Автор: Аверьянов В.В.
Изборский клуб Категория: Аверьянов Виталий Владиимирович
Просмотров: 2331

2014-2019 Статьи. Путин, – это во многом счастливый правитель, которому выпала такая эпоха, когда дается отсрочка за отсрочкой… И шансы все еще не утрачены

27.11.2019 «Рок» в овечьей шкуре

Мировоззрение контркультуры на примере песен Гребенщикова 

01.11.2019 Песни, идеология, русская мечта...

В Москве состоялся творческий вечер заместителя председателя Изборского клуба, философа и поэта Виталия Аверьянова, в ходе которого прошла презентация большого итогового сборника работ "Мы верим в Россию: От Русской доктрины к Изборскому клубу", а также только что вышедшего мультимедийного диска "Русская идея". Диск включает в себя 14 книг в формате PDF, как авторские работы, так и коллективные монографии, выходившие под редакцией Аверьянова. Но главное содержимое, давшее название диску, — сборник аранжированных песен (стихи, музыка и вокал — Виталий Аверьянов), всего почти 60 минут. Поэтому вместо названия "альбом" автор использует другое жанровое определение — "первый час песен". Очевидно, тем самым он даёт понять, что за этим последует и вторая, и, возможно, третья пластинки (носящие название "часы") и т.д. Некоторые из песен с диска были продемонстрированы на вечере в виде клипов.

02.08.2019 Юрий Богданов: «К музыке нужно приучать, музыкой — просвещать»

Заслуженный артист России о влиянии великого искусства на человека и общество

26.07.2019 Глобализация не закончилась, но потребовала передышки

Русский интерес и противостояние консерваторов и либералов на Западе 

18.02.2019 Про «эпидемию нарциссов» и «глубинного медведя»

Идеолог путинской России пытается сделать ей прививку от «сближения с народом»?

09.09.2018 Прямое русское слово

Диалог философов о меметике отечественного кино

29.11.2017 Гримасы антисистемы

Семь аксиом русофобской колонны

21.04.2017 Кто поднимет знамя?

Вопрос о Русском реакторе — это вопрос религиозной борьбы, духовной брани

11.06.2016 Социализм, которого ещё не было

Важнейшая предпосылка христианского социализма состоит в том, что в нем на преобразовательный потенциал социалистической идеи накладывается «узда» традиционных духовных ценностей. Тем самым, инновационная энергия реального социализма балансируется религиозным принципом, подчиняется уже не только абстрактному разуму (гуманистическому или, пост-гуманистическому), но разуму, выносящему высший принцип за свои пределы, – то есть разуму нравственному, совестливому.

02.10.2015 Россия предъявляет заявку на создание новой системы глобальной безопасности

Пощечина США не скрывается и не ретушируется. Как еще можно трактовать вызов, прозвучавший 1 октября в Нью-Йорке из уст министра иностранных дел России: «Мы не планируем расширять наши авиаудары на Ирак. Нас никто не приглашал и никто об этом не просил. Как вы знаете, мы – "вежливые люди", мы не приходим, если нас не приглашают»

10.09.2015 Взыскующие правды

Русский народ, несмотря на все перипетии нашей истории, показал, что он является мировым народом, и для него понятие социальной правды не внутренне домашнее понятие, оно распространяется на весь мир. Правда воспринимается нами не как частное мнение и не как произвол господина, а как скрепа между разными людьми, как общее достояние.

25.06.2015 Не бойся идти в Донбасс!

Для читателей политических романов Проханова, к которым, безусловно, относится и только что вышедшее "Убийство городов" (М.: Эксмо, 2015.), остается загадкой это соотношение вымысла и фактографии. Напрашивающиеся и нескрываемые параллели между персонажами Проханова и их прототипами оказываются не столь уж прямыми. Своего рода "искривление" реальности в призме созданного автором художественного мира, смещение от реальности к вымыслу — безусловная тайна, канва которой остается доступной только самому автору. Быть может, эти смещения и искривления — своего рода магическое воздействие на ход политических и человеческих судеб. Не в этом ли состоит пресловутый "магический реализм" Проханова, стремящегося расколдовать Россию страстно и, в то же время, уверенно, с безупречной точностью мастера слова?

20.05.2015 Китай для нас крайне важен, но он не должен стать монополистом

Си Цзинпин накануне своего визита, как известно, опубликовал статью, где он прямо говорит о том, что Россия и Китай вместе будут строить более справедливый миропорядок. Это серьезное заявление, китайцы редко делают такие заявления, надо признать… При этом когда мы на конференции в Пекине 4-5 мая общались с экспертами, а это люди, которые интеллектуально обеспечивают политику КНР, у меня сложилось впечатление, что среди них велика доля тех, кто хотел бы сохранить мирные отношения в треугольнике – Америка, Россия, Китай, а не заниматься конфронтацией. Ведь китайцы с Америкой связаны гораздо сильнее, чем с нами, с точки зрения экономической

12.02.2015 С санкциями Запад попал в психологическую ловушку

Здесь есть психологическая ловушка для европейских политиков, которые не понимают, что для русского менталитета внешнее давление всегда оказывается стимулом для укрепления национального самосознания. Вместо растерянности они получают в ответ сначала раздражение, а затем гнев и спокойную уверенность в своей правоте

22.12.2014 Путин слишком тяжело расстается с застарелыми иллюзиями

Консервативный разворот Путина, который происходит в 2012-2014 годах и о котором много писали члены Изборского клуба, сегодня пробуксовывает. Лично я выступаю с горячей поддержкой этого разворота и, возможно, даже склонен его торопить. Мне сегодня представляется, что Президент последние полгода топчется на месте, повторяется. Темп политических изменений снизился, при том что в обществе сохранились завышенные ожидания – народ ждет продолжения разворота, преобразований сверху, обновления элит, смены экономического курса с монетаристского на амбициозный, связанный с прорывным развитием 

 

 


27.11.2019 «Рок» в овечьей шкуре

 

 Мировоззрение контркультуры на примере песен Гребенщикова

 Мысль художника должна быть не то чтобы проста, она должна быть открыта, не зашифрована. Иной раз огромные усилия надобно применить, чтобы разгрызть орех, внутри которого ничего нет или гнилая паутина. Чем глубже мысль, тем естественнее стремление творца выразить ее яснее, доступнее для людей.  

Георгий Свиридов 

Замысел этого очерка вызревал довольно давно и он никак не связан с некоторой «линией разлома» 2013 – 2014 гг., когда многие «мастера культуры» впервые за долгое время выказали свое неожиданное для публики лицо. В эти годы и Гребенщиков выдал вместо обычного тенора низковатый почти рычащий «хрип», демонстрируя озабоченность наступлением «новой зимы», дескать, ему кто-то наступил на его «хрустальный колокольчик». 

Мой замысел исходит из других наблюдений. В годы нашей юности (поколения  родившихся  в начале 70-х плюс минус 10 лет) удельный вес присутствия «Аквариума» в быту был довольно высок. Сам я уже давно испытывал потребность понять, почему многие искренне уважаемые мной люди так и не разобрались в духе Гребенщикова, оставаясь под его обаянием. Таких я знаю немало. Из широко известных назову, к примеру, талантливейшего рок-поэта и музыканта Сергея Калугина, сверхпопулярного актера и режиссера Ивана Охлобыстина, знаменитого писателя Захара Прилепина и т.д., список можно продолжать. Правда, Прилепин высказался по поводу Гребенщикова нелицеприятно, но это была как раз реакция разочарования в связи с украинскими жестами «рок-гуру», которые Захар не мог не воспринимать болезненно.  

Вкусы и предпочтения нашего поколения давно сложились. И главное, конечно же – это те кто идет за нами, кто нуждается в том, чтобы разобраться, из чего складывалась  духовная природа так называемого «русского рока». В конце концов, русский рок почти не дал крупных поэтов. Исключение, пожалуй, один только Александр Башлачев, ушедший слишком рано и не успевший развернуть свой талант. Где-то на подходе к большой поэзии Илья Кормильцев, но он все-таки вошел в рок-музыку как автор «текстов» для песен. Жанр поэзии, пусть и песенной, и жанр «текста» для песни – разные вещи. У них разная природа. Хороший поэт может, осмыслив задачу, написать текстовку под музыку, это похоже на либретто в опере. Хороший автор «текстов» редко способен на обратное – создать большие стихи. Песни в рок-н-ролле в основном получаются специфические, текстовые. Гребенщиков как раз всегда был автором подобных «текстов», а не полноценных стихов. Но логоцентризма русской культуры и русского самосознания никто не отменял. И потому значение слова в русском роке трудно переоценить.

Соблазн релаксации

Не будучи большим поэтом, лидер группы «Аквариум» сумел создать некую рабочую и весьма живучую эстетическую модель. Оговорюсь сразу – дело не во вкусах. «Нравится – не нравится» слишком легковесный критерий, когда речь идет о культурных процессах. Размышляя над вопросом, на чем держится обаяние и своего рода цепкость Гребенщикова, я пришел к выводу, что для моего поколения он стал великим соблазнителем в плане  релаксации, смакования «вечного праздника» безответственной жизни, противопоставленной «серым будням», труду, бытовым сложностям и т.д. И эта релаксация была спрятана, упакована в обертку какой-то «духовности», в которой, впрочем, не было и тени подвига и преодоления себя. Контркультура никогда не призывает человека по-настоящему работать над собой, она внушает юности самомнение, искушает статусом  сверхчеловека. Так работают соблазнители. 

Ранний «Аквариум» – это в первую очередь богемный пикник, хипстерские каникулы и вечная молодость: «Я где-то читал // О людях, что спят по ночам. // Ты можешь смеяться…»; «Праздновать ночь без конца»; «В подобную ночь мое любимое слово  налей…»; «Будь один, если хочешь быть молодым…» и т.д. и т.д. Само по себе такое мироощущение могло бы привлечь только совсем недалеких людей, но повторю: оно было скрытым мотивом. Ведь отпуска и праздника хочется всем, о чем в своем время афористично сказал Шукшин: «праздник душе нужен!» И вот «Аквариум» выдал некую иллюзию беззаботности и притом избранности, никак не связанной с важнейшей потребностью человеческой души – в созидании. Сущность раннего «Аквариума» – в стране атеизма выглядеть как нечто религиозное, при этом подменяя  серьёзную  сакральность рок-н-ролльным суррогатом. С отстаиванием права быть и оставаться  балбесом.  

Культ искусственно «продлеваемой» молодости, столь важный, как потом многие поняли, для потребительского общества, явился к нам впервые именно через контркультуру. Христос учил: будьте как дети. А здесь нечто противоположное – что мог бы подсказать  древний дух, скорбящий об утраченных возможностях молодости? Вечную погоню за недостижимым, имитацию свежести «стареющим юношей в поисках кайфа», выражаясь словами самого Гребенщикова (иногда он бывает самоязвителен). Тем не менее, и до сих пор он упорно продолжает петь то же самое, маня слушателей перспективой  «омолаживания»: «А на берегу ждет родник с водой, // Смотри какой ты стал молодой (…)Значит, это было совсем неспроста // И наша природа нежна и пуста» («Паленое виски и толченный мел», 2012).

Молодящийся дух в данном случае – это приятная «деперсонализация», воспеваемая  контркультурщиками. Праздник утверждался даже посреди полунищенского существования. Впрочем, наш рок-герой всегда имел уютный тыл в лице бабушки и мамы, которые поддерживали его долгое время («за спиной всегда был дом»). И поэтому ему было не так уж трудно переносить суровые годы, когда после тбилисского рок-фестиваля он был изгнан из комсомола и с работы, оставлен первой женой, числился сторожем в банях, а потом  руководителем самодеятельности на ТЭЦ №6. Но травма, конечно, дала о себе знать. 

Музыкальная посредственность

В России понятие «рок-музыка» стало псевдонимом контркультуры, протестной и деструктивной по отношению к строю. Попса отличалась от рока лишь тем, что была конформистской. А всякий нонконформизм пытались втиснуть в понятие «рок-музыки». Было это, конечно, не совсем точно. Но по существу верно – потому что нонконформизм проявлялся не только в политизированных, но и в совершенно аполитичных песнях и высказываниях. Это была эстетическая альтернатива, а если точнее – идиосинкразия.  Здесь объяснение знакового противопоставления попсы и рока. 

Каков же музыкальный стиль «Аквариума»? Чистой воды эклектика, постмодернизм. В искреннем письме Артемию Троицкому 1980 года Гребенщиков пишет, что у его группы  «нет стиля, нет эстетики - это «абсолютно всеядное животное» и приводит список, что и откуда позаимствовано (1). Этот стиль все время течет и он все время вторичен, подражателен – то Боб Дилан, то регги (которое в музыкальном плане у «Аквариума» было довольно беспомощным), то пресловутая «новая волна», то нечто фолковое и готическое, то митьковский примитивизм. Что-то интересное появлялось время от времени – благодаря  Курехину, затем Сакмарову. («Русский альбом» родился как некий гребенщиковский гибрид, сложенный из Башлачёва, Летова и в музыкальном плане – Сакмарова с его необычными инструментами, такими как русская волынка.) На концертах в середине 80-х звук был порою просто отвратительным: какая-то сверлящая мозг какофония создаваемая двумя скрипками, которую поклонники невесть как выдерживали. 

Гениальных мелодий за «Бобом» не числится. Самые популярные его вещи (такие как «Город золотой» или «Десять стрел») ему не принадлежат. В большинстве песен постоянно используются чужие мотивы, гармонии и рифы. В целом, если говорить о таланте композитора, мы имеем дело с посредственностью. Другое дело аранжировка – не сразу, но постепенно, с годами здесь возникло мастерство, развился вкус. И главное: появилась возможность приглашать высококлассных музыкантов и писаться в американских и британских студиях. 

В песнях «Аквариума» культовой поры число случаев заимствования чужих музыкальных решений и плагиата чьих-то строк, в основном переведенных с английского, зашкаливает. Есть целый ряд публикаций, этому посвященных2. Кроме Дилана это Элвис Костелло, Патти Смит, Fairport Convention, The Byrds, Grateful Dead, the Blackhearts, Брайан Ино, Лу Рид и многие другие. В музыке очень часто идут заимствования и прямые цитаты из Rolling Stones (например, Rocks Off – «И был день первый», Ventilator Blues – «Дуй, с севера», риф из On with the Show - «Отец яблок» и др.). То же и тексты – в них огромное количество выражений и метафор Боба Дилана и Дэвида Боуи. К примеру, образ «живого провода» из «Rebel, Rebel» (1974) Боуи. Только на одном этом образе построена куча текстов: «кто мог знать, что он провод, пока не включили ток?»; «чтобы был свет, ток должен идти по нам»; «я под током, пять тысяч вольт - товарищ, не тронь проводов…»; «Положите меня между двух контактов, // Чтобы в сердце шел ток» и т.д. Непонятно, что бы делал Гребенщиков без Боуи! 

С годами эклектика становится более утонченной, но как бы то ни было это все же заимствованные стили. Даже и каждый поздний альбом – это в первую очередь надергиванье цитат, несамостоятельность музыки, постмодерная многожанровость, создающая эффект разнообразия. Сам Гребенщиков упивается западной музыкой и музыкантами и все время норовит противопоставить их чему-то самобытно-русскому: «Меня клюнул в темя Божественный Гусь // И заставил петь там, где положено выть» («Крем и карамель», 2004). Да, это так, конечно, нам здесь свойственно выть. Но если честно – у автора процитированных строк скорее фирменное блеянье, чем пение, особенно когда есть нажим, экспрессия, волнение. Очевидно, самому ему нравится, как это звучит. Кроме блеяния есть еще своеобразное поскуливание (пример – финал песни «Пески Петербурга» в «Кунсткамере»). В альбоме «Навигатор» блеянье соединилось с придыханием – и получилось вроде как душевно… Но в целом для слушателей, не привыкших к манере рок-звезды, черты это скорее отталкивающие. 

О копирайте на русский язык

В одном достаточно свежем интервью «Известиям» Гребенщиков с чувством собственного достоинства заявил: «Песни за нас пишет сам русский язык. Что времени нужно, то он нами и пишет; использует нас как транспортное средство. Что Высоцкого, что Окуджаву, что меня или Васильева, Макаревича, Юру Шевчука…» Хорошо, что в списке не оказалось Пушкина и Тютчева. А ведь могли бы и они затесаться... 

Дело же в том, что у Гребенщикова довольно серьезные проблемы с «великим и могучим». Правда, он заранее отсекает все претензии такого рода в одной из песен: «А если не нравится, как я излагаю // Купи себе у Бога копирайт на русский язык» ("Феечка", 2003). Абсолютно обезоруживающее требование! 

Суть, конечно, не в том, «как» излагаешь, а в точности поэтического слова. Откуда у них, этих контркультурщиков и апологетов глобальной благодати, такой «юридизм» в отношении к слову? Чуть что – обращайтесь в суд. Если не нравится – не смотрите, не слушайте. Теперь вот еще и копирайт требуют выкупать. Возможно, сказывается наследственность. В книге «Мой сын БГ» Людмила Гребенщикова (в девичестве Губкина) сообщает, что ее дед, то есть прадед Бориса, был адвокатом и имел свой каменный дом в Солигаличе. Не исключено, что правовыми терминами Борис Борисович овладел бы успешнее, если бы за это вовремя взялся. А пока мы видим вот что: возведенную в принцип словесную неточность, расхлябанность. 

Тексты ранних песен зачастую выглядели как кальки с английского (да они в огромной мере таковыми и были, почти что подстрочники!). Например, «Мой бог, как я рад гостям // А завтрашний день есть завтрашний день // И пошли они все к чертям!» («В подобную ночь», 1980). Это что называется нелитературный перевод, впрочем, по всей видимости, скомпилированный из нескольких песен, таких как "On A Night Like This" (1974) Дилана. Встречаются жуткие ошибки, канонизированные Гребенщиковым; ведь по-русски говорят: в противовес не топора, а топору. Или: вопреки не всех правил, а всем правилам. Как будто специально делаются ошибки в ударениях, странные для человека из интеллигентной ленинградской семьи: «пока не на́чался джаз»; «здесь разви́то искусство», «если ты невиди́м», «в новых ме́хах». Потом эти бесконечные проглатывания звуков в слове «сторона»: «движение в сторну весны», «всех по эту сторну стекла» или смена ударения: «окно на твою сторону́…» В интервью Познеру (2010) на вопрос, в чем ваша главная слабость, Гребенщиков пробормотал: неряшливость в формулировке мыслей. Мой диагноз страшнее: это отсутствие органического восприятия языка, абстрактное чувство языка, можно сказать, анти-тургеневское. Гребенщиков мыслит понятиями, а не изнутри языковой парадигмы. А для поэта это убийственно – хоть в эпоху классицизма, хоть постмодернизма!

 Еще один свежий пример из альбома 2018 года: «Тело мое клеть, душа пленница». Слово «клеть» употребляется нашим «подследственным» в таком значении не в первый раз. Кроме того, у него есть регулярный гностический мотив «клетка крови», «клетка тела». Гностицизм гностицизмом, но клеть – это убежище, место, где можно уединиться, что-то хранить. У крестьян это холодная часть избы. В церковнославянском языке – комната, келья, кладовая3. Ее никто и никогда не воспринимал как синоним клетки, темницы, тюрьмы. Напротив, там чаще чем в теплой части избы обычно ловили воров, если судить по пословице: «Злые люди доброго человека в чужой клети поймали». Вот таким «добрым человеком» и является БГ «с бородой по пояс», далеко не виртуозным образом шарящий в клети «живаго великорускаго языка»…  

Поэт должен заботиться о том, чтобы быть понятым. Для него это сверхзадача. «Пофигизм», наплевательство по принципу «Как хочу – так и ворочу! Чем меньше поняли, тем лучше!» – для поэта приговор. Иначе это не поэт, а словесный эквилибрист.  

Соблазн шарадами

Здесь мы подошли ко второму крючку, за счет которого слабая поэзия и довольно-таки посредственная музыка могли оказывать большое влияние на молодые умы и даже порождать «культ». Этим вторым крючком стало мастерство «головоломки», «шарады», которые людям пытливым захотелось бы разгадывать. Нелюбопытные, как правило, «Аквариум» не слушали. 

Шарады, сопряженные с темой «духовности» – это уже само по себе почти эзотерика, конструирование собственного мифа. Гребенщиков часто отрицал искусственное кодирование смысла в своих текстах. Однако трудно отрицать очевидное. О. Сакмаров, прочитав одно объемное исследование о библейских мотивах в творчестве БГ (а исследований о гребенщиковщине филологами и культурологами уже издано немало), написал: «Думаю, что БГ как автор будет в полном восторге, потому что такое количество зашифрованных ребусов разгадано здесь!» 

Без «загадочности», «закодированности» песни «Аквариума» потеряли бы львиную долю привлекательности. Поэтому Гребенщиков не просто кодирует, но еще и сбивает с толку. Когда от варианта к варианту идет шлифовка, оттачивание той или иной вещи – никогда не происходит прояснения, не растет уровень «великой простоты», как это было бы у великих классиков – напротив, происходит еще большее «запутывание». (Есть такой термин в психологии и психиатрии.)  

Это своего рода «комплекс Эзопа». Данная черта была очень заметна уже и в раннем «Аквариуме»: «Вы слушайте меня, // В ушах у вас свинья. // Вы не поймете, для чего // Пою вам это я; // Но есть цветок, // И есть песок // А для чего цветок в песке // Вам не понять до гробовых досок…» («Блюз свиньи в ушах», 1976, в соавторстве с Гуницким). Но это еще во многом юношеский панк-абсурдизм. Дальше больше. Мы видим насмешку над интерпретатором: «Двери открыты, ограда тю-тю, но войдете ли вы сюда?» («Рыба»). «Мозг критика», изучающего их песни, должен «сгореть как автомобильная свеча» («Ода критику»). «Но вот я пою, попадешь ли ты в такт?» - поддразнивает своего слушателя Гребенщиков в «Железнодорожной воде». «Сегодня твой мозг жужжит как фреза…» – это вероятно из-за большого напряжения по разгадыванию головоломок и стремлению попасть в такт. Однако, любой владеющий русским языком фрезеровщик за это «жужжание» поднял бы автора на смех!  

Но когда язык неточен, легче всего списать это на «загадочность», дескать, вы меня неправильно поняли. Надо сказать, что поначалу Гребенщикова обвиняли в искусственном усложнении текстов, от чего тот постоянно открещивался. Но истина всплывает. Так, например, режиссер Сергей Соловьев свидетельствовал: когда у них зашел разговор о непонятности песен, Борис стал отстаивать мысль, что люди соскучились по таинственному, непонятному, и что это нужно использовать. В одном интервью конца 90-х Гребенщиков еще подробнее затрагивает эту тему и утверждает, что, в конечном счете, почти все его ребусы разгадывают: «Люди – удивительно умные существа. Они связывают нитки воедино…» 

Однако между искусственной, самодовлеющей головоломкой, шифром ради шифра и настоящей загадкой (параболой, притчей) большая разница. После традиционной притчи, инициатической загадки происходит изменение сознания, что-то остается в сердце и памяти. А в данном случае мы имеем дело не со смысловым эффектом, а скорее с созданием театральной атмосферы чего-то «мистериального», «запретного», «непролазного». Какой-то бурелом в партизанском лесу – и это наводит на мысль о скрытой войне против большой культуры. 

В свое время Эбби Хофман, лидер йиппи (политического крыла хипповского движения) заявил: «Ясность - вовсе не наша цель. Наша цель вот какая: сбить всех с толку. Беспорядок и кутерьма, сумятица и сумбур разят «цивилов» наповал. Нас не понимают - и это замечательно: понимая нас, они бы нашли способ нас контролировать... Нами нельзя манипулировать - ведь мы миф, который сам себя создал... Мы взрываем динамитом клетки головного мозга. (…) Наш враг - человек в униформе. Без нее все они - славные люди. Голые все как братья...» (4). 

Другой источник мастерства шарады – Боб Дилан. Интересно, что Гребенщикову в Дилане близка главным образом именно его метода – коллажность, аппликация, соединение в одной строфе фрагментов, внутренне не связанных между собой. В народном куплете (например, частушке) подобный прием создает нарочитый комический эффект, как правило, подчеркнутый параллелизмом формы и рифмой. Но у Дилана и Гребенщикова этот же прием порождает «многозначительность». Можно сказать, здесь открывается какая-то «глубина», высосанная из ничего. Боб Дилан был одним из пионеров создания рок-текста именно как текста, не стихов. И вот буквально год назад он получил за это нобелевскую по литературе. Поистине символическое событие нашего времени: режиссерам «общества спектакля» трудно было придумать более разрушительный для литературы и поэзии ход! 

Как выразился Гребенщиков в интервью журналу FUZZ, его «веселит это до крайности», когда удается загадать образ, который в принципе не поддается дешифровке. Имелась в виду песня «Крем и Карамель». А разгадка в общем-то незамысловата и, конечно, ничего не дает тем, кому о ней рассказать! (Крем и Карамель, как раскрылся Гребенщиков, это каменные китайские собаки Фу, которые симметрично лежат у ворот храма, напоминая аналогичных сфинксов и львов у мостов Петербурга.) 

В русской поэзии был Велимир Хлебников, в ткани образов которого лежали трудные загадки, однако Хлебников делал это не «из вредности», он работал со «сверхконтекстом». И необходимо признать, что у него это получалось на высоком художественном и философском уровне, когда образ аккумулировал в себе целые пласты судьбы и мифа. За Хлебниковым следовали в этом ряду и другие поэты русского авангарда, включая обериутов или Цветаеву. Можно ли назвать Гребенщикова их продолжателем? Нет, это нечто иное: он уже не авангардист, а постмодернист, и его загадки нагружены не столько смыслом судьбы, сколько цитатами. Высказывание теперь является «цитатой», даже когда оно не цитирует кого-то другого, – сама реальность воспроизводится по принципу цитаты. Это культурологические игры, апофеоз пустотности, когда своего ничего нет. «Я возьму свое там, где я увижу свое. // Белый растафари, прозрачный цыган // Серебряный зверь…» («Капитан Африка», 1983). «Песни без цели, песни без стыда (…) Что нам подвластно? Гранитные поля, // Птицы из пепла, шары из хрусталя…» («Шары из хрусталя», 1985). В этих строках нагромождения цитат и скрытых цитат из регги, Болана, Борхеса, кинофильмов и т.п. От автора только компоновка и констатация собственного бесстыдства.

Своего рода шарада уже в самом сценическом имени рок-идола – БГ. В юности мне довелось слышать множество интерпретаций этой аббревиатуры. Учитывая фразу из фильма «Асса» «Гребенщиков бог, от него сияние исходит» – самую любопытную из расшифровок предложил мой одноклассник, спустя несколько лет эмигрировавший с семьей в Израиль. Его тоже звали Борей и он был страстным поклонником «Аквариума». Боря объяснил мне, что псевдоним БГ нужно толковать как иудейское написание "Б-г", русский эквивалент тетраграммотона с непроизносимой гласной во избежание осквернения святого имени. Сам бы я в конце 80-х годов, конечно, до такого не додумался. 

Англозависимость

Прежде чем контркультурщик начинает заморачивать сознание юного поколения, он и сам бывает юным и сначала кто-то заморачивает его. Этот период «метафизической интоксикации», чреватой либо провалом и темными страданиями от неудач, неразделенной любви, недостижимости смысла жизни, либо, напротив, творческим просветлением – закладывает основы будущего, зрелой личности. У Гребенщикова эта пора пришлась на начало 70-х. И здесь, надо сказать, немалую роль сыграл вуз, в котором он учился. Факультет прикладной математики ЛГУ благодаря его основателю академику Зубову и его гуманитарным исканиям стал одним из рассадников альтернативной духовности, в которой большую роль играли увлечения востоком и славянским неоязычеством. Одной из учившихся с Гребенщиковым «жертв» этой среды стал и знаменитый йог-сектант Анатолий Иванов, неоднократно судимый, в том числе, насколько мне известно, за довольно жуткие преступления, связанные с деятельностью синкретического культа. Сам Зубов был создателем своеобразной «теории управления». Поговаривают, именно он заложил основы для крупнейшей интеллектуальной секты постсоветского периода – движения КОБ (Концепция общественной безопасности) «Мёртвая вода».  

Думается, именно там, среди старшекурсников факультета, в их общаге и вокруг нее и вываривалась та самая среда, где молодой Боренька прошел свою «контринициацию». Во всяком случае, он начал черпать из нескольких тусовок: студенческой, богемной, музыкальной, из общения с публикой, проводившей досуг в кафе под кодовым именем «Сайгон». В этой тусовке, где хватало членов семей дипломатов, внешторговцев, моряков, достаточно свободно обращалась в качестве духовной контрабанды англоязычная музыка и литература. «Я полный продукт развития советского общества. Я ничьей помощью посторонней не заручался. - утверждал Гребенщиков в интервью А. Матвееву, опубликованном в 1986 году. - Все, что у меня есть, мне дала советская Россия, в том числе и то, что я знаю английский язык…»  

Еще тогда Гребенщиков впал в чрезвычайную зависимость от англосаксонской контркультуры, и эта зависимость навсегда определила его лицо. Основными источниками знаний о рок-н-ролле стали журналы New Musical Express, Melody Maker, которые ему регулярно доставляли заботливые друзья и покровители. Но самое главное происходило в устных разговорах. Надо отдать должное Борису, солженицынщину, диссидентство он не принял. Однако странным образом, пропитываясь западной популярной культурой, он себя от «инакомыслящих» не отделял, более того готовился воспользоваться плодами их деятельности: «Пусть кто-то рубит лес, // Я соберу дрова; // Пусть мне дают один, я заберу все два; // Возьму вершки и корешки - // Бери себе слова» («Блюз простого человека», 1978). В этом смысле стратегия Гребенщикова противоположна стратегии Пушкина, аллюзией на которого (стихотворение «Не дорого ценю я громкие права…») данная песня является. 

Спусковым крючком рок-н-ролльной лихорадки для членов «Аквариума» стала, конечно же, битломания. «Большей мистики, чем получить песней "Битлз" по голове в 12 лет, я до сих пор представить не могу... - говорил Гребенщиков в интервью 1998 года. - После этого хождение по воде, оживление мертвых и летание по воздуху представляются второстепенными развлечениями...» Отметим сразу – характерное сравнение со Христом и с левитирующими магами. 

Можно спорить или не спорить о вкусах, о масштабе достоинств группы «Битлз» на фоне вершин мировой музыки. Однако трудно оспорить две вещи: битломания была пронизана каким-то «ослиным» началом, вихлянием, похотливым полуживотным духом. И это связано с самой природой их музыки, создаваемой с цинизмом прожженных парней, которые после нескольких лет игры в стрип-барах вдруг начали воспевать романтическую дружбу с целью соблазнения глупеньких старшеклассниц из колледжей. Что тут скажешь, хорошая религия на замену христианству! Не буду здесь говорить про убожество текстов западных рок-групп, понятно, что брали они эстетическим бунтом, хотя сам упрощенный подход англосаксов «к песенкам» тоже подкупал: уж у нас-то, думали русские эпигоны, уровень и культурный запас будут не хуже! (В песнях Харрисона, особо любимого Гребенщиковым, форма музыки полностью подавляет текст, растворяет его в себе, превращая в «подпорку» для музыкальной интонации – отсюда рок-мотив «есть то, чего никогда не доверить словам»). 

В стремлении подражать западной контркультуре было нечто болезненное. Как вспоминал виолончелист группы Всеволод Гаккель по поводу просмотра какого-то видео, «нам казалось, что человек, не видевший The Beatles, терял единственное из того, что вообще в жизни имело смысл посмотреть, исключая второе пришествие. Но вот оно-то как раз неизбежно, а прозевать The Beatles – можно…» Обезьянничали как могли: мечтали повторить в Ленинграде Вудсток-фестиваль, собирая толпу хиппи на ступенях Михайловского замка, употребляли внутрь пятновыводитель «Сополс» (на слэнге – «банка»). «Боб говорил, - вспоминает Гаккель, - что это сильнейшее психотропное средство, полный аналог заморского ЛСД». Летом на берегу Финского залива в дикой зоне устраивали постоянный пикник, который соприкасался с находящейся по соседству колонией нудистов. Нудизм тогда входил в моду. Место это называли между собой «остров Сент-Джорджа». По всей видимости, именно вокруг этой атмосферы родились такие песни как «Пьет из реки», «Четырнадцать», «Наблюдатель», «Музыка серебряных спиц» с их гипертрофированной загадочностью и пляжным эротизмом. Впоследствии фотографии этого периода с ню-натурой использовались в оформлении альбома «Радио Африка». В общем, как верно заметил Гребенщиков в своей отповеди Кире Серебренникову по поводу фильма «Лето», жизнь у них была гораздо интереснее, чем тот показал… 

В довольно жестком интервью 2008 года про христианство и вообще традиционные религии Гребенщиков как будто с некоторым вызовом заявил, что еще с середины 70-х годов он «изучал книжку Грейвза «Белая богиня» и в общем был достаточно в курсе всего, что в Европе происходило». Иными словами, «врубился» рано и весьма глубоко. Грейвз – знаковое имя для Гребенщикова и его мифологии. Но кроме Грейвза в середине 70-х были уже в круге их чтения Ричард Бах, Толкиен, Урсула Ле Гуин, «Хроники Нарнии» Льюиса, Томас Вулф (младший), Карлос Кастанеда – в общем, неплохой джентльменский набор постсоветского интеллигента. Из Питера Бигла были почерпнуты Гребенщиковым сведения о единорогах, из Муркока и других фэнтези всевозможные вымыслы и домыслы по теме Гипербореи. Здесь, кстати говоря, хорошо виден один из пороков контркультуры вообще и «Аквариума» в частности – они питались суррогатами, и сведения о всевозможных таинственных вещах получали через третьи руки, да еще и с изрядной долей художественного «фейка». Поэтический миф строился не на строгом знании истории и религии, а на «альтернативной истории» контркультурного пошиба. Даже к концу 90-х, когда, казалось бы, уже стали широко известны многие источники по теме Гипербореи, Гребенщиков продолжает воспринимать ее через призму фэнтези (об этом свидетельствует его интервью «Огоньку» 1997 г.) 

Да и Грейвз – это по сути такое же фентези, только облеченное в форму «исследования». Стиль «Золотой ветви» Фрейзера, но далеко не Фрейзер. Чудак, фантазер, сказочник, предтеча викканства и пророк феминизма, Грейвз избирательно пересказывал и реконструировал на свой страх и риск мифы древности и средневековья, при этом старался перетянуть одеяло на англосаксов и кельтов, в первую очередь валлийско-ирландскую традицию бардов. 

Отсюда претензия Гребенщикова на «средневековый» флер, на своеобразный «традиционализм», но изначально не христианский, а ведьмовской, уходящий корнями в культы Гекаты и Кибелы. В уже цитированном интервью Матвееву Гребенщиков полон желания представить себя как наследника глубинного традиционализма. Но закваской его поэтики стала гремучая смесь Толкиена, Кастанеды и Грейвза. А поскольку в 80-е годы в СССР они были мало кому известны, то получалось очень эффектно и эзотерично. Добавлю, что изложенная Грейвзом гипотеза о тайнописи раннесредневековых бардов, вынужденных шифроваться, чтобы церковь не обвинила их в ереси (католики называли их «певцами неправды») – стала еще одним источником шарадного стиля «Аквариума». 

Фэнтези привлекали своей безответственностью и вымышленным, виртуальным идеализмом, за который не надо ничем платить. «Толстого мне читать ну ни с какой стороны неинтересно, - «рубит» свою правду рок-светило в еще одном интервью (2012 г.). - А когда я читаю «Властелин колец», я учусь. Практически у всех героев есть достоинство. (…) Я люблю Тургенева, но я никак не могу найти там кого-нибудь, кем я мог бы восхититься. И когда я читаю Толстого. И даже Достоевского. Когда я читаю фэнтези – я нахожу, кем я могу восхититься!» При таких мыслях ускользает одна деталь: в том же «Властелине колец» Толкиена едва ли не высшей ценностью его героев является способность жертвовать собой ради своего народа, преданность своей расе. Получается, что Гребенщикову очень импонирует вымышленный, виртуальный героизм таких фэнтези-рас как хоббиты, эльфы, народы Средиземья – однако подвиги и жертвы реального народа, в котором он родился, подобных чувств не вызывает – и на преданность себе реальный русский народ рассчитывать не в праве. 

Казалось бы это инфантилизм чистой воды. Однако все не так просто. Оказывается, миф о бардах и традиции – это всего лишь строительный материал для контркультуры. «Общаясь с реальностью, мы имеем дело не с миром, а с определенным описанием этого мира, которому научены с детства и которое постоянно в себе поддерживаем, - говорит Гребенщиков, повторяя мотивы битников а также мысли идеологов контркультуры вроде Роберта Уилсона и Чарльза Тарта. - Чтение фэнтези – один из методов смены этого описания, так же как рок-н-ролл – другой метод подобной смены. Вероятно, описание полезно не только менять, но и расширять до тех пор, пока оно не будет включать в себя все известные описания». Здесь заветнейшие мысли новой революции, которая воюет с репрессивной Большой культурой и очень хотела бы выдать ее за злонамеренный гипноз. Фактически это довольно радикальный анти-традиционализм. У «традиции», которой присягнул Гребенщиков, совсем другой бог – бог пацифистов, наркоманов, бог, выращенный в лабораториях Института Эсален, бог Кастанеды, Тройственная Богиня виккан и феминисток, а вовсе не Божество Средневековья, от которого, казалось бы, «Аквариум» плясал в своей символике, если смотреть на нее «наивными» глазами («Король Артур», «Десять стрел», «Город золотой», «Орел, Телец и Лев» и т.п.)  

«В храме моем бардак» 

Невозможно оценивать духовное содержание исходя сразу из многих религиозных традиций. В этом очерке критерием выступает православие, в первую очередь в лице его подвижников, духовидцев, носителей высшего мистического опыта, собранного в трудах святых отцов, «Добротолюбии», «Цветниках», «Апофегмах», патериках. Это опыт реального традиционализма, не искусственно зауженный или расширенный, но единственно здравый, поскольку только такой опыт, организованный по законам единой «картины мира», может вмещать в себя весь мир. В то же время в такой фокусировке может быть сколь угодно глубоко представлен и переработан материал сравнительного религиоведения, европейского традиционализма в его учении о символах как точках пересечения разных традиций (пересечения – но не слияния и не смешения!). 

Здесь коренное отличие нашего подхода от гребенщиковского, для которого высказывания необуддистов о равнозначности всех религий стали не символом веры, но своего рода символом безверия, пребывания «промеж вер» и «поверх вер». При всей претенциозности это напоминает досужие разглагольствования про «бога в душе». Поэтому обращение апостола Павла к «неведому Богу» (5), которым тот покорил афинян, в пространстве «Аквариума» вырождается в диковинную формулу: «Я пью за верность всем (!) богам без имен» («Платан», 1983). Конечно же, такой верности быть просто не может. 

Этот подход означает только одно – следование собственным прихотям. «И все хотят знать: // Так о чем я пою? // А я хожу и пою, // И все вокруг Бог; // Я сам себе суфий // И сам себе йог» («Туман над Янцзы», 2003). В шутливой песне «Скорбец» (1998) дается объяснение, почему автор ушел в свободное религиозное плаванье: он долго мучился задачей избавления от «скорбеца», но после того как херувим объяснил ему, что «без скорбеца ты здесь не будешь своим» – «С тех пор я стал цыганом // Сам себе пастух и сам дверь…» Иными словами перед нами странник, блудная овца, шаман-фрилансер. В поздних песнях чуть иначе звучит мотив выбора: «Я, признаться, совсем не заметил, как время ушло, унося с собой всё, что я выбрал святым» («Прикуривать от пустоты», 2016). Но можно ли выбрать себе «святое»? Подлинное святое выше человека, поэтому оно само отбирает для себя людей и поэтому его никакое время не способно «смыть».  

Путь православия труден, сопряжен со строгой дисциплиной и многолетними усилиями – в отличие от него модернисты обещают достаточно быстрый и эффективный духовный рост. Более родными для Гребенщикова оказались восточные гуру, такие как необуддист Оле Нидал (датчанин по происхождению), неоиндуисты Шри Чинмой и Саи Баба. Обращает на себя внимание, что все трое являются именно модернистами в религии, создателями своих финансовых империй, не стоят на пути исконной традиции буддизма или индуизма. То есть это те, кого в просторечии именуют сектантами или «кока-кола-гуру». 

В православии даны четкие критерии различения духов в том, что касается ощущений благодатного присутствия высших энергий. Эти критерии при наличии тренировки очень полезны и плодотворны для соприкасающихся с мистическими материями (а поэты, музыканты по определению относятся к таковым – хотя наш секулярный век, с выродившейся традицией, готов представить их как какую-то обслугу для увеселения публики). Критерии истинной благодати у святых отцов: влечение к небесному, устроение помыслов, духовный покой, радость, мир, смирение. Критерии ложной благодати (называемой «прелестью»): тревога, душевны зуд, раздвоение, сомнение, страх. 

Читатель может судить сам, что доминирует в следующих строках и песнях, где так или иначе изображаются встречи с потусторонним: покой-радость, духовная ясность или мутное состояние тревоги-сомнения. «Каждый в душе сомневается в том, что он прав, // И это тема для новой войны». «Я знаю твой голос лучше чем свой, // Но я хочу знать, кто говорит со мной». «Я открываю дверь, и там стоит ночь. // Кто говорит со мной? // Кто говорит со мной здесь?» (Дальше в этой композиции начинаются мистериальные, оргиастические мотивы, которые должны напоминать напевы и наигрыши друидов). Совсем параноидальной является песня «Выстрелы с той стороны» (1983) – про мистика как «ходячую битву»: «Малейшая оплошность – и не дожить до весны. // Отсюда величие в каждом движеньи струны…» 

В песне «Ей не нравится то, что принимаю я» (1993) разворачивается противопоставление между традицией Большой русской культуры и теми актами «личного выбора», которые Гребенщиков совершает в своих бесконечных духовных мытарствах. Собственно, мой очерк и призван показать эти мытарства в их реальном, неприукрашенном виде. Почти все эти «выборы» в духовной сфере – всевозможные «экспортные варианты» необуддизма, неоиндуизма, синкретических сект, шаманизма и оккультизма, в том числе и разнообразные практики «расширения сознания». Отсюда и шараханье из крайности в крайность, характерное для интеллигенции… Именно это и значит по-гребенщиковски «держаться корней», термин отсылающий не к глубинным истокам русской культуры, а скорее к идеологии растаманов. 

Яркая иллюстрация этого феномена – буддистские мотивы у Гребенщикова. Например, в песне «Фикус религиозный» (1994) накладываются друг на друга два пласта: буддистский (дерево просветления, связанное с Гуатамой Буддой) и русский эзотерический (две райские птицы с именами из православных святцев). Какая связь между этим деревом и птицами, с какой стати наши святые берегут именно «дерево Бо» – сам Гребенщиков вряд ли смог бы удовлетворительно объяснить. Проще говоря, связи никакой нет – зато таким образом манифестируется трансрелигиозный выбор автора. Впрочем, слушатели скорее всего и не чувствуют в песне никакого буддизма. И когда человек узнает, что подразумевается в текстах, где идут отсылки, скажем, к даосизму или гностицизму, ему остается только удивляться, ведь музыка ни на что подобное не намекает. Не знаю кому как, а мне подобная поэтика кажется неорганичной и искусственной, построенной на случайных, произвольных сочетаниях (коллажность, не имеющая реальной опоры в том, о чем поется, но зато очень подходящая для усиления эффекта шарады).  

Другой, более существенный пример, поскольку в нем Гребенщиков претендует на диагноз всему русскому народу – творческое применение идей чжэн-буддизма, в котором учение о сансаре сочетается с западными представлениями о вечной жизни. Круговорот сансары, цепь перерождений трактуется как путешествие между мирами, реинкарнации, выбор которых предопределен кармой. Буддистская песня о йогине, кормящем своим телом голодных духов, вдруг превращается в песнь о лихом времени на Руси: «Ох, мы тоже трубим в трубы, // У нас много трубачей; // И своею кровью кормим // Сытых хамов-сволочей; // Сколько лет – а им все мало. // Неужель мы так грешны?…» («Кладбище», 1995). Оказывается, можно простроить связь и здесь: кто-то из гуру поведал Гребенщикову, что человек рождается в той или иной культуре неслучайно, а для извлечения специальных уроков. Так вот в России рождаются «существа, которые раньше были демонами. (…) Мы видим огромную страну, наполненную людьми, из которых девяносто процентов большую часть времени думают только о себе. Поэтому в России рождаются, чтобы научиться думать о других и любить друг друга» (интервью для "ДеИллюзиониста", 2006).  

Сам Гребенщиков, по всей видимости, уже близок к тому, чтобы исчерпать свою карму и стать «Невозвращающимся» в этот мир. Это очень частый мотив в его песнях, правда, он и здесь сомневается и непостоянен, то обещает больше сюда не возвращаться, то обязательно вернуться, то комментирует письма отсюда, полученные его лирическим героем там – в «хрустальном захолустье» пакибытия (еще одно сновидческое перенесение в иное метафизическое пространство). 

Что это, прелесть или богоискательство, или достойный путь человека, обретшего новую веру – хорошо видно на материале нашего очерка. Тем более что буддизмом и индуизмом дело, конечно, не ограничивается. Буддизм прозрачен для Гребенщикова едва ли не по отношению ко всем возможным духовным практикам. В этом смысле парадигма «Аквариума» идеально вписывается в плюралистический мир «Нью Эйджа», который неотделим от астрологического представления о смене эр. Наверное, существует и связь между самим названием «Аквариум» и понятием «Водолей» (по латыни Aquarius). В одной из передач «Аэростат» (vol. 149), которые ведет с 2005 года Гребенщиков на «Радио России», он подтвердил, что ощущение наступающей новой эры ему ближе чем надоевшая христианская эсхатология: «...Сатья-Водолей-Юга меня устраивает значительно больше, чем простой банальный конец света». Хорошо здесь словечко «устраивает».  

Но как же православные песни «Аквариума», могут спросить читатели. Весь вопрос в том, что считать православными песнями. Обычно называют «Серебро Господа Моего» (1986), в которой содержится прозрачный намек на свидетельство о собственном мистическом опыте. В песне есть библейские цитаты, но достаточно ли этого для христианства? Ведь Библию цитирую все, – и весь оккультизм на Западе строится в том числе на цитатах из Библии, иногда перевернутых, а иногда и точных. 

Собственно, мы в очередной раз видим исповедание в словесном бессилии: «Разве я знаю слова, чтобы сказать о Тебе?». Слова Господни, «чистые как серебро» (здесь отсылка к Псалтыри), ставятся рок-песнетворцем «выше слов» – то есть на лицо оксюморон. Так же они выше звезд и «вровень с нашей тоской» (довольно сомнительное наблюдение о высоте тоски). Вот собственно и вся песня, как обычно мутная и туманно-расплывчатая, если не считать одной детали: нарциссизма автора («туда куда я, за мной не уйдет никто…»). Конечно, куда уж всем остальным, включая святых и пророков, угнаться за Борисом Борисычем. Да, и евангелист Иоанн наверное очень огорчился – проиграв индуистам в маркетинговой битве за такого молодца… 

Но вот спустя несколько лет в «Государыне» (1991) мы видим уже более откровенное реальное отношение к «серебру», оказывается его недостаточно, и необходимо проверить: «Зато теперь // Мы знаем, каково с серебром; // Посмотрим, каково с кислотой...» О какой кислоте говорит нам рок-богоискатель, о наркотической или о кислоте из буддистских притч – не стоит ломать голову. В этой многозначности «кислота» как хипповское название ЛСД, конечно же, присутствует. Тем более что в этот период много песен Гребенщикова посвящено делам наркотическим. Эти годы – заря массовой наркотизации России. Гребенщиков имеет большие заслуги в этом деле, поскольку прочно ассоциирует свои трипы с приближением к «райским» областям сверхсознательного. Он в этом плане прямой, последовательный и несгибаемый посол не только рок-н-ролла в «неритмичной стране», но и психоделической революции в стране до того невинной, нетронутой ничем кроме табака и алкоголя (не берем в расчет кокаиновый и морфиевый бум эпохи революции и гражданской войны) (6). Миллионы абортов, миллионы погибших от наркотиков, миллионы погибших от шока смертности в начале 90-х – все это не в счет для «птичек божиих», вырвавшихся на волю. Никакой ответственности во всем этом лидер «Аквариума» не осознает и не признает. В одном из интервью 2007 года он сравнивает наркотики с аспирином и даже бифштексом: «Чем, собственно, бифштекс отличается от наркотиков? Да ничем - ты съедаешь его, и он на тебя действует». Таково же легкое, непринужденное отношение к ним в его песнях («Летчик», «Нью-йоркские страдания», «Снесла мне крышу кислота…», «Таможенный блюз» и проч.; а в «Гарсоне № 2» гашиш, отчасти иронично, уподобляется церковному ладану). 

Эзотерика потустороннего: «Бог на моей стороне» 

Тема той и этой стороны, разделенных стеклом, первоначально отсылала к «Зеркалу» Тарковского, вышедшему в 1974 году. Были и другие источники, точно нельзя сказать какие, однако они могли проистекать и из оккультной литературы, и из фантастики или фэнтези. Так или иначе, название альбома «С той стороны зеркального стекла» (1976) – это строчка из стихотворения отца режиссера «Зеркала» поэта Арсения Тарковского. Первые песни Гребенщикова на тему «той стороны» выглядели как блеклое эпигонство. Но постепенно образная система обрастает мистическими подробностями: ночь превращается в экран невидимого, потустороннего, через стекла (или зеркала) ведется подглядывание за ангелами, демонами, жителями мира «по другую сторону», как будто приоткрывается щель в реальность, где иначе течет время. Мир делится на два неравноценных лагеря. Жизнь обычных людей, у которых «зеркала из глины», либо вообще нет зеркал, и в глазах невозможно различить с утра «снов о чем-то большем». «Я был вчера в домах // Где все живут за непрозрачным стеклом (…) чтобы забыть про свой дом» («Белое регги», 1981, своего рода гимн раннего «Аквариума»). Другой лагерь – зазеркальный мир, населенный двойниками, куда можно пробраться в лучшем случае в вещих снах, либо в мистическом трансе, видении. (Тематика, безусловно, интересная, если сопоставить ее с древними мифами о многомерности человеческой души, например, представление о Ка, Ху и Ба у древних египтян.) 

Мотив дома без зеркал – довольно неточен по отношению к советской действительности. Более точно сказано в песне «Стучаться в двери травы» (1979) – там «все зеркала кривы», но, что интересно, в разных редакциях обыграны реалии не только Востока, но и Запада: в ранней версии «отец считает свои ордена», а в поздней «отец считает свои дела», то есть подсчитывает бизнес. Но исход из этого кривого зазеркалья в любом случае один – хипстерски-растаманский. 

Во второй половине 80-х созревают мотивы пребывания самого лирического героя «Аквариума» в двух планах (зазеркальный Господь), постоянное мистическое присутствие высшей реальности, когда «каждый день проходит словно дважды» («Орел, Телец и Лев»). Наконец, дело доходит до того, что Гребенщиков вступает в контакт с неким летчиком, перелетающим из одной реальности в другую – этот летчик несет «письмо из святая святых, письмо сквозь огонь, // Мне от меня...» («Летчик», 1991) Песня пронизана мотивами наркотического транса (амфетаминовой эйфории – Speed, либо ЛСД и экстази – «кислая изба», то есть acid-house), что и объясняет суть замысловатого мистического сюжета. Более того, мотив написания письма самому себе, который мог бы звучать и у великих мистиков прошлого, в данном случае – всего лишь стандартный опыт трипа, в который теперь погружаются сотни тысяч психонавтов, воображающих себя визионерами с уникальным внутренним миром. Все это происходит с легкой руки пророков контркультуры, таких как Олдос Хаксли, Тимоти Лири, Теренс Маккена. А Гребенщиков в этом ряду – опять же вторичный персонаж, подражатель, потребитель плодов психоделической революции… 

Тексты его перенасыщены понятиями трансценденции как транса: та и эта сторона, наша и ваша сторона – чем-то напоминающими судебные термины (невольно опять вспоминается, что он правнук адвоката). При этом движение в ту или иную сторону является предметом предельной оценки. «Вечные сумерки времени с одной стороны, // Великое утро с другой» ("Великий дворник", 1987). «Там, где я родился, основной цвет был серый; // Солнце было не отличить от луны. // Куда бы я ни шел, я всегда шел на север – // Потому что там нет и не было придумано другой стороны» («Брод», 2001). Но вот и другая предельная оценка: «Дела Твои, Господи, бессмертны // И пути Твои неисповедимы – // И все ведут в одну сторону...» («Голубиное слово», 2014). Гребенщиков постоянно примеряет на себя роль смотрящего с той стороны, то есть ангела, либо умершего человека (ушедшего, «разбив зеркала», «вернувшегося домой»). Ему кажется, что «эта сторона» достойна смеха: «Кто-то смеется, глядя с той стороны» («Двигаться дальше»). И даже Самому Христу он дает совет: «Но будь я тобой, я б отправил их всех // На съемки сцены про первый бал, // А сам бы смеялся с той стороны стекла // Комнаты, лишенной зеркал». ("Комната, Лишенная Зеркал", 1983). Для христианина этот «совет» звучит не просто вызывающе, а разоблачительно в отношении автора. Но Гребенщиков – христианин ли он? (7) (Подробнее мы затронем эту тему в конце нашего очерка.) 

Он чувствует себя в этом мифическом пространстве едва ли не хозяином положения: «Я знаю - во всем, что было со мной, Бог на моей стороне, // И все упреки в том, что я глух, относятся не ко мне» («Лети, мой ангел, лети»). Заметим: не он на стороне Бога (там, где иное время или вообще уже нет времени), а – Бог на его стороне. Такое мироощущение гностического избранного, пневматика, стоящего неизмеримо выше обычных смертных, многое объясняет в гребенщиковском контркультурном мифе. «Все равно все, что сделано нами, останется светлым» («Молодые львы», 1986). В каббале есть понятие «sitra ahra», то есть «другая сторона». Избранные произошли от божественных сефирот, все остальные – от сефирот зла. И мир делится на две стороны – сторону Бога и сторону «мира клипот», то есть скорлуп, шелухи, отходов. Каббала была важным элементом в большинстве контринициатических групп и течений, многих христианских ересей, тайных обществ и движений. Как мы показали в своем докладе Изборскому клубу, контркультура XX века и контринициация не только два слова с похожим звучанием, это два аспекта единого процесса (8). А русский «рок» в свою очередь был важнейшим звеном контркультурной революции в СССР. Впрочем, я не стал бы мазать всех рокеров одним миром. Но Гребенщиков в этом русле вполне сознателен и последователен. Так или иначе, в «Ласточке» (1991) он описывает российское бытие в терминах: «С одной стороны свет; другой стороны нет», как будто дезавуируя саму тему зла. Далее он иронизирует над этой темой: «На битву со злом // Взвейся сокол, козлом» – тем самым внося свой вклад в дело полной демобилизации на поле духовной брани. 

Политидиотизм и «секретное оружие» 

Демонстративная аполитичность «Аквариума», его отстраненность от диссидентства, от текущей политики была их фирменным стилем. Своеобразный эскапизм, отгораживание себя от советского официоза никогда не означали для самого лидера группы желания эмигрировать. На концерте 1982 года, комментируя песню «Странный вопрос», Гребенщиков замечает: эта песня не в пользу отъездов. Этот же мотив звучит в «Песне о несостоявшемся отъезде» (1979): «И если б я был чуть тверже умом, // Я был бы в пути, но мне все равно, // Там я, или я здесь». А также в «Героях» (1980): «И кто-то едет, а кто-то в отказе, а мне – // Мне все равно». 

Другое дело – страдания англомана, что он заперт в «закрытом обществе», не может посетить страны Запада, вырваться подышать «воздухом свободного мира», как это в ретроспективе сформулировал Гребенщиков в интервью «Newsweek». В других интервью он прямо сравнивает СССР с тюрьмой, где удобно было лишь надзирателям. И сила сопротивления «Аквариума» окружающей обстановке определялась вовсе не прямыми вызовами и манифестами. Он оказал не менее эффективное сопротивление советским реалиям в условиях их разложения, чем это смогло сделать прямое политическое диссидентство. Отклик в душах людей контркультурщики находили даже больший, чем правозащитники и разносчики политического самиздата. 

Это были кроткие отцеубийцы, пришедшие в «овечьих шкурах»: «Я не знаю, причем здесь законы войны, // Но я никогда не встречал настолько веселых времен. // При встрече с медвежьим капканом // Пойди объясни, что ты не медведь. // Господи, помилуй меня; все, что я хотел, // Все, что я хотел, – я хотел петь» («Я хотел петь», 1984). Данная мысль лукава, и уже в интервью журналу «Семья» (1989) Гребенщиков признал: «Слова сами по себе, в какую бы совершенную с литературной точки зрения логическую связь они ни были поставлены, ничего не значат. Определенные сочетания звуков имеют гораздо большую эмоциональную силу, магическую силу. (…) Песни могут действовать, как молитва, как заклинание, можно это называть как угодно. У меня есть несколько идей в области "секретного оружия", скажем так». На гребне перестройки можно было уже и хвастливо показать краешек «оружия», ибо раньше был еще велик страх. 

В интервью и комментариях Гребенщиков иногда сбрасывал свои маскирующие покрывала. Эту невоздержанность на язык, своего рода политэкономический идиотизм сам он остро переживал и не раз зарекался говорить на такие темы с журналистами. Придумывались даже специальные объяснения: «Боб Дилан однажды сказал: «Важны только песни, а я почтальон, их доставляющий». С этой точкой зрения я полностью согласен. Мнение почтальона никого не должно интересовать. Чтобы не мутить воду впустую, я и перестал полтора года назад давать интервью» (журнал «Сноб»). Или другой вариант, с юморком: «Фонд защиты дикой природы просил меня, дабы не наносить вред экологии, не высказывать никаких своих политических мнений» (газета «Известия»). Но все эти обеты быстро нарушались, – нарциссу очень хотелось показать себя. 

Апофеозом политологического идиотизма Гребенщикова можно считать его признание в интервью «Коммерсанту»: «Я продолжаю считать, что любые конфликты должны решаться торговцами, купцами, а не военными». Эту мысль совершенно великолепную по своей как будто наивности он иногда повторял с теми или иными вариациями, приправляя ее либеральными штампами типа «Мы эту власть нанимаем. Это нанятые работники». Не будем здесь вдаваться в разъяснения того, что все крупные войны XX века развязывались именно капиталом, а не военными – для разрешения накопившихся экономических противоречий и списывания издержек. Правда, в интервью К. Собчак Гребенщиков без связи с темой войн вдруг замечает: «Все правительства кукольные. Существует власть значительно более серьезная. – Собчак: Вы верите в некий масонский заговор? – Гребенщиков: Я говорю не о масонстве, а о власти денег». Но даже в этом признании Гребенщиков скорее циничен, чем мудр. 

Только недавний, поздний Гребенщиков уже сполна приоткрыл свое «политидиотическое» лицо, стал более развязен в высказываниях, подружился с таким «чернушно-политизированным» персонажем как Вася Обломов – раньше он остерегался подобной однозначности. Теперь уже и слепому должно быть видно, что под маской глубокомысленности и мистицизма скрывалась душа довольно-таки ограниченная, набитая либеральными пропагандистскими штампами… Все эти «Иваны Бадхидхармы», вся эта «эпоха интернационального джаза» на поверку оказалась ранней версией набора неолиберальных благих пожеланий и благоглупостей. Разница с другими российскими либералами в том, что Гребенщиков начал впитывать в себя яд западной «мягкой силы» и заражать им окружающих несколько раньше большинства других.  

Поэтому и благоглупости, искренние они или притворные, в критической ситуации оборачиваются отвратительными злонамеренностями. Собственно, так и произошло с «Аквариумом» в конце 80-х, когда в противостоянии двух цивилизаций они выступили на стороне противника, не прямо призывая к демонтажу СССР, но всячески проповедуя дезертирство, разоружение перед неприятелем, который вовсе и не враждебен нам (!), а потом и полную капитуляцию перед дружественными партнерами, посылающими нам гуманитарную помощь: «Полковник Васин созвал свой полк // И сказал им – пойдем домой». «Я видел исполкомы, которых здесь нет» (эвфемизм ругательства в адрес власти). Затем уколы в адрес начальника с плетью, которые, однако, завершаются не столь уж невинным образом: «Мы будем только петь. // Но мы откроем дверь…» («Партизаны полной луны», 1986). Можно наводить тень на плетень и фантазировать на тему куполов Варды и метафизической битвы. Но для нас очевидно: откроют дверь врагу. Иначе, какие же это партизаны? 

Можно найти и более прямолинейные свидетельства воспевания капитуляции в войне и ниспровержения советской власти («Поколение дворников», «Комиссар», «Бабушки») и нового исторического оптимизма («Лебединая сталь», «Мир как мы его знали», «Капитан Воронин» и т.д.). Неслучайно в финале «Поколения дворников» дается имитация марша с волынкой, который недвусмысленно демонстрирует, перед кем именно капитулирует страна «наших отцов», которые «не умеют лгать, как волки не умеют есть мяса». Эти песни периода альбома «Равноденствия» стали фанфарами последовавшего вскоре ползучего переворота в советской верхушке и начала того, что Сергей Переслегин называет «англо-саксонским игом» (9). 

Тема Белой Богини как покровительницы перестройки и разрушения СССР лежит на поверхности. При этом фраза «Смотри ей в глаза, ты увидишь как в них отражается свет» – заклинание, обращенное к «комиссару» Горбачеву – звучит в высшей степени комично, если вспомнить про такую ипостась Лунной богини как Раиса Максимовна. В параллель к Гребенщикову с его метафизическим феминизмом, народ очень быстро раскусил «Райку» и увидел в ней важнейший фактор деградации государства. Однако зоркость народа не спасла его от катастрофы. Подвел монархический принцип, который никуда из России не уходил. И комизм обращается в трагифарс. 

Высшей точкой демобилизации стал 1991 год, в котором Гребенщиков добрался со своими лозунгами до генералов: «Ахуедемте лучше на дачу!» Отправляя генерала на пенсию, он предлагает ему спасти Россию нетрадиционным способом: кислотой «из сосновой хвои», которая откроет им «суть Поднебесной». Тем более что «нам никак уже не различить, где враги, где свои…» Это прямое развитие мотивов из «Полковника Васина» (видимо, Васин дослужился-таки до генерала, успешно организовав дезертирство с фронта). 

«Признаки великой весны» 

В начале 80-х «Аквариум» был той группой, которая недвусмысленно пророчествовала о скорой весне. Это было не просто ожидание – это была молитва, заклинание, выкликание, а также шаманские «танцы на грани весны»: «Ты знаешь сам, мне нужно немного – // Хотя бы увидеть весну» («Все, что я хотел», 1983). «Все, мне надоело петь, / Я начинаю движение в сторону весны…» («Движение в сторону весны», 1983). В ранних версиях песни «Как движется лед» (1982) Гребенщиков готов «спустить в сортир фотографии всех, кто не понял, как движется лед». Не удивительно раздражение их, особенно Макаревича (под которого когда-то «прогнулся» целый мир, советский мир), когда вектор движения начинает слегка крениться в другую сторону… Но и Гребенщиков демонстрирует сокрушенную интонацию во время другой «весны» – «Русской весны» 2014-2015 гг. (альбомы «Соль» и «Песни нелюбимых»). 

Трактовать весну и движение льда можно было и как духовное, метафизическое откровение, и как реальную социальную перемену. Более того, между ними прямая связь, о чем поется в одной поздней вещи: «И лед на реке, текущей снаружи, // Тает в точности так, как лед, что внутри» («Песнь весеннего восстановления», 2013).  

В 1981 году у Гребенщикова была песня «Кто ты такой», навеянная визитами высокопоставленных людей, якобы желающих помочь: «Видит бог, я устал быть подпольным певцом. // И боги спускаются к нам дыша дорогим коньяком, // чтобы все рассмотреть, отнестись с пониманьем // и выяснить кто я такой». Гребенщиков пел о них с нескрываемой ненавистью. Но чего он, видимо, так и не понял – так это того, что весна, которую он столь страстно выкликал – была именно их весной, весной «первоначального накопления» и распродажи советского наследства. 

Среди современников и коллег Гребенщикова не все были столь беспардонны. Многие задумывались, к чему может привести эта начинающаяся «весна». Тот же Башлачев, по воспоминаниям Сергея Смирнова, усомнился в подоплеке открывающихся для русского рока шлюзов: «Начало 1986 года. Сергей вспоминает: «Он пришел ко мне как-то вечером и говорит: слушай, а у тебя было что-то о масонах. Да, говорю, у однокурсника библиотека хорошая, у него есть дореволюционное издание. Мы пошли туда, на улицу Дзержинского. Был снег, было холодно. Книгу мы не нашли. – Ну и бог с ней, - сказал он. Я тогда спросил у него, откуда интерес такой. Он ответил: "Ты знаешь, вроде дают зеленый свет, «зеленую улицу», а вот стоит ли по ней идти?.."» (10) Башлачев был не умнее и не глупее Гребенщикова, просто он был цельной натурой. 

Кто-то как Егор Летов довольно быстро выработал в себе противоядие против навязываемых России перспектив и остался нонконформистом. Кто-то не хотел смиряться с простыми ответами, как какое-то время близкий Гребенщикову Сергей Курехин. В начале 90-х они разошлись как раз на идейной почве. Гребенщиков, похоже, так и не понял, что для Курехина его сближение с радикалом-эклектиком Лимоновым и радикалом-традиционалистом Дугиным было актом идейного и метафизического поиска. В этом смысле Курехин был человеком честным перед самим собой, а Гребенщиков не ощущал этого и видел в его «заигрывании» с политической идеологией не более чем художественную провокацию. Тем временем сам Гребенщиков осваивал западные страны, наслаждался запахом «буржуазной весны». По свидетельствам друзей, он приезжал полный впечатлений и небылиц, в пробковом шлеме, ковбойских сапогах, с фонариком из чайна-тауна. В общем был невероятно пошл в своем «низкопоклонстве», как это называли в эпоху Иосифа Виссарионовича. 

Ну вот, историческая «весна» пришла. Она оказалась совсем не такой, как ожидалось. 90-е годы неприятно поразили «великого сторожа» сначала хаосом, а потом разложением всех основ. Весна не воцарилась, а как-то проблеснула в момент 1991 года – и скрылась за новыми скорбями и бедами, обратившись «ночью с голодными духами» («Кладбище», 1995). «Мне просто хотелось вечного лета, а лето стало зимой. // То ли это рок, то ли законы природы висят надо мной» («Тяжелый рок», 1997). В общем, с историческим временем у рок-менестреля что-то не в порядке. А в песнях 10-х годов в пику «русской весне» вновь выплывает «бесконечная зима», зима возвращается («Ветка», «Любовь во время войны» и др.)  

«Напрасно нам шьют аморалку» 

Гребенщиков очень много говорит и поет о любви. Однако, как признается однажды его лирический герой, «все хотел по любви, да в прицеле – мир дотла» («Истребитель»). Слово «любовь» в рок-н-ролле превратилось в заклинание, в идола. Насколько эта «любовь» связана с подлинной любовью, жертвенной и подвижнической – можно судить только по плодам. Песни БГ о любви скучны и некрасивы – начиная с таких как «Кто это моет стены рано утром…» до «Любовь - это все что мы есть» и т.д. Даже не важно, идет ли речь о небесном Эросе или о его земной проекции. Суть этих песен в том, что они исполняются &laqlaquo;без помощи слов». Это попытка телепатически передавать какую-то энергию, в данном случае душевное тепло, радость, благодать. Но сердце и уста «партизана подпольной луны» при этом бессильны родить Настоящее Слово. 

Гораздо убедительнее получались «жестокие» вещи, или, к примеру, «Мочалкин блюз» с его саркастической «похотливостью». Как это ни покажется странным, у Гребенщикова есть талант сатирика. Вещи насмешливые, издевательские выходят яркими. Начиная с козлодоевского цикла, затем так называемых «недобрых песен», в которых «обличаются» разные встречные персонажи, далее «портвейного цикла», в значительной мере подпитанного самоиронией автора и т.д. Элемент самоиронии есть едва ли не во всех этих песнях, даже в «Мочалкин блюзе», где пародируется не что иное как рок-н-ролльное мироощущение «крутого мэна», который «любую соблазнит». Весь рок-н-ролл, откровенно говорил Гребенщиков одному из собеседников, «кричит: "Женщину мне в постель! Немедленно! И желательно несколько!" Бивис и Батхед - вот вся политика, что есть в рок-н-ролле» (беседа в журнале «Город»). А в другой раз уже о себе лично сказано в журнале "Esquire": «Я начал играть, чтобы понравиться девушкам. Не было бы женщин – я бы вообще ничего не стал делать. Реакция мужчин меня не интересует – близкие друзья не в счет». 

Еще одна сатирическая песня «Любишь ли ты меня…» по своей тональности звучит как пародия на рок-н-ролл, хотя по тексту – это пародия на страсть к очередной «комсомольской богине», совсем другой чем у Окуджавы, родом уже из 80-х годов, с сексом на сталепрокатном станке: «Напрасно нам шьют аморалку // За нашу большую любовь…» Опять вылезает «любовь», но уже чисто рок-н-ролльная, без примесей. 

Когда Гребенщиков иронизирует над себе подобными и своими увлечениями – он прекрасен и целостен. Таков «Электрический пес» («поэты торчат на чужих номерах» - ну это же явно про себя!), таковы «Козлы» («Но дай нам немного силы, Господи, мы все подомнем под себя… Я тоже такой, только хуже…»). Таковы многие мотивы в более поздних песнях о русской трансрелигиозности, которые звучат как пародии на собственные духовные поиски («Русская нирвана», «Инцидент в Настасьино», «Великая железнодорожная симфония», «Магистраль», «Диагностика кармы», «Афанасий Никитин буги» и т.д.). 

Когда Гребенщиков выражает гнев и презрение всерьез – это некрасиво. Особенно пошлым стал его гнев в поздние годы. Взять хотя бы примитивнейший «Собачий вальс» (2015) – насколько плоски, одномерны и по существу не точны все эти обличительные неолиберальные стоны: «Их мир катится в пропасть // На фоне нашего роста; // Ещё бы сжечь эти книги – // Как все было бы просто. // Собачий Вальс, // Зашторить окна и дверь и не впускать сюда свет». Удивительно примитивная риторика, искусственная, навеянная газетами и телевизором морализация, высокомерная безвкусица. Излишне говорить, что это никого не способно ни переубедить, ни поколебать. Зато можно дополнительно наэлектризовать и без того неврастеничный «белоленточный» и «детский» протест, подогреть этих носителей нового «апофеоза беспочвенности», «малого народа». Кстати, о любви к большому народу. У раннего Гребенщикова есть строки: «Я очень люблю мой родной народ, // Но моя синхронность равна нулю…» (1981) Вновь «любовь», – и вновь на словах. 

Особенно интересны приключения «любви» там, где она сопряжена с кровопролитием. Очень часто мы видим противопоставление эротики («дара любви») и политики (политической озабоченности). Такова, к примеру, пружина песни «Географическая», где Беринг узрел Бонапарта в «северо-западном проходе». Но наиболее выпукло эти приключения отражены в «Московской Октябрьской», злом гимне концу советской власти, написанном прямо в ходе осенних событий 1993 года. Песня эта сильно отличается от других аналогичных повествований, к примеру, от Шевчука с его «Правдой на правду», не говоря уже о «харкающих кровью» репортажах защитников расстрелянного Дома советов.  

Гребенщиков однозначен в своем выборе. Он против засевших в Белом доме, он не приемлет амбиций и идеалов советских патриотов, Руцкого, Анпилова, Макашова и иже с ними. Однако, это не спор идей, это отрицание целых поколений, которые названы в песне «плешивыми стадами», «детьми полка и внуками саркофага». «Я не хотел бы оскорблять ничьих чувств, особенно чувств пенсионеров… - кротким задумчивым голоском, слегка потупив взор, объяснялся Гребенщиков во время презентации песни на телепередаче Д. Диброва. - Но почему-то получается так, что в политики, особенно в России, идут люди очень неудовлетворенные сексуально. Большая часть крови льется потому, что у кого-то в детстве, в юности, в зрелости что-то не получилось, и их мало любили женщины или мужчины, кого как. (…) У них злость на все человечество, что ему или ей не досталось. Где бы взять нормальных людей, чтобы они нами управляли?» Дальше звучал ехидный хохот Диброва и самого Гребенщикова. Потом все это издевательство с летающими «голыми бабами» усугубляется в клипе, в котором революционные массы 17 года изображаются как саранча и термиты, а их наследники в дни госпереворота 93 года – как воинственные скелеты. Однако будь Гребенщиков не в 93-м, а в 17-м году – он так же по умолчанию поддержал бы победителей тогда, как он поддержал их сейчас. И в том, и в другом случае это означало разрушение России…  

Но откуда взялось это «мудрое» психоаналитическое обличение политиков? Это идеи Вильгельма Райха о том, что фашизм, национализм и традиционализм связаны с подавлением сексуальной энергии, осуществляемым авторитарной семьей и церковью (в советском случае на месте церкви, конечно же, оказывается «тоталитарное государство»). Неофрейдисты, такие как Норман Браун, Вильгельм Райх, Герберт Маркузе и прочие авторитеты контркультурной революции 1968 года обещали, что наш мир, когда произойдет «сексуальная революция», волшебным образом превратится в социум, основанный на любви. Этот пункт – не что иное как пуповина контркультуры, из нее выросли и хиппи, и идеологический рок-н-ролл, и наркотическое безумие конца XX века. Таковы источники «глубочайшей мудрости» Бориса Борисовича Гребенщикова. Этот псевдонаучный бред и стал руководством к действию для открытия «дверей подсознания», пропаганды «свободной любви», полного отрицания того что называется целомудрием.  

Чтобы поставить точку в вопросе об однозначном выборе нашего «аполитичного» певца любви – отметим, что в 1996 году он не отказался от участия в ельцинской президентской кампании «Голосуй или проиграешь». 

«Это пепел империй» 

Неоднократно повторяя перестроечные мантры про ужасы сталинизма, рок-певец не рассказывает о том факте, что его дед, начальник управления Балтехфлота Александр Сергеевич Гребенщиков, именем которого названо одно из тихоокеанских судов, сделал свою карьеру в госбезопасности. В 1932 году он получил знак почетного работника ВЧК – ОГПУ, а в 1938 – орден Красного знамени. Как раз в 1937-38 годах он в званиях старшего лейтенанта и капитана был начальником мурманского окружного отдела НКВД (11). Вероятно, друзья и сослуживцы деда могли бы просветить Бориса по поводу ужасов тоталитарной системы гораздо лучше чем «Огонек» Коротича и прочие перестроечные издания. К сожалению, воспитанием его в основном занималась мать, которая пронесла через всю жизнь страх перед большим террором, хотя сама от него и не пострадала, но свое настроение сыну передала. 

Поздний Гребенщиков приоткрывает то, каким видится ему собственная роль в истории. «Но тяжелое время сомнений пришло и ушло // Рука славы сгорела, и пепел рассыпан, и смесь // Вылита» («Тайный Узбек», 2010). Образ руки славы, отрезанной кисти висельника, магического инструмента воров, с помощью которого они усыпляют бдительность обкрадываемых хозяев дома – проливает свет на многое. Да, «Аквариум» тоже усыплял бдительность великой страны. Это был не спор, не гнев, не переубеждение, а скорее седативный (успокаивающий, обезболивающий) эффект воздействия психоделического рока на население в преддверии шокотерапии. Мама Бориса в уже цитированных мемуарах приводит одну из надписей в подъезде их дома, которая ей особенно понравилась: «Советская урла, ты еще поймешь, как тебя на..ал Гребенщиков своей философией!» 

Однако, в сущности никакого фундаментального различия между СССР и исторической Россией в картине мира «Аквариума» нет. Поэтому ненависть к советскому незаметно переходит в русофобию и наоборот. Это ненависть не только к эпохе железного занавеса и брежневского застоя, а к гораздо более продолжительным реалиям: «На много сотен лет — темная вода». «Мы знаем, что машина вконец неисправна. // Мы знаем, что дороги нет и не было здесь никогда». 

Отсюда не просто высокомерие, но порою и глумление над «большим народом», носителем большой культуры, которая в России всегда имперская, государственническая. Эти мотивы звучат в таких программных вещах как «Царь сна», где под образом Рамзеса IV скрывается обитатель мавзолея на Красной площади, или как «Юрьев день», песня адресованная чему-то вроде русской соборной души – в мифологии Даниила Андреева эта сущность называлась бы Навной. Интересно, что в последнем случае выстраивается связка с «недобрыми песнями» начала 80-х – на этот раз под прицел иронизатора попадает уже не кто-то из встретившихся людей, но высшая женская ипостась России. Печально то, что и здесь, воспевая Россию, пусть и неоднозначно, Гребенщиков все еще следует в фарватере Дилана, повторяя многие его мотивы из песни «It Ain't Me, Babe». Оттуда же взята и парадоксальная мысль: когда наступит катастрофа и большая беда – «Я вспомню тех, кто красивей тебя, // Умнее тебя, лучше тебя; // Но кто из них шел по битым стеклам // Так же грациозно, как ты?» Здесь смешивается злорадство и сострадание, странная смесь! Эти битые и резаные стекла тоже дилановские. И скорее всего Гребенщиков даже не догадывается, что такие слова могли бы быть спеты про святую праведную Иулианию Лазаревскую, ходившую в сапогах на босу ногу, подкладывая в них битые черепки и скорлупу орехов. Такая ассоциация могла бы и спасти эту песню.  

Еще один яркий пример холодного отстранения от родины – уже упоминавшаяся песня «Ей не нравится то, что принимаю я…» Если сравнивать ранние (1994) и поздние версии, видно, как постепенно камуфлирует Гребенщиков свою русофобию. Там у него были и «спиленные приклады», которыми сироты вытирают слезу, и хамоватая формула «ее ноги как радуга в небе кончаются там где звезда». Но в итоге – лишь холодная внутренняя отстраненность от России: «Ей нравится пожар Карфагена, нравится запах огня. // Но ей не нравится то, что принимаю я». Что принимает Гребенщиков и что неприемлемо для русской культуры – мы уже разбирали. Но в 90-е и в нулевые годы, когда, казалось бы, и контркультурная, и сексуально-порнократическая, и нарко-психоделическая революции у нас победили – он все еще чем-то недоволен: «Был бы я весел, если бы не ты – // Если бы не ты, моя родина-мать». «Моя Родина, как свинья, жрет своих сыновей». «Отечество щедро на причины сойти с ума» и т.д. и т.п. 

Что касается православия – Гребенщиков действует более тонко. Он уже давно, с начала 90-х годов прекратил попытки своего воцерковления (наиболее серьезными эти попытки были, возможно, в первой половине 80-х) и предпочел буддизм. Однако, заигрывание с православием, постоянная работа с библейским и евангельским образным рядом для него крайне важны. Нужно занимать позицию между, чтобы быть услышанным, быть воспринятым, продолжать игру. 

Тем не менее, постепенно он нагнетает мотивы презрительного отношения к православной массе, ключевое слово здесь «стадо»: «А все равно Владимир гонит стадо к реке, // А стаду все одно, его съели с говном». «Как по райскому саду ходят злые стада». «Только стыдно всем стадом прямо в царство Отца…» «Но в воскресенье утром нам опять идти в стаю, // И нас благословят размножаться во мгле». Так есть ли принципиальное отличие «православных стад» от советского «плешивого стада», оскорбленного рок-кумиром в 1993 году?  

Новое богоискательство

Вызов в адрес православных обычно сопряжен с их поддразниваньем, с отрицанием их полноценности: «Хэй, кто-нибудь помнит, кто висит на кресте? // Праведников колбасит, как братву на кислоте…» «А голос лапши звучит, как звон; // Голос лапши жжет горячечный бред. // Волхвам никогда не войти в этот загон. // Но закон есть закон…» Очевидно, речь здесь идет не о рождественских волхвах, а о каких-то новых. Не о тех ли, которые в песне «Государыня» собираются проверить, «каково с кислотой»? 

В своих интервью Гребенщиков часто шарахается из крайности в крайность. Иногда он православный: «Нужно оставаться в той религии, которая слилась с энергией земли, в которой мы родились. А потом, если будет возможность, изучать другие религиозные культуры. Я православный человек» (газета «Премьер – новости за неделю», 2009). Иногда нет: «Меня мои православные основы привели за ручку к Ваджраяне и передали с рук на руки, как ребенка. «Он хороший, но возьмите-ка его, потому что похоже, что он ваш». Я продолжаю испытывать глубочайшую любовь к православию, но знаю, что это не та система, которая может мне позволить выразить себя целиком. (…) Если человек занимается чем-то и при этом способен быть и светлым, и добрым, и энергичным, отчего всем вокруг него светло и хорошо, значит, эта практика работает, как бы она ни называлась, — хоть Вуду» («Путь к себе», 1994). Здесь мы видим довольно распространенную сегодня «потребительскую духовность», когда критерием выступает человек с его самомнением и оценивает «духовные товары» по их потребительским качествам.  

Весьма откровенно высказался Гребенщиков в интервью с кричащим названием «Большинство населения должно быть неграмотным!» ("Новый студент", 2008). В нем он убежденно заявил, что ученики Христа не поняли Его учения: они «по слухам, имели сорок дней эксклюзивного факультатива, но я бы вообще хотел увидеть плоды этого факультатива. Потому что они язычников сбивали с небес, но знаете, для этого можно камень достать и так же сбить, для этого большая вера не нужна. И то, что они на языках говорили. И то, что тот парень, который деньги им не до конца отдал в общину, упал мертвый вместе с женой… Конечно, замечательные вещи. Только какое отношение они к Христу имеют, не очень понятно». Здесь речь зашла об Анании и Сапфире и о Симоне Волхве, персонажах новозаветных «Деяний», поплатившихся жизнью за свои кощунства и противления Богу (но нужно быть точнее: Симон погиб не потому, что его «сбили» во время левитации, а потому, что он приказал закопать себя заживо и через три дня выкопать – в соревновании со Христом, воскресшим на третий день; этот эксперимент волхва окончился неудачно). 

В своих духовных страданиях Гребенщиков, несмотря на всю продвинутость и современность, остался советским «богоискателем», остановившимся на тезисе, который кажется ему неоспоримым: дескать, религии только разделяют людей, тогда как Бог их соединяет. Очень спорный тезис. Почему собственно истинная вера должна всех соединять? Как раз Христос сказал, что принес «не мир, но меч». А вот в неразличимую серую массу ложной духовности людей может собрать не кто иной как Антихрист, Противобог, мастер иллюзий и пиара. 

Гребенщиков умудряется до сих пор балансировать на тонкой грани между православием и духовным номадизмом. Его приглашали выступить с концертом в Московской духовной академии (там, видимо, есть его поклонники) и он выступил. Но в ответах на вопросы был зажат, скован, несмотря на благостную улыбку. Так же зажат, насторожен он был в свое время на одном из первых своих телевыступлений – на «Музыкальном ринге» 1986 года. Когда синодальный хор Московского Патриархата исполнил ораторию «7 песен о Боге», состоящую из его творений – Гребенщиков опять же отвечал очень скользко-уклончиво, полностью открещивался от участия в проекте и сводил все к либеральным штампам: «каждый все видит по-своему и каждый имеет право на свою интерпретацию чужих песен; я не имею права судить». Видимо, недаром рок-критик Артемий Троицкий, лично хорошо знающий Бориса Борисыча, назвал его «чемпионом мира по лукавству». Лукавство, увертливость, хитрость, способность в разных аудиториях и с разными людьми менять окраску, подобно хамелеону – это тоже талант. Но так или иначе Гребенщиков таит в себе нечто чуждое той культуре, в которой он волею судеб вынужден работать (в другой бы и хотел, да не может, востребован он только в России). Отсюда максима: «Мне не вытравить из себя чужака…» 

«Мадам Блаватская» в рок-музыке

Здесь мы вступаем в чрезвычайно трудную часть своей работы, поскольку Гребенщиков не одно десятилетие занимался изучением мифологии разных культур, выискивая всевозможные детали для усовершенствования своих эзотерических шарад. Поскольку целью его было не просвещение своих слушателей, а максимальное их запутывание – то по определению и разъяснение этой «мудрости» может показаться неправдоподобно сложным. В то же время изнанка такого мифотворчества проста и незамысловата – и сводится она к игре цитат и аллюзий, смешению разных религиозных традиций, оккультному переворачиванию их символов в угоду собственному «я» и его ложно понятой свободе.  

Аналогия, которая приходит на ум в этой связи – мадам Блаватская для интеллигентов конца XIX – начала XX вв. Гребенщиков по своей мировоззренческой направленности стал своего рода «Блаватской в музыке». С поправкой на эпоху, конечно, ведь теперь опыт оккультизма обогащен весьма весомыми «достижениями» второй половины XX века. Женская ипостась пророчиц оккультизма, таких как отпочковавшиеся от теософии Анни Безант, Елена Рерих и многие другие дамы-эзотерики, стала своего рода приметой времени и символом новой «софийной» в терминах Владимира Соловьева эры. А затем к ним присоединилась еще и целая когорта постмодернистских интеллектуалок из категории феминистской критики. Главное отличие Гребенщикова от Блаватской в том, что он сравнительно второстепенен, тогда как пророчица теософии считалась пионером в деле «разоблачения Изиды» и раскрытия тайн ряда масонских лож и клубов, увлеченных восточной мистикой. Сходства же их весьма ощутимы – это и ориентация на восточную духовность, и стремление занизить христианство как лишь одну из ветвей «эзотерического знания», вторичную по отношению к истинному знанию, и постоянная игра в медиума, который получает свои откровения (песни) от скрытых учителей и ангелических сил. Гребенщиков не устает повторять, что та или иная песня, та или иная строка ему «надиктованы», и что глубинный смысл «записанного под диктовку» открывается, как правило, спустя продолжительное время. (Даже если это так – данное обстоятельство, как водится, не отменяет постоянного присутствия в этих же текстах и песнях очевидных личных пристрастий и предрассудков самого «медиума».) 

В конце 80-х на волне успеха Гребенщиков повсюду говорит о новом женском веке, в том числе когда попадает на телевидение, радио и т.д. В интервью для "Программы "А" он увязывает тему пробуждения ритма с «открытием нижних чакр» и пророчествует, что такую культуру «Россия ждёт с нетерпением уже много сотен лет. В первую очередь проснутся женщины, потому что женщины слушают музыку телом». Это было не что иное как заявка на магическую технологию, впрочем, уже давно открытую на Западе (ведь джаз, ритм-н-блюз и ранний рок-н-ролл как раз били ниже пояса и стали музыкой преимущественно девочек-подростков, которым нравилось под нее «беситься»). По сравнению с Чаком Берри и Элвисом Пресли музыка «Аквариума» слишком уж инертна и невыразительна, чтобы претендовать на что-то хотя бы отдаленно напоминающее танцевальную революцию конца 50-х годов. Максимум что они смогли создать – банальнее рок-н-роллы вроде «Она может двигать собой» (попытка вызвать резонанс между радужной квази-религией феминизма и зеленым культом экологизма). 

Гребенщиков, конечно, не мог не осознавать своего бессилия как творец музыкального стиля, и он сделал ставку на иное – имитацию предельного повышения смысловой планки, тем самым посягая на лавры русских поэтов-символистов с их воспеванием «Вечной Женственности». 90% его поклонниц (да и поклонников тоже) упорно не хотели воспринимать обожествление женщины в текстах «Аквариума» как какую-то мистику и апелляцию к древним богиням, принимая все это за фигуры речи, призванные украсить влюбленность поэта в обычную земную даму. 

Между тем, разложение мужской, патриархальной цивилизации, расшатывание ее скреп и опор – важнейший вектор контркультуры. У позднего Гребенщикова, его стремление оставаться в тренде породило и такие забавные мотивы как поддержка развернувшегося на Западе движения #MeToo, знаменующего новый этап развития феминизма и программы «нулевого роста» белого постхристианского населения. Песня «Бой-баба» (2018) вызвана не чем иным как казусом Харви Вайнштейна, продюсера, на которого вдруг посыпались многочисленные обвинения в сексуальной эксплуатации от голливудских актрис-«подстилок», ранее почему-то отмалчивавшихся. Однако Гребенщиков, чуя конъюнктуру, присоединяется к этому вымученному глобалистами и феминистами информационному поводу и воспевает «величие» восставшей против домогательств женщины, доводя это до гротеска: «Мужчинам могут доверить функцию прораба, // Но движением материи правит бой-баба». А год спустя идея восстания «сильной женщины» против среды получила воплощение в клипе «Темный как ночь. Анна Каренина 2019», где под песню Гребенщикова героиня Л.Н. Толстого, не пожелав быть жертвой, подставляет своего жестокого мужа (Алексея Каренина) под удар спецслужб, а предавшего ее Вронского толкает под поезд метро. Эдакая супервумен – ипостась Богини-Кали эпохи последних времен… 

Но из оставшихся 10% поклонниц, которые вчитываются в тексты, произошел целый ряд филологических работ об «Аквариуме», в которых довольно подробно разобраны и «Белая Богиня», и коллизия христианства и гностицизма, и другие трудные темы. К примеру, Ольга Сущинская создавала апологетические работы по поводу мотивов альбома «Лилит» (опубликованную на сайте planetaquarium.com), а Екатерина Дайс дала изощренную и язвительную трактовку «малой традиции» в русском роке, к которой она отнесла помимо Гребенщикова также Майка Науменко, группы «Наутилус Помпилиус», «Центр», раннюю «Алису» (Екатерина Дайс. Поиски Софии в русском роке: Майк и БГ // Нева, 8, 2007). Добротный разбор неоднозначности темы «Белой Богини» сделала Ольга Никитина (Никитина О.Э. Белая Богиня Бориса Гребенщикова // Русская рок-поэзия. Текст и контекст 5. Тверь, 2001).  

Все-таки Россия все еще страна интеллектуалов. И в сущности, эти работы, как и ряд других исследований, избавляют от необходимости пускаться в длительные реконструкции. Многие «ребусы» Гребенщикова ими разгаданы и даже истолкованы в нескольких, иногда даже противоположных смыслах. Мой вывод достаточно прост: в отличие от Науменко, Кормильцева и Кинчева Гребенщиков в полной мере может быть назван лжепророком «малой традиции», то есть одним из главных ее манифестантов в России.  

Белая дама и «малая традиция» 

Термин «малая традиция», предложенный Е. Дайс, крайне удачен. Он с одной стороны отсылает нас к тому, что О. Кошен в применении к Французской революции называл «малым народом», а с другой стороны не тождественен этому слегка дискредитированному в полемике вокруг книг И. Шафаревича термину. (Критики Шафаревича усмотрели в этом понятии антисемитизм, хотя Шафаревич не был виноват в том, что многие персонажи «малого народа» как в революции 1917 года, так и в эпоху перестройки и разрушения СССР ассоциируются с еврейством. Что касается «малого народа» у Кошена – то там все чисто, и о евреях практически ничего не говорится.) 

Гребенщиков в полной мере принадлежит и к «малой традиции», и к «малому народу» (по Кошену). Он бесконечно имитирует свою глубинную связь с большой традицией, демонстрирует почтение к величию русского духа и культуры – однако, как только этот дух начинает хоть как-то проявлять себя и хоть в чем-то отвоевывать утраченное в ходе катастрофы 90-х годов, это объявляется скверной. Здесь типичнейший признак антисистемы и паразитической «малой традиции» как ее части. 

Что же накопали «культурологини»? Процитируем Е. Дайс: «Ключевым элементом, связующим тексты малой традиции, является образ Лилит — царицы Савской — Марии Магдалины — Черной Деи — гностической Софии — Елены (спутницы Симона Мага), в символическом смысле превращающийся в Ковчег Завета — Чашу Грааля — Золотое Руно — Философский Камень». Сравнивая образ «Навигатора» у Гребенщикова и мотивы Каина и Авеля у Кормильцева («Наутилус Помпилиус»), Дайс справедливо отмечает у рокеров «проявление манихейского сознания, характерного для представителей малой культурной традиции, когда хорошими объявляются только свои убийцы». 

На мой взгляд, одним из важнейших источников фемино-мистицизма Гребенщикова стало учение Алистера Кроули, обладающее явными чертами сатанизма, хотя самими сатанистами и не признаваемое. К примеру, гребенщиковская Лилит (первая жена Адама, демоница, оставившая многочисленное потомство демонов) не слишком похожа на тот образ, который нарисован в основном источнике традиционных сведений о ней – иудейском трактате «Алфавит Бен-Сиры». Зато с кроулианством – много общего. 

Кроули, глава «Ордена Восточных Тамплиеров» дал своего рода образец мифотворчества – создавая синтез из различных еретических, герметических и гностических учений, увязывая мифы в новый узел. Влияние Кроули на рок-музыку (в частности, любимого Гребенщиковым Дэвида Боуи, а также Дэвида Тибета, Пи-Ориджа и др.) весьма велико. В учении Кроули о Телеме нет различения между волей Бога, человека и дьявола, человек понимается как ипостась Бога, а дьявол, что весьма характерно – вообще отсутствует. Верховным Божеством в кроулианстве является богиня Нюит, символ бесконечно расширяющейся вселенной. Ниже нее располагаются несколько мужских божественных сущностей (Хадит, Гор, Гарпократ), есть в пантеоне Телемы и другие божества, в том числе соответствующие Вавилонской Блуднице и восседающему на ней Зверю из Апокалипсиса. При желании в песнях Гребенщикова можно найти многое из этой альтернативной христианству мифологии, которую он, безусловно, с большим интересом изучал. Но для понимания, что такое «Белая Богиня», важна в первую очередь Нюит. Она представляет собой высшую форму женственности и символ «небесного эротизма» и оказывается тесно связанной с гностическими Барбелло и Пистис-Софией, индуистской Шакти, иудейской Шехиной и т.д.  

Прототипом Нюит является древнеегипетская богиня неба Нут – единственный случай в мировой мифологии, где небо символизировано женским божеством (12). В наследующих египтянам орфических культах была богиня ночи Нюкта (Никта), и это прямая параллель учению Кроули. Кроулинская трактовка Вечной Женственности как основы мира и бытия весьма близка Роберту Грейвзу в его реконструкции древних культов «Белой Богини». Грейвз в своем труде (Robert Graves. The White Goddess. – Faber and Faber, 1961) считал, что эти культы процветали в Элевсине, Коринфе и Самофракии, а после христианского «погрома» – им обучались в поэтических школах Ирландии и Уэльса и на шабашах ведьм в Западной Европе. Суть этой мифологии – поэзия как искусство медиумов (вдохновенных), однако не теряющих чувство самосознания в своих трансах. Для них Великая Лунная Богиня ведьм, ассоциирующаяся с Гекатой, это муза, и у каждого поэта есть двойник-соперник, его второе «Я», так называемый «бог Убывающего Года». (В песнях «Аквариума» – зазеркальный двойник.) Грейвз всячески подчеркивал, что для поэта земная женщина – это временная «стоянка» Лунной Госпожи, сама же Богиня – «всегда «другая женщина», и играть ее роль более нескольких лет мало кто в силах». Так простраивается мост между черной мистикой и узаконенной многими оккультистами «любовной» разнузданностью. 

Так же как и Кроули до него и Гребенщиков после него, Грейвз подвергает радикальной ревизии иудаизм и христианство. Однако делает он это с воинственным вызовом. (Те же самые мотивы у Гребенщикова закамуфлированы, даются вкрадчиво, исподтишка.) Например, Грейвз утверждает, что в первоначальном мифе вместо Иеговы была Мать Всего Сущего, она-то и изгнала Адама из рая. Змей же – это не кто иной как двойник-соперник Адама, его близнец, с которым они борются за благосклонность Богини. Этим двум соперникам соответствовали образы Барана и Козла, но в позднейших иудейских источниках они были табуированы, а козел так вообще демонизирован. Мифология, которую пытается восстановить Грейвз, называлась в раннем Средневековье «аркейской ересью» и представляла собой версию древних кельтских преданий (13). Что же касается христианства, то аркейская ересь на его фоне выступила преемницей ереси офитов (змеепоклонников), считающих Мессию-Слово самозванцем.  

Важнейший мотив у Гребенщикова – всячески отбелить «темную» сторону «Великой Матери», Кибелы или Исиды, длинной череды древних крылатых богинь. В песне «Если бы не ты…» (1997), где пощечины были розданы всем авраамическим религиям, якобы за то что они «выродились» – поющий теософ пытается иронизировать над тем, что мы живем в такое странное время, когда «крылья» воспринимаются как «признак паденья». Но крылья никогда не были признаком только духовного полета – изначально крылатыми рисуются во всех мифах и религиях демоны, крылаты также и нетопыри, и кровососущие насекомые и т.д. Так что эта ирония, мягко говоря, подслеповата и саморазоблачительна.  

В чем же эзотерический метод Гребенщиков? В своих песнях, пронизанных темой Белой Богини (а Луна, как известно, имеет обратную, «темную» сторону, да и к нам поворачивается в облике постоянно меняющегося соотношения света и тени), он как правило совмещает несколько мифологических плоскостей, склеивая детали из Телемы Кроули, аркейской ереси Грейвза, ряда гностических и древнееврейских легенд а также безбрежной литературы о мифах народов мира. Христианская канва у него как правило служит базовой плоскостью, на которую проецируются все остальные фигуры. Отсюда возникает эффект «смешения», соединения несовместимого – и данный эффект для рок-экспериментатора представляет собой «высший пилотаж» в создании ребусов и шарад. Но, как я писал в начале, остается под большим вопросом, какую пользу и мораль способен извлечь из этих мифологических шарад тот, кто их разгадывает. 

Приведу ряд примеров. В альбоме «Лилит» песня «Тень» эксплуатирует мотивы предательства Христа Иудой – но в сущности она благодаря спроецированным на данный сюжет иным мифам выводит нас прочь из христианства. Если это и взгляд на евангельские события – то с точки зрения нехристианских традиций, а именно: обмен «местью» со стороны Адама и Змея (Христа как «Нового Адама» и Иуды как «нового Самаэля»), гностический «взрыв» мира-наваждения, созданного Иалдабаофом, незаконным сыном Софии. Замечу, что этот циклический процесс борьбы вокруг «Белой Дамы» уже хорошо разработан в масонской традиции («Легенда об Адонираме»), в которой в качестве представительницы Великой Богини выступает Царица Савская, а в качестве соперников – царь Соломон и мастер Хирам (прототип всех масонов и тамплиеров). Финал этой песни: «А где-то ключ повернулся в замке, / Где-то открылась дверь…» – самое настоящее гностическое пробуждение, подобное финалам набоковского «Приглашения на казнь» или майринковского «Зеленого лика». 

Другой пример, еще более обостренный – песня «День первый», которую на первый взгляд можно было бы принять за сюжет взаимоотношений Христа и Богоматери, однако на поверку на эту плоскость наслоены еще Таммуз и Иштар, Исида и Осирис, Лилит и Адам – и все эти слои напоминают каббалистические половые диады. Но за каждой парой маячит еще и третий, бог-антагонист.  

Думаю, что читатель сам сделает вывод, стоит ли тратить время на интерпретацию этих шарад и загадок. Из всех этих головоломок можно извлечь в сущности одну и ту же хорошо известную нам от масонов и «научных атеистов» мысль: мифы и религии построены по единой схеме и представляют собой версии и вариации некоего первоначального мифа, для которого и иудаизм, и христианство, и ислам – лишь блеклые и слабые подобия. Истина же сокрыта под ними и сияет своим светом только для посвященных.  

Игры с терновым венцом

Возможно, исключение Гребенщиков сделал бы для буддизма по той причине, что там нет богов в собственном смысле слова, а вся духовная наука сосредоточена вокруг техники работы над собой и приближения к пустоте (нирване). Однако, и буддизм, в частности учение о перерождении душ, используется Гребенщиковым в его коллажах. Ведь что такое перерождения – по сути это не что иное как странствия носителей архетипов по разным культурам и эпохам. Иными словами, мифологические пары и триады бесконечно встречаются в своих новых перерождениях, пока им это не надоест или они не сумеют освободиться от тяжелой кармы прошлого. Эта фэнтезийная мысль прямо высказана в песне «Мальчик Золотое Кольцо» (2000): «Тебя распнут в кладовых Эрмитажа, меня, как всегда, на Рю Сен-Дени // Армагеддон дот ком - лицом в монитор, как лицом к стене. // Хей, хей, хей, хей, хей, увидимся на той стороне…» Обращает на себя внимание девальвация здесь понятия «распятие». 

Падшие ангелы, «сыны Божии» из Книги Еноха, обитатели высших миров, пришедшие в наш мир и не сумевшие удержать высокий дух – еще один сюжет, очень близкий кроулианству и черно-магическому культу. Уже в песне «Никита Рязанский» (1991) Гребенщиков играет с темой Софии, русской легендой о граде-Китеже и гностической символикой ухода небесных существ под воду: «Прими, Господи, этот хлеб и вино, // Смотри, Господи, – вот мы уходим на дно; // Научи нас дышать под водой». В поздней композиции «Stella Maris» это уже другая игра: демонические существа, падшие ангелы, став на путь «обратной эволюции», ушли в океан и молятся оттуда то ли Богоматери, то ли Лунной Богине: «Раньше у нас были крылья, но мы ушли в воду // И наше дыхание стало прибой. // Только ночью, когда небо становится выше // И неосторожному сердцу // Хочется вверх – // Напомни о нас Той, что слышит: // Etoile de la Mer». Далее в песне звучит на латыни католический гимн Деве Марии, и, казалось бы, это должно избавить от сомнений. Однако, если смотреть на эту вещь не с позиций нормального христианина, а с позиций алхимиков-розенкрейцеров, или средневековых катаров, то и сам католический гимн может быть трактован как эзотерический, непонятный простым христианам («гиликам» гностицизма), но понятный им, избранным, ключ, ведущий к «Звезде Моря», Сириусу, египетской Изиде, Великой Белой Богине. Подводная жизнь падших существ, монстров пучины становится гностической метафорой всей бренной земной жизни. Есть здесь и аллюзии на очень похожие буддистские легенды о существах, пришедших из «мира света и звука» («Земли будд»), но отяжелевших и оставшихся в нижнем мире. 

Если перейти здесь от Богородицы, которую Гребенщиков старается не очень трогать, к Сыну Божию, то здесь мы можем увидеть парадоксальную стратегию, которая в конечном счете расставляет все по местам. Мы уже не раз могли убедиться, что философия «Аквариума» довольно-таки буквально и даже некритично воспроизводит главные посылы западной контркультуры. Многие суперзвезды всерьез примеряли на себя образ Христа и играли с ним (самый яркий пример – Джон Леннон). Масштаб рок-н-ролльной и психоделической революции казался им настолько большим, что они ничтоже сумняшеся убедили себя в наступлении конца христианского эона. В этом смысле для них, героев порогового времени, Христос скорее конкурент, которого нужно «похоронить». Но для этого нужно стать выше Его, преодолеть Его в себе, превзойти. Контркультура – это стиль Контр-Мессии. 

В этом и состоит скрытый пафос «малой традиции», живущей внутри остаточной христианской цивилизации (конечно же, подорванной решительным наступлением контринициации на Западе в лице капитала, у нас – госатеизма). В интервью 1986 года Гребенщиков говорил: «Религии мы с детства были лишены. Рок-н-ролл являлся для нас единственной формой жизни духа». А двумя годами позже в беседе «рок-дилетанта» он добавит: «Когда наркотики подвели рок к самому порогу, все начали искать Бога. Все сразу нашли шаманов, Тибет, Шамбалу, гуру – кого угодно. Только потому, что рок-н-ролл будит в человеке дух. Мы многие годы оторваны от корней, лишены связи с корнями, с могучей и вечно живой народной традицией (…) возник такой могучий голод, такая жажда, что люди взвыли волками. Но, вместо того чтобы жрать друг друга, они пошли назад и начали расти снова, используя все подсобные средства...» 

Похоже, что интуиция завершения христианского эона и прихода ему на смену Эры Водолея (Аквариуса), пришла к Гребенщикову довольно рано. Уже в песне «Вавилон» (1981), написанной под влиянием Боба Марли, он задается вопросом: «Вавилон - это состоянье ума; понял ты, или нет, //Отчего мы жили так странно две тысячи лет?» Христианские две тысячи лет уподоблены «язычеству» времен вавилонского пленения. В советском контексте, где в этот момент нет ни капитализма, ни сколько-нибудь влиятельного христианства, такие мотивы растаманов звучат странновато. Но очевидно одно: «в этом городе» все мертвые и трудно найти живого. Состояние ума Вавилона христианство не смогло изменить, значит, должно прийти что-то новое, чтобы мы перестали жить «так странно». 

Теперь, возможно, не составит труда объяснить, почему так запанибрата обращался лидер «Аквариума» к «Сыну Человеческому» в песне «Комната лишенная зеркал». Он уже в 80-е годы вовсю «играл с терновым венцом», рассматривая христианство как материал для своих коллажей. В паре Луны как воплощения Белой богини и Солнца как воплощения Христа (символика бардов) он выбрал в качестве покровителя Луну. Да и сам Христос для рок-мистика не является ли аналогом буддистского бодхисатвы, и не более того?  

Поэтому позволено и переворачивать слова Христа: «А я не знаю, откуда я, я не знаю, куда я иду» («Зимняя роза», 2003), здесь перевернуты слова из Евангелия от Иоанна (8, 14). Поэтому в той же песне пародируется евхаристия в перевернутом виде («они до сих пор пьют твою кровь // И называют её вином»). Позволена и прямая пародия на евхаристию («Дело мастера Бо», 1984 и «Стерегущий баржу», 1994). Поэтому и Лазарь в «Дарье-Дарье» (1997) свысока обращается к только что воскресившему его Спасителю: «–Я видел это в гробу. // Это не жизнь, это цирк Марабу. // А ты у них фокусник-клоун, лучше двигай со мной!» 

Мы убеждаемся по всем этим примерам, что Гребенщиков охотно, с полной готовностью и даже услужливостью перед контркультурным соцзаказом на переворачивание традиции и профанацию христианства «увяз» в имитации и стал ее яростным проводником: «Я все равно не сверну, я никогда не сверну // И посмотрим, что произойдет…» («Мой друг доктор», 1997). Это тем более удивительно, что он не мог рассчитывать на большую паству в СССР и России. Но оказалось, что так называемые «аквариумисты» – в массе своей люди, не понимавшие и до сих пор не понимающие, о чем и зачем он поет. 

Безусловно, ту огромную энергию, которую затратил создатель «Аквариума» на шифрование и кодирование своего мифа (и ведь нельзя не кодировать столь нигилистическую «малую традицию»!), можно было бы потратить не на постмодернистские игры, а на восстановление настоящей сакральности. Но для этого пришлось бы пробиваться к подлинным символам, к энергии духа и святости, сокрытым в сокровищницах традиции, пробиваться сквозь обманные слои масонских, теософских, неоспиритуалистических подделок, зорко распознавая их.  

Однако, похоже, выбор сделан, иного пути нет, и рок-звезда играет в трансгуманистические имитации традиции, такие как лозунг «Назад к девственности» («вперед к истокам»). Гребенщиков «выше» поэзии, «выше» русского языка, в котором, оказывается, «недостаточно слов сказать о тебе и сказать обо мне».  

Но быть нудистом или активистом движения «Долой стыд!», мягко говоря, не то же самое, что восстановить райскую невинность, целостность души, которая была «до осознания наготы». Райское состояние до стыда и контркультурное бесстыдство – это два полюса, две противоположности. 

Образ «мальчика Золотое Кольцо», продавшего душу любви, мог бы работать как образ Христа, и в этом был бы шанс. Но это не Христос, в песне два распинаемых героя, причем сам «мальчик Золотое Кольцо» распят на улице проституток в Париже. И когда он в мессианском облике придет «вернуть ваше яблоко в сад», это будет напоминать скорее еще одного контр-мессию Джона Леннона, «отца яблок» (лэйбла Apple Records), признававшегося друзьям: «Я — Иисус Христос. Я снова вернулся»14. 

Лжемессий должно явиться много, ты не первый и не последний. Но Ангел с мечом, стоящий у дверей Эдема, посмотрев на тебя, ответит, что у тебя в руках уже давно не яблоко, а огрызок. 

Но закончить свой очерк я хочу на иной ноте, словами Г.В. Свиридова, говорившего: «Я глубоко убежден, что XXI век даст нам расцвет именно песенного искусства, подобно тому, как тысячу лет назад началось после 1000 года, после Крестовых походов искусство трубадуров, труверов, мейстерзингеров, которые составили целую эпоху великого искусства средневекового». 

Примечания:

1 Правдивая автобиография "Аквариума" // Аквариум, 1972-1992: сборник материалов / сост. и ред. О. Сагарева. – М., 1992 

2 Одна из самых ярких – Горбачев Александр. Дилан, Боуи, Talking Heads и другие источники «Аквариума» // Афиша Daily 27.11.2013

3 Святого Симеона Нового Богослова так переводили на русский: «Ум не может скрыться нигде среди творений! Ты можешь и в пустыню уйти, и в скалах спрятаться, можешь уйти куда угодно, но не можешь спрятать его в творениях. Самое глубокое место, где ты можешь сокрыть ум от мира, это его клеть – сердце!»

4 Хоффман Э. Сопри эту книгу! Как выживать и сражаться в стране полицейской демократии. – М., 2003 – С. 19-20.

5 Существует версия, что надпись на алтаре этого храма гласила: «Богам Азии, Европы и Африки, богам неведомым и чужим». Таким образом, это был храм для иноплеменников, чтобы те могли справлять свои религиозные нужды. Но апостол Павел успешно обратил идею уважения к иным верам в миссионерскую.

6 На мой взгляд, в истории России пики наркомании совпадают со Смутными временами. И наша эпоха здесь не исключение.

7 Видимо, понимая это, и сообразуясь с тем, где он живет, Гребенщиков постарался где возможно отредактировать строку «Но будь я Тобой…» Однако прежний вариант попал и в поэтические сборники, а на концертах он поет это место так же как и раньше. 

8 На пути к «покорному обществу». Доклад Изборскому клубу под ред. В.Аверьянова // Изборский клуб 2019 № 5-6.

9 Кстати, кельтско-ирландские мотивы нередко используются Гребенщиковым как антидот русскому началу. В «Русско- абиссинском оркестре» есть композиция под названием «Пленение И.В. Сталина ирландским народным героем Фер Диадом». Но несмотря на митьковский стеб, этот народный герой, пусть даже по сценарию Оруэлла, наверняка нашел бы с «отцом народов» общий язык. А вот стал бы он живьем брать в плен «барда и друида БГ» – это еще вопрос.

10 Наумов Л. Александр Башлачев: Человек поющий. – Спб., 2010

11 Кадровый состав органов государственной безопасности 

12 Мирча Элиаде в «Очерках сравнительного религиоведения» сводит эту особенность к языковой, однако это неправдоподобно, хотя бы потому, что в Египте была еще и богиня Мут – а это означает, что женская манифестация Неба для древнеегипетской религии концептуальна. (Не исключено, что здесь сохранилось наследие той традиции, которую принято связывать с Атлантидой, допотопным человечеством).

13 Кельты в отличие от большинства других древних народов верили в западный рай, землю блаженных, что породило у многих средневековых авторов путаницу в идентификации месторасположения Гипербореи, а также смешение мифов о Гиперборее и Атлантиде (это смешение дошло до XX века и проявилось, к примеру, в концепциях Германа Вирта, первого руководителя «Анненербе»). Но для поклонников фэнтези путаница и смешение сладки как мед.

14 Есть более пространное высказывание газете Evening Standard Леннона, который для Гребенщикова, безусловно, является авторитетом, не меньше Харрисона: «Христианство уйдёт. Оно исчезнет и усохнет. Не хочу об этом спорить; я прав и будущее это докажет. Сейчас мы более популярны, чем Иисус; я не знаю, что исчезнет раньше — рок-н-ролл или  христианство. Иисус был приемлемым, но его последователи были глупы и заурядны. Их искажения погубили для меня христианство».

Очерк опубликован в двух разных редакциях в журнале «Изборский клуб» (2019 № 5-6) и журнале «Наш современник» (2019 № 10). Здесь дается наиболее полная авторская редакция.

 

http://zavtra.ru/blogs/rok_v_ovech_ej_shkure

 


01.11.2019 Песни, идеология, русская мечта...

 

В Москве состоялся творческий вечер заместителя председателя Изборского клуба, философа и поэта Виталия Аверьянова, в ходе которого прошла презентация большого итогового сборника работ "Мы верим в Россию: От Русской доктрины к Изборскому клубу", а также только что вышедшего мультимедийного диска "Русская идея". Диск включает в себя 14 книг в формате PDF, как авторские работы, так и коллективные монографии, выходившие под редакцией Аверьянова. Но главное содержимое, давшее название диску, — сборник аранжированных песен (стихи, музыка и вокал — Виталий Аверьянов), всего почти 60 минут. Поэтому вместо названия "альбом" автор использует другое жанровое определение — "первый час песен". Очевидно, тем самым он даёт понять, что за этим последует и вторая, и, возможно, третья пластинки (носящие название "часы") и т.д. Некоторые из песен с диска были продемонстрированы на вечере в виде клипов.

В ходе мероприятия выступили многие друзья и коллеги Виталия, представители музыкального и философского цехов. Говорили не только о песнях, но и об идеологии, русском мировоззрении, русской мечте. Этот вечер стал событием для всего Изборского клуба, поскольку среди авторов сборника "Мы верим в Россию" — более 15 постоянных членов и не меньшее число экспертов клуба. В целом в зале царил дух сплочённой общности.

Предлагаем вашему вниманию небольшую выборку высказываний, прозвучавших на этой встрече.

Александр Проханов, писатель.

Виталий Аверьянов — философ, поэт, мистик, прозорливец. И эти его состояния, связанные с познанием неба, земли, себя самого, ищут выход в чём-то совершенно не связанном с кафедрой, не связанном с книжным знанием, и они прорываются великолепными, нежданными, не похожими ни на что песнями. Я бы даже не назвал их "песнями". Мне кажется, что это такие притчи и проповеди, которые он переложил на своеобразную музыку, ему одному свойственную. И когда я слушаю эти песни, эти зонги, я чувствую, как во мне зажигаются неведомые прежде интонации. Страсти и смирение, воспарение к небесам и стремление пройти голыми ногами по земле, уныние, непомерное восхищение и счастье, ненависть и прощение.

Мне кажется, что у Аверьянова этот творческий, музыкальный и стихотворный дар является продолжением его мистического умопостижения. Получив от него в подарок диск, я уже несколько раз слушал его, сидя в автомобиле. И не могу забыть этих ритмов, этих мелодий, и в общении с моими близкими людьми — иногда вдруг начинаю напевать их… К примеру, его мотивы про сороку-ворону… Вот что делают со мной стихи Виталия Аверьянова.

Олег Платонов, доктор экономических наук, директор Института русской цивилизации:

Мы издали практически всю идеологическую классику России, примерно 250 книг. Две книги: "Русская доктрина" и та, что я держу в руках, "Мы верим в Россию" — увенчали собой эту серию. Они одни из самых выдающихся книг этой серии. Русская мысль не остановилась, она развивается. И в двух этих книгах — самый важный на сегодня итог развития русской мысли.

Андрей Кобяков, экономист, соредактор "Русской доктрины":

Проделана колоссальная работа, и это не клоны одной и той же идеи, это развёрнутый анализ, концептуализация. Плотность этих работ огромна. Мы счастливые люди, мы занимались все эти годы именно тем, что мы хотели делать. Это великое счастье.

Я не вижу никакого парадокса в том, что сочетается художественное и смысловое творчество, сочетаются таланты в разных областях. И все, что делает Виталий Аверьянов, очень органично, одно пронизывает другое.

Мы — дети России, мы любим Россию, мы верим в Россию!

Олег Розанов, первый заместитель председателя Изборского клуба:

Глядя на Виталия Аверьянова, я бы хотел опровергнуть Ф.М. Достоевского, говорившего: широк русский человек, сузить бы. Виталий Владимирович, пожалуйста, не сужайся! Ты многогранен, ты огромен. Ты состоялся как писатель, публицист, философ. Даст Бог, состоишься как поэт, песенник, исполнитель. Развивай свои таланты, радуй нас своими произведениями, занимайся русской идеей, русской доктриной. А мы готовы тебе в этом помогать, подставляя своё братское дружеское плечо, и верим в тебя, как и верим в Россию.

Сергей Батчиков, экономист, председатель правления Российского торгово-финансового союза.

Главная формула, которую я бы хотел сказать сегодня, звучит так: могучий интеллект, согретый совестью. В этом для меня — Виталий Аверьянов.

Валерий Коровин, политолог, директор Центра геополитических экспертиз.

Я могу сказать как меломан со стажем. Когда я услышал песню Виталия "Ничего", я не мог остановиться, и прослушал её, наверное, раз 30 или 40 подряд. Мне показалась она удивительно пронзительной и, при этом, соответствующей моему восприятию окружающей действительности. Но Виталия я знаю как интеллектуала и философа, который не даёт и нам, и массам забывать о том, что значит быть русским. Русская мысль сохранена, преумножена, и, когда закончится культурная оккупация которую мы переживаем, "русская доктрина" даст инструкцию и образ будущего. И, дай Бог, мы всё это будущее застанем.

Протоиерей Сергий Фейзуллин.

В своё время, много лет назад на книжном развале я увидел книгу Виталия Аверьянова "Природа русской экспансии". Мне резануло слух это название. "Что ж вы никак не угомонитесь, какая русская экспансия!" — подумал я. Однако, открыв книгу, я обнаружил, что вступительное слово к ней написал мой духовный отец священник Димитрий Дудко. А потом было знакомство с особым миром человека, который сохранил живую традицию стиля, духа, сердца, внутренней свободы, о которой здесь говорили. Я не мог читать эту книгу. Я прочитывал несколько фраз, и затем мне нужно было их пережить. Я ходил по келье, чтобы усвоить эти мысли, чтобы это вошло в кровь мою, чтобы загорелось сердце, а привычное уныние отошло. Для меня эта книга Виталия Аверьянова особенно дорога, как своего рода "первая любовь". Так уж устроен человек, что для ума тоже нужна пища, особая, умозрительная. И эту пищу я сподобился получить.

Алексей Болдырев, философ, заслуженный преподаватель МГУ.

Поначалу меня настораживала в Виталии Аверьянове многогранность, которая часто бывает чревата поспешным и внешне понятым синтезом. Виталий и в философии сказал своё веское слово, он и поэт, и публицист, и музыкант, и историк-исследователь. Но при этом он ещё обладает какой-то фантастической энергией. У православного Виталия Аверьянова тотемный зверь — мамонт, и это можно видеть на обложке диска "Русская идея". Иными словами, автор обладает не только лошадиной энергией, но и слоновой нездешней силой.

Постепенно я осознал, что это не поверхностный энциклопедизм, и не внешнее примирение поэзии, философии и всего остального. У Аверьянова все это — его органичная сущность. И ему, выражаясь по-философски, в полной мере присущ дар категориального синтеза.

Взять, к примеру, книгу, которая сегодня презентуется. В ней мы видим, что основные понятия прекрасно отрефлексированы, всё предельно чётко и ясно определено, а это редко встречается в нашей патриотической литературе. Название книги, казалось бы, отсылает к Тютчеву, с его "умом Россию не понять". Да, мы верим в Россию, но верить в неё — есть условие её понимания. И понимать Россию нужно для того, чтобы ещё больше в неё верить.

Вячеслав Медушевский, доктор искусствоведения, профессор Московской консерватории:

Это новый жанр, у автора своя самобытная интонация, и это самое главное. Ведь всё рождается из интонации. Здесь каким-то чудесным образом сошлись таланты автора в области осмысления нашей действительности и музыкальная, художественная одарённость. Без такой цельности нам не поднять Россию.

 

http://zavtra.ru/special/vitalij_aver_yanov_russkaya_ideya

 

 


02.08.2019 Юрий Богданов: «К музыке нужно приучать, музыкой — просвещать»

 

Заслуженный артист России о влиянии великого искусства на человека и общество 

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Юрий Александрович, вы — выдающийся пианист, преподаватель, признанный авторитет в мире музыки, профессор Российской академии музыки им. Гнесиных. И вы — наш единомышленник, постоянный член Изборского клуба. Поэтому именно с вами хочется обсудить вот какую тему. Некоторые мыслители говорят о том, что на современный мир наступает стихия «безмузыкальности». Это парадоксальное утверждение, потому что, с одной стороны, возникло огромное количество центров звукозаписи, продюсерских контор, новых филармоний, музыкальных радиостанций и цифровых сервисов... Чисто количественно музыки стало гораздо больше, образовался целый «звуковой вал». Но, видимо, речь должна идти о качестве. Проблема, говорят, в том, что «безмузыкальность» становится качеством самой музыки. Как вы считаете, имеет ли место такая тенденция?

Юрий БОГДАНОВ. Безусловно, если даже брать относительно небольшой отрезок времени — скажем, то, что было в Советском Союзе, и то, что есть сейчас, — можно увидеть очень много кардинальных различий. В Советском Союзе в основе политики партии и правительства была идеология. После того, как это исчезло, никакая новая идеология у нас не закрепилась, если не считать идеологии денег. Получение прибыли становится сверхзадачей развития человека, причём с детства.

Советский Союз — наиболее образованное государство, наиболее читающее государство. Он и в музыкальном плане был наиболее сильным государством. Такого количества крупных композиторов, исполнителей, которых воспитали тогда, наверное, в истории никакой другой страны просто нет. СССР был страной, которая поставила музыкальное образование на государственную основу и добилась выдающихся результатов. Были основаны спецшколы: такие, как Центральная музыкальная школа при Московской консерватории, специальная школа при Гнесинском институте и многие другие, — когда в одном учебном заведении соединялось обучение специальным узконаправленным дисциплинам (игра на рояле, скрипке и т.д.), со всеми остальными предметами. Всё в одном месте — и ребёнок получал гармоничное образование с музыкальным уклоном. Действительно, такого не было нигде. И знаменитая джульярдская школа в Нью-Йорке — была создана уже по образу и подобию Московской центральной музыкальной школы.

Нашу эпоху нельзя назвать безмузыкальной — но в процентном соотношении стало гораздо меньше людей, которые придают музыкальному образованию то значение, которое придавалось раньше. Раньше профессия музыканта была очень престижной, музыканты выезжали за рубеж, на конкурсы, на гастроли. За выдающиеся результаты государство им бесплатно выделяло квартиры, другие блага. Сейчас же получается, что люди должны сами думать, кому они нужны.

А музыкальная сфера — тонкая. Есть такая организация — филармония, которая занимается концертно-музыкальной деятельностью. Но сейчас, насколько я знаю, даже трудовых книжек там никто не держит — просто заключается какой-то договор на проведение концерта, и этим дело ограничивается. И возникает вопрос: а где работать исполнителям? Где работать, в особенности, пианистам? Именно классы фортепиано — самые укомплектованные до сих пор. Ведь пианисты играют с оркестром лишь как солисты. А круг солистов — по определению ограничен.

Многие музыканты стали уезжать за рубеж после 1991 года, потому что было очень сложно выживать. Все помнят это время, 90-е годы, когда многие специалисты уезжали по причине невостребованности на родине. Это коснулось и музыкантов. Но затем наступил перелом, с какого-то момента музыканты наши и там стали тоже никому не нужны. Просто потому, что они заняли за рубежом все свободные места, других вакансий больше не было. Если вы возьмёте, например, Германию, то практически в каждом хохшуле есть русский педагог, который там уже работает, потому что он уехал 20–30 лет назад.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Это, кстати, доказательство того, о чём вы говорили в начале — что наша система музыкальной подготовки была самой мощной в мире.

Юрий БОГДАНОВ. Конечно. Я всегда и везде говорю, что во главе любого социального преобразования должна стоять именно культура, а не экономика. Когда всем правит экономика, не работают главные нравственные законы. Например, заповедь: «Не укради!». Почему люди воруют, обманывают? Потому что, видимо, у них нет внутреннего ограничителя, нравственного барьера. Они, вероятно, думают: «Все так делают — и я так сделаю». Ведь раньше, например, было понятие «слово чести»: ты сказал — и ты сделал. Не надо было писать расписку, потому что ты дал слово. Сейчас отношения, в которых мы живём, чисто товарно-денежные, любое действие должно приносить прибыль. А если это действие не приносит прибыли — значит, тот, кто это делает, выражаясь по-современному, «лох». Ужасно само это слово, безусловно.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Ваша мысль о том, что в корне идеологии должна быть культура, а не экономика, самоочевидна даже без апелляции к нравственным и духовным ценностям. Поскольку идеология по своему происхождению и есть не что иное, как феномен культуры. Она не относится к экономике, экономика является для неё средой, приводными ремнями — чем-то прикладным. Идеология рождается там, где есть культурный заряд, где есть культурная энергия. Иначе она просто не может возникнуть. Поэтому ваш тезис верен даже с формальной точки зрения.

Юрий БОГДАНОВ. Видите, мы живём в такое время, что это необходимо не то, что доказывать, но надо, по крайней мере, об этом говорить.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Сейчас говорят так: если вы создаёте идеологию, то должны озаботиться тем, кому вы её будете продавать. Идеологию должен кто-то купить — вот логика нашего времени. Вы должны, прежде чем создавать культурный продукт, задуматься о том, а где и как вы будете его продавать. Творца нужно превратить в менеджера, торговца, бухгалтера, финансиста. Иначе он плохой творец — такая логика.

Юрий БОГДАНОВ. Какой становится жизнь, в каком направлении она развивается, — это всё же зависит от людей, от конкретного человека и от сообщества. У нас есть проблемы с сообществом граждан. Такие маленькие страны, как Исландия или Лихтенштейн, живут по принципу коммуны. И, например, вы не можете стать гражданином Лихтенштейна, даже если президент Лихтенштейна захочет подарить вам гражданство. Просто так дать гражданство вам он не имеет права. Вы должны сделать что-то хорошее для коммуны — и не одно дело, а много полезного, — чтобы все сочли вас достойными гражданства Лихтенштейна.

На мой взгляд, нужно начать именно с культуры, с музыкальной культуры. Если все дети будут учиться в музыкальных школах, то жизнь уже сильно изменится: по статистике — процент преступлений, приводов в милицию или асоциальных поступков у тех, кто ходит в музыкальные школы, близок к нулю. Это просто рекомендация, которую я могу дать.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Наше детство и отрочество прошли в СССР. В те годы, включая радиоприёмник, ты всё время слышал классическую музыку. Она была фоном нашей жизни, а для кого-то — более чем фоном, потому что она постепенно проникала внутрь, и что-то меняла.

Мы слушали песни, марши слушали. Но я хочу сказать, что такого количества классической музыки, как через советский радиоприёмник, не транслировали и не слушали нигде и никогда. Это был мощнейший фактор воспитания. Надо отдавать себе отчёт, что среди советских людей была некая, возможно, даже усталость от большого количества классической музыки. Тем не менее, воспитательный и преобразовательный эффекты — были мощными. И в том числе, наверное, как вы говорите, это меняло нравственный климат.

Юрий БОГДАНОВ. Понимание классической музыки развивает способность мыслить — я в этом глубоко убеждён. Достигая понимания музыкальной грамоты, основ музыки, ты добиваешься иного качества мышления. Поэтому, мне кажется, для интеллектуального развития, науки — очень важно, когда у человека с детства есть этот музыкальный задел.

Надо заметить, что речь не идёт о стопроцентно профессиональном образовании, чтобы весь наш народ тут же стал Рихтерами или Ойстрахами. Речь идёт про общее развитие, в котором роль музыкального образования очень велика. О состоянии, когда люди начинают понимать, чувствовать классическую музыку. А не выключают приёмник, если, не дай Бог, услышали какую-нибудь симфонию.

Когда меня спрашивают, в чём заключается роль педагога в музыкальной школе, я говорю: задача педагога — в том, чтобы ваш ученик полюбил классическую музыку, начал её понимать. Чтобы, когда он вырастет и станет взрослым, когда у него будет профессия врача, учителя, бизнесмена или политика, — чтобы он, услышав классику, не переключился сразу же на что-то другое. А наоборот, сделал погромче, потому что ему это нравится.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. То есть нужно человека с детства приучать к высокому, а не к низкому.

Юрий БОГДАНОВ. Приучать и, может быть, «просвещать» — более высокое слово. Приучать и просвещать.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Юрий Александрович, здесь возникает вот какой интересный вопрос. Как это соотносится с внутренней стратификацией общества? Ведь понятно, что люди разные. У них разная склонность к музыке, разные таланты, в том числе — разные таланты восприятия. Есть низкие жанры, высокие, массовая культура, элитарная. Ведь в Советском Союзе был создан определённый формат подачи культуры, и была построена определённая система целеустремлённости всей культуры, в том числе — и широкой народной культуры, вверх. Это был могучий, утопический проект, но он воспитал несколько поколений людей, каких не было ни до, ни после, видимо, уже не получится.

Юрий БОГДАНОВ. Да, это правда.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Но Запад переиграл СССР в том плане, что сделал ставку на массовую культуру. И в массовой культуре они добились определённого перевеса эстрады, рока, контркультурной музыки над нашими аналогами. Они добились более высокой степени агрессивного, цепляющего воздействия на ту неокрепшую душу, которая ещё делает выбор, которая ещё сомневается, что ей нужно. Опять же, играя на каких-то низменных инстинктах, на мотивах более поверхностных, не требующих работы над собой.

Юрий БОГДАНОВ. У нас на протяжении веков идёт некая борьба. В данном случае те силы, о которых вы сказали, поняли, как повернуть музыку таким образом, чтобы она не созидала, а принижала, использовала инстинкты и рефлексы внутри нас. Я сейчас говорю про выплеск энергии, который происходит на рок-концертах, когда звучит очень громкая музыка, очень большие децибелы, вы практически не можете разобрать слова. Зато есть жёсткий ритм и есть желание следовать этому ритму и перестать задумываться обо всём, что происходит помимо этого, а значит — входить в некий транс вместе с этой музыкой.

Эти силы осознали, что такая музыка может иметь колоссальное воздействие — прежде всего, на молодёжь. Музыка — это великое искусство, но манипуляция с музыкой и использование её во вред тоже возможны. Я за то, чтобы в обществе были институты, которые выносят определённые пожелания и определённые рекомендации: что хорошо, а что плохо.

В послевоенное время наше государство боролось с западными, «буржуазными» веяниями в музыке, сдерживало их. Музыка была одним из атрибутов борьбы двух систем. Я полагаю, что геополитика существует, и мировое закулисье тоже существует, а музыка в XX веке рассматривалась как важное оружие.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Не кажется ли вам, что в XX веке значительно выросла роль попыток манипуляции искусством со стороны крупного капитала, продюсерских центров, таких институтов, как Голливуд?

Юрий БОГДАНОВ. Да, музыка играет важнейшую роль в формировании человеческого мышления. И, понимая это, вы можете формировать мышление с нужной вам целью. И если крупный капитал это понимает, то он делает всё, чтобы сформировать общество потребления посредством той же музыки.

В настоящее время — посредством рэпа, панк-рока, хард-рока, трэша, всевозможных психоделических направлений. На мой взгляд, эти стили созданы только для того, чтобы увести сознание неокрепших молодых умов от истины, от сути.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. И сделать более управляемыми в рамках этого самого общества потребления.

Юрий БОГДАНОВ. Конечно, и обеспечивать управление обществом, которое должно всегда смотреть рекламу и покупать новую версию товара. Тратить свои деньги на усиление того самого капитала, который все эти продукты выпускает.

Безусловно, среди новых течений встречались очень талантливые явления, та же группа The Beatles… Они умудрялись писать хорошие мелодии, которые вошли в классику, — и в то же время они несли разрушение. Почему? Потому что они постоянно понижали планку. После них, следующие группы — понижали её дальше.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. При этом и у нас, и на Западе есть государственная политика в области искусства, везде и всегда она была.

Юрий БОГДАНОВ. Безусловно. Хотя у нас есть такой рок-музыкант — Шнуров, который на последнем совете сказал, что Министерство культуры надо разогнать. И я думаю, что он это искренне сказал.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Мне кажется, он это не просто искренне, а сознательно произнёс. Шнур — очень неглупый человек, он имеет философское образование. Всё, что он делает, — как бы мы к этому ни относились, — он делает сознательно, в том числе и свои заявления.

Юрий БОГДАНОВ. Если Министерство культуры — это орган развития культуры с расчётом на определённое будущее, то, наверное, есть и такие институты, которые формируют мировоззрение, но стараются, чтобы человечество не задумывалось об их существовании.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Я общался в последнее время со многими деятелями музыкальной культуры, и могу сказать, что настроения среди образованной части людей, которые следят за этим и исследуют эти вещи, сейчас склоняются к необходимости постепенного возврата цензуры в каком-то современном её виде. Призыв Шнура, может быть, провокационный, но он является неким маркером того, что общество дозревает уже до противоположных настроений.

Юрий БОГДАНОВ. Мне кажется, что проведение настоящей государственной политики в области культуры неразрывно связано с созданием политики в области средств массовой информации. И, пока средства массовой информации будут жить за счёт рекламы, мы ничего не изменим. Потому что рекламодатель хочет дать свои рекламные ролики в самые рейтинговые программы. Поэтому, если, скажем, разрешат порнографию, то реклама уйдёт в порнографические передачи.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Рекламодатель — это как раз и есть экономическая мотивация. Владельцы бизнеса, которым надо что-то продать, мотивированы давать туда рекламу не потому, что им эти передачи нравятся, а потому что «золотой телец» так диктует. Он им диктует, а через них — диктует всему обществу. Вот в чем порочность такого подхода и своего рода замкнутый круг.

Александр Андреевич Проханов в одной из своих статей, посвящённой русской песне, русским хорам, говорит, что сейчас у молодёжи огромной популярностью пользуется рэп. А в сталинские времена повсюду создавались народные хоры. И через народные хоры, во-первых, прививалась определённая культура, во-вторых, возрождалась старая русская песня, создавалась и культивировалась новая, советская песня. И те люди, которые прошли через эти хоры, — уже обладали определённым иммунитетом к разным контркультурным воздействиям.

Возникает вопрос: можно ли в XXI веке попробовать повторить этот подвиг, сделать какое-то аналогичное решение?

Юрий БОГДАНОВ. Я согласен полностью. Приобщение людей к музыке начинается с песни, с пения, с мелодии. Поэтому очень умно, что в Советском Союзе оно шло через пение в хоре. Сейчас, безусловно, надо возрождать культуру пения массово. А следующий шаг — это искусство выражения мелодии на музыкальном инструменте.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. «Лицом к лицу — лица не увидать…» Полновесно оценить советский период мы сможем только через какое-то время. Потому что, как пишет один из наших аналитиков, мы до сих пор не понимаем, какое богатство мы тогда обрели. Потому что именно в этот период, в эти 70 лет основные сокровища мировой культуры и литературы были переведены на русский язык, причём на очень высоком уровне. Таким образом, русский язык стал транслятором — единственным в мире, английский на тот момент даже отставал — высочайших достижений разных мировых цивилизаций.

Юрий БОГДАНОВ. Вы сейчас сказали про транслятор традиций — и в этой связи я вспомнил, чем занимаюсь в данный момент. Я, при поддержке Россотрудничества и Фонда президентских грантов, провожу фестивали русской музыки за рубежом, которые, в свою очередь, готовят проведение в декабре этого года первого Международного конкурса русской музыки, который должен состояться в Рязани, на родине Сергея Есенина, чьи строки вы процитировали. Это масштабнейший проект для популяризации и продвижения творчества не только тех композиторов, которые в этом не нуждаются в принципе: таких, как Прокофьев, Шостакович, Чайковский, Рахманинов, Скрябин, — но и других, куда менее известных. Я могу назвать более ста фамилий великих русских композиторов, чьи произведения, в силу разных факторов, не так часто исполняются, как музыка Прокофьева или Рахманинова, но, в то же время, — это огромный пласт русской музыкальной культуры, который мы надеемся тоже охватить этими фестивалями. Такие фестивали уже прошли в Армении, в Астане (теперь город Нур-Султан), в Минске, в Берлине, в Париже, в Пекине, в Тель-Авиве. Впереди ещё будут Рим, Баку, Вашингтон. И, наконец финальный концерт конкурса в Рязани.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. На этих фестивалях происходит отбор лучших исполнителей.

Юрий БОГДАНОВ. Да, пианистов, потому что это фортепианный фестиваль. В то же время, помимо отбора лучших пианистов, происходит просто популяризация русской музыки за счёт того, что исполнители: русские и зарубежные, что очень важно, — играют музыку русских композиторов в тех странах, которые я перечислил. То есть если мы находимся в Минске, то обязательно должен быть белорусский музыкант, в Израиле — еврейский, в Китае — это будет китайский пианист и так далее.

Очень важно, чтобы эти музыканты играли русскую музыку и ретранслировали её потом в своих странах, прививали своим ученикам, а те, в свою очередь, продолжали традиции, которые помогают постигать нашу музыкальную культуру, привязываться к ней.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. В программе и фестивалей, и конкурса — только русские композиторы?

Юрий БОГДАНОВ. Да. И, наряду с музыкой известных композиторов, я могу вам назвать другие фамилии, начиная с Бортнянского. Не только Глинка — но и Балакирев, Римский-Корсаков, Аренский, Глазунов, Танеев, Лядов, Метнер. Далее, ближе к нам по времени — Мясковский, Хренников, Шнитке, Денисов, Губайдулина, Борис Чайковский... И очень хочется, чтобы вся эта палитра тоже была охвачена.

В финале конкурса будут участвовать около 50–60 лучших исполнителей. Для награждения победителей формируется премиальный фонд. Есть две возрастные группы участников: до 18 лет, и от 18 до 30 лет. Конкурс состоит из трёх туров. На первом туре надо играть обязательно полифоническое произведение русского композитора. Потом — исполнение этюдов русского композитора. Второй этап — это уже исполнение крупного сочинения (например, сонаты) русского композитора. Это может быть соната Метнера, или соната Шостаковича, или соната Скрябина, или соната Прокофьева, или соната Рахманинова — по выбору каждого участника.

Список композиторов, которых надо сыграть, насчитывает около полусотни фамилий. Многих я перечислил, от Бортнянского до ныне живущих. Участник должен выбрать одно произведение, но обязательно из этого списка. Далее — обязательно произведение, написанное в недавнее время.

Могу сказать, что 24 прелюдии современного композитора Вадима Кулёва — обязательны для исполнения, нужно выбрать одну из прелюдий. Плюс свободная программа. В финале — исполнение концерта с оркестром. В младшей группе это один концерт, в старшей группе — два концерта с оркестром, что довольно трудно для пианиста.

Сейчас мы как раз находимся в эпицентре подготовки к этому празднику русской музыки.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Юрий Александрович, мы начинали этот разговор с тезиса о безмузыкальности современного мира. На нём же его и завершим. Приведу одну маленькую иллюстрацию. Я просто помню своё детство и отрочество, и когда мы оказывались в компаниях родственников, друзей, знакомых, и были какие-то застолья, как правило, они сопровождались пением: либо хоровым, либо близким к тому. Нет у вас ощущения, что сейчас эта традиция куда-то уходит или уже ушла из нашей национальной жизни?

Юрий БОГДАНОВ. Я бы так не сказал, Виталий Владимирович. Просто сейчас люди стали меньше собираться за столами. Но если собираются, то всё это продолжается, песня звучит. Может быть, кто-то играет на гитаре, кто-то — на фортепиано. Или просто поют, или просто ставят пластинку, но что-то музыкальное всегда присутствует, происходит.Виталий АВЕРЬЯНОВ. Юрий Александрович, большое спасибо за беседу!

 

http://zavtra.ru/blogs/yurij_bogdanov_k_muzike_nuzhno_priuchat_muzikoj_prosveshat_

 

Большой зал Московской государственной консерватории

Концерт к юбилею пианиста Алексея Наседкина

Государственная академическая симфоническая капелла России

Дирижер — Валерий Полянский

Юрий Богданов. Ф. Лист - Концерт №1  22.03.2013

 


26.07.2019 Глобализация не закончилась, но потребовала передышки

 

 

Русский интерес и противостояние консерваторов и либералов на Западе

— Виталий, на ваш взгляд, противостояние консерваторов и либералов на Западе — это противостояние определенных элит, которые используют эти идеологии сугубо в своих корыстных целях, или мы имеем дело, прежде всего, с духовным кризисом западного общества?

— Резкость дискуссии — признак того, что ни консерваторы, ни сторонники прежнего неолиберального тренда еще не вполне осознали, что происходит смена парадигмы. Они еще живут во вчерашнем контексте, отчего такое озлобление с обеих сторон. Это противостояние—  эксцесс, связанный с отсутствием реальной демократии. У нас бытует миф, что фальсификация выборов, манипуляция электоратом — черта «новых демократий», государств со слабой демократической традицией. Но это не соответствует действительности. В Западной Европе и США фальсификация политики и в частности выборов уже давно институционализирована, то есть негласно узаконена. Это объясняет тот факт, что всю вторую половину XX века в этих государствах постепенно набирали вес лево-либеральные гибриды, иногда выступающие под маской консерватизма, но фактически проводящие повестку транснациональных субъектов.

Власть на Западе уже после де Голля и Кеннеди, если не раньше, превратилась в абсолютную марионетку транснациональных сил, которые у нас еще с начала XX века принято называть «закулисой». Парадокс развития «демократий» на Западе в том, что все эти полвека в них происходило расширение рамок юридической и моральной «нормы», толерантности и политкорректности под давлением нескольких агрессивных меньшинств — флагманов мондиализма (этнических и расовых групп, ряда контркультур, ЛГБТ, новых религиозных движений, экологистов, сторонников отрицательного демографического роста и деконструкции белой расы и христианской культуры, либертарианцев, феминисток, представляющих не интересы реального большинства женщин, а интересы сложной коалиции, состоящей в своем ядре из женской колонны фрейдо-марксизма и лесбийского движения и т.д.). За всем этим пестрым сбродом стоит мощная группировка финансового спекулятивного капитала. Остальная часть западных обществ — пассивно обороняющееся консервативное большинство, не желавшее расширения моральной нормы, не желавшее ни вывода производств в страны Третьего мира, ни мультикультурализма, ни расового смешения, ни гендерной реформы. И хотя оно до сих пор остается реальным большинством — политическая динамика западных «демократий» данный факт игнорировала. И вот сейчас наступил момент, когда реальное большинство получает некое послабление.

Слом парадигмы наметился на последних президентских выборах в США, и был ощутим на нескольких выборах в Европе (в частности, в Венгрии, в Италии, последние события во Франции). Успех партии Мари Ле Пен в этом году, к примеру, не означает, что в обществе увеличился процент «правых». Он не увеличился за несколько лет, он уже давно позволил бы консерваторам взять верх, если бы не манипуляции со стороны парамасонских элит Европы. Почему на этот раз данные элиты начали открывать шлюзы для консерваторов? Вот в чем самый интересный вопрос момента. По всей видимости, они исчерпали лимит на лево-либеральное развитие. Это не означает победы промышленного капитала над финансовым, но это означает, что перераспределение зон ответственности происходит внутри самого финансового капитала.

Происходящее сейчас не станет торжеством консервативного большинства — оно как было, так и останется ведомым эзотерическими структурами, глубинным государством транснационалов. И на следующем витке развития ничто не помешает им вновь открыть дискурс мондиализма, размывания границ и расширения всех и всяческих норм. Причем это будет называться, возможно, и другим термином — не «либерализм», а как-то иначе.

— Насколько вероятен сценарий скатывания консервативной идеи до уровня неонацизма в США и Европе, учитывая тот факт, что сегодня основной движущей силой консервативной пропаганды являются борьба с мигрантами (видоизмененный расизм), национализм и антикоммунизм?

— На мой взгляд, в перспективе 15-20 лет в Европе вполне вероятен сценарий ручного управляемого неонацизма. Он не приобретёт таких угрожающих размеров как во Вторую мировую войну, но будет играть важную роль в подготовке следующего витка глобализации. В частности, вышеперечисленные меньшинства будут исподволь взращиваться и культивироваться. Одновременно с этим будут развиваться проекты трансгуманизма, эксперименты с искусственным интеллектом, биороботизацией, генетикой человека. Кстати, улучшение генофонда путем искусственного редактирования генома — неплохой мотив для современного неонацизма. Эдакая замена старой расовой евгеники. Могут восторжествовать идеи локальных суверенитетов, первым серьёзным симптомом чего стал Брекзит. Но глобализация не закончилась, просто она по объективным причинам потребовала передышки.

— В чём эти объективные причины?

— Самыми главными являются, на мой взгляд, два фактора. Первый из них — необходима перегруппировка сил на Западе и среди его сателлитов в связи с тем, что им не удалось сломать тенденцию возрастания могущества Китая. Второй важный фактор — темпы наступления «дегуманизации» (расчеловечивания по-русски) несколько выше чем западные общества могут переварить. Если эти темпы оставить прежними, это привело бы к социальному расколу и взрыву. Все-таки консервативное большинство все еще остается большинством. Один из главных принципов наступления постхристианских сил, сформулированный адептами Франкфуртской школы и их последователями — скорость изменений не должна быть слишком высокой, она должна быть не очень заметной для обывателя. Та модель, которая сложилась, опасна для хозяев западного мира в социальном плане, кроме того, она еще становится и тормозом в плане творческого развития. Ведь «конца истории» не произошло, впереди жёсткое противостояние с Китаем, Ираном, возможно, с Индией, Россией и Латинской Америкой. Выродившаяся лево-либеральная идеология не способствует мобилизации общества и уверенному развитию, она стала идеологией застоя, остановки развития, мародёрства на жертвах «оранжевых революций», купания в «конце истории», и при этом миграционной капитуляции перед демографически мощными Востоком и Югом. Неслучайно главные движущие силы неолиберализма сегодня — паразитические, непроизводительные слои. Креативность этого класса в основном сводится к самовыражению богемы, деятелей информационного общества.

На данном этапе глубинная власть Запада может осуществить организованное отступление, сделает ставку на более адекватные кадры, восстановит нужный ей мировой баланс, а тем временем подготовить обходной маневр для следующего наступления на мир старых ценностей.

— По-вашему, Россия извлечет бо́льшую выгоду для себя, приняв участие в этом противостоянии или оставаясь в роли стороннего наблюдателя?

— Россия не может принять участия конкретно в этом противостоянии. У нас либеральный слой слабый, навязанный обществу, не укорененный в нашей культуре. Консерватизм же наш другой чем у них по самой своей природе. И национализм у нас другой. Скажем, национал-социализм или фашизм в России могли бы возникнуть только как симулякры, как обслуга интересов олигархических кланов, но не почвенные течения. Наш национализм имперский. Его отличие в том, что мы его создаем не на осколках собственной империи (такой национализм для великого народа был бы абсурден), и не как собирание в историческую общность окружающих племен (мы, наши предки уже давно проделали такую работу). Нам нужно не национальное государство в оркестре европейских или каких-то иных государств. Нам нужен свой альтернативный глобальный проект, в котором смогут принять участие все желающие. То есть в нашем случае национализм — это скорее строительство ковчега спасения на отведенной нам Богом части суши и моря. А другие тоже могут попробовать построить ковчеги на своих территориях — мы не против.

Национализм русского народа никак не противоречит имперскому подходу и формированию больших союзов безопасности и сотрудничества. Поэтому я всегда с возмущением воспринимал спекуляции на тему «русского фашизма». Он в принципе невозможен. Может быть какой-то «бытовой фашизм» в подворотне или в трамвае как частный случай хулиганства. Может быть «русский нацизм» как провокационный перформанс какого-то ловкого дельца. Но не может быть русского нацизма на уровне большой политики. Его не поддержит народ, у нас другой менталитет.

Новый нацизм на Западе, который может повысить военную и боевую мощь Европы, не является для нас благоприятным сценарием. В интересах России — децентрализованная, слабая, лишенная высокой морали и боевого духа Европа. Сильная, объединённая и волевая Европа — это всегда опасность для России.

— Тем не менее, есть ли у русских консерваторов точки соприкосновения с консерваторами Запада, которые позволили бы говорить о некоем, пускай и временном, союзе?

— Точки соприкосновения, конечно, есть, но их немного. Они в первую очередь заключаются в том, что западные консерваторы нуждаются в России, пока они еще слабы. Другой вопрос: зачем они нужны нам? Может ли, к примеру, Гийом Фай, провозгласивший идею «Евро-Сибири», претендовать на какое-то заметное влияние в Европе? Конечно, нет. Если исходить из реальной политики, то взрастить на Западе консервативные силы, близкие нам по духу, мы могли бы только если бы Европа погрузилась в хаос и войну всех против всех, если ее цивилизационная харизма была бы раздавлена. Тогда мы могли бы выступить в роли спасителей от полного краха и повторить опыт Сталина, создавшего в Восточной Европе просоветские режимы (кстати говоря, он поначалу не собирался делать их коммунистическими, но был согласен на пояс «народных демократий» — однако англосаксы вынудили его пойти на обострение, начав «холодную войну»).

Давайте посмотрим на конкретные точки соприкосновения. Отказ от мультикультурализма и от миграционного наводнения в Европе сделает Россию более уязвимой — мигранты тогда захотят попробовать проникнуть к нам. Что касается исламской проблемы — России опасны радикалы, те, кто взрывает традиционный ислам изнутри. Ваххабиты, ИГИЛ, террористические группировки для нас неприемлемы. Но Иран — наш естественный союзник. С большинством арабских стран у нас глубочайшие традиции сотрудничества. С такими странами как Индонезия, Малайзия нам нечего делить. Наконец, у нас есть российский традиционный ислам а также традиционный ислам в республиках бывшего СССР. Запад не отделяет свой национализм от темы расовой и культурной сегрегации. У нас — прямо противоположный подход. Запад, в том числе националисты там, выбирает иудеохристианство и сионизм в качестве важных уровней своей геостратегической идентичности. Отсюда и его антиисламизм. России это совершенно не подходит.

— Путин заявил об уходе от либерализма. Это послание Западу или послание внутрь страны?

— В первую очередь это послание Западу. Путин претендует на то, что в России он сможет воздвигнуть один из главных флагштоков консерватизма. Поэтому для его внешней политики союз с правыми на Западе, в частности, с католиками, а также с Ле Пен во Франции и другими политиками подобного толка перспективен. И если им дают «зеленый» свет сильные мира сего — Путин выиграет от этого. Он как будто долго ждал и вот дождался первых признаков «заморозков», вернее «подмораживания» Запада. Однако в стратегической перспективе эти союзы для России мало что дают. Главная выгода для нас из складывающейся ситуации — пока Запад перестраивается, мы тоже получаем передышку и можем за это время исправить трагические ошибки постсоветского периода и нарастить собственную мощь, попробовать вступить в союзы с естественными геостратегическими партнерами, из которых на первом месте для нас стоит Индия. (Но не Китай, с которым мы равноправными партнёрами быть не можем.)

Что касается послания внутрь — сейчас, похоже, начался лихорадочный поиск корректив в официальную идеологию. Негласная идеология власти, существующая до сих пор — либеральный консерватизм. Заявив об отходе от либерализма, Путин дает сигнал о возможной смене идеологического вектора. По имеющимся у меня сведениям, этот сигнал уже артикулирован в верхней прослойке российской власти.

Но где альтернатива? Основные вменяемые альтернативы либеральному консерватизму сосредоточены в Изборском клубе. Не буду перечислять всех, достаточно назвать имена Глазьева, Ивашова, Дугина и объединяющую их платформу «Пятой империи» Проханова. Все эти взгляды в моей оптике можно рассматривать как различные модели динамического консерватизма. Мне ближе та модель, которая связана с переходом от нынешнего квазифеодального, кланового уклада к технократическому традиционализму, то есть решительное возрождение консервативных традиций в духовно-гуманитарной сфере, осуществляемое одновременно с проектом Третьей Модернизации России, с упором на технологии V и VI технологических укладов. (Первая модернизация была осуществлена до революции, вторая — сталинская).) На этот раз и впервые модернизации будет целиком на традиционалистской основе, то есть с достаточно ясным сознанием своих цивилизационных целей, своеобразия и миссии России. Динамический консерватизм предохранил бы Россию от вырождения в фундаментализм: будь то восстановление государства в стиле романовской империи или советского порядка. Нам нужно нечто новое, кентавр ортодоксии и инноваций. Не буду здесь уходить в детали, мы об этом многократно уже писали и говорили.

Если реализуется сценарий «подмораживания» Запада, нам нужно успеть восстановить свой северо-евразийский цивилизационный материк как центр силы и добиться неуязвимости перед новыми вызовами, которые нам приготовят конкуренты. Конечно же, либеральная идеология, как и либеральный консерватизм, бывший до сих пор компромиссной идеологией Кремля — для таких задач совершенно не годятся.

Беседовал Дмитрий Борисенко 

 

http://zavtra.ru/blogs/globalizatciya_ne_zakonchilas_no_potrebovala_peredishki

 


18.02.2019 Про «эпидемию нарциссов» и «глубинного медведя»

  

Идеолог путинской России пытается сделать ей прививку от «сближения с народом»? 

Раньше Сурков был верным проводником концепции «энергетической империи» Чубайса. Он называл это «либеральной империей», а с Чубайсом интенсивно консультировался по разным вопросам. Поделюсь личным опытом. Когда мне доводилось в нулевые годы несколько раз посещать кабинет Суркова в Кремле, то каждый из визитов я сталкивался в приёмной лицом к лицу с Анатолием Борисовичем, который либо приходил к Суркову, либо выходил от него. Это не похоже на случайное совпадение!

Справедливости ради следует сказать и о том, что Сурков стал одним из немногих представителей кремлёвской элиты, который проявил принципиальность накануне Крымской операции и пристыдил вельмож, парализованных страхом перед Майданом и США и уже готовившихся бросить русское большинство Крыма на произвол судьбы. И эта принципиальность зачтётся ему на весах истории. Но крымская виктория позади. А что впереди?

Сурков лукав. Однако он наблюдателен. И в новой статье в "Независимой газете" он вводит в головы правящей верхушки, инфицированные напыщенным европеизмом, очередную инъекцию желчного славянофильства и едкого евразийства, очередную порцию той самой сыворотки с некоторым содержанием «русского цивилизационного кода», которую уже несколько веков вырабатывают железы русского консерватизма. Кухонные либералы называют это вещество «фашистским ядом». Но не будем о них: что для русского имперского народа   хорошо, для либерала — смерть.

Полезна ли для страны и её народа новая риторика Суркова? Вот в чём вопрос. Призвана ли эта прививка приблизить государство к народным глубинам или, напротив, её цель закалить режим в его текущем коррупционно-плутократическом состоянии и надежде на сохранение офшорной вечности? Если читать текст между строк, не забывая при этом и про старые заслуги автора, кажется вероятным, что он продолжает выполнять свою прежнюю миссию, навеянную Чубайсом и Кº  —  поддерживать иммунитет против сближения верховной власти с реальной корневой Россией, ибо последнее опасно для правящей элиты. При этом на словах постулируя, что связь «царя» с «народом» прекрасно функционирует. (Между тем, сближение монарха с народом в подлинной истории России всегда было знаком больших перемен, чаще всего — «революции сверху»).

Статья не даёт ответа на вопрос, обозначенный в подзаголовке, — «что здесь вообще происходит». Ведь последний год происходят странные вещи. Позавчерашние и вчерашние рыцари олигархического порядка делают громкие заявления, за которые их, если бы не знать, кто они такие, можно было бы рассматривать как кандидатов в Изборский клуб. К примеру, мы слышим как  с трибуны Совета Федерации Владимир Соловьёв вещает о необходимости «быть великим русским народом» и создать его современную, непохожую на другие, национальную идеологию! Или как выдающиеся актёры его же, Соловьёва, «телевизионного театра» Сатановский и Кедми защищают от либералов догматы российского патриотизма в почти сталинистском изводе. Или как адвокат Макаров на завтраке в Сбербанке обличает неэффективность и безответственность нынешнего Российского государства и вредоносность компаний-монополистов под тихий хохот Грефа и Кудрина. Примеры странностей можно множить.

Вот и Сурков проделал изрядную эволюцию. Ведь ещё не так давно он призывал Россию «не выпасть из Европы, держаться Запада», заботился о том, что нам нужно непременно «попасть в международный кооператив». Отечественную демократию, которую сегодня он издевательски сравнил с «выходным костюмом» и показным ритуалом, ранее он с пафосом объяснял «европейской сущностью культуры России». Идею «сбережения народа» он трактовал не по-ломоносовски, то есть не как создание предпосылок для разжимания сжатой уже 25 лет демографической пружины, а в духе морализаторской правозащиты: дескать, пора перестать «сорить людьми», не допускать новых репрессий и жертв, быть «гуманненькими»… А накануне своего смещения с поста заместителя председателя правительства он назвал «болотных» протестантов «лучшей частью нашего общества», якобы заявившей о себе: «мы — народ».

И вот теперь такой разворот лицом от «малого народа», «лучшего народа» к народу, может быть и «худшему», но большому, к эдакому «глубинному медведю».

Как это объяснить? Быть может, отвечая в последние годы за дела на Донбассе, этого горнила крови и страданий, Сурков сам волей-неволей почувствовал вкус войны и, отойдя  немного от чиновников и политтехнологов, став ближе к суровым шахтёрам и пахнущим порохом добровольцам, осознал что-то такое о народе, во что раньше не верил, чего не чувствовал?

Впрочем, источники новых сурковских открытий достаточно очевидны. Так, к примеру, эскапада про возрождение в новой форме «вечной России», про государства Ивана III, Петра Великого и СССР  как трёх предшественников «государства Путина» — это почти дословное повторение знаменитой прохановской концепции о четырёх империях и нарождающейся сейчас «пятой империи», которую Проханов также связал с именем Путина. Правда, у Суркова на одну империю получилось меньше.

То, что он пишет про «глубинный народ», а именно: о его отстранённости от власти, о двух параллельных «национальных жизнях» и при этом об огромной силе народной гравитации —  не знаю кому как, а мне очень напомнило мои собственные мысли из книги «Природа русской экспансии» 2003 года, которую, как мне доподлинно известно, Сурков изучал. Казалось бы, идеолог Кремля заговорил вдруг о заповеднейших вещах. Но в то же время о «глубинном народе» сказано им довольно туманно, какими-то полумистическими намёками. Да и статья, в общем, не про то. Она, скорее, про более родной и понятный автору народ, плавающий не в глубине, а на мелководье, попадающий в поле зрения социологов и менеджеров всевозможных избирательных кампаний, конкурсов, массовок и тусовок, молодёжных лагерей и т.п. искусственной «движухи».

Суркову особо нечего сказать про «глубинный народ», но он со знанием дела всегда рассуждал про плоскостную элиту, про перекати-поле привилегированного класса и «лучшую часть общества», которую сам же и кропотливо взращивал, как равви Лёв голема, до тех пор, пока не грянула «болотная фронда» и чуть было не снесла кремлёвский режим вместе с самим создателем этого голема. В прошлом году Сурков выступил с другой статьёй, где он безусловно отождествлял Россию и этот поверхностный класс, называя её «страной-полукровкой» с гибридной ментальностью. Всё это, конечно, не про корневую Россию, которая никакая не полукровка и никогда ею не была. Как раз на глубине-то Россия единокровна, единородна и органична. А двойственна и шизофренична она именно на поверхности, в постмодерных салонах и перформансах, где бродит «гремучая смесь» кровей, генов, патологий, девиаций. О ней-то — и все думы, все заботы Суркова.

«Одиночество полукровки» — это про «себя-любимых», про «плоский» народ, как гриб новой богемы, выросший в сырости путинского режима. Богема считает себя и харизматичной, и безмерно талантливой. Здесь есть какое-то болезненное самолюбование, российский вариант «эпидемии нарциссов» (по Твенглу и Кэмпбеллу), поражающей своими вирусами подростков в соцсетях.

Сурков заигрывает с консерватизмом, но как был всегда, так и остаётся ныне далёким от пафоса очищения, который так естественен для подлинно консервативного мировоззрения. Вместо этого он предлагает нам не совсем приличные рассуждения о том, что «кругом одни мерзавцы» и что политика есть система сдержек и противовесов — «динамическое равновесие низости, баланс жадности, гармония плутовства», когда «клин клином, а подлеца подлецом вышибают»... Такому цинизму и некоторые персонажи Н.В. Гоголя позавидовали бы! (Есть-есть в Суркове что-то от гоголевских персонажей, что-то и от Чичикова, и от Хлестакова!) И говорится-то это о мерзавцах, казалось бы, не про Россию, но ведь все всё понимают —  получилось-то всё равно про Россию, про ту самую элиту, которая как ни крути сама является у себя на родине колониальной агентурой Запада. По крайней мере ментально.

Сурков играет в честность, дерзко наносит пощёчины общественному вкусу. Однако лицемерие не исчезло, а превратилось в другую фигуру. Теперь оно звучит так: государство Путина «адекватно народу», оно умеет «слышать и понимать народ» и даже «видеть его насквозь» (!), действуя сообразно. В основе всего —  народное доверие.

Странно было бы пытаться вступать в спор со столь дикими тезисами! Сегодня средостение между народным большинством и властью огромно, труднопреодолимо. Это средостение закоснело, покрылось коррупционной коростой, аппаратной бронёй. Никакими «прямыми линиями» его не замаскировать. И Путин во всей этой картине не столько заложник, сколько ключевая часть системы. Если бы он протянул руку народу через средостение, он был бы вынужден осуществлять глубинную ротацию (по Парето), перебирать людишек (по Ивану Грозному), перетряхивать чиновников (по Лукашенко). Вместо этого мы видим предельно бережное отношение к кадрам, к старой гвардии «мерзавцев» из 90-х годов, насквозь пронизанных миазмами ельцинской эпохи. С мерзавцами, видимо, легче, привычнее и сподручнее управляться. Но нашему государству как воздух необходимо сегодня очищение! Может быть, речь идёт о каком-то ещё не явившемся будущем «государстве Путина»? Но тогда нужно не благодушие, не лакировка действительности в льстивых и одновременно циничных речах о полной адекватности народу. А нужна железная воля к тому, чтобы к этому государству доверия, адекватному глубинному народу, — прорваться! Есть ли в народе доверие лично Путину — это большой вопрос Но есть ли доверие к государству, которое возглавляет Путин, ко всей этой машине — на этот вопрос в здравом уме вряд ли кто-то ответит положительно. Даже ВЦИОМ. Вместо доверия и надежды сегодня в народе — депрессия и всё нарастающее озлобление. И если окружению Путина удаётся это от него скрывать — это очень плохой признак. Спасает путинский режим вовсе не доверие большого и «глубоководного» народа, а осознание опасности альтернатив. Большой русский народ, имперский народ, который действительно себе на уме, знает, что отсутствие государства —  страшное зло, что смута — хуже войны и чумы. Только поэтому с несправедливым и порочным государством смиряются, как с неизбежной неправдой. До времени, тихо саботируя и юродствуя, пока терпения хватает. Этого основания недостаточно для сурковского оптимизма. Он утверждает, что у путинского государства «будет долгая и славная история, что оно не сломается». И самое интересное, что он может оказаться прав, и это государство именно в форме нынешнего режима, без реального развития, без реального роста, без проблесков социальной справедливости — возьмёт и упрочится, опираясь на ресурс нашего и впрямь уникального «долготерпения». Протест старшего поколения будет задавлен, а молодое поколение, воспитанное по тестовому ЕГЭ и  по Болонской системе, уже утрачивает способность к критической оценке ситуации. (По моему убеждению, байки про школьников и тинейджеров как новый революционный класс несостоятельны. Во-первых, их физически мало, потому что после 1991 года народ перестал рожать. А во-вторых, они вскормлены в идеалах конформизма и потребительского общества, а не героизма и борьбы за свои права. И только голод и прямое насилие может заставить их взбунтоваться. Какая-то надежда может быть у патриотов только на поколение нынешних 25—40 летних — именно это поколение стало бы и главной опорой императора «Пятой империи».)

И вот если текущий режим, опираясь на тотальный кризис, который захлестнёт США, Европу и Китай, сумеет удержаться в своём нынешнем виде, тогда Россию ждёт нечто вроде нового XVIII века, с условно-бабьими царствами, с полунищими низами, временщиками, «вольностью олигархов и магнатов», делающих всё что им взбредёт в голову, дворцовыми переворотами, элитой, разучившейся говорить по-русски и всё больше закрепощающей и унижающей крестьян, которых она трактует как просто «рабов».

Вот только сил и ресурсов на новый XVIII век у терпеливо-молчаливого «глубинного народа» теперь не хватило бы. И кончился бы этот век довольно быстро, не золотым пушкинским веком и не победой над Наполеоном, а современной пугачёвщиной, хаосом и распадом.

Но всё это досужие фантазии, так сказать антиутопия. Реально всё пойдет иначе, и режим — при Путине ли или при его преемнике —  будет меняться радикально. Нынешней элитой придётся пожертвовать, а к «глубинному медведю» — реально поворачиваться лицом и строить с ним конструктивный диалог. Другого выхода, другого исторического пути у России нет.

Из сказанного понятно, что статья Суркова вредная, потому что в отношении внутренней политики, нутряной жизни страны она воспевает статус-кво, убаюкивает, а не зовет к деяниям помянутых всуе «людей длинной воли». 

 

http://zavtra.ru/blogs/pro_epidemiyu_nartcissov_i_glubinnogo_medvedya

 


09.09.2018 Прямое русское слово

 

 Диалог философов о меметике отечественного кино 

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Пётр Вячеславович, трудно переоценить значение для современной русской ментальности отечественного кинематографа. Надо, конечно, признать, что и зарубежный кинематограф на нее оказывает определенное влияние, но тем не менее, когда мы говорим, например, о таких вещах, как меметические конструкции, афористичность речи, то, безусловно, переводной текст с иностранных языков не может конкурировать с отечественным материалом. Наше кино в XX веке даёт едва ли не львиную долю мемов, наиболее известных и постоянно воспроизводимых в народе.

Хотелось бы сегодня поговорить о русской меметике, которая воплотилась именно в нашем кино, преимущественно советском и постсоветском, потому что досоветское кино было немое (звук пришёл в кино в конце 20-х, в СССР – в начале 30-х годов). С чего начнём?

Пётр КАЛИТИН. Я бы хотел, Виталий Владимирович, начать, как говорят у нас, от печки, с самого очевидного, а именно, с общенародной популярности советского кино, что выразилось в целой линейке мемов. Многие политологи, эксперты пытаются объяснить этот феномен ностальгией.

Однако здесь есть парадокс, который показывает, что в определённом смысле мы всё ещё живём в том же обществе, в каком мы пребывали где-то начиная с 50-70-х годов. Знаковыми в этом отношении являются культовые советские новогодние фильмы, такие как «Карнавальная ночь», «Ирония судьбы».

Помните, с чего начинается «Карнавальная ночь»? С заявления Огурцова о том, что есть установка весело встретить Новый год. Причём, как мы понимаем, гениальный Ильинский попытался эту фразу сделать в особом экспрессивном ключе, довести её до некоего абсурда, но тем не менее весь фильм являет собой реализацию этой установки, поскольку она встречает несомненный отклик снизу. Сегодня та же жажда веселья, праздника, отдыха никуда не ушла, она усилилась. Более того, сейчас это чуть ли не официозная, почти идеологическая установка, особенно актуальная для наших верхов.

Так же востребована сегодня – в смыслократическом понимании – «Ирония судьбы» Рязанова. Этот фильм стал образцово-показательным в плане заглядывания в замочную скважину. Это было своего рода предвосхищение сегодняшней так называемой гламурно-светской хроники из личной жизни звёзд. И не важно, что это за человек, какой он талант, какой он врач или учитель (если иметь в виду главных героев фильма Рязанова), важно, что он «в неглиже», или в не совсем опрятном белье, в таком разобранном, можно даже сказать, недоличностном варианте.

Отсюда же, кстати, и некоторая гипертрофия алкогольной темы в этот период: наиболее яркий пример – мем «А что тут пить?» в исполнении Глузского с огромной бутылью в «Кавказской пленнице». Так современный человек выражает свой героизм, свой максимализм – не на поле сражения за Отечество, а в масштабах выпивки. Тут и мотив «душевности» сидения друзей в бане на Новый год в той же самой «Иронии судьбы», где пьянство оправдывается неким эталоном общения по душам, как будто без такого беспредела водочного, и по душам невозможно поговорить. Здесь протягивается и нить к «Особенностям национальной охоты» в 90-е годы.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Новогоднее настроение подразумевает карнавальность, восходящую к древним сатурналиям. И в этих обстоятельствах частная жизнь раскрывает свои границы и впускает туда кого угодно. Таков карнавал. А постсоветская реальность в этом смысле продлила Святки практически на весь год, потому что гламурное раскрывание границ носит круглогодичный характер. И в этом смысле советский период и постсоветский соотносятся примерно как традиционное общество и Новое время.

Пётр КАЛИТИН. Можно и так сказать, конечно. Советское время для нас выступило как некая система нравственных координат. И то, что было тогда в зачаточном состоянии, затем разрослось, и со знаком минус. По полной потребительской парадигме: от «мы достали» до «нас достали»!

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Из современного кино здесь показателен фильм «Стиляги», он в ретроспективе живописует тему проникновения потребительства, эстетики праздника и презрения к «немодной» обыденной, будничной советской действительности. И есть очевидная связь с нынешней постсоветской квази-элитой. Любопытно, что все музыкальные номера этого киномюзикла построены на материале девяностых и нулевых… Таким образом проецируется на конец 50-х — начало 60-х та культура, которая фактически выросла из зёрен, посеянных стилягами и всей «оттепелью». То есть получается, что это взгляд на советское общество с точки зрения победивших стиляг. Причём их победа в некотором смысле запрограммирована, поскольку отцом главного героя фильма является мидовский работник, которого играет Янковский, уверенный в своей эстетической и метафизической правоте. В этом смысле он обаятелен, за ним будущее, он победит всё и всех.

Своего рода трагизм поздней советской эпохи в том, что, приняв в себя стилистически чужую культуру, создав некий суррогат этой культуры, советские западники постулировали её превосходство. Как известно, центральное понятие стиляг «чувак» расшифровывается – «человек, уважающий великую американскую культуру».

Пётр КАЛИТИН. Да, ужас в том, что мы проиграли культурную войну, мы проиграли войну смыслов. Что всё «так называемое новое» оказывалось задами Запада. Многие устаревшие догмы западной науки, экономики, социологии до сих пор применяются

Возвратимся к той же «Кавказской пленнице», в которой был дан гениальный только в России феномен русской тройки или троицы в виде Никулина, Вицина, Моргунова. Тоже неслучайно, что именно тройка пошла, а не двойка, тем более не один комик. Западное кино больше акцентировало на дуэтах – вроде Пата и Паташона. Кстати, именно в нашем кино в 20-е годы эти два персонажа были воспроизведены-спародированы в танцевальном стиле опять же в трио с Чарли Чаплиным. Это были актёры Черкасов, Чирков и Берёзов. Но по сравнению с ними тройка Гайдая – это высокое воплощение национального архетипа.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Наверное, троица Гайдая была взята из русского анекдота… Отчасти из сказки…

Пётр КАЛИТИН. Да, и стало в кино народным явлением. И помимо их душевного пьянства, какой-то душевной открытости там были зафиксированы важные смыслократические тезисы, а именно: «Жить хорошо. – А хорошо жить ещё лучше!» Это, я считаю, можно вообще сделать девизом современной России. Смыслократией потребительства.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. В случае с Трусом, Балбесом и Бывалым мы имеем дело с потребительством, выраженным в формате готовности стать паразитом, пойти даже на преступление ради потребления…

Пётр КАЛИТИН. Конечно. И главное, опять же, ради красивой жизни. В духе этой «божественной» троицы любимый олигархический тост: «Чтоб у нас всё было, и нам за это ничего не было». Для народа же остаётся: «Все уже украдено до нас!»

Виталий АВЕРЬЯНОВ. В «Бриллиантовой руке» ведь тоже тройка, только там Шеф всё время за кадром, кроме финала. А фактически двоица играет.

Пётр КАЛИТИН. Причём там эта тройка действительно лишена душевно-алкогольной амбивалентности, в отличие от Никулина, Вицина, Моргунова. То есть у них всё-таки народного обаяния и великого мемного потенциала уже нет…

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Нет, и там встречаются мемы очень мощные. «Чтоб ты жил на одну зарплату», например.

Пётр КАЛИТИН. Это цитата из Шефа, кстати. И другое: «Шампанское пьют по утрам только аристократы и дегенераты». «Куй железо, не отходя от кассы». Здесь суетливая порочность подаётся со знаком плюс как некое чуть ли не оригинальное самовыражение. Притом что это уже не самодеятельные гастролёры, а русские мафиози-контрабандисты, и, кстати, связаны с зарубежной мафией… Под «тлетворным влиянием Запада», которое тот же управдом в шикарном исполнении Нонны Викторовны Мордюковой, как известно, связывал… и с синагогой – как раз в разгар первой арабо-израильской войны 1968 года, и активизацией советской борьбы с сионизмом. Помните ее фразу: «Я не удивлюсь, если ваш муж тайно посещает…» Да, в фильме «любовницу», но в оригинале сценария было: «синагогу».

Виталий АВЕРЬЯНОВ. У Гайдая предостерегающий, сатирический, я бы сказал, взгляд просматривается везде. Так, фильм «Иван Васильевич меняет профессию» парадоксален, потому что вор-домушник, попадая в XVI век, становится в эпизоде с решением судьбы Кемской волости государственником в отличие от управдома.

Пётр КАЛИТИН. Я бы даже сказал, что тут своего рода логика Апокалипсиса… Но в данном случае мне хотелось бы вспомнить героя Этуша, этого Шпака. Ведь тоже чем любопытен данный образ? Во-первых, то, что он внешне выглядит холопом. По крайней мере, мы должны этому верить, что когда на него смотрит настоящий Иван Грозный, сразу ему говорит: «Ты чьих?» Он возмущается: «Что значит, чьих?» – «Чьих холоп?»

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Холопская сущность написана на лице.

Пётр КАЛИТИН. Да. А он при этом вроде у нас модно одет, богат, одно дело, стоматолог. И тем не менее он – и внешне холоп.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Заметьте, насколько Гайдай смел. Потому что он критикует целую прослойку, в данном случае советских стоматологов и дантистов с их нишевыми возможностями.

Пётр КАЛИТИН. Конечно! А заодно и всех успешных людей, даже в чём-то и цеховиков. Ведь у них прямо пропорциональна зависимость низкопробности, пошлости от их материального благополучия и повышенного уровня потребления.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Кстати, «Иван Васильевич» по результатам наших исследований, – один из самых мемных фильмов вообще в истории. Там почти сплошные мемы. А в чем здесь секрет? В гениальном тексте Михаила Булгакова или не только?

Пётр КАЛИТИН. Там очень много добавлено в сценарии к булгаковской пьесе, многие находки идут от Гайдая.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Да, это сплав. Булгаковская сатира 30-х годов оказалась очень актуальной в 70-е… Вот булгаковские мемы, по сути театрального происхождения, потому что тогда кино сатирическое ещё только зарождалось. «Я поражаюсь твоему спокойствию, тянет устроить скандал». «Вот что крест животворящий делает!». «Это я удачно зашёл». «Царь – не настоящий!». «С восторгом предаюсь в руки родной милиции!». «Три магнитофона… и всё, что нажито непосильным трудом». (Только у Булгакова были – патефоны.) «Меня царицей соблазняли». Всё это Михаил Афанасьевич…

Пётр КАЛИТИН. Но от Гайдая там такие мемы, как «Танцуют все!». Или про «заморскую» баклажанную икру. Или такой пропагандистский мем: «Граждане, храните деньги в сберегательной кассе! Если, конечно, они у вас есть!» (пародия, между прочим, на саму идею рекламы).

При всей тонкости Гайдая его фильмы подкупают зрителя и, кстати, до сих пор – масскультовой установкой на развлекуху, на веселье, на расслабуху… И это антиномически бросается в глаза.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Да, можно сказать, что эта червоточина постепенно раскрывается. В особенности в поздних фильмах Гайдая про «Операцию-Кооперацию», «Дерибасовскую и Брайтон-Бич». И эти последние фильмы уже не пользуются такой популярностью в народе, что характерно…

Пётр КАЛИТИН. Приведу другой, менее очевидный пример – мегапопулярный мультсериал «Ну, погоди!». Там, конечно, словесных мемов нет. Но, с точки зрения смыслократической, чем он уникален? Волк и Заяц оба живут как будто при коммунизме. У них никаких бытовых проблем. Другие звери трудятся, а Волк только и делает, что гоняется за Зайцем, можно сказать, круглосуточно.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Ну, Заяц, он как бы ребёнок, а Волк – это как будто перезрелый подросток-хулиган, несмотря на хриплый папановский голос. Вот они и болтаются.

Пётр КАЛИТИН. В этом мультике зрителя подкупает та же реальная беззаботность. Культивируется расслабление, вечный праздник.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Но тут есть ещё как бы скрытый эротический мотив, потому что Зайца и Волка можно рассматривать как пару влюблённых. Он там цветы ему дарит, танцует с ним. Там просматривается такая трактовка, хотя и без гомосексуальной подоплёки. Скорее речь идет об эросе волчьего желудка, вернее даже волчьего охотничьего инстинкта, потому что дело не в банальном голоде. Когда кто-то влюблен, то показывать его трудовые будни не входит в интригу фильма. Интригой там является погоня и охота.

Пётр КАЛИТИН. Тут вечный двигатель, потребительский. Как у ослика — за морковкой.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. В том-то и дело, что попытка поймать Зайца – это сверхпотребительский идеал для него. Это как бы высшее воплощение его природы. Ему Зайца поймать – это вопрос чести уже.

Волки всегда гоняются за зайцами, а зайцы всегда бегают от волков, так же как полицейские и воры. Расслабление в «Ну, погоди!» заключается в том, что всё происходит на фоне их свободного времени, досуга, вечного отпуска или каникул?

Пётр КАЛИТИН. Да. Насколько я помню, Котёночкина даже в этом упрекали… И единственное, что это оправдывает, – то, что мультик детский, а детям действительно свойственно много гулять и расслабляться…

В общем, если подвести предварительный итог, в 60-70-е годы через кино и телевизор в народ вошла своего рода смыслократия «расслабона» и такие, с позволения сказать, «слабительные мемы», которые оправдывают и пьянство, и паразитизм, и либерализм («С людьми сейчас надо помягше!»). Или мем «Тёпленькая пошла» из «Иронии судьбы» как своего рода оправдание бытовой неустроенности, лёгкое к ней отношение. И тут, кстати, сразу возникает ассоциация с мультиком «Малыш и Карлсон». Помните – «Спокойствие! Только спокойствие!». Этот мем тоже пошёл в народ, стал популярен. То есть здесь не героическое спокойствие, а спокойствие в ситуации, когда ты сам виноват, чего-то набедокурил, но при этом ты не должен чувствовать себя виноватым, как будто всё идёт так, как положено.

Самое поразительное, что эта тенденция к тотальному расслаблению просматривается даже в наших военных фильмах конца 50-х годов, не во всех, конечно. Здесь есть водораздел между воспеванием мужественной брутальности и своего рода самоотверженности с одной стороны – и гуманистически-либеральной интерпретации великой войны. Между тем в основе любой военной победы лежат три суворовских принципа: глазомер, быстрота и натиск.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Можно примеры?

Пётр КАЛИТИН. Таковы персонажи по-своему замечательных фильмов «Баллада о солдате» и «Летят журавли». Там главные герои вяловаты, угловаты… Чтобы показать их живыми, их  делают слабыми, мягкими. Алёша Скворцов даже пугается, и конкретно, долго бежит от немецких танков, в самом начале «Баллады…».

Западу нужен был именно такой советский солдат. Потому что они же тоже трусили перед нацистами. Им было приятно смотреть, что и наш русский солдат тоже трус. Тем не менее он там героем стал. Но для западного сознания, для западного менталитета всё равно бальзам на душу, ибо героем он оказался как будто случайно – «с пулемётом в кустах». Думаю, отсюда — международный успех этого фильма.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Но что в сухом остатке? Судьба этого солдата неясна, в принципе, ясно только, что он по-своему чудотворец, который из своей трусости способен сделать подвиг. Понимаете, «Баллада о солдате» – это в большей степени мелодрама. Это взаимоотношения с двумя женщинами – с девушкой, с которой он едет в поезде, и с его матерью. Одна из них влюблена в него, и она будет потом, видимо, ждать очень долго его, и его мать, которая будет ждать его вечно…

Пётр КАЛИТИН. Я не отрицаю силу и необычайную талантливость этого фильма. В нём заложены великие смыслы. Но тем-то и страшнее, что такой замечательный фильм очень хорошо вписывается в общую стратегию общенационального советского расслабления, понимаете? Для меня расслабление – евангельский термин. Как известно, это синоним беснования. Христос исцеляет расслабленного, изгоняет бесов из расслабленного.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Я бы не стал путать испуг Алёши Скворцова, необстрелянного ещё солдата, с расслаблением. Сюжет фильма в целом показывает, что он и энергичный, и справедливый, и чистосердечный парень. А насчёт расслабления – мы ведь в 41-м году отступали по всей линии фронта. Разве это расслабление? Там не быстрота и натиск была, а там как раз драпали конкретно. И эти же люди потом наступали. Увальни и валенки в начале войны превращались в героев, в опытных бойцов, мастеров войны. В этом и состоит правда русского человека на войне. Между тем в фильме Чухрая показано и боевое солдатское братство, и народные характеры весьма правдиво… Но там сама война как таковая задета лишь краешком.

Пётр КАЛИТИН. Действие происходит в 1942 году. Там, между прочим, есть эпизод сильный с часовым в поезде, перевозящем сено. Который называет своего командира «зверем», а потом оказывается, что он никакой не зверь…

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Да, оказывается, что это такой интеллигент, гуманный человек… То есть элемент гуманизма в фильме, может быть, и зашкаливает, здесь я соглашусь. Также и генерал гуманный, и сам Скворцов гуманист. Это подкупило, наверное, жюри иностранных конкурсов и английскую королеву, которая назвала его лучшим фильмом.

Пётр КАЛИТИН. Да-да, и на Западе это сразу почувствовали, и наши западники-киноведы тоже в голос заговорили про Чухрая: «О, это наш неореалист!» То есть опять впереди у них итальянцы, причем опять же нация, в войне проигравшая.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Сейчас это уже до пародийных доходит форм, когда, допустим, Тарковский был действительно неким на Западе признанным киношным авторитетом. А сейчас вот этот Звягинцев, в принципе, является эпигоном Тарковского, причем плохим, слабым во всех смыслах эпигоном. Они же по инерции продолжают давать ему премии – видимо, для того, чтобы лишний раз продемонстрировать России, что она ничтожество.

Что же касается «Баллады о солдате», даже если вынести этот гуманизм и некоторое давление на нервы за скобки, фильм обладает потрясающей магией, захватывает зрителя.

Пётр КАЛИТИН. Это, безусловно, так. Но были у нас и фильмы, которые  аутентично показали психологию советского победителя. Это, конечно, Леонид Быков: «В бой идут одни старики» и потом «Аты-баты, шли солдаты». Там особо мемов я не нашёл. Единственное исключение — его присказка: «Будем жить, пехота!» Его капитан Титоренко начисто лишён той расслабительности, которая распространялась в мирное время «шестидесятников», той дегероизации, культа душевности, да ещё с выходом на потребительский «рай».

Другой пример кино ясного, нерасслабленного и без надрывной чудесно-героической патетики – культовое «Белое солнце пустыни». В 1970-е годы у нас не уставали говорить о том, что это был любимый фильм космонавтов. И именно перед каждым полетом космонавты где-то уже на Байконуре его смотрели.

Фёдор Сухов у нас, во-первых, немногословный, неторопливый вроде бы. Причём я понимаю, что это и среднеазиатская жара, там действительно от жары никто не суетится. Но когда он попадает в западню, то на вопрос: сразу его прикончить или он желает помучиться, – Сухов выдаёт гениальный мем: «Лучше, конечно, помучиться…» И далее он становится уже стремительным, внезапным – сыграв на том, что противник -потребительски! — ведётся на часы, как сорока или олигарх — на блестящее. И он в этот же момент, буквально доля секунды, убивает врагов!

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Безусловно, это уже классический боевик, причём, я бы сказал, в предельно экспрессивном выражении, когда одним движением он уничтожает троих.

Пётр КАЛИТИН. Тем не менее, это сделано очень достоверно. И наряду с опытным солдатом Суховым в фильме дан и юный совсем Петруха. Кстати, его можно сравнить с Алёшей Скворцовым из «Баллады о солдате». Чем отличается Петруха от Алёши? Тем, что он бы на месте Скворцова не убежал.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. А он и не убежал – на своём месте, когда был зарезан Абдуллой…

Пётр КАЛИТИН. Его бы раздавили танками.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Так и произошло. Но по стилю, безусловно, фильм Чухрая – это всё-таки социалистический реализм. Это один из канонических фильмов. А «Белое солнце пустыни» – в значительной степени фольклор, кинематографическое воплощение фольклора о русском солдате. Потому что  — кто такой Сухов? Сухов – это солдат из сказок, в общем-то, который и кашу из топора может сварить… И он выручает кого-то, в сказках – зверей, встречных. И здесь то же самое. В «Белом солнце» все герои немножко сказочные. Петруха является, как это ни странно, в фильме фокусом отцовской любви. Потому что его любит и Сухов, его любит и Верещагин, видящий в нём своего сына погибшего.

Пётр КАЛИТИН. В данном случае и для меня Петруха дорогой образ, поскольку не содержит никакого посыла на расслабление массового сознания. И мы понимаем, что настоящие  герои когда-то такими же были… Если помните, даже Сухов в одном эпизоде говорит, что «я таким же, как ты ушёл». Речь идёт не только о возрасте, а о том, что вот таким же недотёпой в чём-то он ушел, когда в любой момент мог бы по-глупому погибнуть.

Нет, не случайно фильм этот дал рекордное число мемов. Тут и Верещагин, безусловно, «виноват»: «Посмотрим, какой это Сухов». Очень простой мем, и в то же время очень сильный.  А как его фраза насчет обрыдлой икры: «Хоть бы хлеб достала»?! Вот, я бы сказал, совершенно потрясающий антипотребительский мем.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Ну, конечно, особенно учитывая 70-е годы, этот культ дефицитной и дорогой черной икры…

Пётр КАЛИТИН. Или мемы Саида: «Джавдет мой. Встретишь – не трогай его». Тоже, я считаю, гениальнейший мем, и, главное, он хорошо показывает наш особый «потребительский» менталитет, связанный именно с таким чувством собственности! Или «Джавдет – трус, Абдулла – воин», и мы видим, что действительно Абдулла и погибает, можно сказать, в момент своего бесстрашия. И отношение Сухова к нему: «Абдулла, – вот это потрясающе просто, – оставь себе патроны, нечем будет застрелиться!»

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Ну а чуть раньше еще классный мем: «Абдулла, руки-то опусти».

Пётр КАЛИТИН. То есть как бы дружеское и опять же – чуть не по-христиански антиномическое

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Это военный юмор, да.

Пётр КАЛИТИН. Или как бы эротичный мем Сухова: «У тебя ласковые жены, мне хорошо с ними…» И Абдулла принимает правила игры: «Я дарю тебе их. Сейчас вам будет совсем хорошо!» Или его же: «Плохо тому, у кого вовремя не окажется кинжал». Здесь есть та же самая брутальность: кинжал должен быть всегда наготове у настоящего героя.

Кстати, враг пытается поймать русского героя опять же на расслаблении: «Хорошая жена, хороший дом – что еще нужно человеку, чтоб достойно встретить старость?» Причём тут имеется в виду подтекст – не только в старости, но и вообще так жить.

Заметьте, герой-победитель Сухов общается со своей Екатериной Матвеевной только во сне, пишет ей потрясающие письма. Но это любовь на расстоянии. А «освобождённые женщины Востока», считающие его своим новым мужем, готовы на всё – но Сухов именно поэтому! – просто антипотребительски несгибаем.

Виталий АВЕРЬЯНОВ.  Да, многоженство – это ключевая метафора и интрига всего фильма, она построена вокруг него. Из-за жен погибает Абдулла, поскольку он за ними возвращается. Из-за желания завести роман с Гюльчатай гибнет Петруха. И даже Верещагин, умудрённый и опытный человек, готов был бы уже пойти с Суховым, но тут возникает препятствие в лице его жены. И в результате рождается ещё один его мем: «Пулемёт я вам не дам». Если бы он дал им пулемёт и пошёл с ними, как он хотел, то узнал бы о заминированном корабле.

Смотрите, как интересно, у нас параллель с двумя фильмами выстроилась. В одном главные героини – это женщины, которые любят ещё совсем юного солдата, и будут ждать его, хотя мы знаем, что он погиб. А в другом у нас дилемма: на войне мужчина не должен впускать феминное начало в свою душу. Это секрет его как сказочного русского солдата, что в огне не горит, в воде не тонет.

Пётр КАЛИТИН. Точно. И здесь же источник его победоносности! Герой должен оставаться лёгким, чистым, самодостаточным, тогда он побеждает и избегает гибели. Ни гарем, ни жена, ни тем более корабль с награбленным барахлом не способствуют героизму… Он требует – ни много, ни мало — мирской аскезы.

Я бы хотел сейчас закончить разговор о «Белом солнце», ответив на вопрос: почему он действительно был так близок и важен космонавтам?.. Думаю, в силу совершенно поразительной адаптируемости к любому экстриму. И одна из главных бед нашей страны, приведшая к катастрофе 1991 года, что у нас три поколения мужиков не воевали и самоубийственно прогрессировали в расслабухе… Да, мы выиграли войну, но затем проиграли мир!

И здесь я бы перешёл к такому фильму, как «Место встречи изменить нельзя» Говорухина, в котором весьма доходчиво показан радикальный водораздел между героями и потребителями. Помните, оппозицию Глеба Жеглова и труса Пети Соловьёва, которая начинается ещё в первой серии с таких жегловских мемов, как: «И откуда у тебя, Петюня, такой изумительный сахар?», «Будь человеком, не жадись, и нам маленько сахарку отсыпь!». Это фразы мирского аскета, который требует от других не просто делиться, а естественно самоотвергаться, преодолевать эгоизм!

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Вайнеры хорошо знали материал, и Говорухин при создании фильма изучал реальные прототипы, собирал их чёрточки, словечки. Жеглов – это классический образ советского «мента», грозы уголовников. И его парадоксальность им самим сформулирована следующим образом: девять классов и два коридора. Я знаю эту среду. Они сами говорят, что милиция – это те же бандиты по психотипу, только принявшие другую сторону. И в Жеглове это очень ярко показано – в его лексике, в его подходе, в его психологии…

Пётр КАЛИТИН. Это и дороже, что он не просто как какой-то чистоплюй-интеллигентик, так сказать, которому заведомо чужда бандитская стихия, а, можно сказать, свой.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. И в этом смысле он настоящий «мент», потому что именно он кладёт карманнику кошелёк в карман. Он способен пойти фактически на подлог, чтобы остановить более страшное преступление. Это осознанное действие.

Пётр КАЛИТИН. И отсюда весь антиномизм его знаменитой фразы: «Вор должен сидеть в тюрьме». Так он работает по своему настоящему призванию.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Более того, он играет, он актёр в своей профессии. Помните, как он передаёт бандитам через Васю Векшина фразу: «Наш пахан ихнего не глупее»? То есть он глубоко знает воровской мир изнутри и частично отождествляется с ним для того, чтобы его победить.

Пётр КАЛИТИН. И опять тем он дороже. Когда фильм вышел на экран, наши киноведы возмущались тому, что текст братьев Вайнеров «Эра милосердия» искажён, что Жеглов должен был быть героем преимущественно отрицательным, как бы в противовес Шарапову.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Ну да, в некотором смысле. Жёсткий такой муровец сталинского типа.

Пётр КАЛИТИН. Да, да. То есть он там заведомо не должен вызывать симпатий.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Думаю, замысел Вайнеров всё же тоньше, у них показана разница между чисто юридическим и живым, жизненным пониманием справедливости. Жеглов не прав с точки зрения юридической, но прав с более высокой точки зрения. Очень русская тема. С такой пуританской, буквоедской стороны, Шарапов, безусловно, выигрывает по сравнению с Жегловым, но в фильме происходит выравнивание. И в чём главная, так сказать, красивая метафора фильма? В том, что сначала Шарапов жётко отрицает право класть кошелёк в карман рецидивисту Бисяеву, то есть совершать подлог, а потом сам как разведчик идёт в банду и превращается фактически в кошелёк в чужом кармане, понимаете? То есть он косвенно подтверждает правоту Жеглова, что надо идти на подлог, на хитрость. И здесь он действует как военный разведчик, вчерашний командир разведроты.

Пётр КАЛИТИН. Да, это так. И Шарапов в веру Жеглова обращается, по большому счёту. Здесь я вижу уже перекличку и со Штирлицем, как ещё одним культовым героем советского кино. У Говорухина дана эта чёткость, которой принципиально не хватает культуре расслабления:  «Я их, выползней поганых, давил и давить буду!» Или, помните, когда Копчёный пытается отдать ему выигранные в бильярд деньги, Жеглов называет их погаными?

Та же воинская жёсткость и брутальность хорошо обыграна и в сцене преследования Фокса, когда на вопрос: «А как держать?» – Жеглов отвечает: «Нежно». Вот они, «глазомер, быстрота и натиск»! Это роднит фильм Говорухина и с фильмами Быкова, и с «Белым солнцем пустыни».

Возьмём теперь фильм Балабанова «Брат» в двух частях. Один из немногих фильмов, который в постсоветское время действительно стал реально народным. Детский вопрос – почему? А вот опять, как в случае с Жегловым, вещи откровенно называются здесь своими именами.

При этом, надо сказать, фильм переходит за грань политкорректности своей эпохи. Там есть такие мемы, как  «Не брат ты мне, гнида черножопая» или  «Вы мне ещё за Севастополь ответите». То есть герой Бодрова на словах просто напрашивается быть названным русским фашистом, как это тогда и делали. Да, здесь Балабанову особая честь и хвала. Он усложняет неполиткорректные моменты тем, что субъективно-то сам Данила не то что себя фашистом не считает, а он вообще даже не представляет, как такое может быть. На деле он просто настоящий русский мужик, и именно эта нормальность предполагает его чёткое отношение к врагам.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Это такой вариант Робин Гуда, то есть квазибандитский вариант. В первой и во второй серии «Брата» он идёт на некие тоже, как и Штирлиц, как и Шарапов, так сказать, возможности лжи, подлога и так далее, но ради справедливости, ради правды.

Потому что, заметь, он обращается к Фашисту, чтобы получить у него боеприпасы, хотя ему это внутренне неприятно. Он обращается там к другому человеку, чтобы подделать документы. Они угоняют машину, и так далее, и так далее. То есть они совершают, в принципе, целый ряд преступлений, но, в отличие от обычных бандитов, они совершают их ради высшей цели. Фашист, поддельщик документов, и тот, кто угоняет машину, – это как бы люди типичные своего времени, 90-х годов. Но при этом герой-то другой. Это последний герой, так сказать.

И брат его бандит. Он приезжает к брату, брат его, как киллера, тут же нанимает. И вместо того, чтобы стать бандитом, настоящим бандитом, он просто-напросто, как антивирус, нейтрализует обе банды, уничтожает их фактически, забирает их деньги и уезжает в Москву. То есть у него свой путь в этом бандитском Петербурге, потом – в бандитской Москве. Он использует бандитов для своих целей. Их деньги забирает для того, чтобы решить свою задачу.

Пётр КАЛИТИН. И не боится выглядеть бандитом!

Виталий АВЕРЬЯНОВ. И в итоге выходит на главного мафиози, который владеет хоккейным клубом, чтобы и там несправедливость нейтрализовать.

Пётр КАЛИТИН. Тут почему герой стал народным? Вопрос риторический: потому что он не боится именно юродственно запачкаться. Ему плевать, что о нем скажут.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Он, во-первых, не боится запачкаться. Во-вторых, он не боится их совсем. Потому что он прошел чеченскую войну. И в этом смысле он герой в прямом смысле слова.

Понятно, что главный, центральный мем – это «Сила в правде, у кого правда, тот и сильней». Другой мем: «Русские на войне своих не бросают» – это он говорит проститутке, которую вытаскивает из США. Или по поводу мнимого бандитизма. Там есть один афоризм, он абсолютно точно выражает суть: «Вы гангстеры?» – «Нет, мы русские».

Пётр КАЛИТИН. Вот, вот! То есть это опять прямое юродство! Его обзывают гангстером — он смиренно не возмущается!

Виталий АВЕРЬЯНОВ. То есть играет по другим правилам, если называть вещи своими именами. И очень подкупает в этом образе такой органический патриотизм: «Поехали домой, там хорошо». Ему просто хорошо дома. Он не представляет себе другой жизни. Она говорит: «Что я там буду делать?» Он отвечает: «А что ты здесь делаешь?»

Пётр КАЛИТИН. Причем это не надо конкретизировать. Если мы с войны, мы понимаем, что дома по любому хорошо. Это как в любви! За что люблю? Да люблю, и все. Так и здесь. То, что у нас в крови сидит, это то, что наше, русское. Когда мы любим ни за что, вопреки всему, вопреки тем более потребительским ценностям.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Но вот эта простота, она сродни тому простому состоянию ума, которое бывает у человека, близкого к земле. И вот, заметьте, там есть такая фраза, которая предваряет главным мем фильма, она звучит следующим образом: «Вот у тебя много денег. И чего?» Сильный мем!

Пётр КАЛИТИН. Да-да! Это опять вот это антипотребительство, только уже в контексте юродственном и — героическом. Как «Павлины, говоришь?» – у Сухова. Мем, между прочим, для Верещагина очень обидный.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Да. Я помню, когда Прохоров делал свою рекламную кампанию, он украл фактически, независимо от юридической стороны дела и выкупа каких-то прав, из фильма «Брат-2» мем и повесил его на билбордах в Москве в 2011 году.

Пётр КАЛИТИН. Это какой?

Виталий АВЕРЬЯНОВ. У него называлось партия «Правое дело», по-моему. И там было написано: «Сила в правде. У кого правда, тот и сильней». Это был мем его рекламной кампании, совершенно неорганичный для него. Гораздо логичнее было бы ему написать на растяжках: «В Америке вся сила мира». «Кто сильнее – тот и прав». «Сила в деньгах». И тому подобное.

И вот мне видятся плакаты новой политической силы, у которой будет написано в адрес олигархов: «У тебя много денег – и чего?»

Это уже время приходит. Я думаю, оно не за горами.

Пётр КАЛИТИН. И главное, опять же, гениальная простота. Вот на этом оптимистическом фоне хотелось бы перейти к сталинским фильмам. Возьмем мегапопулярный фильм «Чапаев». Главный мем какой оттуда бы и сейчас пошел в народ? «Белые приходят – грабют. Красные приходят – грабют». Или ещё один: «Я попадусь, стреляй в Чапаева» – это когда он грозит отдать под трибунал всех мародеров, барахольщиков.

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Очень популярны в народе мемы самые простые. Например: «Кто такой? Почему не знаю?». И второй: «Ишь ты, какая!» Они практически на грани спонтанного языка. Кстати, «Кто такой, почему не знаю?» потом даже в других фильмах воспроизводится. Например, в том же «Месте встречи» Жеглов его цитирует…

Есть ещё один очень интересный мотив в «Чапаеве». Заключается в том, что в сценарии много такого высокого культурологического материала, и он там чрезвычайно органично вписывается. Я два примера приведу. Один: «Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же табуретки ломать?» Это цитата из Гоголя. А ещё одна фраза, совершенно, на мой взгляд, выдающая высокий культурный уровень фильма: «А то ведь я академиев не проходил, я их не закончил». Это парафраз многих древнерусских формул, таких как: «эллинских борзостей не текох, с мудрыми философами в беседе не бывах». Нечто подобное и в «Собачьем сердце» Булгакова, когда Шариков говорит: «Мы в университетах не обучались».

Пётр КАЛИТИН. Однако в фильме «Котовский» ближайший сподвижник Котовского какую-то глупость сделал в бою, и в своё оправдание говорит: «Мы академиев не кончали». И ответ Котовского характерен: «Дурак, нашёл чем гордиться».

Кстати, и в «Чапаеве» есть подобный мем  — «Соображать надо». Или там же: «Ранен? Ну и дурак!»

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Ну, «академиев не кончали» и в то же время фронтом мог бы командовать, да? Чапаев, кстати, прямо говорит, что ему не мешало бы подучиться. За счёет того, что есть Фурманов и Чапаев, есть вот эта линия академии и высокой культуры, в том числе ведения войны. И в данном случае была прямо показана высокая культура, это психическая атака каппелевцев. Но она не помогает.

Пётр КАЛИТИН. И согласитесь, что это очень народная интонация — «Красиво идут! Интеллигенция!». И опять с юродственным подтекстом!

Виталий АВЕРЬЯНОВ. Когда эта сцена начинается, когда офицерский корпус приближается, часть пехоты чапаевской впадает в истерику. Мы там видим таких уголовных матросиков, которые рвут тельняшки на груди. В этом смысле фильм показал Гражданскую войну немного с изнанки, что на стороне красных воевали далеко не только психически устойчивые люди.

Пётр КАЛИТИН. Хотелось бы еще вспомнить очень мощный антиолигархический фильм, который по этой причине актуален и сейчас — «Александр Невский» Эйзенштейна. Это 1938 год. Там ярко показаны образы предателей Земли Русской и их связь с новгородской олигархией, о которых говорят:  «Где у них барыши, там и родина». Плюс очень мощная прокофьевская тема, ни в одном из других сталинских фильмов, даже у «Чапаева», такой очень русской музыкальной темы нет. И самые главные слова Александра Невского знаменательно — в конце фильма уже: «А если кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет Русская земля»…

Виталий АВЕРЬЯНОВ. В этом смысле рифмуется с фильмом «Иван Грозный», в котором также одна из серий заканчивается словами: «Не дадим в обиду Русь». И там тоже Черкасов играет, что подчёркивает родство великокняжеской линии: Ивана Грозного как прямого потомка Александра Невского. Согласитесь.

Пётр КАЛИТИН. Да. И эти мотивы тоже в духе «Брата». Почему, я говорю, что «Брат» «по-прокофьевски» сегодня прозвучал: народ соскучился по прямым речам, по прямому, по-русски слову… 

 

http://zavtra.ru/blogs/kino_aver_yanov

 


29.11.2017 Гримасы антисистемы

  

Французская армия и её маркитанты

Семь аксиом русофобской колонны

 От редакции:

Данная статья нащупывает образ того фантомного русофобского "штаба", который активнейшим образом действует внутри России. Именно этот "штаб" планирует и осуществляет многочисленные подрывные акции и работы, направленные против Российского государства. Именно он организует преследование, в том числе уголовное, русских патриотов, таких как наш собрат Олег Анатольевич Платонов, против которого возбуждено дело о разжигании национальной розни. Платонов стал их мишенью, поскольку всей деятельностью своего издательства и Института русской цивилизации наносит этой русофобской колонне весьма ощутимые удары, выбивает почву из-под их ног, показывает всю мощь и фундаментальность Русской цивилизации как драгоценной жемчужины человеческой истории, которую мы обязаны сохранить и укрепить.

В современной РФ пятая колонна уже сложилась во вполне обособленную группировку со своей отдельной жизненной стратегией — эту группировку мы предлагаем называть "маркитантами". Смысл данной метафоры ярко дан Юрием Кузнецовым в его замечательном стихотворении. Маркитанты — это носители антисистемной энергии, антисистемной идеологии, которые призваны во что бы то ни стало разрушить нашу цивилизацию, сделать её добычей глобальных мародёров. Их задача — не дать имперскому народу преодолеть исторический раскол ("белых" и "красных", консерваторов и революционеров, верующих и атеистов и т.д.), чтобы манипулировать его частями и получать на этом свой гешефт. Без раскола и раздрая в народе и государстве жизненное пространство для самих маркитантов резко сужается.

Сегодня для России представляют наибольшую угрозу две антисистемы Русского мира: украинская, которая изначально была нацелена на окончательный развал России, и глобалистская антисистема, главной ударной силой которой является так называемая пятая колонна внутри РФ.

Борьба с современными антисистемами на пространствах исторической России сопровождается вытеснением сведений об антисистемной активности из информационного пространства государственных СМИ — так, словно, указанных сил не существует в природе. В итоге, замалчивание этой проблемы ведёт к потере доверия со стороны народа государственным СМИ и росту популярности альтернативных информационных ресурсов, зачастую оказывающихся проводниками антисистемной идеологии.

Одним из наиболее действенных элементов тактики нейтрализации современных антисистем должно было бы стать широкомасштабное разъяснение деструктивной роли и специфики деятельности такого рода образований, предполагающее обязательное вовлечение в подобную работу широкого пула негосударственных информационных ресурсов (частных и корпоративных СМИ, авторских видеоблогов и т.д.). Последнее особенно актуально для работы с молодёжной средой, как наиболее пассионарной, восприимчивой к разного рода информационным манипуляциям, склонной к необдуманным протестным действиям. Именно молодёжная среда является основным "кадровым резервом" для современных антисистем. Работа в этом направлении должна осуществляться с обязательным учётом специфических особенностей современного молодёжного восприятия.

Что касается украинского фронта: евромайдан 2013-2014 года был призван спровоцировать распад РФ. Утечки о таком сценарии из западных спецслужб произошли уже давно. Данный сценарий не реализовался, поскольку на этот раз руководство России, до того предпочитавшее находить компромиссы с двумя этими антисистемами и даже "подкармливать" их, пошло на ряд радикальных шагов: поддержку референдума народа Крыма о присоединении к России и поддержку сопротивления народа Донбасса дальнейшей украинизации их региона. В результате украинская антисистема, отступив территориально, в сущности как таковая продолжает усиливаться. При этом усиление антисистемы не означает усиления государства и увеличения жизнеспособности украинского общества в целом — скорее, наоборот.

Что касается "глобалистской колонны" внутри РФ, то опасность этого фронта состоит в том, что при вялости и безынициативности власти и недостаточной развёрнутости патриотической альтер-системы, проявившейся, в частности, в таких акциях, как митинг на Поклонной горе, Бессмертный полк, митинги в поддержку Русской весны и ряде других — группировка космополитов-маркитантов использует ситуацию экономического кризиса и справедливый по отношению к системе РФ протестный потенциал населения для привлечения его в свои рядовые, в число тех, кто должен стать их пушечным мясом и тараном для сноса власти.

Глобалистская антисистема в РФ вынуждена заигрывать с имперским народом и частично мимикрировать под его здоровые интересы. Однако распространяется обаяние этих игр лишь на самую неопытную, необразованную и непроницательную часть низовых оппозиционных сил, потому что сущность либеральной "болотной" оппозиции достаточно хорошо просматривается в горизонте российской истории последних 7-10 лет.

Для купирования данной угрозы уже давно следовало бы провести мощную разоблачительную работу в отношении "уличной антисистемы". Однако у современной российской власти есть на этом пути ряд трудностей. Главная состоит в том, что сама власть существенно поражена вирусами антисистемы. Обличать антисистему уличную, показывая её сущность, означало бы обличать и антисистему властную, которая в значительной степени контролирует правительственные структуры РФ и почти весь её финансово-экономический блок, имеет весьма сильные позиции в среде наиболее влиятельных российских олигархов.

События по обострению ситуации вокруг борьбы против Русской цивилизации глобалистской антисистемы и на Украине, и в столичных городах РФ, где сконцентрирована основная масса как уличной, так и властной пятой колонны, должны развиваться по сценарию усугубления раскола властных элит. Возникает высокая вероятность сращения двух ветвей антисистемы (уличной и элитарной) и попыток их перехода в решительное наступление на верховную власть в целях опрокидывания режима и его очищения от здоровых сил, выражающих интересы и мотивации России как позитивной системы и как имперского народа.

Ещё в нулевые годы "вертикаль власти" приняла удобную на тот момент, но в корне ошибочную и опасную для национальной безопасности идеологическую директиву, гласящую, что в стране может быть только один крупный политик-патриот — Владимир Путин. Тем самым предвыборные игры свелись (и сводятся до сих пор) к акцентированию противостояния действующей власти и всевозможных либеральных радикалов как противостоянию Системы и антисистемщиков. Такой расклад сил не позволяет патриотическому большинству народа оказывать на власть давление и заставлять её сдвигаться в стратегически нужном направлении, ближе к полноценному восстановлению суверенитета России и провозглашению социальной справедливости главным критерием внутренней политики. Эта схема отсекает власть от возможности животворной подпитки со стороны патриотического сообщества: власть варится сама в себе.

В современных условиях данная схема становится не просто опасной, но и угрожающей. Следовало бы прекратить заигрывание с маркитантами, выражающееся в таких фактах, как выпуск на предвыборную сцену заведомо комичных фигур из либерального лагеря, и реализовать программу по обличению антисистемных сил. Целью такой программы должно стать достижение состояния, при котором заявления антисистемных фигур о необходимости возвратить Крым Украине или вернуться к дружбе с Западом, а также другие их высказывания по принципиальным вопросам стали бы неприемлемыми, а сами такие фигуры — нерукопожатными.

В качестве первого наброска такой программы предлагаю тезисы, которые вскрывают мироощущение пятой колонны в их неприглядном антисистемном виде, а именно: эзотерической русофобии. Нужно сказать за них вслух то, из чего они исходят, но что сами они в публичной российской политике никогда громко не произнесут, потому что это означало бы подписать себе смертный приговор. За пределами публичной политики (на радио "Эхо Москвы", телеканале "Дождь" и т.д.) подобные высказывания звучат, но, как правило, не собираются в фокус в едином и непротиворечивом виде.

1. Россия не является для нас — для мировой истории и для высшей целесообразности — суверенным государством. Она и не должна быть им с точки зрения здравого смысла ни при каких обстоятельствах. От попыток утвердить этот суверенитет плохо бывает всем — и Западу, и Востоку, и самим русским. И самое главное: такие попытки тормозят и разрушают процесс наступления благостного глобального порядка как апофеоза Цивилизации Нормальности.

2. Россия должна быть и де факто для нас уже есть (так мы подразумеваем) всего лишь пространством абсорбции со стороны Цивилизации Нормальности. После 1991 года она уже не восстановит своё отвратительное государство. А нынешнее государство является лишь командой по ликвидации остатков суверенитета России. Хотя, следует признать, процесс этой самоликвидации сложен, нелинеен. Случаются досадные сбои и отступления. Но неумолимого хода истории никто не остановит и не отменит.

3. Миром должны править западные правительства, которые, в свою очередь, являются менеджерами подлинных творцов современной цивилизации — крупного транснационального капитала и связанной с ним элиты мудрецов тайных клубов, к которым мы имеем некоторое отношение (мы демонстрируем им лояльность и рассчитываем, что для нас открыты двери если не в высшую элиту, то, по крайней мере, в сферу её обслуги, ведь мы делаем крайне важное дело: обеспечиваем мирный и бесперебойный процесс "недружественного поглощения" ядерной державы России глобальным миром). Мы и наши единомышленники уже сделали и делаем очень много для того, чтобы реальная собственность над всеми богатствами этой страны, все наиболее ценные активы перешли под контроль господ глобальной цивилизации. Россией должны править представители крупного капитала, которые являются подлинно рачительными хозяевами этой земли, а по существу — лишь представителями-наместниками высшей мировой элиты, поручившей им это. Поэтому все политические конфликты и проблемы должны улаживать именно капиталисты, "денежные мешки", а политики и юристы — лишь помогать им и оформлять их волю на политическом и правовом языке.

4. Нельзя отрицать, что большинство жителей России вообще не хотят принимать наш голос и смиряться с излагаемой аксиоматикой. Они всё ещё живут воспоминаниями о завихрениях истории, в которых им удавалось что-то противопоставить её мейнстриму. Однако это так исключительно потому, что им недостаёт интеллекта, здравого смысла, чувства меры и нормальности. Их трагическая судьба мешает им принять естественный для разумного и просвещённого человека ориентир на высшую цивилизацию, каковой является Запад. Вероятно, они неисправимы, но новое поколение россиян, идущее им на смену, внушает всё больше надежд.

5. Все силы, которые в России будут активно препятствовать этому неумолимому ходу истории, подлежат отбраковке, отлучению от крупных СМИ, от влияния на власть и на умы. Высокий творческий потенциал и какая-либо самостоятельность мышления жителей России, идущие вразрез с нашей аксиоматикой, для нас и нашего бога нежелательны. Такой творческий подъём здесь зачастую сопряжён с шовинизмом и выпадением из нормальности (безусловно, в России бывали люди, гениальность которых трудно отрицать, при этом ярые оппоненты Запада и естественности западного пути: Тютчев, Данилевский, Достоевский или даже поздний Солженицын, после того как вернулся в Россию, за что мы его жёстко критиковали; здесь неуместно расширять этот список).

6. В наших рядах есть и те, кому поручено отрабатывать идеологию русского национализма. Это "наши националисты", которые в ключевых позициях совпадают с нами. Они мечтают захватить власть, чтобы передать суверенитет Цивилизации Нормальности, а в ответ получить от них номинальные полномочия. То есть уподобиться марионеточным правительствам Восточной Европы и имитировать демократию по западным правилам. Что касается наших либералов-космополитов, то они хотят примерно того же. И в этом смысле одни от других практически не отличаются. Отсюда их совпадение в ненависти к "имперскому синдрому", сталинизму и другим эксцессам русской ненормальности и уродливости.

7. Если же вновь побеждает тенденция, которая противоречит нашему чаянию и здравому смыслу, это означает крах нашей Нормальности и нашего Здравого Смысла на данном этапе. Это означает, что "Мир сошёл с ума", "Бог осатанел" и т. п. Значит, нам придётся уехать или временно перейти на подпольное положение. Но победа всё равно будет за нами, рано или поздно!

Портрет этого монстра — породы маркитантов с их глобальным божеством, алчущим огромных жертв, — требует глубокой разработки и развития, насыщения деталями, превращения в сценарные замыслы и разнообразные проекты: от слоганов и лозунгов до произведений искусства и художественно-публицистических фильмов.

Даже такой, в сущности, безобидный проект как сериал "Спящие" вызвал бурю негодования в лагере маркитантов и заставил их оказать беспрецедентное давление на морально неустойчивого режиссёра Быкова, начать его травлю. Думается, что подобная реакция с их стороны — свидетельство опасений, что начнётся настоящая комплексная кампания по разоблачению их сущности. Пока же эти силы пользуются в нашем государстве не только всеми правами и свободами, но и бюджетным финансированием, поддержкой спонсоров, в том числе государственных, а также поддержкой властной ветви пятой колонны — действующего в РФ филиала глобалистской антисистемы.

Купирование угроз со стороны пятой колонны недопустимо сводить лишь к стандартным методам спецслужб. Необходимо аккумулировать общественную поддержку, патриотическое гражданское общество, системные силы и привлечь колеблющихся, которые соблазняются диспропорциями во внутренней политике существующего режима, но при этом способны распознать подлинного врага Русской цивилизации.

Настоящая статья представляет собой краткое изложение ряда идей доклада Изборскому клубу "Русская цивилизация против антисистем", вышедшего в журнале "Изборский клуб" (2017, №7). Полностью с докладом можно познакомиться на страницах журнала и на сайте izborsk-club.ru

 

http://zavtra.ru/blogs/grimasi_antisistemi

 


21.04.2017 Кто поднимет знамя?

 

Вопрос о Русском реакторе — это вопрос религиозной борьбы, духовной брани

Главным даром и ресурсом развития России является её народ — совершенно уникальный исторический резервуар, в котором тысячелетиями накапливался и сохранялся огромный духовный, ментальный и нравственный потенциал. Основная масса нашего крестьянского народа жила на грани нищеты, в бедности, иногда переходя грань нищеты, и в то же время она жила в праведности и на грани святости, и тоже иногда эту грань переходя.

Когда мы говорим о том, что происходило, допустим, в Советском Союзе в 30-е и в 40-е годы, то одно из главных объяснений тайны советского проекта заключается в том, что этот резервуар был разогрет: он зашипел, он произвёл огромную энергию, которая в нём тысячелетиями накапливалась.

Но не один Сталин был мастером работы с этим резервуаром, это были в своё время и Сергий Радонежский, который свою модель Святой Руси предложил, и Александр Невский, и Иван Грозный, и Суворов… Гениальность этих фигур заключалась именно в их способности вступить в конструктивный разговор со своим народом, вступать в отношения глубинного диалога с этим самым резервуаром русского духа.

Что можно в этой связи сказать о сегодняшней эпохе? Безусловно, во время "крымской весны" намёк на апелляцию к этому резервуару был обозначен. Кто его обозначил? Его обозначил Путин? Его обозначили какие-то части элит? Его обозначили низы общества, которые сами восставали, скажем, в Крыму? Мне кажется, что это было историческое чудо, где вмешались высшие силы и повели дело наперекор всем планам и прогнозам. И эти силы дали нам нечто вроде намека — в том числе и Путину, и политическим элитам, и всем нам. А смогли или не смогли мы этот намек считать — это уже другой вопрос. Кто-то смог, а кто-то не смог.

Поэтому для меня вопрос русского реактора — это вопрос того, что у нас как у народа есть огромный потенциал, который представляет существенную опасность для субъектов глобализации. Именно это является главной причиной того, что Россия находится в определённой осаде. Причём дело даже не в санкциях, а в том, что неразвитие России является условием приемлемости политического режима, который в России правит.

Ведь действительно, с одной стороны, было сказано президентом о сакральности Крыма, что многих из нас вдохновило. С другой стороны, буквально в те же месяцы, выступая перед клубом лидеров, он очень странно говорил о патриотизме. Он говорил о том, что патриотизм фактически сводится к интересам маленького человека, к интересам потребителя.

В чём секрет этого парадокса? Мне кажется, объяснение заключается не в каком-то недомыслии, а в том, что есть определённые неизвестные нам взаимоотношения верховной власти России и мировой финансовой олигархии. Может быть, власть и хотела бы пойти изборским путём, о котором грезят миллионы лучших людей России, но её манёвр ограничен условностями, достаточно жёсткими, о которых мы, возможно, не всё знаем.

И здесь вопрос: к кому нужно апеллировать, к кому обращать призывы? К нашей политической элите, к нашей власти? А может быть, вопрос должен быть задан как раз тем субъектам, которые реально решают, где и во что в мире нужно инвестировать капиталы, реальными хозяевами которых они являются?

Но они, эти самые глобальные субъекты, думают, что Путин с их воли, с их согласия получил власть. Они не понимают, что власть в России даётся Богом, а не мировой олигархией. И это совсем другой Бог, чем их бог.

Вопрос о русском реакторе — это вопрос о религиозной борьбе. В конечном счёте это религиозный вопрос. Это нельзя понимать в узком смысле — что, допустим, Русская Православная Церковь должна подняться и повести за собой народ. Этого не будет по понятным причинам. Но ответить на поставленные вопросы может только субъект метафизический, религиозный, а не экономический аналитик, живущий внутри своего дискурса. Потому что у нас в Изборском клубе собрались лучшие экономические умы страны, и эти лучшие умы уже не одно десятилетие бьются головами о непреодолимую стену, пытаясь её прошибить.

Значит, наша энергия заперта, значит, нужно искать другие пути, перенаправить поток наших усилий в обход этой стены. Может быть, имеет смысл направить его на прорыв в духовно-гуманитарной сфере? Почему Изборский клуб не может сегодня предъявить духовную альтернативу? Есть такая страна Иран, такая же имперская страна, как и Россия, не обладающая нашим военным потенциалом, которая продержалась под санкциями более 30 лет. Почему бы не взять пример с неё в этом вопросе, делая поправку на то, что у нас другая ведущая религия?

В духовно-гуманитарной сфере мы могли бы сегодня предложить качественно новые системные решения. Наши друзья сегодня возглавляют и Министерство образования и науки, и Министерство культуры. Есть определённые позиции и в главных федеральных СМИ. Почему бы не предложить институциализировать некую общественную структуру, которая могла бы помочь нашим единомышленникам? В Изборском клубе есть кадры, которые могли бы осуществить нечто вроде микрореволюций в этих сферах (взять хотя бы А.А. Агеева или Г.Г. Малинецкого в сфере образования и науки). А такие микрореволюции привели бы к цепной реакции изменений и в других сферах, безусловно.

Если не ставить вопрос таким образом, то мы находимся в тупике, потому что та сторона в этой "религиозной войне" прекрасно знает, чего хочет. Она очень хорошо организована. Если они обвалят нынешнюю власть, то, в отличие от нас, они знают, как её подобрать. Значит, нам нельзя допустить разрушения власти и нынешней конструкции государства. В противном случае, в очередной раз ввергнув Россию в хаос, они очень высокими темпами, ещё быстрее, чем в 90-е годы, будут растлевать, отуплять, "омамонивать" русский народ, то есть превращать его в слугу Мамоны и тем самым до конца изничтожать тот святой резервуар, о котором я говорил в самом начале.

Болотная в Москве и Майдан в Киеве — это одна и та же рука, которая действовала в разные исторические моменты, как бы ударяла в разные точки. Сначала в Москве у неё не получилось, потом она ударила в Киеве. В то время, когда проходила Болотная, их называли во власти "лучшей частью нашего общества". Каковы же ценности и идеалы этой "лучшей части"? Они сводятся к священному праву частной собственности, к благодати богатства и к свободе, которая понимается так, как она понимается в лозунге сатанистов: "Do what you will".

Мамона — по этимологии "ма’амон" — переводится как "ценности, взятые в залог", иными словами, это религия кредита. Главное в религии кредита вовсе не получение процента, а завладение залогом. А в залог стремятся получить всё целиком, всю страну, поэтому и проценты кредитные такие высокие. Инвестор не заинтересован в способности залогодержателей возвращать кредиты, ему нужна взятая в залог страна, и, соответственно, её неразвитие для него — важнейшая ценность.

Наши политические элиты расколоты и в то же время в большинстве своём двоедушны, они пытаются служить двум богам: носят на груди крестик, но всё время переворачивают его на спину, когда приближаются к другому своему богу — Мамоне.

Ещё раз повторюсь: главная опасность для мировых субъектов заключена в нашем народе, который уже неоднократно обманывал их ожидания. Им непонятно, что этот удивительный народ может "выкинуть" в очередной раз, на очередном историческом повороте. Вместо того чтобы наоткрывать мелкобуржуазных лавок, как все "нормальные народы", с радостью пошедшие в их кабалу. И этот русский реактор, который, конечно, не умирал и не засыпал — ниточка протянута была над бездной и в 90-е годы, — нуждается в том, чтобы нашлись люди, которые сегодня подняли бы знамя "религиозной войны", духовной брани, если быть более точным в определениях. 

 

http://zavtra.ru/blogs/kto_podnimet_znamya

 


11.06.2016 Социализм, которого ещё не было

  

Важнейшая предпосылка христианского социализма состоит в том, что в нем на преобразовательный потенциал социалистической идеи накладывается «узда» традиционных духовных ценностей. Тем самым, инновационная энергия реального социализма балансируется религиозным принципом, подчиняется уже не только абстрактному разуму (гуманистическому или, пост-гуманистическому), но разуму, выносящему высший принцип за свои пределы, – то есть разуму нравственному, совестливому.

 Многие критики революционного социализма справедливо указывали на то, что в нем предлагались весьма радикальные задачи, такие как: отмирание государства, семьи, религии, иерархии в обществе – однако, реальный социализм не только не выполнил этих задач, но по целому ряду направлений обеспечил движение вспять, к традиционным ценностям, и в чем-то оказался даже более консервативным, чем классический консерватизм XVIII – XIX вв. Этот факт сегодня служит одним из оснований идеологического синтеза – между социалистами и консерваторами-традиционалистами. В такой идеологии было бы немало черт социализма, однако в данном случае речь идет о социализме, которого еще не было.

Важнейшая предпосылка христианского социализма состоит в том, что в нем на преобразовательный потенциал социалистической идеи накладывается «узда» традиционных духовных ценностей. Тем самым, инновационная энергия реального социализма балансируется религиозным принципом, подчиняется уже не только абстрактному разуму (гуманистическому или, пост-гуманистическому), но разуму, выносящему высший принцип за свои пределы, – то есть разуму нравственному, совестливому.

В таком случае социализм не стремился бы самонадеянно претендовать на сборку «освобожденных» индивидов в общество заново, «с чистого листа» – но мог бы стать национальным (суверенно-патриотичным), религиозным, общинным. Это был бы не социализм ненависти ко всему миру, в котором он родился, но социализм любви к Отечеству, Обществу и Богу.

*  *  *

В генезисе социализма на Западе есть загадка: непонятно, почему христианский социализм так долго и трудно прокладывал себе дорогу и в итоге оказался относительно периферийным идейным явлением. Почему те ветви социализма, которые стремились сохранить и отстоять традиционные ценности (к примеру, «феодальный социализм» в духе Томаса Карлейля и «Молодой Англии»), быстро отшумели и сегодня фактически забыты – а вместо них социализм интернационалистический, безбожный и материалистический узурпировал даже само право именоваться социализмом?

Возможным ответом на этот вопрос является специфика развития Запада после Реформации, когда произошло своеобразное взаимопроникновение двух традиций – иудейской и христианской, и возник эмбрион так называемого «иудеохристианства» Нового времени, являющегося на деле религиозной фикцией или фальсификацией (с ним иногда отождествляют «протестантскую цивилизацию», но без достаточных оснований). Возникший в эпоху Просвещения гибрид двух традицийозначал не новое религиозное направление, но взаимную аннигиляцию двух религий, двухсторонний отказ иудеев-ортодоксов и христиан-католиков от духовной сущности, которая хранилась в их общинах, храмах и синагогах и замену его неким остаточным морально-этическим субстратом, к тому же достаточно размытым. В результате возобладал социализм ни иудейский, ни христианский, ни ветхозаветный, ни новозаветный, а как будто «нейтральный».

Европейский иудаизм в XVIII в. претерпел не менее глубокий раскол, чем сама Европа в эпоху Реформации, в результате этого раскола обозначились два крайних полюса: запирание «полноты веры» в религиозном изоляционизме (хасидская революция консерваторов-харизматиков), и еврейское «просвещение», гаскала, создавшая все предпосылки для «исхода» огромного числа людей из религиозной традиции в формирующуюся светскую цивилизацию модерна, их ассимиляции и усвоения ими новоевропейской («иудеохристианской») идентичности как замены иудейской ортодоксии. Не секрет, что каббалистические знания в их секулярном формате стали важной составляющей новоевропейской парадигмы мышления. По мысли современного знатока вопроса Яакова Каца, каббала для европейского гуманизма сыграла роль сходную с той, что сыграло затем Просвещение для еврейской гаскалы.

Начавшись с отказа от запрета на ростовщичество, идеология Просвещения развивалась далее в направлении отказа от всех остальных библейских запретов – в этом и заключался тайный мотор становления мира капитализма. По мысли экономиста М.Хазина, «красный проект» частично возвращался к старым запретам и в этом смысле он вполне мог бы рассматриваться сегодня как возврат к библейской системе ценностей, – по Хазину, новый социализм будет сочетаться с христианством в странах с преобладанием христианской культуры (в исламских странах будет развиваться исламский социализм и т.д.). Здесь опять же речь идет не о реальном «красном проекте», а об «умозрительном» социализме, которого еще не было.

По мере втягивания в процесс «секуляризации» третьего сословия новобранцы принимали на вооружение все боле радикальные доктрины. Социализм ассоциировался у них с избавлением от уз общины и рода, от старой веры, отход от узко-национального интереса. Передовым отрядом распространения этого мировоззрения стали «тайные общества» на Западе, а формой общения между «просвещенными» людьми – салоны, куда принципиально был открыт доступ выходцам из другого племени и религии.

В результате просветительского проекта возник классический западный буржуа, капиталист. И уже довольно скоро за ним на сцену истории вышел и идейный социалист. Основные черты предшественника – его космополитизм, его равнодушие и пренебрежение к отечеству, церкви, общине, из которой он вышел, его меркантилизм и прагматизм – все это было унаследовано от ублюдочного папаши капитализма его не менее ублюдочным сынком – социализмом революционного толка. Социализм того же Маркса строился по образу и подобию капитализма, со всеми его родовыми пороками. Фактически социализм марксистского типа предложил заменить мамонопоклонство и узкий эгоизм капиталистов на потребительство и стадный эгоизм пролетариев, отвоевывающих свой кусок общественного каравая. В «Манифесте Коммунистической партии» на упреки в стремлении уничтожить семью и отечество Маркс не отвечает в духе какого-либо положительного раскрытия своего понимания отношения полов или отношения человека к своему народу – напротив, он с вызовом заявляет, что мечтает узаконить и ускорить все разрушительное для человека и человечества, что принес с собой капитализм. Отказ от института семьи и от идеи «отечества», что любопытно, предвосхищал глобализационную неолиберальную повестку нашего времени.

Все другие ветви социализма (религиозный социализм, феодальный социализм, общинный и национально-государственный социализм, в том числе русское христианское народничество) должны были быть оттеснены на обочину – они выдавались носителями нового мессианства за нечто устаревшее и даже морально постыдное, поскольку не соответствовали современному «благородству» – благородству «общечеловеков». Секрет успеха радикального социализма был в том, что он легко усваивался молодежью и нес в себе мощный ниспровергающий заряд, тогда как другие виды социализма не были столь нигилистическими, они предполагали ограничить лишь власть олигархического капитала, но не желали уничтожать окончательно весь «старый мир», подорванный буржуазными революциями – этот «старый мир» был дорог им, поскольку это был их дом.

В таких условиях «высокий социализм» не смог состоялся. Состояться помешало ему то, что в идеологическом мейнстриме к идее социальной справедливости были искусственно приклеены такие, в сущности, не свойственные историческому «социалистическому началу» принципы как:

1. Интернационализм, изначально подрывающий и порочащий мысль о социализме как идеологии национального суверенитета (патриотической идеологии).

2. Воинствующий атеизм, представлявший собой иудеохристианский секуляризм, который, как «собака на сене», не подпускал к социализму никакую религию.

3. Экономический детерминизм, который принципиально занижал и примитивизировал возможности социального развития, которые могли бы быть задачами «высокого социализма» (в этом пункте марксисты а во многом и анархисты унаследовали буржуазный меркантилизм).

4. Материализм как редуцированная метафизика, – «вера только в то, что можно пощупать руками и упование только на то, что можно употребить» – мировоззрение, опять же предвосхищающее расчеловечивание западной цивилизации и подстегивающее данный процесс.

 

Величайший исторический парадокс заключается в том, что, понимая роль и значение того «взрыва», который произошел в результате взаимной аннигиляции двух религиозных традиций в Западной Европе, невозможно отрицать, что Россия во всей этой драме была не при чем. Она не принадлежала западной цивилизации, она не участвовала в Реформации и Просвещении, она не создавала радикальные теории, – но, тем не менее, основной удар марксистского социализма приняла на себя именно Россия. При этом она умудрилась не погибнуть как империя и цивилизация, но переработала сброшенный в нее ядовитый продукт жизнедеятельности чуждой цивилизации в нечто удобоваримое и даже убедительное для всего человечества.

Редко признают в общем-то очевидный факт: крепостной русский крестьянин владел землей через общину – то есть был мелким землевладельцем, но не в форме частной собственности, а в форме собственности коллективной, общинной. Этим объясняется вековой «социалистический навык» русского народа, полагавшего, что земля Божья и по высшему праву не должна принадлежать человеку-собственнику. Другой малоизвестный факт: после гражданской войны порядка 80% крестьян вернулись обратно к общинной форме, видя в ней оптимальную форму выживания, гарантию от явной социальной несправедливости: от произвола власти и от рисков скупки земли крупным капиталом. Окончательно общинные отношения были разрушены лишь в ходе коллективизации 30-х годов.

Но поразительно вот что. Маркс, в отличие от русских марксистов, прекрасно осознавал, что Россия является своеобразной цивилизацией, и в конце жизни, после изучения большой литературы на русском языке, он признал, что путь развития России может быть совсем другим, чем в Западной Европе. В «Письме Вере Засулич» он писал: «На Западе дело идет о превращении одной формы частной собственности в другую форму частной собственности. У русских же крестьян пришлось бы, наоборот, превратить их общую собственность в частную собственность. (…) Специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мной из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России…» В набросках к этому письму, сохранившихся в рукописи, Маркс утверждает мысль, прямо противоположную Плеханову и Ленину: «Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция. (…) Если революция произойдет в надлежащее время, если она сосредоточит все свои силы, чтобы обеспечить свободное развитие сельской общины, последняя вскоре станет элементом возрождения русского общества и элементом превосходства над странами, которые находятся под ярмом капиталистического строя». Капиталистическая аренда на английский лад противна сельскохозяйственным условиям России, полагал Маркс, а происходящее после 1861 года разрушение русской общины является не следствием неумолимых законов истории, а злой волей правящих классов.

*  *  *

У Виттфогеля, Хейхельхейма, а до них у Б.Рицци прослеживается настойчивая мысль о параллелизме древних форм обществ так называемого «азиатского способа производства» по отношению к социализму XX века, который даже предложили назвать «современной формой восточной деспотии». Эта аргументация получила развитие у критиков советского социализма, таких как М.Восленский, М.Джилас. Унаследовал эту трактовку и И.Р. Шафаревич. Подобного же мнения придерживается и отечественный теоретик неотроцкистского толка Ю.И. Семенов, называющий этот тип обществ «политаристским».

Надо сказать, что параллели между «реальным социализмом» советского типа и древними обществами Востока, Африки и Америки напрашивались. Вероятно, первыми провели такую параллель академик Павлов и – уже в эмиграции – Питирим Сорокин. Эту же параллель предсказал Г.В. Плеханов, когда он предположил, что социалистическая революция, свершившаяся в стране с незрелыми для нее социально-экономическими условиями, может «привести к политическому уродству, вроде древней китайской или перуанской империи, т.е. к обновленному царскому деспотизму на коммунистической подкладке».

Глядя из сегодняшнего дня, трудно отрицать, что эти параллели, при всей их внешней правдоподобности, были довольно-таки несправедливыми по отношению к «реальному социализму» в СССР. Ведь в советском проекте в его развитом виде был целый ряд черт, радикально отличающих его от обществ «азиатского способа производства» даже безотносительно уровня развития науки и технологий. К таким чертам относились, к примеру:

- реализация всеобщего права на образование, в том числе относительно эффективная работа социальных лифтов для одаренных людей;

- равноправие женщин;

- передовая медицина, распространяемая на все население, к примеру, впервые в мире созданная в 30-е годы система Скорой помощи;

- система массовой информации и пропаганды, а также культурного просвещения, которая давала не только информационный, но и преобразующий ментальный результат. (Заметим в скобках, что всоединении с духовным потенциалом христианства такой подход к культивированию высших уровней личности в массовом воспитании и образовании должен дать качественно новый эффект; результат такого «христианско-социалистического» воспитания может превзойти даже самые оптимистичные ожидания.)

- система обратной связи, работавшая, в частности, через огосударствленные партийные и общественные структуры (парткомы, месткомы, комитеты комсомола ), позволявшая во многих случаях доносить наверх жалобы и предложения, добиваться решения многих проблем.

Все это лишь небольшая часть примеров и аргументов против уподобления советского проекта обществам «азиатского способа производства». Но и параллелизм между ними тоже имеет свой смысл – смысл этот заключался в том, что принцип частной собственности вовсе не является универсальным в истории, тем более не является он «священным» – он относителен, и применяется по-разному в разных обстоятельствах.

 

 «Реальный социализм» сталинского типа в принципе мог бы продолжить развитие по экспоненте и совершить следующий бросок – к тому, что позднее стали называть «постиндустриальным укладом». Об этом мы уже писали в одном из докладов – «Всплывающая империя», опубликованных в журнале «Изборский клуб» (2015 № 2).

Зададимся другим вопросом: мог ли сталинский строй совершить эволюцию в направлении христианских ценностей? Этот вопрос сегодня дискутируется, и все чаще звучат голоса о том, что такая возможность была. Во всяком случае, при Сталине наметился вектор на отбор общих оснований двух этих мировоззренческих парадигм. По выражению современника Сталина, профессора медицины святителя Луки (Войно-Янсенецкого), «очень многое в программе коммунистов соответствует требованиям высшей справедливости и духу Евангелия». «Я тоже полагаю, - свидетельствовал святитель, - что власть рабочих есть самая лучшая и справедливая форма власти. Но я был бы подлым лжецом перед правдой Христовой, если бы своим епископским авторитетом одобрил бы не только цели революции, но и революционный метод». Сближение Церкви и социализма в эпоху 40-х – начала 50-х гг. вовсе не было тактическим союзом, заключенным ради победы в войне – некоторые малоизвестные высказывания в черновиках и записных книжках Сталина свидетельствуют о более глубоком стратегическом замысле.

Однако уже вскоре после смерти Сталина началось вырождение проекта – при Хрущеве его «подъемная сила» резко сокращается и, хотя по инерции сталинский проект дает еще несколько блестящих результатов в научно-технической области, советская система постепенно опускается в целевых векторах своего развития: от творчества и служения к потребительству. Это превращает ее из альтернативы капитализму, из контрсистемы западного мира в своеобразную «пародию» на него (социализм как недо-капитализм).

*  *  *

Высказанная Марксом и Энгельсом идея об освобождении человека во имя духовных потребностей, возможно, и не была с их стороны лукавством. Однако, во всяком случае, они очень мало внимания уделили вопросам о том, чем конкретно будет занято человечество после того, как завершится «обратное отвоевывание» его из мира отчуждения. Либо здесь сказалась некоторая их наивность как мыслителей, либо же здесь скрывается тот самый порок социализма, о котором писал отец русского космизма Н.Ф. Федоров: они действительно не задумывались о целях и смыслах духовного роста человека. Речь идет о подмене прогресса человеческого духа прогрессом социальным, а значит о фундаментальной антропологической ошибке – недооценке человека как активной творящей силе истории и космоса (такая трактовка возможна, и обожествление человека есть обратная сторона презрения к нему).

Л.А. Тихомиров, хорошо знавший лево-радикальную идеологию изнутри, писал по этому поводу: «По Оуэну, стоит только изменить внешние условия — и человек начнет роковым образом изменяться. Эта материалистичность, уверенность в “производности” человеческой личности из внешних условий доведена, наконец, до полного завершения в учении Маркса, который принял за аксиому (никогда не доказанную им), будто бы человек и его общественность суть создание условий добывания пищи. (…) Если это воззрение выразить прямо и смело, то должно сказать, что личности совсем не существует. Это настоящая философия человеческого ничтожества». Схожие мысли высказывали и народники, в частности, Н.К. Михайловский.

 

Социализм исторически может быть реализован на трех уровнях человеческого целеполагания: на уровне базовых потребностей (идеал которого – полный холодильник, развлечения, свободное время без объяснения, зачем оно человеку); на уровне высоких потребностей (идеал – творчество, совершенствование души и ума); наконец, на уровне высших духовных потребностей (идеал – служение, преображение мира, исправление несправедливости, помощь ближним). В этом смысле социализм «ниже пояса» или на уровне желудка может не только не соответствовать, но и противоречить высокому социализму. Сытость, удовлетворенные базовые потребности не являются сами по себе условием для человеческого развития и совершенствования, очень часто они ведут к противоположному результату. К примеру, свободное время человека общества будущего, о котором писали марксисты, может быть «убито» в бесплодных играх и фантазиях. В свою очередь жертвенная любовь не склонна к потребительству, а, напротив, аскетична и ищет не свободного времени самого по себе, а любой возможности, чтобы заполнить освобождающееся время своей миссией – своим служением. Поэтому христианский социализм, в отличие от атеистического, способен дать определенную гарантию от этого сползания на низшие этажи ценностей и утраты высокого предназначения человека.

 

*  *  *

На Западе сегодня наблюдается заметный сдвиг в направлении симпатий общества к социализму. Не так давно влиятельнейший Институт Гэллапа провел опрос, в ходе которого выяснилось, что 36 % американцев положительно относятся к социализму. Весьма любопытны данные германского института исследования общественного мнения «Emnid». Согласно им, 88 % респондентов высказались за установление в Германии экономического порядка, принципиально отличного от капитализма. Респонденты согласились с тем утверждением, что капитализм никак не способствует утверждению социальной справедливости, защите окружающей среды и т.д.

В России проблески такого альтернативного уклада были хорошо заметны в эпоху перестройки, до тех пор, пока искусственно не была утверждена госполитика поощрения перехода кооперативных и народных предприятий на начала обычных акционерных обществ. Большой интерес представляет опыт Магомеда Чартаева (союз собственников-совладельцев «Шухты» в Дагестане). Так же, как и в старой русской артели, в его предприятии работники являлись не наемниками, а собственниками (пайщиками) и не получали зарплату, но сами распределяли по справедливости полученный доход. Магомед Чартаев вполне ясно характеризовал свою систему не просто как социальный эксперимент, но как выражение цивилизационной идеи – специфически российский путь. Сегодня идеи Чартаева поддерживает такой неординарный политик и организатор, как губернатор Белгородской области Е. Савченко. На встрече с Изборским клубом в 2013 году Савченко, описывая успехи своей модели социально-экономических отношений, апробированной на Белгородчине, признался, что «следующим шагом должно стать внедрение экономической модели собственников-совладельцев, предложенной российским ученым Магомедом Чартаевым. Когда работающий на каждом предприятии человек не только получает зарплату за свой труд, но и выступает как совладелец части созданного им капитала, который будет участвовать в дальнейшем производстве и приносить работнику дивиденды». В понимании Чартаева, собственность на средства производства в народном предприятии является производной от труда, который вложили отцы и деды ныне живущих пайщиков. Собственность не может рассматриваться только на горизонтальном уровне – одного ныне живущего поколения. Тем самым, собственники-труженики, помня о предках, помнят и о потомках-наследниках – идея собственности переведена на «вертикальный» уровень. А внешний капитал (инвестор, частник, проводники глобализации) не имеют к этой вертикали никакого отношения.

*  *  *

На XVIII Всемирном русском народном соборе Святейший Патриарх Кирилл огласил концепцию, которая явилась итогом долгой работы и размышлений о ценностях, которые лежат в основе жизни России. Он назвал пять таких ценностей, это: вера, справедливость, солидарность, достоинство и державность. По крайней мере, три из пяти этих принципов напрямую являются ценностями христианского социализма, хотя и два других принципа (достоинство и державность), если вдуматься, также отвечают данному идеологическому синтезу.

В соединении христианства с лучшими чаяниями справедливости, общественного развития и общественной собственности, которая не уничтожила бы, но ограничила бы собственность частную – шанс породить небывалый доселе социализм: религиозный, национально-суверенный, общинно-семейный, нацеленный на углубленное внутреннее совершенствование личностей, а не их нивелировку в многомиллиардном «человейнике».

Христианский и общинный социализм сегодня мог бы предложить проект общества с высокой степенью мотивации своих членов, без разрушения семьи, без обобществления воспитания, при этом с развитым образованием и социальным обеспечением. Это социализм без уравнительности, но и без неконтролируемого разрастания дистанции между богатым и бедным слоями. Социализм без насильственного обобществления, но с доминирующим укладом общественной собственности (государственной, но не только государственной, а также кооперативной, артельной, партнерской, акционерной, муниципальной и прочими ее видами) – то есть социализм сообществ.

Христианский социализм, «высокий» социализм – способ построения гармонии человека с космосом, с природой, с живым миром и с социальным миром. Эта гармония строится через выстраивание отношений с Богом как высшим Регулятором мироздания. В этом смысле обуздание рыночной стихии посредством планирования и обуздание инновационной и экспансионистской энергии общества посредством религиозных запретов и идеалов обладает высшим символизмом. Оно символизирует творение оформленного мира «вещей» из бесформенного хаоса первоматерии.

Социальная история не предопределена, фатализм в этом отношении не уместен, и все разговоры о едином и неизбежном пути развития для человечества недобросовестны и противоречат фактам. Социальные технологии и возможности проектирования более справедливой реальности – неотъемлемое свойство человеческой природы, его сознания. Скрытые возможности социальных технологий, их потенциал задействованы пока в незначительной мере. Но потенциал этот очень велик и значим для людей, доказательств чему много – при этом опыт СССР едва ли не самое поразительное доказательство этому. Социализм строился тогда на основе общества, которое было еще не готово реализовать требуемый потенциал. Тем не менее, поколениям наших дедов и отцов многого удалось достичь.

Говоря о православном социализме сегодня, мы видим два глубинных пласта российской истории – тысячелетнюю православную традицию и опыт социалистических отношений, выразившийся в традиционной русской общине, и как необычайный эксперимент – в советском государстве и обществе XX века. Оба эти пласта опыта драгоценны для нас в XXI веке, и нам не стоит «делать между ними выбор». Такой выбор навязывается нам извне – и мы этим выбором никому не обязаны.

Наш путь – сочетание и синтез лучшего и проверенного опыта наших предков.

С полным текстом доклада «Христианский социализм – приручение дракона» можно ознакомиться на сайте Изборского клуба и в журнале «Изборский клуб» (2016 № 2).

  

http://zavtra.ru/blogs/sotsializm-kotorogo-eschyo-ne-byilo

 

Камень в огород "Это был бы не социализм ненависти ко всему миру, в котором он родился, но социализм любви к Отечеству, Обществу и Богу." не принимается.

Весь мир насилья мы разрушим. До основанья, а затем. Мы наш, мы новый мир построим, Кто был никем — тот станет всем!

Неприятие/разрушение/преодоление основ насилия, на которых строился мир эксплуататоров, - не есть ненависть к Миру.

Рабы восстанут, а затем

Мир будет изменён в основе:

Теперь ничто — мы станем всем!

Рабочие, крестьяне, будем

Великой армией Труда.

Земля дана для счастья людям,

 Прогоним трутней навсегда!

Эти слова рождены не в хорошо и со вкусом сделанной студии,

о чем консервативно-патриотическая мысль или забывает, или не  не хочет помнить, а в радикально иной среде и при...  христианских государях/ президентах/элитах, в чьем распоряжении было минимум 1700 лет (христианская религия не как частное дело, а государственное, началось с Армении в 301 году нашей эры), чтобы отказаться от рабовладения, беспощадной эксплуатации туземцев и т.д.

 

 

 

 

 

Админ

 


02.10.2015 Россия предъявляет заявку на создание новой системы глобальной безопасности

  

Пощечина США не скрывается и не ретушируется. Как еще можно трактовать вызов, прозвучавший 1 октября в Нью-Йорке из уст министра иностранных дел России: «Мы не планируем расширять наши авиаудары на Ирак. Нас никто не приглашал и никто об этом не просил. Как вы знаете, мы – "вежливые люди", мы не приходим, если нас не приглашают»

Россия второй раз за полтора года официально принимает решение о применении вооруженных сил за рубежом, одобренное на высшем законодательном уровне.

Кому выгодно происходящее? Почему Израиль и США допустили такую ситуацию и не высказывают резких возражений? Тем более что происходящее наносит пощечину США, войска которой, говоря словами Обамы, «в основном вернулись из Ирака»? Как это соотносится с резкой и жесткой внешнеполитической риторикой как со стороны Москвы, так и со стороны Вашингтона? Здесь налицо загадка.

Почему все это проглатывают за океаном?

Пока мы не услышали убедительных версий, которые давали бы более-менее убедительные ответы на эти вопросы, кроме крайне мутной конспирологии.

Моя версия сводится к тому, что ИГИЛ, опираясь на финансирование саудитов и криминальный бизнес, связанный с нелегальной торговлей нефтью и взятием под свою опеку ряда теневых потоков (торговля оружием, наркотиками и др.), полностью вышли из-под контроля ведущих западных и американских спецслужб. Поэтому вчерашние тайные покровители ИГИЛ в англосфере сегодня глухо молчат. Единственная страна, которая «заступается» за ИГИЛ – это Саудовская Аравия.

Еще одно – дополнительное – объяснение тому, что России дан своего рода «карт-бланш» для борьбы с ИГИЛ в Сирии, заключается в том, что военная операция в 2015-2016 гг., если она окажется успешной, будет дополнительным аргументом против Обамы и тех политических сил, которые ассоциируются с Обамой. То есть это ставка могущественных закулисных элит в предвыборный период в США. Дело не только в президентских выборах как таковых, а в том, что предполагается осуществить масштабную смену правящих команд. По всей видимости, должна прийти гораздо более жесткая команда. Пока же налицо провал как антиигиловской коалиции во главе с обамовской администрацией, так и ЦРУшной программы по свержению Башара Асада. Мы видим, как «дергаются» политики в целом ряде стран, поскольку они не в силах отказаться от своих обязательств, связанных с этой анти-асадовской программой.

У России появился шанс предъявить заявку на создание новой системы глобальной безопасности. При молчании и нейтралитете Китая мы видим, что инициатива переходит в русские руки. Это ровным счетом то, что мы предлагали в Русской доктрине в 2005 году. И не удивительно, что Путин не спешил с такого рода заявками – уже несколько лет он осуществлял подготовку к такой заявке (сначала с развитием ВПК, затем, с приходом Шойгу в Минобороны, с развитие вооруженных сил).

Пока речь идет о формировании системы международной безопасности не в мировом, а в евразийском масштабе. Очертания новой такой системы налицо. Россия осуществляет общее силовое и политическое прикрытие, опираясь на волю официальных властей государств, где осуществляются конфликты. Сирия и Иран при поддержке ливанской Хезбаллы начинают наземные операции там, где Россия накануне нанесла высокоточные удары с воздуха. В Багдаде создается один из ключевых координационных штабов антитеррористической операции. МИД и МинОбороны РФ вступают в плотные и регулярные консультации с западными коллегами во избежание нежелательных столкновений и недоразумений в небе над Сирией. Ирак не отметает возможность обращения к России с просьбой о бомбардировках ИГИЛ на своей территории. Мы видим также и то, что субъектами коалиции безопасности могут выступить не только государства, но конкретные движения (например, Хезбaлла).

В случае успеха данной кампании в течение ближайшего года может произойти существенная смена конфигурации на Ближнем Востоке. Однако, с моей точки зрения, следует ожидать, что англосаксы уже давно разрабатывают и готовят ответ на такой сценарий и при новом президенте они могут попытаться перейти в решительное гибридное наступление на наши интересы, в том числе в регионах, территориальной более чувствительных для России, чем Ближний Восток. 

 

http://zavtra.ru/blogs/rossiya-predyavlyaet-zayavku-na-sozdanie-novoj-sistemyi-globalnoj-bezopasnosti

 


10.09.2015 Взыскующие правды

  

Илл. Иван Билибин. "Суд во времена Русской правды" (1907) 

Русский народ, несмотря на все перипетии нашей истории, показал, что он является мировым народом, и для него понятие социальной правды не внутренне домашнее понятие, оно распространяется на весь мир. Правда воспринимается нами не как частное мнение и не как произвол господина, а как скрепа между разными людьми, как общее достояние.

Делами закона не оправдается пред Ним никакая плоть; ибо законом познаётся грех. Но ныне, независимо от закона, явилась правда Божия…

Послание Римлянам 20, 21

 

...Есть и человеческая правда, правда по законам внешним, но правда малозначащая, не имеющая совершенства и полноты и основывающаяся на человеческих соображениях. А я прошу Твоей правды, которая нисходит от Тебя и которая возводит на Небо, прошу и помощи, чтобы приобрести эту правду.

Святитель Иоанн Златоуст

 

 Справедливость в Священном Писании

Существует распространенная точка зрения, что, в отличие от Корана, пронизанного идеей справедливости, эта категория не свойственна Священному Писанию христиан. Однако, эта точка зрения основана на недоразумении. Дело в том, что само русское слово «справедливость» – позднего происхождения. Его просто-напросто не было в церковнославянском языке, и соответственно концепт справедливости выражался по-другому. При этом уже в синодальном переводе Библии слово «справедливость» используют, хотя и не так часто, как можно было бы ожидать – в силу консерватизма переводчиков, старавшихся сохранить лексические принципы старых переводов. (Неслучайно мы углубляемся здесь в лексические материи, потому что, говоря о справедливости, мы говорим в значительной степени не только про социальную или моральную, но и про семантическую проблему; важно осознавать ее в ее корнях, иначе нам не удастся нащупать и выверить правильные слова и формулы.)

Итак, в церковнославянской Библии понятие справедливости выражено чаще всего словом «правда», либо «правота», «оправдание», «праведные дела». Другой вариант передачи смысла справедливости – слово «судьба». Тогда слово «судьба» значило суд божий, а также – вердикт, определение земного суда. Понятия правды, праведности и судьбы, суда буквально пронизывают и Ветхий, и Новый Завет, – и в этом смысле невозможно усомниться, что понимание правды и чувство справедливости в Священном Писании христиан было глубоко развито. В русской картине мира эти понятия в значительной степени сформировались на основе Библии. Библейский опыт был воспринят русским народом через воцерковление, через чтение Священного Писания, и через его слушание в храме, и косвенным образом – через общение со священниками, начетчиками и т.д.

Необходимо в этой связи отметить, что правде в христианском каноне приданы высшие в иерархическом смысле признаки: одно из метафорических имен Господа Бога – «Солнце Правды». Обостренное восприятие справедливости – яркая библейская черта, чему можно привести множество примеров.

Вся 11 глава Притчей Соломона посвящена этой теме. Есть многочисленные мотивы справедливости в Псалтири и писаниях ветхозаветных пророков. Большой интерес представляет парадоксальное высказывание о правде и истине в Псалтири (84, 11-12), к которому мы обратимся ниже. В Новом Завете мы постоянно слышим слова о справедливости и несправедливости, выраженные в терминах «правды» и «неправды»: «Отойдите от меня, все делатели неправды» (Лк 13, 27), или: «Блаженны алчущие и жаждущие правды» (Мф 5, 6), или: Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное (Мф 5, 10),или: «Ищите же прежде Царствие Божие и правды Его» (Мф 6, 33),а также: «...Но если и страдаете за правду, то вы блаженны» (1 Пет 3, 14). Можно обратить внимание и на такие слова Христа: "Аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в Царствие небесное" (Мф 5, 20). Иными словами, подразумевается, что у книжников и фарисеев – своя правда, но этой правды недостаточно, чтобы соответствовать высшей правде Царствия небесного.

Чрезвычайно остро и образно тема правды раскрывается в апокрифической Третьей книге Ездры, в которой акцентируется эсхатологичность этой категории. Там неоднократно указывается, что придут обетованные времена, когда неправда будет удалена с земли, а воцарится правда. Однако этому торжеству божественного замысла о мире будут предшествовать страшное время, которое описываются следующим образом:

 «Путь истины сокроется, и вселенная оскудеет верою, и умножится неправда, которую теперь ты видишь и о которой издавна слышал. (…) После третьей трубы внезапно воссияет среди ночи солнце и луна трижды в день; и с дерева будет капать кровь, камень даст голос свой, и народы поколеблются. (…) Море Содомское извергнет рыб, будет издавать ночью голос, неведомый для многих; однако же все услышат голос его. Будет смятение во многих местах, часто будет посылаем с неба огонь; дикие звери переменят места свои, и нечистые женщины будут рождать чудовищ. Сладкие воды сделаются солеными, и все друзья ополчатся друг против друга; тогда сокроется ум, и разум удалится в свое хранилище. Многие будут искать его, но не найдут, и умножится на земле неправда и невоздержание. Одна область будет спрашивать другую соседнюю: "не проходила ли по тебе правда, делающая праведным?" И та скажет: "нет". Люди в то время будут надеяться, и не достигнут желаемого, будут трудиться, и не управятся пути их» (3 Ездры, 5, 1-12). Таким образом, в конце истории ощущение присутствия правды в жизни полностью улетучится, наступит царство тотальной «неправды и невоздержания».

 

Справедливость как аспект правды

Справедливость – это мерка, с помощью которой люди стремятся измерить правду и ложь жизни. А правда – это тот идеал, за который люди идут на скорби и смерть. В то же время природа языка такова, что любое слово можно употреблять метафорически. К примеру, употребляя словосочетание «высшая справедливость», мы тем самым строим метафору «высшей правды» – и разница в восприятии двух этих выражений может в итоге вообще отсутствовать.

Тем не менее, в лингвистическом плане «справедливость» выступает как конкретный аспект многозначного понятия «правда». В русской языковой картине мира правда мыслится не столько как полюс смыслового космоса, сколько как его ось. Ухватывается она не отдельной силой человека (умом, волей или чувством), а всем существом, целиком и через целое.

Можно выделить как минимум девять основных смысловых кустов понятия правды, и внутри них пять «центральных точек» семантики, а именно : 1) Истина. 2) Справедливость. 3) Достоверность. 4) Честность (добросовестность). 5) Праведность.

У разных наших мыслителей и идеологов были совершенно разные трактовки соотношения этих аспектов правды, вплоть до диаметрально противоположных(1). Но так или иначе, погружаясь внутрь этой проблематики, мы увидим, что соединяются эти пять аспектов вокруг праведности, то есть способности жить по правде: по-божески и по совести. Это и есть высший аспект правды. Поэтому, когда мы говорим о справедливости как справедливости социальной, мы должны понимать, что в этом огромном смысловом комплексе правды она окажется жизнеспособной именно в ее соединении, сочетании с высшим идеалом.

Если подробно разбирать девять смысловых ядер «правды», о которых идет речь, то мы увидим в них некую языковую «семью» понятий, тесно связанных между собой, в чем-то перетекающих друг в друга.

1. Так, Истина, как первостепенный аспект правды, этимологически восходит к понятию самотождественности: ист, este – тот же самый, суть. Истина означает констатацию того, что есть в действительности, некоторого «объективного» факта. Высшая истина – это констатация закономерности, законов природы, каких-то непреложно повторяющихся соответствий, незыблемого порядка бытия. В то же время, говоря о высшей истине, мы подразумеваем и наличие ясного осознания того, что есть и того, чего нет – истину можно познать, обретая тем самым видение вещей как они есть, без искажений(2).

2. В этом пункте мы переходим уже ко второму семантическому ядру «правды», который можно обозначить такими понятиями как реализм, достоверность, верность действительности. Правда смотрит на мир реалистично, не существует тайн и теневых сторон, в которых могло бы что-то быть утаено от сознания правды. Люди потому не владеют всей правдой, что многие явления и закономерности просто не попадают в поле их зрения в силу ограниченности человеческих возможностей. Означает ли это, что домыслы, фантазии, попытки интуитивного проникновения в тайны бытия лишены какой-либо правды? Нет не означает, – но там где человек отступает от правды-реализма, он находится на нетвердой почве, может ошибаться или просто погрязать в мечтательности, не имеющей опоры в действительности.

3. В этом смысле второе ядро тесно связано с третьим, которое можно определить как честность, правдивость, добросовестность (согласие слова и дела). Человек не может знать всей правды как целостного ви́дения жизни, не владеет он и всей истиной как полной совокупностью фактов, но он должен быть честным перед самим собой в том, что ему не все известно и не спешить судить о вещах, которые он не постиг.

4. Еще одним смысловом ядром правды выступает правильность (действие в соответствии с правом, правилами – как в узком, так и в широком смысле). Правда как правильность характеризует практическую и этическую заостренность этого понятия-концепта – волевой характер правды как следования тому, что человек считает до́лжным, достижения таким образом высоких нравственных образцов в своем поведении. В то же время, если в центре правды-правильности оказывается не этический идеал, а некий произвольный набор формальных правил, то здесь уже следует говорить скорее о ханжестве и фарисействе, скрывающихся под личиной правды, о двойных стандартах, когда расходятся право и нормы для других и для себя. Формальная «правда»-«правильность» в таком случае используется как инструмент для самоутверждения и достижения корыстных целей, «правдой» пользуются избирательно, когда это выгодно.

5. Еще одним аспектом правды оказывается правота – стояние в споре на стороне правды. Правота – это осознание правды, уверенность не столько в себе как таковом, сколько в том, что ты защищаешь по праву. Правота в споре может характеризовать как защиту собственных справедливых интересов или убеждений, так и не своих, чужих интересов и убеждений, если они справедливы. Но сама по себе справедливость объединяет защитника и объекта защиты в некое ценностное единство. Защищая свою правду, человек в таком случае защищает уже и правду вообще. Защищая другого правого, он защищает высшую правду, а значит и себя как причастника правды, и свои убеждения в правде вещей как они есть и должны быть. В этом пункте мы видим причины народного скепсиса по отношению к профессии адвоката, который вынужден отстаивать в суде интересы своего клиента, даже если хорошо понимает, что правота на другой стороне.

6. Как узкий масштаб правоты и честности можно рассматривать такой аспект правды как прямота. Прямой человек – склонный не кривить душой, не скрывать своего мнения. В то же время правда-прямота не подразумевает, что человек должен везде и постоянно инициативно бороться за правду, вызываться говорить правду, даже если в этом нет особой необходимости и потребности у кого-либо кроме него. Прямота – это характер человека, который в критической ситуации не кривит душой, не лицемерит. Но если человек делает «прямоту» своим постоянным амплуа, становится назойливым в нем, это уже «правдоруб», трагикомический персонаж, превращающийся в затычку в каждой бочке.

7. Правда как подлинность, неподдельность, настоящее – этот аспект тесно переплетен и с правдой-истиной, и с правдой-достоверностью, и с правдой-добросовестностью. Самостоятельное значение данное смысловое ядро правды приобретает в связи с очищением вещей и сознания от примесей неправды, от обмана, от полуправды, от подделок и имитации подлинности.

8. Как уже говорилось выше, стержневым аспектом правды является в русской языковой картине праведность, безгрешность. Праведность есть непосредственное воплощение всех принципов правды в человеке. Правда-праведность может рассматриваться как генеральная порождающая метафора всех остальных смысловых ядер правды. В праведности сходятся и правда-истина как сердечное знание сути вещей (мудрость), и правда-достоверность, в ней обретаются критерии: честности, правильности, правоты, прямоты и подлинности. Наконец, из праведности черпает свою силу и правда-справедливость, к которой мы вновь возвращаемся.

9. Справедливость как аспект правды представляет собой способность судить по правде, различать истину от лжи в тех измерениях жизни, которые доступны человеку. Поэтому ключевым синонимом справедливости выступает понятие правосудия. И здесь важно понимать, что правда-справедливость, безусловно, не сводится к обычному юридическому или правовому процессу(3). Справедливость совпадает с правосудием, взятым в его широком, в том числе и метафизическом, смысле. С другой стороны, в самой морфологии слова «справедливость» мы видим указание на личностное свойство – на это указывает суффикс «ость» (сравните: боязливость, болтливость, заносчивость, опрометчивость, брезгливость и т.д.). Справедливость – это определенное вживление навыка правды, правдивости и нелицеприятной оценки действительности в личностный строй человека. Справедливость – склонность к тому, чтобы соизмерять все явления жизни с правдой.

О таинственном пророчестве Псалтири

Известно пророчество псалмопевца Давида, которое звучит следующим образом: «Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются; истина воссияет от земли, и правда приникнет с небес» (Пс. 84, 11-12). Существуют различные толкования этих стихов. В православной экзегетике распространена трактовка «истины», которая «от земли» – как Христа, который, будучи Богом, родился как человек и в этом смысле «воссиял» не с неба, откуда было бы естественно ожидать «Божественную Истину», но именно от земли. Во Христе встречаются милость и истина, мир и правда, к Нему и Его жертве «приникает» с небес Высшая Правда Бога-Отца.

Не оспаривая данное толкование, хотелось бы обратить внимание на то, что в этих строках Псалтири, обладающих огромной символической глубиной, утверждается неочевидная связь истины с милосердием, а правды – с гармонией. Такого рода символические максимы предоставляют большой потенциал для философских интерпретаций.

Так, мы можем поставить сами перед собой вопросы: как соотносится строгое и непреклонное знание истины, нелицемерное и в этом смысле беспощадное, по известной формуле, «срывающее все и всяческие маски» – с милосердием? Не получается ли так, что после обличения зла и пороков человека или человеческого рода – последней истиной, которую возможно огласить о нем, оказывается вовсе не ввержение его в вечные муки, но милость? Ведь преступник и грешник в последнем приближении сам является жертвой, – жертвой дурной наследственности, дурной среды, дурного воспитания, и, наконец, жертвой собственного дурного самоопределения, то есть собственной «глупости»?

С другой стороны, мы можем задаться вопросом: как соотносятся правда, которая на земле зачастую выступает в воинственной ипостаси, правда, за которую приходится сражаться – с гармонией? И, опять же, мы увидим, что результатом всех войн за правду, всего ожесточенного сопротивления лжи и злу оказывается «гармония», «мир», именно о них мечтают в конечном счете борцы за правду.

Если для ищущих истину (ученых, творцов, духовидцев) утрачивается перспектива милости к падшим, если их истина оказывается жестокой по отношению к слабым, к оступившимся, к незадачливым – то они очень далеки от духа высшей истины, хотя могут и быть близки к искомым ими частным истинам. Если для борцов за правду (политиков, правозащитников, обличителей зла) утрачивается перспектива гармонии и «мир» перестает быть желанной целью, то они удаляются и от правды, забывая о том, что правда существует не для того, чтобы осудить всех и вся, кто в чем-либо повинен. Эти борцы настолько отождествляют себя с борьбой, что уже не могут остановиться и превращаются в своего рода носителей бесконечного гнева-в-самом-себе, гнева-ради-гнева, а значит и мироотрицания…

В этом, возможно, и заключен глубочайший смысл противопоставления «закона» и «благодати», который мы встречаем у апостола Павла (см. первый эпиграф к данной работе), а затем в виде всесторонней проработки этой темы у Киевского митрополита Илариона (XI в.) в его известном «Слове о законе и благодати», с которого принято начинать изучение русской мысли. Правда Божия в своем высшем воплощении не зависит от закона, и, хотя она и подтверждает правовой порядок и его законность, но она неизмеримо выше его, поскольку видит глубину судеб человеческих на таком уровне, на каком его не может видеть земной суд.

Страшный суд Божий – это совсем иная сущность, нежели даже самый справедливый человеческий суд. В одном Страшный суд может оказаться гораздо милосерднее, чем мы ожидаем, а в чем-то другом – гораздо суровее. Вероятно, это как раз связано с тем, что человек, в конечном счете, несет ответственность не за свои гены, не за свое воспитание, не за ту среду, в которой он оказался помимо своего желания, а за свой свободный выбор, свое самоопределение, свою волю, которую он направил «вверх» или «вниз» по отношению к той ситуации, в которую поставила его судьба. И отъявленный грешник, покрытый грехами как проказой, совершив нравственное движение «вверх», посрамляет тем самым все внешние обстоятельства и препятствия для своего доброго начала, – таковой ценен для Бога более, чем праведник, который почти все делал правильно, но при этом регулярно допускал какие-либо мелкие и кажущиеся совершенно незначительными грехи. Ибо в этих «мелочах» он постоянно делал свой выбор «вниз», тем самым упраздняя образ дарованной ему благодати, оскорбляя свою благую генетику, благих родителей и предков, благое воспитание, благую среду, в которой он вырос и благоприятную жизненную ситуацию, в которую он был помещен. Потому и в Евангелии говорится, что один кающийся грешник больше радует небеса, нежели «99 праведников, не имеющих нужды в покаянии» (Лука 15, 7). Здесь, в этих стихах есть, может быть, и своего рода ирония, ведь, как известно, нет человека без греха, и не имеющий нужды в покаянии – это по всей вероятности не праведник, а гордец и самосвят. Настоящий праведник всегда найдет в глубине своей совести мотивы покаяния.

Но человеческому зрению эти глубины правды-милосердия и правды-осуждения, как правило, не видны. Человек спешит осуждать зло в его внешней форме и превозносить добро, доброе по его внешней видимости. Многие религиозные философы справедливо указывали на уникальность морального акта в каждой конкретной ситуации, исходя из того, как и почему человек пришел к этому акту.

У святых отцов проводится четкое различение правды человеческой и правды Божией. Из священников близких нам по времени весьма емко эти мысли выражены у отца Димитрия Дудко, говорившего: «Правда Божия не то, что правда наша… Божия правда не на поверхности, идет вглубь… Если правда твоя не несет в себе любви, она – обман». Еще у отца Димитрия вспоминается такое наблюдение: «Мы не терпим обид от грешников, поэтому наше обличение грешников – это наша обидчивость. А не правда».

Сказанное вовсе не ставит под сомнение принцип «равенства перед законом» в человеческом обществе, но лишний раз подтверждает, что закон Божий во многих случаях радикально расходится с человеческим правосудием, даже когда оно совершено по всем правилам, честно и старательно.

Наконец, глубинная правда о человеке, событии или поступке не является безоговорочно недоступной для человека, она может быть открыта человеческому сознанию – но это сродни откровению. Правда, открывшаяся святому старцу, не может и не должна быть привлечена как свидетельство в мирском суде – она остается интимной правдой, правдой между Богом и людьми, и драгоценна она для услышавших ее людей именно потому, что в ней они видят отблеск высшего и окончательного суда.

Правда распрямит наши спины

В конце XX века проблему справедливости у нас попытались на политическом уровне свести к юридической плоскости и таким образом загнать в прокрустово ложе идеи «правового государства», которая выдавалась за панацею. Это была попытка свести всю нашу сложнейшую многовековую ментальную историю к идеализированным представлениям о юридической «правомочности» и правильно организованных судах на «цивилизованном» Западе.

Между тем, в Древней Руси понятие правды было фактически синонимом понятия «закон». Отсюда названия наших древних кодексов – Русская правда, Правда Ярославичей и т.д. (В нашей историографической традиции и древние германские правовые кодексы именуют «варварскими правдами».) Тогда «правда» отождествлялась с правом государя и правом судьи, с правопорядком государства. Но в этом слове постепенно стали выдвигаться на первый план коннотации, бывшие ранее второстепенными и приглушенными, а затем оно начало обрастать и новыми коннотациями. И в итоге правда стала чрезвычайно насыщенной и многозначной. Именно так, исторически развиваясь, она и явилась смысловым и оценочным интегралом, осью, на которой вращаются вся наша ментальность.

Древнерусское понимание правды как права представляет собой удивительную параллель новейшим событиям. И тогда, и сейчас в официальном дискурсе «правду» пытались свести к «праву», к «суду» – и тогда, и сейчас эти попытки потерпели неудачу. В дохристианской Руси сам язык располагал к такой трактовке. Даже этимологически «правда» в славянских языках зачастую связана именно с правовыми реалиями. В сербохорватском языке «правда» – тяжба, суд, в словенском – закон, судебное дело. Автор этих строк не удивился бы, если бы узнал, что в некотором из славянских языков слово «праведник» означает юриста либо человека, ведущего тяжбу в суде, человека-сутягу. (Подобные забавные превращения нередко происходят в родственных языках.)

То, что данный, юридический аспект правды сильно расходится со стержневыми смыслами правды в нашей языковой картине мира – хорошо видно в русских пословицах, а также в некоторых известных из исторических источников понятиях, например, в понятии «правеж» – означавшем взыскание с ответчика в пользу истца (в древнерусских судах неплатежеспособный ответчик подвергался регулярным телесным наказаниям – это было одной из разновидностей «правежа»). Критическое отношение к юридической правде сохранилось в пословицах и устойчивых выражениях:Была правда у Петра и Павла(О месте пыток).Подноготная правда(Также указывает на одну из пыток).Сидорова правда да Шемякин суд (Поговорка про несправедливый и корыстный суд) и т.д.

Как мы можем видеть сегодня, широко распространенное горько-ироническое отношение к юридическому пониманию правды нисколько не помешало русскому народу повернуть слово «правда» в то русло, которое представлялось ему высоким, святым и достойным религиозного почитания(4), тогда как старое древнерусское понимания правды как права ушло из реально бытующего языка. Не в последнюю очередь опорой в этом явилось Священное Писание и обличение Христом законников и фарисеев, которые, безусловно, также были носителями аналога идеи «правового государства» применительно к своей эпохе. В итоге в основе своей правда в русской ментальности – это не правовые отношения, но внутреннее «правосознание» человека, совесть, жизнь по-божески. Даже понятие «справедливость», которое, как выше уже отмечалось, по смыслу очень близко «правосудию», не воспринимается народным сознанием как функция и миссия суда и юристов – оно остается таковым скорее в теоретической плоскости. Вековую жажду справедливости невозможно погасить через копирование западных институтов, через государство суда, государство адвокатов, государство чиновников-крючкотворов. Правда не дает себя обмануть.

Русские категории правда и справедливость, если рассматривать их в политическом плане, вызывают на память один из важнейших институтов Древнего Рима. Мы, как «Третий Рим», должны иногда смотреть и туда. Имеется в виду институт народных трибунов, который воплощал не что иное как принципы социальной справедливости. Трибуны не были похожи на современных правозащитников, они защищали тех, кого обижали, накладывали вето на все законы, на все решения, которые могли кого-то несправедливо ущемить. И поэтому двери народного трибуна всегда были открыты, даже ночью к нему мог прийти любой гражданин и попытаться остановить несправедливость. Любопытно, что император Август в тот момент, когда он стал, собственно, императором, то есть когда родилась де факто Римская империя, оставил за собой всего две магистратуры, два полномочия – консула, то есть высшей военной власти, и народного трибуна. Таким образом, он взял два ключевых звена – военную мощь и силу справедливости – и потянул за них, став в результате родоначальником империи.

В свое время в коллективном труде «Русская доктрина», созданном в 2005 году, мы развернули целое учение о социальной правде как ключевой цивилизационной ценности России. Здесь не стоит дословно повторять сказанное тогда – однако, категория «социальной правды», по убеждению автора данной статьи, является неустранимым фундаментальным началом русской ментальности, и мы никуда от этого не уйдем (5).

Русский народ, несмотря на все перипетии нашей истории, показал, что он является мировым народом, и для него понятие социальной правды не внутренне домашнее понятие, оно распространяется на весь мир. Правда воспринимается нами не как частное мнение и не как произвол господина, а как скрепа между разными людьми, как общее достояние.

Одно из наиболее убедительных доказательств этому содержится в разработках современных лингвистов, посвященных так называемым «языковым скриптам». Согласно этим исследования, существует языковой скрипт, который характерен именно для русского языка и который отражает его порождающую модель. Звучит он следующим образом: «Плохо, если люди хотят, чтобы другие думали о неправде, что это правда».(6)

Казалось бы, банальная мысль! Однако, в других языковых картинах мира она не является скриптом, то есть доминирующим ключом к тому, как строится речь. В частности, когда англичанин говорят «Right», он имеет в виду не то, что вы говорите правильные вещи, он имеют в виду: «да, я понял, что вы хотите сказать». А русский человек, если он говорит «да, правда», он подтверждает – «да, действительно, – вы говорите то, что соответствует действительности, и то, что думаю я».

Для русской ментальности «правда» соединяет людей, это своеобразный аналог соборности. Правда – это та глубина мирового смысла и добра, соприкасаясь с которой, человек, несмотря на все различия с другими людьми, несмотря на всю разноголосицу личных мнений, сознает свое единство с ними. Такое завышенное требование к правде означает и способность и готовность прислушиваться к «иной правде». В этом скрывается глубокая человечность русской культуры. Поэтому в правде заключается огромный интеграционный потенциал и в мировом, а не только в национальном формате.

И в то же время наш народ никогда не испытывал иллюзий по этому поводу, об этом свидетельствуют постоянные рефрены в нашем фольклоре: «Без правды жить легче, да помирать тяжело», или: «Кривда правду переспорила». Нет особых иллюзий, что будет торжество правды на земле, и в то же время есть мечта, мечта о «государстве правды», мечта о воплощении правды и, конечно же, надежда на правду Царства Небесного.

И в этом смысле извечным вызовом для нашего народа является господство кривды, когда кривда царствует на земле. Кривда – это не ложь, кривда – это полуправда, это определенная смесь правды и лжи, которая позволяет искривлять прямые пути и строить несправедливый миропорядок.

Этимологически правда восходит к тем же корням, что и слово «прямой». Если на наших знаменах будут написаны слова правды, – как правды Божией, так и человеческой правды, – это позволит нашему народу распрямиться. Потому что от ощущения вопиющей социальной несправедливости, от ощущения того, что Божественная правда находится очень далеко отсюда, что ей мешают проецироваться в нашу жизнь, – мы живем в согбенном состоянии и чувствуем себя организмом неестественно скрученным, связанным  и скованным, в котором все процессы происходят неправильно.

Главная беда современной России не в «правовом нигилизме» ее народа, как долгое время пытались обвинять его либералы, а в попытках сверху подменить чувство правды и социальной справедливости казенно-лицемерными и отвлеченно-интеллигентскими догмами правового государства, равенства всех перед законом и предоставления равных возможностей для «свободной состязательности» в суде. Эта подмена не могла не восприниматься народом как насмешка и издевательство со стороны юридического сообщества и либеральных властей. Суть нашей справедливости состоит в другом: преступник, обидчик должен быть наказан, – а значит справедливость вовсе не в том, что он получает равные права со своей жертвой. Адвоката, может быть, и надо предоставлять всем. Но нельзя подменять правду сути дела внешней правильностью в организации правовой процедуры.

И.А. Ильин верно отмечал, что ключом к русскому правосознанию является справедливость. Это значит, что не право оформляет сознание справедливости, но, напротив, чувство справедливости в России оказывается необходимой питательной средой для возрастания правопорядка и правосознания народа. Те, кто не понимают этого, никогда не смогут построить подлинно правовое государство, на месте которого у нас вновь и вновь окажутся извращенные формы, воплощающие ту или иную меру несправедливости.

***

1. Так, например, у В.О. Ключевского мы встречаем жесткую критику русской «веры в правду», противопоставляемой им точной научной истине. Противоположную позицию занимали многие русские писатели и мыслители (Тургенев, Достоевский, Розанов), хотя и они признавали, что правда может вырождаться в узко-субъективную, тенденциозную «полу-правду». С другой стороны, и истина зачастую предстает как «избитая истина», «прописная истина», то есть банальность, которая уже не оказывает нравственного воздействия на людей. В.И.Даль добавляет к этому, что «встарь истина означала также наличность, наличные деньги», что, конечно, показывает, что у этого понятия могут быть и заниженные, бытовые значения (истина как всего лишь наличие того, что имеется, «наличность»). У Н.К. Михайловского оппозиция объективной правды-истины и субъективной правды-справедливости звучит как сочетание взаимодополняющих начал: субъективная, оценочная правда не менее важна, чем строгая объективная правда (истина). В наиболее глубокой в русской мысли трактовке «истины» у П.А. Флоренского в итоге он приходит к тому, что «слепая, голая» самотождественность А=А бессильна что-либо объяснить, да и в сущности противоречит природе вещей, ведет к пустоте и ничтожеству; а потому абсолютная истина, понимаемая Флоренским как живое существо, обретается там же, где высшая правда.

Сомнительную трактовку языковой эволюции понятий «правды» и «истины» предложил Б.А. Успенский, вслед за которым многие лингвисты и культурологи повторяют его тезис, что изначально на Руси правда трактовалась как божественное начало, а истина – как относительное и человеческое, а затем произошла их инверсия. Беспристрастный анализ источников не позволяет прийти к таким выводам. В Библии, а также в древнерусских текстах и переводах «правда» и «истина» чаще всего выступают как очень близкие категории, иногда как прямые синонимы. На неразрывность представлений о «правде» как нравственном начале и «истине» как научно-рациональном начале указывал еще Ф.И.Буслаев, и этой трактовке можно найти подтверждения в письменных источниках, начиная с XIII в. Вопреки Успенскому, увлекшемуся структурализмом с его жесткими бинарными оппозициями, современное употребление понятия «своя правда», «человеческая правда» имеет древние корни, и следует говорить не об инверсии, а о постепенном уточнении и категориальном разграничении двух этих понятий-концептов. Критику данной трактовки Успенского см. в статье: Томачинский В. Истинна ли правда // pravoslavie.ru 16.01.2000

2.  Глубокие мысли и выводы о связи знания и бытия в свете высшей справедливости см. в докладе Изборскому клубу Шамиля Султанова в № 6 журнала «Изборский клуб».

3. Некоторые из святых отцов Православной Церкви, как, например, прп. Исаак Сирин, высказываются даже в таком духе, что Божественное милосердие противоположно юридическому правосудию. Речь идет, конечно, не об абсолютной противоположности, но о кардинальном несоответствии.

4. По мнению Ивана Киреевского, «даже само слово «право» было у нас неизвестно в западном его смысле, но означало только справедливость, правду…» Это, скорее всего, перенесение на Древнюю Русь языковых черт России XIX века. Но «правда-право» понималось у нас и впрямь не по-западному, но как закон, судебная власть и право судить во всей национальной специфичности этих институтов. Двойственность между государственной и родовой «правдами» переживалась народом достаточно остро – эта двойственность и позволяла сохранять в языке вторичные оттенки смысла, развивать их.

5. Социальная правда определяется в Русской доктрине следующим образом. Социальная правда – высший духовно-политический идеал России, тесно связанный с идеалом духовной суверенности. От социальной справедливости отличается по логическому объему, включая ее в себя. Идеал социальной правды, представляя собой системообразующий базовый принцип, подразумевает соблюдение целого спектра высших ценностей, выработанных Русской цивилизацией как непреходящие. К этим ценностям относятся: гармония слоев общества, защита беднейших и слабейших, политическое представительство сверху от лица всей нации, подчинение целей экономики и политики целям общества как целого, а именно раскрытию созидательного потенциала народа и личности. В традиционной для России системе ценностей принципиально важно различие – праведно или неправедно нажита собственность. Эквивалент социальной правды в области экономики – это не «богатство» и не «бедность», но достаток. Из этого также следует необходимость восстановления баланса и равновесия между конкурентными и солидарными («всем миром») механизмами социального поведения. Другой важной стороной социальной правды является принцип справедливого рекрутирования элиты, правящего слоя нации как отбора достойнейших.

6. Вежбицка А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999.

 

http://zavtra.ru/blogs/vzyiskuyuschie-pravdyi

 


25.06.2015 Не бойся идти в Донбасс!

  

Для читателей политических романов Проханова, к которым, безусловно, относится и только что вышедшее "Убийство городов" (М.: Эксмо, 2015.), остается загадкой это соотношение вымысла и фактографии. Напрашивающиеся и нескрываемые параллели между персонажами Проханова и их прототипами оказываются не столь уж прямыми. Своего рода "искривление" реальности в призме созданного автором художественного мира, смещение от реальности к вымыслу — безусловная тайна, канва которой остается доступной только самому автору. Быть может, эти смещения и искривления — своего рода магическое воздействие на ход политических и человеческих судеб. Не в этом ли состоит пресловутый "магический реализм" Проханова, стремящегося расколдовать Россию страстно и, в то же время, уверенно, с безупречной точностью мастера слова?

"Бог сказал: Я Бог, Бог отца твоего; не бойся идти в Египет, ибо там произведу от тебя народ великий..."

Быт. 46:3

Когда-то покойный Немцов, прочитав "Господин Гексоген", возмутился и сказал, что "это вообще не литература, а какие-то безумные измышления", что "многие сцены и описания узнаваемых людей не просто неприличны, а безнравственны". Немцов не сумел найти меру в соотношении у Проханова вымысла и доходящего до документальной точности воспроизведения образов из нашей жизни. Он близоруко посчитал, что роман является буквальной летописью фактов, чем-то вроде доноса, облеченного в художественную форму.

Для читателей политических романов Проханова, к которым, безусловно, относится и только что вышедшее "Убийство городов" (М.: Эксмо, 2015.), остается загадкой это соотношение вымысла и фактографии. Напрашивающиеся и нескрываемые параллели между персонажами Проханова и их прототипами оказываются не столь уж прямыми. Своего рода "искривление" реальности в призме созданного автором художественного мира, смещение от реальности к вымыслу — безусловная тайна, канва которой остается доступной только самому автору. Быть может, эти смещения и искривления — своего рода магическое воздействие на ход политических и человеческих судеб. Не в этом ли состоит пресловутый "магический реализм" Проханова, стремящегося расколдовать Россию страстно и, в то же время, уверенно, с безупречной точностью мастера слова?

Роман о защитниках Донбасса состоит из двух планов, двух частей — в одном плане живет и действует московский писатель Кольчугин, в другом плане (тождественном новому произведению Кольчугина) — молодой писатель Рябинин, поехавший добровольцем в Новороссию. Кто такой Рябинин — главная загадка романа, разгадывать которую предстоит читателю.

В "Убийстве городов" магическое волшебство писательского слова приобретает особое звучание, потому что мы имеем дело с романом как никогда автобиографичным, где в главном герое Кольчугине воплощены не какие-то частные, а многие существенные черты самого Александра Андреевича.

Точность автобиографических деталей порою доходит до предельного разрешения. Читатель, не знакомый с обстоятельствами жизни Проханова, может и не почувствовать, насколько близки и пронзительны эти параллели. Проханов описывает "молоканский род" Кольчугина, его большую семью, детей и внуков, которые приезжают к нему в загородный дом, где он живет один. Дом этот расположен недалеко от Шереметьево. У Кольчугина не так давно вышло 15-томное собрание сочинений. Все это, равно как и многие другие мотивы, разительно напоминает нынешнюю жизнь Проханова. Не говоря уже о мыслях и высказываниях Кольчугина — в которых легко узнать прохановский стиль, а нередко и прямое автоцитирование.

Вряд ли кто способен до конца оценить уровень исповедальности автора, когда он рисует отношения Кольчугина с ушедшей женой, воспоминания о ней, ощущения присутствия жены в его доме, в сердце писателя. Кольчугин, который, как и Проханов, в молодые годы был советским корреспондентом в горячих точках, в своих воспоминаниях остро переживает страдания супруги, ждавшей его из командировок. По образному выражению писателя, она встречала его "обугленная, с провалившимися глазами". Жена-молитвенница, жена-хранительница, жена, собирающая его в походы, жена, сопереживающая болям всего мира — в "Убийстве городов" она превращается то в музу, то в оберегательницу домашнего очага, то в доброго ангела, в итоге же в ее образе все это собирается вместе. Эти страницы вряд ли могут оставить читателя равнодушным, тем более, если предположить (а для этого есть все основания), что это подлинные переживания Проханова. Писатель выразил в этом произведении смертную тоску по своей избраннице, и в сюжете романа Кольчугин не просто тоскует, но и предощущает скорую встречу с ней.

И, тем не менее, как всегда, образ главного героя смещается по отношению к прототипу, художественное отражение "отслаивается" от прототипа, превращается в самостоятельное инобытие. Это заметно хотя бы потому, что Кольчугин остается в своем подмосковном доме, разбитый параличом, тогда как Проханов побывал-таки на Донбассе в сентябре-октябре 2014 года. Из этой поездки он привез мощные впечатления, которые оплодотворили второй план романа — рябининский.

Многое "подсмотрел" Проханов в Новороссии в течение той недельной поездки. Еще больше он извлек путем могучей интуиции военной реальности, выросшей как из его опыта прошлых лет, так и из мучительно-пристального всматривания в каждое новостное сообщение, в каждую весть с Донбасса, в каждое слово, прозвучавшее из уст ополченцев, с которыми он много беседовал как там, так и в Москве, когда они сюда приезжали.

К примеру, взят из реальной жизни образ "бестолкового мужичка", танцующего под песни мирного времени в прифронтовой полосе. Это не вымысел, мы действительно видели этого мужичка во время нашей сентябрьской поездки с Александром Захарченко на передовую в районе Мариуполя. (Имеется в виду визит небольшой делегации Изборского клуба на Донбасс в 2014 году.)

Безусловно, огромное значение имели для Проханова его беседы как с полевыми командирами (Мозговым, Ходаковским, Кузьменко, Козицыным, самим Захарченко), так и с рядовыми ополченцами и обычными жителями Донецка. Но особое, ни с чем не сравнимое воздействие оказала на писателя изрешеченная снарядами и пулями "вещая гора" Саур-могила, героическое место битвы Великой Отечественной. Образ ее вошел в роман — став одним из стержневых.

Свидание с Саур-могилой Рябинина и самого Проханова наполнены глубоким символизмом. В том, как сейчас выглядит мемориал великой войны, писатель усматривает не просто следы ожесточенных артобстрелов, но своего рода "колдовство" противников Новороссии, которые пытались уничтожить и обезобразить величественные монументы советских героев, эти сгустки народной памяти, каменные талисманы русской, — и более того: восточнославянской, — и далее, по восходящей: российской державной судьбы.

С "вещей горой" связан еще один мотив в романе, одна из высших в смысловом плане его точек — визит Кольчугина к президенту Путину (сцена так же имеющая параллель в реальной биографии Проханова, встречавшегося с президентом незадолго до поездки в Новороссию). Мы никогда не узнаем, насколько дословно передана в художественном тексте эта беседа писателя и политика. Но суть этой беседы связана именно с Саур-могилой. В диалоге с президентом Кольчугин описывает страшную метаморфозу современной российской истории, когда лучезарное торжество воссоединения с Крымом омрачается событиями на Донбассе. Кольчугин видит, как в ходе этого разговора в президенте выявляется утаенное от внешних решение, "одно-единственное, предельно опасное, которое ему предстояло принять. Решение, пробивающее тромб русской истории, открывающее путь русскому времени".

В ответ на огненный призыв писателя помочь Новороссии президент произносит: "России предстоят труднейшие испытания… Либо мы примем эти испытания, либо уклонимся от них. И перестанем быть русскими". Знаком понимания духа Путина, внутреннего родства с ним стали для Кольчугина слова о том, что в сводке информации о сражениях на Донбассе президент встретил сообщение о страшных боях за одну высоту, в ходе которых после рукопашных схваток ополченцы вызвали "огонь на себя" по примеру героев Великой Отечественной войны. Путин не помнит названия этой высоты, но позднее становится ясно, что речь шла именно о Саур-могиле.

Великая жертва, самоотвержение ополченцев означают и для президента, и для Кольчугина одно — высшее доказательство русской судьбы, русского духа, русской миссии. Такого рода доказательства не могут быть упакованы в рациональные формулировки, это мистическое ощущение правды жизни, правды истории, разорванные звенья которой вновь соединяются. Вот почему Саур-могила названа Прохановым "вещей горой".

Сам роман Кольчугина (роман внутри романа Проханова) оказывается ничем иным как воплощенной мечтой о Рябинине — писателе-герое, писателе, который, сражаясь плечом к плечу с ополченцами, не даст этой войне кануть в забвение. Это мечта о молодом писателе — литературном преемнике. В то же время это и заклинание реальности с тем, чтобы "гибель городов" Новороссии обрела своего очевидца. Как пишет писатель о Рябинине, на Донбассе "была его книга, ее простреленные пулями страницы".

Для Кольчугина это уже ставшая привычной и личностно необходимой мистерия — множество страниц романа пронизаны воспоминаниями Кольчугина о посещенных им убиенных городах, среди которых Герат, Вуковар, Грозный, города сектора Газа, сирийская Дерайя и другие. Как пишет Проханов о Кольчугине (фактически о самом себе), "он стремился в эти города, чтобы закрыть им глаза". Теперь этот список пополняют Донецк и Луганск, Краматорск и Славянск, Мариуполь и Красный Лиман. И туда, в эти горячие точки притяжения, безотчетно стремится душа Кольчугина — только на этот раз пожар войны полыхает в самом средоточии русского мира.

В каких же отношениях находятся Кольчугин и Рябинин? Прежде всего, необходимо сказать, что это не просто отношения писателя и его литературного героя, здесь заложено гораздо большее. Связь между Кольчугиным и Рябининым — тесная, таинственная. С одной стороны, Рябинина можно рассматривать как своего рода преемника и продолжателя Кольчугина. С другой стороны, в Рябинине воплощается какая-то его прикровенная ипостась. Это не просто литературный персонаж, это как будто молодой Проханов (и Кольчугин), который перенесен сквозь время силою творческого воображения и помещен в ряды ополченцев Новороссии. Возможно, это двуединый образ "отца" и "сына", "реинкарнация" молодого Кольчугина в новое время, поскольку сам он уже слишком слаб и болен, чтобы принять непосредственное участие в войне.

Таинственность этой связи подчеркивается тем, что план Рябинина открывается в тот момент, когда Кольчугин испытывает сильный сердечный приступ (вероятно, смертельный). В романе этот приступ описывается как момент, когда сердце вырвалось на свободу. Причем сердце разрывается от созревшего и набухшего в нем нового романа, как будто эмбрион вышел наружу, разрушив свое вместилище, как птенец разрушает яйцо: "Молодой восторженный странник покинул тесную обитель и умчался вдаль, оставляя в ночи гаснущий свет". Роман рождается как будто в момент смерти Кольчугина и представляет собой эманацию его души, своего рода жертву-сновидение, жертву-путешествие в другую реальность.

Предложу рискованную аналогию: грезы и переживания Кольчугина похожи на взаимоотношения в древнеегипетской религиозной мифологии посюсторонней души человека с различными ее метафизическими проявлениями: с Ба — душой, путешествующей по миру сновидений, которая также могла переселяться в другие тела по желанию своего хозяина; с Ка — двойником души, духом человека, готовящим его переход в царство мертвых.

Рябинин может трактоваться и как сновидческое превращение Кольчугина, который видит себя в своей грезе молодым, полным сил писателем, переносящимся в битву на Донбасс. Но можно понимать Рябинина и как прямое перевоплощение души Кольчугина, который своей смертью помещает в Рябинина свою жизнь, свою душу. В данной трактовке Рябинин становится метафизическим двойником Кольчугина, и такая трактовка найдет немало подтверждений.

В романе есть сцена встречи писателя с литературоведом Яблонской, в которой он откровенно поведал об отношениях со своими произведениями. Он уподобляет роман кипящему котлу, откуда герой, подобно Ивану-дураку русских сказок, выныривает преображенным. В этой же беседе он говорит о сведении романа с небес на землю, уподобляет его непорочному зачатию, утверждая, что в каждом настоящем писателе есть некое подобие женского начала, способность вынашивать плод и рождать новое, семена которого он получает свыше. Кольчугин рассказывает Яблонской, как тяжело достается роман, сравнивая свое нерожденное еще детище с вампиром, пьющим кровь автора, с "баржей для бурлака"… Пытка усиливается, роман причиняет огромные страдания и, в конце концов, писатель разрешается от бремени, как роженица.

Если Рябинин в романе — воплощение созерцания и наблюдения за событиями изнутри этих событий, в гуще активного действия, то Кольчугин как будто раздваивается. С одной стороны, он болезненно сопереживает всем текущим политическим и военным драмам, силой воли заставляет себя участвовать в телепередачах, в митингах, в жестких столкновениях и дискуссиях, где отстаивает свою имперскую патриотическую позицию. С другой стороны, он испытывает постоянные внутренние борения между этой болью внешнего мира и забвением-сном, между стремлением к страданию от вовлеченности в кровавую и греховную реальность и необходимостью отражать эту реальность и стремлением к чудесным полям счастливой солнечной памяти. В этих полях прошлого ему видится роса каргопольских лугов, черная ягода на губах любимой, тогда еще юной и полной сил.

В 7 главе романа есть целый пассаж, необходимый для понимания этого раздвоения, поэтому приведу его целиком:

"Прихожане смиренной вереницей, сложив на груди руки, потянулись к кресту. И вдруг среди женщин, среди их платков, долгополых платьев, он угадал жену, в повороте головы, в сходстве приподнятых плеч. Понимал, что ошибся, что появление жены невозможно. Испытал потрясение. Все путалось, менялось местами. Время утратило свою последовательность и сложилось в невозможный, немыслимый ряд. Молодая жена с голыми плечами кормит грудью младенца и тут же лежит в гробу с черной му́кой в бровях. Колонна бэтээров идет в горах с лимонной зарей, и бабушка несет в его детскую спальню чашку с настоем шиповника. Мамина акварель на стене, он видит ее отражение в зеркале, и гаубицы бьют по Луганску, выкалывая квартал за кварталом. Голова кружилась, словно он попал на карусель, и вокруг, среди свечей и лампад, проносились лица и зрелища".

И далее Проханов увенчивает это описание ёмкой формулой: "Этот вихрь однажды подхватил его, поместил на огромное "колесо обозрения", вознес до неба, показал континенты и страны, одарил несказанным счастьем и теперь опускает вниз, в тихие сумерки, где ему предстоит исчезнуть".

Это колесо обозрения у Проханова — не ницшеанское круговращение жизни, для него жизнь данного человека обязана иметь свою миссию, свое назначение. Мысль о конкретном задании для человека в его земном пути пронизывает роман. Этой мыслью полны ополченцы Донбасса, которые, каждый по разному, в мирное время утрачивали смысл жизни и затем открывали для себя в войне за свою правду и веру новый путь к обретению утраченного.

Таков командир подразделения "Марс", который в Новороссии видит потенциал для восстановления заброшенного проекта "Марс", над которым он работал. Комбат несет с собой семена для будущих марсианских цветов, однако погибает, и семена, не достигнув ожидающей их планеты, остаются на Саур-могиле. Рябинин сеет их на месте захоронения погибших бойцов "Марса".

Таков и комбат Курок, яркий, колоритный персонаж — с его именем связана одна из главных идей романа: восстановление равновесия, нарушенного с разрушением СССР. Это равновесие начинает восстанавливаться именно в связи с крымскими и донбасскими событиями 2014 года.

Если на митинге в Москве, где выступает Кольчугин, он видит столкновение разных политических и идеологических правд — "евразийства", "Великой Руси", "Смысла истории" (за каждым названием и персонажем угадываются реальные лица и партии), то на Донбассе попавший в плен Курок, накануне своей страшной казни, становится глашатаем самых важных и дорогих для Проханова идей: возрождения СССР, примирения "красных" и "белых". Еще ранее, в сценах полевых будней, Курок в ответ на сомнения одного из сослуживцев в несправедливости хода дел дает категорический ответ: Россия сама к нам придет, и мы ее встретим хлебом-солью. Курок именуется в романе "верующим комбатом", но верит он не столько по канонам православия, сколько по своим выстраданным канонам, в которых "красное" и "белое" сплелись в нерасторжимое единство: "Все, кто на Донбассе воюет, все русские люди. И у всех один Бог — справедливость. Мы теперь каждый — и "красный", и "белый", и у нас один Бог".

Проханов не идеализирует действительность ДНР и ЛНР. Он выпукло описывает взаимоотношения двух командиров — одного от ополченцев и второго от киевской власти — хорошо знающих друг друга и переговаривающихся по рации. Некогда друзья, однокашники и сослуживцы, которым по идее нечего делить, сегодня они разделены пропастью политической и военной схватки — с одной стороны, ненависть к москалям, в которых сидит "имперский бес" и, с другой стороны, ответная ненависть к извергам-бандеровцам, разрушителям великого братства народов.

При этом и среди ополченцев есть свои изверги и мародеры — один из ярких типажей выведен в образе уголовника Жилы, который хорошо воюет, но его мотивация кардинально отличается от мотивации донецких ополченцев. В итоге Жила, насильник и грабитель, схваченный с поличным, приговаривается комбатом Курком к расстрелу по законам военного времени.

Рябинин, попавший в самое пекло боевых действий, остро переживает первое свое "убийство" противника, парня, у которого он обнаруживает крест на груди, такой же, как у него самого. Война видится Рябинину Монстром, начавшим на него охоту. Его ощущение боевых действий передается как своеобразная игра в кошки-мышки с Чудищем Войны, выискивающим Рябинина. Попав в плен вместе с комбатом Курком и однополчанином Артистом (в плен все трое были взяты, будучи ранеными), он чудом остается жив и несколько дней пешком, по ночам переходит по направлению к фронту.

Роман о Рябинине завершается поразительной, вызывающей катарсис, сценой — он слышит в ночи тяжелый гул, и через какое-то время осознает, что это движутся огромные колонны военной техники. Наблюдая передвижение танков, бэтээров, гаубиц, установок залпового огня, считая их и сбиваясь со счета, Рябинин становится первым очевидцем того самого таинства русской истории, о котором шла речь выше. "Россия пришла!" — в двух этих словах слышится восстанавливаемая связь времен, связь судеб.

Последняя часть романа, состоящая из одного абзаца, возвращает нас на дачу Кольчугина, где он, разбитый параличом, лежит на столе под деревом рябины, осыпающим его голову своими ягодами. В центре романа "Убийство городов" — одновременно самопожертвование ополченцев и жертва писателя, отдавшего для грядущей победы свое сердце. В этих зарифмованных жертвах — высшее заклятье общей судьбы, выкликание из небытия новой России, нового мира, нового века. 

 

http://zavtra.ru/blogs/idite-v-donbass

 


20.05.2015 Китай для нас крайне важен, но он не должен стать монополистом

 

SHANGHAI, May 20, 2014 (Xinhua) — Chinese President Xi Jinping (R) and Russian President Vladimir Putin sign a joint statement aimed at expanding cooperation in all fields and coordinating diplomatic efforts to cement the China-Russia all-round strategic partnership of cooperation after their talks in Shanghai, east China, May 20, 2014. (Xinhua/Pang Xinglei) (mp)

Си Цзинпин накануне своего визита, как известно, опубликовал статью, где он прямо говорит о том, что Россия и Китай вместе будут строить более справедливый миропорядок. Это серьезное заявление, китайцы редко делают такие заявления, надо признать… При этом когда мы на конференции в Пекине 4-5 мая общались с экспертами, а это люди, которые интеллектуально обеспечивают политику КНР, у меня сложилось впечатление, что среди них велика доля тех, кто хотел бы сохранить мирные отношения в треугольнике – Америка, Россия, Китай, а не заниматься конфронтацией. Ведь китайцы с Америкой связаны гораздо сильнее, чем с нами, с точки зрения экономической 

Китай находится в масштабнейших отношениях с Западом: и с Евросоюзом, и с Америкой. У них огромный товарооборот, фактически, огромная доля рынка всех товаров, которые там присутствуют, на Западе, это китайские товары. Недаром его называют фабрикой мира. С другой стороны, китайцы владеют акциями западных компаний, государственными облигациями в таком объеме, что они могут очень быстро обвалить фондовый рынок США. Поэтому здесь есть глубокая степень взаимозависимости: Китаю нужен рынок сбыта, Западу нужно сохранять с ними нормальные отношения. Получается такая ситуация, что когда Россия отвечает на угрозы Запада достаточно резко, она, фактически, идет в авангарде. Я бы применил такой образ не очень красивый, не очень приятный для нашего слуха, но получается, что Китай где-то использует Россию как такого цепного пса, для того, чтобы умерить амбиции США и англосаксонского мира.

Мы должны при этом видеть, что Китай нигде не одернул Россию, – ни в вопросе Крыма, ни в вопросе Новороссии. Это единственное государство, имеющее такой статус в Организации Объединенных Наций, с правом вето и т.д., которое действительно в этом смысле нам оказывает поддержку, – молчаливую, не активную, но поддержку.

Китаю от нас очень нужны зоны свободной торговли. На наших встречах я обратил внимание, что половина экспертов буквально с мольбой какой-то взывали и говорили: почему вы не хотите открыть зоны свободной торговли?! На последней встрече лидеров двух держав обсуждалась такая зона в Амурской области.

Мы должны понимать, что в российских политических элитах есть очень влиятельные кланы, которые однозначно ориентированы на Запад, они отталкивают Кремль от поворота на Восток. И высказывают всяческий скепсис, по поводу Китая, в том числе. Они говорят, что свободная экономическая зона будет невыгодна России, потому что Китай слишком мощный игрок, он сможет нас завалить беспошлинными товарами. Но я хочу сказать, что здесь все дело в правилах. Если эти зоны свободной торговли будут иметь рамки, разработанные в соответствии с интересами России, и эти интересы там будут жестко и последовательно преследоваться, то ничего страшного в этом не будет.

Если мы посмотрим на список этих 30-ти документов, которые были подписаны 8 мая, там есть очень впечатляющие вещи. Например, они будут вкладываться в строительство магистрали Москва-Казань, которая фактически станет частью будущей магистрали Москва-Пекин. Видимо, они будут вкладываться потом и на следующих участках. Это очень серьезная помощь в развитии нашей инфраструктуры. Они будут заказывать у нас порядка 100 самолетов Суперджет, которые позволят сейчас нашей авиационной отрасли просто взять глоток кислорода. Потому что для авиаотрасли, как ни для какой другой, очень важны объемы заказов. Если заказов мало, отрасль загибается, 100 самолетов – это уже нормальный уровень для такого рода новейшей, сложной и дорогой техники, как Суперджет Сухой. И много других вещей, я не буду, конечно, эти 30 контрактов перечислять.

Для Китая то, что происходит между нами, это не очень большие масштабы, – финансовые, инфраструктурные, производственные. Для нас это большие масштабы, – вот эти 30 контрактов, которые подписаны сейчас, те контракты, которые были подписаны в прошлом году. Для России это значимо: Китай выходит на первые места среди наших партнеров. Китайцы могут себе позволить со своего барского стола нам подкинуть какие-то средства и ресурсы, для того, чтобы в России началось какое-то развитие. Безусловно, китайцы очень заинтересованы в том, чтобы на Дальнем Востоке мы отстраивали инфраструктуру, потому что понятно, там идет мягкая экспансия, проникновение китайского капитала и китайских трудовых ресурсов. Нам тоже надо отстраивать свой Дальний Восток, но весь вопрос, какой ценой, чем за это придется заплатить.

Китай провозгласил создание Пояса Великого шелкового пути. Если Россия не будет в нем участвовать, то он пойдет южнее, пойдет через Казахстан, в частности, это уже точно, он может пойти через Переднюю и Среднюю Азию т.д. А у нас есть для этого все необходимые возможности, и Оренбургская область, которая уже рассматривается как часть вот этого большого проекта Шелкового пути, очень подходит для него. Учитывая напряженность на Среднем Востоке, в Афганистане, непростую ситуацию у Ирана с Западом и с Израилем, Россия, с этой ее огромной толщей территории, интересна Китаю. Кроме того, там и чисто географически, по количеству километров получается интересно. Китай рассматривает Россию, как пространство, где могут размещаться не только дороги, но и транспортные узлы, и логистические центры. И Крым для них очень важен. Россию не так легко обойти.

Я бы очень поостерегся говорить, что Китай – это наш стратегический партнер на столетия, это скорее всего, не так. Именно потому, что китайцы чрезвычайно самодостаточный народ, я еще раз в этом убедился недавно. То есть, это люди, чрезвычайно прагматичные, приземленные и по-своему упрямые, может даже несколько прямолинейно упрямые. Россия не всегда сможет убедить их в том, что русская повестка дня – правильная. Здесь могут возникать всевозможные трения. Хотя они с большим интересом слушали наши предложения, у нас выступали на этой конференции Глазьев, Делягин, Нагорный, Тавровский, другие эксперты, и звучали наши идеи о создании более справедливого миропорядка, потому что эта формула, которую озвучил Си Цзинпинь, это и наша формула.

Монополия Китая в России была бы недопустима, при этом я все-таки думаю, что сейчас вопрос так не должен стоять. У нас настолько небольшой товарооборот с Китаем, всего 95 миллиардов, чуть больше, чем с Германией, и гораздо меньше, чем с Евросоюзом в целом, что сейчас речь нужно вести только лишь о наращивании взаимодействия, но никак не об осторожном отходе куда-то в сторону. Параллельно мы должны наращивать взаимоотношения и с Индией, и с Бразилией, и со многими другими странами. Будет ли это азиатский поворот, – во многом да. Но сегодня уже и на Западе признают, что центр мирового развития смещается туда, в азиатско-тихоокеанский регион. Это объективные вещи, которые можно отследить на цифрах статистики. Поэтому если Россия будет уклоняться от включения на более или менее сильных позициях игры в этот ключевой регион, то она окажется изгоем. И ее включат в этот регион просто силой, а не по доброй воле.

Надо выстраивать многоугольники взаимодействия, собственно, эту идею мы предложили еще в 2005 году в Русской доктрине. Тогда мы писали, что очень важно, чтобы в качестве такого противовеса Китаю, в хорошем смысле слова, на Дальнем Востоке рассматривать Японию. У нас большой незадействованный потенциал взаимодействия с Японией. На южном направлении нам нужно в значительно степени наращивать взаимоотношения с Индией, это огромный рынок, это мощно развивающаяся страна с несколькими передовыми отраслями, которая чрезвычайно нуждается и в российских технологиях, и в российских гуманитарных инновациях.

В 2005 году нам казалось, что если сейчас не начать действовать по рецептам Русской доктрины, то через несколько лет все шансы будут упущены. Но Путин, – это во многом счастливый правитель, которому выпала такая эпоха, когда дается отсрочка за отсрочкой… И шансы все еще не утрачены. На сегодняшний день Россия вполне может быть одним из лидеров и в области высоких технологий, особенно в оборонно-промышленной сфере. Россия может быть лидером в области безопасности, – как военной безопасности, так и безопасности в широком смысле слова. Россия может быть одним из инициаторов гуманитарного взаимодействия, потому, что ни в Китае, ни в Индии, ни в исламском мире мы сегодня не видим серьезных предложений о выстраивании вот этого нового миропорядка, его идейных принципов.

Нужна альтернатива тому межвременью, которое наступило после распада Советского Союза. Когда казалось, что приняты общие ценности, вот такая иллюзия возникла во всем мире: рыночные ценности, демократия, как понимают ее на Западе. А сейчас появляется возможность создать новый набор таких ценностей. Причем даже не создать их, а скорее озвучить в новом виде, потому что они существовали всегда.  

 

Источник: радио «Говорит Москва»

http://zavtra.ru/blogs/kitaj-dlya-nas-krajne-vazhen-no-on-ne-dolzhen-stat-monopolistom

 


12.02.2015 С санкциями Запад попал в психологическую ловушку

  

 Здесь есть психологическая ловушка для европейских политиков, которые не понимают, что для русского менталитета внешнее давление всегда оказывается стимулом для укрепления национального самосознания. Вместо растерянности они получают в ответ сначала раздражение, а затем гнев и спокойную уверенность в своей правоте

Евросоюз может ввести новые экономические санкции в отношении России, если мирное решение конфликта на востоке Украины на переговорах в Минске найдено не будет.

В текущей ситуации новый пакет санкций используется как дополнительный рычаг давления на Россию, это элемент политической тактики. Однако, несмотря на заявления западных политиков, этот пакет санкций скорее всего будет принят независимо от результатов переговоров (если, конечно, Россия не пойдет на полную сдачу позиций и радикальные уступки – а это сейчас невозможно). В стратегическом плане политика санкций не будет остановлена, все заявления о смягчении или снятии действующих санкций – это такие же тактически уловки и лукавства, такие же рычаги давления. Подобную тактику можно назвать тактикой не “кнута и пряника”, а тактикой “больше кнута или меньше кнута”.

Разговоры о том, что санкции идут по большому счету на пользу России, безусловно, имеют основания. Главная польза от этой согласованной политики США и европейских стран может быть сформулирована словами нашего великого поэта и выдающегося дипломата Тютчева: “Враждебность, проявляемая к нам Европой, есть величайшая услуга, которую она в состоянии нам оказать”.

Да, это огромная услуга – и потому, что она выбивает почву из-под ног наших западников-неолибералов, лишая их каких-либо политических симпатий внутри страны, и способствует мобилизации и сплочению нашего подлинного, а не вскормленного западными грантами, гражданского общества. Здесь есть психологическая ловушка для европейских политиков, которые не понимают, что для русского менталитета внешнее давление всегда оказывается стимулом для укрепления национального самосознания. Вместо растерянности они получают в ответ сначала раздражение, а затем гнев и спокойную уверенность в своей правоте.

Что касается импортозамещения, то эта благодатная возможность, открывшаяся для российской экономики, является строго говоря следствием не западных санкций, а российского эмбарго, принятого как контрсанкции. Из этого следует важный вывод: при умелой политике направленные против нас стрелы ненависти и конкретные меры давления, такие как активизация проамериканских групп влияния, санкции или подрыв нашей финансовой безопасности – могут быть повернуто во благо России.

К сожалению, нельзя сказать, что сегодня руководство страны системно занимается этим оборачиванием зла во благо. Можно ведь не только развивать программы импортозамещения, но и реформировать финансовую систему, решительно двинуться к “отвязыванию” экономики от доллара, оперативно создавать альтернативную платежную систему, стремительно развивать те направления, в которых война эмбарго и санкций может нанести РФ наиболее болезненный урон. К сожалению, пока мало что делается в этом направлении».

 

http://zavtra.ru/blogs/s-sanktsiyami-zapad-popal-v-psihologicheskuyu-lovushku

 


22.12.2014 Путин слишком тяжело расстается с застарелыми иллюзиями

 

 Все больше у здравомыслящих людей, следящих за ситуацией, складывается впечатление, что политика наших макроэкономических и финансовых властей чрезвычайно странная. Путин на пресс-конференции дважды сказал, что эта политика адекватная. О чем говорит эта его настойчивость? О том, что он слишком тяжело расстается со своими застарелыми иллюзиями, которые сложились еще в те годы, когда формировалось его мировоззрение как государственного деятеля высшего ранга. И в этом, безусловно, виноваты те советники и гуру, которые его консультировали и закладывали матрицу этого мировоззрения. Но за 15 лет уже можно было бы разобраться, где иллюзии, а где правда – ведь Путин человек умный, в интеллекте ему не откажешь.

Консервативный разворот Путина, который происходит в 2012-2014 годах и о котором много писали члены Изборского клуба, сегодня пробуксовывает. Лично я выступаю с горячей поддержкой этого разворота и, возможно, даже склонен его торопить. Мне сегодня представляется, что Президент последние полгода топчется на месте, повторяется. Темп политических изменений снизился, при том что в обществе сохранились завышенные ожидания – народ ждет продолжения разворота, преобразований сверху, обновления элит, смены экономического курса с монетаристского на амбициозный, связанный с прорывным развитием. «Крымского энтузиазма» не может хватить надолго, тем более что сам этот энтузиазм требует подтверждения на других политических уровнях. Идея «Русского мира» требует концептуализации и наполнения конкретным содержанием – ведь это идея наступательная по своему потенциалу.
Путин не может этого не чувствовать. Поэтому в его пресс-конференции, так же как в его последнем Послании, наблюдается резкий парадокс – между жесткой и справедливой внешнеполитической риторикой и неолиберальной подоплекой реальной экономической политики. Иногда возникает ощущение, что Президент лишь прикрывает продолжающийся экономический курс популистскими вбросами верных идей: про массированное развитие инфраструктурных проектов, деофшоризацию, усиление социального государства и т.д. Но не выполняющиеся указы – это в нынешней РФ не повод для отставок и наказаний чиновников, а своего рода странные правила игры. Чиновники повторяют старые мантры про борьбу с инфляцией, говорят даже про пользу для финансовой системы валютных спекулянтов – а Путин спустя какое-то время подтверждает: курс правильный, ребята все делают адекватно.
Обращает на себя внимание фраза Путина о том, что и сейчас, в нынешний кризис, будут использоваться те же меры, которые «успешно» применялись в 2008 году. «В этом случае, - сказал Президент,- нужно будет сосредоточить внимание на помощи людям, которые в этом действительно нуждаются». Фраза в высшей степени двусмысленная, если мы сопоставим ее с той, «кудринской» политикой по выходу из кризиса, и в особенности с той помощью банковскому сектору, которая имела место в 2008 году. И заметьте, буквально сразу же после пресс-конференции принимаются решения о поддержке банков правительством и Госдумой. Самые нуждающиеся у нас в кризис – это вновь крупные банки. Это вопрос номер один, он важнее всех других выводов из кризиса.
А ведь всем нам хорошо известно, как поступили многие банкиры с теми деньгами, которые им выделило государство в предыдущий кризис. Самая нашумевшая история с создателем Межпромбанка и бывшим сенатором Пугачевым, который действовал тогда наглее других, а потом долгое время скрывался от российского правосудия и огрызался на Россию и Путина в западной прессе. Теперь же он объявлен в розыск интерполом.
Получается, что бедные и средний класс должны скинуться, поделиться своими резервами (в данном случае – Фондом национального благосостояния, ведь это всенародный фонд, а не фонд Кудрина, в конце концов), чтобы поддержать финансовую олигархию. Мы видим вновь нарушение фундаментального закона справедливости – по которому скинуться на поддержку страны в кризис должны все, но богатые пропорционально больше, чем средние, а бедных от этого можно было бы и освободить.
Несколько раз Путин повторил сакраментальную фразу в худших бюрократических традициях: «Работать надо». Это невольная цитата из можаевского Кузькина, по-моему. Кому нужно работать много и с отдачей? Задавшему вопрос журналисту Колесникову, который умеет только ерничать? Или Центробанку, который то ли вообще ничего не может, то ли просто-напросто принадлежит не России и не считается с интересами России?
Как можно объяснить странность нынешней финансовой политики да и политики всего экономического блока правительства? Либо Президента подставляют в условиях обостряющейся «новой холодной войны». Либо возникает грустное подозрение: президент просто-напросто бессилен что-либо изменить – Центробанк ему не подчиняется, у него другие хозяева. А Путин вынужден, по его собственному выражению, сильно «лакировать» действительность.

Если фраза «работать надо» относится к реформаторам, к тем, кто должен придумать модели импортозамещения, снятия России с нефтяной иглы – то здесь скорее подошла бы фраза «думать надо». Не по адресу все это звучит, имея в виду нынешнее правительство. Потому что оно не собирается работать в данном направлении.

 

По материалам: http://www.dynacon.ru/content/articles/4397/ 

http://zavtra.ru/blogs/putin-slishkom-tyazhelo-rasstaetsya-s-zastarelyimi-illyuziyami