Современная экономическая структура КНР представляет своеобразный «гибрид» плановой экономики, различных секторов кооперативной собственности и частнокапиталистического уклада. Следует заметить, что четкое разграничение этих укладов очень затруднено, особенно это касается кооперативного, госкапиталистического, частнохозяйственного сектора, границы между которыми сильно размыты. В связи с этим социально-политические прогнозы развития КНР, зачастую, сильно зависят от политических пристрастий аналитика. Сторонники «свободного рынка» находят немало доказательств движения КНР в сторону рыночного либерализма, тогда как их оппоненты не менее убедительно обосновывают приоритеты плановой экономики в Китае.
Для многих российских политиков и ученых левой ориентации, особенно тех, чьи взгляды близки к точке зрения руководства КПРФ, КНР является своего рода образцом, это государство, по их мнению, «в конце 90-х годов убедительно продемонстрировало свои возможности противостоять напору западного капитала». Известно, что в писаниях Зюганова рассматривается идея создания геополитического блока в составе России, Китая и Индии, как противодействия политической и экономической экспансии Запада. Интересно, что ряд политологов видят во главе этого союза не Россию, а экономически более сильный Китай, способный составить альтернативу США и возглавить строительство «нового биполярного мира». Немало дискуссий о целях китайских «экономических реформ», природе социально-политического строя в КНР идет и в западном левом движении.
Как подчеркивает Лев Делюсин, крушение социализма (или того, что называлось социализмом) в СССР и странах Восточной Европы было воспринято в Китае достаточно болезненно. С августа 1991 в «Жэньминь Жибао» и других китайских газетах появлялись и множились публикации, доказывающие преимущества социализма. Вопреки мнению западных публицистов, оценивавших роль китайского руководства как попытку перестройки экономики страны в капиталистическом духе, Пекин снова и снова заявлял о своем намерении следовать социалистическим путем и отвергал возможность сползания на путь капитализма. Подтверждение тому можно найти в вышеприведенном критическом анализе российской экономики китайскими экономистами.
Немало российских экспертов по Китаю указывают, что начало экономических реформ в 1978 сопровождалось углубленным исследованием работ основоположников марксизма-ленинизма. Уже в 1981 было организовано первое всекитайское научное обсуждение «Капитала» Карла Маркса, создано общество по его изучению. Много внимания стало уделяться работам Ленина, написанным в годы становления НЭПа где он, призывал привлечь все средства для оживления оборота промышленности и земледелия, подчеркивал, что
«тот, кто достигнет в этой области наибольших результатов, хотя бы путем частнохозяйственного капитализма, хотя бы даже без кооперации, без прямого превращения этого капитализма в государственный капитализм, тот больше пользы принесет делу всероссийского социалистического строительства, чем тот, кто будет «думать» о чистоте социализма, писать регламенты, правила, инструкции государственному капитализму и кооперации, но практически оборота не двигать»[6].
Приведенные выше ленинские цитаты перекликаются со многими положениями, выдвинутыми Дэн Сяопином в ходе экономических реформ через несколько лет после смерти Мао. С этих позиций, взятое руководством КНР стратегическое направление на ликвидацию экономической автаркии, на полноценное участие Китая в мировом разделении труда, на первый взгляд, более адекватно духу и букве марксистской экономической философии, чем самоуверенное бахвальство брежневской бюрократии, объявившей о построении в СССР общества «развитого социализма». Кстати говоря, партийные документы КПК указывают, что реальное построение социализма в Китае наступит не раньше, чем через много десятков лет.
Значит ли это, что после смерти Мао Цзэдуна, КПК вернулась на марксистские позиции в экономике? Нужно ли принимать теорию Дэн Сяопина о «социалистической рыночной экономике» как разрыв с маоистским прошлым, как адекватное развитие марксизма в современных условиях?
Ответить на этот вопрос не просто. Прежде всего, любой непредвзятый исследователь, знакомый с историей становления и развития КНР, может сделать вывод, что «крутой поворот» Китая от экономического волюнтаризма к рынку в конце 70-х годов, был на самом деле не настолько «крутым». Точнее говоря, многие механизмы сочетания плана и рынка, взаимодействия частного и национализированного хозяйства, были опробованы в КНР задолго до 1978 года.
Советский экономист В.И. Ванин, издавший в 1974 монографию «Государственный капитализм в КНР» показал, что сразу после победы революции 1949, пути построения экономики КНР значительно отличались от таковых в СССР и стран Восточной Европы. Выступая на VII Съезде КПК в 1945, Мао Цзэдун заявлял, что после прихода КПК к власти, в Китае «длительное время будет существовать коалиция и сотрудничество с национальной буржуазией» и что «не будет создаваться диктатура пролетариата по образцу России». Следует отметить, что такая позиция не вызывала противодействия советского руководства. Более того, сохранились свидетельства того, что и Сталин, и Хрущев, следуя тактике и традициям? «Народного фронта», одобряли привлечение «патриотически-настроенной» китайской буржуазии к сотрудничеству, пропагандировали постепенный характер национализации предприятий и предостерегали против форсированной национализации земли.
Факты свидетельствуют, что снижение абсолютного объема производства частной промышленности и оборота частной торговли в КНР началось только в 1953. Тем не менее, до 1954 в КНР еще существовало расширенное капиталистическое воспроизводство. Удельный вес частного сектора в экономике КНР в 1952 составлял 39% в промышленности и 57,8% в розничной торговле (без учета госкапиталистических форм хозяйства). Для сравнения, в Болгарии, Польше, Чехословакии, уже к 1950 доля частного сектора в экономике не превышала в среднем 4%.
Эти и другие страны Восточной Европы широко практиковали в 50-х годах «мягкие» формы национализации путем выкупа у буржуазии средств производства. Однако, как подчеркивает В.И. Ванин, КНР была единственной страной, где выкуп средств производства у буржуазии осуществился практически в полном объеме, что сопровождалось закреплением за буржуазией высоких окладов и ряда других экономических привилегий. Факты свидетельствуют, что подобная политика с некоторыми колебаниями продолжалась и в 60-е годы. Так, по сообщениям китайских газет, в 1968, китайское правительство продолжала выплачивать
«и фиксированный процент с прибыли буржуазным элементам внутри страны, и дивиденды акционерам, которые бежали в США и приняли американское гражданство»[7].
В 1964 в КНР было опубликовано высказывание одного из видных деятелей КПК Тао Чжу:
«Китайская буржуазия идет с компартией, вершит революцию, строит социализм. Это - самая замечательная буржуазия на свете».
Достаточно давнюю историю имеют и взаимоотношения КПК с верхушкой китайской эмигрантской буржуазии. Так, общий объем инвестиций китайских эмигрантов в экономику КНР в 50-е годы заметно превышал подобные вложения в экономику Тайваня. В годы «культурной революции» такое сотрудничество было во многом свернуто, но не ликвидировано. Статистические расчеты показывают, что даже в период максимального спада отношений с эмиграцией в 1968 и 1969, объемы поступления валюты в КНР из Гонконга достигали 40 млн. долларов в год, а к 1970, уже возросли до 124 млн. долларов.
Как мы уже отмечали выше, до начала 60-х годов руководство СССР не только не препятствовало, но даже поощряло подобную экономическую политику. После ухудшения советско-китайских отношений подобные факты стали все чаще использоваться брежневской пропагандой как доказательства «отхода китайского руководства от марксизма-ленинизма», однако, и в этом случае советские экономисты учитывали, ссылаясь на Ленина,
«склонность некоторых слоев национальной буржуазии к компромиссу с КПК и народным государством, традиции своеобразных союзнических отношений в ходе революционной общенациональной антиимпериалистической борьбы». Признавалось, что «В КНР возможности «кооперативного капитализма» реализовывались в большей (чем в других странах «восточного блока», М.В.) степени, и некоторые его формы оказались довольно жизнеспособными».
Внутрипартийная борьба в КПК в годы «большого скачка» и «культурной революции» внешне преследовала цели «искоренения правого уклона», однако, в отличие от сталинского СССР, в Китае многие влиятельные лидеры «правого уклона» не только пережили Мао Цзэдуна, но, и смогли вернуться к власти и восстановить многие формы экономических отношений, которые практиковались до 1957 и в короткий период 1960-62, предшествующий «культурной революции».
Таким образом, можно сделать два вывода: первое, поворот к «китайскому НЭПу» в конце 70-х, был не только (и не столько) «революционным новшеством», сколько возвратом к апробированным после победы революции методам хозяйствования и экономическому союзу с национальной буржуазией.
Второе, сотрудничество с национальной буржуазией на идейной основе «патриотизма» имеет в КНР свою историю и вполне укладывается в теорию построения социализма в одной стране, именуемую «социализмом с китайской спецификой». Подтверждением этому служат зафиксированные во всех документах партийных съездов ритуальные формулы «о единстве и сплоченности ханьской нации», а также, вопрос о приеме «патриотических» предпринимателей в КПК, обсуждение которого было поставлено на повестку дня XVI съезда партии осенью 2002. Провозглашая развитие производительных сил страны как главную цель социализма, а, следовательно, как центральную задачу нынешней экономической политики, КПК действительно обращается к работам Маркса и Ленина, однако, в связи с этим, некоторыми российскими аналитиками была подмечена одна существенная «теоретическая тонкость». Ленинский лозунг достижения более высокой, чем при капитализме производительности труда имел и имеет лишь мобилизующее значение для стран, вступивших на путь социалистического строительства в условиях экономической отсталости и не должен пониматься в буквальном смысле слова. Когда В.И. Ленин дает качественную характеристику социализму как экономическому строю, он говорит о двух моментах: первое - о достижении высокой производительности труда и соответствующей его организации и второе - о повсеместном учете и контроле за производством и распределением в интересах трудящихся. Оба этих момента тесно увязаны тем, что второе невозможно без первого.
«Сущностное отличие социализма от капитализма в научной теории измерялось не уровнем производительности труда, а тем, что на основе высокой производительности труда продукт все в большей степени должен идти на удовлетворение материальных, а, соответственно, и духовных потребностей трудящихся»[8].
Не трудно увидеть, что идеологи КНР, как раз наоборот, развитие производительных сил как таковое отождествляют с высшими интересами народа.
Позиция китайских ученых, называемая «прорывом» в теории вопроса о развитии при социализме многообразных форм собственности заключается в том, что «плюрализм» в формах собственности признается ими не только как неизбежная черта начального этапа социализма, но и как необходимая данность всего социалистического общества. Таким образом, и здесь прослеживается кардинальные отличия от разработанных Лениным идей по существу.
Казалось бы, социальные аспекты современного Китая должны быть в центре внимания российских ученых «социалистической ориентации». Однако, российские сторонники «рыночного» (или державного) социализма часто об этом забывают, отдавая приоритет успехам роста экономики КНР. Вместе с тем, известно, что в 1991 КНР тратила на социальные нужды всего 5% валового национального продукта и социальные гарантии предоставлялись лишь 23% населения, куда практически не включалось население сельских районов. Для сравнения можно отметить, что, к примеру, Польша, входившая в состав «социалистического содружества», ассигновала на цели социальной защиты до 14,9% ВНП.
В настоящее время, несмотря на принимаемые правительством меры, система социальной защиты в КНР до сих пор остается на достаточно низком уровне. Более того, рыночные отношения вносят в ее развитие свой негативный вклад. Это заключается во все большей коммерциализации средней и высшей школы, системы здравоохранения, а также существенных диспропорциях между разными регионами страны. Прежде всего, бросается в глаза разница в уровне жизни между богатыми прибрежными и бедными центральными районами КНР. Уже сейчас обогатившиеся крестьяне «свободных экономических зон», примыкающих к Шанхаю или Гонконгу, предпочитают нанимать батраков из числа жителей центральных районов, где уровень безработицы много выше. Это, в свою очередь, увеличивает социальную напряженность. Показателем напряженности между относительно бедным Севером и богатым Югом, служит, в частности, разгул преступности в поездах, где вооруженные банды грабителей «специализируются» на разбое по отношению к торговцам - южанам по происхождению.
Еще одной «социальной язвой» современного Китая является поистине всепроникающая коррупция. Несмотря на жесточайшие меры, вплоть до смертной казни «не взирая на лица», взяточничество чиновников разного уровня, похоже, не идет на убыль. Что характерно, коррупционному перерождению в значительной степени подвержено как раз консервативное крыло партийной бюрократии, ратующее за возвращение к идеям Мао Цзэдуна. Несколько лет назад страну потрясло раскрытие преступной группы в высших эшелонах власти, участником которой являлся член ЦК КПК, тогдашний мэр Пекина и некоторые из его заместителей. Примечательно, что именно он был одним из наиболее ярых сторонников применения силы во время разгона студенческой манифестации на площади Тяньаньмэнь в 1989.
По мнению китайского журналиста, политэмигранта Лю Сумэя, проживающего сейчас в Москве,
«Высшие руководители КПК после событий 1989 неоднократно заявляли, что тогда «применение решительных мер» якобы позволило сохранить стабильность в обществе. Однако все последующее развитие Китая показывает, что дело обстоит как раз наоборот. После этого кровопролития качественно иные параметры приобрели в стране процессы коррупции. Они приняли характер всестороннего разложения и загнивания всего общественного организма. Еще более продажными стали чиновники. Резко возросло влияние мафии. В народе непрерывно растет преступность. Сами преступления становятся все более жестокими и изощренными.
Событиями июня 1989 обществу в значительной степени был навязан способ борьбы за существование, присущий миру дикой природы, а именно: сильный пожирает слабого. И, соответственно, получил широкое распространение такой ход мыслей: если я чиновник, и имею возможность разворовывать государственные средства, то почему бы мне этого не делать? Если я - простолюдин, и мне не хватает денег, но я знаю человека, у которого их много - почему бы мне его не ограбить? И так далее...»
В 50-е годы среди китайцев был популярен лозунг «Сегодня Советского Союза - это Завтра Китая». Нынче китайцы снова говорят «Сегодня Советского Союза - это Завтра Китая», но теперь в их словах заметен страх перед экономическими трудностями и опасение за раскол государства. Социальная напряженность в КНР будет увеличиваться по мере интеграции в структуру мировой глобализированной экономики. Одновременно с этим доля чисто капиталистического уклада в экономике и торговле будет иметь тенденции к росту.
Таким образом, социальные аспекты современного Китая не дают оснований утверждать, что интересы масс трудящихся являются главным фактором стратегии КПК. Более того, теория «социалистической рыночной экономики», равно как высказывания архитекторов китайских реформ об «абсолютности неравенства при социализме», как мы указывали раньше, являются не только идеологическим камуфляжем, но и основой для сохранения имущественного неравенства в обществе КНР, для закрепления «status quo» во взаимоотношениях высшей партийной бюрократии и китайской буржуазии.