«Всю жизнь я быть хотел как все,
Но век в своей красе
Сильнее моего нытья
И хочет быть, как я»
(Б. Пастернак)
Двадцатый век - век бурных перемен в экономике, политике, культуре. Как уже было отмечено теория идентичности - порождение XX века. Чем сложнее и разнообразнее деятельность индивида, чем более дифференцированным и тонким становится его самосознание, тем труднее поддержание внутренней согласованности и устойчивости «Я». Защищать образ «Я» приходится ежечасно.
В 40-е годы Эрих Эриксон в своих концепциях предлагает термины «идентичность», «кризис идентичности». Термины начинают активно использоваться в лечении разных форм психопаталогии. В 50-е годы ученые предлагают разнообразные интерпретации этих понятий. Во второй половине XX века термины становятся необычайно популярными.
Происходит «вхождение» темы рефлексии идентичности в повседневную жизнь. Этот феномен вызван рядом причин. Главной из них стала глобализация человеческой жизнедеятельности, осознание собственной сопричастности к глобальным проблемам, изменения в программе самореализации, достижения полной независимости, творческого раскрепощения.
Человек начала XX века живет в индустриальном обществе. Жизнь протекает в больших городах, на фабриках, в больших корпорациях, в бюрократических организациях. Основными свойствами взаимоотношения индивида и экономической системы начала века становятся:
Технический и технологический миры ограничивают время человека, он торопится жить. Горизонты прошлого и будущего сужаются: прошлое уже не имеет значения для техники. Важна настоящая эффективность. «Мышление и культура определяются теперь не основополагающими понятиями жизни и органического, необратимого развития, а понятиями циркуляции и аккумуляции возможностей использования имеющегося в наличии в любой момент» [98].
Таким образом, homo economicus XX века, с одной стороны, получает в свое распоряжение небывалые ранее материальные достижения в виде разнообразных товаров, услуг, открывает для себя новые финансовые и профессиональные возможности. Основными компонентами современной экономической идентичности становятся обладание красивым домом, машиной, престижным образованием и работой. Накопление вещей (необходимых или под влиянием рекламных компаний) - эффективный способ осознать свою идентичность, актуализировать свой потенциал. Выбор материальных товаров, форм, и направлений образования, культурных развлечений расширяется. У человека появляется возможность обширного выбора. Но на каком то этапе процесс покупки требует принятия большего числа решений, чем того покупка заслуживает.
Таким образом, к середине XX века сложилась экономическая основа для разнообразия.Разнообразие стало повседневным материальным явлением. Впервые в истории «экономическая» основа для распространения феномена идентичности сформирована. Динамика движения к разнообразию создается технологиями контроля, развивающимися совместно с развитием энергии и электронных технологий, с развитием системного анализа и планирующих технологий, применением усовершенствованных форм управления в потреблении, распределении, становлением рекламы.
Последние три десятилетия двадцатого столетия характеризуются изменением всех экономических, социальных, технических, политических основ общества. Эти изменения характеризуют как становление постиндустриального или информационного общества.
Снижение спроса на массовую продукцию, спрос на применение информационных технологий в сфере управления, потребления и распределения, достижения в науке и культуре определили развитие «информационной экономики». Это понятие возникло уже в 50-е годы. Второй этап становления «информационной экономики» был вызван уже не спросом потребителей, а перестройкой самого производства, экономической, управленческой и технологической деятельности.
XX век становится веком социального «перевыбора». Разнообразие в потреблении стимулирует новые формы организации производства, распределения: повсеместная рекламная практика, технологии управления, инновационный бум в развитии информационных технологий. Уже в 30-е годы идеи программирования витают в воздухе. В 1943 г. IBM запускает первую компьютерную машину, которая прослужила в Гарварде до 1959 г. В 1936 г. Черч, Тюринг, Рост публикуют статьи, обсуждающие компьютерные процедуры. Эшби проповедует идеи кибернетики. Итак, уже в 30 годы с введением новых технологий начинается революция контроля. «Революция контроля – комплекс быстрых изменений в технологических и экономических устройствах, по которым информация коллекционируется, хранится, воспроизводится и обменивается и через которые формальные и программируемые решения могут влиять на социальное управление» [82, 9].
Технико-технологическая модернизация охватывает не только средства передачи и хранения информации, хозяйство и управление, но и жизненные отношения в целом. «Для индивида остается возможность рискованного самоуправления посредством в высшей степени абстрактного тождества Я» [65]. Фрагментация, отчуждение становятся следствиями не только обострения конфликта между властью и обществом, но и противоречия между «жизненным миром» и Системой, фрагментации самого «жизненного мира». (Э. Гуссерль, Л. Ландгребе, Лукман, Н. Луман, Ю. Хабермас).
Отличительной особенностью XX века становится движения за информационную свободу и прогресс. Движения шестидесятников по всему миру от СССР до США и Франции имеют свои особенности, но их объединяет главная общая черта – они борются за свободу высказывать идеи, мысли, иметь «свое лицо». За утопической риторикой советских шестидесятников, хиппи, французских студентов скрывается объективная социальная тенденция: информационный процесс смещает границы между государствами, верхушкой и народом, элитой и массой, «отцами и детьми». Информационный процесс освобождает, смещает линию между «официальной» стороной общества и его «скрытым» регионом, предоставляет небывалые возможности самовыражения. Созданные под влиянием «демократизации» информационного запаса» новые коммуны до сих пор оказывают огромное влияние на «кибер-виртуальное» общество конца 90-х. Патетика ушла, но остались идеи защиты идентичности на основе признания плюрализма, беспрепятственного движения информации в социальной системе, философии различия. Борьба против власти как в СССР, так и в США и других странах обернулась формированием субкультур, культурной дифференциацией, которая подчас сохраняет саму культуру от цивилизирующей гомогенности и унификации.
Борьбу за идентичность сопровождает распространение массовой культуры, без которой немыслимо становление информационного общества. Тенденция упрощения культуры как в США, так в Европе и России имела цель «построения своей культуры, своего мира» у различных социальных групп. Российские, европейские и американские «низы» мечтают о своей неотчуждаемой культуре под лозунгом «Унифицированные «Мы» – против элитарных «Они».
С другой стороны, неудивительно, что отчуждение в рамках системы, бессмысленность, беспомощность, депрессии становятся второй стороной достигнутого экономического благоденствия, распространения новых изощренных технологий управления людьми, тотального плюрализма.
С началом XX века романтические отношения или идеалы трансценденталистов исчезают из общественного сознания. Тема отчуждения, исследовавшаяся Марксом еще в середине XIX века, становится центральной и в экономической и в социально-политической литературе. Отчуждение с большей, чем в XIX веке силой проявляет себя как сочетание беспомощности, бессмысленности и расстройства планов. Человек не способен воплотить себя в том или ином качестве ввиду своей беспомощности перед социальными обстоятельствами. К таким обстоятельствам исследователи обычно относят экономические кризисы, безработицу, власть толпы, инертность коллективного сознания, неизбежность локальных войн, вмешательство властей в личную жизнь и т.д. Невозможность бороться с ними в одиночку в условиях жизни в городе и лавинообразно нарастающей взаимозависимости очевидна. Общество не оставляет выбора. Рабочий - уже не самоценный ремесленник, или всегда нужный фермер, а заменимая часть огромного механизма.
В XX веке особенно остро стоит проблема построения жизненной модели, планирования собственного будущего, выбора адекватной своему внутреннему миру модели поведения. По-прежнему возрастает интерес и потребность в воспитании детей и молодежи. Рожденная при капитализме малая нуклеарная семья уделяет много внимания каждому ребенку, его внутреннему миру, способностям самовыражения, способам добиться успеха и всеобщего признания. Получает признание идея Ж. Пиаже о том, что дети не «хуже» взрослых, а просто имеют свои способы познания мира, приобретает всеобщее признание [99]. В начале XIX века появляются в продаже книги о том, как воспитывать детей. К началу XX века их читают большинство родителей.
Продолжается процесс возрастной сегрегации, развивается и приобретает новые формы «психосоциальный мораторий» молодежи, существенно возрастает значение молодежных групп. Психосоциальный мораторий - это период, в процессе которого молодой человек может путем свободного экспериментирования найти себе нишу в обществе и закрепиться в ней. Этот период общество «выделяет» молодым, для того чтобы определиться в жизни, повременить с выполнением обязанностей взрослых. Каждое общество и каждая культура институцианализирует собственный психосоциальный мораторий для большинства молодых людей с помощью выработки основных ценностей, целей развития, приоритетов внутреннего, эмоционального мира, способов влияния на внешний и внутренний миры молодых [100].
С другой стороны, молодежная группа имеет те же функции, что были присущи роду или стабильной средневековой социальной иерархии. В молодежной группе преодолевается индивидуализирующая тенденция, воспитывается конформизм по отношению к идеологии, миру бизнеса, контркультуре. В данном случае лучше всего привести пример с «Хиппи» [101]. Несмотря на то, что хиппи выступали против официальной идеологии - против культуры «Предприятия», часто они сами проповедовали традиционные для XX века ценности - любовь, равенство, сообщество, индивидуальную свободу.
С другой стороны, модернизация в XX веке входит в нашу повседневную жизнь, индивидуализируя биографии и стили жизни, распространяя всюду дух соревнования и необходимости выбора места, времени, формы досуга, учебных курсов и завязывания социальных контактов. Жизнь становится биографическим проектом уже начиная с детского возраста: дети должны иметь свои цели и самостоятельно принимать решения. Процветает молодежная политика неучастия во «взрослой» жизни и создания своих организаций: экологических, антивоенных, демократических и самое главное - культурных.
Складывающиеся взаимосвязи приводят к динамизму во всех областях жизнедеятельности. Разум – единственный производитель динамизма практики. Наука XVIII века во многом становится результатом необходимости развития знания для управления динамизмом материальной практики. Важно отметить, что наука постепенно берет на себя роль церкви – роль социализации. Это явление, на наш взгляд, становится фундаментальным событием для изменения системы смысловых социальных связей. Цель просвещенческой науки превратить себялюбивого, автономного индивида, вырванного из социальных связей в цивилизованную просвещенную личность.Показательны высказывания Г. Монна – руководителя политехнической школы в Париже: «Чтобы освободить французский народ от иностранной зависимости, в которой он до сих пор находился…надо:» приучить его к пользованию инструментами, технологиями (инструментальным разумом) и расширять знания [58].
До XVIII века преобладала семейная деятельность. Экономический историк Дж. Килик подчеркивает, что связи были семейными по преимуществу [57]. Зависимость от семьи и личная доверенность поддерживали традиционный порядок и не требовали большого обмена информацией. Цели деятельности, ИТ каналы коммуникации находились внутри семьи. Расширение торговли, специализации, первые фабричные системы требовали не только новых форм организации производства, но и, что важнее, более эффективных форм организации связей деятельности.
XVIII век положил начало социальному динамизму, разрушению классического субстанциализма и преодолению антиисторизма Декарта. Наметившееся в XVI , XVII веках вытеснение Бога из картины мира, интеллектуальных моделей, разрушение христианского догматизма открыли путь для новых идей, мыслей. Интеллектуальное сообщество в Европе уповает на разум, освобождаясь от логики христианской истории. Философский анализ, научное знание, наблюдение становятся предпочтительнее библейских экзегез [59]. Христианские идеалы более не служат критериями идентичности. Сомнение - распространенная черта современного критического разума - внедряется в повседневную жизнь и формирует экзистенциальные параметры социального мира. Институанализируется радикальное сомнение, знание приобретает формы гипотез не только в науке, но и каждодневных ситуациях.
Фундаментальным основанием всех изменений становится превращение метафизического отношения к истории в собственно историческое. Начиная с XVIII века, наряду с повествовательной и поучающей историографиями, получает широкое распространение эволюционная историография, для которой характерно внимание к постоянному изменению развития видов человеческой деятельности, институтов, изучение смен картин мира. Этот взгляд на историю формируется вместе с эпохой Просвещения и европейским рационализмом, высвобождением исторической картины мира из-под метафизических принципов, стремлением понять историю саму по себе. Ни одна из существующих и существовавших ранее национальных и культурных исторических форм не могут быть оценены по внешним общеисторическим или внеисторическим критериям, но каждая подчиняется лишь собственной внутренней логике [60]. Историчность становится осью процесса идентификации.
Фактически в XVIII веке ставится вопрос о переводе процесса идентификации с религиозных констант на социально-исторические. Сомнение, разумность, рациональность, рефлексия как главные элементы мыслительных процессов влияют на создание нового процесса идентификации. Другим фактором перехода идентификационного процесса с религиозного на социально-исторический является принятие социального стабильного и легитимного порядка. Революции радикально меняют социальную и историческую картину, меняя смысл понятий и представлений, затрагивая тем самым формирующиеся компоненты идентичности.
Глобальным сдвигом в становлении идентичности в XVIII веке является появлениеполитики эмансипации , характеризующейся стремлением человека:
Идеи человеческой эмансипации привели к тому, что человек стал переделывать историю, чтобы делать историю (Гегель, Маркс, Хабермас) [61]. Политика эмансипации первичными императивами сделала: «справедливость, равенство и участие»[62]. Эмансипационная политика утвердила принцип автономии индивида. Ж. Руссо впервые поставил проблему противоречия индивида и общества в политическом аспекте. «Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общей силой личность и имущество каждого из членов ассоциации, и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчиняется однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде» [63]. Коллективная жизнь должна быть организована так, чтобы индивид был способен и свободен действовать в социальной жизни. Свобода предполагает действия, лимитирующие эксплуатацию, но обязывающие нести ответственность за свои действия перед другими. Возникают коллективные обязательства, коллективные потребности интерпретации собственных действий и стремление определить коллективную идентичность как особую составляющую жизненного мира [64]. Обретение коллективной идентичности возможно только в совместном общении (коммуникации). В процессе коммуникации происходит свободный выбор на основе имеющейся информации; гуманность достигается на коллективном уровне [65].
Практически все современные движения, отстаивающие свободу самоопределения, зарождаются в XVIII веке: политические движения, студенческие движения, феминистское, национально-освободительные движения.
Поэтому фундаментальный до этого времени критерий идентичности - устойчивое социальное положение начинает радикально изменяться. Социальное положение становится скорее проблематичным, нежели стабильным. С другой стороны, на исторической арене начинает играть существенную роль средний класс. Его подъем, в свою очередь, разрушает традиционную систему социального статуса, нарушая корреляцию титула, богатства, социальных связей. Человек может быть богат, но не титулован, быть аристократом и быть бедным. Все равны, Бог никого не делал ни аристократом, ни слугой. Богатый коммерсант, например, может жениться на аристократке и носить имя «джентльмен». Христианская вера более не утверждает приоритета аристократов. Более того, большинство религиозных направлений обещает рай богатым людям, добившимся всего своим трудом, а не титулом.
Происходит изменение социальной детерминации процесса идентификации по различным направлениям.
Заметим, что социальная история ведет реестр взлетов и падений высших классов, элит, духовенства, которые культивировали различные ценности «эго», давая простым людям подлинное утешение и обеспечивая истинный прогресс. Но затем элиты ради собственного выживания начинали эксплуатировать психосоциальную напряженность, которую сначала успешно смягчали. «Политические системы процветали на провоцировании многочисленных сомнений и нездоровых подозрений, экономические системы - на связанной с чувством вины и нерешительности начать какие-либо перемены. Тем не менее, политическая, экономическая и техническая элиты всюду, где они в подходящий исторический момент принимали на себя обязательство совершенствовать новый образ жизни, обеспечивали людям сильное чувство идентичности и воодушевляли на достижение новых уровней цивилизации» [66]. Как никогда ранее в истории это продемонстрировал XVIII век.
Социальная революция создала множество разрозненных индивидов-атомов, автономных и ни от кого не зависимых, породила конкуренцию одного со всеми, ростки самоидентификации и новой легитимности [67].
Французская революция отменила все титулы, сделала всех равными, все перешли на Ты. С одной стороны, все стали безликими гражданами, имеющими «цивильные» прозвища (здесь французы хотели походить на римлян). Но с другой стороны, возникает необходимость построения новых социальных отношений, в которых каждый мог бы «спокойно» себя идентифицировать. Заметим, что всегда социальные революции, критические ситуации создают новые дополнительные системы идентификации, позволяющие сохранить экзистенциальную безопасность [68]. Руссо отмечал, что в те времена во Франции жестокость нравов сочеталась с изысканной вежливостью, даже король снимал шляпу перед посудомойкой. По мнению Руссо, вежливость нужна была для того, чтобы лгать. Но такая искусственная куртуазность имела определенный смысл, выражая собой поиск новых форм отношений в ситуациях перехода, нового языка для «спокойного» общения.
Именно тогда во Франции расцветают салоны-школы мысли, философии и свободы. Отметим, что поиск «стабилизирующего онтологическую безопасность» общения неизбежно порождает новое разнообразие. Одной из центральных тенденций социальной жизнедеятельности является потребность в коммуникации, которая поддерживает стремление преодолеть неопределенность, продлить собственное существование в других. Но на социальном и культурном уровнях такая потребность преодолеть неопределенность порождает новую [69]. Ярким примером преодоления в культуре этого острого противоречия стало появление нового вида литературы - Энциклопедии, познавательной тенденции универсализировать разнообразие [58]. Энциклопедии – разнообразие миров, Библиотека Вселенной.
Всплеск мыслительной активности проявляется не только в расцвете философской культуры, но и в обыденной жизни, например, в манере писать письма. XVIII век - век письма [69]. Общение с помощью писем распространено по всей Европе. Для того, чтобы написать письмо, надо уже обладать внутренней культурой - надо уметь выражать свои сердечные чувства, описывать их, уметь смотреть на них как бы со стороны. Письмо и книга становятся важнейшими навыками для овладения рефлексией, обеспечивая не только общение с миром, но и с самим собой. Частные библиотеки, вдумчивое чтение про себя становятся обычным явлением. Стоит протянуть руку к книжным полкам, и эти книги предоставляют всевозможные аргументы, сведения, свидетельства, уроки и методы [59, с.148]. В светских библиотеках собраны различные по своей идеологической направленности книги, из разных сфер человеческого знания. К XVIII веку уже развит богатый рынок учебной, научной, религиозной литературы. Складывается не только система научных сообществ, но и система научных публикаций (журналы, труды, записки) [40]. Растет количество статей по экономическим, социальным и естественным наукам [58, с.184]. Множественность не в сфере чувственности, как в эпоху Возрождения, а в сфере развития мыслительных способностей - базисное условие теоретической рефлексии о человеке и его жизни. Картезианство - стиль жизни, стремление подвергать все сомнению необходимо не только в сфере естественных, но и в сфере гуманитарных наук.
Другой характерной особенностью библиотек XVIII века является то, что в них представлена современная эпоха, а не прошлое. Преобладают книги по естествознанию, науке, искусству, что свидетельствуют о заинтересованности настоящим, служит руководством к практическим действиям. Главной особенностью понимания времени той эпохи становится озабоченность следующей проблемой: Надо ли быть человеком вообще или только человеком своего времени? Каким и как «Я» могу принять участие в политическом и социальном преобразовании общества?
Стоит обратить внимание и на тот факт, что печатная литература состоит в основном из книг на национальных языках. Если до 1500 г. 77% литературы издается на латыни, то к XVIII веку происходит становление системы национального языка как нового способа рефлексии. Появляются книги по национальной языковой грамматике, лексике, словари. Это обстоятельство послужило катализатором развития систем национального, государственного образования [70].
Меняются формы интеллектуального самопознания не только в среде светской элиты, но и в народе. В популярной тогда среди народных масс лубочной литературе главным героем становится революционер, предприимчивый, стойкий человек из народа, который умеет сам преодолевать препятствия и противостоять враждебным социальным силам. Тема восстания не сходит со страниц лубочной литературы [59, с.81].
К XVIII веку изменения социальной структуры приводят к необходимости развивать в себе способность правильно определить свое личное место в среде социальных отношений, соответствовать этому месту и с помощью социальных символов выражать свою принадлежность тому или иному слою, партии, культурному сообществу.
Итак, снижение влияния церкви на повседневную жизнь индивидов, революционность наступившей эпохи, нарушения в религиозных и социальных компонентах идентичности создают еще одну неведомую раньше проблему – противоречия между моральностью и внутренним потенциалом человека. Религии всегда санкционировали нормы морального поведения. Они поддерживали идентичность, определяя хорошее и плохое, истинное и ложное, регулируя межперсональные отношения. Межперсональный и ценностный аспекты идентичности аргументированы и обоснованы в контексте религии. Но, если нет более веры в идеалы и правила, которые преимущественно были созданы христианством, то естественно возникают вопросы: во что верить и зачем следовать этическим правилам? Зачем человеку вести себя морально и к чему стремится? Может ли выжить мораль без религиозного контекста? С таких дилемм начинались почти все рассуждения об индивидуальной судьбе, о взаимоотношениях индивидов в обществе. Продолжением начатой темы стало утверждение, что человек более не может быть придатком Бога, человека нельзя воспринимать функционально. Высшая ценность - сам человек, его исключительность и неповторимость, то, чем он может стать, его внутренний потенциал.
Но десакрализация - не единственная причина озабоченности моралью. Чем более человек внутренне зависим от себя, а не от посторонних ценностей, тем чаще его опорой делается собственная рефлексивная организация. «Ценою становления цивилизации станет наше собственное счастье», - позже скажет Фрейд [72]. Центральное место в человеческой психологии занимает стыд, и этот факт интерпретируется почти во всех философских учениях того времени. Таким образом, мораль становится одним из системообразующих компонентов, как существования общества, так и становления идентичности.
XVIII век интересен и появлением теоретической рефлексии на проблемы «само», индивидуализации, самоосуществления, самопознания, межчеловеческой морали.
Первые попытки осуществления рефлексии на самопознание и самоосознавание предпринимаются в Новом времени, но с ростом и обогащением теоретического знания происходит становление теоретической рефлексии. Она изменяет саму систему знания. В теоретической рефлексии выявляются такие структуры, которые более адекватно отражают реальные связи. Переход рефлексии самоосознавания, самопознания с уровня обыденности на уровень теоретического начинается с критики детерминизма и признания вероятностного характера знания. Философская рефлексия, о которой пойдет далее речь, по своей природе избыточна, т. е. отражает те смыслы, которые будут поняты и эвристичны в мировидении будущего.
В философии Д. Юма, И. Канта, Г. Лейбница детерминизм отвергается как обоснование, которое не может определить природу межчеловеческих отношений, смысл человеческой деятельности.
Давид Юм, определяя свое отношение к индивидуализации, морали и к способам самопознания, утверждал, что человек всегда больше, чем сумма его частей. «Само» изменчиво и на него нельзя влиять прямым образом. Я могу смотреть на стол и знать, для чего он, почему и как. Но я ничего определенного не могу сказать о «Само». Я могу сфокусировать свой взгляд на нем, отрешившись от всего мира, но я не могу сделать то же самое с Я. «Само» - это то, что мы не можем прямо знать, представить, вообразить, схватить, удержать. «Само» - это целостность содержаний ума. Если хотя бы одно содержание меняется, изменяется все само. Когда человек пытается проникнуть в нечто, именуемое Я, он всегда наталкивается на то или иное единичное восприятие. Он никак не может уловить нечто существующее помимо восприятия [73]. «Само» индивида становится объектом философской рефлексии.
В работе «Исследование о человеческом разумении» философ выделяет два способа моральной философии:
Первый тип философии Юм характеризует как легкую. Она в большей мере соприкасается с обыденной жизнью, воспитывает сердце и чувства, исправляет поведение и приближает к идеалу. Она руководствуется принципом: «Будь философом, но, предаваясь философии, оставайся человеком… Ведь ее истинным предназначением и настоящей задачей остается рассмотрение обыденной жизни,» здесь она найдет достаточно затруднений, к которым может приложить свои изыскания, не пускаясь в необъятный океан сомнений, колебаний и противоречий [73, с.140].
Второй тип не может вникать в деловую и активную жизнь, но обладает точным знанием внутренней структуры и операций разума. Точное и правильное рассуждение - вот единственное средство, пригодное для всех людей, для всякого склада исследовать человеческую природу. Необходимо свободное воображение. Пусть оно не может выйти за пределы первоначального запаса идей, зато оно обладает безграничной способностью смешивать, соединять и делить идеи во всем разнообразии.
Мысли и идеи Юма развивает И. Кант. Великий философ согласен, что «само» не может наблюдать за собой непосредственно. Как возможно тогда самопознание? Ответ Канта состоит в том, что «само» не может наблюдать за собой одновременно и непосредственно, но оно может схватить себя в действиях. По Канту, чистое «само» существует, но мы не можем познать его окончательно. Единство, континуальность «само» созидается и не дано автоматически, не гарантировано [74].
Г. Лейбниц выражает следующим образом свое отношение к индивидуализации. «Я» связано с правильно организованным телом, взятым в известный момент и сохраняющим затем эту жизненную организацию благодаря смене различных частиц материи, соединенных с ним [75].
К XVIII веку оформляется интерес к детству как особому этапу жизненного пути. Первый интерес возникает из-за высокой детской смертности. Создаются различные философские и религиозные доктрины, стремящиеся спасти детские души. Дж. Локк и Ж. Руссо определили детство как уникальный этап человеческой жизни. Впоследствии тему продолжили У. Прейер, А. Бине, Дж. Болдвин, З. Фрейд.
Итак, XVIII век стал этапом перехода от традиционного порядка к посттрадиционному, что выразилось в признании, что потенциал индивида нам не ведом, не гарантирован, его нужно создавать, и он не связан только с социальной ролью или с работой.
Идентичность становится повседневной политической, культурной и экономической проблемой и возникают первые вопросы о самоидентичности, поставленные теоретической, философской рефлексией.
Новая философия отрицает сверхестественное, божественное, заменяет волю Бога имманентным порядком природы и общества, утверждает, что каждый человек обладает качествами, связанными с его сущностью, обязан употреблять эти качества в соответствии с их предназначением.
Формируется персональный историзм, личный жизненный план, политика эмансипации как жизненная модель, как способ жизнедеятельности с учетом целей будущего. Историчность становится центральным фактором в становлении идентичности.
Религиозная детерминация идентичности отступает. Происходит переход к социо-исторической детерминации. Впервые возникает «светская» необходимость самоосмысления и моделирования такой сложной системы, как история.