Глава 3. К теории многополярности. Стратегические основы
§ 1 Полюса и «большие пространства»
§ 1.1 Понятие полюса в многополярной перспективе
От рассмотрения философских основ теории многополярности перейдем к ее стратегическим аспектам. Начнем с того, что понимается под «полюсом» в стратегическом смысле.
Во-первых, многополярность по контрасту с однополярностью и однополярной глобализацией (в узком -- американско-империалистическом, и широком – общезападном, смыслах), предполагает, что карта будущего мира должна быть структурирована таким образом, чтобы на ней находилось несколько центров силы, не обладающих абсолютным превосходством в отношении друг друга и позволяющих разным обществам (вплоть до микроуровня) осуществлять свободный выбор блока, к которому примкнуть. Этих полюсов должно быть больше двух. Это принципиально. Данное положение вытекает из анализа фактического положения дел. В настоящее время ни у одной из крупных держав, или даже блока крупных держав, недостаточно потенциала, чтобы предъявить права на единоличное стратегическое оппонирование мощи США и стран НАТО.
Двухполярный мир завершился распадом СССР, и после СССР никаких серьезных претендентов на статус второго полюса нет. Поэтому французский политик Юбер Видрин предложил после 1991 года пользоваться не термином «сверхдержава» (применительно к США), а «гипердержава», чтобы подчеркнуть ее асимметричное превосходство, тогда как в противостоянии двух «сверхдержав» до конца соблюдалась определенная симметрия (по крайней мере, в стратегическом потенциале).
Ни современная Россия, ни Китай (как наиболее подходящие кандидаты на статус «второго полюса») не способны мобилизовать те мощности и ресурсы, которые были бы достаточны для конкуренции с США в стратегической сфере. У России проблемы с экономикой, демографией и нерешенностью многих социальных проблем, а Китаю, у которого с этими моментами все обстоит, наоборот, весьма благополучно, недостает природных ресурсов и развитой ядерной инфраструктуры. О других претендентах на второй полюс говорить не приходится. Из этого и вытекает стратегическая модель многополярного мира.
Если сейчас нет ни одной державы, которая была бы способна бросить вызов единоличной доминации США в мировом масштабе, то необходимо создать коалицию нескольких блоков, которые, преследуя в региональном контексте собственные стратегические интересы и противореча в чем-то друг другу, даже будучи основаны на различных цивилизационных типах и идеологиях, могли бы организовать одновременно несколько полюсов, объединенных главной стратегической идеей: блокированием американской гегемонии.
Однако в том состоянии, в котором находятся сегодня отдельные страны, практически все они не подходят на роль полюса даже в собирательной и множественной трактовке. Полюс многополярного мир, как и сам этот мир, должен быть составным, то есть представлять собой результат стратегической интеграции. Иными словами, стратегический полюс многополярного мира должен быть предварительно создан.
Теоретически полюс многополярного мира должен представлять собой мощное военное, экономическое, демографическое, политическое, географическое и цивилизационное образование, которое было бы способно осуществить стратегическую интеграцию прилегающих к нему территорий, выступая как результирующий вектор широкого спектра региональных интересов и представляющих их совокупно перед лицом глобализма и однополярности, осознанных как вызов. При этом такой полюс заведомо должен быть достаточно дифференцированным по внутренней структуре, чтобы служить центром притяжения для разнообразных, часто противоречивых, региональных держав и политических сил. И вместе с тем он должен быть способен выстроить систему стратегического партнерства с другими потенциальными полюсами многополярного мира – даже теми, с которыми существуют локальные разногласия.
Структурным примером того, что могло бы стать типичной формой полюса многополярного мира, является Евросоюз. Это политическое пространство, объединенное цивилизационно, исторически, культурно, экономически, социально, энергетически и т.д. При том, что Европа была ареной кровопролитного противостояния европейских держав, их агрессивного соперничества, жесточайших мировых войн, ее территория – «европейское место» -- была постепенно интегрирована и через серию сложных и проблематичных ситуаций вышла на уровень федеральной государственности, во главе которой стоит сегодня, пусть символический, но президент (Херман Ван Ромпей).
Геополитически идентичность Европы является двойственной, в ней наличествуют как атлантистские (морские), так и континенталистские (сухопутные) черты и, соответственно, центры сил. Атлантистская идентичность Европы выражается в том, что она в целом поддерживает однополярную модель, но стремится обеспечить распределение ролей в рамках «ядра» («Богатого Севера»), чтобы при проведении глобальной стратегии Вашингтон учитывал и европейские интересы («многосторонний подход» -- multilateralism). Континенталистская идентичность Европы (представленная традиционно, в первую очередь, Францией и Германией, а также другими крупными промышленными странами – Италией и Испанией) вполне сочетается именно с многополярным подходом, предполагает стремление к независимости от США и ограничению американской гегемонии в мировом масштабе, к превращению Европы в самостоятельный геополитический центр силы, к созданию социально-политической системы, не столько на основе либерализма, сколько на принципах социал-демократии (не англо-саксонский индивидуализм, но европейская континентальная социальность и солидарность), к созданию собственных европейских вооруженных сил, и, в конечном итоге, к превращению Европы в самостоятельный полюс. Если допустить, что континентальная идентичность в Европе берет верх над атлантистской, в лице Евросоюза мы в перспективе получаем законченный полюс многополярного мира.
Аналогичный евроинтеграции сценарий можно представить себе и в иных зонах мира. Интеграция постсоветского пространства вокруг России на сходных принципах – одна из версий создания нового полюса. Принципиальными моментами здесь является интеграция России с Белоруссией и Украиной на западе и Казахстаном на юге, с созданием вокруг этих четырех «ядерных» государств гибкого интеграционного поля, привлекательного для соседних стран – как входивших ранее в состав СССР, так и не входивших (Болгария, Румыния, Словакия, Сербия, Македония на западе, Монголия – на востоке).
Аналогичные полюса в ходе региональной интеграции могут создаваться и уже создаются и в иных зонах. Китай и Индия по своим демографическим показателям уже представляют собой почти готовые полюса. Колоссальный экономический потенциал Японии и некоторых других тихоокеанских драконов (Южная Корея, Сингапур, Тайвань) позволяет предположить их возможную коалицию, которая также может при определенной конфигурации претендовать на статус полюса. В более отделенной перспективе полюсом может стать арабский мир, интегрированная Латинская Америка и Транссахарская Африка.
Полюсом многополярности не может быть отдельное взятое национальное государство. В некоторых ситуациях (Китай, Индия, Россия) национальное государство может стать ядром интеграции, в других случаях (Евросоюз, Тихоокеанский регион, Латинская Америка, арабский мир) – интеграция будет складываться вокруг нескольких ядер. Но во всех случаях для того, чтобы получить законченный полюс, необходимо пройти путь стратегического объединения довольно разнородных территорий.
Если представить себе формирование таких региональных полюсов в ходе интеграционных процессов на региональном уровне и допустить, что их уже два или три (кроме США и зоны их приоритетного влияния в пределах двух Америк), то мы получаем реальный остов многополярного мира, который фундаментально ограничит американскую гегемонию и поставит на пути «однополярной глобализации» весьма существенную преграду. И даже если каждый из этих полюсов будет по одиночке сильно уступать мощи США, их совокупный потенциал и слаженная дипломатическая позиции может радикально изменить общую структуру миропорядка.
§ 1.2 Понятие «большого пространства» как оперативный концепт многополярности
Философия многополярности такова, что даже в условиях региональной интеграции (при создании полюса многополярного мира) требует учета многообразия локальных обществ как органических и культурных явлений. Поэтому для выстраивания многополярного миропорядка и осуществления интеграционных процессов необходим особый концептуальный инструментарий, более гибкий и дифференцированный, нежели жесткие модели национальной государственности, пусть и воспроизводимые в формате нескольких стран. Совсем не обязательно, и даже не целесообразно, присоединять одни страны к другим или создавать на основе нескольких стран новые государства. Такой подход несет на себе отпечаток европейского универсализма Нового времени, а именно этому и стремится противостоять многополярная философия. Поэтому гораздо полезнее оперировать с другими концептами, которые будут корректно описывать интеграционные процессы и обосновывать их на стратегическом уровне. В этом случае оптимально подходит выдвинутый Карлом Шмиттом принцип «большого пространства»[226](разработанный на основании опыта американской интеграции и глубинного переосмысления тезиса Карла Хаусхофера).
Концепт «большого пространства» в теории многополярности играет центральную роль. Он подчеркивает стратегический масштаб интеграции, устанавливает ее параметры, определяет конкретные цели, описывает необходимый минимум территорий, демографических и экономических показателей, уровень энергетической обеспеченности, культурные и исторические границы земель, подлежащих интеграции. Но при этом намеренно не утверждает ничего конкретного относительно формы государственного устройства, политической системы или административного управления этим создающимся «большим пространством». Любая конкретизация может пойти только во вред. Более того, разные «большие пространства» могут быть политически организованы совершенно по-разному. В одном случае они могут объединиться в общую государственность, в другом – полностью сохранить уже существующие административно-политические формы, в третьем – переформатировать общую зону на основании новых (например, культурных, религиозных или этнических) установок. Важен не правовой статус новой интегрированной структуры, но ее стратегическая композиция, ее границы, центры управления, масштаб и размах.
«Большое пространство» может стать принципом всей многополярной стратегии. Многополярный мир, должен мыслиться как порядок «больших пространств». Не одного глобального общего пространства, но мозаики из нескольких зон.
Концепт «большого пространства» может быть масштабирован. В своем максимальном выражении он может совпадать с концептом полюса – одного из нескольких в рамках общей многополярной системы. Но это самый крайний случай. Как правило, реалистичный взгляд на баланс сил и интересов в нашем мире подсказывает, что интеграционных зон может быть несколько больше, нежели полноценных полюсов, но при этом намного меньше, нежели официально признанных государств. Полюс многополярного мира может состоять из нескольких больших пространств, сохраняющих в его структуре относительную самостоятельность, подобно тому, как внутри самого «большого пространства» будет сохраняться автономия более мелких единиц – государств, этнических и религиозных групп и т.д.
§ 1.3 Статус цивилизация и принцип «империи»
Если бросить взгляд в историю, что в качестве прецедента «больших пространств» можно взять две формы социальной интеграции: 1) культурную, выражением которой является цивилизация, и 2) политическую, проявляющуюся в форме империи. Цивилизация представляет собой «большое пространство», которое объединено философией, культурой, образом мыслей, терминологическим аппаратом, на основании одного или нескольких языков, в некоторых случаях, религией или культом, однако в ней отсутствует стратегическое единство и централизованное управление. Империя, в первую очередь, это именно единство и централизация с точки зрения политической власти, а культурная близость обществ, входящих в империю, вторична и производна.
Обе исторические формы «большого пространства» отличаются сочетанием (в принципиально разных пропорциях) локального разнообразия (форм управления, организации, этнической и религиозной идентичности и т.д.) и общего для всех единого начала. На основании цивилизации могли строиться империи (например, Александром Македонским), а исчезнувшие империи оставляли после себя общее цивилизационное поле (например, исламский мир после распада халифата). Это показывает, что «цивилизация» и «империя» являются исторически взаимообратимыми явлениями: одно может сосуществовать с другим или возникать на месте другого. Это чрезвычайно важное замечание показывает, что между цивилизацией (культурным единством) и империей (политическим единством) существует непрерывность. И воплощается эта непрерывность в пространственном выражении: и цивилизация? и империя представляют собой «большие пространства» в геополитическом и социологическом смысле; общества, располагающиеся в пределах этого пространства, имеют в своих структурах некоторые сходные парадигмальные элементы. Если учесть, что общество как раз и производит пространство (А.Лефевр) и что его структуры отражают и одновременно конституируют пространство, эта закономерность становится легко объяснимой. Все исторические «большие пространства» (как империи, так и цивилизации) располагались в конкретных географических зонах с плавающими границами, но общим ядром и общей пространственной структурой. Поэтому можно утверждать, что некогда единые территории на новом историческом витке могут быть вновь, рано или поздно, интегрированы – по крайней мере, до тех пор, пока общая структура пространства остается неизменной и отражается в живущих на этом пространстве и организующих его обществах («вмещающий ландшафт»).
Примеров этому можно привести множество. Так, с ритмическим постоянство степные зоны Евразии объединялись тем или иным кочевым народом, становясь частью единой степной империи или нескольких империй. От скифов, сарматов, тюрок, хазар до монголов и русских эти территории периодически собирались в единое стратегическое пространство – с разными этническими ядрами, идеологиями и социальными системами. Эта зона представляет собой геополитический Туран, где можно до сих пор обнаружить следы общей евразийской культуры и цивилизации, объединявшей различные этносы, племена и религии. В монгольской, а затем в русской государственности (империя) это культурное единство получило свое наивысшее выражение.
Другой пример -- современная Европа. Некогда она представляла собой пространство Римской Империи, которая вначале распалась на две составляющие (Восточную и Западную империи), а в Новое время окончательно раскололась на суверенные национальные государства. Однако европейская культура и европейская цивилизация оставались общими для разных европейских этносов и, через много веков после исчезновения империи, политическое единство Европы возродилось в новом качестве – в форме Евросоюза.
Эти примеры показывают, что «большое пространство» как главный интеграционный концепт теории многополярности является чрезвычайно продуктивным для оперирования со столь разнородными явлениями, как культура и политика. В «большом пространстве» как самостоятельной категории эти явления сходятся в той социологической матрице, которая предшествует их окончательному оформлению и представляет собой модель отношения нескольких обществ к единому пространству, осмысленному и воспринятому как единое и общее.
Поэтому термин цивилизация может иметь политический и геополитический смысл, а термин империя – соответственно, цивилизационный. Итак, мы получаем формулу:
империя
большое пространство
цивилизация
Культурная и политическая унификация пространства имеют общий корень и могут перетекать друг в друга в зависимости от конкретных исторических обстоятельств. Если рассмотреть под этим углом зрения идеи Самуила Хантингтона относительно столкновения цивилизаций, мы увидим, что они не лишены основания в том смысле, что культурное единство цивилизации вполне может в некоторых ситуациях быть дополнено стратегическим компонентом, чего не учитывали критики Хантингтона, посчитав, что он переоценил значение культурного фактора[227]. Поэтому то, что сегодня является «цивилизацией», завтра может стать «империей», так как в основе и того и другого лежит общая матрица – «большое пространство».
Эта обратимость культурного единства в стратегическое должна пояснять всю фундаментальность понятия «большое пространство», его значимость для многополярного мира. Многополярный мир должен строиться на условиях естественного исторического выбора обществами своих ориентиров развития, а, следовательно, на основании их культурной парадигмы. Введение концепта «большое пространство» показывает, как трансформировать культуру в политику в тех случаях, когда это становится необходимым. Однако понятие «империя» следует воспринимать технически, в отрыве от исторических коннотаций – как политологический термин оно означает не более чем стратегическое единство с сохранением широких локальных автономий и разной степени социально-политической интеграции различных частей единого целого.
В этом смысле империя теоретически сочетается с федерализмом, но противоречит понятию национального государства, которое проводит полную унификацию населения в правовом, образовательном, языковом и культурном аспектах, а также оперирует не с коллективными акторами (как империя, допускающая в своих пределах широкую политическую независимость отдельных составляющих), а с индивидуумами.
Если «империя» все-таки звучит слишком определенно, а «цивилизация», напротив, слишком расплывчато, термин «большое пространство» является оптимальным со всех точек зрения и точно отражает сущность теории многополярности.