Технологии дегенерации и расчеловечивания 02

Автор: Леонидов-Филиппов А.

Либерализм сквозь призму паразитологии Категория: Леонидов (Филиппов) Александр Леонидович

Страница 19 из 24

16.02.2014 Криптократия - против демократии

Долгие споры о демократии меня лично привели к убеждению, что демократия (настоящая) – это общество гарантированных минимумов. Гарантированный минимум прав, свобод, пищи, жилплощади и т.п. – а в целом – того, что нельзя дать меньше ни одному из людей. Это и есть истинное определение демократии, неразрывно связанное с ПРИНЦИПОМ ЕДИНСТВА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА. Что касается спекуляций на тему демократии – то в них демократией можно назвать что угодно.

Например, почти все признают, что объём власти Сталина был существенно больше, чем у русских царей – однако цари были монархами, а Сталин именовался «секретарем», к тому же при нем действовала самая демократическая в мире на тот момент Конституция. Она всем давала всяческие права – но «почему-то» никто не приходил и не брал…

Конечно, чисто теоретически демократия лучше монархии. Кто хочет это отрицать - вообрази себя на дыбе у Ивана Грозного - и наваждение пройдет...

Однако если мы из теории выйдем в реальную жизнь, то увидим, что большинство т.н. «демократий» - на самом деле КРИПТОКРАТИИ, главная отличительная черта которых – произвол и террор со стороны господствующих тайных обществ. И вот тут уже спор уместен: что лучше, монархия или криптократия (я называю этот строй «самодержавием неформализованной группы»).

Конечно, если мы будем называть криптократию как она сама себя называет – «демократией» - мы попадем в ловушку, которую выстроила для нас криптократия. Суть ловушки я описал выше: демократия безусловно лучше монархии, но с очень важным прибавлением: если это действительно демократия.

Прибавление хитрецы опускают, и назвав «демократией» кастовое общество, успешно воюют с монархами стран – геополитических противников. Мол, демократия лучше монархии, у нас демократия, следовательно…

Стоп! А кто это сказал, что у вас демократия?

-А мы сами и сказали, что у нас демократия…

-Так ведь и Сталин говорил, что у него демократия… И вообще – нет в ХХ веке такого диктатора, который не настаивал бы, что он и только он построил настоящую демократию!

Я категорически протестую против ПРЕЗУМПЦИИ ДОВЕРИЯ ко всякой криптократической пропаганде и её штампам. Оттого, что какая-то страна САМУ СЕБЯ НАЗЫВАЕТ демократией – ещё ровным счетом ничего не следует. Нужно проверять по фактам, а главный факт, не подлежащий двоякому толкованию – обозначен мной выше: единый гарантированный минимум для всех, кто является человеком. Начинается это с права на жизнь. Или его дают всем представителям ноmo sapiens, или же о демократии говорить, мягко выражаясь, рановато…

Если страна, признавая и уважая право на жизнь одних людей, массово уничтожает других людей, то такого рода сегрегацию в политологии принято называть не демократией а фашизмом. Мы с читателем не будем обессмысливать термины, называя демократией все, что нам нравится, а фашизмом – то, что нам не нравится. Мы без эмоций, в рамках научной схематизации разберемся в определениях терминов.

Некогда (в античных полисах) демократия и фашизм были, конечно, неразличимы. Однако термины в горниле веков очень часто изменяют своё определение. Поэтому мы и говорим, что обеспечение жизни одних людей за счет убийства других «принято называть» фашизмом. В определении нет никакой оценки, никаких страстей или эмоций. Оно – вне времени и пространства.

Безусловно, криптократия (самодержавие неформализованной элитной группы) ближе к фашизму, чем к демократии. Во-первых, фашизм никогда не брезговал демократической фразой, популистской демагогией, и антифашисты должны помнить это со школьной скамьи. Во-вторых, принципы сегрегации (одни умирают во имя повышения комфорта других) – чисто логически несовместимы с основополагающим демократическим принципом «один человек – один голос». Или уж равенство людей перед законом, или одни поедают других, как ни крути – каннибализм и демократия не могут быть совмещены, если не выхолостить оба термина до полной бессмыслицы.

Безусловно, серьёзный политолог никогда не назовет современные нам порядки в США и в Европе демократией. Это криптократия, власть заговора, имитирующего демократические процедуры. При этом имитация чудовищно груба, фанерна, она неспособна обмануть даже самого поверхностного наблюдателя, если он не полный идиот (или не в доле с криптократами).

Когда в современных США избиратель может проголосовать досрочно за 3 месяца до выборов (!), при этом удостоверением его личности может служить любой именной счет, даже от газовой или электрокомпании, когда значитальная часть избирателей голосует по почте(!), а списки избирателей регистрируются по мере обращения самих избирателей – это такая профанация выборного процесса, когда слово «фальсификация» теряет смысл. Этот процесс нельзя фальсифицировать, потому что он сам по себе есть одна большая фальсификация!

Когда губернатор Техаса грозит пристрелить иностранных наблюдателей (из Евросоюза) приехавших в Техас контролировать выборы, и не пускает их ближе, чем на 100 метров к избирательным участкам – это многое говорит.

В процессе американских выборов нет каких-то отдельных нарушений и подлогов, потому что они сами по себе грубый подлог, абсолютно исключающий возможность контроля (при вышеописанной системе) за подачей голосов.

Власть в США – классическая криптократия и кастократия, которую только по недоразумению (или угождая её самодержавной группе) кто-то может назвать «демократией».

Впрочем, речь не только о США. Мягко говоря, странно говорить о «единых правах человека» в любой стране, где легализованы детоубийства в виде абортов. Жертвы абортов – безусловно, представители вида ноmo sapiens (по крайней мере, я ни разу не встречал возражений против этого). В то же время они не голосуют (разумеется) и не имеют права голоса даже по собственной судьбе, не говоря уже о судьбах общества. Право на жизнь и все прочие права человека на жертв абортов не распространяются. Все решают за них другие люди, что является феноменом «открытой власти заговора». Странно, но в данном случае заговор одних людей против других (причем с целью их убить) вообще никем не скрывается и в открытую прописан в законе. Следовательно, ни о каком «едином для всех минимуме прав» уже не может идти речи, потому что убитым отказывают даже в самых элементарных, первичных правах…

Нет ничего странного или непонятного в том, что общество с такими чудовищными практиками (легализованные аборты) мы берем под подозрение во всех прочих смертных грехах. Ибо, согласитесь, преступление более тяжкое, чем детоубийство, трудно отыскать. И общество, преодолевшее такой моральный барьер, с легкостью возьмет другие, типа «не укради», «не возжелай» и т.п.

С точки зрения предмета нашего исследования важно отметить, что криптократия тесно связана с номинализмом, как методологией мышления. Отказ от общих стандартов и оценок, глубокий субъективизм – безусловно, наследие номинализма в массовом сознании европейца и американца. Номинализм и не мог породить собственно демократию, поскольку для него нет «человека вообще» а есть только конкретные Петры, Иваны, Стивы и Джоны. Договорные добрососедские отношения между рядом конкретных лиц и будут в номинализме называться «демократией» - потому что участники этих отношений пользуются и правом голоса на реальных выборах, и разветвленной правовой защитой своей жизни и достоинства.

Но в том то все и дело, что любое преступление будет лишь тогда считаться преступлением, когда оно совершено внутри этого договорного круга, одним его членом против другого. Если же преступление вышло за пределы круга и жертвой стал не упомянутый в номенклатурном договоре человек – его все равно, что и не было! Ни жертвы, ни преступления эта своеобразная «демократия» персональных договоренностей просто не признает.

В рамках номиналистской методологии мышления криптократия и демократия могут сливаться до полной неразличимости, что мы на современном Западе и наблюдаем. Не обозначенные поименно в договорах люди людьми не считаются, официально для такой «демократии» не существуют (следовательно, у них нет никаких прав – ведь их самих нет). Жертвы ли это абортов, или безчисленных войн, развязываемых США с самыми гнусными мародерскими целями, или это жертвы системы внутри страны – они криптократами отрицаются, как вымысел и грязная инсинуация. Если для реалиста всякий, кто не является «не-человеком» - человек, то для номиналиста всякий, кто не записан официально в «человеки» криптократией – заведомо «не-человек». Не внесли вас в поименный список правообладателей – и все, нет вас, ни тела вашего, ни дела – вообще ничего…

В западной демократии заложен удивительный по своей циничной откровенности «круг доказательств», который, кстати, осуждал У.Оккам, бывший, безусловно, тоньше и глубже своих современных эпигонов.

Этот круг: невозможность получения прав без денег, а денег без прав. Западное общество не считает человеком того, кому не дало денег, а денег оно не дает тому, кого не считает человеком. Сверхэнергичные бурные компании по защите попранных прав каких-то отдельных личностей лишь подчеркивают бесправие в забвении всех остальных, аналогичных случаев. Кампанейщина в правозащите защищает права одного-двух избранных, игнорируя при этом права миллионов.

Этот «когнитивный диссонанс» вызванный у реалиста соприкосновением с номиналистической картиной мира и её активными проводниками современные видные либералы-теоретики Максим Трудолюбов и Николай Эппле описывают так:

«Путаница с этим словом не только в России. «Либеральными» называются партии диктаторов (в Никарагуа), популистов-националистов (в России) и даже неофашистов (в Австрии). «Либеральными» или «неолиберальными» часто называют диктаторские режимы, например режим Аугусто Пиночета в Чили и режим Альберто Фухимори в Перу. Слово «либерал» в американской и европейской традиции имеет почти противоположное значение. Это слово к тому же стало ругательным во многих культурах, не только в российской»[1].

Ирина Хакамада, общественный деятель, либеральный авторитет, так говорит газете «Труд»: «Для меня Сталин — тиран. В это понятие входит как негативное, так и позитивное. Порой тираны добивались консолидации страны на короткий период. Думаю, Сталин уйдет лишь вместе с нашей вечной ностальгией по сильной руке. А она уходит, когда человек начинает верить в себя»[2].

Меньше всего в мои намерения входит обвинять кого-то в чем-то, потому что книга моя – совсем не об этом. Она – о номинализме. А в нем то, что православному человеку или католику-томисту кажется лицемерием, двойной моралью, лживым притворством – обретает совершенно иные статусы. Оно становится (благодаря волшебному стеклу номиналистской методологии мышления) – внятной адекватной справедливой позицией.

-Почему вы говорите, что в стране голод? – сурово спрашивает нас номиналист. – Вы сами голодаете? Нет?! А тогда откуда вы знаете?! Вы никогда в жизни не голодали, и понятия не имеете, что такое голод, а все туда же: лезете с разоблачениями…

Для номиналиста отсутствие чего-либо в личном обустройстве и личном опыте равно отсутствию его же во Вселенной. На этом в частности основан, кстати, чисто номиналистический аргумент против религии: «Я Бога не видел, я с Богом не разговаривал…»

Когда говоришь, что другие видели и разговаривали – ответ известен заранее: врут или сумасшедшие. Когда говоришь дальше – они ведь люди наиболее уважаемые современниками, их почитали (культ святых), им доверяли самые заветные тайны – неужели при этом все они вруны или сумасшедшие?! – ответ упрямо-номиналистический: «Пока сам не увижу – не поверю!».

И это говорят люди, которые ни разу не видали Антарктиды, и при этом совершенно доверчивы к рассказам повидавших сей ледяной континент….

Но Бог и религия – это все высокие материи. Спускаясь в быт, номиналист не верит в голод, пока его не ощутит сам, не верит в боль, страдание, нищету, безысходность – пока сам в них не окажется (а тогда уже будет поздно и ему, и всем). Возникает зловеще-шизофреническое общество, хозяева которого отрицают все, чего сами не ощущают.

Приведенные отрывки – как раз об этом. Почему люди путают либералов и фашистов – ясно тем, кто знает о номинализме. Почему либерализм стал во многих культурах ругательством при его прекраснодушной демагогии о высших и лучших материях – тоже ясно тем же.

Но вот для Хакамады всякая общность – тирания, а преодоление этой тирании – «вера в себя», т.е. классический рецепт номинализма, оккамизма.

Ведь что, в сущности, предлагают либералы типа Хакамады? Побыстрее делится. Делится – тут главное (из номинализма) ключевое понятие. Делится на успешных и неуспешных. Неуспешные, отделенные в резервацию, там быстро вымрут, и не будут досаждать своими воплями и стонами успешным. Тогда и случится для успешных полное счастье и благорастворение воздухов…

За «верой в себя» явно стоит самообожествление, субъективный идеализм. Но либералы так часто повторяют мантру «нужно поверить в себя», что мы уже не замечаем отчетливого кощунства в ней, её явно антихристианского духа. Обычно-то верят в Бога, на худой конец – в коммунизм, а тут вдруг – в себя!

Общая платформа номиналистического наследия проявляется в либералах и социалистах так (процитируем «Ведомости»:

«Рождение социальной мысли современности было, по сути, заявлением о том, что общество есть человеческий артефакт, а не выражение какого-то изначального естественного порядка», — пишет философ Роберто Унгер. Появившиеся позже социалисты и коммунисты, по мнению Унгера, отличаются от либералов лишь подходами к проектированию общества.

От себя скажем: они отличаются тем, где проводят границы возможного, в том числе и возможного насилия. Социалисты и коммунисты готовы были вмешиваться в развитие общества гораздо глубже либералов. Они были и архаичнее либералов, поскольку, как утописты, верили в единую для всех разумную модель общества[3]».

Несмотря на идейную вражду с либералами, должен признать такие умозаключения и существенными, и глубокими. Авторы «Ведомостей» далее пишут:

«Социалисты-революционеры позже довели эту веру до логического предела, считая, что тех, кто не понимает своего счастья, можно к счастью принудить.

Либералы, наоборот, настаивали на множестве норм, способных ужиться в рамках одного общества, и говорили о необходимости гарантий прав такого сосуществования.

То есть либерализм, несмотря на связь этого понятия со словом «свобода», никогда не равнялся свободолюбию и вседозволенности.

Классические либералы не столько проповедовали свободу, сколько рассуждали о ее ограничениях. Необходимость свободы и ее сложность, несовместимость «полноты свободы с полнотой равенства» является для либервозжелайализма отправной точкой, писал философ Исайя Берлин.

Именно потому, что в центре либеральной проблематики стоит вопрос об индивидуальных границах и о границах принуждения, воплощение либеральных принципов не было возможно без развития правового государства. Борьба за права меньшинства — его собственными и общими силами — есть модель либерального общества».

Итак, либерализм устами его апологетов – есть борьба против единого и всеобщего начала за дробление всей реальности на множество автономных мирков. Чисто номиналистический принцип бессвязных множеств, который на практике вовсе не так красив, как в высокопарных словесах. Например, рассуждения насчет того, что «нельзя принуждать к счастью тех, кто своего счастья не понимает» на практике выливаются в консервацию несчастья несчастных.

«Гарантии сосуществования» - это как раз тот самый поименный список акционеров «демократии», которые обязались по договору уважать права друг друга, и черта с два обязана уважать права третьих лиц. Именно поэтому «либерализм, несмотря на связь этого понятия со словом «свобода», никогда не равнялся свободолюбию и вседозволенности». Либерал не свободен с теми, кого признал себе ровней, и тем более не допускает мысли о свободе тех, кто не внесен в «общественный договор». Перл о несовместимости свободы с равенством великолепен – враг либерализма точнее и хлестче бы не сказал!

«Развитие правового государства» - на практике есть замена совести контрактом, а заповедей – договорами. Для номиналиста заповедь «Не убий!» категорически непонятна своей размытостью и характером универсалии.

-Как это так – не убий? – возмутится он. – Вы мне конкретный список подайте – кого не убий, по именам и должностям… А такими заповедями, как у вас, ребята, ни курицы не сваришь, ни ветчины не пожуешь…

А в самом деле – задумается томист, католик – докуда распространяется это «не убий!»? На кур и свиней распространяется? Начнутся уточнения и поправки, а это уже торжество номинализма.

Дело в том, что ларчик открывается просто. Реализм трактует заповеди расширительно: они автоматически, по умолчанию, распространяются на все, что не объявлено исключением из правила. Убивать вообще плохо, даже если речь идет о курах и свиньях. Поэтому никакую тварь, даже самую низшую, нельзя убивать без нужды, для удовольствия – сказано – «блажен, иже и скота милует». То есть милость к скоту не прописана как закон, но приветствуется в рекомендательном порядке.

Номинализм трактует заповеди (для него они универсалии) в сужающем смысле: Они не распространяются ни на что, кроме официально подчеркнутых конкретных персон. Сказано в договоре – «обязался не убивать Петра, Сидора и Ивана», я уважаю договор и их не трогаю. А про Семёна ничего не сказано в договоре. Всякие там подобия и сходства, смутные, расплывчатые тождества – суть есть химеры, универсалии. Семён не указан в списке «не убий!» - на него, следовательно, заповедь не распространяется…

Интересно, что начав с демократии, власти большинства, авторы «Ведомостей» в итоге скатились на странное утверждение: «Борьба за права меньшинства — его собственными и общими силами — есть модель либерального общества».

Возникает отчетливый образ бесправия большинства, за права которого, к тому же и бороться запрещено. Почему у «меньшинства» какие-то особые права, отличные от прав большинства, от всеобщих прав? Почему ему не только позволяют бороться за какие-то отдельные права (отличные, следовательно, от прав остальных), но ещё и тратят на эту борьбу «общие силы» социума?!

Трудолюбов и Эппле пишут далее: «Еще один принципиальный спор о границах — это спор о праве государства вмешиваться в экономику. Представления о минимальном вмешательстве государства в экономику остались в XIX в. В ХХ в. laissez-faire капитализм присвоили себе правые либертарианцы вроде Айн Рэнд. Уже больше ста лет, как сформировались представления о том, что рынок не может быть свободным от регулирования государства, а также о том, что частная собственность не может быть абсолютной, ведь тогда «волки пожрут овец». Писатель и политический деятель Марио Варгас Льоса в статье «Что же значит быть либералом?» назвал отношение к рынку как к волшебному средству для решения всех социальных проблем «извращением». За это приписываемое либералам извращение их и ненавидят».

Здесь есть большой элемент лукавства ведущей либеральной газеты, ибо либералы, освободив себя от государства, никогда не освобождали государство от себя. Либерализм в экономике, все эти laissez-faire – ведь не движение Робинзонов Крузо за возвращение на необитаемые острова.

Это попытка взять благ, насколько получится много, и сбросить обязанностей, тоже, насколько получится много. По сути, искусство пронырливого вранья – позволяющего брать побольше, а отдавать поменьше, желательно – вообще ничего. У либералов любая трата всегда «чрезмерна», если возложена на них: налоги всегда слишком высоки, зарплаты их рабочим – слишком велики, гражданские повинности – всегда невыносимы. При этом им всегда мало прав и свобод лично для них, из-за чего, в частности, ноют они, не получается снизить налоги, зарплаты и гражданские повинности до ноля.

Это даже не мысль – это животный инстинкт паразита. Он настолько незамысловат, незатейлив в своей наивной подлости, которую и не думает скрывать, что его самого изучать неинтересно. Гораздо интереснее другой вопрос – как, каким образом такое незатейливо-похабное прохиндяйство могло овладеть умами целых народов и целых стран?!

Отдадим должное Трудолюбову и Эппле – в их труде немного раскрывается панорама представления о либеральном триумфе и его же провале:

«Как целостная философия, в нашей стране либерализм не мог быть реализован политически из-за полной несовместимости с правовыми системами — ни с сословным правом дореволюционной России, ни с «социалистической законностью» СССР. И после 1992 г. либерализм не расцвел, поскольку в отсутствие гарантий защиты прав граждан даже минимальная свобода рынка превращается в охоту на ресурсы и личности».

Важное признание! «В отсутствии гарантий защиты прав граждан» либерализм превращается в охоту, причем не только на ресурсы, но и на «личности», т.е. фактически в такую охоту каннибалов, в которой преследуемая дичь – живой человек…

И это пишем не мы, это пишут ультралиберальные «Ведомости»! Правда, с оговоркой про какую-то там защиту…

На вопрос – а кто должен организовать защиту людей от каннибалов – либералы не дают, да и не могут дать ответа. Их методология мышления не такова, чтобы предусмотреть такой ответ. Напрасно будем мы взывать к Трудолюбову и к Эппле – не дадут они внятных показаний. Кто-то должен организовать защиту прав граждан… А кто?

Если государство – то речь ведь пойдет об усилении государства, против которого как раз и возражают либералы. Более и хуже того, для того, чтобы защитить кого-то, нужно быть сильнее его врага. Это аксиома. Не может волк защитить от льва! Даже если очень захочет – не сможет. Защитник, который слабее обидчика – не защитник, а ещё одна жертва.

Если государство будет защищать права граждан от частного бизнеса (а ведь это имеют в виду авторы «Ведомостей») – одно должно стать сильнее всего частного бизнеса, вместе взятого. Например, сосредоточить в своих руках более 50% экономики. А как иначе?! Ведь нужно же кормить, содержать аппарат защитников, который должен быть сильнее аппарата обидчиков. Иначе нафиг нужен аппарат защитников? Если полиция страны меньше и хуже вооружена, чем ЧОП какого-нибудь олигарха, то ЧОП становится полицией, а полиция – переходит на роль ЧОПа.

Но скажи либералам такое – более 50% экономики в госсекторе – они в ужас придут. Так что государство отпадает. Кто остается? Религия, моральные нормы? Но как на грех, либерализм и их отвергает самым решительным образом…

ЧЕМ КОНКРЕТНО хотят Трудолюбов и Эппле защищать права граждан от «охотников на личности», т.е. любителей человечинки – неизвестно. Так что же они, бредят? Нет, они внутри методологии номинализма. Там их слова не звучат, как бред. Ведь речь не идет о том, чтобы защитить от каннибалов ВСЕХ ЛЮДЕЙ. Речь идет (это видно из контекста статьи и из контекста всей жизни авторов) о том, что лично Трудолюбов и Эппле не чувствуют себя защищенными от каннибалов рыночных реформ, и хотели бы попасть в список, дающий «бронь» от пожирания им и их близким. Возникший в РФ дикий капитализм опасен не только для человеческой дичи, но и для охотников. Либерализм ставит вопрос о гарантиях безопасности для охотников – чтобы «братва не стреляла друг в друга» и вообще ландшафт бы расчистили для удобства стрельбы по дичи.

Труд обозревателей ведущего либерального издания показывает воочию, что у либералов нет представления о будущем времени. Они понимают текущий момент (в котором они и тырят наследие нации), с большой натяжкой (самые развитые из них) могут понять существование прошлого времени. С будущим временем, когда это понятие всплывает в разговоре, либералы не знают, что делать, и иногда приписывают ему тождество… с прошлым!

Как пишут Трудолюбов и Эппле: «Консерватизм, заботящийся о преемственности по отношению к прошлому, таким образом, устремлен в будущее. По сравнению с ним либерализм целиком поглощен настоящим, отстраивая границы субъектов права в отвоеванном для этого консерватизмом пространстве. Иными словами, консерватизм и либерализм — взаимодополняющие мировоззрения. В идеале они должны составлять основу политического центра здоровой политической системы».

Мы видим интеллектуальный подвиг либерализма в умах его лучших представителей! Они сумели постичь после тяжелейшей умственной работы (я не шучу!), что кроме настоящего времени есть ещё какое-то другое время. Правильнее всего в их картине мира было бы назвать это открытие «ненастоящее время», но они тяготеют к старой реалистической терминологии, и называют отысканное ими время «будущее-прошедшее»: «Консерватизм, заботящийся о преемственности по отношению к прошлому, таким образом, устремлен в будущее». Каким «таким образом»?! Консерватизм направлен в прошлое, авторы понимают это, расписались в этом, а далее туда же, в одну яму, свалили и будущее.

Настоящее (которым нужно паразитарно наслаждаться) есть. Прошлое тоже нашли. Под будущее интеллектуальной ниши в либерализме не сыскалось. «Здоровая система», придуманная больными умами «Ведомостей», в которой одни только и делают, что жрут, а другие – пытаются реставрировать прошлое – по определению не имеет никакого будущего. Человекомоль-либералы и реставраторы-консерваторы дополнили друг друга – и мир «Ведомостей» сомкнулся, стал самодостаточным. Интересно отметить, что либеральные авторы не пытаются этого скрывать или вуалировать, пишут об этом открыто и честно, вообще НЕ ВИДЯ В ОТСУТСТВИИ БУДУЩЕГО ПРОБЛЕМЫ!

Таким вот образом номинализм приходит в наши дни и формирует параллельную реалистической реальность!

[1] Максим Трудолюбов, Николай Эппле «Кредо либерала» // «Ведомости» от 14.02.2014, №25 (3529). Авторы — редактор и обозреватель отдела «Комментарии» газеты «Ведомости».

[2] «Труд», статья «Сталин с нами?» 021 за 14 Февраля 2014 г.

[3] Максим Трудолюбов, Николай Эппле «Кредо либерала» // «Ведомости» от 14.02.2014, №25 (3529). Авторы — редактор и обозреватель отдела «Комментарии» газеты «Ведомости».

Автор: А. Леонидов-Филиппов.

16 февраля 2014

http://economicsandwe.com/9C61721F74029B47/