йогической работы с психикой; знание, его содержание тоже трактуются через опыт и даже более того — к опыту сводятся.

Эпистемология санкхья-йоги построена исключительно на при­знании того факта, что познавательная деятельность отражает объективно существующие вещи. При этом рациональное познание во многом сводится к комбинации материала, даваемого в чувствен­ном опыте. И в этом отношении санкхья-йога придерживается номиналистической ориентации: познание — это всегда познание единичного, которое адекватно выражается в слове и понятии.

Эмпиризм санкхья-йоги нашел радикальное выражение в ком­позиционном делении учения Патанджали. Обычная схема изло­жения теории, особенно характерная для школ индийского фило­софского реализма, включала три раздела: определения, изложе­ние, аналитическое рассмотрение. В изученных трактатах исполь­?уется принципиально иной подход: Патанджали не стремится установить исходные основания школы, он лишь систематизирует опыт, «факты йоги», и лишь тогда указывает на необходимость опровержения иных воззрений, когда это важно для объяснения опыта. Именно в русле такого радикального эмпиризма развора­чивает и Вьяса «комментарий санкхьи к шастре Патанджали». Это взгляд на санкхью сквозь призму опыта йоги.

То, что Дасгупта называл «метафизикой санкхьи», есть миро­воззрение, всецело лежащее в русле брахманистской мысли. Фи­лософская основа этого мировоззрения и состояла в утверждении существования субстанциального Атмана, мировой души, что в санкхьяистской терминологии чаще всего выступает под наимено­ванием «Пуруша». Школа санкхья-йога, оформившаяся как тради­ция комментаторской литературы, ориентированной на «Йога-сутры» (исходный текст системы), разделяла в своей интерпре­тации взгляд на высший Атман — творца вселенной Ишвару и невысший атман, под понятие которого подводились все человечес­кие существа — бесчисленное множество пурушей. И если Ишвара — изначально свободный, всеведущий Пуруша, то для всех про­чих освобождение является высшей целью существования.

В чем же заключается идея освобождения, как ее понимали последователи системы Патанджали? Для уяснения этой проблемы необходимо прежде всего отметить тот важнейший постулат санк­хья-йоги, согласно которому Пуруша — как высший, так и невыс­ший — единственный категориальный субъект опыта, единствен­ный носитель одушевленности. Но при этом он не отождествлялся с сознанием. Сознание, согласно воззрениям санкхья-йоги, бес­субстанциально; оно есть функциональное проявление противопо­ложности Пуруши пракрити, материальной первопричине всего существующего. Первоначально пракрити истолковывалась как по­тенция материи, но отнюдь еще не сама материя. Чтобы понять это, необходимо иметь в виду, что метафизика санкхьи полагала следствие уже существующим в своей причине. В понятийно-терми­нологической номенклатуре санкхья-йоги для описания этого ис­пользуют два понятия, функционирующие в очень близком значе­нии: прадхана — «основа ткани» материального бытия и авьякта-пракрити — непроявленная материальность. Материальность в та­кой интерпретации не отчленяется от своего деятельного аспекта. В непроявленном состоянии деятельные свойства пракрита как бы растворены. Этих свойств, называемых гунами, три: тамас (инерт­ность), раджас (движение), саттва (равновесие). Гуны пребывают в непрерывном изменении, проходя последовательные стадии тран­сформации. И в данном смысле все, что существует во внешнем мире и что есть человеческий организм и психика, имеет в своей основе гуны. А это, в свою очередь, означает, что все, что не есть Пуруша, нельзя признать одушевленным, ибо оно сводится к про­цессу трансформации гун.

Важно подчеркнуть, что санкхья-йога в соответствии с орто­доксальной установкой придерживалась идеи существования веч­ности, но вечности двоякого рода. И гуны и Пуруша вечны, но по-разному: вечность гун — в вечности их трансформации, а веч­ность Пуруши незыблема.

Трансформация гун обусловливает миропроявление: как тако­вые — они его причина, а их сочетание есть следствие. Поэтому первопричина, пракрити, не может рассматриваться как нечто внеположное гунам.

В вопросе интерпретации гун применительно к внешнему миру и применительно к душевной жизни человека традиционное истол­кование строилось таким образом. Тамас в физическом, внешнем проявлении — тьма, плотность, тяжесть, а в психическом — ту­пость, неведение, инерционность в проявлении аффектов (клеша). Раджас во внешнем мире — движение, стремление, а в психике его выражение обнаруживается в страстном начале, в экспансии желаний. Природа саттвы — уравновешенность, прозрачность; психическое проявление — прежде всего ее отражающая способ­ность, иллюзорно уподобляющая эту гуну Пуруше.

Сознание, таким образом, возникает в момент озаренности саттвы светом Пуруши. Великий принцип (махат) развертывания первопричины и состоит в том, что в процессе трансформации гун саттва обретает способность зеркального отражения Пуруши, т. е. разумного проявления (по терминологии школы, «озаренного буддхи»). Пуруша — это чистая энергия сознания, нетождественная, однако, всем тем содержаниям, которые присутствуют в сознании.

Нетождественность, согласно санкхья-йоге, обнаруживает себя в рефлексивных суждениях, предицирующих человеческое «я»:

«Я разгневан», «Я счастлив» и т. п. Однако подлинное постижение абсолютной обособленности Пуруши от функциональных проявле­ний пракрити не может быть обретено иначе, нежели через прак­тику йоги. Сознание в совокупности со своими содержаниями вы­ступает всегда в роли объекта опыта Пуруши и служит лишь цели его освобождения. Интересный момент связан здесь с идеей кар­мы — фундаментальной категории индийской культуры. Пуруша по определению не связан с деятельностью, он лишь созерцатель работы сознания, в котором и закрепляются следы прошлой кар­мы. Карма и аффекты, эти сущностные причины круговорота бытия (сансары), не затрагивают Пурушу, но сознание, загрязненное нечистотой, искажает его образ, подобно мутной волнующейся воде.

Пуруша, если подвести итог нашему рассмотрению, — само­сознание, выявляющее себя из потока психической жизни по мере повышения степеней ясности сознания. Это способность рефлек­сии на собственные психические процессы, не редуцируемая ни к чему иному, способность отделять себя от своей психики, и, на­конец, способность человека выступать господином своего созна­ния.

 

Е. П. Островская, В. И. Рудой

 ПАТАНЛЖААА-ДАРШАНА «ЙОГА-СУТРЫ»


ПАТАНДЖАЛИ «ВЬЯСА-БХАШЬЯ»

 

Перевод.


 Глава I

 

О сосредоточении.

 

Ом, поклонение Ганеше!

 

Да защитит вас тот, кто, оставив свою извечную форму, владычествует над миром [живых существ], различными способами выказывая [ему свое] благорасположение, уничтоживший [всю] совокупность аффектов, обладатель страшного яда, со множеством уст и прекрасным капюшоном, творец всеведения, змеиная свита которого [направляет] к вечному блаженству, он, божественный змей с белой незапятнанной кожей, дарующий сосредоточение, пребывающий в сосредоточении *

 

1. Итак 1, наставление йоге.

 

«Итак» — здесь в значении [начала систематического изложе­ния] предмета, что следует понимать [как начало] авторитетного учения, дающего изложение йоги 2.

 

Йога есть сосредоточение 3, которое выступает свойством со­знания на всех его ступенях 4. Ступени сознания: блуждающее 5, тупое 6, произвольно направленное (викшипта) 7, собранное в точ­ку 8, остановленное 9. Из них сосредоточение при сознании, произ­вольно направленном, не относится к области собственно йоги 10, ибо оно размывается рассеянностью.

 

Но то [сосредоточение], которое при сознании, собранном в точку, высвечивает объект как он есть в реальности, уничтожает аффекты 11, ослабляет путы кармы 12 и ставит целью прекращение [развертывания сознания], оно-то и получает название йоги созна­ния 13. Эта [йога] связана с [возделыванием] избирательности, рефлексии 14, блаженства15 и самости 16. Эти [четыре модуса] мы объясним в дальнейшем.

 

Однако при прекращении всякого функционирования [сознания возникает] бессознательное сосредоточение 17, [то есть йога собственно бессознательного].

 

Желая дать ее определение, [Патанджали] избрал следующую [формулировку] сутры:

 

2. Йога есть прекращение деятельности сознания 1.

 

Поскольку [в сутре] опущено слово «всякой», йога сознания также называется йогой 2.

 

Сознание ввиду своей предрасположенности к ясности, актив­ности [или] инерционности — трехмодальное 3.

 

Саттва [как модальность] сознания, которая по своей природе есть ясность, будучи смешана с двумя [другими модальностями], раджасом и тамасом, привязывается к господству и чувственным объектам.

 

Она же, смешанная с тамасом, стремится к неправедности, не­знанию, неотрешенности и утрате силы.

 

Она же самая, сияющая в своей всецелой полноте, когда сбро­шена пелена невежества и когда к ней примешан лишь раджас, стремится к праведности, знанию, отрешенности и силе 4.

 

И она же, [эта саттва сознания], когда исчезла малейшая за­грязненность ее раджасом, пребывает в собственной форме, [то есть в самой себе], будучи лишь знанием различия между саттвой и Пурушей [как энергией сознания 5], тяготеет к дхьяне — [созер­цанию, называемому] «Облако дхармы»6. Такое [состояние созна­ния] созерцатели полагают Высшим различением 7.

 

Энергия сознания не трансформируется и не поглощается [объектами], объекты сами показывают себя ей; она чиста и бес­предельна 8.

 

Различающее постижение есть по своей сути саттва как модаль­ность [сознания] и, следовательно, противоположно ей, [этой энер­гии сознания] 9. Потому сознание, безразличное к нему, освобож­дается также и от этого постижения 10. В таком состоянии сознание сопровождается лишь санскарами, [то есть бессознательными фор­мирующими факторами] 11. Это и есть сосредоточение, «лишенное семян». В нем ничего не познается, оттого оно бессознательно.

 

Таким образом, эта йога, [определенная] как прекращение деятельности сознания, двух видов.

 

Раз у сознания в таком состоянии нет объекта, какова же соб­ственная природа Пуруши, [«Зрителя»], сущность которого — постижение буддхи, [то есть ментального опыта]?

 

3. Тогда Зритель 1 пребывает в собственной форме.

 

В этом случае энергия сознания, [или Пуруша], пребывает в своей собственной форме как в [состоянии] абсолютной обособ­ленности 2. Однако при актуализированном сознании она не [пред­ставляется] таковой, хотя в действительности это так.

 

Почему же тогда [это происходит] ?

 

В силу того, что объекты показывают себя [Зрителю].

 

4. В других случаях — сходство с деятельностью [сознания].

 

Пуруше в актуализированном состоянии 1 [свойственна] дея­тельность, которая не отличается от деятельности сознания. Так, в сутре [сказано]: «Существует лишь одно проявление [для обоих], и это проявление есть знание»2.

 

Сознание — словно магнит, действующий одним лишь фактом своей близости; благодаря свойству быть наблюдаемым оно стано­вится собственностью Пуруши 3, своего господина. Поэтому безна­чальная связь Пуруши [с сознанием] и есть причина постижения им [содержаний] деятельности сознания.

 

Тем не менее эта [деятельность] сознания, будучи многообраз­ной, должна быть прекращена.

 

 5. Пять видов деятельности [сознания] 1: загрязненные и незагрязненные.

 

Те, что обусловлены аффектами и служат полем для накопле­ния бессознательных «следов» кармы 2 — загрязненные 3, [а] имею­щие своим объектом различающее постижение и противодействую­щие господству [трех] гун 4 — незагрязненные. [Они остаются] незагрязненными, даже попадая в поток загрязненного, они [же] — незагрязненные в промежутках загрязненного; [и, наоборот, за­грязненное остается] загрязненным в промежутках незагрязнен­ного 5.

 

Таким образом, санскары, принадлежащие к одному и тому же виду, создаются [соответствующими видами] деятельности [со­знания], а сама деятельность — санскарами. И так колесо дея­тельности [сознания] и санскар 6 вращается непрерывно.

 

Будучи таковым [по своей природе], сознание после того, как оно выполнило свою функцию, пребывает в самотождественности или же идет к пралае, [то есть к «растворению» в первопричине в конце космического цикла] 7.

 

Эти пять видов деятельности — загрязненные и незагрязнен­ные — [перечисляются ниже]:

 

6. Истинное познание, заблуждение, ментальное конструирование, сон и память 1.

 

 Из них

 

7. Истинное познание — [это] восприятие, умозаключение и авторитетное свидетельство.

 

Чувственное восприятие 1 есть источник истинного знания, [проявляющийся в тех случаях], когда сознание испытывает воз­действие 2 внешнего объекта через каналы органов чувств. Объек­тивная сфера его функционирования — общее и специфическое; его главная функция — установление специфического в объекте. Результат [чувственного восприятия] — постижение Пурушей дея­тельности сознания [как чего-то], не отличимого [от него самого]. Как мы подробно разъясним в дальнейшем, Пуруша обладает реф­лексией на буддхи, [то есть на содержание ментального опыта].

 

Умозаключение 3 есть действие [сознания], имеющее своим объектом связь, наличествующую между [элементами] одинаковых классов, относительно которых делается логический вывод, и от­сутствующую между [элементами] различных классов. Его главная функция — установление общего. Например: луна и звезды обла­дают движением, так как они меняют свое местопребывание подоб­но Чайтре (имя собственное.— Пер.); [горы] Виндхья не обладают движением, так как не перемещаются.

 

Объект, увиденный или логически выведенный авторитетным лицом, описывается [им] в словах для передачи своего знания дру­гому лицу; состояние [сознания] слушателя, возникающее на осно­ве слов и имеющее объектом их значение, есть авторитетное [вер­бальное] свидетельство 4.

 

Если же свидетельствующий 5 говорит о вещах, не заслуживаю­щих доверия, или об объектах, не виденных [им] либо не выведен­ных логическим путем, то такое вербальное свидетельство стано­вится шатким. Однако свидетельство исходного авторитета 6 отно­сительно виденных или выведенных логическим путем объектов не может быть поколеблено.

 

8. Заблуждение 1 есть ложное знание, основанное не на собственной форме [реального объекта].

 

Почему оно не является источником истинного знания?

 

Потому что оно устраняется посредством истинного знания, [ибо] предметной областью истинного знания выступает то, что существует в действительности 2. В этом и обнаруживается проти­воположность истинного знания и заблуждения. Так, [ложное] восприятие двух лун опровергается зрительным восприятием луны как реально существующего объекта.

 

Это [заблуждение] и есть то пятеричное неведение, (о котором сказано]: «Неведение, эгоизм, страсть, ненависть и инстинкт жизни [суть пять базовых] аффектов» 3. Именно они [и обозна­чаются] соответствующими именами: тьма, ослепление, великое ослепление, мрак и слепой мрак 4. В дальнейшем они будут рас­смотрены в связи с «загрязнениями» сознания.

 

9. [Ментальное] конструирование лишено референции

и проистекает из вербального знания 1

 

Оно не восходит ни к истинному познанию, ни к заблуждению. Однако и при отсутствии референции, [то есть объективной осно­вы], его применение представляется зависимым от авторитетности вербального знания. Так, [рассмотрим высказывание]: «Сознание есть собственная форма Пуруши». Но если Пуруша есть не что иное, как [чистая] энергия сознания, то что в таком случае и чем - предицируется [в подобном высказывании]? Ведь обозначающая функция проявляется в предицировании, например: «Корова Чайтры». Аналогичным образом: «Пуруша бездеятелен». [Здесь касательно Пуруши] отрицается свойство, обнаруживаемое в ре­альном объекте. [Еще один пример]: «Бана стоит, остановится, остановился» 2. Значение глагольного корня [stha] понимается как остановка движения. Точно так же: «Пуруша обладает свойством невозникновения». Здесь имеется в виду только отсутствие свойства возникновения, но не [какое-либо негативное] свойство, присущее Пуруше. Поэтому это свойство является [умозрительно] скон­струированным и тем самым вошедшим в обыденное словоупот­ребление.

 

10. Сон есть [специфическая] деятельность сознания, опирающаяся на отсутствие [позна-вательных содержаний].

 

И эта [деятельность сознания] представляет собой особый опыт, поскольку она воспроизводится [в памяти] после пробуждения. Как [иначе можно думать]: «Я спал очень хорошо; мой ум ясен, он делает мою способность постижения весьма искусной»? [Или, напротив]: «Я спал плохо; мой ум вял и медлителен, он блуждает в своей неустойчивости»? [Или]: «Я спал в глубоком оцепенении; члены моего тела тяжелые; ум вялый и опустошенный, словно его обокрали»?

 

Такая рефлексия после пробуждения, разумеется, не была бы возможна, если бы в чувственном опыте [во время сна] не присут­ствовала бы [соответствующая] причина, [то есть тамас], как не было бы и воспоминаний, основывающихся на ней и имеющих ее своим объектом 1. Поэтому сон есть специфическая деятельность сознания и при йогическом сосредоточении должен быть устранен, подобно другим [формам] деятельности сознания.

 

11. Память есть сохранение (букв. «неутрачивание») прошлого опыта.

 

Вспоминает ли сознание представление [об объекте] или же [сам] объект? Представление, окрашенное объектом восприятия, возникает [в сознании] как имеющее форму и объекта, и процесса восприятия. Оно-то и дает начало санскаре, принадлежащей к со­ответствующему классу. Этот формирующий фактор, выступаю­щий проявлением того, что обнаруживает самое себя 1, [в свою очередь], и порождает память, представляющую по своей сути форму как объекта, так и процесса восприятия.

 

При этом интеллект есть то, в чем главенствует форма процес­са восприятия, а память— то, в чем главенствует форма объектов. Она, [память],— двух видов: [когда] припоминаемое воображаемо и [когда] припоминаемое невоображаемо. Во сне припоминаемое воображаемо, в состоянии бодрствования — невоображаемо 2.

 

Все эти воспоминания возникают из опыта, [обусловленного] истинным знанием, заблуждением, ментальным конструированием, сном и памятью. И все эти формы деятельности сознания по своей сути — удовольствие, страдание и тупость.

 

Удовольствие, страдание и тупость будут рассмотрены [в раз­деле] об аффектах 3: «Страсть коренится в удовольствии, вражда — в страдании, неведение же есть тупость». Все эти формы деятельности [сознания] должны быть прекращены. По их прекращении возникает сознательное или бессознательное сосредоточение. Итак, каков метод [достижения] их прекращения?

 

12. Их прекращение [достигается] благодаря практике и бесстрастию.

 

Поистине, реке сознания свойственно течь в двух направле­ниях: она течет и ко благу, она течет и ко злу. [Река], которая устремлена к абсолютной обособленности по руслу различения, течет ко благу. [Если же] она устремлена к сансаре по руслу не­различения, то она течет ко злу. Из этих [двух] поток, стремящий­ся к чувственным объектам, перекрывается посредством бесстрас­тия, а поток, [стремящийся] к различению, прокладывает себе путь с помощью практики различающего знания. Таким образом, пре­кращение деятельности сознания 1 основано на них обоих.

 

13. Из них практика 1 есть [непрерывное] усилие по сохранению устойчивости сознания.

 

Устойчивость есть отсутствие развертывания сознания, невозмущаемость его течения. Практика — это непрерывное усилие, [предпринимаемое] с данной целью, энергичность, упорство в же­лании достичь [состояния устойчивости] и [соответствующий] об­раз деятельности по ее реализации.

 

14. Но она становится прочно укорененной [только тогда, когда] ее придерживаются в течение длительного времени без перерыва и с [должным] вниманием.

 

[Практика], которой придерживаются в течение длительного времени, придерживаются непрерывно и реализуют ее посредством подвижничества, воздержания, знания и веры, [то есть с надлежа­щим] вниманием, становится прочно укорененной. [Другими сло­вами, ее] цель, [то есть устойчивость сознания], не может быть внезапно подавлена возникающими санскарами,— таков смысл [сутры].

 

15. Бесстрастие 1 есть состояние полного преодоления у того, кто свободен от влечения к чувственным объектам и целям, освященным традицией.

 

Сознание, лишенное влечения к чувственным объектам, таким, как женщины, еда, питье, власть [и т. д.], и целям, освященным [ведийской] традицией,— обретению жизни на небе, бестелесности и растворению в первопричине, — даже при наличии связи с бо­жественными или мирскими объектами видящее их несовершен­ство благодаря способности высшего различения, есть сознание полного преодоления, характеризующееся отсутствием чувствен­ного опыта, свободное от всего, что должно быть отброшено или присвоено. [Это и есть] бесстрастие.

 

16. Оно — высшее, [когда] благодаря постижению Пуруши исчезает влечение к гунам.

 

Видящий несовершенство чувственных и освященных тради­цией объектов [становится] безразличным к ним.

 

Благодаря практике видения Пуруши [йогин], разум которого расширен благодаря [совершенному] различению, [порождаемому] чистотой этого [видения], становится безразличным к гунам как в их проявленной, так и непроявленной сущности.

 

Таковы два вида бесстрастия. Высшее из них — не что иное, как ясный свет знания. [Тот йогин], у которого с появлением этого [света] возникла способность различающего постижения, размыш­ляет: «Все, что должно быть обретено, обретено; аффекты, кото­рые должны быть избыты, избыты; разорвана неразъемная цепь непрерывности существования, при сохранении которой за рожде­нием следует смерть, а за смертью — [новое] рождение».

 

Именно бесстрастие есть высшая цель истинного знания, и абсолютная обособленность связана с ним нераздельным обра­зом.

 

Далее. Почему прекращение деятельности сознания, достига­емое посредством обоих методов, называется сознательным сосре­доточением?

 

17. [Оно] — сознательное, поскольку сопровождается формами избирательности, рефлексии, блаженства и самости.

 

Избирательность есть «грубый» опыт относительно объекта сознания, рефлексия — «тонкий». Блаженство есть [внутренний] подъем. Самость есть сознание единства с [собственным] «я».

 

Здесь первая [ступень] сосредоточения, сопровождаемая [все­ми] четырьмя [формами, называется] «с избирательностью». Вто­рая, лишенная избирательности,— «с рефлексией». Третья, ли­шенная рефлексии,— «с блаженством». Четвертая, лишенная и его,— «только-самость». Все эти [ступени] сосредоточения [на­зываются] «наделенные опорами».

 

Далее, о бессознательном сосредоточении. Каков метод [его достижения] и какова его собственная природа?

 

18. Другое [сосредоточение, при котором] остаются [только] формирующие факторы, предваряется практикой, обусловливающей прекращение [деятельности сознания].

 

Бессознательное сосредоточение — это остановка сознания, при которой прекращается вся его деятельность и остаются лишь санскары, [то есть бессознательные формирующие факторы]. Ме­тод его достижения — высшее бесстрастие, ибо практика [рабо­ты] с объектом [как опорой сознания] не может служить сред­ством его реализации. Опорой [бессознательного сосредоточения] становится причина остановки [деятельности сознания], не имею­щая предметной реальности. При таком [сосредоточении] объект отсутствует. [Состояние] сознания, которому предшествует такая практика, лишается опоры, как если бы оно было наделено несу­ществованием.

 

Так [возникает] это «лишенное семени» 1 сосредоточение, [назы­ваемое] бессознательным.

 

Оно, как известно, [бывает] двух видов: обусловленное мето­дом и обусловленное существованием. Из них [сосредоточение], обусловленное методом, свойственно [только] йогинам.

 

19. [Бессознательное сосредоточение], обусловленное сущест­вованием, [бывает] у бестелесных и растворенных в перво­причине [существ].

 

У бестелесных богов [бессознательное сосредоточение] обуслов­лено формой существования. Они испытывают состояние, подобное абсолютной обособленности, будучи наделенными сознанием, ис­пользующим только собственные санскары, [то есть формирующие факторы], а затем переходят в соответствующие их виду формы существования, [когда] их санскары приносят результат.

 

Так же и те, кто растворен в первопричине, испытывают состо­яние, подобное абсолютной обособленности, при которой их созна­ние, еще не реализовавшее свою задачу, пребывает растворенным в первопричине. [И так] продолжается до тех пор, пока сознание из-за [не выполненной еще] задачи 2 не возвращается вновь [в кру­говорот бытия].

 

20. У других [существ бессознательному сосредоточению] пред­шествуют вера, энергия, памятование, созерцание и муд­рость 1.

 

Для йогинов условием [достижения бессознательного сосредо­точения] является метод. Вера есть ментальная ясность, ибо она защищает йогина, словно заботливая мать. У обладающего [такой] верой и ставящего своей целью [обретение способности] различения

 

возникает энергия. При возрастании энергии у него появляется [способность] памятования 2, [то есть устойчивое удержание объек­та в памяти], При наличии памятования сознание достигает невоз­мутимости и становится сконцентрированным. У того, кто обладает сконцентрированным сознанием, возникает различающая мудрость, с помощью которой он познает истинную природу вещей.

 

Благодаря применению этих [средств] и бесстрастию как [по­лагаемой] цели и возникает бессознательное сосредоточение 3.

 

Эти йогины в зависимости от [используемого] метода — мягко­го, среднего или интенсивного — составляют девять [классов]. Та­ким образом, [йогины различаются как практикующие] «мягкий» метод, средний метод и интенсивный метод. Из них те, кто исполь­зует «мягкий» метод, также [делятся] на три типа: [наделенные] слабой устремленностью, средней устремленностью и сильной ус­тремленностью 4. Аналогичным образом [такое же деление су­ществует] как среди тех, кто использует умеренный метод, так и среди тех, кто использует интенсивный метод.

 

Среди тех, кто использует интенсивный метод, и

 

27. У наделенных сильной устремленностью [сосредоточение] — в непосредственной близости.

 

[У этого типа йогинов] обретение сосредоточения и плода со­средоточения происходит [достаточно быстро].

 

22. Но и в этом случае тоже [имеется] различие ввиду слабости, умеренности или интенсивности [устремлений].

 

[Существует] слабая форма сильной [устремленности], умерен­ная форма сильной [устремленности] и интенсивная форма сильной [устремленности]. Поэтому [даже среди йогинов, наделенных силь­ной устремленностью], также [есть] различие. В силу такого раз­личия достижение сосредоточения и плода сосредоточения [весьма] близко для [йогина], обладающего слабой формой сильной устрем­ленности, еще ближе оно для [йогина], обладающего средней фор­мой сильной устремленности, но наиболее близко [оно для того йогина], который наделен интенсивной формой сильной устремлен­ности и следует интенсивному методу.

 

23. Или же [сосредоточение достигается] вследствие упования на Ишвару 1.

 

Вследствие упования 2, то есть особой формы бхакти, [или без­раздельной любви], Ишвара склоняется [к йогину], он благоволит к нему по причине одного лишь страстного стремления [йогина к божеству].

 

Также и у йогина вследствие страстного стремления к Ишваре достижение сосредоточения и его плода становится наиболее близ­ким 3.

Итак, кто же тот, отличный от первопричины и Пуруши, кого называют «Ишвара»?

 

24. Ишвара есть особый Пуруша, не затронутый аффектами, кармой, [ее] созреванием и [скрытыми] «следами».

 

Аффекты — это неведение и прочее. Карма — благие и небла­гие действия. Созревание — их плод. Скрытые следы — бессозна­тельные впечатления 1, оставляемые такими [действиями].

 

И [все] они, существуя лишь в сознании, приписываются Пуруше,

 

ибо он и есть тот, кто наслаждается их плодом. Это подобно тому, как победа или поражение, зависящее от участников битвы, при­писываются их господину. Тот же, кто не затронут таким опытом, и есть Ишвара, то есть особый Пуруша.

 

Но в таком случае существует множество кевалинов, [то есть освобожденных], достигших состояния абсолютной обособлен­ности 2.

Действительно, они обрели состояние абсолютной обособ­ленности, разорвав тройные путы 3. Ишвара, однако, [никогда] не был связан с таким [состоянием] в прошлом и не будет связан в будущем. Хотя предел прошлой зависимости освобожденного мо­жет быть познан, в случае с Ишварой это не так. И если возможен предел будущей зависимости для «растворенного в первопричине», то для Ишвары это не так. Он — всегда освобожденный, всегда — Ишвара 4!

 

Есть ли достоверное доказательство этого вечного превосход­ства Ишвары, обусловленного тем, что он обладает высочайшей сущ­ностью, или же такое доказательство отсутствует?

 

Его достоверное доказательство — священные тексты 5.

 

Но в таком случае, что является достоверным основанием священных текстов?

 

Их основание—в высочайшей сущности [Ишвары]. По­скольку и священные тексты, и [вечное] превосходство рядоположны высочайшей сущности Ишвары, их связь не имеет начала во времени.

 

Отсюда следует, что Он — всегда Ишвара, всегда освобожден­ный. И это Его высшее могущество не имеет ничего равного себе или превосходящего. Прежде всего оно не может быть превзойдено другим высшим могуществом, ибо если бы существовало нечто, пре­восходящее его, то оно было бы им самим. Поэтому тот, в ком реа­лизован высший предел могущества, есть Ишвара. Не существует гакже и другого высшего могущества, равного ему.

 

Почему?

 

Когда двое равных [говорят об] одном и том же желаемом объекте: «Пусть он станет новым» и «Пусть он станет старым», при достижении успеха одним безграничная воля другого столкнется с противодействием, и он окажется ниже. Кроме того, невозможно получение одного и того же желаемого объекта двумя равными [по силе субъектами] одновременно, ибо это противоречит смыслу.

 

Следовательно, тот, кто обладает высшим могуществом, которому нет равного или превосходящего его, и есть Ишвара. Он, [как скаpано в сутре], — особый Пуруша.

 

И далее

 

25. Семя всезнания в нем не имеет себе равных.

 

Сверхчувственное познание прошлого, будущего [или] настоя­щего по отдельности [или] вместе, которое [развито] в меньшей или большей степени, и есть семя всезнания 1. Тот, в ком [это семя], непрерывно увеличиваясь, не может быть превзойдено, [называет­ся] всезнающим.

 

Существует достижение высшего предела для семени всезнания, поскольку в нем [различаются последовательные] ступени увели­чения, как в случае [последовательного увеличения] размера. Тот, в ком [реализуется] обладание высшим пределом знания, есть Все­знающий. Он — особый Пуруша.

 

Умозаключение исчерпывает [свою доказательную силу] в вы­ведении только общего, и [оно] бесполезно при познании специфи­ческого; поэтому истинное знание Его имени и других особенностей следует искать в агамах 2.

 

Хотя [Ишвара] не извлекает пользы для самого себя 3, его цель — приносить пользу живым существам: «При разрушении кальпы и великих разрушениях вселенной 4 наставлением в знании и дхарме я поддержу [все живые] существа, вовлеченные в круговорот бытия». И соответственно было сказано: «Первый мудрец, принявший тво­рящую форму сознания, Бхагаван, высочайший риши, из [беспре­дельного] сострадания изложил учение Асури, исполненному же­лания узнать [его]» 5.

Он, этот [Ишвара],

 

26. Учитель также и древних, ибо он не имеет временных раз­личий.

И древние учители различаются по времени [своего существо­вания], но Он, к кому временные характеристики 1 неприложимы, является Учителем также и древних [мудрецов]. Подобно тому как Он совершенен по абсолютности формы существования при начале данного творения, точно так же его следует рассматривать и при начале прошлых творений.

 

27. Его [вербальное] выражение — священный слог Ом 1.

Ишвара — то, что обозначается священным слогом Ом. — Является ли эта связь обозначаемого и обозначающего [пло­дом] условного соглашения, или же она неизменна, как, например, [связь] между светильником и светом?

 

Эта связь обозначающего с обозначаемым неизменна, а ус­ловное соглашение относительно [обозначения] Ишвары и пред­ставляет такое неизменное отношение 2. Например, неизменное отношение между отцом и сыном лишь проясняется обыденным словоупотреблением: «Это его отец», «Это его сын». Точно так же и в других [периодах] творения 3 условное соглашение принима­ется именно так, в зависимости от функции обозначаемого и обо­значающего. Сведущие в агамах 4 утверждают, что связь между словом и [обозначаемым им] объектом вечна ввиду вечности согла­шения.

 

Йогин, постигший [связь] обозначаемого и обозначающего, [с необходимостью практикует]

 

28. его рецитацию и сосредоточение на его объекте.

 

[Имеется в виду] рецитация священного слога Ом и сосредото­чение на Ишваре 1, обозначаемом священным слогом Ом. У йогина, постоянно повторяющего священный слог Ом и сосредоточенного на его объекте, сознание становится сконцентрированным в одной точке. В этой связи было сказано: «Благодаря рецитации мантр пусть он пребывает в йоге, посредством йоги пусть он созерцает [мантру], ибо при достижении совершенства в рецитации мантр и в йоге сияет Высший Атман» 2.

Что еще происходит с этим [йогином]?

 

29. Отсюда — постижение истинной сущности сознания, а также устранение препятствий.

 

Какие бы то ни были препятствия — болезни и прочее, — все они перестают существовать вследствие упования на Ишвару; у него, [йогина], возникает также видение собственной сущности. Подобно тому, как Ишвара есть чистый Пуруша, [ничем] не замутненный, абсолютно обособленный, лишенный [бытийных] характеристик 1, этот [йогин] приходит к пониманию, что он также есть Пуруша, отражающий [содержание] буддхи.

 

Далее. Что такое препятствия, которые делают сознание рас­сеянным? Каковы они и сколько их?

 

30. Болезнь, апатия, сомнение, невнимательность, лень, невоз­держание, ложное восприятие, неспособность достижения [какой-либо] ступени [сосредоточения], отсутствие стабиль­ности [при сосредоточении]эти отвлечения сознания суть препятствия.

 

[Насчитывается] девять препятствий, вызывающих рассеяние сознания. Они возникают одновременно с деятельностью сознания. При отсутствии этой [деятельности] они также отсутствуют. О [ви­дах] деятельности сознания было сказано выше.

 

Болезнь — нарушение равновесия гуморов 1 [телесных] секре­ций или внутренних органов.

 

Апатия — неспособность сознания к функционированию.

 

Сомнение — [вид] познавательной деятельности, затрагивающий обе стороны [проблемы]: «быть может, это так», «быть может, это не так».

 

Невнимательность — то, что вызывает отсутствие интереса к средствам реализации сосредоточения.

 

Лень — бездеятельность по причине тяжести тела или созна­ния 2.

Невоздержание — жажда соединения с чувственным объектом.

 

Ложное восприятие — ошибочное знание 3.

 

Неспособность достижения [какой-либо] ступени — недостиже­ние [соответствующей] ступени сосредоточения.

 

Отсутствие стабильности — неспособность сознания зафиксиро­вать себя на достигнутой ступени 4, ибо только при обретении со­средоточения оно может быть устойчивым.

 

Таким образом, эти отвлечения сознания и называются девятью загрязнениями йоги, врагами йоги, препятствием йоги.

 

31. Страдание, уныние, дрожь в теле, вдохи и выдохи сопутству­ют рассеянным [состояниям сознания].

 

Страдание [бывает трех видов]: вызываемое внутренними [при­чинами], вызываемое другими существами и вызываемое сверхъесте­ственными [причинами] 1. Страдание — это то, от чего живые су­щества стремятся избавиться, когда оно их поражает.

 

Уныние есть нарушение ментальных функций вследствие пре­пятствия [реализации] желания.

 

Дрожь в теле — когда части [тела] дрожат, то есть сотряса­ются 2.

Вдох есть жизненное дыхание, при котором вдыхается внешний воздух.

Выдох — когда выходит воздух, находящийся внутри [тела].

 

Все эти [явления] сопутствуют рассеянным состояниям [со­знания], то есть они бывают лишь при рассеянных состояниях сознания и отсутствуют при сконцентрированном сознании.

 

Итак, эти рассеянные [состояния сознания], являющиеся пре­пятствием йогическому сосредоточению, должны быть подавлены посредством уже упоминавшихся практики и бесстрастия. Здесь же [автор] в заключение говорит о предмете практики:

 

32. в целях их устранения — практика с одной сущностью.

 

Для устранения рассеянных [состояний сознания] пусть [йогин] практикует работу с сознанием, «опирающимся» на одну [отдель­ную] сущность.

 

Однако для того, [кто полагает], что сознание есть лишь сознавание одного объекта за другим и [к тому же] мгновенно, все сознание [в своей всеобщности] только однонаправленно и не мо­жет быть рассеянным 1. [Лишь в том случае], когда это [сознание], отвлекшись от всего остального, концентрируется на одном объекте, оно становится однонаправленным. Следовательно, оно не [может быть направлено] с необходимостью на каждый объект. Так же и для того, кто полагает сознание однонаправленным, поскольку [оно представляет] поток сходных впечатлений; если его однонаправлен­ность есть свойство сознания, [трактуемого] как поток, то такой поток сознания не является [чем-то] унитарным ввиду [своей] мгновенности. Если же [допустить, что однонаправленность есть] свойство [конкретного] содержания сознания, представляющего собой составной элемент непрерывного потока [сознания], то [не­зависимо от того], состоит ли этот поток из сходных или различных содержаний сознания, само сознание всегда однонаправленно, по­скольку оно с необходимостью [фиксируется] на каждом объекте. Таким образом, [мысль] о рассеянном сознании оказывается не­объяснимой. Отсюда следует, что сознание унитарно, направлено на различные объекты и стабильно 2.

 

[Далее]. Если бы содержания сознания, имеющие различную внутреннюю природу, порождались бы как не связанные с единым сознанием, то как в таком случае одна [когниция] могла бы помнить то, что было увидено другой когницией? 3. Как одна когниция могла бы быть субъектом кармы, накопленной другой когницией? Если даже это как-то и устанавливается, то лишь способом, напоминаю­щим [логику] «коровьего навоза и молочной пищи» 4.

 

Более того, при рассмотрении сознания как различных, [не свя­занных между собой когниций оппонент] приходит к отрицанию достоверности опыта самотождественности. Каким образом [две когниций] «Я прикасаюсь к тому, что я прежде видел» и «Я вижу то, к чему я прежде прикасался» могут быть отнесены к не имеюще­му различий субъекту познания, если все когниций различны? Ка­ким образом когниция «Я есмь этот неделимый атман», имеющая своим объектом одну идею [атмана] и возникающая в совершенно различных сознаниях, может принадлежать одному субъекту по­знания как общее [знание]? Ведь знание «Я есмь этот неделимый атман» может быть получено из собственного опыта. Более того, авторитет восприятия не превосходит другие средства познания. Напротив, другие средства познания находят применение именно благодаря восприятию. Поэтому сознание унитарно, направлено на различные объекты и стабильно.

 

Каким образом [достигается] то очищение устойчивого созна­ния, о котором говорится в шастре?

 

33. Очищение сознания [достигается] культивированием друже­любия, сострадания, радости и беспристрастности 1 по отно­шению к счастью, страданию, добродетели и пороку.

 

Итак, пусть [йогин] культивирует дружелюбие по отношению ко всем живым существам, наслаждающимся счастьем, сострадание к тем, кто испытывает страдание, радость по отношению к добро­детельным, беспристрастность к обладающим порочными склон­ностями.

 

У того, кто взращивает [свои чувства] подобным образом, воз­никает «светлое» качество, а отсюда и происходит очищение созна­ния. Будучи очищенным 2, [оно становится] устремленным к одной точке и достигает стабильности.

 

34. Либо же благодаря выдоху и задержке дыхания '.

 

[Полный] выдох есть удаление воздуха из груди через обе ноздри посредством особого усилия; его удержание есть пранаяма, [то есть контроль над дыханием].

 

«Либо же» — [йогину] следует достичь ментальной стабильности с помощью этих обоих [способов].

 

35. Либо же [сверхчувственная] деятельность относительно [со­ответствующих] объектов при своем возникновении [также] вызывает ментальную стабильность.

 

Восприятие «божественного» запаха у того [йогина], который сосредоточен на кончике носа, и есть [сверхчувственная] деятель­ность относительно запаха. Восприятие вкуса [достигается при со­средоточении] на кончике языка, восприятие цвета-формы — на нёбе, восприятие осязаемого — на середине языка и восприятие звука — на основании языка. И так эти [виды сверхчувственной] деятельности при своем возникновении фиксируют сознание в ус­тойчивом состоянии, рассеивают сомнения и становятся средством [обретения] мудрости через йогическое сосредоточение.

 

Аналогичным образом и проявленную [чувственную] деятель­ность относительно луны, солнца, планет, драгоценных камней, све­тильников, лучей света и т. д. также следует понимать как имеющую [соответствующий] объект. Ибо, несмотря на то, что истинная сущ­ность реальных объектов, как она есть в действительности, и позна­ется на основании той или иной шастры, логического вывода или наставления учителей — поскольку все это способно показать под­линную природу реальности 1, — до тех пор, пока хотя бы одна ка­кая-либо часть [реальности] не воспринята собственными органами чувств, все [остается] таким, как если бы [оно было] непосредст­венно неизвестным, и не может вызвать твердого понимания таких тонких предметов, как конечное освобождение и прочее.

 

Поэтому для того, чтобы подтвердить [достоверность] шастр, логического вывода и наставления учителей, по крайней мере не­который специфический [предмет] должен быть с необходимостью воспринят непосредственно 2. И тогда, если одна сторона предмета, о котором говорилось в этих [источниках знания], воспринимается непосредственно, то все [остальные] тонкие предметы, вплоть до конечного освобождения, вызывают полное доверие. Именно с этой целью и говорится об очищении сознания.

 

Если возникло состояние сознания, полностью контролирующее беспорядочное функционирование [психики], то оно становится способным непосредственно воспринимать тот или иной объект. И когда это происходит, то у него, [йогина], беспрепятственно воз­никают вера, энергия, памятование и сосредоточение.

 

36. Либо беспечальная и лучезарная..1

 

[Слова] «...деятельность... при своем возникновении [также] вызывает ментальную стабильность» надлежит перенести [из пре­дыдущей сутры]. [Здесь имеется в виду] постижение буддхи, [возникающее у йогина], сосредоточенного на лотосе сердца, ибо сущность разума обнаруживает яркое сияние, подобное акаше 2. Благодаря искусству сохранения устойчивости в таком [состоянии], деятельность [сознания] представляется в форме сияния солнца, луны, планет [или] драгоценных камней.

 

Аналогичным образом сознание, растворенное в [идее] самости, перестает волноваться и становится подобным великому океану, умиротворенным, беспредельным, только-самостью. Сказано в этой связи: «Размышляя об атмане как о том, что есть лишь атом, по­истине [йогин] приходит к совершенному знанию: «Я есмь» 3.

 

Эта двоякого вида «беспечальная» деятельность, «имеющая объект» и «только-самость», называется лучезарной. С ее помощью сознание йогина обретает состояние стабильности.

 

37. Или же сознание, имеющее объектом [тех, кто] свободен от желаний.

 

Либо же сознание йогина обретает состояние стабильности, когда оно «окрашено» восприятием [индивидов], свободных от желаний, [восприятием], выступающим в качестве объекта [сосредото­чения] 1.

 

38. Или же [сознание], опирающееся на восприятие, [получен­ное] в сновидении либо во сне без сновидений 1.

 

Либо же сознание йогина обретает состояние стабильности, имея в качестве опоры восприятие, [полученное] в сновидении или во сне без сновидений, или его образ.

 

39. Или благодаря созерцанию того, что приятно.

 

[Йогину] следует созерцать именно то, что ему приятно. Достиг­нув стабильности [сознания] в этом случае, он достигает стабиль­ности и в других случаях.

 

40. Его могущество [распространяется на все] — от атома до величайших [объектов].

 

[Сознание йогина], проникающее1 в «тонкий» [объект], обре­тает состояние стабильности, [распространяющееся на все мель­чайшее] вплоть до атома. Сознание, проникающее в «грубый» [объект], достигает стабильности, [распространяющейся на все крупное] вплоть до величайших [по размеру объектов]. Таким об­разом, отсутствие препятствия [для сознания], функционирующего между двумя этими пределами, и есть высшее могущество. Созна­ние йогина, достигшее такого могущества, более не нуждается в очищении как следствии практики.

 

Итак, какова же собственная форма сознания, обретшего состо­яние стабильности, каковы его объекты и [ступени] сосредоточе­ния?

Об этом говорится [в сутре]:

 

41. Сосредоточение есть состояние «окрашенности» тем [объек­том], на который [сознание] опирается, [то есть] на субъект познания, на познание и на объект познания, когда разверты­вание [сознания] прекращено, как в случае с драгоценным камнем.

 

«Когда развертывание [сознания] прекращено» означает полное прекращение концептуализирующей деятельности [сознания].

 

«Как в случае с драгоценным камнем» — использование примера. Подобно тому, как хрусталь окрашивается в тот или иной цвет раз­личных предметов, служащих для него подставкой, и проявляет внешнюю форму [своей] цветной опоры, так и сознание, «окрашен­ное» объектами, на которые оно опирается, [как бы] ассимилиру­ется объектом и проявляется как видимость собственной формы объекта. Например, будучи «окрашено» тонким элементом, [созна­ние] ассимилируется им и проявляется как собственная форма тон­кого элемента. Точно так же, будучи «окрашено» грубым объектом, [сознание] ассимилируется им и отражает грубую форму. Анало­гичным образом, «окрашенное» универсальным различием, [созна­ние] ассимилируется им и становится отражением универсальной формы.

 

Так же это следует понимать и в случае с познавательными про­цессами и познавательными способностями. «Окрашенное» процес­сом познания в качестве своей опоры, [сознание] ассимилируется им и проявляется как видимость собственной формы процесса познания. Подобным же образом [сознание], «окрашенное» Пурушей — субъектом познания — как своей опорой, ассимилируется им и проявляется в качестве видимости собственной формы Пуруши — субъекта познания. Так же, будучи «окрашено» освобожден­ным Пурушей как своей опорой, [сознание], уподобляясь ему, про­является как видимость собственной формы освобожденного Пуруши.

 

И таким образом сознание, подобное драгоценному камню, когда оно опирается на субъект познания, [или на] процесс познания, [или] на объект познания, [то есть] на Пурушу, [или] на органы чувств, [или] на [перво] элементы и когда оно «окрашено» ими, [то есть] основывается на них, [тогда] обретает их форму проявления. Такое [состояние сознания] называется сосредоточением.

 

42. Здесь 1 сосредоточение «с умозрением» лишено отчетливости ввиду различия между словом, объектом и понятием 2.

 

Например, хотя слово «корова», объект «корова» и понятие «ко­рова» различаются между собой, в познавательном процессе они кажутся нераздельными. При анализе [обнаруживается, что] свой­ства слова — это одно, свойства объекта — другое, а свойства по­нятия — третье. Иначе говоря, их способы существования различны.

 

Если при этом у йогина в состоянии сосредоточения объект «ко­рова» и т. п., попавший в [сферу его] сосредоточенного постижения, оказывается связанным с различением слова, объекта и понятия, то такое неотчетливое состояние сосредоточения называется «умо­зрительным».

 

Однако когда память [йогина] «очищена» от [каких-либо следов] языковых конвенций и сосредоточенное постижение свободно от [всех] умозрений, [возникающих вследствие] вербального свиде­тельства [или] логического вывода, объект предстает лишь тем, что он есть сам по себе, и характеризуется только проявлением собст­венной формы. И это — недискурсивное сосредоточение 3. Оно и есть высшее восприятие как семя вербального свидетельства и умозаклю­чения. И вербальное свидетельство, и умозаключение возникают на его основе. Более того, такое непосредственное знание не сосу­ществует со знанием, (полученным на основе] вербального свиде­тельства или умозаключения. Поэтому непосредственное знание йогина, возникшее из недискурсивного сосредоточения, не смеши­вается с другими источниками познания.

 

Определение этого недискурсивного сосредоточения проясняется в [следующей] сутре.

 

43. Недискурсивное [сосредоточение есть такое состояние со­знания, когда оно], полностью очищенное от памяти и как бы лишенное собственной формы, проявляет только объект.

 

Недискурсивное сосредоточение есть такое [состояние созна­ния], когда при Очищении памяти от языковых конвенций, вербаль­ного свидетельства, умозаключения, понятий и ментального кон­струирования постижение, «окрашенное» собственной формой вос­принимаемого объекта, как бы оставив свою форму постижения, которое есть по своей сути процесс познания, обретает собственную форму референта, то есть воспринимаемого объекта как такового. Подобным же образом это было объяснено [и в сутре].

 

Для такого [сосредоточения] мир [внешних предметов] — коро­ва и т. д. или горшок и т. д., — [который] по своей сути есть специ­фическая форма соединения атомов 1 [как] внутренняя форма объекта, представляет [собой содержание] единичного ментального акта. И эта специфическая форма, которая, в сущности, есть общее свойство тонких элементов, установленное посредством умозаклю­чения на основании видимого следствия, [то есть внешнего объ­екта], проявляется через свое эмпирическое выражение. Она исчезает при появлении другой качественной определенности, [например] чаши и т. д. Такой качественно-определенный субстрат называется целостностью. Эта [целостность] и есть то, [что сущест­вует как] единичное, большое или малое, как осязаемое или обла­дающее способностью действия, или как невечное. [Вся] практиче­ская деятельность и осуществляется с таким целостным [предметом].

 

Однако для того, кто отрицает реальность этого специфического соединения [атомов] ввиду невоспринимаемости «тонкой» причины в недискурсивном [сосредоточении], практически все полученное знание является ложным, поскольку при несуществовании целого ложное знание не основано на его форме. Как же тогда возможно истинное знание, коль скоро его объект не существует? Все, что воспринимается, рассматривается в качестве целостности. Следо­вательно, целое, которое получает в обыденном словоупотреблении [название] «большое», «маленькое» и т. п., существует [реально]. Оно-то и выступает объектом недискурсивного сосредоточения.

 

44. Таким же образом объяснены рефлексивное и нерефлексив­ное [сосредоточения], имеющие «тонкий» объект.

 

Из этих [двух] сосредоточение на «тонких» элементах, свойства которых проявлены и которые определены опытом пространства, времени и операциональной причины, называется рефлексивным.

 

В этом случае также и «тонкий» элемент, воспринимаемый единич­ным ментальным актом и специфицированный наличной качествен­ной определенностью, служит той опорой, на которой основывается йогическое постижение.

 

В свою очередь, сосредоточение, всегда и во всех отношениях связанное [с «тонкими» элементами], которые лишены [каких бы то ни было] спецификаций через «угасшие», возникшие или неопре­деляемые свойства, [но которые тем не менее] сопровождаются всеми свойствами и являются внутренней сущностью всех свойств,— [такое сосредоточение] называется нерефлексивным. Будучи имен­но таковым по своей природе, «тонкий» элемент становится в силу этого опорой йогического постижения, которое и «окрашивается» его собственной формой. Когда же постижение как бы лишается собственной формы и выступает как «только-объект», оно называ­ется нерефлексивным.

 

Из этих [четырех видов] дискурсивное и недискурсивное [со­средоточения] имеют своим предметом «грубые» реальные объекты, а рефлексивное и нерефлексивное [сосредоточения] — «тонкие». И, таким образом, с помощью недискурсивного [сосредоточения] объяснены два [последних вида сосредоточений], когда концеп­туализации отсутствует.

 

45. Свойство быть «тонким» объектом имеет [своим] ограни­чителем «отсутствие признака» 1 [как исходное состояние первопричины].

 

«Тонкий» объект атома земли — танматра запаха, [атома] во­ды — танматра вкуса, [атома] огня — танматра цвета, [атома] ветра — танматра осязания, [атома] акаши — танматра звука 2.

 

Принцип индивидуации в качестве [причины также может слу­жить «тонким» объектом для йогического сосредоточения]. В свою очередь, его «тонкий» объект — «только-признак» 3, [то есть первая стадия эволюции первопричины]. «Отсутствие признака» [как при­чина] «только-признака» также [может выступать] «тонким» объек­том [сосредоточения], но выше «отсутствие признака» «тонкого» не существует.

 

Но разве нет Пуруши как «тонкой» [сущности]?

 

Правильно, но эта «тонкость» Пуруши отнюдь не того же са­мого порядка, что «тонкость» «отсутствия признака» по отношению к «высшему признаку». Пуруша не является порождающей причи­ной, он — причина [целевая].

 

Отсюда становится понятным, что «тонкость» достигает своего предела в прадхане, [то есть первопричине].

 

46. Именно они, [такие виды концентрации], и есть сосредото­чение, обладающее семенем.

 

Эти четыре [вида] концентрации [сознания] обладают «семенами» 1, [то есть] внешними реальными объектами, и, таким образом, сосредоточение также наделено семенем. Здесь дискурсивное и недискурсивное [сосредоточение] — на «грубом» объекте, а реф­лексивное и нерефлексивное — на «тонком». Иными словами, на­считывается четыре вида сосредоточения.

 

47. При искусности в нерефлексивном [сосредоточении возника­ет] внутреннее спокойствие.

 

Искусность — это ясное, невозмущаемое течение саттвы интел­лекта, сущность которой — свет, [она] свободна от загрязняющих [ее] препятствий и не подвержена преобладающим влияниям раджаса и тамаса. Когда возникает такая искусность в нерефлексивном сосредоточении, тогда у йогина наступает неколебимое внутреннее спокойствие, [то есть| свет открытой мудрости, не связанной с [обычными] ступенями [процесса познания и видящей] объект та­ким, как он существует в реальности. В этой связи сказано: «Подоб­но тому как [человек], стоящий на вершине горы, видит всех, нахо­дящихся на равнине, тот, кто обрел свет мудрости, [сам] не подвер­женный печали, видит людей в [их] страдании» 1.

 

48. Мудрость, [обретенная] при этом, [называется] «несущей истину».

 

Мудрость, возникшая у того [индивида], сознание которого скон­центрировано, называется «несущей истину» '. И это значение [тер­мина] понятно само по себе: [мудрость] несет 2 только истину; в ней нет и примеси заблуждения. В этой связи сказано: «Посредством доктринальных текстов, логического вывода и ревностной практики созерцания — тремя этими способами он, [йогин], обретает муд­рость и высшую йогу».

 

Но эта [мудрость]

 

49. ввиду специфики своей направленности имеет иной объект, нежели мудрость, [обретенная] на основании услышанного или на основании логического вывода.

 

[Мудрость] на основании услышанного — [это] знание 1 доктринальных текстов, она имеет общий объект, ибо с помощью агамы, [то есть доктринального текста], нельзя передать особенное. Поче­му [так]? Потому что слово не является продуктом условного со­глашения, [достигнутого] на основании особенного. Точно так же и логический вывод имеет в качестве объекта только общее. [Напри­мер]: везде, где есть обретение [нового места], есть и движение; нет обретения [нового места], там нет движения, — так сказано. Посредством умозаключения [мы делаем] вывод через общее. По­этому никакое особенное (единичное) не является объектом услы­шанного или логически выведенного.

 

Точно так же [никакой] «тонкий», скрытый или удаленный объект не может быть познан посредством обычного восприятия, но [в то же время] нельзя [сказать], что этот единичный [объект] не существует из-за того, что он недоступен обычным средствам познания.

 

Следовательно, особенное, относится ли оно к «тонким» сущ­ностям или к Пуруше, является объектом именно йогического по­стижения. Поэтому такая мудрость ввиду специфики своей направ­ленности имеет иной объект, нежели мудрость, [обретенная] на ос­новании услышанного или на основании логического вывода.

 

У йогина, обретшего мудрость сосредоточения, санскара, [то есть формирующий фактор], созданный [этой] мудростью, воспроизво­дится снова и снова.

 

50. Формирующий фактор, порожденный такой [мудростью], является препятствием для других формирующих факторов,

 

Формирующий фактор, порождаемый мудростью сосредоточения, блокирует скрытые тенденции уже проявленных формирующих фак­торов. Вследствие преодоления возникших формирующих факторов порождаемые ими содержания сознания перестают существовать. При прекращении познавательных процессов наступает состояние сосредоточения, затем — мудрость, порожденная сосредоточением. Из нее [возникают] порожденные мудростью формирующие фак­торы. И так снова и снова воспроизводится скрытая тенденция фор­мирующих факторов. Из них — мудрость, а из нее — формирующие факторы 1.

 

Но как [объяснить, что] такое преобладание формирующих факторов не вызывает деятельности сознания?

 

Эти формирующие факторы, порождаемые мудростью, не на­деляют сознание [его обычной] функцией, ибо они служат причиной устранения аффектов. Они [как бы] освобождают сознание от его собственной деятельности, ибо активность сознания прекращается [с обретением] высшего различения.

 

Что еще с ним происходит?

 

51. При устранении и этого [формирующего фактора наступает] сосредоточение, «лишенное семени», ибо вся [деятельность сознания] прекращена.

 

Оно, [сосредоточение, «лишенное семени»], не только противо­положно мудрости сосредоточения, но и служит препятствием для формирующих факторов, созданных [этой] мудростью.

 

Почему?

 

Формирующий фактор, порожденный прекращением [дея­тельности сознания], препятствует развертыванию формирующих факторов, порожденных сосредоточением. Реальность существова­ния формирующего фактора, порождаемого «остановленным» со­знанием, может быть выведена из опыта протекания времени, в те­чение которого сохраняется стабильность прекращения [деятель­ности сознания] 1. Сознание вместе с формирующими факторами, возникающими из актуализированного и прекращенного сосредото­чения и ведущими к абсолютному обособлению, растворяется в своей постоянной первопричине. Поэтому такие формирующие факторы, противодействующие функции сознания, не служат причинами его сохранения. Вследствие этого сознание, функция которого завер­шена, прекращает свою деятельность вместе с формирующими фак­торами, ведущими к абсолютному обособлению 2. При его остановке Пуруша пребывает в своей собственной форме [и] поэтому назы­вается чистым, абсолютно обособленным, освобожденным.

 

Первая глава «О сосредоточении» в трактате Патанджали о йоге, [носящем название] «Изложение санкхьи», закончена.



 Глава II

 

О способах осуществления [йоги].

 

 

[Выше] была рассмотрена йога [адепта, обладающего] скон­центрированным сознанием. Как может быть связано с йогой такое сознание, [которое пребывает] в возбужденном состоянии? [С разъяснения этого] и начинается данная [глава].

 

1. Подвижничество, самообучение, упование на Ишвару есть йога действия.

 

Не может осуществить йогу тот, кто не предается подвижниче­ству 1. Нечистота [сознания], окрашенного не имеющей начала бес­сознательной предрасположенностью к деятельности и аффектам, [эта нечистота], на которую наброшена сеть [образов] чувственных объектов 2, не может быть устранена помимо подвижничества. И в этом [устранении] состоит польза подвижничества. Такое [подвиж­ничество], не препятствующее чистоте сознания, полагается тем [средством], к которому и должен прибегнуть йогин.

 

Самообучение — это повторение очистительных [мантр] — первослога [Ом] и других 1, а также изучение шастр, [трактующих] об освобождении.

 

Упование на Ишвару есть [жертвенное] посвящение всех дей­ствий Высшему Учителю или же полный отказ от плодов подобных (действий].

 

Это и есть йога действия, (предназначенная]

 

2. для развития [способности] сосредоточения и для ослабления аффектов.

 

Она, [эта йога действия], будучи ревностно практикуемой, раз­вивает способность сосредоточения и крайне ослабляет аффекты. [А затем] с помощью огня Знания она делает эти ослабленные аф­фекты неспособными к самовоспроизведению 1, словно прокаленные [огнем] семена. Вследствие их полного угасания «тонкая» мудрость, то есть постижение [абсолютного] различия между саттвой и Пурушей, не подверженная более влиянию аффектов и исчерпавшая свою функцию, придет к самоисчезновению 2 .          

 

Итак, каковы эти аффекты и сколько их?

 

3. Неведение, эгоизм, влечение, враждебность, жажда жизни суть пять аффектов 1.                  

 

Аффекты — это пять ложных наполнителей сознания,— таково значение [слова]. Пребывая в постоянном движении, они усиливает функцию гун, поддерживают их видоизменения, расширяют поток причин и следствий и, служа взаимной опорой друг для друга, вы­зывают созревание кармы 2.

 

4. Неведение является полем для следующих за ним [аффектов, пребывающих] в дремлющем, ослабленном, прерванном или полностью развернутом [состояниях].

 

Здесь неведение — поле, или порождающая почва, следующих за ним [аффектов] — эгоизма и прочих, которые выступают в че­тырех видах: дремлющем, ослабленном, прерванном или полностью развернутом 1.

 

Что такое в данном случае «дремлющее» [состояние]?

 

— [Оно наступает, когда аффекты], пребывающие в сознании только как потенциальности, обретают состояние семени, [способ­ного плодоносить]. Пробуждение такого [аффекта] происходит при актуальной встрече с объектом. [Однако] для обладающего Высшим знанием, [то есть для того], у которого семя аффектов сожжено, это [пробуждение] более не наступает даже при встрече с объектом, ибо как может взойти прокаленное семя? [Именно] поэтому мудрый, чьи аффекты исчерпаны, называется «[пребывающим] в последнем теле». Только в нем, но не в ком-либо другом, существует это пятое [состояние] аффектов — состояние прокаленного семени. [В таком случае] даже при наличии аффектов дейст­венность их семян полностью исчерпана 2, и, хотя чувственный объект может присутствовать, их пробуждение не наступает.

 

Итак, дремлющее состояние [аффектов] и невозможность их произрастания из прокаленных семян объяснены.

 

Теперь речь идет об ослабленности: аффекты, подавленные куль­тивированием противоположных [состояний] 3, становятся сла­быми.

 

Аналогичным образом [аффекты называются] прерванными, когда, перехватываемые [время от времени] тем или иным объек­том, они снова и снова проявляются в активной форме.

 

Почему [это происходит]?

 

Потому что во время страстного влечения, [например], враж­дебность не обнаруживается. И действительно, во время страстного влечения нет активного проявления враждебности. А влечение, [в свою очередь], испытываемое по отношению к определенному [объекту], не исчезает по отношению к другим объектам. Так, страсть, испытываемая Чайтрой к одной женщине, отнюдь не ис­ключает страсти к другим женщинам, просто [в данный момент] страсть проявляется к этой [женщине], в будущем же она может проявиться и к другим. Иными словами, эта [будущая способность влечения] есть одновременно и дремлющая, и ослабленная, и пре­рванная.

 

Тот же [аффект], который реализуется по отношению к чувст­венному объекту, [называется] полностью развернутым.

 

Все эти [четыре состояния] не выходят за пределы сферы аффективности.

 

Что же, в таком случае [каждый] аффект называется пре­рванным, дремлющим, ослабленным или полностью развернутым?

 

Это именно так. Однако они [классифицируются] по свой­ствам быть прерванными и т. д., [только будучи] привязанными [к тем или иным объектам]. Подобно тому как [аффект] перестает действовать в результате культивирования противоположного [со­стояния], он точно так же проявляется через выражающий его признак.

 

Все эти аффекты суть лишь разновидности неведения.

 

Почему?

 

[Потому что] все они захлестнуты неведением. Когда реаль­ный объект преформировывается [в сознании] вследствие неве­дения, именно при нем аффекты и обретают поддержку 4. Они об­наруживаются, когда [налицо] ложные содержания сознания, и устраняются при устранении неведения.

 

Теперь излагается сущность неведения.

 
 

 5. Неведение есть постижение вечного, чистого, счастья, атмана в невечном, нечистом, страдании, не-атмане.

 

Постижение вечного в невечных следствиях [можно видеть] на примере [высказываний]: земля непреходяща, небо с луной и звездами вечно, обитатели неба бессмертны. Так же [следует по­нимать] и видение чистоты в нечистом и в высшей степени отвра­тительном теле. Сказано: «По причине нахождения [в материнском лоне], рождения, поддержания жизни [пищей], выделений, разру­шения [плоти], а также необходимости содержать тело в чистоте мудрые понимают, что оно нечисто».

 

Постижение чистого в нечистом можно видеть [и на другом при­мере]: «Эта девушка привлекательна, как серп молодого месяца, члены ее словно сотворены из меда и амриты; она кажется рожден­ной из [осколка] расколовшейся луны; глаза ее продолговаты, по­добно лепесткам синего лотоса; своими кокетливыми взглядами она словно освежает все живое».

 

[Как разобраться], что с чем здесь связано? В результате и воз­никает представление о чистом относительно [того, что само по се­бе] нечисто.

 

Этим [примером] объяснено [и ложное представление] о добро­детельном в том, что недобродетельно, а также представление о до­стойном в том, что недостойно.

 

Подобным же образом [автор] намерен сказать и об отнесе­нии к счастью [того, что есть] страдание: «Для наделенного разли­чающим знанием все [существующее] есть поистине страда­ние — в силу [непрерывного] изменения, беспокойства, обусловлен­ности, несчастья и по причине (взаимной] противоположности в проявлении гун». Неведение и есть принятие [всего] этого за счастье.

 

Точно так же и принятие атмана, то есть «я», за то, что не есть «я», будь то внешние средства 1 — одушевленные или неодушевлен­ные, или тело как опора чувственного опыта, или рассудок как ин­струмент Пуруши, — [все это] есть [ошибочное] принятие за «я» того, что есть «не-я», [то есть не-атман].

 

Так, в связи с этим сказано: «Тот, кто, постигнув [некоторую] сущность — проявленную или непроявленную — как свойство «я», радуется ее процветанию, считая это своим собственным процве­танием, или печалится ее упадку, полагая [это] своим собственным несчастьем, тот абсолютно непросветленный».

 

[Все] это и есть неведение четырех видов, которое служит источником непрерывного потока аффектов и скрытой предрасполо­женности к деятельности вместе с ее результатами.

 

Это неведение следует понимать как (некую] сущность, обла­дающую объективной реальностью — по аналогии с «не-другом» или «не-коровьим следом». Подобно тому, как «не-друг» не озна­чает ни отсутствие друга, ни [кого-либо], равного другу, а его про­тивоположность, то есть врага, или подобно тому, как «не-коровий след» не означает ни отсутствие коровьего следа, ни [чего-то], рав­ного коровьему следу, но только [определенное] место, отличное от того и другого, [то есть] совершенно иную сущность, так и неведе­ние не является ни источником истинного знания, ни отсутствием такого источника, но [лишь] иным типом видения, противополож­ным знанию.

 

Таково неведение.

 

6. Эгоизм есть [кажущаяся] тождественность обеих способ­ностей — [чистого] видения и инструмента видения.

 
             Пуруша есть способность [чистого] видения, интеллект (буддхи) — инструмент видения 1. Аффект, именуемый «эгоизмом», [возникает в случае, если] совершается как бы трансформация обеих этих [способностей] в одну сущность.

 

Опыт как таковой становится возможным, когда способность быть субъектом опыта и способность быть его объектом 2, в высшей степени различные и не смешиваемые [одна с другой], восприни­маются так, как если бы [они были] нераздельными.

 

Однако при постижении их подлинной сущности возникает аб­солютное разъединение. Откуда же [в таком случае может появить­ся] опыт? В этой связи сказано: «Кто не видит, что Пуруша есть иное, нежели интеллект, отличный [от него] по форме проявления, природе, знанию и прочему, тот — вследствие заблуждения — за­меняет его своим интеллектом» 3.

 

7. Влечение неразрывно связано с наслаждением.

 

Желание, жажда, страстное стремление к наслаждению или к средствам его достижения, [возникающие] у познавшего наслаж­дение при воспоминании о прошлом наслаждении, и есть влечение.

 

8. Враждебность неразрывно связана со страданием.

 

То сопротивление страданию или средствам, его вызывающим, отвращение, злоба, гнев по отношению к нему, [которые возникают] у познавшего страдание при воспоминании о прошлом страдании 1, и есть враждебность.

9. Самосущная жажда жизни возникает даже у мудрого.

У всех живых существ постоянно присутствует такое пожела­ние самому себе: «Да не перестану я быть! Да буду я [вечно]!» И это пожелание [никогда] не возникает у того, кто не испытал состояния смерти. Тем самым устанавливается достоверность опыта прошлых рождений. И этот аффект — жажда жизни — самосущен 1 даже у только что появившегося червя.

Страх смерти, который по своей сути есть проницание (будуще­го] уничтожения и который не может быть объяснен ни посредством восприятия [как источника истинного знания], ни посредством ло­гического вывода или авторитетного свидетельства, позволяет за­ключить, что страдание, вызываемое смертью, испытывалось в пред­шествующих рождениях.

 

И, подобно тому, как этот аффект, [то есть жажда жизни], об­наруживается у крайне невежественных [существ], он точно так же возникает даже у мудреца, познавшего начало и конец [круго­ворота бытия].

 

Почему [так происходит]?

 

Потому, что этот бессознательный след испытанного через смерть страдания одинаков для обоих: и для мудреца, и для лишен­ного мудрости.


10. Эти [аффекты] в «тонком» состоянии устраняются при свертывании [деятельности сознания]

 

Эти пять аффектов, подобно прокаленным [на огне] семенам, погибают вместе с растворением [в своей первопричине] сознания, которое контролирует жизнедеятельность йогина.

 

Что же касается устойчивых (аффектов], существующих в со­стоянии семени, [еще способного плодоносить], то

 

11. их функционирование должно быть устранено посредством йогического созерцания.

 

Проявления аффектов в своих грубых формах, после того как они были ослаблены йогой действия, подлежат устранению посред­ством [различающего] постижения, [то есть соответствующего ви­да] йогического созерцания, пока они не будут доведены до «тонко­го» состояния, а затем и до состояния «прокаленного семени».

 

Подобно тому, как сначала стряхивается грубая грязь, попавшая на одежду, а затем уже устраняется и тонкая с помощью [опреде­ленного] усилия и [различных] средств, так и «грубые» проявления аффектов [требуют] незначительного противодействия, а «тон­кие» — противодействия весьма большого.

          12. Скрытая потенция кармы, имеющая [своим] корнем аффек­ты, может ощущаться [как] в видимых, [так и] в невидимых [формах] рождения.

 

В этой связи скрытая потенция благой и неблагой кармы возни­кает из влечения, жадности, ослепления и гнева. И она, [эта скрытая потенция], может ощущаться как в видимом, [то есть настоящем], рождении, так и в рождении невидимом, [то есть будущем].

 

Здесь [скрытая потенция], которая реализуется с высокой сте­пенью интенсивности благодаря повторению мантр, подвижниче­ству, йогическому сосредоточению или же вследствие почитания Ишвары, божеств-[наставников], великих риши и достойных высо­кого уважения личностей, немедленно приносит [соответствующий] результат. Такова скрытая потенция благой кармы.

 

Аналогичным образом, когда снова и снова причиняется зло тем, кто охвачен страхом, больным или калекам, или тем, кто доверчив, или тем, кто достоин высокого уважения, или подвижникам, тогда вследствие высокой интенсивности аффекта эта скрытая потенция дурной кармы также приносит немедленный результат.

 

Подобно тому? как юный Наидишвара, оставив свою человече­скую форму, преобразился в бога, так и Нахуша, правитель богов, покинув свою форму существования, воплотился в животном мире 1.

 

Что касается обитателей адов, то в них нет скрытой потенции кармы, которая может ощущаться в видимом рождении, [то есть в их наличной форме существования], а у тех, кто полностью осво­бодился от аффектов, отсутствует скрытая потенция кармы, которая может ощущаться в невидимом рождении.

 

13. При наличии корня созревание [скрытой потенции кармы обусловливает] форму существования, продолжительность жизни и жизненный опыт.

 

Скрытая потенция кармы начинает приносить плоды [только] при наличных аффектах, но не [тогда], когда корень аффектов вы­корчеван. Подобно тому как зерна риса, покрытые шелухой, [или] семена, не обожженные огнем, способны прорастать, но не [тогда], когда они обмолочены или прокалены на огне, так и скрытая потен­ция кармы становится способной приносить плод, [лишь] когда она окутана аффектами, но не тогда, когда аффекты устранены или когда их семена прокалены огнем истинного знания. И это созре­вание [плода кармы] — трех видов: форма рождения, продолжи­тельность жизни и [жизненный] опыт.

 

В этой связи рассматривается следующий [вопрос]: является ли одна карма, [то есть единичное действие], причиной лишь одного рождения, или же одна карма обусловливает многообразные [фор­мы] рождения? И второй вопрос: вызывает ли многообразная карма многообразные [формы] рождения, или же многообразная карма вызывает [только] одно рождение?

 

Неверно [полагать], что одна карма есть [производящая] при­чина [только] одного рождения.

 

Почему?

 

Потому что [тогда] у мира живых существ исчезла бы уве­ренность в безопасности ввиду отсутствия закономерности 1 в по­следовательности [осуществления] результатов настоящего [дейст­вия] и деятельности, накопленной в течение безначального и неис­числимого времени и еще не осуществленной. А это неприемлемо.

 

С другой стороны, одна карма не есть причина многообразных форм рождения.

 

Почему?

 

Потому что если каждое единичное действие из множества действий является причиной многообразных форм рождения, то [отсюда] следует, что времени для осуществления результатов остальных [действий] не существует, а это также неприемлемо.

 

Далее, многообразная карма тоже не может быть причиной многих рождений.

 

Почему?

 

Многие рождения не наступают одновременно; [здесь] не­обходимо говорить об их последовательности. Таким образом, это [допущение] ведет к уже упомянутой выше ошибке. Поэтому мно­гообразное накопление скрытых потенций благой и неблагой дея­тельности, [накопление], которое происходит в промежутке между рождением и кончиной, основано на существовании главенствующе­го и вспомогательного [факторов] 2. Оно проявляется при оконча­нии жизни, [когда], будучи объединенным в едином усилии 3 [и] вызвав смерть, [затем] обретает энергию и производит только одно [новое| рождение. И это рождение, [то есть форма существования], обретает свою продолжительность, обусловленную именно этим действием. На всем протяжении данного существования жизненный опыт [также] обусловлен именно этим действием.

 

Эта скрытая потенция кармы называется тройственным созре­ванием [следствия] в силу того, что она обладает свойством быть причиной рождения, продолжительности жизни и [соответствующе­го] опыта. Поэтому скрытая потенция кармы считается относящей­ся к одному существованию 4.

 

Однако [в случае когда ее влияние] должно быть испытано в «видимом рождении», то из-за свойства быть причиной [соответ­ствующего] опыта она кладет начало созреванию одного [след­ствия], а из-за свойства быть причиной [соответствующего] опыта и продолжительности жизни она кладет начало созреванию двух [следствий], как в случае с Нандишварой или Нахушей.

 

Но это сознание, словно рыболовная сеть, сплошь покрытая затянутыми узлами, с безначальных времен перенасыщено следами [бессознательных] впечатлении, которые сформировались вслед­ствие переживания результатов [прежних] аффектов и кармы. Та­ким образом, этим бессознательным впечатлениям предшествует более чем одно существование. Что же касается скрытой потенции кармы, то считается, что она относится лишь к одному существо­ванию.

 

Те санскары, которые суть причины памяти, и есть [не что иное, как] следы бессознательных впечатлений, и они существуют на про­тяжении безначального времени. Что касается скрытой потенции кармы, которая относится [только] к одной жизни, она имеет как установленное созревание следствия, так и неустановленное созре­вание следствия. Здесь прослеживается такая закономерность: уста­новленное созревание следствия должно испытываться в видимом, [то есть настоящем], рождении, тогда как неустановленное созре­вание следствия должно испытываться в невидимых, [то есть бу­дущих, формах] рождения.

 

Почему?

 

Потому что та [скрытая потенция кармы], которая должна быть испытана в невидимых [формах] рождения и созревание след­ствия которой не установлено, имеет три [возможных] исхода: уст­ранение созданного [кармой] без созревания следствия, или раст­ворение в преобладающем действии, или длительное существование в условиях подчинения преобладающему действию, которое с не­избежностью приносит следствие.

 

Здесь устранение созданного [кармой] без созревания [соот­ветствующего] следствия есть то же самое, что и устранение «чер­ной» кармы в результате возникновения «светлой» кармы уже в этом [рождении]. Как сказано в этой связи, «поистине, следует знать, что есть два, и только два [типа] действий: отдельная совокупность [следствий], созданная благими [деяниями], уничтожает [совокуп­ность следствий] неблагих деяний. Поэтому стремись совершать [лишь] благие действия в этой жизни. [Так] мудрые разъясняют тебе, [что есть] карма».

 

Растворение в преобладающем действии [нужно понимать со­образно тому], что сказано ниже: «Если есть небольшая примесь [неблагой деятельности], то она легко устранима; ею легко пре­небречь, ибо ее недостаточно, чтобы устранить благое».

 

Почему?

 

Потому что в моем случае совершено множество других благих (действий]. И когда эта [примесь неблагого] растворяется [в преобладающем действии], даже на небе уменьшить [следствие благого действия] она может в очень малой степени.

 

Но что это такое — длительное существование в условиях подчинения преобладающему действию?

 

[Объясним]: в том случае, когда существует действие, след­ствие которого с неизбежностью должно быть обретено в опыте не­видимого, [будущего] рождения, то смерть [как таковая] и назы­вается общей причиной проявления этого [действия]. Однако при [действии] с неустановленным созреванием следствия, которое должно быть испытано в невидимом рождении, это не так. Напротив, до тех пор пока не созреют условия, заставляющие проявиться об­щую причину действий 5, то действие, которое должно быть испыта­но в невидимом рождении и созревание следствия которого не уста­новлено, может быть или прерванным, или растворенным [в дру­гом действии], или же пребывающим в ожидании [своего часа), будучи в течение долгого времени подчиненным [главному дей­ствию] .

 

Ввиду отсутствия определенности относительно места, времени и причины созревания результатов [действия] пути кармы крайне разнообразны и трудно познаваемы. [И тем не менее], поскольку исключения не устраняют общего правила 6, скрытая потенция кар­мы понимается [нами| как относящаяся только к одному [налич­ному] существованию.

 

14. Ввиду обусловленности добродетелью или пороком они име­ют [своим результатом наслаждение [или] страдание.

 

Они — [то есть] рождение, продолжительность жизни и [со­ответствующий] опыт — имеют [своим] результатом наслаждение, [когда] обусловлены добродетельной, [то есть благой, кармой];

 

[если же] обусловлены пороком, [то] результатом они имеют стра­дание.

 

Страдание есть то, что по самой своей сути неприемлемо 1 [для обычных существ], для йогина же даже в момент наслаждения чув­ственным объектом существует лишь страдание, [то есть] то, что неприемлемо по своей сути.

 

     Как это можно объяснить?

 

15. Поистине, для мудрого все есть страдание — из-за подвер­женности непрерывному изменению, беспокойства, следов [прошлых] впечатлений, а также по причине противоречи­вого развертывания гун.

 

Опыт наслаждения у каждого [индивида] связан с влечением и опирается на одушевленные и неодушевленные средства его реализации. В этом случае [всегда] существует [скрытая потенция], или предрасположенность к действию, порожденная влечением.

 

Точно так же [индивид] испытывает враждебность по отноше­нию к средствам, причиняющим страдание, или приходит в замеша­тельство 1. Иначе говоря, есть также и предрасположенность к дей­ствию, порожденная враждебностью или тупостью, [то есть сугубой закоснелостью в невежестве].

 

В этой связи было сказано: «Наслаждение невозможно без причинения вреда живым существам». Следовательно, есть также и физическая предрасположенность к действию, созданная на­силием, причинением вреда. [Именно] поэтому наслаждение чув­ственными объектами было названо неведением.

 

Удовлетворение потребности органов чувств в объектах на­слаждения есть счастье. Неудовлетворенность страстного желания есть страдание. [Отсюда следует, что] нельзя достичь бесстрастия органов чувств повторяющейся практикой наслаждения.

 

Почему?

 

Потому что из-за повторяющейся практики наслаждения усиливаются влечения, а также искушенность органов чувств [в на­слаждении]. Именно поэтому практика наслаждения не может быть средством [обретения непреходящего] счастья. Поистине, тот, кто, стремясь к счастью, привязывается к чувственным объек­там и погружается в великую трясину страдания, подобен [че­ловеку], который, боясь укуса скорпиона, оказывается ужаленным змеей.

 

Это свойство страдания быть связанным с [непрерывным] изме­нением называется неудовлетворенностью, [оно] причиняет боль только йогину, даже пребывающему в состоянии счастья.

 

Далее, что такое страдание, связанное с беспокойством?

 

Ощущение беспокойства у всех [живых существ] связано с враждебностью и опирается на одушевленные и неодушевленные средства ее реализации. В этом случае тоже существует пред­расположенность к действию, порожденная враждебностью. [Инди­вид], стремящийся к обладанию средствами наслаждения, испы­тывает трепет в теле, речи и разуме. Поскольку [при этом] он творит благо или [причиняет] вред другому, то вследствие при­носимых другим [существам] пользы или вреда он накапливает благую или неблагую [карму]. Такая предрасположенность к дей­ствию возникает по причине жадности или помраченности. Это и называется страданием, вызываемым беспокойством.

 

Что такое страдание, причиняемое [следами прошлых] впе­чатлений, [то есть формирующими факторами]?

 

Из-за [прошлого] опыта наслаждения [возникает] предрас­положенность к впечатлениям наслаждения, а из-за [прошлого] опыта страдания — предрасположенность к впечатлениям стра­дания. И таким образом, когда плод [прошлых] действий созре­вает — в виде наслаждения или страдания — снова и снова [про­исходит] накопление предрасположенности к действию. Так этот не имеющий начала поток страдания, разливаясь все шире и шире, в силу своей неприемлемой сущности угнетает даже йогина.

 

Почему?

 

Мудрый подобен глазному яблоку. Как при попадании [имен­но] в глаз, а не на другую часть тела, мельчайшая шерстинка причиняет боль своим прикосновением, так и эти [прошлые впе­чатления] страдания причиняют боль только йогину, который [своей чувствительностью] подобен глазному яблоку, но не другим субъектам опыта. Другие же, кто время от времени отбрасывает страдание, вызываемое собственными действиями, которое [тем не менее] возникает вновь и вновь, кто обретает страдание, которое время от времени бывает отброшено, кто как бы полностью затоплен потоком сознания, расцвеченного следами прошлых впечатлений, не имеющих начала, кто вследствие неведения подпадает [под власть ложных представлений] о «я» и «мое», от которых следует избавиться, — [те другие], рождающиеся вновь и вновь, подвержены тройственным мукам, [обусловленным] причинами внешними, внутренними либо теми и другими вместе. И так, видя самого себя и все многообразие живых существ вовлеченными подобным обра­зом в безначальный поток страдания, йогин находит убежище в истинном знании — причине прекращения всякого страдания.

 

[В сутре сказано также]: «Поистине, для мудрого все есть стра­дание... по причине противоречивого развертывания гун». [Это озна­чает, что] свойства разума, имеющие природу ясности, деятельно­сти и покоя, будучи взаимосвязанными вследствие «поддержки», оказываемой друг другу, формируют умиротворенное, яростное или тупое состояние сознания, соответствующие именно этим трем качествам. Поскольку же развертывание гун, [то есть фундамен­тальных качеств], весьма изменчиво, постольку сознание и получило название «быстро меняющегося» 2.

 

Высшие формы и высшие [степени] функционирования |гун| взаимно противоположны, но обычные [формы] сосуществуют с высшими.

 

Итак, эти гуны, поскольку они опираются друг на друга, пред­ставляют [названные] состояния сознания — радостное, стра­дающее, тупое, и каждая [из гун] принимает форму любой [из них]. Их различие обусловлено, однако, преобладанием одной из гун 3. Поэтому «для мудрого все есть страдание», и (порождающим] семенем этого великого многообразия страдания служит неведение. А причина устранения неведения — истинное знание.

 

Подобно тому, как наука о лечении болезней включает четыре раздела: болезнь, причина болезни, исцеление и лекарства, эта шастра тоже состоит из четырех разделов, а именно: круговорот бытия, причина круговорота бытия, освобождение и средство ос­вобождения 4. Из них круговорот бытия как многообразие стра­дания есть то, от чего следует избавиться. Причина, от которой следует избавиться,— соединение прадханы и Пуруши 5. Избавле­ние — абсолютное прекращение [этого] соединения. Средство из­бавления — истинное знание,

 

При этом собственная форма того, кто избавляется 6 не может быть ни обретена, ни оставлена, [ибо] в случае оставления прини­мается учение о его уничтожении, а в случае обретения [собствен­ной формы] — учение о [порождающей его] причине 7. При отри­цании обоих [учений] остается учение о вечности [Пуруши|. Это и есть истинное знание.

 

Таким образом, данная шастра определяется [как состоящая] из четырех разделов.

 

16. Еще не наступившее, страдание [есть то, что] должно быть устранено.

 

Прошлое страдание, уже унесенное избывшим себя [жизнен­ным] опытом, не относится к области того, что должно быть устра­нено, а настоящее [страдание] в данный момент уже составляет содержание опыта 1 и не может быть устранено в следующий мо­мент (существования].

 

Отсюда только то страдание, которое еще не наступило, [то есть будущее страдание], причиняет мучение йогину, [чувствительному], как глазное яблоко, но не другому субъекту опыта 2. Именно оно; [это будущее страдание], и принадлежит к области того, что долж­но быть устранено.

 

Поэтому далее уточняется причина того, что носит название «должное быть устраненным».      

 

17. Соединение видящего и видимого есть причина того, что должно быть устранено 1.

 

Видящий 2 -— это Пуруша, обладающий рефлексивным знанием буддхи (разума) 3. Видимое — все свойства, взращенные в озаряю­щей сущности буддхи 4. И так это видимое, действующее, словно магнит, благодаря [одной] лишь своей близости, становится в силу свойства быть видимым принадлежностью Пуруши, господина, сущность которого — видение.

 

Оно, [это видимое], обретает свойство быть объектом опыта, поскольку оно [как бы] наделяется внутренней сущностью другого. И хотя по своей природе оно независимо, [то есть лищь самозависимо), выступает оно как зависимое от другого, поскольку служит его цели.

 

Безначальная во времени и обусловленная [упомянутым] целе-полаганием связь этих двух — способности видеть и способности быть инструментом видения — и есть причина того, что должно быть устранено, то есть причина страдания, — таков смысл [приво­димого автором объяснения] 5

 

Как сказано в этой связи, «безусловное избавление от страдания возможно только в результате устранения причины такого соеди­нения».

 

Почему?

 

В силу знания противоядия, с помощью которого можно избавиться от причины страдания. Так, свойство быть уколотой [принадлежит] стопе, способность уколоть — колючке, избавление от укола — в том, чтобы не наступать ногой на колючку или на­ступать на нее ногой, защищенной обувью. Кто в обыденной жизни знает эту тройную связь, тот обеспечивает себе защиту и не стра­дает от уколов.

 

Отчего?

 

В силу способности понимать эти три стороны [ситуации]. Так же и в данном случае: именно саттва испытывает боль от страда­ния, причиняемого раджасом.

 

Почему [это происходит]?

 

Потому что она выступает [пассивным] объектом по отно­шению к действию, причиняющему страдание. Причинение стра­дания есть воздействие на саттву как на объект действия; [оно] не распространяется на не подверженного изменению, бездеятельного «знатока поля» 6, ввиду того что объекты «показываются» ему 7. Но когда саттва испытывает боль, то Пуруша, соотносящийся с ее формой существования, также предстает [как бы] испытывающим эту отраженную боль.

 

[Далее] говорится о собственной форме видимого:

 

18. Видимое обладает природой ясности, деятельности и инер­ции, [оно] по своей сути — «[великие] элементы» и органы чувств и имеет объектом опыт и освобождение.

 

Саттва обладает природой ясности (света), раджас — деятель­ности, тамас — инерции (покоя) 1.

 

Эти гуны как отдельные [сущности] подвержены взаимному воздействию, они непрерывно изменяются и характеризуются соеди­нением и разъединением, [они] обретают формы проявления благодаря опоре друг на друга и имеют различные потенции, которые не смешиваются между собой, даже когда находятся в отношении господства и подчинения, [они] выступают следствием различия потенций, принадлежащих к одному и тому же или к раз­ным классам. Они полностью обнаруживают свое присутствие в тех случаях, когда им принадлежит главная роль 2; даже при их подчи­ненном положении реальность [других гун] может быть логически выведена на основании [их] деятельности, включенной [в действие] доминирующей [гуны]; их функция состоит в том, чтобы быть ис­пользованными для осуществления цели Пуруши, [они] выполняют вспомогательную роль в силу [одного] лишь факта нахождения рядом, подобно [тому как это происходит в случае] с магнитом; [они] функционируют без [какой-либо внешней] причины, следуя развертыванию одной [из гун], в совокупности они обозначаются словом «прадхана» 3, [то есть первопричина]. Она-то и получает название «видимое».

 

Итак, это [видимое] по своей сути «[великие] элементы» 4 и ор­ганы чувств. Как «[великие] элементы» — земля и прочее,— оно развивается в тонких и грубых формах. Как органы чувств — слух и прочее,— оно тоже развивается в тонких и грубых формах.

 

Это [видимое] никогда не существует без применения; напротив, оно развертывается целенаправленно, а именно служит цели на­слаждения и освобождения Пуруши 5.

 

Здесь наслаждение, [то есть опыт], есть установление собствен­ной природы желаемых и нежелаемых качеств вне разделения [Пуруши и саттвы].

 

Освобождение — установление истинной природы наслаждаю­щегося, [то есть Пуруши].

 

Помимо этих двух [определений], нет иного знания. Так, в этой связи было сказано: «Поистине, тот не подозревает, что есть иное знание, кто в трех гунах как деятелях и в Пуруше как не-деятеле, но [таком], который того же и [одновременно] не того же рода, видит все возникшие формы существования представленными [ко­му-то] четвертому — наблюдателю их деятельности» 6.

 

Но каким образом эти два — опыт и освобождение, создан­ные разумом (буддхи) и связанные именно с разумом, приписы­ваются Пуруше?

 

Подобно тому как победа или поражение, достигаемые лишь благодаря воинам, приписываются их господину 7, [ибо] именно он и есть тот, кто вкушает их плод, так и привязанность [к круго­вороту бытия] и освобождение [от него], сопряженные только с разумом, приписываются Пуруше. Именно он и есть тот, кто на­слаждается их плодом.

 

Сам разум пребывает в оковах, пока не осуществлена цель Пуруши: достижение этой цели и есть освобождение.

 

Таким образом, постижение, удержание в памяти, способность рассуждать, отрицание, знание истинной сущности и жажда жизни, развертывающиеся в сознании 8, приписываются Пуруше как реаль­но существующие в нем, поскольку именно он наслаждается их плодом.

 

Следующая [сутра] имеет целью определение различий во внут­ренней форме «видимого», то есть гун.

 

19. Специфическое, неспецифическое, только-признак и отсут­ствие признака cvib формы [развертывания] гун 1.

 

Здесь [«великие] элементы» — акаша (пространство), ветер, огонь, вода и земля — суть специфические [формы] неспецифи­ческих «тонких зародышей» звука, осязаемого (тактуса), цвета, вкуса и запаха 2. Аналогичным образом органы слуха, осязания, зрения, вкуса и обоняния суть [специфические формы) буддхи 3, а речь, руки, ноги, органы выделения и размножения суть органы действия. Одиннадцатый [орган] — манас (интеллект) 4 — имеет своим объектом все [формы].

 

Эти [органы] суть специфические [формы] неспецифического, [то есть общего], свойства индивидуации 5. Все они [в совокуп­ности] представляют собой 16 видоизменений гун.

 

Шесть неспецифических [форм] — это «тонкий зародыш» звука, «тонкий зародыш» осязаемого, «тонкий зародыш» цвета, «тонкий зародыш» вкуса и «тонкий зародыш» запаха. Таким образом, звук и прочие [«тонкие зародыши»], обладающие соответственно одним, двумя, тремя, четырьмя и пятью свойствами, [представляют собой] пять неспецифических [форм], шестая же неспецифическая [фор­ма] — это «только индивидуация» (самость). Это и есть шесть неспецифических [форм] развертывания «великой» [сущности], которая обладает природой чистого бытия.

 

То, что выше неспецифических [форм], есть «только-знак», сущность, [называемая] «великой». В ней, наделенной чистым бытием, эти [шесть форм] развиваются до своего высшего пре­дела 6.

 

При процессе инволюции они, пребывая именно в этой «ве­ликой» сущности, обладающей чистым бытием, переходят в состояние, которое не является ни существующим, ни несуществую­щим, ни тем, ни другим [одновременно], — в непроявленное, «ли­шенное знака», в первопричину (прадхана) 7. Эта [«великая», сущ­ность] и есть трансформация [гун] в форме «только-признака», а «отсутствие признака» есть их трансформация [на стадии] «ни существования, ни несуществования».

 

Таким образом, цель Пуруши не является причиной [разверты­вания гун] в состоянии «отсутствия признака». Поскольку свойство быть целью Пуруши не выступает в качестве причины состояния «отсутствия признака» в начале [развертывания гун], постольку на­личие цели Пуруши не может быть причиной этого [состояния]. Оно не порождено целью Пуруши и потому называется вечным 8.

 

Что касается трех специфических состояний [гун], то свойство быть целью Пуруши и выступает их причиной в начале [развер­тывания], а поскольку эта цель есть инструментальная причина [их проявления], то они называются невечными.

 

Гуны, однако, хотя и обретают в [соответствующей] последо­вательности все [упомянутые] свойства, не исчезают и не возни­кают 9. Они проявляются, как бы наделенные свойствами порожде­ния и разрушения в силу того, что конкретные [эмпирические] формы, внутренне присущие гунам, обладают [свойствами] разру­шения в прошлом и возникновения в будущем.

 

[Для пояснения сказанного рассмотрим] пример: «Девадатта становится бедным.

 

Почему?

 

Потому что его коровы умирают. Бедность его — следствие смерти коров, но не следствие разрушения его собственной формы [существования]». Аналогичное рассуждение [применимо и к конкретным эмпирическим формам].

 

[Состояние] «только-признака» непосредственно связано с [со­стоянием] «отсутствия признака». Будучи тесно связанным с ним, оно тем не менее отличается [от него], ибо последовательность [развертывания гун] не может быть нарушена. Точно так же и шесть неспецифических [форм], тесно связанных с «только-признаком», отличны от него ввиду неизменной последовательности [развер­тывания гун]. Подобным же образом элементы и органы чувств, связанные с неспецифическими [формами, в то же время] отличны от них.

 

Как было сказано ранее, нет [какой-либо] иной сущности сверх специфицированных [форм], поскольку специфицированные [фор­мы] в другие сущности не преобразуются. Что же касается преобра­зования их качественной определенности, свойств и состояний, то это будет рассмотрено в дальнейшем 10. Видимое, [таким образом], разъяснено.

 

Следующая [сутра] имеет целью определение собственной фор­мы видящего, [то есть Пуруши].

    

           20. Зритель есть не что иное, как способность видения; хотя и чистый, [он] воспринимает [все] содержания сознания.

 

[Определение] «только-вйдение» 1 означает не что иное, как [чис­тую] способность видения, свободную от [каких-либо] конкретных спецификаций. Этот [Зритель, то есть] Пуруша, обладает рефлек­сивным знанием буддхи, [или психического]. Он не тождествен буддхи и не абсолютно отличен от него. [Рассмотрим это подроб­нее].

 

Итак, он не тождествен [буддхи].

 

Почему?

 

Ввиду наличия познанных и непознанных объектов 2 буддхи непрерывно изменяется. То, что его объекты — корова и т. п. или горшок и т. п.— оказываются познанными или непознанными, сви­детельствует о его изменяемости. С другой стороны, свойство объектов быть всегда познанными делает очевидным неподвержен­ность Пуруши изменению.

 

Почему?

 

Поистине невозможно, чтобы буддхи как объект для Пуруши был бы то воспринимаемым, то невоспринимаемым. Таким образом, установлено, [что все], выступающее в качестве объекта для Пуру­ши, всегда является познанным. Отсюда [следует, что Пуруша] не подвержен изменению. Более того, буддхи [всегда существует] для цели другого, поскольку он функционирует в результате соединения [различных причин], тогда как Пуруша [существует] для собствен­ной цели.

 

Итак, буддхи имеет природу трех гун, поскольку он определяет [свойства] всех объектов, и, [следовательно], обладая природой гун, не является одушевленным, [то есть он лишен чистой энергии сознания]. Пуруша же — «наблюдатель» гун. Поэтому он не тожде­ствен [буддхи].

 

В таком случае [можно] допустить, что он отличен [от буддхи].

 

Он не абсолютно отличен.

 

Почему?

 

Потому что Пуруша, хотя и чистый, [то есть не обладает конкретными спецификациями], воспринимает [все] содержания сознания. Он видит эти содержания сознания как принадлежащие буддхи. Наблюдая [деятельность] буддхи, он проявляет себя [так], как [если бы он был] буддхи, хотя и не является им по своей сущности. В этой связи сказано, например: «Энергия того, кто на­слаждается, не подвержена изменению и не поглощается [объекта­ми]. Когда она кажется поглощенной изменяющимся объектом, она как бы соответствует способу его деятельности. И так, только вследствие схожести с деятельностью буддхи, [как бы] обретшего форму чистого сознания, она понимается как развертывание зна­ния, не специфицированного деятельностью буддхи» 3.

 

21. Сущность видимого [состоит в том, чтобы служить] его цели.

 

Видимое предстает в качестве объекта деятельности Пуруши, которая проявляется как [способность] видения; таким образом, сущность видимого [состоит в том, чтобы служить] цели Пуруши. Это и есть его, [то есть видимого], внутренняя сущность,— таков смысл [сутры].

 

Поскольку внутренняя сущность [видимого состоит в том, что­бы] быть объектом восприятия для другого 1, то при осуществлении цели — опыта и освобождения — оно [более] не воспринимается Пурушей. Вследствие потери собственной формы происходит .ис­чезновение видимого, но оно не исчезает [для других].

 

Почему [это происходит]?

 

22. Хотя оно исчезло для того, кто осуществил [свою] цель, но не исчезло для других — в силу свойства быть общим.

 

Хотя видимое исчезло для одного пуруши, который осуществил свою цель, однако оно не исчезло для другого пуруши по причине свойства быть общим [для всех]. Видимое перестало существовать для мудрого Пуруши, но не для лишенных мудрости субъектов [опы­та], которые еще не реализовали [свою] цель 1. Таким образом, [видимое] становится для них объектом действия — видения — и обретает собственную форму через посредство [внутренней] формы другого. И поэтому в силу того, что способность видения и способ­ность быть видимым обладают свойством вечности, [их] соединение объясняется как не имеющее начала [во времени]. Об этом было сказано: «Вследствие безначальной связи субстанций [существует] также и безначальная связь [одних] только-качеств».

 

Следующая сутра призвана объяснить смысл соединения.

    

            23. Соединение есть причина постижения внутренней сущности [того, что есть] способность быть собственностью и способ­ность быть господином.

 

Пуруша-господин связан с видимым, [то есть] своей собствен­ностью в целях видения. То, что является восприятием видимого в результате такого соединения, есть опыт, а то, что является постижением внутренней сущности Видящего, есть освобождение.

 

Соединение [имеет место, пока не наступает] прекращение действия — видения; поэтому видение называется причиной разъединения. Видение и отсутствие видения представляют собой пару противоположностей 1, поэтому отсутствие видения называется причиной соединения.

 

Видение здесь не выступает причиной освобождения. Уничто­жение оков [достигается] именно вследствие отсутствия незнания. Это и есть освобождение. При наличии видения исчезает отсут­ствие видения, которое и есть причина оков. Поэтому видение, то есть знание, называется причиной абсолютного разъединения.

 

Что же такое «отсутствие видения»? Есть ли это преимуще­ственная сфера деятельности гун? Или же это невозникновение «первосознания», которое «предъявляет» объекты владельцу способ­ности видения, когда при наличии видимого отсутствует сам акт видения? Или же это свойство гун иметь [собственную] цель? Или же это неведение (авидья), устраненное вместе со своими мыслитель­ными содержаниями и служащее семенем для появления своих мыслительных содержаний? Или же это проявление формирующих факторов (санскар) в их движении, после того как они угасли в состоянии покоя?

 

Относительно [последнего] было сказано: «Первопричина, пре­бывающая только в состоянии покоя, не может быть первопри­чиной, ибо она не производит изменение форм. Точно так же, если она пребывает только в состоянии движения, она не может быть первопричиной ввиду вечности изменения форм». Поскольку она действует и в том, и в другом качестве, она и получает в обыден­ном смысле название первопричины, но не по иному [основанию]. Аналогичное рассуждение [применимо] и к другим воображаемым причинам 2.

 

Некоторые полагают, что отсутствие видения и есть именно спо­собность видения, как это следует из шрути: «Деятельность перво­причины имеет целью выявление себя самой». Пуруша, обладающий способностью познавать все познаваемое, не видит до начала раз­вертывания [первопричины]. В свою очередь, видимое, способное служить причиной всех следствий, в таком случае не воспринимается.

 

Другие полагают, что отсутствие видения есть свойство обоих 3. При этом видение, будучи внутренней сущностью видимого, нужда­ется в Пуруше [как содействующей причине], когда она становится характеристикой объекта. Точно так же и отсутствие видимого, не будучи внутренней сущностью Пуруши, нуждается в видимом [как содействующей причине], когда оно проявляется как характе­ристика Пуруши.

 

А иные объясняют отсутствие видения только как знание на основе восприятия 4.

 

Все это — умозрения, которые встречаются в шастрах. Такое многообразие умозрительных построений имеет [тем не менее] общий предмет — соединение индивидуальных «я» и гун.

 

Что касается соединения индивидуального сознания со своим буддхи, то

 

24. его причина — неведение.

 

[Неведение — это] след бессознательного впечатления, обуслов­ленного ложным знанием, — таково значение [данного понятия]. Буддхи, пропитанный следами прошлых впечатлений от преврат­ного знания 1, не постигает [истинной сущности] Пуруши, хотя это является целью его деятельности, и возвращается к выполнению своей [обычной] функции. Однако тот [буддхи], который приходит к постижению Пуруши, достигает цели своей деятельности. Функция его исчерпана, отсутствие видения устранено, и, поскольку причин оков больше не существует, он не возвращается [к выполнению своей прежней функции].

 

В этой связи некий [оппонент] рассказывает притчу об импо­тенте, к которому обращается глупая жена. Она говорит: «О, мой господин! Моя сестра имеет детей. Почему же я не имею?» Муж-импотент отвечает: «Мертвый, я произведу тебе потомство». Так и это наличествующее в настоящий момент знание не ведет к пре­кращению деятельности сознания. Какова же надежда на то, что оно вызовет его в будущем?

 

Тот, кто близок к статусу учителя, отвечает на это [возражение]:

 

«Разве освобождение не есть именно прекращение [деятельности] буддхи? Это прекращение [достигается] вследствие устранения при­чины — отсутствия видения. А отсутствие видения, которое служит причиной оков, устраняется благодаря видению».

 

Здесь освобождение есть прекращение [деятельности] сознания. Почему же у него [возникает] ошибочное представление, которое [ни на чем] не основано?

 

Итак, страдание, которое должно быть устранено, и его причина, именуемая «соединением», объяснены вместе с условиями [их дея­тельности].

 

Теперь рассмотрим, что такое высшее избавление 3.

 

25. Избавление есть отсутствие соединения вследствие отсутст­вия [неведения]; это — абсолютная обособленность Видящего.

 

Отсутствие соединения буддхи и Пуруши, [то есть] окончатель­ное устранение оков, имеет своей причиной отсутствие неведения,— таков смысл [сутры]. Это избавление и есть абсолютное обособле­ние Видящего, то есть бытие Пуруши в несмешанном состоянии, [когда он] более не соединяется с гунами.

 

При прекращении [действия] причины страдания наступает пре­кращение страдания, то есть избавление. Тогда Пуруша пребывает в собственной форме — так сказано.

 

Что же является средством достижения [этого] избавления?

 

26. Средство избавления — неколебимое различающее пости­жение.

Различающее постижение 1 есть знание (фундаментального] различия саттвы и Пуруши. Однако это [постижение] неустойчиво, если ложное знание не устранено. Когда ложное знание, [све­денное] к состоянию прокаленного на огне семени 2, более не спо­собно плодоносить, тогда поток различающих содержаний сознания, принадлежащих саттве, которая стряхнула с себя раджас аффектов и пребывает в состоянии высшей ясности и в осознании высшего господства, становится незамутненным. Это различающее постиже­ние, будучи неколебимым, и есть средство избавления. Благодаря ему ложное знание приходит в состояние прокаленного на огне семени, то есть оно не способно более плодоносить.

 

Таким образом, это средство избавления и есть путь освобож­дения.

 

27. Его мудрость предельного уровня 1семи видов.

 

[Слово] «его» заменяет [выражение] «того [йогина], у которого возникло [различающее] постижение». «Семи видов» означает, что мудрость различающего, после того как в результате удаления грязи, образующей нечистый покров 2, другие содержания созна­ния более не возникают, становится семеричной, [то есть опреде­ляется следующими] семью признаками.

 

  1. 1.Познано [все], что следует устранить; в нем не осталось ничего, что должно быть познано.
  2. 2.Причины того, что следует устранить, [полностью] разрушены; в них не осталось ничего, что должно быть разрушено.
  3. 3.Избавление воспринимается непосред­ственно в йогическом сосредоточении, [именуемом] прекращение [потока сознания].
  4. 4.Средство избавления в форме различающего постижения стало объектом [непрерывного] культивирования. Это и есть четырехвидовое освобождение от следствий благодаря муд­рости. Что касается освобождения сознания, то оно — трех видов.
  5. 5.Буддхи завершил свою функцию.
  6. 6.Гуны, словно лишенные устойчивости камни, падающие с вершины горы, стремятся к раство­рению в своей причине и исчезают вместе с ним, [сознанием]. И когда эти гуны полностью растворены, они не возникают вновь, ибо [им] нет применения.
  7. 7.В этом состоянии Пуруша, выйдя из соединения с гунами, [пребывает] в сиянии лишь собственной сущности, незагрязненной и абсолютно свободной.

 

Таким образом, Пуруша, отражающий эти семь видов мудрости предельного уровня, определяется как «искусный» (мудрый). Он ос­тается освобожденным и «искусным» даже в случае проявления сознания 3, поскольку он вне [сферы деятельности] гун.

 

Различающее постижение становится средством избавления [только тогда, когда оно] реализовано. Помимо реализации нет [иного] способа [его осуществления]. Поэтому [далее] говорится:

 

28. При устранении нечистоты вследствие применения [вспо­могательных] средств йоги свет знания [распространяется] до различающего постижения.

 

Вспомогательных средств йоги 1 — восемь; они описываются в дальнейшем. В результате их применения наступает угасание, то есть устранение пятеричного ложного знания, нечистого по [своей] сути. При его угасании проявляется истинное знание. Чем больше практикуются средства осуществления [йоги], тем больше устра­няется нечистота. По мере того как [нечистота сознания] все боль­ше уменьшается, все более усиливается в соответствии со сте­пенью ее уменьшения свет знания. И это усиление достигает все более высокой степени совершенства — вплоть до различающего постижения, то есть до осознания внутренней сущности Пуруши и гун,— таков смысл [сутры].

 

Постоянное использование вспомогательных средств йоги есть инструментальная причина разъединения с загрязненностью [со­знания], подобно тому как топор [есть инструментальная причина] расчленения [предметов]. И оно же служит причиной обретения различающего постижения, подобно тому как праведность [служит причиной обретения] счастья; в других отношениях оно не является причиной.

 

Сколько таких причин насчитывается в шастре?

 

[Автор] говорит: «Только девять, а именно: возникновение, сохранение [состояния], проявление, изменение, познание, обрете­ние, разъединение, преобразование и поддержание. Все это — девять видов [действия] причины».

 

Из них причина возникновения — [это] манас для процесса по­знания; причина сохранения состояния, [то есть длительности],— цель Пуруши для манаса или пища для тела; причина проявления — свет как для формы, так и для восприятия формы. Причина измене­ния — другой объект для манаса, как, [например], огонь для приго­товления пищи. Причина познания — восприятие дыма для вывода [о существовании] огня. Причина обретения — использование вспо­могательных средств йоги для различающего постижения. Причина разъединения — та же самая [практика] для загрязненного [со­знания]. Причина преобразования — золотых дел мастер для золота.

 

Аналогичным образом причиной трансформации представления об одной и той же женщине выступает неведение в случае [менталь­ной] тупости, враждебность в случае страдания, страсть в состоянии счастья, знание реальности в случае [полной] незаинтересован­ности.

 

Причина поддержания — [это, например], тело для органов чувств и, [наоборот], органы чувств для тела; «великие элементы» — [причина поддержания] тел, которые, в свою очередь, [выступают взаимной причиной поддержания] всех других тел, поскольку жи­вотные, люди и боги служат взаимной пользе.

 

Таковы девять причин. И они могут быть отнесены в той мере, в какой это возможно, также и к другим объектам. Однако что касается применения средств йоги, [то здесь] существует причин­ность лишь двух типов.

 

Далее рассматриваются [вспомогательные] средства йоги.

 

29. Самоконтроль, соблюдение [религиозных] предписаний, [Логические] позы, регуляция дыхания, отвлечение [органов чувств], концентрация [на объекте], созерцание и сосредо­точение — [таковы] восемь средств [осуществления] йоги 1.

 

[Далее] мы рассмотрим в изложенной последовательности их внутреннюю сущность и способы применения.

 

30. Самоконтроль — [это] ненасилие, правдивость, честность, воздержание и неприятие даров.

 

Из них ненасилие 1 есть непричинение вреда всем живым суще­ствам каким бы то ни было способом и во все времена. Последующие [виды] самоконтроля и соблюдение [религиозных] предписаний имеют [своим] корнем 2 это [ненасилие]. Поскольку их назначе­ние состоит в совершенствовании [способности ненасилия], то они излагаются, чтобы научить ему. И практикуются они как допол­нительные [средства] именно для того, чтобы придать ненасилию совершенную форму. Сказано в этой связи: «Поистине, тот — брах­ман, кто в той мере, в какой он хочет принять многие обеты и соответственно отказывается от насильственных действий, обуслов­ленных небрежением, придает ненасилию [все более] совершенную форму».

 

Правдивость есть соответствие речи и ума (манаса) реальной действительности 3. Каковы увиденное, логически выведенное или услышанное, таковы речь и ум. Если слова произнесены [кем-либо] для того, чтобы передать свое знание другому, они не должны быть лживыми, ошибочными, или лишенными истинного содержа­ния. Их использование имеет целью благо всех живых существ, но отнюдь не причинение им вреда. Если же слова произносятся [с благим намерением], но впоследствии могут причинить вред жи­вым существам, то [такие слова] будут не правдивыми, а лишь приносящими зло. Из-за ложной праведности, то есть внешнего подобия добродетели, они становятся худшим злом. Поэтому, имея в виду благо живых существ, надлежит говорить правду.

 

Воровство есть беззаконное 4 присвоение вещей, [принадлежа­щих] другому. Его противоположность — честность [как неворов­ство], представляющая по своей форме отсутствие алчности.

 

Воздержание есть полный контроль [функции] половых органов и скрытых потребностей.

 

Неприятие даров есть отказ [от подносимых] предметов ввиду понимания [всех] дефектов, связанных с их получением, сохра­нением, потерей, привязанностью к ним и их повреждением.

 

Таковы эти [пять видов] самоконтроля.

 

Они же,

 

31. не ограниченные кастой, местом, временем и обстоятельства­ми, то есть будучи универсальными, [называются] «Великий обет» 1.

 

Здесь ненасилие, ограниченное кастой 2,— [это, например], на­силие, совершаемое рыбаком только по отношению к рыбам, но не к кому-либо другому.

 

?                      [Ненасилие], ограниченное местом: «Я не буду убивать в святых местах».

 

?                      [Ненасилие], ограниченное временем: «Я не буду убивать ни в четырнадцатый день [лунного месяца], ни в день благого предзна­менования».

 

?                      [Ненасилие], ограниченное обстоятельствами 3,— для того, кто воздерживается от трех [упомянутых видов]: «Я буду убивать в инте­ресах богов и брахманов, но не в иных целях». Аналогичным обра­зом насилие [совершается] кшатриями только в битве, но не в иных случаях.

 

Ненасилие и прочие [виды самоконтроля], не ограниченные кастой, местом, временем и обстоятельствами, должны соблюдаться всегда, [то есть] на всех стадиях [существования] и по отношению ко всем объектам. Универсальные — не знающие исключений ни при каких обстоятельствах. Поэтому [такие виды самоконтроля] называются «Великий обет».

 

32. Соблюдение [религиозных] предписаний 1[это] чистота, удовлетворенность, подвижничество, самообучение и предан­ность Ишваре.

 

Здесь чистота, достигаемая благодаря земле, воде и прочему, а также принятие чистой пищи и тому подобное есть внешняя [чис­тота]. Внутренняя [чистота] — это устранение загрязненности со­знания.

 

Удовлетворенность — отсутствие желания присвоить больше того, что насущно необходимо.

 

Подвижничество, [или аскетизм],— это терпеливое перенесение крайностей 2 — голода и жажды, холода и зноя, стояния и сидения [в неподвижности], а также соблюдение полного молчания и внеш­няя непроницаемость 3. Это и соответствующие обеты — умерщвле­ние плоти, чандраяна 4, суровая епитимья и прочее.

 

Самообучение — это изучение шастр, [трактующих] об освобож­дении, или многократное повторение священного первослога.

 

Преданность Ишваре, [то есть упование на Него], есть посвяще­ние всех действий этому Высшему наставнику 5. «Тот, кто разорвал сеть ложных умозрений и пребывает в себе, лежит ли он, или сидит, стоит или бредет по дороге, может видеть разрушение семени круговорота бытия, [может стать] вечно освобожденным и наслаж­даться блаженством бессмертия». Как было сказано в этой связи, «отсюда, [то есть из преданности Ишваре], возникает постижение истинной одушевленности, а также устранение препятствий» 6.

 

[Когда] самоконтролю и соблюдению [религиозных] пред­писаний

 

33. ложные помыслы [служат] препятствием, [следует] разви­вать их противоположности 1.

 

Когда у этого брахмана возникают ложные помыслы о насилии и т. п., [например]: «Я убью того, кто чинит мне препятствия», «Я также солгу», «Я присвою его вещи», «Я соблазню его жену», «Я стану хозяином его собственности»,— [помыслы], служащие препятствием, уводящие его, словно [он] в лихорадочном бреду, с правильного пути, пусть он культивирует противоположные [по­мыслы] : «Поджариваемый на раскаленных углях сансары, я прибе­гаю к защите практики йоги, даруя безопасность всем живым существам». Пусть он думает: «Оставив ложные помыслы, я, подоб­но собаке, вновь предаюсь им. Как собака к собственной блевотине, так и я вновь возвращаюсь к тому, от чего я избавился».

 

Подобная [практика] может быть использована также [и в слу­чаях, упомянутых] в других сутрах.

 

34. Ложные помыслы о насилии и прочем — совершенном, по­бужденном к совершению [или] одобренном,— возникшие вследствие жадности, гнева [или] заблуждения, [бывают] слабыми, средними и сильными [и имеют своими] неисчис­лимыми плодами страдание и отсутствие знания; поэтому [необходимо] культивировать их противоположности.

 

Здесь прежде всего насилие совершенное, побужденное к со­вершению и одобренное 1; таким образом, [оно] — трех видов. В свою очередь, каждый [из этих трех видов насилия] также трех видов: вследствие жадности — из-за мяса и шкуры; вследствие гнева — «Он причинил [мне] вред»; вследствие невежества — «Это пойдет мне в заслугу».

 Жадность, гнев и невежество — также трех видов: слабые, сред­ние и сильные; отсюда насчитывается двадцать семь разновидностей насилия.

 

Далее, [сами эти свойства] — слабое, среднее и сильное — также [бывают] трех видов: слабое-слабое, слабое-среднее, сла­бое-сильное, среднее-слабое, среднее-среднее, среднее-сильное и, наконец, сильное-слабое, сильное-среднее, сильное-сильное. Таким образом, [можно выделить] восемьдесят один вид наси­лия.

 

[Однако, с другой стороны, количество видов] насилия бесчис­ленно по причине различия обязательных, необязательных и общих [предписаний] и неисчислимости видов живых существ.

 

Аналогичным образом [данная классификация] применима так­же к случаям лжи и прочих [дефектов].

 

Поистине, эти «ложные помыслы имеют своими неисчислимыми плодами страдание и отсутствие знания, поэтому [необходимо] культивировать их противоположности». [Это означает, что] бес­конечное следствие таких [ложных помыслов] — страдание и не­вежество, поэтому необходимо культивирование их противополож­ностей.

 

Как известно, тот, кто прибегает к насилию, сначала лишает свою жертву силы, [к примеру связывая ее], затем причиняет ей страдание, нападая на нее с ножом или другим [орудием], а потом и отнимает жизнь. Но когда он лишает [свою жертву] силы, его собственный источник жизнедеятельности — сознание и орга­низм — тоже теряет энергию. Причиняя страдание, он сам испы­тывает страдание в [различных] адах или [рождаясь в мире] живот­ных, голодных духов и т. д. Отнимая жизнь [у своей жертвы], он существует в каждое мгновение как бы на грани потери собствен­ной жизни, но, даже желая смерти, он продолжает каким-то обра­зом еще дышать, ибо с неизбежностью должен испытать след­ствие [причиненного] страдания. И даже если [следствие] насилия может быть как-то ослаблено благодаря [накопленной ранее] до­бродетели, то и тогда, при обретении счастливой [формы рождения], его жизнь будет короткой.

 

Аналогичным образом [данная классификация] применима, на­сколько это возможно, также и к случаям лжи и прочим [дефектам].

 

Размышляя так о неизбежно наступающих следствиях ложных помыслов [как о том, что в высшей степени для него] неприем­лемо, [йогин] не направляет свой разум на ложные помыслы, [но] причиной их окончательного устранения [может быть лишь] культивирование их противоположностей.

 

Когда ложные помыслы более не возникают, то порожденное в результате этого могущество служит знаком совершенных способ­ностей йогина. Например:

 

35. при утверждении [йогина] в ненасилии в его присутствии исчезает враждебность 1.

 [Так] происходит со всеми живыми существами 2.

 

36. При утверждении в истине действие и результат становятся зависимыми [от него].

 

[Когда йогин говорит]: «Будь праведным!»,— [человек] стано­вится праведным; «Да достигнешь ты неба!»,— [и человек] обре­тает небесную [форму существования]. Его слова имеют силу непо­грешимости 1.

 

37. При утверждении в неворовстве все драгоценности стекают­ся [к йогину].

 

Драгоценности стекаются к нему отовсюду.

 

38. При утверждении в воздержании [происходит] обретение энергии.

 

Вследствие воздержания [йогин] усиливает свои не встречающие препятствий 1 способности. Став совершенным, он может передавать свое знание ученикам.

 

39. При твердости в неприятии даров [возникает] полное про­светление относительно [всех] «почему», связанных с рож­дением.

 

У него возникают [вопросы:] «Кто я был? Почему я был? Как это [произошло]? Почему? Кем мы будем? Почему мы будем?» И таким образом его желание узнать о собственном существовании в прошлом, будущем и промежуточном [состояниях] удовлетво­ряется само собой.

 

Эти совершенные способности 1 [возникают] при достижении устойчивости в самоконтроле (яма). Теперь рассмотрим [совершен­ные способности, возникающие] при соблюдении предписаний (нияма).

 

40. Благодаря чистоте [возникает] отвращение к собственному телу и нежелание контакта с другими.

 

Испытывая отвращение к собственному телу, [йогин], прак­тикующий очищение, видит все его дефекты и, не чувствуя [ника­кой] привязанности к нему, становится аскетом.

 

Далее, «нежелание контакта с другими [телами]». Наблюдая истинную природу телесности и желая освободиться даже от соб­ственного тела, — ибо [йогин] видит, что оно остается нечистым и после очищения землей, водой и прочими [средствами], — может ли он стремиться к контакту с другими телами, также в высшей степени нечистыми?

 

41. Чистота саттвы, ментальное удовлетворение, концентрация [сознания], контроль органов чувств и способности само­наблюдения.

 

[Слова «и] возникают» делают предложение законченным. Благодаря [практике] очищения возникает чистота саттвы; из нее — ментальное удовлетворение, от него — сконцентрированность [сознания], из нее — подчинение органов чувств, из него — способ­ность саттвы разума к самонаблюдению 1. Все это [йогин] обре­тает благодаря твердости в практике очищения.

 

42. Вследствие удовлетворенности [становится возможным] обретение высшего счастья.

 

В этой связи сказано: «Каким бы ни было счастье в чувственном мире и каким бы ни было высшее блаженство [в мире] богов, и то, и другое несравнимы даже с одной шестнадцатой частью блажен­ства, обретаемого при устранении желаний».

 

43. Вследствие устранения нечистоты благодаря подвижничест­ву [обретается] совершенство тела и органов чувств.

 

Только практика подвижничества способна устранить [всякую] нечистоту, обусловленную загрязняющими препятствиями.

 

Вследствие исчезновения загрязняющих препятствий [возни­кают] телесные совершенные способности — уменьшение до мель­чайшего размера (анима) 1 и прочее. Подобным же образом Гвоз-никают] также совершенные способности органов чувств — слыша­ние и видение на большом расстоянии и т. д.

 

44. В результате самообучения [возникает] связь с наставляю­щим божеством.

 

Боги, риши и [великие] сиддхи 1 входят в поле зрения [йогина], предрасположенного к самообучению, и принимают участие в его работе.

 

45. Благодаря упованию на Ишвару [обретается] совершенство в [йогическом] сосредоточении.

 

Тот, кто посвятил все свое существование Ишваре, [обретает] совершенство в [йогическом] сосредоточении, благодаря которому он безошибочно познает все, что захочет, [даже если оно находит­ся] в другом месте и в другом времени. Отсюда его мудрости открыто все так, как оно существует в действительности.

 

Самоконтроль и соблюдение [религиозных] предписаний вместе с [обретаемыми в результате] совершенными способностями объ­яснены. Далее мы опишем асаны и прочее.

 

46. Асана есть неподвижная и удобная [поза].

 

Например: поза лотоса, поза героя, благоприятная поза, свастика, поза палки, поза со вспомогательной опорой, поза лежания, поза сидящего журавля, [поза] сидящего слона, [поза] сидящего верблюда, равновесная поза, неподвижная-и-удобная поза, наиболее легкая и прочие [позы] такого рода 1.

 

47. При прекращении усилия 1 [или] сосредоточении на бес­конечном.…

 

Опущенная часть предложения: [Асана] достигается... Совершенство асаны достигается при [полном] снятии напряжеия, благодаря чему прекращаются [все] движения тела. Или же асана реализуется при сосредоточении сознания на бесконечном.

 

48. Благодаря ей прекращается воздействие парных противопо­ложностей '.

 

В результате овладения асанами [йогин] становится неподвер­женным воздействию парных противоположностей — холоду, жаре и т. д.

 

49. При нахождении в ней [практикуется] пранаяма, то есть прекращение движения вдыхаемого и выдыхаемого [воз­духа] 1.

 

При овладении асаной [практикуется] пранаяма, [то есть регу­лирование дыхания]: вдох — это введение внутрь внешнего возду­ха, выдох — вывод находящегося в легких воздуха наружу. Пре­кращение движения вдыхаемого и выдыхаемого [воздуха], то есть отсутствие того и другого, и есть пранаяма.

 

Она, однако,

 

           50. проявляется как внешняя, внутренняя [или как] задержка [дыхания], регулируется по месту, времени и числу [и бла­годаря практике становится] длительной и тонкой.

 

Пранаяма [называется] внешней, когда отсутствует движение [воздуха], предшествующее выдоху. Она внутренняя, когда отсут­ствует движение [воздуха], предшествующее вдоху. Третий [вид пранаямы] функционирует как задержка [дыхания], когда вслед­ствие единого усилия прекращается и то и другое. Подобно тому, как вода, пролитая на раскаленный камень, сразу испаряется со всех сторон, так и движение [воздуха] при вдохе и выдохе пре­кращается одновременно.

 

Далее, эти три [вида пранаямы] регулируются по месту в про­странстве, [то есть каждый из них] имеет такую-то область рас­пространения 1. Они регулируются по времени, то есть они ограни­чены по своей длительности таким-то количеством моментов,— таков смысл [сказанного в сутре].

 

Они регулируются также и по числу: первый подъем [праны из­меряется] таким-то количеством вдохов и выдохов, второй подъем остановленной [праны] — таким-то количеством; точно так же и третий 2. Аналогичным образом [по методу пранаяма может быть] слабой, средней и сильной. И так [виды пранаямы] регулируются в числовом отношении. Постоянно практикуемая таким образом, [пранаяма] становится длительной и тонкой.

 

51. Четвертый [вид пранаямы] превосходит внутреннюю и внешнюю сферы.

 

Внешняя сфера [пранаямы], регулируемая по месту, времени и числу, оказывается преодоленной 1. Точно так же преодолевается и внутренняя сфера [распространения праны]. В обоих случаях [пранаяма] длительная и тонкая.

 

Четвертая пранаяма есть отсутствие движения [праны] обеих [сфер], она достигается постепенно в результате полного овладения предшествующими стадиями. Третья пранаяма, однако, [представ­ляет собой] одномоментное прекращение движения [праны] без­относительно к сфере [ее распространения]; она также регули­руется по месту, времени и числу [и в зависимости от практики становится] длительной и тонкой. Что же касается четвертой пранаямы, то она есть прекращение движения [праны] вследствие постепенного преодоления обеих стадий благодаря ограничению сфер вдоха и выдоха. В этом состоит ее отличие [от третьей пранаямы].

 

52. Благодаря ей, разрушается препятствие для света.

 

У йогина, который безраздельно посвящает себя практике пра­наямы, разрушается карма, препятствующая различающему знанию. Как говорится об этом, «вследствие иллюзии, [порождаемой] вели­кой мохой, и обманчивости органов чувств саттва, обладающая природой света, затемняется и привязывается к тому, что не следует делать» 1. Поэтому карма [йогина], являющаяся препятствием для света и цепью, приковывающей к круговороту бытия, слабеет каждое мгновение и разрушается вследствие использования прак­тики пранаямы. Сказано в этой связи: «Не существует подвижни­чества более высокого, чем пранаяма: благодаря ей [происходит] очищение от [всех] загрязнений и возникает ясный свет зна­ния».

 

Что еще?

 

53. ...и пригодность манаса 1 к концентрации.

 

Именно благодаря использованию пракгики пранаямы [интел­лект становится способным к концентрации), и, как было сказано [выше, «он достигает стабильности] благодаря выдоху и задержке праны».

 

Далее, что такое отвлечение [органов чувств]?

 

54. При отсутствии связи со своими объектами органы чувств как бы следуют внутренней форме сознания — [это и есть] отвлечение.

 

Когда отсутствует соединение с соответствующими объектами, органы чувств, как бы следуя внутренней форме сознания, прекра­щают (свою деятельность], подобно сознанию при остановке [развертывания его содержаний]. Они не нуждаются в других сред­ствах, как, [например], контроле со стороны иных органов чувств. Подобно тому, как пчелы поднимаются вверх, когда взлетает пчела-матка, и опускаются, когда она садится, так и органы чувств пре­кращают свою деятельность при остановке [деятельности] созна­ния. Это и есть отвлечение.

 

55. Благодаря ему [достигается] полное подчинение органов чувств.

 

Некоторые считают, что отсутствие страстного влечения [к объ­ектам] — звуку и т. д.— это и есть подчинение, или контроль, орга­нов чувств. Страстное влечение есть привязанность: она отвлекает [йогина] от блаженства. [Другие же говорят, что] незапрещенный чувственный опыт является вполне законным 1. Иные считают, что соединение [органов чувств] со звуками и прочими [объектами может происходить] по собственному желанию. Еще кое-кто по­лагает, что подчинение органов чувств — это восприятие звуков и т. д., свободное от удовольствия или страдания, при отсутствии страстного желания и враждебности.

 

Джайгишавья, однако, говорит, [что подчинение органов чувств] есть всего лишь отсутствие чувственного восприятия вследствие концентрации сознания на одной точке. Отсюда полный контроль, то есть прекращение деятельности органов чувств и при остановке [деятельности] сознания. Поэтому йогины не нуждаются в приме­нении иных средств, требующих [определенных] усилий, наподобие подчинения других органов чувств.

 

На этом вторая глава, носящая название «Способы осуществле­ния [йоги]», [в «Йога-шастре»] Патанджали закончена.