2006 Глобализация является доминирующей тенденцией мирового развития. Затрагивая коренные принципы мироустройства, она становится главным трансграничным вызовом международной стабильности. В результате глобализация в ее американском варианте вызывает протестные настроения в различных регионах мира. Их выражением становится фрагментарность международных взаимоотношений и, как следствие, возникновение новых региональных объединений и союзов. В АТР на роль идеолога и защитника азиатских цивилизационных ценностей выдвигается стремительно набирающий комплексную мощь Китай. Военно-политическая стратегия КНР направлена на реализацию новой концепции, но уже китайского регионализма, на выигрыш времени и создание условий для возвышения Китая в качестве региональной державы с собственной зоной влияния (Pax Sinica). В дальнесрочной перспективе КНР стремится к роли «доминантной» державы глобального масштаба, обладающей всеми компонентами комплексной мощи для полного контроля над военно-политической ситуацией, прежде всего, в АТР.
01.04.2006 Культура Китая и Японии: сравнительно-типологический анализ. Курмилев П.В.
Китай, и Япония, пусть и не без потерь, выиграли у Запада свою главную войну - войну за самосохранение своей уникальности, культурной самобытности. Речь, следует подчеркнуть, идет отнюдь не об элементах внешней экзотики, не о сбереженных остатках традиционных искусств или ремесел (какие сохранились, например, даже от уничтоженных цивилизаций Мезоамёрики), но о способности даже в тех сферах, где налицо замена традиционных форм новыми, западными, сохранить прежние основы.
Японская культура рассматривается в качестве самостоятельного культурно-исторического типа. Все известные концепции культурно-исторических типов подчеркивают вторичность японской культуры по отношению к культуре китайской. Настоящая работа ставит целью доказать, что японская культура является самобытным культурно-историческим типом, имеющим особую специфику;
Термин «культурно-исторический тип» используется в двух основных значениях. 1) «Культурно-исторический тип» - это этап (период, эпоха) в развитии той или иной культуры. Заметим, что речь идет не о линейных концепциях мировой истории, но о выявлении общих закономерностей в ходе развития отдельных культур. Этапы, о которых идет речь, могут быть как единичными (рождение, развитие, расцвет, деградация и смерть той или иной культуры), так и повторяющимися в рамках одной и той же культуры (три «Века» Дж. Вико, три типа культуры по П. А. Сорокину).
2) «Культурно-исторический тип» - это конкретная, географически локализованная культура,. причисляемая к культурно-историческим типам на основании критерия самобытности и ряда других признаков, на которых ниже мы остановимся подробно (наиболее известные примеры здесь - концепции Н.. Я. Данилевского, О. Шпенглера, А. Дж. Тойнби, Л. Н. Гумилева).
Выводы, полученные в результате исследования, можно разделить на четыре группы: 1) касающиеся традиционных культурно-антропологических представлений, 2) относящиеся к социально-этическим парадигмам, 3) относящиеся к эстетической сфере, и, наконец, 4) касающиеся «души» китайской и японской культур в целом.
01.03.2006 Территориальные проблемы в Южно-Китайском море. Чан Чыонг Тхюи
Проблема архипелагов Южно-Китайского моря уникальна как по глубине противоречий, так и по охвату стран, участвующих в этом территориальном споре. Эти противоречия начинают активно влиять не только на геополитическую ситуацию в целом, но и на внутреннюю политику втянутых в противостояние стран. Ситуация в регионе обостряется ещё тем фактом, что непосредственным и весьма активным участником конфликтов в Южно-Китайском море является Китай. Не исключена также возможность вовлечения в спор и США, имеющих экономические, политические и стратегические интересы в Южно-Китайском море и являющихся союзником Тайваня и Филиппин. Учитывая комплексную и достаточно быстро изменяющуюся природу стратегической шахматной доски Юго-Восточной Азии, предотвращение таких конфликтов превращается в насущную необходимость для стран региона, а также главных мировых держав в ближайшие годы. Поэтому дать анализ истории проблемы, интересов и политики участников в отношении спорных островов и вариантов урегулирования спорных вопросов является важной и обоснованной научной задачей.
01.02.2006 КНР в интернационализированных локально-региональных конфликтах XXI века. Канчуков С.А.
Причинами возникновения конфликтов КНР (конфликтов идентичности, интернационализированных локально-региональных) являются противоречия, обусловленные ее устремлением к глобальному лидерству, потенциальной внутренней нестабильностью, несбалансированностью реализации государственно-центристской модели с преобразованием экономики на капиталистический уклад, ресурсной ограниченностью социально-экономического развития Китая.
Используемые нами методы содержат традиционные идеи политологии: Платона (причины появления «неправильных» форм государственного правления, разделенность общества), Аристотеля (идея о сотрудничестве как естественном свойстве людей, о причинах возникновения конфликтов из-за нарушения меры справедливости в распределении имущества и почестей), Т. Гоббса (учение о естественном состоянии общества как войне против всех, теория общественного договора как формы преодоления конфликтов), Г. Гегеля (учение о противоречии), К. Маркса (диалектико-материалистический подход, всеобщность и универсальность борьбы как источника всякого развития, обоснование социально-политического характера современных конфликтов, концепция зависимости социальных отношений, структур институтов от взаимообусловленного бытия людей), Э. Дюркгейма (обоснование идеи солидарности на основе разделения труда, понятие аномии, нормального и патологического состояния общественных отношений), М. Вебера (конфликт материальных и идеальных интересов различных статусных групп)... отметим П. Штомпку (концепция социального изменения, процессуальная модель общества); представителей трех основных направлений изучения международных конфликтов «стратегические исследования конфликта», «исследования мира»: JI. Козера, К. Боулдинга, Дж. Бертона, Дж. М. Коллинза, Й. Галтунга, К. Уолца, Ф. Брайара... А.С. Гендина (гносеологические и прогностические проблемы предвидения и становления социального будущего), М.С. Кагана (системный подход к деятельности человека и аксиологический аспект), С.А. Кузьмина (структурный анализ социальных систем), К.Х. Момджяна (системный взгляд на общество, субстанциональный характер деятельности), К.С. Гаджиева (сравнительной методологии), Ю.В. Тихонравова, Н.А. Нартова, Н.Н. Ашенкампфа (методологические обзоры геополитических теорий), способствующие анализу проблем глобализации, регионализации, геополитики и социально-политических процессов китайского государства.
В диссертационном исследовании предпринята одна из первых попыток в отечественной науке осуществить комплексный анализ интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР в XXI в.
01.01.2006 Китайская модель модернизации: социально-политические и социокультурные аспекты. Виноградов А.В.
В работе предпринимается попытка рассмотреть развитие Китая как единый процесс, который описывался в понятиях "традиционное-современное", а затем "социализм-капитализм" и "национальная идентичность-глобализация", акцентируя внимание не столько на различиях в рамках каждой пары, сколько на том, что их объединяет. Для анализа процессов модернизации автор использует понятия "субъектность", "идентичность", "универсализм", "синтез", "тип развития", "воспроизводство культуры и власти". Цель работы на примере Китая проанализировать общие и специфические принципы социально-политической и социокультурной трансформации, уделив особое внимание сравнению с формационно и цивилизационно близкими странами, интерпретировать роль марксизма в этом процессе, а также уточнить представление о национальной идентичности, рассмотрев ее как структурообразующий элемент современного мира. Важнейшей целью исследования является реконструкция логики исторического развития Китая.
Год: 2006
Автор научной работы: Курмилев, Павел Валерьевич
Ученая cтепень: кандидата культурологии
Место защиты диссертации: Санкт-Петербург
Код cпециальности ВАК: 24.00.01 теория и история культуры
Работа выполнена на кафедре теории и истории культуры Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена»
Научный руководитель: доктор философских наук, профессор Уваров Михаил Семенович
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Кравцова Марина Евгеньевна
кандидат культурологии, доцент Кривич Наталья Алексеевна
Ведущая организация: Санкт-Петербургская Художественно-промышленная академия
Ученый секретарь Диссертационного совета кандидат педагогических наук, доцент С. Н. Токарев
Оглавление научной работы
автор диссертации — кандидата культурологии Курмилев, Павел Валерьевич
Введение.
Глава .1, Культурно-религиозные парадигмы китайской и японской ' цивилизации.
§ 1. Китай и Япония в основных типологических концепциях культуры
§ 2. Даосизм и синтоизм как изначальные религиозные парадигмы
§ 3. Особенности конфуцианства в Китае и Японии.
§ 4. Сравнительный анализ китайского и японского буддизма.•.
Глава 2. Литературные жанры в культуре Китая и Японии.^.
§ 1. Статус поэтического творчества в традиционной культуре
§ 2. Этический идеал в героическом романе.
Глава 3. Визуальное искусство Китая и Японии
§ 1. Принципы традиционной эстетики.
§ 2. Образы национальной культуры в китайском и японском кинематографе .:.
2006 год, автореферат по культурологии, Курмилев, Павел Валерьевич
Актуальность темы исследования. В наши дни изучение китайской и японской культуры представляет отнюдь не только академический, отстраненно-научный интерес. В современном мире, пронизанном процессами глобализации и модернизации, Дальний Восток занимает особое, уникальное место. В условиях всеобщей модернизации Восток остается оплотом традиции, но не тем косным, омертвевшим, бессмысленно прозябающим организмом, каким полтора века назад представлялся цинский Китай Н. Я. Данилевскому, не тем оплотом консерватизма и реакции, каким казалась чужеземцам Япония до реставрации' Мэйдзи, а сущностью живой и жизнеспособной, способной к самым активным изменениям, к творчеству, к созданию нового. Причем новое это, с одной стороны, является адекватной реакцией на факторы современности, с другой - уходит корнями в канон, в наследие древности.
Говоря о китайском или японском «чуде», следовало бы иметь в виду, отнюдь, не то, что две страны, полтысячи лет сопротивлявшиеся западным влияниям и силою оружия пресекавшие попытки контактов, внезапно, одна в начале. XX в., другая в конце XIX, стряхнули с себя. оковы традиции и «догнали» Запад, словно бы даже соревнуясь с ним в соответствии образцам западной же культуры. Бесспорно и то, что техногенная цивилизация Запада, проникнув на Восток, перестроила складывавшиеся тысячелетиями общественные отношения и изменила многое в культурной сфере. Вместе с тем, преобразования эти затронули по большей части внешние стороны жизни (прежде всего - сферу науки и техники), оказавшись не в силах поколебать глубинные составляющие культуры - парадигмы, законы, принципы, лежащие в основе человеческого бытия на Востоке. Заимствуя западные достижения, ни Китай, ни Япония не утратили свою самобытность.
Возможно, именно.в этом заключается секрет значимости восточных культур для представителей остального мира. Речь, следует подчеркнуть, идет отнюдь не об элементах внешней экзотики, не о сбереженных остатках традиционных искусств или ремесел (какие сохранились, например, даже от уничтоженных цивилизаций Мезоамёрики), но о способности даже в тех сферах, где налицо замена традиционных форм новыми, западными, сохранить прежние основы.
Не будет преувеличением сказать, что восточная парадигма осталась единственной в мире альтернативой той парадигме, что, являясь в генезисе «западной» или, несколько точнее, европейско-американской, сейчас более заслуживает наименования «общемировой». Во многих отношениях Запад и Восток представляют собою воплощение диаметрально противоположных тенденций. Примером может послужить уже сам факт превращения западноевропейской цивилизации в общемировую. Западноевропейская цивилизация предельно экспансивна, ориентирована. на теоретически бесконечное распространение себя вовне, является, несомненно, мессианской по своим установкам (разумеется, применительно к западной культуре слово «мессианство» следует понимать в отрыве от его изначального религиозного смысла). Культуры же Востока консервативны, обращены внутрь самих себя. Казалось бы, и китайцы, и японцы с глубокой древности и до XIX века включительно полагали своего Императора истинным владыкой всего сущего, себя - единственным культурным народом, а всех остальных - варварами, ютящимися на периферии обитаемого мира. Распространение собственной культуры на варваров, пусть даже и посредством войны и захвата' земель, мыслилось и китайцами,, и японцами благодеянием. Казалось бы, такая установка тоже является несомненно мессианской, и что же? Все войны, которые велись и Китаем, и Японией, почти не выходили за пределы самих государств. Напротив, Китай, колыбель боевого искусства на Дальнем Востоке, несмотря на свои людские ресурсы и развитость военной науки, многократно завоевывался (киданями, чжурчжэнями, тангутами, монголами, маньчжурами.). И даже японские самураи - идеальный, казалось бы, тип воинов, - на протяжении всей японской истории эффективнее всего воевали против. других самураев, а сталкиваясь с тактикой чуждой и нецивилизованной», терпели поражения (как, например, во время оборонительной войны с монголами в XIII веке или в ходе китайской кампании Тоётоми Хидэёси в конце XVI). Внешние контакты Китая и Японии, как военные, так и мирные, имеют характер малоизвестных исключений из общего правила. Восток не породил своего Александра Македонского, своего Колумба или Кортеса.
Но при всем при этом и Китай, и Япония, пусть и не без потерь, выиграли у Запада свою главную войну - войну за самосохранение своей уникальности, культурной самобытности.
На Дальнем Востоке западная цивилизация столкнулась не с «обычными» традиционными обществами, подобными многим иным, чьи многовековые устои неизменно рушились при соприкосновении с «более высокой» культурой Запада, но с обществами уникально жизнестойкими, ибо здесь цивилизация высочайшего уровня была построена на принципах консерватизма и традиционности. Принцип, гласящий, что лучшая защита - это нападение, верен, по всей видимости, не всегда. Чем иначе объяснить . своеобразное духовное превосходство Востока над Западом? Западный человек обращен вовне, перманентно стремится достигнуть нового - и утрачивает в этом стремлении себя, собственные корни, собственную сущность. Восточный же человек смотрит внутрь - внутрь себя, внутрь вещей и явлений, и потому сохраняет собственную сущность, свои корни и традиции.
Далеко не в последнюю очередь важно знание традиций Востока и для России, контакты которой, как с Китаем, так и с Японией, имеют многовековую историю, но обретают особую значимость в конце XX - начале XXI вв., в период интенсификации культурных, в самом широком значении этого слова, отношений между странами.
Объектом диссертационного исследования являются традиционные культуры Китая и Японии.
Предмет исследования - наиболее существенные историко-типологическне различия между китайской и японской традиционной культурой как самостоятельными культурно-историческими типами.
Степень разработанности проблемы. Среди виднейших исследователей, разрабатывавших проблему культурно-исторических типов, следует назвать Дж. Вико, И. Гердера, Н. Я. Данилевского, Л. П. Карсавина, О. Шпенглера, М. Вебера, А. Дж. Тойнби, П. А. Сорокина, Л. Н. Гумилева, И. С. Дьяконова, М. С. Кагана. Виднейшие зарубежные исследователи культуры Китая - это первый переводчик канонических конфуцианских и даосских книг Дж. Легг, основоположник этнологического подхода к изучению Китая В. Грубе, историк О. Франке, специалист по религиям Китая Я. де Гроот, а также Э. Балаш, Р. X. ван Гулик, М. Гранэ, Э. Грэм, X. Дабе, Г. Джайлс, Б. Карлгрэн, Г. Крил, А. Масперо, А. Райт, К. М. Скиппер, Э. Шаванн, Э. Эберхард и др.
Возникновение российской китаеведческой школы связывается с ' именем академика В. П. Васильева, автора многочисленных трудов по географии, истории, религиям и литературе Китая. Другие видные исследователи - это специалист по мифологии и древней культуре Китая С. М. Георгиевский, автор фундаментальных трудов по этнографии, литературе и эстетике Китая академик В. М. Алексеев, лингвисты и переводчики важнейших литературных памятников Ю. К. Щуцкий и А. А. Штукин, а также Л. С. Васильев, Е. В. Завадская, А. И. Кобзев, И. Н. Конрад, М. Е. Кравцова, М. В. Крюков, С. Р. Кучера, И. С. Лисевич, В. В. Малявин, Л. Д. Позднеева, Л. С. Переломов, Б. Л. Рифтин, Н. Сивин, Е. А. Торчинов, О. Л. Фишман, Л. 3. ЭЙДЛИН;
Из зарубежных исследователей Японии можно назвать Абэ Акио, Араки Ёсио, Р. X. Брауэра, Исида Эйитиро, Итико Тэйдзи, Кавагути Хисао, Като Сюити, Д. Кина, Дж. Китагава, Кониси Дзинъити, Кубота Дзэн, У. А. Маккалоу, Хисамацу Сэнъити; известного исследователя дзэн-буддизма Дайсэцу Тэйтаро Судзуки и др.
Из отечественных исследователей, культуры Японии следует упомянуть таких как Н. М. Воробьев, А. Е. Глускина,.В. Н. Горегляд, А. А. Долин, С. Г. Елисеев, Л. М. Ермакова, Н. А. Иофан, И. Л. Иоффе, Н. И Конрад, В. Маркова, А. Н. Мещеряков, В. В. Овчинников, Е. М. Пинус, Н. Т. Федоренко, Н. И. Фельдман и др.
Научная новизна исследования заключается в следующем:
1) Японская культура рассматривается в качестве самостоятельного культурно-исторического типа. Все известные концепции культурно-исторических типов подчеркивают вторичность японской культуры по отношению к культуре китайской. Настоящая работа ставит целью доказать, что японская культура является самобытным культурно-историческим типом, имеющим особую специфику;
2) В работе предпринят сравнительный анализ ряда явлений китайской и японской культуры (религиозно-этических и эстетических концепций, литературных памятников,. . произведений изобразительного искусства, кинематографа и т. д.). Применительно к Китаю и Японии подобное «параллельное» рассмотрение культурных феноменов практически неизвестно в научной литературе;
3) Сопоставлены религиозно-философские парадигмы традиционного Китая и традиционной Японии (в первую очередь в «антропологическом» аспекте: представления о человеке, душе и телесности, жизни, смерти и бессмертии). Между двумя рассмотренными духовными традициями выявлен ряд сходств и различий;
4) Проведено сравнение этических концепций обеих культур, причем материалом для сопоставления послужили не только нормы морали как таковые (зафиксированные в форме «дидактического трактата» либо, «негласные», незафиксированные вовсе), но и их отражение (преломление) в некоторых жанрах художественной литературы;
5) Предложен сравнительный анализ китайской и японской эстетики (прежде всего эстетики «изобразительной», визуальной). Выявлены типические, наиболее характерные, черты эстетических традиций Китая и Японии;.
6) Предпринята попытка описать «душу» (в шпенглеровском смысле) японской и китайской культуры.
Цель работы: исследовать китайскую и японскую культуру как самостоятельные культурно-исторические типы.
Для реализации данной цели в диссертации поставлены следующие задачи:
- выявить различия между религиозно-философскими парадигмами Китая и Японии;
- проанализировать существующие в рассматриваемых культурах антропологические и социально-этические представления;
- сопоставить расхождения между эстетическими традициями Китая и Японии,
- на основании проанализированного материала сделать выводы относительно сходств и различий «души» японской и китайской культуры.
Методологические основания исследования. В диссертации использован ряд методов современного культурологического исследования.
Метод компаративного (сравнительно-исторического) анализа позволяет сопоставить две культуры в их генетическом и морфологическом родстве.
Метод сравнительно-типологического анализа делает возможным выделить в рассматриваемых культурах наиболее существенные различия.
Метод библиографического описания источников применяется как к типологическим концепциям культуры, так и к обобщающим научным исследованиям, в которых проанализированы религиозно-философские, антропологические, социально-этические, эстетические парадигмы китайской и японской культур.
Апробация результатов исследования. Результаты исследования докладывались на аспирантском семинаре кафедры теории и истории культуры РГПУ им. А. И. Герцена (СПб., март 2006), на постоянно действующем семинаре ' философско-культурологического центра «СОФИК» Республиканского гуманитарного института СПбГУ (СПб., март 2006). По теме диссертации опубликованы шесть статей в научных и научно-популярных изданиях.
На защиту выносятся следующие тезисы:
1. Попытки определить японскую культуру как самостоятельный культурно-исторический тип неизвестны в истории культурологической мысли. Япония определяется либо как вместилище достижений китайской цивилизации, либо, в лучшем случае, как «сыновне-родственное» (выражение А. Дж. Тойнби) образование. Сравнительный анализ обеих культур демонстрирует, что Китай и Япония могут рассматриваться по отдельности как самобытные культурно-исторические типы.
2. Рассмотрение источников, касающихся феноменов' китайской и японской культур показывает, что большинство сравнений, встречающихся в исследовательской литературе, имеет локальный характер. Сравнительный анализ религиозно-этических парадигм обеих культур, а также ряда конкретных памятников художественной культуры Китая и Япония позволяет преодолеть данный исследовательский стереотип.
3. Предложенное сопоставление осуществляется двумя различными способами. Во-первых, две культуры рассматриваются в их историческом развитии, в определенном смысле - как два этапа единого культурного процесса. В этом случае Япония предстает как «наследница» . китайской культуры, под влиянием автохтонных факторов переплавляющая наследие в некий уникальный, самобытный «продукт». Во-вторых, каждая из двух культур рассматривается как готовое «произведение», «гештальт», законченная картина, В этом случае Китай и Япония предстают самостоятельными культурными типами в терминологии, близкой предлагавшейся Данилевским, Шпенглером и другими авторами теории культурно-исторических типов. 4. Несмотря на заимствование Японией фактически всех религиозно-философских традиций Китая (и конфуцианства, и буддизма, и, в значительной степени, даосизма), присущие двум рассматриваемым культурам представления о сущности человека, о телесности и духе, о жизни, смерти и бессмертии, имеют существенные различия. В Китае жизнь связана с телесностью непосредственно, в . ряде субтрадиций - нерасторжимо., Соответственно, бессмертие, составляющее основную цель всех даосских практик, понимается, как правило, как бессмертие во плоти. Японскому же восприятию человека свойственно обостренное переживание бренности и кратковременности человеческой жизни. Вера в психофизическое бессмертие и . практики, ориентированные на его достижение, в Японии практически отсутствуют.
5. Хотя и Китай, и Япония относятся к «конфуцианско-буддийскому региону», этические системы двух стран, как религиозные, так и социальные, значительно различаются между собой. Наиболее ярко различие видно на примере этических идеалов воинской культуры обеих стран. Китайский идеал -это, прежде всего, мастер, но. при этом чаще всего - асоциальный элемент -бунтарь, повстанец. Японский воинский (и не только воинский) идеал' неотделим от идеи служения. Идеи служения и самосовершенствования взаимосвязаны в Японии так тесно, что ни одну из них нельзя без оговорок признать вторичной по отношению к другой.
6. Хотя в основе визуальной эстетики обеих культур лежат очень схожие в своем большинстве принципы, на практике они получают чрезвычайно несходное воплощение. Примером могут служить идеи минимализма, лаконичности, простоты и т. п., постулируемые и китайскими, и японскими мастерами. В развитии и реализации этих тенденцйй японцы превосходят своих учителей-китайцев, вследствие чего изобразительное искусство, декоративно-прикладное искусство и другие сферы проявления визуальной эстетики обретают в двух культурах весьма несхожие формы.
Структура работы:
Первая глава исследования («Культурные и религиозные парадигмы китайской и японской цивилизации») открывается рассмотрением важнейших типологических концепций культуры и места китайской и японской культуры в этих концепциях. Параграф, посвященный обзору типологических концепций, является методологическим: в нем обосновываются принципы отбора критериев для сравнения культур, осуществляемого в исследовании. Далее следует сравнительный анализ религиозных парадигм двух культур: даосизм сравнивается с синтоизмом; конфуцианство и буддизм Китая - с конфуцианством и буддизмом Японии соответственно.
Вторая глава посвящена сравнительному анализу таких литературных жанров Китая и Японии, как поэзия и героический роман. Сопоставление поэтических традиций призвано продемонстрировать различия между эстетическими воззрениями; сравнение произведений в жанре воинской эпопей иллюстрирует разницу между системами традиционной этики.
Третья глава посвящена визуальной эстетике обеих культур. Здесь затронуты и сопоставлены некоторые общие принципы китайского и японского изобразительного искусства, архитектуры, интерьера и декоративно-прикладного искусства; кроме того, речь идет о тенденциях развития китайского и японского кинематографа.
Заключение научной работы
диссертация на тему "Культура Китая и Японии: сравнительно-типологический анализ"
Выводы, полученные в результате исследования, можно разделить на четыре группы: 1) вьводы, касающиеся традиционных культурно-антропологических представлений, 2) выводы, относящиеся к социально-этическим парадигмам, 3) выводы, относящиеся к эстетической сфере, и, наконец, 4) выводы, касающиеся «души» китайской и японской культур в целом.
Бытующие в китайской и японской традиционной культуре представления, о человеке опираются на во многом схожие религиозно-мифологические и философские парадигмы, но при этом в значительной степени различаются. Так, для китайской культуры характерно представление о тесной связи телесной и духовной составляющих человеческого существа, и о возможности достижения, путем различных психофизических практик, бессмертия, причем бессмертия «посюстороннего», телесного. Японская культура не знает подобной культивации телесного, ей свойственно особенно острое, переживание кратковременности человеческого бытия, как следствие -отсутствие направленных, на достижение индивидуального бессмертия (долголетия) практик.
2. В социально-этической сфере можно говорить о меньшем коллективизме китайской культуры и меньшем коллективизме культуры японской. Несмотря на то, что основе социально-этических представлений обеих культур лежит единая (конфуцианская) парадигма, базовой ценностью провозглашающая служение, китайская культура предоставляет человеку возможность вынесения оценки вышестоящему (идея Тянь-мин) и, как следствие, право на идеологически обоснованный протест, восстание, бунт. В Японии подобное немыслимо; применительно к японскому обществу можно говорить не только о меньшей роли отдельной личности, но и о большой роли традиции (во всяком случае, применительно к социальным же отношениям), чем в Китае. Возможность в китайском традиционном обществе социальной мобильности, практически неизвестная в Японии, еще один пример тому. Традиционный китайский социально-этический идеал - это ученый, эрудит, поэт и писатель, способный как подняться по служебной лестнице благодаря личным литературным талантам и познаниям, так и удалиться «в уединение гор и вод» на поиски бессмертия. Бессмертие как атрибут этически совершенной личности признает в Китае не только, даосская- мистика, но и рационалистически ориентированное конфуцианство. Японский социально-этический идеал - это самурай, воин-слуга, преданный господину безоговорочно, вне зависимости от моральных качеств последнего. Японец не ждет от своей добродетели мистически обретаемого бессмертия; скорее, архетипической для японского героя является ранняя смерть. Смерть как искупление проступка, как оправдание в случае неудачи, как фактор, превращающий даже не совершенный подвиг - в подвиг, известна и .в китайской культуре. Но ни в какой культуре смерть, причем смерть ранняя, не является столь важным, архетипическим атрибутом образа и жизненного пути слуги, вассала, воина, героя.
3. При наличии на теоретико-категориальном уровне, значительного сходства, почти тождества между эстетическими традициями Китая и Японии, японская художественная культура отличается о китайской, прежде всего, своей цельностью, т. е. отсутствием противопоставления «официального» (конфуцианского) и «неофициального» (даосского) искусства. Японское искусство может не касаться социально-этической проблематики - но никогда не отрицает (даже в пределах, строго определенных каноном) японскую социально-этическую парадигму (как делает это китайское «неофициальное» искусство). При сравнении произведений китайского искусства с памятниками японской художественной культуры по критериям сложности-простоты, реалистйчности-таинственности/сокрытости, полноты-недосказанности, монументальности-миниатюрности и ряду других, китайским памятниками будет свойственна скорее первая характеристика в каждой приведенной паре, а японским произведениям - скорее вторая. Восприятие как мира (натуры), так и человеческой деятельности (культуры) как суммы и системы символов в большей степени характерно для традиционного Китая, чем для Японии. Наряду с символическим восприятием и отображением мира, Японии свойственно - .в большей степени, чем Китаю, - непосредственное отражение природных форм, подражание природе, «ученичество» у природы. Китайская визуальная эстетика суть воплощение замысла (идеи, духовности-шэяь); японская эстетика основывается на развитии природных, изначальных потенций материала/натуры. Китайская эстетика учит искать и находить символы, смыслы, лежащие как за природными, так и за культурными формами. Японская эстетика учит . вглядываться в сами эти формы. Китаец «окультуривает» натуру (не только при создании произведения искусства, но и в самом акте эстетического переживания), японец учится видеть красоту ее «архаического несовершенства» (сибуй). Японская визуальная эстетика больше связана с повседневностью, чем китайская. «Красота по-японски» прагматична и утилитарна: не только в смысле буквальной полезности того или иного предмета, но . и в смысле соответствия данного предмета присущей ему функции (с точки зрения соответствия функции могут оцениваться не только рукотворные предметы, но и природные предметы). Отсюда большая, чем в Китае, «строгость» и «скромность» японского искусства; неприятие японцами повторения и дублирования предметов, характерного для китайской художественной культуры.
4. Обращаясь к шпенглеровской идее «души культуры», можно говорить о китайской душе как о душе ученого аристократа, литератора, эстета и интеллектуала, стремящегося прежде всего к индивидуальному бессмертию; о японской душе - как о душе воина-слуги, вооруженного вассала, стремящегося прежде всего к исполнению долга перед господином (причем гибель полагается наиболее достойным способом исполнения долга).
Заключение
Итак, сравнительный анализ китайской и японской культур осуществлен в. настоящем исследовании на материале религиозных парадигм (детерминирующих антропологические представления, социально-этическую сферу и' эстетические воззрения) и ряда сфер художественного творчества (поэзии, героического романа, изобразительного искусства, кинематографа и других), в которых эти парадигмы проявлены наиболее ярко.
Во введении обосновывается актуальность темы, оценивается степень разработанности проблемы, определяются объект и предмет настоящего исследования, его цель и задачи, основные методологические принципы, дается характеристика источниковедческой базы и формулируется научная новизна работы.
Первая глава «Культурно-религиозные парадигмы китайской и японской цивилизации» состоит из четырех параграфов и посвящена двум вопросам: проблеме культурных парадигм как основанию типологизации культур в важнейших историко-типологических концепциях культуры, и проблеме религиозных парадигм собственно китайской и: японской культур.
Первый параграф «Китай и Япония в основных типологических концепциях культуры» является методологическим. Краткое рассмотрение известных историко-типологических концепций, которому параграф посвящен, предполагает ответ на вопрос о том, что является достаточным основанием для отнесения той или иной культуры в: самостоятельным культурно-историческим типам. Соответственно, при рассмотрении типологических концепций акцент делается, во-первых, на описание статуса в каждой конкретной концепции китайской и японской культур, во-втсрых, на то, что именно тот или иной исследователь полагал критерием культурно-исторических типов и основанием для сравнения последних между собой.
Рассмотрение ключевых типологических концепций в порядке их возникновения демонстрирует четко выраженную тенденцию: изначально Япония трактовалась авторами типологий ках носитель китайской культуры и не выделялась в качестве самостоятельного культурно-исторического типа (самостоятельной культуры, цивилизации). Данная точка зрения существовала в культурологической науке до второй половины XX в., фигурировала не только в ранних историко-типологических концепциях (Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер), но и разделялась более поздними исследователями: А. Дж. Тойнби описывает японскую культуру как «сыновне-родственную» по отношению к китайской культуре, но не уделяет внимания самобытности японской культуры. JI. Н. Гумилев ставит Японию в один ряд с Китаем и другими суперэтносами. Современная наука, признав этническое своеобразие Японии, вплотную подходит к признанию своеобразия культурного. Тем не менее, исследований культур Китая и Японии как самостоятельных культурно-исторических типов в настоящий момент по-прежнему не существует.
Основание, позволяющее относить те или иные культуры к культурно-историческим типам (великим культурам и т. д.), а также - сравнивать великие культуры между собой, все исследователи, научному наследию которых посвящен параграф, определяли по-разному. Данилевский писал о четырех видах культурной деятельности (религия, собственно «культура», политика и экономика), Шпенглер - о «душах» великих культур и «прасимволах», являющихся выражением этих душ, Тойнби — об «образе мышления и действования». Сорокин различал типы культуры (идеациональный, идеалистический и чувственный) на основании трех видов ценностей, Гумилев писал об «оригинальном стереотипе поведения», свойственном различным культурам.
В концепциях «души культуры» Шпенглер и «положительной деятельности» Данилевского говорится применительно лишь к некоторым из народов. Народы же, не составляющими по данной классификации «культурно-исторический тип» / «великую культуру», объявляются «дикими» («разрушителями», «этнографическим материалом»), им фактически отказывается в своеобразии, в способности вложить пусть меньшую, чем «великие культуры», но лепту в «сокровищницу мировой истории». Концепции же Сорокина и Гумилева уже более всеохватны; ни теория суперсистем, ни учение об этногенезе не отказывает в своеобразии каким-либо народам. Таким образом, исследовательская мысль прошла путь от попыток игнорировать самобытность культуры Японии (сведя феномен японской культуры к «отечески родственному» ей феномену культуры китайской) до признания этнической самостоятельности (которая подразумевает и самостоятельность культурную) Китая и Японии.
Второй параграф «Даосизм и синтоизм как изначальные религиозные парадигмы» посвящен сравнительному анализу двух указанных религий. Обе религии являются национальными, однако если синтоизм неотчуждаем от японской почвы (не только в переносном, но и в самом прямом смысле) совершенно, то даосизм все же имеет определенный миссионерский пафос (впрочем, выраженный слабее, чем в буддизме и других мировых религиях), благодаря которому он и распространился в большинстве стран дальневосточного региона (в Японии, Корее и т. д.).
Синтоизм характеризуется как более архаичная, нежели даосизм, религия. Очевидными проявлениями архаичности является, во-первых, отсутствие в синто философского, теоретического пласта, а во-вторых, сам факт отсутствия различных пластов в принципе, т. е. несравненно большая, по сравнению с даосизмом, цельность, целостность, синкретизм. В случае с даосизмом мы имеем дело с религией и философией, в случае с синтоизмом - только с религией. Однако деление религий (или культур в целом) на более и менее архаичные предполагает наличие некой общей временной шкалы, единого для всех феноменов данного рода алгоритма развития. Феномены, законсервировавшиеся в качестве архаичных, или примитивных, сравниваются, как правило, с ранними стадиями существования феноменов развитых, сложных. Говорить же о большей архаичности синто, основываясь, например, на отсутствии в синтоизме теоретических конструкций (этических, онтологических и пр.), сопоставимых с даосскими, значило бы предположить существование некоего общего закона, согласно которому каждая традиционная религия обязана рано или поздно породить свою «философию».
Следующее значительное различие, о котором идет речь в параграфе, -различие не только между даосизмом и синтоизмом, но и между китайской и японской ментальностью в целом. Речь идет о феноменальной несклонности традиционного японского мышления к абстракции и умозрению, к отвлеченной теории. Когда заходит речь о сравнении восточного мышления с западным, подобное неприятие «голой» теории и абстрактных построений считается прерогативой Востока. Однако применительно к китайской традиции корректнее было бы говорить о единстве и нерасчлененности теории и практики, абстрактного и конкретного, умозрительного и эмпирического. Эта цельность китайского традиционного мышления, которую, начиная с XIX века, отмечали поколения западных мыслителей, и делает дальневосточный менталитет столь отличным от западного. Даже науки в традиционном Китае представляют собой относительно целостный и «аморфный» свод знаний, в котором сочетаются и самым непосредственным образом определяют друг друга совершенно разнородные и разноплановые, на западный взгляд, представления и факты. Мифология, астрология, алхимия и магия нерасчленимы с космологией, астрономией, химией и медициной соответственно, и так далее. Трактат, повествующий о предельно общих, онтологического характера категориях (Путь-Дао, добродетель-дэ, принцип недеяния-уеэм и т. д.), может одновременно являться пособием по достижению, с помощью тех или иных вполне конкретных практик, буквального, физического бессмертия (или истолковываться в качестве такового пособия). Япония же, начиная с периода древности (эпохи Асука - Нара), лишь заимствует подобные категории из Китая, но те никогда не обретают в Японии того значения, которое имели в Китае.
Как проявление приведенной выше закономерности, в параграфе анализируется роль, которую в даосизме и синтоизме играет текст. Одним из проявлений непривязанности традиционного японского мышления к теории является сугубая «практичность» любых древнеяпонских текстов. В «синтоистской культуре» существовали собрания мифов (составлявшиеся по приказу властей и с политическими целями), ритуальные молитвословия и даже светская литература и поэзия, восходящая генетически к древнейшим обрядовым же песнопениям (либо к китайским образцам), но в ней не было своего Лао-цзы, Гэ Хуна или Чжан Бо-дуаня, т. е. фактически не был известен чрезвычайно характерный для даосизма жанр теоретико-практического трактата, совмещающего идеи онтологического, антропологического и этического характера. Древнейшая же буддийская проповедь (а буддийская культура даже в первые века своего проникновения в Японию обладала богатейшим аппаратом абстрактных категорий) либо представляла собою лишь назидательный рассказ о чудесах, «художественное» повествование, либо была непонятна японскому' сознанию. Ни в даосизме, ни в конфуцианстве нет единой «Библии», но в обеих религиях почитается ряд книг, составляющих более или менее общепризнанный «канон». Синтоизм не знает подобного канона.
Одна из основных тем параграфа - даосские и синтоистские антропологические представления. В большинстве даосских субтрадиций человек мыслится как психофизическое единство; существование духа зависит от существования тела, а жизненная энергия (ци) выступает как бы промежуточным звеном между ними, явлением нематериальным, но связанным с телесностью неразрывно. Соответственно, совершенствование, конечной целью которого мыслилось достижение бессмертия, - это и изменение морально-этических качеств индивида, и трансформация тела. Соответственно, «классический» религиозный даосизм понимает превращение человека в бессмертного понимается как сохранение и усовершенствование телесности, обретение человеческим телом сверхъестественных свойств. В других субтрадициях финальным этапом трансформации была утрата тела («избавление от трупа»), и превращение человека в чистый дух (шэнъ). Однако применительно к обоим случаям роль телесности важно подчеркнуть: в первом варианте человек обретает бессмертие во плоти, во втором случае тело выступает как бы ступенькой к достижению бессмертия: постепенное очищение плоти и энергий позволяет адепту стать бессмертной нефизической сущность. В синтоизме же тело и дух соотносятся несколько иначе. С одной стороны, дух/душа (коми или тама) - далеко не всегда явление нефизического характера {коми может быть причудливое дерево или камень). Представление об энергии ци (яп. ки) заимствуется японцами из Китая. Как следствие, при жизни человек мыслится, по китайской модели, как единство духовного и телесного. С другой стороны, человек становится коми после смерти, и тело в этом процессе никакой роли не играет. Парадоксально, но синтоизм, «религия жизни», не предполагает телесного бессмертия вовсе. Духом-коми становится после смерти каждый человек. В даосизме бессмертие - удел немногих. Бессмертие достигается лишь индивидуальными усилиями, как в сфере этики, так и в мистических практиках. Синто - религия, регулирующая жизнь общины. Даосизм - религия, на простонародном уровне регулирующая жизнь общины, на элитарном - допускающая достижение адептом индивидуального бессмертия.
Главными «добродетелями» даосизма являются «естественность» (цзы жань) или осуществление «недеяния» (увэй). Содержание, которое в эти категории вкладывалось, на протяжении веков варьировалось. Если у древнейших даосских авторов естественность значила бесстрастность и обезличивание адепта, вплоть до полного отказа от эго, то с ханьской эпохи «следование природе» могло предполагать нечто прямо противоположное - следование страстям и эмоциям. Первая трактовка ставит целью не только совершенство индивидуума, но и благо социума; вторая, напротив, принципиально «антисоциальна». «Этика» же синтоизма представляет собой этику не столько религиозную, сколько магическую (М. Вебер), т. е. набор табу. Вера в божественность правителя и в святость социальной иерархии - одна из основ синтоизма, однако они не являются предметом особой этической рефлексии.
В третьем параграфе «Особенности конфуцианства в Китае и Японии» констатируется сходство базовых ценностей конфуцианской и традиционной японской (доконфуцианской) этики. В обеих традициях основополагающими принципами являются патриотизм, сакрализация правителя, жесткость социальной иерархии, консерватизм, святость традиции. Сущностное различие между китайским и японским консерватизмом заключается в том, что конфуцианство ориентировано на развитие, воспитание, совершенствование человека и общества (каковое развитие мыслится возвращением к идеалам древности), а автохтонная (синтоистская) этика Японии направлена лишь на сохранение существующего порядка, не предполагает ни индивидуальной этической ответственности, ни преобразований общества и личности. Идеи самосовершенствования начинают формироваться в Японии лишь под китайским влиянием, причем больше конфуцианским, чем буддийским: буддизм проникает в Японию позже и изначально воспринимается как магический и эстетический, а не философско-этический фактор.
В конфуцианстве как единой системе этика неотделима от гносеологии, теоретического познания и освоения конкретных литературно-философских, литературно-исторических и поэтических памятников. Это единство этики и гносеологии выражено в категории вэнь, объемлющей и должный образ социального поведения, соответствующий космическому созидательно-упорядочивающему принципу, и усвоение индивидом культуры в целом, и приобщение к литературному наследию, и, в наиболее узком смысле, знакомство со сводом книг конфуцианского канона. Японское мышление, как уже отмечалось выше, меньше склонно к теории, чем китайское. Япония не знала ни «философского взрыва», подобного произошедшему в Китае в эпоху Чжоу, ни идеологической борьбы различных школ этики. Изучение в дидактических целях конфуцианской литературы (канонических книг, трактатов, летописей, поэзии) носило в Японии относительно локальный характер. Собственно же японская этика, даже вобрав в себя ряд конфуцианских идей и категорий, осталась в значительно меньшей степени связана с гносеологией, чем китайская. Роль теоретико-дидактического текста осталась в Японии незначительной.
Применительно к обеим культурам можно говорить о распространении конфуцианской идеологии «сверху вниз»: от аристократии и интеллектуальной элиты - к низшим слоям населения. Однако если в Китае на протяжении всей истории правящим классом было чиновничество, то в Японии, начиная с XII века и плоть до крушения традиционного уклада в XIX веке, власть находится в руках воинского сословия, самураев, что делает японское конфуцианство, прежде всего, воинской идеологией. Соответственно, восприятие культурно-созидательного и воинского начал (кит. вэнь и у, яп. бун и бу) в Китае и Японии рознится. Китайское конфуцианство отдает безусловное предпочтение вэнь, полагая у неизбежным злом. Точка зрения японских авторов колеблется между признанием равноценности двух начал (эта позиция является доминирующей) и осуждением культурной деятельности как наносящей ущерб служению и выполнению долга (этот взгляд является своеобразной крайностью).
Одна из ключевых идей китайской социальной философии (не только конфуцианской) - идея Тянь-мин («мандата Неба»), которая никогда не была воспринята японцами. Китайское конфуцианство, несмотря на свой консерватизм, допускает возможность восстания, бунта даже против верховной власти. Японскому менталитету это чуждо. Если китайский этический идеал предполагает подчинение до тех пор, пока господин/правитель сам является носителем должных этических качеств, то идеал японский подразумевает подчинение безусловное. Отсюда единство японской императорской династии и уникально малое число восстаний низших сословий на протяжении всей японской истории. Китайское конфуцианство допускает восхождение по социальной лестнице - превращение простолюдина, в достаточной мере освоившего литературную традицию вэнь в чиновника и ученого мужа иш. В японском же традиционном обществе кровнородственные связи фактически не допускают вертикальной мобильности.
И китайская, и японская этика предписывает служение и подчинение старшим (идея сыновней почтительности сяо). Однако если для китайца на первом месге стоит непосредственное окружение (семья, клан), то для японца приоритетнее служение господину (правителю) - даже в ущерб интересам семьи (мотив пожертвования родственниками во имя господина). Специфика китайской расстановки приоритетов обусловлена как географическими условиями (значительной пространственной протяженностью Китая), так и даосско-конфуцианской парадигмой (первоочередной практической задачей которой была регуляция отношений внутри семьи, деревни, общины). Приоритеты японской этики обусловлены, соответственно, малыми размерами обитаемой территории, во-первых., и спецификой японского конфуцианства (культ безоговорочного подчинения и самопожертвования), во-вторых.
Четвертый параграф «Сравнительный анализ китайского и японского буддизма» посвящен рассмотрению влияния буддийской религии на историю и культуру Китая и Японии. В Японии буддизм оказал гораздо большее воздействие на процесс формирования государственности, чем в Китае. В Китай буддизм проник: уже после объединения страны, примерно в середине правления династии Хань. После принятия буддизма в качестве государственной религии, периодически происходило сближение учения с властными структурами, чередовавшееся с периодами опалы. В Японии буддизм сыграл, напротив, особую роль именно на этапе возникновения страны как политического целого, оказался способом обоснования претензий императорского дома на престол. Наибольшее политическое влияние буддийская общины имела именно на ранних этапах японской истории (Нара, Хэйан). Впоследствии же политическая (но не культурная) значимость буддийской общины начала сходить на нет. Наименьшим влияние буддизма было к последние века существования традиционного уклада.
Буддизм анализируется также на основе критерия религиозной терпимости. Несмотря на то, что значимость воинской культуры и в Китае, и в Японии огромна, и обеим странам известен феномен воинствующего монашества и вооруженных народных сект, феномен собственно религиозной нетерпимости характерен скорее для Японии, чем для Китая. Активность же подобных движений е Китае являлась либо социально-политической (направленной на свержение правящего дома), либо национально-освободительной (борьба с иноземными династиями Юань и Цин).
В параграфе рассматривается феномен Чань/Дзэн-буддизма. Чань представляет собой одну из периферийных составляющих китайской традиционной культуры, а его японский аналог, Дзэн, является одной из основных парадигм культуры Японии. Это связано с тем, что в Китае Чань остался явлением относительно элитарным, на общекультурном уровне повлиявшим лишь не которые принципы художественного творчества. В Японии же Дзэн стал идеологией самураев, т. е. правящего сословия, благодаря чему проник практически на все уровни человеческой деятельности - как социальной (самосовершенствование как исполнение долга), так и индивидуальной (творчество).
Вторая глава «Литературные жанры в культуре Китая и Японии» посвящена сравнению китайской и японской традиционной литературы на материале таких жанров, как поэзия и героический роман.
В первом параграфе «Статус поэтического творчества в традиционной культуре» рассматривается роль поэзии в китайском и японском обществе. Фактически, в обеих культурах поэтическое творчество являлось наиболее почитаемым видом художественной деятельности. В обеих культурах бытовало практически универсальное для традиционных культур представление о божественном происхождении поэзии, и связи поэзии с природными, космическими процессами (китайское представление о вэнь как космическом узоре, японская вера в то, что всякое существо поет свою собственную песнь). Традиционный и коллективистический характер обеих культур обусловил каноничность искусства, а также оценку создателя произведения не как «творца» в собственном смысле, но как своего рода «медиума», улавливающего как форму, так и содержание поэзии «извне» (источником считается как природа в многообразии ее форм, так и Абсолют-Дао). Социальные функции, выполняемые поэзией в обоих обществах (дидактическая, коммуникативная и пр.), также в общих чертах были схожи. Однако китайская и японская поэзия различаются по своей структуре, что обусловлено различием религиозно-философских парадигм двух культур. В Китае можно выделить два основных направления поэзии - конфуцианское и даосское. В Японии же, несмотря на многовековое сосуществование в литературе японского и китайского языков, налицо большее сущностное единство поэтической традиции. Литература на китайском языке остается явлением исключительно элитарным (сначала существует лишь в аристократических кругах, впоследствии становится частью культуры буддийского (дзэнско-го) монашества, примером является феномен годзан бунгаку, «поэзии Пяти монастырей»), Применительно к Китаю можно говорить о социальной направленности конфуцианской поэзии и об «асоциальной» («антиобщественной») направленности поэзии даосской. Японская поэтическая традиция подобной двойственности не знает: сугубо социальную направленность в ней имела лишь ранняя, подражательная поэзия на китайском языке. Собственно же японская поэзия во многом близка к даосской (в качестве общих элементов можно назвать идею естественности, мир природы как источник творчества, «культ чувств» и т. д.), но Япония не знает того архетипа асоциального поэта, отвергающего общественные устои, что характерен для даосской традиции. Даосизм, что видно уже по древнейшим его памятникам («Даодэцзину», «Чжуан-цзы»), оппозиционен конфуцианству, осуждает его, следовательно, находится с ним «в одной плоскости». Японская поэзия, несмотря на влияние на нее как конфуцианской, так и даосской поэтической традиции, почти не касается социально-этической проблематики, никогда не отрицает конфуцианские ценности, но и очень редко проповедует их, лежит «в другой плоскости», нежели социальная проблематика.
Китайская поэзия может быть как сюжетной, так и описательной, и в любом случае в ней, как и в любом жанре китайской литературы, важен дидактический компонент, идея:. Японский стих практически не знает сюжета и развернутого описания, он обозначает лишь конкретную ситуацию: картину природы, чувство лирического героя, либо то и другое вместе. Японский стих, безусловно, выполняет дидактическую функцию, но воспитывает человека не столько как члена социума (как стих китайский), сколько как личность. Японский стих интимнее, чем китайский. Не случайно основной критерий оценки произведения в Китае (в даосской традиции) - соответствие Дао (пусть, и присутствующему во всем, но абстрактному и принципиально непознаваемому принципу), а в Японии - соответствие «хокоро», «сердцу» или «душе» (данного явления или самого человека). В обеих культурах владение поэтическими навыками является одним из важнейших критериев оценки личности, причем оценка эстетическая здесь практически подменяется, в первую очередь в Китае, оценкой этической. В китайском обществе, где возможность вертикальной мобильности была несравнимо больше, чем в Японии, владение литературными (и в первую очередь поэтическими) навыками позболяло человеку незнатному получить должность чиновника и совершать восхождение по социальной лестнице. В Японии подобное восхождение было почти невозможно, особенно после проведенных на рубеже эпохи Токугава (1603 - 1868) реформ, призванных максимально дистанцировать самурайское сословие от трех низших сословий (крестьянского, ремесленного и торгового). При этом именно в Японии (и особенно в эпоху Токугава, «Серебряный век» японской поэзии) поэтическое творчество было широко распространено не только среди правящего сословия (самураев), но и у низших сословий (крестьянства и горожан).
Наконец, применительно к Китаю можно говорить о поэзии как отдельной, обособленной сфере деятельности, применительно к Японии - о большей «вписанности», включенности поэтического творчества в прочие сферы деятельности, большей связи поэзии с другими видами творчества (пример - хэй-анская эпоха, в ряде ситуаций подразумевавшая коммуникацию только посредством стихов).
Во втором параграфе «Этический идеал в героическом романе>> отмечается, что в основе обеих воинских традиций лежит конфуцианская зтика(?), базовой добродетелью провозглашающая служение стране и господинe« . На «обoнекультурном» уровне конфуцианская мораль господствовала и в Ккгае, и в Японии, но в рамках воинской культуры учение Кун-цзы претерпело в обоих случаях - определенную трансформацию. В Японии, по выражению Инэдю Нитобэ, конфуцианство стало «подтверждением того, что было признано национальным инстинктом задолго до появления в Японии работ Конфуция». Если не конфуцианская гуманность, то, во всяком случае, категории долга, сыновней почтительности и ритуала стали неотъемлемой частью самурайской культуры. Китайский же воин и герой - далеко не всегда слуга и вассал. Наряду с благородными полководцами, воюющими ради блага страны, героями эпоса и литературы часто оказываются бунтари-повстанцы, странствующие мастера-одиночки и отшельники даосского толка, сражавшиеся ради самосовершенствования, чести, славы и по иным личным мотивам.
И в Китае, и в Японии, героический статус персонажу произведения придает достойная смерть. Но в Китае она не является непременным атрибутом судьбы героя; напротив, идеал мастера военного искусства - это древний старец, которому психофизические практики обеспечили почти мистическое долголетие. Японского же воина, напротив, сама судьба ведет к смерти. Гибель героя - неизбежна в воинском романе; более того, уже с ранних веков формирования самурайской культуры в Японии происходит своего рода эстетизация безвременно ранней смерти. Не случайно в японском романе при описании чьей-либо героической гибели очень часто указывается возраст персонажа. Чем моложе воин - тем более почетна и красива смерть. Данный вывод подтверждает также известный тезис об эстетизации японцами всего недолговечного там, где китайцы, напротив, ценят долговечность.
Третья глава диссертации «Визуальное искусство Китая и Японии» посвящена сравнению ряда форм и произведений китайского и японского визуального искусства. Во-первых, речь идет и традиционном изобразительном искусстве, архитектуре, интерьере и декоративно-прикладном искусстве, во-вторых, о кинематографе.
В параграфе первом «Принципы традиционной эстетики» констатируется едва ли не тождество двух рассматриваемых эстетических традиций на теоретико-категориальном уровне. В обеих в качестве основополагающих принципов фигурируют «естественность», «соответствие природе», «простота», «недосказанность» и ряд других общих категорий. Однако сравнительный анализ разнообразных форм искусства демонстрирует ряд существенных различий между китайскими и японскими эстетическими парадигмами. Одна из характерных черт китайской эстетической традиции, рассматриваемой как единый феномен, - это наличие в ней двух противостоящих друг другу эстетических парадигм. И если на религиозно-бытовом и даже на социально-этическом уровне острые противоречия между даосизмом и конфуцианством были в Китае, скорее, исключением из правила, то в сфере искусства антагонистичность этих парадигм проявляется в полной мере. В Китае существовало «официальное» искусство (детерминированное конфуцианскими социально-этическими идеалами) и искусство «неофициальное» (детерминированное даосской религией, мифологией, онтологией и этикой). В творчестве одного и того же деятеля искусства могли единовременно существовать и конфуцианские, и даосские мотивы (канон допускал подобное сосуществование), однако это не отменяет непримиримого противоречия между собственно эстетическими парадигмами. Япония не знала подобной двойственности. Единство японской этической традиции (отсутствие в Японии «асоциального» учения, подобного даосизму) обусловило и идейное единство японских форм искусства. Японское искусство может не касаться социально-этической проблематики, но никогда не отрицает (даже в пределах, строго определенных каноном) японскую социально-этическую парадигму.
В китайской эстетической традиции друг другу противостоят такие категории даосской эстетики, как простота, естественность, таинственность (недосказанность) и др., и такие категории эстетики официальной (конфуцианской) как декоративность, монументальность, реалистичность и т. д. При сравнении произведений даосского искусства с памятниками японской художественной культуры по критериям сложности-простоты, реалистичности-таинственности/сокрытости, полноты-недосказанности, монументальности-миниатюрности и ряду других, даосским памятниками свойственна, скорее, первая характеристика в каждой приведенной паре, а японским произведениям, скорее, вторая.
Отчасти различие между эстетическими традициями двух культур обусловлено большей, чем у японцев, склонностью" китайцев к абстрактно-теоретическому осмыслению реальности, и особой, по сравнению с любым другим традиционным обществом, значимостью в Китае ритуала как отображения человеком космических процессов. Применительно к обеим культурам можно, вплоть до XIX - XX века, говорить о мифологическом и даже магическом мышлении. Для этих форм мышления характерен символизм. Однако восприятие мира (натуры) и человеческой деятельности (культуры) как суммы и системы символов в большей степени характерно для традиционного Китая, чем для Японии. Наряду с символическим восприятием и отображением мира, Японии свойственно - в большей степени чем Китаю - непосредственное отражение природных форм, подражание природе, «ученичество» у природы. Китайская визуальная эстетика суть воплощение замысла (идеи, духовности-гиэнь)', японская эстетика основывается на развитии: природных, изначальных потенций матеркала/натуры. Китайская эстетика учит искать и находить символы, смыслы, лежащие как за природными, так и за культурными формами. Японская эстетика учит вглядываться в сами эти формы. Китаец «окультуривает» натуру (не только при создании произведения искусства, но и в самом акта эстетического переживания), японец учится видеть красоту ее «архаическою несовершенства» (сибуй). Вышесказанное проявляется, например, в тяготении китайской эстетики к симметричным, а японской эстетики - к асимметричным формам. Симметрия различных форм китайского визуального искусства 0бусловлена религиозно-мифологической парадигмой (пятичленная модель мира); асимметрия японского искусства происходит от подражания природным формам (при том, что китайская пятичленная модель мироздания была в Японии известна). Миниатюрность свойственна формам как китайского, так и японского искусства, но при этом применительно к Китаю о ней можно говорить лишь как об одной из тенденций, применительно к Японии — как о доминирующей тенденции, берущий начало в эпоху Хэйан (период прекращения «ученичества» у китайской :культуры) и определяющей специфику как большинства форм визуального искусства, так и, например, поэтического творчества. Как китайской, так и японской традиционной культуре свойственна эстетизация древности. При этом эстетика древности в Китае связана именно с сакрализацией древних времен, а эстетика древности в Японии основывается скорее на непосредственном эстетическом переживании старины предмета.
Наконец, японская визуальная эстетика больше связана с повседневностью, чем китайская. «Красота по-японски» прагматична и утилитарна - не только в смысле буквальной полезности того или иного предмета, но и в смысле соответствия данного предмета присущей ему функции (с точки зрения соответствия функции могут оцениваться не только рукотворные предметы, но и природные предметы). Отсюда большая, чем в Китае, «строгость» и «скромность» японского искусства. Отсюда же - знаменитая «пустота» японского жилища и наличие у последнего одного-единственного эстетического фокуса (то-конома). Подобный фокус китайского дома (алтарь) является в первую очередь не этикетно-эстетическим, а сакральным; он окружается произведениями искусства в первую очередь, но при этом для китайского жилиища в принципе характерно многообразие выставленных для любования произведений изобразительного и декоративно-прикладного искусства.
Второй параграф «Образы национальной культуры в китайском и японском кинематографе» посвящен анализу ряда произведения киноискусства и сопоставлению основных тенденций, прослеживаемых на приведенном материале. Китайским кинопроизведениям, касающимся традиционной культуры, свойственны эпичность, размах, интерес к глобальным,. ключевым, поворотным событиям китайской истории. В ряде случаев исторические реалии важны не сами по себе, но как фон для событий, происходящих с героями. К героям же китайский кинематограф тяготеет идеальным, зачастую лишенным сугубо личностных черт, подобным персонажам легенд или эпоса. Японскому кинематографу характерен скорее интерес к психическому, личностному; через образы традиционной культуры выражается человеческая индивидуальность. События японского исторического фильма также происходят на фоне поворотных событий национальной истории - но смысловым фокусом, тем не менее, является персонаж.
Китайское кино тяготеет к созданию образу героя, во многом восходящему к даосско-конфуцианским представлениям, оправдывающим определенную степень асоциальности, противопоставленности обществу в целом (даосизм) или несправедливому монарху (конфуцианство). Героика в японском кино, как правило, не имеет данной философско-антропологической подоплеки, она в первую очередь личностна, продиктована и обусловлена индивидуальными мотивами персонажа.
Кинематограф Китая зачастую тяготеет к аллегории, символизму, и даже судьбы конкретных исторических персонажей предстают здесь порой как своеобразные метафоры, иносказания, говорящие о тех или иных идеях и ценностях традиционной (и не только культуры). Японское кино, напротив, психологично, и даже мистическое (фантастическое) выступает в нем символом психологического, личностного, человеческого.
В Заключении суммируется выводы по результатам исследования и предпринимается попытка кратко охарактеризовать «душу», в шпенглеровском смысле, японской и китайской культуры как различных культурно-исторических типов.
Выводы, полученные в результате исследования, можно разделить на четыре группы: 1) касающиеся традиционных культурно-антропологических представлений, 2) относящиеся к социально-этическим парадигмам, 3) относящиеся к эстетической сфере, и, наконец, 4) касающиеся «души» китайской и японской культур в целом.
1. Бытующие в китайской и японской традиционной культурах представления о человеке опираются на во многом схожие религиозно-мифологические и философские парадигмы, но при этом в значительной степени различаются. Так, для китайской культуры характерно представление о тесной связи телесной и духовной составляющих человеческого существа, и о возможности достижения, путем различных психофизических практик, бессмертия, причем бессмертия «посюстороннего», телесного. Японская культура не знает подобной культивации телесного, ей свойственно особенно острое переживание кратковременности человеческого бытия, как следствие - отсутствие направленных на достижение индивидуального бессмертия (долголетия) практик.
2. В социально-этической сфере можно говорить о меньшем коллективизме китайской культуры и меньшем коллективизме культуры японской. Несмотря на то, что основе социально-этических представлений обеих культур лежит единая (конфуцианская) парадигма, базовой ценностью провозглашающая служение, китайская культура предоставляет человеку возможность вынесения оценки вышестоящему (идея Тянь-мин) и, как следствие, право на идеологически обоснованный протест, восстание, бунт. В Японии подобное немыслимо; применительно к японскому обществу можно говорить не только о меньшей роли отдельной личности, но и о большой роли традиции (во всяком случае, применительно к социальным же отношениям), чем в Китае. Традиционный китайский социально-этический идеал - это ученый, эрудит, поэт и писатель, способный как подняться по служебной лестнице благодаря личным литературным талантам и познаниям, так и удалиться «в уединение гор и вод» на поиски бессмертия. Бессмертие как атрибут этически совершенной личности признает в Китае не только даосская мистика, но и рационалистически ориентированное конфуцианство. Японский социально-этический идеал - это самурай, воин-слуга, преданный господину безоговорочно, вне зависимости от моральных качеств последнего. Японец не ждет от своей добродетели мистически обретаемого бессмертия; скорее, архетипической для японского героя является ранняя смерть.
3. При наличии на теоретико-категориальном уровне, значительного сходства, почти тождества между эстетическими традициями Китая и Японии, японская художественная культура отличается о китайской, прежде всего, своей цельностью, т. е. отсутствием противопоставления «официального» (конфуцианского) и «неофициального» (даосского) искусства. Японское искусство может не касаться социально-этической проблематики - но никогда не отрицает (даже в пределах, строго определенных каноном) японскую социально-этическую парадигму (как делает это китайское «неофициальное» искусство). При сравнении произведений китайского искусства с памятниками японской художественной культуры по 1сритериям сложности-простоты, реалистичности-таинственности/сокрытости, полноты-недосказанности, монументальности-миниатюрности и ряду других, китайским памятниками будет свойственна скорее первая характеристика в каждой приведенной паре, а японским произведениям - скорее вторая. Японская визуальная эстетика больше связана с повседневностью, чем китайская. «Красота по-японски» прагматична и утилитарна: не только в смысле буквальной полезности того или иного предмета, но и в смысле соответствия данного предмета присущей ему функции (с точки зрения соответствия функции могут оцениваться не только рукотворные предметы, но и природные предметы). Отсюда большая, чем в Китае, «строгость» и «скромность» японского искусства; неприятие японцами повторения и дублирования предметов, характерного для китайской художественной культуры.
4. Обращаясь к шпенглеровской идее «души культуры», можно говорить о китайской душе как о душе ученого аристократа, литератора, эстета и интеллектуала, стремящегося прежде всего к индивидуальному бессмертию; о японской душе - как о душе воина-слуги, вооруженного вассала, стремящегося прежде всего к исполнению долга перед господином (причем гибель полагается наиболее достойным способом исполнения долга).
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:
1. Курмилев П. В. Архетип путешествия на Запад в китайской культуре. // Тезисы докладов Международной научной конференции студентов и молодых ученых «Тюрко-согдийский синтез и развитие проблемы культурного наследия». Ош: КУУ, 2004. - 0,7 п. л.
2. Курмилев П. В. Образы традиционной хультуры в китайском кинематографе // Интерпретация культурных смыслов. Культурологические исследования '05. СПб.: Астерион, 2005. - 1,1 п. л.
3. Курмилев П. В. Песни печали: японская поэзия // МР: Журнал сумрачной эстетики, апрель 2005. - 0,2 п. л.
4. Курмилев П. В. Синдзю: самоубийство влюбленных // МР: Журнал сумрачной эстетики, июнь-июль 2005. - 0,3 п. л.
5. Курмилев П. В. Трагические мотивы в китайской и японской традиционной культуре /У Известия Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена. Аспирантские тетради N° 1 (18): Научный журнал. СПб.: 2006 (октябрь). - 0,4 п. л.
6. Курмилев П. В. Этические идеалы в китайском и японском «героическом романе» // Парадигма: Очерки философии и теории культуры. СПб.: Барс, 2006 (январь). - 0,75 п. л.
Отпечатано с готового оригинал-макета в ЦНИТ «АСТЕРИОН» Заказ № 391. Подписано в печать 25.12.2006. Бумага офсетная. Формат 60x84Vi«. Объем 1,5 п. л. Тираж 100 экз. Санкт-Петербург, 191015, а/я 83, тел. /факс (812) 275-73-00, 970-35-70 E-mail: Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.
Итак, целью настоящего исследования является рассмотрение китайской и японской традиционной культуры в качестве самостоятельных культурно-исторических типов. Задачи, посредством выполнения которых достигается цель исследования, - это сравнительный анализ ряда областей китайской и японской культуры: во-первых, религиозно-философских, антропологических, социально-этических и эстетических парадигм, во-вторых, отдельных видов искусства.
Но каковы критерии, позволяющие отнести ту или иную культуру к культурно-историческим типам? Иначе говоря, каким образом предстоящий анализ ряда культурных феноменов должен подтвердить тезис о том,-что Китая — и Япония являются различными культурно-историческими типами? И каковы принципы отбора тех феноменов, на материале которых осуществляется сравнение? Для ответа на эти методологические вопросы необходимо обратиться к основным концепциям культурно-исторических типов.
Термин «культурно-исторический тип» используется в двух основных значениях. 1) «Культурно-исторический тип» - это этап (период, эпоха) в развитии той или иной культуры. Заметим, что речь идет не о линейных концепциях мировой истории, но о выявлении общих закономерностей в ходе развития отдельных культур. Этапы, о которых идет речь, могут быть как единичными (рождение, развитие, расцвет, деградация и смерть той или иной культуры), так и повторяющимися в рамках одной и той же культуры (три «Века» Дж. Вико, три типа культуры по П. А. Сорокину).
2) «Культурно-исторический тип» - это конкретная, географически локализованная культура,. причисляемая к культурно-историческим типам на основании критерия самобытности и ряда других признаков, на которых ниже мы остановимся подробно (наиболее известные примеры здесь - концепции Н.. Я. Данилевского, О. Шпенглера, А. Дж. Тойнби, Л. Н. Гумилева).
Идея циклического развития сама по себе была известна еще в древнейших цивилизациях - в Китае, в Египте, в Индии, в Античности; наиболее известный пример - четыре вечно повторяющихся Юги индуистской космогонии. (Достаточно подробно историю развития циклических моделей рассматривает, например, Питирим Сорокин в статьях «Циклические концепции социально-исторического процесса», «Социокультурная динамика и эволюционизм» и др.)
В Новое время циклические концепции встречаются у Т. Кампанеллы (идеи циклической смены монархий и демократий в государственной сфере, и повторения цикла «теократия - ересь - атеизм» в сфере религиозной) и Н. Макиавелли (идея переходов общества от состояния порядка к состоянию хаоса, и обратно). Однако автором концепции о повторяющихся этапах развития культур является Джамбаттиста Вико (1668 - 1744). Свою теорию трех «Веков» («Века Богов», «Века Героев» и «Века Людей») сам Вико возводил к образам из египетской мифологии и античных сочинений, однако новизна его идей несомненна. Концепция Вико уникальна для своего времени уже тем, что бросала вызов обеим господствовавшим на тот момент в Европе теориям развития человеческого общества и культуры. Первая из двух тенденций, с которыми полемизировал Вико, - это просвещенческая вера в благость прогресса, в линейный процесс развития человечества от стадии низшей и худшей, варварской, к состоянию лучшему и высшему г цивилизованному; в грядущее царство разума, в науку, способную обеспечить человечеству счастье и благоденствие. Вторая тенденция, также распространенная во времена Вико, - это, напротив, вера в Золотой век, -идеализация первобытных времен и представление о «мудром дикаре». Вико опровергал обе эти концепции. Древность не была временем дикарей, благих и мудрых; времена варварства были времена жестокости, царством силы, алчности и иных пороков.. Архаичная стадия развития обществ, или «Век Богов» в терминологии Вико, - это время слабости человеческого разума и всесилия поэтического воображения, период правления жестокой и гордой потомственной аристократии, время деления людей на высших и низших, время всяческого притеснения последних: Пройдя промежуточную, стадию . «Века Героев», человечество вступает в «Век Людей» - период, характеризуемый властью разума, а не чувства и не воображения, властью народа и человеческих ценностей, а не аристократии с ее традициями. И сам этот переход имеет у Вико положительную оценку. Однако Вико как не идеализировал-древность, так не идеализировал, в отличие от большинства современных ему мыслителей, и прогресс. Прогресс, т. е. воцарение, рациональности, приводит к «варварству разума» вместо «варварства чувств», а также к новым видам господства и рабства в социальной жизни, - к повторению цикла. Чередование же циклов, по Вико, не ведет,, как у. Кампанеллы и других мыслителей, к какой-то конечной цели, - оно «бесцельно», состоит из стадий прогресса и регресса, но само не представляет собою ни того, ни другого.
Иллюстрируя свою . модель в основном западноевропейским материалом, Вико дает лишь очень краткую характеристику культурам Китая, Японии, Индии, России и других стран. Причем описания свои Вико строит на примерах из европейской же истории: «Император Японии проводит в жизнь такую культуру, которая напоминает Римскую Культуру времен Пунических Войн» (71:457).
Как для китайской, так и для японской традиционной культуры характерно универсальное представление о божественном происхождении художественного творчества. Важнейшие художественные традиции являются, согласно этому представлению, либо даром, ниспосланным людям божествами, либо изобретением богов и культурных героев. Другие составляющие этой концепции - идея особых духовных качеств художника, понимание вдохновения как чудесного наития, сближение творчества и прорицания. Однако в современной исследовательской литературе приводятся аргументы в пользу того, что «подлинно структурообразующую роль в духовной жизни Древнего Китая играли не верования и культы, а миропознавательные представления, которые находят свое воплощение в ритуальной деятельности» (109:317). «Аморфность теистического начала» еще в период Шан-Инь, «факт отсутствия в древнейших китайских религиозных и последующих мифологических представлениях идеи космического творения как результата творческих усилий определенного божества-демиурга» (109:317) - эти обстоятельства определяют специфику китайских воззрений на творческую деятельность. Так, в Китае, пишет М. Е. Кравцова, отсутствует идея космической природы художественного творчества, характерная, например, для Японии, «где порождение и функционирование песенно-поэтических произведений приравнивается к возникновению и бытию всего живого, порожденного Небом и Землей в лице божеств Сусаноо и Ситатэру-химэ» (109:317).
Как уже отмечалось нами в параграфе, посвященном даосизму, в Древнем Китае, наряду с центральной .субтрадицией, существовала субтрадиция южная (царство Чу), характеризовавшаяся большим, мистицизмом и выраженными мифологическими парадигмами (после объединения Китая верования были ассимилированы центральной субтрадицией). Ментальными константами центральных регионов Китая были: стихийный натурализм, т. е. «восприятие окружающей действительности как. совокупности естественных процессов и явлений», ритуалистичность мировосприятия, т. е. «убежденность в единстве и предельной упорядоченности всех процессов и явлений, составляющих социокосмическии универсум, с их определением как «небесный (вселенский) церемониал» (тяньли)», и антропоцентризм - «вера в зависимость социокосмическогр порядка от внутреннего облика и поступков людей, от конкретных личностей (в рангах правителя и лиц из его ближайшего окружения) до всего населения страны» (109:317).
Любая человеческая деятельность наделялась, в связи с названными константами, во-первых, космологической семантикой (т. е. уподоблялась природным явлениям и процессам), во-вторых, - магико-религиозным смыслов, . сопоставимым с симпатической магией: способностью, воздействовать на миропорядок. Эти представления лежат в основе китайской религиозности и ритуальной деятельности. Понятие-же ритуальной деятельности (ли) в наиболее широком смысле этого слова. подразумевает, как уже отмечалось нами в параграфе, посвященном конфуцианству, не только и не столько собственно обрядовую деятельность, но и этикетно-церемониальные уложения, а также «любые управленческие и интеллектуально-творческие занятия, необходимые для функционирования государственности» (109:318).
В Древнем Китае двумя важнейшими видами предметно-творческой . деятельности было создание и исполнение музыкальных и песенных произведений. Музыка и пение сопровождали практически все церемонии религиозного, религиозно-светского и светского характера. Создание и исполнение этих произведений было главным (!) способом демонстрации сакрального могущества важнейших персон в государстве, как высших сановников, так и самого правителя (императора). Музыка и пение, способствовали реализации правителем функций духовного лидера, т. е. оказанию мироустроительного влияния на социокосмическии универсум, служили средством общения с высшими силами. Отсюда нерасторжимая связь художественного творчества с. ритуальной деятельностью и институтами власти, характерная для китайской культуры на протяжении всей ее истории. Конкретным воплощением этой связи стала практика обязательных занятий литературой (каллиграфия, поэзия) и музыка (сочинение и исполнение музыкальных произведений) лично монархами и чиновничеством.
При этом именно «обязательность» искусства и тесная его связь с . государственностью и ритуальной деятельностью стали причинами слабого развития в нем авторского и индивидуального эмоционального начала. Уже в Древнем Китае художественный компонент ритуалов (коллективное музицирование, пение и танец) был каноничен, стандартизирован, лишен признаков, индивидуальной творческой деятельности. Даже произведения, традицией приписываемые конкретным божествам или легендарным и историческим персонажам, предназначены для исполнения религиозно-общественных функций, а не для выражения личных чувств и мыслей их создателей (109:320 - 321).
Настоящий параграф посвящен сравнительному анализу визуальной эстетики Китая и Японии - т. е. эстетических принципов, общих для таких форм искусства, как, в первую очередь, живопись и графика, скульптура, архитектура, интерьер, декоративно-прикладное искусство, садово-парковое искусство, аранжировка цветов и т. д.
На формирование канонов визуальной эстетики оказывает влияние множество факторов: начиная с природно-климатических, демографических и социально-экономических условий жизни народа, и заканчивая религиозно-мифологическими и философскими парадигмами. Однако в задачу данного параграфа не входит ни рассмотрение общих принципов генезиса эстетики, ни описание истории эстетики китайской и японской традиционной культуры. Задача параграфа - выявить различия между эстетикой Китая и Японии. Мы не абстрагируемся от факта исторической изменчивости эстетических воззрений полностью, но рассматриваем обе эстетические традиции в первую очередь как законченное, «готовое» целое, и лишь во вторую - как системы динамические.
Как уже отмечалось нами выше, эстетический канон в сферах музыки и поэзии складывается в Китае раньше, чем эстетический канон визуальных форм искусства. В ряде сфер изобразительного искусства канон возникает вслед за каноном литературным, и наследует общие принципы последнего. Так, «уже при Хань конфуцианские художественные воззрения и эстетические установки стали оказывать решающее воздействие не только на поэтическое, творчество, но, и на изобразительное искусство» (109:330). В эпоху Шести династий (Лючао) «все концептуальные положения и художественные критерии, выдвинутые литературно-теоретической мыслью, были восприняты и нарождавшейся в то время .теорией живописи» (109:345). Наряду с живописью, художественно-эстетический канон, возникший в лоне литературно-поэтической традиции и связанный со «стереотипом досугового времяпрепровождения», определяет развитие других искусств, таких как искусство пейзажного сада, и т. д.
Эстетические критерии, общие и для словесных, и для. изобразительных форм искусства, были рассмотрены нами в предыдущих параграфах. Напомним, что типологические приметы официального (конфуцианского) искусства - содержательная и формальная стереотипность; . реалистичная манера вкупе с декоративностью и монументальностью; недопустимость творческих экспериментов. В даосской традиции требования к художественному произведению таковы: «естественность», «простота», «духовность» и «таинственность» («сокрытость»). Даосское требование «естественности» в определенном смысле оппозиционно конфуцианским требованиям соответствия стандарту и отсутствия экспериментов; критерий «простоты» противоречит конфуцианским критериям декоративности и монументальности. Идея «таинственности» - вкупе с требованиями незавершенности и недосказанности, допускающими определенную свободу. интерпретации произведения, - противостоит конфуцианской идее реалистичности.
Наконец, буддийская школа Чань предлагается эстетическую концепцию, во многом являющуюся продолжением и развитием даосских идей, но наиболее полно проявляющуюся не в поэзии, а в живописи: любой, даже самый обыденный предмет полагается в Чань возможным источником вдохновения и объектом художественного освоения. В отличие от официального искусства, Чань требует создания произведения экспромтом, без изучения натуры, без каких бы то ни было подготовительных усилий и работ. Важнейшие отличительные черты чаньского искусства - спонтанность творческого акта; лаконичность и эскизность, отсутствие детализации; своеобразное «подчинение» художника материалу/натуре; наконец, недосказанность, неполнота художественного образа, подразумевающая особую роль истолкования, интерпретации личностью произведения. Показательно, что в живописи чаньские художники, в соответствии с критерием простоты, отдавали предпочтение монохромной гамме. Однако чаньская эстетика. осталась в Китае относительно элитарным явлением; характерное для чаньской традиции (характерное в еще большей степени еще больше, чем для даосизма) стирание границ между жизнью и творческой деятельностью также не становится в Китае общекультурной практикой. О влиянии на китайскую художественную культуру в целом можно с полным правом говорить лишь применительно к идеям спонтанности творчества и повышенной семантической значимости произведений искусства.
Наряду с рассмотренными религиозно-философскими парадигмами (даосской, конфуцианской и буддийской), китайскую визуальную эстетику детерминирует, пятичленная космологическая модель, «универсальная классификационная схема, способная унифицировать различные сферы человеческой активности с их подчинением космолого-религиозным регламентациям» (109:318). «Принципиально важно, что данная космологическая модель отнюдь не являлась порождением абстрактно-теоретических построений... Ее отдельные элементы угадываются во многих культурно-художественных реалиях (четырехчленные орнаментальные композиции, семиотические закономерности жилищ и поселений) неолитических культур бассейна Хуанхэ. А свой окончательный вид она приобрела в иньскую эпоху» (109:318). Мировое пространство в данной модели, распределялось по пяти зонам (Север, Запад, Юг, Восток и Центр), время - по четырем временам года, сы ши («четыре сезона»): весне соответствовал Восток, лету - Юг, осени - Запад и зиме - Север. Для Центра выделялся (но исключительно в официальном обрядовом календаре) специальный временной промежуток (во второй половине июля — начале августа). Исходно все пять пространственных зон налагались на реальное географическое пространство и обозначались пятью священными горными массивами - Пятью священными пиками, т. е. горами Суншань (Хэнань) в Центре, Тайшань (Шаньдун) на Востоке, Хуашань (Шэньси, рядом с Сианем) на Западе, Хэншань («Гора-. опора»,-Хунань) на Юге и Хэншань («Недвижная гора», Шаньси) на Севере ( (109:318).
Каждая пространственно-временная, зона наделяется набором связанных с нею смыслов и символических обозначений, проистекающих как из универсальной символики частей света, так и из географических и историко-культурных реалий иньского времени. Под Центром понимался сакрально- политический фокус всего мирового пространства, персонифицированный правителем и соотносящийся со столицей. Восток вполне закономерно
- ассоциировался с рождением новой жизни; Запад, соответственно, с гибелью, хаосом и враждебными человеку природными стихиями, насильственной смертью и военной силой у. Юг почитался как сакральная зона наряду с Центром, что было обусловлено поклонением иньцев зенитному солнцу; обычай при совершении любых официальных религиозных и светских церемоний поворачиваться лицом на юг был общим и у древнекитайских царей, и у последующих императоров. Расположение по оси «север - юг» типично для всех разновидностей китайских архитектурных ансамблей, начиная с древнейших образцов; главный вход (городские ворота) при этом «смотрел» строго на юг.
Курмилев, Павел Валерьевич, диссертация по теме "Теория и история культуры"
1. Бань Гу. Старинные истории о ханьском У-ди // Пурпурная яшма: китайская повествовательная проза I VI веков. М.: Худ. лит., 1980.
2. Басё Мацуо. Великое в малом. СПб.: Терция, Кристалл, 1999.
3. Ван Вэй. Река Ванчуань! СПб.: ООО «Изд. Дом «Кристалл», 2001.
4. Даодэцзин. Пер. Ян Хин-шуна // Дао: Гармония мира. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 2000.
5. Гань Бао. Записки о поисках духов (Coy шэнь цзи) / Пер., предисл., прим. И словарь-указ. Л. И. Меньшикова. СПб.: центр "Петербургское востоковедение", 1994.
6. Голос яшмовой флейты. Из китайской классической поэзии в жанре цы / Пер. М. И. Басманова. М.: Худ. лит., 1988.
7. Гэндзи-Обезьяна: Японские рассказы XIV XVI вв. - отоги-дзоси / Пер. М. В. Торопыгиной. СПб.: Гум. агент. "Академ, проект", 1994.
8. Дзэами Мотокиё. Предание о цветке стиля (Фуси кадэн), или Предание о цветке (Кадэнсё) / Пер. Н. Г. Анариной. М.: Наука, 1989.
9. Ду Фу. Сто печалей. СПб.: Кристалл, 1999.1.. Ёса Бусон. Луна над горой. СПб.: Кристалл, 1999.
10. Идеалы самураев. Сочинения японских воинов. Сост. и ред. У. С. Уилсона / Пер. с англ. Котенко Р. В. СПб.: Евразия, 2001.
11. Идзуми Сикибу. Собрание стихотворений. Дневник / Пер. Соколовой-Делюсиной Т. СПб.: Гиперион, 2004.
12. Исэ-моногатари; Камо-но Тёмэй. Записки из кельи / Пер., статья и примечания Н. И. Конрада. М.: Наука, 1979.
13. Като Киёмаса. Наставления Като Киёмаса // Идеалы самураев. Сочинения японских воинов. Сост. и ред. У. С. Уилсона / Пер. с англ. Котенко Р. В. СПб.: Евразия, 2001.
14. Китайская пейзажная лирика. М.: Изд. Москов. ун-та, 1984.17." Китайское искусство: Принципы. Школы. Мастера / Сост., пер., очерки и комм. В. В. Малявина. М.: 2004.
15. Классическая драма Востока. М.: Худ. лит., 1976.
16. Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М.: Худ. лит., 1977.
17. Классическая проза Дальнего Востока. М.: Худ. лит., 1975.
18. Книга Самурая: Юдзан Дайдодзи. Будосёсинсю. Ямамото Цунэтомо. Хагакурэ. Юкио Мисима. Хагагурэ Нюмон / Пер. Котенко Р. В., Мищенко А. А. СПб.: Евразия, 1998,
19. Кодзики Записи о деяниях древности. Свиток 1-й. Мифы / Пер., коммент. Е. М. Пину с. СПб.: Шар, 1994.
20. Кокинвакасю Собрание старых и новых песен Японии / Пер. со старояп., предисл. и коммент. А. А. Долина. СПб.: Гиперион, 2001.
21. Конфуций. Лунь юй // Классическое конфуцианство: переводы, статьи, комментарии А. Мартынова и И. Зограф. В 2 т. Т. 1. СПб. М.: 2000.
22. Ле-цзы / Пер. Л. Позднеевой // Дао: Гармония мира. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 2000.
23. Ли Бо. Нефритовые скалы. СПб.: Кристалл, 1999.
24. Ло Гуанъчжун. Троецарствие / Пер. и комм. В. А. Панасюка. М.: Гослитиздат, 1954.
25. Масаока Сики. Стихи и проза / Пер. А. А. Долина. СПб.: Гиперион, 1999.
26. Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) / Пер., предисл. и коммент. В. Н. Горегляда. СПб.: Центр "Петерб. востоковедение", 1994.
27. Миямото Мусаси. Книга пяти колец / Пер., предисл. А. А. Мищенко. СПб.: Евразия, 1999.
28. Мэн-цзы / Предисл. Л. Н. Меньшикова. Пер., указ. В. С. Колоколова. СПб.: Петербургское Востоковедение, 1999.
29. Нихон рё:ики Японские легенды о чудесах: свитки 1-й, 2-й и 3-й / Пер., предисл. и коммент. А. Н. Мещерякова. СПб.: Гиперион, 1995
30. Нихон сёки Анналы Японии. В 2 тт. СПб.: Гиперион, 1997.
31. Осенняя хризантема: Стихотворения Тао Юань-мина (IV V вв.) / Пер., . предисл. и примечания Л.З. Эйдлина. СПб.: Петерб. Востоковедение, 2000.
32. Повесть о доме Тайра / Пер. И. Львовой. М.: Гудьял-Пресс, 2000.
33. Поэзия эпохи Тан (VII X вв.). М.: Худ. лит., 1987.
34. Сайкаку Ихара. Новеллы / Пер., сост., предисл. и коммент. Т. Редько-Добровольской. М.: Худ. лит., 1981.
35. Сайкаку Ихара. Пять женщин, предавшихся любви: Новеллы / Пер. Е. Пинус, Е. Маркова, ст., коммент. Е. Пинус. СПб.: Азбука, 2000.
36. Самураи: меч и душа. Такуан Сохо. Письма мастера дзэн мастеру фехтования. Миямото Мусаси. Книга пяти колец / Пер., предисл. А. А.
37. Мищенко. СПб.: Евразия, 2000.
38. Сиба Ёсимаса. Тикубасё // Идеалы самураев. Сочинения японских воинов. Сост. и ред. У. С. Уилсона. Пер. с англ. Котенко Р. В. СПб.: Евразия, 2001.
39. Синсэн вакасю Вновь составленное собрание японских песен. СПб.:. Гиперион, 2001.
40. Сказание о Ёсицунэ / Пер. А. Н. Стругацкого. СПб.: Евразия, 2000.
41. Сто стихотворений ста поэтов. Старинный изборник японской поэзии VII XIII вв. СПб.: Летний Сад, Журнал "Нева", 1999.
42. Сыма Цянь. Избранное. М.: 56.
43. У Чэн-энь. Путешествие на запад. В 4-х тт. / Пер., примеч. А. Рогачева. Рига: Полярис, 1994.
44. Ходзё Сигэтоки. Послание мастера Гокуракудзи // Идеалы самураев. Сочинения японских воинов. Сост. и ред. У. С. Уилсона. Пер. с англ. Котенко Р. В. СПб.: Евразия, 2001.
45. Хрестоматия по истории Древнего Востока. 2 ч. М.: Высш. школа, 1980.
46. ЦюйЮань. Лисао. СПб.: Изд. Дом "Кристалл, 2000. .
47. Чжан Бо-дуань. Главы о прозрении истины (У чжэнь пянь) / Пер., предисл. и коммент. Е. А. Торчинова. СПб.: центр "Петербургское востоковедение", 1994.
48. Чжуан-цзы. / Пер. Л. Позднеевой // Дао: Гармония мира. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 2000.
49. Шицзин: Книга песен.и гимнов. / Пер. А. Штукина. М.: Худ. илт., 1987.
50. Ши Юй-кунь. Трое храбрых, пятеро справедливых / Пер. В. Панасюка, предисл., коммент. Б. Рифтина. М.: Гудьял-Пресс, 2000.
51. Ягю Мунэнори. Хэйхо Кадэн Сё: Переходящая в роду книга об искусстве меча /Пер., предисл. А. А. Мищенко. СПб.: Евразия, 1998.
52. Ямато-моногатари / Пер. Ермаковой Л. М. М.: Наука, 1982.
53. Яньский наследник Дань // Поэзия и проза Древнего Востока. М.: Худ: лит., 1973. •
54. Японская поэзия. СПб.: Северо-Запад, 2000.
55. Японская поэзия / Сост. и пер. А. Е. Глускина и В. Н. Маркова. Вст. ст. Н. И. Конрада. М.: 1954.
56. Японские легенды о чудесах (IX XI вв.) / Пер. А. Н. Мещерякова., М.: Наука, 1984.
57. Японский театр. СПб.: Северо-запад, 2000.
58. Яшмовые ступени. Из китайской поэзии эпохи Мин / Пер. и предисл. Ильи Смирнова. М.: Наука, 1.989.1. Монографии и статьи:
59. Абаев Н.В. Чань-буддизм и культурно-психологические традиции в средневековом Китае. Новосибирск: Наука, 1989.
60. Авдиев В. И. История Древнего Востока. М.: Высш. школа, 1970. .63:. Арутюнов С. А.» Светлов Г. Е. Старые и новые боги Японии. М!: Наука, 1968.
61. Варли П., Моррис А., Моррис Н. Самураи. СПб.: Гиперион, 1999.
62. Васильев Л. С. Древний Китай. М.: Вост. лит. РАН, 1995.
63. Васильев Л. С. Проблемы генезиса китайской мысли (формирование основ мировоззрения и менталитета). М.: Наука, 1989.
64. Вебер М. Социология религии // Вебер М. Избранное. Образ общества. М.: Юрист, 1994.
65. Вико Дж. Основания Новой Науки об общей природе наций. М.-К.: 1994.'
66. Вильяме К. А. Энциклопедия китайских символов (Восточный символизм). М.: 2000.
67. Воробьёв М. В. Япония в III VII вв. Этнос, общество, культура иокружающий мир. М.: Наука, 1980.
68. Всё о Китае. Серия "Цивилизации" / Сост. Царёва Г. И. Т. 2. М.: 2002.
69. Всё о Японии / Сост. Царёва Г. И. М.: 2001.
70. Голыгина К.И. Великий предел. М.: Вост. лит. РАН, 1995.77.' Горегляд В. Н. Мифы древней Японии // Кодзики Записи о деяниях древности. Свиток 1-й. Мифы / Пер., коммент. Е. М. Пинус. СПб.: Шар, 1994.
71. Горегляд В. Н. Японская литература VIII XVI вв.: Начало и развитие традиций. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2001.
72. Григорьева Т. П. Дао и логос (Встреча культур). М.: Наука, 1992.
73. Гумилёв Л. Н. Хунну. СПб: Тайм-аут Компасе, 1993.
74. Гумилёв Л. Н. Хунны в Китае. СПб.: Абрис, 1994.
75. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. Л.: Гидрометеоиздат, 1990.
76. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991.
77. Данн Ч. Повседневная жизнь в Старой Японии. М.: изд. дом Муравей, 1997,
78. Де Гроот Я. Я. М. Война с демонами и обряды экзорцизма в Древнем Китае. СПб.: Евразия, 2001.
79. Де Гроот Я. Я. М. Демонология Древнего Китая. СПб.: Евразия, 2000.
80. Дейви X. И. Искусство и Путь по-японски: 45 дорог к медитации и ' красоте. Р/н/Д.: Феникс, 2005.
81. Денике Б. П. Города и страны. Япония. М.: 1935.
82. Дзэн-Буддизм. Бишкек: МП "Одиссей", 1993.
83. Долин А. А. В мире классической вака // Кокинвакасю Собрание старых и новых песен Японии. Пер. со старояп., предисл. и коммент. А. А. Долина. СПб.: Гиперион; 2001.
84. Долин А. А., Попов Г.В. Кэмпо традиция воинских искусств. М.: Наука, 1990.
85. Долин А. А., Попов Г; В. Традиции у-шу. Красноярск: Прометей, 1990.
86. Дюмулен Г. История Дзэн буддизма Индии и Китая. СПб.: Орис, 1994.
87. Евсюков В. В. Мифы о мироздании. Вселенная в религиозно-мифологических представлениях. М.: Политиздат, 1986.
88. Ермаков М. Е. Мир китайского буддизма. СПб.: Андреев и сыновья, 1994.
89. Ермакова Л. М. Речи богов и песни людей: Ритуально-мифологические истоки японской литературной эстетики. М.: Изд. фир. "Вост. лит" РАН, 1995.
90. Иванов В. Г. История этики Средних веков. Л.: 84.
91. Инадзо Нитобэ. Бусидо: Дух Японии. К.: София, 1997.
92. История и культура Японии. М.: Институт востоковедения РАН -Издательство "Крафт+", 2001.
93. Исида Эйитиро. Мать Момотаро: Исследование некоторых аспектов истории культуры. СПб.: Центр "Петерб. Востоковедение", 1998.
94. Источниковедение и историография истории буддизма. Страны Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1986.
95. Киддер Дж. Э. Япония до буддизма. Острова, заселённые богами. М.: Центрполиграф, 2003.104; Кинг Уинстон JI. Дзэн и путь меча. Опыт постижения психологии самурая. СПб.: Евразия; 1999.
96. Кирквуд К. Ренессанс в Японии. Культурный обзор семнадцатого столетия. М.: Наука, 1988.
97. Китай: История, культура и историография. М.: Наука, 1977.
98. Клири Т. Японское искусство войны: Постижение стратегии. СПб.: Евразия, 2000.
99. Кравцова М. Е. История культуры Китая. СПб.: Лань, 1999.
100. Кравцова М. Е. Мировая художественная культура. История искусства . Китая. СПб.: Лань, TPHADA, 2004.
101. Кравцова М. Е. Поэзия Древнего Китай: Опыт культурологического анализа. Антология художественных переводов. СПб.: центр "Петерб. Востоковедение", 1994.
102. Кучера С. Древнейшая и древняя история Китая: Древнекаменный век. М.: Издат. фирма "Вост." лит-ра" РАН, 1996.
103. Кучера С. Китайская археология 1965 1974.: Палеолит - эпоха Инь. М.: Наука, 1977.
104. Кэмпбелл Дж. Тысячеликий герой. М.: Рефл-бук, ACT, К.: Ваклер, 1997. 114; ЛаФлёр У. Карма слов^ буддизм и литература в средневековой Японии.
105. М.: Серебряные нити, 2000. 115. Лёве М. Китай династии Хань. Быт, религия, культура. М.: 2005. .116. Литература Древнего Китая. Сборник статей. М.: Наука, 1969.
106. Лукьянов А. Е. Дао "Книги Перемен". М.: ИНСАН, РФК, 1993.
107. Лукьянов А. Е. Истоки Дао. М.: Инсан, 1992.
108. Лукьянов А. Е. Становление философии на Востоке (Древний Китай и Индия). М.: ИНСАН, РМФК, 1992.
109. Малерб М. Религии человечества. М.-СПб.: 1997.
110. Малявин В. В. Китайская цивилизация. М.: 2001.
111. Малявин В. В. Молния в сердце. Духовное пробуждение в китайской традиции. М.: Наталис, 1997.
112. Маркарьян С. Б., Молодякова Э. В. Праздники в Японии: обычаи, обряды, социальные функции. М.: Наука, 1990.
113. Мартынов А. Конфуций, его жизнь и учение // Классическое конфуцианство: переводы, статьи, комментарии А. Мартынова и И; Зограф. В 2 т. Т. 1. СПб. М.: 2000.
114. Мартынов А. Основные категории классического конфуцианства. // Классическое конфуцианство: переводы, статьи, комментарии А: Мартынова и И. Зограф. В 2 т. Т. 1. СПб. М;: 2000.
115. Маслов А. А. Китай: колокольца в пыли. Странствия мага и. интеллектуала. М.: Алетейя, 2003.
116. Маслов ■ А. . А. Китай: укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз. М.: Алетейя, 2003.
117. Мелетинский . Е. М. Средневековый роман: Происхождение и классические формы. М.: Наука, 1983.
118. Мендрин В. М. История сёгуната в Японии: Нихон гайси: В 2-х тт. М.; СПб.: Рос. гос. б-ка, Летний сад, 1999.
119. Мещеряков А. Н., Грачев М. В. История древней Японии. СПб.: Гиперион, .2002.131.- Мещеряков А. Н. Книга японских символов. Книга японских обыкновений. М.: Наталис, 2003.
120. Мир по-японски. Эстетические и этические ценности в японской культуре. СПб.: Северо-Запад, 2000.
121. Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х тт. М.: 1994.
122. Михайлов Н. Н. Сватовство смерти. Танец над бездной или топология пути Воина. М.: Серебряные нити, 2000.
123. Моррис А. Благородство поражения: Трагический герой в японской истории. М.: Серебряные нити, 2001.136'. Накорчевский А. А. Синто. СПб.: Азбука-классика, Петербургское Востоковедение; 2003.
124. Никифоров В. Н. Восток и всемирная история. М.: Наука, 1975.
125. Нутрия Кайтэн. Религия самураев. Исследование дзэн-буддийской философии и практики в Китае и Японии. СПб.: Наука, 2003.
126. Овчинников В. В. Ветка сакуры. М.: Мол. гвардия, 1971.
127. Пинус Е. Толкование текста «Кодзики» // Кодзики Записи о деяниях древности. Свиток 1-й. Мифы / Пер., коммент. Е. М. Пинус. СПб.: Шар, 1994.141". Пучков С. Г. Эзотерические школы востока. СПб.: Клан, 1995.
128. Рахманин О. Из китайских блокнотов: О культуре, традициях, обычаях Китая. М.: Наука, 1984.
129. Религии Древнего Востока. М.: изд. фир. Вост. лит. РАН, 1995.
130. Рифтин Б. Классическая проза Дальнего Востока // Классическая проза ' Дальнего Востока. М.: Худ. лит., 1975.
131. Рифтин Б. Сказитель Ши Юй-кунь и его истории о мудром судье Бао и храбрых защитниках справедливости // Ши Юй-кунь. Трое храбрых, пятеро справедливых / Пер. В. Панасюка, предисл., коммент. Б. Рифтйна. М.: Гудьял-пресс, 2000.
132. Роули Дж: Принципы китайской живописи. М.: Наука, 1989.
133. Светлов Г. Колыбель японской цивилизации: Нара. История, религия, культура. М.: Искусство, 1994.
134. Сидихменов В.Я. Китай: страницы прошлого. М.: Наука, 1987.
135. Сидихменов В. Я. Маньчжурские правители Китая. М.: Наука, 1985. •
136. Синицын А. Ю. Самураи рыцари Страны восходящего солнца. История, традиции, оружие. СПб.: Паритет, 2001.
137. Синицын Е. П. Бань Гу историк Древнего Китая. М.: Наука, 1975.
138. Сладковский М. И. Китай и Япония. М.: Наука, 1971.
139. Сорокин П. Кризис нашего времени // Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992.
140. Спеваковский А. Б. Духи, оборотни, демоны и божества айнов. М.: Наука, 1988.
141. Спеваковский А. Б. Самураи военное сословие Японии. М:: Наука, 1981.
142. Сэнсом Дж. Б. Япония: Краткая история культуры. СПб.: Евразия, 2002.
143. Тёрнбулл С. Самураи. Военная история. СПб.: Евразия, 1999.
144. Тойнби А. Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.
145. Токарев С. А. Религия в истории народов мира. М.: изд. полит, литературы, 1986.
146. Торчинов Е. А. Даосизм: Опыт историко-религиозного описания. СПб.: Лань, 1998.
147. Удар Солнца или Гири чувство чести / Сост. В. С. Пинхасович. М. -СПб.:.Рос. гос. б-ка: Летний сад, 1999.
148. Уотс А. Путь Дзэн. К.: София, 1993.
149. Федоренко Н. Т. Японские записи. М.: Сов. Писатель, 1974.
150. Фицджеральд С. П. Китай. Краткая история культуры. СПб.: Евразия, 1998.
151. Фромм Э., Судзуки Д., де Мартино Р. Дзен-буддизм и психоанализ. М.: Весь мир, 1997.
152. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М.: Политиздат, 1983.
153. Хироаки Сато. Самураи: история и легенды. СПб.: Евразия; 1999.
154. Хачатурян В. Древний Китай. История, быт, нравы. М.: СЛОВО, 2001.
155. Цед Н. Дух самурая дух Японии. СПб.: Изд. Дом "Нева", М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000.
156. Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. Гештальт и действительность. Р/н/Д.: Феникс, 1998.
157. Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. Мн.: Попурри, 1999.
158. Элиаде Мирча, Кулиано И. Словарь религий, обрядов и верований. М.: Рудомино, СПб.: Университетская книга, 1997.
159. Элиаде М. Трактат по истории религий. Т. 1 2. СПб.: Алетейя, 2000.
160. Элиаде Мирча. Шаманизм: архаические техники экстаза. Киев: София, 1998.
161. Юань Кэ. Мифы Древнего Китая. М.: Наука, 1987.
162. ЩуцкийЮ. К. Китайская классическая "Книга Перемен". СПб.-: Наука, 1992.
163. Япония: Культура и общество в эпоху НТР. М.: Наука, 1985.1. Интернет-ресурсы
164. Гумилев JI. Н. Авторский замысел и сила открытия. http://gumilevica.kulichki.net/articles/Article76.htm
165. Этногенез. Теория Л. Н. Гумилева. http://blagoveschenskii.temator.ru/cont/2047/20.html
166. Литература на иностранных языках
167. Early Chinese Art & its Influence in the Pacific Basin. Edited by Noel Barnard. V. 1. Ch*u. «fe the Silk Manuscript. New York: 1972.
http://www.dslib.net/teorja-kultury/kultura-kitaja-i-japonii-sravnitelno-tipologicheskij-analiz.html
http://cheloveknauka.com/kultura-kitaya-i-yaponii-sravnitelno-tipologicheskiy-analiz
Год: 2006
Автор научной работы: Чан Чыонг Тхюи
Ученая cтепень: кандидата исторических наук
Место защиты диссертации: Москва
Код cпециальности ВАК: 07.00.15
2006 год, автореферат по истории, Чан Чыонг Тхюи
Бурное развитие азиатско-тихоокеанскихн стало одной из характерных примет многополюсного мира. Роль и значение Азиатско-Тихоокеанского региона (АТР) в современном мире неуклонно возрастают. И если до недавнего временины региона не оказывали значительного влияния на международные отношения, то в конце прошлого века Китай и Япония, опираясь на свою экономическую мощь, заявили о своей самостоятельной роли в мировой политической системе, подорвав таким образом американский сценарий однополярного мира. Резкий рост экономического могущества другихн Юго-Восточной Азии (ЮВА) также неизмеримо увеличил то влияние, которое они оказывают на мировую политику. С начала 1990-х гг. все большее количество историков-востоковедов, экономистов и политологов признают, что новый международный порядок будет определять динамика экономического и политического развитиян АТР и что XXI век может стать Азиатско-тихоокеанским веком. Это обстоятельство является причиной огромного интереса исследователей к проблемам и вызовам, с которыми сталкиваются страны АТР на современном этапе.
В настоящее время в Юго-Восточной Азии весьма взрывоопасным потенциалом обладает проблема государственной принадлежности островных территорий в Южно-Китайском море - архипелагов Парасель и Спратли. Проблема принадлежности двух архипелагов в ЮжноКитайском море, одна из наиболее опасных конфликтных ситуаций в Юго-Восточной Азии, характеризующаяся высокой степенью военно-политической напряженности. Проблема до сих пор не разрешена, а временами принимает характер жесткого противостояния, близкого к открытой военной конфронтации. Претензии на обладание всеми островами, атоллами и рифами группы Спратли и Парасель выдвигают Вьетнам, Китай и Тайвань. Филиппины претендуют на островные группы, которые находятся в северо-восточном архипелаге Спратли. Малайзия и Бруней претендуют на рифы и атоллы, которые расположены в пределах их континентального шельфа и исключительных экономических зон. Сфера интересов и юрисдикции Индонезии непосредственно граничит с районом Спратли. Урегулирование же давнего спора вокруг архипелага Спратли осложняется наличием большого количества претендентов, которые имеют массу взаимно перекрещивающихся и накладывающихся друг на друга территориальных претензий, вследствие чего перспектива полного удовлетворения требований всех сторон представляется малореальной.
Проблема архипелагов Южно-Китайского моря уникальна как по глубине противоречий, так и по охвату стран, участвующих в этом территориальном споре. Эти противоречия начинают активно влиять не только на геополитическую ситуацию в целом, но и на внутреннюю политику втянутых в противостояние стран. Ситуация в регионе обостряется ещё тем фактом, что непосредственным и весьма активным участником конфликтов в Южно-Китайском море является Китай. Не исключена также возможность вовлечения в спор и США, имеющих экономические, политические и стратегические интересы в ЮжноКитайском море и являющихся союзником Тайваня и Филиппин. Учитывая комплексную и достаточно быстро изменяющуюся природу стратегической шахматной доски Юго-Восточной Азии, предотвращение таких конфликтов превращается в насущную необходимость для стран региона, а также главных мировых держав в ближайшие годы. Поэтому дать анализ истории проблемы, интересов и политики участников в отношении спорных островов и вариантов урегулирования спорных вопросов является важной и обоснованной научной задачей.
Исходя из вышеизложенного, основная цель предлагаемой работы заключается в исследовании проблем принадлежности архипелагов Парасель и Спратли в Южно-китайском море и систематизировании эволюции проблем с момента их возникновения.
Для достижения указанной цели в диссертации были поставлены следующие задачи:
-показать экономическое, геополитическое и военно-стратегическое значение Южно-Китайского моря и архипелагов Парасель и Спратли для стран Юго-Восточной Азии и Восточной Азии.
-проследить основные этапы развития обстановки в ЮжноКитайском море, начиная со времени возникновения споров вокруг архипелагов Парасель и Спратли (с начала прошлого столетия) и по настоящее время.
-проанализировать претензии, позиции и аргументации участников споров, сделав основной акцент на позиции наиболее активных претендентов, Китая, Вьетнама и Филиппин.
-проанализировать изменение международной обстановки в Юго-Восточной Азии и факторы, которые привели к вооруженному конфликту на архипелаге Парасель в 1974г. и на Спратли в 1988г.
-показать дипломатическую активность в регионе, соотношение сил в Юго-Восточной Азии в эпоху после окончания «холодной войны» и позицию внерегиональных держав (США и Японии), не участвующих в этом споре непосредственно, но пристально наблюдающих за развитием обстановки.
-проанализировать вероятные пути урегулирования конфликта и спрогнозировать возможные варианты развития ситуации в ЮжноКитайском море в ближайшее время.
Хронологические рамки исследования. Диссертация охватывает период с момента возникновения спора (с начала прошлого столетия) до настоящего времени. Но основное внимание автор уделяет периоду с 1945г. до настоящего времени, когда территориальная проблема в Южно-Китайском море из спора о праве принадлежности отдельных участков земли превратилась в серьезный конфликт регионально-международного масштаба.
Научная новизна исследования. Диссертация представляет собой исследование одной из наиболее сложных и актуальных проблем в восточно-азиатском регионе. Научная новизна диссертационной работы состоит в том, что в ней содержится комплексный анализ проблемы, отсутствующий в исследованиях других авторов, которые ограничивались анализом лишь отдельных аспектов заявленной темы. На базе историографического и документального материала по данной проблеме предпринята попытка анализа и систематизации эволюции территориальных проблем в Южно-Китайском море с момента её возникновения, дана ее оценка с учетом изменения международной обстановки в различные временные периоды, рассмотрены двухсторонние и многосторонние контакты между участниками, соотношение сил в Юго-Восточной Азии и возможные варианты развития ситуации в ближайшее время. Новизна диссертации состоит и в том, что ряд источников впервые вводятся в научный оборот на русском языке.
При написании работы были использованы и проработаны следующие источники:
Официальные документы МИД СРВ, затрагивающие статус архипелагов Парасель и Спратли («Архипелаги Хоанг Са и Чыонг Са (Парасель- Спратли) и международное право», «Суверенитет Вьетнама над архипелагами Хоанг Са и Чыонг Са», «Архипелаги Хоанг Са и Чыонг Са (Парасель - Спратли)- вьетнамская территория», «За решение проблемы архипелагов Хоанг Са - Чыонг Са путем переговоров»)1. В
1 Вб Ngoai Giao Nifdc Cong Ной Xa Hoi Chu NghTa Viet Nam, Quan dao Hoang Sa va Trii5ng Sa. Lanh tho Viet Nam. Ha noi, 1984 (Архипелаги Хоангша и Чыонгша - вьетнамская территория. МИД СРВ 1984г.); Во Ngoai Giao Nirdc Cong Hoa Xa H6i Chu NghTa Vi^t Nam, Cac quin ddо HoSng Sa va Trifcmg Sa va luSt phap quoc te, Ha Noi, 1988. (Архипелаги Хоангша и Чыонгша и международное них содержатся попытки вьетнамского руководства юридически обосновать права СРВ на спорные архипелаги Южно-Китайского моря. Официальные публикации министерства иностранных дел КНР, пытающие обосновывать исторические права и позиции КНР в отношении спорных архипелагов Южно-Китайского моря
Неоспоримый суверенитет Китая над островами Сиша и Нанша»2). Законодательные акты КНР, затрагивающие статус архипелагов Парасель и Спратли («Декларация о территориальном море КНР» от 4 сентября 1958 г., «Закон КНР о территориальном море и прилегающей зоне» от 25 февраля 1992 г.3).
Заявления вьетнамских, китайских официальных лиц по проблеме архипелагов Парасель, Спратли и ситуации в Южно-Китайском море. Материалы французского протектората, правительства Баодая и Республики Вьетнам, в которых отражена позиция вьетнамских сторон до воссоединения страны4. Официальные заявления филиппинского, малайзийского, индонезийского правительств относительно проблемы право. МИД СРВ 1988г.); For a negotiated settlement of the Hoang Sa - Truong Sa (Paraceles -Spratlys) affair. - Hanoi, 1988.; Vietnam's Sovereignty Over The Hoang Sa and Truong Sa Archipelagoes, Ministry of Foreign Affairs, SRV (August 7, 1979); The truth about Vietnam - China relations over the last 30 years. (White Paper on VietnamChina relations). - Hanoi, 1979; Bi vong luc cua b6 Ngoai giao nude CHXHXN Viet nam ngay 15-3-1979 (Меморандум МИД СРВ 15 марта 1979 г. «О провокациях и вторжениях китайских войск на вьетнамскую территорию в пограничной зоне»).
2 Ministry of Foreign Affairs, People's Republic of China, 'China's Indisputable Sovereignty over the Xisha and Nansha Islands', People's Daily, January 31, 1980; Basic Stance and Policy of the Chinese Government in Solving the South China Sea Issue. 17/11/2000. http://www.fmprc.gov.cn/eng/topics/3754/tl9230.htm
3 Declaration on China's Territorial Sea. Peking Review. - Peking, 1958. - Vol.i, №28.-P. 21; Закон Китайской Народной Республики о территориальном море и прилежащей зоне от 25. 02.1992. Институт Дальнего Востока РАН, Информационные материалы: Экспресс-информация. М.: 1994. Declaration of the Government of the People's Republic of China on the Baselines of the Territorial Sea of the People's Republic of China, Beijing, 15 May 1996.
4 Тиуёп cao cua Bo Ngoai Giao Viet Nam Cong Hoa \ё nhffng h^nh dong gay han ciia Trung Cong trong khu vtfc quan dao Hoang Sa ngiy 19-1-1974". Tai lieu cua Bo Ngoai Giao, Saigdn, (so 015/BNG/TTBC/ TT). ( Заявление МИД Республики Вьетнам о агрессивном действии КНР в районе архипелага Хоангша. Сайгон 19.1.1974); White Paper on Hoang Sa (Paracel) and Truong Sa (Spratly) Islands. Republic of Vietnam, Ministry of Foreign Affairs, Saigon, 1975. принадлежности спорных архипелагов. Заявления официальных лиц внерегиональных держав (США и Япония) относительно проблемы в Южно-китайском море. Привлечение разнообразных источников дает возможность полно и комплексно исследовать проблему, особенно, если учесть тот факт, что в последнее время на первый план в противостоянии вышли филиппино-китайские противоречия.
В диссертации использовались также материалы совещаний Регионального форума АСЕАН по безопасности (АРФ), Постминистерских конференций (ПМК) стран АСЕАН, доклады участников международных семинаров по вопросам обеспечения безопасности в ЮВА, рабочих встреч по урегулированию территориального спора в Южно-Китайском море, официальные документы по проблеме урегулирования конфликтов в ЮКМ, принимаемые как внутри АСЕАН, так и в рамках диалоговых отношений стран Ассоциации с КНР5. В этих материалах представлена позиция стран-участниц территориального спора, а также других членов АСЕАН в отношении спорных вопросов в Южно-Китайском море.
В правовом аспекте в данной работе используется ряд конвенций, деклараций, резолюций международных организаций, прежде всего документы ООН (Устав ООН, Конвенция ООН по морскому праву 1982 г.)6. С помощью этих документов можно рассмотреть и
Handbook on Selected ASEAN Political Documents. http://www.aseansec.org/5187.htm; ASEAN Declaration of the South China Sea', Manila, Philippines, 22 July 1992. http://www.aseansec.org/5187.htm; Declaration on the conduct of parties in the South China Sea. http://www.aseansec.org/5187.htm; Joint Statement RP-PRC Consultations on the South China Sea and on Other Areas of Cooperation, 9-10 August 1995, Manila, Philippines. Confidence Building Measures in the South China Sea. Pacific Forum CSIS Honolulu, Hawaii August 2001.
6 Устав ООН. http://www.un.org/russian/documen/basicdoc/charter.htm; Конвенция ООН по морскому праву 1982 г. Действующее международное право. В 3-х томах. Составители Ю.М. Колосов и Э.С. Кривчикова. Том 3. М.: Издательство Московского независимого института международного права, 1997. с 322-474. проанализировать реальное положение с точки зрения международного права.
Позиция СРВ изложена в сообщениях вьетнамского агентства новостей, официальной газеты КПВ «Нанзян», отражающие политику СРВ в отношении архипелагов Парасель и Спратли. Позиция КНР изложена в сообщениях и комментарии китайского информационного агентства Синьхуа относительно текущих событий и реального положения на архипелагах Южно-Китайского моря.
Картографические материалы - как стран-участниц территориального спора, так и других государств, не участвующих в споре непосредственно, картографические материалы различных учреждений- дают необходимый наглядный справочный материал для анализа эволюции позиций различных участников этих споров.
Автор также широко использовал публикации в периодической печати Филиппин, Малайзии, Индонезии, Брунея, Вьетнама, КНР относительно событий и реальной обстановки в Южно-Китайском море. Не менее важными источниками являются материалы таких журналов и газет, как Asiaweek, Far East Economic Review, International Herald Tribune, Newsweek, South China Morning Post, The New York Times, The Strait Times, The Washington Post и др., публикации, в которых дают богатый материал, подробно освещающий споры, позиции сторон, а также сведения об обнаружении нефтяных и газовых месторождений, о контрактах на добычу нефти в Южно-китайском море, об объемах добываемых углеводородов.
В работе также были использованы сообщения и информация, опубликованные в Интернет.
Характеристика научной литературы. В работе были учтены научные достижения российских, вьетнамских и зарубежных авторов, в трудах которых непосредственно рассматриваются различные аспекты международных отношений в Юго-Восточной Азии в той или иной степени затрагивающие основные аспекты исследования.
Среди работ российских авторов это прежде всего монографии Степанова Е.Д.7, где вопрос об архипелагах Южно-Китайского моря затрагивается в основном с точки зрении международного права. Автор также проанализировал пограничную политику КНР, особенно политику Пекина в отношении спорных архипелагов в контексте изменения международной обстановки в АТР.
В коллективной работе института Дальнего Востока «Границы Китая: история формирования»8 комплексно исследуется длительный исторический процесс формирования территории Китайского государства, интересно представлены разделы, анализируются процесс становления морских рубежей Китая и проблемы, возникшие на его примыкающих морских акваториях.
В зарубежной историографии данной проблемы основной акцент ставится на геополитических и правовых факторах, а также путях урегулирования спорных вопросов. В работах Ang Cheng Guan9 -развитие обстановки в Южно-Китайском море после окончания второй мировой войны анализируется главным образом в контексте геополитических изменений в регионе. В монографии политолога из Республики Корея Хан Сын Ила «Региональная безопасность в Юго-Восточной Азии»10, развитие обстановки в Южно-Китайском море после окончания второй мировой войны анализируется главным образом в контексте китайско-вьетнамского соперничества.
7 Степанов Е.Д. Пограничная политика в системе внешнеполитических приоритетов КНР (1949-1994). Институт Дальнего Востока РАН. Информационные материалы. Сер.: международные отношения стран СевероВосточной Азии. - М.1996. - Вып. 1.; Степанов Е.Д. Экспансия Китая на море. М.: Международные отношения. 1980; Степанов Е.Д. Правовые аспекты территориальных споров в Южно-китайском море. Институт Дальнего Востока РАН. Информационные материалы. Сер.: международные отношения стран Северо-Восточной Азии. -М. 1997.-Вып. 3; Поспелов Д.М., Степанов Е.Д. Пекин против Вьетнама: 60-е - начало 80-х годов. М.: Мысль, 1983.
8 Границы Китая: история формирования / Под общ. ред. B.C. Мясникова и Е.Д. Степанова. М.: Памятники исторической мысли, 2001.
9 Ang Cheng Guan: The South China Sea dispute re-visited. Singapore 1999.; Ang Cheng Guan: Vietnam-China relations since the end of the cold war. Singapore 1999.
Главная задача работ исследователя М. Валенсии11 состояла в том, чтобы проанализировать сложившую ситуацию с точки зрении международного права и предположить пути урегулирования конфликтов. Довольно интересной и, возможно, имеющей серьезной будущее, представляется идея М. Валенсии о создании совместной администрации по развитию района Спратли, в которую бы входили в качестве своего рода «держателей акций» представители стран, уже контролирующих отдельные острова или претендующие на них.
В работе Д.Хайнцига12 приводится детальный географический обзор акватории Южно-Китайского моря и расположенных там островов, рассматривается история этого международного конфликта и анализируется аргументация двух наиболее сильных претендентов на острова Южно-Китайского моря - Китая и Вьетнама; особое внимание в этой работе уделяется конфликту на архипелаге Парасель 1974 г. Д.Хайнциг рассматривает это событие как продолжение исторических притязаний Китая и Вьетнама на спорный архипелаг.
Большое количество материала содержится в документах и отчетах Азиатско-Тихоокеанского форума Вашингтонского центра стратегических и международных исследований (Гонолулу, Гаваи)13, которые дают возможность ознакомиться с мнениями ведущих мировых аналитиков в анализе последствия конфликта в Южно-Китайском море для вовлеченных стран и мер обеспечения безопасности в АТР.
10 Хан Сын Ил. Региональная безопасность в Юго-Восточной Азии. М.1999.
11 Valencia, Mark J. China and the South China Sea Disputes: Conflicting Claims and Potential Solutions in the South China Sea. New York, Oxford University Press for the International Institute for Strategic Studies, 1995; Valencia, Mark J. South-East Asian Seas, Oil under Troubled Waters: Hydrocarbon Potential, Jurisdictional Issues and International Relations. (1985); Valencia M. The South China Sea Disputes: Context, Conjecture and Confidence Building.
12 Heinzig D. Disputed islands in the South China Sea. Paracels - Spratlys - Pratas -Macclesfield Bank. Wiesbaden, 1976
13 Security Implications of Conflict in the South China Sea: Exploring Potential Triggers of Conflict. Pacific Forum CSIS. Honolulu, Hawaii, March, 1998.
В работах вьетнамских исследователей14, ссылающихся на исторические документы, карты, результаты археологических исследований, постановления властей Вьетнама в различные временные периоды, доказана принадлежность архипелагов Парасель и Спратли Вьетнаму и опровергнуты аргументации других претендентов.
Кроме того, диссертант пользовался аналитическими статьями таких авторов, как Степанов Е.Д., Кобелев Е.В., М.Валенсия, Ли Лайто, Кристофер Жоунер, Тао Ченг, Чун-хо Парк, Корднер и других, в которых также содержится анализ отдельных моментов темы исследования.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, приложений и списка использованных источников и литературы.
диссертация на тему "Территориальные проблемы в Южно-Китайском море"
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Проблемы государственной принадлежности архипелагов Спратли и Парасель в Южно-Китайском море - одни из наиболее опасных конфликтных ситуаций в Юго-Восточной Азии, характеризующихся высокой степенью военно-политической напряженности. Территориальные проблемы в Южно-Китайском море уникальны как по глубине противоречий, так и по охвату стран, участвующих в этих спорах.
Исторически спор вокруг архипелагов Южно-Китайского моря с самого его начала приобрел и в определенной степени продолжает сохранять характер прямого противоборства между Китаем и Вьетнамом, вместе с тем в последнее время в спор по проблеме архипелага Спратли вовлечены другие страны АСЕАН - Филиппины, Малайзия, Бруней. На передний план, особенно после захвата китайцами рифа Мисчиф, вышли китайско-филиппинские противоречия.
На протяжении последнего полувека Китай настойчиво проводил экспансионистскую политику в отношении спорных территорий в Южно-Китайском море. Именно притязания китайских властей являются источником длительной спорной ситуации в этом регионе. Пользуясь изменениями геополитической обстановки в Юго-Восточной Азии, Китай неоднократно успешно осуществил на практике политику односторонней «ползучей оккупации», предъявив претензии к другим странам в то время, когда они были ослаблены, и укрепив свое фактическое присутствие на архипелагах в Южно-Китайском море.
В течение долгого времени напряженность, споры, и конфликты в Южно-Китайском море существовали именно в качестве разногласий о принадлежности расположенных здесь архипелагов. Сегодня они в значительной степени изменили свое содержание, трансформировавшись по своей сущности в споры о суверенных правах на разработку морских, углеводородных и минеральных ресурсов континентального шельфа, на котором расположены архипелаги Парасель и Спратли в ЮжноКитайском море. С середины 1970-х годов именно экономическое соперничество является определяющим фактором развития спора вокруг архипелагов в Южно-Китайском море.
Общепризнанно, что до тех пор, пока эти споры не будут урегулированы, ЮКМ будет оставаться одной из потенциальных «горячих точек» планеты в 21-м веке. Неспособность решить проблему мирными средствами, и как следствие, военный конфликт с участием двух или более заинтересованных сторон, будет иметь не только региональные, но и общемировые последствия и с точки зрения экономики, и с точки зрения политики.
Решение территориальных проблем в Южно-Китайском море может исходить исключительно от самих участников конфликта, при условии наличия их доброй воли и стремления действовать в духе сотрудничества и взаимопонимания. Окончательное решение всякого спора может быть достигнуто только мирным путем, альтернативы ему нет. И основным методом урегулирования международных споров следует считать непосредственные переговоры заинтересованных сторон. Только переговоры, иногда чрезвычайно длительные и всегда невероятно трудные, могут привести к каким-то положительным результатам. Успешное урегулирование спора должно завершиться подписанием соответствующего международно-правового документа.
Суть проблемы архипелага Парасель заключалась в том, что китайская сторона в 1974 г., использовавшая военную силу, захватила островную территорию, находившуюся под контролем Республики Вьетнам. Тем самым, по мнению Пекина, была решена проблема государственной принадлежности архипелага, которые во всех документах китайской стороны неизменно именовались — как и архипелаг Спратли — "исконно принадлежащими" Китаю. Метод этого решения", однако, с самого начала противоречил основным принципам и нормам международного права. Исходя из этого, установление КНР военного контроля над архипелагом Парасель можно рассматривать как противоправную "временную оккупацию", не дающую оснований для включения островной группы в состав китайской территории. Окончательное решение вопроса о принадлежности группы может быть достигнуто только в итоге непосредственных вьетнамо-китайских переговоров.
Что касается архипелага Спратли. Претенденты, в соответствии сменяющимися условиями, постепенно к пониманию необходимости активного переговорного процесса, как единственного способа урегулирования территориального спора. К начале 1990-х годов все страны, за исключением Тайваня, участвовали либо в двухсторонних переговорах, либо в многосторонних неправительственных форумах по вопросу Южно-Китайского моря. Однако каких-то практических результатов такие переговоры не дали. Неудачи двухсторонних переговоров заставили некоторые страны АСЕАН обратиться к многосторонним обсуждением проблемы. Однако Пекин до сих пор не соглашается на многосторонние переговоры и стремится избежать интернационализации территориального спора в Южно-Китайском море и поэтому не ищет решения проблемы на официальных многосторонних переговорах, стремясь избежать давления со стороны малых и средних стран региона, которые отстаивают свои "неоспоримые и законные права" на острова Южно-Китайского моря. Китай предпочитает двусторонние переговоры с заинтересованными странами в обсуждении проблемы архипелага Спратли.
Взаимоприемлемое решение проблемы архипелага Спратли представляется маловероятным в ближайшей перспективе. Несмотря на длительную историю этого территориального спора, на сегодняшний день не существует реальных путей выхода из сложившейся ситуации.
Наиболее вероятный вариант развития обстановки в регионе - ситуация остается без каких-либо кардинальных изменений в положении неустойчивой стабильности. В обозримом будущем, как представляется, маловероятно серьезное обострение обстановки вокруг архипелага Спратли, чреватое далеко идущими последствиями. Все без исключения вовлеченные стороны будут стараться поддерживать статус-кво, на словах призывая к сотрудничеству, а на деле продолжая предпринимать негласные действия для обеспечения собственных интересов.
Военное решение вопроса о государственной принадлежности островов Спратли представляется маловероятным в ближайшее время. Среди заинтересованных стран региона только КНР обладает достаточно мощными вооруженными силами, способными осуществить подобную акцию. Однако приоритетными задачами на сегодняшний день китайское руководство считает продолжение экономических реформ и расширение внешнеторговой экспансии, тогда как попытка КНР поставить архипелаг Спратли под свой контроль военным путем может привести к дипломатической изоляции КНР. Любая военная авантюра в районе Спратли, дестабилизируя обстановку в регионе, больно ударит по интересам большинства стран мира, стремящихся сохранить мир и спокойствие на морских коммуникациях, которыми пользуется их торговый флот. Свободный проход по морским коммуникациям, пролегающим как в Тайванском проливе, так и в других районах ЮжноКитайского моря, является важной предпосылкой региональной безопасности. Поэтому любая военная акция несомненно вызовет всеобщее осуждение, а возможно, и противодействие со стороны членов мирового сообщества. Исходя из этого, КНР не желает обременять себя наличием нерешенных проблем как со странами АСЕАН, так и с США и Японией.
Чан Чыонг Тхюи, диссертация по теме "История международных отношений и внешней политики"
1. ИСТОЧНИКИ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
2. Доклад специальной независимой группы по заказу Совета по международным отношениям США // ИТАР-ТАСС- 2003.- 24 июня.
3. Закон Китайской Народной Республики о территориальном море и прилежащей зоне от 25. 02.1992. Институт Дальнего Востока РАН Информационные материалы: Экспресс-информация. М.: 1994.
4. Конвенция ООН по морскому праву 1982 г. Действующее международное право. В 3-х томах. Составители Ю.М. Колосов и Э.С. Кривчикова. Том 3. М.: Издательство Московского независимого института международного права, 1997. с 322-474.
5. Мирный договор с Японией, подписанный в Сан-Францисско. История войны на Тихом океане. Т 5.М. 1957. с 337-359.
6. Организация Объединённых Наций: Сборник документов. М,1981
7. Устав ООН. www.un.org/russian/documen/basicdoc/charter.htm
8. Ху Цзиньтао о проблеме островов Южно-Китайского моря // Информационный Бюллетень Агентства Синъхуа (ИБАС). Пекин, 1999. - №13669. (18 декабря).
9. ИСТОЧНИКИ НА ВЬЕТНАМСКОМ ЯЗЫКЕ
10. Bi vong lue cüa bö Ngoai giao ntföc CHXHXN Viet nam ngäy 15-31979 (Меморандум МИД СРВ 15 марта 1979 г. «О провокациях и вторжениях китайских войск на вьетнамскую территорию в пограничной зоне»).
11. Các quán dáo Hoáng Sa va Trtfóng Sa va luát pháp quoc té'. Bó Ngoai Giao Niídc Cong Hoá Xa Hoi Chü Nghia Viet Nam. Ha Noi, 1988. (Архипелаги Хоангша и Чыонгша и международное право. МИД СРВ 1988г.)
12. Quán dáo Hoáng Sa vá Triídng Sa Lánh tho Viet Nam. Во Ngoai Giao Niídc Cong Hoá Xa Hoi Chü Nghia Viet Nam. Há noi, 1984 (Архипелаги Хоангша и Чыонгша - вьетнамская территория. МИД СРВ 1984г.)
13. Su that vé quan he Viet Nam-Trung Quóc 30 nam qua. ( Правда о вьетнамо-китайских отношениях за последние тридцать лет). Hanoi 1980.
14. Заявление премьер-министра и министра иностранных дел баодайского правительства Чан Ван Хыу на Сан-францисской конференции. http://www.trungtamdukien.org/article.php?idarticIe=441.
15. ИСТОЧНИКИ НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
16. Annual report to Congress, The Military Power of the People's Republic of China 2005. www.dod.mil/news/Jul2005/d20050719china.pdf.
17. ASEAN Declaration of the South China Sea', Manila, Philippines, 22 July 1992. http://www.aseansec.org/5187.htm
18. ASEAN's draft code of conduct in the South China Sea. Confidence Building Measures in the South China Sea // Issues & Insights Vol. 1 No. 2 p 11. Pacific Forum CSIS Honolulu, Hawaii August 2001.
19. Basic Stance and Policy of the Chinese Government in Solving the South China Sea Issue. 17/11/2000. www.fmprc.gov.cn/eng/topics/3754/tl9230.htm
20. China's draft code of conduct in the South China Sea. Confidence Building Measures in the South China Sea. //Issues & Insights Vol. 1 No. 2, p 11. Pacific Forum CSIS Honolulu, Hawaii August 2001.
21. China's Indisputable Sovereignty over the Xisha and Nansha Islands. Ministry of Foreign Affairs, People's Republic of China. People's Daily, January 31, 1980.
22. Confidence Building Measures in the South China Sea. Pacific Forum CSIS Honolulu, Hawaii August 2001.
23. Declaration of the Government of the People's Republic of China on the Baselines of the Territorial Sea of the People's Republic of China, Beijing, 15 May 1996.
24. Declaration on China's Territorial Sea. Peking Review. Peking, 1958. -№28.-P. 21.
25. Declaration on the conduct of parties in the South China Sea. Handbook on Selected ASEAN Political Documents. www.aseansec.org/5187.htm
26. Doc № 202. Treaty of peace with Japan. Department of State publications 1561 / Maki J. Selected documents. Far Eastern international relations (1698 -1951).-Washington, 1952.-P. 284.
27. Documents on the Hoang Sa and Truong Sa Archipelagoes. Vietnam News Agency. № 055/VNA. February 25, 1988.
28. For a negotiated settlement of the Hoang Sa Truong Sa (Paraceles -Spratlys) affair. - Hanoi, 1988.
29. Handbook on Selected ASEAN Political Documents.
30. Joint Statement of the Meeting of Heads of State/Government of the Member States of ASEAN and the President of the People's Republic of China, Kuala Lumpur, 16 December, 1997. www.aseansec.org/5225.htm
31. Joint Statement of the Meeting of Heads of State/Government of the Member States of ASEAN and the President of the People's Republic of China" (16.12.97), ASEAN-China Cooperation Towards the21st Century, www.asean.or.id/summit/subml.htm
32. Joint Statement RP-PRC Consultations on the South China Sea and on Other Areas of Cooperation, 9-10 August 1995, Manila, Philippines.
33. Law of the Sea Bulletin. 1992, August
34. Notes on the Nanwei and Sisha islands. Foreign Minister Chou Enlai's statement on the US British peace treaty with Japan and the San-Francisco conference // Supplement to People's China. Vol. 4, № 5. August 15, 1951. -P.7
35. Pacific Forum CSIS. "Security Implications of Conflict in the South China Sea: Exploring Potential Triggers of Conflict". Honolulu, Hawaii, March, 1998.
36. Report to Congress on PRC Military Power 2004 www.defenselink.mil/pubs/d20040528PRC.pdf.
37. Summary chronology of Hoang Sa and Truong Sa Archipelagoes. Vietnam News Agency. № 057/VNA. February 27, 1988.
38. The Hoang Sa and Truong Sa Archipelagoes, Vietnamese Territories. Ministry of Foreign Affairs, SRV. 1981.
39. The Hoang Sa and Truong Sa Archipelagoes. Dossier II. Hanoi, 1984.
40. The Hoang Sa and Truong 3a Archipelagoes and International Law, Ministry of Foreign Affairs, SRV, Hanoi April 1988.
41. The Law of the People's Republic of China on Territorial Sea and Contiguous Zone", People's Daily, February 26, 1992.
42. The South China Sea Informal Working Group, Workshop Statements, http://faculty.law.ubc.ca/scs/
43. The truth about Sino-Vietnamese boundary question // Beijing review. Beijing, 1979.-Vol. 22, №21.-P. 14-19.
44. The truth about Vietnam China relations over the last 30 years. (White Paper on Vietnam- China relations). - Hanoi, 1979.
45. United States security for the East Asia-Pacific region. -Washington, Office of International Security Affairs, 1995
46. Vietnam's Sovereignty Over The Hoang Sa and Truong Sa Archipelagoes, Ministry of Foreign Affairs, SRV (August 7, 1979)
47. White Paper on Hoang Sa (Paracel) and Truong Sa (Spratly) Islands. Republic of Vietnam, Ministry of Foreign Affairs, Saigon, 1975.
48. World Oil Transit Chokepoints. United States Energy Information Administration (1998)
49. ЛИТЕРАТУРА НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ:
50. АСЕАН в системе международных политических отношений. Отв. Ред. Г.И.Чифрин. М.: Наука, 1993.-231с.
51. АСЕАН в системе международных экономических отношений. Подред.Г.И. Чуфрина.-М.: Наука, 1994.-264с.
52. Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. — М.: Международные отношения, 1999. -256с.
53. Богатуров А.Д.: Великие державы на тихом океане. История и теория международных отношений в Восточной Азии после второй мировой войны(1945-1995). М.: Конверт МОНФ, 1997.-352с.
54. Внешняя политика и дипломатия стран Азиатско-Тихоокеанского региона. М.: Научная книга, 1998. -278 с.
55. Внешняя политика и дипломатия стран Азиатско-Тихоокеанского региона. Учебное пособие. ДА МИД РФ. М.: Научная книга, 1998.
56. Военная безопасность Китая: скрытые риски и вызовы www.carnegie.ru/ru/pubs/books/volume/9342Chapter4.pdf
57. Гайсин A.B. История международного конфликта вокруг островов Спратли и Парасельских Южно-Китайского моря. Дис. .канд. ист. наук. 07.00.03. М. 1999
58. Гайсин A.B. Спящий вулкан в Южно-Китайском море. Азия и Африка сегодня. М., 2000, № 1, С. 20-21.
59. Границы Китая: история формирования / Под общ. ред. B.C. Мясникова и Е.Д. Степанова. М.: Памятники исторической мысли, 2001.- 470 с.
60. До Хоа Бинь. Международно правовые аспекты проблемы архипелагов Хоангша ( Парасельские острова) и Чыонгша ( острова Спратли) : Автореф. Дис. .канд. юр.наук. 12.00.10. МГИМО. М.1991.
61. Канаев Е.А. Политика КНР в отношении спорных островов Южно-Китайского моря ( Парасельских и Спратли) в 1949-1999гг.: Дис. .канд.ист.наук: 07.00.03. М.2001.
62. Китай в мировой политике. М.: Международные отношения.2001.
63. Китай: угрозы, риски, вызовы развитию, Под ред. Василия Михеева http://www.carnegie.ru/ru/pubs/books/72887.htm
64. Козерчук Е.А. Территориальные споры в морях Азии (на примере островов Спратли). «Энергия», М.,2000, N 4
65. Марчуков В.Д. Острова Спратли и проблемы обеспечения безопасности в Юго-Восточной Азии // Россия и АТР: Безопасность, сотрудничество, развитие. М., 2002. - С. 112-133
66. Марчуков В.Д. Проблема архипелага Спратли в ЮжноКитайском море и перспективы ее урегулирования. Дис. .канд.ист.наук; 07.00.15.М. 2002.-190с.
67. Международные отношения в Азиатско-тихоокеанском регионе. Отв. ред. Д.В. Петров. М.: Наука, 1979. -278 с.
68. Международные отношения в Юго-Восточной Азии на современном этапе: 80-е годы. Под ред. В.Д. Тихомирова. М.: Наука, 1988.-193 с.
69. Поспелов Д.М., Степанов Е.Д. Пекин против Вьетнама: 60-е -начало 80-х годов. М.: Мысль, 1983.
70. Семенов Б.М. Подход Вьетнама и Китая к разрешению взаимных погранично-территориальных споров. Научно-информационный бюллетень ИВ АН СССР «Восток и современность». М.: Наука, 1986.
71. Степанов Е.Д. Пограничная политика в системе внешнеполитических приоритетов КНР (1949-1994). Институт Дальнего Востока РАН. Информационные материалы. Сер.: международные отношения стран Северо-Восточной Азии. М.1996. -Вып. 1.
72. Степанов Е.Д. Экспансия Китая на море. М.: Международные отношения. 1980.-158 с.
73. Степанов Е.Д.: Правовые аспекты территориальных споров в Южно-китайском море. Институт Дальнего Востока РАН. Информационные материалы. Сер.: международные отношения стран Северо-Восточной Азии. М.1997. Вып. 3.- 92 с.
74. Стефашин В.В. Южно-Китайское море: острова раздора. Азия и Африка сегодня. -М 1994. № 5. - С. 40-41.
75. Хан Сын Ил. Региональная безопасность в Юго-Восточной Азии.-М. 1999.- 227с.
76. Цыганков П. А. Международные отношения. Учебное пособие -М.: Новая школа, 1996.- 320с.
77. Юго-Восточная Азия: параметры безопасности в конце XX столетия. М.: Институт Востоковедения РАН, 1995.-168с.
78. ЛИТЕРАТУРА НА ВЬЕТНАМСКОМ ЯЗЫКЕ:1. А А 4 *
79. Dông Nam A trong chien luge an ninh dâu mô cûa Trung Quôc. Tham khâo däc biet (TTXVN), 10/29/2003 ( Юго-Восточная Азия в стратегии нефтяной безопасности Китая. Вьетнамское агентство новостей. 29.10.2003 )
80. Due Lap, "Trung Quô'c xâm chiem quân dâo Hoàng Sa cua Viêt Nam nam 1974", Tap chí Lieh Siï Quân Sií, Hà Nôi, (so' 6 -30), 1988 ( Дык Лап. Китай захватил архипелаг Хоангша у Вьетнама в 1974г. Журнал военной истории, № 6-30, Ханой 1988).
81. Lê Minh Nghiä. Nhüng vân dê vê chû quyèn länh thô giîra Viêt nam và các nuóc láng gièng.( Проблемы территориального суверенитета между Вьетнамом и соседними странами.) www.biendong.info/index.php?option=comcontent&task=view&id=69&Itemid=65
82. Le Son. "Ва hôi nghi quô'c te xiï ly vân dê các länh tho bi Nhât chiem dông trong chien tranh the gidi thtf hai không công nhân quân dâo
83. Man Khánh Duong Ку, Trän Xuän Cäu, Tír Bai Cát Váng dén Hoáng Sa vá Truöng Sa, Länh Thö Viet Nam, Sir Hoc só 2, Ha Noi 1981 ( Ман Хань Зыонг Ки, Чан Суан Kay. От Байкатванг до Хоангша и Чыонгша, Вьетнамская территория. Журнал Истории №2, Ханой, 1981)
84. Nghien cuu kinh te. ( Журнал "Экономическое исследование". Ханой, 1993.№1
85. Pham Vän Dong. May vá'n dé vé quán su trong sir nghiép giái phóng vá báo vé áát nuóc. Há Nói 1985. (Фам Вам Донг. Некоторые военные вопросы в деле освобождения и защиты страны. Ханой, 1985)
86. Phan Huynh. Giái phóng quán dáo Trtfdng Sa (4-1975), tap chí Lich Sií Quán SiJ , Há Noi, (só' 6-30), 1988( Фан Гуйнг: Освобождения архипелага Чыонгша. апреля 1975.// Журнал военной истории. № 6-30, Ханой, 1988.)
87. Täp san sir dia . (Saigon), 1975, No. 29. Журнал « История и География» № 29. Сайгон, 1975.
88. Thong Tan Xä Viet Nam, Triídng Sa tranh chäp ve quán dáo, (tai lieu tham kháo), Ha Noi, (so' 10 +11), 1995 (Вьетнамское агентство новостей. Чыонгша: Спор об архипелаге, Ханой, 1995.
89. Trirörng Chinh. Kien quyét dánh bai chü nghía bänh triróng vä chu nghía bá quyén Trung quó'c. Ha nói 1982. (ЧыонгТинь. Решительно нанести поражение экспансионизму и гегемонизму Китая. Ханой 1982)
90. Van Trong. Hoäng Sa Quán dáo Viet nam. (Ван Чонг: Хоангша-вьетнамский архипелаг). Ханой, 1979.
91. Vü Hái Äu. Tinh hinh tranh cháp hién nay ö quán dáo Hoang sa vä Tnrcfng sa.// Tap chí Lich sir Quán sir. Hä nói ( so 6-30) 1988. ( By Хай Ay: спор вокруг архипелагов Хоангша и Чыонгша в настоящее время. Журнал военной истории. № 6-30, Ханой, 1988.
92. Vü Phi Hoäng. Hai quán dáo Hoäng sa vä Triróng sa- Bö phän länh thó Viét nam. Hä nói 1988. (By Фи Хоанг. Архипелаги Хоангша и Чыонгша- Часть вьетнамского территория. Ханой, 1988)
93. ЛИТЕРАТУРА НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ:
94. A Code of Conduct for the South China Sea? Jane's Intelligent Review 26.04.2004
95. Amer, Ramses. The Sino-Vietnamese Border Disputes and Regional Security.// The Business Times, Weekend Edition, June 28-29 (1997): IV.
96. Ang Cheng Guan. The South China Sea dispute re-visited. Singapore 1999.
97. Ang Cheng Guan. Vietnam-China relations since the end of the cold war. Singapore 1999.
98. Austin, Greg. Unwanted Entanglement: The Philippines' Spratly Policy as a Case Study in Conflict Enhancement? //Security Dialogue 34.March 2003.
99. Bates Gill, Michael O'Hanlon, China's Hollow Military .//The National Interest, No. 56, Summer 1999
100. Berrnet M. The People's Republic of China and the use of international law in the Spratly islands dispute.// Stanford Journal of International Law. California, 1992. - Vol. 28, № 2.
101. Betts, Richard K. Vietnam's Strategic Predicament.// Survival, Vol. 37, No. 3, Autumn 1995.
102. Bilson Kurus. Understanding ASEAN: Benefits and Raison d'Etre.// Asian Survey, August 1993
103. Blanche, Bruce and Jean. South East Asia: Oil and Regional Stability in the South China Sea.// Jane's Intelligence Review 11 (1995).
104. Chang Paoming. A new scramble for the South China Sea islands.// Contemporary Southeast Asia. Singapore, 1990. - Vol. 12, № 1.
105. Chang Ya-chun. Peking's Asia-Pacific strategy in the 1990-s. //Issues and Studies.-Taipei, 1993. -Vol. 29,
106. Cheng-yi Lin. Taiwan's South China Sea Policy.// Asian Survey, № 4, April 1997.
107. Chi Kin -lo. China's policy towards territorial disputes: the case of South China Sea islands. -L., 1989.
108. China and long-range Asian energy security. Institute for public policy of Rice University. April 1999.
109. China and the South China Sea~A Conference Summary Report by Michael McDevitt. 16.4,1999. http://www.csis.org
110. Chinese security policy // Survival. L., 1995/1996. Vol. 37, № 4.
111. Choon-ho Park. The South China Sea dispute: Who owns the Islands and the Natural Resources. // Ocean development and International Law journal. № 5-1978.
112. Christopher C. Joyner. The Spratly islands dispute in the South China Sea: problems, policies, and prospects for diplomatic accommodation. http://community.middlebury.edu/~scs/docs/Joyner,%20Spratly%20Islands%20Dispute.p df
113. Christopher C. Joyner. The Spratly Islands Dispute: What Role for Normalizing Relations between China and Taiwan?
114. Coker, Larry W. The Spratly Islands Dispute: Can ASEAN Provide the Framework for a Solution? Army War College, 1996.
115. Cordner, L.G. The Spratly Islands dispute and the Law of the Sea // Ocean development and international law N.Y., 1994. - Vol. 25, N 1.
116. Dana R. Dillon. How the Bush administration should handle China and South China Sea maritime territorial disputes. The Heritage Foundation.2001.
117. Dao Huy Ngoc. The South China Sea Disputes: A View From Vietnam. Institute for International Relations, Hanoi 26/4/ 2002
118. Dato.H.M.Ali bin Alwi. Conflicting claims in the South China Sea//Asian Defense Journal. June 1992,
119. Djalal H. South China Sea Island Disputes
120. Er, Lam Peng. Japan and the Spratlys Dispute. Asian Survey. October 1996.
121. Eric Heginbotham : Getting Realism: U.S. Asia (and China) Policy Reconceived. // The National Interest ,Fall 2002
122. Gallagher M. China's illusory threat to the South China Sea // International Security. -Cambridge, 1994. Vol. 19, № 1.
123. Gao, Zhiguo. The South China Sea: from conflict to cooperation?// Ocean development and international law N.Y., 1994. - Vol. 25, N 3.
124. Garver J. China's push through the South China Sea: the interaction of bureacratic and national interests // The China Quarterly. L.1992. - № 132. - P.999-1028
125. Garver, John W. China's Push Through the South China Sea: The Interaction of Bureaucratic and National Interest.// China Quarterly, December 1992.
126. Godwin P. From continent to periphery: PLA doctrine, strategy and capabilities toward 2000.// The China Quarterly. L., 1996. - № 146.
127. Ham, Stephen P. The Spratly Island Dispute: A Case for a New U.S. Southeast Asia Security Strategy. Army War College, 1996.
128. Heinzig D. Disputed islands in the South China Sea. Paracels -Spratlys Pratas - Macclesfield Bank. - Wiesbaden, 1976
129. Hindley, M.; Bridge, J. South China Sea: the Spratly and Paracel Islands dispute // World today. L., 1994. - Vol. 50, N 6. - P. 109-112
130. Hungdah Chiu & Choon-ho Park. Legal Status of the Parasel and Spratly Islands.// Ocean development and International Law journal. №31975.
131. Hurng-Yu, Chen. The PRC's South China Sea Policy and Strategies of Occupation in the Paracel and Spratly Islands.// Issues and Studies 36. July-August 2000.
132. Hurwitt, Mara C. U.S. Strategy in Southeast Asia: The Spratly Islands Dispute. Fort Leavenworth, KS, Army Command and General Staff College, 1993.
133. Hyer, E. The South China Sea disputes: Implications of China's earlier territorial settlements.// Pacific affairs. Vancouver, 1995 .-Vol.68,N 1
134. I. J. Storey: Creeping Assertiveness: China, The Philippines and the South China Sea dispute.// Contemporary Southeast Asia. Vol. 21, Issue 1, (Apr 99)
135. J. M. Van Dyke, M. J. Valencia: How Valid are the South China Sea Claims under the Law of the Sea Convention?
136. Ji Guoxing. Maritime Jurisdiction in the Three China Seas: Options For Equitable Settlement. Institute on Global Conflict and Cooperation (1995).
137. Jie, Chen. China's Spratly Policy.// Asian Survey, Vol. 34, No. 10, October 1994.
138. Johnston A.I. China's new "old thinking": the concept of limited deterrence. International Security. Cambridge (Mass.), 1995/1996. Vol. 20, № 3.
139. Kang, Tong H. Vietnam and the Spratly Islands Dispute Since 1992. Monterey CA, Naval Postgraduate School, June 2000.
140. Katchen M. The Spratly islands and the law of the sea: "dangerous ground" for Asian peace.// Asian Survey. Berkeley (Cal), 1977.
141. Kelly J.A. US security policy in East Asia: fighting erosion and finding a new balance.// The Washington Quarterly. Washington, 1995. -Vol. 18, №3.
142. Kim, Shee Poon. The South China Sea in China's Strategic Thinking.// Contemporary Southeast Asia, Vol. 19, No. 4, March 1998.
143. Klintworth G. China. Status quo power or regional threat.// The Journal of East Asian Affairs. Seoul, 1998. - Vol. 12, № 2.
144. Kristen Nordhaug. Taiwan and the South China Sea Conflict: the «China connection» revisited. Centre for Development and the Environment, University of Oslo
145. L. Odgaard. Deterrence and Co-operation in the South China Sea.// Contemporary Southeast Asia, Vol. 23, Issue 2, 292-306 (Aug2001)
146. Lam Peng Er. Japan and the Spratlys dispute: aspirations and limitations.//Asian Survey. -Berkeley (Cal), 1996. Vol. 36, № 10.
147. Lawrence J. Korb. Does China's Rapid Military Buildup Threaten U.S. Interests In East Asia? NO.//Insight Magazine Symposium.August 5, 2002
148. Lee Lai To. The South China Sea: China and multilateral dialogues.// Security Dialogue. -Oslo, 1999. -Vol. 30, №2.
149. Lee Lai To. ASEAN PRC political and security cooperation: problems, proposals and prospects.// Asian Survey. -Berkeley (Cal), 1993. -Vol. 33, № 11
150. Lee Lai To. ASEAN and the South China Sea conflicts.// Pacific Review. -Oxford, 1995. -Vol. 8, № 3.
151. Lijun Sheng. China's Foreign Policy Under Status Discrepancy, Status Enhancement.// Contemporary Southeast Asia, Vol. 17 (2), September 1995
152. Liselotte Odgaard. Holding the reign? The US and the emerging security structure in South-East Asia. Department of Political Science.University of Aarhus. Denmark
153. Luu Van Loi. The Sino-Vietnamese difference on the Hoangsa and Truongsa archipelagoes, Hanoi 1996
154. M,J, Valencia. J,M,Van Dyke. Vietnam's national interests and the law of sea// Ocean development and international law. N.Y., 1994. Vol. 25, N2.
155. M. Valencia. The South China Sea Disputes: Context, Conjecture and Confidence Building
156. Magno F.A. Environmental security in the South China Sea. Security Dialogue. Oslo, 1997. - Vol. 28, № 1.
157. Mark Valencia. Spratley Islands: Dangerous ground in the South China Sea.// The Pacific Review, Vol. 1 (4)
158. Marlay, Ross. China, the Philippines, and the Spratly Islands. Asian Affairs: An American Review 23.Winter 1997.
159. Martin H. Katchen. The Spratly Islands and the The Law of the Sea: "Dangerous Ground " for Asian peace.// Asian Survey №17-1977.
160. Miller, Mark S. Maintaining Peace in the South China Sea and the Spratly Islands: Are There Acceptable Alternatives to the U.S. Naval Forces Forward Deployed in the Asia Pacific Region? Army War College, 2002.
161. Morris E. Choppy seas for ASEAN's security quest. International Defense Review. Geneva, 1993. - № 11
162. N.Chanda. Stampede for oil: US firms rush to explore Vietnamese water.// Far Eastern Economic Review 156, № 8\1993.
163. Niklas Swanstrom . Conflict Management and Negotiations in the South China Sea: The ASEAN Way? Department of Peace and Conflict Research, Uppsala University.
164. Pacific research Journal. № 5\1990 .Australia.
165. Park, Choon-Ho. "Oil Development in the China Seas," Asian Economies, (September 1984): 5 26.
166. R.Haller-Trost. The Spratly Islands: A Study on the limitations of international law, Occasional Paper N14 (Centre of South-East Asian Studies, University of Kent at Canterburt, 1990)
167. Ralph A. Cossa. Security Implications of Conflict in the South China Sea: Exploring Potential Triggers of Conflict.(Honolulu, Pacific Forum CSIS, 1996)
168. Ramses Amer. The Managemement of the Border Disputes Between China and Vietnam and its Regional Implications. South-East Asia Programme (SEAP) Department of Peace and Conflict Research, Uppsala University. October 2000
169. Richard Sokolsky, Angel Rabasa, C. Richard Neu. The Role of Southeast Asia in U.S. Strategy Toward China . http://www.rand.org/pubs/monographreports/MRl 170/
170. Salameh M.G. China, oil and the risk of regional conflict // Survival. L. 1995/1996. - Vol. 37, P. 134.
171. Samuels, Marwyn S. Contest for the South China Sea . New York , 1982.
172. Sanqiang Jian. Multinational Oil Companies and the Spratly Dispute.// Journal of Contemporary China.
173. Shambaugh D. China's military in transition: politics, professionalism, procurement and power projection.// The China Quarterly. -L., 1996. -№ 146.
174. Sheng Lijun. Beijing and the Spratlys.// Issues and Studies. -Taipei, 1995.-Vol. 31, №7
175. Shephard, A. Oil on troubled waters: Indonesian sponsorship of the South China Sea Workshops .Studies in conflict a. terrorism. 1995-Vol.l8.
176. Shigeo Hiramatsu. China's Advances in the South China Sea: Strategies and Objectives.// Asia Pacific Review, Vol. 8, No. 1, May 2001.
177. Shiping Tang. The Rise of China as a Security Linchpin.// Asia Times, June 21, 2003
178. Smith, Esmond D. China's Aspirations in the Spratly Islands //Contemporary Southeast Asia, Vol. 16, No. 3, December 1994.
179. Smith, Gary J. Multilateralism and Regional Security in Asia: The ASEAN Regional Forum (ARF) and APEC's Geopolitical Value. The Weatherhead Center for International Affairs Harvard University (1997).
180. Snyder, Craig. The Implications of Hydrocarbon Development in the South China Sea.// International Journal LII (Winter 1996-97).
181. Special report: The South China Sea dispute: Prospect for preventive diplomacy. US institute of Peace.2002.
182. Studeman, Michael. Calculating China's Advances in the South China Sea: Identifying the Triggers of "Expansionism". Naval War College Review 51. Spring 1998.
183. Swanstrom, Niklas. Conflict Management in the South China Sea: The ASEAN Way. Energy and Security in The South China Sea. Centre for Development and the Environment .University of Oslo, Oslo, Norway, 24-26 April 1999.
184. Tao Cheng. The dispute over the South China Sea Islands // Texas International law journal. №10 -1975.
185. Thao, Nguyen Hong. Vietnam and the Code of Conduct for the South China Sea.// Ocean Development & International Law. April 2001. 26 P
186. The Asian Military Balance: An Analytic Overview. Centre for Strategic and International Studies. Washington. May 2003.
187. The Asian Military Balance: An Analytic Overview. Centre for Strategic and International Studies. Washington. May 2003.
188. The South China Sea dispute: Prospect for preventive diplomacy. Special report, US institute of Peace.2002.
189. Tonnesson, Stein. Sino-Vietnamese Rapprochement and the South China Sea Irritant.// Security Dialogue 34. March 2003.
190. Tonnesson, Stein. Vietnam's Aim in the South China Sea: National or Regional Security?// Contemporary Southeast Asia, vol. 22, no. 1, March 2000
191. USA's Energy Information Service, «South China Sea region» 10. Novemberl998 . http://www.eia.doe.gov/emeu/cabs/schina.htmLp 3-4
192. Valencia, Mark J. China and the South China Sea Disputes: Conflicting Claims and Potential Solutions in the South China Sea. New York, Oxford University Press for the International Institute for Strategic Studies, 1995.
193. Valencia, Mark J. South-East Asian Seas, Oil under Troubled Waters: Hydrocarbon Potential, Jurisdictional Issues and International Relations. (1985).
194. X. Furtado. International Law and the Dispute over the Spratly Islands: Wither UNCLOS?// Contemporary Southeast Asia. Vol. 21, Issue 3, 386-404 (Dec99)
195. Yann-huei Song, Peter Kien-hong Yu. China's "Historic Waters" in the South China Sea: An Analysis from Taiwan, P.O.C.// American Asian Review Vol. 12, N. 4, Winter, 1994
196. You Ji. The Evolution of China's Maritime combat: Doctrines and Models: 1949-2001. Singapore, May 20021. ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ198.Agence France Presse199.Asiaweek. Hong Kong.200. Associated Press201.China Daily. Beijing.
197. Dai Tieng noi Viet nam ( Радио Вьетнама)203.Economist. London.
198. Far East Economic Review. Hongkong 205.Indonesian Observer. Jakarta.
199. International Herald Tribune. Paris.207.Newsweek. New York.
200. Nhan Dan. Ханой. 209.0rbis. Colorado.
201. O.Philippine Daily Inquirer211.Quan doi nhan dan. Ханой.
202. South China Morning Post. Hong Kong.213.Taiwan News
203. Th6ng tan xa Viet Nam, 10/06/1996, (Вьетнамское Агентство новостей)215.The Nation, (Bangkok)216.The New York Times
204. The Strait Times (Singapore).218.The Washington Post
http://cheloveknauka.com/territorialnye-problemy-v-yuzhno-kitayskom-more
Год: 2006
Автор научной работы: Канчуков, Сергей Алексеевич
Ученая cтепень: кандидата политических наук
Место защиты диссертации: Чита
Код cпециальности ВАК: 23.00.02 - политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии (политические науки)
Работа выполнена на кафедре востоковедения института экономики и управления Читинского государственного университета
Научный руководитель
Официальные оппоненты:
Ведущая организация
кандидат философских наук, профессор Абрамов Виктор Алексеевич
доктор философских наук, профессор Янгутов Леонид Евграфовнч
кандидат политических наук, доцент Белоганов Валерий Анатольевич
Бурятский государственный университет
Ученый секретарь диссертационного совета кандидат социологических наук, доцент Романова Н.П.
Оглавление научной работы
автор диссертации — кандидата политических наук Канчуков, Сергей Алексеевич
Оглавление.
Введение.3 "
Глава 1. Китайский регионализм в условиях глобализации: новый характер интеграционного взаимодействия.
1.1. Глобализация и китайская концепция азиатского регионализма: опасности и угрозы.
1.2. Китайский регионализм и военно-политическая стратегия КНР.
1.3. Возможные конфликты и зоны конфликтных ситуаций КНР.
Глава 2. Конфликты КНР в системе международных отношений.
2.1. Возможность вооруженного конфликта с участием КНР на Корейском V-F полуострове. у, 2.2. Сущность интернационализированного локально-регионального конфликта Китая и Индии.
2.3. Тайваньская конфликтная проблема и способы ее решения.
Глава 3. Конфликты идентичности в КНР - угроза стабильности китайского государства.
3.1. Конфликты между центральной властью КНР и религиозными движениями.
3.2. Национальный сепаратизм и Синьцзянская зона конфликтной ситуации
3.3. «Тибетская проблема» как зона конфликтной ситуации КНР.
2006 год, автореферат по политологии, Канчуков, Сергей Алексеевич
Актуальность исследования. Особую роль в современный период социальных кризисов, массовой фрустрации и аномии начинают играть интернационализированные локально-региональные конфликты и конфликты идентичности, которые оказывают существенное воздействие на все стороны жизнедеятельности человека.
В последние десятилетия отечественная и зарубежная наука активно разрабатывает конфликтологические проблемы, что обусловлено как внутренним состоянием различных обществ, так и возрастающими международными конфликтными аномалиями. Проблеме возникновения, развития и разрешения современных конфликтов уделяют внимание представители различных социальных, гуманитарных наук: политологии, философии, социологии, геополитики, международного права. Каждая из наук формирует свое представление о конфликтах современности и дает им специфическое объяснение.
Необходимость политологического осмысления интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР в XXI в. обусловливается рядом обстоятельств.
Ускорение процесса глобализации, переход КНР в стадию постиндустриального, информационного общества приводит к все убыстряющейся её урбанизации, к коренному преобразованию уклада и образа жизни сотен миллионов людей, интенсификации миграционных процессов, смешению и столкновению национальных культур, религий и этносов, перераспределению внутренних рынков сырья и рабочей силы, превращению средств массовой информации в самостоятельно функционирующую сферу жизнедеятельности китайского социума.
В результате возникают серьезные проблемы роста несбалансированности экономического развития Китая, социальных диспропорций, вызывающих националистические, сепаратистские и фундаменталистские движения, разгул преступности, наркоманию, экологический кризис. Это порождает внутреннюю социальную напряженность, девиации на различных уровнях социальной реальности КНР, обусловливающие многочисленные международные конфликтные ситуации и затрагивающие интересы мирового сообщества.
Происходящий процесс усиления взаимозависимости стран в условиях глобализации обнаруживает новые транснациональные вызовы и угрозы, в том числе и для Китая 1 . Негативные последствия глобализации привели к неравномерности мирового экономического развития, тенденции глобальной регионализации и вероятности возникновения новых конфликтов.
Социально-политические процессы, связанные с реформированием китайского общества и его модернизацией в XXI в., способствуют реализации концепции собственного, китайского регионализма. Этот путь развития требует от КНР огромных внутренних и внешних ресурсов (сырьевых, научных, экологических и т.д.), дефицит которых постоянно усиливается. В результате необходимость обеспечения и защиты китайских национальных интересов на его глобализирующемся региональном пространстве ведет к расширению географии возможных конфликтов и конфликтных зон КНР, прежде всего* в Тайваньском проливе и на Корейском полуострове, а рост экономической и политической мощи китайского государства затрагивает устремления Индии.
Вероятность интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР при дезинтеграции современной китайской модели государства в этих конфликтах может привести к возникновению политических, экономических, демографических и иных проблем для России.
Если зарубежная конфликтология в своих теоретических изысканиях выходит на анализ конкретных механизмов взаимосвязи интернационализированных локально-региональных конфликтов и социально-политических изменений глобализирующегося Китая, то существующее в российской науке понимание о преимущественном преобладании конфликтогенного развития КНР по сравнению с ситуациями региональной стабильности и консенсуса, присутствия объективной обусловленности конфликтности КНР, хотя и в латентной форме, практически не становится предметом политологической рефлексии.
1 Китай: угрозы, риски, вызовы развитию [Текст] / под ред. В.В. Михеева. - М.: Московский Центр Карнеги, 2005. - 647 е.; Михеев, В.В. Китайская головоломка [Текст] / В.В. Михеев // Pro et Contra. - 2005. - № 3. - С. 617.
Недостаточная разработанность отечественной наукой феномена интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР в XXI в. снижает качество теоретических исследований и решение вопросов прикладного характера, касающихся своевременного прогнозирования и выработки управленческих решений в области национальной безопасности РФ. Эти обстоятельства определили необходимость исследования данной проблемы.
Степень научной разработанности. Представления о социальном конфликте разработаны достаточно широко. Этот феномен привлекал внимание представителей политических наук и философии на протяжении многих сотен лет. На пути обоснования философской и политической мыслью оптимальных вариантов общественных устройств, в т.ч. Китая, имелось немало глубоких, серьезных догадок, прозрений относительно природы конфликта и такого распространенного явления как война. Огромный материал сосредоточен в работах Конфуция, древнекитайской "Школы военной философии", Платона, Аристотеля, Т. Гоббса, Г. Гроция, Н. Макиавелли, И. Канта, Г.В.Ф. Гегеля. Однако не было создано цельной теории конфликта, не определены его место и роль в изменении системы международных отношений и институтов, конфликт как бы выпадал из категориальной системы политологии.
Происхождение теории конфликта связано с именами К. Маркса, Г. Зиммеля, Э. Дюркгейма, М. Вебера. Социальная сущность конфликта и его значение в динамике общественного развития, в смене одних форм социальной организации другими достаточно полно представлены в трудах К. Маркса. Сам термин «конфликт» широко применял Ф. Энгельс в значении «антагонизм», «социальное противоречие», «классовая борьба». Философско-социологичес-кая рефлексия феномена конфликта осуществлена Г. Зиммелем.
Исследование современных конфликтов - одно из ведущих направлений западной политической науки. Современные конфликты стали непосредственным предметом анализа не только в социологической теории конфликта (конфликтологии), но и в таких направлениях, как структурно-функциональный анализ, символический интеракционизм, феноменология, герменевтика, леворадикальная и критическая социология.
В отечественной науке первые шаги теории конфликта, несмотря на определенные достижения, характеризуются как достаточно механическое перенесение методологических установок, методик и концепций западной и, в первую очередь, американской науки о конфликте.
В Советском Союзе философским и'политическим проблемам внутренних и внешних конфликтов, имманентных социалистической системе, практически не уделялось должного внимания. Публикаций по конфликтологическим проблемам выходило мало. Проблемы конфликта в научной литературе поднимались больше с позиций истории и критики буржуазных социально-философских, социологических и психологических концепций (работы Г.М. Андреевой, Н.Н. Богомолова, Э.Д. Вильховченко, Л.Г. Ионина, Г.В. Осипова, JI.A. Петровской, П.Н. Шихирева, С. Эпштейна и др.). Социологическая и политическая литература были насыщены описаниями международных, классовых, этнических конфликтов в капиталистическом обществе, но уровень политологической интерпретации феномена конфликта был низок, т.к. обусловливался, прежде всего, идеологическими и мировоззренческими задачами, конъюнктурными политическими соображениями.
По существу первой серьезной работой в области анализа социального конфликта стала книга отечественных ученых Ф.М. Бородкина и Н.М. Коряк «Внимание - конфликт!» (1989 г.). Общие методологические и теоретические проблемы конфликта решались А.С. Ахиезером, А.К. Зайцевым, А.Г. Здравомысловым, В.Н. Кудрявцевым, С.Я. Матвеевой, Н.Н. Моисеевым, H.JI. Мусхелишвили, А. Назаретяном, М.Н. Руткевичем, В.М. Сергеевым, Е.И. Степановым.
Политико-экономические конфликты и их аспекты анализируются К.С. Гаджиевым, В.К. Егоровым, М.С. Загулиным, З.М. Зотовой, Н.А. Нарочицкой, A.С. Панариным, В.А. Папыриным, В.П. Позняковым, JI.M. Романенко, В.В. Смирновым, В.И. Сперанским, А.Н. Чумиковым, И.С. Яжборовской. Юридические проблемы конфликта - С.В. Бородиным, А.В. Дмитриевым, В.Н. Кудрявцевым, С.В. Кудрявцевым, Ю.А. Тихомировым, Н.В. Щербаковым.
Вопросы достижения согласия (консенсуса) и технологий разрешения конфликтов плодотворно разрабатываются многими исследователями, в том числе А.В. Дмитриевым, В.П. Казимирчуком, И.М. Кичановой, И.Н. Козловой, М.А. Мельниковым, Э.Н. Ожигановым, А.В. Соловьевым, В.А. Сосниным, Т.С. Сулимовой, В.Н. Шаленко, М.Я. Устиновой, А.Н. Чумиковым, С.А. Эфировым, B.А. Ядовым.
В области социологических и социально-психологических исследований социальных конфликтов выделяются работы А.Я. Анцупова, С.С. Балабанова, А.В. Брушлинского, М.Ю. Горбунова, Ю.Г. Запрудского, С.М. Емельянова, A.В. Кинсбурского, Т.Н. Кильмашкиной, JI.A. Петровской, А.А. Радугина, К.А. Радугина, В.И. Сперанского и др. Значительная группа исследователей (философов, политологов, социологов, юристов, лингвистов, этнографов) занята изучением этнических конфликтов: С.Т. Золян, Г.С. Котанджян, В.В. Лунеев, А.А. Мациев, JI.C. Рубан, В.А. Соснин, В.А. Тишков, Ж.Т. Тощенко, П.Н. Шихирев, В.Х. Харнахоев, А.Н. Ямсков и др.
В последние годы возросло количество исследований сущности региональных конфликтов. Этому посвящены работы Л.И. Дробижевой, А.Г. Дугина, И.П. Добаева, Ю.Г. Запрудского, А.В. Лубского, Ю.Е. Милованова, B.В. Черноус и др.
Понятая «конфликты идентичности», «интернационализированные локально-региональные конфликты» и способы их урегулирования нашли свое отражение в исследованиях Т.Е. Бейдиной, М.М. Лебедевой, А.С. Панарина, Е.А. Степановой, которые считают, что в условиях глобализации исчезают классические межгосударственные конфликты. Они были характерны лишь для расцвета государственно-центристской модели мира. Конфликты последнего времени все чаще приобретают интернационализированный локально-региональный характер, и их значение будет возрастать.
Практический вклад в разработку тем экономической и демографической политики КНР, раскрывающей ее конфликтогенный потенциал внесли региональные исследователи Т.Е. Бейдина, В.И.Лыков, М.Ю. Швецов, А.П. Тарасов, А.В. Самойленко, С. Грибова2.
Рассмотрение региональных конфликтов в связи с процессом глобализации предопределило научный поиск и анализ новых дефиниций -«регион», «регионализм», «глобализация», становящихся своеобразной парадигмой современного познания. Данные понятия получили продуктивное описание в работах В.В. Михеева, В.А. Абрамова, Ю.Ф. Абрамова, О.В. Бондаренко, А.Н. Лапшина, В.В. Мантатова, Л.П. Петровой, Н.Э. Каримовой, Е.М. Кузьминой, Е. В. Доморенок, Ю.Н.Гладкого.
Различные варианты подходов к определению данных терминов отражены в научных исследованиях А.Д. Воскресенского, М.Л. Титаренко, Ю.В. Ирхина, Шэнь Цзижу, Р. Робертсона, У. Бека и других. Глобализация и взгляд на нее из КНР и развивающихся стран описана в статьях Е.И. Сафроновой, А.И. Салицкого 3 . Понятия интеграционного взаимодействия и азиатского регионализма авторами рассматриваются в различных аспектах. Своеобразное представление о движущих силах интеграционного взаимодействия формулируют Э. Хаас, А. Моннэ, Л. Линдберг, Й. Транхольм-Миккельсен4. Концептуальные положения азиатского регионализма, угроз и вызовов КНР изложены В.В. Михеевым5, а основные положения региональной политики КНР - в работе Л.И. Кондрашовой и Ма Вэньцзэ6.
2 Бейдина, Т.Е. Социальная безопасность [Текст]: монография / Т.Е. Бейдина, В.И. Лыков, М.Ю. Швецов. -Чита: ЧитГУ, 2001. - 181 е.; Тарасов, А.П. Китайцы в Забайкалье [Текст] // Проблемы Дальнего Востока. -2003. - № 5. - С. 61-78; Самойленко, А.В. Забайкалье китайцами прирастать будет [Текст] / Забайкальская новь. -2005.- 26.05.- С. 3, Самойленко, А.В. Великое китайское переселение // Забайкальский рабочий. -2004. -22.05. - С. 2; Грибова, С. Экономические взаимосвязи Забайкалья со странами СВА // Проблемы Дальнего Востока. - 2005. - № 2. - С. 80-92.
3 Сафронова, Е.И. Глобализация и взгляд на нее из КНР и развивающихся стран [Текст] / Е.И. Сафронова // ПДВ. - 2003. - № 6.- С. 31-39; Салицкий А.И. Глобализация: взгляд из Поднебесной [Текст] // Вестник РАН. -МАИК Наука-Интерпериодика, 2002. - т. 72, № 3. - С. 263-269.
4 Tranholm-Mikkelsen, J. Neo-functionalism: Obstinate or Obsolete? A Reappraisal in the Light of the New Dynamism of the EC [Текст] //Millennium: Journal of International Relations Studies. - 1991. - v. 20. № 1. - P. 1-22.
Взгляды китайских экспертов на национальную безопасность, конфликты в условиях глобализации и регионализации изложены в работах Л.Н. Клепацкого, Ли Сюэбао, Ху Аньгана, Мэнь Хунхуа, Лю Ию, Пэн Пэна . Региональное развитие Китая, содержащее в себе конфликтогенный потенциал, представляется и другими китайскими учеными8.
Несмотря на большое количество разноплановых исследований современных конфликтов, обобщающего анализа , и прогнозов интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР в настоящий момент нет. Диссертационное исследование привнесет новое и станет прецедентом для дальнейшей научной разработки данной проблемы в-интересах национальной безопасности РФ, в выработке адекватной стратегии противостояния локально-региональным угрозам международной безопасности.
5 Михеев, B.B. Китай в свете тенденции глобализации и азиатского регионализма [Текст] / В.В. Михеев // ПДВ. - 2000. - № 3. - С. 40-43; Михеев, В.В. Азиатский регионализм и Россия [Текст] / B.B. Михеев // Pro et Contra.-2002.-№5.-С. 7-10.
6 Кондрашова, Л.И. КНР: выбор региональных приоритетов [Текст] / Л.И. Кондрашова, Ма Вэньцзэ // ПДВ. -2005. -№ 1. - С. 81-94.
7 Клепацкий, Л.Н. Глобализация и национальные интересы [Текст] / Л.Н. Клепацкий // Международная жизнь. -2000. - № 1. - С. 87-95; Ли, Сюэбао Безопасность с точки зрения глобализации: два различных понимания и причины разногласий [Текст] / Ли Сюэбао // Гоцзи чжэнчжи (Международная политика). - 2005. - № 11. - С. 916; Чанци чжаныпое сяоцзу. Гуаньюй 21 шивди Чжунго гоцзя аньцюань лии да чжаньлюе [Текст на кит. яз.] / Гоцзи чжэнчжи. - Ханчжоу, 2003. - С. 106; Мэнь, Хунхуа Гоувдянь Чжунго да чжаньлюе дэ куанцзя: гоцзяшили, чжаньлюе гуаньнянь юй гоцзя чжанду [Текст на кит. яз.] / Мэнь, Хунхуа. - Пекин, 2005. - 329 е.; Лю, Ию О влиянии «мирного возвышения» Китая на право грубой силы в регионе [Текст] / Лю Ию // Мирное возвышение Китая: проблемы и перспективы (экспресс-информация) - М.: ИДВ РАН, 2006. - № 2. - 84 с.
8 Чжунго цюйюй фачжань даолунь (Пособие по региональному развитию Китая) [Текст] / Пекин: Чжунго каоши, 2000. - 225 с.
Актуальность темы, ее практическая значимость определили цель, задачи, объект и предмет исследования.
Цель работы - осуществление политологического анализа конфликтогенного потенциала КНР в условиях ее глобальной регионализации.
Для достижения поставленной цели определены основные задачи исследования:
1. Обосновать статус интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР, с позиции политологии интерпретировать причины, условия зарождения, развития и способы их завершения.
2. Наметить социально-политические подходы к исследованию интернационализированных локально-региональных конфликтов, что позволяет, с одной стороны, обнаружить общие структурно-функциональные свойства, присущие конфликту как таковому, а с другой - выявить особенное, специфическое в социополитической динамике китайского глобализирующегося конфликтного поля.
3. Уточнить и конкретизировать категории, понятия и термины («глобализация», «регион», «китайский регионализм», «региональный 'лконфликт» и т.д.), которые прямо или опосредованно способствуют раскрытию сущности интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР.
4. Осуществить прогноз возможного влияния конфликтов КНР на международный процесс социально-политических изменений, сформулировать выводы и практические рекомендации в интересах национальной безопасности РФ для выработки адекватной стратегии противостояния локально-региональным угрозам национальной и международной безопасности.
Объект исследования - социально-политическая реальность, функциональными элементами и условием глобализирующегося международного бытия которой выступают современные конфликты, конфликтные отношения наряду с отношениями региональной стабильности и консенсуса.
Предмет диссертационного исследования - процесс диалектической взаимосвязи интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР и глобализирующихся социально-политических изменений в XXI в.
Гипотеза исследования. Причинами возникновения конфликтов КНР (конфликтов идентичности, интернационализированных локально-региональных) являются противоречия, обусловленные ее устремлением к глобальному лидерству, потенциальной внутренней нестабильностью, несбалансированностью реализации государственно-центристской модели с преобразованием экономики на капиталистический уклад, ресурсной ограниченностью социально-экономического развития Китая.
Методологические и теоретические основы исследования определяются особенностями его объекта и предмета, целями и задачами работы.
Исследование осуществлялось на основе синтезирования фундаментальных принципов классической политологии, имеющих прямое или опосредованное отношение к рассмотрению сущности проблемы.
Используемые нами методы содержат традиционные идеи политологии: Платона (причины появления «неправильных» форм государственного правления, разделенность общества), Аристотеля (идея о сотрудничестве как естественном свойстве людей, о причинах возникновения конфликтов из-за нарушения меры справедливости в распределении имущества и почестей), Т. Гоббса (учение о естественном состоянии общества как войне против всех, теория общественного договора как формы преодоления конфликтов), Г. Гегеля (учение о противоречии), К. Маркса (диалектико-материалистический подход, всеобщность и универсальность борьбы как источника всякого развития, обоснование социально-политического характера современных конфликтов, концепция зависимости социальных отношений, структур институтов от взаимообусловленного бытия людей), Э. Дюркгейма (обоснование идеи солидарности на основе разделения труда, понятие аномии, нормального и патологического состояния общественных отношений), М. Вебера (конфликт материальных и идеальных интересов различных статусных групп).
Среди зарубежных методологов политологии, идеи которых использовались в диссертационном исследовании, отметим П. Штомпку (концепция социального изменения, процессуальная модель общества); представителей трех основных направлений изучения международных конфликтов «стратегические исследования конфликта», «исследования мира»: JI. Козера, К. Боулдинга, Дж. Бертона, Дж. М. Коллинза, Й. Галтунга, К. Уолца, Ф. Брайара и др.
Диссертантом широко использовались методологические идеи представителей отечественной философии, политологии, геополитики: А.С. Гендина (гносеологические и прогностические проблемы предвидения и становления социального будущего), М.С. Кагана (системный подход к деятельности человека и аксиологический аспект), С.А. Кузьмина (структурный анализ социальных систем), К.Х. Момджяна (системный взгляд на общество, субстанциональный характер деятельности), К.С. Гаджиева (сравнительной методологии), Ю.В. Тихонравова, Н.А. Нартова, Н.Н. Ашенкампфа (методологические обзоры геополитических теорий), способствующие анализу проблем глобализации, регионализации, геополитики и социально-политических процессов китайского государства.
Основными методологическими основаниями исследования сущности интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР и их соотнесенности с социально-политическими изменениями китайского общества в условиях глобализации служили деятельностный, сопряженный с диалектикой объективного и субъективного, системный, аксиоматический, герменевтический и сравнительный подходы.
Научная новизна:
- в диссертационном исследовании предпринята одна из первых попыток в отечественной науке осуществить комплексный анализ интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР в XXI в.;
- интернационализированные локально-региональные конфликты КНР определяются как типологически устойчивые, содержательно, структурно и функционально обусловленные социально-политические процессы, включенные в глобализирующийся контекст других социальных процессов;
- представлена обновленная система причин и условий процесса глобализации, обусловливающих возникновение интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР, выделены группы причин конфликтов экономико-ресурсного характера;
- доказывается, что интернационализированные локально-региональные конфликты КНР могут стать причиной, условием и одновременно следствием социально-политических изменений на всех уровнях социального бытия г китайского общества;
- под углом зрения исследования сущности интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР автор интерпретировал теоретические наработки и эмпирический материал различных наук: политологии, философии, геополитики, социологии, регионологии, истории Китая.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Доминирующей тенденцией развития современного социального мира являются взаимосвязанные процессы глобализации и регионализации, оказывающие противоречивое влияние на различные страны, в том числе и КНР. Процесс глобализации обуславливает тенденцию регионализации экспансивно развивающегося Китая, а азиатский регионализм активизирует деятельность КНР на международной арене, вызывая ее стремление к лидерству в региональных интеграционных процессах.
2. Социально-политические процессы КНР, связанные с реформированием общества и его модернизацией, способствуя китайскому регионализму, детерминируют внутренние и внешние противоречия. Необходимость разрешения противоречий определяет новые подходы к расширению сферы экономического, политического, культурного влияния и доступа к ресурсам. В связи с этим возрастает возможность вступления КНР в интернационализированные локально-региональные конфликты.
3. Усилению политического авторитета Китая в АТР и мире препятствуют внутренние конфликты: между центральной властью и религиозными " движениями, между ханьцами и нацменьшинствами в Тибетском и Синьцзян-Уйгурском автономных районах.
4. Стремление Китая к лидерству в АТР, глобальной регионализации и формированию нового мирового порядка по собственному сценарию, конфликты идентичности в КНР вызывают напряжение в международных отношениях и подготавливают базу для возможных интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР XXI в. Суть этих конфликтов можно резюмировать следующим образом:
- конфликт как столкновение китайских национальных интересов, позиций сторон по поводу объекта притязания;
-конфликт - форма регулирования региональных взаимоотношений КНР, отстаивание ее глубинных интересов;
- конфликт как социально-политическое противоречие, индикатор исчерпанности стратегии мирного развития.
5. Управление интернационализированным локально-региональным конфликтом строится на методологии деятельностного подхода, включая в себя функции (прогнозирования, предупреждения, диагностики, регулирования, разрешения) и методы (избегание, борьба, приспособление, компромисс, сотрудничество и переговоры). Переговоры - показатель перехода социально-политической системы, породившей конфликт, в иное качество - способной позитивно реагировать на запросы национальной и международной безопасности.
Теоретическая и практическая значимость исследования. Анализ феномена интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР может стать одним из факторов уточнения и нового осмысления динамики реформируемого развития китайского общества, направленности его социально-политических изменений, деятельности военных институтов и организаций в условиях глобализации и регионализации.
Выводы и рекомендации могут быть использованы в практической деятельности управленческой системы РФ на различных уровнях социально-политической иерархии, при разработке военной политики РФ в отношении КНР, в выработке адекватной стратегии противостояния локально-региональным угрозам национальной и международной безопасности.
Материалы исследования могут стать основой для разработки лекционных курсов и практических занятий по дисциплинам «Конфликтология», «Региональные конфликты», «Национальная и региональная безопасность» специальностей «Регионоведение», ' «Международные отношения», для использования в курсах политологии, социальной философии, социологии как для студентов, так и для слушателей ФПК, специалистов-аналитиков ВС РФ.
Апробация работы. Материалы и результаты исследования прошли апробацию в ходе выступления на международной научно-практической конференции, а также отражены в статьях и тезисах научных сборников ВУЗов Сибирского федерального округа. По теме диссертации опубликовано 9 работ, общий объем публикаций составляет 5,1 п.л.
Структура работы. Данная работа состоит из введения, трех глав, включающих девять параграфов, заключения и библиографического списка.
Во введении обосновывается актуальность избранной темы, определяются объект, предмет, цель и основные задачи исследования. Раскрывается его методологическая основа, характеризуется научная новизна работы, формулируются основные положения, выносимые на защиту, обосновывается теоретическое и практическое значение результатов исследования, приводятся сведения об апробации результатов.
Первая глава «Китайский регионализм в условиях глобализации: новый характер интеграционного взаимодействия» состоит из трех параграфов.
В 1.1. — «Глобализация и китайская концепция азиатского регионализма: опасности и угрозы» диссертант рассматривает основные причины вызовов и угроз глобализации для КНР, китайскую концепцию азиатского регионализма в условиях глобализации. По мнению диссертанта, современный характер интеграционного взаимодействия КНР в АТР заключается в создании новой модели международных отношений, нацеленных на укрепление сотрудничества и партнерства азиатских государств. Глобализация является доминирующей тенденцией мирового развития. Затрагивая коренные принципы мироустройства, она становится главным трансграничным вызовом международной стабильности. В результате глобализация в ее американском варианте вызывает протестные настроения в различных регионах мира. Их выражением становится фрагментарность международных взаимоотношений и, как следствие, возникновение новых региональных объединений и союзов. В АТР на роль идеолога и защитника азиатских цивилизационных ценностей выдвигается стремительно набирающий комплексную мощь Китай. Он эффективно использует дипломатические, политические, экономические, демографические методы воздействия и уже приступил к созданию собственной глобализирующейся сферы влияния.
В 1.2. — «Китайский регионализм и военно-политическая стратегия КНР» автор дает научную оценку понятия «военно-политическая стратегия» с различных точек зрения и подробно освещает взгляды китайских ученых и военных экспертов на принципы ее формирования. Диссертант полагает, что военно-политическая стратегия КНР направлена на реализацию новой концепции, но уже китайского регионализма, на выигрыш времени и создание условий для возвышения Китая в качестве региональной державы с собственной зоной влияния (Pax Sinica). В дальнесрочной перспективе КНР стремится к роли «доминантной» державы глобального масштаба, обладающей всеми компонентами комплексной мощи для полного контроля над военно-политической ситуацией, прежде всего, в АТР.
Главной целью военно-политической стратегии КНР является формирование к середине XXI века новой паназиатской региональной общности и становление китайского государства в качестве второй глобальной сверхдержавы мира. В кратко-и среднесрочной перспективе КНР добивается безусловного признания всеми странами АТР ее территориальной целостности, особых прав в акватории ЮжноКитайского моря, достижения преимущественного влияния в Юго-Восточной и Северо-Восточной Азии.
Китайская версия собственного регионализма полностью укладывается в рамки геополитического закона стратегических блоков, согласно которому дальнейшее развитие КНР невозможно без расширения ее территорий (или территорий, контролируемых ею). Этот закон интерпретируется так: от городов-государств через государства-территории к государствам-континентам. Явная тенденция китайской регионализации является первичным этапом в стремлении КНР к глобальному лидерству.
Согласно прогнозам в диссертационном исследовании, одним из вариантов развития событий является глобализирующееся региональное возвышение Китая к 2021 г. (100-летию КПК) и появление нового актора международных отношений -«Большого Китая» с включением в его состав экономически и технически развитого Тайваня. Но есть большая вероятность того, что этот процесс ускорится. Локомотивом роста потенциала Китая станут темпы прироста его ВВП в размере 78%, и тогда Тайвань будет присоединен раньше — к 2011 г. (к столетию Синьхайской революции). К 2049 г. (100-летию КНР) в АТР будет сформировано геополитическое пространство «Большой Китай-2», по своим параметрам сопоставимое с современным имперским образованием «Рах Americana».
Формирование паназиатской зоны влияния «Большой Китай - 2» будет происходить, по возможности, мирным путем. Поэтому «выход Китая за границы» (китайский термин) и вхождение других стран АТР (прежде всего ЮВА) в новую региональную сферу влияния Пекина будет происходить за счет ненасильственного расширения ареала китайской цивилизации. Для достижения этой цели КНР будет использовать экономические, политические, демографические методы экспансии.
В 1.3. - «Возможные конфликты и зоны конфликтных ситуаций КНР» диссертант осуществляет анализ новых конфликтов в условиях глобализации, в которые уже вовлечена или будет вовлечена КНР, отмечая, что формирующийся китайский регионализм затрагивает их жизненно важные интересы и безопасность различных стран, что усиливает напряженность международных отношений.
Диссертант рассматривает различные дефиниции понятия «конфликт» и отмечает тенденцию исчезновения классических межгосударственных конфликтов. На смену им приходят конфликты идентичности и международные конфликты, представляющие собой ситуации со смешанными интересами, в которых интересы сторон одновременно совпадают и расходятся. На первый план глобализирующихся международных отношений выходят многочисленные локально-региональные конфликты. Они стали приобретать интернационализированный характер, т.е. принимать масштабы и формы, при которых их разрешение возможно лишь совместными усилиями нескольких государств или мировым сообществом. Подобные конфликты свойственны и для глобально регионализирующегося Китая.
Таким образом, интернационализированные локально-региональные конфликты КНР, нося по своей сути внутригосударственный характер, выходят на уровень противостояния (столкновения) интересов различных государств. Под интернационализацией автором понимается не только прямое вмешательство сил иностранных государств на стороне одного из участников конфликта, но и весь комплекс международных усилий по его урегулированию (как позитивному, так и негативному влиянию на развитие конфликта), включая посредничество между конфликтующими сторонами. Комплексный характер угроз, порождаемых конфликтами интернационализированного типа, связан с тем, что они, как правило, являются частью более широкого геополитического противостояния. Как и конфликты идентичности, интернационализированные локально-региональные конфликты носят упорный, затяжной и крайне ожесточенный характер.
Стратегия формирующегося китайского регионализма, оформленная как интеграционное сотрудничество только стран Азии (закрытый тип), является инструментом достижения господства и приращения сырьевых богатств. Автор рассматривает четыре стратегических направления (четыре стороны света, куда повернуты «лапы китайского дракона»), по которым вероятна конфликтная экспансия КНР - Тайвань, ЦАР, Индия, Корейский полуостров.
Автор утверждает, что уже к середине XXI столетия сложится новый «китайский» миропорядок. США останутся лидером западного сообщества, но в АТР на доминантные позиции выдвинется КНР. Однако препятствием на пути «возвышения» Китая станет его внутренняя нестабильность. Включенность КНР в преобразование экономики на капиталистический лад и в мирохозяйственные связи выявляет ее фундаментальную слабость — симбиозную структуру государства. Отсюда диспропорции в развитии различных сфер китайского общества, их противоречивость друг другу и, как следствие, внутренняя конфликтогенность.
Таким образом, первая глава работы позволяет более глубоко понять генезис китайского регионализма в условиях глобализации, раскрыть новый характер интеграционного взаимодействия в АТР и проанализировать основные опасности и угрозы для Китая, а также понять направленность военно-политической стратегии КНР и ее возможные конфликты (как внутригосударственные, так и в рамках системы международных отношений).
Вторая глава «Конфликты КНР в системе международных отношений» представляет системный подход и анализ конкретных интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР, относящихся к числу важнейших условий функционирования международных систем.
В 2.1. - «Возможность вооруженного конфликта с участием КНР на Корейском полуострове» автор выдвигает тезис о том, что противостояние на Корейском полуострове, превратившееся в серьезную проблему китайско-американских отношений в сфере международной безопасности, является зоной возможного интернационализированного локально-регионального конфликта КНР. Возможное объединение КНДР и Республики Корея синонимично для КНР расширению зоны распространения американо-японского влияния.
Поэтому для Китая смысл понятия «корейский вызов» состоит:
1 .В возможности перерастания нынешнего кризиса вокруг ядерной программы КНДР в военный конфликт на Корейском полуострове, в который Китай в силу договорных обязательств окажется вовлеченным;
2.В гуманитарной катастрофе вследствие коллапса режима Северной Кореи. Суть проблемы заключается в конфликте интересов КНДР и США, Китая и США. В условиях глобализации столкновение этих интересов приобрело новый характер и масштабы, поскольку подходы мирового сообщества к корейской проблеме сильно отличаются от времен «холодной войны».
Говоря о возможности вооруженного конфликта с участием Китая на Корейском полуострове, диссертантом рассматриваются различные варианты развития ситуации, при которой Пекин будет вынужден применить военную силу. При обострении ситуации на полуострове руководство Китая может пойти на провоцирование в КНДР народных волнений и под предлогом помощи «братскому народу» повторить сценарий «Праги-68», чтобы установить в Северной Корее пропекинское правительство.
В 2.2. - «Сущность интернационализированного локально-регионального конфликта Китая и Индии» рассматриваются преимущества, которые дает двум странам широкое развитие международного сотрудничества в условиях глобализации. Уделяется особое внимание угрозам, возникающим при столкновении их интересов в экономической области, в условиях, когда США пытаются сыграть на индийско-китайских противоречиях.
Американская администрация видит серьезную угрозу интересам собственной безопасности в Азии, в утверждении Китая или Индии в качестве доминантной державы, которая сможет вытеснить США из сферы торговли и движения инвестиций в регионе, используя в своих целях гигантские природные и людские ресурсы Азии. Сценарий возможного объединения потенциалов Китая и Индии давно вызывает самые серьезные опасения в Вашингтоне. Отсюда стремление США предотвратить любые действия этих держав по объединению и координации усилий путем развития двусторонних отношений отдельно с Индией и Китаем.
Среди противоречий между КНР и Индией, способствующих возникновению конфликта, автор выделяет следующие: погранично-территориальные притязания (оспаривается территория в 125 тыс. кв. км); конкуренция в борьбе за региональное влияние; конкуренция в доступе к мировым источникам ресурсов и рынкам сбыта своих товаров; конкуренция экономик; конкуренция военных потенциалов, гонка вооружений и ядерное противостояние.
Особо подчеркивается, что в условиях новой эры «нефтяной» геополитики и роста комплексной мощи каждого из факторов - Китая и Индии - в средне- и дальнесрочной перспективе возможно их столкновение в борьбе за контроль над месторождениями и маршрутами транспортировки энергоресурсов.
В 2.3. «Тайваньская конфликтная проблема и способы ее решения» даны варианты развития отношений между КНР и Китайской республикой на Тайване. Автор рассматривает район Тайваньского пролива как одну из конфликтогенных зон на геополитической карте АТР. Здесь также потенциально возможно возникновение военного интернационализированного локально-регионального конфликта КНР. Это особенно важное обстоятельство, если учесть значение региона для мировой экономики и вовлеченность в его дела крупнейших мировых держав.
Воссоединение с Тайванем является одной из важнейших национальных задач КНР. Вместе с тем проблема Тайваня - самый чувствительный и важный вопрос в китайско-американских отношениях. Анализ основных рисков тайваньской конфликтной проблемы показывает, что они могут стать угрозой или вызовом КНР в ближне - и среднесрочной перспективе. При этом возникает прямая военная угроза для КНР со стороны коалиции стран во главе с США и косвенная угроза его социально-экономической и политической стабильности. Сугубо внутренний вопрос Китая - воссоединение с Тайванем - может потребовать вмешательства мирового сообщества, поскольку становится одним из главных транснациональных вызовов международной стабильности.
Таким образом, во второй главе работы рассматривается генезис современных интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР в системе
международных отношений в ближне-, средне- и дапьнесрочной перспективе.
В третьей главе «Конфликты идентичности в КНР - угроза стабильности китайского государства» рассматриваются внутренние конфликты между центральной властью и религиозными движениями, между ханьцами и нацменьшинствами в Тибетском автономном районе (ТАР) и Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР), которые не только препятствуют усилению политического влияния Китая в АТР, но и угрожают стабильности китайского государства.
В 3.1. «Конфликты между центральной властью КНР и религиозными движениями» автор утверждает, что негативное влияние процесса глобализации на Китай сопровождается утратой идентичности, появлением расколотой самоидентификации, что ведет к сомнениям, невротическим реакциям, бунтам, уходу в мир религии, фантазий. Диссертант дает собственное видение понятий «национальная идентичность», «конфликт идентичности» и подчеркивает, что конфликты идентичности в КНР на межнациональной, политической и религиозной основе имеют особенно затяжной характер.
Своеобразие религиозной политики властных структур КНР проявляется в том, что идеологию государство считает сферой своей исключительной компетенции и неотъемлемым компонентом обеспечения национальной безопасности страны. Возможность возникновения конфликтов идентичности на почве идеологических взаимоотношений между центральной властью и религиозными организациями весьма вероятна, а существование напряженности в данной сфере препятствует встраиванию КНР в глобализационный процесс.
В 3.2. «Национальный сепаратизм и Синьцзянская зона конфликтной ситуации» диссертант анализирует конфликты идентичности, с точки зрения их этнополитической составляющей. Он дает различные точки зрения отечественных и зарубежных авторов по вопросу дефиниции понятий «этнос», «нация», «национальный сепаратизм» в Китае, причин и факторов усиления позиций национального сепаратизма в Синьцзяне.
По мнению диссертанта, отличительной чертой современного мира является его этническое и национальное разнообразие. В последние годы эта структура мирового сообщества деформируется под воздействием процесса глобализации и постепенной консолидации отдельных этносов в нации. В Китае процесс слияния этносов в нацию (чжунхуа миньцзу) можно охарактеризовать как постепенную аккультурацию либо полную ассимиляцию этносов с акцентом на превалирование титульной нации — хань. Это и объясняет истоки сепаратизма в Синьцзян-Уйгурской и Тибетской конфликтной зоне.
Согласно аналитическому прогнозу, угроза интенсификации сепаратистских тенденций будет существовать и в дальнейшем, а сами они, в зависимости от ситуации в стране и расклада политических сил в мире, будут приобретать различные формы. Автор подчеркивает, что управляемая извне эскалация напряженности в Синьцзянской конфликтной зоне (равно как и в Тибете) может стать для США важным инструментом дестабилизации ситуации во всем Китае. Это произойдет в случае начала открытой политической конфронтации между ними на современном этапе, либо в будущем военном конфликте с КНР в дальнесрочной перспективе.
В 3.3. «Тибетская проблема как зона конфликтной ситуации КНР» освещаются вопросы конфликта идентичности в Тибетском автономном районе. По мнению автора, в условиях, когда буддизм играет ведущую роль в жизни тибетцев, китайские власти осуществляют грубое вмешательство в их культурно-религиозную жизнь. Основные параметры столкновения позиций центрального руководства и религиозно-конфессиональной группы интересов в Тибете аналогичны с Синьцзянской конфликтной зоной. Политическим идеалом тибетской и уйгурской оппозиции является утопическая цель - идея суверенитета, строящаяся на основе сепаратизма и национализма. Однако Пекин пресечет все попытки национал-сепаратистов с помощью иностранного вмешательства дезинтегрировать китайское государство.
Таким образом, в третьей главе дается анализ конфликтов идентичности, ослабляющих позиции КНР как региональной державы и препятствующих ее «возвышению» как глобального лидера. Показывается опасность выхода данных конфликтов на региональный и глобальный уровни, способных в этом случае превратиться в интернационализированные локально-региональные.
В заключении автором подводятся итоги исследования, формулируются теоретические выводы, определяются положения, требующие дальнейшей политологической разработки и изучения.
По теме диссертации опубликованы следующие работы:
1. Канчуков, С.А. Тайваньская конфликтная проблема / С.А. Канчуков // Философия образования: сб. науч. работ (журнал включен в список ВАК). -Новосибирск: Изд-во Новосибирского гос. ун-та, 2006 — Вып. 2. - 0,75 п. л.
2. Канчуков, С.А. Глобализация и китайская концепция азиатского регионализма: опасности и угрозы / С.А. Канчуков // Философия образования: сб. науч. работ. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского гос. унта, 2006. - Вып. 2. - 1 п. л.
3. Канчуков, С.А. Возможность вооруженного конфликта с участием КНР на Корейском полуострове / С.А. Канчуков // Аналитико-информационный бюллетень Забайкальской гильдии политологов и социологов: информац. бюллетень. - Чита: Изд-во Забайкальского гос. гуманитарно-пед. ун-та, 2006. — Вып. 3. — 0,25 п. л.
4. Канчуков, С.А. Глобальная регионализация и проблемы национальной безопасности России в АТР (геополитический аспект) / С.А. Канчуков, В.М. Феоктистов // Социальная регионология: межвузовский ежегодник Иркутского гос. ун-та. - Иркутск: Изд-во Иркутского гос. ун-та, 2006. - Вып. 2- 1 п.л.
5. Канчуков, С.А. Китайский регионализм в условиях глобализации -опасности и угрозы / С.А. Канчуков // Вестник: сб. науч. работ. - Чита: Изд-во Чит. гос. ун-та, 2006. - Вып. 4. - 0,5 п. л.
6. Канчуков, С.А. КНР во внутренних и региональных конфликтах XXI века / С.А. Канчуков // Материалы научной конференции «Международная безопасность: региональная научно-практическая конференция»: сб. науч. работ. - Чита: Изд-во Чит. гос. ун-та, 2006. - 0,25 п.л.
7. Канчуков, С.А. Китай и тайваньская конфликтная проблема / С.А. Канчуков // Межвузовский сборник: межвуз. сб. науч. тр. - Омск: Изд-во СИБИТ, 2006. - 1п. л.
8. Канчуков, С.А. КНР во внутренних и региональных конфликтах XXI века / С.А. Канчуков // Сибирский педагогический журнал: науч.-теор. изд. Новосибирского гос. пед. ун-та. - Новосибирск: Изд-во Новосибирского гос. ун-та, 2006. Вып. 5. - 0,5 п. л.
9. Канчуков, С.А. КНР' и региональные аспекты международной безопасности / С.А. Канчуков // Вестник Восточно-Сибирского института МВД России: сб. науч. работ. - Иркутск: Изд-во ВСИ МВД РФ, 2006. - Вып. 2.-0,75 п. л.
Подписано в печать 18.07.2006 г. Формат 60x84/16 Печать компьютерная. Бумага офсетная № 1. Усл. печ. л. 1,5 Заказ № 109
С момента возникновения человечества и до последнего времени вся его история развивалась по интеграционной спирали. Последняя четверть ушедшего века по масштабам и последствиям преобразований перекрывает все предыдущие эпохи и порождает новое явление в интеграции - глобализацию. В настоящее время проблема глобализации как основной тенденции развития человечества дискуссионна. Однако в одном все оппоненты солидарны; глобализация - это грядущая стадия общего политико экономического и культурного развития человеческого : общества, подразумевающая переход к «всемирное», глобальности (globality). По я мнению Г. Трофименко, глобализация общества представляет собой «долгосрочный процесс объединения людей и преобразования общества в планетарном масштабе» [53;549], [123;74]. Другой российский политолог, Ю.В, Ирхин, считает, что глобализация (от лат, globus - «шар» и фр- global «всеобщий») - это совокупность мировых процессов, отражающих противоречивое, стихийное и сознательное движение различных человеческих сообществ к общепланетарному взаимодействию и сотрудничеству во всех аспектах: технологическом, научном, образовательном, торгово i экономическом, финансовом, информационном, политическом, культурном [53;608]. Мы полагаем, что процесс глобализации необратим и не может себя исчерпать - он императивен. Немецкий ученый У.Бек утверждает, что «глобализация есть неустранимое условие человеческой деятельности» [11 ;34]. По нашей оценке, современный этап глобализации отличается от предыдущих тем, что в силу уникальных достижений научно-технической революции и общего характера развития человечества в постиндустриальную и информационную эпоху начала третьего тысячелетия он приобрел ряд новых, качественных свойств и отличий. Так, современная глобализация, имея всемирныйхарактер, охватывает все основные направления развития и сотрудничества различных сообществ; втягивает в свое русло все большее количество участников на всех уровнях международных отношений; остро ставит проблему углубляющегося противоречия между растущей тенденцией к гомогенизации (вестернизации) мирового сообщества и сохранением национально-культурной (этнической) и религиозной идентичности субъектов.
Поэтому современная глобализация развивается в условиях конфликтов и острых противоречий не только между государствами, но и между основными мировыми цивилизациями (западной, православно-славянской, арабо-исламской, индо-буддийской, конфуцианской, африканской, латиноамериканской и др,)5 все активнее выступающими субъектами глобальных отношений.
Таким образом, как считает региональный исследователь В.А. Абрамов, глобализация - процесс, социоприродное развитие, приводящее к формированию новых транснациональных и геополитических пространств, возникновению острых ресурсных проблем, социального неравенства и конфликтов на этой почве, решаемых новыми специфическими средствами [1;8б].
Позитивные направления глобализации: расширяющиеся возможности использования общих достижений человечества во всех областях; формирование планетарного интернет-пространства; взаимодействие ведущих субъектов мировой политики в решении глобальных проблем современности; совместная борьба против международного терроризма; расширение и активизация международного сотрудничества; углубление всемирных торгово-экономических связей; расширение интернациональных связей между людьми («всемирное гражданское общество»); формирование планетарного рынка идей, труда, услуг, образования и др.
Негативные аспекты глобализации: подчинение глобализационных процессов интересам отдельной группы государств; создание (или поддержание) неравноправных возможностей развития в различных сферах мевдународного сотрудничества; навязывание гегемонистских или односторонне ориентированных моделей международного развития, эрозия и разрушение национальных культур, кризис идентичности, «всплески» национализма и сепаратизма, терроризма и т.д,
На наш взгляд, в условиях глобализации национальные границы во все большей степени становятся прозрачными, а сохранение закрытых, авторитарных обществ, ограничение передачи знаний, информации и передвижения людей делается практически невозможным, Глобализация не отменяет законы международной конкуренции и соперничества в различных сферах мировой политики и может вести обострению межгосударственных и межцивилизационных отношений [53;609].
Так, слова экс-президента США Б. Клинтона: «Глобализация - это Америка» стали квинтэссенцией американской внешней политики. Нам представляется, что стремление США к гегемонизму, к превращению остального мира в придаток американской экономики, навязывание различным народам системы духовных ценностей, находящейся в противоречии с традиционными ценностями национальных культур, вызывает различные формы противодействия со стороны других государств. Как показывает проведенный нами анализ, многие нации справедливо обнаруживают в ней явную угрозусвоему развитию и даже существованию. Поэтому одним из последствий глобализации стало резкое обострение духовного противостояния цивилизаций Востока и Запада.
По мнению регионального исследователя Н.А.Абрамовой, в этой связи в научной среде активно идет разработка проблемы геополитических отношений между цивилизациями (А.С. Панарин, В.Л. Цымбурский, А.И. Фурсов, Ю.Л. Пивоваров, В.И. Пантин, В.В. Лапкин, И.А. Василенко) [3;34]. Американский политолог Р. Робертсон полагает, что «глобализация - это серия эмпирически фиксируемых измерений, разнородных, но объединяемых логикой превращения мира в единое целое» [179], По мнению ученых из Кембриджского университета Д.Хелда и А.Макгрю, «глобализация - процесс (или совокупность процессов), который состоит в трансформации пространственной организации социальных отношений и взаимодействия, оцениваемый с точки зрения охватываемого им пространства, интенсивности, скорости распространения и влияния, генерирующий трансконтинентальные и межрегиональные потоки и сети активности, структуры взаимодействия и реализации власти» [150; 157].
Наше понимание глобализации в контексте темы работы заключается в следующем: глобализация - процесс становления нового мирового порядка, один из этапов многовекового развития человечества, характеризующийся тенденцией к конвергенции и гомогенизации в области экономики, культуры, информации, связи, транспорта и технологий; ростом взаимозависимости, главным следствием которой является подрыв роли национального государства под напором действий новых акторов на мировой политической сцене и увеличение разрыва в развитии между отдельными регионами (государствами); универсализацией человеческих ценностей и единого глобального управления, становлением новой антропогенной цивилизации.
Геополитическое положение Корейского полуострова как в прошлом, так и сейчас остается исключительно важным. Объясняется это тем, что ситуация на полуострове и тенденции ее развития в той или иной мере затрагивают интересы соседних государств и мирового сообщества в целом. Поэтому напряженная обстановка в данном субрегионе СВА превращает его в один из основных очагов конфликтов в АТР со времени окончания корейской войны в 1953 г., в результате которой корейская нация оказалась разделенной.
В настоящее время китайско-северокорейские связи в правовом отношении базируются на Договоре о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, подписанном между КНР и КНДР 11 июля 1961 г. В соответствии с одной из статей поныне действующего Договора Китай обязуется оказать военную помощь Пхеньяну в случае вооруженной агрессии против него [52;21].
Однако с распадом СССР и возникновением однополярного мироустройства произошли серьезные изменения во взглядах Китая на проблему корейского урегулирования. Это нашло свое отражение в установлении им в 1992 г. дипломатических отношений с Республикой Корея (РК). Пекин предпринял шаги в сторону устранения элемента неравновесия в отношениях с Сеулом, в результате его политика на Корейском полуострове стала развиваться в направлении партнерства. С конца 90-х годов прошлого столетия отношения между КНР и РК из экономической сферы начали распространяться на сферу политики и безопасности. Это имело решающее значение в процессе преобразования Китаем его особых отношений с КНДР, зиждившихся на революционных и идеологических основах, и превращения их в нормальные межгосударственные отношения, базирующиеся на интересах этих стран и взаимном благоприятствовании [98;29-30].
Китайские политологи считают, что «корейский вызов» для КНР состоит, во-первых, в том, насколько Китаю удастся предотвратить негативный вариант развития событий на Корейском полуострове, а во-вторых, в том, как он сумеет воспользоваться корейским кризисом для усиления своих глобальных и региональных позиций.
Американские и российские специалисты указывают на то обстоятельство, что для Китая смысл понятия «корейский вызов» состоит: в возможности перерастания нынешнего кризиса вокруг ядерной программы КНДР (см. приложение № 13) в военный конфликт на Корейском полуострове, в который Китай в силу договорных обязательств окажется вовлеченным; в гуманитарной катастрофе вследствие коллапса режима Северной
Суть корейской проблемы заключается в конфликте интересов КНДР и США, Китая и США. В эпоху глобализации столкновение этих интересов приобрело новый характер и масштабы - интернационализированного локально-регионального конфликта, поскольку подходы мирового сообщества к корейской проблеме сильно отличаются от подходов времен «холодной войны». Так, после распада мировой системы социализма стало ясно, что никто из бывших союзников Северной Кореи (Китай и РФ) не будет защищать КНДР по идейно-политическим соображениям.
Какова же роль Китая в урегулировании северокорейской ядерной проблемы в частности, и корейской проблемы в целом? Отвечая на этот вопрос, международные и российские эксперты в первую очередь отмечают новую роль Китая в мировой политике, в усилении как сотрудничества, так и соперничества КНР с США, Японией, Россией и Республикой Корея за обеспечение безопасности на Корейском полуострове и в СВА в целом. Отмечается, что после окончания войны в Ираке именно КНДР стала тем геополитическим местом, где КНР и США начали выстраивать линию на взаимодействие в решении регаональных проблем. Начавшиеся в апреле 2003 г, трехсторонние переговоры КНР-КНДР-США в Пекине, переросшие затем в шестисторонний формат (с участием РФ, Японии и РК), показали готовность Пекина уже не только выступать в защиту «северокорейского социализма», но и сотрудничать с Вашингтоном по такой острой проблеме, как ядерное нераспространение [61;145], Благодаря активной посреднической и конструктивной роли китайской дипломатии удалось провести в Пекине 5 раундов шестисторонних переговоров (с участием КНДР, США, КНР, РФ, РК и Японии) по урегулированию северокорейской ядерной проблемы..
В эпоху господства Вестфальской модели мира национальные интересы были тождественны государственным интересам и «подкреплялись тремя мотивами: достижением и обеспечением безопасности государства, удовлетворением экономических требований политически значимых слоев населения, повышением престижа государства на международной арене» [ 107;411 ]. Идентификация также шла по принципу принадлежности к государству (человек видел себя гражданином той или иной страны). В настоящее время ломка государственно-центристской модели мира сопровождается потерей идентичности, появлением расколотой и мозаичной самоидентификации, что ведет к неуверенности, сомнениям, невротическим реакциям, бунтам, или уходу в мир религии, фантазий и грез [130;197]. Так, М.М. Решетников считает, что «результатом глобализирующегося отчуждения как кризиса классических гуманитарных идей становятся утрата традиционных ценностей, их трансформация, уход индивида от сложившихся социальных институтов, потеря смысложизненных ориентации личности, возрастание ее эмоционально-психологического отчуждения» [177].
В этом отношении следует обратиться к психологическим выкладкам - в результате глобализации, перенасыщения информацией, ускоренного ритма жизни индивидуум на уровне подсознания стремится воссоздать исконные, базисные ориентиры. Наиболее устойчивые среди них - религиозные и этнические институты, которые практически не подвержены изменениям. В то же время, немецкий ученый У. Бек в работе «Что такое глобализация» подчеркивал, что глобализация имеет следствием изменение и ослабление функций национального государства, активизацию деятельности транснациональных негосударственных образований, в том числе таких, как этнические диаспоры, религиозные движения [179].
Национальная идентичность формируется в результате проявления синергетического эффекта, характерного для сложных самоорганизующихся систем (переход в процессе социоглюонного взаимодействия в «идентичности для себя»), и может квалифицироваться как одна из категорий коллективного бессознательного [176]. Национальная идентичность - компонент социальной идентичности индивида, содержащий его представления о принадлежности к этническим группам. А.С. Панарин выделяет национальную идентичность среди основных отличительных признаков, характеризующих то или иное человеческое сообщество как единую нацию [99;15б].
В связи с негативными последствиями глобализации - фрагментацией мира, эрозией и разрушением национальных культур, ослаблением роли центральной власти внутри национального государства, выходом регионов на наднациональный уровень и появлением новых факторов на мировой арене (неправительственных структур, религиозных, террористических и сепаратистских организаций) в мире все более проявляется тенденция к возникновению конфликтов идентичности - внутренних конфликтов, протекающих в рамках одного государства [60;131], связанных с проблемой самоидентификации. В конфликты идентичности вовлекаются не столько интересы сторон, сколько ценности (религиозные, этнические) [9;57]. В этих случаях достижение компромисса, а, значит, окончательное урегулирование конфликта оказывается практически невозможным.
Конфликты идентичности подразделяются на три группы: 1) конфликты между центральной властью и религиозной/этнической группой, 2) между различными этническими или религиозными группами, 3) государством и неправительственной структурой. Центральной властью КНР и религиозными движениями
диссертация на тему "КНР в интернационализированных локально-региональных конфликтах XXI века"
Заключение
В настоящее время доминирующей тенденцией развития в мире и в АТР являются взаимосвязанные процессы глобализации и регионализации, которые оказывают влияние на страны региона, в том числе и на КНР. Китайский подход к глобализации основывается на принципе разделения политики и экономики. В политической глобализации Китай усматривает угрозу вмешательства Запада в его внутренние дела и опасный для него вариант гегемонизма - однополярный миропорядок во главе с США. Экономическая глобализация стимулирует процесс регионализации экстенсивной экономики Китая, в то же время инициируя поляризацию и усиление социального расслоения общества [1;86].
Глобализация заставляет регионализироваться экспансивно развивающийся Китай. В свою очередь, «азиатский регионализм» активизирует КНР на международной арене, вызывая стремление к собственной регионализации и лидерству в этих процессах в противопоставление варианту глобализации, навязываемому США. В этих целях КНР участвует в региональном сотрудничестве в рамках форумов АТЭС, АСЕАН, ШОС, ВАС, а также на глобальном уровне в рамках ВТО и МВФ сотрудничает с США и ЕС, с G7/8. Для Китая регионализация является первичным этапом в его стремлении к глобальному лидерству. Одним из вариантов развития событий является возвышение Китая к 2021 г. (100-летию КПК) и появление нового актора -«Большого Китая» с включением в его состав экономически и технически развитого Тайваня. Но есть большая вероятность того, что этот процесс ускорится (локомотивом роста потенциала Китая станут темпы прироста его ВВП в размере 7-8%). К 2049 г. (100-летию КНР) в АТР будет создана геосфера «Большой Китай-2», по своим параметрам сопоставимая с современным имперским образованием «Pax Americana».
Социально-политические процессы, связанные с реформированием общества и его модернизацией, способствуют «китайской регионализации», вызывая огромные ресурсные проблемы [76; 11]. Необходимость динамичного развития экономики в условиях недостатка полезных ископаемых, энергоисточников, воды, нехватки пахотных земель и территорий для расселения переизбыточного населения заставляет Пекин искать новые подходы к восполнению ресурсодефицита и расширению сферы влияния. КНР имеет территориальные претензии ко многим странам региона: к Японии из-за о-вов Сенкаку, где обнаружены значительные запасы газа; к Вьетнаму, Филиппинам, Малайзии из-за архипелага Спратли в Южно-Китайском море; к Вьетнаму из-за Парасельских островов; к России - несмотря на общее официальное мнение сторон о завершенности пограничных споров в настоящее время.
Интернационализированные локально-региональные конфликты КНР могут стать причиной, условием и одновременно следствием социально-политических изменений на всех уровнях социального бытия китайского общества. Под влиянием внешнеполитической стратегии КНР происходят изменения и в системе международной безопасности и в подсистеме региональных взаимосвязей. Одним из аспектов столкновения интересов США и Китая на региональном уровне остается противостояние по тайваньской проблеме. Опасность возможного китайско-тайваньского конфликта заключается в том, что, начавшись как локальный, он, при условии подключения альянса США-Япония, неминуемо перерастет в крупный региональный конфликт. Зоной возможного регионального конфликта с участием КНР является и противостояние на Корейском полуострове, превратившееся в серьезную проблему китайско-американских отношений в сфере международной безопасности. В перспективе возможное объединение КНДР и РК синонимично для КНР расширению зоны распространения американо-японского влияния [31;22].
Усилению политического авторитета Китая в АТР препятствуют внутренние конфликты: между центральной властью и религиозными движениями, между ханьцами и нацменьшинствами в ТАР и СУАР. Данные конфликты идентичности представляют угрозу как стабильности КНР и региона, так и мира в целом (в случае дезинтеграции китайского государства). Пути решения данных проблем самым непосредственным образом оказывают воздействие на состояние международных отношений в АТР. Внешнеполитическая стратегия КНР в перспективе станет представлять серьезную угрозу национальной безопасности РФ. Восточные регионы РФ уже превратились в сырьевую базу китайской экономики, а также плацдарм для проникновения граждан КНР. Вероятность интернационализированных локально-региональных конфликтов КНР при дезинтеграции современной китайской модели государства в этих конфликтах может привести к возникновению политических, экономических, демографических и иных проблем для России.
Для изменения глобального баланса сил в свою пользу и строительства китаецентричного мира КНР пользуется мирными методами (дипломатическими, экономическими, демографическими) и лишь в крайнем случае задействует силовые способы решения проблем. Однако стремление к лидерству, регионализации и формированию нового мирового порядка по китайскому сценарию, а также конфликты идентичности в КНР вызывают напряжение в АТР и подготавливают базу для возможных интернационализированных локально-региональных конфликтов XXI в.
Канчуков, Сергей Алексеевич, диссертация по теме "Политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии"
1. Абрамов, В.А. Международный терроризм возрастающая угроза национальной безопасности России Текст.: монография / В.А. Абрамов, Г. А. Антонов - Чита: ЧитГУ, 2005. - 167 с.
2. Абрамов, Ю.Ф. Регион: научное понятие и реальность. Теоретико-методологические очерки Текст.: монография / Ю.Ф Абрамов, О.В. Бондаренко, В.В. Мантатов. Иркутск: ИГУ, 2001. - 120 с.
3. Абрамова, Н.А. Конфуцианский рационализм как духовный ресурс цивилизационного развития Текст.: монография / Н.А. Абрамова, Е.А. Юйшина. Чита: ЧитГУ, 2005. - 125 с.
4. Агафонов, Г.Д. Ситуация в АТР и морская политика России на Тихоокеанском направлении Текст. / Г.Д. Агафонов, А.В. Болятко, А.Ф. Клименко, JI.E. Васильев. М.: ИДВ РАН. - 2005. - 183 с.
5. Алексеев, А. Прорубая окно в Азию Текст. / А.Алексеев // Независимая газета. 2005. - 26 декабря. - С. 3.
6. Анцупов, А.Я. Конфликтология Текст. / А.Я. Анцупов, А.И. Шипилов. -Ростов-на-Дону: Феникс, 2005.-551 с.
7. Арутюнян, Ю.В. Этносоциология Текст.: учебное пособие / Ю.В. Арутюнян, JI.M. Дробижева, А.А. Сусоколов. М.: АСПЕКТ ПРЕСС, 1998. -271с.
8. Архангельская, Н. Капитализм с китайским лицом Текст. / Н. Архангельская, А. Механик // Эксперт. 2005. - № 39. - 98-104 с.
9. Бейдина, Т.Е. Основы теории международных отношений Текст.: учебное пособие / Т.Е. Бейдина. Чита: ЧитГУ, 2005. - 216 с.
10. Бейдина, Т.Е. Социальная безопасность Текст.: монография / Т.Е. Бейдина, В.И. Лыков, М.Ю. Швецов. Чита: ЧитГУ, 2001. - 181 с.
11. Бек, У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма ответы на глобализацию Текст.: монография / У. Бек. - М.: Прогресс-Традиция, 2001. -304 с.
12. Бергер, Я. Возвышение Китая Текст. / Я. Бергер // Международная жизнь. 2005. - № 9. - С. 46-60.
13. Бергер, Я. XVI съезд КПК и стратегия социально-экономического развития Китая Текст. / Я. Бергер // Проблемы Дальнего Востока. 2003. -№2.-С. 29-51.
14. Блинов, А. Мирный подъем или схватка со сверхдержавой Текст. / А. Блинов // Независимая газета. 2006. - 24 апреля. - С. 3.
15. Блинов, А. Триединая формула взаимодействия в Азии Текст. // Независимая газета. 2006. - 16 января. - С. 3.
16. Большой энциклопедический словарь. 2-е изд. - СПб.: Норинт, 1997. -1085 с.
17. Болятко, А. Обеспечение национальной безопасности Китая Текст. / А. Болятко // Проблемы Дальнего Востока. 2003. - № 4. - С. 32-46.
18. Бородулин, В. Поднебесный профицит Текст. // Коммерсантъ. 2006. -28 апреля. - С. 4.
19. Быков, П. Большая игра обязательно закончится Текст. / П. Быков // Эксперт. 2005. - № 40. - С. 19-25.
20. Ван, Сиэнь. Сибу да кайфа чжун миньцзу вэньти дэ цзибэнь шусин хэ нейжун (Основные разновидности и содержание этнических проблем в процессе большого освоения западных территорий страны) Текст. /-Ван Сиэнь//Миньцзу яньцзю. 2000. - № 5 - С. 9-12.
21. Ван, Цзиси. Китай в поисках стабильных отношений с Америкой Текст. / ВанЦзиси // Россия в глобальной политике. 2005. - № 5. - С. 103-111.
22. Васильев, JI.C. Культы, религии, традиции в Китае Текст.: монография / JI.C. Васильев. М.: Восточная литература, 2001. - 488 с.
23. Власова, О. Великий поход Текст. / О. Власова // Эксперт. 2005. - № 25.-С. 15-20.
24. Военная доктрина КНР Текст. // Зарубежное военное обозрение. 1999. -№6.-С. 55-58.
25. Военная мощь КНР. (Доклад министерства обороны США) Текст. М.: ИДВ РАН. -2005. -75 с.
26. Война и мир в терминах и определениях Текст. / под ред. Д.О. Рогозина. М.: ПоРог, 2004. - 624 с.
27. Вооруженные силы КНР и проблема Тайваня (история и современность) Текст. / сост. Е.Н. Румянцев. М.: ИДВ РАН, 2005. - 92 с.
28. Вопросы национального строительства в КНР Текст. М.: ИДВ РАН, 1993 г.-102 с.
29. Воскресенский, А.Д. Влияние российско-китайского стратегического взаимодействия на международные отношения и безопасность в АТР Текст. // Россия и Китай: сотрудничество в условиях глобализации. М.: ИДВ РАН, 2005. 400 с.
30. Воскресенский, А.Д. Китай и Россия в Евразии: Историческая динамика политических взаимовлияний Текст.: монография / А.Д. Воскресенский. -М.: Муравей, 2004. 600 с.
31. Воскресенский, А.Д. Российско-китайское стратегическое взаимодействие и мировая политика Текст.: монография / А.Д. Воскресенский. М.: Никитский клуб ученых и предпринимателей России, 2004.- 158 с.
32. Гаврилов, А.И. Региональная экономика и управление Текст.: учебное пособие / А.И. Гаврилов. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2002. - 239 с.
33. Гао, Шуцинь. Внешняя политика КНР в условиях глобализации Текст. / Гао Шуцинь // Азия и Африка сегодня. 2005. - № 3. - С. 25-29.
34. Гельбрас, В. «Принцы и нищие» в сегодняшнем Китае Текст. / В. Гельбрас // Азия и Африка сегодня. 2005. - № 6. - С. 8-12.
35. Гельбрас, В. Восточная стратегия России Текст. / В. Гельбрас // Азия и Африка сегодня. 1996. - № 6. - С. 2-6.
36. Горбунова, М.Ю. Конфликтология Текст.: конспект лекций / М.Ю. Горбунова. Ростов-на-Дону: Феникс, 2005. - 256 с.
37. Грибова, С. Экономические взаимосвязи Забайкалья со странами СВА // Проблемы Дальнего Востока. 2005. - № 2. - С. 80-92.
38. Гришина, М. Индия перебазируется в Таджикистан Текст. / М. Гришина // Красная звезда. 2006. - 28 апреля. - С. 3.
39. Гусейнова, Л. Взаимоотношения глобального и регионального в концепции устойчивого развития: философско-методологические аспекты Текст. / Л. Гусейнова // Безопасность в Евразии. 2004. - № 4. - С. 21-32.
40. Давыдов, А. КНР: новые акценты в юбилейный год Текст. / А. Давыдов // Независимая газета. 2004. - 29 сентября. - С. 3.
41. Делюсин, Л.П. Китай в поисках путей развития Текст.: монография / Л.П. Делюсин. М.: Муравей, 2004. - 448 с.
42. Дугин, А. Почему никак не закончится «холодная война» Текст. / А. Дугин // Красная Звезда. 1997. - 25 апреля. - С. 3.
43. Ефремова, К.А. Китай и Индия в XXI веке: прогнозы индийских политологов Текст. /К.А. Ефремова // Проблемы Дальнего Востока. 2001. -№4.-С. 36-50.
44. Жебин, А. Переговоры по ядерной проблеме на Корейском полуострове: промежуточные итоги Текст. / А. Жебин // Проблемы Дальнего Востока. -2006. -№1.- С. 52-62.
45. Заболоцкая, М. Как приручить «азиатских тигров» Текст. // Российская газета. 2005. - 21 декабря. - С. 3.
46. Занегин, Б. США и Китай: конфликтный потенциал Текст. / Б. Занегин // США Канада: эпи. - 1999. - № 3-4. - С. 44-56.
47. Зборовский, Г.Е. Социология Текст.: учебное пособие / Г.Е. Зборовский, Г.П. Орлов. — М.: Интерпракс, 1995. 317 с.
48. Здравомыслов, А.Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве Текст.: монография / А.Г. Здравомыслов. М.: АСПЕКТ ПРЕСС, 1996.-286 с.
49. Зенгер, X. Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать Текст.: монография /X. Зенгер. М.: Прогресс-Культура, 1995. - 379 с.
50. Идентичность и конфликт в постсоветских государствах Текст. / под ред. М.Б. Олкотт, В. Тишкова, А. Малашенко. М.: Московский Центр Карнеги, 1997.-488 с.
51. Интервью Международной юридической комиссии с Далай-ламой XIV Текст. // Индиан Тайме. Дхармсала,1996. - 3 декабря. - С. 5-7.
52. Иргебаев, А.Т. Корейская Народно-Демократическая Республика Текст.: справочник / А.Т. Иргебаев, А.А. Тимонин. М., 1998. - 112 с.
53. Ирхин, Ю.В. Политология Текст.: учебник / Ю.В. Ирхин. М.: Экзамен, 2006.-688 с.
54. Калинин, А. Тибет. Напряженность сохраняется Текст. // На боевом посту. 2001. - 14 апреля. - С. 3.
55. Каменнов, П.Б. Военная политика КНР и ее тайваньский аспект Текст. / П.Б. Каменнов // Проблемы Дальнего Востока. 2005. - № 6. - С. 15-31.
56. Караганов, С. О некоторых тенденциях в международных отношениях Текст. / С.Караганов // Вестник аналитики. 2005. - № 4. - С. 143-154.
57. Кильмашкина, Т.Н. Конфликтология: социальные конфликты-Текст.:., монография / Т.Н. Кильмашкина. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004. - 288 с.
58. Китай в диалоге цивилизаций: К 70-летию академика M.JI. Титаренко Текст. / под ред. C.JI. Тихвинского. М.: Памятники исторической мысли, 2004.-837 с.
59. Китай в мировой и региональной политике (история и современность) Текст. / под ред. Е.И. Сафронова. М.: ИДВ РАН, 2005. - 204 с.
60. Китай в мировой политике Текст.: учебник. М.: Росспэн, 2001. - 528 с.
61. Китай: угрозы, риски, вызовы развитию Текст. / под ред. В.В. Михеева. М.: Московский Центр Карнеги, 2005. - 647 с.
62. Китайская Народная Республика в 2004-2005 гг. Политика, экономика, культура Текст.: справочник / М.: ИДВ РАН, 2005. 552 с.
63. Клепацкий, Л.Н. Глобализация и национальные интересы Текст. / Л.Н. Клепацкий // Международная жизнь. 2000. - № 1. - С. 87-95.
64. Клименко, А. К вопросу об эволюции военной политики и военной стратегии Китая Текст. / А. Клименко // Проблемы Дальнего Востока. -2004.-№2.-С. 55-66.
65. Клэйр, М. Ресурсные войны Текст. / М. Клэйр // Россия в глобальной политике. 2006. - № 1. - С. 62-63.
66. КНР: проблемы построения общества сяокан Текст. М.: ИДВ РАН, 2005.-№8.-108 с.
67. Козырев, Г.И. Введение в конфликтологию Текст.: учебное пособие / Г.И. Козырев. -М.: ВЛАДОС, 2001. 176 с.
68. Кондрашова, Л.И. КНР: выбор региональных приоритетов Текст. / Л.И. Кондрашова, Ма Вэньцзэ // ПДВ. 2005. - №1. - С.81-94.
69. Кузарь, В. Китай: под парусами нового века Текст. / В. Кузарь // Красная звезда. 2005. - 25 октября. - С. 3.
70. Кузарь, В. Чем Петух одарит китайцев Текст. / В. Кузарь // Красная звезда. 2005. - 8 февраля. - С. 3.
71. Кузнецов, В. Религия в обществе и государстве Текст. / В. Кузнецов // Азия и Африка. 2001. - № 6. - С. 13-21.
72. Кузнецов, В. КНР-Индия. Трудный путь к взаимопониманию Текст. / В. Кузнецов // Азия и Африка. 2004. - № 5. - С. 2-11.
73. Кузнецов, В. Политика в отношении религии в КНР Текст. / В. Кузнецов // Проблемы Дальнего Востока. 2001. - № 1. - С. 167-169.
74. Лебедева, М.М. Политическое урегулирование конфликтов: подходы, решения, технологии Текст.: монография / М.М. Лебедева. М.: Баласс, 1999.-271 с.
75. Ли, Р. Чем обернется вызов Китая: теоретические предпосылки и возможные политические последствия Текст. / Р. Ли // Китаеведение. М.: РАН, 2000.-№2.-С. 12-16.
76. Ли, Сюэбао. Безопасность с точки зрения глобализации: два различных понимания и причины разногласий Текст. / Ли Сюэбао // Гоцзи чжэнчжи (Международная политика). 2005. - № 11. - С. 9-16.
77. Лузянин, С. Г., Шаумян, Т. Россия-Китай-Индия: новые вызовы и угрозы XXI века Текст. / С.Г. Лузянин // Проблемы Дальнего Востока. 2001.- № 6.-С. 7-9.
78. Лю, Ию. О влиянии «мирного возвышения» Китая на право грубой силы в регионе Текст. / Ию Лю // Мирное возвышение Китая: проблемы и перспективы (экспресс-информация) М.: ИДВ РАН, 2006. - № 2. - 84 с.
79. Макиавелли, Н. Государь Текст.: монография / Н. Макиавелли. М.: Планета, 1990.-79 с.
80. Малашенко, А. Никто не хотел побеждать Текст. // Независимая газета. -2006.- 16 января.-С. 3.
81. Мамаева, Н.Л. КПК и идея модернизации страны Текст. / Н.Л. Мамаева // Китай: новые горизонты реформ (материалы ежегодной конференции центра современной истории и политики Китая): в 2 ч. Москва, 2005. -Вып. 19.-4.1.-120 с.
82. Международное право Текст.: словарь-справочник. М.: ИНФРА-М, 1996.-368 с.
83. Мигранян, А. Заслон «цветным революциям» Текст. / А. Мигранян // Стратегия России. 2005. - № 9. - С. 26-28.
84. Михеев, В.В. Китай в свете тенденции глобализации и азиатского регионализма Текст. / В.В. Михеев // Проблемы Дальнего Востока. 2000. -№ 3. - С. 40-43.
85. Михеев, В.В. Азиатский регионализм и Россия Текст. / В.В. Михеев // Pro et Contra. 2002. - № 5. - С. 7-10.
86. Михеев, В.В. Внешняя политика Китая при новом руководстве Текст. / В.В. Михеев// Азия и Африка сегодня. 2005. - № 12. - С. 2-10.
87. Михеев, В.В. Глобализация и азиатский регионализм вызов для России Текст.: монография / В.В. Михеев. - М.: ИДВ РАН, 2001. - 224 с.
88. Михеев, В.В. Китай: угрозы, риски, вызовы развитию Текст. / В.В. Михеев // Мировая экономика и международные отношения. 2005. - № 5. -С. 54-59.
89. Михеев, В.В. Китайская головоломка Текст. / В.В. Михеев // Pro et Contra. 2005.-№ 3. - С. 6-17.
90. Михеев, В.В. Корея сегодня: внутренние и глобальные основы ядерного кризиса Текст. / В.В. Михеев // Азия и Африка сегодня. 2006. - № 1. - С. 36-44.
91. Мозиас, П. Восточноазиатский вектор безопасности: Тайваньская проблема Текст. / П. Мозиас // Журнал личной, национальной и коллективной безопасности. 2002. - № 4. - С. 470-500.
92. Москалев, А. Дискуссии о национализме в КНР Текст. / А. Москалев // Проблемы Дальнего Востока. 2001. - № 3. - С. 46-60.
93. Москалев, А.А. К вопросу о тайваньском национализме Текст. / А.А. Москалёв // Китай: новые горизонты (материалы ежегодной конференции центра современной истории и политики Китая), в 2 ч. М.: ИДВ РАН, 2005. - Вып. 19.-4.IL- 120 с.
94. Москалев, А.А. Теоретическая база национальной политики КНР (19491999) Текст. / под ред. B.C. Мясникова. М: Памятники исторической мысли. - 2001 г. - 222 с.
95. Мосяков, Д. Китай и страны АСЕАН Текст. / Д. Мосяков // Азия и Африка сегодня. 2004. - № 8. - С. 2-6.
96. Мосяков, Д. Новые тенденции в политике Китая в Юго-Восточной Азии Текст. / Д. Мосяков // Азия и Африка сегодня. 2006. - № 1. - С. 9-12.
97. Мэнь, Хунхуа. Гоуцзянь Чжунго да чжаньлюе дэ куанцзя: гоцзяшили, чжаньлюе гуаньнянь юй гоцзя чжанду Текст.: монография / Хунхуа Мэнь. -Пекин, 2005.-329 с.
98. Пак, Ду Бок. Политика КНР на Корейском полуострове и отношения между Китаем и Республикой Корея Текст. / Пак Ду Бок // Проблемы Дальнего Востока. 1998. - № 2. - С. 29-37.
99. Панарин, А.С. Искушение глобализмом Текст.: монография / А.С. Панарин. М.: Русский Национальный Фонд, 2000. - 378 с.
100. Петрова, Л.П. Региональные аспекты современных международных отношений Текст. / Л.П. Петрова, Н.Э. Каримова, Е.М. Кузьмина. -Ташкент: ТашГИВ, 2002. 124 с.
101. Петухов, В.И. Тайвань и политика США в Восточной Азии Текст. / В.Н. Петухов// Проблемы Дальнего Востока. 1987. - № 5. - С. 71-79.
102. Портяков, В.Я. Россия, Китай и Индия в мировой экономике Текст. / В.Я. Портяков // Россия в глобальной политике. 2005. - № 5. - С. 143-160.
103. Пэн, Пэн. Хэпин цзюеци лунь-Чжунго чунсу да го чжи Лу Текст.: монография / Пэн Пэн. Гуанчжоу, 2005. - 352 с.
104. Салицкий А.И. Глобализация: взгляд из Поднебесной Текст. // Вестник РАН. МАИК Наука-Интерпериодика, 2002. - т. 72, № 3. - С. 263-269.
105. Самойленко, А.В. Великое китайское переселение // Забайкальский рабочий. 2004. - 22.05. - С. 2.
106. Самойленко, А.В. Забайкалье китайцами прирастать будет Текст. / Забайкальская новь. 2005. - 26.05. - С. 3.
107. Сандерс, Д. Неореализм и неолиберализм Текст. // Политическая наука: новые направления / под ред. Р. Гудина и Х-Д. Клингеманна, науч. ред. рус. издания Е.Б. Шестопал. М.: Вече, 1999. - 815 с.
108. Сафронова, Е.И. Глобализация и взгляд на нее из КНР и развивающихся стран Текст. / Е.И. Сафронова // ПДВ. -2003.- № 6.- С. 31-39.
109. Сенаторов, А., Кэнсукэ, Эбата. Прогноз конфликтов до 2015 г. Текст. / А. Сенаторов, Э. Кэнсукэ // Проблемы Дальнего Востока. 2004. - № 4. - С. 173-179.
110. Сировская, Н.А. Деятельность религиозных сект в Японии и Китае Текст. / под ред. А.А. Костюхина // Информационный сборник: по зарубежным странам и армиям. М, 2001. - Вып. 131. - 70 с.
111. Словарь современного русского литературного языка, Текст. Т.8. М., 1959.- 952 с.
112. Смирнов, Д.А. Внутриполитическое положение КНР Текст. / Д.А. Смирнов // Китай: новые горизонты реформ (материалы ежегодной конференции центра современной истории и политики Китая): в 2 ч. -Москва, 2005. Вып. 19. - 4.1. - 120 с.
113. Современное законодательство Китайской Народной Республики Текст. / под ред. JI.M. Гудошникова. М.: Зерцало-М, 2004. - 432 с.
114. Соловьев, Е. КНР-США: обмены визитами активизируются, проблемы остаются Текст. / Е. Соловьев // Компас. 2006. - № 1-2. - С. 73-74.
115. Социальные процессы в КНР Текст. М.: ИДВ РАН, 2006. - № 1. - 100 с.
116. Степанов Е.Д. Спорные международные проблемы Текст. / Е.Д. Степанов // Китай в мировой политике. М.: РОССПЭН, 2001. 528 с.
117. Степанова, Г. О некоторых тенденциях в политике руководства КНР в отношении зарубежных соотечественников (хуацяо в последние годы) Текст. / Г. Степанова // Проблемы Дальнего Востока. 2005. - № 4. - С. 4244.
118. Степанова, Е.А. Интернационализация локально-региональных конфликтов Текст. / Е.А. Степанова // Международная жизнь. 2000. - № 11.-С. 83-91.
119. Строкань, С. Индия прошла ядерное испытание Текст. // Коммерсантъ. -2005. 22 июля. - С. 3.
120. Сыроежкин, K.JI. Мифы и реальность этнического сепаратизма в Китае и безопасность Центральной Азии Текст.: монография / K.JI. Сыроежкин. -Алматы: Дайк-Пресс, 2003. 733 с.
121. Тарасов, А. П. Китайцы в Забайкалье Текст. // Проблемы Дальнего Востока. 2003. - № 5. - С. 61- 78.
122. Титаренко, M.JI. Российско-китайско-индийское сотрудничество перед лицом вызовов глобализации Текст. / M.JI. Титаренко// Проблемы Дальнего Востока. 2001.- № 6. - С. 26-31.
123. Трофименко, Г. О глобализации международных отношений Текст. / Г. Трофименко // США-Канада: эпи. 2003. - № 6. - С. 74-86.
124. Труш, С.М. США КНР: борьба за лидерство Текст. / С.М. Труш // США - Канада: эпи. - 2005. - № 12. - С. 27-30.
125. Тэвдой-Бурмули, А. И. Европейский национализм в контексте европейской интеграции Текст. // Доклады Института Европы РАН 1996. -№22.-39 с.
126. Усиление Китая: внутренние и международные аспекты в 2 ч. Текст. -М.: ИДВ РАН, 2005. 4.1. - 215 с.
127. Ученые России и Республики Корея об актуальных проблемах Корейского полуострова 2005 Текст. // Проблемы Дальнего Востока. -2005.-№6.-С. 167-169.
128. Фан, Ган. Цюньцюхуа. Проблема неравенства в процессе глобализации Текст. / Фан Ган // Синьхуа Вэньчжай, 1997 № 3. - С. 6-8.
129. Федяшин, А. Китай страна поголовного атеизма Текст. / А. Федяшин // Эхо планеты. - 2005. - № 17. - С. 2-3.
130. Ферпосон, И. Глобальное общество в конце двадцатого столетия Текст. // Международные отношения: социологические подходы / под ред. проф. П.А. Цыганкова. М.: Гардарика, 1998. - 352 с.
131. Фишер, Р. Интегративная идеология в России: основания, проблемы, перспективы Текст. / Р. Фишер, У. Юрии, В.И. Коваленко // Вестник Московского университета. Сер. 12. -1994. - № 1. - С. 6-8.
132. Хонг, М. Секреты успеха Сингапура: 12 статей господина Марка Хонга Тат Сун, посла Республики Сингапур в России и на Украине Текст.: монография / М. Хонг. М.: ИДВ РАН. - 2000. - 174 с.
133. Хрипков, М.П. Внутренние угрозы национальной безопасности России: сущность, структура, социальные последствия (Социологический анализ) Текст.: монография / М.П. Хрипков. М., 2004. - 406 с.
134. Ху, Аньган. Чем объясняются высокие темпы роста китайской экономики Текст. / Ху Аньган // Проблемы Дальнего Востока. 2005. - № 1. - С. 34-57.
135. Хьюз, Н. Торговая война с Китаем Текст. / Н. Хьюз // Россия в глобальной политике. 2005. - № 5. - С. 87-90.
136. Цзычен, Е. Большая стратегия Китая: главные проблемы на пути становления Китая как великой державы и стратегический выбор Текст. / Е. Цзычен // Мирное возвышение Китая: проблемы и перспективы (экспресс-информация). М.: ИДВ РАН. - 2006. - № 2. - 84 с.
137. Цзюнь, Вэнь. Управление военной разведки выигрывает войну разведок между двумя берегами пролива Текст. / Вэнь Цзюнь // Синьхуа Вэньчжай.2004.-№5.- С. 6-8.
138. Чан, М.С. Большой Китай и китайский «мировой план» Текст. /М.С. Чан // Китаеведение. 1996. - № 4. - С. 4-6.
139. Чанци чжаньлюе сяоцзу. Гуаньюй 21 шицзи Чжунго гоцзя аньцюань лии дэ чжаньлюе Текст на кит. яз. / Гоцзи чжэнчжи. Ханчжоу, 2003. - 106 с.
140. Чернявский, С. Центральная Азия в эпоху перемен Текст. / С. Чернявский //Россия в глобальной политике. 2005. - № 6. - С. 156-158.
141. Чжай, Кунь 1991-2020: подъем Китая и развитие отношений между Китаем и АСЕАН Текст. / Кунь Чжай // Проблемы Дальнего Востока.2005.-№ 5-С. 31-33.
142. Чжунго цюйюй фачжань даолунь (Пособие по региональному развитию Китая) Текст. / Пекин: Чжунго каоши, 2000. 225 с.
143. Широков, Г.К. Россия, Китай и Индия в современных глобальных процессах Текст. / Г.К. Широков, С.И. Лунев,- М.: Московский общественный научный фонд, 1998. 160 с.
144. Шубин, А. Россия и мир в 2020 году. Доклад Национального разведывательного совета США «Контуры мирового будущего» Текст. / А. Шубин. М.: «Европа», 2005. - 224 с.
145. Юрлов, Ф. Индия в мировой политике Текст. / Ф. Юрлов // Азия и Африка. 2005. - № 4. - С. 25-31.
146. Янь, Сюэтун. Подъем Китая оценка международной среды Текст. / Сюэтун Янь //Тяньцзинь жэньминь чубаныпэ. - 1998. - № 6. - С. 136-140.
147. Литература на иностранных языках:
148. Bauer, W. The Chinese and Hoping for Happiness. The Paradise. The Utopian. The Ideals Текст.: монография / W. Bauer. New-York - London, 1973. - 98 p. [Ан.яз.]
149. Chang, G. The coming collapse of China Текст.: монография / G. Chang. -New York: Random House, 2001. 346 p. [Ан.яз.]
150. Goldstein, A. Raising the challenge: China's grand strategy and international security Текст.: монография / A. Goldstein. Stanford, 2005. - 274 p. [Ан.яз.]
151. Held, D. Rethinking Globalization. The Global Transformation Reader Текст. / D. Held, A. McGrew. Cambridge: Polity Press, 2001. - 304 p. [Ан.яз.]
152. Mackerras, C. Xinjiang at the turn of the century: the causes of separatism Текст. / С. Mackerras // Central Asian survey. Oxford. - 2001. - Vol.20. - № 3. - 6-9 p. [Ан.яз.]
153. New opportunities for new regions. Regional policy supplement Текст. // Europe news. 2000. - № 1. - P. 4. [Ан.яз.]
154. Perlez, Jane U.S. Ready to End Sanctions on India to Build an Alliance Текст. / J. Perlez // New York Times. 2005. - 27 Aug. - P. 2. [Ан.яз.]
155. Ramsfeld, D. Asian Security Текст. / D. Ramsfeld // Chicago Sun-Times. -2001. 18 Nov. - P. 4. [Ан.яз.]
156. Rudelson, J.J. Oasis identities, Uyghur Nationalism along China's Silk Road Текст. / J.J. Rudelson // C.A. MONITOR-1998. № 5. -1-6 p. [Ан.яз.]
157. SIPRI Yearbook : 1998 Armaments, Disarmament and International Security Текст. Oxford, 1998. - 506 p. [Ан.яз.]
158. Swaine, M.D. Interpreting China's grand strategy, present and future (Project Air Force Report) Текст.: монография / M.D. Swaine, A.J. Tellis. Oxford, 2000. - 304 p. [Ан.яз.]
159. Talbott, S. Dealing with the Bomb in South Asia Текст. / S. Talbott // Foreign Affairs 1999. - № 2. - Vol. 78. - P. 110-115. [Ан.яз.]
160. Tranholm-Mikkelsen, J. Neo-functionalism: Obstinate or Obsolete? A Reappraisal in the Light of the New Dynamism of the EC Текст. // Millennium: Journal of International Relations Studies. 1991. - v. 20. № 1. - P. 1-22. [Ан.яз.]
161. Wang, Hexing Perspectives on the Economic Globalization in Light of Asian Financial Turmoil Текст. // International Studies. Beijing, 1998. - № 8-9. - P. 3-6. [Ан.яз.]
162. Yasheng, Huang and Tarun, Khanna. Can India Overtake China? Текст. // Foreign Policy. 2003. - July-August. - 72-80 p. [Ан.яз.]1. Электронные издания
163. Агентство Синьхуа. Администрация США не поддерживает «независимость Тайваня» Электронный ресурс. Электрон, дан. - Пекин, 2006.- Режим доступа: http://russian.people.com.cn/31520/4150982.html.
164. Агентство Синьхуа. Национальные автономные районы Китая пользуются полным правом автономии в соответствии с законом
165. Электронный ресурс. Электрон, дан. - Пекин, 2004. - Режим доступа: http://russian.xinhuanet.com/htm/060220Q1211 .htm.
166. Зюзин, А. Китай вновь назначил католического епископа без согласования со Святым Престолом Электронный ресурс. Электрон, дан. - М., 2006. - Режим доступа: http://www.pleskava.ru/news.php?pg=172.
167. Иванов, П. Новая китайская секта «Фалуньгун» Электронный ресурс. -Электрон, дан. М., 2003. - Режим доступа: http://galactic.org.ua/SLOVARI/f-2.htm.
168. Лузянин, С. Варианты Цзян Цзэминя Электронный ресурс. Электрон, дан. - Москва, 2001. - Режим доступа: http://www.ng.ru/world/2001 -0816/6 variants.html.
169. Люшкевич, А. «Жэньминь Жибао» призвал международную общественность поддержать требования СРЮ к Международному суду Электронный ресурс. Электрон, дан. - Минск, 2000 - Режим доступа: -http://infoart.iip.net/misc/news/00/01/13 493.htm.
170. Материал пресс-канцелярии Госсовета КНР: Религия и свобода совести в Китае Электронный ресурс. Электрон, дан. - Пекин, 1997. - Режим доступа: http://www.abirus.ru/o/sc relig.l^m.
171. Международная юридическая комиссия Электронный ресурс. -Электрон. дан. Киев, 1997. - Режим доступа: http://galactic.org.ua/SLOVARI/T-01 .htm.
172. Михеев, В.В. Азиатский регионализм и Россия Электронный ресурс. -Электрон. дан. М., 2002 - Режим доступа: http://www.carnegie.ru/ru/print/56629-print.htm.
173. Недумов, О. Китаем правят боги Электронный ресурс.-Электрон, дан. -М., 2003. Режим доступа: religion.ng.ru/style/2003-07-02/8china.html.
174. Переслегин, С.Б., Боровиков, С.Е. О понятии социальной идентичности Электронный ресурс. Электрон, дан. - М., 2005. - Режим доступа: http://www.igstab.ru/materials/black/PerIdentFull.htm.
175. Решетников, М.М. Глобализация самый общий взгляд Электронный ресурс. - Электрон, дан. - СПб, 2002. - Режим доступа: -http://anthropology.ru/ru/texts/reshet/global.html.
176. РИА ОРЕАНДА. Китай хочет, чтобы Ватикан разорвал дипломатические отношения с Тайванем Электронный ресурс. Электрон, дан. - М., 2005. -Режим доступа: http://www.oreanda.ru/ru/news/20050405/common/events/politicl/article85735.
177. Рыжененков, Е. Экономическое определение глобализации Электронный ресурс. Электрон, дан. - М., 2005 - Режим доступа: -http://globalization.report.ru/material.asp?MID=242.
178. Седова, Ю. Глобализация и нравственность Электронный ресурс. -Электрон. дан. М., 2002 - Режим доступа: -http://www.lgz.ru/archives/html arch/lgl 12002/Tetrad/artl 1 9.htm.
179. Источник: Юрлов, Ф. Индия в мировой политике / Ф. Юрлов // Азия и Африка сегодня. 2005. - № 4, - С. 25-30. Данилов, А. Россия в АТР / А. Данилов // Международная жизнь, - 1995. - № 4-5. - С. 79.
180. Караганов, С. XXI век: контуры миропорядка / С. Караганов // Россия в глобальной политике. 2005. - № 5. - С. 36-50.-ч1. США НКитай1. Япония ■ Индия1. Россия
181. Показатели по основным странам АТР2005 2007 2009 2011 2013 2015 2017 2019 2021 2023 20251. Ш// иьмишm ur
http://cheloveknauka.com/knr-v-internatsionalizirovannyh-lokalno-regionalnyh-konfliktah-xxi-veka
Москва - 2006
Специальность: 23.00.04 -Политические проблемы международных отношений и глобального развития
Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора политических наук
Работа выполнена в Институте Дальнего Востока РАН Научный консультант: д.филос.н., академик РАН Титаренко М.Л.
Официальные оппоненты: д.пол.н. Баталов ЭЛ., д.пол.н., профессор Воскресенский А.Д., д.и.н., член-корреспондент РАН Тимофеев Т.Т.
Ведущая организация: Институт мировой экономики и международных отношений РАН
автор диссертации — доктора политических наук Виноградов, Андрей Владимирович
Введение.
Глава 1.
Историко-методологические начала исследования.
1.1 Особенности западной цивилизации.
1.2 Кризис западной цивилизации и марксизм.
1.3 Движение марксизма на Восток.
Русский социализм и большевизм.
1.4 Кризис "реального социализма".
Глава 2.
Движение Китая к современности.
2.1 Вызов Запада. (1840-1919).
2.2 Революционные армии и вооруженные партии. Победа социалистической версии модернизации (1921-1949).
2.3 Политика и идеология.
От "Освобожденных районов" до "культурной революции" (1945-1966).
2.4 Классы и поколения. "Культурная революция" (1966-1976).
Глава 3.
Социалистическая модернизация. (1976-1988).
3.1 Идеология и политика. Демаоизация и ферментация реформ. Политическая консолидация. (1976-1981).
3.2 Экономика и политика.
Концептуализация национальной специфики. Экономическая реформа. (1982-1986).
3.3 Политика и наука. Дискуссия о марксизме.
1985-1987).
3.4 Национальная реконструкция марксизма. Концепция начального этапа социализма.
1987-1988).
Глава 4.
Политическая модель модернизации. (1989-2002).
4.1 Вызов современности. Социально-политический кризис и общественная мысль.( 1989-1991).
4.2 Канонизация Дэн Сяопина и рыночной экономики. (1992-1999).
4.3 Механизм воспроизводства власти и культуры. (1999-2005).
Глава 5.
Логика китайской модернизации
2006 год, автореферат по политологии, Виноградов, Андрей Владимирович
ОБОСНОВАНИЕ ТЕМЫ. В последние годы после того, как общепринятые идеологические схемы утратили значительную долю своей привлекательности, а вместе с ней и влияния, характер общественного развития Китая все чаще описывается понятием "модернизация", которое, несмотря на неизбежные для популярного и широко употребляемого термина издержки в строгости, весьма точно отражает существо происходящих процессов, акцентируя их уникальный, не имеющий исторических аналогов характер. [1]
Исследование модернизации как одной из форм социально-исторического движения векторного, альтернативного естественно-историческому, типа предполагает характеристику как цели, в качестве которой выступает западная цивилизация, так и исходной точки - китайской цивилизации. Особое внимание к происходящим в западном мире процессам вызвано тем, что именно она оказала определяющее воздействие на современный мир, став за несколько последних столетий "всеобщим эквивалентом" общественного развития.[2]
До второй мировой войны альтернатива развития казалась ясной, имела европейское происхождение и четкую идеологическую определенность, в которой капитализму противостоял социализм, воспринимавшийся как фактор внутреннего развития и не ставивший под сомнение влияние и роль Европы и Северной Америки в мире. Взаимодействие культурных миров определялось термином "вестернизация", отражавшим как реальные социально-экономические процессы, так и политику западных государств. Ситуация изменилась после войны, когда появились свидетельства, что прежняя модель мира уходит в прошлое: разрушилась колониальная система, серьезно ослабив европоцентричную конфигурацию мира, а часть новых независимых государств избрала некапиталистический путь. Появление третьего мира" усилило противостояние двух общественных систем, дополнив его конфликтом развитых и неразвитых государств, а внутриевро-пейское соперничество приобрело глобальные характеристики, расположившись вдоль оси "Восток-Запад".
Именно поэтому, когда после войны политика "вестернизации" была отвергнута афро-азиатским сообществом, появилась теория модернизации, обосновывавшая западный взгляд на развитие новых государственных об-разований.[3] Ее расцвет пришелся на 1960-е годы, когда утвердилось мнение, что в результате распространения передовой техники и технологии, либеральной экономики, воспроизводства индустриальной социальной структуры и соответствующей социально-политической ориентации национальных элит развитие всего мира неизбежно пойдет по западному пути. Тогда же появилось классическое определение модернизации, принадлежащее одному из основоположников теории Ш.Эйзенштаду: "Исторически модернизация — это процесс изменения в направлении тех типов социальной, экономической и политической систем, которые развивались в Западной Европе и Северной Америке с XVII по XIX вв. и затем распространились на другие европейские страны, а в XIX и XX вв. на южноамериканский, африканский и азиатский континенты."[4] Критерии модернизации, таким образом, совпадали с критериями индустриального общества, ее обязательными чертами были изменения во всех сферах человеческой жизни и деятельности, при которых трансформация одного института приводила к соответствующим изменениям в других, а единицей анализа являлось национально-территориальное образование — государство. При этом высказывалось мнение, что модернизации является особым типом общественных изменений. [5]
Однако вскоре стало ясно, что в результате мирохозяйственных связей стремление к достижению уже существующего уровня обрекает избравших эту модель на постоянное отставание.[6] Одновременно стало выясняться, что и черты модернити, успешно объясняя отличия современного европейского общества от средневекового, мало что дают для понимания отличий европейской цивилизации от азиатских, в том числе от китайской. Действительно, за пределами Европы история последних столетий выглядела как процесс освоения материальной культуры европейцев другими народами, отличия которых легко можно было объяснить изменением времени и следующей из этого категорией "отсталости". Однако практические результаты этого процесса, как следовало из проведенных исследований, не свидетельствовали о воспроизводстве западной социальной матрицы, из чего вытекал вывод, что теория модернизации не справляется с возложенными на нее функциями по описанию развития неевропейских стран. В сущности, она в классическом виде воплощала методологические принципы науки Нового времени, противопоставляя современное традиционному, изг менения внутри которого рассматривались преимущественно в качестве подготовки к большому фазовому переходу, в то время как типология изменений внутри системы не рассматривалась. Последовательная в своей логике, она признавала право на существенные отличия только между традиционными обществами, а современные понимались ею как цивилизационно единые и внутренне целостные, подверженные только линейным изменениям.
Между тем в самой западной цивилизации продолжали нарастать кризисные явления, разрушавшие прежние представления о принципах социальной организации. Необходим был более глубокий анализ изменений, произошедших в индустриальном обществе, который бы позволил определить их место в глобальном контексте. Продолжая традиции экономического детерминизма, теории постиндустриального общества дали новое объяснение общественно-экономическому развитию Запада, сняв ряд наболевших вопросов. Из анализа развитых стран ими был сделан вывод, что модернити как эпоха индустриальной фазы экономики завершается, последствия чего будут сравнимы с переходом к Новому времени и даже к неолиту. [7] Стремление выйти за рамки обнаружившего изъяны индустриального общества тем не менее не могло быть удовлетворено в рамках экономических концепций. Смещение акцентов в сферу культуры стало ведущей тенденцией общественных наук, в том числе и самой экономической теории, одним из наиболее влиятельных течений которой стал институционализм.
Еще в конце 1930-х годов прошлого столетия европейская интеллектуальная элита признала появление нового типа общества, названного постиндустриальным, и его культуры - "постмодернити".[8] Родившись в среде искусствоведов и литературоведов, концепция постмодерна главным объектом своего внимания избрала проблемы культуры. Была признана ограниченность ценностей Нового времени: универсализма, рациональности и приоритета материального, продолжив "закат Европы". В 1970-е годы она приобрела широкую популярность, расширив свои источники за счет усилий представителей различных общественных наук, для которых "стали очевидными социальные пороки индустриальной системы, и поиски такого выхода шли не только в социально-экономическом аспекте, но и связывались с исследованием черт личности человека."[9] Причинами ее широкого распространения стал рост культурного разнообразия в странах Запада; признание за индивидуальностью решающей роли в развитии культуры, а за развивающимися странами права на самостоятельность; возможная утрата западной цивилизацией лидирующего места в мировой экономике, а также формирование собственного концептуального пространства, позволяющего описывать реальность в новых терминах и пересмотреть всю известную историю, включая модернити.
Построив свой фундамент на радикальной критике модернити, на росте плюралистичности, многовариантности развития и индивидуальности, ее сторонники лишились строгих оснований для конструирования позитивной теории. Остановившись на критике предшествующих взглядов и лишь фиксируя новые факты, они достраивали единую школу, начало которой положила концепция модерна.
После того как она подверглась критике под ударом оказалась и теория модернизации. В 1980-е годы она была связана уже не столько с конкретными результатами социально-экономических преобразований, сколько с общим настроением интеллектуальных кругов, испытавших влияние постмодернизма, из-за чего произошел отказ концепции от универсализма и идеологической конфронтационности. В результате был разрушен стереотип, в соответствии с которым социализм рассматривался как принципиальный оппонент и противник либерализма. Такое отношение к нему, возможно, и было справедливым до тех пор, пока сам социализм мыслил себя в категориях классового противоборства и "мировой революции". Но по мере ослабления международной напряженности и возникновения противоречий внутри социалистического лагеря его историческая миссия все больше связывалась с ускорением экономического развития отсталых стран, а основания для противопоставления марксизма теории модернизации исчезали. Возникла острая потребность заново определить их соотношение и вписать в современное концептуальное пространство, тем более что еще Маркс задолго до появления теории модернизации предельно точно выразил ее императив: "страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину ее собственного будущего".[10] Распространилось мнение, что если первоначально теория модернизации противостояла марксизму в усилиях обобщить послевоенный опыт развития в странах "третьего мира", то сейчас она вполне вписывается в исследование современности, сложившееся в рамках классической социологической традиции, когда каждый из мыслителей по-своему описывал отличие современности от предшествующих эпох.[11]
Постепенное возрождение интереса к теории модернизации было связано с тем, что инспирировавшая ее критику концепция постмодерна сама в конце 1980-х годов оказалась в интеллектуальном тупике, а поражение социализма в Восточной Европе и разразившийся экономический кризис в Азии вернули сторонникам современной модели западного развития утраченный оптимизм. В результате в 90-е годы понятие "постмодернити" практически перестало использоваться в социологических концепциях, а "модернизация" стала подразумевать не столько средство приближения к европейскому типу социально-экономической организации, сколько особый тип развития.[12] Появились даже утверждения, что современное состояние западного общества, которое еще недавно характеризовалось как постмодернити, на самом деле является зрелой формой модернити, а прежнее состояние, именовавшееся "модернити", следует трактовать как "ограниченную модернити".[13]
Вместе с тем идеи постмодерна создали предпосылки нового типа международных взаимоотношений. Попытка осмысления нового качества мира была предпринята в концепции глобализации, зафиксировавшей его единство и создавшей поле для сравнения. Если теория модернизации, аргументировав неизбежность перехода от старого к новому, предполагала многообразие в рамках единой цивилизационной матрицы, были признаны только разные исходные точки, расположенные в пределах традиционного общества, и единый общий финал, то непосредственно выросшая из постмодерна концепция глобализации, приняв историческую легитимность изменений и их обязательный характер, вынуждена была сформулировать проблему цивилизационной идентичности, особо остро вставшую перед незападными странами, влияние которых на мировой процесс перестало вызывать сомнения. Универсализм был заменен многообразием, признававшим субъектность за другими регионами мира. Главной проблемой концепции глобализации стало не противоречие традиционного и современного, а взаимосвязь глобального развития и национальной идентичности. [14]
Неспособность постмодерна предложить новые методологические принципы предопределила и то, что и глобализация как идейная конструкция не получила должного развития, стала политизироваться и, претендуя на статус новой идеологии единого мирового процесса, все более трансформируется в инструмент внешнеполитического курса развитых государств, по всем принципиальным моментам смыкаясь с теорией модернизации.
В таком контексте модернизация признается не только характеристикой трансформирующегося пространства, но и социально-исторического времени и может рассматриваться как прообраз нового типа развития, проявляющегося пока в отношениях различных регионов мира, не описываемого ни формационным, ни цивилизационным подходами, раскалывавшими мир во времени и пространстве. Его отличительной чертой является отсутствие четко выраженных периодов взрывного (революционного) и стабильного (эволюционного) развития, т.е. свойственной европейской истории дискретности. Модернизация, таким образом, предстает не просто сменой одного состояния другим, не признанием самого факта изменений, а процессом постоянной смены, рассматривающимся в качестве одной из важнейших ценностей современного общества.
АКТУАЛЬНОСТЬ. До тех пор пока внутренние ресурсы технически передового Запада не были исчерпаны, а обеспечивавшие его прогресс черты сохраняли потенциал для развития, возникающие конфликты с внешним миром решались им силовыми методами. Распространив свое влияние по планете, он превратил остальной мир в неотъемлемый источник собственного могущества, прервав в то же время диалог культур. Неизбежное вследствие этого истощение потенциала его собственной культуры оставило единственный выход: синтез с внешним миром, который должен был начаться с признания культурного релятивизма. Однако многообразие культурных ценностей не укладывалось в рациональную картину бытия. Усвоенный постмодерном культурный релятивизм с трудом пробивал дорогу на привыкшем к мировому господству Западе, постоянно встречая на своем пути доминирование вещественных критериев, игнорирующих потенциал разнообразия и композиционной сложности мировых культур и цивилизаций.
Признав индивидуальность и качественную разнородность субъектов исторического процесса, общественная мысль вновь встала перед задачей найти общее. В рамках однородной цивилизационной среды возможен был единый критерий, функции которого взяло на себя время, предопределив естественно-исторический тип развития. Исчерпание внутренних, органических ресурсов культуры заставило искать выход из кризиса на путях ее искусственного формирования, "достраивания", типологически близкого созданию второй, искусственной, техногенной природы. Активное вмешательство человека в исторический процесс привело к появлению ростков нового типа развития, который на начальном этапе наиболее полно воплотился в теории научного социализма. Вытолкнув общественный организм традиционных восточных обществ из состояния технологического и социально-политического анабиоза, социалистические революции нарушили естественный ход их истории, создав благоприятные предпосылки для утверждения нового типа развития. Влияние мирового центра заставило развивавшуюся по другим законам периферию избрать мобилизационный путь развития, асинхронный механизм которого впитал тем не менее основные черты западной цивилизации — дискретность и субъектность.
Технические достижения Запада, став основанием для глобального утверждения им своих культурных норм, вызвали их отторжение другими народами. Более того, как свидетельствует история XX в., после удара западной цивилизации все они постепенно, хотя и в разной степени, возвращаются к традиционному способу воспроизводства культуры, демонстрируя нарастающее многообразие развития. И одновременно опровергают постулат классической теории модернизации: сегодня этот процесс затрагивает уже не отдельные нации-государства, а целые культурные ареалы, обнаруживая в них общие черты. Многие страны и регионы Дальнего Востока добились права называться развитыми, не поменяв принципиальной конфигурации социальных ячеек и общественных отношений, оказавшихся вполне совместимыми с прогрессом науки и техники.
Особое внимание к КНР, постепенно занимающей ведущее место в динамично развивающемся Азиатско-Тихоокеанском регионе, двоякого рода. С одной стороны, результаты синтеза культур в азиатских странах, заимствовавших идеологию экономического роста и достроивших себя передовыми технологиями, вызывают чувство беспокойства на Западе. Восток по-прежнему воспринимается им в качестве принципиального оппонента, необходимость борьбы с которым остается императивом существования. С другой, к нему все чаще обращаются с надеждой восполнить утерянные навыки коллективизма и духовности, ценность которых сегодня проявляется в самых разных сферах.
Развитие Китая, с середины XIX в. протекавшее под определяющим влиянием технического превосходства Запада, после 1949 г. — социалистических идей, а сейчас приобретающее все большую самостоятельность, органически соединило эти качественно разнородные процессы. Таким образом, все три модели общественного развития, описываемые концепциями перехода от традиционного общества к современному, социалистического строительства и взаимодействия Восток—Запад, оказались применимы к Китаю, где они, объединившись, предложили принципиально новую модель, в которой крупномасштабные социально-экономические и общественно-политические изменения становятся результатом целенаправленных усилий государства, сохранившего свою традиционно высокую роль.
ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ. В XX в. впервые в истории общественное развитие оказалось тесно связано с политическими концепциями, которые не только упорядочивали социальную активность, но и позволяли эффективно передавать исторический опыт одной культурной среды другой. Закономерно, что зарождение новой эпохи совпало с вовлечением во всемирную историю все большего числа стран, перед которыми встала задача привести свой социально-экономический уровень в соответствие с мировым. Единственным способом ее решения могло стать ускорение развития, т.е. смена естественно-исторического типа на новый, субъектный. Материалистическое понимание истории, воплотившее экономический детерминизм европейской цивилизации и основные черты наступающей эпохи, обусловило универсальный характер марксизма, став главным аргументом при его выборе отсталыми странами для решения задач национального и социального освобождения, а также для преодоления разрыва с мировыми лидерами.
Адекватный анализ социально-экономических процессов индустриального общества, предложенный марксизмом, способствовал победе коммунистических партий в России и Китае. Однако поставив своей целью решение задач, вставших перед европейской цивилизацией, марксизм не смог четко выразить характер эпохи и стал восприниматься лишь как средство догоняющего развития, оторвав практику социалистического строительства от ценностей европейской цивилизации и дав, тем самым, повод для евро-поцентричной критики социализма. Утратив приоритет европейских нравственных ценностей, мобилизационная модель развития длительное время не признавалась в качестве самостоятельной и получила наименование "государственно-административный социализм", подчеркивающий ее производный от европейского характер и в этом качестве не отличавшийся от других универсалистских общественно-политических теорий.
На практике западные универсалистские теории были неоднородны, между ними существовали не только внутренние различия, но серьезные противоречия. Буржуазным концепциям всегда противостояли другие, вызывавшие симпатии активной части местного населения и политических элит. Сначала теории вестернизации противостояли теории национального освобождения, затем эстафету их противостояния приняли концепции модернизации и социалистического строительства. Зафиксировав генезис мобилизационного типа развития, последние существенно отличались от других западных моделей, предложив обширные ниши для национальной культуры и политических традиций, уходящих корнями в общину, что обеспечило политический успех их сторонникам. Тем не менее экономическая отсталость социалистических стран предопределила, что соответствие социализма требованиям нарождающейся эпохи, его самостоятельный характер на протяжении длительного времени оказались скрыты проблемами текущего развития, воспринимавшегося как преодоление разрыва с развитым миром. Только в конце XX в. появились основания для того, чтобы связать этот тип развития с поисками национальной (цивилизационной) идентичности.
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ РАМКИ. Отсчет китайской модели модернизации принято вести с середины XIX в., когда в результате "опиумных войн" началось интенсивное и планомерное проникновение европейских держав в Китай. На протяжении всего этого периода процессы модернизации и синтеза культур шли болезненно и неравномерно, пройдя несколько этапов. На первом, до 1911 г. изменения протекали при недостаточно эффективном и даже робком участии государства, что, в конечном счете, предопределило победу новых социальных сил, использовавших западные концепции в качестве основы новой государственной доктрины. Деформация под их влиянием старого культурного архетипа и размывание традиционных общественных и государственных структур сопровождались усилением зависимости Китая от иностранных держав, а весьма умеренный экономический рост не компенсировал нравственных потерь, усиливавших чувство национальной неполноценности. Нараставший вследствие этого социокультурный конфликт привел к росту революционных настроений и социальным потрясениям, гражданским войнам и вооруженным конфликтам, не позволявшим до 1949 г. целенаправленно и последовательно проводить преобразования. Необходимая для модернизации мобилизационность поглощалась решением текущих военно-политических задач, и на комплексные социально-экономические преобразования сил уже не хватало.
После образования КНР адекватному восприятию задач, стоящих перед страной, и, как следствие, выработке соответствующей государственной политики мешали идеологические стереотипы. Борьба за выбор стратегии преобразований не выходила за рамки представлений о линейности исторического процесса, с последовательным прохождением определенных стадий и общей конечной целью, не оставлявших значимого места национальной специфике. Если расхождения китайских коммунистов с Гоминьданом еще можно было рассматривать в контексте противостояния интернационального и национального, то на более позднем этапе полемика внутри КПК разворачивалась не вокруг многообразия форм исторического развития, а вокруг стратегии и тактики достижения единых целей. Национальная идентичность рассматривалась прежде всего в контексте особенностей политической борьбы и социалистических преобразований, а не как самостоятельная категория социально-экономических и общесоциологических теорий.
Культурная революция", вскрыв ущербность прежней модели общественного развития, освободила пространство для новых направлений поиска. Только после 1978 г., когда впервые в новейшей китайской истории начался устойчивый экономический рост, появились основания характеризовать проводимый курс как самобытный и оригинальный путь развития. Освобождение от идеологических стереотипов позволило говорить и о национальной идентичности как о самостоятельной категории, а идея "модернизации китайского типа" потеснила теорию социалистического строительства. В результате поражения социализма в СССР и Восточной Европе многие из прежних взглядов не исчезли, а подверглись аранжировке, став составной частью нового политического и социально-экономического курса КПК.
СОСТОЯНИЕ ИЗУЧЕННОСТИ. Господствовавшие социологические, исторические и идеологические концепции оказали определяющее влияние на изучение социально-экономических и общественно-политических процессов в Китае. До второй мировой войны американские и западноевропейские ученые рассматривали его в традиционном европоцентристском ключе, уделяя внимание прежде всего вопросам непосредственно связанным с иностранным присутствием и влиянием, что в целом верно отражало узловые проблемы его развития с середины XIX в. и органично сочеталось с политикой "вестернизации". После 1949 г. и разделения мира на два лагеря ситуация изменилась. Общественные процессы в Китае стали рассматриваться с большим вниманием и заинтересованностью. Это был общий для американской и западноевропейской синологии процесс. [16] Однако в фундаментальных исследованиях по-прежнему главное внимание уделялось до-синьхайскому и республиканскому периодам и редко преодолевался рубеж 1949 г. Текущей ситуацией занимались в основном политологи и экономисты, поставлявшие государственным институтам аналитическую информацию, свидетельствовавшую о модернизации экономики и серьезных социальных сдвигах, но не погружавшиеся в решение фундаментальных, общесоциологических вопросов. В течение двух десятилетий после второй мировой войны, т.е. в период формирования теории модернизации, основным оставалось изучение западного влияния на традиционную китайскую культуру и общество. [17] Ясно было, что под влиянием Запада традиционное китайское общество разлагается, но что идет ему на смену осталось скрытым.
В конце 1960-х годов этот подход был подвергнут критике, поскольку представлял западное влияние исключительно в позитивных тонах, а сопротивление ему Китая в негативных. Высказывалось мнение, что теория модернизации не просто неадекватная и вредная интеллектуальная конструкция, а прежде всего антикоммунистическая, используемая для оправдания политической, военной и экономической интервенции в Азии в послевоенную эпоху, отрицающая реальности американского империализма. [18]
Главной проблемой западной синологии в этот период являлось определение пропорций и оценка иностранного влияния и внутренних факторов на развитие Китая, а также сравнение его с другими азиатскими странами. [19] При этом практически отсутствовали сравнительные исторические исследования России и Китая и влияние на них Запада. [20] Те же, что были, ограничивались рамками изучения коммунизма, в котором цивилизацион-ные различия в полном соответствии с универсалистскими настроениями принадлежали прошлому, сдающему свои позиции современности.
Толчком к переосмыслению представлений о Китае и социалистическом мире послужили война во Вьетнаме и поражение в ней США, положившие начало пересмотру европоцентристской концепции мирового развития и переоценке послевоенной истории. Стало формироваться новое отношение к КНР, китайская революция была признана не только политическим и идеологическим явлением, но и явлением китайской культуры и истории, что сделало возможным изучение КНР в контексте развития китайской цивилизации, а не просто как идейно-политического феномена современности. Тогда же было признано ошибочным противопоставление теории модернизации и марксизма как интеллектуальных альтернатив. По мнению Дж.Фэйербэнка, теория модернизации - чисто академическая, используемая для понимания того, что происходит в Китае, тогда как марксизм ориентирован на действие, а отношения между ними — отношения части и целого: теория марксизма-ленинизма, скорее, "один из многих вариантов теории модернизации, которая в широком смысле объясняет, что происходит сейчас в мире."[21]
Обострение противоречий между СССР и КНР также способствовало росту внимания западных историков и социологов к китайским реалиям. В то время как праволиберальные исследователи увидели в них новое подтверждение кризиса социализма, внимание лево-радикальной интеллигенции после непродолжительного поиска нового кумира, вызванного разочарованием в реформах Н.Хрущева, остановилось на коммунистическом Китае, в котором к тому времени "культурная революция" подхватила "эстафету революционного переустройства мира". В Европе и Северной Америке появилось целое направление, представлявшее социально-экономическое развитие КНР как новый почин всемирно-исторического значения. [22]
Реформы 1978 г. не внесли принципиальных изменений в характер изучения КНР. Поскольку в теоретическом отношении постмодерн оказался не завершен, то и в исследованиях современного Китая не произошло концептуальных прорывов. [23] После того как постмодерн стал терять популярность, выяснилось, что 90-е годы были периодом накопления фактического материала, углубленного изучения старых проблем и работы с архивами. До сих пор внимание западных исследователей привлекают в первую очередь экономическая реформа, рост экономического и военно-промышленного потенциала как факторов регионального и мирового развития, а также политическая реформа и перспективы отказа КНР от социалистических ориентиров. Позитивным моментом стало лишь ослабление идеологической конфронтационности их выводов, расширившее пространство для рассмотрения цивилизационных аспектов развития.[24] В западной историографии крайне мало общесоциологических работ, посвященных периоду "народного Китая", когда главный интерес был привлечен к экономике, внешней и внутренней политике.[25]
В силу многообразия научных школ в огромном массиве англоязычной литературы встречаются прямо противоположные точки зрения относительно сущности китайского пути развития, понятия "общественных перемен" и их отличий от европейских. Западная наука, привыкшая рассматривать исторический процесс в понятиях противостояния старого и нового, традиционного и современного, часто лишь фиксирует изменения, с трудом признавая смену самих законов, принципов и характера связей.[26]
Отечественное китаеведение также разделилось по хронологическому принципу. Классическое, существовавшее несколько обособленно, редко пересекалось с современными экономическими и политическими исследованиями. [27] Современностью же занималась идеологически ангажированная школа, важным достоинством которой по сравнению с западной было более высокое, хотя и не менее тенденциозное внимание к фундаментальным исследованиям.
Несмотря на обусловленную классовой методологией односторонность специфика общественного развития Китая давала достаточно большую свободу по сравнению с СССР и странами Восточной Европы при описании и характеристике происходящих в нем процессов. Значительную помощь в этом оказывало классическое китаеведение, дававшее исторические аргументы для объяснения современных социокультурных феноменов. К недостаткам можно отнести длительное отсутствие работ по Тайваню и, как следствие, серьезных компаративистских исследований, посвященных социокультурной трансформации цивилизационно близких КНР Японии, Кореи и Тайваня. [2 8] Перелом наступил во второй половине 1980-х годов, когда интересы идеологической борьбы уступили место необходимости понять и точно описать происходящие в КНР процессы, а также решить ряд принципиальных социологических вопросов. Серьезные результаты были достигнуты в изучении истории, экономики, общественной мысли и философии, государства и права.[29] Однако преодолеть "болезнь" страноведческих исследований и выйти на принципиально новый уровень обобщений оказалось не просто.
После 1991 г. в изучении Китая появились новые моменты, обусловленные острым противостоянием двух научных школ: марксистской и либеральной. Первые старались не замечать рыночный характер преобразований, нарушение социалистических принципов распределения, изменения роли КПК в обществе, в то время как вторые настойчиво выискивали социально-политические последствия утверждения рыночной экономики и признаки скорого отстранения компартии от власти.
В целом хронологическое деление китаеведения в России и за рубежом препятствовало пониманию смены исторических ритмов и типов развития. Исследуя процесс изменений, уловить изменение их типа без широких сравнений как страноведческих, так и исторических, действительно, было крайне трудно.
До 1980-х годов марксистское понимание общественного развития доминировало и в КНР. Даже процессы в дореволюционном Китае было принято рассматривать в русле формационной теории, сводящей к борьбе рабочих и крестьян с китайскими помещиками, иностранным капиталом и маньчжурским господством объяснение причин и характера его социально-исторической динамики. Концепция "строительства социализма с китайской спецификой", выдвинутая китайским руководством в начале 80-х годов, расширила рамки исследований, ориентировав на поиск новых социологических подходов. Однако ощутимого прогресса в поиске новых теоретических оснований китайской истории добиться не удалось. Существенным стало признание уникальности древней китайской цивилизации и общественной мысли, которые уже не пытались целиком разместить в европейских схемах, а также их влияния на современное развитие. [30] Радикально ситуация стала меняться с начала 90-х годов, когда поражение социализма в Восточной Европе и СССР автоматически предоставило КНР право претендовать на исключительность. Объяснительные конструкции, предлагаемые обществоведами, стали выходить за рамки марксизма и европоцентричных концепций вообще, не встречая серьезного противодействия со стороны партийного руководства. [31]
Только со второй половины 80-х годов реформаторские импульсы, изменив отношение к реформам как неизбежному выбору между капитализмом и социализмом, подготовили обществоведение в КНР и китаеведение за рубежом для преодоления барьера 1949 г. и воссоединения. И все же для преодоления стереотипов пока мало что сделано. В общем массиве ки-таеведческой литературы по-прежнему преобладают работы по экономике и хозяйственной реформе, успехи которых наиболее заметны, в то время как работ по социально-политическим процессам и культуре, где оценить характер изменений гораздо сложнее, значительно меньше. Задачей восполнить этот пробел и хотя бы частично связать китайские исторические традиции и современные общественно-политические реалии воедино объясняется большой историко-методологический раздел, выступающий в качестве необходимого введения к проблеме модернизации Китая. [32]
АВТОРСКАЯ РАЗРАБОТКА ТЕМЫ. На рубеже третьего тысячелетия, когда кризис действующего мироустройства стал очевиден, а альтернатива ему не определена, автор стремился обратить внимание на развитие Востока, вписать протекающие в КНР процессы в общемировой контекст и, таким образом, преодолеть характерный для многих страноведческих работ недостаток обобщений с тем, чтобы найти то общее, что связывает различные страны.
В работе предпринимается попытка рассмотреть развитие Китая как единый процесс, который описывался в понятиях "традиционное- современное", а затем "социализм-капитализм" и "национальная идентичность-глобализация", акцентируя внимание не столько на различиях в рамках каждой пары, сколько на том, что их объединяет. Для анализа процессов модернизации автор использует понятия "субъектность", "идентичность", "универсализм", "синтез", "тип развития", "воспроизводство культуры и власти". Цель работы на примере Китая проанализировать общие и специфические принципы социально-политической и социокультурной трансформации и нормы современного общественного развития, уделив особое внимание сравнению с формационно и цивилизационно близкими странами, интерпретировать роль марксизма в этом процессе, а также уточнить представление о национальной идентичности, рассмотрев ее как структурообразующий элемент современного мира. Важнейшей целью исследования является восстановление логики исторического развития Китая, соответствие которой остается критерием успехов и ошибок КПК. Для их достижения важнейшими задачами представляются:
- определение цели и задач модернизации, выделение этапов и факторов, влияющих на ее проведение;
- рассмотрение процесса модернизации как особого типа развития, включающего не только социально-экономические преобразования в направлении определенной цели, но и трансформацию социально-политических и социокультурных институтов, которые ведут не к репликации существующей идентичности, исходно избранной в качестве ориентира, а к новой, преемственной традиционной культуре;
- рассмотрение социалистической практики в Китае не как социально-экономического строя альтернативного капитализму в рамках европейского по происхождению пути развития, а как модели модернизации, свойственной неевропейским странам, избравшим западные средства для движения по пути догоняющего развития;
- анализ роли общественной мысли в генезисе и на всех последующих этапах модернизации;
- выяснение роли марксистской теории и идеологии в китайской модели модернизации, ее связи с китайскими социально-политическими и социокультурными традициями и условий их синтеза;
- выделение критериев завершающей стадии модернизации в социально-политической области.
Научная новизна работы заключается в выборе предмета исследования - процесса трансформации социально-политических институтов и культурных традиций, включая общественную мысль. Автор акцентирует внимание на синтетическом характере современной общественной мысли Китая, объединившей западную и восточную традиции в рамках официальной политической доктрины, способной адекватно описывать происходящие процессы. В работе показана ведущая роль идейно-политических доктрин и теоретических концепций на процесс социокультурной трансформации Китая и решающее значение национальных традиций в утверждении результатов модернизации.
Поражение социализма в конце 80-х годов показало, что формацион-ная концепция истории не в состоянии удовлетворительно объяснять процессы, происходящие в современном мире. Это относится к типологии революций, к роли классовых отношений, к анализу общественных процессов в конце XX в. и др. Все это говорит о необходимости обновления методологического аппарата. Признавая обоснованность существующих концепций мировой истории (формационных и цивилизационных), автор стремился дополнить их системным подходом, в первую очередь для открытых нелинейных систем, что позволяет, избирая другую методологическую среду, описать исторический процесс как процесс самоорганизации - в понятиях типов развития: стихийный, естественно-исторический и субъектный, частным случаем которого является мобилизационный, требующий особых принципов социальной организации, а также существенного внимания к национальной культурной традиции, являющейся важнейшим ресурсом мо-билизационности.[33] Работа построена не только на анализе смены старого новым, но и на генезисе нового, включающего в результате более сложного, 23 нелинейного процесса синтез традиционной культуры с современными политическими концепциями и механизмами.
СТРУКТУРА РАБОТЫ отражает логику исследования и состоит из 5 глав, введения и заключения, в которых предлагается сравнительная характеристика западной и китайской цивилизации и проблема выбора социалистической модели модернизации (гл.1), рассматривается движение Китая к современности под влиянием западной парадигмы развития (гл. 2) и, наконец, анализируется состояние, тенденции и перспективы современного китайского общества, воссоздание им новой социально-политической и социокультурной идентичности в контексте отношений современность-традиционность и Восток-Запад (гл. 3, 4 и 5).
Основные положения и выводы диссертации были апробированы на международных, всесоюзных и всероссийских конференциях, семинарах и круглых столах, в курсе лекций в МГИМО МИД РФ. По теме исследования опубликовано более 60 работ на русском и китайском языках, включая 2 авторские монографии, общим объемом более 60 а.л.
диссертация на тему "Китайская модель модернизации: социально-политические и социокультурные аспекты"
Заключение
1. Для Китая стало важно доказать свое интеллектуальное лидерство в регионе и незападном мире в целом. В научной периодике стала появляться новая интерпретация исторического развития региона: капиталистическая программа развития Хун Жэньга-на появилась раньше, чем в Японии (Гуандун шэхуй кэсюэ. 1991. № 3. С. 68.), а социализм в Китае - раньше, чем в Европе (Чжэсюэ яньцзю. 1999. № 4. с. 14, "Китайская Народная Республика в 1999". С. 206).
2. Здесь важно отметить, что и материальная культура серьезно изменилась, открыв новые возможности для синтеза. Индустриальная, качественно чуждая восточной, культура уступает место постиндустриальной, информационной, в которой возможностей Востока проявить себя гораздо больше именно в силу отсутствия императивности такого понятия, как эквивалентный обмен.
3. В Китае пока еще преобладает более сдержанная позиция. "Этическое учение, содержащееся в традиционной китайской культуре, не является главной причиной экономического взлета Восточной Азии". Конфуцианская этика помогает решать вопросы, вызванные экономическим ростом и западным образом жизни. Но Сингапур, Корея и Япония живут не только по конфуцианской этике, но и по закону. (Чжунго шэхуй кэсюэ. 1997. №2. С. 33-34).
4. Вызывает, однако, настороженность, что логическим продолжением усиливающегося внимания к нравственным аспектам и культурной идентичности с конца 1990-х годов стал ответ Западу и модерну со стороны культурно-религиозного фундаментализма, провоцирующего аналогии со Средневековьем.
Во "Введении" обосновывается выбор темы, ее актуальность и новизна, определяются хронологические рамки и методологические принципы, дается обзор литературы, формулируются цели и задачи.
Глава I. "Взглид на Зппяд. Историко-методологнческие начала исследования" посвящена сравнительному исследованию закономерностей и особенностей развития европейской и китайской цивилизаций, определению основных принципов взаимодействия и влияния Запада на Китай в новое и новейшее время.
Окружающая среда рассматривается автором как важнейшая предпосылка формирования различных типов хозяйственной деятельности, предопределившая отличия основных принципов построения и функционирования европейского и китайского обществ. В результате ее влияния характерными чертами европейской цивилизации стали агрессивность, дискретность и рациональность, а одним из их следствий - разрушение общины и зарождение иных форм социальности - классов. В Китае преобладание природно-климатических факторов над мотивационными предопределило, что человек встраивался в природу, приспосабливаясь к ней. На всех уровнях взаимодействия с природой он выступал как совокупный, что накладывало отпечаток на весь спектр социальных отношений, скрадывая предпосылки для противостояния внутри общества. Общественные отношения регулировались подчинением младших старшим, позже воплотившимся в принципе "сяо".
Многослойность культуры придала динамичность европейскому обществу, акцентировав индивидуальность, личную мотивацию и творчество, которые обеспечили высокий уровень производительных сил, науки и торговли и создали соответствующую систему управления - рынок и демократию, ставшие сущностью западной цивилизации. Жесткая зависимость социальных изменений от экономических предопределила ключевую роль производительных сил в развитии европейской цивилизации. Торгово-предпринимательская культура, нарушавшая семейные принципы отношений, была абсолютно неприемлема в Китае, где существовал культ земледелия и общинного труда, доминировала интровертная культура духовных ценностей. Государственное устройство традиционного Китая воспроизвело архетип семейных отношений. Родовая организация помноженная на этническую гомогенность населения препятствовала формированию имущественного неравенства, разложению общины и появлению классов. Конфуцианские этические нормы выступали естественным инструментом решения неотчужденных социальных проблем.
Созданные механизмы управления, таким образом, существенно отличались. Государство на Западе стало высокофункциональным инструментом регулирования динамичного социального организма. В построенном на других началах китайском обществе эти механизмы не действовали, но были другие, не менее эффективно поддерживавшие воспроизводство социальной системы.
По мере того, как новые, капиталистические реалии Европы и сопутствующие им индивидуалистические ценности все больше удалялись от христианского идеала, возникали социальные утопии, критиковавшие происходившие в светской жизни изменения и пытавшиеся восстановить общинные представления и нормы. Являясь продуктом эпохи, марксизм чрезвычайно серьезно относился к выводам утопистов о кризисе цивилизации. Ему, как и либеральным теориям, надо было доказать, что кризис завершится не гибелью западного мира, а даст начало новому направлению в его развитии. Считая, что общественный характер производства и частный характер присвоения являются препятствием для экономического роста, К.Маркс предложил оптимистический прогноз развития Европы при условии уничтожения частной собственности и осуществления на этой основе синтеза коллективистских нравственных ценностей и индустриальных технологий.
Экономический детерминизм марксизма обосновал главенство в его методологии естественно-исторического подхода, в соответствии с которым борьба классов неизбежно завершится ликвидацией социальных антагонизмов. Для реализации ставшего рациональным идеала стало возможно использование выявленных общественных закономерностей. Объединив научную теорию и неизбежные, но стихийные выступления пролетариата, можно было создать условия для ускоренного достижения естественно-исторически предначертанных целей. Революция стала центральным элементом нового типа развития и необходимым условием социального прогресса. Стихийному течению истории стала противостоять история, строящаяся в результате целенаправленных усилий и в соответствии с теоретическими представлениями.
Высокий уровень абстракции придал марксизму строгость, сделав удобным для использования в других странах. Оказалось, что основные инструменты марксизма по преодолению изъянов западной цивилизации - план и диктатура подходят для решения задач социального развития в отсталых странах. Представляя оппозиционное движение, сочетавшее принадлежность к могущественному Западу и критику его несовершенства, марксизм приобрел популярность в коллективистской культуре России.
Главной особенностью воздействия Европы Нового времени на Россию стала собственная инициатива последней по усвоению характерных черт европейской жизни. Логика петровских заимствований была продиктована кругом прикладных задач. Преобразования начались с военной реформы, которая повлекла за собой создание промышленности, финансовой системы, принятие западных стандартов образования. Успешное решение задач, поставленных под воздействием внешних факторов, укрепило государство. Внутренние стимулы к преобразованиям, не вызрев полностью, потеряли актуальность. Одновременно произошло разделение российского общества по типу культурной ориентации - высшие слои оказались ориентированы на западный образ жизни, мыслей и ценности. Самостоятельным фактором развития стали общественно-политические теории.
В результате преобразований в начале XIX в. на социально-политической сцене возник не связанный с властью слой, обладавший не только европейским образованием и рациональным взглядом на мир, но и не порвавший связи с национальными традициями - разночинная интеллигенция. Ее представители первыми увидели пороки западной модели и предложили путь к общественной справедливости, учитывающий экономические, социальные и политические особенности России - через соединение крестьянской общины с социалистической мыслью. Включив в социальный проект в качестве позитивного фактора основную часть населения, они признали за общиной право оставаться носителем цивилизационного ядра и наметили подходы к формулированию национальной идентичности, назвав это "русским социализмом".
Считая, что история Западной Европы является примером синхронного развития, при котором экономические и политические аспекты вызывают соответствующие изменения друг в друге, они допустили, что естественный путь не является единственным вариантом исторического движения - возможна его асинхронность.
С восприятия марксизма Г.Плехановым начался новый этап в отношениях с Западом. Формационная теория Маркса сумела предложить ответ на большинство вопросов социально-экономического развития России: капиталистические преобразования создадут союзный революционной интеллигенции пролетариат, породив классовую борьбу, которая освободит страну и от власти царя, и от буржуазии. Однако свойственная Европе синхронность отказывалась находить подтверждение в России - экономический рост не только не вел к изменению политического строя, но и не сопровождался установлением капиталистических отношений.
Признав особый характер российского общества, большевики отдали приоритет не социально-экономическому развитию, а профессиональной политической деятельности. В отличие от буржуазных революций, которым предшествовало завоевание экономического пространства, российская социал-демократия предложила сначала взять политическую власть, а затем вернуться к преобразованиям базиса. Обрусевший марксизм, таким образом, преступил один из фундаментальных принципов европейской цивилизации — следование естественно-историческим закономерностям. Поставив в качестве цели не самоусиление существующего государства, а приближение его к критериям западного, русские интеллектуалы заимствовали из западного опыта идею революции, для осуществления которой ими был выработан уникальный политический инструмент - авангардная партия, которая заменила в общественно-политическом многочлене марксизма понятие "естественно-исторический".
После победы революции иностранная интервенция и гражданская война в значительной степени определили черты новой государственности, которая стала формироваться не только под влиянием марксистского идеала, но и с учетом практических задач. Сложившийся хозяйственный механизм, известный как "военный коммунизм", совпадал в основных чертах с экономической теорией Маркса. Отличие заключалось в том, что централизованное распределение использовалось не для осуществления уравнительного идеала социальной справедливости, а для мобилизации ресурсов на приоритетных направлениях. Сложившаяся к началу 1920-х годов экономическая модель оказалась далекой от гуманистических идеалов социализма, но эффективной для решения мобилизационных по своей природе задач. Укрепление нового государственного строя и реализация революционного идеала стали основными принципами деятельности новой власти, между которыми постоянно тлел конфликт.
Провозгласив целью достижение уровня развитых государств, коммунистическая партия изменила характер марксизма в России, сделав его не классовой, а государственной идеологией. Вторая мировая война подтвердила эффективность советской системы, оказавшей существенное воздействие на начальный этап строительства социализма в других странах. Составляющие ее сущность общественная собственность, распределение по труду, плановый характер экономики и командно-административная система полностью отвечали задаче преодоления разрыва с капиталистическими странами.
Предпринятые в конце 1950-х годов усилия вернуть социализму гуманистические идеалы не увенчались успехом. Дискредитировав революционные лозунги и убив энтузиазм мобилизационное™, они нанесли сокрушительный удар по идеократической системе, поколебав авторитет советской модели на международной арене. Возникшее в результате постоянных изменений между внешними факторами, государственными интересами и идеологическими принципами напряжение можно было преодолеть только существенно модифицировав идеологию. Попытки в 1980-е годы внести в нее изменения и преодолеть углубляющийся кризис также провалились, формула обновления не была найдена.
В главе 2 "Взгляд на Восток. Китай" рассматриваются последствия проникновения западных держав в Китай с середины XIX в. В результате переноса источника развития с внутренних факторов на внешние произошли серьезные изменения в механизме развития. При этом обнаружилось, что ключевые моменты преобразований в Китае совпадают с российскими.
Одним из результатов поражения в "опиумных" войнах и ослабления авторитета императорской власти стало восстание тайпинов (18501864 гг.), избравшее в качестве своего символа христианство. Надежда
на потенциал совершенствования существующего строя оставалась и у государственных чиновников, которые также обратились к западным концепциям и опыту России и Японии. Но, признавая необходимость масштабных изменений, инициаторы "100 дней реформ" (1898 г.) строго придерживались традиционной этики и не призывали к свержению строя. Несмотря на неудачу предпринятая вслед за тайпинами попытка синтеза национальной традиции с западными идеями продемонстрировала готовность китайских интеллектуалов к модернизации традиционной культуры.
Наступление следующего этапа было связано с появившимся в конце века западнообразованным и независимым от государства слоем. В результате безуспешных попыток предшественников Сунь Ятсен осознал необходимость радикальной смены строя и заимствования методов управления и интеллектуальных стандартов. Смысл его общественно-политической доктрины состоял в более динамичном движении к современности. В своей политической программе он объединил две главные для Китая задачи: погоню за мировыми лидерами и смену режима. Наиболее важным вкладом в общественно-политическую мысль Китая стала идея Сунь Ятсена о возможности проведения насильственной революции, нарушавшая традиционные представления о ходе исторического процесса. Он первым стал связывать реформы не с изменениями взглядов императора и чиновников, а с уничтожением старых и утверждением новых общественных институтов. Однако энергии Синьхай-ской революции (1911 г.) хватило только на слом старой машины, на обломках которой выросли региональные милитаристские группировки. Выступив главным защитником осколков разваливающегося государства, милитаризм стал временной хозяйственно-политической формой выживания традиционной культуры. Предложить позитивную программу государственного строительства могла только революционная интеллигенция.
Желание найти на Западе своего естественного союзника в борьбе за национальное освобождение обусловило повышенный интерес к социалистическим учениям, подвергавшим жесткой критике империалистическую политику и близким традиционным этическим концепциям. Европейские идеи социальной справедливости, вступив во взаимодействие с традициями китайской общины и патриотическими чувствами, привели к созданию идеологии нового типа, в которой тесно переплелись национальное и классовое. В отличие от других школ социалистической мысли марксизм смог стать инструментом политической борьбы, не только объяснив социально-экономические закономерности феодализма, в которых китайцы легко угадывали собственную действительность, но и империализма, который им навязывал Запад. С появлением КПК (июль 1921 г.) настоящим марксизмом стали считать осуществленный в России большевизм. Китайская компартия, таким образом, с самого начала открыла марксизм как государственную, а не классовую идеологию.
Ее главный политический оппонент, вынужденно сосредоточившись на хозяйственной деятельности, постепенно терял революционный импульс. Социально-политические усилия, которые приложил ГМД для модернизации традиционного общества, оказались явно недостаточными. Под влиянием социокультурной среды началось движение не в сторону новой идентичности, а возвращение к национальной традиции, которое шло более быстрыми темпами, чем допускало решение мобилизационных задач.
У КПК, оказавшейся в результате гражданской войны в сельских районах, появились мощные стимулы для творчества. В 1930-е годы оформились характерные черты ее политической деятельности: опора на практику, центральная роль армии, широкий союз на национальной, а не классовой основе и т.д. Вызревшая в этих условиях доктрина "китаизированного марксизма" привела к общему знаменателю европейские построения и реалии политической борьбы. Не только китаизируя марксизм, но и европеизируя традиционные китайские концепции, она полностью укладывалась в представление об использовании западного для собственного совершенствования, предопределив в конечном счете победу КПК.
После завоевания компартией власти изменился характер и масштаб стоящих перед ней задач. В соответствии с распространенными тогда в коммунистическом движении представлениями национальная специфика ограничивалась проведением революции в "полуфеодальной, полуколониальной" стране, а после ее победы задача развития многократно облегчалась движением по уже известному маршруту. Ясность цели делала главной задачей увеличение скорости. До начала 1950-х годов деятельность КПК концентрировалась в социально-политической и военной сферах, в которых решающими были политическая воля и организация. Революционные методы преобразований выглядели в равной степени применимыми и к экономическим процессам. Однако программа форсированной индустриализации закончилась провалом. Неудачи социально-экономических экспериментов Мао Цзэ-дун расценил как недостатки социокультурной среды, сделав вывод о необходимости перенести центр преобразований на социальные отношения, искусственно создать зону социально-политического напряжения, чтобы вырваться за пределы традиционного общества и за рамки естественно-исторического развития.
В "культурную революцию" зависимость экономического развития от социально-политических факторов приобрела абсолютный характер, что позволило сформулировать основное противоречие социалистического строительства в Китае - между экономическим детерминизмом марксистской теории и социокультурной реальностью, неподчиняющейся характерным для Запада законам общественного развития.
На протяжении всей китайской истории конфликт поколений скрадывался социально-политическими институтами и традиционной этикой, обеспечивавшими общественную стабильность. В ходе "культурной революции" инерции социокультурной среды вновь был брошен вызов, но не извне, а изнутри - революционным характером идеологии и социально-политическим динамизмом масс. Подключив свободную от норм традиционного общества молодежь, Мао Цзэдун рассчитывал нейтрализовать влияние традиций, уже ассимилировавших к тому времени иностранные схемы. Но вместе с ними исчезла и социально-политическая стабильность. Новые структуры власти оказались неспособны контролировать массовое движение. Мао был вынужден укрепить личную власть, ставшую единственной точкой общественной консолидации. Потенциал революции как важнейшего инструмента модернизации был исчерпан в "культурную революцию", революционно возродившую традиции государственного управления.
К середине 70-х годов выяснилось, что успешная модернизация невозможна при сохранении традиции, но и попытки полностью отказаться от нее не ведут к успеху. Необходимо было разделить идеологические и политические принципы и механизмы экономического роста, чтобы эмпирическим путем найти условия для синтеза традиционного и современного. Придание модернизаторской роли традиционной культуре, стало главной задачей КПК и социализма в китайской трактовке.
В главе 3 "Социалистическая модернизация. (1976-1988)" рассматривается процесс экономических, политических и идейно-теоретических реформ, занявших ведущее место в формулировании новой концепции развития.
Непосредственным толчком для начала реформ послужила смерть Мао Цзэдуна (сентябрь 1976 г.), кардинальным образом изменившая политическую ситуацию. Авторитетного вождя не стало, советская модель была дискредитирована, последним действовавшим фактором стабильности оставалось высшее руководство, в котором обострилась борьба между различными фракциями. Официальный преемник Мао Цзэдуна Хуа Гофэн использовал свой статус, чтобы стать главным толкователем воли вождя и слиться, таким образом, с его легитимностью. Однако выдвинутый им лозунг преемственности ("двух абсолютов"), укрепляя его статус, демонстрировал неспособность решить главную задачу - предложить и реализовать новые инициативы государственного масштаба. В этих условиях занимавшее оборонительные позиции при Мао Цзэдуне "второе поколение" получило шанс конституироваться в самостоятельную политическую силу и сформулировать собственную программу государственного строительства. Еще до официального восстановления на постах Дэн Сяопин (июль 1977 г.) отказался от ключевых положений "культурной революции", заявив о своих претензиях на политическую инициативу и лидерство. Веским основанием для этого был избранный им подход - не следование указаниям Мао, а завоевание авторитета практическими действиями. Переориентация на экономический прагматизм могла породить чрезвычайно опасные для идеократи-ческого государства конфликты. Стремясь этого избежать, Дэн Сяопин обратился к марксистскому лозунгу, воплощавшему и традиционный для Китая эмпирический подход, "практика - единственный критерий истины", который стал методологической основой преобразований.
В ходе начавшейся дискуссии Дэн Сяопином было сформулировано важнейшее идейно-теоретическое положение, согласно которому "нельзя нарушать основные принципы марксизма-ленинизма, идей Мао Цзэдуна, однако их надо обязательно соединять с действительностью". 3-й пленум 11-го созыва (декабрь 1978 г.) положил начало курсу реформ, которому необходимо было найти позитивное идейно-теоретическое оформление. Выдвижение "четырех основных принципов": приверженность социалистическому пути, диктатуре пролетариата, руководящей роли КПК, марксизму-ленинизму и идеям Мао Цзэду-на, стало ограничением курса на всемерное развитие производительных сил.
Общественно-политическая теория, вытесненная в свое время идеями Мао Цзэдуна, вновь оказалась востребованной, поскольку только исходившая от нее критика могла сохранить легитимную парадигму власти указанием на объективную природу допущенных искривлений. Социально-экономическая природа "левых" ошибок дала общественной мысли основание характеризовать современное китайское общество как "начальный этап социализма", главной задачей которого является развитие производительных, сил. Принятое в этих условиях "Решение по некоторым вопросам истории КПК со времени образования КНР" (июнь 1981 г.) не привело к отрицанию предшествующего периода, места Мао Цзэдуна в истории китайской революции и не потребовало новых процедур легитимации власти.
В начале 1980-х годов стало окончательно ясно, что для продолжения реформ нужна такая теоретическая формула, которая бы примиряла идеологические принципы марксизма и социально-экономическую практику и, таким образом, задавала новые ориентиры развития. У марксистских построений по-прежнему служивших точкой отсчета для значительной части руководства КПК, был один существенный недостаток. Жесткий детерминизм марксистской модели в каждом конкретном случае стремился подчинить экономическую целесообразность идеологическим принципам, сдерживая проведение реформ. Ссылка на цивили-зационную специфику представлялась важнейшим аргументом в споре с классическими марксистскими построениями. Разочарование в универсальных моделях и опыте СССР сформировало основной конфликт политического развития КНР 1980-х годов: между универсализмом экономической модернизации и особенностями исторического развития и национальной культурой. Осуществление модернизации Китая было охарактеризовано Дэн Сяопином на XII съезде (сентябрь 1982 г.) с использованием новой идейно-теоретической формулы как "строительство социализма с китайской спецификой". Она давала ему такую же степень свободы в отношении марксизма, как опора на практику - в отношении наследия Мао Цзэдуна.
Решение съезда о первоочередности экономического развития позволило зафиксировать новую точку консолидации. Но провозгласив критерием эффективности экономический рост, КПК была вынуждена признать товарный характер экономики и многоукладность, а план и рынок - средствами экономического регулирования, а не экономическими антиподами. Серьезно поколебав основополагающие принципы социализма, Постановление 3-го пленума ЦК КПК 12 созыва (октябрь 1984 г.), положившее начало радикальной экономической реформе, обострило противоречия в высшем руководстве страны. В ходе дискуссии Дэн Сяопин на первое место поставил развитие производительных сил, а не осуществление принципа "от каждого по способности, каждому по труду", недвусмысленно дав понять, что за социализмом он оставляет прежде всего функции инструмента, а не цели.
В результате борьбы мнений приоритет производительных сил и китайских условий был уравновешен курсом на строительство социалистической духовной культуры и открытость внешнему миру. Тем не менее, КПК не смогла предложить завершенной, внутренне непротиворечивой альтернативы марксизму, который по-прежнему оставался главной идеологической константой.
С середины 1985 г. стали появляться публикации, в которых указывалось, что со времени смерти К.Маркса в обществе произошли глубокие изменения и "некоторые выводы Маркса были отброшены новой практикой", в их числе вывод о зрелости внутренних противоречий капитализма и победе социализма. Для преодоления этих недостатков предлагалось новые тенденции развития человечества сделать основой новых теоретических обобщений. Одной из важнейших задач провозглашался "прорыв ограниченности прежних трех составных частей, трех источников марксизма".
Новое отношение к развитию марксизма позволило сформулировать новые критерии социалистического общества и отказаться от "несущественных добавлений" к нему. К последним были причислены монополия общенародной собственности на средства производства на начальных этапах социализма; специфические методы социалистического строительства - политика "военного коммунизма"; придание конкретному опыту социалистического строительства универсального характера; централизованная плановая экономика. Основной характерной чертой социализма предлагалось считать единство производительных сил и производственных отношений, в первую очередь характер производительных сил, определяющий отношения распределения и уровень обобществления. Сохранив марксизм в качестве официального символа государственной идеологии, дискуссия ввела в его теоретическую систему новые проблемы, разрушавшие его монопольное положение как идейно-теоретической доктрины КНР.
Авторитет власти оказался в прямой зависимости от того, сможет ли она эффективно распорядиться результатами реформ: повысить уровень жизни, сократить отставание от ведущих стран и решить задачу национального объединения. Развитие товарного производства, признание многоукладности и допущение капиталистических анклавов в свободных экономических зонах сняли идейно-теоретические ограничения для мирного восстановления национального суверенитета на всей территории страны. Концепция "одно государство - два строя" предложила общественное устройство, в основе которого лежит не социально-экономический строй, а этнокультурное единство.
Так же как концепция "одно государство - два строя" объединяла две социально-экономические системы, концепция социалистической духовной культуры, формированию которой был посвящен 6-й пленум ЦК КПК 12-го созыва (сентябрь 1986 г.), попыталась объединить национальную традицию и коммунистическую идеологию, которой стало явно недостаточно, чтобы эффективно контролировать социально-экономически неоднородное общество. Отказ на пленуме от коммунистической идеологии как ядра духовной культуры вел не просто к изменению механизма политического лидерства КПК, а означал смену модели модернизации с сугубо идеократической, использовавшей социально-политические факторы, на прагматичную, готовую задействовать личную инициативу и социокультурные традиции.
Легитимизация традиции в качестве элемента общественно-политического процесса привела к обострению старых проблем. Снижение верхней границы нравственного идеала сужало сферу критики КПК со стороны общества, но одновременно и понижало нравственный авторитет ее членов, а появление секторов вне прямого государственного контроля способствовало возрождению коррупции, бросившей еще один вызов нравственному превосходству компартии.
Новые социально-экономические реалии вызвали необходимость более аргументированной теоретической модели. К XIII съезду КПК (октябрь-ноябрь 1987 г.) были созданы благоприятные условия для формулирования новой концепции развития. Концепция "начального этапа социализма" (НЭС) утвердила за китайской спецификой форма-ционный характер, дополнив его особенностями политической культуры - влиянием феодальных традиций и буржуазных пережитков. Сложилась новая иерархия, в которой строительство "социализма с китайской спецификой" провозглашалось воплощением теории начального этапа социализма. Важнейшая задача, возникшая в начале реформ, была выполнена - догматическое отношение к марксизму было преодолено. Расчлененные части прежней идеологической доктрины с помощью экономического детерминизма вновь были собраны воедино в концепции НЭС, активно поддержанной новым поколением руководства.
Изменившаяся социально-экономическая структура подготавливала условия для реформы системы управления. В русле экономического детерминизма необходимо было принять меры не только по осуществлению демократических преобразований в обществе, но и в системе высшего руководства, которые вели к прямому вызову сложившейся под влиянием национальных традиций и под руководством Дэн Сяопина системе, где личный авторитет неизменно стоял выше формальной процедуры. Такой путь был неприемлем для поколения революционных войн.
На стороне Дэн Сяопина был не только авторитет, но и подтвердившая свою эффективность на практике методология "реалистического подхода". Политический прагматизм освободил пространство для более близкого китайским традициям социального идеала. При формулировании на XIII съезде стратегической цели - достижения Китаем уровня среднеразвитых стран к 2050 г., Дэн Сяопин использовал понятие "сяокан", выглядевшее явной национальной альтернативой НЭС.
Утвердив в этот период реформу в качестве главного инструмента модернизации, гарантирующего последовательность и необратимость преобразований, Дэн Сяопин создал условия для постепенного наращивания сил национальной культуры.
Глава 4 "Политическая модель модернизации. (1989-2002)" посвящена рассмотрению реформы социально-политического устройства. В этот период, не отказываясь от "открытости", КПК отказалась повторять западный опыт. Важнейшим для нее стал вопрос о формуле власти.
В то время как КПК стремилась обрести большую независимость от марксизма в экономической политике, сохранив монопольное положение в системе управления, целью интеллектуалов стали либерапизация строя и установление политического равноправия с КПК. Позволив сформироваться идейно-теоретической альтернативе, КПК дала шанс на формирование политической оппозиции той частью общества, которая по своим характеристикам была наиболее близка к восприятию новых взглядов.
Выступления на площади Тяньаньмэнь (1989 г.) не просто продемонстрировали оппозицию проводимому курсу, впервые не оправдала себя методология реформ. Принцип "практика - критерий истины", обеспечивавший поступательное движение на протяжении 10 лет, стал работать против КПК, бросив вызов самой модели реформирования. Компартия оперативно предприняла шаги, чтобы ликвидировать поводы для критики в свой адрес, а также аргументировать возникший в руководстве компартии конфликт. В ходе общественно-политической кампании была четко сформулирована принципиальная позиция: не построение демократии, а социально-экономическое развитие является целью государства, и пока существующая в Китае политическая система не исчерпала средств для решения общественных противоречий, интересам развития отвечает не утверждение демократии, а недопущение нестабильности. Задачей политической реформы стало создание механизма адаптации к изменениям, вызванным рыночными преобразованиями.
В то время как политические дискуссии сосредоточились вокруг стабильности и демократии, теоретические дискуссии ушли в сферу культуры, возродив интерес к конфуцианству и китайской цивилизации. Наиболее перспективным для официальной идеологии вариантом эволюции стало рассмотрение вопросов, связанных с особенностями циви-лизационного развития Востока и Запада. Теоретическим обоснованием строительства "социализма с китайской спецификой" была признана концепция азиатского способа производства, которая позволила сделать вывод, что социалистическое общество - это самостоятельная общественная формация и может рассматриваться как особый путь к новой социальной организации, благоприятный для стран с патриархальной системой и приоритетом государственных интересов над личными.
Перед руководством страны возникла задача выстроить такую концепцию реформ, которая бы оптимальным образом связала власть КПК и стратегические цели Китая - экономическую мощь и авторитет на международной арене. В сложившихся в результате поражения социализма в европейских странах исторических обстоятельствах КПК не только доказала свое превосходство перед другими компартиями, но и получила возможность действовать без оглядки на идеологические стереотипы.
Зимой 1992 г. Дэн Сяопин сделал несколько принципиальных заявлений о характере и перспективах развития. Для предотвращения капиталистической эволюции он заявил о необходимости подчинить деятельность государства 3 критериям: развитию производительных сил социалистического общества, укреплению совокупной мощи социалистического государства, повышению уровня жизни, которые стали считаться критериями социализма. Это положение было закреплено на XIV съезде (октябрь 1992 г.).
Для формулирования новой концепции необходимо было признать за идеями Дэн Сяопина качественную новизну, что давало основание для внесения более глубоких изменений в идейно-теоретическую доктрину, оставляя ее фактором социально-политической стабильности. Руководящей идеологией КПК на XIV съезде были названы "марксизм-ленинизм, идеи Мао Цзэдуна и теория Дэн Сяопина о строительстве социализма с китайской спецификой". В результате Дэн Сяопин стал не просто политическим лидером, "архитектором реформ". Претендуя на более высокое, адекватное масштабу поиска новой идентичности место, он встал вровень с Сунь Ятсеном, завоевавшим авторитет в качестве лидера национального освобождения, и Мао Цзэдуном, олицетворявшим социалистическую идентичность Китая. Но такая зависимость политической системы от Дэн Сяопина была неприемлема в свете его преклонного возраста. Именно поэтому в докладе XV съезду (сентябрь 1997 г.) было подчеркнуто положение об управлении государством на основе закона, гарантировавшее руководящую роль КПК вне зависимости от личности лидера.
По мере исчезновения из общественно-политической жизни классовой идеологии и других марксистских символов обнажалось нарастающее сходство КНР и традиционного Китая в отношении принципов управления, понимании национальных интересов, отношении к человеку и т.д. Одержав победу над буржуазным загрязнением, компартия объективно содействовала возрождению традиционных ценностей и форм общественной жизни. Свидетельством этого стало появление и быстрый рост влияния секты Фалуньгун, положившей в основу своей
деятельности высокие нравственные принципы и подвергшей КПК критике за рост коррупции и нравственную деградацию. Деятельность Фа-луньгун показала, что традиция по-прежнему представляет реальную угрозу современности.
Возникший социокультурный раскол подтолкнул КПК к поиску новой платформы общественной консолидации. Поддержание стабильности требовало создания такой системы власти, которая бы соответствовала сразу нескольким параметрам - сложившейся экономической системе, официальным идеологическим принципам, национальным традициям и обладала способностью к воспроизводству. Последний срок пребывания Цзян Цзэминя на посту генерального секретаря заставлял оперативно искать решение возникшей проблемы.
Заложив новую общественную систему, Дэн Сяопин обрел высшую из возможных степеней легитимности. Назвав действовавшее руководство КПК "третьим поколением" руководителей, он ввел его в историю КНР как правящую династию. Однако для ее утверждения в этом качестве необходима была свежая идея, особый вклад в государственное строительство, адекватный историческому масштабу реформ предшественника. После запрета секты Фалуньгун в 1999 г. стало ясно, что "управление государством на основе закона" не может стать главным лозунгом "третьего поколения", которое, следовательно, не будет обладать достаточной легитимностью для очередной передачи власти. Но, самое главное, стало ясно, что предлагаемая формула не может служить основой для новой модели управления. Первый вывод о реформе власти, таким образом, был сделан - в основе государственного управления должна лежать не только законность, но и нравственные принципы, воплощенные в традициях управления.
В начале 2000 г. Цзян Цзэминь заявил, что партия пользуется поддержкой народа потому, что всегда выражала требования развития передовых производительных сил, интересы широких народных масс и передовой культуры. Теоретическую зрелость идеи "3-х представительств" аргументировало выдвинутое им новое методологическое положение "следовать времени", вставшее в один ряд с "реалистическим подходом". Идея Цзян Цзэминя была названа "китайским марксизмом нового века". Отчетный доклад XVI съезду (ноябрь 2002 г.), утвердив все теоретические новации и официально провозгласив в качестве нового социального ориентира общество "сяокан", сделал еще один шаг в сторону исторической традиции, такой же, как формирующийся механизм власти. Определение КПК как "авангарда китайского рабочего класса, китайского народа и китайской нации" окончательно преодолело синдром классовой борьбы, создав новые предпосылки для консолидации. Для успеха модернизации необходимо было решить последнюю задачу - обеспечить устойчивость поступательному движению.
Важнейшим критерием зрелости общественной системы является ее способность к воспроизводству. Передача власти от Дэн Сяопина Цзян Цзэминю была важным событием, значение которого тем не менее не выходило за рамки конкретного политического контекста, став первым в новейшей китайской истории успешным опытом политической преемственности. Передав власть Ху Цзиньтао, Цзян Цзэминь, на первый взгляд, просто повторил действия предшественника. Но именно повторение позволило событию политической истории стать общественно-политическим институтом, являющимся центральным элементом формирующейся политической системы. Канонизация "3-х представительств" в Уставе КПК позволила ее автору повысить свой статус до харизматического и сохранить контроль за политическими процессами. Таким образом, в дополнение к официальному руководству был создан еще один рычаг поддержания социально-политической стабильности, ограничивающий следующее поколение руководителей установками предыдущего. Как родовое понятие, продолжающее ряд "идеи Мао Цзэ-дуна"-"теория Дэн Сяопина", идея "3-х представительств" вводилась в политический механизм в качестве полноправного субъекта. Законодательное ограничение срока пребывания на высших государственных и партийных постах, механизм преемственности и соблюдение процедур легитимации предложили новый механизм воспроизводства власти, который можно рассматривать как завершающий элемент китайской модели модернизации.
Жизнеспособность складывающейся в КНР общественной системы связана с тем, что политическая сила, выполняющая взятые на себя обязательства по преодолению отставания от других государств, неизбежно превращается в главную ценность модернизации. Ее политический успех обусловлен тремя факторами. Во-первых, способностью мобилизовать традицию для достижения своих целей, не подчиняясь ей, чего не удалось сделать ГМД, попавшему под власть традиции. Во-вторых, политической организацией и волей, от которых, в конечном итоге, зависит успех мобилизационного развития. В-третьих, вниманием к научному потенциалу для анализа текущей ситуации и определения тенденций развития.
Глава 5. "Логика китайской модернизации". Модернизация Китая, начало которой положили "опиумные" войны, и в дальнейшем оказалась решающим образом связана с внешними факторами, определявшими ее стратегические цели и параметры преобразовательных импульсов. Исчезновение вызванного классовой идентичностью противостояния двух систем вывело на арену исторического процесса глобализацию, превратившуюся в конце XX в. в важнейший фактор мирового развития. Изменившийся характер внешних условий был зафиксирован КПК, охарактеризовавшей теорию Дэн Сяопина как соединение марксизма не только с практикой Китая, но и спецификой современной эпохи, "вскрывшее сущность социализма".
В этих условиях КПК необходимо было вновь определить характер внешнего влияния, учитывая уже не борьбу капитализма и социализма, а тенденции мирового развития, особенно взаимоотношения Восток-Запад. Расширение сферы противостояния за счет культуры способствовало поискам идентичности в реконструкции национальной традиции, стихийно воспроизводившейся большинством элементов общественной жизни. В социализме, таким образом, было найдено не оптимистическое продолжение европейского развития, а цивилизационная перспектива Востока.
В начале XXI в. в Китае сложилась общественная система, которая, структурно отличаясь от западной, стремится быть адекватной требованиям современного мира. Основные контуры этой системы изначально были присущи социализму - авангардная партия подходила для мобилизационного развития и была близка традициям бюрократического управления, а предлагаемая ею централизованная плановая экономика соответствовала задачам текущего развития. Однако в процессе функционирования этой системы вскрылись недостатки: высокая социально-политическая активность, мобилизуемая в ходе массовых общественных кампаний, дестабилизировала ситуацию, сдерживая экономический рост, а повышению темпов с помощью рыночных механизмов мешали идеологические принципы.
Стихийное возрождение конфуцианских норм, на определенном этапе поддержанное властью, ослабило социальное напряжение, а предпринятые КПК внутренние преобразования преодолели революционный радикализм и инерцию партийного догматизма, превратив партию в признанный институт государственного управления. В итоге, китайская цивилизация восстановила традиционный принцип регулирования общественной жизни - не через авторитет силы, а через силу авторитета и традиции.
Целью Китая на нынешнем этапе является уже не соответствие конкретному примеру или теоретически обоснованной модели, а поиск новой стратегии развития, формирующей новую идентичность. Опыт социалистического строительства, интегрировавшего западную индустриальную культуру в национальные традиции и создавшего феномен мобилизациопности, стал основой для такого движения. Проводимая КПК политика модернизации стала приобретать новые черты, превращаясь из единовременного акта приведения реформируемого организма в соответствие определенным критериям в тип развития, стремящийся к постоянно повышающейся планке мирового уровня - "соответствию времени".
В Заключении обобщаются результаты исследования и формулируются основные выводы.
В истории китайской модернизации отчетливо прослеживаются 2 фазы: революционная и эволюцпонио-реформацнонная. В ходе первой китайская цивилизация сумела преодолеть инерцию и привести в движение традиционную культуру, не подчинявшуюся реформаторским импульсам, создав тем самым условия для перехода в новое качественное состояние. Избранная социализмом мобилизационность способствовала формированию новой идентичности. Однако революционные изменения в силу высокой динамичности оказались неспособны быстро создать стабильные формы воспроизводства и б отличие от эволюционных были отягощены обратимостью, а достигаемый ими рост был чреват тотальным разрушением социального организма.
Второй фазой преобразований неизбежно должны были стать реформы, трансформирующие новую, революционную реальность в стабильную социальную систему. Институционализация мобилизационно-сти в процессе реформ превратила ее из черты развития в более фундаментальную характеристику - элемент механизма развития, соответствующий уплотнившемуся социально-историческому времени. Модернизация как навязываемое силой обстоятельств и волей правящего класса приближение к уже существующим стандартам иной культурной среды стала уступать место другой модели, призванной поддерживать соответствие с постоянно меняющимися внешними условиями.
Результат этих процессов не был предопределен заранее. Интернационализация производства способствовала формированию общей для всех стран индустриальной культуры, приближение к которой предполагало изменения в других сферах жизни. Традиционная культура должна была расстаться с чертами, несовместимыми с западной материальной культурой, которой, в свою очередь, также необходим был компромисс с национальной традицией, поддерживавшей общественную стабильность в период трансформации. Главным препятствием для синтеза была инерция верховной власти, которая не без оснований опасалась угрозы своей монополии со стороны более или менее отдаленных последствий развития материальной культуры.
Объективно существовало два варианта решения этой проблемы. Для стран, не обладающих цивилизационным ядром, модернизация неумолимо вела к западным ценностям и западному пути развития. Перспектива такого хода событий существовала и в КНР, которая, переориентировавшись на экономические критерии, создала предпосылки для сугубо экономической интеграции в современный мир. Однако появившиеся в конце XX в. свидетельства того, что и сам мир вступил в новую эпоху, потребовали дополнительных усилий по укреплению государства для защиты от внешних угроз. Повышение "совокупной мощи" не коррелировалось в должной степени с потенциалом традиционной культурой, которая стала отвоевывать утерянное пространство, чему способствовала и сама коммунистическая партия, в интересах поддержания стабильности вновь начавшая эволюционировать в сторону традиционных форм политической жизни. Реваншистское давление собственной культуры невозможно было игнорировать. Реакция на него стала прологом к новому повороту в развитии.
Для Китая, сохранившего цивилизационное ядро, было недопустимо смириться с ролью одной из частей современного мира. Его устраивала только абсолютная субъектность, не только полная независимость, но и авангардная, мобилизационная идентичность, сохраняющая власть КПК, сложившуюся модель общественного устройства и новый тип развития, гарантирующий адекватность цивилизации новым вызовам.
Возросшее влияние экономики необходимо было компенсировать соответствующим усилением власти, чтобы придать стабильность новой общественной системе. Для этого был создан механизм воспроизводства власти, постоянно задающий новые цели и поддерживающий, таким образом, мобилизационный тип развития. Политическая монополия КПК была гарантирована не только возрождением конфуцианских норм и расширением социальной базы, но и закреплением за компартией функций по определению стратегических целей развития, восстановлению суверенитета над бывшими колониями и объединению с Тайванем, обеспечивающим сохранение ее в качестве ядра китайского государства и китайской нации.
В отличие от европейских стран, затративших на естественно-историческую трансформацию в современное общество несколько поколений, постепенно приспосабливаясь к новым условиям и меняя традиционные ценности, Китай сохранил их в гораздо большей степени, продемонстрировав иную меру синтеза с новой материальной культурой. Социализм воплотил европейскую техногенную традицию, которую не могла создать традиционная культура, но не принял европейского индивидуализма. Именно поэтому, признав связь материально-технической отсталости и культурных традиций, препятствовавших появлению динамичной экономики, новых орудий труда и производственных отношений, он подверг критике исключительно экономический характер общественных отношений, поместив отличия между социализмом и капитализмом в сферу культуры. Усилившиеся тенденции к глобализации, стирая различия в материальной культуре, сместили ци-вилизационную специфику в область духовной и политической культуры, совпав с постмодернистскими тенденциями.
К началу XXI в. в Китае появились контуры новой модели, преодолевающей конфликты между властью и материальной культурой, традицией и материально-техническим прогрессом, но ее механизм не действует автоматически и требует постоянных усилий, что неизбежно отражается в типе развития. Окончательный исход модернизации, таким образом, зависит от цивилизационной целостности, допускающей мо-билизационность и сохраняющей старые институты, а также от целенаправленной деятельности политических партий и их лидеров, использующих социокультурные традиции для решения современных политических задач.
Проведенное исследование позволяет сформулировать ряд выводов:
1. Эволюция китайской цивилизации в результате проникновения западных держав в середине XIX в. протекала под влиянием двух разнонаправленных тенденций. На первом этапе доминирующей было приобретение динамизма за счет заимствования западной культуры и западных форм исторического развития, способных вытолкнуть общество из состояния социально-политического застоя и начать движение в сторону западного мира, далеко ушедшего вперед в техническом и экономическом развитии. Освоение достижений Запада было невозможно в рамках старого общества, внутренние связи которого необходимо было разрушить, а само общество сделать открытым для заимствований. Эта задача предопределила решающую роль революционных методов преобразований, способных преодолеть социокультурную инерцию. На следующем этапе главной стала интеграция заимствований и принесенных ими социальных изменений в социокультурную среду. Наступил этап взаимопроникновения и синтеза. По мере его осуществления все острее чувствовалась потребность закрепить и эффективно использовать эти достижения. Главной задачей стало достижение стабильности, которое потребовало усиления внимания к традиционной культуре. В процессе стабилизации началась стихийная, а затем все более сознательная и направляемая государством реконструкция традиционных структур, прежде всего, социально-политических.
2. Целью модернизации является достижение универсальных, социально-экономических показателей, обеспечивающих независимость общества от давления из-вне и гарантирующих самосохранение культуры. Однако процесс модернизации не ограничивается, как долгое время было принято считать, социально-экономическими преобразованиями и следующими из них изменениями в социально-политической сфере. Экономический детерминизм, свойственный европейской цивилизации и зафиксированный в европейских социологических концепциях, прежде всего марксистских, не действует в Китае в полном объеме. Экономические преобразования являются необходимым этапом в приведении уровня развития в соответствие с мировым и ликвидации, таким образом, угрозы поглощения внешней средой. На следующем этапе главной задачей становится обретение нового ка-
чественного состояния - новой идентичности, неразрывно связанной с социокультурными традициями и способной гарантировать удержание этого статуса. При этом формирование социально-политических механизмов находится в непосредственной зависимости от социокультурных факторов, которые обладают исключительной способностью придавать стабильный характер общественному развитию в период крупномасштабных перемен. Модель успешной модернизации включает, таким образом, традиции политической культуры, применение и использование которой для текущих политических преобразований придает новой системе завершенность и превращается из фактора инерции в фактор стабильности.
3. Социализм применительно к Китаю может быть представлен не как общественный строй, лишенный вызревших в Европе недостатков и классовых противоречий. "Социализм с китайской спецификой" представляет собой мобилизационную модель социально-исторического развития, избранную китайской цивилизацией для овладения западными методами в целях преодоления разрыва в уровне развития. Использование опыта европейского развития ограничено не только социально-экономическими условиями, но и в не меньшей степени социокультурными традициями,
4. Ведущую роль в успешном осуществлении модернизации играет общественная мысль, способствующая формированию политических движений и партий, готовых провести социально-экономические преобразования, а затем осуществляющая синтез с социокультурными традициями, придавая обществу стабильные формы воспроизводства. Выбор Китаем марксистской теории и идеологии, а затем и социалистического пути развития был продиктован не зрелостью классовых противоречий и необходимостью вести поиск путей достижения социальной справедливости, а давлением западного мира и необходимостью заимствовать адекватные для его отражения средства. Существенную роль в восприятии марксистской идеологии и практики сыграчи социокультурные традиции Китая, близкие по своим параметрам европейским социальным утопиям.
5. Политическая практика марксизма была воспринята в Китае, поскольку претерпела глубокие изменения в России и была уже там частично адаптирована для использования в восточных обществах. Дав Китаю характерные для западной цивилизации инструменты преобразо-
вапий, большевизм сыграл решающую роль в переходе Китая от традиционных форм общественного устройства к современным. При этом и сам марксизм последовательно эволюционировал и как идеологическая концепция, и как общественно-политическая практика в направлении национальных традиций, сначала превратившись в большевизм в России, а затем в китаизированный марксизм в Китае.
6. Завершающим этапом формирования модернизационной модели является формирование эффективной политической системы. Важнейшими ее чертами являются механизм воспроизводства власти, т.е. обеспечение ее сменяемости, гарантирующее адекватное внимание нового руководства вызовам и угрозам эпохи, и механизм преемственности, учитывающей как необходимость, идеологической легитимизации в русле революционных традиции обретения власти КПК, так н соответствие социокультурным традициям.
Основные положения и выводы диссертации прошли апробацию на международных, всесоюзных и всероссийских конференциях, семинарах и круглых столах, в курсе лекций в МГИМО .МИД РФ. По теме исследования опубликовано более 60 работ на русском и китайском языках, в т.ч. 2 авторские монографии, общим объемом более 60 ал.:
Китайская модель модернизации. Поиски новой идентичности. М., ПИМ. 2005. (22,7 а.л.)
Формирование национальной концепции социалистического строительства в Китае. (1976-1987). М., ИДВ РАН, 1991. (II а.л.)
Восток и Запад: ключи к политическим кодам. // Международные процессы. М., 2006, том 4, № 1(10) январь-апрель, С.4-20.
К методологии изучения китайской модернизации. // Проблемы Дальнего Востока. 2006. Ш. С.115-127.
Синтез и синкретизм. // X и XI Всероссийские конференция "Философии Восточно-азиатского региона и современная цивилизация". М., 2006. 4.1. С.21-24.
Восток-Запад: смысл и принципы взаимоотношений. // X и XI Всероссийские конференция "Философии Восточно-азиатского региона и современная цивилизация". М., 2006. 4.1. С.24-29.
Модель развития Китая: идентичность и универсализм. // Усиление Китая: внутренние и международные аспекты. ИДВ РАН. М, 2005. 4.2, C.99-Í02.
Идея "трех представительств" как элемент китайской модели модернизации. // Актуальные проблемы внутреннего положения в Китае. М., 200.1. ИДВ РАН. Выпуск ¡4-15. С.61-69.
Политический механизм Китая: соотношение эффективности и легитимности власти. // Китай: Шансы и вызовы глобализации. XIV Между и ар. научи, конф. "Китай, китайская цивилизация и мир. История, современность, перспективы''. М., 2003. С.206-210.
Анклавио-конгломерптивный тип развития. Опыт транссистемной теории.// Восток-Запад-Россия. М., 2002, С. 109-¡28.
К проблеме модернизации традиционной китайской методологии. // VIII Всероссийская конференция "Философии Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация". М., 2002. С.66-70.
"Синтез" как категория исторического развития на современном Востоке.// VII Всероссийская конференция "Философия Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация". М., 2001. С.54-59.
Политическая философия в Китае: эволюционный цикл в XX в. // VI Всероссийская конференция "Философия Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация." М., 2000. С.75-79.
Модель равноположеиного развития: варианты "сберегающего" обновления.//Полис. 1999. №4. С.60-69.
Концептуальное ноле китайской модернизации. // Китай на рубеже тысячелетий.'иДВ РАН. М„ 1998. С.30-40.
Традиционализм политико-философского сознания как вызов ли-нейно-прогрессистской модели истории.// IV Всероссийская конференция "Философия Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация". М„ I99S. С.92-96
Инверсия развития и общественное сознание: от Петра 1 до Ленина.// Запад-Россия: культурная традиция и модели поведения. МОНФ. М„ 1998. С.21-35.
Национальная идентичность и модернизация. // III Всероссийская конференция "Китайская философия и современная цивилизация''. М., 1997. ИДВ РАН. С. 130-135.
Чжунго сяньдайхуа дэ эго гуаньдянь. (Китайская модернизация -взгляд из России.) // Цзиньдай Чжунго ши яньцзю тунсюнь. Тайбэй. 1996. №22. C.69-S2.
Интеллигенция и реформы. // Китай и Россия в Восточной Азии и АТР в XXI в. VI Междунар. научн. коиф. "Китай, китайская цивилизация и мир". М., 1995. Ч.П. С. 208-213.
СССР - КНР: концепции и модели реформ. // Внутреннее положение в Китае. М„ ИДВ РАН, 1994. С.2-20.
Вектор общественной мысли КНР в эпоху модернизации. (Некоторые подходы). // Проблемы развития внутриполитической ситуации в Китае. М., 1994. С. 17-38.
Изучение реформ в СССР и странах Восточной Европы в Китае. // Китайская традиционная культура и проблема модернизации. V Междунар. науч. конф. "Китай. Китайская цивилизация и мир". М., 1994. Ч. II. C.S8-92.
Социализм или китайская специфика.// Китай, китайская цивилизация и мир. История, современность, перспективы. IV Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир". М., 1993. Ч.П. С. 99-103.
Китайское обществоведение о проблемах стабильности и демократии.// Китай и мир. История, современность, перспективы. Ш Междунар. научн. конф. "Китай и мир". М., 1992. Ч.П. С. 20-24.
Дискуссия о путях социалистического строительства в КНР (19761978).// Реформы в КНР: замыслы и реальность. ИДВ АН СССР. М„ 1991. Ч. II. С.59-70.
Концепция начального этапа социализма: тенденции развития.// ИБ ИДВ АН СССР № 10. 4.II. М. 1990. С.63-71.
О модели социализма с китайской спецификой. ИНИОН АН СССР. М., 1988.
О проблемах развития марксизма на современном этапе: дискуссия в китайской печати. (Обзор). // Идейно-политические аспекты реформ в КНР. ИНИОН. М, 1988. С. 135-153.
Подписано к печати 24.11.2006 г. Печ.л. 2,4. Тираж — 100 экз. Заказ № 32 Печатно-множительная лаборатория Института Дальнего Востока РАН. Москва, 117997, ГСП-7, Нахимовский пр-т, 32. жтр. 1/ез-га$. ги
Виноградов, Андрей Владимирович, диссертация по теме "Политические проблемы международных отношений и глобального развития"
1. Авторитаризм и демократия в развивающихся странах. / Отв. ред. Хорос В.Г. М.,
2. Алаев П. Формационные черты феодализма и Восток. // Народы Азии и Африки. 1987. №3.
3. Аптер Д. Сравнительная политология: вчера и сегодня. // Политическая наука: новые направления. М., 1999. С. 309-386.
4. Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. Ахметшин Н.Х. Переходные процессы в КНР: государство и общество (80-90-е годы). // Вестник МГУ. Сер. 13. Востоковедение М., 1996. № 2.
5. Белоусов С.Р. Китайская версия "государственного социализма" (20-40-е годы XX в.). М., 1989.
6. Бергер Я. Модернизация и традиции в современном Китае. // Полис, 1995. № 5. Бергер Я.М. Социально-экономическое развитие и углубление рыночных реформ в Китае. // ПДВ. М., 2004 № 1.
7. Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. Березный Л. Было ли на Востоке "Новое время"? // Филология и история стран Азии и Африки. СПб., 1994. С. 41-43.
8. Березный Л.А. Еще раз о теории новой демократии. // ПДВ. М., 2002. № 2. Березный Л.А. Постмодернизм и проблемы ориенталистики. Заметки об одной дискуссии синологов США. // Восток. М., 2004. № 2-3.
9. Блаватская Т.В. Черты истории государственности Эллады. СПб., 2003. Богатуров А.Д., Виноградов A.B. Модель равноположенного развития: варианты "сберегающего" обновления. // Полис. 1999, № 4.
10. Богомолов A.C. Античная философия. М., 1985.
11. Боицанин A.A. Китайские историки о характерных чертах и особенностях феодального строя в Китае. // Общественные науки в КНР. М., 1986. С. 85-116.
12. Борох Л.Н. Конфуцианство и европейская мысль на рубеже ХЕХ-ХХ вв. М.,2001.
13. Борох Л.Н. Общественная мысль Китая и социализм. (Начало XX в.) М., 1984. Борох О., Ломанов А. Неосоциализм Ху Цзиньтао и современная идеология КНР. // Pro et Contra. 2005, Т. 9, № 3.
14. Борох О.Н. Современная китайская экономическая мысль. М., 1998.
15. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. В 3-х т. М., 1987-1991.
16. Брутенц К.Н. Несбывшееся. Неравнодушные заметки о перестройке. М., 2005.
17. Буров В.Г. Модернизация тайваньского общества. М., 1998.
18. Буров В.Г. Смена модели социально-экономического развития. (К итогам XVI съезда КПК). // Марксизм: прошлое, настоящее и будущее. Материалы международной научно-практической конференции. М., 2003.
19. Бутенко А.П. Социализм как общественный строй. М., 1974.
20. Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М., 1989.
21. Бьюкеннан П. Смерть Запада. М., 2003.
22. Васильев Л. Конфуцианские традиции и современный Дальний Восток. // Общественные науки и современность. М., 1994. № 6.
23. Васильев Л.С. Культы, религии, традиции в Китае. М., 2001.
24. Васильев Л.С. Проблемы генезиса китайской мысли. (Формирование основ мировоззрения и менталитета). М., 1989.
25. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.
26. Вехи. Из глубины. (Сб. статей о русской интеллигенции. Сб. статей о русской революции.) М., 1991.
27. Виноградов A.B. Вектор общественной мысли КНР в эпоху модернизации. (Некоторые подходы). // Проблемы развития внутриполитической ситуации в Китае. М., 1994. С. 17-38.
28. Виноградов А. Восток и Запад: ключи к политическим кодам. И Мировые процессы. Журнал международной политики и международных отношений. М., 2006, том 4, № 1 (10) январь-апрель,
29. Виноградов A.B. Гипотеза о "двойке" и "тройке".// IX Всероссийская конференция "Философии Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация". М., 2004. С. 148-152.
30. Виноградов A.B. Дискуссия о путях социалистического строительства в КНР (1976-1978). // Реформы в КНР: замыслы и реальность. ИДВ АН СССР. М., 1991. ч.П. С. 59-70.
31. Виноградов A.B. Идея "трех представительств" как элемент китайской модели модернизации. // Актуальные проблемы внутреннего положения в Китае. М. 2003. ИДВ РАН. Информационные материалы. Выпуск 14-15. С. 61-69.
32. Виноградов A.B. Изучение реформ в СССР и странах Восточной Европы в Китае. // Китайская традиционная культура и проблема модернизации. Тез. докл. V Меж-дунар. науч. конф. "Китай. Китайская цивилизация и мир". М., 1994. Ч. II. С. 88-92.
33. Виноградов A.B. Инверсия развития и общественное сознание: от Петра I до Ленина.// Запад—Россия: культурная традиция и модели поведения. МОНФ. Научные доклады. М., 1998. С. 21-35.
34. Виноградов A.B. Интеллигенция и реформы. // Китай и Россия в Восточной Азии и АТР в XXI в. Тез. докл. VI Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир". М., 1995. Ч.П. С. 208-213.
35. Виноградов А. К методологии изучения китайской модернизации. // ПДВ. 2006,2.
36. Виноградов A.B. К проблеме модернизации традиционной китайской методологии. //VIII Всероссийская конференция "Философии Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация". М., 2002. С. 66-70.
37. Виноградов A.B. Китайское обществоведение о проблемах стабильности и демократии.// Китай и мир. История, современность, перспективы. Тез. докл. III Междунар. научн. конф. "Китай и мир". М., 1992. Ч.П. С. 20-24.
38. Виноградов A.B. Концептуальное поле китайской модернизации.// Китай на рубеже тысячелетий. Информационные материалы ИДВ РАН. М., 1998. С. 30-40.
39. Виноградов A.B. Национальная идентичность и модернизация. // III Всероссийская конференция "Китайская философия и современная цивилизация". М., 1997. Информационные материалы ИДВ РАН. С. 130-135.
40. Виноградов A.B. О модели социализма с китайской спецификой. ИНИОН АН СССР. М., 1988.
41. Виноградов A.B. О проблемах развития марксизма на современном этапе: дискуссия в китайской печати. (Обзор). // Идейно-политические аспекты реформ в КНР. ИНИОН. М., 1988. С. 135-153.
42. Виноградов A.B. Политическая философия в Китае: эволюционный цикл в XX в. // VI Всероссийская конференция "Философия Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация." М., 2000. С. 75-79.
43. Виноградов A.B. "Синтез" как категория исторического развития на современном Востоке. // VII Всероссийская конференция "Философия Восточно-Азиатского региона и современная цивилизация". М., 2001. С. 54-59.
44. Виноградов A.B. Социализм или китайская специфика. // Китай, китайская цивилизация и мир. История, современность, перспективы. Тез. докл. IV-й Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир". М., 1993.4.II. С. 99-103.
45. Виноградов A.B. Формирование национальной концепции социалистического строительства в Китае. (1976-1987). ИБ ИДВ АН СССР. № 10, М., 1991.
46. Водолазов Г.Г. От Чернышевского к Плеханову. (Об особенностях развития социалистической мысли в России.) М., 1969.
47. Воейков М.И. К вопросу об эволюции экономической концепции В.И.Ленина. М., ИЭ РАН, 1994.
48. Воейков М.И. Теоретическое наследие Л.Троцкого и современность. М., ИЭ РАН, 1994.
49. Володин А.Г. Современные теории модернизации: кризис парадигмы. // Политическая наука. 2003. № 2.
50. Восток-Запад-Россия. Сб. статей. М., 2002.
51. Восток-Россия-Запад: Исторические и культурологические исследования. К 70-летию академика В.С.Мясникова. Сб. статей. М., 2001.
52. Востоковедение и мировая культура. К 80-летию академика С.Л.Тихвинского. М., 1998.
53. Врадий С.Ю. Линь Цзэсюй. Патриот, мыслитель, государственный деятель цин-ского Китая. Владивосток, 1993.
54. Галенович Ю.М. Из истории политической борьбы в КПК (1966-1969). М., 1988.
55. Галенович Ю.М. Наказы Цзян Цзэминя. Принципы внешней и оборонной политики современного Китая. М., 2003.
56. Галенович Ю.М. Новые тенденции в духовной жизни КНР на рубеже тысячелетий. (Экспресс-информ. / ИДВ РАН. № 6.) М., 2000.
57. Галенович Ю.М. Противостояние: Пекин, Тяньаньмэнь, 1989 г. (ИБ ИДВ РАН, №№6-8.) М., 1995.
58. Ганшин Г.А. Экономическая реформа в Китае. Эволюция и реальные плоды. М.,
59. Гароди Р. Марксизм XX века. М., 1994.
60. Гвардини Р. Конец Нового времени. // ВФ. 1990. № 4.
61. Гельбрас В.Г. Китай: возрождение национальной идеи. // Полития. М., 2003, №
62. Гельбрас В. Национальная идентификация в России и Китае. (Опыт сравнительного анализа.) // Полис. 1997. № 1.
63. Гельбрас В. Роль государства в догоняющем развитии: Россия, Китай, Тайвань. //МЭИМО. 1998. № 12.
64. Герцен А. Собрание сочинений. М., 1954-1966. Т. 1-30.
65. Глобализация и крупные полупериферийные страны. / Отв. ред. Хорос В.Г., М.,2003.
66. Глунин В.И., Григорьев A.M. Коминтерн и китайская революция. // ПДВ, М., 1989. № 1.
67. Голыгина К.И. "Великий предел". Китайская модель мира в литературе и культуре. М., 1995.
68. Гоминьдан и Тайвань: история и современность. (Материалы научной конференции 23 апреля 1999 г.) М., 1999.
69. Горбачев М.С. Избранные произведения. М., 1987-1989. Т. 1-6. Города на Востоке: хранители традиций и катализаторы перемен. / Отв. ред. Журавская Е.Г., Панарин С.А. М., 1990.
70. Гране М. Китайская цивилизация. Общественная и частная жизнь. М., 1938. Григорьева Т.П. Образы мира в культуре: встреча Запада с Востоком. // История и философия культуры. М., 1996. С. 119-152.
71. Гудошников J1.M. Особенности начального этапа формирования политической системы КНР. // ПДВ. М., 1987. № 3.
72. Дин Шоухэ. Инь Сюй-и, Чжан Бо-чжао. Влияние Октябрьской революции на Китай. М., 1959.
73. Документы XIII Всекитайского съезда Коммунистической партии Китая (1987). П., 1988.
74. Доронин Б.Г. Древность на службе современности: цивилизационные аспекты модернизации Китая. // Восточная Азия Санкт-Петербург - Европа: межцивилизаци-онные контакты и перспективы экономического сотрудничества. СПб., 2000.
75. Доронин Б.Г. "Культурный бум" (вэньхуа жэ) в КНР на рубеже XXI в. (К характеристике явления.) // Китай и АТР на пороге XXI в. Тез. докл. IX Междунар. научн. конф. "Китай. Китайская цивилизация и мир." М., 1998. 4.II.
76. Доронин Б. Проблемы национальной культуры и современное китайское обществоведение. // ПДВ. М., 1994. № 6.
77. Дэн Сяопин. Избранные произведения. / Бюро переводов произведений Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина при ЦК КПК. П., 1985.
78. Зиновьев А. Коммунизм как реальность. М., 1994.
79. И не распалась связь времен. К 100-летию со дня рождения Скачкова П.Е. М.,
80. Иванов Ю. Восток-Запад: некоторые вопросы методологии. // ПДВ, М., 1996. №
81. Идейно-политическая сущность маоизма. М., 1977.
82. Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. Илюшечкин В.П. Крестьянская война тайпинов. М., 1967.
83. Илюшечкин В.П. Сословно-классовое общество в истории Китая. (Опыт системно-структурного анализа.) М., 1986.
84. Имамов Э. Уголовное право Китайской Народой Республики. Теоретические вопросы. Общая часть. М., 1990.
85. Ингерфлом К.С. Несостоявшийся гражданин. Русские корни ленинизма. М.,1993.
86. Иноземцев В.В. Глобализация и неравенство: что причина, а что - следствие? // Россия в глобальной политике. М., 2003. № 1.
87. Ипатова A.C. Политика "закрытых дверей" Цинов: политика "самозащиты" или "самоубийства государства". (К постановке вопроса в современной историографии КНР.) //Всемирная история и Восток. М., 1989, С. 242-251.
88. Исторические факторы общественного воспроизводства в странах Востока. Сб. статей. М., 1986.
89. История Китая. / Под ред. Меликсетова A.B. М., 1998. История социалистических учений. Сб. статей. М., 1962.
90. Как управляется Китай: эволюция властных структур Китая в 80-90-е годы XX века. М, 2001.
91. Калюжная Н.М. Восстание ихэтуаней. М., 1978.
92. Кантор K.M. История против прогресса. (Опыт культурно-исторической генетики.) М., 1992.
93. Кара-Мурза А.А. Между "империей" и "смутой". М., 1996.
94. Кара-Мурза A.A. "Новое варварство" как проблема российской цивилизации. М.,1995.
95. Караганов С.А., Бородачев Т.В. Современный Китай: вызов или открывающиеся возможности? Ситуационный анализ. // Россия в глобальной политике. М., 2004. Т. 2, №2.
96. Карлусов В.В. Частное предпринимательство в Китае. М., 1996. Карнеев А.Н., Козырев В.А., Писарев A.A. Власть и деревня в республиканском Китае. (1911-1949) М., 2005.
97. Карпов М.В. "Социализм с китайским лицом" или капитализм по-китайски? (О типологии общественно-экономической системы КНР.) //Восток. М., 1996. № 3.
98. Картунова А.И. Политика Москвы в национально-революционном движении в Китае: военный аспект. М., 2001.
99. Карымов Т.В. О понятии "комплексная государственная мощь". // Вопросы истории, экономики, внешней и внутренней политики стран Дальнего Востока. М., ИДВ АН СССР. 1989. С. 173-180.
100. Китай в XXI в.: шансы, вызовы и перспективы. Тез докл. XI-й междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир." М., 2000.
101. Китай в диалоге цивилизаций. К 70-летию акад. Титаренко M.JI. М., 2004. Китай и АТР на пороге XXI в. Тез. докл. IX Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир." М., 1998.
102. Китай и мир. Актуальные проблемы изучения экономики, политики, истории и культуры Китая. Тез. докл. II Всесоюзной научн. конф. "Китай и социализм". М., 1991.
103. Китай и мир. История, современность, перспективы. Тез. докл. Ш-й Междунар. научн., конф. "Китай и мир." М., 1992.
104. Китай и социализм. Актуальные проблемы изучения экономики, политики, истории и культуры Китая. Тезисы докл. I Всесоюзн. научн. конф. М., 1990.
105. Китай на пути модернизации и реформ. 1949-1999. М., 1999. Китай на пути модернизации и реформ. Тез. докл. X Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир". М., 1999.
106. Китай: от закрытого общества к открытому миру. Сб. статей. М., 1995. Китай, Россия, страны АТР и перспектива межцивилизационных отношений в XXI в. Тез. докл. XII Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир". М., 2001.
107. Китай: шансы и вызовы глобализации. Тез. докл. XIV Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир." М., 2003.
108. Китайская традиционная культура и проблемы модернизации. Тез. докл. V Междунар. научн. конф. "Китай. Китайская цивилизация и мир." М., 1994.
109. Китайская философия и современная цивилизация. Сб. статей. М., 1997. Китайские социальные утопии. М., 1987.
110. Кобзев А.И. Учение о символах и числах в китайской классической философии. М., 1993.
111. Ковалев Е.Ф. Из истории влияния Октябрьской социалистической революции на Китай. (1917-1923). ИБ ИДВ РАН №4-5. М., 1995.
112. Кожин П.М. Значение традиционной культуры в современной жизни КНР. // ИБ ИДВ АН СССР №39. М., 1985. С. 118-121.
113. Кожин П.М. Проблема изучения традиций КНР. (ИБ ИДВ АН СССР № 32.) М.,1982.
114. Кокарев К.А. Политический режим и модернизация Китая. М., 2004. Кокарев К. Традиционная политическая культура Китая и современность. // ПДВ. М., 1997. № 2.
115. Коминтерн. Исполком. 9-й пленум. M.-JL, 1928.
116. Коммунистическая партия Китая: История и современные проблемы. К 80-летию КПК. М., ИДВ РАН, 2001.
117. Кондрашова Л.И. "Модернизация с китайской спецификой": проблема экономического измерения. // ПДВ. М., 2002. № 4.
118. Конрад Н.И. Запад и Восток. Сб. статей. М., 1972. Конфуцианское "четверокнижие". ("Сы шу"). М., 2004.
119. Карнеев А.Н., Козырев В.А., Писарев A.A. Власть и деревня в республиканском Китае. (1911-1949). М., 2005.
120. Костяева A.C. Тайные общества Китая в первой четверти XX века. М., 1995. Красильщиков В.А. Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в XX в. с точки зрения мировых модернизаций. М., 1998.
121. Кривцов В.А. Маоизм и китайская идейная и социально-психологическая традиция.//ВФ. 1986. №8.
122. Крилл Х.Г. Становление государственной власти в Китае. Империя Западное Чжоу. М., 2001.
123. Крушинский A.A. Трактовка либерализма в работах Янь Фу: семантика выражения "цзыю" как концептуальная основа. // XIII научн. конф. "Общество и государство в Китае". М., 1982.4.III. С. 63-74.
124. Крюков В.М. Завещания, которых не было? // Восток. 2005. №6.
125. Кузьмин. В.П. Принцип системности в теории и методологии К.Маркса. М.,1986.
126. Кулик Б.Т. Советско-китайский раскол: причины и последствия. (1949-1989) М.,2000.
127. Кулик Б.Т. Строительство социализма с китайской спецификой. // Новая и новейшая история. М., 2003. № 5.
128. Кульпин Э.С. Бифуркация Запад-Восток и экологический императив: о концепции развития Н.Н.Моисеева. // Восток. М., 1993. № 1.
129. Кульпин Э.С. Восток. (Человек и природа на Дальнем Востоке.) М., 1998.
130. Кульпин Э.С. Об основах социо-естественной истории. // Восток. 1994, №1.
131. Кюзаджян JI.C. Идеологические кампании в КНР. 1949-1966. М., 1970.
132. Лазарев В.И. Классовая борьба в КНР. М., 1981.
133. Лапин Н.И. Пути России: социокультурные трансформации. М., 2000.
134. Лапина З.Г. Ритуал как способ организации жизни в традиционной китайской культуре. // Вестник МГУ. Сер. 13. Востоковедение. М., 1991, №3.
135. Ларин А.Г. Два президента или Путь Тайваня к демократии. М., 2000.
136. Лебедева H.A. Культура, государство, личность в СССР и КНР: попытка сравнительного анализа. // XXVIII научн. конф. "Общество и государство в Китае". Тез. докл. М., 1998. 4.II.
137. Ледовский A.M. СССР и Сталин в судьбах Китая: документы и свидетельства участников событий. 1937-1952. М., 1999.
138. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. В 55-ти т. М., 1978-1983.
139. Ли Дачжао. Избранные произведения. М., 1989.
140. Ли Теин. Теория и практика экономической реформы в КНР. М., 2002.
141. Ли Чуаньлунь. Изучение трудов и деятельности Н.И.Бухарина в Китае. // Вопросы истории. М., 1989. № 9.
142. Личность в традиционном Китае. М., 1992.
143. Ломанов A.B., Борох О.Н. Политические инновации КПК в контексте идейно-теоретических дискуссий в Китае. // ПДВ. М., 2004. №4.
144. Лукин A.B. Дискуссия о роли традиционной культуры в КНР. (80-е годы.) // XXI научн. конф. "Общество и государство в Китае". М., 1990, Ч. III.
145. Лукьянов А.Е. Война и мир цивилизаций. // ПДВ. 2002. № 1-2.
146. Лукьянов А.Е., Переломов Л.С. Из истории идеологемы "сяокан".// ПДВ № 3.
147. Лю Шаоци. Об интернационализме и национализме. М. 1949.
148. Ма Луныдань. Дискуссия китайских ученых по вопросам о народничестве и китайской революции. // ПДВ. М., 2003. № 2.
149. Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. Минск, 1998.
150. Максимов A.A. Экономика Тайваня: итоги и перспективы. М., 1991.
151. Малявин В.В. Искусство управления. М., 2003.
152. Малявин В.В. Китайская мудрость в постмодернистский век: возвращение традиций? // ПДВ. М., 1995. № 5.
153. Малявин В.В. Китайская цивилизация. М. 2000.
154. Мамаева Н.Л. Коминтерн и Гоминьдан. 1919-1929. М., 1999.
155. Маомао. Мой отец Дэн Сяопин. М., 2001.
156. Мао Цзэдун. Избранные произведения. М., 1952-1953. Т. 1-4.
157. Мао Цзэдун. О диктатуре народной демократии. М., 1949.
158. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е издание. Т. 1-50. М., 1954-1981. Мартынов A.C. Конфуцианская личность и природа. // Проблема человека в традиционных китайских учениях. М., 1983. С. 180-191.
159. Материалы VIII Всекитайского съезда Коммунистической партии Китая. М.,1956.
160. May В., Стародубровская И. Закономерности революционного процесса, опыт перестройки и наша перспектива. М., 1991.
161. Меликсетов A.B. Социально-экономическая политика гоминьдана. 1927-1949 гг. М., 1977.
162. Мировицкая P.A. Советско-китайские отношения: проблемы военной помощи компартии Китая в 1927-1929 гг. М., 1993.
163. Михеев В.В. В поисках альтернативы. Азиатские модели развития: социалистические и "новые индустриальные страны". М., 1990.
164. Моисеев H.H. Быть или не быть. человечеству? М., 1999. Моисеев H.H. Вернадский и современность. // ВФ. 1994. № 4. Москалев A.A. Нация и национализм в Китае: Эволюция китайской мысли в подходах к нации и национализму. М., 2005.
165. Москалев A.A. Теоретическая база национальной политики КНР (1949-1999). М.-, 2001.
166. Мугрузин A.C. Аграрно-крестьянская проблема в Китае в первой половине XX века. М., 1994.
167. Мясников B.C. Россия началась реформами Петра I. // Вестник РАН. 1994. № 7. Наумов И.Н. Стратегия экономического развития КНР в 1996-2020 гг. и проблемы ее реализации. М., ИДВ. 2001.
168. Немарксистские концепции социализма. М., 1986.
169. Непомнин O.E. Генезис капитализма в сельском хозяйстве Китая. М., 1966. Непомнин O.E. Деспотия и армия в переходном обществе Китая: проблемы синтеза. (конец XIX в. начало XX в.) // XIV конференция "Общество и государство в Китае". М., 1983.4.III.
170. Непомнин O.E. Социально-экономическая история Китая (1894-1914). М., 1980. Непомнин O.E. Меньшиков В.Б. Синтез в переходном обществе: Китай на грани эпох. М., 1999.
171. Никитина Т.И. Политический облик Китая на пороге 90-х годов. // Переход к рынку в КНР: наследие прошлого и прорыв в будущее. М., 1994.
172. Никифоров В.Н. Первые китайские революционеры. М., 1980. Общественно-политическая мысль в Китае (конец XIX начало XX вв.). М.,1988.
173. Общественные науки в КНР. М., 1986.
174. XI-й Всекитайский съезд Коммунистической партии Китая. Документы. П.,1977.
175. Ойзерман Т. Марксизм и утопизм. М., 2003.
176. Оникиенко А.Ф. Экономика впереди политики. (Китай) // Авторитаризм и демократия в развивающихся странах. М., 1996.
177. Ориентация поиск. Восток в теориях и гипотезах. М., 1992. Островский A.B. Вопросы социально-имущественной дифференциации в китайском обществе и их влияние на КПК. И Экспресс-информация. ИДВ РАН. М., 2002. №3.
178. Островский A.B. Тайвань накануне XXI века. М., 1999.
179. От магической силы к моральному императиву: категория дэ в китайской культуре. М, 1998.
180. Оуэн Р. Избранные сочинения. Т. 2. M.-JL, 1950. Очерк теории социализма. М., 1989.
181. Переломов Л.С. Конфуцианство и легизм в политической истории Китая. М.,1981.
182. Переломов Л.С. Конфуций: жизнь, учение, судьба. М., 1993. Переломов Л.С., Кожин П.М., Салтыков Г.Ф. Традиции в социально-политической жизни Китая. // ПДВ. М., 1983. № 1.
183. Переломов Л.С., Кожин П.М., Салтыков Г.Ф. Традиции управления в политической культуре КНР. (К методологии исследования.) // ПДВ. М., 1984. № 2.
184. Перспективы сотрудничества Китая, России и др. стран Северо-Восточной Азии в к. XX нач. XXI в. Тез. докл. VIII Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир." М., 1997.
185. Пивоварова Э.П. Социализм с китайской спецификой. Итоги теоретического и практического поиска. М., 1999.
186. Писарев A.A. Гоминьдан и аграрно-крестьянский вопрос в Китае в 20-30-е годы XX в. М., 1986.
187. Писарев А. Общественный строй традиционного Китая: взгляды отечественных историков и ученых КНР. // ПДВ. М., 1994. № з.
188. Политическая наука в России: интеллектуальный поиск и реальность. М., 2000. Политические традиции в КНР: Сб. статей по материалам научн. конф. ИДВ АН СССР в дек. 1979 г. ИБ ИДВ АН СССР № 20. М., 1980.
189. Поппер К. Открытое общество и его враги. М., 1992. Т. 1-2. Портяков В.Я. От Цзян Цзэминя к Ху Цзиньтао: КНР на рубеже веков. // Восток. 2004. №2,4.
190. Портяков В.Я. Экономическая политика Китая в эпоху Дэн Сяопина. М, 1998. Портяков В.Я. Экономическая реформа в Китае. (1979-1999) М., 2002. Преображенский Е.А., Бухарин Н.И. Пути развития: дискуссии 20-х годов. Л.,1990.
191. Проблемы и потенциал устойчивого развития Китая и России в XXI в. Тез. докл. VII Междунар. научн. конф. "Китай, китайская цивилизация и мир." М., 1996.
192. Развитие азиатских обществ в XVII начале XX вв. Современные западные теории. Выпуск 2. (Обзор. ИНИОН) М., 1991.
193. Рахманин О.Б. К истории отношений России-СССР с Китаем в XX веке. М.2000.
194. Рашковский Е.Б. Востоковедная проблематика в культурно-исторической концепции А.Тойнби. Опыт критического анализа. М., 1976.
195. Рашковский Е.Б. Научное знание, институты науки и интеллигенция в странах Востока. М., 1990.
196. Революции и реформы в Китае новейшего времени: поиск парадигмы развития. М., 2004.
197. Роль традиций в истории и культуре Китая. М., 1972. Рубин В. Личность и власть в Древнем Китае. М., 1999.
198. Салицкий А.И. Экономика и политика в современном Китае. // Восток. М., 2002.
199. Се Юши. Изучение в Китае теоретического наследия Н.И.Бухарина. (Обзор работ за 80-е годы.) // Вестник МГУ. Сер. 8. История. М., 1991. № 6.
200. Сестон В. Римское гражданство. XIII Всемирный Конгресс исторических наук. М., 1970.
201. Симония H.A. Страны Востока: пути развития. М., 1975.
202. Сладковский М.И. Китай: основные проблемы истории, экономики, идеологии. М., 1978.
203. Социальный облик Востока. М., 1999.
204. Стабурова Е.Ю. Политические партии и союзы в Китае в период Синьхайской революции. М., 1992.
205. Сунь Ятсен. Избранные произведения. М., 1985. Сунь Ятсен. К 120-летию со дня рождения. М., 1987.
206. Сухарчук Г.Д. Социально-экономические взгляды политических лидеров Китая первой половины XX в. (Сравнительный анализ.) М., 1983.
207. Тезисы для изучения и пропаганды генеральной линии партии в переходный период. М., 1957.
208. Тертицкий K.M. Изучение китайской традиционной культуры в КНР. (вторая половина 80-х годов). (Обзор) // Восток. М., 1991. № 6.
209. Тертицкий К. Китайцы: традиционные ценности в современном мире. М., МГУ.1994.
210. Титаренко M.JI. Китай: цивилизация и реформы. М., 1999. Титаренко M.J1. Модернизация Китая: шансы и вызовы времени. М., 2000. Титаренко M.JL Россия: безопасность через сотрудничество. Восточно-азиатский вектор. М., 2003.
211. Титаренко M.JL Россия лицом к Азии. М., 1998.
212. Тихвинский С.Л. Движение за реформы в Китае в конце XIX в. М., 1980. Тихвинский С.Л. Китай и всемирная история. М. 1988. Тойнби А. Постижение истории. М., 1991.
213. Традиции в общественно-политической жизни и политической культуре КНР. М., 1994.
214. Традиции Китая и "четыре модернизации". М., 1982. ИБ ИДВ АН СССР №33.
215. XIII съезд КПК и реформа в Китае. П., 1987.
216. Троцкий Л.Д. К истории русской революции. М., 1990.
217. Троцкий Л. Коммунистический Интернационал после Ленина. М., 1993.
218. Троцкий Л. Преданная революция. М., 1991.
219. Универсалии восточных культур. М., 2001.
220. Усов В.Н. Изучение "культурной революции" в КНР в 1996-2000. // Инф. материалы. Серия Г. Идейно-теоретические тенденции в современном Китае: национальные традиции и поиски путей модернизации. М., 2001, вып. 7/8. С. 140-149.
221. Усов В.Н. КНР: от "большого скачка" к "культурной революции". (1960-1966). (ИБ ИДВ РАН. № 4-5.) М., 1998.
222. Усов В.Н. От "культурной революции" к реформам и открытости. 1976-1984. М.,2003.
223. Цзян Цзэминь. О социализме с китайской спецификой. Сб. высказываний по темам. / Пер. с кит. М. 2002. Т. 1.
224. Цымбурский В. Сколько цивилизаций? (С Ламанским, Шпенглером, Тойнби над глобусом XXI в.) // Pro et contra. 2000. T. 5. № 3.
225. Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч. В 16-ти т. М., 1939-1959. Чешков М.А. Критика миросистемного подхода и концепция капитализма И.Валерстайна. М. 1992.
226. Чжоу Эньлай. Об урегулировании основных показателей народнохозяйственного плана на 1959 г. П., 1959.
227. Шпенглер О. Закат Европы. М., 1993.
228. Яйленко В.П. Греческая колонизация VII-III вв. до н.э. М., 1982. Яковлев А.Г. Россия, Китай и мир. (Сб. ст.) М., 2002.
229. Ян Хиншун. Из истории борьбы за победу марксизма-ленинизма в Китае. М.,1957.
230. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994.
231. Ященко Г.Н. Идеологическая борьбав КНР. 1957-1964. М., 1977.1. На западных языках
232. Apter D. The Politics of modernization. Chicago, London, 1965. Apter D., Saich T. Revolutionary discourse in Mao's republic. L., 1994. Bary T., de. Continuity and change in neo-Confucianism concepts, ideologies and institutions. Bellagio, 1981.
233. Bell D. The Coming of post-industrial society. NY., 1996. Bell D. The Cultural contradictions of capitalism. NY., 1976.
234. Bell D.A. Democracy with Chinese characteristics: a political proposal for the post-communist era. // Philosophy East and West. Honolulu. 1999. Vol. 49. № 4.
235. Berger P.L. Capitalist revolution. Fifty propositions about prosperity, equality, and lib-ery. N.Y., 1986.
236. Bernai M. Chinese socialism to 1907. L., 1976.
237. Bernstain R., Munro R.U. The Coming conflict with China. NY., 1998.
238. Black C.E. The Dynamics of modernization: A Study in comparative history. NY.,
239. Brugger В., Hannan K. Modernization and revolution. Croom Helm, 1983. Brugger В., Kelly D. Chinese marxism in the post-Mao era. Stanford, 1990.
240. Burus J.P. The People's Republic of China at 50s: national political reform. // China Quarterly. L., 1999. № 159.
241. Chamberlain H.B. Civil society with Chinese characteristics? // China Journal. Canberra. 1998, iss.39.
242. Chang Peng-yuan. Modernization and the revolution in China, 1860-1949. // Jindaisuo jikan, qi 19, minguo 79.
243. Changes and Continuities in Chinese Communism. L. 1988. Vol. 1-2.
244. Chen Feng. An Unfinished battle in China: leftist criticism of the reform and the third thought emancipation. // China Quarterly. L., 1999. № 158.
245. Chen Jie, Zhong Yang, Hillard J.W. The Level and sources of popular support for China's current political regime. // Communist and post-communist studies. Los Angeles, 1997. Vol. 30. №1.
246. Chen Jie, Zhong Yang. Mass political interest (or apathy) in urban China. // Communist and post-communist studies. LA., 1999. Vol. 32. №13.
247. Cheng Gonglu. Lin Tse-hsu. Pioneer promoter of the adoption of western means of maritime defence in China. Peiping, Yenching University. 1934.
248. China's changed road to development. Oxford, 1984.
249. China's military in transition. Oxford, 1997.
250. China's quiet revolution: New interactions between state and society. NY., 1994.
251. Chinese marxism in flux. 1978-1984. Essays on epistemology, ideology and political economy. L., 1985.
252. Chinese modernization. Papers presented at the First Sino-European Conference. (Taipei, September 10-15,1984). San Francisco, 1985.
253. Chinese society on the eve of Tiananmen: the impact of reform. L., 1990.
254. Chinese studies in the U.K. E.m., 1998.
255. Chopan A. A Table for two: Jiang Zemin and PLA. // Journal of Contemporary China. Abingdon, 2002. Vol. 11. № 31.
256. Chu Hong-yuan. The Evolutionary nature of the Chinese revolution. // American Journal of Chinese Studies. Vol. 1, № 2. Oct. 1992.
257. Chung Jaeho. China's reforms at twenty-five: Challenges for the new leadership.// China. Singapore, 2003. Vol.1. № 1.
258. Cohen P. A. Discovering history in China. American historical writings on the recent Chinese past. NY., 1984.
259. Cohen P. The Post-Mao reforms in historical perspectives. // The Journal of Asian Studies. 1988, Vol. 47. №3.
260. Croizier R. The Avant-garde and the democracy movement: Reflections on the late communism in USSR and China. // Europe-Asia Studies. Glasgow. 1999. Vol. 51. № 3.
261. Diamant N.J. Conflict and conflict resolution in China: beyond mediation-centered approaches. // Journal of conflict resolution. Beverly Hills; L., 2000. Vol. 44. № 4.
262. Diamond L. The Rule of law as transition to democracy in China. // Journal of contemporary China. Abingdon, 2003. vol.12. № 35.
263. Defining modernity: Guomindang rhetorics of a new China. 1920-1970. / Bodenhorn T. ed. Ann Arbor. 2002.
264. Ding X.L. The Decline of communism in China. Legitimacy Crisis. 1977-1989. Cambridge, 1994.
265. Dittmer L. China's continuous revolution. The Post-liberation epoch. 1949-1981. Berkeley. 1987.
266. Dittmer L. Leadership change and Chinese political development. // China Quarterly. L., 2003. №176.
267. Dowd D.Y., Carlson A., Shen Mingming. The Prospects for democratization in China: evidence from 1995 Beijing area studies. // Journal of contemporary China. Abingdon, 1999. Vol. 8. №22.
268. Felber R. Kontinuität und Wandel im Verhltnis des Maoismus zum Konfuzianismus. "Zeitschrift für Geschichtswissenschaft". Berlin, 1975, XXIII. Jahrgang, Heft 6. Frank A. G. Crisis: In the world economy. New York, 1980.
269. Friedman E. A Comparative politics of democratization in China. // Journal of contemporary China. Abingdon, 2003. Vol. 12. № 34.
270. Friedman E. Modernization and democratization in leninist states. // Studies in comparative communism. Guilford. 1989. Vol. 22. № 2-3.
271. Gao Yuan. Born red. A chronical of the Cultural Revolution. Stanford. 1987. Goldman M. Politically-engaged intellectuals in the 1990's. // China Quarterly. L., 1999. № 159.
272. Gong Ting. Dangerous collusion: corruption as a collective venture in contemporary China. //Communist and Post-Communist Studies. LA., 2002. vol. 33. № 1.
273. Guo Sujian. The totalitarian model revisited. // Communist and post-communist studies. LA., 1998. Vol. 31. №3.
274. Hong Zhaohui. The Subordinate men and social stability in twenties century China. // Asian thought and society. Oneonta, 1995. Vol. 20. № 60.
275. Hooper B. Rethinking contemporary China. Canberra, 1991.
276. Hoston G. The State, identity and national questions in China and Japan. Princeton,1994.
277. Hua Shiping. Definition and methodology of political culture theory: A Case study of sinology. // Asian thought and society. Oneonta, 1999. Vol. 24. № 70.
278. Huntington S. P. Political order in changing societies. New Haven, 1968. In Search of an East Asian development model. Oxford, 1988. In Search of a new order in East Asia. Berkeley. 1991.
279. Kleinman A. Somatization: the interconnections in Chinese society among culture, depressive experiences, and the meanings of pain. // Culture and Depression. A.Kleinman and B.Good ed. Berkeley, 1985.
280. Kuan Hsin-chi, Lan Sin-kai. Traditional orientations and political participation in three Chinse societies. Mainland China, Taiwan, Hong Kong. // Journal of contemporary China. Abingdon, 2002. Vol. 11, № 31.
281. R. China in transition: Nationalism, regionalism and transnationalism. // Contemporary politics. Abingdon, 1997. Vol. 3. № 4.
282. Market reform and civil society: A China case study. Geneve, 1994. MacFarquar R. The Origins of the Cultural Revolution. Vol.1. Contradictions among the people. 1956-1957. NY., 1974.
283. McCormick B.L. Political reform in post-Mao China: Democracy and Bureaucracy in a leninist state. Berkeley, 1990.
284. Models of the Chinese economy. Cheltenhum, 2001.
285. The Modernization of Japan and Russia. A Comparative study. NY., 1975.
286. Modernization of China. NY., 1991.
287. Murphey R. The Treaty ports and China's modernization: What went wrong? Ann Arborr, 1970.
288. Nathan A.J. The Tiananmen. Papers and editor's reflections. // China Quarterly. L., 2001. №167.
289. Nationalism, democracy and national integration in China. / Ed. by Liew L.H. NY.,2004.
290. The Nature of Chinese politics: from Mao to Jiang. / Unger J. ed. Armonk, 2002. Naughton B. Growing out of the plan: Chinese economic reform, 1978-1993. Cambridge-NY., 1995.
291. Nee V., Peck J. Introduction. // China's uninterrupted revolution: From 1840 to the Present. Victor Nee, James Peck eds. NY., 1975.
292. North R. Kuomintang and Chinese communist elites. Stanford. 1952. Oksenberg M. China's political system: challenges of the twenty-first century. // China Journal. Canberra. 2001, Iss. 45.
293. Peck J. "The Roots of rhetoric: The Professional ideology of America's China watchers." // Bulletin of Concerned Asian Scholars. 1969, October. № 2.
294. Russia and China: Traditional values and modernization. Taipei, 2004.
295. Saich T. Governance and politics of China. Houndmilly. 2001.
296. Scalappino R., George T.W. Modern China and its revolutionary process. Berkeley.1985.
297. Schram S. The Tought of Mao Tse-tung. Cambridge. 1989.
298. Seton-Watson H. The Russian and Chinese revolution. // China Quarterly. L. 1962. №2.
299. Shambaugh D. The Dynamics of elite politics during the Jiang era. // China Journal. Canberra. 2001. Iss.45.
300. Sheridan J. China in Disintegration. The Republican era in Chinese history. 19121949. NY.-L., 1975.
301. Shlapentokh D. Post-Mao China: an alternative to "The end of history"? // Communist and post-communist studies. LA., 2002. Vol. 35. № 2.
302. Skocpol T. States and social revolutions: A Comparative analysis of France, Russia, and China. Cambridge (UK). 1979.
303. The Storm clouds clear over China. The Memoir of Ch'en Li-fu. 1900-1993. Hoover Institution Press. 1994.
304. Su Shaozhi. A Decade of crises at the Institute of Marxizm-Leninizm-Mao Zedong thought 1974-84. // China Quarterly. L. 1993, № 134.
305. Tang Wenfeng. Political and social trends in post-Deng urban China: Crisis or stability. // China Quarterly. L., 2001, № 168.
306. Teiwes F.C. Normal politics with Chinese characteristics. II China Journal. Canberra. 2001.Iss.45.
307. Thornton P. Framing dissent in contemporary China: Irony, ambiguity and metonymy. // China Quarterly. L., 2002, № 171.
308. Three visions of Chinese socialism. L., 1984.
309. Tiananmen papers. / Introduction by Nathan A.J. // Foreign Affairs. NY, 2001, vol. 80.1.
310. Tipps D. C. Modernization theory and the comparative study of societies: A Critical perspective. // Comparative Studies in Society and History. Berkeley. 1973. № 2.
311. Transition and permanence: Chinese history and culture. Hong Kong, 1972.
312. Wallerstain I. Revolution in the World-System: Theses and querieties. NY., 1990.
313. Wang E. Qingjia. Interpreting the Chinese revolution: Chinese and American scholarship on Chinese peasant rebelions. // Asian thought and society. Oneonta. 1995, Vol. 20. № 60.
314. Wang Y. Economic change and political development in China.// Journal of Contemporary China. Abingdon. 2004. vol. 13, № 39.
315. Wasserstrom J.N. Student protests in fin de siecle China. //New left review. L., 1999.237.
316. Wild lily, prairie fire: China's road to democracy, Yan'an to Tian'anmen. 1942-1989. / Ed., Benton Gr. Princeton. (NJ). 1995.
317. Xu Ben. The Cultural revolution and modernity: the contradictory political implications of postmodernism in China. // Journal of contemporary China. Abingdon. 1991. Vol. 8. №21.
318. Yang D.L. China in 2002: Leadership transition and the political economy of governance. // Asian survey. Berkeley, 2003. Vol. 43. № 1.
319. Yao Shuntian. Privilege and corruption: The Problems of China's socialist market economy. //American journal of economics and sociology. NY. 2002. Vol. 61. № 1.
320. Zhao Suisheng. Political liberalization without democratization: Pan Wei's proposal for political reform. //Journal of contemporary China. Abingdon. 2003. Vol. 12. № 35.1. На китайском языке
321. Айгочжуи хэ гунчаиьчжуи. (Патриотизм и коммунизм.) Гуанчжоу. 1984.
322. Ань Цинянь. Дунфан гоцзя дэ шэхуй тяоюэ юй вэньхуа чжихоу. Элосы вэньхуа юй ленинчжуи вэньти. (Социальный скачок восточных стран и задержка культуры. Русская культура и вопросы ленинизма.) П., 1994.
323. Бао Юйэ, Люй Сяобо. Эрши шицзи Чжунго чжэнчжи фачжань. (Развитие китайской политической системы в XX в.) Нанкин, 2002.
324. Ван Жошуй. Макэсычжуи хэ сюэпай вэньти (Марксизм и вопрос о школах) // Синьхуа вэньчжай. 1987. № 11.
325. Ван Лие. Цюаньцюхуа юй шицзе. Глобализация и мир. П., 1998.
326. Ван Мэнкуй. Шэхуйчжуи чуцзи цзедуань дэ цзинцзи. (Экономика начального этапа социализма.) П., 1988.
327. Ван Цзишэн. Дандай гуаньли синьлисюэ. (Современная инженерная психология.) П., 1986.
328. Ван Шоуфа. Чжунго чжэнчжи чжиду ши. (История политических режимов в Китае.) Цзинань, 2002.
329. Ван Юнгуй. Цзинцзи цюаньцюхуа юй Чжунго тэсэды шэхуйчжуи. (Экономическая глобализация и социализм с китайской спецификой.) Харбин, 2003.
330. Boro цзинцзи тичжи гайгэ дэ цзибэнь вэньти: лилунь, нэйжун, ии. (Основные вопросы хозяйственной реформы в КНР: теории, содержание, значение.) П., 1986.
331. Вэй Аньфу. Чжунго сяньдайхуа дэ эго гуаньдянь. (Китайская модернизация: Взгляд из России.) //Цзиньдай Чжунго ши яньцзю тунсюнь. Тайбэй, 1996. № 22.
332. Гао Фан. Шэхуйсюэ юй кэсюэ шэхуйчжуи. Шэхуйчжуи дэ гоцюй, сяньцзая хэ вэйлай. (Социология и научный социализм. Прошлое, настоящее и будущее социализма.) П., 1986.
333. Гофу цюаньцзи. (Полное собрание сочинений отца-основателя государства.) Тайбэй, 1981. Т. 2.
334. Дэн Лицюнь. Шанпин цзинцзи дэ гуйлюй хэ цзихуа. (Законы товарной экономики и план.) П., 1979.
335. Дэн Сяопин вэньсюань. (Избранные произведения Дэн Сяопина). П., 1993. Т. 3.
336. Дун Жуныпэн. Чжунго нунцунь цзинцзи гайгэ. Экономическая реформа сельского хозяйства в Китае. П., 1985.
337. Е Цзяньин. Цзай цинчжу Чжунхуа жэньминь гунхэго чэнли саньши чжоунянь дахуй шан дэ цзян хуа. (Выступление на торжественном собрании, посвященном 30-летию образования КНР.) // Хунци. 1979. № Ю.
338. Кэсюэ шэхуйчжуи гайлунь. (Краткий очерк научного социализма.) Наньчан,1983.
339. Кэсюэ шэхуйчжуи гайлунь. (Краткий очерк научного социализма.) П., 1986.
340. Кэсюэ шэхуйчжуи цзибэнь юаньли. (Основные положения научного социализма.) Шанхай, 1985.
341. Ли Мин. Чжунгожэнь син фэньси баогао. (Аналитический доклад о китайском характере.) П., 2003.
342. Ли Сюлинь. Бяньчжэн вэйучжуи хэ лиши вэйучжуи юаньли. (Основы диалектического материализма и исторического материализма.) П., 1985.
343. Ли Цзэхоу. Чжунго сяньдай сысян ши лунь. (Очерки по истории китайской мысли новейшего времени). П., 1987.
344. Лу Пэн. Чжиду юй фачжань гуаньси яньцзю. (Исследование связей политического режима и развития.) П., 2002.
345. Лю Гогуан. Чжунго цзинцзи дэ бяньдун юй макэсычжуи цзинцзи лилунь дэ фачжань. (Изменения в экономике Китая и развитие экономической теории марксизма.) Нанкин, 1988.
346. Лю Хун, Вэй Лицюнь. Boro гоцин юй цзинцзи шэхуй фачжань. (Национальные особенности и стратегия социально-экономического развития Китая.) П., 1982.
347. Макэсы жэныпилунь яньцзю юй вого шэхуйчжуи сяньдайхуа цзянылэ. (Марксистская теория познания и строительство модернизации в нашей стране.) П., 1986.
348. Ма Хун. Шилунь вого шэхуйчжуи цзинцзи фачжань дэ синь чжаньлюэ. (О новой стратегии развития социалистической экономики.) П., 1982.
349. Синь Бэньсы. Чжэсюэ юй шидай. (Философия и современность). Ухань, 1984.
350. Синьбянь лиши вэйучжуи. (Новая редакция исторического материализма.) Шанхай, 1987.
351. Синь шици тунъи чжаньсянь вэньсянь сюаньбянь. (Единый фронт в новый период. Избранные произведения.) П., 1985.
352. Су Хайтао. Чуаньтун вэньхуа юй сяндай вэньмин. (Традиционная культура и современная цивилизация.) Нанкин, 1998.
353. Сун Ефан. Гуаньюй чжунго шэхуй цзици гэмин синчжиды жогань лилунь вэньти. (О характере китайского общества и китайской революции). П., 1985.
354. Сысян гунцзо хэ сяньдайхуа. (Идеологическая работа и современность). Шанхай, 1986.
355. Сяньдай ганьбу гуаньли. (Современная система управления ганьбу.) Цзинань,1987.
356. Тао Даюн. Кэсюэ шэхуйчжуи шилюе. (Краткий исторический очерк социалистической мысли). П., 1985.
357. Тунчжань лилунь яньцзю. (Исследование теории единого фронта.) Тайюань,1987.
358. У Липин. Шэхуйчжуи ши. (История социализма.) П., 1986.
359. У Сюн. Чжунго вэньхуа жэ. (Дискуссия о культуре в Китае.) Шанхай, 1988.
360. Хэ Линь. Уши нянь лайды чжунго чжэсюэ. (Китайская философия за 50 лет.) П.,2002.
361. Хоу Вайлу. Чжунго сысян ши ган. (Очерк истории китайской мысли). П., 19801981. Т.1-2.
362. Ху Шэн. Вэйшэммо Чжунго бу нэн цзоу цзэбэньчжуи даолу. (Почему Китай не может идти по капиталистическому пути.) П., 1987.
363. Ху Шэн. Лиши хэ сянши. (История и действительность.) Сб. статей. Шанхай,1988.
364. Хуа Гофэн. Ба учань цзецзи чжуаньчжэн ся ды цзисюй гэмин цзинсин даоди. (До конца продолжать революцию при диктатуре пролетариата.) П., 1977.
365. Хуан Иньтао. Чжунго тэсэды цзихуа цзинцзи. (Плановая экономика с китайской спецификой.) Чунцин, 1985.
366. Хуймоу шицзи rao: Чжунго гунчаньдан «и да» дао «шиу да» чжэньдянь цзици. (Оглядывая ход столетия: ценнейшие документы истории китайской компартии от I до XV съезда.) П., 1998. Т. 1-3.
367. Хун Ляндэ. Синьцзяпо сюэ. (Изучение Сингапура.) Тайбэй, 1994. Цао Сижэнь. Хуаньсян юй сяныни: Чжунго даолу. (Мечты и реальность: путь Китая.) Сиань, 1999.
368. Цзай синьды лиши тяоцзянь ся цзяньчи хэ фачжань макэсычжуи. Сюэси Ху Яо-бан вэньцзянь. (В новых исторических условиях отстаивать и развивать марксизм. Изучая труды Ху Яобана.) П., 1983.
369. Цзяныпэ ю чжунго тэсэды шэхуйчжуи. (Цзэндинбэн.) Фудао цзянцзо. (Руководящий цикл лекций "Строительство социализма с китайской спецификой".) П., 1987.
370. Цюаньцюхуа: Сифанхуа хайши чжунгохуа. (Глобализация: вестернизация или китайизация.) // Гл. ред. Юй Хэпин. П., 2002.
371. Цюаньцюхуа юй вэньхуа. Сифан юй Чжунго. (Глобализация и культура. Запад и Китай.) П., 2002.
372. Чжан И. Гайгэ юй цзяныпэ ю чжунго тэсэды шэхуйчжуи. (Реформа и строительство социализма с китайской спецификой.) П., 1985.
373. Чжан Исина. Ленин чжэсюэ сысян дэ лиши минъюнь. (Историческая судьба философских идей Ленина.) П., 1992.
374. Чжан Юньи. Чжунго вэньхуа юй макэсычжуи ("Китайская культура и марксизм"). П., 1998.
375. Чжао Фэн. Чжунго да фань "цзо". (Осуждение левачества в Китае. (20-90-е годы)). П., 1993.
376. Чжу Хунъюань. Тунмэнхуй дэ гэмин лилунь. (Революционная теория Тун-мэнхуя.) Тайбэй, Миньго 84.
377. Чжу Хунъюань. Цун бяньлуань дао цзюньшэн. Гуанси дэ чуци сяньдай хуа. 1860-1937. (От смуты к милитаризированной провинции. Начальный этап модернизации в Гуанси. 1860-1937.) Тайбэй, Миньго 84.
378. Чжунго вэньхуа юй чжунго чжэсюэ. (Китайская культура и китайская философия.) П., 1986.
379. Чжунго гунчаньдан лиши. (История КПК.) П., 1991. Т.1.
380. Чжунго гунчаньдан ды сысян цзяньшэ. (Идеологическое строительство КПК. (1919-1989). Тяньцзинь, 1991.
381. Чжунхуа жэньминь гунхэго ши. (История КНР.) / Гл. ред. Хэ Синь. Пекин. 2004. Чжэнчжи тичжи гайгэ и бай вэнь. (100 вопросов по реформе политической системы.) Чанчунь, 1987.
382. Шэхуй чжэнъи жухэ кэнэнды: Чжэнчжи чжэсюэ цзай чжунго. (Возможна ли социальная справедливость: политическая философия в Китае.) // Гл. ред. Хань Шуйфа. Гуанчжоу. 2000.
383. Юй Гуанъюань. Чжунго шэхуйчжуи чуцзи цзедуань цзинцзи. (Экономика Китая на начальном этапе социализма.) П., 1988.
384. Юй Юаньпэй, Ся Гэн. Шэхуйчжуи лиши бяньчжэнфа. (Диалектика социалистической истории.) Шэньян, 1991.
385. Янь Хуанян. Шицзянь вэйучжуи. (Практический материализм.) Учан, 1992.1. ЖУРНАЛЫ
386. Вопросы философии. 1982-2006. Восток. 1989-2006. Коммунист. 1982-1988. Мировые процессы. 2004-2006. Народы Азии и Африки. 1989-1996. Полис. 1995-2001.
387. Проблемы Дальнего Востока. 1978-2006.
388. Свободная мысль. 1991-2002.1. Asian Survey. 2002-2004.1. Pro et Contra. 1996-2006.
389. China Information. 1996-1997.
390. China News Analysis. 1989-1990.
391. China Quarterly. 1975-2005.1. Discent. 1989.1. Foreign Affairs. 1997.
392. History and Theory. Studies in the Philosophy of History. Wesleyan University. 1995. Studies in Comparative Communism. Guilford. 1989. Tamkang International Studies. 1994-1995. Байкэчжиши. 1988.
393. Бэйцзин дасюэ сюэбао. 1988,1990, 1992,1993. Вэнь ши чжэ. 1988, 1989,1993. Гоцзи гунчаньчжуи юньдун. (D.3) 1992,1993. Гуандун шэхуй кэсюэ. 1991. Дун'оу чжун'я яньцзю. 1999-2002.
394. Кэсюэ шэхуйчжуи. 1987, 1992-1994. Лилунь юй шицзянь. (Шэнъян) 1987. Лилунь юэкань. 1988. Лишияньцзю. 1978. Ляован. 1989.
395. Ляонин дасюэсюэбао. Чжэсюэ шэхуй кэсюэ бань. 1986-1988.
396. Наньцзин дасюэ сюэбао. 1980.1. Синь цзяншэ. 1959.
397. Синьхуа вэньчжай. 1986-1992,1999
398. Синьхуа юэбао (вэньчжай). 1979.
399. Синьцзян шэхуй кэсюэ. 1987,1989.
400. Сысян чжаньсянь. 1980, 1988.1. Сюэси юй пипань. 19761. Сюэси юй таньсо. 1990.1. Сюэси юй яньцзю. 1986.1. Сюэшу юэкань. 1979.
401. Сямэнь дасюэ сюэбао. Чжэсюэ шэхуйкэсюэ бань. 1987-1988.
402. Ухань дасюэ сюэбао. 1987-1988, 1990-1991.
403. Фудань сюэбао. 1987,1990,1992.
404. Фуцзянь луньтань. 1987-1989.1. Хунци. 1978-1988.
405. Цзинань сюэбао (чжэсюэ шэхуй кэсюэ). 1989.
406. Цзинцзи юй гуаньли яньцзю. 1987.1. Цзинцзи яньцзю. 1988.
407. Цзянхан луньтань. (Учан). 1989.1. Цюши. 1989-1991.1. Чжэнняо. 1991-1992.
408. Чжэсюэ яньцзю. 1987-1988,1999,2002.1. Чжэцзян сюэкань. 1987.
409. Чжунго шэхуй кэсюэ. 1982-1992, 1997.
410. Чжунго шэхуй кэсюэюань яньцзюшэнъюань сюэбао. 1992.
411. Чжуншань дасюэ сюэбао. Чжэсюэ шэхуйкэсюэ бань. 1988.1. Шэхуйкэсюэ. 1985-1992.
412. Шэхуй кэсюэ цзикань. 1987.
413. Шэхуй кэсюэ чжаньсянь. 1987-1988,1990.
414. Шэхуй кэсюэ яньцзю. Чэнду. 1986-1987, 1990, 1993, 1999.
415. Шэхуйчжуи яньцзю. 1998, 1999.
416. Юньнань шэхуйкэсюэ. 1986-1987.1. ГАЗЕТЫ
417. Коммерсант. 2002-2006. Независимая газета. 1998-2002. Правда. 1986-1993. Вэньхуа бао. 1983. Гуанмин жибао. 1978-2006. Гунжэнь жибао. 1979-2002. Жэньминь жибао. 1976-2006 Цзефан жибао. 1999-2001. Цзефанцзюнь бао. 1991-2002.