Автор: Прудникова Е.А.
Белое и Красное Категория: К 100-летию Великой Октябрьской Социалистической революции
Просмотров: 3457

Введение в тему голода, проблему земли и хлеба в России на рубеже конца 19-го, первой трети 20-го века. Материалы 2012 года Е. Прудниковой. Российский писатель и журналист, автор работ на исторические темы. Стала известна своими биографиями И. В. Сталина и Л. П. Берии. В издательстве «ОЛМА Медия Групп» были изданы её книги «Сталин. Второе убийство», «Берия. Последний рыцарь Сталина», «Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий», «Хрущёв. Творцы террора», «Земля Богородицы».

18.10.2017 Идеализация Николая II Западный проект

Интервью

10.06.2012 Сказка о десяти миллионах

Обсуждение статьи «Кулачество как класс» показало, что мнение о кулаке как о крепком «трудовом» хозяине, вброшенное в российское массовое сознание в 90-е годы, чрезвычайно устойчиво. Хотя даже словарь Даля говорит совсем о другом. Бытописатель русского села А.Н. Энгельгардт тоже никоим образом не коммунист. Вот что он пишет в своих «Письмах из деревни» об этой категории сельских жителей. «Из всего "Счастливого уголка" только в деревне Б. есть настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему совестно, когда он, ложась спать, не чувствует боли в руках и ногах, этот, напротив, говорит: "Работа дураков любит", "Работает дурак, а умный, заложив руки в карманы, похаживает да мозгами ворочает". Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало работает: "У меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат". Этот кулак землей занимается так себе, между прочим, не расширяет хозяйства, не увеличивает количества скота, лошадей, не распахивает земель. У этого все зиждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир – деньги, о приумножении которых он только и думает… Он пускает этот капитал в рост, и это называется "ворочать мозгами". Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Ему выгодно, чтобы крестьяне не занимались землей, чтобы он пановал со своими деньгами»  В 1926 году  по всему СССР имели место 711 террористических актов, в 1927 году – 901, в 1928 году – 1027, а в 1929 году – 8278 терактов... Суммарная статистика ОГПУ называет точное число: 381 026 семей общей численностью 1 803 392 человека (то есть по 4,5 человека на семью). Так что, как видим, рассказы о многочисленных высланных на Север «трудовых» семьях с десятком детей несколько преувеличены. Неясно также, вошли ли в это число неправильно раскулаченные, которых впоследствии освободили и вернули имущество (а таких, по данным проверки 1930 года, было по разным районам от 20% до 35%). Это примерно полтора процента крестьянских хозяйств. Остальным кулакам пришлось – самое худшее – взяться за ручки плуга.

23.05.2012 Рывок на выживание

 «Хлебная война» разгоралась и в любую минуту могла перейти в гражданскую – голодных против сытых. Что оставалось делать? Выход подсказал украинский совхоз имени Шевченко, который первым организовал «машинно-тракторную колонну» – из этого почина потом выросли машинно-тракторные станции, знаменитые МТС. К осени 1928 года их число достигло поистине космического масштаба: в СССР существовало целых 13 (тринадцать) колонн, которые имели 327 тракторов и обслуживали 6138 крестьянских хозяйств общей площадью 66 тыс. га. А к весне 1929 года только в системе Хлебоцентра число МТС достигло 45 (1222 машины), и на их долю приходилось уже 322 тыс. га. Напоминаем, что всего в СССР насчитывалось около 25 млн крестьянских хозяйств, а общая площадь под зерновыми составляла около миллиона десятин. Говорить, что страна выкачивала средства из деревни – по меньшей мере недобросовестно. Наоборот, деньги в аграрный сектор закачивались в большем объеме, чем в промышленность

12.05.2012 Кулачество как класс 

В директивах власти СССР постоянно повторяли: не путать кулаков и зажиточных крестьян! Стало быть, разница между ними имелась, причем видная невооруженным глазом. Что объединяет Каменева, Молотова и Рыкова, у которых как-то все расплывчато? Только одно: все трое — урожденные горожане. А вот «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин, по происхождению крестьянин, дает совершенно другое определение. На заседании Политбюро, посвященном кооперации, он говорил: «Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, т.е. ростовщически эксплуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты». Технология "мироедства". Поставленный в положение не крупного, а мелкого сельского хозяина, он из своей экономической ниши-каморки, ничего ни определить, ни решить не сможет. Чисто риторический вопрос: смирятся ли безропотно нэпман и кулак с такими планами властей?

02.05.2012 «Хлебные войны» в советской России

Тут надо пояснить, откуда кулаки брали хлеб. Какую-то часть они выращивали в своих хозяйствах, но куда больше получали за счет скупки хлеба у мелких хозяев и деревенских гешефтов. Что любопытно: бедняки, вывозившие по паре десятков пудов зерна, находили государственные цены вполне для себя приемлемыми, в то время как кулаков они не устраивали. В 1927 году в Сибири, например, кулачество требовало повышения заготовительных цен в три раза! Понимаете, что это значит? Это значит, что деревенские скупщики тоже не давали за пуд больше рубля. И вот, скупив у односельчан зерно по дешевке, они хотели втридорога продавать его государству, ограбив как маломощных крестьян, так и госбюджет. При уходе с рынка городского торговца  кулаки все равно не везли зерно на государственные ссыпные пункты, а придерживали его с тем же расчетом — дождаться голода и высоких цен, а уж там найдется, кому продать. Одновременно тихо умерла внутридеревенская торговля — беднота не имела возможности платить кулаку столько, сколько он запрашивал.

24.04.2012 Что не снилось Столыпину

Россия голодала всегда. Голодала при киевских князьях, при московских царях, при императорах. Голодала раз в три-четыре года сильно, раз в 10–15 лет очень сильно, и время от времени катастрофически. А сотни тысяч крестьянских детей пухли от голода каждую весну независимо от урожая. Так было всегда.

 

 


18.10.2017 Идеализация Николая II Западный проект

 

Интервью 

MrPeresvet

 


10.06.2012 Сказка о десяти миллионах

 

 

Фото из архива автора

Валентин Бережков, бывший переводчик Сталина, приводит в своих мемуарах следующий разговор Сталина и Черчилля.

«– Скажите, – поинтересовался Черчилль, – напряжение нынешней войны столь же тяжело для вас лично, как и бремя политики коллективизации?

– О нет, – ответил "отец народов", – политика коллективизации была ужасной борьбой...

– Я так и думал. Ведь вам пришлось иметь дело не с горсткой аристократов и помещиков, а с миллионами мелких хозяев...

– Десять миллионов, – воскликнул Сталин, возведя руки. – Это было страшно. И длилось четыре года. Но это было абсолютно необходимо для России, чтобы избежать голода и обеспечить деревню тракторами.

Названная Сталиным цифра репрессированных крестьян в период коллективизации примерно совпадает с той, которая в последнее время упоминалась в советской прессе...»

Последняя фраза сразу же заставляет насторожиться, усомнившись в достоверности этого разговора. В то время, когда издавались мемуары, в советской прессе печатали все, что угодно, вплоть до откровенных сказок, и любое, сколь угодно большое число репрессированных обязательно бы с чем-нибудь совпало. Но сейчас стали известны подлинные цифры, и в реальности названное Сталиным число не совпадает ни с какими известными данными. Если вождь говорил о крестьянах вообще – то крестьянских хозяйств было не 10, а 25 млн. Если о зажиточных хозяевах – тех насчитывалось около миллиона, если о раскулаченных – еще меньше. Кроме того, невозможно поверить, чтобы Сталин считал коллективизацию более тяжелым испытанием, чем войну с Гитлером. А при чем тут производство тракторов, и вовсе непонятно – оно от раскулачивания не зависело никак.   

Зачем в мемуарах приведен этот эпизод – ясно. В те времена, когда архивные источники были недоступны, на нем основывалась целая теория уничтожения крестьянства. В полном соответствии с либеральным цензовым миропониманием (то есть чем богаче человек, тем в большей степени он человек, а бедняки и вовсе не люди, а так, грязь) коллективизация была объявлена торжеством лодырей и пьяниц и уничтожением крепких работящих крестьян, соли земли русской. Но если приводить подлинную статистику раскулачивания, то земля получается какой-то уж очень несоленой. И даже лютые ненавистники России все же чувствовали, что объявлять 98% сельского населения государства лодырями и пьяницами – это перебор. Вот 60% – уже катит.

То, что оставшиеся «лодыри и пьяницы», отдавая самых лучших работников промышленности и социальной сфере, в рекордные сроки завалили страну хлебом, выводится за скобки. Ну, а о том, что предшествовало раскулачиванию, у нас вообще молчат насмерть.

Как посмели?!

В конце статьи «Кулачество как класс» мы уже задавали вопрос: смирится ли кулак с потерей кормовой базы? Вопрос риторический, ибо ясно, что не смирится. С таким не смиряется ни одно живое существо. И проскальзывающая даже поколения спустя лютая ненависть «справных мужиков» к «голодранцам» (см. хотя бы обсуждение предыдущих материалов, там достаточно примеров) имеет под собой вовсе не сожаление об утраченных крытых железом домах, лошадях и коровах. О них, конечно, тоже – но ненависть родилась раньше. Тогда, когда «голодранцы» начали объединяться в артели, получать льготную государственную помощь и перестали нуждаться в деревенском «благодетеле», а стало быть, срубили под корень само дерево, на котором росли его доходы.  

Обсуждение статьи «Кулачество как класс» показало, что мнение о кулаке как о крепком «трудовом» хозяине (разве что с батраками), вброшенное в российское массовое сознание в 90-е годы, чрезвычайно устойчиво. Хотя даже словарь Даля говорит совсем о другом.

Даля трудно обвинить в симпатии к коммунистическим идеям. Бытописатель русского села А.Н. Энгельгардт тоже никоим образом не коммунист. Вот что он пишет в своих «Письмах из деревни» об этой категории сельских жителей.

«Из всего "Счастливого уголка" только в деревне Б. есть настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему совестно, когда он, ложась спать, не чувствует боли в руках и ногах, этот, напротив, говорит: "Работа дураков любит", "Работает дурак, а умный, заложив руки в карманы, похаживает да мозгами ворочает". Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало работает: "У меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат". Этот кулак землей занимается так себе, между прочим, не расширяет хозяйства, не увеличивает количества скота, лошадей, не распахивает земель. У этого все зиждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир – деньги, о приумножении которых он только и думает… Он пускает этот капитал в рост, и это называется "ворочать мозгами". Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами. Ему выгодно, чтобы крестьяне не занимались землей, чтобы он пановал со своими деньгами».

Именно этого кулака имел в виду и «всероссийский староста» М.И. Калинин, да и все советское правительство, когда шла речь о его уничтожении – но, заметьте, не физическом, а «как класс». И перед этим еще долго-долго думали, несколько лет думали, дебатировали даже – можно ли принимать кулака в колхоз? До тех пор, пока сам кулак не сказал свое веское слово.

Что и почему он сказал, говорится тоже у Энгельгардта: «Для развития его деятельности ему нужно, чтобы крестьяне были бедны». Не зря и в так называемых «подкулачниках» – «группе влияния» кулака – ходили, как правило, бедные односельчане, середняки там оказывались редко. Середняк – муравей самостоятельный, хлебушка по весне не попросит, а бедному – куда деваться?

И когда появились колхозы, которые кооперировали в первую очередь бедноту, кулак начал нервничать. А уж когда пошла сплошная коллективизация, он озлился всерьез.

Из докладной записки информотдела ОГПУ о коллективизации на Украине. Октябрь 1929 года:

«Антиколхозная деятельность кулачества за последние месяцы повсеместно усилилась… Особенностью антиколхозной кулацкой агитации за последний период является усиление распространения провокационных слухов о скорой войне и неизбежной расправе со всеми колхозниками. "Скоро будет война, и если все не выйдут из колхоза, то с вами при перемене власти рассчитаемся в первую очередь" (кулаки быв. Волынского округа). "Соввласти скоро будет конец, самое позднее через два месяца будет война, все колхозы распадутся, часть будет уничтожена пожарами" (Проскуровский округ). Запугивание кулачеством колхозников и единоличников, намеревающихся вступить в колхозы, скорой войной и переменой власти особенно сильно распространено в пограничных и приграничных районах…

Повсеместно широко используются кулачеством в своей борьбе против коллективизации недочеты в уборке, распределении урожая и оплате труда в колхозах и имеющийся разрыв между конвенционными и рыночными ценами на с/х продукты».

Но это все, впрочем, цветочки. Агитация подкреплялась еще и террористическими актами. В начале 1930 года руководство ОГПУ, обобщив и проанализировав данные с мест, забило тревогу. В 1926 году  по всему СССР имели место 711 террористических актов, в 1927 году – 901, в 1928 году – 1027, а в 1929 году – 8278 терактов...

Информация с мест все больше начинает напоминать сводки боевых действий. Вот только верхушка айсберга – сводка по Украине о самых громких судебных делах, составленная на основе писем в «Крестьянскую газету» и газетных публикаций. Как нетрудно догадаться, публиковали только самые характерные случаи. 

«Чрезвычайной сессией Прилукского окрсуда приговорены к расстрелу во­семь участников кулацкой террористической банды…

Киевский суд рассмотрел дело о кулацком нападении на коммуну "Зирка" в с. Рославицах, пять кулацких главарей приговорены к заключению на шесть лет…

Днепропетровский окружной суд рассмотрел в с. Бугуславе дело об убий­стве кулаками комсомольца-активиста Андрея Бойко. Как выяснилось на суде, решение об убийстве Бойко было принято местными кулаками на тайном собрании. На этом же собрании ими было решено убить крестьянина-активис­та и кандидата партии Лукьянова. Второе убийство, однако, не удалось. Двое кулаков, организаторов убийства, приговорены к расстрелу, двое осталь­ных – к 10 годам заключения…

В Винницком округе в с. Новая Крапивная выездной сессией окрсуда при­говорены к расстрелу четыре главаря-кулака, убившие крестьянку-незаможницу, члена избиркома…

Белоцерковским окрсудом приговорен к расстрелу В. Березнюк за покуше­ние на селькора с. Соколки…

На Киевщине, в с. Шитовецком слушалось дело группы кулаков, звер­ски убивших селянку-активистку Мельничук. Суд приговорил четырех непо­средственных убийц к расстрелу...

В с. Соляные Хутора на Волыни убит сельский активист, незаможник Левкура. Убийство совершено кулаками. Ведется следствие…»

Ситуация усугублялась тем, что советская власть после окончания войны, стремясь покончить с расколом в обществе, объявила широчайшие амнистии, причем не только участникам белого движения, но и бандитам. Те, естественно, от амнистии не отказывались – однако далеко не все собирались сложить оружие. Множество упорных врагов, разойдясь по селам, ждали только часа – и теперь решили, что этот час приближается. Собственно, и прошло-то всего ничего – меньше десяти лет.

По данным ОГПУ, за 1929 год по СССР было зарегистрировано 1190 случаев массовых выступлений (1926-1927 гг. – 63, 1928 г. – 709). В 1929 году в деревне было арестовано 95 208 человек, разгромлено 255 контрреволюционных организаций, 6769 группировок и 281 банда. Уже самое начало 1930 года показало, что процесс пошел по нарастающей.

Предчувствие гражданской войны

Впрочем, и сельские активисты тоже не были безгласными и беззащитными овечками. 

Юрий Мухин в статье «Самый позорный голод» приводит воспоминания одного из авторов газеты «Дуэль» А.З. Лебединцева о его собственном крестьянском детстве на Кубани. «Их хутор в 20-х годах был создан 60 семьями, отселившимися из станицы Исправной на дальние земли. В 29-м году колхоз создали сразу и вошли в него все. В это же время подверглись нападению кулаческой банды, и в боевой стычке два бойца хуторского отряда самообороны были убиты. Агитация против колхозов была страшной, и в самой станице колхоз, по сути, до 1933 года так и не был создан».

То есть с одной стороны – банды, а с другой, кроме милиции и ЧОНа, еще и отряды самообороны, вооруженные и тоже весьма опасные. Оружия же, еще с войны, на селе оставалось огромное количество.   

Чекисты отметили, что в 1929 году появились весьма характерные тенденции. Резко активизировались самые разнообразные противники советской власти – не только кулаки, но и бывшие бандиты и главари банд, белогвардейцы, даже эсеры вылезли из щелей, в которые попрятались после окончания Гражданской войны. А ведь эсеры – не парламентские болтуны, это основная террористическая партия Российской империи. Кое-где эта публика, для большей эффективности грядущей борьбы, начала заранее переходить на нелегальное положение.

К 1930 году все эти люди стали консолидироваться в одно антиправительственное ядро: кулаки, бывшие офицеры, националисты, бандиты. С учетом того, что многие бывшие фронтовые офицеры Первой мировой, ставшие белогвардейцами, а потом бандитами, являлись сыновьями и братьями кулаков, смычка, надо полагать, прошла легко и непринужденно.

Развернув совершенно сумасшедшую агитацию (а умелая агитация в смутное время иной раз поопаснее пистолета), они повсеместно пытались создавать массовые организации в деревнях.

В январе 1930 года ОГПУ докладывало:

«Деятельность, формы и методы действовавших в 1929 г. контрреволюционных организаций и группировок таковы:

1. Состав преимущественно кулацко-белогвардейский и бандитский; наличие значительного количества офицерства, связанного с землей, и унтер-офицерских кадров белой и петлюровской армий.

2. Значительно большая организованность, строжайшая конспирация, строгий персональный отбор, более обдуманная вербовка (вербуются "надежные", "обиженные", ущемленные Советской властью).

3. Большой масштаб деятельности организации; охват одновременно нескольких районов округов; связь с другими районами и округами строго конспирируется, устанавливается через преданных, проверенных людей.

4. Повсеместное стремление вооружаться либо путем скупки оружия, либо путем захвата его…

5. …Большие надежды контрреволюционных организаций и группировок на части Красной Армии, особенно территориальные, как на "источник вооружения" организаций при восстаниях и даже как на "помощь восставшим".

6. Стремление связаться с заграницей. Посылка ходоков для установки связей с зарубежными центрами контрреволюции… Создание зарубежными центрами… диверсионно-повстанческих, бандитских организаций в БССР, Украине…»

По данным ОГПУ, антиправительственные силы откровенно взяли курс на вооруженное восстание.

«Контрреволюционные группировки последнего периода как по составу, так, особенно, по характеру своей деятельности значительно отличаются… Если раньше группировки возникали только на почве перевыборных кампаний под лозунгом "Проведем в советы своих" (1925, 1926 гг.); если группировки 1927 г. и особенно 1928 г. возникали главным образом в период хозяйственной кампании, ставя своей целью срыв и противодействие этим кампаниям, то контрреволюционные группировки 1929 г. … носят достаточно ярко выраженный характер повстанческих ячеек».

С учетом того, что на западе Советский Союз граничил с такими милыми государствами, как Польша и Румыния, на севере – с не менее «дружелюбно» настроенной Финляндией, а на Дальнем Востоке – с Японией, обстановочка складывалась совсем веселая.

Ну а противостояли будущим повстанцам не только милиция и армия. У сельсоветов, партийных и комсомольских ячеек, комбедов, отрядов самообороны тоже было оружие, и свои надежды на сытую и светлую жизнь они собирались защищать всерьез. Что там антоновщина? Антонов гулял по фактически беззащитной губернии, где красные структуры только формировались. А теперь они укрепились и не намерены были сдавать позиции кулакам.

Рядом с тем, что назревало в деревне, гражданская война была просто прогулкой под луной… 

Зачистка

Весной 1930 года конституционный глава СССР М.И. Калинин говорил о раскулачивании: «Как ни кажется она жестокой… но эта мера абсолютно необходима, ибо она обеспечивает здоровое развитие колхозного организма в дальнейшем, она страхует нас от многочисленных издержек и огромной растраты человеческих жизней в будущем».

Повторим еще раз: от огромной растраты человеческих жизней в будущем. Кто-нибудь считал, во сколько жизней обошлось бы державе сохранение существующего порядка вещей? Я пыталась прикинуть: в лучшем случае выходило число, сопоставимое с потерями в Великой Отечественной войне. Не говоря уже о том, что без коллективизации мы и войну бы не выиграли – со всеми вытекающими отсюда последствиями, зафиксированными в плане «Ост».

…Но на самом деле «всероссийский староста» лукавит, выдает нужду за добродетель. Советское правительство в то время чаще не руководило событиями, а шло следом за ними, особенно в крестьянском вопросе, в котором из кремлевской верхушки и разбирался-то по-настоящему один Калинин (остальные были горожанами). Работники на местах вовсе не считали нужным дожидаться руководящих указаний, чтобы начать действовать – а действовали они так, как подсказывали им революционная совесть и общинные порядки. И к 1930 году, когда было принято знаменитое постановление о раскулачивании, на местах процесс давно уже шел полным ходом. 

Еще в начале сентября 1929 года Колхозцентр сообщил в ЦК, что в Чапаевском районе, застрельщике сплошной коллективизации, предполагается выселение части кулаков. Как, впрочем, и следовало ожидать – первые там, первые и тут.

Дальше пошли события. Вот одно из них. 8 сентября на собрании жителей села Покровки колхозники потребовали выселения кулаков. Вечером село загорелось – с таким расчетом, чтобы пострадало в первую очередь колхозное имущество. Сгорели 15 домов, корма и амбар с 3 тыс. пудов зерна. Напоминаем: это хоть и крупный, но лишь один из 8278 террористических актов, зафиксированных в 1929 году.

О дальнейшем можно, к сожалению, только догадываться. Если колхоз слабый, значит, погоревшие семьи колхозников разбрелись по родственникам и соседям. Если сильный – уже на следующий день обживали дома кулаков, выселенных без всяких судебных решений. А если сильный и злой, то могли и запороть виновников беды вилами или зарубить топорами. Самосуд в русской деревне был явлением обыкновенным, и поджигателей, по законам общины, ждал скорый и суровый приговор.  

Жечь кулаков пока что особо не жгли – но выселяли весьма активно. В Иркутском округе за 1929 год раскулачили около 25% всех кулацких хозяйств. Татарский обком ВКП(б) принял постановление о выселении кулаков еще 1 октября 1929 года. А уж худшие земельные участки им отводили повсеместно. Как реагировали кулаки – описано в предыдущем фрагменте: поджоги, убийства, налеты банд. В Москву отовсюду стекались просьбы решить как-то «кулацкий» вопрос, пока не начались кровавые столкновения. Что этим все кончится, никто почему-то не сомневался. И на самом деле роль ВКП(б) в раскулачивании далеко не стимулирующая. Наоборот, партия своим авторитетом вводила процесс хоть в какие-то рамки: не убить, а выселить, не сжечь дом со всеми обитателями, а конфисковать для колхоза. То, с какой ненавистью выбрасывали кулаков из деревень, показывает: до повальных расправ оставалось совсем недалеко.  

Начавшись в селах и уездах, к январю процесс добрался до уровня краевых и республиканских властей, которые, один регион за другим, принимали решение о тотальном раскулачивании. Средне-Волжский крайком ВКП(б) вынес такое решение 20 января, Нижне-Волжский крайком – 24 января, Центрально-Черноземная область – 27 января, ЦК КП(б) Украины – 28 января, Северо-Кавказский крайком – 29 января…

К середине февраля, например, в Средне-Волжском крае было раскулачено 25 тыс. хозяйств – около половины всех кулацких хозяйств края. И вот не надо только говорить, что начали они после постановления ЦК от 30 января. Если бы инициатива действительно исходила сверху, то к тому времени постановление еще ползло бы по коридорам партийной бюрократии. По коридорам, к сожалению, ползли совсем другие бумаги – директивы ОГПУ об организационной подготовке массового выселения. Вот они запаздывали безнадежно.

Об обстановке, в которой все это происходило, догадаться нетрудно. Вот только одно сообщение ОГПУ:

«Криворожский округ. …В с. Глиняное Долинского района при изъятии имущества у кулака Зилевского последний ударил уполномоченного Тонкошурова в висок. Уполномоченный выстрелом из ре­вольвера убил кулака...

Николаевский округ. …В Баштанском районе при возвращении с районного совещания между селами Константиновской и Пески были обстреляны кулаками из охотни­чьих ружей несколько председателей СОЗов; один из председателей ранен в голову.

Харьковский округ. 21 января общим собранием крестьян с. Федоровки было постановлено раскулачить 12 кулацких хозяйств. На второй день толпа крестьян в 400 чел., преимущественно бедняков и середняков, с красными флагами под руководством уполномоченного РИКа, председателя и членов сельсовета и СОЗа направились к намеченным кулацким хозяйствам.

Подойдя к хатам кулаков, крестьяне врывались в хаты и растаскивали имущество первых, сгоняя их в одно помещение. Во время операции один из членов СОЗа заставил раскулачиваемого сбросить с себя хороший кожух, шапку и тут же надел все на себя. Кулакам было объявлено, что в течение трех дней они могут выехать, кто куда хочет.

Председатель РИКа, пытавшийся придать раскулачиванию организо­ванный характер, ничего не мог сделать ввиду крайнего возбуждения крестьян…».

Бывало все, что угодно: и женщин с детьми выбрасывали среди ночи из домов на мороз, и мародерствовали, и записывали в списки всех, кто не нравился начальству или односельчанам… Что поделать, другого народа в Советском Союзе не было, какой оставила по наследству благословенная Российская империя, с таким и валандаться приходилось… Беднота намеревалась рассчитаться не только с кулаками, но с каждым «справным хозяином», который смотрел на нее как на грязь под ногами; каждый партиец с наганом считал себя властью, имеющей право карать и миловать; да и возможность по дешевке получить хорошие вещи была жутким соблазном для тех, кто по вечерам при лучине клал десятую заплату на рваные валенки. Детишек пожалеть? А наших по весне, в голод жалели?  

О судьбе раскулаченных не задумывались. Пусть идут на все четыре стороны. Они и шли – женщины и дети по родственникам, мужчины – в банды. Или в города, что тоже властям не нравилось, поскольку аварийность на заводах и стройках была и без того высокая, и чего там мучительно не хватало – так это диверсий. А видя такое дело, и остальные кулаки, что поумнее, распродавали хозяйства, а то и уничтожали, и подавались в города. Стали ли они лояльнее? А вы как думаете?

Не начало, а конец

Но вернемся к раскулачиванию. В конце января процесс дошел наконец до Москвы. 30 января 1933 года было принято знаменитое постановление. В частности, в нем говорилось:

«В районах сплошной коллективизации провести немедленно, а в осталь­ных районах по мере действительно массового развертывания коллективиза­ции, следующие мероприятия:

Отменить в районах сплошной коллективизации в отношении индивиду­альных крестьянских хозяйств действие законов об аренде земли и примене­нии наемного труда в сельском хозяйстве… Исключения из этого правила в отно­шении середняцких хозяйств должны регулироваться райисполкомами под ру­ководством и контролем окрисполкома.

Конфисковать у кулаков этих районов средства производства, скот, хо­зяйственные и жилые постройки, предприятия по переработке, кормовые и семенные запасы.

Одновременно в целях решительного подрыва влияния кулачества на отдельные прослойки бедняцко-середняцкого крестьянства и безусловного по­давления всяких попыток контрреволюционного противодействия со стороны кулаков проводимым Советской властью и колхозами мероприятиям принять в отношении кулаков следующие меры:

а) первая категория – контрреволюционный кулацкий актив немедленно ликвидировать путем заключения в концлагеря, не останавливаясь в отноше­нии организаторов террористических актов, контрреволюционных выступле­ний и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрес­сии;

б) вторую категорию должны составить остальные элементы кулацкого ак­тива, особенно из наиболее богатых кулаков и полупомещиков, которые подлежат высылке в отдаленные местности СССР и в пределах данного края в от­даленные районы края;

в) в третью категорию входят оставляемые в пределах района кулаки, ко­торые подлежат расселению на новых отводимых им за пределами колхозных хозяйств участках.

Количество ликвидируемых по каждой из трех категорий кулацких хо­зяйств должно строго дифференцироваться по районам в зависимости от фак­тического числа кулацких хозяйств в районе, с тем чтобы общее число лик­видируемых хозяйств по всем основным районам составляло в среднем при­мерно 3-5%. Настоящее указание (3-5%) имеет целью сосредоточить удар по действительно кулацким хозяйствам и безусловно предупредить распро­странение этих мероприятий на какую-либо часть середняцких хозяйств...

 …Высылаемым и расселяемым кулакам при конфискации у них имущест­ва должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые элементарные средства производства в соответствии с ха­рактером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов. Денежные средства высылаемых кулаков также конфискуются с оставлением, однако, в руках кулака некоторой минимальной суммы (до 500 руб. на семью), необходимой для проезда и устройства на месте».

Те, кого оставляли на месте, могли сохранить средства производства в минимальном объеме, необходимом для ведения хозяйства, – то есть из кулаков они превращались в маломощных середняков. Кстати, получая тем самым возможность на деле доказать, что кулак – не эксплуататор, а просто особо трудолюбивый крестьянин.

Конфискованное имущество передавалось в колхозы в качестве взносов бедняков и батраков, которых более имущие колхозники постоянно попрекали, однако зачислялось в неделимый фонд – то есть они не имели права выйти с этим имуществом из колхоза. В свою очередь, колхозы, получившие землю и имущество, обязаны были ее засеять и всю товарную продукцию с этой земли сдать государству.

В общем-то, ничего уникального в этих мерах нет. Обычная национализация, разве что не общегосударственного, а волостного масштаба. Да и высылка нелояльных граждан в места отдаленные практиковалась еще со времен фараонов (в частности, она была очень распространена в Российской империи). 

«…ЦК категорически указывает, что проведение этих мероприятий должно находиться в органической связи с действительно массовым колхозным движением бедноты и середняков и являться неразрывной составной частью процесса сплошной коллективизации. ЦК решительно предостерегает против имеющихся в некоторых районах фак­тов подмены работы по массовой коллективизации голым раскулачиванием…

ЦК подчеркивает, что все указанные мероприятия должны быть проведе­ны на основе максимального развертывания инициативы и активности широ­ких колхозных, в первую очередь батрацко-бедняцких, масс и при их под­держке. Решениям о конфискации кулацкого имущества и выселении кулаков должны предшествовать постановления общего собрания членов колхоза и собрания батрачества и бедноты…»

Потому-то и было столько неправильно раскулаченных, что решения принимали не «варяги» из района или области, а местные сходы. Которые до кучи высылали из деревень всех, кто не нравился «обществу». И потому-то на местах и осталось столько кулаков – если сход не приговорил, то кто его вышлет?

…Несмотря на «ужасные» рассказы, операция была вовсе не такой массовой, как принято думать. К концу 1930 года по СССР было раскулачено около 400 тыс. хозяйств – то есть около 40-50% всех имеющихся на 1927 год кулаков. Из них выслано, кстати, не так уж много – всего 77 975 семей. По данным налогообложения, к осени 1930 года в стране еще оставалось около 350 тыс. кулацких хозяйств. Точно не подсчитывали, но не менее 20% кулаков бежали. Паспортов тогда еще не было, а справку из сельсовета легко купить или подделать.

Раскулачивание продолжалось и в 1931 году, прекратившись лишь в 1932-м. Сколько всего было выселено? Суммарная статистика ОГПУ называет точное число: 381 026 семей общей численностью 1 803 392 человека (то есть по 4,5 человека на семью). Так что, как видим, рассказы о многочисленных высланных на Север «трудовых» семьях с десятком детей несколько преувеличены. Неясно также, вошли ли в это число неправильно раскулаченные, которых впоследствии освободили и вернули имущество (а таких, по данным проверки 1930 года, было по разным районам от 20% до 35%). Это примерно полтора процента крестьянских хозяйств. Остальным кулакам пришлось – самое худшее – взяться за ручки плуга.

Впрочем, многие дальновидные кулаки, вовремя сократившие свое имущество, оказались в колхозах. Это стало немаловажным фактором, обусловившим голод 1932-1933 годов.

 

 Е.А. Прудникова

http://expert.ru/2012/06/7/skazka-o-desyati-millionah/

  


23.05.2012 Рывок на выживание

 

  Фото из архива автора

Как мы уже писали, «хлебные войны», ужесточаясь из года в год, каждый заготовительный сезон ставили страну на грань всеобщего голода (локальный голод и так приходил каждый год). План реформы у правительства имелся. Хороший план – помощь крепким середняцким хозяйствам и постепенное кооперирование бедноты. Но катастрофически не хватало времени. Оно бы и хорошо проводить коллективизацию добровольно и постепенно, однако десяти-пятнадцати лет, как предполагали теоретики, у страны не было. Не было даже и пяти лет. Времени вообще не оставалось. «Хлебная война» разгоралась и в любую минуту могла перейти в гражданскую – голодных против сытых.

Что оставалось делать? Ловить частных торговцев можно до умопомрачения, но это все равно что воевать с комарами, сидя у болота. Проблему следовало решать не там, где хлеб продавался, а там, где выращивался, – в деревне. И решение ее было известно. А если такая беда со сроками – стало быть, сроки нужно сократить.

Нулевой цикл

Основные фонды деревни по-прежнему оставались чрезвычайно жалкими. Пополнить их пока что было невозможно, да и не нужно – в первой же пятилетке заложили несколько тракторных и комбайновых заводов, надо было только продержаться буквально два-три года, пока на село в массовом порядке не пойдут трактора. Сельхозтехники было очень мало, и она была слишком дорогой, чтобы ее могли покупать маломощные хозяйства, не только единоличные, но даже колхозы, даже на самых льготных условиях – все равно не могли. Да и ухаживать за ними мужики не умели – дать трактор им в руки означало угробить технику.

Выход подсказал украинский совхоз имени Шевченко, который первым организовал «машинно-тракторную колонну» – из этого почина потом выросли машинно-тракторные станции, знаменитые МТС. К осени 1928 года их число достигло поистине космического масштаба: в СССР существовало целых 13 (тринадцать) колонн, которые имели 327 тракторов и обслуживали 6138 крестьянских хозяйств общей площадью 66 тыс. га. А к весне 1929 года только в системе Хлебоцентра число МТС достигло 45 (1222 машины), и на их долю приходилось уже 322 тыс. га. Напоминаем, что всего в СССР насчитывалось около 25 млн крестьянских хозяйств, а общая площадь под зерновыми составляла около миллиона десятин.

Так же централизованно подошли и к другим крестьянским нуждам – в частности, подготовке семенного зерна и прокату сельхозинвентаря. В 1927/28 хозяйственном году в стране насчитывалось 16 097 машинопрокатных и зерноочистительных пунктов, зерна для посева было очищено 1093 тыс. тонн, из них 222 тыс. тонн составила семенная ссуда. Естественно, процент по ссуде был более выгодным, чем у кулака: даже при государственных ценах на хлеб 8-10% деньгами составит меньше, чем традиционная половина урожая. Да и получали крестьяне не просто зерно, а семена, очищенные от сорняков и грибка, что давало надежду на приличный урожай. Прокат сельхозинвентаря в кооперативном прокатном пункте тоже стоил в два, а в государственном – в три раза дешевле, чем аренда у «благодетеля».

МТС послужили мощнейшим стимулом для образования колхозов – пахать тракторами бедняцкие и середняцкие полоски смысла не имело изначально, трактору там просто нечего делать. Поэтому вокруг МТС только за год появилось 203 ТОЗа, которые объединяли 16 872 га земли.

Всего в 1929 году в РСФСР насчитывалось 38 460 колхозов, объединявших 660 тыс. хозяйств, итог – 3,7% коллективизации. На Украине эти данные: 14 306, 285 тыс. и 5,6%, в Белоруссии – 1027, 10,7 тыс. и 1,4% соответственно. А в целом по стране на 1 июля 1929 года насчитывалось 57 045 колхозов, объединявших 1007,7 тыс. хозяйств. Говорить о какой-либо реформе с такими показателями просто смешно.

Эти первые, еще добровольные колхозы были по-настоящему бедняцкими объединениями. По данным комиссии ЦК ВКП(б), производившей летом 1928 года обследование социального состава колхозов, в коммунах бедняков было 78%, середняков 21% и зажиточных 1%, в артелях – соответственно 67%, 29% и 4%. и в ТОЗах – 60%, 36% и 4%. Интересно, кто были эти зажиточные? Предусмотрительные кулаки или же самые фанатичные «культурники», дождавшиеся осуществления своей мечты?

Тем же летом 1928 года на один колхоз приходилось в среднем 12-13 хозяйств, через год – 17-18 хозяйств. Средний размер бедняцкого надела в то время составлял около 3 га, батрацкого – около 2 га. Отсюда можно очень просто оценить общую площадь колхозных угодий: 40-60 га. Воистину агрогиганты – но все же хоть какой, а прогресс…  

Первый этап: полет нормальный

Носилась ли идея ускорения процесса в воздухе или кому надо ее вовремя подсказали – но в конце июля 1929 года Чапаевский район Средне-Волжского края выступил с инициативой превращения его в район сплошной коллективизации. Что интересно – руководство страны отнюдь не сочло затею левацкой, наоборот, одобрило ее. Хотя наверняка не обольщалось по поводу того, чем все обернется.

Впрочем, почин шел благополучно – уж слишком он был на виду. Уже к сентябрю в Чапаевском районе было организовано 500 колхозов, по преимуществу ТОЗов, коих из общего числа насчитывалась 461 штука, а кроме того, 34 артели и всего пять коммун. Они объединяли 6441 хозяйство из 10 275 (63%) и обобществили 131 тыс. га из 220 тыс., в том числе 82 тыс. га пашни (почти 50% из того, что имелось в районе). Простым подсчетом мы получим, что средний размер пашни на одно хозяйство – 1,3 га. То есть объединялись действительно бедные из бедных, что и требовалось получить.

Районы сплошной коллективизации стали появляться и в других местах. В августе 1929 года о ней объявил уже целый округ – Хоперский в Нижне-Волжском крае. 27 августа вопрос был рассмотрен окружным комитетом ВКП(б), 4 сентября – Колхозцентром. Однако срок ставился вполне разумный – коллективизацию округа предполагалось закончить в течение пятилетки, и только четырех передовых районов – в ближайший год.

С 15 сентября в округе был объявлен месячник по проведению коллективизации – и работа началась. В станицы и села округа выехали 11 бригад организаторов из числа партийных и профсоюзных работников общей численностью 216 человек, то есть по 20 человек на бригаду, и почти столько же партийных работников из районов. Они созывали собрания бедняков и батраков, бывших красногвардейцев и партизан, комсомольцев и женщин – всех, на кого могла хоть как-то опереться власть. В августе колхозы объединяли около 12 тыс. хозяйств, в октябре уже втрое больше, а процент коллективизации поднялся до 38%. Что еще более важно, примерно в шесть раз выросли размеры колхозов. Контингент они охватывали тот, который нужно: 56% колхозников составляли бедняки и батраки, 42% – середняки. Среди мелких хозяйств преобладали ТОЗы, среди крупных почти все были артелями и коммунами, где почти полностью обобществлен рабочий скот и наполовину – коровы и овцы.

Потихоньку процесс начали раскручивать по всем сельскохозяйственным регионам. Впереди шли зерновые районы, ради которых все и начиналось. 

Естественными центрами коллективизации служили МТС. Вот лишь один пример: в Сибири, в Мамлютском районе до организации МТС в колхозах состояло 26% крестьянских хозяйств, а после одного сезона работы станции этот процент подскочил до 88% – понравилось! То же происходило и вокруг других МТС и колонн – где-то процент коллективизации был выше, где-то ниже, но всегда больше, чем в удаленных от МТС районах. 

Группировались коллективные хозяйства и возле успешных совхозов. Что тоже неудивительно – оказывал свое действие пример крупного интенсивного хозяйства. Так, вокруг 14 совхозов Северного Кавказа в 1929 году появилось 125 колхозов, в Пугачевском округе Нижне-Волжского края, где было создано восемь крупных зерновых хозяйств, в конце 1929 года уровень коллективизации был 42,6%, а в соседних районах – от 9% до 16%.

В целом же по СССР осенью 1929 года процент коллективизации был 7,6%. По РСФСР – 7,4%, по Украине – 10,4%. Уже лучше, хотя все равно еще очень немного. 

Резко вырос, кстати, и объем капиталовложений в сельское хозяйство. Сейчас говорят, что правительство вкладывало основные деньги в промышленность, оставляя аграрный сектор в небрежении. Ну так вот вполне официальные цифры, озвученные на Ноябрьском пленуме ВКП(б) 1929 года. Согласно пятилетнему плану, в 1929/30 годах капиталовложения в промышленность должны были составить 2,8 млрд рублей, в транспорт – 1,9 млрд и в сельское хозяйство – 3,5 млрд рублей. Как видим, приоритет отдается как раз аграрному сектору. Но практически сразу цифры были скорректированы: теперь капиталовложения в промышленность, транспорт и аграрный сектор должны были составить соответственно 4 млрд, 1,9 млрд и 4,3 млрд рублей.

Поэтому говорить, что страна выкачивала средства из деревни – по меньшей мере недобросовестно. Наоборот, деньги в аграрный сектор закачивались в большем объеме, чем в промышленность, притом что товарной продукции в 1928/1929 году он поставил государству всего на 1,3 млрд рублей. Даже если мы примем поправку на то, что заготовительные цены на сельхозпродукцию занижены вдвое (на самом деле цены вольного рынка в отсутствие ажиотажа выше самое большее на 50% – больше поднимать просто нет смысла), – сельское хозяйство все равно недотягивает до окупаемости. Все ближайшие годы в полуфеодальную деревню будут вкладываться колоссальные средства, только пойдут они не на займы единоличникам, а на механизацию, создание МТС, строительство электростанций, снабжение села сортовыми семенами и породистым скотом и многое другое, необходимое для создания современного высокотоварного производства.

Левый крен

А потом народ на местах, как водится, вошел во вкус. С одной стороны, сельскому активу понравился «рывок в социализм», с другой – не стоит недооценивать противников как аграрной реформы, так и советской власти в целом. Они тоже отлично знали или понимали нутром, что лучший способ противодействовать какому-нибудь делу – это довести его до абсурда. 

Решения Ноябрьского пленума ЦК и постановление Политбюро «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» определяли сплошную коллективизацию как главную задачу всех партийных, советских и колхозно-кооперативных организаций. Именно так те ее и восприняли. Вместо того чтобы сделать передышку, коллективизацию продолжали. К середине декабря в Нижне-Волжском районе вступили в колхозы более 60% крестьянских хозяйств, в Крыму – 41%, на Средней Волге и Северном Кавказе – 35%, в Сибири – 28%, на Урале – 25% и т.д.

Видя такие дивные показатели, на местах еще более радостно сорвались в чрезвычайщину – ура, мы вводим коммунизм! В январе-феврале в деревне творилось черт знает что – местные леваки дождались наконец именин сердца!

Вот только одна сценка из документов ОГПУ – но весьма показательная.   

«Тов. Муратов заявил: если не идете в колхоз, нам ничего не стоит расстрелять 10 человек из сотни или поджечь вас с четырех сторон, чтобы никто из вас не выбежал завтра, вам принесем жертву, – стукнул кулаком по столу и закрыл собрание. На второй день после собрания пришли т.т. Преображенский, Дьяконов и Ямилин к крестьянину Михаилу Молофееву этой же деревни, который имеет сельское хозяйство, одну лошадь и одну корову, заявили: "Идем, старик, на гумно". Старик оделся и ушел с ними. Семья, зная из разговоров вчерашнего собрания, решила, что старика повели расстреливать. Старуха, т. е. его жена, с испугу бросилась бежать в другую деревню Булгаково, расположенную в 6 верстах, где была приведена в сознание, после чего осталась полуглухой, а Екатерина Алексеевна той же семьи впала в бессознательное состояние и пролежала весь день, после чего была осмотрена врачом, который установил: если произойдет повторный случай такого испуга, то неизбежно умопомешательство»[1].

Неудивительно, что с такими методами показатели получались просто изумительными. Число районов сплошной коллективизации за два месяца почти удвоилось. Достигнув 1928 (около 2/3 всех районов страны), они сливались в округа, области. Уже в 1929 году Нижне-Волжский край был объявлен краем сплошной коллективизации. К тому времени в колхозах там состояло около половины хозяйств, а в некоторых округах – до 70-80%.

Естественно, ни к чему хорошему все это привести не могло. С одной стороны, новые колхозники были обозлены насилием, с другой – в раздутых, не готовых организационно к резкому росту колхозах царил та-акой бардак! А уж что творилось в новых, насильственно сколоченных хозяйствах – и вовсе не описать. Этим тут же радостно воспользовались все противники коллективизации, от кулаков до засевших по деревням и волостям царских чиновников и белых офицеров.

Первый сеанс «вправления мозгов»

Впрочем, правительство отреагировало практически сразу. Первый бой административному восторгу был дан в постановлении ЦК от 20 февраля 1930 года «О коллективизации и борьбе с кулачеством в национальных экономически отсталых районах». В самом деле, коллективизация вообще проводилась не ради незерновых регионов, так зачем бежать впереди паровоза?

Ну, а затем последовал основной удар. 2 марта, предварив оргвыводы, вышла знаменитая сталинская статья «Головокружение от успехов», а 14 марта – постановление «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении», где всем местным коммунистам предельно четко объяснили, что именно они сделали не так.

«...Прежде всего нарушается принцип добровольности в колхозном строительстве. В ряде районов добровольность заменяется принуждением к вступлению в колхозы под угрозой раскулачивания, под угрозой лишения избирательных прав и т.п. В результате в число "раскулаченных" попадает иногда часть середняков и даже бедняков, причем в некоторых районах процент "раскулаченных" доходит до 15, а процент лишенных избирательных прав – до 15-20. Наблюдаются факты исключительно грубого, безобразного, преступного обращения с населением со стороны некоторых низовых работников, являющихся иногда жертвой провокации со стороны примазавшихся контрреволюционных элементов (мародерство, дележка имущества, арест середняков и даже бедняков и т.п.).

…При этом в ряде районов подготовительная работа по коллективизации и терпеливое разъяснение основ партийной политики как бедноте, так и середнякам подменяются бюрократическим, чиновничьим декретированием сверху раздутых цифровых данных и искусственным выдуванием процента коллективизации (в некоторых районах коллективизация за несколько дней "доходит" с 10% до 90%)...

...Наряду с этими искривлениями наблюдаются в некоторых местах недопустимые и вредные для дела факты принудительного обобществления жилых построек, мелкого скота, птицы, нетоварного молочного скота и в связи с этим – попытки к головотяпскому перескакиванию с артельной формы колхозов, являющейся основным звеном колхозного движения, к коммуне. Забывают, что основной проблемой сельского хозяйства является у нас не "птичья" или "огуречная" проблема, а проблема зерновая. Забывают, что основным звеном колхозного движения является в данный момент не коммуна, а сельскохозяйственная артель. Забывают, что именно поэтому партия сочла нужным дать примерный устав не сельскохозяйственной коммуны, а сельскохозяйственной артели. В результате этих головотяпских искривлений мы имеем в ряде районов дискредитирование колхозного движения и отлив крестьян из ряда наскоро испеченных и потому совершенно неустойчивых коммун и артелей...»

Дальше идут конкретные указания партработникам, как надлежит проводить коллективизацию. Там много пунктов, но интересны для нас два, потому что резко расходятся с общепринятыми представлениями о том времени.

«…Воспретить закрытие рынков, восстановить базары и не стеснять продажу крестьянами, в том числе колхозниками, своих продуктов на рынке.

Решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке, фиктивно прикрываемую общественно-добровольным желанием населения. Допускать закрытие церквей лишь в случае действительного желания подавляющего большинства крестьян и не иначе, как с утверждения постановлений сходов областными исполкомами. За издевательские выходки в отношении религиозных чувств крестьян и крестьянок привлекать виновных к строжайшей ответственности...»

Редко когда ЦК принимал столь жесткие по языку и по духу документы. Тысячи коммунистов были исключены из партии, немало народу пошло под суд, а некоторые и стрелялись...

Естественно, после постановления народ в массе своей рванул из колхозов. На Средней Волге в марте вышли 280 тыс. хозяйств, в ЦЧО – 131 тыс., в Грузии, где колхозы и вовсе не были нужны, – 131 тыс., в Ленинградской области, которая тоже мало интересовала в смысле коллективизации, – 28 тыс., в Нижегородском крае – 117,7 тыс., при этом 23 села целиком. 

На местах боролись как могли. Москва была буквально завалена жалобами на то, что вышедшим из колхоза не отдают скот и инвентарь, не выделяют землю.  

За три месяца процент коллективизированных хозяйств упал более чем вдвое (с 56% до 23,6%), примерно до уровня января 1930 года. Но все же, даже с учетом этих грустных обстоятельств, за год он вырос с 4% до почти 24% – в шесть раз. Еще один такой рывок – и можно расслабиться…

«Качели»

…Когда нужно сделать что-либо быстро и с негодными исполнителями, «принцип качелей» – оптимальный вариант. Знали ли власти, что коллективизация пойдет с перехлестом? А то! Тут главное – вовремя толкнуть доску обратно.

В закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 года говорилось:

«Поступившие в феврале месяце в Центральный комитет сведения о массовых выступлениях крестьян в ЦЧО, на Украине, в Казахстане, Сибири, Московской области вскрыли положение, которое нельзя назвать иначе, как угрожающим. Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших низовых работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение».

Однако меры были приняты вовремя, и всенародной «крестьянской войны» не состоялось. А процент коллективизации вырос в шесть раз – и как иначе можно было этого добиться?

Уже осенью ЦК ВКП(б) в другом закрытом письме потребовал «добиться нового мощного подъема колхозного движения». Вскоре была поставлена задача – коллективизировать в течение года не менее половины всех крестьянских хозяйств, а в главных зерновых районах – не менее 80%. Все началось снова. 

Появились и первые хозяйственные результаты, о которых можно говорить. На Северном Кавказе, в одном из основных зерновых районов страны, урожай в колхозах был в среднем на 20-25% выше, чем в единоличных хозяйствах, средний доход колхозника составлял 810 рублей, а единоличника – 508 рублей. Это в среднем, а с учетом того, что многие колхозы мало отличались от единоличных хозяйств, показатели удачных колхозов вызывают уважение.  

Существовали и выдающиеся хозяйства. Так, доход на один двор в «Красном Тереке» (Северный Кавказ) составил 1120 рублей – в четыре раза больше, чем в среднем у единоличников, в «Первой пятилетке» (Средняя Волга) – более 1000 рублей на хозяйство против 275 у единоличников и т.п.

Сколько их было, таких хозяйств? Да мало, конечно. Слишком много факторов должно было сойтись: и нужное настроение крестьян, и грамотное управление, и умение оградить хозяйство от диверсий, да и элементарное хлеборобское везение. Мало их было. 

А вокруг этих вершин, спускаясь все ниже и ниже, до низинных болот, располагались самые разные хозяйства. Более или менее успешные, средние, слабые, совсем разваливающиеся. Хозяйства – как люди, у каждого свое лицо и своя судьба.

…Вслед за новым рывком последовал новый удар по «перегибщикам», и некоторая часть крестьян снова рванула из колхозов. Но тем не менее результаты радовали – после каждого «отката» в них оставалось все больше и больше хозяйств. В общем-то, и продержаться надо было всего лишь два-три года – до тех пор пока строящиеся заводы сельскохозяйственной техники не начнут давать продукцию. После этого вопрос можно будет считать окончательно решенным.

На 1 июля 1933 года, к окончанию коллективизации, в СССР было образовано 224,6 тыс. колхозов, в которые вошли 15,3 млн крестьянских хозяйств, или 65,6% от общего их числа по стране. Можно сказать, что реформа состоялась: колхозы и совхозы стали основными производителями хлеба в стране. Дальнейшая работа в аграрном секторе пойдет в рамках уже совершенно другой экономической системы.

_____________________

[1] Скан этого документа был выложен на форуме ВИФ2 с архивной ссылкой: РГАЭ. Ф. 7486. Оп. 37. Д. 102. Л. 221.

 

Е.А. Прудникова

http://expert.ru/2012/05/23/ryivok-na-vyizhivanie/

  


12.05.2012 Кулачество как класс

 

 Фото из архива автора

Двоюродные братья историков — физики — любую дискуссию начинают со слов «договоримся о терминах». Историки прекрасно обходятся без этого. А жаль. Иногда бы стоило. Вот, например, кто такой кулак? Ну, тут и думать нечего: это «справный», трудолюбивый хозяин, безжалостно разоренный и уничтоженный машиной сталинской коллективизации. Да, но за каким лешим машине коллективизации уничтожать «справного» хозяина, который ей не конкурент и не помеха? Хозяйствует он на своих десяти-двадцати десятинах обочь колхоза — и пусть себе хозяйствует, а хочет — идет в колхоз. Зачем его разорять?

Не иначе, как из инфернальной злобы — ибо экономического ответа здесь нет. Его и не будет, потому что в директивах власти СССР постоянно повторяли: не путать кулаков и зажиточных крестьян! Стало быть, разница между ними имелась, причем видная невооруженным глазом.

Так что же видел невооруженный глаз полуграмотного уездного секретаря такого, чего не видно нынешнему остепенному историку? Давайте вспомним школьный марксизм — те, кто еще успел поучиться в советской школе. Как определяется класс? И память на автомате выдает: отношением к средствам производства. Чем отношение к средствам производства справного хозяина отличается от отношения середняка? Да ничем! А кулака?

Ну, раз его собирались уничтожить «как класс», стало быть, он являлся классом, и это отношение как-то отличалось.  

Вечно напутают эти горожане!

Так кто же такие кулаки?

Этот вопрос заботил и советское руководство. Например, Каменев в 1925 году утверждал, что кулацким является любое хозяйство, имеющее свыше 10 десятин посева. Но 10 десятин в Псковской области и в Сибири — это совершенно разные участки. Кроме того, 10 десятин на семью из пяти человек и из пятнадцати — это тоже две большие разницы.

Молотов, отвечавший в ЦК за работу в деревне, в 1927 году относил к кулакам крестьян, арендующих землю и нанимающих сроковых (в отличие от сезонных) рабочих. Но арендовать землю и нанимать рабочих мог и середняк — особенно первое.

Предсовнаркома Рыков к кулацким относил хорошо обеспеченные хозяйства, применяющие наемный труд, и владельцев сельских промышленных заведений. Это уже ближе, но как-то все расплывчато. Почему бы крепкому трудовому хозяину не иметь, например, мельницу или маслобойню?

Что объединяет Каменева, Молотова и Рыкова? Только одно: все трое — урожденные горожане. А вот «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин, по происхождению крестьянин, дает совершенно другое определение. На заседании Политбюро, посвященном кооперации, он говорил: «Кулаком является не владелец вообще имущества, а использующий кулачески это имущество, т.е. ростовщически эксплуатирующий местное население, отдающий в рост капитал, использующий средства под ростовщические проценты».

Неожиданный поворот, не так ли? И Калинин в таком подходе не одинок. Нарком земледелия А.П.Смирнов еще в 1925 году писал в «Правде», которая служила основным практическим, корректирующим руководством для местных деятелей: «Мы должны в зажиточной части деревни ясно разграничить два типа хозяйства. Первый тип зажиточного хозяйства чисто ростовщический, занимающийся эксплуатацией маломощных хозяйств не только в процессе производства (батрачество), а главным образом путем всякого рода кабальных сделок, путем деревенской мелкой торговли и посредничества, всех видов "дружеского" кредита с "божескими" процентами. Второй тип зажиточного хозяйства — это крепкое трудовое хозяйство, стремящееся максимально укрепить себя в производственном отношении…»

Вот это уже совсем другое дело! Не только и не столько эксплуататор батраков, но деревенский мелкий торговец, посредник в сделках и, главное — ростовщик.

Сельское ростовщичество — явление совершенно особое. Деньги в рост на селе практически не давали. Там была принята система натурального ростовщичества — расчет по кредитам шел хлебом, собственным трудом или какими-либо услугами. (Забегая вперед: именно поэтому так называемые «подкулачники» — «группа влияния» кулака — это, в основном, беднота.) И в любой деревне все жители отлично знали, кто просто дает в долг (даже и под процент, коли придется), а кто сделал это промыслом, на котором богатеет. 

Технология мироедства

Яркая картина такого промысла нарисована в письме в журнал «Красная деревня» некоего крестьянина Филиппа Овсеенко.  Начинает он, впрочем, так, что не подкопаешься.

«…Про кулака кричат, что он такой-сякой, но только как не вертись, а кулак всегда оказывается и запасливым, и старательным, и налоги больше других платит. Кричат, что, мол, крестьяне не должны пользоваться чужим трудом, нанимать работника. Но на это я должен возразить, что это совсем неправильно. Ведь для того, чтобы сельское хозяйство нашему государству поднять, умножить крестьянское добро, надо засевы увеличить. А это могут сделать только хозяева зажиточные… И что у крестьянина есть работник, из этого только государству польза и потому оно таких зажиточных должно в первую голову поддержать, потому они — опора государства. Да и работника тоже жалко, ведь если ему работу не дать, ее не найти, а и так много безработных. А при хозяйстве ему хорошо. Кто даст в деревне работу безработному, либо весной кто прокормит соседа с семьей».

Узнаете аргументацию? Риторика «социального партнерства» за 90 лет почти не изменилась. Но это, впрочем, только присказка, а вот и сказка началась — о том, как именно добрый человек соседа с семьей кормит...

«Есть много и других горе-горьких крестьян: либо лошади нет, либо засеять нечем. И их мы тоже выручаем, ведь сказано, что люби ближних своих, как братьев. Одному лошадку на день дашь, либо пахать, либо в лес съездить, другому семена отсыпешь. Да ведь даром-то нельзя давать, ведь нам с неба не валится добро. Нажито оно своим трудом. Другой раз и рад бы не дать, да придет, прям причитает: выручи, мол, на тебя надежда. Ну, дашь семена, а потом снимаешь исполу половинку — это за свои-то семена. Да еще на сходе кулаком назовут, либо эксплуататором (вот тоже словечко). Это за то, что доброе христианское дело сделаешь…»

Исполу — это за половину урожая. При урожайности в 50 пудов с десятины  получается, что «благодетель» дает ближнему своему семена взаймы из расчета 100 % за три месяца, в 35 пудов — 50%. Бальзаковский Гобсек от зависти удавился бы. Он, кстати, еще не упомянул, что берет за лошадь. А за лошадь полагалась отработка — где три дня, а где и неделя за день. Христос, если мне память не изменяет, вроде бы как-то иначе учил…    

«Выходит иначе: другой бьется, бьется и бросит землю, либо в аренду сдаст. Каждый год ему не обработать. То семена съест, то плуга нет, то еще что-нибудь. Придет и просит хлеба. Землю, конечно, возьмешь под себя, ее тебе за долги обработают соседи и урожай с нее снимешь. А хозяину старому что ж? Что посеял, то и пожнешь. Кто не трудится — тот не ест. И притом сам добровольно землю отдал в аренду в трезвом виде. Ведь опять не возьми ее в аренду, она бы не разработана была, государству прямой убыток. А так я опять выручил — посеял ее, значит мне за это должны быть благодарны.  Да только где там! За такие труды меня еще и шельмуют... Пусть все знают, что кулак своим трудом живет, свое хозяйство ведет, соседей выручает и на нем, можно сказать, государство держится. Пусть не будет в деревне названия «кулак», потому что кулак — это самый трудолюбивый крестьянин, от которого нет вреда, кроме пользы, и эту пользу получают и окружные крестьяне и само государство».

Из этого душещипательного письма ясно, почему крестьяне зовут кулака мироедом. В нем, как в учебнике, расписана почти вся схема внутридеревенской эксплуатации. Весной, когда в бедных хозяйствах не остается хлеба, наступает время ростовщика. За мешок зерна на пропитание голодающего семейства бедняк в августе отдаст два мешка. За семенной хлеб — половину урожая. Лошадь на день — несколько дней (до недели) отработки. Весной за долги или за пару мешков зерна кулак берет у безлошадного соседа его надел, другие соседи за долги это поле обрабатывают, а урожай целиком отходит «доброму хозяину». За экономической властью над соседями следует и политическая власть: на сельском сходе кулак автоматически может рассчитывать на поддержку всех своих должников, проходит в сельский совет сам или проводит туда своих людей и так делается подлинным хозяином села, на которого теперь уже никакой управы нет.

Ну, вот это — совсем другое дело. Это уже класс, который свои средства производства использует совсем не так, как середняк. И вот вопрос: останется ли такой «благодетель» равнодушным к колхозу, который кооперирует бедную часть села, вышибая тем самым из-под него кормовую базу?    

Жадность сгубила

Еще одна «классовая» примета кулака — его специфическое участие в хлебной торговле. Накапливая у себя большие массы хлеба, кулаки совершенно не выпускали их на рынок, сознательно взвинчивая цены. В тех условиях это была фактически работа по организации голода, так что 107-я статья по таким гражданам просто плакала.   

…В январе 1928 года, в самый разгар «хлебной войны», члены Политбюро разъехались по стране, руководить хлебозаготовками. 15 января Сталин отправился в Сибирь. Вот что он говорил в выступлениях перед партийными и советскими работниками: «Вы говорите, что план хлебозаготовок напряженный, что он невыполним. Почему невыполним, откуда вы это взяли? Разве это не факт, что урожай у вас в этом году действительно небывалый? Разве это не факт, что план хлебозаготовок в этом году по Сибири почти такой же, как в прошлом году?»

Обратите внимание: жалоба на невыполнимость планов — это, похоже, лейтмотив всех хлебозаготовительных кампаний. Причина понятна: пожалуешься, авось план и скостят.  

«…Вы говорите, что кулаки не хотят сдавать хлеба, что они ждут повышения цен и предпочитают вести разнузданную спекуляцию. Это верно. Но кулаки ждут не просто повышения цен, а требуют повышения цен втрое в сравнении с государственными ценами. Думаете ли вы, что можно удовлетворить кулаков? Беднота и значительная часть середняков уже сдали государству хлеб по государственным ценам. Можно ли допустить, чтобы государство платило втрое дороже за хлеб кулакам, чем бедноте и середнякам?»

Сейчас такие действия караются в соответствии с антимонопольным законодательством, и никто почему-то не жалуется. Может быть, дело в аллергии на термины?     

«…Если кулаки ведут разнузданную спекуляцию на хлебных ценах, почему вы не привлекаете их за спекуляцию? Разве вы не знаете, что существует закон против спекуляции — 107 статья Уголовного Кодекса РСФСР, в силу которой виновные в спекуляции привлекаются к судебной ответственности, а товар конфискуется в пользу государства? Почему вы не применяете этот закон против спекулянтов по хлебу? Неужели вы боитесь нарушить спокойствие господ кулаков?!..

Вы говорите, что ваши прокурорские и судебные власти не готовы к этому делу… Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками. На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире чище и кормят лучше. Понятно, что от таких представителей прокурорской и судебной власти нельзя ждать чего-либо путного и полезного для Советского государства…»

Вот и нам тоже так кажется почему-то…

«Предлагаю:

а) потребовать от кулаков немедленной сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам;

б) в случае отказа кулаков подчиниться закону — привлечь их к судебной ответственности по 107 статье Уголовного Кодекса РСФСР и конфисковать у них хлебные излишки в пользу государства с тем, чтобы 25% конфискованного хлеба было распределено среди бедноты и маломощных середняков по низким государственным ценам или в порядке долгосрочного кредита».

Тогда же, в январе, Сибирский крайком постановил: дела по ст. 107 расследовать в чрезвычайном порядке, выездными сессиями народных судов в 24 часа, приговоры выносить в течение трех суток без участия защиты. На том же заседании было принято решение о выпуске циркуляра краевого суда, краевого прокурора и полпреда ОГПУ, который, в частности, запрещал судьям выносить оправдательные или условные приговоры по 107-й статье. 

Определенным «смягчающим обстоятельством» для властей может служить лишь уровень коррупции — без циркуляра прикормленные правоохранители вообще бы ничего делать не стали. Кроме того, 107-я статья начинала применяться, когда размер товарных излишков в хозяйстве превышал 2000 пудов. Как-то трудновато представить себе возможность следственной или судебной ошибки в случае, если в амбаре у хозяина находится 32 тонны хлеба. Что, складывали по зернышку и не заметили, как накопилось? Даже с учетом того, что впоследствии этот размер был снижен — в среднем конфискации составили 886 пудов (14,5 тонн) — все равно трудно. 

Впрочем, учитывая пустячный срок лишения свободы по 107-й статье — до одного года (вообще-то до трех, но это в случае сговора торговцев, а ты попробуй-ка этот сговор докажи), основной мерой наказания являлась как раз конфискация излишков. Не хотели продавать хлеб — отдадите даром.

Откуда столько хлеба?

Как видим, ничего необычного в этом нет. В чрезвычайных ситуациях даже самые рыночные из рыночных государств наступают на горло собственной песне и вводят законы против спекуляции — если не хотят, чтобы их население в массовом порядке умирало с голоду. На практике проблема решается просто: если правительство любит взятки больше, чем боится голодных бунтов — законы не вводятся, если мало дают или  страшно — вводятся. Даже Временное правительство, коррумпированное до последнего предела, и то попыталось реализовать хлебную монополию — правда, не сумело. А большевистский Совнарком сумел — собственно, в этом вся разница и отсюда вся обида на них «братьев-социалистов» по части аграрной политики.

Но вернемся к нашим кулакам. Давайте немного посчитаем. При урожайности в 50 пудов с десятины 800 пудов — это 18 десятин. Плюс к тому еще собственное потребление хозяев, прокорм батраков и скота, семенной фонд — что при крупном хозяйстве потянет десятин, скажем, на семь. Итого — 25 десятин. В 1928 году наделы в 25 десятин и выше имели всего 34 тыс. хозяйств — меньше, чем по одному на деревню. А кулацкими признавались около 3% хозяйств, т.е. 750 тыс. И ведь многие имели не 800 пудов, а тысячи, а то и десятки тысяч. Откуда, интересно, взял Сталин цифру, которую назвал в Сибири? «Посмотрите на кулацкие хозяйства: там амбары и сараи полны хлеба, хлеб лежит под навесами ввиду недостатка мест хранения, в кулацких хозяйствах имеются хлебные излишки по 50-60 тысяч пудов на каждое хозяйство, не считая запасов на семена, продовольствие, на корм скоту...»  Где он нашел хозяйства с такими запасами? На Дону, в Терском крае, на Кубани? Или это поэтическое преувеличение? Но даже если уменьшить озвученную им цифру на порядок, все равно получается по 5-6 тыс. пудов.

Но тут важнее другой вопрос. Даже если речь идет о 800 пудах — откуда столько хлеба? С собственного поля? Не было в СССР такого количества таких полей. Так откуда?

Ответ, в общем-то, лежит на поверхности. Во-первых, не стоит забывать о натуральном ростовщичестве, которым была опутана деревня. Все эти «благодарности», отдача долгов «исполу», аренда земли и отработка за долги, мешок за мешком, ложились в амбары сотнями и тысячами пудов. А во-вторых, давайте задумаемся: как в деревне проходила продажа зерна? Это хорошо, если ярмарка расположена на краю села, так что свои несколько мешков туда можно отнести на горбу. А если нет? И лошади тоже нет, так что и вывезти не на чем? Впрочем, пусть даже и есть сивка — так охота ли гонять ее за десятки верст с десятью пудами? А деньги между тем нужны — налог заплатить, да и купить хоть что-то, да надо.

Между маломощным крестьянином и рынком обязан существовать деревенский скупщик зерна — тот, который, в свою очередь, будет иметь дело с городским оптовиком. В зависимости от сочетания жадности и деловитости он может давать односельчанам или чуть больше, или чуть меньше государственной цены — так, чтобы эта копейка не заставила неимущего крестьянина ехать на базар или на ссыппункт.

Деревенский кулак просто не мог не быть скупщиком хлеба — разве можно упускать такой доход. Впрочем, он таковым и был.  Процитируем снова донесение ОГПУ — всевидящего ока советского правительства: «Нижне-Волжский край. В Лысогорском районе Саратовского округа кулаки и зажиточные занимаются систематической спекуляцией хлебом. Кулаки в с. Б.-Копны скупают у крестьян хлеб и вывозят большими партиями в г. Саратов. Для того, чтобы смолоть хлеб вне очереди, кулаки спаивают работников и заведующего мельницей.

Северо-Кавказский край. В ряде мест Кущевского и Мясниковского районов (Донского округа) отмечается массовый помол зерна на муку. Часть хлеборобов занимается систематическим вывозом и продажей муки на городском рынке… Цены на пшеницу доходят до 3 руб. за пуд. Зажиточные и крепкое кулачество, скупая на месте по 200-300 пуд. хлеба, перемалывают его на муку и увозят на подводах в другие районы, где продают по 6–7 руб. за пуд.

Украина. Кулак хут. Новоселовки (Роменский округ) скупает хлеб при посредстве трех бедняков, которые под видом скупки хлеба для личного потребления заготавливают для него зерно. Кулак закупленное зерно перемалывает на муку и продает на базаре.

Белоцерковский округ. В Фастовском и Мироновском районах кулаки организовали свою агентуру по скупке хлеба, которая заготавливает для них хлеб в окружающих селениях и ближайших районах».

Как видим, на деревенском уровне частник-оптовик и кулак — это один и тот же персонаж, естественный посредник между производителем и рынком.  По сути, кулак и нэпман — два звена одной цепи, и интересы у них совершенно одни и те же: подгрести под себя рынок, не пустить туда других игроков, и в первую очередь — государство.

Беда была не только в том, что сами кулаки играли на повышение цен, но еще больше в том, что они вели за собой других крестьян. В высоких хлебных ценах были заинтересованы все, кто хоть что-то вывозил на рынок, и к бойкоту госпоставок присоединялись середняки, которых привлечь по статье 107 нельзя — если применять ее к тем, у кого в амбаре не тысяча, а сотня пудов, то почему бы сразу не начать поголовную реквизицию?

В то же время почти половина хозяйств в стране была настолько слаба, что не могла прокормиться своим хлебом до нового урожая. Высокие цены этих крестьян напрочь разоряли, и они повисали на шее государства. Таким образом, при вольном рынке государство дважды спонсировало торговцев — сперва покупая у них хлеб по высоким, установленным ими же ценам, а потом снабжая дешевым хлебом разоренных этими же хлеботорговцами бедняков. Если в стране существует мощное торговое лобби, оплачивающее политиков, эта перекачка может продолжаться вечно, но нэпманам слабо было купить членов Политбюро. Проще убить...  

* * *

Все эти проблемы — и мироедство, и взвинчивание цен — в ходе задуманной большевиками аграрной реформы решались экономически, причем довольно быстро. Если учесть вектор развития, то становится ясно, что колхозы, обеспеченные государственными льготами и государственной поддержкой, имеют все шансы за считанные годы превратиться в достаточно культурные хозяйства с вполне приличной товарностью (уже в начале 30-х годов план хлебозаготовок для них устанавливался в объеме примерно 30-35% валового сбора). И что из этого следует? А следует из этого то, что если коллективизировано будет не 5%, а 50% хозяйств, то частники попросту потеряют возможность не то что играть на рынке, а вообще влиять на него — госпоставки колхозов будут покрывать все потребности страны. А с учетом того, что в СССР хлеб населению продавался по очень низким ценам, смысл заниматься хлеботорговлей пропадет напрочь.

Кулак же, лишенный, с одной стороны, выкачиваемого у бедноты за долги хлеба, а с другой — возможности влиять на цены, может торговать продукцией своего хозяйства, как хочет и где хочет. Поставленный в положение не крупного, а мелкого сельского хозяина, он из своей экономической ниши-каморки, ничего ни определить, ни решить не сможет.

Чисто риторический вопрос: смирятся ли безропотно нэпман и кулак с такими планами властей?

Об этом — в следующем материале…

 

 Е.А. Прудникова 

http://expert.ru/2012/05/12/kulachestvo-kak-klass/

 


02.05.2012 «Хлебные войны» в советской России

 

Фото из архива автора

«Обеспечьте капиталу 10 процентов прибыли, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову, при 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы».

                                                                                            Томас Даннинг

Редко какой историк упоминает нынче о «хлебной стачке» 1927 года. Непопулярная это тема. Ведь нэп, как считается, был идеальным будущим России, альтернативой зловещей коллективизации. Может быть, он и не вывел бы страну в число авангарда цивилизованного мира, но зато и не привел бы к таким жертвам, как аграрная политика Сталина. Ну, так давайте посмотрим, как нэп на самом деле кормил страну.

Смотрите, кто пришел!

У нас почему-то бытует мнение, что нэпман — это мелкий лавочник. Давайте немного подумаем, может ли это быть. Ведь во время Гражданской войны власти так и не удалось обуздать спекуляцию. За это время торговцы, очень хорошо нажившиеся еще во время Первой мировой, еще больше разбогатели, приспособились к новому государственному строю. ВЧК их немножко пощипала, но не более того — и силы у чекистов были не те, и другой работы хватало.

И, едва после окончания войны была снова разрешена частная торговля, на рынок хлынули огромные капиталы, накопленные во время обеих войн. Рулили ими отнюдь не мелкие лавочники, а крупные оптовики, имевшие собственные склады, мельницы, агентов-заготовителей, агентов по сбыту. Ни царское правительство, ни Временное их практически не преследовало, большевистское преследовало, но не сумело. И эти оптовики, оборзевшие за время полной безнаказанности, бесстрашно кинулись играть в азартные игры с государством.

Государство обязано заботиться о выживании населения — этого требует национальная безопасность. Советское правительство с самого начала взяло на себя обязательства снабжать города и отчасти крестьянскую бедноту недорогим  хлебом (на самом деле не только хлебом, но и вообще дешевым продовольствием, но мы для наглядности станем говорить только о хлебе). И сразу же схлестнулось на хлебном рынке с частным торговцем. Во время войны с ним разговаривали конфискацией, а то и пулей — но война закончилась.

Как функционировал рынок Советской России? Государство покупало зерно у крестьян по среднерыночным ценам, и дешево продавало его населению. А государственные закупки оседлал частник. Он всегда мог установить закупочные цены чуть выше государственных, перехватить основную часть товарного хлеба и, воспользовавшись образовавшейся нехваткой, продать его на черном рынке. Без прибыли он не оставался в любом случае — и чем больше нехватка, тем больше прибыль. Частный рынок был объективно заинтересован в организации голода. Могло ли правительство позволить ему такие фокусы? Смешной вопрос.

Есть, правда, для таких случаев наработанный механизм — выбросить на рынок большую массу зерна, сбить цены и потом скупить его обратно. Так государство окажется еще и в выигрыше, продавая хлеб дорого и получая его обратно дешево. Но для этого оно должно иметь резервы зерна. А резервов у Советской России не было. Все излишки шли на экспорт — чтобы купить хотя бы самые необходимые промышленные товары, поскольку в разоренной стране не производилось практически ничего.

Государство не могло и повышать заготовительные цены. Частная хлебная торговля состояла из двух звеньев: городского и сельского, нэпмана и кулака. При повышении заготовительных цен получалась перекачка госбюджета в карман деревенского спекулянта, если же цены не повышались, уже городской частник-нэпман снимал с рынка зерно, вызывал искусственный голод и получал огромные прибыли. Мощность частного рынка была настолько велика, что этот нехитрый механизм из года в год приводил к голоду — при любом урожае, хорошем, плохом, небывалом — любом!

И начались «хлебный войны».

1925 год: перемудрили

Образцовыми можно считать события 1925/1926 заготовительного сезона. В этом году государство твердо решило следовать рыночным правилам, соблюдая при этом интересы маломощных крестьянских хозяйств. Оно собиралось форсировать заготовки, закупив до 1 января 70% хлеба по госплану вместо обычных 60–65%. Причин было несколько:

— поставить товар на европейские рынки до того, как там появится дешевый американский хлеб и начнется падение цен;

— увеличить осенний спрос, повысив тем самым цены в интересах маломощных хозяйств, продававших зерно осенью для уплаты налогов;

— уменьшить осеннее предложение хлеба, снизив налог и перенеся срок уплаты на зиму, чтобы не допустить сильного падения цен, опять же в интересах маломощных хозяйств;

— уменьшить весенний спрос и, соответственно, цены — снова в интересах маломощных хозяйств и в пику частным торговцам.

Для обеспечения заготовок приготовили товарный фонд, а главное — решено было приложить все усилия, чтобы удержаться от административных методов. В этом году всем был обещан рынок.

И рынок пришел — но совсем не так, как ожидалось. С самого начала все пошло наперекосяк. В стране существовало четыре категории заготовителей: государственные плановые, кооперативные, внеплановые (т.е. нецентрализованные государственные и кооперативные организации потребляющих районов) и частники. 

Еще летом государство-заготовитель совершило ошибку, чем сразу искорежило весь процесс. Чтобы русское зерно первым успело на европейские рынки, решено было в августе, когда хлеб еще не до конца убран и не обмолочен, повысить закупочные цены. Это сыграло на руку не беднякам, а, наоборот, самым зажиточным крестьянам, имевшим уборочные машины и батраков. Они успели продать свой хлеб дорого, а поскольку уплата налога для них не представляла проблем, заодно подмели и  промышленные товары, которые доставили на рынок в количестве, рассчитанном совсем на другого покупателя и на другой объем денег у потребителей. После чего, удовлетворенные, вышли из игры.

Небогатые же крестьяне, получившие отсрочку по налогам, не торопились везти хлеб, поскольку традиционно полагали осенние цены низкими, спешить им было некуда, промышленных товаров в продаже не наблюдалось, а дел в хозяйстве в сентябре хватает. В результате подвоз резко упал, а цены, соответственно, взлетели намного выше задуманного. Экспортная программа срывалась, предложение хлеба на мировом рынке увеличивалось, высокие заготовительные цены грозили сделать экспорт и вовсе нерентабельным, и правительство, не выдержав, снова занялось механическим регулированием, чем радостно воспользовались внеплановые заготовители, не имевшее таких ограничений. В некоторых губерниях им доставалось более 40% хлеба.

Однако административный ресурс еще далеко не иссяк. В ноябре в ряде хлебопроизводящих районов началась «транспортная война» с внеплановыми заготовителями — велено было отправлять их грузы по железной дороге в последнюю очередь. А поскольку вагонов традиционно не хватало, то очередь отодвигалась на конец заготовительной кампании. Кое-где получилось: заготовители из отдаленных губерний прекратили работу, но те, кому добираться было недалеко, стали вывозить зерно гужевым транспортом — пока власти не перекрыли и этот канал. Поскольку плановые заготовители все еще обслуживали в основном экспорт, то в стране, при вполне нормальном урожае, стало не хватать хлеба. Частник, естественно, просочился сквозь все ограничения и стал грести прибыли лопатой.

Кончилось все тем, что в январе были установлены единые закупочные цены для плановых и внеплановых заготовителей, а кое-где их распространили и на частников.

Результаты рыночного опыта оказались поистине сокрушительными. Если план первого квартала заготовок (июль–сентябрь) был практически выполнен, то во втором квартале вместо 376 млн пудов удалось заготовить только 176 млн, а экспортного зерна было доставлено в порты едва ли четверть от потребного количества. Годовой план пришлось снизить с 780 до 600 млн пудов, а хлебный экспорт — с 350 до 143 млн пудов. По причине проваленной экспортной программы уменьшилось количество импортных товаров. Все это вызвало очередной скачок цен на промтовары и увеличение «ножниц» цен на сельскохозяйственную и промышленную продукцию, что ударило в первую очередь по маломощным хозяйствам.

Единственный плюс заключался в том, что в деревне осталось много хлеба, и следующий заготовительный сезон прошел спокойно.

1927 год: «хлебная стачка»

Еще более сокрушительное поражение потерпело государство осенью 1927 года — и, что самое обидное, из-за политики. Весной английские власти предприняли серию беспрецедентных выпадов против СССР, включая разгромы посольств в Китае и торгового представительства в Лондоне. Советское правительство заявило о том, что англичане намерены напасть на СССР, заставив Лондон объясняться со всем миром по поводу своих намерений. Воевать, в общем-то, никто не собирался, но… но народ-то об этом не знал!

Рынок отреагировал на «военную тревогу» так, как и должен был: с прилавков смели практически все продовольствие, и, что хуже, продажа хлеба государству практически прекратилась, а цены на черном рынке взлетели до небес. Уже в октябре в городах начался голод. 

В нормальных государствах в такой ситуации начинают действовать специальные законы, направленные против спекуляции. В СССР для подобных случаев существовала 107-я статья УК. Сроки по ней давали смехотворные: до года при отсутствии сговора торговцев, до трех при его присутствии, зато она предполагала конфискацию товара. Ее и стали применять в массовом порядке, находя при этом колоссальные запасы продовольствия. В январе 1927 года Экономическое управление ОГПУ докладывало в очередной сводке:

«Украинская ССР. При арестах частников в Черкассах, Мариуполе, Первомайске, Харькове и в других районах Украины выявлен целый ряд тайных складов хлебопродуктов, припрятанных в спекулятивных целях. В Черкассах, например, было обнаружено припрятанными 20 650 пуд. ячменя, в Мариуполе — 10 000 пуд. подсолнуха, Первомайске — 10 700 пуд. пшеницы и 3000 пуд. подсолнуха, Харькове — 1500 пуд. пшеницы, в Прилуках — 3500 пуд. и в Одессе — 1500 пуд. пшеничной муки...

Самарская губ. Всего по губернии арестовано 44 частных хлебозаготовителя... Репрессии немедленно оказали самое благотворное влияние на губернский хлебный рынок... Особо значительное снижение цен на пшеницу имеет место на рынке г. Самары: здесь цена с 2 руб. 10 коп. упала до 1 руб. 50 коп...

...Уральская область. В связи с крайне развившейся спекуляцией по мануфактурным товарам по Уральской области было арестовано до 70 частных мануфактуристов. У некоторых из них обнаружили припрятанные запасы мануфактуры до 8000 метров, а готового платья — до 1000 изделий».

Только Тамбовский губотдел докладывал: «Приблизительный размер оборота в текущую кампанию арестованных хлебозаготовителей нами определяется до 15 000 000 рублей». Даже при ценах в полтора рубля за пуд зерна это означает 10 млн пудов, при валовом сборе по всему центрально-черноземному округу в 450 млн пудов и товарности, в лучшем случае, не более 20%. И это только арестованные спекулянты, а сколько было не арестованных?   

Результаты поначалу получились вполне приличные — цены упали, крестьяне повезли на заготовительные пункты зерно. Но потом дело застопорилось. Дело в том, что хлебные запасы накапливались на двух уровнях: в городах на тайных складах и по деревням, у кулаков. В городах тайные склады чекисты хорошо погромили. Но это не значит, что крупный деревенский поставщик вот так просто возьмет и отдаст товар государству. Зерно на ссыпные пункты везли середняки, а кулак, владелец основных запасов хлеба, ждал благоприятной погоды.

Тут надо пояснить, откуда кулаки брали хлеб. Какую-то часть они выращивали в своих хозяйствах, но куда больше получали за счет скупки хлеба у мелких хозяев и деревенских гешефтов. Что любопытно: бедняки, вывозившие по паре десятков пудов зерна, находили государственные цены вполне для себя приемлемыми, в то время как кулаков они не устраивали. В 1927 году в Сибири, например, кулачество требовало повышения заготовительных цен в три раза! Понимаете, что это значит? Это значит, что деревенские скупщики тоже не давали за пуд больше рубля. И вот, скупив у односельчан зерно по дешевке, они хотели втридорога продавать его государству, ограбив как маломощных крестьян, так и госбюджет. При уходе с рынка городского торговца  кулаки все равно не везли зерно на государственные ссыпные пункты, а придерживали его с тем же расчетом — дождаться голода и высоких цен, а уж там найдется, кому продать. Одновременно тихо умерла внутридеревенская торговля — беднота не имела возможности платить кулаку столько, сколько он запрашивал.

Могло ли государство это допустить? В 90-е годы — нет проблем: хоть в три, хоть в десять раз! Но не в 20-е…

Советское правительство имело богатый опыт хлебозаготовок. Еще в гражданскую, во время запрета свободной торговли, к держателем излишков зерна применялся простой механизм: не хочешь поставлять зерно по государственным ценам, отдашь даром, в порядке конфискации. Советский Уголовный Кодекс тоже предусматривал эту меру. Еще и дешевле выйдет…    

В начале 1928 года 107-я статья УК начала массово применяться к кулакам. Сперва им предлагали добровольно сдать хлеб по госценам. Если они отказывались, шли по дворам, и тогда уже брали все, кроме нормы на прокорм, и даром. В Сибири, например, средний размер конфискованных излишков одного хозяйства составлял 886 пудов (около 14,5 тонн). Что показательно, 25% конфискованного хлеба тут же выделялась бедноте по льготным ценам или в кредит.

В этом году голод удалось кое-как преодолеть, но не было никакого сомнения в том, что ситуация повторится и на следующий год. Она повторилась — и на следующий год, и потом.  

Что делать?

Некоторый толк от применения 107-й статьи, конечно, существовал, однако ясно было, что «хлебные войны» станут повторяться каждый заготовительный сезон. ОГПУ слой за слоем снимала городских частников, но они, отсидев свой смешной срок и достав припрятанные деньги, снова брались за старое. У кулаков конфисковывали припрятанный хлеб, но с каждым годом они прятали его все изощреннее — зарывали в ямы, размещали по бедняцким амбарам, вывозили прямо из-под молотилки. И каждый год, снова и снова частная торговля ставила страну на грань голода. ОГПУ не могло решить проблему — надо было менять саму экономику деревни.

От «хлебных войн» в первую очередь страдали даже не горожане — правительство все же находило хлеб на то, чтобы прокормить 20% городского населения СССР. Страдала от голода крестьянская беднота, которой тоже приходилось покупать зерно втридорога. Они пытались добыть хлеб в городе — результатом стала карточная система, которую вводили местные власти, чтобы защитить своего покупателя от наплыва голодных селян. Карточная система — не следствие коллективизации, как принято думать, ее вызвали к жизни рыночные забавы нэпа. 

«Хлебные войны» поставили и без того не евших досыта крестьян на грань вымирания. Еще и поэтому нельзя было тянуть с коллективизацией — до изменения структуры производства путем «постепенного и добровольного» объединения эти люди попросту не доживут.

Коллективизация изменила бы ситуацию на селе через несколько лет, превратив кулака из крупного в мелкого хозяина и лишив его возможности спекулировать хлебом. С повышением валового сбора (даже маленькие, бедные и неорганизованные колхозы, как правило, давали лучший урожай и большую прибыль на двор, чем единоличные хозяйства) тема черного рынка была бы закрыта, и городская спекуляция умерла сама собой, а кулаку пришлось бы на общих основаниях сдавать зерно государству. Все это случилось бы, если бы удалось провести коллективизацию мирным путем, но события пошли иначе. Об этом — в следующем материале

 

Е.А. Прудникова 

http://expert.ru/2012/05/2/hlebnyie-vojnyi-v-sovestskoj-rossii/

  


24.04.2012 Что не снилось Столыпину

 

Фото из архива автора

В материале «Вожди голода» Сергей Тихонов убедительно показал, что, исходя из экономических показателей, голода 1933 года не должно было быть. Тем не менее голод был — и это есть объективная реальность, подтверждающаяся множеством документов. Реальность странная и загадочная.

Другая не менее загадочная объективная реальность — то, что это был последний голод в русской истории (не считая 1946 года — но, согласитесь, там имелись особые причины).

Россия голодала всегда. Голодала при киевских князьях, при московских царях, при императорах. Голодала раз в три-четыре года сильно, раз в 10–15 лет очень сильно, и время от времени катастрофически. А сотни тысяч крестьянских детей пухли от голода каждую весну независимо от урожая. Так было всегда.

Более того, в отличие от западных стран, где с развитием технологий земледелия и путей сообщения голодовки становились более редкими и слабыми, Россия, начиная с XIX века, голодала все чаще и сильнее. Вот как обстояло дело на 1913 год, согласно словарю Брокгауза и Ефрона:

«В течение ХХ в. Самарская губерния голодала восемь раз, Саратовская — девять. За последние 30 лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозерных и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечерноземных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг. приблизительно в том же районе; в ХХ в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)».

После революции лучше не стало: кроме катастрофы 1921–1922 гг. голод практически каждый год поражал какие-либо районы страны. А бедняки голодали каждый год вне зависимости от урожая. Над Россией словно тяготел некий злой рок, не позволявший ей выбраться из голодного существования.

И злой рок действительно тяготел. Имя ему: российский аграрный сектор.

Арифметика нищеты

Как вы думаете, сколько было бедняков в деревнях и селах Российской империи? Я спрашивала об этом многих, и лишь один человек дал правильный ответ. Называли двадцать процентов, тридцать, сорок… Ничего подобного!

Бедным в Российской империи считалось хозяйство, имевшее не более 5 десятин земли (1 десятина — 1,1 га), не более одной лошади и одной коровы. Давайте теперь немножко посчитаем. Возьмем средний надел: для удобства подсчета — 4,5 десятины. Предположим, что крестьянин ничего больше не сажает и не сеет, кроме хлеба (что на самом деле, конечно же, не так). Средняя урожайность по стране в хороший год — около 50 пудов с десятины. Поскольку в большинстве хозяйств применялось трехполье, треть земли находится под паром. Итого суммарный урожай — 150 пудов. Из них 36 пудов нужно оставить на семена (12 пудов на десятину). Остается 114 пудов.

В среднем на каждое крестьянское хозяйство приходилось по пять едоков. Согласно «голодным» нормам (по ним в Гражданскую войну высчитывали пайки для крестьянских хозяйств), на одного человека в год должно приходиться 12 пудов хлеба. На пять человек это будет 60 пудов. От урожая остается 54 пуда. Далее, 18 пудов приходится на лошадь, 9 — на корову. Остается 27 пудов. С них надо заплатить налоги, как-то прокормить мелкий скот и хоть сколько-нибудь птицы. О каких-либо страховых запасах речи уже нет.

Это — верхний предел благосостояния бедняцких хозяйств. В реальности у многих из них и наделы были меньше, и урожайность ниже. Накануне войны урожайность в культурных хозяйствах, применявших последние достижения агрономической науки, составляла 130–150 пудов с десятины, в зажиточных крестьянских, имевших много скота, а значит, много навоза, — 70 пудов, середняцких — 50 пудов, бедняцких — 35 пудов и ниже. Кто хочет, может провести тот же расчет питания семьи, исходя из урожайности в 35 пудов, но без лошади или коровы.

Так вот: накануне 1917 года в Российской империи бедняцких хозяйств было 75%. То же соотношение осталось и после революции, разве что большевистское правительство лукаво разделило бедняков на три категории: батраков (совсем уже нищих), собственно бедняков и маломощных середняков. Около 30% дворов были безлошадными, около 25% не имели коров, 35% не имели пахотного инвентаря (кто не знает — это соха, редко плуг, и простая борона).

В 1927/28 хозяйственном году от сельхозналога ввиду крайней слабости были освобождены 38% бедняцких хозяйств (тем более что от их копеек государству никакого толка не было), а маломощные середняки, составляя 33%, внесли всего лишь 6% всех платежей. Более того, не в силах прокормить себя с земли, не меньше половины хозяйств покупали хлеб. Основным покупателем русского хлеба являлся русский же крестьянин.

Вот и ответьте, пожалуйста, читатели «Эксперта», экономисты и коммерсанты, что со всем этим можно было сделать?

Что делать с лишними людьми?

Основная беда российского аграрного сектора — микроскопический размер хозяйств и их крайняя слабость — появилась, естественно, не в 1920-е годы. Она сформировалась за два века рабовладельческого строя и была закреплена реформой 1861 года. По-своему ее авторы были правы. Они ставили в самые выгодные условия крупные помещичьи хозяйства, давая им землю, деньги (выкуп) и сколько угодно дешевой рабочей силы, чтобы те производили товарный хлеб. Крестьян же попросту бросили на произвол судьбы, да еще взыскали выкупные платежи за землю, ничем не компенсировав двухвековой рабский труд. Реформа была откровенно англо-саксонского типа, то есть по закону джунглей: слабые вымрут, сильные останутся.

Что могли противопоставить крестьяне такому положению дел? Защищаться они не могли, оставалось либо покориться и схватиться друг с другом в свирепой битве за жизнь, либо попытаться выжить всем вместе. Русская деревня выбрала второе, сохранив прежние общинные порядки. Имеющиеся крохи земли делили на всех. Плюс к тому желание получить большой надел и колоссальная детская смертность (еще в 1913 году четверть младенцев умирали, не дожив до года) стимулировали высокую рождаемость. В начале ХХ века на селе, по разным оценкам, насчитывалось от 20 млн до 32 млн лишнего населения. Если брать среднюю цифру — одна шестая населения страны.

Это и было основной бедой русского аграрного сектора: мельчайший размер хозяйств, 25 (в среднем) млн лишнего населения и община, за которую русское крестьянство судорожно цеплялось, чтобы выжить. К началу ХХ века в России начались колоссальные аграрные беспорядки: доведенные до потери инстинкта самосохранения крестьяне принялись грабить помещиков, в которых видели своих главных врагов.

Тогда-то и задумал саратовский губернатор, ставший вскоре премьер-министром, свою аграрную реформу.

Столыпин прекрасно понимал, что мечта крестьянина — раздел помещичьей земли — не только не принесет пользы русскому аграрному сектору, но загонит его еще глубже в трясину. С помещиками все было в порядке, самые крупные из них уверенно шли к процветанию. Теперь надо 15 млн мелких хозяйств превратить… скажем, в 1 млн крупных и пару миллионов средних и на этом успокоиться.

Как это сделать? Да проще простого: надо разрушить общинное землевладение, дать крестьянам землю в собственность и предоставить все естественному течению вещей. В своей знаменитой речи в Государственной думе премьер говорил: «Необходимо дать возможность способному, трудолюбивому крестьянину, то есть соли земли русской, освободиться от тех тисков, от тех теперешних условий жизни, в которых он в настоящее время находится. Надо дать ему возможность укрепить за собой плоды трудов своих и представить их в неотъемлемую собственность… Такому собственнику-хозяину правительство обязано помочь советом, помочь кредитом, то есть деньгами».

И вот вопрос: сколько их было среди сельского населения, этих сильных, способных к развитию крестьян? Очень скоро это стало ясно: после столыпинской реформы часть хозяйств ушли в отрыв, и было их около 5%. А остальные? Или кто-то думает, крестьяне не поняли, на что их обрекают?

Деревня буквально взвыла. Общее мнение высказала Рыбацкая волость Петербургского уезда: «По мнению крестьян, этот закон Государственной думой одобрен не будет, так как он клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство теперешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом не только теперешнему составу, но и детям и внукам».

Письма в Государственную думу шли сотнями и тысячами, и все против реформы. Не помогло. Реформа началась помимо воли большинства населения и привела к тому, к чему должна была привести, когда такое количество людей обрекают на смерть. То, что произошло со страной через десять лет, нельзя называть переворотом. Неправильно будет назвать и революцией. Самое точное определение — объемный взрыв. И первое, что сделали в деревне — а там жило ни много ни мало 80% населения страны (а вы думали сколько?), — это добили последние помещичьи хозяйства и отменили столыпинскую реформу.

Причина предельно проста: никто не хотел умирать.

Куды правительству податься?

Этот селянский рай и достался в наследство новой власти: 25 млн мельчайших крестьянских хозяйств, из которых добрая половина не в состоянии себя прокормить, перманентный, ни на один год не оставляющий страну голод и культура земледелия на уровне Киевской Руси: лошадь, соха, борона, коса, серп…

Проблема была все та же: чтобы вывести страну из тупика, надо создать на селе крупные хозяйства, при этом сохранив в живых максимальное количество людей. Желательно всех. Но как это сделать?

К 1927 году, когда оформились планы индустриализации, в конце тоннеля забрезжил свет. Стало ясно, куда девать лишних людей. Развивающаяся промышленность, гуманитарная сфера, сфера услуг впитают излишки рабочей силы в течение 10–15 лет. Правда, эти 10–15 лет тоже надо как-то прожить, но это уже, как теперь говорят, не проблема, а задача.

Да, но что делать с селом? Каким путем создавать эти самые крупные хозяйства? Не совсем ясно, какие варианты пройдут, зато ясно, какой не пройдет. Нового помещика русская деревня не примет. Сожжет, убьет — но не примет. Да и правительству зачем он нужен? Чтобы через десять лет навязать себе на шею лобби сельхозпроизводителей, которое под угрозой голода станет год за годом перекачивать к себе в карман государственный бюджет? Вот именно этого и не хватало советскому правительству, тем более в самый разгар «хлебных войн» (о них поговорим в другой раз)!

Не прокатит и ставка на крепкое индивидуальное хозяйство, о котором столько говорят апологеты известного теоретика сельского хозяйства Чаянова. Во-первых, к 1927 году уже стало ясно, к чему эта ставка ведет (об этом тоже в другой раз). Во-вторых, на селе нужны по-настоящему крупные хозяйства, не в десятки, а в тысячи гектар. А это помещики (о них мы уже говорили). Конечно, если бы правительство руководствовалось экономическими теориями… но в СССР во главе государства стояли сугубые практики.

Оставались советские хозяйства и кооперация. Если бы глава советского правительства имел веру с горчичное зерно и мог передвигать горы, он, несомненно, изменил бы менталитет населения и покрыл страну совхозами. Но в реальности «агрозаводы» крестьян не привлекали. Этот вариант был приемлем для батраков, не имеющих ни посевов, ни хозяйства: в хорошем совхозе работали меньше, а платили лучше, чем у кулака. В плохом совхозе, может, и хуже, чем у кулака, но все же лучше, чем совсем без работы.

Однако совхозов все же было слишком мало даже для имеющихся в наличии батраков. Оставался один путь — кооперация мелких хозяйств.

Сперва правительство пустило этот процесс на самотек, радуясь неуклонно растущему проценту кооперированных хозяйств. Но когда в середине 1920-х годов стали проводить обследования, выяснилась довольно неприятная истина. По данным выборочной переписи 1927 года, число хозяйств, в той или иной степени участвовавших в кооперативах, по СССР составило 49,7%. Но, во-первых, кооперировались в основном зажиточные хозяйства (а проблема была в бедняцких), а во-вторых, практически все кооперативы были либо потребительскими, либо кредитными — а проблема-то была как раз в производстве. Производительная кооперация объединяла всего 0,6% хозяйств. Следовательно, процесс надо было подстегнуть.

Да, кстати, а что такое производственный кооператив на селе?

Да колхоз — что же еще-то! Поэтому так и смешно, когда критики советской аграрной реформы утверждают, что надо было ставить не на колхозы, а на кооперативы. Это как, простите?

ЗАО «колхоз» и его менеджеры

Если не цепляться за термины, то колхоз как явление известен еще с глубокой древности. Это не что иное, как старая добрая артель — большевики лишь применили артельный метод для обработки земли. Ну, а слово «колхоз» появилось во время Гражданской войны, когда на русский язык навалилась эпидемия сокращений и аббревиатур.

У этого явления было много форм: сельскохозяйственные кооперативы, артели, коммуны, товарищества по совместной обработке земли. Отличались они в основном степенью обобществления, а совпадали в основных принципах: обобществление в той или иной мере средств производства, то есть земли, скота и инвентаря, и запрет наемного труда.

Колхоз — это видоизмененная община, с той разницей, что земля, скот и инвентарь не делятся по хозяйствам, а используются сообща. Таким образом, можно получить крупное хозяйство на земле не поперек менталитета, как у творцов реформы 1861 года и у Столыпина, а в согласии с ним — если решить организационные вопросы. А что еще важнее — в колхозе поневоле сохраняется общинный принцип: хоть черный кусок, да каждому. Именно такая реформа не выбрасывала лишнее население из производственного процесса — а в России это означало выбросить и из жизни, — а сохраняла его, пусть впроголодь, но живыми. Всего-то и нужно было, что сберечь это лишнее население на несколько лет, пока для него готовят рабочие места на заводах и стройках.

Стоит ли удивляться, что большевики положили в основу своей аграрной реформы именно производственную кооперацию?

Первые колхозы образца 1920-х годов были очень маленькими и бедными. В 1927 году в среднем на один колхоз приходилось примерно 12 дворов, шесть-семь голов крупного рогатого скота, девять-десять овец, четыре свиньи и три-четыре лошади. На 100 десятин посева у них приходилось 13,6 лошади (у единоличников — 18), правда, эта цифра в реальности несколько меньше, потому что во многих районах пахали на волах. Исходя из этих цифр можно оценить средний размер колхозных угодий — около 25 десятин, или по два на хозяйство.

Но было у них одно колоссальное достоинство: эти мелкие, бедные и неумелые хозяйства реально кооперировали бедноту! Так, в 1927 году колхозы объединяли 65,6% безлошадных, 26,3% однолошадных, 6,5% двухлошадных и 1,5% трехлошадных хозяйств, при том что безлошадных в стране было около 28%. То, что и требовалось получить!

Любимицами властей являлись, естественно, коммуны, где обобществление было максимальным. Однако крестьяне не очень приветствовали эту форму. В 1927 году коммун было лишь 8,5%, 50,3% колхозов относились к сельскохозяйственным артелям, а 40,2% — к товариществам по совместной обработке земли. Граница между ними была зыбкая, ибо каждое хозяйство жило по своим правилам, но все же некая корреляция наблюдалась.

В середине 1920-х годов в коммунах земля обобществлялась на 97%, в артелях — на 95%, в тозах — на 71,5%, так что по основному средству производства, как видим, разница невелика. Оно и неудивительно: ведь все колхозы — это кооперативы по совместной обработке земли. А вот для сельхозинвентаря эти цифры составляли уже 97, 73 и 43% соответственно, для рабочего скота — 92, 47,5 и 13%, для продуктивного скота — 73, 23, 0. Низкая степень обобществления не устраивала власть: как можно связывать хоть какие-то долгосрочные планы со столь неустойчивыми объединениями? Но все же, с учетом крестьянских предпочтений, в качестве основной формы, рекомендованной при колхозном строительстве, была выбрана артель.

Да, но как же с оргвопросами? Ведь самой большой проблемой колхозов была даже не бедность. В конце концов, государство неплохо помогало. Колхозы на льготных условиях получали сельхозмашины, семена, ссуды, лучшие земли, хорошие кредиты. Самой большой проблемой были учет и распределение. Слишком многое приходилось брать в расчет: каждое хозяйство вступало в колхоз с разным паем, разным количеством едоков, слишком много было разных работ — как все учесть при распределении продукции? Ведь опыта коллективного труда у колхозников не было никакого! Так что основной причиной гибели колхозов являлись не экономические проблемы, которых у них все же меньше, чем у отдельного двора, а многочисленные склоки вокруг трудового участия и распределения продукции. Так что аграрная реформа сдерживалась не нежеланием правительства и даже не сопротивлением крестьянства (большая часть бедноты даже в самые проблемные годы все равно упорно стояла за колхозы), а именно, как теперь принято говорить, менеджментом.

И тогда советское правительство решилось на очень тяжелый, даже отчаянный шаг. Несмотря на жуткую нехватку кадров в промышленности, в колхозы были направлены заводские рабочие: сперва 25 тыс., за что их и прозвали «двадцатипятитысячниками», а потом еще более 100 тыс. Нынешние «теоретики великих дел» как только над ними не смеялись: мол, прислали руководить сельских хозяйством людей, которые не могут быка от коровы отличить! Да черт с ними, с коровами, для этого скотники есть! Зато они знали, что такое бригада, звено, тарифная сетка, коэффициент, заработная плата. То, что было неразрешимой проблемой для крестьянина, для рабочего, имевшего навык коллективного труда, вообще не представляло трудности. Эти люди за год-другой решали пресловутые оргвопросы, проходили с хозяйством организационный период, готовили себе замену и могли уходить. Таким образом, страна получала 25 тыс. хозяйств и столько же квалифицированных управленцев.

К началу индустриализации все основные решения были приняты. 30 декабря 1926 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло следующее постановление:

«Данные о состоянии колхозов показывают, что коллективное движение начало выходить из состояния кризиса, в котором оно находилось в первые годы нэпа: растет число колхозов, увеличивается количество объединяемого ими населения, растет товарность коллективных хозяйств, постепенно улучшается организация труда и производства в колхозах. В определенной своей части колхозы начали уже выявлять преимущества перед мелким крестьянским хозяйством, как в отношении рационализации хозяйства, так и в отношении повышения его доходности. Этот рост колхозов подтверждает всю жизненность коллективного движения, опирающегося, с одной стороны, на невозможность для значительных слов деревни улучшить свое положение вне коллективизации хозяйства, а с другой — на рост применения в деревне сложных машин, создающих техническую базу крупного сельхозпроизводства.

Рост дифференциации крестьянства, невозможность поглощения всего избыточного населения деревни промышленностью, наличие в деревне значительных слоев маломощного крестьянства, не имеющего возможности в индивидуальном порядке поднять свое хозяйство, стремление этих слоев деревни хозяйственно укрепиться и освободить себя от эксплуатации кулака — все это толкает наиболее активные слои маломощного крестьянства (в особенности деревенскую бедноту) на путь коллективизации своего хозяйства.

Наряду с этим развитие машинизации, в частности тракторизации земледелия, создает в связи с невозможностью рационального использования сложных и дорогостоящих с.-х. машин в индивидуальном порядке новый важнейший источник развития коллективного земледелия на почве роста крестьянского хозяйства. Содействуя вовлечению в коллективное движение, главным образом в простейших формах машинных товариществ и товариществ по обработке земли, все более широких слоев крестьянского населения, машинизация сельского хозяйства подводит вместе с тем под колхозное строительство необходимую техническую базу...

...Дальнейший рост и углубление этого движения будет зависеть, с одной стороны, от дальнейшего расширения крупной промышленности, развития индустриализации страны и технического прогресса крестьянского хозяйства и, с другой, от развития кооперирования крестьянского населения и роста самодеятельности бедняцких и середняцких масс деревни».

Как видим, путь, по которому пойдет аграрная реформа, определен. Теперь все дело в сроках. Сперва предполагалось проводить реформу постепенно и добровольно. Но чем постепеннее и чем добровольнее будет проходить коллективизация, тем больше горя и бедствий обрушится на голову все тех же крестьян — и напрямую, из-за «хлебных войн», и из-за задержки индустриализации, и по причине продолжения этой нечеловеческой жизни. Если стремительно организующиеся в сплоченную силу противники реформы вообще дадут ее провести.

Насильственное кооперирование будет, конечно же, благотворным — но, как всякое насилие, чревато жертвами и очень рискованно. Если бы правительство имело нормальный, выученный и управляемый аппарат на местах, то еще можно было бы рискнуть — но проводить реформу приходилось, опираясь в основном на местных партийных активистов: 20 лет, бедняцкое происхождение и твердое намерение с помощью нагана и такой-то матери построить коммунизм за одну пятилетку.

Одним из факторов, заставивших власти, несмотря ни на что, до предела ускорить коллективизацию, стали «хлебные войны» — о них и пойдет речь в следующем материале.

 

Е.А. Прудникова 

http://expert.ru/2012/04/24/chto-ne-snilos-stolyipinu/