Геополитика Ч3

Продолжение

Оглавление Ч3

Глава 3. Три волны теоретизации современного глобализма

§ 1. Первая волна осмысления глобализации: оптимизм
§ 1.1 Ф.Фукуяма: тезис «конца истории»
§ 1.2 Жак Аттали: «протез эго» и новое кочевничество
§ 1.3 Т.Фридман, Дж.Бхагавати: гиперглобализм

§ 2. Вторая волна осмысления глобализации: скепсис
§ 2.1 С.Хантингтон: тезис «столкновения цивилизаций»
§ 2.2 С.Краснер, П.Хёрст, Г.Томпсон, Х.Дайли, Д.Родрик: скепсис в отношении глобализации

§ 3. Третья волна осмысления глобализации: баланс
§ 3.1 Э.Гидденс: комплексный подход
§ 3.2 Кембриджские трансформационисты

Глава 4. Три основные теории глобализации

§ 1 Мировая полития
§ 1.1 Классификация теорий глобализации
§ 1.2 Дж. Боли, Ф.Лечнер, Дж. Мейер,Ф.Рамирес, Дж.Томас: мировая полития
§ 1.3 Практика мировой политии

§ 2 Мировая культура
§ 2.1 Р.Робертсон: теория мировой культуры
§ 2.2 С.Лэш, М.Фезерстоун: общество риска и культурное пространство

§ 3 Мировая система
§ 3.1 И.Валлерстайн: глобальность капитализма
§ 3.2 Кризис глобального капитализма

§ 4. Сравнительный анализ трех теорий
§ 4.1  Общие черты
§ 4.2 Различия

Глава 5. Антиглобализм/альтерглобализм и социология хаоса

§ 1 Анти глобализм как явление
§ 1.1 Феномен антиглобализма: основные черты
§ 1.2 Антигобализм и теория И.Валлерстайна

§ 2 Критика мировой капиталистической системы и неомарксистская альтернатива
§ 2.1 А.Негри, М.Хард: концепт «Империя»
§ 2.2 Планетарная Америка
§ 2.3 Альтерглобализм: восстание «множеств»
§ 2.4 Диалектика глобализм/антиглобализм

§ 3 Глобальный мир как хаотическая система
§ 3.1 Б.Мандельброт: теория  хаоса и геометрия природы
§ 3.2 Порядок и беспорядок
§ 3.3 Ж.Делез. Ф.Гваттари: хаосмос
§ 3.4 Д. Хок:хаорд
§ 3.5 С.Манн: управление хаосом как инструмент однополярности

Глава 6. Концепт «глобального общества»

§ 1 От этноса к народу
§ 1.1 Р.Рэдклиф: folk-society
§ 1.2 Р.Турнвальд: социальная дифференциация и концепт «народа»

§ 2 Феномен нации и гражданское общество
§ 2.1 Э.Геллнер, Б.Андерсон: нация как искусственная конструкция общества Модерна
§ 2.1 И.Кант: проект гражданского общества и «вечный мир»

§ 3  Идеология глобального общества и ее критика
§ 3.1 Этапы становления «глобального общества», идеология «прав человека» и свобода от гендера
§ 3.2  С.Николс, Х.Моравец, Р.Пепперель, Д.Харауэй, К.Хэйл: горизонт постчеловеческого общества
§ 3.3 Критика концепта глобального общества

Глава7. Мондиализм. Глобализация как идеологический проект

§ 1 Феномен мондиализма
§ 1.1 Определение «мондиализма»
§ 1.2 Э.Пуля, Ж.-П.Лоран: конспирология как социологическое явление

§ 2 Истоки мондиализма
§ 2.1 Ф.Йейтс: «розенкрейровское просвещение
§ 2.2 Фритрейдерство и пацифизм: глобальные горизонты
§ 2.3 Фабианское общество
§ 2.4 К.Квигли: история общества «Круглого Стола»

§ 3 Современные структуры мондиализма
§ 3.1 Бильдербергский клуб и дело жизни Дэвида Рокфеллера
§ 3.2 «Фонд Сороса» в борьбе за «открытое общество»
§ 3.3 Римский клуб

§ 4 Социология мондиализма
§ 4.1 Эволюция и институционализация мондиалистских теорий и групп влияния
§ 4.2 Основные пункты программы мондиализма

Глава 8. Геополитический анализ глобализации

§ 1 Глобализм как атлантизм
§ 1.1 Глобализация как высшая стадия атлантизма и триумф талассократии
§ 1.2 Геополитический анализ понятия «однополярность»

§ 2 Трансформации атлантизма в глобалистской стадии
§ 2.1 Геополитическая формула глобализации
§ 2.2 Пост-Море, постатлантизм и постгеополитика
§ 2.3 Критическая геополитика: отмена «Другого»

§ 3 Мутации пространства: феномен сети и климатические войны
§3.1 М.Кастельс: сетевое общество  и пространство потоков
§3.2 Р.Киохэйн, Дж.Най-мл.:инфосфера как могущество
§3.3 Д.Лонсдэйл,: геополитика пятого измерения
§3.4 К.Паскаль: глобальное потепление и новая геополитическая карта мира
§3.5 Г. Дайер: геополитика климатических войн
§3.6  М.Чассудовски: управление погодой в военных целях
§ 3.7 Эверетт Долман: геополитика космического пространства
§3.8 У.Оуенс,Д.Ронфильд , Дж. Аркилла: сеть и полное доминирование
§3.9 А.Сибровски, Дж. Гарстка:сетецентрическая стратегия нового поколения
§3.10 Э.Смит: Операции Базовых Эффектов

§ 4 Итоги геополитического анализа глобализации
§ 4.1 Основные моменты геополитического анализа
§ 4.2 Оценка глобализации с позиции «цивилизации Суши»

Раздел 3. Геополитика многополярного мира

Глава 1. Многополярность как открытый проект

§ 1 Многополярность  и «цивилизация Суши» (Land Power)
§ 1.1 Геополитика Суши в глобальном мире
§ 1.2 Основания для существования геополитики-2 в глобальном мире
§ 1.3Многополярность как проект миропорядка с позиции Суши

§ 2 Многополярности и ее теоретическое осмысление
§ 2.1 Неразработанность теории многополярности
§ 2.2 Многополярность: геополитика и мета-идеология

§ 3 Многополярность и неоевразийство
§ 3.1 Неоевразийство как мировоззрение
§ 3.2 Неоевразийство как планетарный тренд
§ 3.3 Неоевразийство как интеграционный проект

Глава 2. К теории многополярности. Мировоззренческие основы

§ 1 Теоретические основы многополярности

§ 1.1  GRECE:Плюриверсум вместо универсума
§ 1.2  Идейные истоки философии множественности
§ 1.3  Ф.Боас: равноправие  культур
§ 1.4  Н.Трубецкой: альянс народов против навязываемого универсализма
§ 1.5 Актуальность философии множественности

§ 2 Множественность бытия
§ 2.1  Разное единство
§ 2.2  М.Хайдеггер: поиск целого в аутентичном Dasein’е

§ 3 Плюральная антропология
§ 3.1  Отказ от горизонта человечества
§ 3.2  Э.Гуссерль, А.Мальро: «европейское человечество»
§ 3.3  Разные «человечества»
§ 3.4  Запад и «все остальные» (The West and the Rest)
§ 3.5 Признание человеческих различий

§ 4 От плюральности мест к плюральности времен
§ 4.1 Философия и антропология места
§ 4.2  Г.Гурвич: время как социологическое явление
§ 4.3  Плюральность времен как норма

Глава 3 К теории многополярности. Стратегические основы

§ 1  Полюса и «большие пространства»

§ 1.1 Понятие полюса в многополярной перспективе
§ 1.2 Понятие «большого пространства» как оперативный концепт многополярности
§ 1.3  Статус цивилизация и принцип «империи»

§ 2  Структура идентичностей в многополярном мире
§ 2.1  Новая таксономия акторов
§ 2.2  Китаро Нишида: логика басё и вопрос идентичности.
§ 2.3  Национальное Государство и многополярный мир

§ 3  Четырехполюсный мир
§ 3.1  Квадриполярная карта альтернативного мира. Обращение к пан-идеям
§ 3.2  Четвертая политическая теория и четвертый номос земли

§ 4  Heartland в XXI веке
§ 4.1  Россия как Heartland
§ 4.2  Интерпретация Heartland’а  в трех геополитиках
§ 4.3  Место и роль России в многополярном мире.
§ 4.4  Задачи Heartland’а

 

 

Глава 3. Три волны теоретизации современного глобализма

§ 1. Первая волна осмысления глобализации: оптимизм

§ 1.1 Ф.Фукуяма: тезис «конца истории»
Рассмотрим три этапа, которые можно выделить в осмыслении последней версии (пятой формы) глобализации в самые последние времена  – с конца 1980-х годов до настоящего времени. Эта периодизация была предложена группой ученых стэндфордского университета (Д.Хэлд, Э.МакГрю, Д.Голдблатт, Дж. Перратон)[28], подхвачена американским специалистом по глобализации Дэвидом А.Крокером[29] и постепенно стала общепринятой.
Эти авторы выделили три модели обобщенной оценки глобализации – гиперглобализим, скептицизм и трансформационизм[30]. Рассмотрим их последовательно.
После распада социалистического лагеря и СССР у целого ряда политологов, аналитиков и экспертов сложилось впечатление, что это событие ставит точку в сложной диалектике этапов глобализации и отныне мир становится полностью интегрированным, так как ничто больше не сможет помешать развитию либерально-капиталистической парадигмы, воцарившейся в планетарном масштабе. Гиперглобалисты относились к этим изменениям с оптимизмом и полагали, что «точка невозврата» пройдена и мир уже стал в целом глобальным, единым и планетарным, а остаточные конфликты и противоречия постепенно сгладятся сами собой.
Такой точки зрения в начале 1990-х годов придерживался американский политолог Фрэнсис Фукуяма, написавший эпохальный текст «Конец истории»[31]. Ф.Фукуяма опирался на философию истории Гегеля, который считал, что воплощение Абсолютной Идеи в историческом процессе ориентировано на ее кульминацию в субъективном духе. История, став осмысленной, окажется конечной: достигнув определенной цели, она исчерпает свое содержание. К.Маркс применил гегельянский тезис к своей версии диалектического развития производительных сил и производственных отношений, которое должно было закончиться мировой революцией и наступлением «коммунистической формации» как «конца истории». Философ-гегельянец А. Кожев предположил, что история может завершиться и полным планетарным торжеством либерального капитализма, рынка и буржуазной демократии. Фрэнсис Фукуяма, анализируя крах СССР, посчитал, что на глазах сбывается кожевская версия трактовки Гегеля, и написал вначале программный текст, а затем и книгу с соответствующим названием.
Смысл «конца истории», согласно Ф. Фукуяме, сводится к окончанию основных политических конфликтов, разрывавших человечество на предыдущих этапах и составлявших тем самым содержание исторического процесса. Некогда в эпоху «варварства» все воевали со всеми и преобладало право сильного. В Новое время субъектом истории и носителем суверенитета были объявлены национальные государства, и этот принцип лег в основу Вестфальской системы. Национальные государства враждовали друг с другом и тем самым творили европейскую историю, а заодно – через колониальные эпопеи – и историю всего остального мира. После Второй мировой войны соперничество между нациями отошло на второй план перед лицом идеологического противостояния мирового капитализма и мирового социализма, и тогда смыслом истории стало противоборство двух политико-экономических систем. Крах СССР и победа Запада в «холодной войне» завершает и этот период, и, значит, у истории больше нет содержания, нет смысла. За время идеологического противостояния с коммунизмом буржуазные государства достаточно сблизились между собой, чтобы стать основой нового социально-политического и экономического устройства, а исчезновение идеологического противника теоретически позволяет распространить либеральную демократию, рыночную экономику и идеологию «прав человека» на весь мир. В такой ситуации национальные государства постепенно отомрут, а политика полностью заменится экономикой. У экономики нет истории, так как нет смысла, нет драматического напряжения, нет содержания. Мир станет глобальным рынком, в котором восторжествует логистика и оптимизация, что позволит постепенно подтянуться отстающим участникам глобальной экономики к уровню развитых передовых обществ.
Надо сказать, что позже Ф. Фукуяма существенно пересмотрел свои взгляды и признал, что его прогноз оказался слишком оптимистичным[32], но его поправки и оговорки значительно менее интересны по сравнению с главным тезисом о «конце истории». И дело не в том, что он поспешил и забежал вперед, а в том, что он совершенно точно воспроизвел философию современного глобализма в ее наиболее законченной, последовательной и стройной форме.

§ 1.2  Жак Аттали: «протез эго» и новое кочевничество
К числу гиперглобалистов можно отнести французского политолога Жака Аттали, бывшего в свое время советником президента Франции Франсуа Миттерана и директором Европейского Банка Реконструкции и Развития. В своей книге «Линии Горизонта»[33] он описывает собственную версию глобального мира, который, по его мнению, наступает на наших глазах.
Согласно Ж. Аттали, человеческое общество построено на насилии и каждая эпоха знает свои модели его организации. Аттали выделяет три порядка общества – «порядок Священного», «порядок Силы» и «порядок Денег». «Порядок Денег» тяготеет к униформизации и однородности.  В наше время мы являемся свидетелями окончательного триумфа «порядка Денег», и глобализация является его следствием.
Ж. Аттали перечисляет восемь исторических центров, служивших столицами капиталистического пространства («порядка Денег») на предыдущих этапах.
1.    Брюге -- около 1300 г.
2.    Венеция -- около 1450 г.
3.    Антверпен – около 1500 г.
4.    Генуя  --  около 1550 г.
5.    Амстердам -- около 1650 г.
6.    Лондон -- около 1750 г.
7.    Бостон  -- около 1880 г.
8.    Нью-Йорк -- около 1930 г.
Сегодня должен возникнуть новый – 9-й центр «порядка Денег», который будет символом перевода всех форм управления и всех ценностей в финансовый эквивалент.
Этот финансовый эквивалент получит воплощение в техническом коде – уникальном наборе цифр для каждой вещи и каждого индивидуума. Электронная карточка будет служить «протезом эго» для каждого человека, с помощью которого будут совершаться финансовые трансакции, коммуникации и т.д. Люди смогут передвигаться по планете беспрепятственно, так как в любой точке мира будут находиться терминалы, с помощью которых можно подключиться к глобальной сети. Это Ж. Аттали называет «новым кочевничеством».
С помощью генной биоинженерии удастся найти способы избавиться от многих болезней и усовершенствовать человеческую природу.
Глобальный мир станет пиком человеческой истории, и постепенно все общества сольются в единое мировое государство, управляемое по принципам «порядка Денег» и основанное на постоянном техническом прогрессе и развитии. Все преграды на пути глобального порядка постепенно будут упразднены, и даже самые радикальные противники глобализации убедятся в ее преимуществах.
Глобальный мир, согласно Аттали, на первых порах будет состоять из трех новых экономических пространств:
1) американское пространство, объединяющее обе Америки в единую финансово-промышленную зону;
2) европейское пространство, возникшее после экономического объединения Европы;
3) тихоокеанский регион, зона «нового процветания», имеющая несколько конкурирующих центров Токио, Тайвань, Сингапур и т.д.
Между тремя интегрированными пространствами, по мнению Ж. Аттали, не будет существовать никаких особых различий или противоречий, так как и экономический и идеологический тип будет во всех случаях строго тождественным («порядок Денег»). Единственным различием будет географическое месторасположение наиболее развитых центров, которые концентрически структурируют вокруг себя менее развитые регионы, расположенные в пространственной близости. Позже эти зоны сольются в новую общепланетарную систему.

 § 1.3 Т.Фридман, Дж. Бхагавати: гиперглобализм
Сходные с «ранним» Ф. Фукуямой и Ж. Аттали взгляды исповедует известный американский журналист Томас Л.Фридман, описывающий в своей книге «Плоский мир»[34] и в других работах[35] новую картину миропорядка, где глобализацию остановить невозможно. В отличие от Фукуямы, Томас Фридман до сих пор придерживается именно этой позиции. Если кто-то попытается уклониться от глобализации, считает Т.Фридман, то заплатит огромную цену технологического отставания, экономической стагнации, маргинализации в международном сообществе и, наконец, добровольного или «под воздействием обстоятельств» включения в глобальные процессы. В открытом мире могут существовать только «открытые общества»; попытка закрыться в условиях всепроникающих информационных технологий заведомо обречена. Поэтому у глобализации нет альтернативы, и сегодня стоит не вопрос: «глобализация или не глобализации», а вопрос: «глобализация какими темпами, с какими нюансами, в каких приоритетных областях и т.п.».
Столь же оптимистического взгляда на процесс глобализации придерживается известный экономист Джагдиш Бхагавати[36]. Он утверждает, что глобализация есть однозначное благо для всех развитых и неразвитых обществ, поэтому она должна  разворачиваться и вширь и вглубь, включая беднейшие страны, которые получают тем самым шанс ускоренно пройти важнейшие этапы развития. При этом он подчеркивает, что глобализации не нужно иметь «человеческое лицо», поскольку она и так его имеет (в отличие от колонизации или эпохи идеологического противостояния двух систем). Д. Бхагавати отождествляет глобализацию (как интеграцию всех обществ в одну планетарную социально-экономическую систему) с экономическим ростом, и поэтому настаивает на том, что сам факт включения стран в глобальные процессы может вполне заменить наличие у них стратегии экономического и социального развития. Глобализация видится ему единственным ответом на все существующие вопросы.
Можно сказать, что смысл гиперглобализма заключается в следующем:
·      глобализация считается однозначным благом, а ее издержки незначительными;
·      глобализация представляется объективным процессом, к которому направлена вся логика истории человечества;
·      глобализация расматривается как принципиально состоявшаяся, прошедшая «критическую точку» и далее намеревающаяся решать только технические (а не исторические, политические или идеологические) вопросы;
·      глобализация декларируется как ответ, ставить под вопрос который бессмысленно.
Такой подход был преобладающим сразу после крушения СССР.

 

§ 2. Вторая волна осмысления глобализации: скепсис

§ 2.1 С.Хантингтон: тезис «столкновения цивилизаций»
В ответ на тезис Ф. Фукуямы другой известный и влиятельный американский политолог и аналитик Самуил Хантингтон (192 –2008) выдвинул противоположную версию оценки глобализации, изложенную им в статье, а затем и  книге «Столкновение цивилизаций»[37]. Так же, как и название текста Фукуямы, тезис Хантингтона о «столкновении цивилизаций» стал расхожей формулой, на которую так или иначе прореагировало большинство интеллектуалов, экспертов и философов, а также политических и общественных деятелей из всех стран мира. Если Ф.Фукуяма (гиперглобализм в целом) формулирует оптимтичсекое видение глобализации, то С. Хантингтон выражает скептическое мнение и концентрирует внимание на факторах, препятствующих глобализации, затрудняющих ее становление, а то и вовсе способных ее отменить. Позиции Ф.Фукуямы и С. Хантингтона принято рассматривать в качестве двух наиболее репрезентативных точек зрения на глобализацию, задающих граничные параметры разброса мнений по этому вопросу.
Отметим, что С. Хантингтон вовсе не является противником глобализации или «конца истории», как иногда приходится слышать; его критика основана на тех же самых посылках, что и у Фукуямы, и он полностью разделяет с ним веру в превосходство и универсализм западных ценностей – рынка, либеральной демократии, прав человека и т.д. С. Хантингтон выдвигает не альтернативу глобализации, но лишь указывает на те факторы, которые, по его мнению, не позволяют оценивать процессы, протекающие в этой сфере, чересчур оптимистично.
Главный тезис С. Хантингтона состоит в следующем. Конец деления мирового пространства по идеологическому принципу (распад Ялтинского мира и двухполярной модели) не обязательно автоматически ведет к полной интеграции мира в единое социально-политическое образование, как это описывают гиперглобалисты. Хантингтон согласен, что новая ситуация не может быть простым возвращением к Вестфальской системе национальных государств (хотя и считает, что еще какое-то время значение национальных государств в мировой политики сохранится). Признает он и факт победы Запада в «холодной войне», и полное превосходство США над остальными странами в экономической, военно-технической, стратегической и иных областях. Однако он выдвигает гипотезу, что после распада  двухполюсного мира в центре внимания окажутся новые акторы (не блоки и не национальные государства), которые и предопределят структуру нового миропорядка. С. Хантингтон называет их «цивилизациями».
По «цивилизацией» Хантингтон понимает масштабное сверхнациональное культурно-религиозное «большое пространство» с единообразным социальным и экономическим укладом, объединенное общими историческими корнями (чаще всего религией) и обладающее общей коллективной идентичностью. «Цивилизация» как идентичность предшествовала Новому времени и по основным параметрам совпадала с тем, что принято называть «империей». Новое время фрагментировало цивилизации на национальные государства. Двухполюсный мир ослабил значение национального суверенитета перед лицом идеологического выбора. А крах Ялтинского мира при определенной слабости национальных государств, уже выстроившихся в иерархизированную стратегическую систему, во главе которой оказались США, снова делает цивилизационную идентичность актуальной и выводит ее на передний план.
С. Хантингтон перечисляет те цивилизации, которые становятся акторами в современном мире. Это актуально существующие цивилизации -- американо-европейская, восточно-христианская (славяно-православная), конфуцианская (китайская), исламская, индуистская,  японская, и только еще возможные цивилизации -- латиноамериканская и африканская (транссахарская). Между ними С. Хантингтон предсказывает конфликты и трения, соперничество и столкновения, а отнюдь не мирное и беспроблемное интегрирование.
Исходя из такой перспективы, С. Хантингтон советует Западу сосредоточиться на укреплении своих, бесспорно, лидирующих позиций, а не расходовать силы на преждевременные попытки объединить всех и вся уже сегодня. Хантингтон рекомендует прежде всего укрепить атлантическое сообщество, еще плотней интегрировать стратегически и экономически страны США и Европы, и только затем – через неминуемую стадию конфликтов, когда остальные «цивилизации» будут достаточно ослаблены и измотаны столкновениями – перейти к построению глобального мира под контролем Запада.

§ 2.2 С.Краснер, П.Хёрст, Г.Томпсон, Х.Дайли, Д.Родрик: скепсис в отношении глобализации
Кроме С. Хантингтона с его цельной и аргументированной моделью «столкновения цивилизаций», критически к глобализации отнеслись также многие известные и влиятельные эксперты и аналитики, создав своего рода традицию «глобализационного скепсиса» (global skeptics)[38].
Так, Стивен Краснер в своей работе, посвященной проблеме национального суверенитета в современных условиях[39], утверждает, что после конца идеологий именно национальные государства будут снова играть ведущую роль в мировой политике, но только отношения между ними будут выстроены по иным принципам. Чтобы быть принятыми в мировое сообщество, они будут обязаны быть демократическими, рыночными и соблюдать «права человека», но при этом в проведении региональной стратегии смогут следовать собственным национальным интересам – тем более, что никакого общего идеологического врага больше нет. Приблизительно к такой же позиции пришел в последнее время и Ф.Фукуяма, пересмотревший свои взгляды на скорейшее исчезновение национальных государств и ставший их апологетом, что он и отразил в  новой книге «Государственное строительство: управление и мировой порядок в XXI веке»[40]. С. Краснер, как Фукуяма и Хантингтон, признает лидерство Запада, но считает, что перед этапом полной интеграции мира должна быть выстроена устойчивая система сильных либерально-демократических национальных государств. Без этого, считает он, глобализация может выпустить из «бутылки» джинна архаики, фундаментализма, этнической идентичности и другие атавистические социально-культурные формы. В рамках национальных государств буржуазного типа с подавлением и искоренением этих тенденций, угрожающих самой структуре западных ценностей, справиться будет намного легче. Национальное государство выступает здесь как инструмент модернизации и вестернизации, необходимый для того, чтобы приступить к глобализации всерьез.
Критически рассматривают глобализацию, но преимущественно с экономических позиций, Пол Херст и Грэхэм Томпсон в своей книге «Глобализация под вопросом: международная экономика и возможности управления»[41]. С их точки зрения, включенность в глобальную экономику производит разный эффект на разные страны. Если соучастие в глобализации приносит ощутимые дивиденды экономикам Китая, Индии и ряда тихоокеанских стран, то другие страны (например, африканские и некоторые латиноамериканские) она полностью разоряет и ввергает в безысходную нищету. Например, в Сомали принятие программы МВФ по реструктуризации экономики полностью развалило экономику страны и стало причиной повального голода и гибели множества людей. П. Хёрст и Г. Томпсон предсказывают рост влияния региональных, а не глобальных экономических и финансовых организаций, повышение значения национальной администрации в вопросах экономической политики и вероятное откладывание экономической глобализации на более отдаленные периоды.
Еще более резко оценивают глобализацию такие авторы, как Херман Дэлай и Дани Родрик. Х. Дэлай считает[42], что та глобализация, которую воспевают гиперглобалисты, на самом деле, происходит, но это явление целиком негативное, так как под видом «прогресса» и «развития» только усугубляет неравенство обществ в мировом масштабе, делает мировые транснациональные корпорации абсолютными монополиями, которые упраздняют конкуренцию, разоряют средний класс, а бедных ввергают в безысходную нищету. Х. Дэлай призывает повернуть глобализацию вспять и восстановить экономический суверенитет государственных национальных администраций над собственным экономическим пространством, где приоритетом должна быть не экономическая интеграция и модернизация, а удовлетворение потребностей местного населения и его благосостояние.
Похожих взглядов придерживается Дани Родрик, который настаивает, что глобализация подрывает сами основы национальной модернизации развивающихся стран. Родрик пишет:
«Сосредоточившись на интернациональной интеграции, правительства бедных стран отвлекают человеческие ресурсы, административные возможности и политический капитал от наиболее насущных приоритетов развития – таких как образование, здравоохранение, промышленные мощности и социальная гармония. Это же приводит к тому, что только еще становящиеся демократические институты искажаются, поскольку вопросы стратегического развития исключаются из сферы публичных дебатов»[43].
Можно обобщить позицию скептиков в отношении глобализации. Они:
·      считают ее либо преждевременной, либо негативной и аморальной;
·      предсказывают (чаще всего как желательное) восстановление суверенности национальных государств;
·      подчеркивают негативный и катастрофический эффект интеграции определенных обществ в мировую экономику по глобалистским сценариям;
·      ставят в центре внимания не глобальные, а региональные интеграционные процессы.
Позиции скептиков в отношении глобализации особенно укрепились к концу 1990-х и в начале 2000 годов, когда многим стало очевидно, что «конца истории» не наступило, региональные идентичности (в частности, исламский фундаментализм) и не думают отмирать, а европейско-американская модель экономики, политики и культуры, навязываемая в качестве норматива глобализации, отторгается все более и более упорно не только в слаборазвитых странах и архаических обществах, но и в ряде относительно успешных государствах – таких, как Россия или Китай.

 

§ 3. Третья волна осмысления глобализации: баланс

§ 3.1 Э.Гидденс: комплексный подход
После первой волны гиперглобализма (оптимисты) и второй критической волны (скептики) появилась третья волна, которая получила название «трансформационисты» (Э.Гидденс, Д.Хэлд, Э.МакГрю, Д.Голдблат, Дж. Перрантон и др.). Их позиция отличалась от гиперглобалистской тем, что признавала глобализацию как процесс сложный и многоуровневый, где параллельно друг другу могут развиваться противоречивые тенденции (уравнивание/иерархизация, развитие/регресс, интеграция/локализация и т.д.). Вместе с тем они, в отличие от скептиков, считали развертывание глобализации во-первых реальностью, а во-вторых в целом благом[44]. Термин «трансформационизм» указывает на то, что в мировом сообществе происходят реальные и необратимые трансформации, в ходе которых меняются базовые структуры общества, политики, социальной антропологии и т.д.
Известный английский социолог Энтони Гидденс, относящийся к «трансформационистам», определяет саму глобализацию нейтрально как «интенсификацию социальных отношений в мировом масштабе, которая соединяет отдаленные друг от друга локальные сообщества таким образом, что локальные события предопределяются событиями, происходящими за тысячи километров от данного  места»[45]. Далее, он разбирает четыре уровня глобализации:
·      мировая капиталистическая экономика;
·      отношения между национальными государствами;
·      реструктуризация военно-стратегической карты мира;
·      растущая взаимосвязь промышленных производств от поставщиков и потребителей за пределом национальной территории.
Вся эта система стремительно меняется в наше время: процессы, развертывающиеся на одном уровне, затрагивают другие уровни, причем это происходит не линейно, как причинно-следственная цепочка, но параллельно друг другу, порождая различные сочетания, реакции и социологические эффекты.

§ 3.2  Кембриджские трансформационисты
Как и гиперглобалисты, трансформационисты утверждают, что сегодня мы имеем дело с беспрецедентной концентрацией глобальной энергии интеграции в определенных сферах и что с этой силой нельзя не считаться. При этом в отличие от гиперглобалистов они предполагают, что речь идет не о полном слиянии и построении однородного и единообразного общества в планетарном масштабе, но о новом миропорядке, окончательные контуры которого пока еще рано описывать. Человечество находится в процессе трансформации, и куда этот процесс его приведет, пока далеко не очевидно. Однако некоторые моменты можно зафиксировать. Так, авторский коллектив аналитиков-трансформационистов из Кембриджа (Д.Хэлд, Э.МакГрю, Д.Голдблат, Дж. Перрантон) считает, что новый миропорядок выстроится через новую модель «социальной стратификации»[46]. Одни страны, а также негосударственные акторы – транснациональные корпорации, и даже Неправительственные Организации (NGO),  в процессе глобализации потеснят другие, вырвавшись в лидеры и заняв позицию высшей страты в общей системе. Другим придется удовольствоваться средними и низшими стратами. Но в ходе глобализации, как в демократическом рыночном обществе, все общества получают шанс улучшить свой статус, так как появляются новые маршруты социальной мобильности – вертикальной и горизонтальной. Традиционные модели «Север/Юг», «первый мир/третий мир» постепенно отомрут, так как процесс социальной стратификации глобальной системы может выдвинуть неожиданных лидеров – как, например, современный Китай или страны из числа бурно развивающихся «тихоокеанских тигров».
Смысл оценки трансформационистами глобализации состоит в том, что мы стоим на пороге новой глобальной системы, общую парадигму которой еще только предстоит определить и которая может принести нам целый ряд сюрпризов и неожиданностей.

 

Глава 4. Три основные теории глобализации

 

§1 Мировая полития

 § 1.1 Классификация теорий глобализации
Американские социологи из Университета Эмори (Атланта) Фрэнк Лечнер и Джон Боли[47] предложили удобную классификацию существующих на сегодняшний день теорий глобализации. Среди сотен и тысяч текстов, посвященных этой теме, они выбрали наиболее обобщающие, цельные и показательные направления. Они выделяют три вида теорий глобализации:
·      Теория мировой политии[48] (World Polity Theory).
·      Теория мировой культуры (World Culture Theory).
·      Теория мировой системы (World-System Theory).
Рассмотрим кратко каждую из них.

§ 1.2  Дж. Боли, Ф.Лечнер, Дж. Мейер,Ф.Рамирес, Дж.Томас: мировая полития
Теория мировой политии сформулирована в трудах Дж. Мейера[49], Дж.Боли, Дж.Томаса, Ф.Рамиреса[50] и других близких к ним авторов.
Теория мировой политии исходит из того, что на основе Средневековой версии западного христианства в Новое время была выработана особая парадигма организации общества на основе рациональности, признания прав индивидуума, прогресса и диалога. Этапа парадигма стала общей для всей системы организации национальных государств Европы в XVII веке (Вестфальский мир), а со второй половины XIX века начала осмысляться как ценностная платформа для построения всего миропорядка – на рациональных и индивидуалистических основаниях, а также на основе принципа свободы торговли.
Теория мировой политии подчеркивает, что у всех европейских держав, несмотря на национальные противоречия, была общая ценностная система, которая предопределяла саму суть демократических обществ. Общая ценностная система постепенно оттачивалась, и Запад, проходя через мировые войны и идеологические противостояния («холодная война»), достиг в наше время осознания того, что общая ценностная и социальная парадигма (рационализм, демократия, индивидуализм, свободное предпринимательство) важнее, чем контекст национальных государств, которые, вместе с основанным на них межнациональным порядком (Jus Publicum Europeum[51], Лига Наций, ООН) стали одним из исторических следствий применения этой парадигмы в Европе.
Мировая полития -- это создание универсальной ценности через разработку на рациональной основе правил, «фрэймов» («рамок») и моделей общежития. В такой концепции не будет какого-то одного источника производства ценностей, все они будут разрабатываться в режиме диалога, по правилам, установленным участниками. В качестве акторов мировой политии называются национальные государства, неправительственные организации, общественные движении и другие институты «гражданского общества», вплоть до отдельных индивидуумов, перед которыми в новых условиях открываются горизонты произвольной идентификации с любыми коллективами или отказ от какой бы то ни было коллективной идентификации вообще.
Идейной основой мировой политии является идеология неолиберализма, которая постепенно из одной из возможных идеологических форм становится единственной, самоочевидной и тем самым перестает быть объектом идейного выбора, но входит в сами вещи, предстает как реальность, сомневаться в которой так же глупо (по меньшей мере, так же экстравагантно), как сомневаться в существовании земли, неба, дня и ночи. Из системы идей неолибрализм в глобальном обществе превращается в систему вещей, в саму парадигму организации жизни, быта, психики, а не только государства или экономики.
Основой глобальной организации на базе неолиберальной конструкции является концепт «глобального общества», который представляет собой проекцию западноевропейской социологической парадигмы на все человечество. Европейские установки (демократия, рынок, рационализм, просвещенная наука, секуляризм, индивидуализм, свобода личности) берутся как безусловная матрица, применимая ко всем обществам, и на ее основании и через ее применение ко всем реально существующим обществам организуется новый тип общества, строго совпадающий с человечеством. Запад становится глобальным.

§ 1.3 Практика мировой политии
Создание мировой политии предполагает следующие шаги[52]:
1.    Выделение национальных государств как ключевых акторов глобализации на том основании, что сами они суть продукты рационального отношения к обществу и способны рационально воспринять глобализационный проект как новое утверждение тех же принципов, на которых они сами и были созданы.
2.    Призвание национальных государств униформизировать свои структуры – создать единую систему образования (например, Болонская система), единообразные политические модели (демократия, свобода прессы, свободы предпринимательства, невмешательство государства в экономику), общий социальный климат толерантности по этническому, гендерному, социальному и иным признакам.
3.    На следующем этапе неправительственные организации наднационального характера, развившиеся при благожелательном нейтралитете национальных государств, начинают разработку глобальных правил и процедур по дальнейшему продвижению принципов «открытого общества», индивидуализма, космополитизма, рационального поведения, «прав человека».
4.    Идеология «глобального общества» становится доминирующей, и происходит реструктуризация национальных государств на новой глобальной основе: сегменты «гражданского общества» одной страны сближаются с аналогичными сегментами в другой, образуя транснациональные социальные общества, которые при развитии коммуникаций и свободе передвижения приводят к стиранию национальных границ и переходу к единому мировому государству.
Эта теория глобализации имеет ряд важных преимуществ:
·      она откровенно апеллирует к европоцентризму и не скрывает того, что берет западные ценности как универсальные и всеобщие;
·      обращается к философской парадигме западной социально-политической культуры;
·      излагает последовательный план социально-политических трансформаций как внутри национальных государств, так и в глобальном масштабе;
·      откровенно называет «глобальное общество» идеологией;
·      выделяет главных акторов глобализации на завершающем этапе в лице НПО, которые становятся инструментом расчленения национальных обществ и организации общества транснационального.

 

§ 2 Мировая культура

§ 2.1 Р.Робертсон: теория «мировой культуры»
Иную теорию глобализации представляет в своих книгах английский социолог Роланд Робертсон, а также ряд авторов, исповедующих близкий к нему подход к глобализации (С.Лэш[53], М.Физерстоун[54] и т.д.).
Р. Робертсон одним и первых стал систематически исследовать глобализацию, которую он определяет как «сжатие мира и интенсивное осознание мира как целого»[55].
Роберстон видит главную черту глобализации в том, что все человеческие общества и все индивидуумы оказались в настоящее время в одном и том же пространстве, «все вместе», и это «место» (качественное пространство) требует от каждого выработки определенного к нему отношения, чего раньше можно было избежать через ограничение локальным контекстом. Наличие глобального контекста во всех ситуациях и на всех уровнях, по Робертсону, есть сущность глобализации, и он относится к этому как к свершившемуся факту. Наличие мира как целого, представшего перед взглядом всех индивидуальных и коллективных субъектов, составляет сущность «глобальной культуры». Любой выбор, любое решение, любой жест в таком контексте автоматически приобретает «глобальное измерение». Мы уже сегодня живем в глобальной культуре, и это необратимо.
Но далее начинаются отличия. Робертсон считает, что распространение западноевропейского культурного, социального, экономического и, в целом, рационалистического кода на все человечество,неправомерно, так как весь этот комплекс есть лишь один из множества процессов в мире, и к нему нельзя сводить глобализацию.
Роберстон выделяет четыре главных актора глобализации:
·      национальное общество (в рамках государства),
·      система обществ,
·      индивидуум,
·      человечество.
Им соответствуют четыре формы идентификации:
·      социализация,
·      интернационализация,
·      индивидуализация,
·      обретение планетарного общечеловеческого сознания.
 Наличие четвертого уровня, представляющего собой новую характерную черту  глобализации («мировой культуры»), аффектирует остальные формы идентификации, открыва ее дополнительное измерение. Отныне выбор, осуществляемый на уровне «планетарного сознания», влияет и на отдельное национальное государство, и на международные отношения и на индивидуальное самосознание, существенно меняя их структуры. Например, для полноценной социализации индивидуум не обязан более помещать себя в контекст национального общества; он может перешагнуть эту стадию и обратиться напрямую (или опосредованно – через международные социальные группы и НПО) к «человечеству». Точно так же глобальный горизонт человечества (например, в вопросах экологии, изменения климата и т.д.) обязаны отныне учитывать и суверенные государства (независимо от своих узко национальных экономических и стратегических интересов).
В рамках своей концепции Робертсон выделяет и описывает пять свойств глобализации:
·      релятивизацию,
·      эмуляцию,
·      глокализацию,
·      интерпретацию,
·      контестацию.
 Релятивизация подразумевает, что все традиционные инстанции социальной и политической иерархизации общества становятся относительными. Гражданство, профессия, этнос, гендер, а также суверенитет или система международного законодательства перестают быть фундаментальными категориями, становятся более гибкими, рефлексивными.
Эмуляция означает, что все общества вырабатывают свои отношения к глобализации и к общему месту единого мира, и на основе глобального вызова дают на него разнообразные и оригинальные ответы. Этот момент резко отличает теорию мировой культуры от теории мировой политии, предполагающей универсальное принятие всеми обществами единого кода. Р. Робертсон считает, что признание общности глобального пространства не означает автоматически общности его восприятия. Так, например, глобализм может быть оценен, отвергнут или использован религиозными обществами, воспринявшими глобальный вызов, но прореагировавших на него в духе своих философских установок (что демонстрирует наглядно явление исламского фундаментализма).
«Глокализация», наиболее известный неологизм Р. Роберстона, означает, что наряду с внедрением в определенных областях (информатике, экономике, торговых сетях, молодежных модах, политической демократии) унифицированного кода, глобализация влечет за собой и прямо противоположные явления --  распад национальных образований вплоть до этнического уровня, регионализацию и возврат к малым общинам, возвращение религиозного фактора, подъем архаических культурных пластов и т.д. Национальные государства трансформируются сразу в двух направлениях – в сторону наднациональной глобальной системы и в сторону мозаичной локальности и архаичности. Согласно Роберстону, это не взаимоисключающие друг друга процессы, но две стороны одного и того же явления.
Интерпретация глобализации представляется Робертсону как открытый процесс, где стремление к универсализации и партикуляризации (глокализации) находятся в состоянии динамической конкуренции; баланс этих форм постоянно меняется, создавая конфликты толкования одних и тех же – безусловно, глобальных – феноменов, принимающих разные значения в зависимости от ожиданий, точек зрения и ситуаций.
Контестация – это оспаривание глобализации со стороны различных акторов. Будучи достоверной, глобализация не обладает моральным императивом и общепризнанной ценностью. Следовательно, она может быть осмыслена как зло, катастрофа и бедствие, которому необходимо противостоять. Такая возможность вытекает из самого понимания сущности глобализации в теории «мировой культуры».
Резюме теории Роберстона может служить принцип неопределенности: так как глобализация многосложна и открыта, то никто не может сказать, какие тенденции в ней возьмут верх и предопределят ее дальнейшее развитие.

§ 2.2 С.Лэш, М.Фезерстоун: общество риска и культурное пространство
К направлению «глобальной культуры», кроме Р. Робертсона, относят ряд социологов, занимавшихся вопросами общества Постмодерна – Скота Лэша и Майка Фезерстоуна.
Скот Лэш в своих исследованиях развивает тему открытости и неопределенности «глобального общества», которое переходит из парадигмы Модерна к парадигме Постмодерна. Это означает, что к «глобальной культуре», по его мнению, не следует применять подходов, свойственных эпохе Модерна. С.Лэш, параллельно Ульриху Беку[56] и Энтони Гидденсу[57] , исследует «общество риска»[58], в котором все проблемы и конфликты не проецируются вовне, на фигуру «другого», но интериоризируются индивидуумом, которому предстоит решать их на внутреннем уровне. Если в обществе Модерна угроза исходила извне, то теперь она локализуется внутри самого человека. Лэш призывает отдать себе отчет, что глобальное сообщество будет основано на иной рациональности[59], которая будет свободна от многих издержек Модерна, уходящих корнями в традиционное общество. Эту новую рациональность Лэш трактует в духе французских философов-постструктуралистов (Ж.Делеза, Ф.Гваттари и т.д.).
Согласно С.Лэшу и его частому соавтору М. Фезерстоуну, основой глобализации является «культурное пространство»[60], которое не соответствует границам национальных государств. Культура имеет иную географию, и ее трансформации относительно автономны. В глобальном обществе оппозиции между странами и идеологиями переходят во внутренние трения и конфликты культурной среды. Сфера знаков, к которой сводится современное капиталистическое производство (Ж.Бодрияр[61]), трансгранично, равно как и сама современная экономика. Но именно в культуре находит выражение семантика экономических процессов. Поэтому судьба глобализации, которую С.Лэш и М.Фезерстоун так же, как и Робертсон, считают открытой, и вопрос о том, что именно в ней возобладает: универсальное или локальное (и какое именно универсальное и какое именно локальное), будет решаться в контексте культурных формализаций – в сфере производства (трансграничных) знаков.

 § 3 Мировая система

§ 3.1  И.Валлерстайн: глобальность капитализма
«Теория мировой системы» (World-system theory) разработана в общих чертах современным американским социологом Иммануилом Валлерстейном[62]. И. Валлерстейн основывает свою теорию на следующих источниках:
·      марксизм,
·      идеи Фернана Броделя[63] и
·      теории зависимости (Сингера[64]-Пребича[65]).
Теория «World-system theory» состоит в следующем. Согласно И. Валлерстейну, формирование капиталистической системы было изначально глобальным и мировым по своему масштабу процессом. Поэтому глобализму как минимум пятьсот лет. Эта система представляла собой три зоны: ядро, периферию и полупериферию. Ядром были страны Европы, в которых проходило бурное развитие капитализма. Капитализм представляет собой явление колониальное по своей сути, так как основывается на глобальном разделении труда: дешевые или бесплатные ресурсы, в том человеческие (рабы) сосредоточены на периферии, а благоприобретатели – в ядре. Ядро состоит из европейских капиталистических государств, враждующих между собой за извлечение максимальных выгод из периферии. Страны полупериферии, не столь зависимые от ядра, как страны периферии, но в то же время менее самостоятельные, чем страны ядра, и служат смягчающим поясом, который не позволяет периферии прямо ополчиться на ядро.
С XVI века, с момента возникновения и по настоящее время, мировая система изменилась незначительно. Ядро развивалось за счет эксплуатации периферии под разными предлогами – от прямой колонизации и работорговли до современной экономической, социальной и политической эксплуатации богатым Севером бедного Юга.
Мировая система основана на том, что во главе европейских национальных государств стоят представители промышленной и финансовой олигархии, которые осознают, что само их существование, а также обогащение, безопасность и преемственность напрямую связаны с поддержанием глобальной системы на плаву. Между тем, внешнеполитические кризисы периодически сталкивали страны ядра между собой, а внутриполитические беспорядки расшатывали систему власти. Это приводило к войнам и революциям. Периодически капитализм вступал в зону промышленных и финансовых кризисов, следуя циклической логике накопления ресурсов и присвоения прибавочной стоимости. Но всякий раз система выправлялась и продолжала свое бесперебойное функционирование, состоящее в перекачивании ресурсов от периферии к центру.

§ 3.2  Кризис глобального капитализма
Согласно И. Валлерстейну, в настоящее время глобальная мировая система достигла границ своего развития. Экономические, социальные, культурные, информационные и технологические коды проникли глубоко в периферию, и пространства для дальнейшей экспансии мировой системы больше не осталось. Это означает, что мировой капитализм стоит на грани исторического исчезновения: он возник в определенных исторических условиях и дошел в реализации своей модели до предела. Сегодня вся мировая система переживает смертельный кризис. Либеральная идеология, являвшаяся ее основой, рассеивается в отсутствии масштабной идеологической альтернативы (которой долгое время был коммунизм).
И. Валлерстейн утверждает:
«Структурные ограничения процесса бесконечного накопления капитала, который управляет нашим миром, достигли носовой (части судна) и теперь действуют как функциональный тормоз. (…) Они создают хаотическую ситуацию. (…) Через пятьдесят лет из этого хаоса появится новый порядок»[66].
Современная глобализация таким образом есть не начало нового процесса, а конец и завершение старого. Чем кончится «эра перехода», И. Валлерстейн не уточняет, признаваясь: «Мы стоим лицом к лицу с неопределенностью»[67].

§ 4. Сравнительный анализ трех теорий

§ 4.1 Общие черты
Если сравнить между собой три теории глобализации, обобщающие наиболее систематизированные подходы к этому явлению, мы увидим в них ряд общих черт. Все теории глрбализации:
1.    признают, что в основе процесса глобализации лежит логика развития западного общества, что западные ценности служат основой для построения «глобального общества» и претендуют на то, чтобы стать универсально принятыми в пространстве человечества;
2.    соглашаются в том, что глобализация представляет собой финальную фазу развития мирового капитализма;
3.    подчеркивают, что главными акторами глобализации являются экономическая элита (крупная буржуазия, монополии, ТНК), национальные государства и неправительственные организации (НПО), что экономическая элита направляет глобализацию для реализации своих интересов (роста прибыли, сохранения в руках контроля над мировой экономикой, обеспечения решении классовых задач), национальные государства, находящиеся в руках буржуазии, служат ее целям и заставляют своих граждан принимать условия глобализации, а НПО являются носителями идеологии глобализма и осуществляют социальные и культурные задачи по строительству «глобального общества»;  
4.    отмечают, что в современном мире происходит трансформация системы иерархизации политических субъектов от классической модели Модерна (индивидуум, группа, общество, национальное государство, международная система государств) к модели Постмодерна, в которой появляются новые макрогоризонты (человечество, целое, «общее место»), резко возрастает значение индивидуума, увеличивается объем полномочий международного сообщества и сокращается и видоизменяется роль национальных государств (десуверенизация);
5.    указывают, что в авангарде глобализации находятся экономические процессы, развитие коммуникационных технологий (СМИ и интерактивные технологии), все виды сетевых структур, молодежные среды и моды, быстрее всего впитывающие и ретранслирующие коды глобализации.
6.    признают, что глобализация фактически идет полным ходом и является главным содержанием современного момента мировой истории, затрагивающим все стороны жизни – философию, политику, общество, экономику, культуру, техническую среду, экологию, психологию и т.д.

§ 4.2 Различия
Выделяя бесспорные моменты глобализма, различные теории расходятся в его интерпретации, оценке. Теория «мировой политии» является апологетической в отношении глобализма, считает его благом и логическим этапом развития западной цивилизации, при котором изначально европейские ценности становятся универсальными и всеобщими (общечеловеческими). Эта теория считает, что развитие ситуации в целом предсказуемо, и создание единого мира (One World) или построение «мирового государства» повторит тот путь, которые прошли европейские народы по отдельности в формате своих национальных государств.
Теория « мировой культуры» видит будущее менее отчетливо, утверждая, что глобализация имеет позитивные и негативные стороны, преимущества и издержки, и в чем-то объединяет, а в чем-то разъединяет общества; глобализируя человечество, она способствует формированию новых локальных и религиональных идентичностей. Используя модель немецкого социолога Фердинанда Тённиса[68] при оценке этой теории, можно сказать, что глобализация идет одновременно на уровнях Geselschaft (общества) и Gemeinschaft (общины), но в каждом случае протекает с разной скоростью, а подчас и в разных направлениях (свидетельство этому -- всплеск религиозных верований и движений, новое появление этносов при распаде наций, рост значения локальных общин и идентичностей). В отличие от теории « мировой политии» теория «мировой культуры» считает, что результат глобализации неочевиден и исследовать его надо, исходя из «принципа неопределенности», так как здесь результаты непредсказуемы.
Теория «мировой системы» также не выносит никакого окончательного суждения относительно того, к чему приведет сегодняшний переход, но занимает в отношении глобализации критическую позицию. Согласно этой теории, глобализация есть «лебединая песнь» мирового капитализма перед историческим моментом его полного уничтожения как исторического явления, исчерпавшего свой потенциал. Она плоха не сама по себе, а в той мере, в какой сам капитализм (с позиции марксистов, социалистов, анархистов и других антилиберальных идеологий) есть зло, эксплуатация человека человеком, отчуждение и неравенство. Теория « мировой системы» особенно детально рассматривает экономические аспекты современного миропорядка и показывает те факторы, которые, согласно этой теории, свидетельствуют о системном кризисе мирового капитализма и его скором конце. А что за этим концом последует, данная теория не описывает в силу слишком большого уровня неопределенности. Глобализм есть лишь «переход». От чего, это более или менее ясно, но к чему – пока остается загадкой.

Глава 5. Антиглобализм/альтерглобализм и социология хаоса

§ 1 Антиглобализм как явление

§ 1.1 Феномен антиглобализма: основные черты
Рассмотрим явление антиглобализма, то есть движения, направленного против глобализации. Иногда для его определения используют термин «альтерглобализм» или «альтерглобализация». Латинская приставка «alter» означает «другой». Под «альтерглобализмом» таким образом имеется в виду критика и отвержение того глобализма, который есть сейчас, и предложение принять и построить вместо него другой глобализм. Что имеется в виду под «другим глобализмом», мы сейчас рассмотрим.
Антиглобалистское движение стало всемирно известным благодаря ярким и массовым акциям протеста, которые антиглобалисты устраивают при каждом масштабном мероприятии (саммите, конференции, форуме и т.д.), имеющем отношение к глобализации и устраиваемым правительствами крупнейших мировых держав, в первую очередь, западных. В этом движении участвуют представители крайне «левых» движений – анархисты, троцкисты, коммунисты, автономы, маоисты, социалисты, а также экологи всех направлений. Часто к ним примыкают представители угнетенных этнических меньшинств или социальные, религиозные и иные группы, чувствующие себя ущемленными в современном глобальном мире и возлагающие вину на существующий (глобальный) миропорядок. Все эти группы объединены протестом против существующего положения дел и отвержением процесса глобализации. Как таковой общей теории или общей идеологии антиглобализма не существует, движение носит стихийный характер с явной доминантой антикапитализма, антиимпериализма и антиколониализма.

§ 1.2  Антиглобализм и теория И.Валлерстайна
Многие антиглобалисты разделяют теорию мировой системы И.Валлерстайна и понимают глобализм и глобализацию через ее призму. Сам Валлерстейн охотно участвует в антиглобалистских мероприятиях, выступает на форумах и симпозиумах этой направленности, соучаствует в выработке «новой левой» альтернативы – такой, как «Форум Сан-Паулу», где объединились представители более двухсот «левых» и антикапиталистических партий Латинской Америки для выработки общей стратегии по борьбе с неолиберализмом, империализмом США и противодействию глобализации в новых исторических условиях после распада двухполюсного мира.
Если антиглобализм является протестом против глобализма, понятого в духе теории мировой системы, то определение альтерглобализма требует развернутого анализа. Для этого обратимся к идеям двух признанных теоретиков антиглобалистского и альтерглобалистского движения – итальянского левого экстремиста Антонио Негри и американского политолога и социолога Майкла Хардта.

§ 2  Критика мировой капиталистической системы и неомарксистская альтернатива

§ 2.1  А. Негри, М. Хард: концепт «Империи»
В 2000-м году Антонио Негри и Майкл Хардт выпустили программную книгу «Империя»[69], быстро ставшую самостоятельным политологическим концептом XXI века (наряду с тезисами С.Хантингтона «Столкновение цивилизаций» и Ф.Фукуямы «Конец Истории»).
В книге вводится и детально описывается концепция «Империи», отражающая представление авторов о качестве новой эпохи, связанной с глобальным постиндустриальным обществом и постмодерном как таковым. А. Негри и М. Хардт стоят целиком и полностью на постмодернистских позициях, считая исчерпанность идеологического, экономического, юридического, философского и социального потенциала Модерна свершившимся и необратимым фактом. Для них Модерн закончился, наступил Постмодерн.
Авторы наследуют в основных чертах марксистскую модель понимания истории как борьбы Труда и Капитала, но убеждены, что в условиях Постмодерна и Труд и Капитал видоизменяются почти до неузнаваемости. Капитал становится настолько всесильным, могущественным и побеждающим, что приобретает глобальные черты, отныне становясь тотальным явлением -- всем[70]. Он и есть «Империя». «Империя», по Негри и Хардту, это очередная (последняя и наивысшая) фаза развития капитализма, характерная тем, что в ней капитализм становится тотальным, глобальным, безграничным и вездесущим.
Труд, на индустриальной стадии бывший качеством промышленного пролетариата, сегодня рассредоточен, децентрирован и разлит по нескончаемым миллионам единиц тех, кто находится в подчиненной позиции перед лицом вездесущего и утонченного контроля «Империи». Носителем Труда в эпоху постмодерна становится не рабочий класс, но «множество» (multitude). Между «Империей» и «множеством» развертывается основной сценарий противостояния.
В Постмодерне все изменилось: по-новому выступает капитал, по-новому труд, по-новому развертываются противостояние между ними. Вместо «дисциплины» капитал использует «контроль», вместо политики – «биополитику», вместо «государства» -- планетарные сети. Капитализм в «Империи» замаскирован, освобожден от тех атрибутов, которые считались существенными в индустриальную эпоху. Растворяется государство-нация, отменяется строгая «иерархия труда», стираются границы, упраздняются межгосударственные войны и т.д. Но все же «Империя» все держит под контролем и продолжает изымать у «множества» продукты его творчества. Этот контроль «Империи» имеет планетарные формы и одинаково касается всех.
А.Негри и М. Хардт настаивают на том, что «Империя» не имеет ничего общего с «империализмом». Классический «империализм», как он описан у Ленина[71], есть экспансия буржуазных национальных государств в слаборазвитые экономически страны и зоны. Такой «империализм», приращивая подконтрольные территории, не меняет качества самой метрополии: буржуазное государство лишь эксплуатирует колонию как нечто «постороннее», «внешнее». Кроме того, «империализм» одного государства неизбежно сталкивается с «империализмом» другого, что мы и наблюдаем в драматической истории мировых войн ХХ века.
«Империя» в постмодернистском смысле есть нечто иное. Ее структура такова, что включает любую зону, попавшую под контроль «Империи» в ее состав наряду с другими пространствами. «Империя» децентрирована, она не имеет метрополии и колоний, она заведомо и изначально планетарна и универсальна. «Империя» не знает никаких границ, она является мировым явлением. Глобализация и есть утверждение «Империи».
«Империя» имеет три уровня контроля одновременно, соответствующие монархической, аристократической и демократической формам правления. Монархии соответствует концентрация «ядерного оружия», дамокловым мечом висящего над головой «множества», в едином центре. Аристократия империи представлена владельцами крупных транснациональных корпораций. Демократия подменена планетарным спектаклем, воплощенным в системе масс-медиа.
 По мнению А.Негри и М. Хардта, «Империя» в отличие от классического капитализма сегодня присваивает не столько «прибавочную стоимость», т.е. результаты «производительного труда», сколько саму «жизненную энергию» «множества». В новых условиях технического развития грань между производительным, непроизводительным трудом и простым воспроизводством стерта, считают авторы. Эксплуатации сегодня подвергается сама неструктурированная жизненная сила, равномерно разлитая в человеческом коллективе и свободно проявляющаяся в стихии желания, любви и творчества.
Суть «Империи» в коррупции. Коррупция (разрушение) как принцип является прямой противоположностью «генерации» (порождения). «Множество» порождает, «Империя» только коррумпирует. «Империя» есть вечный кризис, она разлагает жизнь, остужает ее кипение, узурпирует для своего функционирования через тонкую систему контроля стремление «множества» к свободе, его желание, его креативность.
Так как умственный труд сегодня играет центральную роль в экономическом развитии, роль средств производства существенно видоизменилась. Главным средством производства становится человеческий мозг, следовательно, машина интегрирована в человеческое тело. С другой стороны, новые технологические средства -- компьютерная техника, к примеру, -- становятся необходимой частью человеческого тела и в скором будущем смогут быть в него интегрированы. Отсюда теория «киборга» как основного субъекта «Империи». По мнению А. Негри и М. Хардта, «киборг» -- это существо, в котором субъект труда (человек) и орудие труда интегрированы и слиты до неузнаваемости. Поэтому современному капиталу недостаточно собственности на средства производства: прямые дисциплинарные инструменты властвования классического полицейско-экономического типа оказываются неэффективными. «Империя» должна контролировать всю сеть, элементами которой являются люди, представители «множества».

§ 2.2  Планетарная Америка
Создание «Империи» тесно связано с историей США и их политической системы. Согласно А.Негри и М.Хардту, политическая структура США, федерализм и американская демократия изначально представляли собой матрицу той социально-экономической модели, которая сегодня становится (стала) глобальным явлением. Постмодернистический принцип «Империи» был заведомо заложен в основе американской «политической науки».
«Томас Джефферсон, авторы журнала «Федералист» и другие идеологические основатели Соединенных Штатов вдохновлялись древней имперской моделью: они верили, что строят на другой стороне Атлантики новую Империю с открытыми, расширяющимися границами, где власть будет создаваться по сетевому принципу. Эта имперская идея выжила и вызрела через историю американской Конституции и сегодня проявила себя в планетарном масштабе в полностью реализованной форме»[72].
Важно обратить внимание на понятие «расширяющихся границ». Сам Томас Джефферсон говорил о «расширяющейся империи» («extensive empire»). Вера в универсальность своей системы ценности лежит в основе политической истории Соединенных Штатов.
А.Негри и М. Хардт подробно останавливаются на уникальности исторического опыта США, который сделал именно эту страну матрицей, воспроизводимой сегодня в глобальном масштабе. Европейские державы, двигающиеся в том же направлении Модерна с его индивидуализмом,  индустриальным и техническим развитием, капитализмом и т.д., были ограничены историей и  пространством. Их движение к «идеалу» Модерна постоянно натыкалось на внутренние социальные, сословные, этнические, экономические преграды, что усугублялось враждебностью и конкуренцией соседних держав. И время, и пространство стран Европы на пути к реализацию проекта Просвещения были заполнены культурными и социальными преградами. Создатели США как носители европейского проекта в чистой форме (мессианский протестантизм плюс либеральная демократия) оказались в радикально иной ситуации: они действовали с нуля (история осталась в Старом Свете) и на пустом пространстве.
А. Негри и М. Хардт уточняют, что северо-американское пространство было, на самом деле, не таким уж пустым – на нем существовала древняя индейская цивилизация. Но энергия колонизаторов и их решимость осуществить лабораторный проект общества «чистого Модерна» легко преодолели это препятствие: индейцев приравняли к «недолюдям», к своего рода «природным явлениям», «колючкам» и стали поступать так, как будто их нет, в некоторых случаях прибегая к прямому массовому геноциду. В этом и заключается логика постмодернистской «Империи»: она способна состояться только на «пустом месте», «с нуля», расширяя свои пределы во всех направлениях.
Когда речь зашла об отвоевании Калифорнии и Нью-Мексики американцы заговорили о «Manifest Destiny»[73], т.е. «явном предназначении», которое состояло в том, чтобы «нести универсальные ценности свободы и прогресса диким народам».
В истории США А. Негри и М. Хардт выделяют четыре периода вызревания концепта «Империи»:
1. от принятия «Декларации Независимости» до Гражданской войны;
2. «эпоха Развития», и особенно постепенного перехода от «классической» (европейской по типу) империалистической теории Теодора Рузвельта к интернациональному реформизму Вудро Вильсона;
3. от эпохи «New Deal» и Второй мировой войны до середины 60-х годов XX века (пика холодной войны);
4. от социальных трансформаций США 1960-х годов до распада Восточного блока и СССР.
«Каждая из этих основополагающих фаз истории развития США представляет собой шаг в сторону реализации Империи»[74], -- заключают А. Негри и М. Хардт.
Американская модель внутреннего социально-политического и экономического устройства отражает основные черты Постмодерна. И не случайно именно США становятся историческим лидером всего капиталистического мира, оставляя Европу и другие страны далеко позади. США создали общество, в котором Модерн существует в своем абсолютном – почти утопическом – виде, это лабораторная реализация идеала Нового времени, капитализм в его чистейшей стадии. Поэтому «Империя», будучи, по определению, планетарной и сетевой, генетически связана с США, которые являются ее генетической матрицей.
А. Негри и М. Хардт подчеркивают тесную взаимосвязь политических основ США с идеей «экспансии» и «открытых границ». США не могут не расширять своего контроля, так как представление об «открытых границах» и «универсальности» собственных ценностей  является важнейшей чертой всей системы. Когда северо-американское пространство был освоено, власти США были поставлены перед серьезной дилеммой: либо действовать как империалистическое государство, либо – и здесь самое интересное! – рассматривать мир как «пустое место», подлежащее интеграции в единую структуру сетевой власти. Эта планетарная сетевая власть не ставит перед собой задачи прямого колониального завоевания – просто различные зоны включаются в общую систему ядерной безопасности, в систему свободного рынка и беспрепятственной циркуляции информации. В этом случае «Империя» не борется с «другими», не перемалывает иную систему ценностей, не подавляет сопротивление, не переделывает и не перевоспитывает «побежденного», но поступает с ним как с «индейцами», «вежливо» игнорируя их особенность, их качество, их отличие. «Через инструмент полного невежества относительно особенностей национальных, этнических, религиозных и социальных структур народов мира «Империя» легко включает их в себя»[75]. Империалистический подход Модерна унижал колонизируемые народы, но все же признавал факт их существования. Постмодернистическая Империя безразлична к тому, пуста ли рассматриваемая территория или нет: все пространство планеты является открытым пространством, и выбор «Империи», ядерное и военно-техническое превосходство США, свободный рынок и глобальные СМИ представляются ей само собой разумеющимся выбором для всех. Чтобы включить страну, народ, территорию в рамки «Империи», их не надо завоевывать или убеждать, им надо просто продемонстрировать, что они уже внутри нее, так как «Империя» самоочевидна, глобальна, актуальна и безальтернативна.
Роль США в создании «Империи» двойственна. С одной стороны, «Империя» созидается США и основывается на их матрице. Этому способствует и то, что основы национальной политики США с момента их основания точно совпадают с той моделью, которая отныне утверждается как нечто планетарное. Но «Империя» вместе с тем и преодолевает национальные американские рамки, выходя за пределы «классического империализма», пусть даже американского. США укрепляются как проект, расширяясь далеко за рамки национального государства. Америка перерастает Америку, становится планетарной. Весь мир становится глобальной Америкой.

§ 2.3  Альтерглобализм: восстание «множеств»
После тотальной критики глобализма («Империи») А. Негри и М. Хардт предлагают альтернативу. Эта альтернатива суммирует основные пункты программы альтерглобализма. Поэтому авторы считаются наиболее последовательными теоретиками альтерглобализма, а их труд рассматривается как программный.
Вслед за другими «новыми левыми» – Ж.Делезом, Ф.Гваттари, Ф.Лиотаром и т.д. – они утверждают, что характер изменений, запечатленных в эпохе Постмодерна, необратим и объективен. «Империя» и ее могущество не случайны, не произвольны. Они обусловлены логикой развития человечества. Это не девиация прогресса, но его кульминация. Западноевропейское человечество, двигаясь по траектории своего философского, социального, экономического и политического развития, не могли не прийти к Просвещению, к капитализму, к империализму и, наконец, к глобализму, Постмодерну и «Империи». Следовательно, «конец истории» в глобальном рынке вполне закономерен,  вытекает из самой структуры истории. Тем, кто ужасается чудовищным горизонтам тотального планетарного контроля и новым формам эксплуатации, А. Негри и М. Хардт советуют обратить внимание на настоящее и недавнее прошлое: можно подумать, что капитализм был более гуманным и справедливым на иных стадиях.
«Империи» избежать нельзя, затормозить ее становление, укрыться в «локальном» невозможно. Буржуазные государства-нации не являются альтернативой «Империи», они просто ее предшествующие стадии. Следовательно, противники «Империи» должны распроститься с привычными клише, отбросить устаревшие концептуальные инструменты и расстаться с ностальгией. Мутация модерна в Постмодерн, а также качественное видоизменение Труда и Капитала суть свершившиеся факты, с которыми нельзя не считаться. «Империя» -- это реальность.
Позитивная альтернатива отталкивается от признания «Империи» как базового факта, точно так же, как коммунизм Маркса отталкивался от детального исследования онтологии Капитала. «Империю» нельзя преодолеть извне, так как в глобальном мире больше нет «вне». В нее включено все пространство земли – в социально-политическом, экономическом, информационном и культурном смысле. Поэтому единственный способ взорвать ее могущество лежит внутри нее самой, в ее внутреннем противоречии. Это противоречие А. Негри и М. Хардт описывают в марксистских терминах (противоречие между Трудом и Капиталом, отчуждение, присвоение прибавочной стоимости и т.д.), но перенесенных в условия Постмодерна и в глобальный контекст.
Аналогом рабочего класса (как объекта эксплуатации и субъекта революции в классическом марксизме) сегодня являются просто люди – «большинство». Так как в условиях технического развития и глобализации Капитала разница между производительным и непроизводительным трудом стерта, то трудом следует признать «саму жизнь» и ее телесные мотивации – желание, воспроизводство, креативность, случайные влечения. Разница между работой и отдыхом, полезными и бесполезным, делом и развлечением постепенно исчезает: остаются только живые люди перед лицом глобальной коррупционной системы. «Множество» само и есть сегодня Труд. А «Империя» -- капитал.
Методы борьбы против «Империи» А.Негри и М. Хардт предлагают довольно экстравагантные: отказ от последних половых табу, креативная разработка эпатажных образов, пирсинг, ирокез, хакерство, создание экстремистских коммун и абсурдистских кружков, бессмысленные флэшмобы, транссексуальные операции, культивация миграций, космополитизма, требование от «Империи» оплаты не труда, но простого существования каждого гражданина земли, при том, что гражданами земли должно стать все «множество». Сами авторы «Империи» показывают, что позиция «множества» в условиях Постмодерна, по сути, совпадает с «Империей» -- именно «Империя» дает «множеству» быть самим собой, она эксплуатирует «множество», с одной стороны, но и учреждает, поддерживает его, способствует его дальнейшему освобождению, с другой. В «Империи» «множество» находит, таким образом, многие положительные «возможности», которые оно призвано использовать для своих интересов. Авторы в качестве параллели такому повороту мысли приводят отношение Маркса к капитализму, который признавал его прогрессивность по отношению к феодальному и рабовладельческому строю, но вместе с тем выступал от имени пролетариата как его самый непримиримый противник. Так А. Негри и М. Хардт относятся к «Империи»: они показывают ее «прогрессивные» стороны по отношению к классическому индустриальному капитализму, но полагают, что она несет в себе свой собственный конец.
Проект альтерглобализма сводится к тому, чтобы не тормозить «Империю», но, напротив, подталкивать ее вперед, чтобы быстрее оказаться свидетелем и участником ее финальной трансформации. Эта трансформация возможна через новое самосознание и самочувствие, через обретение нового онтологического, антропологического и правового статуса жизненным и созидательным хаосом раскрепощенных мировых толп, «большинства», которое призвано ускользнуть от тонкой и жесткой коррупционной хватки планетарной «Империи».
Восстание «множеств» должно быть основано на культивации всех видов трансгрессии. Идеалом Негри и Хардта является уже не человек, но киборг, мутант, добровольный инвалид, калека, получеловек-полумашина, не способный стать объектом эксплуатации – ни в производстве, ни в исполнении гражданских обязанностей, ни в классическом браке. Свобода от «Империи», как последнего воплощение рациональности, реализуется через соскальзывание в иррациональность, в массовую шизофрению (Ж,Делез), в наркотики, разложение, поиск новых причудливых форм бытия по ту сторону культурных и социальных кодов, диктуемых империей.
Так же, как и Маркс, желавший победы капитализма ради приближения его конца и строительства социализма, альтерглобалисты желают победы глобализации, чтобы полная победа Капитала взорвала его самого изнутри, через тотальную миграцию множеств в области иррационального и шизофренической свободы.

§ 2.4  Диалектика « глобализм/антиглобализм»
Экстравагантная версия революции «множеств» Негри и Хардта отражает основной смысл современного антиглобалистского/альтерглобалистского движения. Это движение направлено не на то, чтобы остановить глобализацию, сохранить существующий порядок национальных государств или вернуться в прошлое, но на то, чтобы осудить глобализацию, показать ее негативную сущность. Вместе с тем антиглобалисты ни в коем случае не являются сторонниками советской системы (эпохи идеологического противостояния) или государственного национализма. Они хотят двигаться вперед, а не назад, и не стоять на месте, но путь этот они видят иным образом, нежели неолиберальные апологеты глобализации. При этом антиглобалисты/альтерглобалисты трезво понимают, что их сетевые организации и распыленные ячейки сегодня не могут представлять собой никакой серьезной опасности для глобализма и лишь демонстрируют свободу мнений в глобальном мире: есть те, кто делает глобализацию, и те, кто выступает «против» (при полном бессилии и что-то изменить). Альтернатива в таком случае становится определенной условностью, игровым жестом или, в далекой перспективе, постмодернистским аналогом луддизма, то есть стремлением вывести из строя как можно больше орудий труда, чтобы сорвать развитие капитализма и индустриализации. Только орудиями труда в этом случае выступают люди («множество»), которые сами себя делают непригодными для участия в рациональных структурах. Ставка делается на то, что глобальная рациональность рухнет, если множество превратится в хаотическое море невменяемых мутантов и извращенцев.
Для апологетов глобализации иметь дело с такой альтернативой довольно удобно. Сопоставляя призыв к иррациональности и анархии со своей рациональностью и порядком, глобалисты получают дополнительные аргументы в пользу неолиберальной идеологии, а также могут не считаться с критической стороной антиглобализма (подчас чрезвычайно справедливой и обоснованной самой по себе).
Это замечание относится не только к «крайне левым» и анархистским версиям антиглобализма, но и к неомарксизму в целом. Давая развернутую и сплошь и рядом глубокую и проницательную критику глобализма, неомарксисты видят спасение не в прошлом и не в настоящем, а в будущем, которое должно прийти на смену глобальному капитализму. Здесь чрезвычайно показательна троцкистская идеология, которая подвергала систематической критики СССР и сталинизм именно за то, что построенный в СССР социализм не был по-настоящему интернациональным, то есть мировым, глобальным. Отказавшись от того, чтобы бросить все силы на мировую революцию, Сталин сосредоточился на построении социализма в одной стране. Для Троцкого это было прямым предательством Маркса, который настаивал на победе социализма сразу в нескольких развитых промышленных стран и на интернациональном характере социалистической революции, напрямую вытекающей из интернациональной природы самого Капитала. Советский Союз и социалистический лагерь были построены вопреки логике марксизма, и значит, считают троцкисты, это был «ненастоящий» социализм, который только отодвинул перспективу мировой революции, а не приблизил ее. Из этого антисталинистского тезиса троцкисты сделали вывод: нельзя стремиться к социалистической революции, пока капитализм не стал по-настоящему глобальным, мировым и интернациональным, и пока рабочий класс всего мира не перемешался в глобальном плавильном котле и не утратил признаков коллективной идентификации, кроме классовой. Отсюда идея, что коммунисты должны приветствовать глобализацию как процесс, приближающий человечество к грядущему социализму.
Именно такой логикой руководствуется мировое троцкистское движение, которое является идеологическим  ядром современного антиглобалима/альтерглобализма. И, вероятно, именно такая логика привела группу американских троцкистов в большую политику (от демократов до республиканцев), что положило началом феномену неоконсерваторов. Таким образом, между глобалистами и антиглобалистами/альтерглобалистами существует более сложная и диалектическая связь, нежели отношения прямой фронтальной оппозиции. Против глобализации антиглобалисты в целом не возражают, но уже сегодня ориентируются на то, что, когда,  свершившись, она обнаружит свои противоречия, то расчистит этим дорогу мировой революции. Эта идея и заложена в термине «альтерглобализация», «другая глобализация». «Другой» она является не потому, что предлагает другой путь, но потому, что считает единственно возможный путь  необходимым и закономерным злом и ориентируется на горизонт будущего, когда зло будет побеждено добром (правда, что такое «добро» оказывается не совсем ясно – у А.Негри и М. Хардта «добром» и «спасителем» выступает киборог-мутант или сошедший с ума урод).

§ 3 Глобальный мир как хаотическая система

§ 3.1  Глобальный мир как хаотическая система (хаосмос, хаорд)
Сложные структуры нарождающегося глобального общества Постмодерна поставили вопрос о необходимости новых моделей их интерпретации. Одним из решений стало обращение к теории хаоса. Эта теория стала складываться в 60-е годы ХХ века среди математиков и физиков, обнаруживших, что картезианская геометрия и ньютоновская физика описывают очень похожую на правду, но все же приблизительную картину физического мира, упуская из виду многие детали природы. Смысл теории хаоса сводится к выявлению закономерностей и определенного порядка в явлениях, которые, на первый взгляд, кажутся совершенно неупорядоченными, случайными, произвольными. Важным шагом в развитии «теории хаоса» (называемой иногда «теорией комплексности») стала книга Бенуа Мандельброта «Фрактальная геометрия природы»[76], где он показал, что прямые линии, строго двухмерные и трехмерные пространства существуют лишь в сознании человека, а в природе любая линия двухмерна,  плоскость трехмерна, а объем четырехмерен. Мандельброт предложил измерять природные объекты средствами, приближенными к самой природе и учитывающими зазоры между геометрией рационального субъекта и самой структурой природы. Он назвал эти промежуточные инстанции между субъектом и объектом «фракталами».
 Одновременно с этим некоторые математики и физики (Э.Лоренц[77], И.Пригожин[78], Дж.Глейк[79] и т.д.) приоритетно занялись изучением комплексных и нелинейных процессов, названных «хаотическими». Так из разных источников сформировалась общее направление в физико-математической науке, получившее название «теории хаоса» или иначе «анализ нелинейных систем»[80].
Эти теории социологи и философы стали применять к изучению глобального общества, которое с точки зрения теории «глобальной культуры» (Робертсона) и теории «мировой системы» (Валлерстайна) и, тем более, с позиции  альтерглобалистов (Негри/Хардт), выглядело как типичная хаотическая система, основанная на принципе неопределенности. Так сложились некоторые теории глобализации, которые рассматривали процесс глобализации как хаотический, слабо предсказуемый, чувствительный к начальным условиям, подверженный влиянию «посторонних аттракторов», предполагающий бифуркации (то есть равновероятную возможность процесса следовать по одной из двух альтернативных траекторий), с фракталами в качестве основных акторов.

§ 3.2 Порядок и беспорядок
На поверхностном уровне теория глобального хаоса выражалась в том, что после распада СССР «мира во всем мире» или «конца истории» не наступило. Повсюду стали вспыхивать новые кровавые конфликты, обнажаться межэтнические противоречия, возросло значение религиозного фактора (фундаментализма, особенно исламского), что опрокинуло некоторые наивные ожидания упорядоченности глобального либерально-демократического уклада. Это и было воспринято как хаос. Однако такое понимание хаоса, выраженное в скептическом  отношении к глобализации (как у С.Хантингтона[81]) или в обостренном переживании контраста между американо-европейским рациональным, упорядоченным, комфортным, обеспеченным и безопасным обществом и остальным миром (как у Р.Каплана[82], У.Пфаффа[83] и др.), было чисто метафорическим и лишь подчеркивало наличие в современном мире конфликтов и противоречий, чаще всего, на уровне новых -- локальных – акторов (этносов, религиозных групп, террористических и националистических организаций и т.д.)[84].

§ 3.3 Ж.Делез. Ф.Гваттари: хаосмос
Более серьезные реконструкции глобального общества как общества хаоса предприняли философы и социологи постмодернистской ориентации. Так, Ж. Делез и Ф. Гваттари[85] развили идею, упомянутую у Дж.Джойса в «Поминках по Финнегану» , «хаосмоса», которая означает одновременно «хаос» и «космос», т.е. «порядок». «Хаосмос» есть общество или система обществ, где отсутствует строго определенный центр, одна доминирующая рациональность, централизованная власть, обязательный код и т.д. В «хаосмосе» есть определенный порядок, но он соответствует порядку «жизненного мира», а не социальных нормативов или политэкономических закономерностей. На изучении этого парадоксального состояния постоянной нестабильности Ж. Делез и Ф. Гваттари основывают многие свои концепции – например, «ризомы» (клубня, невидимо простирающего под землей свои сети и пускающего корни и ростки в произвольных точках), «тела без органов» и т.д. Применение концепций постмодернистской философии и ее концептуального инструментария к изучению общества стало методом множества экономистов, социологов, политологов, культурологов, и даже геополитиков[86], изучающих процессы глобализации[87].

§ 3.4 Д. Хок: хаорд
С другой стороны, к анализу глобальных процессов подошел американский финансист, создатель платежной системы VISA Ди Хок[88]. Опыт создания сети VISA позволил ему увидеть прообраз будущего, в котором не будет жесткой централизованной модели управления, а решения будут приниматься на уровне отдельных индивидуумов или групп индивидуумов, объединенных  между собой децентрированной сетью, позволяющей осуществлять любые формы обмена. Становление, развитие, функционирование и жизнь расчетной сети, по Д. Хоку, является прообразом глобального общества, в котором хаос и порядок будут не противопоставляться друг другу, но сосуществовать в новой системе, которую он предложил назвать «хаордом» -- от «chaos» («хаос») и «ordo» («порядок»).
Показательно, что рассмотрение глобального общества как хаотической системы («хаосмоса», «хаорда» и т.д.) свойственно как его критикам (антиглобалистам, альтерглобалистам, постмодернистам, неомарксистам), так и апологетам. Так, весьма показательно, что в США в рамках военных институтов и разведывательных центров с начала 1990-х годов ведутся разработки по применению теории хаоса и хаотических процессов в военной сфере[89].

§ 3.5 С.Манн: управление хаосом как инструмент однополярности
Хаотичность глобальной среды становится специальной зоной внимания тех, кто выступает в условиях глобализма в качестве приоритетных носителей порядка (представители американского стратегического планирования). Одной из самых серьезных структур исследования хаоса в военных целях, является центр, возглавляемый Стивеном Манном[90].
Так, Стивен Манн пишет:
«Настоящая ценность теории хаоса находится на высшем уровне -- в сфере национальной стратегии. Хаос может изменить метод, с помощью которого мы рассматриваем весь спектр человеческих взаимодействий и в котором война занимает лишь особую часть. Международная среда является превосходным примером хаотической системы»[91].
С. Манн считает, что хаос и его атрибуты – такие, как вирусы -- можно использовать правительству США для влияния на мир:
«Как показывают хакеры, наиболее агрессивный метод подмены программ связан с «вирусом», но не является ли идеология другим названием для программного человеческого вируса?
С этим идеологическим вирусом в качестве нашего оружия США смогут вести самую мощную биологическую войну и выбирать, исходя из стратегии национальной безопасности, какие цели-народы нужно заразить идеологиями демократического плюрализма и уважения индивидуальных прав человека. С сильными американскими обязательствами, расширенными преимуществами в коммуникациях и увеличивающимися возможностями глобального перемещения, вирус будет самовоспроизводиться и распространяться хаотическим путем. Поэтому наша национальная безопасность будет иметь наилучшие гарантии, если мы посвятим наши усилия борьбе за умы стран и культур, отличающихся от нашей. Это единственный путь для построения мирового порядка, который будет иметь длинный период (хотя, как мы видим, никогда нельзя достичь абсолютной постоянности) и будет глобально выгодным. Если мы не сможем достичь такого идеологического изменения во всем мире, у нас останутся спорадические периоды спокойствия между катастрофическими переустройствами. (…) Настоящее поле битвы в сфере национальной безопасности является, говоря, метафорически, вирусным по природе»[92].
Итак, мы видим, что парадигма хаоса может быть применена к глобальной среде в самых полярных случаях – как крайними анархистами и постмодернистами (Делез/Гваттари, Негри/Хардт), так и жесткими сторонниками прямой имперской доминации США над миром (С.Манн). Между ними находятся такие теоретики, как Роланд Робертсон или Ди Хок.

Глава 6. Концепт «глобального общества»

§ 1 От этноса к народу

§ 1.1 Р.Рэдфилд: folk-society
Мы уже видели, что все версии глобализма так или иначе оперируют с концептом «глобального общества». Это важнейшая социологическая категория, без внимательного анализа которой сущность глобализации будет от нас ускользать.
Чтобы понять, что такое  «глобальное общество», надо проделать краткий экскурс в этносоциологию[93] и проследить эволюцию коллективных идентификаций в разных типах обществ.
Первым уровнем коллективной идентичности в социальной истории является этническая идентичность. В этносе между всеми членами существуют органические связи, все разделяют язык, веру в общее происхождение и общие обычаи. В этносе коллективная идентификация всех его членов друг с другом и с общим, часто мифологическим, предком (тотемом, духом, вождем, фетишем и т. д.) настолько велика, что индивидуального начала почти не существует вовсе. В этническом обществе доминирует коллективная антропология: целое в нем намного больше, нежели составляющие его части.
Примером этноса может служить тот тип общества, который американский социолог Роберт Рэдфилд (1897 – 1958) назвал «folk-society»[94], выделив в качестве его основных характеристик:
·      персонализм отношений,
·      синхронизм реакций,
·      ограниченную численность,
·      аграрную среду обитания,
·      сакральное отношение к природе.
Этническим обществам присущи архаические черты. В этносе преобладает циклическое время и мифы «вечного возвращения» (М.Элиаде[95]).

§ 1.2 Р.Турнвальд: социальная дифференциация и концепт «народа»
Следующим, более сложным, типом общества является то, что принято называть «народом». Чтобы строго отличать его от этноса, можно воспользоваться другим греческим термином — «????», «лаос», откуда образованы французские слова «laique» («светский»), «laicite», («светскость») и т.д. Народ — это этнос, вступивший в историю[96], осознавший линейное время, вышедший из замкнутого цикла «вечного возвращения».
В народе мы видим много этнических черт, но к ним добавляется и нечто новое: определенный травматизм, неравновесность, чувство исторического события как чего-то особого, чего нет в рутине сменяющих друг друга сезонов этноса. В народе центральной фигурой становится герой, который впервые наделяется индивидуальностью, чуждой этническим архаическим обществам. Но эта индивидуальность — исключительная, собирательная и зарезервированная только для великих людей: царей, вождей, богатырей, гениев, философов.
Если для этноса характерны сказки и мифы, то для народа — эпос.
В народе сосуществуют две социальные парадигмы идентификации: коллективистские (все еще этнические) массы и индивидуализированные (элиты). Связь возникновения социальной дифференциации и становление классового общества с этническими процессами прекрасно описал в своем монументальном пятитомнике классик этносоциологии Рихард Турнвальд[97] (1869 – 1954).
Народ, ????, порождает вместе или поочередно следующие типовые формы:
·      государство (чаще всего),
·      религию (как правило, с развитой теологией -- классическим примером здесь являются монотеистические религии),
·      цивилизацию (основанную на философии и высоко дифференцированной культуре).
Интегрирующий характер государства (как лаоцентрума) яснее всего виден в империи.
Народу соответствует традиционное общество, отличающееся от чисто этнического (архаического) более высокой степенью дифференциации — в социальном устройстве, политике, экономике, культуре и т.д.

§ 2 Феномен нации и гражданское общество

§ 2.1 Э. Гелльнер, Б. Андерсон: нация как искусственная конструкция общества Модерна
В Новое время в Европе на основании традиционных сословных государств (соответствующих фазе народа -- «лаоса») появляется новый социальный тип — национальное государство или Государство-Нация («Etat-Nation»). Это совершенно особое явление, по основным качественным характеристикам отличающееся и от этноса, и от народа. Это прекрасно показал философ и этносоциолог Эрнст Гелльнер[98] (1925 – 1995). По Э. Гелльнеру, нация — это целиком искусственная идентичность, переносящая механически «естественные связи малых общин» на широкие пласты атомизированных и изолированных индивидуумов. Другой современный этносоциолог Бенедикт Андерсон называет нацию «imagined community»[99], то есть «выдуманной», «воображаемой общностью».
Концепт «нации» возникает вместе с буржуазными революциями, является продуктом исторической деятельности третьего сословия и берет в качестве нормативного типа фигуру буржуа.
В нации доминирует городское (политизированное) население, которому точнее всего соответствует греческий термин «?????», «демос». Нация неотделима от государства и всегда имеет политическое выражение, в отличие от этноса, который не знает политики (и, соответственно, развитых властных отношений и стихии исторического решения), и от народа, в котором политическое измерение является достоянием дифференцированной (от основной массы) и индивидуализированной элиты. Переход от народа к нации может быть описан как переход от нормативной фигуры «героя» (Held) к фигуре «торговца» (Handler), как это показано в социологии В. Зомбарта [100] (1863 – 1941). Нация есть явление буржуазное. И ее появление в Европе практически совпадает с рождением западноевропейской демократии.
Нация предлагает новую форму идентичности — объединение всех граждан в общем национальном правовом и административном пространстве.
Э. Гелльнер показывает, что нация создает симулякр этноса, живой язык трансформирует в искусственно разработанную и административно закрепленную национальную «идиому», органические отношения «братьев» и «свояков» превращает в рациональные связи партнерства и взаимовыгоды, искреннюю веру в миф — в прагматическую манипуляцию искусственными историческими конструкциями, призванными служить удобству управления, социальному форматированию масс, униформизации деталей.
Крайним проявлением нации является «национализм» как искусственное нагнетение страстей вокруг «фиктивной» конструкции в конкретных политических целях[101]. За «национализмом» при всей его иррациональности, как показывает Э. Гелльнер, всегда стоят конкретные и вполне рациональные политические силы, выполняющие прагматические задачи.

§ 2.2 И.Кант: проект гражданского общества и «вечный мир»
Появление буржуазных наций в Новое время параллельно вело к распространению личностной иден­тификации (ранее свойственной только элите) на широкие слои населения — вначале городского, затем и сельского. При этом гражданские права и, соответственно, статус индивидуума признавались только за взрослыми состоятельными буржуа-горожанами, гражданами мужского пола, и лишь постепенно распространялись на всех остальных —  женщин, бедняков и крестьян. В любом случае, параллельно национальной искусственной коллективной идентичности развилась индивидуальная идентичность, которая бралась за социальный атом при политическом складывании нации. Буржуазные нации в отличие от этносов (архаическое общество) и от народов (традиционное общество) состояли из индивидуумов. На основании этой новой (исторически) нормативной фигуры сложилась концепция «гражданского общества».
Взятое само по себе, в отрыве от нации, гражданское общество есть социологическая абстракция, представляющая собой проект существования граждан без национального государства, то есть содержание без формы. Это общество мыслится как основанное исключительно на индивидуальной идентичности, стоящее по ту сторону всех форм идентичности коллективной — этнической, народной, сословной, религиозной, и даже национальной.
Теория гражданского общества была создана Иммануилом Кантом (1724 – 1804). В духе пацифизма[102] и антропологического оптимизма Кант считал, что люди однажды поймут, что воевать между собой, защищая государства-нации, неразумно, и что гораздо выгоднее и прибыльнее сотрудничать. Тогда-то и реализуется гражданское общество, основанное на разуме и морали. Идеи Канта легли в основу магистрального направления либеральной и буржуазно-демократической политико-социальной традиции.
Гражданское общество, таким образом, мыслится изначально выходящим за пределы национальных государств и противопоставляется им как формам организации, подлежащим постепенному упразднению. Форма национальной идентичности должна уступить место идентичности исключительно индивидуальной. И только тогда, когда мы получим общество индивидуумов, где никаких форм коллективной идентичности не останется, по мысли сторонников такого подхода воцарится «вечный мир»[103].

§ 3  Идеология глобального общества и ее критика

§ 3.1 Этапы становления «глобального общества», идеология «прав человека» и свобода от гендера
Если поместить концепт гражданского общества в конкретный исторический контекст, мы увидим, что это общество не может не быть глобальным, сверхнациональным, постгосударственным. То есть гражданское общество предполагает, что в результате оно обязательно станет глобальным. Поэтому мы можем рассмотреть глобальное общество как высшую форму общества гражданского, как его оптимальное и конкретное воплощение.
Глобальное общество в своем становлении проходит определенные этапы.
1. Начинается оно с укрепления индивидуальной идентичности в рамках национальных государств. Это называется «демократизацией» и «социальной модернизацией». Коллективная идентификация с нацией и, соответственно, с государством постепенно уступает место строго индивидуальной идентификации. Гражданское общество набирает силы. Демократические национальные государства становятся всё более демократическими и все менее национальными.
2. Далее, достигшие высокого уровня демократизации и модернизации государства-нации сливаются в одно наднациональное образование, которое превращается в основу постнационального демократического сверх-государства. (Этот этап мы видим реализованным на практике в современном Евросоюзе.)
3. Наконец, все общества и государства должны достигнуть высокого уровня демократизации и объединиться в единое мировое государство (Global State) с единым мировым правительством (World Gouvernement). Граждане этого планетарного государства — Космополиса — будут только гражданами мира, и сам статус гражданина будет полностью приравнен к статусу человека. Эта идеология получила название «права человека». Она подразумевает концепт глобального гражданства или глобального общества.
«Права человека» являются идеологией[104]. Сам смысл этого сочетания выражает идеологические и политические позиции либерализма и, в обновленной форме, неолиберализма . Либерализм основан на принципе «свободы от» (по словам Дж. С. Милля[105]). Свобода понимается как независимость от любой формы коллективной идентичности. При этом вопрос, что должно прийти на смену этой идентичности, остается открытым. По Д.С. Миллю, либералы не должны отвечать на вопрос «свобода для чего»? Это каждый может решать самостоятельно. Главное — разрушить связи с целым, упразднить нормативное давление целого (не важно,  искусственного, как нация, исторического, как народ или спонтанного, органического, как этнос). А что на их месте построить -- дело каждого «освобожденного» индивидуума.
Глобальное общество — это предельный горизонт либерального подхода, когда субъектом права начинает выступать человек в чистом виде, индивидуум, освобожденный от всех внеиндивидуальных свойств и характеристик. «Права человека», таким образом, несут в себе совершенно конкретную либеральную социальную антропологию и поэтому заключают в себе целую политическую программу: упразднение всех форм коллективной идентичностей (национальной, как наиболее распространенной в современном мире, но и всех предшествующих – народной и этнической) и создание глобального общества на строго индивидуалистической основе.
С социологической точки зрения следует обратить внимание на следующий момент концепта глобального общества (как общества гражданского). Это общество отрицает любую форму коллективной идентичности — этническую, историческую, цивилизационную, культурную, сословную, национальную и т.д. Но есть еще одна форма коллективной идентичности, которая также рано или поздно должна была попасть в зону повышенного внимания идеологов «прав человека». Это гендерная идентичность, принадлежность  индивидуума к одному из двух полов.
Освобождаясь от всех связей, либералы и неолибералы рано или поздно должны были поставить вопрос о свободе от пола. Мужчины и женщины не индивидуальное явление. И какое бы равенство полов в обществе ни царило, есть определенные социальные механизмы сегрегации, включая анатомические, которые преодолеть невозможно. Снятие гендерной идентичности, тотальная легализация и легитимация гомосексуальных отношений, а также полноправие транссексуалов и свобода трансгендерных операций (возможно, неоднократных) является не просто курьезной деталью в становлении глобального общества, но его важнейшим программным пунктом. Борьба за права сексуальных меньшинств есть фундаментальный политический тезис строительства глобального общества. В этом обществе должны исчезнуть не только этносы, народы, конфессии и государства, но и мужчины и женщины в привычном для нас понимании.
Схема 4. Трансформации коллективной идентичности от этноса к глобальному обществу
Таким образом, в глобальном обществе мы имеем дело с совершенно новым социологическим горизонтом, который основывается на специфическом толковании социальной, политической и антропологической истории человечества в либеральной перспективе. Наша схема показывает, что «глобальное общество» как концепт является строго идеологическим и основанным на теории однонаправленного прогресса[106], траектория которого отмечена на схеме стрелками.
Сегодня мы находимся в переходном состоянии от блока III к блоку IV (см. схему 4), и этот переход составляет сущность социологических и политических изменений нашего мира.

§ 3.2 С.Николс, Х. Моравец, Р. Пепперель, Д. Харауэй, К. Хэйл: горизонт постчеловеческого общества
Теоретически вышеприведенная схема может быть дополнена еще одним V блоком, который фигурирует в некоторых авангардных социологических моделях футурологии с явным постмодернистским оттенком. Если либеральная концептуализация останавливается на «глобальном обществе» и видит в нем «конец истории», то некоторые нелиберальные теоретики и критики либерализма (постмодернисты, неомарксисты и анархисты) идут дальше и описывают возможную перспективу дальнейшего качественного изменения самой социальной природы. Мы уже сталкивались ранее с такими теоретиками в лице Делеза/Гваттари, Негри/Хардта и т.д.
Согласно постмодернистской трактовке глобализации, вслед за освобождением  индивидуума от всех форм коллективной идентичности должна последовать следующая фаза, продолжающая общий вектор прогресса, направленный к достижению еще большей свободы. Эта фаза будет заключаться в освобождении индивидуума от самого себя, поскольку, согласно теоретикам постчеловечества, представление об индивидууме несет на себе те же «тоталитарные» ограничения и  дискриминационные установки, что и предыдущие формы коллективной идентичности. Поэтому глобальное общество уступит место глобальному постобществу, состоящему из постлюдей. Постчеловечество сменит собой человечество.
В определенном смысле, эти идеи воспроизводят на новом витке марксистскую логику прогресса, согласно которой, вслед за капиталистическим обществом должно прийти социалистическое и коммунистическое будущее, описанное социалистами-утопистами (Ш.Фурье, А.Сен-Симоном, Т.Оуэном и др.) в самых фантасмагорических тонах.
В 1988 Стив Николс публикует «Манифест Пост-Человечества» (Post-Human Manifesto[107]), в котором призывает пересмотреть антропоцентрический взгляд на мир, расстаться с иллюзией того, что природа может быть осмыслена с помощью рациональных технологий человеческого рассудка и наконец осознать, что по сравнению с классическим представлением о человеке Возрождения мы давно уже живем в ином мире и ином обществе, которые обладают совершенно иными параметрами. С. Николс считает, что современная наука давно преодолела картезианский дуализм субъекта и объекта и, значит, представление о человеке как о телесной оболочке сознания несостоятельно. Человек есть нечто промежуточное между разумом и живой природой, и пора это признать как факт, отказавшись от логоцентризма. Вместо последнего надо мыслить мир в постгуманистическом измерении: признать, что границы индивидуума проницаемы в обоих направлениях, по аналогии с процессами осмоса в химии (когда плотная мембрана пропускает определенные вещества сквозь себя, то есть является одновременно и проницаемой и непроницаемой). Будущая социальная система должна быть основана именно на этом принципе: индивидуума следует признать условностью, а общество -- строить на постиндивидуальных принципах.
С другой стороны подходит к проблеме Хэнс Моравец[108], акцентирующий в своих работах тот факт, что развитие современной техники стоит на пороге создания аппаратов, многократно превосходящих по основным параметрам границы человеческой личности. И хотя сегодня каждый из существующих аппаратов демонстрирует свойства, превосходящие человека лишь в каких-то отдельных областях, нетрудно представить себе момент их соединения в одно целое, что делает возможным и практически неизбежным появление вида, более совершенного нежели человек – будь-то робот, вычислительная машина или продукт генной мутации. Стремление к совершенствованию себя самого привело человека к критической черте, где ему предстоит теперь усовершенствовать свой вид, считает Х. Моравец. Следовательно, общество роботов является не фантастической гипотезой, но будничным явлением завтрашнего дня.
В 1995 году американский публицист и философ-постмодернист Роберт Пепперель придал этому направлению развернутый философский аппарат в книге «Постчеловеческие условия»[109]. Основная идея Р. Пеппереля состоит в необходимости отказаться от представления о сознании как о функции головного мозга, как считает позитивистская материалистическая философия, являющаяся нормативной базой современного научного подхода к проблеме сознания. Сознание есть форма энергии, которая конденсируется в человеке, но существует и вне его. Сознание воспринимает вещи обособленными, но само по себе оно не может рассматриваться как обособленная вещь, поэтому необходимо подойти к сознанию изнутри, как оно есть, а это значит отказаться от индивидуального и рационального представления о человеке, восприняв его как момент непрерывного трансчеловеческого процесса. На этом принципе и следует строить общество будущего – в нем надо ставить в центр не человека, но сложный энергетический поток, неразложимый на атомы. Эти идеи напоминают концепт «ризомы» Ж.Делеза.
Еще дальше идет американская феминистка Донна Харауэй, утверждающая в своем «Манифесте Киборга»[110] необходимость сращивания человека с аппаратами. Этот процесс Д. Харавэй считает неизбежным и желательным, поскольку сам человеческий организм с его упорядоченной вертикальной симметрией является «тоталитарной» структурой, репрессирующей телесные желания. Преодоление этой репрессивной структуры возможно только через радикальную трансформации всей формы тела, усовершенствования определенных органов с помощью технических средств и генной мутации человечества в сторону более гибкой постчеловеческой телесности. «Киборг» становится философской метафорой для преодоления всех дуалистических расколов и дифференциаций, на которых, для марксистки и феминистки Донны Харауэй, строится вся структура общества, состоящая из отчуждений, границ и репрессий. Киборг есть трансгрессия между человеком и машиной, техникой и природой, индивидуумом и обществом, мужчиной и женщиной. По модели трансгрессии должно строиться общество XXI века.
Идею Донны Харауэй подхватывает литературный критик Кэтрин Хэйл. В своей книге «Как стать постчеловеком»[111] она анализирует, как процессы развития потоков информации в мире постмодерна минимализируют телесность и делают ее «гипотетической», «воображаемой», «игровой»;  как рушится либеральная антропологическая и рациональная модель индивидуального субъекта, доминировавшая в Новое время, и как происходит формирование киборга как нового актора глобального мира. Киборг, у Кэтрин Хэйли, воплощает в себе постчеловека, в котором субъектность является игровой и переменной, который движется в информационных потоках, произвольно меняя свою телесность, и который помимо зловещих черт, пугающих наших современников, может иметь и позитивную сторону, расширяющую границы жизненного опыта.
Можно свести эти разнообразные идеи в общую схему трансформации коллективной идентичности, которая будет дополнена еще одним уровнем (схема 5). Эти идеи могут показаться абсурдными и относящимися к области чистой фантастики. И это вполне понятно, так как мы находимся сегодня на стадии перехода к глобальному обществу от обществ, организованным по принципу национальных государств, и поэтому посмотреть на уровень дальше нам довольно трудно. Но здесь есть одна социологическая деталь. Вся схема, кроме последнего, пятого (V–го) уровня, принимается в качестве единственной рабочей модели для осмысления логики исторического процесса практически всеми научными школами, то есть является абсолютно конвенциональной и парадигмально предопределяющей структуры гуманитарного знания. Анализ этой схемы показывает, что исторический процесс совпадает с освобождением индивидуума от коллективной идентичности, причем это осознается как «благо», достижение «новых горизонтов» и открытие новых динамических перспектив. На этом основана убежденность в появлении глобального общества, в его неизбежности и желательности. То есть глобальное общество есть императив исторического прогресса, осмысленного в духе Нового времени. Но если принять это, то вполне естественным станет и следующий логический шаг: а почему бы не задаться целью следующего этапа освобождения человека?
Схема 5. Этапы социальных трансформаций с учетом гипотезы постобщества
Если индивидуум в ходе истории,осмысленной в рамках либеральной идеологии, постоянно совершал акты трансгрессии, пересечения границ, сквозь разные формы коллективной идентичности, вплоть до национальной принадлежности, почему бы не совершить еще один акт трансгрессии и не преодолеть индивидуальную идентичность в пользу новой, «постиндивидуальной» или «дивидуальной» [112],то есть «делимой» инстанции («individuum» на латыни  «неделимый», «dividuum» – «делимый»)?! Продолжив эту траекторию, мы не сможем уйти от этого вывода, и в поисках свободы рано или поздно перейдем к постобществу.
Поэтому при всей экстравагантности постмодернистских теорий относительно «постобщества» и «постчеловечества» определенная логика в них есть. Не случайно они становятся на Западе все более популярными, а в философской сфере аналогичные концепты давно завоевали чуть ли не центральное место в общем дискурсе.

§ 3.3 Критика концепта глобального общества
Рассмотрим теперь возможности критической оценки концепта «глобального общества». Схема 4 помогает нам понять, откуда эта критика может исходить.
Начнем с нижних этажей. Если представителя архаической этнической группы корректно опросить, хотел ли бы он оказаться в глобальном обществе, постаравшись при этом передать, что будет происходить с его идентичностью на разных этапах исторического продвижения к нему («расколдовывание мира»[113], разрыв связей, объективация природы, взятие индивидуальной ответственности и т.д.), он скорее всего ответил бы отрицательно. Это подчеркивают практически все культурные антропологи, близко изучавшие архаические народы.  И если по тем или иным причинам в ходе глобализации где-то ( как показали представители теории «мировой культуры» – Р.Робертсон и др.) будет повышаться значение локальных этнических факторов, то остатки «folk-society» или вернувшиеся к этносу осколки вчерашних национальных государств скажут «глобализации» и «глобальному обществу» решительное «нет», как сказали бы «нет» пришельцам или увозу в рабство жертв колонизации.
Гораздо более осмысленное и решительное «нет» глобализации сказали бы полноценные исторические народы и цивилизации, объединенные либо религиозным, либо люьым другим интегрирующим началом. Именно это хочет сказать С. Хантингтон, когда предсказывает «столкновение цивилизаций». Если спросить у сознательных представителей исламской, православной или китайской цивилизации, хотят ли они вступить в «глобальное общество», последует строго артикулированный отказ -- настолько артикулированный, что миллионы мусульман берут в руки оружие, чтобы противодействовать США и «глобализации» не словами, а делом.
Национальные государства, не желающие добровольно передавать свои полномочия «мировому правительству» и отказываться от своей политической монополии над обществом, помещенным в национальные границы, также отнесутся к проекту «глобального общества» критически, поскольку для значительного процента государственного чиновничества это будет равнозначно утрате социального статуса. К этому следует добавить и укоренившуюся национальную идентичность в массах, на которой правительствам стремящихся уйти от глобализации стран будет легко играть.
Так как глобальное общество строится по либеральной модели и основывается на парадигме либеральной идеологии, то «против» будут выступать и представители антилиберальных и нелиберальных политических идеологий – «левых» или националистически ориентированных. У марксистов, анархистов и других «левых» есть свои взгляды на глобализацию, и их протест будет относительным, но «морально» «глобальное общество» в либеральной версии они безусловно осуждают.
И, наконец, сторонники постобщества, постмодернисты также могут критиковать «глобальное общество», хотя бы за то, что оно «слишком старомодно и архаично» и оперирует в более не актуальной системе координат.
Этими принципиальными установками определяется критика «глобального общества» и протесты против его установления. Если принять на веру либеральную версию теории прогресса, то можно объяснить  критику в отношении глобализации и глобального общества борьбой «старого против нового», сопротивлением консерваторов модернистам, противостоянием реакционных и прогрессивных социальных сил, а также (если учитывать критику «глобализма» «слева») экстремистским желанием забежать вперед и форсировать «эволюционный ход истории». Однако, если не принимать этой версии и теории прогресса в целом, то отказ от «глобального общества» и «глобализма» можно считать выражением свободной и осознанной позиции, коренящейся в мировоззрении, отличном от западного  (например, в религиозном, традиционном, архаическом, национальном и т.д.).
Сторонники «глобального общества» стремятся выдать его за нечто безальтернативное. Но это уже не научная, а пропагандистская, идеологическая составляющая «глобализма». С научной точки зрения, это не более, чем концепт, а значит, как и любой другой концепт,он подлежит критике, рассматривается как нечто относительное и может быть отброшен.
Далее мы переходим к рассмотрению тех кругов и организаций, которые рассматривают глобализацию и построение глобального общества как основу своей стратегии, как проект, как исторический замысел. В их случае мы имеем дело с идеологией, то есть с сознательным и волевым императивом.

 

Глава 7. Мондиализм. Глобализация как идеологический проект

§1 Феномен мондиализма

§ 1.1 Определение «мондиализма»
Рассмотрим те организации, группы влияния и движения, которые исторически являлись идейным центром глобализма.
В политологической литературе иногда принято различать по сути тождественные понятия: «глобализм» (от английского «the globe», «шар», подразумевается «земной шар»)  и «мондиализм» (от французского «le monde» -- «мир»), которые приняты, соответственно, в англоязычной и франкоязычной аудиториях. Так как английский язык распространен повсеместно, наиболее употребимым стал термин «глобализм», хотя французы предпочитают термин «мондиализм». Вне франкоязычного контекста термин «мондиализм» получил дополнительное значение с оттенком негатива и осуждения. И поэтому когда речь заходит не о самом процессе глобализации и не о социологических и политологических теориях глобализации, а об организациях, и особенно секретных организациях, лоббирующих «глобализм»,  принято использовать термин «мондиализм». Итак, мы обращаемся к явлению «мондиализма», понимая под ним:
·       теории и концепции, настаивающие на необходимости объединения всего человечество в единое «глобальное общество» и придающие этим проектам целиком позитивное и нормативное значение (глобализация рассматривается как ценность, как нечто желательное и императивное);
·      организации, которые ставят своей задачей воплотить проекты глобализации в жизнь, объединить человечество в единое мировое государство под управлением единого «мирового правительства».

§ 1.2 Э.Пуля, Ж.-П.Лоран: конспирология как социологическое явление
Рассмотрение темы «мондиализма» осложняется тем, что она довольно слабо изучена методами классической социологии, и напротив, подверглась нещадной эксплуатации сторонниками «теории заговора», строящих относительно «мирового правительства» и «тайных обществ» самые невероятные фантасмагории. Сами по себе «теории заговора» тоже могут быть подвергнуты социологическому анализу, как и любой другой социальный феномен. При этом надо лишь помнить, что есть существенное различие между психиатром, системно изучающим явление психического заболевания, и пациентом, этим заболеванием страдающим.
Анализом социологии «теории заговора» системно занимается группа французских социологов из Сорбонны, объединенных в ассоциацию «Politica Hermetica»[114] под руководством профессора Эмиля Пуля[115] и профессора Жан-Пьер Лорана[116]. С их точки зрения, «вера в заговор» является чрезвычайно широким социальным явлением, свойственным не только традиционному, но и современному обществу.
Конспирологи, обращаясь к сфере «тайного», «скрытого», «неявного», дают свободу воображению, вскрывая структуры бессознательного, механику «социальных мифов», что имеет особую ценность для социолога, исследующего эти закономерности. Но для рационального, научного объяснения тех фактов или явлений, которые конспирологи пытаются истолковать, их построения имеют довольно малую ценность[117]. Поэтому для рассмотрения темы «мондиализма» научными средствами довольно мало достоверного материала, на который можно без опасения опираться. Ниже мы приведем только те сведения и реконструкции, которые прошли проверку рациональным методом исторической и социологической верификации.

§ 2 Истоки мондиализма

§ 2.1 Ф.Йейтс: «розенкрейровское просвещение»
Истоки «мондиализма» следует искать на заре Нового времени. Будучи феноменом Модерна, вне его рамок и его парадигмы «мондиализм» теряет свой смысл. До Нового времени идея объединения человечества воплощалась в принципе империи и в мировых религиях, которые часто объединялись в единое целое, и глобализация, как мы показали ранее, носила имперский характер (мы назвали это «второй формой глобализма»). В центре парадигмы Модерна в политической сфере стоял антиимперский принцип, усиленный принципом антикатолическим. Империи противопоставлялось суверенное национальное государство, а против католического универсализма – выдвигались принципы секуляризма, веротерпимости, свободы вероисповедания. Парадигма традиционного общества (Средневековье), отличительными признаками которого была нормативная социальная религия, имперский принцип и сословная иерархия, сменялась  в Модерне парадигмой «общества современного», секулярного, организованного в национальные государства, с доминацией третьего сословия (буржуазная демократия).
 «Мондиализм» зарождался  в культурной и идейной атмосфере, жестко противостоящей принципу империи и имперского универсализма. Он возникает в Новое время и поэтому является феноменом «современным» (в социологическом смысле этого слова).
Организацией или, точнее, сетью организаций, ставшей инструментальным рычагом реализации парадигмы Модерна, начиная с XVIII века, было европейское масонство, а на предыдущих этапах -- «Орден Розенкрейцеров» и ряд герметических кружков, увлеченных неоплатонизмом и его ответвлениями[118]. Авторитетная британская исследовательница этого направления в XVI-XVII века Франсес Йейтс (1899 – 1981) тщательно проследила формирование идеи специфического «розенкрейцеровского», а позднее масонского универсализма и собственно «мондиализма», которые были направлены против средневекового католицизма и консервативных политических режимов Европы  (особенно против феодальной Испании и Тридентского собора 1545 года, с которого стартовала европейская контрреформация, чьим апофеозом стала тридцатилетняя война 1918-1648 годов). «Розенкрейцеры», а позднее масоны сформулировали идею «объединения человечества» (тогда человечество отождествлялось с Европой, а значит, речь шла об «объединении Европы») на принципиально новых началах. Вместо католической идентификации или строгой приверженности какому-то одному направлению в протестантизме предлагалось обобщенное «христианство» с размытыми принципами, а то и вовсе возврат к древним культам Гермеса Трисмегиста, древнегреческому язычеству, искусственно выстроенным неоплатоническим ритуалам или к своеобразно понятой «ветхозаветной» и «каббалистической» традиции. Большой интерес был к магии, алхимии и другим «оккультным» наукам.
Свои идеи эти «тайные организации» стремились осуществить на практике, для чего входили в сношения с королевскими домами Европы, пытались примирить католиков и протестантов, распространяли свои идеи среди ученых, интеллектуалов и философов. Влияние «розенкрейцеров» и масонов  на эпоху Просвещения было огромным, и трудно назвать хотя бы одного из ярких деятелей этого периода, -- от Вольтера до Гете, от Руссо до Байрона, -- который не был бы масоном. Поэтому Ф. Йейтс и назвала свою книгу «Розенкрейцеровское Просвещение»[119], где речь идет не о каком-то особом «Просвещении», но о широком и общеизвестном явлении европейской истории, чьи «оккультные» корни, как правило, серьезные исследователи обходят стороной[120].
Таким образом, «мондиализм» изначально сформировался как социально-политический проект в среде европейских «мистических» организаций, исповедовавших идею построения «нового мира», основанного на торжестве разума, справедливости, мира, равенства и свободы. Эти идеи переплетались с теориями средневекового монаха Иаохима де Флоры, который развил учение о «Царстве Святого Духа» или «Третьем Царстве», которое должно наступить в конце времен, после «Царства Отца» (которое он соотносил с ветхозаветным периодом) и «Царства Сына» (соотносимого с периодом Нового Завета)[121]. Это «Третье Царство» описывалось как прямое открытие нового и полного знания, как отмена сословных разграничений и уничтожение несправедливостей. Эта тенденция была созвучна настроениям средневековых ересей катаров, альбигойцев, а также некоторым радикальным протестантским сектам – таким, например, как секта Томаса Мюнцера.
Идеи Иоахима де Флоры повлияли на Томмазо Кампанеллу, Джордано Бруно и других утопистов, с одной стороны, а с другой стороны нашли поддержку и у творцов современной научной картины мира, которые увидели в них первые формулировки идеи прогресса. Легко распознать в этих теориях зачатки революционных идей.
Важно заметить, что идея «империи разума» вызревала параллельно разделению Европы на соперничающие и враждующие друг с другом национальные государства. Она сосуществовала с европейским национализмом, но была направлена на его преодоление: национальные государства казались меньшим злом, нежели империя или католичество, но не вполне соответствовали «мондиалистскому проекту». Просвещая властителей и постепенно реформируя общественный уклад, масоны надеялись рано или поздно прийти к реализации своего идеала – построения «Единой Европы», что в их глазах было тождественно созданию «мирового государства».
Соединенные Штаты Америки были построены именно на этом принципе «империи разума», и неслучайно многие президенты этой страны были членами масонских лож[122]. Память об этом запечатлена на украшающей американский доллар масонской пирамиде с глазом в треугольнике, символизирующем Великого Архитектора Вселенной.
Связь мондиализма с масонством сохранилась вплоть до настоящего времени, но значение мистических доктрин, символов и обрядов в современном масонстве настолько снизилось, что в некоторых случаях ложи превратились в обычные закрытые клубы – такие, как Rotary club или Lions club, где  не осталось ни «мистики», ни «ритуалов». Начиная с XIX века, мондиализм стал постепенно обретать более «светские» черты, а его связь с масонскими организациями становилась больше данью традиции, нежели принципиальным моментом.
И тем не менее перед нами историко-социологический факт: идеи объединения человечества на принципах свободы, равенства, братства, прогресса и прав человека («Права Человека» -- название смешанной масонской ложи, куда впервые стали допускать женщин -- «Grande Loge Symbolique Ecossaise Mixte de France Le Droit Humain») были изначально сформированы в среде европейского масонства и оттуда распространялись на все более широкие круги общества, пока не обрели достаточную степень автономности. Врагом мондиализма постепенно становился «национализм», нежелание национальных государств уступать свои полномочия сверхнациональным инстанциям, какими бы благородными, мирными и разумными целями они ни вдохновлялись.

§ 2.2 Фритрейдерство и пацифизм: глобальные горизонты
В XIX веке организации, ставящие перед собой цели объединения человечества в единое государство, постепенно выходят из зоны «тайных обществ» и начинают действовать более или менее открыто. Как правило, в этот период они выступают в форме леволиберальных и революционно-демократических политических движений и партий. Среди деятелей такого толка можно выделить фигуру американского политика и изобретателя Клинтона Рузвельта (1804 – 1898), автора работы «Наука управления, основанная на естественном законе»[123], в которой выдвигается идея «единого мирового управления», а также американского издателя и реформатора Горация Грили[124] (1811 – 1872), директора «New York Tribune», лондонским корреспондентом которой был Карл Маркс.
Параллельно либеральным реформаторам, развивавшим  мондиалистские проекты, действовали и ранние пацифистские организации. В сороковых годах XIX века в Англии Генри Ричардом[125] (1812 – 1888) создается «Общество за Мир», в котором участвуют крупный промышленник и либеральный политик  Ричард Кобден[126] (1804 - 1865), впервые предложивший проект единой всемирной системы арбитража и глобального свободного обмена, и либеральный политический деятель Джон Брайт[127] (1811 – 1889), основавший «Европейское движение свободного обмена», позже преобразованное в «Интернационалистское движение». «Это изменение означало фундаментальный прогресс, именно тогда подлинный интернационализм, основанный на теории мирового правительства, вышел на первый план», -- пишет историк пацифистского движения Артур Билс[128].

§ 2.3 Фабианское общество
В 1884 году мондиализм делает важный шаг к своему организационному оформлению -- образуется «Фабианское Общество». Название дано по имени римского генерала Квинтуса Фабиуса Максимуса, известного своей хитрой выжидательной политикой в борьбе с Ганнибалом. Члены этого общества считали себя «ассоциацией социалистов». В их задачу входила «передача земли и собственности от одного класса всему обществу во имя его же блага». Детальный и компетентный обзор раннего периода  «Фабианского общества» можно найти в работе члена этого общества социалиста Эдварда Пиза (1857-1955)[129].
Общество было учреждено английским врачом и либеральным  реформатором Хэвлоком Эллисом (1859 -- 1939), шотландским поэтом Джоном Дэвидсоном  (1857 – 1909), английским философом и антропологом Эдвардом Карпентером (1844 – 1929). Его членами в разные периоды были представители английской интеллектуальной элиты: драматург Бернард Шоу, философ Бертран Рассел, писатель-фантаст Герберт Уэллс, Леонард Вулф и Вирджиния Вулф, Сидни Оливер, Эдит Несбит, Хьюберт Блант, Рэмси МакДональд, Эмили Панкхорст и другие.
Фабианцы, в отличие от других социалистов, считали, что самой лучшей тактикой будет выжидание подходящего момента для решительных действий, проведение аналитических исследований, накапливание данных, разработка теорий, распространение тонкого влияния, «подготовка социалистического климата», а поэтому акцент в их деятельности падал на сбор и анализ информации. «Фабианское общество» состояло из представителей интеллектуальной элиты, но поддерживалось определенными кругами крупной английской буржуазии, которые считали, что для сохранения капиталистической системы необходимо включать в число средних и мелких собственников все большие слои населения, то есть перераспределять собственность и ограничивать всевластие крупного капитала. Именно такая тактика, по их мнению, позволила бы избежать обострения социальных противоречий и революций. К социализму «фабианцы» предлагали идти не снизу и резко (как коммунисты), но сверху и постепенно, путем эволюции, а не революции. Для перераспределения собственности необходим был государственный контроль над экономикой, а, учитывая интернациональную природу мировой экономики, этот контроль должен был быть также мирового масштаба. Отсюда напрямую вытекал мондиалистский проект.
Герберт Уэллс изложил технику осуществления последовательных шагов, направленных на создание «мирового правительства», в тексте с парадоксальным названием «Open conspiracy»[130], что по смыслу можно перевести как «Открытый заговор» или «Заговор у всех на виду».
Благодаря связям «Фабианского общества» с политической элитой и дискретному участию в нем крупных промышленных магнатов Великобритании, оно в скором времени стало интеллектуальным и политическим центром продвижения мондиалистского проекта.
Уже в наше время членами «Фабианского общества» являются бывшие британские премьеры Энтони Блэр и Гордон Браун, министр иностранных дел Великобритании Эдвард Миллибэнд и многие другие. В рамках «Фабианского общества» в настоящее время существует отдельная группа, которая приоритетно занимается продвижением мондиализма и глобализации («Фабианская группа глобализации»), опубликовавшая в 2005 году Манифест глобализации «Просто мир»[131] («Just World»).

§ 2.4 К. Квигли: история общества «Круглого Стола»
Параллельно интеллектуальному  «Фабианскому обществу», где фронтальными фигурами были деятели культуры и науки, а также политические активисты левой, лейбористской ориентации, в 1891 году было основано еще одно влиятельное мондиалистское общество мирового размаха «Общество избранных» («Society of the Elect»), получившее несколько позже, в 1909 году, название «Круглый стол» (Round Table). Его создателями были крупнейший английский промышленник, магнат, основатель компании De Beers, радикальный англосаксонский империалист и активный масон Сэсил Роудс (1853 – 1902), а также лорд Альфред Мильнер (1854-1925), журналист и издатель Уильям Стид (1849-1912) и лорд Натаниэль М. Ротшильд (1840-1915). Общество было организовано по примеру Ордена иезуитов. Во главе стоял «генерал Общества», которым был сам С. Роудс, а У. Стид и Н. Ротшильд были назначены его преемниками.  Далее следовала «Хунта трех», включающая У. Стида, А. Мильнера и лорда Эшера Реджинальда Балиола Бретта (1852–1930), далее «Круг Посвященных» (куда входили кардинал Маннинг, лорд Артур Бальфур, Гарри Джонстон и другие), а вокруг него -- «Ассоциация Помощников». Эту «Ассоциацию Помощников» Альферд Мильнер спустя 7 лет после смерти Сесила Роудса оформил в общество «Круглого Стола». Историю этой организации и описание ее влияния на политическую историю ХХ века подробно представил американский профессор истории и международных отношений Джорджтаунского университета, исследовавший этапы реализации глобалистского (мондиалистского) проекта, Кэрол Квигли (1910-1977)[132].
Сэсил Роудс исповедовал идею, что Великобритания вместе с США должна создать «мировую федерацию»: он был убежден, что только англосаксонское общество обладает ключом к универсальному управлению миром. Так, сам С. Роудс создал мощную экономическую империю в Южной Африке и был  вдохновителем и спонсором англо-бурской войны.
По словам биографа Сесила Роудса Сары Милин, его замысел состоял в следующем: «Почему бы не создать тайное общество с одной целью: продвижение интересов Британской Империи и приведение всего нецивилизованного мира под британское владычество для возрождения Соединенных Штатов и построения англосаксонской расой единой империи. Это мечта, но она возможна, и даже вполне вероятна» [133]. Важно, что С. Роудс и его последователи Стид, Мильнер, Бальфур и другие полагали, что интеграция мира неизбежна, и рано или поздно обязательно произойдет, но стремились при этом сделать так, чтобы «мировая федерация» была построена на основе англосаксонских ценностей и интересов.
К 1915 году филиалы общества «Круглого Стола» существовали в Англии, Южной Африке, Канаде, Австралии, Индии и США. В американский филиал входили многие известные деятели – Джордж Луи Бир, Уолтер Липпман, Фрэнк Айделотт, Уитни Шепардсон, Томас Ламонт, Эрвин Кэнхэм и другие. Организация существует и в наше время и издает регулярный журнал «Round Table. The Commonwealth Journal of International Affairs»[134].
С. Роудс основал образовательные курсы с поощрительной стипендией в Оксфорде, призванные готовить интеллектуальные и управленческие кадры мировой англосаксонской элиты. Эти курсы действуют до сих пор.

§ 3 Современные структуры мондиализма

§ 3.1 Бильдербергский клуб и дело жизни Дэвида Рокфеллера
Еще одна организация, задачей которой изначально являлось установление «мирового правительство» и реализация мондиалистского проекта –  Бильдербергский клуб (известная также как «Бильдербергская группа или Бильдербергская конференция»), учрежденная в 1954 году и названная так по имени отеля в Нидерландах, где клуб был основан[135]. Первое время заседания этого закрытого клуба проходили в обстановке строгой секретности, и скупые детали, просачивавщиеся в прессу, способствовали тому, что вокруг этой организации, как снежный ком, росли всевозможные мифы и «теории заговора»[136]. Официальные же участники хранили полное молчание, и были периоды, когда само существование Бильдербергского клуба ставилось под сомнение.
Постепенно завеса тайны несколько рассеялась, и появились более взвешенные и объективные оценки. Бильдербергский клуб --  реальная организация, созданная по инициативе польского политического деятеля и активиста европейского масонского движения Йозефа Ретингера (1888 – 1960), основателя «Европейского Движения» и борца за создание «Европейского Союза». Поводом к созыву Бильдебергской конференции послужил рост антиамериканских настроений в послевоенной Европе и опасения определенного сектора западноевропейской элиты, что этим может воспользоваться СССР для усиления своего политической влияния в Европе[137]. Для этого было решено созвать на неофициальную встречу представителей политических верхов США и некоторых европейских стран, чтобы обсудить ситуацию и начать реализовывать проект по укреплению связей внутри атлантического сообщества (страны НАТО). Сам Й. Ретингер, будучи убежденным сторонником мондиализма, считал, что в перспективе речь должна идти о создании единого атлантического американо-европейского государства, которое станет центром мира и выстроит вокруг себя всю планетарную политическую структуру. Для этого было необходимо разрушить советский блок и СССР.
На учредительной конференции было решено подняться выше как партийных (правых и левых) убеждений, так и национального эгоизма, и рассмотреть ситуацию в общемировой перспективе – с позиций западной цивилизации в целом. Й. Ретингер пригласил в новую организацию нидерландского Принца Бернарда де Липе и премьер-министра Бельгии Пауля Ван Зееланда. Идею поддержал глава ЦРУ США Уолтер Беддел Смит, и по поручению президента Дуайта Эйзенхауера его советником Чарльзом Дугласом Джексоном была сформирована американская делегация в составе одиннадцати человек.
 В нее среди прочих вошел известный банкир Дэвид Рокфеллер, который и ранее был одним из ых последовательных сторонников мондиализма, мировой интеграции и создания «мирового правительства». С 1949 года он стал директором CFR (Counsil on Foreign Relations), был его бессменным председателем с 1970 по 1985 год, и до сих пор остается его почетным главой (о CFR подробно см. в разделе об атлантизме).  Позже Дэвид Рокфеллер создал на основании CFR «Трехстороннюю комиссию»[138] для решения сходных задач, с той лишь разницей, что члены Бильдербергского клуба ограничивали свой горизонт американо-европейской стратегической интеграцией, а Д. Рокфеллер в духе наиболее последовательного мондиализма настаивал на включении представителей Тихоокеанского региона (Японии).
Семья Д. Рокфеллера, начиная с 1920-х годов, была активно вовлечена в реализацию глобальных геополитических проектов, направленных на мировую англосаксонскую доминацию, и играла активную роль в учреждении CFR во время Парижской мирной конференции. Сам Дэвид Рокфеллер еще со времен обучения в колледже был тесно связан с братьями Даллесами – сенатором Джоном Форстером Даллесом и главой ЦРУ Аленом Даллесом. В кабинете № 3603 «Рокфеллер Центра» после событий Перл Харбора Ален Даллес разместил оперативный разведывательный центр, тесно взаимодействующий с английской разведкой MI 6, что стало основой для создания США Центрального Разведывательного Управления.
Тесные связи Дэвид Рокфеллер поддерживал с другим директором ЦРУ,  Ричардом Хелмсом, и Уильямом Банди, ведущим аналитиком ЦРУ в 1950-е годы. По свидетельству некоторых высокопоставленных сотрудников ЦРУ, Д. Рокфеллер был в курсе всех основных стратегических операций американской разведки, о которых ему регулярно докладывали по поручению А. Даллеса. А во многих операциях он лично принимал участие. Так, большую роль он сыграл в лоббировании предоставления шаху Ирана Мухаммед реза Пехлеви политического убежища в США. Конфиденциально встречался он с Фиделем Кастро, Никитой Хрущевым, Саддамом Хусейном и Михаилом Горбачевым.
Сам Д. Рокфеллер в своих воспоминаниях писал в 2002 году: «Уже более столетия идеологические экстремисты всех полюсов политического спектра хватаются за общеизвестные случаи, – такие, как мои встречи с Фиделем Кастро, -- чтобы обвинить семью Рокфеллеров в том, что она заполучила огромное влияние на американские политические и экономические институты. Кое-кто думает, что мы -- часть тайной организации, которая работает против интересов США. И тогда меня и мою семью называют «интернационалистами», находящимися в сговоре с другими лицами по всему миру с тем, чтобы построить более интегрированную глобальную политическую и экономическую структуру – единый мир (one world), если хотите. Если меня обвиняют в этом, то я признаю себя виновным и горд этим»[139].
В состав Бильдербергской группы вошли также пятьдесят  представителей одиннадцати западноевропейских стран.
Задачи Бильдеребргского клуба состояли:
·      в реализации интеграции западного мира (Европы и Америки) в атлантическое сообщество;
·      в более эффективном противостоянии «советской угрозе»;
·      в создании координационного центра по согласованной стратегии стран Запада в построении интегрированной политической, социальной и экономической системы в мировом масштабе.
После первой встречи, признанной ее участниками «весьма удачной», Бильдербергский клуб собирается ежегодно вплоть до настоящего времени. Судя по определенным сведениям, общая повестка остается все той же – интеграция мира, мондиализм, глобализация и разрешение частных вопросов регионального порядка. Один из основателей Бильдербергской группы, бывший в течение тридцати лет членом ее президиума, Дэнис Хэйли так описывал цели клуба: «Говорить, что мы стремимся создать правительство единого мира, мировое правительство, это некоторое преувеличение, но доля  истины в этом есть. Мы, участники Бильдербергского клуба, считаем, что мы не можем бесконечно воевать друг с другом из-за ничего и убивать людей, и плодить миллионы бездомных.  Поэтому мы считаем, что создание единого общества в пределах всего мира – это очень хорошее дело».[140]
Заседания Бильдербергского клуба проходят вплоть до настоящего времени. Все встречи остаются строго конфиденциальными, а та информация, которая становится известной широкой публике, является крайне расплывчатой и неопределенной. В последние годы на заседания Бильдербергского клуба стали приглашать и представителей России, отличающихся мондиалистскими взглядами. Так, на встрече Бильдербергской группы в Тернбэри (Шотландия) в 1998 году присутствовал известный либеральный политик, Анатолий Чубайс[141], в 1999 и в 2008 годах -- ведущий аналитик Фонда Карнеги в Москве, автор книги «Конец Евразии»[142] Дмитрий Тренин[143], в этом же году, а также в 2001, 2002, 2003 и 2004 гг. -- политолог атлантистских взглядов Лилия Шевцова (Фонд Карнеги, Москва)[144], в 2003 году в Версале -- Михаил Маргелов (председатель Комитета по международным делам Совета Федерации РФ), в 2004 году -- известный политик Григорий Явлинский [145], в 2005 году -- Елена Немировская, основатель и директор Московской школы политических исследований[146]. Приглашение российских политиков и аналитиков с конца 1990-х годов на закрытые заседания Бильдербергской группы может означать только одно: интеграция мира подходит к той стадии, когда в «единый мир», интегрированный под эгидой западной капиталистической элиты, начинает постепенно включаться и Российская Федерация.

§ 3.2 «Фонд Сороса» в борьбе за «открытое общество»
Можно упомянуть в качестве особо активного апологета мондиализма всемирно известного финансового спекулянта Джорджа Сороса. Он является давним членом CFR, Трехсторонней Комиссии и одним из активных  деятелей Бильдербергского клуба. В юности Д. Сорос учился в «Лондонской школе экономики»(LSE). Это учебное заведение было создано группой «Фабианского общества» (Беатрисой и Сидни Веббами, Грэмом Уоллесом и Джорджем Бернардом Шоу) при активном участии геополитика Хэлфорда Макиндера, который был ее вторым директором с 1903 по 1908 год. В «Лондонской школе экономики» преподавателем Сороса, эмигрировавшего из Венгрии в 1947году, был Карл Поппер (1902 -- 1994) --  крупнейший теоретик неолиберализма и автор концепции «открытого общества»[147]. Эта концепция состоит в том, что любые социальные и политические проекты, на которых строились все традиционные общества и которые сохранились в некоторых типах общества Модерна (особенно в социалистическом и нацистском), с необходимостью основаны на насилии над индивидуумом, поскольку навязывают ему отчужденные представления о том, каким должен быть мир, индивидуум, модели поведения и т.д. Это К. Поппер связывает с «коллективной идентичностью». Чтобы построить по-настоящему свободную социальную систему, называемую К. Поппером «открытым обществом», необходимо полностью отказаться от каких-либо социальных нормативов и предоставить самому индивидууму право выбирать и сменять любые формы идентичности. Никто не знает, что и как есть на самом деле, и поэтому никто не может говорить, как это что-то должно быть, утверждает Поппер. Поэтому общество должно устраниться от каких бы то ни было общеобязательных формулировок, предоставляя индивидуумам самим выстраивать цепочки решений и действий в любом направлении. На социум следует перенести принципы свободной торговли, где каждый может совершать любую сделку и заниматься любым видом экономической деятельности. Общество должно следить общество только за тем, чтобы его члены не пользовались своей свободой в ущерб другим. Кроме того открытое общество должно безжалостно, не на жизнь, а на смерть, бороться со своими врагами (основной труд К. Поппера так и называется: «Открытое общество и его враги»), то есть с теми, кто думает иначе (чем К. Поппер).
Джордж Сорос сделал философию «открытого общества» программой своей жизни и после того, как заработал на финансовых спекуляциях и биржевой игре миллиарды долларов, создал специальный Фонд, задачей которого было построение «открытого общества» в глобальном масштабе.
Д. Сорос поставил целью воплотить идеи Поппера в жизнь, взломать «закрытые общества», дать бой «врагам открытого общества» и превратить весь мир в «открытое общество». Все культурные, экономические, финансовые, образовательные инициативы, которые Сорос спонсировал и поддерживал, имели четкую идеологическую задачу:
·      ослабления любой коллективной идентичности в обществе и дискредитации ее апологетов (врагов открытого общества);
·      прививки космополитических установок;
·      финансирования НПО и правозащитных движений;
·      проповеди индивидуализма и либеральной философии;
·      поддержки образовательных программ и инициатив, направленных в глобалистском ключе с критикой и осмеянием национальной истории, ниспровержением таких ценностей, как культурная самобытность, государственный суверенитет и т.п.;
·      критики национальных администраций;
·      финансирования тех политических сил, которые были ориентированы на США и Запад и провозглашали верность либеральным ценностям (значительная часть государственного аппарата современной Грузии при Саакашвили до сих пор официально получает заработную плату в Фонде Сороса);
·      подрыва государственного суверенитета тех стран, которые не готовы интегрироваться в глобальный мир (вплоть до финансирования цветных революций в Сербии, на Украине, в Грузии и т.д.).
При этом Сорос работал в тесной связке с другими мондиалистскими структурами, отрабатывая вместе с ними общую стратегию.
Как только правительства некоторых стран обнаружили за филантропической деятельностью Фонда Сороса жесткую идеологическую и политическую подоплеку, ему запретили нахождение на территории в начале Беларуси (1997 год), а затем и России (2004 год).
Сорос неоднократно высказывался о глобализации, подчеркивая ее позитивные стороны и критикуя то, что ей препятствует или уводит в сторону от скорейшего построения «открытого общества»[148]. В случае Сороса мы видим не только успешного игрока на бирже, но и убежденного идейного мондиалиста, фанатично стремящегося воплотить в жизнь свои идеологические и философские установки и на практике способствовать строительству «глобального общества».

 § 3.3 Римский клуб
Выражением мягкой гуманитарной версии мондиализма стала еще одна известная организации – «Римский клуб». Римский Клуб был создан как закрытая организация итальянским промышленником Аурелио Печчеи (1908 – 1984), автором книги «Человеческие качества»[149], и шотландским ученым Александром Кингом (1909 - 2007), автором «теории устойчивого развития». Решив обсудить глобальные проблемы человечества, создатели закрытого клуба собрались в Риме (отсюда название – «Римский клуб») и разработали доклад «Пределы роста»[150], в котором убедительно продемонстрировали, что в силу ограниченности природных ресурсов в ближайшие десятилетия рост мировой экономики неминуемо замедлится, что породит множество экономических, социальных и политических проблем, а также бросит человечеству ряд экологических вызовов. Доклад произвел большое впечатление и сделал организацию чрезвычайно авторитетной. Повышенное внимание к ней проявили и в СССР, что в определенной степени повлияло на феномен «перестройки». Не случайно, впоследствии Михаил Горбачев стал членом «Римского клуба» и остается им по сей день.
На волне успеха и популярности «Римский клуб», стал развивать следующие идеи:
·       с вызовами, с которыми человечество столкнется в ближайшем будущем, нельзя справиться только в рамках стратегии национальных государств или идеологических блоков; эти вызовы глобальны, затрагивают все человечество в целом и дать на них адекватный ответ можно только всем вместе;
·      ресурсы планеты исчерпываются на глазах, а эгоистическое отношение к ним национальных государств и огромные издержки сверхдержав на военно-промышленный комплекс и гонку вооружений ведут человечество к гибели;
·      окружающая среда претерпевает необратимые изменения, связанные с наращиванием темпов производства и ускоренной индустриализацией стран третьего мира, что является еще одним фактором надвигающейся катастрофы;
·      темпы роста населения в странах третьего мира создают угрозу перенаселения планеты, роста нищеты и нехватки продовольственных ресурсов; инерциальное продолжение этих тенденций грозит хаосом.
Вывод из такого анализа напрашивался один: необходимо перейти к «новому мышлению» и принять ответственность за планету и человечество. Прямо не говорилось, но подразумевалось, что такой ситуации способно помочь только «мировое правительство» и установление им планетарного контроля.
Такая форма мондиализма, подкрепленная серьезными научными, статистическими и социологическими разработками, оказало серьезное влияние на советское руководство. Михаил Горбачев, после избрания его Генеральным секретарем Коммунистической Партии СССР, по сути, принял эту модель как карту реформирования СССР и международной политики. Формулы «человеческий фактор», «границы роста», «новое мышление», «устойчивое развитие», заимствованные из арсенала «Римского клуба», стали лозунгами перестройки. М. Горбачев посчитал, что ситуация настолько остра, что надо немедленно приступить к реализации мондиалистской программы этой организации «во имя спасения человечества» в одностороннем порядке. Видимо, он ожидал, что страны Запада поступят симметричным образом. Этого, однако, не произошло, и мягкий гуманистический мондиализм «Римского клуба» был воспринят гораздо более скептически и спокойно в западном мире, тем более, что там существовали более привычные и отлаженные сценарии глобализации и теории мондиализма.
Для дальнейшей разработки идей, созвучных мягкому мондиализму «Римского клуба», в 1972 году в Лаксенбурге, возле Вены совместно тремя
идеологически полярными странами, США и Англией, с одной стороны, и СССР -- с другой, был создан «Международный институт прикладного системного анализа» (МИПСА). 4 июня 1976 года в Советском Союзе  открылся его филиал «Всесоюзный Научно-исследовательский институт системных исследований»[151], директором которого стал зять А. Косыгина академик Джермен Михайлович Гвишиани[152] (1928--2003), член «Римского клуба».
«Всесоюзный Научно-исследовательский институт системных исследований» стал идейной лабораторией «перестройки» и сформировал ведущие интеллектуальные и политические кадры, которые осуществили демонтаж СССР и провели в России либерально-демократические реформы. По линии «Института системных исследований» в Австрии в МИПСА проходили стажировку будущий демократический мэр Москвы Гавриил Попов, реформатор Анатолий  Чубайс (участник Бильдербергского клуба), Александр Шохин (министр финансов  Правительства РФ и видный реформатор), министр экономики правительства РФ либерал Андрей Нечаев, отцы российских либеральных реформ экономисты Евгений Ясин и Егор Гайдар, министр внешних экономических связей, политик Сергей Глазьев, олигарх и министр Петр Авен, министр Михаил Зурабов и многие другие. Там же началась карьера некоторых российских олигархов: именно «Институт системных исследований» направил будущего олигарха Бориса Березовского на АвтоВАЗ, с чего началась его экономическая и политическая карьера.
Для СССР увлечение идеями «Римского клуба» оказалось фатальным. СССР самораспустился в одностороннем порядке, а Запад никаких симметричных шагов делать скорее всег, и не собирался.

§ 4 Социология мондиализма

§ 4.1 Эволюция и институционализация мондиалистских теорий и групп влияния
Если обобщить краткий обзор явления мондиализма, то получается следующую социологическую картину. В обществе Модерна с момента его возникновения возникли определенные организации, интеллектуальные и политические круги (в первую очередь, европейское масонство), которые ставили перед собой задачу объединения человечества в единое общество на новой  секулярной, гуманистической и рациональной основе. Эта тенденция оставалась благопожеланием и абстракцией в период жесткого соперничества между собой европейских национальных государств, будучи достоянием ряда культурных и секретных организаций, а также либерально-демократических политических кругов. Постепенно эти организации формализовались, превратившись в движения, клубы, группы влияния мондиалистской направленности.
Этот этап приходится на конец XIX века, когда мондиализм выходит за пределы масонских лож и становится фиксируемым социологическим явлением. Появляются центры и организации, ставящие перед собой задачу объединения мира и предпринимающие в этом направлении конкретные политические, экономические и стратегические шаги, вовлекая в зону своего влияния ключевые фигуры в правительствах западных держав -- «Фабианское общество», «Круглый стол», разнообразные пацифистские, фритрейдерские, интеграционные структуры.
В течение ХХ века эти параллельные или пересекающиеся между собой движения добиваются очевидных успехов, используя различные повороты политической истории. После первой мировой войны создаются первые наднациональные институты (такие, как Лига Наций) и первые открытые мондиалистские клубы -- такие, как CFR  (Counsil on Foreign Relations) в США или Royal Institute of Strategic Research (Chattam House) в Англии. После Второй мировой войны мондиализм набирает силы и ему удается существенно укрепить интеграцию западного мира под эгидой США, сделав серьезный шаг к глобализации. Создается ООН, все больший вес приобретают закрытые международные клубы типа «Бильдербергской группы» и «Трехсторонней комиссии», набирает обороты европейская интеграция – как часть мондиалистского проекта. Формат «Трехсторонней комиссии» и «Римского клуба» отчетливо показывает расширение зоны внимания мондиализма в сторону Тихоокеанского региона и планеты в целом.
После распада СССР на пути мондиализма рушатся последние преграды. Это знаменуется тем, что на собрания «Бильдербергского клуба» начинают приглашать представителей России, что означает переосмысление роли России как потенциальной зоны, которую отныне на определенных условиях можно включать в «единый мир».
Тенденция, которая в начале эпохе Модерна была параллельной, подспудной и вторичной по сравнению с бурным становлением национальных государств и укреплением их суверенитета, в конце эпохи Модерна, при переходе к Постмодерну, напротив, начинает преобладать, вступать в противоречие с национальной государственностью и становиться главным содержанием международной политики. При этом мы можем проследить не только идейную преемственность этих процессов, но и их институциональную и организационную непрерывность: от розенкрейцеров и масонов раннего Модерна к современным мондиалистам – технологам, прагматикам и практикам.
Этот анализ показывает, что глобализация является абсолютно рукотворным, если угодно, «субъективным» явлением. Она задумана, спланирована и реализована определенными социальными силами, интеллектуальными и политическими кругами и носителями вполне определенной идеологии с опорой на конкретные институты и организации.
Конечно, когда какой-то замысел удается, он становится объективной данностью. Но считать саму глобализацию «объективным процессом» -- совершенное недоразумение, которое основывается на абсурдном допущении, что человеческая история развивается сама по себе, без учета сознания, воли, мышления, намерений и усилий самих людей. Конечно, глобализация не случайна и не произвольна, она соответствует глубинным установкам западноевропейской культуры Нового времени и неотделима от ее парадигмы. Нельзя отрицать и тот факт, что Запад в течение последних пятисот лет сумел силой (как жесткой, так и мягкой) навязать всем остальным народам свою волю, свой план, свой взгляд на мир, человека, общество, политику, религию, экономику. Но все это никак не является доказательством «объективности» глобализации.
Как и все остальные стороны западной политики, глобализация есть проявление сознания и воли западного общества. Оно хочет быть глобальным, и эти воля и  решимость концентрируется во вполне определенных центрах, которые воплощают волю в жизнь. Это и есть мондиализм. Он не случаен, но и не фатален. Это реализация (в значительной степени, успешная) определенных намерений и проектов вполне определенных сил, действующих определенными средствами.
Как и любая субъективная волевая и сознательная программа, мондиализм может реализоваться, а может и сорваться. Более того, его можно принять, но можно и отвергнуть. Одни страны, культуры, общества, группы, движения  воспримут его с радостью, другие – с сожалением, третьи – с безразличием. Четвертые его отвергнут, а пятые дадут бой и выдвинут иной, противоположный сценарий. Если подвергнуть явление мондиализма социологическому анализу, мы увидим, что это конкретный замысел конкретных групп в конкретных исторических обстоятельствах. Мы можем описать этот проект, формализовать его основные черты, идентифицировать центры его воздействия и методы его внедрения. И в этом случае глобализация будет демистифицирована, а ее мифология подвергнута рациональному разбору. Историю делают люди. И мондиализм есть творение рук человеческих – вполне конкретных рук.

§ 4.2 Основные пункты программы мондиализма
Сводя основные пункты программы мондиализма в общий список, мы получаем:
·      безусловное утверждение универсальности западноевропейской социально-политической, экономической и культурной истории и признание результатов ее развития «прогрессом», то есть поступательным и накопительным развитием, по пути которого суждено идти всем народам и культурам земли;
·      признание целесообразности и полезности объединения всех национальных государств земли в единое мировое государство – условные Соединенные Штаты Мира;
·      убежденность, что в основе «мирового государства» будет лежать парадигма западноевропейского общества и система западноевропейских ценностей, институтов, культурных и идеологических пэттернов, философских и социологических установок;
·      активное продвижение, пропаганда и внедрение всеми доступными средствами -- СМИ, интерактивными коммуникациями, сетями, образовательными стандартами, технологиями, институциями, неправительственными организациями и общественными движенияим, модой, языком, жизненными стандартами, искусством -- евро-американской ценностной системы как «общечеловеческой» системы ценностей;
·      воля к созданию мирового правительства на основе наиболее влиятельных центров власти западного мира (США, Евросоюз) с включением прозападных стран в других регионах земли (Япония, Тайвань, Южная Корея и т.д.);
·      заведомый и навязчивый подход к вопросам мировой политики как внутренней глобальной политики, где в каждом локальном конфликте требуется участие представителей центра – США, НАТО и Евросоюза, что является гарантией легитимности каких бы то ни было действий с любой стороны;
·      содействие созданию «глобального общества» на основе индивидуальной идентичности через разложение, дискредитацию и диффамацию любых форм коллективной идентичности (этнической, религиозной, цивилизационной, национальной) и представление в качестве нормативного космополитического самосознания и соответствующего стиля жизни;
·      приведение экономической системы, включая экономические и финансовые законодательства разных стран, к единому шаблону для создания единого экономического и валютного пространства в планетарном масштабе (с сохранением монополии на эмиссию мировой резервной валюты – в данном случае, доллара и привязанного к нему евро);
·      навязывание всем национальным государствам общей монетаристской модели экономического устройства на основании неолиберальных стандартов и интеграции всех стран в международные экономические институты – ВТО, МВФ, Мировой Банк и т.д.
·      консолидация и поддержка в разных странах и регинах земли всех сил, которые разделяют мондиалистский проект и готовы способствовать его продвижению; осуществление с этой целью прямого финансирования неправительственных организаций, выделение грантов ученым на научные исследования, публичные выступления, обмен опытом, работу в интернациональных научных центрах, образовательные программы; использование иных форм поощрения в лоббировании мондиалистских нормативов;
·      создание в мировом масштабе мондиалистских сетей самого широкого профиля – от торговых сетей (МакДональдс) и представительств транс-национальных корпораций до образовательных и информационных, структур, молодежных организаций, НПО и т.д.;
·      борьба со всеми противниками мондиализма через их маргинализацию, замалчивание, искажение их идей, демонизацию, приклеивание пейоративных ярлыков, блокирование их участия в политике и публичной сфере, масштабных экономических проектах;
·      через совместные операции (например, по борьбе с незаконным оборотом наркотиков или международным терроризмом) проникновение в спецслужбы и силовые ведомства различных государств (нейтральных, дружественных или даже относительно враждебных) с целью создания в их лоне центров влияния и двойной агентуры;
·      системные действия по ослаблению суверенитета национальных государств, дискредитации национальных администраций, проведение информационных компаний по созданию негативного образа тех стран, которые более всего противятся мондиализму или настаивают на качественном изменении своей доли влияния в рамках «мирового правительства»;
·      поддержка тех интеграционных образований, которые проходят под эгидой мондиализма и могут явиться ступенью к объединению мира, и противодействие тем интеграционным процессам, которые  проводятся акторами, стремящимися сохранить или расширить свою независимость, а тем более, бросающими мондиализму вызов.
Добавив фактор мондиализма в общий обзор феномена глобализации, мы дополняем картину влиятельными мировыми центрами силы, которые сознательно, продуманно, последовательно и настойчиво стремятся воплотить в жизнь глобализм как проект, обоснованный идеологически и позитивно оцененный как моральный императив, соответствующий интересам и ценностям западной цивилизации Нового времени.

Глава 8. Геополитический анализ глобализации

§ 1 Глобализм как атлантизм

§ 1.1 Глобализация как высшая стадия атлантизма и триумф талассократии
Здесь мы намерены приступить к геополитическому анализу феномена глобализации, то есть поместить его в геополитическую систему координат, соотнести его с качественным пространством. До сих пор в нашем изложении мы избегали каких бы то ни было, даже само собой разумеющихся, параллелей с геополитикой при описании глобализма как явления, чтобы описать объективную картину, используя лишь те критерии и понятии, которые обычно применяются при общем анализе феноменов, связанных с глобализацией.
Если соотнести все стороны глобализации – ее определение, предысторию,  теории, этапы, фазы институционализации, идеологические формы в структурах мондиализма – с геополитическими векторами (Суша/Море), мы сразу и без колебаний придем к однозначному и неопровержимому выводу.Феномен глобализации есть проект строго талассократический, то есть отвечающий интересам и ценностям цивилизации Моря; его природа нерасторжимо связана с атлантизмом, а планетарный размах означает не что иное, как стремление завершить абсолютную и полную победу Моря над Сушей в форме необратимой и легализованной политико-социальной, экономической и правовой конструкции.
В некоторых версиях глобализма («теории мировой политии») и в некоторых мондиалистских проектах (в частности, «Круглый Стол» Сесила Роудса или Бильдербергский клуб) атлантизм и утверждение мировой англосаксонской доминации лежат на поверхности. В других версиях они скрыты под более расплывчатыми (с геополитической точки зрения) формулировками. Но практически везде – даже среди альтерглобалистских и антиглобалистских проектов – мы видим классический набор признаков цивилизации Моря, «мирового Карфагена». Запад здесь берется в качестве абсолютной и универсальной ценности; его стратегические интересы отождествляются с мировыми; либерально-капиталистическое общество берется за нормативное, а если и критикуется, то все равно рассматривается как нечто неизбежное и во всех случаях «более прогрессивное», чем остальные исторические типы обществ.
Поэтому все рассмотренные версии глобализации без исключения позволяют  рассмотреть это явление как кульминацию атлантистской геополитики, достигшей в определенный исторический момент поставленной изначально цели. Цивилизация Моря стоит сейчас ближе, чем когда-либо к решению главной задачи – к тотальному мировому господству Запада, внутри которого безусловным приоритетом обладает именно англосаксонский англо-американский полюс.
Теоретики Sea Power А. Мэхэн, Х. Макиндер, Н. Спикмен, З. Бжезинский, И.Боумен, Д.Бёрнхэм и остальные именно так и видели позитивный (для себя самих) сценарий развития событий. Море устанавливает контроль на Rimland, «береговой зоной», затем запирает Heartland внутри северо-восточного сегмента Евразии, лишая выхода к теплым морям и контроля над океанами. Далее вокруг Heartland’а (СССР в ХХ веке) выстраивается эффективная стратегическая коалиция (капиталистический лагерь, Трехсторонняя комиссия), пока, наконец Россия-Евразия не поддастся на мондиалистские уловки «устойчивого развития», не потеряет контроль над своими территориями и стремительно не разрушится. Дальше остается только установить атлантистский контроль над освободившимся пространством Восточной Европы (вступление стран бывшего социалистического лагеря в НАТО), постепенно привести в НАТО страны СНГ и закрепить победу окончательным развалом Российской Федерации (пробой чего был чеченский сепаратизм в 1990-е годы).
Все это осуществляется не прямыми военными действиями, а преимущественно через агентуру влияния, внедренную в разные моменты и по разным сценариям в советское, а позже российское общество. Атлантистская сеть влияния должна создать социальную атмосферу того, что все изменения направлены к лучшему, и тем самым нейтрализовать возможную реакцию евразийских масс. И в результате атлантисты получают именно то, к чему шли и что готовили – мировое господство цивилизации Моря, которое становится безальтернативным и позволяющим превратить все проблемы, с которыми отныне будет сталкиваться «цивилизация Моря», во внутриполитические и технические. Большая Игра выиграна. В «великой войне континентов» можно поставить точку.
Это и есть геополитическая расшифровка глобализации – окончательная и необратимая тотальная победа атлантизма, который становится глобальным и переходит к решению совершенно иных проблем. Значение Суши резко падает, превращается в нечто второстепенное и техническое, так как само глубинное планетарное напряжение резко спадает. Остается Море и только Море. С этим связано и то, что в контексте глобализма и мондиализма на новом этапе к геополитике обращаются редко и ее методами более не пользуются. Это происходит не потому, что геополитика неадекватна, но потому, что глобализм исходит из предпосылки «конца геополитики» как конца геополитической истории, у которой больше нет смысла. Ее семантика состояла во вражде Моря и Суши, но если Суши как самостоятельного игрока больше нет, то Большая Игра теряет смысл.
Здесь важно подчеркнуть следующее: мы пока не выносим однозначного суждения, насколько глобализм уже реализован и достигли ли глобализационные процессы точки необратимости. Более того, мы абсолютно уверены, что глобализм все еще есть не более чем проект и стратегия, и при всех его несомненных успехах, точка необратимости еще отнюдь не пройдена. Но сама тема глобализации, глобализма, мондиализма сконфигурирована таким образом, как если бы проект уже стал объективной реальностью и уже воплощен в жизнь. При этом для глобализма само существование геополитики становится в определенный момент опасным, поскольку благодаря геополитическому анализу легко опознать в глобализации атлантистское и однополярное явление, то есть универсализацию и планетаризацию лишь одной из двух цивилизационных сил. А это подрывает важнейшую претензию глобализма на всеобщность и открытость.
Победители (Море) устанавливают свой порядок за счет побежденных (Суша). Так оценивает феномен глобализации геополитика. Но глобализм очень не хотел бы быть однозначным и откровенным. Проекция геополитического подхода на еще незавершенный процесс глобализации предлагает силам, по разным причинам не согласным с различными аспектами глобализации (а такие силы представлены миллиардами населения земли, большей половиной человечества), новый инструмент политического, социального, экономического, стратегического, культурного, международного анализа, способный консолидировать эти силы не менее эффективно, чем это делал на предыдущем этапе просоветский марксизм.

§ 1.2 Геополитический анализ понятия «однополярность»
С точки зрения геополитики, глобализация является синонимом однополярного мира, поскольку абсолютно во всех существующих версиях глобализма и «глобального общества» речь идет только о парадигме западной цивилизации в ее талассократической аглосаксонской форме. Однако термин «однополярность» в широком употреблении сегодня имеет несколько иное значение. Выяснение этого нюанса имеет большое теоретическое и практическое значение.
Обычно принято говорить об «однополярном мире» только в том случае, если речь идет об утверждении прямой доминации США как национального государства в мировом масштабе без оглядки на остальных участников мировой политики, заведомо уступающим США по всем параметрам[153].
Понятая именно таким образом однополярность является платформой американских правых республиканцев и особенно неоконсерваторов. В период президентства Джоржда Буша-младшего это было практически официальной позицией его администрации. Однополярность в этом случае есть по сути утверждение США как мировой империи (понятой в духе Р. Каплана или У. Кристолла),  оплота порядка в море хаоса, с которым должны стремиться вступить в вассальные отношения все, кто не хочет ощутить на себе «гнев гипердержавы». В центре такого подхода лежит идея классического империализма капиталистической эпохи, когда одно национальное государство выстраивает колониальную политику в своих индивидуальных интересах, не считаясь больше ни с кем, если для этого нет весомых силовых, стратегических или экономических оснований.
Геополитический анализ такой однополярности показывает, что она основана на более широком историческом, социологическом и стратегическом контексте и выражает собой сумму целого веера тенденций, постепенно приведших  к тому, что США стали авангардом «цивилизации Моря». И если сегодня эта роль не подлежит сомнению, еще в начале века все было далеко не так очевидно. Огромная мощь Великобритании и ее талассократическая миссия были переданы (вместе с колониями) под стратегический контроль США не случайно и в рамках глубинных отношений внутри атлантического альянса. Геополитический анализ такой однополярности подчеркивает, что она возникла не на пустом месте, и северо-американская государственность выступает сегодня лишь формой для более глубокой тенденции: сегодняшнее положение США есть положение, обеспеченное четким следованием атлантизму и его фундаментальным закономерностям (Sea Power).
В самих Соединенных Штатах и в Европе однополярному миру, понятому таким образом, противопоставляется «многосторонний подход» (multilateralism). Он подразумевает, что США должны вести себя не как зарвавшееся национальное государство, достигшее небывалого превосходства, а как ответственный выразитель смысла всей «западной цивилизации», стоящей на грани того, чтобы стать глобальной. Это предусматривает:
·      учет позиции прежде всего Европы, а также других союзных США сил;
·      смягчение империалистической риторики;
·      укрепление атлантических связей;
·      привлечение партнеров для консультации и совместных действий.
Если такая «многосторонность» и кажется чем-то иным (особенно по форме), нежели жестким национальным империализмом, то геополитический анализ не видит здесь отказа от однополярности. Более того, с точки зрения геополитики, однополярный мир – это мир, где мы имеем дело с полюсом в лице всего стратегически интегрированного Запада как коллективного выражения «цивилизации Моря». США не могут быть всей этой цивилизацией, они -- лишь ее высшее историческое воплощение, но вся корневая система атлантизма находится в Европе, в европейской культуре и в европейском обществе. Поэтому, строго говоря, и прямолинейная однополярность империализма (неоконсерваторов США) и «многосторонний подход», свойственный преимущественно демократической партии и президенту Бараку Обаме, в геополитической системе координат означают строго одно и то же. С точки зрения Суши, обе модели суть лишь версии планетарного господства «цивилизации Моря». А спор о том, надо или не надо учитывать мнение младших партнеров, имеет не политический и не идеологический, а чисто технический и управленческий характер. Это внутренняя проблема единой корпорации: как распределить производственные функции и прибыли.
Между жесткой однополярностью и смягченной многосторонностью нет никакого принципиального содержательного различия. Одно и то же приказание можно дать как с помощью грубого окрика, так и в вежливой и тактичной форме. Суть дела от этого не меняется.
Поэтому привлечение геополитического анализа чрезвычайно важно для корректной дешифровки американской политики и международного политического дискурса в целом. Если не учитывать смысловых нюансов, нам может показаться, что жаркие дебаты, развертывающиеся между сторонниками однополярности и ее противниками, имеют совершенно другой смысл, нежели на самом деле. Так, к примеру, такие радикальные атлантисты и глобалисты, как Джордж Сорос[154] или Збигнев Бжезинский[155], выступают против «однополярности» и критикуют за «империализм» неоконсерваторов. Значит ли это, что они отказываются от доминации Запада, от глобализма и мирового правительства? Конечно, нет. Речь идет о другом: о выборе наиболее эффективного метода для того, чтобы закрепить успех «цивилизации Моря» как можно более надежно, чтобы сделать его необратимым и приступить к эффективному менеджменту в радикально новых условиях свершившейся однополярности.

§ 2 Трансформации атлантизма в глобалистской стадии

 

§ 2.1 Геополитическая формула глобализации
Геополитический анализ глобализации подводит нас к важной и фундаментальной формуле, значение которой трудно переоценить и которая должна быть положена в основу любого анализа глобальной или локальной ситуации.
Глобализация=однополярность=цивилизация Моря как единственная=полная маргинализация и фрагментация Суши
В этой формуле важны все составляющие, так как она описывает разные стороны той базовой парадигмы, в которой необходимо производить корректный геополитический разбор всех возможных процессов в сфере экономики, политики, стратегии, культуры, технологии, энергетики, информации, науки, культуры и т.д. Данная формула показывает также, что в глобальном мире геополитика никуда не исчезла и продолжает оставаться надежным инструментом политического и социологического анализа.
Рассмотрим некоторые особенно значимые пары этого четверичного  тождества.
1. Глобализация есть однополярность. Это значит, что процесс глобализации есть процесс распространения на весь мир единственной социально-политической, культурной и цивилизационной модели. Другими словами, у глобализации есть центр (полюс) и периферия. Структура глобального мира представляет собой модель окружности, где центр эмулирует цивилизационный код, разрабатывает и направляет его, а периферии остается лишь его воспринимать (с радостью, сопротивлением или безразличием). В то же время, и это особенно подчеркивают критики глобализации (например, «теория мировой системы» И.Валлерстайна), от периферии к центру направлен поток материальных и нематериальных ценностей (полезных ископаемых, энергоресурсов, промышленных товаров, «мозгов», рабочих рук и т.д.), которые аккумулируются в центре и становятся достоянием управленческой элиты этого центра. Глобализация работает по такому центробежно-центростремительному алгоритму, смысл которого сводится именно к однополярности.
Схема 6. Структура распространения кода от центра к периферии в процессе глобализации.
Схема 7. Структура потока ценностей от периферии к центру в процессе глобализации.
Оба движения происходят одновременно на разных уровнях. Транслируя код, центр влияет на периферию, инсталлируя в ее пространстве те же правила и нормативы, которые действуют в самом центре. Но общества «центра» создали эти правила и нормативы в ходе своего исторического развития, отточили их и давно научились не просто ими пользоваться, но и контролировать процесс их изменения. Пока тот или иной код доходит до периферии, в центре происходит новый качественный скачок.
Пример -- делокализация промышленности. В индустриальную эпоху доминация Запада над остальным миром основывалась, во многом, на развитой промышленности, тогда как экономика Третьего мира была преимущественно аграрной, а производство -- кустарным. Начиная с 1980-х годов, промышленные мощности из стран Запада (США и Западной Европы) стали переноситься в страны Третьего мира, где началась бурная индустриализация. Формальной причиной была низкая стоимость рабочей силы в слаборазвитых странах и развитие транспортных структур в мировом масштабе. Но при этом сами западные страны сосредоточились в области финансового контроля и разработки высоких технологий, что сделало индустриальные страны Третьего мира вновь полностью зависимыми от центра.
Этот цикл экономического и технологического развития является теоретически бесконечным, так как центр передает свои коды на периферию только в тот момент, когда у него самого в руках оказывается надежный инструмент следующего поколения (в науке, технологиях, экономике и т.д.)
Поток выходцев из зоны периферии, осаждающий центр, также принимается только до той степени, пока он может быть интегрирован в социальные, политические, культурные и экономические системы центра, то есть пока он может быть аккультурирован и ассимилирован в рамках «цивилизации Моря». В этом случае представитель периферии меняет свою идентичность вместе с образом жизни, образом мысли, языком, гражданством, местом жительства и т.д. Только тогда он интегрируется в центр и становится носителем его ценностной и мировоззренческой системы.
 2. Глобализация есть «цивилизация Моря» как единственная. Это значит, что структура кода глобализации, излучаемого центром, есть развитие и доведение до логического предела морских, атлантистских, «Карфагенских» ценностей. Здесь следует вспомнить о том, что геополитика есть не просто политологический или стратегический анализ, но социологическая дисциплина, изучающая отношение общества к пространству. Общество, которое становится нормативным в глобализации, есть общество либеральное, капиталистическое, торговое (олигархическое) и в корнях своих англосаксонское. Это общество выражает морскую «ликвидную» среду и конституирует мировое пространство как «глобальное Море», по которому можно скользить в любых направлениях. Везде, где осуществляются процессы глобализации, происходит превращение социального, культурного, экономического и политического ланшафта в «морскую среду». Свойства этого социологического пространства Моря исчерпывающе описаны у Карла Шмитта в книге «Земля и Море»[156].
Эта глобальная морская среда:
·      проницаема;
·      подвижна, изменчива;
·      не имеет в самой себе фиксированных в пространстве траекторий (дорог, троп, путей);
·      однородна;
·      отчуждена от того, кто по ней скользит (морские животные в отличие от сухопутных не приручаются);
·      благоприятствует свободолюбию и дерзкой активности;
·      способствует развитию изобретательности и креативности;
·      предрасполагает к постоянной смене идентичности.
Все эти свойства моря и океана полностью переносятся на общества морского типа. Поэтому однополярный круг глобализации по своей структуре есть пространство морской социальности.
Схема 8. Структура однополярного глобального мира как «цивилизации Моря».
3.Глобализация есть фрагментация и маргинализация Суши. Это важнейший вывод из геополитического анализа глобализации. Он означает, что в глобальном мире по сравнению со всеми предыдущими периодами фундаментально меняется структура альтернативы. На предыдущих этапах само содержание «цивилизации Моря» определялось через структуру того, чем «она не являлась, что было ее противоположностью, ее альтернативой, ее отрицанием, ее врагом». Карл Шмитт показал, что главное определение Политического[157] состоит в выяснении конкретной пары друг/враг. Поэтому Море было осмысленным и политическим явлением, пока на противоположном конце находилась Суша как альтернативная структура ценностей, как иная организация пространства, как сухопутная, теллурократическая среда. Эта сухопутная среда (как социологическое явление):
·      непроницаема и тверда;
·      неподвижна, постоянна;
·      несет в самой себе пространственно фиксированные траектории (дороги, тропы, пути, ландшафты);
·      неоднородна, выпукла;
·      родственна тем, кто в ней обитает;
·      благоприятствует дисциплине, верности, консерватизму, постоянству, иерархии;
·      способствует выносливости, твердости, последовательности, верности, неизменности;
·      предрасполагает к фиксированной идентичности.
Мы видим, что Море и Суша как парадигмы двух типов общества, двух полюсов, симметричны друг другу, и их конфликт, вписанный в пространство мира, в значительной степени способствовал укреплению обоих парадигм перед лицом противника, в котором ценностная система была структурирована обратным образом. В этом и состоит смысл геополитического дуализма: «Не-Море» в нем означает «Сушу», «Не-Суша» означает  «Море». И это является стержнем исторической семантики, смысловой (и одновременно географической) осью истории.
Маргинализация Суши и ее фрагментация, означает смысловую трансформацию самого Моря. Когда оно становится всем, оно перестает быть тем Морем, каким оно было ранее. Так возникает новый концепт глобального мира – «Не-Море», которое вместе с тем и не «Суша».
Образ этой новой фигуры пока окончательно не сформирован. Претендентами на эту роль «Не-Моря, но и не Суши» выступают пока «исламский фундаментализм» (Ф. Фукуяма назвал его неудачным термином «исламо-фашизм»), «международный терроризм» (часто означающий почти то же самое, что и «исламский фундаментализм»), страны «оси зла» (Иран, Северная Корея, Венесуэла) и «хаос» (как отсутствие порядка Моря и пробуксовка кодов однополярного центра). На самом деле, «Не-Море, но и не Суша» означает просто «периферию», осмысленную как преграду, как «другое, нежели центр». Итак, есть Море и есть «Другое», нежели оно само. Об этом «Другом» в современном состоянии глобализации пока известно довольно мало, оно еще не определено окончательно и бесповоротно, но самое главное, с геополитической точки зрения это то, что «Другое» не Суша.
Это означает, что глобальная идентичность и морская система ценностей опровергается в глобализме как-то иначе, нежели в прямой и симметричной антитезе, предлагаемой цивилизацией Суши.
«Другое, чем Море, но не Суша» есть важнейшее стратегическое понятие глобализма и однополярного мира. И именно на это следует обращать самое пристальное внимание тем, кто хочет глубоко понять сущность этого явления.
Схема 9. Проблема «Другого» в глобальной идентичности цивилизации Моря

§ 2.2 Пост-Море, постатлантизм и постгеополитика
Теперь мы можем по-новому взглянуть на некоторые теории современных атлантистских геополитиков, которые строят свои теории на модели «Центр-Периферия» или «ядро» (Core) – «зона неподключенности» (Т. Барнетт) и  взгляды которых мы исследовали в разделе «Геополитики Моря». По-новому откроется нам и тема «геополитики хаоса»[158], которую мы затрагивали в данном разделе под другим углом зрения.
В стадии глобализма атлантизм перестает рассматривать мир через дуальную топику классической геополитики и пытается описать новую глобальную систему в иных терминах. Это связано с тем, что в глобальных условиях меняется идентичность самой «цивилизации Моря», которая становится глобальным центром, а не одной из двух возможных моделей организации качественного пространства. Теперь это только одна единственная модель и, значит,  только «Морем» ее называть некорректно: она есть «всё», глобальная среда. Ее генезис прямо уходит в «цивилизацию Моря», но, так как ее альтернатива больше «Сушей» не является, то и сама она подвергается фундаментальным изменением. Это «пост-Море». А стратегия этой цивилизации есть «постатлантизм». Можно продолжить эту цепочку терминов и поставить вопрос о «постгеополитике».
«Постгеополитикой» является геополитический анализ глобального мира, осуществляемый с (пост)атлантистских позиций и не рассматривающий «цивилизацию Суши» как серьезную альтернативу «цивилизации Моря». Краткой формулой такого подхода можно считать название книги российского атлантиста и мондиалиста Д.Тренина «Конец Евразии»[159]. Глобальный мир возможен только в том случае, если мы признаем, что Евразии действительно пришел конец.
В таком случае легко восстановить топику постгеоплитики. Она достаточно внятно представлена в работе Томаса Барнетта «Новая карта Пентагона»[160] и других его текстах. На ней выделено «ядро», the Core, куда входят страны более или менее интегрированные в глобальный мир, и «неинтегрированный провал», «Non-Integrated Gap» (куда отнесены Африка, часть Латинской Америки, Ближний Восток и ряд дальневосточных стран). Есть еще область, названная «отключенной зоной», «Zone of  Disconnectedness» (Иран, Венесуэла, Северная Корея). И никаких упоминаний о Евразии, никаких рассуждений о противостоянии атлантизма и евразийства, Суши и Моря. Карта иллюстрирует «постгеополитический» подход – то есть описывает мир после «конца Евразии», когда в нем в качестве альтернативы Морю существуют лишь «неинтегрированный провал» и «отключенная зона».
В такой постгеополитике есть ряд технических и ряд глубинно философских вопросов.
Главные технические вопросы состоят в том, как упорядочить и интегрировать «неинтегрированную зону», как подключить «зону отключенную», каковы при этом приоритеты, оптимальные методы, а также последовательность шагов --  одним словом, как упорядочить (порядок здесь эквивалентен «ядру») «хаос»?
Главный философский вопрос заключается в вопрошании о смысле и исторической природе того, с чем имеет дело «ядро», когда наталкивается на сопротивление, оппозицию и противодействие со стороны «хаоса»? Какова идентичность Другого?
Если структуру рассуждений, отвечающих на первый вопрос, легко понять и воссоздать, то второй ответ чрезвычайно труден. Это главная проблема «постгеополитики» или геополитики глобального мира.

§ 2.3 Критическая геополитика: отмена «Другого»
Рассмотрим несколько типичных примеров постгеоплитики. К этой категории можно отнести так называемую «критическую геополитику» О’Туатайла и Эгнью, которая рассматривалась в обзоре современных атлантистских теорий. Теории «критической геополитики» точно соответствуют глобалистскому подходу. Однако, в отличие от других версий «постгеополитики», О’Туатайл дает интересный ответ относительно фигуры «Другого». «Критическая геополитика» настаивает на том, что в глобальном обществе «Другого» просто не существует, и само стремление эту фигуру сконституировать коренится в устарелом понятии идентичности. «Другой» необходим, когда есть «Этот», то есть «я сам» как строго определенная инстанция со своими границами, структурами и особенностями. Но если отказаться от идентичности вообще, если размыть ее, если сделать ее игровой и переменчивой, как предлагает постмодернистская философия,  мы вместе с этим утратим потребность в «Другом». При таком подходе Море размывает само себя и перестает быть отличным от Суши, которую «заливает».
Это очень интересный ответ на главный философский вопрос «постгеополитики» или «геополитики постмодерна». Глобальное общество должно быть устроено таким образом, чтобы интернизировать все противоречия, сделать их внутренними проблемами и научиться жить с ними в расколотом состоянии сознания. О’Татаутайл следует здесь за идеями философа-постструктуралиста Жиля Делеза, разрабатывавшего тематику «ризомы» и «шизофренического бытия», где раскол сознания считается не патологией, но нормой нового общества.
Так критическая геополитика смыкается с постмодернизмом и альтерглобализмом.

§ 3 Мутации пространства: феномен сети и климатические войны

§ 3.1 М. Кастельс: сетевое общество и пространство потоков
В таком же ключе выстраиваются концепции теоретиков «сетевого общества», которые редко обращаются к геополитике, но чьи теории сплошь и рядом берутся на вооружение современными «постгеополитиками».
М. Кастельс вводит само понятие «сетевое общество» (Network Society). Сеть – это социум, понятый как динамическое явление, не имеющее константных структур. Единственный смысл существования сети – это коммуникации. В ходе коммуникации по сети передается информация, которая становится самостоятельной реальностью, предшествующей смысловой нагрузке. Информация – это знание, лишенное смысла. Смысл относится к области декодирования и трансляции концептуальных матриц, но это не дело сети и коммуникаций. Сеть и коммуникации живут динамикой передачи информации и ориентированы только на увеличение ее скорости и устранение помех.
Ситуация, при которой сеть становится всеобщей и всеохватывающей, определяется М. Кастельсом как «информационализм».
В обществе-сети фундаментальной мутации подлежит само понятие об индивидууме. М. Кастельс пишет:
«Первый раз в истории базовая единица экономической организации не есть субъект, будь он индивидуальным (таким, как предприниматель или предпринимательская семья) или коллективным (таким, как класс капиталистов, корпорация, государство). Как я пытался показать, единица есть сеть, составленная из разнообразного множества субъектов и организаций, непрестанно модифицируемых по мере того, как сети приспособляются к поддерживающим их средам и рыночным структурам». [161]
Здесь мы видим, как постепенно начинает приобретать форму замеченная социологом Н.Луманом[162] и пока еще относительная независимость системы от человека.
Сеть влечет за собой новое понимание пространства. М. Кастельс пишет об этом так:
«…новая пространственная форма, характерная для социальных практик, которые доминируют в сетевом обществе и формируют его: пространство потоков. Пространство потоков есть материальная организация социальных практик в распределенном времени, работающих через потоки. Под потоками я понимаю целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества».[163]
Пространство потоков отрывает от привычного пространства (географического и социального) тех, кто интегрируется в сеть. Сеть уничтожает пространство, снимает его, переводит фиксированную позицию в эфемерный, быстро меняющийся пучок энергии.
Концепция «пространства потоков» прямо отсылает нас к «стихии Моря», которая становится в условиях глобализации вездесущей.  Информационизм также является чисто «морским» принципом, так как в нем акцент падает не на дешифровку константных смыслов, но на причудливые каскады информационных потоков самих по себе, которые сами же формируют мгновенные симулякры смыслов, которые тут же рассеиваются в новых потоках.
 Что же касается информационной сети как самостоятельной единицы, не зависящей от индивидуума и просто заменяющей его, то здесь М. Кастельс переходит к постмодернизму и теме постчеловека, предлагая новую версию той реальности, идущей на смену человечеству (наряду с ризомой, киборгами, мутантами и т.д.). Это сеть как самостоятельная реальность, выстраивающая молниеносные созвездия информации, трансформирующиеся с бешеной скоростью в иные фигуры.
Важным элементом в описании «постгеополитичсекого» мира является концепция М. Кастельса «глобального города». Он утверждает, что постепенно привычный нам город как социальная матрица, расположенная в физическом пространстве и структурированная в соответствии с социальной морфологией, превращается в «глобальный город».
«Глобальный город не место, а процесс. Процесс, посредством которого центры производства и потребления развитых услуг и местные общества, играющие при них вспомогательную роль, связываются в глобальной сети на основе информационных потоков, одновременно обрывая связи с районами, удаленными от промышленного центра».[164]
«Глобальный город» есть не место, но процесс; он находится не на Суше, но на Море, на воде. Он концептуально нефиксирован и пребывает сразу во всех местах мира и ни в одном из них.
Рассмотрение теории М.Кастельса в геополитическом контексте многое объясняет в структуре глобализма и однополярного мира.

§ 3.2 Р.Киохэйн, Дж.Най-мл.: инфосфера как могущество
Именно так и поступают современные американские геополитики («постгеополитики»): Роберт Киохэйн[165], Джозеф Най-мл[166] и Дэвид Лонсдэйл[167],  анализирующие геополитику сетей Интернет.
Р.Киохэйн и Дж.Най-мл. исследуют стратегическую роль информации в ее привязке к пространству. Они замечают, что связь информационных систем,  в частности, сетей Интернет с пространством не прерывается полностью, как иногда представляют себе аналитики. Она сохраняется на нескольких уровнях. Во-первых, сервера находятся в конкретной физической точке, то есть в зоне юрисдикции того или иного политического образования. «Информация распространяется не в вакууме, а в уже кем-то занятом политическом пространстве»[168]. Во-вторых, стратегия поведения в информационной среде отражает то культурное, образовательное и социальное программирование, которое человек получает также в конкретном обществе, привязанном к качественному пространству. В третьих, если сеть предполагает равенство пользователей и ставит на один уровень Интернет-представительство крупного государства и блог частного лица, то стратегии развития сети, регистрация доменных имен, разработка сетевых протоколов остаются строго централизованными, а значит, правила и модели поведения диктуются конкретным политическим актором. Им сегодня являются США, где сеть Интернет была создана и откуда «мировая паутина» распространяется в глобальном масштабе.
Следовательно, заключают Киохайэн и Най-мл., США и страны Запада должны рассматривать развитие мировой Интернет-сети как свое стратегическое преимущество, осмыслив его потенциал как поле ведения OOTW (Operations Other Than Wars – «Операции, Иные, Чем Война»). При этом распространение информационных технологий даже в среду потенциального противника в этой ситуации следует признать стратегическим преимуществом, при сохранении монопольного контроля над кодами и протоколами. Это позволит быть в курсе действий противника в информационной среде (которая довольно прозрачна), но в то же время сохранять саму сетевую парадигму под своим полным контролем. Отсюда использование в глобальном масштабе в Интернете английского языка, программного обеспечения (типа Windows или Mackintosh), разработки которого осуществляются в США и в той или иной степени контролируются американскими спецслужбами. Вместе с тем, есть такое явление, как «китайский Интернет», то есть попытка контроля со стороны политического руководства Китая доступа к тем или иным ресурсам WWW, которые могут, по мнению китайского руководства, нанести ущерб стратегическим интересам этой страны. Здесь мы имеем яркий пример территориализации информационной среды.

§ 3.3 Д.Лонсдэйл: геополитика пятого измерения
В свою очередь, Дэвид Лонсдэйл выстраивает иерархию сред, которая обнаруживается в процессе осмысления роли качественного пространства в ходе стратегических трансформаций ХХ века[169]. Д. Лонсдэйл утверждает: еще Х. Макиндер показал, что геополитика Моря оказывается более эффективной, чем геополитика Суши за счёт большей подвижности водной стихии по сравнению с земной. Еще более подвижной стихией вляется воздух. Здесь Д. Лонсдэйл ссылается на идеи итальянского генерала и стратега Джулио Дуэ[170] (1869 - 1930), который настаивал на том, что контроль над воздушным пространством будет постепенно становиться главной задачей геополитики, и именно от него будет зависеть доступ к мировому господству. Хотя не все предсказания генерала Дуэ подтвердились, считает Лонсдэйл, в целом, идея ставки на освоение все более и более «разряженных» стихий в мировой стратегии оправдана.
При этом Д. Лонсдэйл сосредоточивает свое внимание на еще более разряженной среде, которую он называет «инфосферой», предлагая использовать, наряду с «Sea Power» и «Land Power», еще один геополитический (точнее, «постгеополитический») термин – «Information Power». Самые острые геополитические схватки будут отныне происходить в сфере IT, в «инфосфере» или в «пятом измерении».
Одно из свойств геополитики пятого измерения, которое отмечают все авторы, изучающие этот вопрос, заключается в росте влияния «малых акторов», которые с помощью сетевых технологий способны многократно усилить свой потенциал, ничтожный физически, политически и социально. Особенно опасным это может стать в отношении террористических групп или иных экстремистских организаций, которые в глобальной среде получают в руки мощное оружие. Задача идентификации этих угроз и их подавления является основным вопросом глобальной безопасности в киберпространстве.
Эта тема выводит на более общую проблему – в чем состоит стратегия поведения США, «ядра», Центра, в глобальном сетевом пространстве, в «инфосфере»? Д. Лонсдэйл отвечает на это следующим образом: необходим глобальный контроль над инфосферой, который может быть определен как «способность использовать инфорсферу для реализации стратегических целей и способность предотвратить способность противника делать то же самое (эффективным образом)[171]».
Учитывая значение «инфосферы» и определенные коррекции, которая она вносит в традиционную стратегию, в том числе и на глобальном уровне, Д. Лонсдэйл подчеркивает, что она не должна рассматриваться в полном отрыве от политической географии. Положение в инфосфере есть в конечном счете «лишь отражение  геополитической реальности»[172], а значит, киберпространство есть не что иное, как продолжение геополитики Моря, развивающее ее предпосылки и методологии до логического конца.
Показательно, что перемещение в воздухе и перемещение по сайтам в сети Интернет называется терминами, содержащими в себе прямой намек на жидкую стихию (Море) – «воздухоплавание», «аэро-навтика» (от греческого «ahr», «воздух», и «nauV» -- «корабль»). Пользователей сети Интернет во франкоязычной среде также называют «интер-навтами» («les internautes»).

§ 3.4 К.Паскаль: глобальное потепление и новая геополитическая карта мира
Одна из излюбленных тем глобалистов (и антиглобалистов) – это изменение мирового климата. Инициаторами повышенного внимания к этой проблеме были эксперты «Римского клуба» в рамках общего проекта пропаганды глобального взгляда на мир. Так, Александр Кинг, один из основателей Римского клуба, откровенно признавался: «В поисках нового врага, который объединил бы нас, мы напали на идею загрязнения окружающей среды, угрозу глобального потепления, дефицита пресной воды, голода и всего остального, что подходило к нашему случаю. Все эти опасности имели причину в действиях людей, поэтому и победить их можно было, только изменив поведение и отношение людей»[173]. В этом пассаже очевиден инструментальный характер самой проблемы «климатических изменений», которая была поставлена в центр внимания в целях наглядного подтверждения актуальности глобалистского подхода.
Инициатива «Римского клуба» была поддержана целым рядом ученых и стала излюбленной темой мировых СМИ. Некоторые исследователи попытались применить к изменению климата геополитический подход, что легло в основу целого направления, называемого иногда «геополитикой климата».
Здесь можно упомянуть книгу молодой сотрудницы британского глобалистского центра «Королевский Институт Стратегических Исследований» Клио Паскаль «Глобальное потепление: как кризисы в области окружающей среды, экономики и политики изменят карту мира»[174] и исследование авторитетного канадского геополитика и кинодокументалиста Гвина Дайера «Климатические войны»[175].
В своей работе Клио Паскаль описывает вероятные последствия глобального потепления климата, которые, по ее мнению, приведут к ряду необратимых сдвигов в картине мира. Потепление повысит уровень воды в мировом океане, а значит, радикально изменит модель контроля над политическим пространством со стороны «цивилизации Моря» (Клио Паскаль оперирует терминами классической геополитики). Изменение береговой линии приведет к тому, что в мире могут появиться новые лидеры и могущество Запада (США и Европы) может оказаться под ударом.
По мнению К.Паскаль, немного стран готовится к такому повороту событий всерьез, и среди них первое место занимает Китай. К. Паскаль подробно останавливается на тех преимуществах, которые сможет вынести из глобального потепления Китай, у которого откроется возможность укрепить свою власть над всем Тихоокеанским регионом, тогда как проблемы нехватки пресной воды чрезвычайно ослабят Соединенные Штаты Америки и заставят их сосредоточиться на внутренних проблемах.

§ 3.5 Г. Дайер:  геополитика климатических войн
Сходный подход прослеживается в книге Гвиана Дайера, выступавшего с рядом докладов по изменению климата в Пентагоне и штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Г.Дайер еще более конкретен. Согласно его прогнозам, фундаментальных перемен в мировой политике следует ожидать к 2045 году, но начнутся они еще раньше – уже в самое ближайшее время. Основной тенденцией является все то же потепление. Прослеживая закономерности в изменении среднегодовых температур в разных регионах Земли, Гвин Дайер утверждает, что главной силой мировых перемен станет аридизация (обезвоживание) ныне плодородных почв, расположенных в южных регионах. Дефицит пресной воды приведет к разрушению аграрной инфраструктуры и массовым паническим миграциям в зоны, более приспособленные для проживания. По сценарию Г. Дайера в 2019 году последствия климатического удара испытает на себе Россия, которая подвергнется нашествию населения из Центральной Азии, часть территорий которой превратится в необитаемую пустыню. К 2029 году под атакой беженцев с Юга, из Мексики, окажутся США. В 2036 году не приспособленными для человека станут земли Северной Индии, а в 2042 году придет очередь Китая. Так к 2045 году  сложатся объективные условия для глобального вооруженного конфликта не только за энергетические ресурсы развития, но просто за выживание и доступ к землям, где человек сможет прокормить себя. Это и есть эпоха начала климатических войн.
Побочные эффекты потепления – таяние полярных льдов, повышение уровня мирового океана и т.п. – только усугубят ситуацию, так как еще более сократят объем пригодных для жизни человека территорий. Согласно Гвину Дайеру, правительства современных государств, и в том числе и военные министерства и ведомства, уже сегодня должны закладывать подобные сценарии в своих планах и готовиться к максимально адекватному реагированию.

§ 3.6 М.Чассудовски: управление погодой в военных целях
Критические исследования проблемы изменения климата и манипуляции погодой с помощью искусственных секретных технологий проводит другой канадский ученый и геополитик Майкл Чассудовски[176]. Согласно его информации, вооруженные силы США десятки лет работают над созданием «климатического оружия», которое обеспечило бы США глобальную доминацию в новых условиях и позволило бы единолично пользоваться технологиями, которых нет ни у одной другой страны. Он ссылается на материалы Университета Колледжа Военно-Воздушных сил США, в которых открыто признается необходимость управления климатом в военных целях. «Изменения климата станет частью внутренней и международной безопасности и позволит использовать его в одностороннем порядке. Оно может быть использовано для обороны и для нападения, а также в целях сдерживания. Способность вызывать землетрясения, туман, штормы на земле, а также изменять структуру космического пространства, а также искусственные манипуляции погодой – все это часть  интегрированных технологий, которые могут фундаментально усилить США и ослабить противника, обеспечить глобальную разведку, повысить досягаемость и силу.»[177]
Чассудовски обращает внимание на программу HAARP, в рамках которой на Аляске США была построена секретная лаборатория по использованию новейших технологий для влияния на климат с помощью индукции определенных процессов в ионосфере. Ионосфера служит для защиты Земли от радиации, и точечное влияние на ее структуру способно влиять на климатические явления, а возможно, и поражать определенные объекты.
Аномальные климатические явления лета 2010 года в России и Европе вызвали в России шквал публикаций, где темы, рассматривавшиеся М.Чассудовским за несколько лет до этого, получили новое дыхание[178].
Геополитика климатических войн представляет собой пример экстравагантного применения геополитической методологии к реальным или предполагаемым, реконструируемым явлениям, связанных с процессом глобализации.

§ 3.7 Эверетт Долман: геополитика космического пространства
Еще одной любопытной версией «постгеополитики» является геополитика космического пространства или «астрополитика», предложенная Эвереттом Долманом[179]. Он применяет геополитическую схему к солнечной системе. И снова речь идет о геополитике Моря, что отражено даже в названии «космо-навтики», то есть дословно, «космосо-плавания».
Э. Долман берет в качестве карты своей «астрополитики» пространство солнечной системы, которую он приравнивает к новому изданию Heartland’а, к «Евразии». Он прикладывает к ней формулу Х. Макиндера: «Кто контролирует Восточную Европу, тот контролирует Heartland. Кто контролирует Heartland, тот контролирует Мировой Остров (Евразию). Кто управляет Мировым Островом, тот управляет миром». Утверждая, что на следующем этапе принципиальным будет контроль над планетами этой системы, на которых сосредоточены ресурсы, которые станут в ближайшем времени залогом выживания человечества и битва за которые предопределит судьбу «мирового господства» в новом масштабе (на сей раз на уровне солнечной системы, Э.Долман выделяет четыре стратегических (астрополитических) региона.
1.                    Terra или Земля, которая осмысляется как пространство, с которого можно осуществлять запуски космических кораблей (!) на орбиту. Земля рассматривается Э. Долманом как береговая зона или авианосец, плавающий в солнечной системе. Земля – это промежуточный регион между качественным пространством классической геополитики и астрополитикой.
2.                     Земное орбитальное пространство (от минимального расстояния от Земли, на котором возможно орбитальное вращение вокруг нее, до 36 000 км). В этой зоне расположены сегодня все спутники, космические аппараты разведки, станции слежения. Эта зона уже сегодня рассматривается как область особого стратегического значения и предназначается для развертывания в ней системы космических вооружений, программа которых уже запущена.
3.                    Лунное пространство, расположенное далее 33 000 километров от Земли и до границ орбиты Луны. Сама Луна является только одним – видимым – стратегическим объектом в этой зоне, но в ее пределах располагается ряд позиций, которые являются ключевыми для организации контроля над первым и вторым астрополитическими регионами.
4.                    Солнечное пространство включает в себя всю зону, на которую распространяется солнечная гравитация – за пределом лунной орбиты. Пока технологии не позволяют всерьез приступить к освоению этого четвертого региона, но уже в ближайшем будущем планеты, находящиеся в этой зоне, и крупные астероиды из пояса астероидов станут важнейшими пунктами, необходимыми для дальнейшего постиндустриального развития человечества и территорий человеческой колонизации. Солнечное пространство – это новое издание «жизненного пространства» (Lebensraum – Ратцеля-Хаусхофера)[180].
[ Карта 31. map31.jpg
Карта 31. Карта «космической геополитики» Эверетта Долмана. ]
Согласно Э. Долману, в ходе глобализации именно космическая ориентация и освоение космического пространства станет в центре истории, как это было в эпоху «великих географических открытий». Однако для того, чтобы современному Западу обеспечить себе наиболее выгодные стартовые условия в астрополитике, уже сегодня следует обращать внимание не на доигрывание старых геополитических игр, но на разработку космических программ и обеспечение военного стратегического контроля над зонами, наиболее благоприятными для освоения, то есть на территории второго и третьего космических регионов (орбитального и лунного). Ключевыми точками являются зоны, расположенные на 63,4 градусе северной долготы  (в частности, космодром Плесецк) и в пространстве экватора. Э. Долман  полагает, что судьба будущих космических колонизаций решается уже сегодня. Правительство США должно учитывать новое стратегическое видение при выстраивании баланса сил и структуры контроля над различными зонами Земли, глобально осмысленной как «береговая зона», откуда предстоит отправиться в плавание по океану Солнечной Системы.

§ 3.8 У.Оуенс, Д.Ронфильд, Дж.Аркилла: сеть и полное доминирование
Примером стратегического осмысления информосферы является концепция «сетевых войн», которая стала возможным только в условиях глобализации и тотальной информатизации общества. На основе этой концепции уже с 1990-х годов начались реформы классической военной стратегии в США. В начале 2000-х годов многие аспекты этой доктрины тестировались на практике в Ираке и Афганистане и проходили апробацию в других странах НАТО, в том числе и в ходе боевых учений. А в 2010 году даже российское военное командование объявило о переходе Российских Вооруженных Сил на сетецентрический принцип[181].
Впервые открыто сформулировал концепцию «системы систем» один из руководителей объединенных штабов ВС США адмирал Уильфм Оуэнс[182], который заявил, что необходимо использовать новейшие информационные технологии в реорганизации военной стратегии на новом уровне. Смысл «системы систем» заключался в обеспечении «Полноспектрового Доминирования» (Full Spectrum Dominance) через сочетание данных космической разведки и иных информационных датчиков и проведени силовых операций в конкретной обстановке для обеспечения тотального заведомого превосходства над противником, основанного на полном господстве в информационной области (во всех смыслах – от разведки до кампаний в прессе, активности в интернет среде и т.д.).
Ранее, в 1993 году, Дэвидом Ронфельдом и Джоном Аркиллой[183] из RAND –корпорации была предложена несколько иная модель сетевой войны, основой которой было не технологическое обеспечение акторов конфликта, а социальные сети и дезиерархированные общества. Ими была издана книга «Подготовка к конфликтам в информационную эпоху»[184]. Они утверждали, что в новом постмодернистском обществе власть переходит к новым действующим лицам – транснациональным корпорациям, криминальным и террористическим группировкам, наркокартелям, различным политическим движениям. Ронфельд и Аркилла отмечают новую парадигму конфликта; атакующая сторона действует по принципу «роения», а не «массированности», как было ранее. При этом сами границы конфликта по хронологии и физическим рамкам размыты: не ясно, когда он начинается, кто и насколько сильно в него вовлечен. В качестве акторов сетевых войн могут использоваться третьи лица – от небольших организаций до государств[185].

§ 3. 9 А.Сибровски, Дж. Гарстка: сетецентрическая стратегия нового поколения
Начиная с середины 1990-х годов, Офисом Реформирования ВС Секретаря Обороны (Office of Force Transformation) под управлением вице-адмирала Артура К. Сибровски (1942 – 2005) и аналитиком Джоном Гарстка[186] была разработана одна из последних версий «новой теории ведения войн» («emerging theory of war»). Основы этой теории ее разработчики обобщили в документе «Внедрение сетецентричного военного искусства»[187], опубликованном в 2005 году. Разработчики этой теории убеждены, что в ближайшем будущем она «если не заменит собой  традиционную теорию войны, то существенно и необратимо качественно изменит ее»[188].
Теория сетецентричной войны основана на делении циклов человеческой истории на три фазы: аграрной, промышленной и информационной эпох, каждой из которых соответствуют особые модели стратегии. Этим эпохам строго соответствуют социологические понятия – премодерн, модерн и постмодерн. Информационная эпоха – это период Постмодерна, который устанавливается сегодня, когда развитые общества Запада (в первую очередь, США) переходят к качественно новой фазе. Теория сетецентричных войн представляет собой модель военной стратегии в условиях Постмодерна. Как модели новой экономики, основанные на информации и высоких технологиях, сегодня доказывают свое превосходство над традиционными капиталистическими и социалистическими моделями промышленной эпохи, так и сетецентричные войны претендуют на качественное превосходство над прежними стратегическими концепциями индустриальной эпохи (Модерна). Теория сетецентричных войн представляет собой перенос основных моментов постмодернистского подхода на сферу военной науки.
Ключевым понятием для этой теории является термин «сеть». В современном американском языке, помимо существительного «the network» -- «сеть», появился неологизм – глагол «to network», что приблизительно переводится как «осетить», «охватить сетью», «внедрить сеть в», «подключить к сети». Смысл «сети», «сетевого принципа состоит в том, что главным элементом всей модели является «обмен информацией» с максимальным расширением форм производства этой информации, доступа к ней, ее распределения, обратной связи. «Сеть», по мнению теоретиков сетевых войн, представляет собой новое информационное пространство, в котором развертываются основные стратегические операции – как разведывательного, так и военного характера, а также их медийное, дипломатическое, экономическое и техническое обеспечение. «Сеть» в таком широком понимании включает в себя одновременно различные составляющие, которые ранее рассматривались строго раздельно. Боевые единицы, система связи, информационное обеспечение операции, формирование общественного мнения, дипломатические шаги, социальные процессы, разведка и контрразведка, этнопсихология, религиозная и коллективная психология, экономическое обеспечение, академическая наука, технические инновации и прочее -- все это отныне видится как взаимосвязанные элементы единой «сети», между которыми должен осуществляться постоянный информационный обмен.
Смысл военной реформы в рамках «новой теории войны» информационной эпохи состоит в одном: в создании мощной и всеобъемлющей глобальной сети, которая концептуально заменяет собой ранее существовавшие модели и концепции военной стратегии, интегрирует их в единую систему. В таких условиях война становится сетевым явлением, а военные действия – разновидностью сетевых процессов. Регулярная армия, все виды разведок, технические открытия и высокие технологии, журналистика и дипломатия, экономические процессы и социальные трансформации, гражданское население и кадровые военные, регулярные части и отдельные слабо оформленные группы  -- все это интегрируется в единую сеть, по которой циркулирует информация. Создание такой сети составляет сущность военной реформы ВС США.

§ 3.10 Э.Смит: Операции Базовых Эффектов
Центральной задачей ведения всех «сетевых войн» является проведение «Операции Базовых Эффектов» («Effects-Based Operations»). «ОБЭ» определяются военными теоретиками сетевых войн как «совокупность действий, направленных на формирование модели поведения друзей, нейтральных сил и врагов в ситуации мира, кризиса и войны»[189]. Это концепция была детально разработана Э.Смитом[190].
«ОБЭ» означает заведомое установление полного и абсолютного контроля надо всеми участниками актуальных или возможных боевых действий и тотальное манипулирование ими во всех ситуациях – и тогда, когда война ведется, и тогда, когда она назревает, и тогда, когда царит мир. В этом вся суть «сетевой войны»: она не имеет начала и конца, ведется постоянно, и ее цель состоит в обеспечении тем, кто ее ведет, способности всестороннего управления всеми действующими силами человечества. Это означает, что внедрение «сети» представляет собой лишение стран, народов, армий и правительств мира какой бы то ни было самостоятельности, суверенности и субъектности, превращение их в жестко управляемые, запрограммированные механизмы. За скромной «технической» аббревиатурой «ОБЭ» стоит план прямого планетарного контроля, мирового господства нового типа, когда управлению подлежат не отдельные субъекты, а их содержание, их мотивации, действия, намерения  и т.д. Это проект глобальной манипуляции.
Задачей «ОБЭ» является формирование структуры поведения не только друзей, но и нейтральных сил и врагов, т.е. и враги и занимающие нейтральную позицию силы, по сути, заведомо подчиняются навязанному сценарию, действуют не по своей воле, но по воле тех, кто осуществляет «ОБЭ» – т.е. США. Если враги, друзья и нейтральные силы в любом случае делают именно то, чего хотят от них американцы, они превращаются в управляемых (манипулируемых) марионеток заведомо, еще до того момента, когда следует окончательное поражение. Это выигрыш битвы до ее начала. «ОБЭ» в равной мере применяются в период военных действий, в моменты кризиса и в периоды мира, что подчеркивает тотальный характер сетевых войн: они запускаются не только в момент напряженного противостояния и в отношении противников, как классические войны промышленного периода, но и в периоды мира и в отношении союзников или нейтральных сил. Цель сетевых войн – «ОБЭ», а цель «ОБЭ» – абсолютный контроль надо всеми участниками исторического процесса в мировом масштабе.
На появление первых концепций «сетецентричных войн» повлияли изменения в разных секторах американского общества – в экономике, бизнесе, технологиях и т.д. Можно выделить три направления трансформаций, которые легли в основу этих концепций:
·          перенос внимания от концепта «платформы» к «сети»;
·          переход от рассмотрения отдельных субъектов (единиц) к рассмотрению их как части непрерывно адаптирующейся экосистемы;
·          важность осуществления стратегического выбора в условиях адаптации и выживания в изменяющихся экосистемах[191].
В военно-стратегическом смысле это означает:
·          переход от отдельных единиц (солдат, батальонов, частей, огневых точек, боевых единиц и т.д.) к обобщающим системам;
·          рассмотрение военных операций в широком информационном, социальном, ландшафтном и иных контекстах;
·          повышение скорости принятия решений и мгновенная обратная связь, влияющая на процесс во время ведения военных операций или подготовки к ним[192].
Целью перехода к сетецентричным военным моделям являются:
·           обеспечение наличия союзников и друзей;
·           внушение всем мысли об отказе и бессмысленности военной конкуренции с США;
·           предупреждение угроз и агрессивных действий против США,
·           быстрая и решительная победа над противником[193].
А достигаться это должно через конкретные преимущества, которые дает сетевой подход:
·           лучшая синхронизация событий и их последствий на поле боя;
·           достижения большей скорости передачи команд;
·           повышение количества жертв среди противников, сокращение жертв среди собственных войск и рост личной ответственности военных во время проведения военной операции и подготовки к ней[194].
 В первую очередь следует сражаться за информационное превосходство, для чего необходимо:
·          искусственно увеличивать потребность противника в информации и одновременно сокращать для него доступ к ней;
·          обеспечивать широкий доступ к информации своих через сетевые механизмы и инструменты обратной связи, надежно защитив их от внедрения противника;
·          сокращать собственную потребность в статичной информации через обеспечение доступа к широкому спектру оперативного и динамичного информирования.[195]
Теория сетецентричных войн не апеллирует напрямую к геополитике, но построена на принципе укрепления и обеспечения стратегического доминирования США в условиях глобализации и глобального мира в принципиально новой «пост-морской» среде – сетевой и информационной. То, что у социолога М.Кастельса описано в нейтральных терминах как «пространство потоков», «глобальный город» и «информационизм», в военно-стратегическом мышлении американских военных превращается в оружие нового поколения, поскольку само существование глобальной сети они совершенно справедливо оценивают как фундаментальный исторический успех и залог мирового контроля США.

§ 4 Итоги геополитического анализа глобализации

§ 4.1 Основные моменты геополитического анализа
Завершая рассмотрение «геополитики глобального мира», мы можем отметить следующие моменты:
1.    Глобальный мир является следствием небывалого исторического успеха цивилизации Моря. Используя историческую метафору, это можно уподобить тому, как если бы Третью Пуническую войну выиграли карфагеняне, захватили Рим, объединили бы под своим могуществом все Средиземноморье, и  европейская история пошла бы по совершенно иному пути. Глобализм, мондиализм и глобализация обладают прозрачной геополитической природой: это идеология Левиафана, воплощаемая в жизнь.
[Карта 32 map32.jpg
Карта 32. Структура однополярного (глобального) мира. ]
2.    Глобализм есть явление идеологическое. Как и любая идеология, глобализм структурируется по степени глубины вовлеченности в него:
·      существует идеологическое ядро (мондиализм), которое прекрасно осознает принципы и цели глобализации, продвигает их в жизнь и несет за них историческую ответственность;
·      есть промежуточный слой тех, для кого, в целом, глобализация симпатична и приемлема и кто старается в меру сил её поддержать и  продвинуть;
·      есть гораздо более широкая прослойка людей, которая воспринимает глобализацию как нечто стихийное и само собой разумеющееся, и поэтому, не ставя ее под сомнения, двигается по ее течению;
·      и есть огромные массы вообще не осознающие, что с ними происходит в настоящий исторический период, податливые или сопротивляющиеся глобализации в силу пассивности и инерции.
3.    Глобализация есть явление социологическое, поскольку формат общества существенно меняется в сторону парадигмы морского общества. Социальное пространство становится все более и более «ликвидным», «текучим» («пространство потоков»), непостоянным, меняющимся. Растет скорость информационного обмена. Пространство приобретает все более прозрачное и проницаемое качество, трение сокращается. Это находит выражение в развитии IT-среды, где процессы протекают мгновенно. Новое общество обладает свойствами «цивилизации Моря», но доведенными до их высшей концентрации.
4.    Глобализация влечет за собой постгеополитику. В условиях маргинализации и фрагментаризации Суши как второго (или первого – если учитывать историческую последовательность) базового геополитического принципа на место классической геополитики приходит ее новая версия – «постгеополитика», которая выражает себя в разнообразных формах, часто «пародирующих» собственно геополитические методы или использующих геополитическую терминологию в неподходящем контексте. «Постгеополитика» может быть названа «постмодернистским симулякром» геополитики.

§ 4.2 Оценка глобализации с позиции «цивилизации Суши»
Эти выводы вытекают из объективного и нейтрального анализа явления глобализации, развертывающегося на наших глазах. Однако на протяжении всего анализа глобализации мы описывали то, как это явление оценивается изнутри западной цивилизации, как оно осмысляется в самой «цивилизации Моря». И с этой позиции, действительно, никакого иного взгляда на нынешнее положение дел и на основные процессы, развертывающиеся в мире, быть не может. Нечто аналогичное мы встречаем на всех этапах западной цивилизации, которая во всех эпохи мыслила мир, исходя из абсолютной убежденности, в том, что западное осмысление мира универсально, истинно, научно, точно и адекватно. В определенном смысле, Запад всегда сохранял определенный этноцентризм, имеющий, как мы показали, глубокие архаические корни.
И сегодняшняя претензия «цивилизации Моря» на глобальность, триумф и «конец истории» не содержит ничего принципиального нового. И в имперский, и в колониальный периоды Запад не сомневался, что обладает монополией на абсолютную и историческую истину – в чем бы она ни состояла: в догматике, сомнении или свободе.
Следовательно, несмотря на весь плотный и внушительный гипноз глобализации и ее самооценок, и даже ее критики, проистекающей из самого Запада и несущей на себе все следы его базовой парадигмы, мы можем взглянуть на глобализацию радикально иначе -- на основании «геополитики Суши», вопреки утверждению современной западной цивилизации, что «с Сушей покончено» и «конец Евразии» наступил.
Если принять как рабочую гипотезу, что это утверждение слишком поспешно, что «конца Евразии» пока не наступило, что современный Heartland (в лице Российской Федерации) еще не является зоной, полностью подконтрольной центру глобального мира, еще не подвергся десуверенизации, прямой оккупации или установлению внешнего управления, и если мы суммируем «с позиции Суши» все те тенденции в мире, которые демонстрируют (в разных формах и с разной степенью интенсивности) волю к отторжению глобализации, мы сможем выстроить альтернативную геополитическую модель, определить ее принципы, перспективы и методы.
Так мы получим геополитику многополярного мира -- мира, которого пока нет, но который вполне может быть. Этому будет посвящена третья часть данной книги. 

 

Раздел 3.

Геополитика многополярного мира

Глава 1. Многополярность как открытый проект

§ 1 Многополярность  и «цивилизация Суши» (Land Power)

 

§ 1.1 Геополитика Суши в глобальном мире
В предыдущем разделе мы рассматривали тематику глобализма, глобализации и мондиализма в перспективе, которая считается общепринятой и «конвенциональной». Но геополитический анализ этого явления показал, современный глобализм учитывает только  одну из двух геополитических сил -- талассократию, «цивилизацию Моря», претендующую на единственность, тотальность, нормативность и стремящуюся выдать себя за единственно возможное цивилизационное, социологическое и геополитическое состояние мира.
Мы увидели, что философия глобализма основывается на внутренней уверенности в универсальности именно западноевропейской системы ценностей, которая мыслится как резюме всего многообразного опыта человеческих культур на всех этапах их истории.
И, наконец, мы показали, что глобализация имеет в своих корнях активную идеологию (мондиализм) и влиятельные структуры, которые эту идеологию распространяют и внедряют в жизнь. Если учесть, что к последним относятся самые авторитетные интеллектуальные центры США (такие как CFR, неоконсерваторы), структуры высшего военного командования США и их аналитики (Оуэнс, Сибровски, Барнетт, Гарстка), международные олигархи (Джордж Сорос), ряд международных организаций (Бильдербергский клуб, Трёхстороняя комиссия и т.д.) и бесчисленное количество аналитиков, политиков, журналистов, ученых, экономистов, деятелей культуры и искусства, работников IT сектора, рассеянных по всему миру, то мы можем понять причину того, почему эта идеология кажется нам чем-то само собой разумеющимся. То, что подчас мы воспринимаем глобализацию как «объективный процесс», является следствием гигантской манипуляции общественным мнением и плодом тотальной информационной войны.
Поэтому описанная нами картина глобальных процессов является констатацией реального положения дел лишь отчасти. В таком описании присутствует значительная доля нормативного и императивного, волевого (идеологического) пожелания, чтобы все было именно так, а значит, оно основано на натяжках и стремлении выдать желаемое за действительное.
В этом разделе мы опишем иной взгляд на глобализацию и глобализм, который невозможен изнутри «цивилизации Моря», то есть из стихии номинально «глобального мира». Такой взгляд не учитывается ни в антиглобализме, ни в альтерглобализме потому, что он отказывается от самих глубинных философских и идеологических оснований европоцентризма.  Такой взгляд отбрасывает веру:
·      в универсальность западных ценностей, в то, что западные общества прошли в своей истории единственно возможный путь, который предстоит пройти всем остальным странам;
·      в прогресс как в непререкаемую поступательность исторического и социального развития;
·      в то, что безграничное техническое, экономическое и материальное развитие и есть ответ на самые насущные нужды всего человечества;
·      в то, что люди всех культур, религий, цивилизаций и этносов принципиально такие же, как люди Запада, и управляются теми же антропологическими мотивами;
·      в безусловное превосходство капитализма над другими социально-политическими формациями;
·      в безальтернативность рыночной экономики;
·      в то, что либеральная демократия является единственно приемлемой формой политической организации общества;
·      в индивидуальную свободу и индивидуальную идентичность как высшую ценность человеческого бытия;
·      в либерализм как в исторически неизбежную, приоритетную  и оптимальную идеологию.
Иными словами, мы переходим на позиции «цивилизации Суши» и рассматриваем сегодняшний момент мировой истории с точки зрения «геополитики-2», или талассократической геополитики,  как эпизод «великой войны континентов», а не как ее завершение.
Разумеется, трудно отрицать, что современный момент исторического развития демонстрирует ряд уникальным черт, которые при желании можно интерпретировать как победу Моря над Сушей, Карфагена над Римом, Левиафана над Бегемотом. Действительно, никогда в истории «цивилизация Моря» не достигала таких серьезных успехов и не простирала мощь и влияние своей парадигмы в таких масштабах. Конечно, «геополитика-2» признает этот факт и заложенные в нем последствия. Но она ясно отдает себе отчет в том, что глобализацию можно интерпретировать и иначе – а именно, как серию побед в сражениях и битвах, но не как окончательный выигрыш войны.
Здесь напрашивается одна историческая аналогия: когда в 1941 году германские войска подступали к Москве, можно было посчитать, что все потеряно и конец СССР предрешен. Нацистская пропаганда именно так и комментировала ход войны: на оккупированных территориях создается «новый порядок», работают органы власти, создаются экономические и политические инстанции, налаживается социальная жизнь. Но советский народ продолжал ожесточенное сопротивление -- как на всех фронтах, так и в тылу противника, планомерно двигаясь к своей цели и к своей победе.
В геополитическом противостоянии Моря и Суши сейчас именно такой момент. Внутри «цивилизации Моря» информационная политика выстроена так, чтобы ни у кого не зародилось сомнения, что глобализм есть свершившийся факт и глобальное общество в основных чертах состоялось, что все преграды отныне носят технический характер. Но с определенных концептуальных, философских, социологических и геополитических позиций все это можно оспорить, предложив совершенно иное видение ситуации. Все дело в интерпретации. Исторические факты не имеют смысла без интерпретации. Точно так же и в геополитике: любое положение дел в сфере геополитики имеет смысл только в той или иной интерпретации. Глобализм сегодня интерпретируется почти исключительно в атлантистском ключе. И тем самым в него вкладывается «морской» смысл. Взгляд с позиции Суши меняет не положение дел, но его смысл. А это во многих случаях имеет решающее значение.
Далее мы представим взгляд на глобализацию и глобализм с позиции Суши – геополитический, социологический, философский и стратегический.

§ 1.2 Основания для существования «геополитики-2» в глобальном мире
Чем можно обосновать саму возможность взгляда со стороны Суши на глобализацию, при том, что, как мы показали, структура глобального мира предполагает маргинализацию и фрагментаризацию Суши?
Для этого есть несколько оснований.
1.    Человеческий дух (сознание, воля, вера) всегда способен сформулировать свое отношение к любому окружающему явлению. И даже если это явление представляется необоримым, всеобъемлющим, «объективным», его можно принять или отвергнуть, оправдать или осудить. В этом состоит высшее достоинство человека и его отличие от животных видов. И если человек отвергает и осуждает нечто, он вправе строить стратегии преодоления в любых, самых тяжелых и непреодолимых, ситуациях и состояниях. Наступление глобального общества может быть принято и одобрено, а может быть отторгнуто и осуждено. В первом случае мы плывем по воле волн истории, во втором – ищем «точки опоры», чтобы остановить этот процесс. История делается людьми, и дух здесь играет центральную роль. Следовательно, существует теоретическая возможность создания теории, радикально противоположной тем взглядам, которые выстраиваются на основе «цивилизации Моря» и принимают основные парадигмы западного взгляда на вещи, ход истории, логику смены социально-политических ситуаций.
2.    Геополитический метод позволяет идентифицировать глобализацию как субъективный процесс, связанный с успехами одной из двух глобальных сил. Как бы «маргинальна и фрагментаризирована» ни была Суша, она имеет за собой серьезные исторические основания, традиции, опыт, социологические и цивилизационные предпосылки. Геополитика Суша выстроена не на пустом месте: это традиция, обобщающая фундаментальные исторические, географические и стратегические тенденции. Поэтому даже на теоретическом уровне оценка глобализации с позиции «геополитики-2» абсолютно правомочна.
3.    Точно так же, как в центре глобализации стоит ее «субъект» (мондиализм и его структуры),  у цивилизации Суши может быть и есть свое субъектное воплощение. Несмотря на гигантский масштаб и массивные формы исторической полемики цивилизаций, мы имеем дело, в первую очередь, с противостоянием умов, идей, концепций, теорий, а лишь затем – материальных вещей, аппаратов, технологий, финансов, вооружений и т.д.
4.    Процесс десуверенизации национальных государств пока не стал необратимым, и элементы Вестфальской системы частично сохраняются. Это значит, что ряд национальных государств в силу определенных соображений все еще может делать ставку на проведение сухопутной стратегии, то есть может полностью или частично отвергнуть глобализацию и парадигму «цивилизации Моря». Примером этого является Китай, который балансирует между глобализацией и собственной сухопутной идентичностью, жестко следя за тем, чтобы общее равновесие сохранялось и из глобальных стратегий было заимствовано только то, что укрепляет Китай как суверенное геополитическое образование. То же самое можно сказать и о тех государствах, которые США приравняли к «оси зла» (Иран, Куба, Северная Корея, Венесуэла, Сирия и др.) Конечно, угроза прямого вторжения войск США дамокловым мечом весит над этими странами (по примеру Ирака или Афганистана), а изнутри они непрерывно подвергаются тонким сетевым атакам. Но в настоящий момент их суверенитет сохраняется, что делает их привилегированными зонами для развития цивилизации Суши. Сюда же можно отнести ряд колеблющихся стран – таких, как Индия, Турция и др., которые, будучи значительно вовлечены в орбиту глобализации, сохраняют самобытные социологические черты, приходящие в противоречие с официальными установками правящих режимов. Такая ситуация свойственна многим азиатским, латиноамериканским и африканским обществам.
5.    И, наконец, самое главное --  нынешнее состояние Heartland’а. От него зависит, как мы знаем, господство над миром, реальность или эфемерность однополярной глобализации. Heartland в 1980-90-е годы фундаментально сократил зону своего влияния. Из него вышли последовательно два геополитических пояса – Восточная Европа (страны которой входили в «социалистический лагерь, «Варшавский договор», СЭВ и т.д.) и Союзные Республики СССР. К середине 1990-х в Чечне началось кровавое тестирование возможности дальнейшего членения России на «национальные республики». Эта фрагментация Heartland’а вплоть до мозаики марионеточных несамостоятельных государств на месте России должна была стать финальным аккордом построения глобального мира и «конца истории», после чего говорить о Суше и «геополитике-2» было бы гораздо сложнее. Heartland имеет центральное значение в возможности стратегической консолидации всей Евразии и, следовательно, «цивилизации Суши». Если бы процессы, происходящие в России в 1990-е годы пошли своим чередом и ее распад продолжился бы, ставить под вопрос глобализацию было бы намного труднее. Но в России с конца 1990-х -- начала 2000-х годов произошел перелом, распад был остановлен; федеральная власть восстановила контроль над мятежной Чечней. В. Путиным была проведена правовая реформа субъектов Федерации ( связанная со снятием статьи о «суверенитете», с назначением губернаторов из центра и т.д.), которая укрепила вертикаль власти в пространстве всей России. Начали набирать обороты интеграционные процессы в СНГ. В августе 2008 года в ходе пятидневного конфликта России с Грузией Россия установила прямой стратегический контроль над территориями, находящимися за пределом Российской Федерации (Южная Осетия, Абхазия), и признала их независимость, несмотря на огромную поддержку Грузии со стороны США и стран НАТО и давление международного общественного мнения. В целом, Россия как Heartland с начала 2000-х годов приостановила процессы самораспада, укрепила энергетику, упорядочила вопросы поставки энергоресурсов за рубеж, отказалась от практики одностороннего сокращения вооружений, сохранив свой ядерный потенциал. При этом влияние сети геополитической агентуры атлантизма и мондиализма на политическую власть и принятие стратегических решений качественно ослабло, укрепление суверенитета было осмыслено как первоочередная задача, и интеграция России в ряд глобалистских структур, угрожающих ее самостоятельности, была приостановлена. Одним словом,  Heartland продолжает оставаться основой Евразии, ее «ядром» (Core) -- ослабленным, понесшим серьезнейшие потери, но все же существующим, независимым, суверенным, способным проводить политику, если не в глобальном, то в региональном масштабе. В своей истории Россия несколько раз падала еще ниже: удельная раздробленность начала XIII века, Смутное время, события 1917-1918 года показывают нам Heartland в еще более плачевном и ослабленном состоянии. Но всякий раз через какой-то срок Россия оживала и возвращалась на орбиту своей геополитической истории. Сегодняшнее состояние России трудно признать блестящим или даже удовлетворительным с геополитической (евразийской) точки зрения. Но главное -- Heartland существует, он относительно самостоятелен, и следовательно, мы имеем теоретическую и практическую базу для того, чтобы объединить все предпосылки для выработки ответа со стороны Суши на явление однополярной глобализации и воплотить их в жизнь.
Таким ответом Суши на вызов глобализации (как триумфа «цивилизации Моря») является многополярность как теория, философия, стратегия, политика и практика.

§ 1.3 Многополярность как проект миропорядка с позиции Суши
Многополярность представляет собой резюме «геополитики-2» в актуальных условиях развертывания глобальных процессов. Это чрезвычайно емкое понятие, требующее досконального рассмотрения.
Многополярность (multipolarism) -- это реальная антитеза однополярности во всех ее проявлениях: жестком (империализм, неоконсы, прямая доминация США), мягком («многосторонность», multilateralism) и критическом (альтерглобализм, постмодернизм, неомарксизм).
Жесткая версия однополярности (радикальный американский империализм) основана на том, что США заявляют себя как последний оплот мирового порядка, процветания, комфорта, безопасности и развития, окруженный хаосом недоразвитых обществ. Многополярность утверждает прямо противоположное: США – это существующее среди многих других национальное государство, чьи ценности сомнительны (или, по крайней мере, относительны), претензии диспропорциональны, аппетиты чрезмерны, методы ведения внешней политики неприемлемы, а технологический мессианизм губителен для культуры и экологии всего мира.  В этом смысле многополярный проект является жесткой антитезой США как инстанции, которая методично строит однополярный мир, и нацелен на то, чтобы  категорически не допустить, сорвать и предотвратить это строительство.
Мягкая версия однополярности провозглашается действующей не только от имени США, но от имени «человечества», при том, что под ним понимается исключительно Запад и те общества, которые согласны с универсальностью западных ценностей. «Мягкая однополярность» призывает не навязывать силой, а убеждать, не принуждать, а объяснять выгоды, которые народы и страны получат от вступления в глобализацию. Здесь полюсом выступает не одно национальное государство (США), а западная цивилизация в целом как квинтэссенция всего человечества.
Такая, как ее иногда называют, «многосторонная» однополярность (multilateralism, многосторонность) отвергается многополярностью, считающей, что западная культура и западные ценности представляют собой лишь один ценностный набор среди многих иных, одну культуру среди разных других культур, что культуры и ценностные системы, построенные на совершенно иных принципах, имеют полное право на существование, и поэтому у Запада в целом и у тех, кто разделяет его ценности, нет никаких оснований настаивать на универсальности демократии, прав человека, рынка, индивидуализма, личной свободы, секулярности и т.п. и строить на базе этих нормативов глобальное общество.
Против альтерглобализма и постмодернистского антиглобализма многополярность выдвигает тезис о том, что капиталистическая фаза развития и построение глобального капитализма в мировом масштабе не является необходимой фазой развития общества, и само такое у веождение есть произвол и стремление навязать разным обществам один единственный сценарий истории. В то же время, смешение человечества в единый мировой пролетариат является не путем к лучшему будущему, а побочным и абсолютно отрицательным эффектом глобального капитализма, не открывающим никаких новых перспектив и ведущим лишь к деградацию культур, обществ и традиций.
Если у народов и есть шансы организовать эффективное сопротивление мировому капитализму, так только там, где социалистические идеи сочетаются с элементами традиционного общества (архаическими, аграрными, этническими и т.д.), как это было в истории СССР, Китая, Северной Кореи, Вьетнама и имеет место сегодня в некоторых странах Латинской Америки (например, в Боливии, Венесуэле, на Кубе и т.д.).
 Далее, многополярность – это совершенно иной взгляд на пространство земли, нежели биполярность, двухполюсный мир.
Многополярность представляет собой нормативный и императивный взгляд на нынешнюю ситуацию в мире с позиции Суши и качественно отличается от той модели, которая преобладала в Ялтинском мире в эпоху «холодной войны».
Двухполюсный мир строился по идеологическому принципу, где в качестве полюсов выступали две идеологии – социализм и капитализм. Социализм как идеология не ставил под вопрос универсализм западноевропейской культуры и представлял собой социо-культурную и политическую традицию, уходящую корнями в европейское Просвещение. В определенном смысле, капитализм и социализм конкурировали между собой как две версии Просвещения, две версии прогресса, две версии универсализма, две версии западноевропейской социально-политической мысли.
Социализм и марксизм вошли в резонанс с определенными параметрами «цивилизации Суши» и поэтому победили не там, где предполагал Маркс, а там, где он эту возможность исключал – в аграрной стране с преобладающим укладом традиционного общества и имперской организацией политического пространства. Другой случай (самостоятельной) победы социализма – Китай -- представлял собой также аграрное, традиционное общество.
Многополярность оппонирует однополярности не с позиции одной идеологии, которая могла бы претендовать на второй полюс, но с позиции многих идеологий, многих культур, мировоззрений и религий, которые (каждая -- по своим причинам) не имеют ничего общего с западным либеральным капитализмом.  В ситуации, когда Море имеет единое идеологическое выражение (правда, все более уходящее в сферу подразумеваний, а не открытых деклараций), а сама Суша не имеет такового, представляя собой несколько различных мировоззренческих и цивилизационных ансамблей, многополярность предлагает создание единого фронта Суши против Моря
Многополярность отличается и от консервативного проекта сохранения и укрепления национальных государств. С одной стороны, национальные государства в колониальную и в постколониальную эпохи отражают в своих структурах западноевропейское понимание нормативного политического устройства (игнорирующего религиозные, социальные, этнические, культурные особенности конкретных обществ), то есть сами нации частично являются продуктами глобализации. А с другой стороны, из двухсот пятидесяти шести стран, официально числящихся сегодня в списке ООН, только незначительная часть способна при необходимости отстоять свой суверенитет самостоятельно, не входя в блок или альянс с другими странами. Это значит, что не каждое номинально суверенное государство можно считать полюсом, так как степень стратегической свободы у подавляющего большинства из признанных стран ничтожна. Поэтому укрепление Вестфальской системы, которая по инерции существует и сегодня, не является задачей многополярности.
Многополярность, будучи противоположностью однополярности, не призывает ни к возврату к двухполюсному миру на идеологической основе, ни к закреплению порядка национальных государств, ни к простому сохранению статус кво. Все эти стратегии будут играть только на руку центрам глобализации и однополярности, так как у них есть проект, план, цель и рациональный маршрут движения в будущее, а все перечисленные сценарии в лучшем случае являются призывом к замедлению процесса глобализации, а в худшем (например, проект восстановления двуполярности на идеологической основе) выглядят как ностальгия или безответственные фантазии.
[Карта 33.  Стратегия строительства многополярного мира. map33.jpg Карта 33.  Стратегия строительства многополярного мира.]
Многополярность -- это вектор геополитики Суши, обращенный в будущее. Он основывается на социологической парадигме, чья состоятельность исторически доказана в прошлом, реалистично учитывает сложившееся в современном мире положение дел и основные тенденции и силовые линии его вероятных трансформаций. Но многополярность выстраивается как проект, как план того миропорядка, который только еще предстоит создать.

§ 2 Многополярность и ее теоретическое осмысление

§ 2.1 Неразработанность теории многополярности
Несмотря на то, что термин «многополярность» в последнее время довольно часто употребляется в политических и международных дискуссиях, его значение довольно размыто и неконкретно. Различные политические круги и отдельные аналитики вкладывают в него разный смысл. Основательные исследования и солидные научные монографии, посвященные многополярности, можно пересчитать по пальцам[196]. Даже серьезные статьи на эту тему довольно редки[197]. Причина этого вполне понятна: параметры нормативного политического и идеологического дискурса в глобальном масштабе сегодня задают США и страны Запада и по этим правилам можно обсуждать все, что угодно, но только не наиболее острые и болезненные вопросы. Даже те, кто считают, что однополярность была лишь «моментом[198]» в 1990-е годы и сейчас происходит переход к новой неопределенной модели, готовы обсуждать любые версии, но только не «многополярную». Так, например, современный глава CFR  Ричард Хаасс говорит о «не-полярности» (No-Polarity), имея в виду такую стадию глобализации, где потребность в наличии жесткого центра отпадет сама собой[199]. Подобные ухищрения объясняются тем, что одной из задач глобализации является, как мы видели, маргинализация «цивилизации Суши». А поскольку многополярность может быть только формой активной стратегии «цивилизации Суши» в новых условиях, то обращение к ней в общем глобальном контексте Западом, задающим тон в структуре политического анализа, не приветствуется. Тем более не следует ожидать, что конвенциональные идеологи Запада возьмутся за разработку теории многополярности.
Логично было бы предположить, что теория многополярности будет выстраиваться в тех странах, которые открыто провозглашают ориентацию на многополярный мир как основной вектор своей внешней политики. К числу таких стран относятся Россия, Китай, Индия и некоторые другие. Кроме того, обращение к многополярности можно встретить в текстах и документах некоторых европейских политических деятелей (например, бывшего министра иностранных дел Франции Юбер Видрин[200]). Но в данный момент и в этой области мы едва ли можем найти нечто большее, чем материалы нескольких симпозиумов и конференций с довольно смутными формулировками. Приходиться констатировать, что тема многополярности должным образом не осмысляется и в тех странах, которые ее провозглашают в качестве своей стратегической цели, не говоря уже об отсутствии внятной и цельной «теории многополярности».
Тем не менее на основании геополитического метода с позиции «цивилизации Суши» и с учетом анализа явления глобализма, вполне можно сформулировать некоторые безусловные принципы, которые должны лечь в основание теории многополярности, когда дело дойдет до ее более систематизированной и развернутой разработки.

§ 2.2 Многополярность: геополитика и мета-идеология
Наметим теоретические источники, на основании которых должна строиться полноценная теория многополярности.
Основой этой теории в актуальных условиях может быть только геополитика. Никакая религиозная, экономическая, политическая, социальная, культурная или экономическая идеология не способна в данный момент сплотить критическую массу стран и обществ, относящихся к «цивилизации Суши» в единый планетарный фронт, необходимый для того, чтобы составить серьезную и эффективную антитезу глобализму и однополярного миру. В этом и состоит специфика исторического момента («момента однополярности»[201]): у доминирующей идеологии (глобального либерализма/постлиберализма) нет симметричной оппозиции на ее собственном уровне. Поэтому надо обратиться к геополитике напрямую, взяв принцип Суши, Land Power вместо оппонирующей идеологии. Это возможно лишь в том случае, если в полной мере будут осознаны социологическое, философское и цивилизационное измерения геополитики.
Для доказательства этого утверждения нам послужит «цивилизация Моря». Мы видели, что матрица этой цивилизации встречается не только в Новое время, но и в талассократических империях древности, например, в Карфагене, античных Афинах или Венецианской республике. В рамках самого современного мира атлантизм и либерализм обретают полное превосходство над другими тенденциями далеко не сразу. Мы можем проследить определенную концептуальную последовательность: как «цивилизация Моря» (как геополитическая категория) движется сквозь историю, через серию социальных формаций, принимая разные формы, пока не находит своего наиболее законченного и совершенного выражения в идее  глобального мира, где ее внутренние установки становятся доминирующими в планетарном масштабе. Идеология современного мондиализма есть только историческая форма более общей геополитической парадигмы. И между этой (возможно, наиболее совершенной) формой и геополитической матрицей существует прямая связь.
В случае «цивилизации Суши» аналогичной симметрии не существует. Идеология коммунизма лишь частично (за счет героизма, коллективизма и  антилиберализма) резонировала с геополитическими установками «сухопутного» общества, да и то только в случае евразийского СССР и в меньшей степени Китая, так как другие аспекты этой идеологии (прогрессизм, техника, материализм) плохо вписывались в структуру ценностей «цивилизации Суши». И сегодня даже в теории коммунизм не может выполнять той мобилизующей идеологической функции, которую он выполнял в ХХ веке в планетарном масштабе. С идеологической точки зрения Суша действительно расколота на фрагменты, и в ближайшее время едва ли мы можем ожидать появления какой-то новой идеологии, способной симметрично противостоять либеральному глобализму.
Но сам геополитический принцип Суши ничего не утрачивает в своей парадигмальной структуре. Именно он и должен быть взят в качестве фундамента для построения теории многополярности. Эта теория должна обращаться напрямую к геополитике, черпать из нее принципы, идеи, методы и термины. Это позволит иначе отнестись и к широкому спектру существующих неглобалистских и контр-глобалистских идеологий, религий, культур и социальных течений. Им совершенно не обязательно трансформироваться в нечто единое и систематизированное. Они вполне могут оставаться локальными или региональными, но быть интегрированными в общий фронт противостояния глобализации и доминации «цивилизации Запада» на метаидеологическом уровне, на уровне парадигмы «геополитики-2». И этот момент множественности идеологий заложен уже в самом термине «много-полярность» -- и не только в рамках стратегического пространства, но и в области пространства идеологического, культурного, религиозного, социального, экономического).
Многополярность есть не что иное, как продление «геополитики-2» («геополитики Суши») в новую среду, характеризуемую наступлением глобализма (как атлантизма) на качественно новом уровне и в качественно новых пропорциях. Никакого другого смысла у многополярности просто не может быть.
Геополитика Суши и ее основные вектора, спроецированные на современные условия, является осью многополярной теории, на которую нанизываются все остальные аспекты этой теории. Эти аспекты составляют философскую, социологическую, ценностную, экономическую, этическую стороны этой теории. Но все они так или иначе сопряжены с осознанной в углубленно социологическом ключе структурой «цивилизации Суши» и с прямым смыслом самого понятия «многополярности», которое отсылает нас к принципам плюральности, множественности, неуниверсальности, дифференцированности.

§ 3 Многополярность и неоевразийство

§ 3.1 Неоевразийство как мировоззрение
Ближе всего к теории многополярности располагается неоевразийство. Это направление уходит корнями в геополитику и оперирует преимущественно с формулой «Россия-Евразия» (как Heartland), но вместе с тем разрабатывает широкий спектр мировоззренческих, философских, социологических и политологических направлений, а не ограничивается только геостратегией и прикладным анализом.
Содержание термина «неоевразийство» можно проиллюстрировать фрагментами Манифеста Международного «Евразийского Движения» «Евразийская миссия»[202]. Его авторы выделяют в неоевразийстве пять уровней, которые позволяют по-разному трактовать его в зависимости от конкретного контекста.
Первый уровень: евразийство есть мировоззрение.
Согласно авторам Манифеста, термин «евразийство» «применяется к определенному мировоззрению,  определенной политической философии, в оригинальной манере сочетающей в себе традицию, современность и даже элементы постмодерна. Философия евразийства исходит из приоритета ценности традиционного общества, признает императив технической и социальной модернизации (но без отрыва от культурных корней) и стремится адаптировать свою идейную программу к ситуации постиндустриального, информационного общества, называемого «постмодерном».
В постмодерне снимается формальное противопоставление между традицией и современностью. Однако постмодернизм  атлантистского типа уравнивает их с позиции безразличия и исчерпанности содержания. Евразийский постмодерн, напротив, видит возможность альянса традиции с современностью как созидательный оптимистический энергичный импульс, побуждающий к творчеству и развитию.
В евразийской философии легитимное место получают реальности, вытесненные эпохой Просвещения --  религия, этнос, империя, культ, предание и т.д. В то же время из модерна берется технологический рывок, экономическое развитие, социальная справедливость, освобождение труда и т.д. Противоположности преодолеваются, сливаясь в единую гармоничную и оригинальную теорию, пробуждающую свежие мысли и новые решения для вечных проблем человечества.(…)
Философия евразийства -- открытая философия, любые формы догматизма ей чужды. Она может пополняться многообразными течениями -- историей религий, социологическими и этнологическими открытиями, геополитикой, экономикой, страноведением, культурологией, разнообразными видами стратегических и политологических исследований и т.д. Более того, евразийство как философия предполагает оригинальное развитие в каждом конкретном культурном и языковом контексте: евразийство русских будет с неизбежностью отличаться от евразийства французов или немцев, евразийство турок от евразийства иранцев; евразийство арабов от евразийства китайцев и т.д. При этом основные силовые линии этой философии в целом будут сохраняться неизменными.(…)
Основными реперными точками евразийской философии можно назвать следующие пункты:
·      дифференциализм, плюрализм ценностных систем против общеобязательной доминации какой-то одной идеологии (в нашем случае и в первую очередь американской либерал-демократии);
·      традиционализм против уничижения культур, догматов и обрядов традиционных обществ;
·      «государство-мир», «государство-континент» против как буржуазных национальных государств, так и «мирового правительства»;
·      «права народов» против всемогущества «золотого миллиарда» и неоколониальной гегемонии «богатого Севера»;
·      этнос как ценность и субъект истории против обезличивания народов и отчуждения их в искусственных социально-политических конструкциях;
·      социальная справедливость и солидарность людей труда против эксплуатации, логики грубой наживы и унижения человека человеком».[203]

§ 3.2 Неоевразийство как планетарный тренд
На втором уровне: неоевразийство есть планетарный тренд. Авторы Манифеста поясняют:
«Евразийство на уровне планетарного тренда -- это глобальный, революционный, цивилизационный концепт, который, постепенно уточняясь, призван стать новой мировоззренческой платформой взаимопонимания и сотрудничества для широкого конгломерата различных сил, государств, народов, культур и конфессий, отказывающихся от атлантической глобализации.
Стоит внимательно прочесть заявления самых разнообразных сил во всём мире: политиков, философов, интеллектуалов, и мы удостоверимся, что евразийцы составляют подавляющее большинство. Менталитет многих народов, обществ, конфессий и государств, хотя они сами об этом могут не подозревать, евразийский.
Если подумать об этом множестве различных культур, религий, конфессий и стран, не согласных с «концом истории», навязываемом нам атлантизмом, бодрость нашего духа возрастёт, а серьезность рисков реализации американской концепции стратегической безопасности ХХI века, связанной с установлением однополярного мира, резко увеличится.
Евразийство есть совокупность всех естественных и искусственных, объективных и субъективных препятствий на пути однополярной глобализации, причем возведенных от простого отрицания к позитивному проекту, к созидательной альтернативе. Пока эти препятствия существуют разрозненно и хаотически, глобалисты справляются с ними по отдельности. Но стоит их интегрировать, сплотить в некое единое, последовательное мировоззрение планетарного характера, шансы на победу евразийства во всем мире будут весьма серьёзными».[204]

§ 3.3 Неоевразийство как интеграционный проект
На следующем уровне неоевразийство трактуется как проект стратегической интеграции евразийского материка:
«Понятие «Старый Свет», которым обычно обозначается Европа, можно рассмотреть гораздо шире. Это гигантское мультицивилизационное пространство, населенное народами, государствами, культурами, этносами и конфессиями, связанными между собой исторически и пространственно общностью диалектической судьбы. Старый Свет -- это продукт органического развития человеческой истории.
Старый Свет обычно противопоставляется Новому Свету, т.е. американскому материку, открытому европейцами и ставшему платформой построения искусственной цивилизации, в которой воплотились европейские проекты модерна, эпохи Просвещения. (…)
В ХХ веке Европа осознала свою самобытную сущность, и постепенно двигалась к интеграции всех европейских государств в единый Союз, способный обеспечить всему этому пространству суверенность, независимость, безопасность и свободу.
Создание Евросоюза было величайшей вехой в деле возвращения Европы в историю. Это было ответом «старого Света» на непомерные претензии «нового». Если рассматривать альянс США и Западной Европы -- с доминацией США -- как атлантистский вектор европейского развития, то интеграцию самих европейских держав  с преобладанием континентальных стран (Франция-Германия) можно считать евразийством применительно к Европе.
Особенно это становится наглядным, если учесть теории о том, что Европа геополитически простирается от Атлантики до Урала (Ш.де Голль) или до Владивостока. Иными словами, бескрайние пространства России также полноценно включаются в поле Старого Света, подлежащего интеграции.
(…) Евразийство в этом контексте может быть определено как проект стратегической, геополитической, экономической интеграции севера евразийского материка, осознанного как колыбель европейской истории, матрица народов и культур, тесно переплетенных между собой.
А поскольку сама Россия (как, впрочем, и предки многих европейцев) в значительной степени связана с тюркским, монгольским миром, с кавказскими народами, то через Россию и параллельно через Турцию интегрирующаяся Европа как Старый Свет в полной мере приобретает евразийское измерение -- и в данном случае не только в символическом, но и в географическом смысле. Здесь можно синонимически отождествить евразийство с континентализмом.[205]»
Эти три наиболее общие определения неоевразийства показывают, что здесь мы имеем дело с предварительным основанием для построения теории многополярности. Это сухопутный взгляд на самые острые вызовы современности и попытка дать на них выверенный, учитывающий геополитические, цивилизационные, социологические, исторические и философские закономерности, ответ.

Глава 2. К теории многополярности. Мировоззренческие основы

§ 1  Теоретические основы многополярности. Философия множественности.

§ 1.1 GRECE: Плюриверсум вместо универсума
Теория многополярности основывается на философии множественности. Эту идею емко выразил французский философ и геополитик Ален де Бенуа в манифесте «2000» возглавляемого им движения GRECE. Ален де Бенуа призывает рассматривать мир как «плюриверсум», в отличие от «универсума». По латыни «universum» означает «сведение к единому». Неологизм «pluriversum» подчеркивает, что целью является не сведение к единому, не упрощение системы, но сохранение множественности и разнообразия. Авторы Манифеста пишут:
«Различие заложено в самом движении жизни, которая бурно развертывается через все большее и большее усложнение. Множественность и различие народов, этносов, языков, нравов, религий характеризуют развитие человечества, начиная с его истоков. Есть два отношения к этому факту. Для одних это жизненно-культурное различие и разнообразие представляет собой бремя, откуда рождается стремление всегда и повсюду сводить людей к тому, что есть между ними общего, что подчас приводит к самым извращенным последствиям. А для других, и это наш случай, различие -- это богатство, которое необходимо сохранять и культивировать. (…) Мы считаем, что хороша та система, которая способна передавать через себя как минимум столь же сложные ансамбли как те, что она вбирает в себя. Подлинное богатство мира заключается в различии культур и народов».[206]
Этот принцип полностью созвучен неоевразийской философии.

§ 1.2 Идейные истоки философии множественности
Истоки философии множественности следует искать одновременно в нескольких философских традициях.
Это:
·      немецкий романтизм (братья Фридрих Шлегель (1772--1829) и Август Шлегель (1767--1845), Фридрих Шеллинг(1775--1854), Фридрих Гельдерлин (1770--1843), Людвиг Тик (1773--1853), Адам Мюллер (1779--1829), Генрих фон Кляйст (1771--1811), Новалис (1772--1801) и др.);
·      органицизм (Альфред Эспина (1844--1922), Рене Вормс (1869--1926), Павел Лилиенфельд-Тоаль (1829--1903), Альберт Шэффле (1831--1903) и др.);
·      философия жизни (Фридрих Ницше (1844--1900), Вильгельм Дильтей (1833--1911), Анри Бергсон (1859--1941) и др.);
·      холистская традиция в социологии (Ф.Теннис (1855--1936), Г.Зиммель (1858--1918), В.Зомбарт (1863--1941), М.Мосс (1872--1950), Ж.Дюран и др.);
·      культурная антропология/этносоциология (Франц Боас (1858--1942) и его ученики Альфред Кребер(1876--1960), Эдвард Сэйпир (1884--1939), Роберт Лови (1883--1957), а также Бронислав Малиновский (1884–1942), Альфред Рэдклиф-Браун (1881--1955), Клод Леви-Стросс(1908--2009)), Рихард Турнвальд (1869--1954), Вильгельм Мюльман (1904--1988) и др.);
·      русское славянофильство и религиозная философия (А.С.Хомяков (1804-1860), И.В.Киреевский (1806- 1856), К.Н.Леонтьев (1831 — 1891), Н.Я.Данилевский (1822-1885), В.С.Соловьев (1853—1900) и др.)
·      евразийство (Н.С. Трубецкой (1890 — 1938),  П.Н. Савицкий (1895 — 1965), Г. В. Вернадский (1877-1973), Н.Н. Алексеев (1879 — 1964) и др.);
·      фундаментальная онтология (М.Хайдеггер (1889 — 1976));
·      «Консервативная Революция» (О.Шпенглер (1880 — 1936), К.Шмитт (1888 -.1985), Э.Никиш (1889 – 1967), Э.Юнгер(1895 – 1998) и др.);
·      традиционализм (Р.Генон (1886-1951), Ю.Эвола (1989-1974), М.Элиаде (1907-1986) и др.).
К европейским и русским источником следует добавить целый спектр современной восточной философии:
·      японской (Китаро Нишида (1870– 1945), Тейтаро Дайсетцу Судзуки (1870 – 1966) и др.);
·      индийской (Бал Ганадхар Тилак (1856–1920), Шри Рамана Махариши (1879 –1950), Ананда Кумарасвами (1877 -1947) и др.);
·      китайской (Кан Ювэй (1858 - 1927), Лян Цичао (1873—1923), Шен Юдинг (1908-1989), Лян Шумин (1893–1988), и др.);
·      иранской (Мухаммад Икбаль (1877 - 1938), Али Шариати (1933 - 1977), Мухаммад Хусейн Табатабаи (1892—1981), Муртаза Маттахери (1920 – 1979), Сейид Хоссейн Наср и др.);
·      арабской (Абд-эль Рахман Бадави(1917-2002), Хасан Ханафи, Надир ибн-Бизри, Хишем Джайят и др.).
Это гигантское поле теорий, школ, идей и авторов, которое можно расширять до бесконечности во всех направлениях (географическом и историческом, вглубь времен) имеет следующее общее  качество. Все они, независимо от того, созданы ли они на Запада или на Востоке:
·      критически оценивают философскую структуру ценностей западной цивилизации,
·      отвергают ее претензии на универсальность,
·      считают тупиковым магистральный путь западноевропейского развития в последние века и квалифицируют нынешнее состояние западной цивилизации как кризис и преддверие катастрофы,
·      не признают мифа о прогрессе и эволюции,
·      критически оценивают техническое развитие и видят в «раскрепощенной технике» величайшую угрозу;
·      отказываются воспринимать европейскую рациональность как единственно возможную форму рациональности,
·      утверждают право разных культур двигаться по своим траекториям в любом избранном ими направлении.
Одним словом, все эти интеллектуальные направления являются многополярными по своей сути, обосновывая в самых разных контекстах, аспектах и ракурсах право на различие и подрывая претензии западного либерального дискурса на доминацию, единственность, нормативность и глобализм. Лишь редкие авторы и школы, из перечисленных выше, напрямую апеллировали к геополитике, «цивилизации Суши», но все они, и множество иных течений в современной философии, по своим структурам могут быть отнесены именно к «сухопутным», если учесть то, что мы говорили о социологическом измерении геополитики. Все эти школы и авторы предлагают строить общество на основах традиций, которые, у каждого этноса и каждой культуры, у каждого места земли самобытны и различны. Таким образом, все они обосновывают «плюриверсум» как антитезу «единому миру», one world. Различие берется в этих философиях как синоним жизни, богатства (К.Леонтьев называл этот принцип  «цветущей сложностью»[207]), свободы и жизненной силы. А не как угроза и «бремя», каким оно представляется «универсалистам». Поэтому эти направления призывают к обоснованию различий между народами и культурами, их углублению, сохранению и новому утверждению. Разница между одной культурой и другой совершенно не обязательно должна автоматически вести к конфликту между ними. Конфликты периодически случаются, но точно так же случаются они и в универсальном мире. Надо стремиться к миру и гармонии, к диалогу и взаимопониманию. Но ни в коем случае нельзя приносить в жертву динамические структуры идентичности, какие бы они ни были.

§ 1.3 Ф.Боас: равноправие  культур
В этом отношении показательна огромная работа культурных антропологов (американской школы Франца Боаса, английской школы Малиновского и французской школы Клода Леви-Стросса) и этносоциологов (Р.Турнвальд), которые, исследуя архаические народы, пришли к выводу, что их жизненный мир, структура мифологического мышления, социальный уклад и воззрения на природу, общество, человека, историю, жизнь, смерть, тайну, обряд и т.д. несут в себе колоссальное культурное богатство, абсолютно сопоставимое, а то и многократно превосходящее культуру современного западного человека.
Ф. Боас писал об этом в одном из своих писем из ранней экспедиции к арктическим островам Баффина:
«Я часто спрашиваю себя, в чем же состоит то преимущество, которым обладает «развитое» общество над обществом «дикарей», и я нахожу, что, чем больше я изучаю их привычки, тем больше понимаю, что мы просто не имеем никакого права смотреть на них сверху вниз. Мы не имеем права осуждать их за их формы и предрассудки, какими бы нелепыми они нам ни казались. Мы, «высокообразованные люди» намного хуже них…»[208].
Если внимательные и серьезные антропологи и этнологи, познакомившись с примитивными обществами, приходят в таким выводам, то что говорить о многотысячелетних культурах Азии, Ближнего Востока, Северной Африки или Латинской Америки?! Что говорить о тысячелетней русской культуре? Все эти культурные, социальные и религиозные явления -- от гигантских до микроскопических -- обладают уникальной ценностью и развиваются естественным путем. И всем им угрожает дорожный каток современной западной цивилизации, навязывающий примитивные коды своей декадентской культуры в глобальном масштабе, апеллируя к самым простейшим, материальным и примитивным реакциям, действительно, универсальным и всеобщим, тогда как сложные здания культуры и духовная жизнь, напротив, различает все общества и делает их неповторимыми, оригинальными и самобытными.

§ 1.4 Н. Трубецкой: альянс народов против навязываемого универсализма
С аналогичного тезиса начиналась и евразийская философия. Князь Николай Трубецкой написал книгу «Европа и человечество»[209], в которой задолго до глобализации (в ее современной форме) предупреждал, что европейский универсализм несет в себе смертельную угрозу всему человечеству, поскольку отрицает множественность культур. Н. Трубецкой в начале XX cтолетия  призвал народы Земли сплотиться для того, чтобы дать решительный бой романо-германскому миру и его необоснованным колониальным и империалистическим претензиям. Другой евразиец, Петр Савицкий, подхватив идеи Трубецкого, уточнил в статье «Европа и Евразия»[210], что только Россия-Евразия может быть главной опорой для создания такого общечеловеческого фронта, направленного против европейской стратегии отношения к миру.

§ 1.5 Актуальность философии множественности
В условиях глобализации эти евразийские инициативы 1920-х годов прошлого века выглядят удивительно актуально. Тезис Трубецкого об «угрозе Европы для человечества» может быть переформулирован как тезис об «угрозе глобализации», а мысль П. Савицкого о роли России-Евразии в построении глобального антиевропейского альянса народов может быть положена в основу стратегии многополярного мира.
Но отрицание глобализации и борьба с однополярностью не самоцель. Они проистекают из особенного, уникального видения мира (совершенно иного, нежели современное европейское и особенно англосаксонское либеральное мировоззрение), которое отнюдь не реактивно и не живет «ненавистью» и «отторжением», но самодостаточно и имеет ценность в самом себе – в гармоничном и естественном раскрытии потенциала каждого из обществ (малого или большого) на своем собственном всегда оригинальном и самобытном пути.
Таким образом, в основе теории многополярности должна лежать философия плюриверсума, философия различия, взятого как самоценное и позитивное фундаментальное явление жизни. Вопреки универсалистской философии глобализма многополярная философия различия утверждает, что подлинные ценности могут существовать только в рамках породивших их культуры, что множество культур -- это богатство человечества, а не его беда, и что универсальным в человечестве являются только самые низменные, бескультурные и порочные проявления. Иными словами, философия многополярности отрицает не следствия или побочные эффекты глобализации, но ее корни, основания, глубинные мировоззренческие предпосылки.

§ 2 Множественность бытия

 

§ 2.1 Разное единство
Итак, идея глобализации в своих философских истоках апеллирует к единству бытия (по меньшей мере, так у К.Акселоса, О.Финка, В.Десана и т.д.). Но каждая культура понимает и трактует это единство совершенно по-разному.
 Мы уже упомянали об «этноцентруме» и видели, что даже самое крохотное племя способно вместить мир в зону, расположенную неподалеку от границ его селения. И солнце, и луна, и звезды, и небо, и живые, и мертвые, и стихии, и боги, и духи – все вмещается в этноцентрум, как в первичную матрицу универсального. Только при переходе к состоянию «народа» этнос утрачивает единство бытия, но тут же пускается в погоню за ним, вступает в историю, чтобы его восстановить. В теологически и философски развитых культурах единство бытия приобретает еще более утонченный характер. В исламе это связано с тематикой «таухида», единения верующего с Аллахом через исполнение религиозных предписаний. Арабский термин «таухид» означает «приведение к единству», «активное единение». Вообще, идея единого бытия составляет центральную тему в теологиях монотеизма. В христианской традиции эта тема особенно широко представлена в Православии, а в ряде монашеских практик, таких, как исихазм, идея единения человека и Бога как «восстановление единства бытия стоит в центре внимания. Этимологически термин «иудей» трактуется еврейской традицией как производное от ивритского слова «ахад», «один» и, следовательно, «иудей» есть носитель знания о едином Боге, единобожия, то есть единства бытия.
Совершенно иначе понимают единство бытия индусы (в рамках адвайта-Веданты и ее философии), буддисты (ставящее превыше всего не единство бытия, а нирвану, «погашение бытия»), китайцы (в двух версиях своей духовной традиции – конфуцианской и даосской) и другие развитые философские культуры.
В русской религиозной философии (В.Соловьев, П.Флоренский, С.Булгаков) единство бытия интерпретируется через сложную и парадоксальную теорию «всеединства»[211].
Поэтому форма постижения единства бытия широко варьируется от этноцентрумов до гигантских по философскому и теологическому объему религиозных культур. Единство бытия постигается различно, и никакая  инстанция не может претендовать на то, что она одна выносит нормативный приговор относительно того, какое понимание единства надо считать правильным. Мы подходим к этой теме по запутанным лабиринтам разнообразных духовных культур, и само путешествие, само освоение данной культуры (которая либо дана нам изначально обществом, либо выбрана нами сознательно и добровольно) составляет не простой путь становления человеком.
В отношении «единого бытия» мы стартуем с разных позиций, и пути тоже фундаментально различны. Если на определенном уровне продвижения нам становятся понятны духовные структуры других культур и религий, это вполне объяснимо, так как люди, взыскующие единства, чем-то похожи. Но это касается только тех, кто кладет жизнь на алтарь духа, философии, религии, искусства, науки. Большинство людей живут в своем «жизненном мире», единство которого обеспечивается не ими индивидуально, а обществом и его традициями. Попытка соединить все человечество в столкновении с единым бытием, причем только в его западном рационально-логическом, либерально-индивидуалистическом понимании, составляющим сущность глобализма и мондиализма, окончательно оторвет массы от единства, от мира в его целостности, погрузит его в водоворот бесконечных фрагментов, осколков, частей, не складывающихся ни в какое общее целое. Так, современный французский философ Марсель Конш говорит, что современность не может более оперировать со словом «мир» (le monde) как с чем-то целым. Отныне вместо мира, мы погружены в «экстравагантный ансамбль»[212]. Впрочем, это замечал в последние годы даже Костас Акселос, апологет мондиализма, утверждавший, что «при современной глобализации утрачивается мир как таковой»[213].

§ 2.2 М.Хайдеггер: поиск целого в «аутентичном Dasein’е»
Философия многополярности строится таким образом, чтобы предоставить путь к единству бытия, к опыту целого, опыту мира многообразным культурам и традициям различных обществ, и не выносить на этот счет никаких окончательных решений. Феноменологически, на уровне «жизненного мира», мир состоит из различий: разных этносов, разных языков, разных обществ. Все, что сегодня повсюду оказывается одинаковым, — «Макдональдс», молодежные моды, брэнды, рыночные операции, формально демократические процедуры, технические приборы, сетевые протоколы, интернациональный слэнг на изломанном английском, автомобили и другие серийные товары, – никак не приближает нас к единству бытия и является искусственной нивелирующей паутиной, наброшенной на общества, с совершенно различной структурой и различным пониманием бытия. Бытие не может открыться через технику, комфорт, унифицированные товары или модные брэнды. Поэтому единства бытия следует искать где угодно, только не в глобальном мире. Странствие по нему не откроет нам планетарного горизонта, но зато закроет глубинное измерение нашей собственной культуры и идентичности, в глубине структуры которой, согласно многополярной философии, и лежит путь к бытию и открытости.
Философ Мартин Хайдеггер вводит понятие «Dasein», «вот-бытие», которое описывает структуру отношения человека с бытием. «Dasein», по Хайдеггеру, первичная реальность, над которой впоследствии надстраивается мышление, рациональность, философия, культура. В теории многополярности стартовым моментом является утверждение множественности Dasein’ов, то есть убежденность в том, что каждое общество, культура, этническая или народная группа имеет свой особый Dasein[214], отталкиваясь от которого и создаются впоследствии разветвленные культурные, социальные, политические, религиозные и философские системы. Множественность Dasein’ов и основанное на этом принципе исследование различных «жизненных миров» народов земли составляет сущность многополярной философии.

§ 3  Плюральная антропология

§ 3.1 Отказ от горизонта человечества
Концепт «человечества», как его понимают глобалисты, в многополярной философии перечеркивается. Это понятие искусственное, чисто техническое и не имеет феноменологического или эмпирического подтверждения. Оно родилось в Новое время на основании секулярных гуманистических абстракций и имело чисто идеологическое значение для борьбы с христианской религией и ее представлением о центральности фигуры Бога – в мире и истории. Вопреки теологическому утверждению гуманисты выдвинули тезис о том, что не Бог творит историю, но человек, человечество. В основу концепции «человечества» была положена секуляризация христианской идеи сотворения всех людей от первочеловека Адама. Отбросив идею «творения» как «предрассудок», деятели Просвещения сохранили представление о человечестве как едином явлении, но уже на основании социально-психологических, а позже (после Дарвина) видовых биологических и зоологических свойств (Homo Sapiens).
Здесь явно виден след масонской идеологии, в основе которой лежит представление, что все религии и духовные традиции имеют общую структуру и общее происхождение, и они совпадают с учением самого масонства, которое и есть эта общая модель человеческой религиозности. Различия между религиями и культурами предстают как нечто второстепенное и как искаженное (для масс) изложение самой масонской теории, зарезервированной для духовной элиты. Поэтому единство человечествf и единство мира является одной из центральных задач масонской политической деятельности, что объясняет нам стойкое присутствие масонства во всех глобалистских и мондиалистских инициативах, организациях и обществах[215]. Формула «единое человечество» в его секулярном, светском выражении есть, таким образом, ложный масонский концепт.

§ 3.2 Э.Гуссерль, А.Мальро: «европейское человечество»
Показательно, что в европейской культуре XIX-XX века сплошь и рядом использовался термин «европейское человечество» (в частности, его употребляли Эдмунд Гуссерль (1859-1938)[216] и Анри Мальро(1901 – 1976)[217]). Это не оговорка и не случайное выражение. Европейская культура основана на презумпции того, что она является прогрессивной, идущей впереди всех голограммой мировой культуры. Европейское общество рассматривается как алгоритм общества как такового,  и тогда все человечество есть лишь расширение понятия (причем, как правило, с точки зрения незавершенности, незаконченности, отсталости) «европейского человечества».
На самом же деле, горизонт «человечества», который якобы обнаруживает глобализм и его философия, есть все то же «европейское человечество», лишь раздутое до планетарных размеров, спроецированное на все остальные культуры и народы. Поэтому глобалисты открывают не «мир как целое», а остаются в рамках Запада, который превращается в «планетарный Запад». Никакого столкновения с общим, никакого обнаружения целого не происходит. То, что не похоже на Запад, превращается в то, что похоже на Запад (с его демократией, рынком, техникой, либерализмом, индивидуализмом, правами человека, сетями и т.д.), и только после этого принимается в расчет. Глобализм есть абсолютизация частного, а не открытие общего и целого. А «человечество» есть не что иное, как инструментальный идеологический концепт, служащий для того, чтобы во всех направлениях работать с формулой «человечество»=«европейское человечество». Конечно, на практике эта формула не работает, так как большинство мировых культур и подавляющее большинство населения земли относятся к неевропейскому типу. Но для Запада и мондиализма это означает только одно: сегодня не относятся, а завтра будут относиться – кто добровольно, а кто принудительно.

§ 3.3 Разные «человечества»
С точки зрения теории многополярности, конечно, существует «европейское человечество» как общество, построенное на основаниях ценностных систем западноевропейской цивилизации. Но наряду с ним существуют и многие другие «человечества» -- индийское, китайское, русско-евразийское, арабское, исламское, африканское, тихоокеанское, буддистское, латино-американское человечества и так далее.  Их границы подчас накладываются друг на друга, а внутри них существуют «микрочеловечества» вплоть до этносов и племен. Крохотные племена нивхов, кетов, юкагиров, шорцев или сету в Евразии, ведда на Цейлоне или пирахан в бассейне Амазонки – те же  «человечества» с уникальным языком, культурой, обрядами, традициями, со своими собственными рациональностью, жизненным миром, Dasein’ом. И чтобы сложить всех их в общий планетарный ансамбль, надо предварительно досконально изучить их культуры, проникнуть в их суть, понять и полюбить их, постичь их логику – причем такой, какая она есть, а не такой, какой она видится извне. На практике это почти невозможно, но вполне может быть высокой и благородной целью. Эту цель и ставит перед собой философия многополярности. Причем не для того, чтобы выяснить, что между всеми этими «человечествами» есть общего, но чтобы насладиться величественным богатством их различий.
Теория многополярности отрицает горизонт человечества, считая его «империалистической» евроцентричной абстракцией. Она готова иметь с ним дело только в форме его отрицания, отвержения, разоблачения его несостоятельности и его колониальной, и даже «расистской» сущности: ведь в своем основании этот концепт предполагает, по умолчанию, превосходство западных обществ над всеми остальными и является выражением если не биологического, то, во всяком случае, культурного, социального и технологического расизма.

§ 3.4 Запад и «все остальные» (The West and the Rest)
Остается лишь разрешить вопрос о том, в каком смысле евразиец Н.Трубецкой использовал термин «человечество» в своей программной работе «Европа и человечество»[218]? В данном случае Трубецкой понимает «человечество» как антитезу «европейскому человечеству», как многообразие существующих культур и традиций. Европа для него воплощает в себе навязчивый империалистический универсализм, а все остальные «человечество» превращается в жертву европейской глобальной политики (в том числе экономической, культурной, образовательной и т.д.), представляя собой вовсе не «единый горизонт», а типично сухопутное «многообразие» культур, находящееся под угрозой стирания, уничтожения, разложения и переформатирования под напором становящегося глобальным Запада.
В своей книге «Столкновение цивилизаций»[219]американский политолог Самуил Хантингтон, опираясь на работы английского историка Арнольда Тойнби[220] (1889--1975), использует формулу «The West and the Rest» -- «Запад и остальные». То, что имеет в виду под «человечеством» Н. Трубецкой, это как раз «остальные» (the Rest) --  все, кроме Запада, тогда как глобалисты и мондиалисты, напротив, под «человечеством» имеют в виду прежде всего именно Запад, а под «остальными» (the Rest) – тех, кому еще только предстоит этим «Западом» стать (своего рода «недочеловечеством»,  «недоразвитыми обществами»).
Философия многополярности – это философия «остальных» (the Rest), которым угрожает опасность со стороны «Запада» (the West) и которым необходимо консолидировать усилия, чтобы эту опасность отразить. Лишь после этого можно говорить о пути к единству через сложнейший процесс диалога культур и цивилизаций или о сохранении и возрождении различий. Это вопрос открытый, и теория многополярности не может так далеко прогнозировать будущее. Если проект глобализации рухнет, перед разными народами и обществами земли встанут совершенно иные проблемы и вызовы. Будут ли они глобальными или нет, заранее предсказать невозможно. Но сегодня вся глобальная проблематика носит пристрастный, инструментальный и жестко идеологизированный характер, исходит из западного «ядра» и является формой информационной войны и манипуляции общественным мнением.

§ 3.5 Признание человеческих различий
Различие человеческих обществ является эмпирически подтверждаемым историческим законом. Мы знаем только разные общества, и каждое из них основано на особой антропологии, имеет особое представление о том, что такое человек. Никакой общей антропологии не существует. Каждая культура решает антропологическую проблему по-своему. Многополярная философия признает это как факт и не стремится его изменить. Поэтому она постулирует множественную антропологию как аксиому, как нечто, что нужно признать и осмыслить, но отнюдь не преодолеть. Любая попытка иерархизировать человеческие общества, так или иначе, ведет к «расизму»; и даже если биологический расизм сегодня вышел из моды, культурный, экономический, социальный, технологический расизм остается осью западного взгляда на мир. Сегодня он просто поменял свои формы: теперь «низшими» считаются культуры и общества, которые не признают императива индивидуализма, свободы, толерантности, секуляризма, прав человека, политической демократии и либеральной рыночной экономики:  они объявляются «отсталыми», «недоразвитыми», «архаичными» и «тоталитарными» и подлежат, как в предельном случае Югославии, Ирака и Афганистана, насильственному «исправлению» и «аккультурации».
Многополярная философия исходит из совершенно иного подхода: каждое общество в праве выстраивать свои структуры и свои представления о человеке на основании собственных исторических традиций. Это может нравиться или не нравиться соседним обществам. В пограничных случаях это может провоцировать конфликты, а в других, напротив, гармоничное сочетание и творческий диалог культур. По крайней мере, никогда нельзя судить одно общество, исходя из критериев другого общества, а тем более возводить результаты этого сравнения в идеологический принцип – в этом состоит суть философии многополярности.

§ 4 От плюральности мест к плюральности времен

§ 4.1 Философия и антропология места
Признание позитивного смысла в различиях между обществами и культурами является основой теории многополярности. Мир многообразен, и это, во-первых -- данность, а, во-вторых-- ценность. Общества, этносы, народы, страны и цивилизации, расположенные в разных зонах пространства земли, выражают различные «пространственные смыслы» («Raumsinn» Ф.Ратцеля). Так возникает представление о многополярной географии культур -- культурная карта мира, представляющая собой мозаику самых разнообразных обществ, которые, сплошь и рядом, входят в более широкие ансамбли или, напротив, разделены между собой национальными административными границами.
Многополярная теория имеет дело, в первую очередь, именно с такой культурной географией, или антропогеографией, с антропогеографической картой мира. На этой карте наносятся, в первую очередь, общества, народы, этносы, религии, культуры как сложные и динамично развивающиеся живые организмы, локализованные в пространстве. Так складывается многополярная карта плюральности «человеческих мест», культурная топология мира. Она берется в многополярной теории за основную матрицу, базовый алгоритм, на который позднее накладываются политические границы, экономические сети, зоны распределения природных ресурсов и военно-стратегические объекты. Общество в его привязке к пространству – первично, остальное вторично. Различия  между «человеческими местами» определяет все остальное – включая самые технические и искусственные формы промышленной или военной организации пространства.
Так выстраивается философия пространства, философия места. А.Геттнер называл ее «хорографией» (или «хорологией»), учением о качественном пространстве[221].
Многообразие «человеческих мест» создает первичную структуру мира; все общества, сосуществующие в разных секторах такого мира, являются рядоположенными и равноправными, а отношения  между ними развиваются по логике жизненного развития – активные общества расширяются, мобилизуются, развиваются, пассивные – сужаются, отступают, закрываются. Любая попытка управлять этим процессом является заведомо расистской, так как автоматически служит интересам какого-то конкретного общества в ущерб другим. «Человеческие места» следуют сценариям, заложенным в структурах их культуры, и на ее основе решают проблемы, которые выдвигает окружающий мир в своих трансформациях. И все они делают это собственным совершенно оригинальным способом.
«Теорию мест» развил известный японский философ Китаро Нишида, который, занявшись изучением европейской философии и, в первую очередь, феноменологии, пришел к выводу, что наряду с типично европейской моделью рациональности, оперирующей логикой, построенной  на принципе «идентичности» объекта, существует альтернативная рациональность (свойственная, например буддистско-японской культуре), где вместе «идентичностей» фигурируют «места»[222]. К. Нишида назвал это «логикой мест» («basho» – по-японски «место»). В отличие от «идентичностей», которые подразумевают жесткие логические конструкции ( «есть/нет», «истина/ложь»), «логика мест» основана на включающем принципе – оппозиции могут сосуществовать, не отвергая друг друга, наряду друг с другом в системе сложной конструкции «мест» («topoi»). Высшим «местом», согласно К. Нишиде, является «пустота» или «ничто» («mu» – по-японски), которое включает в себя все остальные места и является их основой. Государство (культура, общество) также является «местом» (топосом), которое предваряет и замещает «ничто», но зато включает в себя все остальное. Все остальные места (внутри государства/общества) включаются в него, хотя и сохраняют своеобразие, различия, особенности и противоречия. Соответственно, другие государства/общества, вне Японии, в свою очередь, являются высшими «местами» для всего того, что в них включено и получают из этого свою реальность, свое бытие и свой смысл. Философия К. Нишиды и теория «басё» прекрасно укладывается в общий подход к проблеме места, пространства в многополярной теории.

§ 4.2 Г. Гурвич: время как социологическое явление
От признания пространственного плюрализма, на котором  строится теория многополярности[223], следует перейти к более тонкому принципу «плюральности времен». Как показали классики социологической мысли (Э.Дюркгейм, М. Мосс и особенно русско-европейский социолог Георгий Гурвич (1896--1965)), «время» есть категория социальная, и в каждом обществе существует свое особое «время»,  и даже не одно, а сразу несколько[224]. Это значит, что разные общества, даже сосуществующие в одном и том же физическом времени, с точки зрения собственной истории и культуры находятся в различных периодах. У этноцентрумов преобладает «вечное возвращение». К этносам, вступившим в историю, приходит поступательное время, направленное на реализацию общей судьбы и общего проекта (в настоящем и будущем). У разных религиозных культур – свои представления о логике и цели истории, о мессианстве, о циклах и о целях. Современные национальные государства оперируют с физическим временем и, в целом, разделяют западноевропейские модели «темпоральности». Постмодерн несет с собой еще одну модификацию времени – постисторию, игровое рециклирование фрагментов прошлого, ироническое время[225].
Каждое «место» земли, где находится то или иное общество, имеет, таким образом, свое социальное время, которое часто складывается из наложения друг на друга различных темпоральностей. Поэтому их историческая синхроничность (одновременность) весьма условна: к общечеловеческому (а точнее, к западноевропейскому физическому и календарному времени) они относятся только одной стороной, которая вплетается в сложный контекст локальных времен. Речь идет не о том, что одни общества проделали больший путь в общей логике истории, а другие меньший (это и есть расистский подход). Сами структуры времени в каждом обществе могут быть различны, и нет никаких оснований считать, что все они движутся в одну и ту же сторону: некоторые из них, может быть, движутся туда же, куда и западное общество, а другие вполне могут двигаться в совершенно ином направлении в соответствии со структурой своей темпоральности и ее смысла, а могут вообще не двигаться никуда (как в случае этноцентрума). Нет никаких рациональных оснований для того, чтобы вырывать общества из их собственного времени и бросать в стихию времени западного, модернизировать их, делать их современниками глобального момента. Для большинства ныне существующих обществ глобализации как естественного момента их собственной истории еще не наступило и, возможно, не наступит никогда. Поэтому заставлять их считаться с нынешним «глобальным моментом» есть просто ничем не оправданное насилие.

§ 4.3 Плюральность времен как норма
Философия многополярности, со своей стороны, признает плюральность времен как факт и как нормативное положение дел. Разные общества живут в разных временах и имеют на это полное право и основание. Эти времена могут течь в разных направлениях, как русла рек, могут сливаться и ветвиться, а могут – как озера – стоять на месте. Никто не должен осуществлять темпоральный диктат, навязывать другим эпоху или эру. Исламское общество отсчитывает свою историю от хиджры, христиане – от Рождества Христова, иудеи -- от сотворения мира. Свои системы летоисчисления есть у индусов, китайцев, буддистов. На земле до сих пор есть народы, которые вообще не знают времени, даже циклического (как некоторые племена аборигенов Австралии) и, значит, во времени они не нуждаются, и никто не смеет им его навязывать.
Так теория многополярности проводит линию позитивного толкования различия во всех сферах. Поэтому она представляет собой не просто наспех созданный  «ad hoc» набор идей и представлений, призванный сиюминутно оппонировать однополярности и глобализму, но готова проводить свой анализ вплоть до самых глубинных оснований человеческого общества, вплоть до философского осмысление бытия, человека, пространства, времени, мира.
Мир многополярной теории тоже многополярен. Он дифференцирован во всех отношениях и во всех проекциях. Он представляет собой открытый плюриверсум, в котором в разных направлениях и с разной скоростью движутся разные социальные жизненные организмы, сливаясь, отталкиваясь друг от друга, конфликтуя и входя в союзы и альянсы. Если этот жизненный поток бытия конкретных человеческих обществ и имеет какую-то общую парадигму, закон или алгоритм, то понять его возможно только через углубление в эту многообразную, плюралистичную и всегда дифференцированную стихию.
Горизонт общения (между этносами, культурами, народами, странами, обществами, людьми) многополярный мир отнюдь не ограничивает, но лишь подчеркивает, что для того, чтобы он был содержательным и осмысленным, необходимо тщательно учитывать культурные особенности каждого участника. Без этого обмен может проходить только в самых низменных, материальных и примитивных формах. А подходить к разным культурам с единым общим шаблоном – самый верный путь не понять в них вообще ничего, но общение свести к насилию и навязыванию всем чуждого им культурного кода.

Глава 3.  К теории многополярности. Стратегические основы

§ 1  Полюса и «большие пространства»

§ 1.1 Понятие полюса в многополярной перспективе
От рассмотрения философских основ теории многополярности перейдем к ее стратегическим аспектам. Начнем с того, что понимается под «полюсом» в стратегическом смысле.
Во-первых, многополярность по контрасту с однополярностью и однополярной глобализацией (в узком -- американско-империалистическом, и широком – общезападном, смыслах), предполагает, что карта будущего мира должна быть структурирована таким образом, чтобы на ней находилось несколько центров силы, не обладающих абсолютным превосходством в отношении друг друга и позволяющих разным обществам (вплоть до микроуровня) осуществлять свободный выбор блока, к которому примкнуть. Этих полюсов должно быть больше двух. Это принципиально. Данное положение вытекает из анализа фактического положения дел. В настоящее время ни у одной из крупных держав, или даже блока крупных держав, недостаточно потенциала, чтобы предъявить права на единоличное стратегическое оппонирование мощи США и стран НАТО.
Двухполярный мир завершился распадом СССР, и после СССР никаких серьезных претендентов на статус второго полюса нет. Поэтому французский политик Юбер Видрин предложил после 1991 года пользоваться не термином «сверхдержава» (применительно к США), а «гипердержава», чтобы подчеркнуть ее асимметричное превосходство, тогда как в противостоянии двух «сверхдержав» до конца соблюдалась определенная симметрия (по крайней мере, в стратегическом потенциале).
Ни современная Россия, ни Китай (как наиболее подходящие кандидаты на статус «второго полюса») не способны мобилизовать те мощности и ресурсы, которые были бы достаточны для конкуренции с США в стратегической сфере. У России проблемы с экономикой, демографией и нерешенностью многих социальных проблем, а Китаю, у которого с этими моментами все обстоит, наоборот, весьма благополучно, недостает природных ресурсов и развитой ядерной инфраструктуры. О других претендентах на второй полюс говорить не приходится. Из этого и вытекает стратегическая модель многополярного мира.
Если сейчас нет ни одной державы, которая была бы способна бросить вызов единоличной доминации  США в мировом масштабе, то необходимо создать коалицию нескольких блоков, которые, преследуя в региональном контексте собственные стратегические интересы  и противореча в чем-то друг другу, даже будучи основаны на различных цивилизационных типах и идеологиях, могли бы организовать одновременно несколько полюсов, объединенных главной стратегической идеей: блокированием американской гегемонии.
Однако в том состоянии, в котором находятся сегодня отдельные страны, практически все они не подходят на роль полюса даже в собирательной и множественной трактовке. Полюс многополярного мир, как и сам этот мир, должен быть составным, то есть представлять собой результат стратегической интеграции. Иными словами, стратегический полюс многополярного мира должен быть предварительно создан.
Теоретически полюс многополярного мира должен представлять собой мощное военное, экономическое, демографическое, политическое, географическое и цивилизационное образование, которое было бы способно осуществить стратегическую интеграцию прилегающих к нему территорий, выступая как результирующий вектор широкого спектра региональных интересов и представляющих их совокупно перед лицом глобализма и однополярности, осознанных как вызов. При этом такой полюс заведомо должен быть достаточно дифференцированным по внутренней структуре, чтобы служить центром притяжения для разнообразных, часто противоречивых, региональных держав и политических сил. И вместе с тем он должен быть способен выстроить систему стратегического партнерства с другими потенциальными полюсами многополярного мира – даже теми, с которыми существуют локальные разногласия.
Структурным примером того, что могло бы стать типичной формой полюса многополярного мира, является Евросоюз. Это политическое пространство, объединенное цивилизационно, исторически, культурно, экономически, социально, энергетически и т.д. При том, что Европа была ареной кровопролитного противостояния европейских держав, их агрессивного соперничества, жесточайших мировых войн, ее территория – «европейское место» -- была постепенно интегрирована и через серию сложных и проблематичных ситуаций вышла на уровень федеральной государственности, во главе которой стоит сегодня, пусть символический, но президент (Херман Ван Ромпей).
Геополитически идентичность Европы является двойственной, в ней наличествуют как атлантистские (морские), так и континенталистские (сухопутные) черты и, соответственно, центры сил. Атлантистская идентичность Европы выражается в том, что она в целом поддерживает однополярную модель, но стремится обеспечить распределение ролей в рамках «ядра» («Богатого Севера»), чтобы при проведении глобальной стратегии Вашингтон учитывал и европейские интересы («многосторонний подход» -- multilateralism). Континенталистская идентичность Европы (представленная традиционно, в первую очередь, Францией и Германией, а также другими крупными промышленными странами – Италией и Испанией) вполне сочетается именно с многополярным подходом, предполагает стремление к независимости от США и ограничению американской гегемонии в мировом масштабе, к превращению Европы в самостоятельный геополитический центр силы, к созданию социально-политической системы, не столько на основе либерализма, сколько на принципах социал-демократии (не англо-саксонский индивидуализм, но европейская континентальная социальность и солидарность), к созданию собственных европейских вооруженных сил, и, в конечном итоге, к превращению Европы в самостоятельный полюс. Если допустить, что континентальная идентичность в Европе берет верх над атлантистской, в лице Евросоюза мы в перспективе получаем законченный полюс многополярного мира.
Аналогичный евроинтеграции сценарий можно представить себе и в иных зонах мира. Интеграция постсоветского пространства вокруг России на сходных принципах – одна из версий создания нового полюса. Принципиальными моментами здесь является интеграция России с Белоруссией и Украиной на западе и Казахстаном на юге, с созданием вокруг этих четырех «ядерных» государств гибкого интеграционного поля, привлекательного для соседних стран – как входивших ранее в состав СССР, так и не входивших (Болгария, Румыния, Словакия, Сербия, Македония на западе, Монголия – на востоке).
Аналогичные полюса в ходе региональной интеграции могут создаваться и уже создаются и в иных зонах. Китай и Индия по своим демографическим показателям уже представляют собой почти готовые полюса. Колоссальный экономический потенциал Японии и некоторых других тихоокеанских драконов (Южная Корея, Сингапур, Тайвань) позволяет предположить их возможную коалицию, которая также может при определенной конфигурации претендовать на статус полюса. В более отделенной перспективе полюсом может стать арабский мир, интегрированная Латинская Америка и Транссахарская Африка.
Полюсом многополярности не может быть отдельное взятое национальное государство. В некоторых ситуациях (Китай, Индия, Россия) национальное государство может стать ядром интеграции, в других случаях (Евросоюз, Тихоокеанский регион, Латинская Америка, арабский мир) – интеграция будет складываться вокруг нескольких ядер. Но во всех случаях для того, чтобы получить законченный полюс, необходимо пройти путь стратегического объединения довольно разнородных территорий.
 Если представить себе формирование таких региональных полюсов в ходе интеграционных процессов на региональном уровне и допустить, что их уже два или три (кроме США и зоны их приоритетного влияния в пределах двух Америк), то мы получаем реальный остов многополярного мира, который фундаментально ограничит американскую гегемонию и поставит на пути «однополярной глобализации» весьма существенную преграду. И даже если каждый из этих полюсов будет по одиночке сильно уступать мощи США, их совокупный потенциал и слаженная дипломатическая позиции может радикально изменить общую структуру миропорядка.

§ 1.2 Понятие «большого пространства» как оперативный концепт многополярности
Философия многополярности такова, что даже в условиях региональной интеграции (при создании полюса многополярного мира) требует учета многообразия локальных обществ как органических и культурных явлений. Поэтому для выстраивания многополярного миропорядка и осуществления интеграционных процессов необходим особый концептуальный инструментарий, более гибкий и дифференцированный, нежели жесткие модели национальной государственности, пусть и воспроизводимые в формате нескольких стран. Совсем не обязательно, и даже не целесообразно, присоединять одни страны к другим или создавать на основе нескольких стран новые государства. Такой подход несет на себе отпечаток европейского универсализма Нового времени, а именно этому и стремится противостоять многополярная философия. Поэтому гораздо полезнее оперировать с другими концептами, которые будут корректно описывать интеграционные процессы и обосновывать их на стратегическом уровне. В этом случае оптимально подходит выдвинутый Карлом Шмиттом принцип «большого пространства»[226](разработанный на основании опыта американской интеграции и глубинного переосмысления тезиса Карла Хаусхофера).
Концепт «большого пространства» в теории многополярности играет центральную роль. Он подчеркивает стратегический масштаб интеграции, устанавливает ее параметры, определяет конкретные цели, описывает необходимый минимум территорий, демографических и экономических показателей, уровень энергетической обеспеченности, культурные и исторические границы земель, подлежащих интеграции. Но при этом намеренно не утверждает ничего конкретного относительно формы государственного устройства, политической системы или административного управления этим создающимся «большим пространством». Любая конкретизация может пойти только во вред. Более того, разные «большие пространства» могут быть политически организованы совершенно по-разному. В одном случае они могут объединиться в общую государственность, в другом – полностью сохранить уже существующие административно-политические формы, в третьем – переформатировать общую зону на основании новых (например, культурных, религиозных или этнических) установок. Важен не правовой статус новой интегрированной структуры, но ее стратегическая композиция, ее границы, центры управления, масштаб и размах.
«Большое пространство» может стать принципом всей многополярной стратегии. Многополярный мир, должен мыслиться как порядок «больших пространств». Не одного глобального общего пространства, но мозаики из нескольких зон.
Концепт «большого пространства» может быть масштабирован. В своем максимальном выражении он может совпадать с концептом полюса – одного из нескольких в рамках общей многополярной системы. Но это самый крайний случай. Как правило, реалистичный взгляд на баланс сил и интересов в нашем мире подсказывает, что интеграционных зон может быть несколько больше, нежели полноценных полюсов, но при этом намного меньше, нежели официально признанных государств. Полюс многополярного мира может состоять из нескольких больших пространств, сохраняющих в его структуре относительную самостоятельность, подобно тому, как внутри самого «большого пространства» будет сохраняться автономия более мелких единиц – государств, этнических и религиозных групп и т.д.

§ 1.3 Статус цивилизация и принцип «империи»
Если бросить взгляд в историю, что в качестве прецедента «больших пространств» можно взять две формы социальной интеграции: 1) культурную, выражением которой является цивилизация, и 2) политическую, проявляющуюся в форме империи. Цивилизация представляет собой «большое пространство», которое объединено философией, культурой, образом мыслей, терминологическим аппаратом, на основании одного или нескольких языков, в некоторых случаях, религией или культом, однако в ней отсутствует стратегическое единство и централизованное управление. Империя, в первую очередь, это именно единство и централизация с точки зрения политической власти, а культурная близость обществ, входящих в империю, вторична и производна.
Обе исторические формы «большого пространства» отличаются сочетанием (в принципиально разных пропорциях) локального разнообразия (форм управления, организации, этнической и религиозной идентичности и т.д.) и общего для всех единого начала. На основании цивилизации могли строиться империи (например, Александром Македонским), а исчезнувшие империи оставляли после себя общее цивилизационное поле (например, исламский мир после распада халифата). Это показывает, что «цивилизация» и «империя» являются исторически взаимообратимыми явлениями: одно может сосуществовать с другим или возникать на месте другого. Это чрезвычайно важное замечание показывает, что между цивилизацией (культурным единством) и империей (политическим единством) существует непрерывность. И воплощается эта непрерывность в пространственном выражении: и цивилизация? и империя представляют собой «большие пространства» в геополитическом и социологическом смысле; общества, располагающиеся в пределах этого пространства, имеют в своих структурах некоторые сходные парадигмальные элементы. Если учесть, что общество как раз и производит пространство (А.Лефевр) и что его структуры отражают и одновременно конституируют пространство, эта закономерность становится легко объяснимой. Все исторические «большие пространства» (как империи, так и цивилизации) располагались в конкретных географических зонах с плавающими границами, но общим ядром и общей пространственной структурой. Поэтому можно утверждать, что некогда единые территории на новом историческом витке могут быть вновь, рано или поздно, интегрированы – по крайней мере, до тех пор, пока общая структура пространства остается неизменной и отражается в живущих на этом пространстве и организующих его обществах («вмещающий ландшафт»).
Примеров этому можно привести множество. Так, с ритмическим постоянство степные зоны Евразии объединялись тем или иным кочевым народом, становясь частью единой степной империи или нескольких империй. От скифов, сарматов, тюрок, хазар до монголов и русских эти территории периодически собирались в единое стратегическое пространство – с разными этническими ядрами,  идеологиями и социальными системами. Эта зона представляет собой геополитический Туран, где можно до сих пор обнаружить следы общей евразийской культуры и цивилизации, объединявшей различные этносы, племена и религии. В монгольской, а затем в русской государственности (империя) это культурное единство получило свое наивысшее выражение.
Другой пример -- современная Европа. Некогда она представляла собой пространство Римской Империи, которая вначале распалась на две составляющие (Восточную и Западную империи), а в Новое время окончательно раскололась на суверенные национальные государства. Однако европейская культура и европейская цивилизация оставались общими для разных европейских этносов и, через много веков после исчезновения империи, политическое единство Европы возродилось в новом качестве – в форме Евросоюза.
Эти примеры показывают, что «большое пространство» как главный интеграционный концепт теории многополярности является чрезвычайно продуктивным для оперирования со столь разнородными явлениями, как культура и политика. В «большом пространстве» как самостоятельной категории эти явления сходятся в той социологической матрице, которая предшествует их окончательному оформлению и представляет собой модель отношения нескольких обществ к единому пространству, осмысленному и воспринятому как единое и общее.
Поэтому термин цивилизация может иметь политический и геополитический смысл, а термин империя – соответственно, цивилизационный. Итак, мы получаем формулу:
империя
большое пространство
цивилизация
Культурная и политическая унификация пространства имеют общий корень и могут перетекать друг в друга в зависимости от конкретных исторических обстоятельств. Если рассмотреть под этим углом зрения идеи Самуила Хантингтона относительно столкновения цивилизаций, мы увидим, что они не лишены основания в том смысле, что культурное единство цивилизации вполне может в некоторых ситуациях быть дополнено стратегическим компонентом, чего не учитывали критики Хантингтона, посчитав, что он переоценил значение культурного фактора[227]. Поэтому то, что сегодня является «цивилизацией», завтра может стать «империей», так как в основе и того и другого лежит общая матрица – «большое пространство».
Эта обратимость культурного единства в стратегическое должна пояснять всю фундаментальность понятия «большое пространство», его значимость для многополярного мира. Многополярный мир должен строиться на условиях естественного исторического выбора обществами своих ориентиров развития, а, следовательно, на основании их культурной парадигмы. Введение концепта «большое пространство» показывает, как трансформировать культуру в политику в тех случаях, когда это становится необходимым. Однако понятие «империя» следует воспринимать технически, в отрыве от исторических коннотаций – как политологический термин оно означает не более чем стратегическое единство с сохранением широких локальных автономий и разной степени социально-политической интеграции различных частей единого целого.
В этом смысле империя теоретически сочетается с федерализмом, но противоречит понятию национального государства, которое проводит полную унификацию населения в правовом, образовательном, языковом и культурном аспектах, а также оперирует не с коллективными акторами (как империя, допускающая в своих пределах широкую политическую независимость отдельных составляющих), а с индивидуумами.
Если «империя» все-таки звучит слишком определенно, а «цивилизация», напротив, слишком расплывчато, термин «большое пространство» является оптимальным со всех точек зрения и точно отражает сущность теории многополярности.

§ 2  Структура идентичностей в многополярном мире

§ 2.1 Новая таксономия акторов
Теория многополярности должна представить свой собственный проект, а также того, кто в многополярном миропорядке будет считаться главным актором внешней политики и международных отношений. Вестфальская система предлагает на этот вопрос однозначный ответ: национальные государства. В эпоху «холодной войны» реальными акторами были центры идеологических блоков (две сверхдержавы). В глобализме остается один актор – «ядро» (Core) мировой системы или «мировое правительство». В противовес этому теория многополярности выдвигает плюральную модель акторов, предлагая новую и оригинальную многополярную таксономию.
Полноценным стратегическим суверенитетом в многополярном мире будут обладать те инстанции, которые мы обозначили как «полюса». Это огромные стратегические образования, которых будет заведомо ограниченное количество: больше двух, но намного меньше, чем потенциальных «больших пространств». Это означает, что каждый полюс должен обладать единым командованием общих вооруженных сил, и эта инстанция должна находиться в подчинении стратегического руководства полюса. В компетенции этой высшей стратегической инстанции будут входить только самые острые вопросы – такие, как война и мир, применение и неприменение силы, введение санкций и т.д. Приблизительно такую функцию выполняет сегодня Совет Безопасности ООН, но только в совершенно иной модели, которая чрезмерна по формату, не соответствует новой расстановке сил в мире, а потому не эффективна. Совет Безопасности «полюса» можно также уподобить руководству сплоченного военного блока – такого, как НАТО или ОДКБ.
Эта инстанция будет принимать также стратегические решения макроэкономического, энергетического и транспортного характера, затрагивающие все пространство, находящееся в ведении полюса.
На следующем уровне будут располагаться центры, ответственные за интеграцию «больших пространств». Их структура должна быть похожей на структуру правительств конфедеративных государств, где все решения принимаются по принципу субсидиарности,  то есть, чем локальнее проблема, тем больше полномочий ее решения сосредоточено на низших инстанциях самоуправления. Лишь общие вопросы, затрагивающие всё «большое пространство» целиком, должны находиться в ведении «центров интеграции». Так как правовой статус «больших пространств» может существенно варьироваться, то и юридическая форма их управляющих инстанций может представлять собой как наднациональный орган, где участвуют главы государств, входящих в большое пространство (если национальные государства сохранятся), так и иные формы конфедеративной или федеративной организации (при более тесной интеграции).
На еще более низком уровне теория многополярности допускает весьма широкую форму «правовой» субъектности. Здесь будут располагаться как национальные государства, так и разнообразные формы иных социальных систем, у которых не будет нужды в национальном государстве, так как все стратегические решения будут приниматься на более высоком уровне. Вопросы, которые будут находиться в пределах компетенции инстанций, расположенных ниже, нежели центры «больших пространств», будут иметь преимущественно социальный характер, то есть представлять собой процесс организации разных общественных групп в соответствии с их культурной, исторической, этнической, религиозной, профессиональной спецификой.
В целом, «большое пространство»  представляет собой наложение многих социальных систем разного качества и разного формата, каждая из которых организована в соответствии со своими  естественными жизненными и историческими параметрами. Задача многополярного подхода в том, чтобы обеспечить максимальную дифференциацию социальных единиц, предоставив общинам и обществам максимум свободы в выработке форм самоуправления и социальной организации. И этноцентрумы, и консолидированные историей народы, и государственные образования, и религиозные общины, и новые формы социальности – все это станет возможным в рамках многополярной модели организации общества, без утверждения жестких общеобязательных нормативов. Все вопросы, не затрагивающие самых общих стратегических позиций полюса и процесса интеграции «больших пространств», будут делегированы на максимально возможный локальный уровень, свободный контроля высших инстанций. Любые сегменты общества смогут организовать свое бытие и свое пространство в соответствии со своими представлениями, силами, возможностями, желаниями, традициями и структурами воображения.
Схему властных инстанций в многополярном мире можно представить себе, например, так:
[схема multipolar1.doc]
Схема 10. Структура многполярного мира
Высшее стратегическое руководство сосредоточивается на уровне полюса, но затрагивает очень небольшой спектр вопросов, касающихся только самых принципиальных и общих для жителей данного «мирового региона» тем. Ниже находятся интеграционные инстанции «больших пространств». А далее следует сложная (отмеченная на схеме 10 произвольной системой упорядочивания и накладывающимися друг на друга формами) конфигурация более мелких акторов, среди которых не выстраивается никакой политической, управленческой, правовой или статусной иерархии. – Каждое общество, на какой бы основе оно ни было организовано, может оказаться в любой форме соподчинения или полной автономии по отношению к иным инстанциям, в зависимости от конкретного случая. Где-то религии могут быть поставлены выше этничности и государственности, где-то наоборот; где-то один и тот же этнос, религиозная общность или иная форма устойчивого коллектива окажется принадлежащей к разным государственным или социальным формами и т.д. В многополярном мире нет нормативных правил, которые претендовали бы на универсальность. Сколько обществ, столько и вариантов их организации.

§ 2.2 Китаро Нишида: «логика басё» и вопрос идентичности.
Вопрос об идентичности решается в организации общества на многополярных началах не в духе европейской рациональности, но скорее в духе «логики мест» (басё) Китаро Нишида[228], когда одна идентичность не исключает другую, но накладывается на нее, включая в себя все, даже противоречивые формы – поскольку все «места» (К.Нишида) суть причудливая игра высшей идентичности «небытия» (mu), в которой у человека есть одна задача – впустить в себя социальную культуру как момент освящения. В этом процессе соблюдается только главное правило: коллективная идентичность более важна, нежели индивидуальная. Человек определяется тем, к какому обществу и, соответственно, к какой культуре он принадлежит. Не общество производно от человека, но человек есть производная от общества. А так как вариации обществ и их соподчинений огромна, то и человеческая идентичность и ее структуры оказываются безграничными. Ригидные социальные системы (такие, к примеру, как «этноцентрумы») минимализируют индивидуальную идентичность, сводя ее почти к нулю[229]. В других социумах – например, в обществах монотеистических религий – значение личности намного выше и сочетается с другими формами неиндивидуальной идентификации (но и этот повышенный статус индивидуального начала есть не что иное, как следствие социальных установок).
В национальных государствах индивидуальная идентичность становится доминирующей, а в гражданском обществе – единственной. Но и в этом случае исключительность индивидуальной идентичности есть результат специфической организации общественной парадигмы, а отнюдь не самого индивидуума. Чтобы осознать себя как индивидуальность, надо быть помещенным в социальную (внеиндивидуальную, нормативную) среду, которая сделает это установкой и ценностью.
Многополярная теория признает все формы идентичности, но рассматривает их в социальном контексте и не предлагает никакой иерархизации. Одна коллективная идентичность ничем не лучше и не хуже другой,  то же верно и в отношении индивидуальной идентичности, если речь идет об обществе, которое наделяет личность автономной онтологией. Такой подход предполагает уважительное отношение ко всем социальным системам и настаивает лишь на том, чтобы предоставить им свободу органического становления.
Жесткая или открытая и гибкая идентификации имеют свой смысл только в конкретном социальном контексте, в отрыве от которого они не могут быть ни поняты, ни сравнены между собой.
Согласно Китаро Нишида, общественное благо реализуется через дезиндивидуализацию сознания собственного присутствия[230]. Когда человек понимает, что не он живет, но социальное сознание живет сквозь него, он становится самим собой, обретает свое «место», свою идентичность. Как к таковому к «благу» не обязательно стремиться, достаточно того, чтобы идентифицироваться с общим (с общиной, государством, социальной группой). В этом случае не имеет значения, хорошее ли это общество или плохое, справедлив ли правитель или, напротив, тиран или самодур. Все эти оценки не имеют ни смысла, ни автономного бытия: необходимо лишь хорошо служить коллективной идентичности, стирая свое «я» ради исполнения своего явления в человеческом виде – и тогда цель будет достигнута. Если хорошо работать на любой коллектив и истово служить любому правителю, благо будет реализовано: коллектив станет здоровым, а правитель -- соответствующим ситуации.
Это правило действует и в отношении современного западного общества, поскольку, если пройти путь абсолютного индивидуума и абсолютной свободы до конца (как в теории предлагает либерализм), то выйдешь к фундаментальной онтологии, Dasein’у и традиции (только с другого конца)[231].

§ 2.3 Национальное Государство и многополярный мир
Один из важнейших пунктов теории многополярности касается национального государства. Суверенность этой структуры была поставлена под сомнение уже в эпоху идеологического противостояния двух блоков («холодная война»), а в период глобализации эта тема приобрела еще более острую актуальность.
Мы видели, что глобалистские теоретики либо говорят о полной исчерпанности «национальных государств и о необходимости перехода к «мировому правительству» («ранний» Ф. Фукуяма[232]), либо считают, что национальные государства еще не выполнили своей миссии до конца и должны просуществовать еще какой-то исторический период, чтобы лучше подготовить своих граждан к интеграции в «глобальное общество» («поздний» Ф. Фукуяма[233]).
Многополярная теория рассматривает национальные государства как явление евроцентрическое, механистическое и, в каком-то смысле, «глобалистское» в начальной стадии (идея нормативной индивидуальной идентичности в форме гражданственности подготавливает почву для «гражданского общества» и, соответственно, «глобального общества»). То, что все пространство мира разделено сегодня на территории национальных государств есть прямое следствие колонизации, империализма и проекции западной модели на всё человечество. Поэтому самостоятельной ценности для теории многополярности национальное государство в себе не несет. Тезис о сохранении национальных государств в перспективе построения многополярного миропорядка важен только в том случае, если он прагматически препятствует глобализации (а не способствует ей) и скрывает под собой более сложную и выпуклую социальную реальность: ведь многие политические единицы (особенно в Третьем мире) являются национальными государствами лишь номинально, а по сути представляют собой те или иные формы традиционных обществ с более сложной системой идентичности.
Позиция сторонников многополярного мира здесь полностью противоположна глобалистам: если национальное государство проводит унификацию общества и содействует атомизации своих граждан, то есть осуществляет реальную углубленную модернизацию и вестернизацию, то такое национальное государство не имеет никакой ценности и является лишь разновидностью глобализационного инструментария. Такое национальное государство не заслуживает сохранения и не имеет смысла в многополярной перспективе.
Но если национальное государство служит фасадом иной социальной системы – особой самобытной культуры, цивилизации, религии и т.д., то его следует поддерживать и сохранять, ориентируясь на его грядущую эволюцию в  более гармоничную структуру в рамках социологического плюрализма в духе многополярной теории.
Позиция глобалистов прямо противоположна во всем: национальные государства, служащие фасадом традиционному обществу (такие, как Китай, Россия, Иран и т.д.) они призывают демонтировать, а национальные государства с прозападными режимами, – Южная Корея, Грузия, страны Восточной Европы, -- напротив, укрепить.

§ 3  Четырехполюсный мир

§ 3.1 Квадриполярная карта альтернативного мира. Обращение к пан-идеям
Все вышеприведенные теоретические соображения, касающиеся стратегического устройства многополярного мира, можно вполне применить к существующему положению вещей и предложить – в качестве одной из возможных версий – модель будущего многополярного мироустройства, соответствующего всем перечисленным условиям. Назовем эту модель «квадриполярностью» или «четырехполюсном миром»[234]. Эта конструкция основывается на нескольких исходных источниках:
·      на новой актуальности геополитики пан-идей (Куденоф-Каллерги, К. Хаусхофер);
·      на учете геополитической стратегии CFR и «Трехсторонней комиссии» в отношении трех мировых регионов (США, Европы и Тихоокеанского ареала);
·      на анализе роли и места современной России в мировой политике.
Применив идеи многополярной теории к анализу настоящего момента и основываясь на геополитических методологиях, мы можем обрисовать следующую картину.
Потенциальный многополярный мир в своей четырехполюсной версии (квадриполяризм) представляет собой четыре мировых зоны, которые делят земной шар по меридиану. Приблизительно так выглядела и карта К. Хаусхофера в случае реализации пан-идей.
[Карта 34 map34.jpg
Карта 34. Модель многополярного мира. Квадриполяризм -- 4 мировые зоны.]
В первой зоне располагаются два американских континента. Это первый полюс. Его центр находится в Северном полушарии и совпадает с США. Эта модель воспроизводит доктрину Монро или статус США как великой региональной державы, пика который она достигла к концу XIX столетия, освободившись от европейского контроля и, напротив, установив свой контроль (экономический и политический) над большинством стран Латинской Америки.
В составе этой зоны, находящейся под стратегическим контролем полюса США, можно выделить два или три «больших пространства». Два – в том случае, если объединить близкие по социально-политическому и культурному укладу США и Канаду в одно «большое пространство», а всю Латинскую Америку по тому же признаку оформить в другое «большое пространство». Три «больших пространства» получаются в том случае, если мы разделим те латиноамериканские страны, которые достаточно глубоко интегрированы с США и находятся полностью под их контролем, и те, которые тяготеют к созданию собственной геополитической зоны, противостоящей США (к чему явно склоняются Куба, Венесуэла, Боливия и неявно Бразилия, Чили и т.д.).
Во второй зоне, правее на карте мира, находится область Евро-Африки. Полюсом этой зоны, очевидно, является Евросоюз, бесспорный политический и экономический лидер в этих границах и центр притяжения для всей этой меридиональной зоны. Мы рассматриваем многополярный сценарий и, следовательно, по умолчанию считаем, что в такой Европе преобладает континентальная ориентация, трансатлантические связи ослаблены, расшатаны или вообще порваны, и все стратегическое внимание Европы обращено к Югу. В этой зоне намечается три «больших пространства» -- сам Евросоюз, арабское «большое пространство» (преимущественно исламское) и Транссахарская (черная) Африка. Все три «больших пространства» имеют ярко выраженные культурные и цивилизационные черты, строго отличные друг от друга, но отнюдь не взаимоисключающие. Так как многополярность понимает интеграцию как партнерство только высших политических и стратегических инстанций, то смешение между собой разнообразных обществ, входящих в эти три пространства, ни в коей мере не предусмотрено. Процессы межкультурного, социального, этнического, экономического обмена могут развиваться по естественной логике, но никаких универсалистских рецептов здесь не должно существовать. Общества могут жить отдельно, не пересекаясь без необходимости, а общее стратегическое планирование проводиться на уровне полномочных и компетентных представителей всех трех «больших пространств».
Следующая зона – и она является ключевой во всей картине –это Евразия. Здесь полюсом выступает Россия (Heatrland). Вместе с тем в этой зоне есть ряд важнейших региональных центров силы: Турция (если она выберет евразийский, а не европейский путь интеграции, что вполне вероятно), Иран, Индия, Пакистан. Здесь мы имеем дело с несколькими «большими пространствами» и их наложениями. Русско-евразийское «большое пространство» включает в себя Российскую Федерацию и страны СНГ. Турция, Иран, Пакистан и Индия сами по себе представляют «большие пространства», тогда как Афганистан находится в точке, на которую оказывают давление все региональные центры сил (за исключением Турции и Индии, хотя в отношении Индии земли Афганистана занимают ключевое положение, что было давно системно осмыслено строителями Британской империи[235]).
Именно против самой возможности наличия такого стратегически консолидированного евразийского пространства ориентирована вся мощь атлантизма и глобализации. Трехсторонняя комиссия и проекты CFR как периода Второй мировой войны, так и послевоенного периода, а также вся геополитика «холодной войны» были направлены к одной цели: не допустить сближения СССР (Heartland) с другими региональными державами на Юге от его границ. Именно поэтому вторжение советских войск в Афганистан вызвало столь резкую реакцию у США. Стратегически однополярный мир и процессы глобализации возможны только в том случае, если евразийской стратегической зоны не существует, выход России (Heartland) к теплым морям блокирован, а ее интеграционный потенциал крайне ограничен. И наоборот: многополярный мир, организация миропорядка на принципах «цивилизации Суши» зависит только и исключительно от того, удастся ли России создать стратегический блок с мощными азиатскими державами, расположенными к Югу от ее границ.
И, наконец, четвертой зоной является Тихоокеанский регион, где на роль полюса претендуют две державы – Китай и Япония. Эта зона может быть сконфигурирована различным образом, так как в ней велико и цивилизационное влияние Индии. Китай сам по себе -- «большое пространство» (особенно если учесть концепцию «Большого Китая», куда относят также Тайвань, Сингапур и Гонконг[236]), а Япония обладает всеми данными для того, чтобы создать «большое пространство» вокруг себя как мощного центра геополитического, экономического, технологического и стратегического излучения.
[Карта 35. «Большие пространства» внутри 4 зон квадриполярного мира. map35.jpg
Карта 35. «Большие пространства» внутри 4 зон квадриполярного мира. ]
От атлантистского сценария однополярности квадриполярность принципиально отличается структурой геостратегических осей. Они идут строго с Севера на Юг вдоль меридианов, полюса интеграции находятся в северном полушарии, а их влияние распространяется глубоко в области Юга и на Южное Полушарие, тогда как атлантистская модель построена по принципу окружения Евразии (Heartland’а) с Запада (Европой с доминацией атлантистской идентичности) и с Востока (союзными США странами тихоокеанского региона – в первую очередь, Японией).

§ 3.2 Четвертая политическая теория и четвертый номос земли
Так как однополярный мир и глобализм (мондиализм) представляют собой идеологию (или мета-идеологию), основанную на либерализме, то многополярный мир также должен иметь определенные идеологические установки. Однако здесь возникают трудности. Старые идеологии, оппонировавшие либерализму (фашизм и коммунизм), исторически рухнули, не только потому, что проиграли, но и потому, что содержали в своих структурах своего рода идейный вирус, который – наряду с внешним давлением (либерализма) – и обеспечил их поражение. В политологии принято называть все версии либерализма и либеральной демократии «первой политической теорией», коммунизм – «второй», а спектр идеологий, так или иначе близких к европейскому «Третьему Пути» -- «третьей политической теорией».
Современная глобализация строится на основании «первой политической теории», но возведенной к ее парадигмальной цивилизационной матрице – к чистому выражению «цивилизации Моря». Поэтому глобализация предполагает трансформацию либерализма в более общую структуру: из классической идеологии или политической теории либерализм (точнее, неолиберализм) превращается в планетарную мета-идеологию, которая, с одной стороны, сливается с самой атлантистской «морской» социологической матрицей, а с другой -- переходит с уровня идей на уровень вещей, входит в сами вещи окружающего глобализирующегося мира. Носителями этой мета-идеологии отныне становятся не столько интеллектуалы, партийные и общественные деятели или СМИ, сколько сами технологии, формы финансовых взаиморасчетов, индивидуальные электронные номера, торговые сети, модные брэнды или бытовые приборы. Трудно придумать лучшего пропагандиста неолиберальной идеологии, чем сеть закусочных «Макдональдс», операционные системы «Windows», поисковики «Google», кредитные карты, ноутбуки и мобильные телефоны. Все эти предметы и технологии излучают идеологическую энергию, призывая «подключиться», «быть на волне», «следовать за новейшими тенденциями» и т.д. Мета-идеология либерализма не убеждает, не аргументирует и не доказывает свою правоту и состоятельность, она ловит в глобальные сети жизненных практик, становящихся необходимыми, а далее инсталлирует себя, как компьютерную программу в hardware.
Многополярный мир также должен основываться на идеологической базе или политической теории, которая убедительно оппонировала бы неолиберализму, но так же, как и он в сегодняшнем состоянии, представляла бы собой именно мета-идеологию, отражая  социологическую парадигму Суши. Будучи именно мета-идеологией, политическая теория многополярности должна быть предельно общей, гибкой и способной включить в себя самые разные – подчас противоречивые – системы идей. Кроме того, по своей природе многополярность предполагает многообразие и различие, взятые как позитивные явления, и, значит, новая мета-идеология не может быть догматической или жестко оформленной. Ее основной чертой будет именно противопоставление либеральному единообразию и стандартизации глобализирующегося человечества широкого спектра самобытных локальных и региональных возможностей – экономических, социологических, политических и культурных.
Так как «вторая» и «третья политические теории», существовавшие в иных исторических условиях, сегодня неприемлемы и не эффективны, следует поставить вопрос о выработке «четвертой политической теории». Именно в этом направлении и ведутся сегодня разработки российских социологов, политологов и философов[237] и ряда европейских интеллектуальных центров континенталистской ориентации[238].
«Четвертая политическая теория» в самом общем виде основана:
·      на главном принципе свободы общества следовать своим историческим путем в любом направлении и создавать любые социально-политические и социокультурные формы[239];
·      на утверждении множественности времен наряду с линейным временем и «прогрессом», которые являются локальными социологическими феноменами, приемлемыми только в рамках западной цивилизации[240];
·      на признании полного равенства «западных» и «восточных», «современных» и «архаичных», «технологически и экономически развитых» и так называемых «отсталых» народов;
·      на отвержении всех форм (явных и скрытых) расизма, в том числе расизма культурного, экономического, технологического, цивилизационного и т.д.;
·      на признании права обществ создавать как религиозные, так и секулярные политические системы, или не создавать никаких вообще; теология и догматика (и даже мифология) могут выступать столь же серьезными основаниями для принятия политических решений, как и секулярная логика и рациональные интересы;
·      на обязательной привязке социально-политических и культурных форм к пространству и истории как к конкретному семантическому полю, вне которого они утрачивают смысл;
·      на выделении в качестве «базового актора» четвертой политической теории такой инстанции, как Dasein -- различного у представителей разных обществ[241];
·      на признании множественности и различия высшими жизненными ценностями, покушение на которые (особенно в глобальном  масштабе) должно повлечь за собой санкции всех политических и стратегических инстанций, признающих четвертую политическую теорию и многополярный миропорядок[242].
 Если обратиться к теории Карла Шмитта о «номосе земли», то можно заметить одну важную закономерность. Ален де Бенуа пишет о ней так:
«Шмитт утверждал, что до сегодняшнего дня было три «номоса» Земли. «Первый номос» — это номос древности и Средневековья, где цивилизации жили в некоторой изоляции одни от других. Иногда бывают попытки имперского соединения, как, например, империи Римская, Германская, Византийская. Этот номос исчезает с началом модерна, когда появляются современные государства и нации, в период, который начинается в 1648 году с Вестфальским договором и  завершается двумя мировыми войнами: это второй «номос государств-наций». «Третий номос Земли» соответствует биполярному регулированию во время «холодной войны», когда мир был разделен между Западом и Востоком; этот номос окончился с палением Берлинской стены и разрушением Советский Союз.[243]» И далее он добавляет:
«Вопрос заключается в том, каким будет новый номос Земли, четвертый? И здесь мы подходим к теме Четвертой политической теории, которая должна родиться. Это и есть «четвертый номос Земли», который пытается появиться на свет. Я думаю и глубоко надеюсь, что этот четвертый номос Земли будет номосом большой континентальной логики Евразии, Евразийского континента[244]».

§ 4  Heartland в XXI веке

§ 4.1 Россия как Heartland
Многополярный мир и сама возможность его построения напрямую зависят от главного фактора – от положения, состояния и поведения современной Российской Федерации в ближайшие годы и десятилетия, когда и будет решаться, каким быть «четвертому номосу земли». Этот «номос» может быть либо глобалистским и однополярным, основанным на неолиберализме и сетевом обществе, либо многополярным, связанным с «порядком Суши» и «четвертой политической теорией». Все зависит от того, захочет ли и сможет ли Россия выполнить на этом критическом витке мировой истории ту миссию, ту задачу, которые диктует ей ее «пространственный смысл» (Raumsinn).
Это утверждение основано на холодном и отстраненном расчете и объективных данных геополитики – какую бы ее версию мы ни взяли («геополитику-1», «геополитику-2» или «геополитику-3»). Геополитика оперирует с понятием Heartland и строит свою картину миру вокруг этой «географической оси истории» (Х.Макиндер). Россия есть Heartland. В этом выражается вся ее история и ее значение. Россия имеет смысл только как Heartland, как «цивилизация Суши», как континент. Поэтому, каким быть «четвертому номосу земли», зависит целиком и полностью именно от России.

§ 4.2 Интерпретация Heartland’а  в трех геополитиках
Это признают все школы и направления геополитики, кроме пропагандистских или псевдо-геополитических исследований и публикаций, преследующих не научные, а иные цели. Но для «геополитики-1» все сводится к тому, чтобы сделать императивное и желательное расчленение Heartland’а (его маргинализацию и фрагментацию) как условие глобализации и окончательного закрепления однополярности необратимым, реальным и окончательным. От того, удастся ли в достаточной степени ослабить, расколоть и дестабилизировать Россию, подчинить ее и ее фрагменты внешнему управлению, зависит во многом судьба глобализации. Поскольку пока этого не произошло, и не снята с повестки дня возможность построения многополярного – четырехполярного – мира, а значит, глобализация ставится под вопрос. За всем показным безразличием США и Запада к современной России скрыт плохо скрываемый ужас от допущения, что она может развернуться вспять в своем пока деградационном движении и выйти на новую историческую орбиту, как не раз бывало в прошлом.
Для «геополитики-3» («геополитики береговой зоны») Heartland и политическая судьба России также имеют огромное значение, поскольку только наличие «цивилизации Суши» дает возможность Rimland’у осуществлять стратегический выбор ориентаций и комбинировать определенные элементы (Моря и Суши). В противном случае какая бы то ни было роль этой зоны сходит на «нет», и она становится техническим приложением к США, своего рода «стратегической колонией».
Для «геополитики-2» («континентальной геополитики») ключевая роль России видится с противоположным знаком, чем для «геополитики-1», так как «цивилизация Суши» и всех тенденций, находящихся с этой цивилизацией в резонансе, возникает шанс развиться и реализоваться на сухопутных (не атлантистских, не глобалистских, не однополярных) принципах, только если России удастся сохранить свой стратегический потенциал, территориальную целостность и политическую независимость. Только при наличии четвертой — евразийской – зоны многополярный мир может состояться. Как бы значительны ни были стратегические и экономические силы Евросоюза или Китая, при отсутствии полного российского контроля над Heartland’ом и ее участия в мировой реорганизации политического пространства на новых основаниях они рано или поздно окажутся под прямым контролем глобального «ядра», будут вынуждены принять его правила и законы и, тем самым, раствориться в «глобальном обществе». В одиночку же противостоять США они не будут в силах вообще никогда.

§ 4.3 Место и роль России в многополярном мире.
Для всех тех, кто всерьез намерен противостоять американской гегемонии, глобализации и планетарной доминации Запада (атлантизма), аксиомой должно стать следующее утверждение: судьба миропорядка решается в настоящее время  только в России, Россией и через Россию. Принятие на себя России естественной роли лидера в строительстве многополярного мира является необходимым (но далеко еще не достаточным) условием для существования многополярности. Какие бы процессы во всех остальных странах и обществах ни проходили, они останутся локальными техническими возмущениями, с которыми глобализация  рано или поздно справится. Единственный шанс к реализации интересов всех стран, обществ, политических и религиозных движений, которые не видят своего будущего иначе, нежели в многополярном мире, лежит в России и в ее политике. При этом совершенно не важно, как те или иные силы относятся к России, к ее культуре, ее традициям и ее социальному укладу, ее политике и т.д. Это не имеет ровным счетом никакого значения.
Центральная роль России обусловлена структурой политической географией. Не случайно, немецкий геополитик Карл Хаусхофер, в разгар войны с СССР, продолжал утверждать, что реализация сухопутной миссии Германии возможна только через союз с СССР («континентальный блок»), а белогвардеец П. Савицкий в 1919 году на фронте гражданской войны предсказывал победу большевиков, так как они оказались способны консолидировать территории Heartland’а, а белых оттеснили к береговой зоне (то, что белые опирались на Антанту, было решающим аргументом в их поражении и в атлантистской идентичности этого движения).
Поэтому и в наше время о ключевом значении России для всей «цивилизации Суши» говорят преимущественно не сами русские, но иностранные геополитики континентальной ориентации (Ж.Парвулеско[245], А.де Бенуа[246], Э.Шопрад[247] и многие другие).

§ 4.4 Задачи Heartland’а
Задача России в такой ситуации заключается в реорганизации пространства Heartland'а таким образом, чтобы обеспечить себе реальный суверенитет. Поскольку это возможно только в контексте многополярного мира, то «эгоистическая» задача приобретает планетарный масштаб. Многополярный мир должен строиться одновременно в разных регионах; только через координацию и взаимное соучастие в создании «четвертого номоса земли» на многополярной основе каждый участник этого процесса может обеспечить себе свободу и независимость. Суверенитет России напрямую зависит от того, сможет ли континентальная Европа добиться самостоятельности перед лицом США, а Китай – сохранить и укрепить свое влияние в Тихоокеанском регионе. В свою очередь, Европа и Китай, а также все остальные потенциальные «большие пространства» в еще большей степени зависят от способности России отразить вызов глобализации и создать систему евразийских континентальных альянсов. Поэтому стратегическая задача отстаивания собственной самостоятельности обществом, совершенно не похожим на другие общества, заставляет его тесно сотрудничать с потенциальными партнерами по многополярности, как бы далеко они не находились.
Россия не сможет обеспечить свои стратегические интересы и свою безопасность в одиночку. Для этого она вынуждена вести активную политику в мировом масштабе. Но так как Россия есть Heartland, имеет ядерное оружие, гигантские запасы природных ресурсов, огромные территории, многовековую традицию отстаивания своей независимости и (что немаловажно) осознание собственной исторической миссии (на разных этапах выступавшей в разных формах – от православно-христианской до коммунистической),  именно она становится ключом к реализации многополярного сценария и в случае других стран, не удовлетворенных однополярностью и глобализмом (Китая, Евросоюза и т.д.).