Автор: Васильев Л.С.
Китай Категория: Васильев Леонид Сергеевич
Просмотров: 2249

Войны и царства Чжаньго без чжоуской знати

Кто же занял место прежних воинов-аристократов, высшего звена правящей элиты чжоуских государств? Ведь только часть их, рыцарей-дафу, лишившись своего основного занятия, осталась в армии, выполняя теперь уже совершенно иные функции командиров высшего и среднего звена, тогда как остальным, подавляющему большинству, просто не было места в новых армиях. А следовательно, не было места и в новой жизни, в обретшем иную административную систему дефео-дализованном Китае периода Чжаньго. Разумеется, речь не идет о том, что чжоуский Китай в период Чжаньго вовсе лишился аристократов как социального слоя. Сохранялись многочисленные близкие родственники правителей, которые все еще по праву рождения считались представителями высшей знати. Кое-где оставались при своих владениях и прежние аристократы, хотя их было очень немного. Но главное было в другом: высшая знать стала иной.

Прежде всего, ушли в прошлое те вековые нормы, на которых держались столь почитавшиеся прежде кланово-родственные связи, поддерживавшие знать на достойном ее уровне вне зависимости от того, как эти нормы реально соблюдались. Приводимые во втором томе данной работы тексты с описаниями военных действий изобилуют рассуждениями о том, начинать ли войну в том или ином случае. В текстах, где влияние предконфуцианской и конфуцианской этики было несомненным, много внимания уделялось тому, насколько добродетелен в традиционном смысле этого понятия противник и соответственно разумны его правители. Можно привести немало примеров с рассуждениями на эту тему. Господствовавшая в чжоуском Китае формально-официальная рыцарско-аристократическая этика (обстоятельно изложенная в таком каноне, как «Или») буквально требовала, чтобы при решении вопроса о войнах с ее нормами считались. При этом особо подчеркивалось, что нежелание принимать столь важное обстоятельство во внимание чревато тяжелыми последствиями прежде всего для тех, кто, начиная войну, был склонен пренебречь моральным фактором.

Разумеется, это не означает, что все именно так и было. Но соблюдение нормы тем не менее всегда считалось исключительно важным. Когда речь шла о событиях периода Чуньцю, мы имели дело с текстами, написанными под сильным влиянием конфуцианства, авторы-составители которых заполняли страницы описанными выше рассуждениями. Важно также принять во внимание, что феодальные войны, главной силой в которых были не десятки тысяч латников и тысячи конников, как стало в конце Чжоу, но сотни, редко тысячи колесниц с воюющими на них ръщарями-дафу, находились под формальным и очень сильным воздействием той предконфуцианской традиционной этической нормы, суть которой сводилась по меньшей мере к внешнему соблюдению ритуально-церемониальных предписаний феодально-аристократической этики.

Дефеодализация чжоуского Китая на рубеже Чуньцю-Чжаньго, занявшая весь V в. и немалую часть IV в. до н.э., привела к значительным переменам. Феодальные войны ушли в прошлое вместе с их ры-царями-дафу, а главной военной силой стали пехотинцы-латники, позже также и конники, тогда как на колесницах сидели лишь командовавшие войсками офицеры. Пожалуй, еще большую роль сыграло ослабление ритуально-нормативных предписаний феодально-рыцарского протоконфуцианско-аристократического характера, которые постепенно уходили в прошлое вместе с их носителями. На смену им приходили философские доктрины различного толка. Тщательно переосмысленное и приспособленное к новым условиям учение Конфуция, хотя и имело в Китае едва ли не самое широкое распространение, уже не господствовало среди верхов и разного рода грамотных, самостоятельно мысливших авторов исторических хроник и повествований и тем более противостоявших конфуцианству учений.

Неудивительно поэтому, что войны периода Чжаньго во многом отличались от тех, что были прежде. Как уже говорилось, они (особенно те, что велись царством Цинь) были крайне жестокими и кровавыми. Но никто в текстах, дававших описание этих войн, уже и не думал ссылаться на нормы этики и добродетели. Речь шла о том, у кого сколько воинов, оружия, потенциальных союзников и как можно эту объективную реальность использовать таким образом, чтобы добиться позитивного результата. Именно с таким подходом к ведению войн связано появление всякого рода военных хитростей и маневров, легших в основу древнекитайской теории войны (которая и поныне тщательно изучается во всех военных академиях мира), а также принципов стратагемного мышления, со временем заметно расширившего сферу своего воздействия на умы.

И наконец, едва ли не самое главное. Период Чуньцю, насыщенный жаждавшими власти аристократами, был наполнен интригами и сопровождавшими их заговорами, смысл которых всегда сводился к борьбе за власть как на уровне царств (включая домен вана), где дворцовые перевороты были обыденным явлением, так и их уделов. Период Чжаньго не был полностью свободен от такого рода политических интриг и тайных заговоров. Но дефеодализация структуры уже сыграла свою роль. Основные и важные перемены практически сводились к следующему.

Во-первых, ощутимая централизация власти в рамках дефеодали-зировавшихся сильных царств вела к сокращению числа имевших реальные шансы легитимных претендентов на трон из близкой родни правителя. Происходило это прежде всего потому, что на практике в новых централизованных царствах с сильной властью правителя и подчиненного ему административного аппарата, составленного из нанятых им самим чиновников, при политически незначительной роли становившейся все более ослабленной родовой аристократии, возобладало безусловное право назначения правителем наследника по своему выбору. Если раньше, со времен незадачливого чжоуского Ю-вана, перемена наследника часто вызывала недовольство окружавшей правителя знати, включая и его ближайшую родню (в первую очередь отставленного наследника и его сторонников), то теперь слово правителя становилось нормой, имевшей характер непреложного закона. И хотя это не исключало недовольства, а то и попыток противодействия, в период Чжаньго воля всесильного правителя уже не могла подвергаться сомнению столь легко, как то было в период Чуньцю с его феодальными усобицами. Изменился статус возможных соперников правителя и законного его наследника, меньше стало у них потенциальных сторонников и реальной силы, которая прежде состояла главным образом из недовольных и боровшихся за свое место при дворе цинов. Да и сами эти влиятельнейшие наследственные аристократы, министры-г/шш, игравшие решающую роль в политике времен Чуньцю, также исчезли. Они были заменены хоу и цзюнями, права и привилегии которых стали теперь менее значимыми, о чем пойдет речь ниже.

Во-вторых, изменилась политическая ситуация в дефеодализован-ном Китае. В новых условиях основная борьба шла не за власть в царстве и тем более в практически исчезнувших наследственных вотчинах, а за захват Поднебесной, право на владение которой еще совсем недавно считалось сакральной прерогативой чжоуского сына Неба. Эта сакральная прерогатива также шаг за шагом уходила в прошлое. А место владыки Поднебесной становилось как бы вакантным, наградой достойнейшему. При этом, если не считать конфуцианцев, по-прежнему настаивавших на том, что претендент должен быть олицетворением добродетели, достойнейшим считался просто тот, кто сумеет наилучшим образом реализовать свои потенции. Соответственно и вся веками накопленная практика политической интриги и тайного заговора резко изменила свой вектор. Теперь она в немалой мере утратила секретность и оказалась направленной не на то, чтобы любой ценой захватить власть в своем царстве или превратить в царство усилившуюся внутри него вотчину, а на то, чтобы ослабить и ликвидировать соперников и тем самым сделать решающий шаг в сторону желанного и уже реально возможного владычества в Поднебесной.

Собственно, именно к этому сводилась вся суть сложных перипетий, которые кратко были намечены в предыдущей главе, где речь шла о политической истории, войнах и стратегических замыслах основных семи царств, а порой и некоторых малых государственных образований, которые продолжали существовать в период Чжаньго. Из сказанного становится ясным, что в процессе как боевых схваток, так и умелых интриг и хитрых заговоров царства, особенно наиболее сильные, накапливали и реализовывали опыт в сфере организации военных кампаний, политических маневров и дипломатической борьбы.

Надо сказать, что в к середине периода Чжаньго давно уже шедшая дефеодализация приблизилась к своему концу, мелкие государства потеряли политическую значимость, а борьба между сильными начала резко обостряться. Это проявило себя как в становившихся все более масштабными и кровопролитными войнах, так и в увеличении количества разнообразных политических интриг и глобального характера заговоров, сводившихся к попыткам составить удачную коалицию, чтобы, усилившись за ее счет, ослабить своего основного соперника. Сложность здесь заключалась в том, чтобы не ошибиться и правильно определить как главного соперника, так и наиболее надежных союзников. Но сделать это было очень не просто.

Сложность, о которой идет речь, сводилась к тому, что в реальной политике, как и при гадании со стеблями тысячелистника по «Ицзи-ну», где выпадал то один ответ, то другой, а рекомендация порой с легкостью менялась на прямо противоположную, все быстро изменялось. И уследить за переменами как во всех остальных царствах, так и во взаимоотношениях их друг с другом и в ситуации в Поднебесной в целом было очень трудно, практически невозможно. Поэтому правителям и их министрам обычно приходилось решать проблемы, сообразуясь с сиюминутной обстановкой, опираясь на советы приближенных и в конечном счете выбирая тот из них, что пришелся по душе (иными словами, полагаясь просто на интуицию). До поры до времени этот метод вполне себя оправдывал. Так было в первой половине Чжаньго, пока то либо иное решение не влекло за собой серьезных и тем более катастрофических последствий. Приобретения в случае успеха были приятны, потери не слишком огорчительны.

Вплоть до реформ Шан Яна, проведенных в отсталом, но огромном западном царстве Цинь в середине IV в. до н.э., соотношение сил не давало оснований для выдвижения амбициозных целей каким-либо из семи сильнейших. Царства Чу, Чжао, Вэй и Ци были примерно равными по силе и влиянию. Близко к ним стояло царство Цинь. Пожалуй, только Хань и во много большей степени северное Янь можно было считать сравнительно более слабыми в семерке сильных. Но после реформ ситуация стала меняться быстрыми темпами: Цинь начало усиливаться буквально с каждым десятилетием. Нельзя сказать, что никто этого не замечал. Но одно дело увидеть и совсем другое— понять динамику перемен, оценить тенденции и, главное, точно рассчитать текущую и грядущую расстановку сил, приняв после этого безошибочное и не запоздавшее решение7.

В первой главе в связи с хроникой исторического процесса в Чжаньго, а точнее, с историей войн в этот период, не только обращалось внимание на то, что вторая половина Чжаньго была эпохой агрессивного напора царства Цинь, но и приводились в этой связи некоторые соображения по поводу того, что все прочие царства вели себя в создавшейся обстановке не лучшим образом потому, что не могли понять и адекватно оценить ситуацию. Это выглядело как упрек неразумным политикам. И объективно такое замечание вполне справедливо. Однако нельзя забывать, что сделано оно опять-таки задним числом, с выгодной в этом смысле позиции внешнего наблюдателя. Приняв это во внимание, стоит, пожалуй, поставить вопрос иначе: а почему все-таки так получилось, что же мешало шести сильным вовремя оценить по достоинству опасность для всех них со стороны седьмого, сильнейшего из царств — Цинь?

7 Обратимся в качестве аргумента к хорошо всем известному примеру.

Речь пойдет об очень близком всем нам XX в. Уже в 20-х.годах этого века, сразу же по окончании Первой мировой войны, все причастные к высокой европейской политике знали о надвигающейся новой мировой войне, ибо понимали, что явно доминировавшие в нескольких важнейших странах региона коммунисты и фашисты в равной мере враждебны демократической Европе. Но что нужно было в этой напряженной обстановке делать, мало кто знал. Да и объективно не было ясно, кто кого перехитрит и как уцелеть в этой ситуации Европе, какую позицию выгоднее занять. Ведь не случайно же буквально накануне войны многие лидеры крупнейших европейских стран выбрали принципиальную тактику уступок потенциальному агрессору, которая была прервана лишь соглашением фашистов и коммунистов с разделом Польши в 1939 г., когда все акценты были поставлены и все стало ясным. Но это и было, как известно, уже началом Второй мировой войны. Задним числом все эти размышления и тактические перемены, как и ситуация в целом и все допущенные ошибки, были обстоятельно разобраны. Однако это было уже после войны. Нечто в этом же роде происходило и в Китае в IV—III вв. до н.э.

И вот здесь-то и стоит вспомнить о том, сколь сложно в политике предвидеть будущее и при этом не ошибиться, реагируя на действия других царств, каждое из которых проводило свою политику, имея при этом в виду прежде всего свои конкретные обстоятельства и опиравшееся на уже достигнутые успехи, на общепризнанный, рейтинг. Важно принять во внимание еще одно обстоятельство. Не все сообщения о быстрых успехах Цинь, возможно, соответствуют действительности. Не исключено, что некоторые из них были интерполяциями более позднего времени либо результатом откровенного искажения, фальсификации событий. Такого, как известно, не мог избежать и Сыма Цянь. Вот характерный пример.

К.В. Васильев (1968, с. 132 и сл.), анализируя записи «Чжаньго-цэ», пришел к интересному выводу, что съезд чжухоу в Фэнцзэ в 342 (или в 343) г. до н.э., в котором принял участие сам сын Неба и который будто бы был созван, как об этом сказано у Сыма Цяня8, по инициативе и под председательством сына правителя царства Цинь, на самом деле был созван вэйским Хуэй-ваном. И после этого ревниво относившееся к успехам Вэй царство Ци выступило против Вэй, причем эта кампания завершилась разгромом под Малином, который приписывается военному гению Сунь-цзы [Сыма Цянь, гл. 65; Вяткин, т. VII, с. 51]. После этого разгрома Вэй утратило многие из своих прежних политических позиций.

Трудно судить, насколько истинна версия «Чжаньго-цэ» в интерпретации К.В. Васильева9, но она противоречит версии Сыма Цяня в главном: кто был наиболее значимым из чжухоу в чжоуском Китае в 343-341 гг. до н.э., Цинь или Вэй. И если принять во внимание, что хитроумная затея вэйского Яна, обезглавившего армию Вэй и тем одержавшего победу над армией своего родного царства во имя царства Цинь, которому он служил, произошла уже после битвы под Мали-ном, в 340 г. до н.э., то можно предположить, что до того царство Вэй не уступало по своей силе Цинь и политически, особенно после успешной обороны осажденного циньскими войсками Ханьданя, столицы царства Чжао, оно явно имело больше прав на лидерство, нежели царство Цинь, которое еще только начинало пожинать плоды принесших ему столько удач реформ Шан Яна.

8 В 5-й и 15-й главах его труда об этом сказано вполне определенно (см. [Вяткин, т. I, с. 210; т. III, с. 270]).

9 Дело в том, что текст допускает различную трактовку. В интерпретации Крампа [Crump, 1970, фрагм. 112, с. 143] собрание в Фэнцзэ выглядит как съезд чжухоу, на котором вэйский правитель присвоил себе титул «ван», создав вокруг себя нечто вроде двора сына Неба. Не стоит спорить, чья трактовка верней. О неясности с проблемой титулования себя «ванами» уже шла речь. Фразу о том, был в Фэнцзэ сын Неба или все было устроено на манер того, как это бывает у сына Неба, рассматривает в примечании и К.В. Васильев (1968, с. 133, примеч. 52), ссылающийся на некоторые авторитеты из традиционной китайской историографии. Нельзя забывать также и о Сыма Цяне, который вполне недвусмысленно говорил о собрании в Фэнцзэ как о съезде чжухоу при участии сына Неба.

Обратимся к другим текстам, в основном относящимся к более позднему времени, когда весомые пореформенные преимущества Цинь уже вполне себя проявили. Тексты речей различных влиятельных политиков периода Чжаньго, включенные Сыма Цянем во многие главы его труда, особенно в раздел биографий, уделяют очень большое внимание только что упомянутой конкретике. Они обычно насыщены интереснейшими деталями и, главное, весьма тщательно разработанными планами, конечный смысл которых — ослабить возможного противника в борьбе за обладание Поднебесной. Планы эти по своей направленности и построению очень напоминают поучения «Го юя», цель которых — наставить сбившегося с дороги добродетели правителя на путь истинный. Документы же, собранные Сыма Цянем и заимствованные им в очень большой мере из материалов, легших затем в основу важнейшего для изучения периода Чжаньго источника «Чжаньго-цэ», хотя и близки к повествованиям «Го юя» по характеру10, по сути своей совершенно иные. Их смысл далек от морализации в протоконфуцианском или конфуцианском стиле, они предельно прагматичны и порой даже весьма циничны. В них можно увидеть зарождающееся искусство дипломатии в ее современном понимании. Кстати, с дипломатией эти планы сближает и то обстоятельство, что почти все они были связаны с миссиями, направлявшимися в разные царства.

Итак, тексты, касающиеся второй половины периода Чжаньго, имели отношение прежде всего к усилившейся агрессивной политике Цинь после реформ Шан Яна, результатом которых было укрепление царства, постоянное наращивание им внутренней силы, что позволило циньцам сравнительно легко и быстро оставить позади всех своих соперников и овладеть Поднебесной.

10 Как о том уже шла речь в первом томе [Васильев Л.С, 1995> с. 36-37], сходство между текстами «Го юя» и «Чжаньго-цэ» заключается прежде всего в одинаковом подходе к первоисточнику, откуда они черпали свои данные, в умении препарировать факт таким образом, чтобы он служил сиюминутной цели, был аргументом для наставления.