Запись 14-я

Конспект: "Мой". Нельзя. Холодный пол

   Все еще о вчерашнем. Личный час перед сном у меня был занят, и я не мог записать вчера. Но во мне все это - как вырезано, и потому-то особенно - должно быть, навсегда - этот нестерпимо-холодный пол...
   Вечером должна была ко мне прийти О - это был ее день. Я спустился к дежурному взять право на шторы.
   - Что с вами, - спросил дежурный. - Вы какой-то сегодня...
   - Я... я болен...
   В сущности, это была правда: я, конечно, болен. Все это болезнь. И тотчас же вспомнилось: да, ведь удостоверение... Пощупал в кармане: вот - шуршит. Значит - все было, все было действительно...
   Я протянул бумажку дежурному. Чувствовал, как загорелись щеки; не глядя видел: дежурный удивленно смотрит на меня.
   И вот - 21.30. В комнате слева - спущены шторы. В комнате справа - я вижу соседа: над книгой - его шишковатая, вся в кочках, лысина и лоб - огромная, желтая парабола. Я мучительно хожу, хожу: как мне - после всего - с нею, с О? И справа - ясно чувствую на себе глаза, отчетливо вижу морщины на лбу - ряд желтых, неразборчивых строк; и мне почему-то кажется - эти строки обо мне.
   Без четверти 22 в комнате у меня - радостный розовый вихрь, крепкое кольцо розовых рук вокруг моей шеи. И вот чувствую: все слабее кольцо, все слабее - разомкнулось - руки опустились...
   - Вы не тот, вы не прежний, вы не мой!
   - Что за дикая терминология: "мой". Я никогда не был... - и запнулся: мне пришло в голову - раньше не был, верно, но теперь... Ведь я теперь живу не в нашем разумном мире, а в древнем, бредовом, в мире корней из минус единицы.
   Шторы падают. Там, за стеной направо, сосед роняет книгу со стола на пол, и в последнюю, мгновенную узкую щель между шторой и полом - я вижу: желтая рука схватила книгу, и во мне: изо всех сил ухватиться бы за эту руку...
   - Я думала - я хотела встретить вас сегодня на прогулке. Мне о многом - мне надо вам так много...
   Милая, бедная О! Розовый рот - розовый полумесяц рожками книзу. Но не могу же я рассказать ей все, что было, - хотя б потому, что это сделает ее соучастницей моих преступлений: ведь я знаю, у ней не хватит силы пойти в Бюро Хранителей, и следовательно -
   О лежала. Я медленно целовал ее. Я целовал эту наивную пухлую складочку на запястье, синие глаза были закрыты, розовый полумесяц медленно расцветал, распускался - и я целовал ее всю.
   Вдруг ясно чувствую: до чего все опустошено, отдано. Не могу, нельзя. Надо - и нельзя. Губы у меня сразу остыли...
   Розовый полумесяц задрожал, померк, скорчился. О накинула на себя покрывало, закуталась - лицом в подушку...
   Я сидел на полу возле кровати - какой отчаянно-холодный пол - сидел молча. Мучительный холод снизу - все выше, все выше. Вероятно, такой же молчаливый холод там, в синих, немых междупланетных пространствах.
   - Поймите же: я не хотел... - пробормотал я. - Я всеми силами...
   Это правда: я, настоящий я не хотел. И все же: какими словами сказать ей. Как объяснить ей, что железо не хотело, но закон - неизбежен, точен -
   О подняла лицо из подушек и, не открывая глаз, сказала:
   - Уйдите, - но от слез вышло у нее "ундите" - и вот почему-то врезалась и эта нелепая мелочь.
   Весь пронизанный холодом, цепенея, я вышел в коридор. Там за стеклом - легкий, чуть приметный дымок тумана. Но к ночи, должно быть, опять он спустится, налегнет вовсю. Что будет за ночь?
   О молча скользнула мимо меня, к лифту - стукнула дверь.
   - Одну минутку, - крикнул я: стало страшно.
   Но лифт уже гудел вниз, вниз, вниз...
   Она отняла у меня R.
   Она отняла у меня О.
   И все-таки, и все-таки.