Дело Романовых, или расстрел, которого не было

Историю, описанную в этой книге, можно назвать детективом, хотя она является результатом серьезного журналистского расследования. Десятки книг с большой убедительностью рассказывали о том, как большевики расстреляли Царскую семью в подвале Дома Ипатьева. Казалось бы, версия расстрела Царской семьи однозначно доказана. Однако в большинстве из этих работ в разделе «библиография» упоминается книга американских журналистов A.Summers, T.Mangold «The file on the tsar», изданная в Лондоне в 1976 году. Упоминается, и только. Никаких комментариев, никаких ссылок. И никаких переводов. Даже оригинал этой книги найти нелегко.
А между тем американские журналисты провели собственное расследование событий, которые проходили в Екатеринбурге и в Перми в 1918 году, и пришли к неожиданному для читателя выводу, что «факт уничтожения трупов» на поляне в лесу, о чем так красочно рассказал в своей книге Соколов, — это не более как плод его воображения. В связи с этим вопрос о «царских останках», найденных Соколовым в лесу и вывезенных им в коробке в Европу, приобрел не только спорный, но и скандальный характер. Книга, в которой американские журналисты рассказывают об этом, да и не только об этом, никогда не издавалась в России, массовый читатель о ней даже понятия не имеет. Прошло более 40 лет после появления книги американских журналистов. Но своей актуальности она не потеряла до сих пор

 

 

Предисловие переводчика

 

Почему погибла царская семья и почему об этом вспомнили в 1991 году?

Историю, описанную в этой книге, можно назвать детективом, хотя она является результатом серьезного журналистского расследования. В ней есть все, что есть в лучших английских детективах Конан Дойла, Агаты Кристи, Честертона.

Загадка.

Почти сто лет назад в июле 1918 года из дома, расположенного в центре маленького города Екатеринбурга, окруженного тройным забором, вооруженной охраной, находящегося под круглосуточным наблюдением английских и немецких агентов, бесследно исчезает целая семья — глава семьи, его жена и пятеро детей.

Исчезнувшая семья состояла из главы семейства — бывшего российского императора Николая И, его жены, бывшей российской императрицы Александры Федоровны, и их детей — сына, Великого князя Алексея, и дочерей, Великих княжон Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии.

В 1918 году шла Первая мировая война, начавшаяся в 1914 году. Германская империя, во главе которой стоял кайзер Вильгельм II, двоюродный брат русской императрицы Александры Федоровны, напала на Англию, во главе которой стоял король Георг V, двоюродный брат российского императора Николая II, и Россию, во главе которой стоял российский император Николай II.

По законам жанра появился и талантливый сыщик, который, проведя большую работу и приложив массу усилий, создал версию расстрела Царской семьи в подвале Дома Ипатьева. И распространил эту версию по всему миру. Десятки книг, сотни исследований, тысячи публикаций с большой убедительностью рассказывали о том, как большевики расстреляли царскую семью в подвале Дома Ипатьева.

В 1991 году эта волна докатилась до России. Были опубликованы ранее не известные в Советском Союзе книги Соколова, Дитерихса, Вильтона, множество исследований видных российских и зарубежных ученых. Казалось бы, версия расстрела царской семьи однозначно доказана.

Однако в большинстве из этих работ, в разделе «библиография» упоминается книга американских журналистов — «A.Summers, Т. Mangold. The file on the tsar», изданная в Лондоне в 1976 году. Упоминается и только. Никаких комментариев, никаких ссылок. Разве только за редким исключением. И никаких переводов. Даже оригинал этой книги найти нелегко. Создается впечатление, что книга как бы существует, и как бы не существует. Книга-призрак.

А между тем американские журналисты провели собственное расследование событий, которые проходили в Екатеринбурге и в Перми в 1918 году, и пришли к неожиданным для массового читателя выводам. Они задались, казалось бы, очевидным вопросом: «Как можно говорить об убийстве, не имея трупов?» Расследование началось, как в каком-то приключенческом романе — в библиотеку Гарвардского университета пришел человек с зашитым черным мешком в руках, положил мешок на стол и ушел. На мешке надпись, говорящая о том, что его следует вскрыть только через десять лет. Библиотечные работники выдержали этот срок, и когда вскрыли, буквально открыли рты от удивления. Там находились бумаги написанные старым русским шрифтом, давно вышедшим в России из употребления.

Это оказалась переписка прокурора Казанской судебной палаты Миролюбова Н.И. с прокурором Екатеринбургского окружного суда Иорданским В.Ф., осуществляющим гражданский надзор за «Царским делом» и копии материалов этого дела, которое получило название «Расследование Соколова».

Американские журналисты внимательно прочитали семь томов следственных материалов по этому делу. Вероятно, они были первыми, кто познакомился с этим «преступлением века» не по книгам Соколова, Дитерихса и Вильтона, а по подлинникам следственных материалов. Даже в самом названии этого дела содержится твердое убеждение в гибели всей царской семьи:

«ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ произведенное судебным следователем по особо важным делам Н.А. Соколовым

по делу об убийстве отрекшегося от Престола Российского Государства Государя Императора Николая Александровича, Государыни Императрицы Александры Федоровны, Их Детей: Наследника Цесаревича Алексея Николаевича, Великих Княжен Ольги Николаевны, Татьяны Николаевны, Марии Николаевны, Анастасии Николаевны и находившихся при них: доктора Евгения Сергеевича Боткина, повара Ивана Михайловича Харитонова, лакея Алексея Егоровича Труппа и комнатной девушки Анны Степановны Демидовой.

Начато 7 февраля 1919 г.

Окончено_19… г»..

Однако трупов не было, мотивов преступления тоже. Тем не менее, профессиональный следователь Соколов в постановлении от 3 июля 1921 года пишет:

«1… при наличии факта уничтожения трупов событие преступления может быть доказано только установлением обстоятельств, коими выясняется факт их уничтожения.

2… Это обстоятельство в широкой форме устанавливается теми явлениями, кои были констатированы следственной властью, между прочим, в доме Ипатьева, и на руднике, где имели место убийство и уничтожение трупов».

Американские журналисты, прочитав попавшие к ним в руки следственные документы, показали их ведущим судебным экспертам и пришли к выводу, что «факт уничтожения трупов» на поляне в лесу, о чем так красочно рассказал в своей книге Соколов, — это не более как плод его воображения. В связи с этим вопрос о «царских останках», найденных Соколовым в лесу и вывезенных им в коробке в Европу, приобрел не только спорный, но и скандальный характер.

Книга, в которой американские журналисты рассказывают об этом, да и не только об этом, никогда не переиздавалась в России, массовый читатель о ней даже понятия не имеет. Прошло более 40 лет после появления книги американских журналистов. Но своей актуальности она не потеряла до сих пор.

19 августа 1993 года Генеральной прокуратурой было возбуждено уголовное дело № 16-123666 с очень осторожным названием: «Дело об обстоятельствах гибели членов Российского императорского дома и лиц из их окружения в 1918–1919 годах».

Дело было возбуждено по статье 102 Уголовного кодекса РФ (предумышленное убийство при отягощающих обстоятельствах). Следствие, так же, как и предыдущее, началось с безоговорочного признания факта убийства царской семьи, подтверждаемого только мнениями белогвардейского следователя Соколова и белогвардейского генерала Дитерихса.

Естественно, что при такой постановке вопроса следствие не обязано было объяснять — почему в материалах белогвардейского следствия соседствуют друг с другом показания свидетеля, видевшего трупы членов царской семьи, и показания других свидетелей, видевших членов царской семьи живыми в сентябре 1918 года в Перми.

Оно и не объяснило. Однако следствие однозначно подтвердило то, о чем писали американские журналисты в 1976 году. Никаких разрубаний плотницкими топорами, никакого сожжения одиннадцати трупов на поляне в лесу не было.

1 октября 1998 года Президиум Верховного Суда вынес Постановление о реабилитации Романовых. Выписка из этого Постановления:

«Факт расстрела членов семьи Романова Н.А. — Романовой А.Ф., Романовой О.Н., Романовой Т.Н., Романовой М.Н. Романовой А.Н., Романова А.Н… по решению Уралоблсовета подтвержден телеграммой, отправленной 17 июля 1918 г. на имя секретаря Совета Народных Комиссаров Горбунова председателем Уралоблсовета Белобородовым для информирования Председателя Президиума ВЦИК Свердлова Я.М»..

Американские журналисты обнаружили два документа с подписями Белобородова — расписку о передаче Романовых Белобородову и эту самую шифрованную телеграмму, подписанную также Белобородовым. Они передали оба этих документа судебному эксперту с просьбой определить идентичность этих подписей. После изучения подписей эксперт высказал предположение, что они сделаны двумя разными людьми. Поскольку подпись под распиской сделана Белобородовым при свидетелях, то подпись под телеграммой журналисты признали подделкой. Правда, эта телеграмма и сама по себе никак не может служить доказательством расстрела членов семьи Романовых, по той простой причине, что в ней нет никакого упоминания о членах семьи Романовых, или упоминания о каком-либо расстреле.

Но это мелочи по сравнению с главным выводом к которому пришли журналисты: женская часть семьи Романовых, бывшая императрица Александра Федоровна и ее четыре дочери> действительно были вывезены из Екатеринбурга живыми и находилась в Перми спустя два месяца, после того как то же белогвардейское следствие пришло к выводу об их расстреле в подвале Дома Ипатьева.

Никакой большевистской ложью, никакими «жидомасонскими» интригами этот факт объяснить было нельзя, поскольку американские журналисты ни к тому, ни к другому не имели ни малейшего отношения.

Американские журналисты проделали большую работу, но, находясь по ту сторону границы с Советским Союзом, они многого не знали. По-видимому, они даже не видели полный текст Брест-Литовского договора, заключенного 3 марта 1918 года. А там есть статья 21, из которой следует: «Гражданам каждой из договаривающихся сторон, которые сами или предки которых являются выходцами из территорий противной стороны, должно быть предоставлено по соглашению с властями этой стороны право на возвращение на родину, из которой происходят они или предки, в течение десяти лет после ратифицированного договора.

Лица, имеющие право реэмиграции, должны по их заявлению быть освобождены от принадлежности к государству, гражданами которого они до сих пор были. Их письменным или устным сношениям с дипломатическими или консульскими представителями страны, из которой происходят они или их предки, не должно ставить никаких препятствий или затруднений…»

В соответствии с этим договором советские власти обязаны были вывезти Александру Федоровну и ее детей в Германию. Но без мужа, Николая Романова, который родился не в Германии, а в России. Это не устраивало Александру Федоровну, и она отказалась ехать. Но военная ситуация вокруг Екатеринбурга вынудила большевиков ускорить события. Царскую семью вывезли из Екатеринбурга и доложили об этом Советскому правительству. В ГАРФ сохранился протокол, принятый на заседании Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 18 июля 1918 года. На заседании Свердлов зачитал телеграмму, в которой Уральский Областной Совет доложил о своем решении относительно Николая Романова и его семьи.

Вот как это решение выглядело в телеграмме, зачитанной на заседании Свердловым: «… по постановлению президиума областного совета в ночь на шестнадцатое расстрелян Николай Романов точка семья его эвакуирована в надежное место…» ВЦИК, в лице своего президиума, признал решение Уральского областного Совета правильным.

Из обнаруженных материалов «следствия Соколова» следует, что из Перми царскую семью вывезли в направлении Вятки. Куда они дальше делись, неизвестно — возможны любые варианты, вплоть до того, что они действительно погибли при эвакуации.

Территория Советской России летом 1918 года сократилась до маленького пятачка, окруженного американскими, английскими, французскими, японскими, чешскими войсками, которые прятались за Колчаком, Деникиным, Красновым, и другими русскими патриотами. Рабочие Петрограда готовили к эвакуации женщин и детей, а сами готовились защищать Петроград. Речь шла не только о существовании Советской России, но и существовании России, как независимого государства.

Советскому правительству было не до судьбы Царской семьи, тем более, что Германская империя рухнула, кайзер бежал в Данию, Брестский договор был аннулирован, и если они были живы, то были предоставлены сами себе. По этой причине какие-либо сведения о дальнейшей судьбе Романовых в России, даже в самых секретных архивах вряд ли можно найти.

Логично предположить, что, если кто-либо из Царской семьи остался жив, то он, или они, попытались связаться со своими родственниками за границей, через иностранные посольства. И им могли помочь выбраться за границу. Естественно, в обстановке строгой секретности. Следы этого могли остаться в семейных архивах королевских родственников Романовых.

Рассказ американских журналистов о Великой княжне Ольге Николаевне, которую бывший кайзер Вильгельм обеспечил финансовыми средствами, которая путешествовала по Европе и умерла в Италии, недавно неожиданно нашел продолжение.

Газета «Мир новостей», октябрь 2006 года, № 40–42 рассказывает (и даже приводит фотографию) о существовании на севере Италии, на сельском погосте могилы с надгробной надписью: «Ольга Николаевна старшая дочь русского царя Николая II Романова». Надпись сделана на немецком языке. В деле об «Анастасии» немецкий суд не признал Анну Андерсон младшей дочерью царя Николая II Анастасией, несмотря на выводы экспертов и показания людей, хорошо знавших Анастасию. Но он не признал ее и как не Анастасию, оставив вопрос открытым.

Американские журналисты заканчивают свою книгу надеждой, что в будущем появятся какие-либо документы, которые прольют свет в этой истории. Но жизнь показала — что бы ни случилось, общественное мнение, усвоившее версию Соколова не без помощи журналистов и политиков, вряд ли быстро от нее откажется.

В самом начале эта книга была названа детективом. А хороший детектив должен иметь эффектную концовку. В 1982 году были опубликованы воспоминания Марии Николаевны, третьей дочери Николая II, написанные ею самой в 1980 году[1]. Опубликовал их ее внук Алексис де Дурацио, принц Анжуйский. На сцене появляется еще один родственник, испанский король Альфонс XIII, непосредственно связанный через свою жену с королевой Викторией, и, следовательно, с российской императрицей Александрой Федоровной.

Мадридский двор во время Первой мировой войны был нейтральным и пытался вмешаться, чтобы добиться от большевиков вывоза царской семьи в Испанию[2]. Судя по опубликованным воспоминаниям, его усилия, возможно, оказались успешными. Мария Николаевна так пишет о своем переезде в Испанию через Украину: «Утром 6 октября 1918 года в городе Пермь, где мы находились с 19 июля, нас, мою мать и моих трех сестер, разделили и посадили в поезд. Я приехала в Москву 18 октября, где Г. Чичерин, кузен графа Чацкого, доверил меня украинскому представителю… для отправки в Киев».

К выше написанному следует добавить — копии материалов следствия, найденные американскими журналистами, в настоящее время находятся в Государственном архиве Российской Федерации, и каждый, кого этот вопрос интересует, может с ними познакомиться.

Предисловие авторов

 

В июле 1918 года царская семья бывшего императора России Николая II, включая жену Александру и их пятерых детей, исчезла, находясь в руках большевиков, и больше никогда их не видели. Официально их расстреляли в Доме Ипатьева в Екатеринбурге, где они содержались под стражей.

Но за прошедшие пятьдесят восемь лет споры вокруг этого дела, вызванные незаконченностью его и противоречиями, содержащимися в его материалах, не утихали, и не утихают, возникают легенды, возникают гипотезы, слишком далекие от правды, что еще более скрывает правду.

Люди, которые пытались найти эту правду, затратили годы на то, чтобы понять, действительно ли Анна Андерсон является Анастасией, самой младшей дочерью Николая II, единственной чудом оставшейся в живых после убийства ее семьи. Другие публикуют фантастические рассказы о «спасении» всей семьи.

Но, несмотря на это, история убийства в подвале является общепризнанной на том серьезном основании, что не было никаких надежных сообщений ни о ком из Романовых, которых видели бы живыми после их исчезновения из Екатеринбурга.

Сегодня, для молодого поколения, расстрел Романовых является символом кровавой революции. И, возможно, самым возмутительным актом цареубийства в истории. Но более чем какое-то убийство в наше время, от Сараева до Далласа, дело Романовых покрыто тайной с самого начала.

Белогвардейские следователи, расследовавшие это дело сразу же после исчезновения царской семьи, не нашли трупов и не нашли ничего более серьезного, чем несколько пулевых отверстий в стене подвала и обугленных частей царской одежды, и драгоценностей, найденных в лесу. Сыщики нашли только одного свидетеля, который, предположительно, утверждал, что видел царские трупы.

Когда мы начали работу с материалами по этому делу, при создании документального фильма на Би-би-си в 1971 году, мы перешагнули грань между архивной историей и живой журналистикой.

Судебные эксперты исследовали доступные материалы, специалисты по шифрованию повторно проверяли текст зашифрованных телеграмм, специалисты по почерку из Скотланд-Ярда анализировали наиболее важные подписи. Постепенно тщательный анализ старых материалов показал их недостатки. Все тайное когда-либо становится явным, как, например, это было с трупом любимой собачки, принадлежащей императорской семье.

Основное доказательство расстрела всей семьи, известная шифрованная телеграмма, содержало признаки подделки. Хотя мы и нашли много сомнительного в гипотезе расстрела всей царской семьи, наши открытия не приблизили нас к установлению реальной судьбы царской семьи.

Благодаря финансированию Би-би-си мы получили возможность проехать по всему миру в поисках людей, еще живущих, которые могли бы объяснить несоответствия в материалах следствия, которых становилось все больше и больше.

Мы искали также бумажных свидетелей, письма и телеграммы, статьи и заметки, переписку между королями и революционерами в первой половине столетия, премьер-министрами и простыми людьми.

Более чем за три года досье пополнилось донесениями секретного агента в Париж, материалами министерств иностранных дел в Токио, сообщениями о сведениях, полученных из Вашингтона, переданными руководством Дании, частная телеграмма короля Георга V сестре царицы, вызвавшая волнение у общественности.

Крохи информации о настроениях Ленина в определенные дни соседствовали с сообщениями о том, что ел на завтрак немецкий кайзер. Наши выводы были поддержаны специалистами-историками, наши предположения о том, что существовала тайна, подтвердились. Но, тем не менее, у нас не хватало материалов, чтобы сделать окончательный вывод.

Но мы их неожиданно получили, когда нашли свидетельства, которые мы искали с самого начала, и уже отчаялись когда либо найти. Это были подлинные материалы белогвардейского следствия, выводы которых, изданные в двадцатых годах, распространили по всему миру историю о расстреле в подвале. Это было, как если бы кто-то, пытающийся расследовать убийство Кеннеди, вдруг получил доступ к материалам комиссии Уоррена.

То, что мы нашли по делу Романовых, — это семь томов подлинных материалов следствия, сообщения агентов, показания под присягой, все на русском языке, со старой русской транскрипцией, давно забытой. Сразу же стало ясно, что большие куски следственных материалов были преднамеренно скрыты.

В этих материалах находятся подробные свидетельства, противоречащие версии расстрела в подвале, утверждающе, что большая часть семьи Романовых выжила после их исторических «смертельных случаев».

В нашей книге мы пытаемся распутать эту уникальную тайну и пытаемся слегка приподнять завесу над тем, что случилось с Николаем, Александрой и их детьми в самый разгар лета 1918 года.

(A.S.T.)

Участники и свидетели «царского дела»

 

Николай Романов— император России 1894–1917 год, русский царь.

Александра Феодоровна — императрица, урожденная Алике Гессенская, русская царица.

Алексей — царевич.

Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия — дочери Николая и Александры, Великие княжны.

Мария Федоровна (урожденная принцесса Дагмара София Доротея).

Императрица-вдова, мать Николая (1847–1928 годы).

Ксения Александровна (Ксения) — Великая княгиня (1875–1960 годы), старшая сестра Императора Николая.

Ольга Александровна (Ольга) — Великая княгиня (1882–1960 годы), младшая сестра императора Николая.

Андрей Владимирович (Андрей) — Великий князь (1879–1976 год), двоюродный брат императора Николая, проведший собственное расследование по «Делу Анастасии».

Николай Николаевич — Великий князь (1856–1929 год), Верховный Главнокомандующий в Первой мировой войне (20 июля 1914 года — 23 августа 1915 года).

Ксения Георгиевна — русская княжна, дочь Великого князя Георгия Михайловича, троюродная сестра Великой Княжны Анастасии.

Аккерман Карл — американский журналист «Нью-Йорк тайме».

 
_{Семья Николая II. Слева направо: Ольга, Мария, Николай, Александра, Анастасия, Алексей и Татьяна (1913)}

Альвенслебен, граф Ганс Бодо — прусский дипломат, германский посол на территории Украины, занятой немцами (1836-?).

Андерсон Анна (ранее называлась Чайковской, позже — м-с Манахан); предъявляла претензии быть Великой княжной Анастасией (?—1984 год).

Авдеев Александр (1880–1947 год) — первый комендант Дома Ипатьева.

Бальфур Артур (1848–1930 годы) — министр иностранных дел Великобритании.

Барбара Прусская — герцогиня Мекленбергская (?) — ответчица в германском суде первой инстанции при рассмотрении тождества истицы и младшей дочери Николая И, Анастасии.

Белобородов, Александр (1891–1938 год) — председатель Уральского областного Совета, 1823–1937 годы — нарком внутренних дел РСФСР,

Беседовский, Григорий — бывший советский дипломат, автор воспоминаний «На путях к термидору». Париж, 1930 год, тт. 1–2.

Боткин Евгений (1865–1918 год) — доктор его императорского величества, домашний врач царской семьи.

Боткин Глеб (?) — сын доктора Боткина.

Боткина-Мельник Татьяна (1901–1985 год) — дочь доктора Боткина.

Бьюкенен Джордж (1854–1924 год) — британский посол в России.

Булыгин Павел (1896–1936 год) — помощник Соколова, представитель матери царя Марии Федоровны в следствии.

Буксгевден София (1884–1956 год) — фрейлина императрицы Александры Федоровны.

Быков Павел (1888–1953 годы) — автор статей, впервые в Советском Союзе рассказавших об Екатеринбургской трагедии.

Цецилия Прусская (Сесиль), — германская кронпринцесса, невестка кайзера, троюродная сестра Николая.

Чемодуров Терентий (1849–1919 годы) — камердинер царя.

Чичерин Георгий (1872–1936 годы) — нарком иностранных дел РСФСР.

Христиан X (1870–1947 год) — король Дании, двоюродный брат царя.

Демидова Анна (1878(?)—1918 год) — комнатная девушка царицы.

Деревенько Владимир (1879–1936 год) — врач, лечивший царевича.

Дитерихс Михаил (1874–1937 год) — белогвардейский генерал, политический куратор следствия по «Царскому делу» с января 1919 года.

Долгоруков Александр (?) — белогвардейский генерал на Украине во время гражданской войны.

Долгоруков Василий (1868–1918 год) — князь, адъютант царя.

Элиот Чарльз (1862–1931 год) — с 16 августа британский верховный комиссар в Сибири.

Эрнст Людвиг Гессенский (1868–1937 годы) — Великий князь Гессенский, брат царицы.

Фридирикс-Эрнст Саксен-Альтенбургский — имел родственные отношения с царской семьей. Сторонник Анны Андерсон, как Анастасии.

Гайда Рудольф (?) — чешский генерал, командующий армией на Урале, инициировал вопрос о поиске живых Романовых в Перми.

Георг V (1865–1936 годы) — король Великобритании, двоюродный брат, как Николая, так и Александры.

Гиббс Сидней (1876–1963 годы) — английский преподаватель Алексея.

Голощекин Шая (1876–1941 годы) — член Уральского областного Совета, военный комиссар Уральской области.

Горшков Федор — первый, рассказавший о расстреле в Доме Ипатьева.

Гардинг Пеншурст, Чарльз, 1-й барон; заместитель министра в британском министерстве иностранных дел.

Гофман Макс (1869–1927 годы) — германский генерал, начальник штаба на Восточном фронте, представитель Германии при подписании Брест-Литовского договора.

Ирина Луиза Мария (Ирэн) (1866—?) — прусская принцесса, сестра царицы.

Жанен Морис (?) — французский генерал, глава французской военной миссии в Сибири.

Джимми — собака Великой княжны Татьяны, труп которой обнаружен был в шахте.

Иорданский В.Ф. — прокурор Екатеринбургского окружного суда, осуществлявший в 1919 году надзор за следствием по «Царскому делу».

Карахан Лев (1889–1937 годы) — секретарь советской делегации, подписавшей Брест-Литовский договор в 1918 году.

Керенский Александр (1881–1970 годы) — министр юстиции, затем премьер-министр Временного Правительства в 1917 году.

Харитонов Иван (1873–1918 годы) — повар Царя.

Кирста Александр — начальник уголовного розыска в Екатеринбурге, помощник начальника Военного контроля в Перми. Расследовал версию пребывания Романовых в Перми в сентябре 1918 года живыми.

Кобылинский Евгений (1879–1927 годы) — полковник, начальник отряда охранников царской семьи в Тобольске.

Колчак Александр (1873–1920 годы) — адмирал, Верховный правитель России в Омске.

Кшесинская Матильда (1872–1871 годы) — балерина, любовница царя до его брака, позже жена Великого князя Андрея.

Кутузов Александр (?) — заместитель прокурора в Екатеринбурге.

Лампсон Мили (лорд Киллерн позже) — британская Деловая палата в Пекине.

Ласье Жозеф (1864–1927 годы) — французский офицер, дипломат и журналист, специальный корреспондент «Lе Matin».

Ленин (Владимир Ульянов) (1870–1924 годы) — первый руководитель Советского государства.

Летемин Михаил (?) — бывший охранник Дома Ипатьева, позже свидетель Соколова.

Лейхтенберг Георг (?) — герцог, кузен царя, у которого жила Анна Андерсон.

Лейхтенберг Николай (?) — князь, кузен царя и бывший его адъютант.

Лиед Йонас (?) — норвежский предприниматель в Сибири. К нему обратилась Британская разведка за консультацией по поводу спасения царской семьи морем.

Ллойд Джордж (1863–1945 годы) — британский премьер-министр.

Львов Георгий (1861–1925 годы) — князь, премьер-министр Временного Правительства 1917 году, находился в тюрьме в Екатеринбурге в 1918 году.

Магницкий Н. (?) — заместитель прокурора. Руководил первоначальными поисками трупов в шахте.

Малиновский Дмитрий (1893—?) — капитан гвардии, участвовал в офицерской комиссии.

Марков Сергей (1895—?) — корнет, связавшийся с Романовыми в Тобольске. Возможно был курьером Великого князя Гессенского.

Баден Макс (?) — немецкий генерал, будущий канцлер.

Медведев Павел (1888–1919 годы) — начальник охраны Дома Ипатьева, главный свидетель Соколова.

Милюков Павел (1859–1943 годы) — министр иностранных дел во Временном правительстве в 1917 году.

Мирбах Вильгельм (1871–1918 годы) — граф, немецкий посол в Москве, убит 6 июля 1918 года в Москве.

Миролюбов Н.И.(?) — прокурор Казанской судебной палаты, осуществлял надзор за следствием Соколова со стороны гражданского судопроизводства.

Маунтбэттен (?) — граф, племянник императрицы Александры и главный противник Анны Андерсон, как младшей дочери царя Анастасии.

Мутных Наталья (?) — сестра личного секретаря Белобородова, основной свидетель присутствия членов царской семьи в Перми живыми спустя два месяца после того, как следствие Соколова пришло к выводу об их убийстве в Доме Ипатьева в июле 1918 года.

Наметкин Александр (?) — следователь по особо важным делам в Екатеринбурге, первый следователь, начавший работу по «Царскому делу».

Никифоров (?) — полковник, начальник белогвардейского Военного контроля в Перми.

Престон Томас (?) — британский консул в Екатеринбурге.

Проскуряков Филипп (1900–1919 годы) — охранник в Доме Ипатьева. Впоследствии свидетель Соколова.

Радек Карл (1885–1839 годы) — глава Европейского отдела советского министерства иностранных дел

Распутин Григорий (1869–1916 годы) — крестьянин, «старец-проповедник», имевший большое влияние на царицу, благодаря способности лечить царевича.

Рее Пауль (?) — датский вице-консул в Перми.

Рицлер Курт (?) — старший советник в немецком посольстве в Москве.

Седнев Леонид (?) — кухонный мальчик Романовых в Екатеринбурге.

Сергеев Иван (?) — следователь, продолжавший расследование после Наметкина. Отстранен от работы Дитерихсом.

Шереметевский А.А. (1889—? годы) — унтер-офицер, участвовал в осушении шахт.

Сигизмунд Прусский (?) — племянник царицы.

Слаутер Гомер (?) — майор, офицер американской разведки. Сообщил о Парфене Домнине из Екатеринбурга.

Соколов Николай (1882–1924 год) — судебный следователь по особо важным делам. Расследовал дело Романовых и создал версию расстрела в подвале.

Отец Сторожев (?) — священник, посещавший Романовых в Доме Ипатьева.

Свердлов Янкель (1885–1919 год) — Председатель ВЦИК и первый глава Советского государства.

Томас Артур (?) — помощник британского консула в Екатеринбурге.

Трупп Алексей (1858–1918 годы) — лакей императорского семейства.

Троцкий Лев (1879–1940 годы) — военный министр РСФСР.

Уткин Павел (?) — доктор, осматривавший Анастасию в Перми в 1918 году.

Владимир (?) — датский принц, дядя царя.

Варакушев Александр (?) — бывший охранник в Доме Ипатьева. Его свидетельство было проигнорировано Соколовым.

Виктория, маркиза Милфорд Хавен; сестра царицы.

Войков Петр (1888–1927 года) — комиссар по снабжению в Екатеринбурге.

Вильгельм II (1859–1941 годы) — германский император (кайзер).

Якимов Анатолий (1887–1919 годы) — бывший охранник Дома Ипатьева, позже свидетель Соколова.

Яковлев Василий (1868–1938 годы)— «чрезвычайный комиссар», вывез Романовых из Тобольска.

Ермаков Петр (1888–1952 годы) — комиссар Верх-Исетска (пригород Екатеринбурга).

Юровский Янкель (1878–1938 годы) — последний комендант Дома Ипатьева.

Цале Херлуф (?) — датский министр, направлен в Берлин датским королевским семейством в связи с «делом Анастасии»

Зиновьев Григорий (1883–1936 годы) — председатель Петроградского комитета РКП.

Часть I

Исчезновение

 

Конец империи

«…ни один из твоей семьи, т. е. детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ».

(Распутин. Предсказание царю, декабрь 1916 г.)

Ранний вечер 16 июля 1918, шахтерский город Екатеринбург, Россия. В конце жаркого, безоблачного дня Артур Томас, помощник британского консула, направляется домой. Прогулка сопровождается звуками разрывов артиллерийских снарядов, так как белогвардейцы и чехи продолжают наступление на город. По пути к консульству Томас всегда проходил мимо большого особняка, который все в городе называли Домом Ипатьева. В этом доме содержалась бывшая российская императорская семья, бывший царь, Николай, бывшая царица и их пятеро детей. Они были заключенными, которых охраняли рабочие одного из Екатеринбургских заводов. Однако, сегодня казалось что-то случилось — часовые приказали, чтобы Томас шел по другой стороне улицы. Позднее, когда ночь уже наступила, его коллега, Томас Престон, британский консул, из своего окна наблюдал за Домом Ипатьева. Он видел, как случайных прохожих отгоняли от дома, видел и новые пулеметы, устанавливаемые около места заключения императорской семьи. В Екатеринбурге был введен комендантский час, и улицы были пустынными.

Около полуночи Виктор Буйвид, крестьянин, живущий в доме, расположенном напротив Дома Ипатьева, почувствовал себя разбитым после бессонной ночи. Он вышел во внутренний двор, где его стошнило. Внезапно он услышал глухие залпы, сопровождаемые отдельными выстрелами, доносящимися со стороны Дома Ипатьева. Испуганный, он бросился назад в комнату. Его сосед по комнате спросил его: «Слышал?» Он ответил: «Слышал выстрелы». — «Понял?» — «Понял», — ответил Буйвид. После этого мужчины замолчали.

Вряд ли они думали, что эти выстрелы были похоронным залпом, закончившим более чем трехсотлетнее самодержавное правлении династии Романовых.

Но их немногие испуганные слова — первая зарегистрированная реакция внешнего мира на одно из самых мрачных событий в новейшей истории: расстрел царя Николя II, его жены Александры, его маленького сына царевича Алексея и его четырех дочерей, Великих княжон Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии. То, о чем догадались два российских крестьянина, позже было поддержано историками первой половины столетия. Это — современное восприятие миром времени, места и обстоятельств конца династии Романовых.

Тридцатью семью годами ранее Николай наблюдал, как умирал другой царь. Маленьким мальчиком в матросском костюмчике, он стоял у подножия императорской кровати своего дедушки, императора Александра II, умирающего от кровотечения.

Этот царь стал жертвой террориста, бросившего бомбу на санкт-петербургской улице. С оторванными ногами, разорванным животом, искалеченным лицом пятнадцатого царя Романова принесли в Зимний дворец, где он и умер.

Кровь заливала мраморную лестницу и коридоры.

Для Николая, которому в то время было всего тринадцать лет, этот день 1881 года был предзнаменованием его собственной трагической судьбы; только для него и ни для кого больше, это был указательный перст на пути к его личной трагедии и к самому мощному политическому потрясению, которое знал мир.

Самодержавное правление его дедушки породило появление могущественной исторической силы, которая уничтожила древнее почитание царя, как «по своей природе обычного человека, но во власти и во дворце как самого Бога».

Как ни странно, у Александра II было зловещее предначертание; он стал «Царем-освободителем» — освобождение крепостных, преобразование судебной власти, реформирование образования, сделавшее его доступным для всех. Но все это бумерангом обрушилось на самого царя Александра. Пока самодержавие вело себя относительно спокойно, революционеры проповедовали полное уничтожение династии Романовых.

С этого времени уничтожение самодержавия в России стало краеугольным камнем революционной политики. Среди рабочих неустанно велась пропаганда убийства Александра И, что, в конечном счете, и закончилось взрывом на петербургской улице.

Отец Николая стал теперь царем Александром III, и в этом качестве поднял целую волну репрессий, чтобы сокрушить всю политическую оппозицию. Спустя месяц после убийства пять молодых террористов, обвиненных в этом преступлении, были публично повешены, в окружении войск, священников и иностранных дипломатов. Сотни политических преступников были сосланы в Сибирь, была введена цензура печати, многие из реформ Александра II были отменены. А роль дворянства была усилена. Появились новые законы, гарантирующие неприкосновенность их огромных состояний и их преобладающее участие в правительстве. В Санкт-Петербурге высшему обществу было позволено наслаждаться роскошью и расточительностью в масштабе, беспрецедентном даже для Версаля.

Царь объявил, что он будет править с «верой во власть и правом на самодержавие». Николаю, теперь наследнику трона, его воспитатель внушал мысль, что «среди ложных политических принципов — принцип равенства людей… который к несчастью свел с ума определенные круги русских». Некоторые из русских фанатиков попытались убить и Александра III, так же, как был убит его отец. В их числе были несколько молодых студентов университета, пойманных с самодельной бомбой, спрятанной в медицинском учебнике, все пятеро были вскоре осуждены.

Незначительное, неудавшееся покушение, вероятно, так и осталось бы не замеченным в российской истории, если бы не личность одного из покушавшихся. Это был Александр Ульянов, старший брат человека, которого мир позже знал как Ленина. Хотя немногие задумывались об этом, но несмотря на то, что пока высшее общество танцевало на балах в Санкт-Петербурге, у Романовых возникали все большие и все более острые противоречия с народом.

В 1894 почечная болезнь сделала для Александра III то, что убийцы были не в состоянии сделать. Он умер внезапно, в возрасте всего 49 лет, хотя все ожидали, что он будет управлять в течение еще двадцати лет. Таким образом, молодой человек 26 лет стал царем Николаем II. Он был вооружен только знанием языков, любовью к военному делу, и реакционным мировоззрением, вложенным в его голову его политическим наставником. Его отец не удосужился рассказать ему что-либо вообще о делах государства.

И все же теперь он внезапно стал императором и повелителем всей России, имеющим 130 миллионов подданных, и обладающий территорией, которая покрывала одну шестую часть поверхности земли. Николай был ошеломлен, воскликнув после смерти отца: «Я не готов быть царем. Я никогда не хотел быть им. Я ничего не знаю о делах управления. Что будет со мной — и со всей Россией?» Что случилось в действительности, весь мир теперь знает. Медленно, но непреклонно в течение 23 лет Николай и Россия вместе с ним двигались по пути бедствия и хаоса.

С самого начала его царствование сопровождалось драматическими предзнаменованиями. Во время церемонии коронации в 1896 году тяжелая царская цепь скатилась с плеч молодого царя и с шумом упала на пол. Немногие кто видел инцидент, поклялись держать это в тайне, чтобы общественность не приняла это событие как плохое предзнаменование. Но никто не мог скрыть бедствие, случившееся на следующий день, когда сотни людей были убиты и тысячи травмированы в результате паники, возникшей на Ходынском поле во время раздачи подарков по случаю коронации Николая II.

Первая реакция Николая состояла в том, чтобы отменить дальнейшие празднества в связи с жертвами, но уже не в первый раз он послушался плохого совета. Тем же вечером он и его молодая невеста танцевали, как планировалось на приеме в честь царя. Лучшего подарка для своих политических противников, использующих в качестве оружия пропаганду, молодой царь не смог бы и придумать.

Невестой царя была Александра Гессенская, немецкая принцесса, на которой Николай собирался жениться вопреки воле его родителей. Свадьбу сыграли менее чем через месяц после похорон его отца; и уже тогда пошел ропот против «немецкой женщины», которая «прибыла к нам позади гроба». И все же Александра и пять детей, которых она родила, были единственным постоянным источником счастья царя Николая. Сначала царица ограничила себя ролью жены и матери, и пара была предана друг другу.

Николай был теоретически самым богатым человеком в мире с восьмью великолепными дворцами, обслуживающим штатом в 15 000 человек и собственностью, оцененной в восемь — десять миллиардов фунтов. Но, несмотря на их богатства и несмотря на кризис самодержавия, Николай и его семья жили относительно простой и спокойной жизнью.

Как царь, Николай искренне пытался управлять хорошо, и был готов упорно трудиться для того, что он считал полезным для людей. Но он был одинок, далек от своего народа и связан положением в соответствии с которым, самодержавие было и остается, единственной возможной системой правления для России. Спустя год после занятия трона он дал ответ на умеренный призыв русской интеллигенции к демократическим изменениям: «…мне известно, что в настоящее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая see свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный отец».

Последовавшего за этим — следовало ожидать. По всей стране пронеслась волна демонстраций и протестов. Правительство ответило усилением полицейских преследований, не отличая при этом умеренных либералов от экстремистов. В ответ усилился террор. Ни император, ни его министры не чувствовали себя в безопасности. Когда семья Романовых путешествовала, два одинаковых императорских поезда подготавливались для каждой поездки, двигавшиеся по одному и тому же маршруту, но на расстоянии несколько миль друг от друга — для того, что бы запутать возможных террористов.

В январе 1905 года тысячи рабочих попытались мирно пройти к Зимнему дворцу, что бы вручить царю петицию с просьбой о введении гражданских и политических свобод, и созыве Учредительного собрания. Но, как только они приблизились к Зимнему дворцу охрана дворца и войска, стали стрелять в толпу, хладнокровно убив и ранив сотни людей. Это было «Кровавое воскресенье» Санкт-Петербурга. И хотя Николая в это время в городе не было, обвинили именно его.

С этого времени, царь перестал быть «Маленьким Отцом»[3], к которому люди могли обратиться за помощью. Он стал «Николаем Кровавым», «убийцей души Российской империи». Вскоре, в результате усиления волнений в обществе, испуганный Николай был, наконец, вынужден дать России формальную конституцию, которая предусматривала общественное собрание (Дума) и наличие кабинета министров.

Это действительно закладывало основы парламентской демократии в России, хотя у царя и сохранялись широкие полномочия, в частности — приостановка действия конституции по собственному желанию. Но, как раз тогда, когда Николай сделал первые неуверенные шаги к более прогрессивной форме правления, его несчастная судьба ударила его по самому дорогому, по его собственной семье.

После четырех дочерей императрица, наконец, родила сына Алексея. Но наследник уже с самого рождения был болен «королевской болезнью» — гемофилией, унаследованной Александрой от своей бабушки королевы Виктории. Гемофилия препятствует свертыванию крови, а это означает, что малейший удар или ушиб могли вызвать кровотечение, которое невозможно было остановить, и сильную боль. С самого детства Алексей должен был жить от кризиса к кризису, окруженный докторами, не способными облегчить его страдание.

Охваченная отчаянием Александра обратилась к Распутину, сибирскому знахарю, обладавшему не только способностью облегчить страдания Алексея, но и способностью предсказывать будущее. Раз за разом, когда врачи теряли надежду на выздоровление царевича, Распутин молился, и состояние Алексея улучшалось. Императрица, религиозная и суеверная, считала, что Распутина послал Бог, что бы спасти ее сына.

Николай также считал, что Распутин был святым человеком и что он олицетворял собой связь царя с миллионами российских крестьян. Но за стенами дворца Распутин снискал себе славу пьяницы и гуляки, шокирующего высшее общество Санкт-Петербурга. По городу быстро распространились слухи, что среди его любовниц была не только императрица, но и ее дочери. Это не соответствовало, конечно, действительности, но слухи распространились по всей России, обретая по пути новые пикантные подробности и разрастаясь в неимоверной степени.

Хуже всего было то, что Александра полагалась на советы Распутина не только в вопросах, связанных со здоровьем сына. Если он говорил, что какой-то министр или генерал принимал решения или совершал поступки вопреки желанию Бога, Александра тот час же передавала этот совет своему мужу. Невероятно, но, несмотря на многочисленные предупреждения, Николай выслушивал эти советы и часто следовал им. Пагубное влияние Распутина на Александру приблизило конец власти Николая.

Однако Романовы продержались у власти первое десятилетие в новом веке, и жизнь в императорском дворце протекала так, как будто не было никакой угрозы их существованию, и неизбежности изменения политического строя. Регулярно каждую весну все императорское семейство отправлялось во дворец в Крыму, разгар лета они проводили в Прибалтике, затем в охотничьем домике в Польше, а к зиме возвращались в Санкт-Петербург.

В 1909 году царь приезжал в Англию и встречался там со своим кузеном и другом, принцем Уэльским, будущим королем Георгом V. В августе 1909 года на «Штандарте» Николай

II с семьей посетил регату в Англию, на острове Уайт. Король Эдуард VII устроил в его честь парад королевского флота. Когда британская королевская яхта «Виктория и Альберт» медленно проплывала мимо самой мощной по тем временам армады броненосцев и дредноутов, выстроенной в три линии, на военных кораблях приспускались флаги, гремели в салюте пушки, оркестры играли «Боже, царя храни!» И «Боже, храни короля!» На палубе яхты «Виктория и Альберт», прижимая ладонь к козырьку в приветственном салюте, плечом к плечу стояли король Эдуард VII и Николай И, а британские моряки приветствовали их громкими криками «ура!».

В 1912 году другой родственник короля, глава династии Гогенцоллернов, посетил Россию, чтобы встретиться с Романовыми. Кайзер Вильгельм И, страстный приверженец абсолютной монархии, в течение многих лет по-отечески давал своему кузену советы, как вести себя на российском престоле, а также присылал ему свои поздравления и подарки. Яхты этих двух императоров находились рядом в течение трех дней, в течение которых королевские особы играли, пили шампанское, обменивались бесценными подарками.

В 1913 году, несмотря на проблемы, возникающие в России, считая, по-видимому, что все хорошо, и так и останется дальше, страна отпраздновала трехсотлетнее правление Романовых, превратив это празднование в захватывающее зрелище. Многотысячные толпы людей приветствовали Николая и Александру, когда они проезжали по улицам города. Для Александры это было доказательством, насколько министры ее мужа были глупы, опасаясь государственного переворота. «Они постоянно беспокоят императора угрозой революции, — сказала она. — Они должны увидеть нас, и их сердца станут нашими».

Год спустя, когда вспыхнула Первая мировая война, первоначально казалось, что Александра была права. Множество людей, собравшихся перед Зимним Дворцом, с восторгом слушали царя, поклявшегося, что он никогда не заключит мир, пока враг находится на российской земле.

В течение ста лет в России не было лучшей возможности так внезапно и так быстро объединить народ и императора. Никто, и меньше всего император, не могли, даже приблизительно вообразить, что случится спустя каких-то три года.

1915 год оказался годом поражений, закончившихся миллионами трупов российских солдат, сложивших свои головы на полях сражений. Николай допустил фатальную ошибку. Он решил, что место царя во главе его войска, уволил превосходного главнокомандующего и сам прибыл в полевой штаб. Александра говорила ему: «Прояви больше самодержавия, мой самый любимый… Будь хозяином и повелителем». Но теперь, когда царь находился далеко от столицы, вся сила власти перешла в руки императрицы и Распутина. По рекомендации Распутина был назначен премьер-министр. Министры, которые выступали против Распутина, или подвергали сомнению имперскую политику, увольнялись.

Таким образом, от тех, кто в правительстве Николая еще имел понятие об управлении государством, избавлялись, их игнорировали и оскорбляли. Царь, конечно, утверждал эти изменения, но он был слишком далеко от столицы, и мог управлять только с помощью бесконечных писем своей жене. Как раз перед Рождеством 1916 года Распутин был убит группой убийц, но это случилось слишком поздно для того, чтобы остановить поток событий.

А ситуация в стране достигла предела. Цены на продукты повысились в три раза. Сотни тысяч рабочих стали безработными. В городах отчаянно не хватало хлеба. По утрам возле пекарен собирались длиннейшие очереди. Россия была уже готова для революции, и все, казалось, понимали это — все, кроме царя Николая.

К середине января 1917 года и старшие члены его собственной семьи, и иностранные дипломаты, и лояльные члены Думы предупреждали его о том, что самодержавие под угрозой. Он даже отказывался разговаривать на эту тему. Семья Романовых жила как бы в своем собственном закрытом мире.

В начале февраля император уехал из столицы и возвратился в ставку. В его отсутствие столица погрузилась в хаос. В Санкт-Петербурге начались волнения среди рабочих, к ним присоединились и войска. Правительство быстро теряло контроль над городом. Николаю сообщили об этом, но он, казалось, не понимал, насколько серьезной была ситуация. Когда же он, наконец, попытался вернуться в столицу— восставшие войска заблокировали железнодорожные пути.

Императорский поезд повернул к Пскову, где находился штаб Северного фронта. И там, на пустынной станции, царь подчинился единодушному требованию своих генералов. Вечером 15 марта 1917, в поезде, в отдельном купе, император

России Николай Романов отрекся от престола. Он передал трон своему брату, Великому князю Михаилу, который также отказался от престола день спустя.

В результате хрупкого соглашения между остатками Думы и лидерами восставших было образовано Временное правительство. Это был формальный конец династии Романовых и начало многомесячного трагического пути императорской семьи. Вернувшись домой, бывший царь обнаружил, что он является заключенным в одном из его собственных дворцов. С Александрой, детьми и крошечным остатком своей свиты, Николай был лишен связи с внешним миром, находясь в сказочном дворце в Царском Селе, в нескольких милях к югу от Санкт-Петербурга. Романовым было сказано, что это было сделано для их же собственной безопасности.

И это было действительно так. Пресса, освобожденная от цензуры, спровоцировала общественную ненависть к царю и царице, которых обвинили в заговоре с целью возврата трона, предав Россию немцам. Утверждения были полностью лживы, так как Николай являлся искренним патриотом России и после отречения надеялся, что при новом руководстве армия будет в состоянии победить Германию. Но опасность для семьи была реальной. В петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, давшем название новой системе правления, шли разговоры о том, что бы отомстить Романовым за притеснения народа в течение нескольких поколений. Наиболее резко настроенные члены Совета жаждали крови Романовых и требовали, чтобы царь и его жена были посажены в общую тюрьму.

Новый министр юстиции, Александр Керенский так отреагировал на эти разговоры: «Я никогда не приму на себя роли Марата российской Революции. Российская Революция не прибегнет к мести». Пока Керенский был у власти, Романовы были в безопасности. В течение весны и лета 1917 года, семья хорошо приспособилась к своему новому положению. Им разрешили использовать часть большого парка, где они вскопали землю и разбили там огород.

Царь, который всегда любил физический труд, упорно трудился, распиливая и складывая дрова. Николай видел в этом иронию судьбы, он тосковал по этому в течение всей своей жизни. Он никогда не хотел быть царем, не хотел и теперь, когда кошмар был закончен. Он всегда завидовал тихой трудолюбивой жизни английского сквайра, очень хотел проводить время со своими детьми, и арест, казалось, помог и тому, и другому. В будущем ему не суждено было утешиться даже этим. В то время как Романовы копались в своем саду, в Санкт-Петербург, наконец, вернулись два политических эмигранта, Ленин и Троцкий.

Прошло четырнадцать лет с того времени, когда ведущая партия российского революционного движения раскололась на две части — большевиков, во главе с Лениным, и меньшевиков, поддерживаемых Троцким. Это решение было принято группой политических эмигрантов, собравшихся в 1903 году в захудалой церкви в Лондоне. Теперь же, в Санкт-Петербурге, Ленин лихорадочно работал во главе большевистски настроенного штаба — в особняке, отнятом у бывшей любовницы царя прима-балерины Кшесинской. Троцкий присоединился к нему, разделяя с большевиками идею ниспровержения старой системы правления. Они пропагандировали начало реальной революции, которая должна была, все-таки, начаться, и потребовали отстранения от власти Временного правительства.

Керенский, уже премьер-министр, предупредил Николая: «Большевики придут после меня, и затем они возьмутся за Вас». В августе 1917 года правительство решило отправить императорскую семью в место» где они были бы в относительной безопасности. В качестве такого места был выбран Тобольск, город в далекой Сибири. Романовы отправились в ссылку, подобно многим тысячам их собственных политических противников, которых они ссылали в прошлом. В Тобольске они были размещены в губернаторском доме, где первоначально условия были терпимыми.

После того, как «Октябрьская революция» принесла победу большевикам, Ленин объявил, что с самодержавием покончено. Постепенно царское заключение становилось все более похоже на жизнь в тюрьме. Дом был обнесен высоким частоколом, при сильных сибирских морозах ощущался недостаток пищи, императорской семье выдали продовольственные карточки. Рацион питания императорской семьи был сокращен до уровня рациона солдат.

 
_{Тобольск (зима 1917).  Слева направо: Ольга, Николай, Татьяна, Анастасия}

Восемь тяжелых месяцев спустя, после увеличившегося давления со стороны эсеров и анархистов, находящихся среди охраны, а так же большого количества разговоров о заговорах с целью спасения царской семьи, Романовы были внезапно снова вывезены — на этот раз в Екатеринбург на Урале. 30 апреля 1918 года, находясь в поезде, подъезжавшем к станции, бывший император сказал: «Я бы поехал куда угодно, только не на Урал». Он считал, что, судя по газетам, издающимся на Урале, Урал настроен резко против него.

Именно в Екатеринбурге семья Романовых исчезла. И именно там начинается наше расследование.

Романовы исчезают

 

«Нет оснований для беспокойства…»

(Из телеграммы главе большевистского правительства из Екатеринбурга, 4 июля 1918 года.)

В Екатеринбурге царь и сопровождающие его люди были переданы председателю Исполнительного комитета Совета Рабочих и Крестьян Уральской области под расписку, в которой были перечислены:

Бывший царь Николай Романов Бывшая царица Александра Федоровна Романова. Бывшая Великая княгиня Мария Николаевна Романова Для содержания под стражей в г. Екатеринбурге. Перечисленный в расписке груз в виде бывшего императора всей России привезли вместе с его женой и дочерью в Дом Ипатьева. Военный комиссар Уральской области Шая Голощекин, проводил его внутрь с ироническим приветствием: «Гражданин Романов, Вы можете войти». Царица отметила дату прибытия на подоконнике ее новой комнаты; выше даты она нарисовала свастику, которая в 1918 году была символом удачи. Но свастика не принесла ни счастья, ни удачи Романовым.

Адъютант бывшего императора, князь Василий Долгоруков, прибывший вместе с императором, сразу же был отправлен в местную тюрьму. Три другие дочери Романова Ольга, Татьяна и Анастасия прибыли через три недели вмести со своим братом Алексеем, болезнь которого задержала остальную часть императорской свиты.

Когда они добрались до Екатеринбурга, большая часть свиты была отправлена в тюрьму: генерал Татищев, две фрейлины, и камер-юнфера императрицы. Другой группе сопровождающих царскую семью разрешили остаться в Екатеринбурге, но не в Доме Ипатьева. Эта группа включала врача Алексея доктора Деревенько, иностранных наставников Сиднея Гиббса и Пьера Жильяра, придворную даму баронессу Буксгевден. Для царя переход от власти к положению заключенного был полностью закончен.

 
_{Расписка, выданная комиссару Яковлеву, удостоверившая передачу «груза».}

Екатеринбург был третьим местом заключения Романовых в течение года. Шел пятнадцатый месяц ареста. В Екатеринбурге, центре добывающей области, богатой золотыми и драгоценными полезными ископаемыми, находился императорский монетный двор. По иронии судьбы царя охраняли рабочие этого города, которые когда-то трудились над тем, чтобы воспроизводить изображение царя на миллионах золотых монет.

В городе имелось множество больших белых особняков с великолепными фасадами и окнами с зеркальными стеклами, владельцев которых сделали богатыми шахты и торговля мехом. Дом одного из этих торговцев был срочно реквизирован для размещения царской семьи. Охрана состояла из специально отобранных рабочих местных фабрик. Промышленнику Николаю Ипатьеву дали несколько часов, чтобы освободить дом. Он уехал к себе на дачу и остался там. Дом Ипатьева сохранился до сегодняшнего дня[4].

 
_{Дом Ипатьева со стороны Вознесенского проспекта}

Это был двухэтажный кирпичный дом с белыми стенами, в центре города. Фасад дома выходил на широкий Вознесенский проспект. Почва под особняком имела уклон в сторону Вознесенского переулка так что первый этаж с одной стороны дома переходил в полуподвал с другой стороны. Каменные сводчатые ворота вели во внутренний двор. Позади дома была терраса, с которой открывался вид на маленький сад. Большевики назвали этот дом «Домом особого назначения». Еще до прибытия царя дом был огорожен высоким забором. Позже был выстроен второй забор, закрывающий внутренний двор и вход в дом.

Около 50 человек несли охрану, находясь в сторожевых будках, установленных около главного входа, во внутреннем дворике и в саду. В окне внизу и на чердаке были установлены пулеметы. Наверху, где располагались Романовы, круглосуточно дежурила внутренняя охрана.

Царь, его семья и оставшиеся слуги были размещены в шести верхних комнатах. Четыре Великих княжны должны были жить в одной комнате. Царь и царица жили в другой комнате вместе с больным царевичем. Окна были вскоре замазаны, чтобы заключенные не могли видеть происходящее снаружи дома. Несмотря на летнею духоту, приказано было держать все окна закрытыми. В комнаты, где содержались Романовы был только один вход, возле которого находился часовой и была комендантская, в которой находился комендант и несколько «товарищей». «Дом Особого назначения» превратился в неприступную крепость.

Во время екатеринбургского заключения царь отметил свое пятидесятилетие. Один из охранников Дома Ипатьева Анатолий Якимов так описывал его в то время: «Царь был уже не молодой. В бороде у него пошла седина. Видел я его в гимнастерке, подпоясанным офицерским ремнем с пряжкой. Пряжка была желтого цвета, и самый пояс был желтого цвета, не светло-желтого цвета, а темно-желтого цвета. Гимнастерка на нем была защитного цвета. Такого же защитного цвета на нем были и штаны и уже старые поношенные сапоги. Глаза у него были хорошие, добрые, как и все лицо. Вообще он производил на меня впечатление как человек добрый, простой, откровенный, разговорчивый. Так и казалось, вот он заговорит с тобой и, как мне казалось, ему охота была поговорить с нами».

В Доме Ипатьева отметила свой 46-й день рождения и Царица Александра. Описывая ее, охранник Якимов отметил неприязнь многих русских к царице-немке: «Царица была, как по ней заметно было, совсем на него не похожая. Взгляд у нее был строгий, фигура и манеры ее были как у женщины гордой, важной. Мы, бывало, в своей компании разговаривали про них и все мы так думали, что Николай Александрович простой человек, а она не простая и как есть похожа на царицу. На вид она была старше его, у нее на висках была заметна седина, лицо у нее было уже женщины не молодой, а старой. Он возле нее казался моложе».

Александра, погруженная в религию, сама страдающая от сердечных приступов, постоянно переживала за своего сына, которому было все еще плохо. Четырнадцатилетний Алексей был по-настоящему калекой.

Другой охранник, более сочувствующий семье, сказал относительно него: «Бедный Алексей оставался в постели весь день. Его отец переносил его на руках из одной комнаты в другую. Его лицо было восковым и прозрачным, и его глаза были грустными как у животного, преследуемого волками. Все же он улыбнулся мне и пошутил, когда я ему глубоко поклонился».

Почти у всех Великих княжон дни рождения были в разгар лета. В июне Марии исполнилось девятнадцать. Она была, безусловно, самой симпатичной из четырех девочек, с густыми золотистыми волосами и голубыми глазами. За год до этого она попалась на глаза своему английскому кузену, принцу Луи Баттенбургскому, теперь лорду Моуттбаттену, когда он посетил императорскую семью в Санкт-Петербурге. Ее фотография находится в его спальне до сих пор.

Татьяна, достигшая своего совершеннолетия в Екатеринбурге, больше всего походила на свою мать. Худая, властная девочка, она была естественным лидером этих детей — хотя не самая старшая. Ольга старше ее на год, была тихой девочкой, которая любила рисовать и играть на фортепьяно, и, как ее мать, была чрезвычайно религиозна. Тогда же в июне самой молодой из девочек, Анастасии, исполнилось семнадцать. Месяц или два ранее, в Тобольске, она выглядела полненькой коротышкой — не самой изящной в семье. В виде компенсации Анастасия обладала большим чувством юмора и озорством. У нее была репутация семейного шута.

А жившие в Доме Ипатьева Романовы нуждался в любом юморе, который мог бы быть в этих условиях. Судьба была очень жестока для этой семьи, привыкшей к гораздо более комфортной жизни.

Личный камердинер царя, пожилой Чемодуров, который был в доме некоторое время, пережил Романовых. Он позже так описал обычный день семьи: «Утром семья пила чай вместе, с черным хлебом, сохранившимся от предыдущего дня. Около двух часов — обед, принесенный из местного Совета: жидкий мясной бульон или жареное мясо или чаще котлеты… Все мы обедали за одним столом, по приказу императора».

Но время шло. Еще двое из слуг были увезены в местную тюрьму, оставив Романовых с домашним врачом Евгением Боткиным, служанкой Анной Демидовой, поваром Иваном Харитоновым, слугой Алексеем Труппом и кухонным мальчиком Леонидом Седневым. Увезенные в тюрьму слуги позже были расстреляны — но сначала они рассказали о том, как охранники вели себя в доме — они начали воровать мелкие ценности, одежду, обувь.

Царь не мог вынести этого и рассердился. Но ему сказали, что он был заключенным и уже не мог отдавать приказы. С каждым днем положение ухудшалось. Сначала им давали двадцать минут на прогулку, затем время было уменьшено до пяти минут. Физическая работа была запрещена, царевич был болен… отношение охранников было особенно унизительным по отношению к великим княжнам. Им не позволяли пойти в уборную без разрешения и не сопровождаемыми охранниками. Вечером их заставляли играть на фортепьяно.

Чтобы пойти в уборную, Романовы должны были, выйдя из своих комнат, пройти через прихожую. По пути они проходили мимо двух часовых, которые грубо насмехались над женщинами, спрашивая их, куда они идут и для чего. Охранники писали непристойные плохие стишки на стенах дома, и Романовы видели это.

Вот подобный экземпляр:

Царя русского Николу
За х… сдернули с престолу.

Если учесть, что девочки были очаровательны, а простые рабочие, которым в среднем было около двадцати лет, никогда не видели подобных женщин, не было бы удивительным, возникновение неприятных скрытых сексуальных чувств в Доме Ипатьева. Ольга и Татьяна вынуждены были играть на фортепьяно, и мелодии, которых требовали, сильно отличались от того, что игралось в гостиных. Среди любимых песен охранников были «Отречемся от старого мира» И «Мы жертвою пали в борьбе роковой».

Комендантом Дома Ипатьева был Александр Авдеев, который поощрял плохое отношение к Романовым на первоначальном этапе заключения. 35-летний слесарь, участвующий ранее в национализации фабрики, производящей снаряды, он привел в охрану Дома Ипатьева многих из тех, с кем работал. Он имел среди охраны репутацию «настоящего большевика», который приводил в восхищение товарищей рассказами о том, как большевики уничтожили буржуазию и отобрали власть у «Николая Кровавого».

Хулиган и хвастун, Авдеев имел обыкновение приглашать близких друзей в дом, что бы показать им именитых заключенных и выпивать вместе с ними в комендантской комнате. Когда семья обедала, он находился возле стола и мог даже брать пищу со стола, по словам Чемодурова, едва не задевая царя локтем.

Находясь вне «Дома особого назначения», в атмосфере растущей напряженности, два иностранных наставника царских детей, англичанин Гиббс и швейцарец Жильяр, вместе с придворной дамой баронессой Буксгевден, пытались сделать хоть что-то для их хозяев. Они неоднократно обращались к британскому консулу, прося Томаса Престона оказать давление на большевистские власти.

Сегодня Престон говорит, что он действительно ходатайствовал перед местными большевиками, как мог: «Нашей единственной надеждой было дипломатическое давление. Я ежедневно посещал Совет… говоря, что британское правительство заинтересовано ситуацией, в которой находится императорская семья. Меня всегда уверяли, что у них все в порядке со здоровьем, за ними хорошо смотрят, и, разумеется, что они находятся в безопасности». Беспокойство о благосостоянии семьи было часто бессмысленно, поскольку это раздражало местные власти.

Этим двум наставникам и баронессе, в конечном счете, приказали убраться из города, но врача царевича, доктора Деревенько, оставили в Екатеринбурге, и разрешили ему изредка посещать Дом Ипатьева, чтобы осматривать маленького Алексея.

Благодаря этим посещениям и из-за плохого питания в Доме Ипатьева, обратились в местный женский монастырь. С середины июня двум монахиням разрешили регулярно приносить свежее молоко, яйца и масло, и даже дополнительно мясо и выпечку. В июне, настоятель местной церкви отец Сторожев вместе с дьяконом был впущен в дом и провел там церковную службу.

Благодаря редким посещениям священников и их рассказам, как очевидцев, известно, что же происходило в доме в предыдущем решающем месяце и как вели себя царственные заключенные.

Сторожев рассказывал, что он видел царя, одетого в гимнастерку защитного цвета, в таких же брюках и высоких сапогах. На груди у него был офицерский Георгиевский крест; девочки были в темных юбках и белых блузках и выглядели веселыми. Их волосы были коротко подстрижены. Алексей полулежал в кресле на колесиках.

Священник был поражен воодушевлением, с которым все принимали участие в службе; девочки пели с энтузиазмом, царь поддерживал их глубоким басом. Все это время Авдеев, комендант охраны, стоял в углу, наблюдая молча. Священники и доктор Деревенько были единственными, кто связывал семью с внешним миром.

В течение июня в прессе распространились слухи об убийстве царя. Москва их опровергла. В то же время за рубежом было получено независимое подтверждение того, что Николай находится в безопасности. Французский офицер-разведчик перешел линию фронта возле Екатеринбурга и сообщил это министерству иностранных дел в Париже.

Но в Доме Ипатьева жизнь становилась невыносимой, поскольку поведение Авдеева становилось все хуже и хуже. Его запои повторялись все чаще и чаще. Однажды, когда председатель Уральского облсовета захотел его увидеть, комендант валялся пьяный на полу. Его друзья прикрыли его, сказав, что он отсутствует. Воровство достигло кульминационного момента. Имущество императора разворовывалось мешками и вывозилось на извозчике или на автомобиле.

В конце июня Авдеев обвинял своего помощника в краже золотого распятия, принадлежащего царю. Внезапно, 4 июля, сам Авдеев был вызван по телефону в местный Совет и тут же был уволен. Высшее местное большевистское руководство появилось в доме и внимательно осмотрело его. Председатель местного Совета Александр Белобородов объяснил охранникам, что Авдеев и его помощник арестованы.

Затем он послал телеграмму в Москву: «Авдеев смещен. Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул весь сменен заменяется другим. Белобородов».

Новый комендант Янкель Юровский, был членом местного Совета, и местным комиссаром юстиции. История всегда называла его главным убийцей Романовых, безжалостным злодеем, которому предназначено было расстрелять императорскую семью.

Все то, что мы знаем о его прежней жизни и во время его назначения едва ли говорит о нем, как о стороннике насилия. В возрасте приблизительно 40 лет Юровский был сначала часовщиком, а затем открыл маленький фотомагазин в Екатеринбурге. Во время войны он учился в армейской военно-медицинской школе и служил санитаром в армии; он проявлял медицинские знания во время посещения Дома Ипатьева за несколько недель до его назначения в качестве коменданта, когда он прокомментировал опухоль на ноге царевича, когда Деревянько его осматривал. Он предложил наложить гипсовую повязку, что бы помочь мальчику.

Позже характеристику Юровскому дал другой екатеринбургский доктор, который знал его с 1915 года, когда Юровский работал с ним в качестве помощника хирурга.

Доктор говорил о своем уважении к этому человеку: «Юровский, оказалось, был квалифицированным, честным и добросовестным рабочим… Он был образован и достаточно начитан, что выделяло его среди его коллег и друзей, которые его знали… Юровский был добр ко мне, и часто посещал меня, когда я заболел…»

И действительно, Юровский, кажется, был более спокойным и более ответственным человеком, чем Авдеев. Москва больше не должна была опасаться выходок не контролирующего себя человека, способного нанести какой-либо ущерб Романовым в пьяном гневе. Фактически, как только Юровский занял должность коменданта, он быстро восстановил дисциплину. Воровство прекратилось сразу.

Уже в день своего прибытия Юровский обнаружил, что кое-кто из друзей Авдеева все еще находился во внутренней охране. Они были немедленно удалены и заменены десятью специально отобранными охранниками. Новые охранники прошли специальный инструктаж, обедали они вместе с Юровским в комендантской, спали в комнатах на первом этаже.

_{Яков Юровский (1918 г.)}

Прежние охранники уже не подпускались близко к семье, и ночью спали в доме, который был расположен через улицу от дома Ипатьева. Они осуществляли охрану вне дома. В дом им запрещалось заходить, И тем более, подниматься на второй этаж. Авдеевские охранники их называли «латышами», т. е., выходцами из прибалтийских областей на северо-западе России.

Солдаты латышских подразделений отличались прекрасным телосложением, а также исключительной дисциплиной. Они составляли значительную часть большевистской армии. Но все же новые охранники не были латышами. На стенах дома были надписи на венгерском или австрийском языках. В июле 1918 года тысячи австро-венгерских военнопленных боролись на стороне большевиков в Екатеринбургской области.

После реорганизации охраны Юровский занялся безопасностью дома. Когда монахини прибыли с продуктами, он поинтересовался, кто разрешил такие передачи, и ограничил передачи только молоком, которое предназначалось для Алексея. Он добавил второй пулемет на чердаке и нового часового на заднем дворе. Сам Юровский находился в доме только днем, а его помощник Никулин всегда был там в течение ночи.

У Юровского и его охранников была одна общая особенность: все они появились в Доме Ипатьева из местной ЧК, организации, которая была создана для борьбы с контрреволюцией и спекуляцией. ЧК располагалась в Американской гостинице, и, начиная с четвертого июля большевистское руководство в городе встречалось там регулярно, обычно в номере три, номере Юровского. Бывали там и Белобородов, председатель Уральского облсовета, человек, которому были переданы Романовы, глава города Екатеринбурга Чуцкаев, человек, с которым связывался британский консул по поводу содержания царской семьи; и на следующей неделе к ним присоединился Шая Голощекин, военный комиссар Уральской области.

Голощекин был старым революционером, который находился в ссылке вместе с Лениным. В начале июля он был вызван в Москву для консультации по военной ситуации, и о судьбе Романовых.

14 июля он вернулся в Екатеринбург, вооруженный инструкциями руководителей государства. Он прибыл, как раз тогда, когда Екатеринбург находился в отчаянном положении: белогвардейские войска, возглавляемые двумя первоклассными чешскими полками, постепенно окружали город. Большевистские силы беспорядочно отступали, и во время ночных совещаний, далеко за полночь, комиссары могли слышать звуки сражений, медленно и неуклонно приближающиеся к Екатеринбургу.

Чешское наступление резко ухудшило положение Советской России, находящейся в очень сложной военной ситуации летом 1918 года. Чехи пытались выбраться из России, через Дальний Восток, чтобы присоединиться к Союзникам, борющимся с Германией на Западном фронте. Под давлением Германии большевики попытались разоружить чехов — и потерпели неудачу. Чехи вернулись, объединились с белогвардейцами, и теперь боролись за свой путь на Запад, чтобы соединиться с другой белогвардейской российской армией.

 
_{Филипп Исаевич Голощекин}

К 14 июля падение Екатеринбурга было только вопросом времени. Большевики в комнате номер три знали это и вынуждены были незамедлительно принимать необходимые решения. Нужно было определять судьбу Романовых.

14 июля было воскресенье, и утром отец Сторожев вместе с дьяконом снова посетили Романовых, чтобы провести там службу. Их рассказ об этом посещении был последним детальным рассказом посторонних людей об условиях жизни царской семьи в Доме Ипатьева. Священники облачились в комендантской, вне комнат, в которых жила императорская семья. Комиссар Юровский поинтересовался здоровьем священника. Священник ответил, что у него только что был плеврит. Юровский сказал, что и у него также неприятность с легкими. Потом они вышли к императорской семье. На сей раз Алексей сидел в кресле-каталке, бледный, но не такой бледный, каким священник помнил его при прошлом посещении. Царица выглядела также бодрее.

Вся семья была одета так же как прежде; но были отличия: император выглядел несколько по-другому — его борода казалась короче и меньше, как будто он был выбрит по бокам.

Но было кое-что еще.

Волосы Великих княжон, которые священник видел короткими всего шесть недель назад, казалось, теперь почти доставали до плеч.

Сторожев отметил и странные обстоятельства, сопровождавшие службу: «По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие «Со святыми упокой». Почему-то на этот раз дьякон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но, едва мы запели, как я услышал, что стоящие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени… Когда я выходил и шел очень близко от бывших Великих княжон, мне послышались едва уловимые слова: «Благодарю».

Не думаю, что это мне только показалось… Молча дошли мы с дьяконом до здания Художественной школы, и здесь вдруг о. дьякон сказал мне: «Знаете о. протоиерей, — у них там чего-то случилось». Так как в этих словах о. дьякона было некоторое подтверждение вынесенного и мной впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. «Да так. Они все какие-то другие точно. Да и не поет никто».

 
_{13 июля 1918 года в доме Ипатьева. Последняя фотография Великой княжны Анастасии}

На следующий день, в понедельник, 15 июля, Юровский перевел маленького кухонного мальчика, Леонида Седнева из Дома Ипатьева в дом напротив, где жили охранники.

В тот же день местный профсоюз прислал четырех женщин для уборки комнат в Доме Ипатьева. Как они рассказывали позже, Великие княжны казались очень веселыми, и помогали им передвигать кровати. Одна из женщин подслушала Юровского, разговаривающего с Алексеем о его здоровье.

Когда монахини пришли с молоком, Юровский попросил принести молоко на следующий день и 50 яиц в корзине. Он также передал просьбу одной из дочерей императора принести нитки. Рано утром во вторник 16 июля, сестры принесли нитки, молоко и яйца. Два охранника позже свидетельствовали, что они видели императорскую семью днем, прогуливающуюся как обычно. Тем вечером, поскольку антикоммунистические силы приближались все ближе и ближе к Екатеринбургу, был ранний ужин.

Согласно историческим документам Романовы исчезли этой ночью с лица земли.

Сомневаются и не верят

 

«Семья Романовых эвакуирована в более надежное место»

(Большевистское объявление в Екатеринбурге, 20 июля 1918.)

На следующее утро, сразу же после восхода солнца, сестры Антонина Тринкина и Мария Крохалова, две послушницы женского монастыря, отправились как обычно по еще не проснувшимися улицам Екатеринбурга к Дому Ипатьева, что бы передать свежее молоко. Но, когда они подошли к «Дому особого назначения», они поняли: что-то случилось.

Сестра Антонина рассказывала: «Пришли мы, ждали, ждали, никто у нас не берет. Стали мы спрашивать часовых, где комендант? Нам отвечают, что комендант обедает. Мы говорим: «Какой обед в 7 часов?». Ну, побегали, побегали, они и говорят нам: «Идите. Больше не носите». Так у нас и не взяли тогда молоко». Юровский, действительно, отсутствовал. Его помощник, Никулин был там вместе с некоторыми из латышей. Охранники позже рассказывали, что они выглядели озабоченными и подавленными. Впервые за несколько недель охранникам из внешней охраны было позволено подняться наверх в Доме Ипатьева.

Стол в комендантской был завален драгоценностями, принадлежащим царской семье. Один из них позже вспоминал: «Дверь из прихожей в комнаты, где жила царская семья, по-прежнему была закрыта, но в комнатах никого не было. Это было ясно: оттуда не раздавалось ни одного звука. Раньше, когда там жила царская семья, всегда слышалась в их комнатах жизнь: голоса, шаги. В это же время никакой жизни не было. Стояла только в прихожей у самой двери в комнаты, где жила царская семья, их собачка и ждала, когда ее впустят в эти комнаты».

Собака, спаниель по кличке Джой, была любимцем Алексея, перед отречением царя. Его взял себе один из охранников.

На расстоянии в восемьсот миль от Екатеринбурга, в Москве, дипломатический корпус, напуганный как большевистским режимом, так и возможностью немецкого вторжения в Москву, на некоторое время покинул город. Но британский генеральный консул Роберт Брюс Локарт остался. Живя один в элитной гостинице, он вел свою тонкую дипломатическую игру.

В среду, 17 июля, Локарт получил сообщение по телефону от Льва Карахана, помощника комиссара по иностранным делам. Карахан сказал ему, что царь был казнен. Короткая запись в дневнике Локарта за тот день: «Приказом Троцкого некоторые из британских и французских чиновников были уволены за их контрреволюционное отношение к сообщению о расстреле императора в Екатеринбурге». Консул, возможно, был первым нероссийским представителем, который услышал эту новость. Конечно, и прежде ходили слухи о расстреле, но на этот раз, казалось, это было реально.

На следующий день, в четверг, 18 июля, новости были опубликованы официально. Большевистская пресса опубликовала заявление Исполнительного комитета:

«Председатель ВЦИК Свердлов объявил о телеграмме, полученной по прямому проводу от Уральского областного совета о расстреле бывшего царя Николая Романова: «Ввиду продвижения контрреволюционных банд к красной столице Урала и возможности того, что коронованный па-дач избежит народного суда (раскрыт заговор белогвардейцев пытавшихся похитить его, найденные компрометирующие документы будут опубликованы) президиум областного совета, исполняя волю революции постановил расстрелять бывшего царя Николая Романова виновного в бесчисленных кровавых насилиях над русским народом. В ночь на 16 июля 1918 года приговор этот приведен в исполнение. Семья Романовых с содержащимися вместе с ними под стражей в интересах общественной безопасности эвакуирована из города Екатеринбурга»[5].

Незадолго до рассматриваемых событий намечалось предать бывшего царя суду за все его преступления против народа. Однако текущие события помешали этому.

После того, как президиум Уральского облсовета обсудил военную ситуацию на Урале, он принял решение расстрелять Романова. Центральный Исполнительный комитет, в лице его президиума, одобрил решение Уральского облсовета, как правильное.

Когда эта информация появилось в московских газетах, люди отнеслись к ней с безразличием. Брюс Локарт отмечал: «Их апатия была экстраординарна».

За рубеж информация поступила по радио от радиостанции в Царском Селе, соседствующей с роскошным царским дворцом. Локарт поспешил послать телеграмму за номером 3399: «Срочно для министерства иностранных дел. Бывший император России был застрелен ночью 16 июля по приказу Екатеринбургского областного Совета ввиду приближающейся опасности захвата города чехами. Высшее руководство в Москве одобрило это решение». Понадобилось десять дней для того, что бы телеграмма добралась до Лондона. А до этого на Западе была только первоначальная версия, переданная по советскому радио.

Министерства иностранных дел в Европе некоторое время молчали, опасаясь — не слухи ли это, подобные тем, которые распространились по всему миру месяц назад. Несколько дней колебались и газеты. Дом Ипатьева в Екатеринбурге все еще был под охраной, хотя было очевидно, что охранять некого.

Комендант Юровский возвращался в дом несколько раз. Выдал зарплату охранникам и руководил вывозом вещей из дома. 19 июля он на извозчике уехал к железнодорожному вокзалу. Его багаж занимал семь мест, и включал черный кожаный чемодан, запечатанный сургучной печатью.

Спустя двое суток после того, как Москва объявила о расстреле императора, люди в самом Екатеринбурге все еще ничего не знали. Происходили более важные события. Город был окружен чехословацкими и белогвардейскими войсками. Совет попытался использовать иностранных жителей как заложников. Буржуазию использовали на фронте для рытья окопов, в то время, когда в Екатеринбурге расстрел «контрреволюционеров» превратился в ночные оргии с расстрелами без суда и следствия. Конкурирующие фракции боролись с непрерывными перестрелками на улицах.

20 июля, в то время когда передовые вражеские патрули находились уже в лесах, окружающих город, Москва отреагировала, наконец, на кризисную ситуацию. В настоящее время мы знаем, что передавалось по прямому проводу, поскольку телеграфные ленты попали в руки победивших. Екатеринбургские большевики с отчаянием сообщали Москве, что город нельзя удержать далее — город будет сдан. Они также обсуждали публикацию текста, который был обсужден с Москвой заранее и который касался Романовых.

Москва ответила: «На совещании в Центральном Исполнительном комитете 18-го было решено одобрить решение Уральского областного совета. Можете публиковать текст».

Результатом было собрание жителей Екатеринбурга в городском театре, на котором была внесена некоторая ясность относительно судьбы бывшего царя. Военный комиссар Голощекин даже и не пытался скрыть безнадежную военную ситуацию: «Чехи, наемники британских и французских капиталистов, уже под городом. С ними бывшие царские генералы. Им помогают казаки — все они думают, что могут снова вернуть царскую власть. Но этого никогда не будет. Мы расстреляли царя!»

Комиссар отмечал, что не было никаких криков, была зловещая тишина. Он ударился в революционную риторику, напоминая его слушателям, что Николай был палачом. Он объяснил, что «Расстрел Николая Кровавого — ответ и строгое предупреждение буржуазной монархистской контрреволюции, которая пытается утопить революцию рабочих и крестьян в крови».

Все еще не было никакого рева одобрения, возникла атмосфера недоверия. Послышались крики «Покажите нам тело!» Но у Голощекина не было ни тела, ни чего-нибудь другого, что можно было бы предъявить. Он добавил, что семья Царя была эвакуирована из Екатеринбурга — но его оборвал голос, раздавшийся из-за кулис и встреча была быстро закончена. Когда народ расходился, по словам одного из присутствующих чувствовалось, что «было кое-что, что осталось неясным, неопределенным, кое-что осталось недосказанным».

Но еще перед собранием в театре, по городу были распространены противоречивые слухи об исчезновении императорской семьи.

За день или два до этого у одного парикмахера на Екатеринбургской центральной станции, Федора Иванова, была любопытный разговор с влиятельным большевиком, железнодорожным комиссаром Гуляевым. Комиссар жаловался на слишком большое количество работы, которую нужно было делать, а потом объяснил причину этого — «Сегодня мы отправляем Николая». Позже, спрошенный о подробностях, Гуляев сказал, что царя увезли на станцую Екатеринбург И, которая находится на некотором расстоянии от города, но подробностей не рассказывал.

На следующий день после разговора с Гуляевым, Иванов разговаривал с военным комиссаром Кучеровым и на этот раз получил информацию, что Николай, возможно, убит. Когда он позже встретил их, это было уже после объявления о расстреле царя, он рассказывал: «Вообще между всеми ими о судьбе Николая II была большая тайна, и все они в эти дни были сильно взволнованы. О семье бывшего государя из них никто ничего не говорил, и я боялся спросить их».

В течение нескольких часов после собрания в театре по городу были развешаны объявления с сообщением о расстреле царя, в которых содержалась фраза: «Семья Романовых была эвакуирована из Екатеринбурга в другое, более безопасное место». Вскоре, в городе были замечены большевистские солдаты, бегающие по улицам и срывающие эти объявления.

Перед тем, как Екатеринбург пал, двое из женщин, которых приглашали мыть пол на этажах Дома Ипатьева, перед исчезновением семьи возвратились, чтобы потребовать заработную плату. Поскольку они не нашли никого из начальства, они расспросили солдат, находящихся поблизости и те им объяснили, что дом пуст, потому, что «все уехали в Пермь». Пермь, находящаяся на расстоянии 200 миль была следующей главной опорной точкой большевиков при отступлении.

К 25 июля, когда Екатеринбург, наконец, был занят чехами, и еще до того, как большевики покинули город, по городу начали распространяться шепотом сомнения. ^

Война отодвигалась все дальше и дальше от Екатеринбурга, на северо-запад, и белогвардейцы начали расследование с целью ответа на вопрос, что же случилось со свергнутым царем и его семьей. Их расследование длилось двенадцать месяцев, вплоть до возврата большевиков обратно в Екатеринбург.

Мечта детектива — быстрое расследование, начавшееся сразу после совершения преступления, при наличии объективных свидетелей, по горячим следам, и сохранении обстановки, в которой было совершено преступление, для работы судебных экспертов. Скорость расследования существенна для успеха раскрытия преступления.

Другое требование — минимум вмешательства властей в действия судебных органов. Если преступление имеет политический характер, следствию может препятствовать высшее руководство, давящее на него. Белогвардейское расследование судьбы Романовых перенесло кошмары субъективных свидетелей, нарушенную обстановку преступления и непрерывное политическое вмешательство.

Хотя расследование в основном закончилось через год, прошло еще шесть лет, пока его результаты были опубликованы. Рассмотрением этих материалов занимались не менее пяти групп следователей. Большая часть этих работ была отмечена политической борьбой, отсутствием взаимодействия между следователями и неэффективностью.

Ради справедливости, следует отметить, что белогвардейцы оказались в сложных условиях. Препятствия, возникшие перед следствием, были далеко не рядовые. Дикая продолжительная война, ужасные коммуникации; судебная экспертиза была минимальна, и среди расследующих было много любителей. Но даже в этом случае нельзя не признать неудачным путь, по которому пошло следствие, занявшись сложным расследованием убийства такой политической важности.

В первые решающие месяцы после исчезновения Романовых все, кто угодно занимались расследованиями в Екатеринбурге. Очередной поезд, прибывший в город, казалось, привозил еще одного решительного детектива-любителя.

Кроме различных белогвардейских команд, приезжали и иностранцы, чтобы провести свое собственное частное расследование; были и королевские посланцы, посланные родственниками императорской семьи, матерью царя, тогда все еще живущей на юге России, или кузеном царя, королем Англии Георгом V.

Никто не занимался организацией работы этой толпы «следователей», каждый из которых работал по собственному плану, каждый получал свои собственные результаты, каждый стремился доказать свою способность к раскрытию преступления.

В Екатеринбурге, в том душном июле 1918 года, белогвардейские войска стали первыми, кто начал расследование, главным образом потому, что гражданское правосудие было все еще дезорганизовано после недавних боев. Местный военный начальник создал группу, включающую офицеров из санкт-петербургских частей, российской Военной академии, которая была переведена большевиками в Екатеринбург. Многие из офицеров выжили и остались в Екатеринбурге работать с белогвардейцами. Помимо этого, военные власти приказали управлению Уголовного розыска заняться расследованием некоторых дел.

Кроме этих двух групп следователей, и возможно для того, что бы отдать дань демократии, военные власти попросили, чтобы местные органы юстиции выделили для работы своего представителя, который бы работал вместе с военными.

Екатеринбургского прокурора не было в городе, и в качестве этого представителя был назначен следователь по особо важным делам Александр Наметкин. Несколько дней спустя вернувшийся в город прокурор решил, что дело о расстреле царской семьи должно быть полностью гражданским и Наметкину поручили официально заниматься им. Образовалось три группы, ведущих расследование параллельно.

В первые месяцы после захвата Екатеринбурга в городе царил полный беспорядок. В городе было приблизительно 70 000 человек, взбудораженных как слухами, так и антислухами. Стоял Дом Ипатьева с его осиротевшими комнатами и с его оставшимися без ответа вопросами.

На данном этапе многие даже сомневались, что сам царь был застрелен, но все считали, что бывшая императрица и ее дети были все еще живы и были действительно «эвакуированы под охраной», как об этом публично объявили большевики.

Возможно, это была правда.

Найдены следственные материалы

 

Найдите эти бумаги… Никто не может восстановить правду, если они отсутствуют.

(Уильям Брукс)

Мы обнаружили новое свидетельство того, что Романовы не все были уничтожены в Доме Ипатьева. Возможно в Екатеринбурге были убиты только два члена семьи. Эти факты были преднамеренно скрыты в то время и находились в таком состоянии 60 лет. Новый материал объясняет, почему не были найдены тела и почему не рассматривался вопрос презумпции невиновности.

Анализ материалов следствия также объясняет, почему в разгар гражданской войны для белогвардейских властей было более выгодно «доказать» убийство всей семьи в Екатеринбурге, несмотря на то есть ли для этого веские доказательства или нет.

Для пропагандистской антибольшевистской компании нельзя было придумать ничего более лучшего, чем показать, что все, включая беспомощных детей, умерли как мученики в руках злодеев большевиков. Этот результат был достигнут за счет целостности рассмотрения материалов следствия и закрывания глаз на ключевые доказательства, а также, почти наверняка, с использованием специально запущенной дезинформации.

Мы нашли новые свидетельства в официальных белогвардейских отчетах, которые держались в секрете, но никуда не исчезали. Оригиналы материалов расследования никогда не публиковались; они отсутствовали с начала двадцатых годов, и не только потому, что они были специально спрятаны, но потому, что время прошло, умерли их владельцы, и документы потерялись. За прошедшие четыре года нам удалось проследить путь некоторых из отчетов от пыльных чердаков ^в Париже до неразобранных архивов в Калифорнии.

Основным источником, признанным во всем мире, авторитетным и честным, в котором были приведены выводы, признанные бесспорными, является не документ, а книга, написанная Соколовым, монархистом и последним следователем, расследовавшим это дело. Его книга, «Расследование убийства императорской семьи», стала основанием для создания версии судьбы Романовых.

Когда мы писали нашу собственную книгу, мы поняли, что нужны более полные материалы, чем книга Соколова. Мы также хотели понять, как он отбирал свой материал для книги и что он не включил в нее. Обнаружение оригинального семитомного досье, которое Соколов привез из России, его поиск были необходимы для более полного расследования судьбы Романовых.

В 1962 году на чердаке парижского антиквара были обнаружены негативы фотографий, сделанных во время следствия.

Про них уже давно забыли, выглядели они слегка потрепанными, но все еще были аккуратно перевязаны и пронумерованы, в двух деревянных коробках, отмеченных «Н. Соколов». Но документация, которая должна была быть при них, отсутствовала. Генерал Поздничев, бывший царский чиновник, живущий в Париже, сказал, что оригинальное досье было украдено немцами во время Второй мировой войны. Существовала и другая копия, но она хранилась «в частных руках». Больше он ничего не сказал.

Соколов вынужден был бежать из Сибири в 1919 году, вместе с белогвардейцами, находящимися на грани разгрома, его собственная жизнь была в опасности, и он передал одну копию следственных материалов, собранных в России британскому журналисту, Роберту Вильтону из газеты «Times».

Мы жили в Лондоне, но решили найти копию Вильтона. Сначала мы направились в Париж, где он умер. Дом, в котором он проживал в последние годы, был единственным зданием, не сохранившимся на этой улице. Мы разыскали старую домовладелицу Вильтона, но она ничем не смогла нам помочь.

Затем мы дали объявление в личной колонке газеты, в которой он работал, обращаясь к его родственникам с просьбой отозваться. Некоторые из них нам ответили, и рассказали нам, что вдова Вильтона продала материалы на аукционе в Сотсби в 1937 году.

В Сотсби горячо взялись нам помочь и посоветовали для того, чтобы найти покупателя, поднять старые отчеты в Британском музее. Мы так и сделали и обнаружили, что документы были проданы братьям Мэгтс Майфэр, торгующим редкими книгами и рукописями; но, несмотря на то, что с момента исчезновения Романовых прошло половина столетия, братья Мэгтс не сказали нам, кто купил у них бумаги. Единственное, на что они согласились, — это написать покупателю от нашего имени письмо и получить разрешение на передачу нам информации.

Оказалось, что их клиент умер, но его вдова, госпожа Дюшес, была еще жива. Она сказала нам, что ее покойный муж продал бумаги за сумму с четырьмя нулями Бэй-ярду Килгуру, бывшему председателю телефонной компании Цинциннати. Мы нашли его больным, не встающим с постели в Калифорнии, и он сказал, что пожертвовал документы библиотеке, в Гарвардском университете. Мы написали в эту библиотеку и, наконец, получили ответ, который был нам нужен: «Вы совершенно правы, предположив, что материалы находятся у нас». В библиотеке мы и нашли материалы Соколова. Это были те самые материалы, которые он использовал при написании своей известной книги, и они оказались неоценимым источником информации для историков.

Изучение документов показало, что Соколов действительно тщательно отбирал материал при работе над книгой. Он выборочно помещал свидетельства, которые поддерживали его версию о том, что вся императорская семья была уничтожена в Доме Ипатьева, отметая те свидетельства, которые только намекали или прямо заявляли, что случилось что-то другое.

Подтверждение новых свидетельств появилось из другого источника, неожиданно возникшего в обстановке тайны и мелодрамы, которые непрерывно окружали дело Романовых.

В 1936 году некий иностранец вошел в здание Стэндфордского университета, держа в руках черный мешок, зашитый грубыми нитками, и попросил ошеломленного архивариуса оставить этот мешок у себя при условии «не быть открытым до 1 января 1950 года». И быстро ушел, и никогда больше не возвращался.

Библиотекари соблюдали это условие, и мешок с запрещающей надписью действительно был открыт, как требовала надпись. Когда его открыли, в нем обнаружилась масса бумаг, написанных на русском языке с устаревшей транскрипцией, оказавшихся подлинниками документов, относящихся к уголовному делу об убийстве Романовых.

До нас никто, по-видимому, не изучал их; это были письма Никандра Миролюбова, российского профессора криминологии, который был прокурором в Казани и руководил всеми судебными организациями в Екатеринбургской области. Миролюбов утверждал, что следственные органы информировали его о расследовании «царского дела»; к тому же он обладал правом финансирования следствия.

Там были две папки бумаг Миролюбова. Одна из них содержит представительские расходы Соколова и его корреспонденцию. Другая содержит переписку между Миролюбовым и его представителем в области, прокурором Иорданским. В этих письмах приводятся материалы, не упоминаемые Соколовым.

Прежде, чем оценивать все эти новые материалы и поместить их в книге, необходимо возвратиться в душное лето Екатеринбурга 1918 года и к началу поиска пропавшей императорской семьи.

 

Часть 2.  
Начало расследования

Свидетельства убийства

Мир никогда не узнает о том, что мы сделали с ними…

(Комиссар Войков, Екатеринбург, июль 1918 г.)

Спустя четыре дня после падения Екатеринбурга белогвардейский офицер, лейтенант Андрей Шереметевский пришел к военному коменданту и принес с собой целый набор удивительных предметов: мальтийский изумрудный крест, пряжка с императорским гербом, обгоревшие части корсетов, жемчужные серьги, застежки от мужских подтяжек и другие предметы.

Лейтенант рассказал странную историю. Он сказал, что он в штатской одежде скрывался в лесах, в районе деревни Коптяки, приблизительно, в тринадцати милях от Екатеринбурга. Начиная с рассвета 17 июля 1918 года деревня была возбуждена рядом таинственных событий.

Крестьянская семья — Настасья, Николай и Мария Зыковы — отправилась на телеге в Екатеринбург, когда наткнулась на нескольких верховых красноармейцев. Увидев крестьян, всадники подъехали к ним с криком: «Заворачивайтесь назад!». Один из них для убедительности выхватил револьвер и размахивал им над головами крестьян.

Зыковы бросились назад настолько быстро, что их собственная телега чуть не опрокинулась, но солдаты, тем не менее, сопровождали их, размахивая револьвером и крича: «Не оглядывайтесь назад! Будем стрелять!»

Эта новость вызвала волнение в деревне Коптяки, и некоторые крестьяне отправились в лес, чтобы посмотреть, что же там происходит. Их сопровождал переодетый белогвардейский офицер, лейтенант Шереметевский. Группа добралась до бывшего железного рудника, называемого «Ганина Яма». Но там они были остановлены вооруженными до зубов красноармейцами, которые приказали им возвращаться назад. Они объяснили крестьянам, что происходят военные учения. И, действительно, в течение следующих двух дней крестьяне слышали звуки взрывов в оцепленном солдатами районе.

Этот участок леса назывался «Четыре брата», из-за четырех сосен, которые когда-то росли там. Теперь это название известно всему миру, как Екатеринбург и Дом Ипатьева, и как похоронный звон напоминает о трагической судьбе императорской семьи.

Неделю спустя, после занятия Екатеринбурга белогвардейцами, эти крестьяне возвратились к Ганиной Яме. Там они нашли остатки костров и остатки сожженной одежды, которая, как это ясно было видно, принадлежала богатым людям. Были также поломанные драгоценности.

Все знали, что Романовы содержались в тюрьме в Екатеринбурге, и крестьяне заподозрили, что произошло что-то очень плохое. Один из них, как говорят, подняв глаза к небу, воскликнул: «Милосердный Христос, они могли сжечь живьем целую семью?» Другой крестьянин спустился на веревке в шахту и обнаружил там палки с обугленными концами, кору, доски и сосновые иглы, плавающие в воде. Лейтенант Шереметевский собрал некоторые из предметов, свидетельствующих о сожжении на кострах вещей, принадлежащих царской семье и отдал их военным властям в Екатеринбурге.

На следующий день, 30 июля, он привел к Четырем Братьям официальную комиссию, в которую наряду с офицерами входил следователь по особо важным делам Наметкин. С ними пришел Чемодуров, камердинер царя в Доме Ипатьевых, и доктор Деревенько, лечивший Алексея, пережившие время, когда город находился под властью большевиков.

Наметкин нашел около шахты обгорелую дамскую сумочку, обгорелые тряпки, шнурки, и куски материи, оторванные от платья. Материя сильно пахла керосином. Были и драгоценности — осколки изумрудов и жемчуга, И «сильно загрязненный водянистого цвета и значительной величины камень, с плоской серединой в белой с мельчайшими блестками оправе, который на экспертизе, выполненной опытным ювелиром, оказался бриллиантом большой ценности». Было очевидно, что у всех этих предметов один и тот же источник. Камердинер и доктор подтвердили это. Бесценные находки, разбросанные вокруг шахты, принадлежали императорской семье.

Возникли первые серьезные сомнения относительно большевистского объявления, в котором утверждалось, что убит был один только царь, а остальные члены семьи эвакуированы в безопасное место.

В тот же день, заместитель прокурора Кутузов получил свидетельские показания Федора Горшкова, которые, казалось, подтверждали подозрения, появившиеся у собравшихся у Ганиной Ямы. Гражданин Федор Горшков рассказал, что вся семья Романовых была расстреляна в Доме Ипатьева. Он сказал, что получил информацию от судебного следователя Томашевского, который, в свою очередь, получил ее от кого-то, кто или сам был свидетелем, или был близок к советским властям.

История Горшкова была получена, в лучшем случае, из третьих рук, но она остается, по сей день основной исторически принятой версией. Он рассказал: «…вся царская семья была собрана в столовой комнате и тогда им объявили, что все они будут расстреляны, вскоре после того последовал залп латышей по царской семье и все они попадали на пол. Затем латыши стали проверять, все ли убиты, и здесь обнаружилось, что княжна Анастасия Николаевна жива, и когда к ней прикоснулись, то она страшно закричала; ей был нанесен один удар прикладом ружья по голове, а потом нанесли ей тридцать две штыковых раны».

Это утверждение, полученное из большевистского источника, формально представлено было прокуратурой следователю Наметкину как «основание для начала предварительного расследования».

Наметкин начал работу, поскольку для осмотра Дома Ипатьева нужен был профессионал. Его сопровождал капитан Малиновский, административная комиссия, и снова Чемодуров и доктор Деревенько. Вместе они сделали тщательную опись всего, что, казалось, осталось от Романовых, которые были когда-то самой могущественной семьей в мире. Наверху лестницы возле императорских комнат Наметкин нашел пустые блюдца с монограммой императора «Н. И», и печь, заполненную жженой бумагой и осколками стекла.

На обоях небрежно было написано: «Комиссар Дома особого назначения Авдеев». В ванной на полу лежала большая тонкая простыня с меткой «Императорская корона» и инициалами «Т.Н. 1911», серовато-голубая косоворотка, вязаные кальсоны, в левом углу, на линолеуме около водопроводных труб были найдены короткие остриженные волосы. В уборной был беспорядок. Кто-то написал просьбу: «Убедительно просят оставлять стул таким чистым, каким его занимают». Были и еще надписи на стенах.

В прихожей валялись: пустой аптекарский флакон, испорченная маленькая спиртовка, книги и журналы, обложка и шесть листов иллюстрированного английского журнала «The Graphic» от 21 ноября 1914 года. И, что интересно, коробка с остриженными волосами четырех цветов, принадлежащими, по словам Чемодурова, бывшим Великим княжнам, Татьяне, Ольге, Марии и Анастасии Николаевным.

В комнате Юровского были флакон из-под духов, четыре листка бумаги с французским текстом, написанным почерком царевича, обгорелые конверты с надписью «Золотые вещи, принадлежащие Анастасии Николаевне» и художественная открытка царицы. Под диваном были найдены кипарисовые четки. Камердинер сказал, что они принадлежали императрице. В столовой — часы, остановившиеся на 10 без 3 минут; кресло-каталка императрицы все еще стояла мрачно в углу; была винная бутылка, отмеченная «Винный подвал дворца».

В комнате Великих княжон на столе были найдены: книги Новый Завет и Псалтырь, образ Федоровской Божьей Матери; на образе сорван венец, на котором, по словам Чемодурова, была звезда с бриллиантами; «Война и мир» Толстого, и небольшой клочок бумаги, на котором по-английски написаны действующие лица какой-то английской пьесы, где роли распределены между Анастасией, Марией Николаевной, Алексеем Николаевичем и Гиббсом. На листике дата «4 февраля 1918 г. Тобольск»; в печи — обгорелые металлические остатки от рамок для карточек, медальоны, образки, обгоревшая бумага.

В комнате, где жили царь и царица вместе с Алексеем, были найдены книги Чехова и «Рассказы для выздоравливающих» Аверченко. Найдены были бутылка английских духов, кольдкрем, маникюрные ножницы, вазелин и графин, все еще наполненный водой.

Валялся также настенный календарь, оторванный только до 23 июня; Романовы, вероятно, все еще отсчитывали даты по старому стилю, который отставал на 13 дней от западноевропейского календаря.

Но даже в этом случае это означало, что последний датой, которая привлекла их внимание, было 6 июля, за десять дней до исчезновения Романовых. Столы и платяные шкафы в комнатах были пустыми. Было отмечено полное отсутствие одежды и ботинок.

Доктор Белоградский, участвовавший в осмотре в качестве понятого, сказал: «Общее впечатление, какое оставлял тогда дом Ипатьева, было вот какое: дом брошен хозяевами, хозяев в нем нет, в нем хозяйничали чужие люди, уничтожившие в печах разные мелкие по величине вещи Августейшей семьи, лишь немногие вещи уцелели из мелочи».

Первые заключения, после тщательного шестидневного поиска в Доме Ипатьева и в районе Ганиной Ямы поступили от капитана Малиновского, члена офицерской комиссии. Его соображения, официально зарегистрированные в найденных нами следственных материалах, послужили толчком для появления новой версии исчезновения Романовых. Капитан свидетельствовал: «В результате моей работы по этому делу у меня сложилось убеждение, что Августейшая Семья жива. Мне казалось, что большевики расстреляли в комнате кого-нибудь, что бы симулировать убийство Августейшей Семьи, вывезли ее по дороге на Коптяки, также с целью симуляции убийства, здесь переодели ее в крестьянское платье и затем увезли отсюда куда-либо, а одежду ее сожгли. Так я думал в результате моих наблюдений и в результате моих рассуждений. Мне казалось, что Германский Императорский Дом никак не мог допустить такого злодеяния. Он не должен бы был допустить его. Я так думал. Мне и казалось, что все факты, которые я наблюдал при расследовании, — это симуляция убийства».

Свидетельство Малиновского важно, хотя бы потому, что он принимал участие в расследовании, когда следы были еще свежими. Он был убежден, что имеет место симуляция, но не был готов доказать это и поэтому высказывался так официально. Его намек на «Германский Императорский Дом» явился, как ни странно, пророческим. Он относился непосредственно к кайзеру Вильгельму II, и, действительно, были основания для предположения участия Германии в событиях в Екатеринбурге. Пока наше расследование продолжалось, Германия все чаще и чаще стала привлекать наше внимание.

Но белогвардейским чиновникам, которые, в конце концов, были вынуждены начать следствие, рассуждения Малиновского казались ересью. Никаких намеков на связь императорской семьи с военным врагом России, Германией, нельзя было допускать; и любой намек сомнения относительно убийства, даже из серьезного источника, должен был быть немедленно подавлен.

Именно поэтому подозрения Малиновского не были приняты во внимание; мы публикуем их впервые. До нас не дошло мнение по поводу этой версии следователя Наметкина, который работал вместе с капитаном Малиновским. У него не хватило времени, чтобы собрать свидетельства, уже не говоря о том, чтобы сделать какие-либо официальные выводы, поскольку его быстро отстранили от следствия.

Несколько лет спустя последний белогвардейский следователь Соколов высказывался о Наметкине как о трусе, который боялся искать следы преступления в лесу, поскольку большевистские войска все еще были рядом.

Действительно у Наметкина была причина бояться, поскольку большевистские войска попыталась взять обратно Екатеринбург уже после того, как следствие началось, и отдельные красноармейцы в течение некоторого времени бродили по лесам вокруг города. Все же абсурдно обвинить первого следователя в трусости, поскольку он пошел к этим Четырем Братьям на разведку среди белого дня,

Группа военных, сопровождавшая следователя Наметкина, видела свою главную цель в том, чтобы найти трупы. Наметкин даже обвинялся в лени и небрежности, но и это необоснованно; за несколько дней своей работы после его назначения следователем он тщательно описал обстановку в Доме Ипатьева, работая так же тщательно, как и на лесной поляне. Даже Соколов в своей книге вынужден был использовать множество страниц из его протокола.

Наметкин не мог защитить свою репутацию, поскольку он стал первым среди многих, кто умер, в течение того времени, когда проводилось следствие по делу Романовых. По версии белогвардейцев — он был «пойман большевиками и казнен за то, что расследовал убийство царя и его семьи».

Последнее о Наметкине. Прежде, чем его отстранили от следствия, он, как и его военные коллеги, допускал и другую версию, свидетельствующую о том, что императорская семья уехала из Екатеринбурга живыми.

В течение августа некоторые из тех, кто сопровождал царскую семью, выжившие и разбросанные, прятавшиеся от большевиков, начали съезжаться в Екатеринбург. Одним из первых там появился Глеб Боткин, сын доктора Романовых. Он оставался в Тобольске, когда семью оттуда вывезли, и теперь вернулся в Екатеринбург на поезде, который вез боеприпасы, надеясь получить какие-либо известия, прежде всего, о своем отце.

Первым человеком, с кем он увиделся, был доктор Деревенько, единственный из императорского окружения, которому большевики позволили свободно остаться в Екатеринбурге и регулярно посещать царственных заключенных. Деревенько тепло приветствовал молодого Боткина, говоря при этом почти извиняющимся тоном: «Большевики, должно быть, забыли про меня». Когда Боткин спросил об императорской семье, Деревенько ответил, что Дом Ипатьева пуст, на стенах подвала следы крови и другие следы убийства. Но, что любопытно, он утверждал, что это было только симуляция и что императорская семья не была убита.

Озадаченный Боткин ушел, чтобы встретиться с командующим гарнизона князем Кули-Мирза. Князь выражал твердое убеждение, что семья была все еще жива, и показал Боткину несколько секретных сообщений, «согласно которым императорская семья была сначала перевезена в монастырь в Пермской области, а позже перевезена в Данию».

Все это происходило в атмосфере растущего убеждения, что дело не обещает быть простым, и екатеринбургский прокурор Кутузов теперь искал нового человека для расследования дела Романовых. Среди немногих оставшихся следователей он должен был найти человека, политически объективного, не отягощенного идеями монархизма, и достаточно опытного, что бы доверить ему такое тонкое дело. Кутузов решил, что работать должен исключительно способный следователь, и предложил на выбор три кандидатуры.

Уральский областной суд выбрал Ивана Сергеева, которому дали должность «следователя по особо важным делам».

О Сергееве лично известно немного, но он не был никаким монархистом. Скорее он был демократом среднего уровня, поддерживающим Временное правительство. Один екатеринбургский помощник прокурора, который присутствовал при приведении Сергеева к присяге, описал его позже как «самого талантливого следователя областного суда». Это случилось 7 августа 1918 года. Прошло всего 20 дней, с тех пор как Романовы исчезли. Новый следователь направился по еще не остывшему следу.

Следователь Сергеев, который занимался расследованием в течение следующих шести месяцев, был более или менее проигнорирован историей, но именно он проделал основную работу по «Царскому делу»; именно он сопоставлял почти все материальные свидетельства, которые когда-либо были найдены, и именно он допросил большинство важнейших свидетелей.

Поскольку Сергеев, как и его предшественник, был отстранен от следствия и исчез при загадочных обстоятельствах, у нас нет полной картины его работы. Но достаточно проследить за его работой и познакомиться с документами, оставленными им. Сергеев продолжил работу, начатую Наметкиным, и действовал так же тщательно и аккуратно.

Поскольку Наметкин успел закончить только осмотр верхнего этажа Дома Ипатьева, Сергеев начал, с того же места, где Наметкин кончил. Пока военные занимались осмотром шахты в районе поляны Четырех Братьев, Сергеев занялся полным обследованием первого этажа Дома Ипатьева. Этим он занимался целую неделю. Обследовать надо было пятнадцать комнат, в которых жили «латыши», охранявшие Романовых в последние недели их заключения, несколько складских помещений и зал с лестницей, ведущей на второй этаж, где жили Романовы…

Сергеев осмотрел все комнаты, но особое его внимание привлекла комната, с окнами, выходящими на Вознесенскую улицу, которая производила подозрительное и жуткое впечатление. Это было подвальная комната, ставшая позже печально известной «расстрельной комнатой», где, согласно истории, вся семья Романовых и их слуги были застрелены и заколоты штыками Юровским и его бесчеловечными помощниками.

В действительности эта комната вообще не подвал. Поскольку Дом Ипатьева установлен на довольно крутом холме, стены комнаты на первом этаже являются действительно почти полностью подземными, с их окнами, расположенными не намного выше поверхности земли. Но эти три комнаты со стороны фасада гораздо выше и средняя из них, «расстрельная комната», является почти полностью наземной.

Сергеев описал эту комнату, как комнату со сводчатым потолком, деревянным полом желтого цвета, и стенами, покрытыми полосатыми обоями. На одной стене были неумелые порнографические рисунки, изображавшие царицу вместе с Распутиным. Рисунки были, почти наверняка, сделаны русскими из внутренней охраны, некоторые из которых жили на первом этаже раньше, когда они находились под командой Авдеева.

Окно, выходящее на улицу, было закрыто решеткой, и был только один вход, через двустворчатые двери, ведущие из передней. Напротив входной двери была другая дверь, ведущая в комнату, превращенную в кладовую. Никакого другого выхода из комнат не было. Это был тупик. Если семья Романовых была приведена в эту комнату, у них уже не было никакого Другого выхода оттуда, кроме пути, по которому они пришли.

Сергеев измерил комнату. Ее размер был семнадцать футов на четырнадцать. Стоит остановиться, что бы внимательно посмотреть на эти размеры.

Согласно свидетельствам, собранным белогвардейскими следователями, в этой комнате находились 23 человека, предположительно, одиннадцать жертв и двенадцать палачей; но это значит, что там было так тесно, что и Романовы и палачи стояли практически рядом, даже не считая того, что некоторые из жертв, сидевшие на стульях, занимали еще большее место. В комнате было так тесно, что там неудобно было находиться всем вместе, не говоря уже о залповой стрельбе из револьверов.

Во время расстрела, при создавшейся панике сами убийцы реально могли перестрелять друг друга. К тому же пули должны были рикошетом отскакивать от стен и потолка.

Но тогда, как мы увидим это позже, следователь Сергеев не считал, что вся царская семья была убита в этой комнате. Однако следователь отметил, что комната действительно содержала свидетельства совершенного насилия.

 
_{«Расстрельная комната» Ипатьевекого дома}

Следует отметить, что следователь Сергеев потратил на осмотр пять дней, чтобы его никто не смог обвинить в том, что он упустил что-то важное. Но тогда возникает подозрение — а не появились ли некоторые свидетельства, отмеченные позже Соколовым уже после осмотра этой комнаты Сергеевым.

В стенах, дверях и досках пола следователь нашел, предположительно, в общей сложности, 27 пулевых отверстий, в некоторых из них еще были пули. Были пулевые отверстия и в двустворчатой двери, ведущей в комнату, приспособленную под кладовую, и соответствующие отверстия в стене этой комнаты. Вероятно, пули, пробив дверь, попали в противоположную стену. Было также шесть пулевых отверстий в полу, и еще два в стене под окном. Сергеев вырезал части стены и пола, в которых сохранились пули. Некоторые были все еще в полу, а другие упали вниз между дранками стены и самой стеной.

Тщательное исследование Сергеевым пулевых отверстий, позволило представить ситуацию, в которой они были выпущены. Два соответствующих друг другу отверстия в двери и ее косяке показали, что дверь в прихожую была открыта, когда в нее попала одна из пуль. Но, безусловно, самая большая группа пулевых отверстий была в стене напротив двери; их было шестнадцать, и только три находились не больше чем на три фута выше пола. Другими словами, если пули, соответствующие этим отверстиям сначала прошли через тела жертв, то тогда жертвы, должно быть, или стояли на коленях, или даже лежали на полу.

Осмотр следователя Сергеева не оставил ни малейшего сомнения, что жертвы действительно были. Он отметил, что пол и в «расстрельной комнате», и снаружи ее, казалось, был вымыт; в протоколе было записано: «Пол носит на себе явственные следы замывки в виде волнообразных и зигзагообразных полос из плотно присохших к нему частиц песка и мела. По карнизам — более густые наслоения из такой же засохшей смеси песка и мела».

Зловеще выглядит следующее замечание следователя: «На поверхности пола, между второй и третьей (т. е., выходящей непосредственно на улицу) дверями, наблюдается пятно красноватой окраски».

К сожалению, никакого ясного понятия о размере «пятна красноватой окраски» в отчете Сергеева не приводится. Но химический анализ, которому подвергли пять досок, установил окончательно, что пятна, действительно, представляют собой человеческую кровь.

Конечно, в комнате, в которой совершалось убийство, была кровь, но есть существенное расхождение в том, что и когда там делалось; этот вопрос мы рассмотрим наряду с выводами белогвардейского следствия. Немые свидетели слишком ясно рассказали о том, что в зловещей комнате на первом этаже Дома Ипатьева были расстреляны люди. В сложившейся ситуации естественно прийти к выводу, что жертвами были именно Романовы.

Но, на всякий случай, если бы у кого-либо появились сомнения по этому поводу, кто-то любезно оставил разъяснение на стене под окном. Сергеев нашел две строчки из немецкого стихотворения:

Belsatzar var in selbiger Nacht
Von seinen Knechten umgebracht.

Это — переделанная цитата из стихотворения немецкого поэта Генриха Гейне. Ее перевод: «Той же самой ночью Валтасар был убит его рабами». Оригинальное стихотворение восходит к истории Ветхого Завета, к зловещему предсказанию царю Валтасару, презиравшему Бога евреев и убитого собственными слугами. Автор цитаты, найденной в комнате, изменил оригинальный стих, заменив имя «Belsazar», и превратив его в «Belsatzar». Эта литературная надпись на стене является весьма любопытной.

Кто написал это? Он должен быть образованным и хорошо знать немецкую поэзию.

Если большевики приложили массу усилий для того, чтобы скрыть убийство, то зачем бы они стали откровенничать, написав на стене немецкое стихотворение, рассказавшее об убийстве царя его же охранниками? Почему совершив убийства поздно ночью, они вычистили этажи, пытаясь удалить кровавые следы, постарались избавиться от тел, а затем оставили надпись, точно рассказывающую о том, что они сделали?

Но, предполагается, есть еще одно основание для выбора этой, достаточно специфической цитаты. Оно связано с тем фактом, что некоторые из екатеринбургских большевиков были евреями. Гейне также был евреем, написавшим оригинальный стих о царе-отступнике, оскорбившем Ветхий Завет. Таким образом, зловещее предсказание было написано или евреем, хвастающемся об убийстве царя, или это было написано кем-то, преднамеренно желавшим, чтобы евреи были обвинены в смерти императорской семьи?

На той же самой стене была еще одна загадка. Несколько выше пола была вторая нечеткая надпись, представляющая четыре символа, которые никто никогда не мог удовлетворительно объяснить:

В Британском музее есть любопытная книга под названием Жертва, полностью посвященная расшифровке этих знаков. Автор, ученый, писавший в 1923 году под псевдонимом Энель, решил, что три символа были буквой «Ламед», написанной на трех языках: древнееврейском, самаритянском и греческом. Так как эти языки были языками, которые использовали древние евреи, Энель решил, что автор, нарисовавший упомянутые знаки на стене, также был евреем. Кроме того, он полагал, что автор писал стоя спиной к стене и рукой опущенной вниз.

Возможно, и Энель также стоял спиной к стене, когда пытался изо всех сил расшифровать эти рисунки. Тем не менее, увы, современные исследователи считают, что эти рисунки не содержат никакого смысла.

После того, как Сергеев закончил свою работу в «Расстрельной комнате» и сделал фотографии, он продолжил свою работу в здании Екатеринбургского суда. Тем временем продолжали поступать, новые свидетельства, и некоторые из них свидетельствовали о том, что семья осталась живой. Все это поступало к Сергееву, но, он, очевидно, не посчитал ни одно из них достойным доверия. Он получал регулярные сообщения относительно того, как продвигается поиск на поляне в районе Четырех Братьев.

Шахты в этой области были затоплены и офицеры затратили много времени и сил, откачивая воду из подозрительных шахт. Эти операции, и осмотр поверхности вокруг добавили скорее разочарования, вместо того, чтобы добавить что-либо новое к информации, полученной в самом начале поисков.

Сергеев составил список найденного:

• палец одного человека

• две части эпидермы [кожа]

• одна сережка

• чья-то вставная челюсть

• части ручной гранаты

• один держатель галстука

• кости птицы

• осколки маленькой стеклянной бутылки

• одна железная пластина от ботинка

• множество кнопок

• один железный совок.

К этому времени наставники императорских детей Пьер Жильяр и Сидней Гиббс вернулись в Екатеринбург. Вместе с Чемодуровым и Деревенько они осмотрели найденные предметы и официально подтвердили принадлежность большей части из них царской семье. Деревенько идентифицировал палец, как безымянный палец, принадлежавший его коллеге доктору Боткину, Чемодуров идентифицировал часть ткани, как лоскут, оторванный от вещевого мешка царевича, а Жильяр рассказал историю драгоценностей, найденных в шахте. Он рассказал, что императрица и ее дочери хранили свои личные драгоценности в заключении, несмотря на то, что Романовы испытывали нехватку в деньгах.

После перевода части семьи Романовых в Екатеринбург, императрица была настолько встревожена поведением Авдеева, что послала письмо своим дочерям, которые еще оставались в Тобольске, предупредив их о том, что бы они спрятали семейные драгоценности. Под словом «лекарства» в письме подразумевались драгоценности, и великим княжнам приказано было «позаботиться» о них. В результате, прежде чем расстаться с девочками, их горничные несколько дней занимались тем, что зашивали драгоценности в их лифчики, в шляпы, и даже в пуговицы. Ольга надела мешочек с драгоценностями себе на шею, а также надела несколько ниток жемчуга, спрятанные под одеждой. Деньги и драгоценности были также зашиты в подушки, и Демидова, горничная императрицы взяла одну из них в Екатеринбург. Гиббс, английский наставник, оценил общую стоимость этих драгоценностей в 100 000 ?.

Если бы тела семьи были привезены в район Четырех Братьев, то драгоценности, возможно, выпали бы из одежды, когда их обыскивали или из разорванного убийцами платья; это вполне реальное объяснение, если считать, что трупы были в одежде, найденной на поляне.

Но многонедельные поиски многочисленной и высокоорганизованной команды лесников, шахтеров, и добровольцев не привели к нахождению каких-либо следов, указывающих на наличие трупов Романовых. От одиннадцати трупов остались только отрезанный неизвестно чей палец, небольшой фрагмент кожи и зубной протез. Так как доктор Боткин носил зубной протез, и так как палец, как полагали, был его, то справедливо было бы предположить, что он мертв.

Но, несмотря на выводы Сергеева, было ясно — присутствие драгоценностей и вещей, несомненно принадлежащих семье Романовых, ни в коем случае не доказывало, что тела императорской семьи также были на этой поляне; и во всех последующих расследованиях белогвардейцев, продолжившихся в следующем году, трупы Романовых так и не были найдены..

И это — один из самых важных моментов расследования.

За те несколько недель, которые прошли после того, как Сергеев начал свое расследование, у него скопилась масса устных свидетельств, которые следовало тщательно просеять. Он знал общепринятую версию убийства в Доме Ипатьева с самого начала, то есть с того момента, когда она впервые вылетела 30 июля из уст Федора Горшкова.

Но это было свидетельство из третьих рук, а первоначальным источником, по-видимому, была информация, полученная от бывшего охранника в Доме Ипатьева Анатолия Якимова. По словам его сестры, Якимов пришел домой 17 июля, выглядел потрясенным и испуганным, и сказал ей, что вся императорская семья была убита предыдущей ночью. Он сказал, что он «присутствовал при казни», но, как это будет показано при рассмотрении последующих доказательств, это не означало, что он видел тела, он только разговаривал с охранниками, находящимися в нижней комнате.

Но одного этого свидетельства было недостаточно для того, чтобы убедить следователя Сергеева, что было убийство; поскольку он одновременно получал и другие доказательства и сообщения, которые говорили о том, что некоторые из Романовых, а возможно и все, были вывезены из Екатеринбурга живыми.

По информации, собранной тайными агентами, работающими за линией фронта, у следователя теперь были некоторые противоречивые данные о вывозе семьи. Некоторые из сообщений рассказывали и о маршруте, и об используемом транспорте; они соответствовали самым ранним слухам, ходившим в Екатеринбурге, и большевистскому объявлению об эвакуации царской семьи в безопасное место после расстрела царя.

Сергеев был одновременно и озадачен, и старался быть беспристрастным. Ни один хороший следователь не закроет дело, пока большая часть свидетельств не укажет на единственно возможный вывод. В октябре, спустя три месяца после исчезновения Романовых, полной ясности не было. И при этом следователь не был одиноким в своих сомнениях. Скоро у него появились единомышленники.

Расследование Сергеева

 

Я не думаю, что все люди, царь, его семья, и те, кто были с ними с ними, были застрелены там.

(Следователь Сергеев, комментируя события в Доме Ипатьева. Декабрь 1918 г.)

17 июля поезд с зашторенными окнами покинул Екатеринбург и отбыл в неизвестном направлении; предполагается, что выжившие члены императорской семьи были в этом поезде.

(Чарльз Элиот., британский Верховный комиссар. Октябрь 1918 г.)

Сомнения и слухи, циркулирующие в Екатеринбурге, докатились до Лондона, где у короля Англии Георга V, кузена Николая Романова, были личные основания для беспокойства за судьбу своего кузена и его родственников. Букингемский дворец давно уже признал, что сам царь был мертв, были официальные траурные мероприятия после того, как большевики объявили о расстреле Николая Романова в середине июля. Но сообщения британской разведки относительно судьбы остальной части семьи вызвали беспокойство в Лондоне.

Первая информация достигла Лондона 29 августа, когда польский офицер из главного чешского штаба тайно пересек линию фронта и пришел в штаб союзников в Архангельске. Это был капитан Войткевич, который принес сообщения о военной ситуации от британских, французских и американских консулов в Екатеринбурге. Войткевич также принес кое-что, чем никто больше не мог похвастаться в то время на Западе — первый рассказ очевидца происходящего на поляне Четырех Братьев. Он был с поисковой группой Наметкина, которая первой посетила этот район, и как некоторые из офицеров этой группы, он не был убежден в том, что он видел.

Его сообщение, переданное в Лондон, гласило: «Предполагается, что императрица и ее дети в Верхотурье, к северу от Екатеринбурга, в котором большевики сохраняли власть». Но два дня спустя, 31 августа, полностью противоположная информация достигла главы Военной разведки, также из Северной России.

Король Георг V в Виндзорском дворце получил следующую информацию: «Я думаю, что я должен срочно сообщить следующую информацию для Его Величества. Мы только что получили очень печальную телеграмму от офицера разведки, служащего под начальством генерала Пула в Мурманске в том смысле, что существует вероятность, что Императрица России, ее четыре дочери, и царевич были все убиты тогда же, как и покойный царь. Информация получена офицером разведки из источника, относительно которого у него не было никаких причин сомневаться. Очень боюсь, что эти новости, слишком вероятно, подтвердятся».

Этому сообщению поверили больше чем сообщению капитана Войткевича. Король тотчас же написал письмо сестре русской царицы, немке по национальности, маркизе Мильфорд Хавен, матери ныне здравствующего лорда Маутбэттена. До сих пор она думала, что Александра и ее дочери все же пережили Екатеринбург, и она связалась с дружественными государствами, чтобы договориться об убежище для них. И вот теперь она получила от короля это письмо:

«Моя дорогая Виктория, я посылаю это письмо с Луизой, которая приедет к Вам завтра, поскольку официально посылать нельзя. Вкладываю копию письма, которое я получил от лорда Милнера вчера вечером. Я боюсь грустных новостей, которые оно содержит, это будет большой шок и для Вас, большое горе. Источник, из которого получена эта информация, оставляет мало сомнений в том, что это соответствует действительности.

Мария [королева Мария], и я глубоко сочувствуем Вам в трагическом конце Вашей дорогой сестры и ее невинных детей. Но, возможно, для нее, кто знает, это будет лучше; возможно после смерти дорогого Никки она не захотела бы жить. И спасенным красивым девочкам в руках этих ужасных злодеев могло бы быть хуже, чем если бы они умерли. Мое сердце с Вами в этой ужасной трагедии, и мы просим, что Бог помог Вам пережить все это.

Мария шлет Вам свою любовь и наши сочувствия. Если у меня будут какие-либо новости, я конечно сообщу.

Остаюсь Вашим любящим кузеном, Георг».

В этом письме король Георг V уже попрощался с Романовыми.

Из хорошо осведомленных источников известно, что Букингемский дворец, во всяком случае, поверил в смерть всей российской императорской семьи. Но две недели спустя было получено третье сообщение, на сей раз от его собственного человека в Екатеринбурге, консула Престона. Его сообщение, посланное 16 сентября, все еще содержало надежду:

«…16 июля на совещании Уральского областного Совета рабочих и солдатских депутатов было решено расстрелять царя, и это было сообщено ему. Это решение было выполнено в туже ночь латышскими солдатами. Не нашли никаких следов трупа. И затем, немедленно после этого, остальная часть членов императорской семьи была увезена в неизвестном направлении».

Таким образом, министерство иностранных дел в Лондоне все еще было не уверено в истинной судьбе Романовых. Противоречивые сообщения, и длительное молчание Москвы о судьбе императрицы и детей, теперь вынудили Лондон назначить своего собственного следователя, талантливого и обеспеченного финансово, что бы его выводы были достоверными и категоричными при выяснении рассматриваемого вопроса.

Выбранным человеком был сэр Чарльз Элиот, верховный комиссар и генеральный консул Сибири, один из двух главных британских дипломатов в России. Он был назначен на эту работу в августе 1918 года, и выехал в Россию из Гонконга, где он был вице-канцлером Гонконгского университета.

В 56 лет сэр Чарльз уже был признанным дипломатом с международным опытом. Он сделал карьеру благодаря огромному интеллекту и исключительным лингвистическим способностям.

В колледже Балиол, в Оксфорде, он работал с русским, турецким, китайским, финским, и всеми существующими европейскими языками. В 1900 году во время работы в британских посольствах в Вашингтоне, на Балканах, Тихом океане и в России он был посвящен в рыцари. К 1918 году он отошел от государственной деятельности и занялся работой в Гонконгском университете, но, несмотря на это, он с готовностью принял предложение возвратиться к активной дипломатии, особенно в России.

Обосновался он в Санкт-Петербурге. Затем он провел месяцы, исследуя не отмеченные на карте области Российской империи, путешествуя по всей Сибири, включая отдаленные районы, граничившие с Китаем. Его назначение верховным комиссаром заставило его совмещать обязанности главы британской дипломатической службы в России с перемещениями комиссии вне расположения его базы, от Владивостока на Дальнем Востоке вплоть до границ европейской части России.

Первоначальная задача сэра Чарльза состояла в том, чтобы держать палец на пульсе гражданской войны и контролировать деятельность объединенных сил в Сибири. Начиная с лета англичане высадили свои войска в северной и дальневосточной России, инициатива, которая должна была привести к появлению в России тысяч британских, американских, японских и французских солдат. Однако это явилось неуклюжей попыткой помочь белогвардейцам в их борьбе против большевиков, которая преследовала цели, значительно большие, чем продление гражданской войны. Основной задачей сэра Чарльза во Владивостоке была подготовка позиций для появления Союзнических войск. Штаб верховного комиссара стал центром организации среди военного хаоса.

Сэр Чарльз был известен своим внимательным отношением к деталям, и своим непроницаемым молчанием; его молодые подчиненные прозвали его «Сфинксом». Именно он был тем человеком, которого выбрал Лондон в конце сентября 1918 года, чтобы, используя в своих интересах его миссию в Сибири, попытаться выяснить, что же случилось с Романовыми.

Сэр Чарльз прибыл в Екатеринбург поездом, в первоклассном спальном вагоне, в котором он жил и работал. Он, конечно, встретился с Томасом Престоном, британским консулом, и, кажется, шокировал его; по сей день сэр Томас так отзывается о нем: «Самый образованный человек, которого я когда-либо встречал». Сэр Чарльз лично посетил Дом Ипатьева и много разговаривал со следователем Сергеевым.

Ни сэр Чарльз, ни следователь Сергеев нигде не писали о том, что они думали друг о друге, но мы можем представить степень их взаимного уважения. У них было кое-что общее, поскольку среди талантов сэра Чарльза было знакомство с юриспруденцией на профессиональном уровне.

На Сергеева произвел впечатление один случай. Во время посещения Дома Ипатьева сэр Чарльз заметил некую надпись на стене на еврейском языке, расшифровка, которой не поддавалась усилиям исследователей. Высокопоставленный специальный уполномоченный мог бы мгновенно перевести ее на русский язык.

Его послали с категорическим требованием — лично все проверить и сообщить Лондону собственную оценку хода следствия, содержащую профессиональную оценку действий следователя непосредственно, а также любые разногласия с его заключениями.

Мы предполагаем, что сэр Чарльз одобрил работу Сергеева.

5 октября сэр Чарльз отослал первую шифрованную телеграмму в Лондон. Из нее следовало, что, несмотря на старания его и Сергеева, ясности не было никакой: «Тайна окружает судьбу царя, который, как было объявлено большевиками, был расстрелян здесь ночью 16 июля, но некоторые из самых высоких и хорошо информированных офицеров сохраняют веру в то, что Его Императорское величество не убили, а увезли и содержат под немецкой охраной, а история убийства была придумана для того, чтобы объяснить его исчезновение.

Чиновник, назначенный местными властями расследовать преступление, показал мне дом, где была заключена императорская семья и где Его Императорское величество, как предполагается, был убит.

Он отклонил, как выдуманные, рассказы, включая обнаружение трупа, признания солдат, которые приняли участие в убийстве, а с другой стороны, рассказы людей, которые заявляли, что они видели императора после 16 июля…»

Весьма существенно, что следователь Сергеев твердо полагал, что «признания охранников» были сфабрикованы. Истории, которые он услышал об убийствах в Доме Ипатьева, рассказанные охраной, идентичны были версии, рассказанной Якимовым и его сестрой, версии, которая с тех пор стала такой же бесспорной, как Евангелие.

Хотя эта история была позже повторена другими пойманными охранниками, важно отметить, что в октябре 1918 года Сергеев, ведя расследование, считал, что вся история была сфабрикована.

После того, как срочное зашифрованное сообщение ушло в Лондон, сэр Чарльз написал полный отчет на пятнадцати страницах своей собственной рукой, который предназначался непосредственно министру иностранных дел, г. Бэлфуру.

Этот отчет остается по сей день единственным независимым отчетом, составленным юридически грамотным наблюдателем, сделанным на месте расследования и до того, как следы полностью остыли.

Он начал с предупреждения Лондону: «Пока не питать больших надежд на спасение непосредственно царя». Он описал исчезновение императора как «исключительную тайну», но цитировал следователя Сергеева, оценившего вероятность того, что Николай убит как четыре к трем.

Подытожив все, что было известно об условиях содержания семьи в заключении, он сделал запись своих личных впечатлений от Дома Ипатьева и в особенности от печально известной подвальной комнаты: «Там было весьма пусто… На стене напротив двери и на полу были следы семнадцати пуль или, если быть более точными, отметки, показывающие, где части стены и пола были изъяты, для того, чтобы исследовать пулевые отверстия, поскольку эксперты считали целесообразным изъять их для экспертизы в другом месте. Они определили, что найденные пули были выпущены из браунинга и что на некоторых из них были пятна крови. Больше следов крови не было видно. Расположение пулевых отверстий указывало на то, что жертвы были застрелены, когда стояли на коленях, и что другие пули были выпущены в них, когда они упали на пол.

Г. Гиббс думал, что они молились перед смертью стоя на коленях. Нет никаких реальных свидетельств относительно того, кто были эти жертвы или сколько их было. Предполагается только, что их было пять, а именно, царь, доктор Боткин, горничная императрицы и два лакея. Никакие трупы не были обнаружены, не было никаких следов их сожжения или уничтожения каким либо другим способом, но, было заявлено, что палец, с вросшим в него кольцом, как предполагалось, принадлежал доктору Боткину.

17 июля поезд с зашторенными окнами оставил Екатеринбург и отбыл в неизвестном направлении; полагают, что в нем были живые члены императорской семьи. Утверждение большевиков — единственное свидетельство смерти царя, и это дает пищу для придумывания рассказов о спасении его императорского величества. Но, следует признать, что, если императрица и ее дети, как полагают, все еще живы, вероятным может быть и то, что царь находится в том же месте.

Следы в подвальной комнате в Екатеринбурге доказывают самое большее, что там были расстреляны какие-то неизвестные люди, может быть даже в результате пьяной ссоры. Но я боюсь, что другое предположение ближе к истине…

Есть некоторое свидетельство, что они [большевики] были очень встревожены самолетом, пролетающим над домом. Возможно, они расстреляли его императорское величество в приступе гнева и паники. Общее мнение в Екатеринбурге было, что императрица, ее сын и четыре дочери не были убиты, но были вывезены 17 июля на север или запад. История, что они были сожжены, кажется, возникла из факта обнаружения в лесу за городом кучи пепла, вероятно, от большего количества сожженной одежды. В этой куче был найден алмаз, а поскольку одна из великих княжон, как говорили, зашила алмаз в пояс своего плаща, предположили, что там была сожжена одежда императорской семьи. В доме были найдены волосы, как было установлено, принадлежащие одной из княжон. Поэтому кажется вероятным, что императорская семья изменила внешность перед их увозом.

В Екатеринбурге я не слышал ничего относительно их судьбы, но последующие истории об убийстве различных великих князей и великих княгинь не могут не вызывать предчувствия, которое у меня есть.

Ваш самый послушный, скромный слуга С. Элиот».

Когда это сообщение достигло Лондона, ему придали первостепенную важность. Чиновник министерства иностранных дел сначала предложил, чтобы об этом сообщении было просто доложено королю, но, кто-то, более старший по званию, решил: «Это должно пойти к королю в оригинале».

Консул Престон, который всегда был откровенным сторонником версии убийства, сказал нам в 1971 году, что он был озадачен в связи с сообщением Элиота. Он предположил — может быть, у сэра Чарльза «была информация из других источников». Но, в отличие от верховного комиссара, Престон не имел никаких определенных оснований, для того, чтобы расследовать судьбу Романовых, и не проявлял к этому никакого интереса. Сегодня он признался, что он даже не потрудился посетить Дом Ипатьева, хотя он был только через дорогу от его консульства.

Послание сэра Чарльза Элиота было первым и последним сообщением выдающегося и квалифицированного британского наблюдателя, в котором он рассказал о своих предположениях. Если он был прав только в некоторых из своих сомнений, о которых он рассказал, то принятая версия ко^ца Романовых может быть пересмотрена.

Основания для альтернативы, которую он выдвигал, при более подробном и внимательном анализе известных фактов, возможно более серьезны, чем основания для массового убийства. Уже полученные в прошлом, и новые свидетельства, доступные в настоящее время, подтверждают догадку Элиота относительно того, что женская часть семьи Романовых была увезена из Екатеринбурга живыми скрытно, на новое место жительства. Свидетельства, которые он нашел, настолько серьезны, что стоит сделать повторную проверку.

Во-первых, изменение внешности. Фактически, волос, найденных в Доме Ипатьева, было даже больше, чем упоминал Элиот. Он упомянул только волосы, опознанные, как волосы, принадлежащие только одной из великих княжон, но следователи в действительности, нашли волосы четырех разных цветов.

Интересным было то, что камердинер Чемодуров определенно утверждал, что они принадлежат каждой из четырех великих княжон. Все они находились в коробке, вне комнат, где жила императорская семья, в вестибюле наверху лестницы.

И это все. Там не было других разбросанных волос, лежащих вокруг в том же самом вестибюле, но не в коробке. Были также «короткие обрезанные волосы», которые были найдены лежащими на линолеуме в ванной. Возможно, они принадлежали Романовым, их в то время подстригли как обычно.

Все же священник, посещавший их, отметил, что волосы у девочек отросли, «достигали почти плеч», и это было только за 48 часов до их исчезновения. Стрижка, возможно, совпала с моментом их исчезновения.

Был вопрос и относительно бороды царя. Полковник Родзянко, чиновник, служащий в британском посольстве, отметил в своих записях: «В дымоходе была найдена часть бороды царя. Все это было сохранено». Это, по-видимому, подтвердил и священник, который заметил, что Николай, казалось, «подстриг кругом бороду».

Подстриг ли царь всю бороду, когда священник видел его? Многие из мужчин бреют бороду по частям, вместо того, чтобы побрить ее сразу. Борода Николая была столь же отличительной чертой его внешности в 1918 году, как и борода у Фиделя Кастро, современного государственного деятеля. Оба были бы просто неузнаваемы без бород.

Конечно, бритье бороды царя и стрижка волос дочерей удачно укладываются в предположение, что изменение внешности известных всей России людей требовалось для проведения секретной операции вывоза их из Екатеринбурга.

Это, однако, не означает, что они просто сбежали; большевики, возможно, хотели вывезти их, не афишируя этот факт, поскольку неизвестно, как к этому отнеслось бы население города. Хотя всегда считалось, что большевики использовали комендантский час ночью 16 июля для того, что бы скрытно вывезти трупы. Но, возможно, они вывезли не трупы, а живых людей.

Самолет, о котором сэр Чарльз Элиот упомянул, пролетавший над домом незадолго до исчезновения семьи, также исчез. О нем нет ни информации, ни объяснений. У обеих сторон в гражданской войне действительно были какие-то самолеты, и чехи, возможно, использовали один из них для разведки во время наступления на Екатеринбург. Но это вряд ли играло какую либо роль в вывозе Романовых.

Другое дело упомянутый поезд. Он заставляет вспомнить о свидетеле, рассказавшем о двух большевистских комиссарах, обсуждающих вывоз Романовых поездом с Екатеринбургского вокзала, а это проходит нитью через большую часть свидетельств, которые мы должны будем рассмотреть; даже те, кто позже стали приверженцами «версии» убийства в подвальной комнате, верили в течение многих месяцев, что живые Романовы были увезены по железной дороге.

Сергеев разбирался с тем, что же произошло в Доме Ипатьева, в течение четырех месяцев, но не получил никакой ясности.

Есть два свидетельства, противоречащих тому, что он утверждал к концу своей работы по этому делу официально; первое, и более известное — это свидетельство Соколова. Он сказал: «Мой предшественник, Сергеев, при передаче дела мне, сомневался в факте, утверждавшим, что вся императорская семья была уничтожена в Доме Ипатьева вместе с теми, кто вместе с ними жили. В его сообщении № 106, переданном Высшему командованию 1 февраля 1919 года и попавшем к генералу Дитерихсу, он заявлял об этом весьма категорично».

Мы не нашли подобной информации в материалах Соколова, которое является, как считается, исчерпывающим отчетом о белогвардейском расследовании в России.

Поскольку существует сомнение в полноте материалов более поздних белогвардейских следователей, приводим мнение относительно судьбы Романовых, следователя Сергеева, высказанное им в интервью журналисту газеты New York Tribune Герману Бернстайну, появившемуся Екатеринбурге в декабре 1918 года.

Вот что он написал о своей встрече с Сергеевым: «Он (следователь) взял со своего стола большую синюю папку, на которой была надпись «Дело Николая Романова», и сказал: «Здесь у меня все материалы по делу Николая Романова… Я осматривал первый этаж дома, где жила царская семья и где, как считали, было совершено преступление.

Я не думаю, что все люди, царь, его семья, и те, кто были с ними, были расстреляны там. Я верю, что императрица, царевич и великие княжны не были убиты в этом доме. Я полагаю, однако, что царь, семейный врач доктор Боткин, два лакея и девица Демидова были застрелены в Доме Ипатьева».

Следователь Сергеев утверждал категорично, что только один член императорской семьи, царь, был застрелен в подвальной комнате. Приблизительно месяц спустя, 23 января

1919 года, Сергеев был отстранен от следствия. Он исчез со сцены несколько недель спустя, и, как говорят, был «расстрелян большевиками».

Белые теряют терпение

 

Если вы не уверены, блефуйте.

(Эдмонд Хойл о висте)

Обстоятельства, сопровождавшие решение отстранить следователя Сергеева, были экстраординарны и неэтичны, и позже вызвали большие подозрения. Это был заказ, который поступил из правительственной резиденции в сибирской столице Омске, находящейся в 400 милях восточнее Екатеринбурга

В Омске находился штаб белогвардейской военной диктатуры, созданной для объединения различных антикоммунистических сил. Директория, как себя называла эта власть, утверждала, что была законным правительством «всей России», и действительно девять десятых территории России в текущем 1918 году находилась под властью или белогвардейцев, или иностранных войск.

Большевики убежали с Урала, и это было время самой большой надежды на успешную контрреволюцию. «Верховным правителем», который возглавлял Омское правительство, был адмирал Колчак, и именно по его требованию Сергеева отстранили от следствия по делу Романовых.

Но человеком, который фактически выполнил заказ, был генерал-лейтенант Михаил Дитерихс, представитель верховного командования, которое должно было с этого момента быть в курсе всего хода следствия. Он приказал, чтобы Сергеев передал ему все материалы следствия, а также все документы и вещи, принадлежащие членам Семьи.

Сергеев передал все требуемое к нему в штаб. Это вызвало протест гражданской судебной власти, которая была оскорблена вмешательством военных. Остроумов, помощник прокурора в Екатеринбурге, позже охарактеризовал это как «незаконное вмешательство военной власти».

Но юристы пошли дальше.

В течение недели после отстранения Сергеева министр юстиции Колчака Старынкевич послал резкое сообщение генералу Дитерихсу: «…Я прошу Вас сообщить мне, на каком основании Вы изъяли документы, это нарушает законы страны и усложняет ведение следствия — которое вызывает определенное беспокойство российской судебной власти. Я прошу Вас возвратить документы следователю Сергееву».

Дитерихс не ответил, и гражданская судебная власть официально назначила прокурора Валерия Иорданского для надзора за последующими этапами расследования. Хотя его роль, кажется, была просто символической, поскольку в следствии преобладали интересы штаба в Омске, он действительно осуществлял наблюдение за ходом следствия, и некоторые из его сохранившихся документов были полезны в нашем собственном расследовании.

Но, точно так же, как Сергеев и Наметкин, он проработал не долго. Как и они, он, как говорят, был пойман и убит большевиками за его участие в расследовании дела Романовых.

Но как получилось, что руководство белогвардейцев, офицеры, которые рисковали собственной жизнью в смертельной борьбе с большевиками, внезапно заинтересовались изменением хода расследования судьбы Романовых? Почему заменили следователя в середине его расследования? Военные попыталась оправдать его отстранение, сославшись на то, что расследование не было формально аккредитовано Омским правительством. Это оправдание было очевидно абсурдным, так как Омское правительство даже не существовало, когда Сергеев начал работу. Следствие, возможно, могло быть узаконено одним росчерком пера. Для того, чтобы определить настоящие причины отстранения Сергеева, мы должны обратить внимание на колебания между верой и недоверием населения в вопросе убийства царской семьи в момент его отстранения — начало 1919 года.

Прошло шесть месяцев после исчезновения Романовых, но сообщения о том, что убийство было симуляцией, продолжали постоянно поступать. Появлялись совершенно невероятные истории, например, о том, что при расстреле Николая героически заменил генерал Татищев. Как ни странно, этот рассказ, кажется, распространял Великий князь Кирилл, двоюродный брат царя, претендовавший на трон в изгнании при условии, что царь был мертв.

Но все истории о спасении вызывали неуверенность в убедительности екатеринбургского расследования, и что действительная судьба семьи была скрыта. Это сомнение разделяли люди, которых нельзя было отстранить или легко убедить.

Мать царя, 71-летняя императрица Мария, все еще жила в южной части России, упорно отказываясь уезжать, пока она не получит более надежные известия о судьбе своего сына и его семьи, несмотря на стремительное приближение большевиков. В ноябре 1918 года ее посетил полковник Джо Бойл, работавший в Союзнической разведке. Сам Бойл получал письма от его собственных агентов в Екатеринбурге и считал расследование не оконченным.

Что касается императрицы матери, она все еще говорила британским чиновникам, что императорская семья выжила, когда она наконец уехала на борту британского военного корабля, посланного королем Георгом V в апреле 1919 года. Достигнув Мальты, она сказала, что она имела положительную информацию по этому вопросу и знала, где семья находилась.

На Рождество 1918 года, на встрече с дипломатами журналисты также скептически высказывались об истории с расстрелом. 5 декабря американский посол в Риме, Нельсон Пейдж, послал телеграмму госсекретарю в Вашингтоне: «Для Вашей конфиденциальной информации. Я разговаривал в самых высоких сферах. Здесь считают, что царь и его семья все живы». «Самые высокие сферы» — это итальянская королевская семья.

Мы обнаружили письмо, написанное женой посла спустя день после того, как эта телеграмма была послана. В этом Письме госпожа Пейдж упомянула, что королева Италии рассказала ей о конфиденциальном разговоре с президентом Соединенных Штатов, в котором наряду с другими делами обсуждалась и судьба царя.

Жена посла писала: «Когда я спросила (королеву), полагает ли она, что царь был казнен, она сказала, что она так не думает, и при этом она так же не думала, что кто-либо из царской семьи был убит. В действительности она думала, что все они — живы».

Италия была тогда монархией, и у королевской семьи были родственники и в России, и в Германии. Двое из сестер королевы были женаты на российских великих князьях. Они имели также родственные связи с принцем Луи Баттенбергским, немецким отцом ныне живущего лорда Моутбаттена.

Телеграмма заставила Вашингтон обратиться в Лондон с просьбой высказать свое окончательное официальное мнение. В ответе министерство иностранных дел упомянуло «очевидно, сообщения о том, что царь и сын были убиты, правдивы, но сохраняется сомнение относительно правдивости сообщения относительно смерти императрицы и ее дочери» (опечатка, «ее дочерей»).

Пока дипломаты обсуждали различные варианты, журналисты отправились в Екатеринбург. Мы знаем только о четырех, которые определенно посетили этот город, чтобы разобраться в том, что же произошло с Романовыми.

В 1918 году репортеры не могли просто «прыгнуть» на борт реактивного самолета и полететь на Урал; из-за войны они должны были сначала добраться на корабле до восточного побережья, а затем по суше совершить опасную сухопутную поездку по Сибири протяженностью в 3000 миль.

Одним из тех, кто это сделал, был Карл Аккерман, журналист газеты «Нью-Йорк тайме», который был отозван из отпуска и отправлен в Екатеринбург, как только новости о том, что большевики расстреляли Николая, попали на Запад. Аккерман, позже ставший деканом Колумбийской школы журналистики, был уважаемым политическим корреспондентом. Он достаточно скептически относился к рассказам относительно предполагаемого расстрела в Доме Ипатьева. 28 ноября под заголовком «Не нашли никаких доказательств расстрела царя и царской семьи», Аккерман сообщил то, что он назвал «плохим свидетельством трагедии», и рассказал о собственном впечатлении: «После моего расследования у меня сложилось мнение, как и у большинства людей здесь, что нет достаточного количества фактов, доказывающих, что семья была расстреляна. Есть косвенные доказательства, что они могут все еще быть живыми. Что касается судьбы царя — эта загадка, на которую даже судебное следствие не нашло ответ. Царь может быть живым, или он может быть мертвым. Кто знает?»

Таким образом, прежде чем 1918 год закончился, было много свидетельств, предполагающих как вывоз семьи, так и расстрел. Но, внезапно, прежде чем сомнения превратились в реальное недоверие к версии расстрела, Омское правительство сознательно начало кампанию с целью убедить весь мир, что все Романовы мертвы.

Как раз перед отстранением следователя Сергеева белогвардейские чиновники стали рассматривать другие версии убийства — по крайней мере, столь же невероятные, как любое из сообщений о выживании. 29 декабря 1918 года французский министр иностранных дел, М. Пишон дал французскому парламенту «категорическую» информацию об убийстве императорской семьи. Он сослался на слова князя Георгия Львова, бывшего премьер-министра Временного правительства, который, как считали, был заключенным в Екатеринбурге в то же самое время, как и царь. Он был освобожден большевиками, и затем провел некоторое время с белогвардейским руководством в Омске прежде, чем приехать в Париж. Французский министр иностранных дел заявил: «Князь Львов был в камере рядом с членами императорской семьи… Их поместили в одну комнату, заставили сесть в ряд. Всю ночь их кололи штыками, прежде, чем прикончить утром, одного за другим выстрелами из револьвера; императора, императрицу, великих княжон, царевича, придворную даму, компаньонку императрицы, и всех людей, бывших с императорской семьей, так что, по словам князя Львова, комната была залита кровью».

Несмотря на такой авторитетный источник, у этой истории были некоторые смущающие непонятности. Князь Львов был действительно заключен в тюрьму в Екатеринбурге, но он был в городской тюрьме, на расстоянии больше чем в четыре мили от Дома Ипатьева. Кроме того, в доме не было никаких камер. Друг князя Львова, который также был в Екатеринбурге, позже пытался объяснить, что французский министр иностранных дел «очевидно неправильно понял» прежнего российского премьер-министра. Но незадачливый князь, кажется, сделал своей привычкой — быть неправильно понятым. «New York Times» сообщила о нем в своих выпусках во Владивостоке и в Японии, что князь Львов действительно «содержался в той же самой тюрьме с теми же самыми тюремщиками».

У князя Львова не было репутации выдумщика. Все же, даже после парижского заявления Питона он продолжал с энтузиазмом рассказывать о «свидетельствах», которые, казалось, раскрывали тайну судьбы императорской семьи. Он рассказывал, что его познакомил с деталями убийства «следователь, который занимался расследованием убийства», который сказал ему: «Девяносто девять шансов из ста, что императорская семья была уничтожена» и что «он нашел следы 35 револьверных пуль в стенах комнаты, где семья была расстреляна». Это показалось немного странным, так как m^i знаем об интервью Сергеева с Бернстайном, состоявшимся после встречи Львова со следователем, из которого было ясно, что следователь считал, что в Доме Ипатьева было расстреляно не более двух членов семьи Романовых.

Рассматривая совместно различные сведения об убийстве Романовых, мы находим, что следы неизменно приводят не к Екатеринбургу, а в белогвардейский штаб в Омске. Кажется, что независимо от того, что Сергеев думал, белогвардейским властям требовалось убедить весь мир в убийстве всей императорской семьи — а убедительных фактов просто не было.

5 декабря 1918 года французская Секретная служба опубликовала чудовищную информацию, полученную из официальных источников в Омске: «Они [белые источники] подтверждают, что сначала заключенных привязали к стульям, после чего солдаты подвергли их насилию, особенно великих княжон… Молодые девочки были изнасилованы, а царь, в цепях, должен был наблюдать эту сцену. После того, как молодые девочки были убиты, царь попросил, что бы его убили, царица была убита, по крайней мере, без мучений».

29 января 1919 года, спустя всего шесть дней после того, как Сергеева отстранили от рассмотрения дела, французский генерал Жанен, возглавляя французскую военную миссию в Сибири, послал длинное сообщение об убийстве; он еще раз процитировал высокие источники в Омске, с еще более ужасными подробностями: «Николай II был убит выстрелами из револьверов и винтовок несколькими солдатами, которыми руководил латыш по имени Бирон, который стрелял первым. Царевич был болен и едва понимал, что происходило вокруг него, согласно определенным описаниям. Более того, царевич ужасался, видя, как его мать и его сестер убивают на его глазах. Императрицу и ее дочерей, которые еще совсем недавно занимали высочайшее положение, несколько дней насиловали, а затем убили… Латыш, уходя, как предполагается, сказал нескольким свидетелям: «Теперь я могу умереть, у меня была императрица…»

Это шокирующее сообщение было послано французскому министру в Париж, с просьбой отослать его в Вашингтон и сообщить мировому дипломатическому корпусу. Так как это сообщение было отослано самим генералом Жаненом, весьма вероятно, что его источник в Омске был достаточно близок к белогвардейскому руководству. То, что мы знаем о политических напряженных отношениях в том правительстве, объясняет внезапное появление потока неуклюжих пропагандистских рассказов о массовом убийстве в Доме Ипатьева.

После отъезда Сергеева следствие стало на путь, с которого уже никогда не сворачивало — путь, который непрерывно вел от первых сырых рассказов к более сложной версии, выдаваемой за исторический факт.

Верховный правитель, адмирал Колчак, был администратором, не имеющим никакого определенного политического цвета, ни красного, ни белого, который свою деятельность объяснял обязанностями по отношению к России. Он был лояльным служащим в императорском флоте, был противником большевиков, но это не означало, что он не был на стороне восстановления монархии.

Став Верховным правителем, он поставил перед собой не только задачу борьбы с большевиками, но и объединение безнадежно разделенных белогвардейских политических группировок. Бесчисленные фракции колебались от эсеров, противников монархизма до сторонников восстановления старого режима.

Воинственный антибольшевизм — это было единственное, что могло бы объединить такие противоположности, но этого было недостаточно, чтобы их объединить — междоусобная вражда оказалась для белогвардейцев фатальной. Занятый этими проблемами Колчак, возможно, и позволил бы следствию Сергеева идти своим путем, если бы не вмешательство со стороны монархистов.

Для адмирала Колчака принятие решения означало поддержать настроения, господствующие среди наиболее привилегированной и наиболее активной части Белой гвардии, среди реакционных монархических генералов. Одним из этих генералов был генерал-лейтенант Михаил Дитерихс, человек, который отстранил от следствия следователя Сергеева. Самый краткий анализ его характера объясняет, почему его вмешательство означало конец объективного следствия по делу Романовых. |

Дитерихс, безотносительно его военных качеств, был наполнен религиозным и монархистским фанатизмом, и полагал, что у него была личная божественная миссия спасти Россию от крушения. Его прозвище среди его чиновников было «Орлеанская дева в галифе». Генерал Дитерихс смешал в одну кучу эсеров и евреев, как сосредоточение всего зла, и считал их предателями, снюхавшимися с большевиками, даже когда они боролись на антикоммунистической стороне. Антисемитизм, переполнивший книгу Дитерихса о гибели Романовых, появившуюся в 1922 году, не позволил перевести и напечатать ее в Англии. Книгу сочли фашистской брошюрой. Дитерихс был поглощен поисками большевиков и евреев на территории, занятой белыми, и разыскивал их. Неудивительно, что для того, чтобы оправдать отстранение следователя Сергеева от следствия Дитерихс прибегнул к клевете.

Сначала он обвинил его в том, что он плохой следователь, и когда он не нашел никаких веских доказательств, подтверждавших это обвинение, напал на следователя не как на следователя, а как на человека. Дитерихс писал: «…Сергеев, хотя и крещеный, а все же был еврей, еврей по крови, плоти и духу, а потому отказываться от своих соплеменников никак не мог. Он отлично видел, что главари советской деятельности в Екатеринбурге были евреи…»

Генерал обвинил Сергеева в том, что он, работая на эсеров, фактически нашел способ предупредить большевиков, о ходе расследования, опубликовав в газетах обращение к каждому, имеющему соответствующую информацию, связаться с ним. Добавив, что Сергеев не мог таким путем отыскать реальных свидетелей, он обвинял его в «безделье и преступной халатности». Смысла это не имело, поскольку, как было отмечено, именно во время работы этого следователя, исполняющего свои служебные обязанности, были найдены и опрошены все главные свидетели.

Подрыв репутации Сергеева имеет больше смысла, если мы представим возможное отношение реакционной части белогвардейцев, таких как Дитерихс, к загадке исчезновения Романовых.

В течение некоторого времени после исчезновения императорской семьи, те, кто был наиболее лоялен к царю, распространили легенду, что царь был все еще жив, считая по-видимому, что мысль об этом сплотит людей в борьбе. Но к концу 1918 года эта надежда стала таять; прошла половина года, как семья исчезла, и здравый смысл, кажется, говорил — если царь жив, он должен был обнаружиться.

И если белогвардейцы теперь нуждались в некотором альтернативном способе сделать политический капитал на исчезновении Романовых, то следователь Сергеев, конечно, не помогал им в этом. Несмотря на все, что он узнал, он все еще говорил о сфальсифицированных свидетельствах и о версии, по которой большинство Романовых покинули Дом Ипатьева живыми.

Белые генералы, включая Дитерихса, казалось, потеряли терпение. Если семья действительно умерла, было бы пустой тратой времени разбираться в тонкостях и противоречиях свидетельств. Для белогвардейского руководства все было ясно, в их интересах было признать, что вся семья была действительно убита в Доме Ипатьева.

Это был мотив для пропаганды, преследующей две Цели — представить большевиков как бессердечных убийц беспомощных женщин и детей, и в то же время сделать из Романовых мучеников. Глупые истории, рассказанные князем Львовом и генералом Жаненом, возможно, были первыми неуклюжими усилиями начать эту черную пропаганду против большевиков.

Но бездоказательные истории комикса ужасов никого не убедили бы надолго; было необходимо официальное расследование, начавшееся с твердого убеждения — все Романовы умерли в Екатеринбурге — которое доминировало в Омске.

В 1974-м наше расследование привело нас в Лос-Анджелес, к пожилому российскому эмигранту по имени Григорий Птицин. В 1918 году он был белогвардейским офицером, обязанности которого заставляли регулярно посещать штаб адмирала Колчака в Омске.

Птицин хорошо помнит отказ, который он получил, когда попытался сообщить о разведывательной информации, которая вызвала сомнения относительно расстрела в Доме Ипатьева: «Я сообщил о полученной информации адмиралу, который сказал, что мы все предполагаем, что царь убит, и надеемся, что это остановит все попытки найти его живым. Нам приказали говорить всем, что он был мертв, и это — то, что мы продолжали делать». Атмосфера для окончания белогвардейского расследования в Екатеринбурге была неблагоприятной.

Но 7 февраля 1919 года генерал Дитерихс объявил о назначении третьего и последнего официального следователя, который с этого времени должен был работать непосредственно с ним. Новым следователем был Николай Александрович Соколов. Более чем через шесть месяцев после Екатеринбургских событий ему поручили начать «предварительные расследования».

Часть 3

Соколов

Соколов начинает следствие

Я здесь излагаю результаты предварительного судебного расследования. В основе его лежит закон, совесть судьи и требования науки права.

(Николай Соколов, 1924)

Николай Соколов был маленьким, энергичным человеком 36 лет, когда он начал свое расследование. У него были редкие темные волосы и высокий лоб. Его бледному, скорее утомленному лицу придавал неуверенность бросающийся в глаза контраст между одним глазом ярким и внимательным и другим, пустым и невыразительным.

В действительности это был искусственный стеклянный глаз, результат несчастного случая на охоте, и это выглядело еще более странным, потому что он к тому же был поврежден. У него были усы и привычка тянуть или кусать их. Он был очень возбужденным, и при разговоре приводил в смущение тех, с кем он разговаривал, расхаживая вдоль и поперек, постоянно потирая руки. Но на официальных встречах он говорил спокойно и уверенно, взвешивая каждое слово, сгорбившись на стуле почти вдвое. Соколов изучал право в Харькове, на Украине, и дослужился там до «следователя по особо важным делам».

После того, как большевики захватили власть на его родине, Соколов уехал из своего дома и от семьи, чтобы избежать работы с коммунистами, и отправился в Сибирь, переодевшись крестьянином. Рассказывают, что всю дорогу он прошел пешком, и гордился этим. Даже сфотографировался в крестьянской одежде на простеньком фоне в студии.

 
_{Следователь Николай Соколов}

Соколов был, по выражению Керенского, «верный в высшей степени монархист». Он написал в предисловии своей книги: «Время настанет, когда национальный лидер вступится за честь императора. Тогда он будет нуждаться во всем материале, собранном во время следствия».

К работе Соколова присоединился и другой монархист капитан Павел Булыгин, молодой офицер, который появился в Екатеринбурге в том же месяце, когда исчез царь, — с целью спасти его. В своих воспоминаниях Булыгин рассказывал, что он был арестован большевиками в Екатеринбурге, но бежал из тюрьмы, а затем отправился в Крым, прибыв туда осенью 1918 года. Там он представился матери царя, императрице Марии Федоровне, и стал начальником ее личной охраны до декабря, когда императрица отослала его назад в Екатеринбург, «чтобы попытаться узнать, что же случилось с императорской семьей».

Булыгин пробирался в Сибирь окольным путем, чуть ли не через весь мир — единственный безопасный маршрут тогда из Южной России. В Омске он явился к адмиралу Колчаку и Дитерихсу — вероятно в соответствии с договоренностью, — потому что Булыгин в своих воспоминаниях отметил, что его ждали. Его тут же назначили помощником и телохранителем Соколова, и он находился вместе с ним до конца расследования. Как и Булыгин, сам Соколов не верил в возможность спасения царя. Эти два человека, преданных бывшему царю, сотрудничали в деле Романовых.

Через некоторое время к Соколову также присоединился англичанин. Это был Роберт Вильтон, журналист из «Times». В 1917 году, работая корреспондентом в Санкт-Петербурге, он поссорился с местными и иностранными журналистами. Его обвинили в сочувствии самодержавию и в связи с царскими чиновниками.

Перед самой большевистской революцией он возвратился в Англию, но вернулся в Россию в конце 1918 года с группой русских, направляющихся в Сибирь.

Первоначально его роль не была ясной, он просто работал в качестве корреспондента «Times», но, все было, конечно, намного сложнее. Послужной список Вильтона, все еще хранящийся в «Times», показывает, что он находился в Сибири по заданию британской военной разведки и с одобрения американского госсекретаря. Бригадный генерал Кокерилл, в военном министерстве, написал редактору «Times», что «цель его поездки — политическая», а из документов министерства иностранных дел следует, что пока Вильтон был в Сибири, ему послали через правительственные каналы ?1100.

Один из самых известных британских агентов в России, Джордж Хилл, позже рассказывал, что Вильтон действительно был британским агентом. Сейчас известно, что один из корреспондентов «Times», был связан с разведкой. Однако Вильтон неожиданно ввязался в конфликт с руководителями британской военной миссии в России, причем так, что разозлил двух генералов, которые потребовали, что бы Лондон отозвал его. Генерал Кнокс, британский представитель в Союзническом штабе в Сибири, был настолько разозлен вмешательством Вильтона в политические и военные дела, что в июне 1919 года он телеграфировал в Лондон: «Я категорически настаиваю, что бы г. Вильтон был отозван». Информаторы министерства иностранных дел характеризовали Вильтона как «неточно описывающего факты», a «Times» даже охарактеризовал своего собственного сотрудника как «не совсем соответствующего стандарту «Times», как с точки зрения политических взглядов, так и по стилю изложения».

Вильтон был тесно связан с контрреволюционными российскими политиками, и написал перед отъездом в Сибирь: «Я связан с определенной российской организацией… и благодаря этому я обладаю исключительными источниками информации».

Испортив отношения с британской командой, Вильтон открыто примкнул к российской контрреволюции, которая в то время побеждала, став фактически сторонником генерала Дитерихса.

Эти двое разделяли взаимную ненависть к большевизму и Германии, но, прежде всего, к евреям, ненависть, отраженную в одной фразе из книги Вильтона, которая рассказывала о судьбе Романовых: «Убийство царя, преднамеренно запланировано евреем Свердловым (приехавшим в Россию в качестве платного агента Германии) и выполнено евреями Голощекиным, Сыромолотовым, Сафаровым, Войковым и Юровским, является актом не русских людей, а этого враждебного захватчика».

Вильтон быстро стал сторонником версии расстрела в Доме Ипатьева, не дожидаясь окончания следствия. Об его журналистской объективности лучше всего можно судить по опубликованному разговору, который у него состоялся с офицером Джозефом Ласье, представителем французского парламента, который приехал в Сибирь с французской военной миссией. Он также проводил расследования судьбы Романовых и сильно сомневался относительно версии расстрела в подвале.

18 мая 1919 года, между ними был горячий спор на Екатеринбургском вокзале, во время которого Ласье выражал скептицизм, в связи с отсутствием каких-либо трупов.

Вильтон проявил замешательство, ушел на некоторое время и затем возвратился, и объяснил, что все тела действительно были уничтожены — огнем и кислотой.

Убедить Ласье не удалось. Тогда Вильтон, еще более разозлившись, прямо-таки поразил своего слушателя, воскликнув: «Командир Ласье, даже если царь и императорская семья живы, необходимо говорить, что они мертвы!» Спорщики разошлись, разозленные друг на друга. Вильтон заявил, что он, во всяком случае, собирается убедить весь мир в расстреле Романовых, публикуя статьи об этом в своей газете, «Times».

И он сдержал свое слово. В 1920 году было напечатано много статей относительно расстрела в стенах Дома Ипатьева, сопровождаемых ядовитыми антибольшевистскими и антисемитскими комментариями. В своей книге, посвященной военным репортажам, Филипп Книгтлей («Sunday Times») пишет о Вильтоне: «…он поставил под сомнение объективность любого сообщения, по сути войдя в штат одного из белогвардейских российских генералов…, ясно, что его статьи, выражающие мнение различных контрреволюционных российских элементов, сделала его ценность как военного корреспондента фактически нулевой».

Но в 1920 году статьи Вильтона о расстреле Романовых были популярны. Статьи, и более поздняя книга, основанная на них, были главными факторами в распространении версии расстрела Романовых, на территории Великобритании. После войны Вильтон уже не работал в тесном контакте с Соколовым. Такой была атмосфера, и такие были помощники во время работы Соколова в Екатеринбурге.

Тем не менее он всегда считал себя благородным и независимым следователем, который не сомневался в правильности своего пути расследования. Он начал с того, что потребовал увеличения штата и предоставления независимости расследования. Он хотел, чтобы следствие проходило в соответствии с законом, что уже было нарушено сразу же, как только генерал Дитерихс отстранил от следствия следователя Сергеева.

К сожалению, белогвардейское командование не выполнило ни одно из требований Соколова; следствие получило только ограниченные денежные ресурсы и позже, когда эти Деньги кончились, следствие велось на деньги, полученные от матери царя, императрицы Марии Федоровны.

Хотя Соколов работал формально с гражданским министерством юстиции в Омске, не было никакого сомнения в том, что практически рука армии, в виде генерала Дитерихса, жестко лежала на его плече.

Соколов, одетый в гимнастерку цвета хаки и тяжелые ботинки, начал работу весной 1919 года в зеленом железнодорожном вагоне третьего класса, номер 1880, который стал его домом и штабом в течение ближайших месяцев. Возможно, увлеченный расследованием, он даже не осознавал сложную политическую ситуацию, в которой он оказался. Находясь на загроможденном запасном пути в Омске, он начал разбираться со всеми материалами, собранными следствием, полученными от генерала Дитерихса.

Когда Соколов, наконец, опубликовал результаты своего расследования, спустя пять лет, уже в изгнании, он так оценил свою собственную работу: «Я здесь сформулировал результаты успешного судебного расследования. В его основании находится закон, совесть судьи и требования поиска правды».

Все же мы теперь знаем, что Соколов фактически решил вопрос о судьбе императорской семьи прежде, чем он даже нар чал свою работу. Пьер Жильяр встретился с Соколовым в Омске через два дня после его назначения и прежде, чем он уехал в Екатеринбург. Он так описал этот невероятный разговор: «Именно в этот момент я познакомился с Соколовым. Из нашего первого разговора я понял, что в его голове сложилось твердое мнение и что у него не осталось никаких надежд. Что же касалось меня непосредственно, я не мог верить в очень многие ужасы. «Но дети, дети?» Я кричал. «Дети перенесли ту же самую судьбу, как их родители. У меня нет ни тени сомнения относительно этого». «Но тела?» «Именно их мы должны искать, именно так мы должны искать ключ к тайне…». Так, на расстоянии в 400 миль от места преступления, даже до того, как был допрошен единственный свидетель, беспристрастный следователь уже знал то, что случилось, и как он собирался доказать это.

Спустя семь месяцев после того, как исчезли Романовы, когда многие люди все еще были убеждены в том, что большая часть семьи выжила, следствие теперь возглавил человек, настроенный представить происшедшее в Екатеринбурге как убийство.

Подозрительная телеграмма

 

Передайте Свердлову, что все семейство постигла та же участь, что и главу. Официально семья погибнет при эвакуации.

(Предполагаемая большевистская телеграмма, 17 июля 1918 г.)

Историческое завещание Соколова всегда было единственным авторитетным источником, на котором основывалась вера в то, что вся семья Романовых была расстреляна большевиками в подвале Дома Ипатьева, а их тела уничтожены. Это утверждение приняло форму книги под названием «Судебное расследование по делу об убийстве Российской Императорской Семьи» (Judicial Enquiry into the Assassination of the Russian Imperial Family). Само название не оставляет у читателя никакого сомнения относительно заключения Соколова, а книга содержит только те доказательства из всего собранного материала, которые свидетельствуют о расстреле. В действительности, Соколов опустил массу материала в своей книге, дающего основание для совсем другого вывода. И это можно объяснить только одним.

Мы вынуждены предположить, что следователь видел себя обвинителем, у которого не было никакого интереса рассматривать свидетельства, противоречащие его мнению, относительно рассматриваемого дела. Его выводы опираются на группу из пяти свидетельств, каждое из которых, взятое отдельно, кажется обвинением. Рассматриваемые вместе, они кажутся непоколебимыми:

(1) найденная телеграмма, в которой сами большевики подтверждают убийство всей семьи.

(2) Свидетельство человека, утверждавшего, что он видел трупы всех Романовых после их расстрела.

(3) Большое число драгоценностей, одежды и личных предметов, найденных на предполагаемом месте убийства, которые были идентифицированы как принадлежащие Романовым.

(4) Труп любимой собаки Татьяны, найденный там же.

(5) Тот факт, что никого из Романовых никто и никогда больше не видел живым.

Если работа Соколова должна была быть серьезно подвергнута сомнению, то следует внимательно рассмотреть каждый из этих опорных столбов, поддерживающих его выводы. И если они рухнут, то вместе с ними рухнет и вся история Екатеринбургского расстрела.

Сначала главное доказательство расстрела всей семьи — телеграмма. Она была зашифрована, и было сказано, что она была оставлена отступающими большевиками на екатеринбургской почте, вместе со многими другими сообщениями, большинство из которых не имело никакого отношения к делу Романовых. Но, согласно Соколову, она, будучи расшифрованной, оказалась сообщением из Екатеринбурга советскому руководству в Москве, посланным 17 июля, в день исчезновения императорской семьи.

Без знаков препинания сообщение читалось: «Передайте Свердлову что все семейство постигла та же участь что и главу официально семья погибнет при эвакуации». Соколов приводит фотографию телеграфного бланка, с подписью чернилами председателя Уральского областного Совета Александра Белобородова.

Не зашифрованным в тексте приводится фамилия адресата — Горбунов, секретарь Совета Народных Комиссаров. Расшифрованный текст показывает, что Горбунов должен был передать сообщение Свердлову председателю Всероссийского Центрального комитета.

На первый взгляд, эта телеграмма приводит доказательства убийства всех Романовых. В письменном виде утверждается, что с семьей случилось то же самое, что и с главой семьи, т. е. непосредственно царем. Для Соколова телеграмма была подтверждением большой большевистской лжи, целью которой было скрыть убийство беспомощных женщин и детей. Следователь привел этот решающий довод в самом конце своей книги. Это должно было помочь отбросить любые, даже самые маленькие сомнения относительно противоречивых свидетельств или показаний неудобных свидетелей. Если Соколов пытался найти хотя бы один факт, подтверждающий его версию, тогда он получил то, что ему было нужно.

Текст телеграммы мы должны подвергнуть тщательной проверке, так же, как это сделал бы офицер разведки, которому в руки совершенно неожиданно попал вражеский документ, появившийся в нужное время и в нужном месте.

На русском языке этот расшифрованный текст выглядит так: «Передайте Свердлову что все семейство постигла та же участь что и главу официально семья погибнет при эвакуации». Очень важным кажется слово «официально». Джон О’Коннор, американский адвокат, который повторно проверял факты, приведенные в книге Соколова, подчеркивает, что это слово является существенным, поскольку оно указывает, что большевиков обманули.

О’Коннор предполагает, что обман был более сложным, чем тот, о котором говорил Соколов, и задается вопросом — почему отправитель телеграммы просто не сообщил Москве: «Скажите Свердлову что казнена вся семья»; он предполагает, что слово «участь» было шифром внутри шифра, ранее согласованным между Москвой и Екатеринбургом, чтобы обмануть любопытных шифровальщиков или кого либо другого, кто мог бы прочитать сообщение.

Если это было так, и некоторые или все Романовых были вывезены живыми, в соответствии с подготовленным заранее планом, то слово «участь» имеет другой смысл, говоря, что царская семья была вывезен в то же место, что и царь.

О’Коннор еще более расширяет эту мысль и утверждает, что причиной для такой большой таинственности могло быть то, что случившееся с Романовыми в действительности было настолько политически чувствительным, что об этом никогда нельзя будет высказываться.

Возможно, например, Романовы были благополучно вывезены большевиками из Екатеринбурга и переданы немцам, как об этом говорилось сэром Чарльзом Элиотом в его сообщении. Это было бы очень нежелательным не только для большевиков, но и для царя, и поэтому — тайна.

Но даже если мы придерживаемся интерпретации телеграммы Соколовым, есть кое-что очень непонятное о Екатеринбурге, который должен был сообщить Москве, что вся семья была убита, так же как царь.

Даже Соколов признает, что Москва знала заранее, что ожидало Романовых, указывая, что «судьба императорской семьи была решена в Москве между 4-м и 14 июля, когда Голощекин находился в Москве, в доме Свердлова». Принято считать, что Голощекин привез в Екатеринбург решение Москвы относительно того, что нужно сделать с Романовыми. Если это было так, то зачем Екатеринбург послал эту телеграмму 17 июля?

Некоторые историки предполагают, что «экстремисты» Екатеринбурга взяли дела в свои собственные руки, и убили всех Романовых не спрашивая Москву и без ее согласия, поставив Москву перед фактом расстрела сначала царя, а затем царицы и детей. Все свидетельствует против этого.

Напротив, есть вполне достаточные основания считать, что председатель Уральского Облсовета Белобородов, который подписал телеграмму, никогда не принимал решения, противоречащего Москве даже при рассмотрении менее важных вопросов, чем судьба царя и его семья. Нельзя представить, учитывая политическую важность вопроса, чтобы Москва позволила уничтожить царскую семью без малейшего согласования заранее.

Но если Москва действительно знала о плане заранее, и если было так важно держать это в секрете, почему Белобородов послал такое подробное сообщение? Были ли Романовы убиты или увезены живыми, было бы проще и более безопасно просто послать сообщение: «Операция с Романовыми, закончена по согласованию».

Это, в свою очередь, приводит к следующему решающему вопросу. Если большевики хотели сохранить свои действия настолько секретными, почему доказательство этого безжалостного дела было оставлено среди разбросанных бумаг на почте, обнаруженных белогвардейским следствием? Чтобы их нашли? Этот вопрос может относиться и к другим свидетельствам в деле Романовых.

Сам Соколов так ответил на этот вопрос: «Все люди обывательской среды, незнакомые с техникой следственного дела обычно рассуждают по одному шаблону: самое простое преступление им кажется чрезвычайно загадочным пока оно не раскрыто, и каждое самое загадочное преступление им кажется чрезвычайно простым, когда оно раскрыто. Обычно и встречаешься всегда с рассуждением: как преступники могли оставить не уничтоженным такой ценный предмет? Действительно ли это?».

Соколов готов ответить на этот вопрос применительно к рассматриваемой телеграмме: «Большевики — люди, и как все люди, они подвержены всем людским слабостям и ошибкам. Я отдаю им должное. Они совершили преступление, особенно вторую его часть: уничтожили труппы так тщательно, как могли. Они лгали, отдаю им должное, умело. Но они иногда переоценивали самих себя и свою осторожность».

Но это утверждение содержит семена своего же собственного опровержения. Если большевики действительно убили семью, они не избавлялись от улик так тщательно, насколько это было возможно — они оставили много улик в шахте, не оставив ни для кого никаких сомнений, что тела были уничтожены, очевидно, там.

Они также оставили откровенные признаки стрельбы в Доме Ипатьева — включая следы от пуль и пятна крови. Телеграмма как раз подтверждает все улики, собранные в Екатеринбурге и вокруг него, указывающие только на одну версию — ту, которую Соколов и курирующий его генерал Дитерихс сочли достойной для рассмотрения. В целом, на почте было найдено 65 сообщений, некоторые из них зашифрованы. Все же, упомянутая телеграмма не похожа на другие, — она написана почти литературно. Поскольку она выделяется по многим причинам, и поскольку от этого зависит версия расстрела, мы решили рассмотреть ее внимательно.

Во французском издании своей книги Соколов отмечает, что это сообщение одно из многих, которые попались ему на глаза, заинтересовало его, потому что оно было отослано в 9.00 утра 17 июля. Его также поразило то, что Екатеринбург просил у Москвы подтверждение ее получения.

Соколов продолжает: «Даже при поверхностной экспертизе было очевидно, что Белобородов придавал этой телеграмме особое значение. Он написал текст непосредственно на пишущей машинке, подписал его вручную и не поручил своим служащим отметить ее в книге отправки телеграмм… это заняло время и требовалось еще расшифровать это сообщение… Это задержало мой отъезд из Омска в Екатеринбург, что вызвало целый ряд трудностей для моего расследования.

24 февраля 1919 года я передал ее содержание опытному лицу при Штабе Верховного Главнокомандующего. 28 февраля — в министерство иностранных дел. Результаты были плачевными. В августе 1919 года я пошел к генералу Жанену, главнокомандующему союзными войсками, прося, чтобы он помог расшифровать ее. Его усилия также были напрасны.

В Европе мне удалось найти человека, о котором всегда было известно как об обладателе совершенно исключительных способностей и опыта в этой области. Перед революцией он много лет работал в правительственном шифровальном отделе. 25 августа 1920 года он получил содержание телеграммы, 15 сентября того же года я имел ее у себя расшифрованной. У него ранее не было ключа к шифру. Именно поэтому, учитывая жизненную важность этого документа, я должен рассказать, как расшифровка была сделана.

25 августа 1920 года было абсолютно бесспорно, что вся императорская семья была убита, и трупы уничтожены. Большевики заявили, что царь был застрелен, и что его семья была эвакуирована. Они лгали для мира. Для себя и между собой они должны были говорить правду.

Если в этой непонятной телеграмме они говорили о преступлении, они должны были, несомненно, использовать слова, выражающие их основную мысль. Давая эту телеграмму специалисту, которого я попросил сделать расшифровку, я сказал ему, для того чтобы облегчить работу, что он, вероятно, найдет в этом тексте слова «семья» и «эвакуация». Этот человек обладал исключительными способностями и значительным опытом в шифровальном деле».

Таким образом, Николай Соколов, человек, который рассказал о том, что вся семья убита еще до того, как он попал в Екатеринбург, оказался еще раз в роли провидца. Столкнувшись с непонятной телеграммой, содержание которой было совершенно неизвестно ему, он был в состоянии предположить, что слова «семья» и «эвакуация» будут найдены в содержании. И удивительно, они нашлись.

Теперь разногласия по поводу предсказания появления слова «семья» среди той смешанной массы чисел уменьшились, хотя это можно было бы принять за удачную догадку, которая подтвердилась. Но вероятность появления предсказанного слова «эвакуация» приближается к нулю. Почему это ключевое слово должно появиться в неизвестной телеграмме?

Соколов снова ожидает этот вопрос и предоставляет нам ответ, объясняя свое предвидение. Он скромно объясняет, что, поскольку сами большевики использовали выражение «семья была эвакуирована», он был в состоянии ожидать использование слова «эвакуация» в каких-либо предложениях.

Однако мы не смогли найти какие-либо материалы большевиков, когда-либо использующих это точное слово. Самым близким словом к слову «эвакуация», используемом в опубликованном большевистском заявлении, было слово «отправлены» — «Жена, и сын Николая отправлены в безопасное место».

Мы представили зашифрованную телеграмму и объяснения Соколова эксперту по шифрам, доктору Эриху Хуттенхайну. В течение 33 лет он работал в немецком правительстве в качестве главы Аналитического отдела, и он хорошо знал российские и европейские системы шифровки. Он теперь удалился от дел, и Читает лекции по истории шифра, охватывающей несколько столетий. Он также был удивлен странным предвидением Соколова: «Если бы Соколов сказал эксперту по шифрованию, что тот, вероятно, нашел бы эти два слова, «семья» и «эвакуация», в расшифрованном тексте, тогда, вероятно, он, уже знал все содержание телеграммы заранее». Но доктор Хуттенхайн также, выражал значительное недоумение в том, что требование Соколова расшифровать сообщение не было выполнено в течении почти двух лет — с начала 1919 года, когда к нему в руки попала телеграмма, по сентябрь 1920 года, когда, наконец, как он говорит, ему удалось расшифровать её.

Это показалось странным доктору Хуттенхайну. Эта система шифровки известна практически несколько столетий. Мы называем ее системой «Многоалфавитной замены»… Я не могу себе представить, чтобы белогвардейцы или французы были не в состоянии расшифровать телеграмму в 1919 году, тем более, что другие шифрованные сообщения с тем же самым ключом были доступны, и что ключ весьма систематически построен».

Видя такие несогласованности вокруг этого решающего документа, мы задались вопросом: может быть телеграмма была изготовлена в 1920 году, как последняя и отчаянная мера, для создания убедительности в шатких доказательствах по данному уголовному делу?

Технически это было бы вполне выполнимо. Но мы были неправы. В регистрационном листе Соколов указано, что телеграмма была среди других, предоставленных Екатеринбургским почтовым отделением следователю Сергееву 20 января 1919 года. К тому же Соколов говорит, что копии шифрованных телеграмм были представлены месяц спустя начальнику разведки белогвардейцев полковнику Злобину. Спустя несколько дней после этого телеграммы были пересланы к А.Н. Кулькову, руководителю шифровального отдела в Белом российском министерстве иностранных дел. Похоже, что и у Злобина, и у Кулькова были какие-то неприятности с полученными сообщениями, и они говорят Соколову, что работа требует большого времени. Нет никаких сведений о том, что Соколов показывал эти телеграммы генералу Жанену.

Нам удалось идентифицировать успешного дешифровальщика Соколова. В письме из Лондона для «моего дорогого Николая Александровича» эксперт написал: «Могут быть расшифрованы все телеграммы, которые Вы послали мне. Но только одна из них имеет отношение к вопросу, интересующему Вас, и это — как раз та, о которой Вы думали, то есть телеграмма от 17 июля». Эксперт подписался «А. Абаза».

Лейтенант Абаза был помощником военно-морского атташе в белогвардейском российском посольстве в Лондоне в 1920 году. Он сделал то, что не смогли сделать другие профессионалы. Вопрос о том, почему раньше не смогли расшифровать телеграмму, так и не получил ответа.

Рассмотрим одну возможность, связанную с таинственной телеграммой. Может быть, Соколова самого кто-то обманул, кто-то, кто приложил большие усилия, чтобы создать «доказательство» расстрела всех Романовых.

Мы снова возвращаемся к книге Соколова, чтобы еще раз проанализировать главу, в которой он рассматривает телеграммы. Мы обнаружили, что издание на русском языке 1925 года, появившееся через год после французского издания, на которое мы ссылались до сих пор, было сильно отредактировано. Во французском выпуске Соколов установил время получения этой телеграммы следователем Сергеевым 20 января 1919 года. Но в российском выпуске эта дата была опущена.

Кроме того, абзац, в котором Соколов сделал свой прогноз о том, что слова «семья» и «эвакуация», «вероятно», появятся в телеграмме — полностью исчез из издания на русском языке. Вместо этого в переделанном и отредактированном российском издании появление слова «семья», как наиболее ожидаемого, предсказывает непосредственно дешифровальщик.

Когда российское издание вышло в Германии в 1925 году, Соколов уже несколько месяцев как умер. Кто-то другой, возможно, считавшийся его покровителем граф Орлов, к тому времени уже отредактировал книгу

Можно предположить, что удивительно удачное предсказание Соколов относительно слов «семья» и «эвакуация» посчитали эпизодом, который не выдержит испытание временем, и его вырезали. Казалось понятным, почему это было сделано. Но почему вырезали эту дату— дату, когда телеграмма первоначально попала в руки следствия — 20 января 1919 года? Какой смысл был в этом?

Если при рассмотрении телеграммы не подвергать сомнению честность и Сергеева, и Соколова, можно сделать предположение, не являющееся абсолютной истиной, но только возможностью, что телеграмма была фальшивкой, специально сфабрикованной кем-то еще.

Если рассматривать эту версию, то время появления этой телеграммы становится крайне важным. 20 января прошло всего три дня после того, как следователю Сергееву было приказано «передать все материалы следствия и вещественные доказательства» генералу Дитерихсу. В течение времени этой передачи образовался «судебный вакуум» между Сергеевым и Соколовым. Если свидетельства каким-то образом переделывались, то это могло быть как раз в это время, когда телеграммы находились не в руках следствия, а в руках белогвардейского руководства. Если телеграмма была изготовлена, то она является фальшивкой, и следует попытаться найти признаки, подтверждающие это.

Именно Соколов привлек наше внимание к одной особенности. Ему показалось странным, что Белобородов подписал телеграмму вручную. Это тем более странно, что на других телеграммах, копии которых сохранились, подпись была напечатана. Соколов предположил, что эта решающая телеграмма была подписана вручную просто потому, что она была исключительно важной.

Мы попытались проверить подлинность подписи Белобородова и нашли другую его подпись. Председатель областного Совета подписал расписку, выданную при передаче императорской семьи, сразу же после ее прибытия в Екатеринбург. Простое сравнение этих двух подписей показывает даже неопытному глазу, что они сильно отличаются.

Но вопрос не в том, какая подпись подлинная, а какая фальшивка. В феврале 1918 года большевики ввели новый российский алфавит, в котором некоторые буквы, используемые в царское время, были признаны устаревшими. Первая подпись Белобородова, написанная в конце апреля 1918 года, была написана в старом стиле. Вторая подпись, на телеграмме, была предположительно написана одиннадцать недель спустя, 17 июля, и написана в подлиннике в новом стиле. Изменил бы Белобородов свой стиль письма между этими двумя датами? Возможно, как председатель областного Совета, он чувствовал, что должен, хоть и поздно, подать пример и сменить почерк, в соответствии с указаниями, полученными из Москвы. Но, с другой стороны, беспокоили ли его подобные мелочи в суматохе гражданской войны? Возможно, если телеграмма была поддельной, то тот, кто подделал телеграмму, думал, что Белобородов изменил свою подпись.

Мы представили эти два документа с их подписями Максвеллу Фриду, который в течение шести лет возглавлял подразделение, проводящее экспертизу документов в лаборатории судебной медицины лондонской полиции. Фрид — один из лучших экспертов почерка в мире. После того, как он исследовал обе подписи Белобородова, он прислал нам свое профессиональное заключение.

Он написал: «Я исследовал подписи. Прежде всего, я сравнил подпись «Белобородов», которая находится в зашифрованной телеграмме, и подпись «А. Белобородов», которая была поставлена в документе 2 (расписка, выданная Белобородовым).

На основе очень ограниченного количества доступного материала у меня сложилось мнение, что нет признаков того, что автором каждой из этих подписей является кто-то другой. Далее я не считаю, что любое сходство между этими подписями больше, чем можно было бы ожидать между подписями двух других грамотных русских начала двадцатого столетия». Таким образом, все выглядит, как если бы эти две подписи были написаны различными людьми.

Но Фрид еще не закончил. Он добавил, что в двух документах, которые мы представили, не было «никакого свидетельства, достаточного, чтобы предположить, что подпись «Белобородов» на оригинале документа 1 была подделкой или копией подписи «А. Белобородов» на оригинале документа 2». Другими словами, казалось, не было никакой попытки подделать одну подпись, используя другую как модель. И все же, если эти две подписи были сделаны различными лицами, должно быть, подделка была сделана каким-то другим способом.

Возможно подпись на «расписке» была поддельна, а подлинной является подпись на «телеграмме». Возможно, чиновник на почте написал «подпись» на зашифрованной телеграмме просто, чтобы идентифицировать имя отправителя. Но Соколов настаивает в книге, что Белобородов действительно «подписал ее собственной рукой».

Затем Фрид указал на некоторую особенность в машинописном тексте зашифрованной телеграммы. Он уверенно заявил: «Текст состоит из шести печатных строчек, причем нижние пять строчек и первая строчка напечатаны или в разное время или на разных машинках. Отступ первой строчки от края бумаги меньше, чем отступ последующих пяти нижних строчек. Это могло произойти, если валик машинки был поднят между печатанием первой строчки и печатанием остальных, или если бумага вынималась из машинки, а затем снова была вставлена».

Глядя на телеграмму, можно увидеть, то, что утверждает эксперт: первая цифра закодированного сообщения — число 3 — сдвинута на одну букву и находится не под буквой «М», а под буквой «О» в первой строчке. Это могло произойти, возможно, если бы бумага вынималась и вновь вставлялась в машинку перед печатанием шифрованной части текста. Нет видимой причины для того, что бы делать это при печатании. Возможно, что служащий почтового отделения напечатал преамбулу, и затем вынул ее из машинки и передал Белобородову, или кому-то другому для размещения шифрованной части.

Однако, учитывая подозрительность подписи на телеграмме, возможно, что тот, кто подделал телеграмму, получил телеграфный бланк с уже написанной преамбулой, а затем добавил свое собственное зашифрованное сообщение. Соколов настаивает, может быть наивно, что Белобородов подготовил это сообщение лично сам, чтобы избежать любопытства шифровальщиков. Но, если бы это имело место, не имело смысла уходить из почтового отделения, оставив жизненно важный документ, доступный для любого шифровальщика или белогвардейского следователя,

В заключение Соколов обнаружил книгу исходных документов, в которой эта телеграмма не была зарегистрирована. Он объяснил это тем, что телеграмма была повышенной секретности. Но это кажется довольно поверхностным объяснением. Белобородов часто посылал секретные сообщения, эти сообщения всегда регистрировались в книге исходных документов, но это не означало, что они потеряли свою секретность. Бросалось бы в глаза, если бы эта известная телеграмма была послана и не зарегистрирована. Еще раз спросим: почему не заносят телеграмму в книгу, а затем бросают ее валяющейся на столе?

Есть более вероятное объяснение относительно того, почему та телеграмма была не зарегистрирована, и не внесена в книгу исходных документов. Если бы телеграмма была более поздней подделкой, было бы невозможно позднее внести ее в уже заполненную книгу. Телеграмма «Белобородова» была представлена Соколовым в его книге как главное свидетельство расстрела всей семьи Романовых в Доме Ипатьева, и что Екатеринбургский Совет и Москва были ответственны за убийство и за сокрытие трупов.

Никто и никогда не подвергал сомнению этот документ, но исследование его подлинности предполагает, в лучшем случае, что документ — достаточно подозрителен, для того, чтобы использоваться как самостоятельное свидетельство; в худшем случае это могла быть подделка. Это — плохое свидетельство того, что произошло с семьей Романовых — если это свидетельство вообще.

Исчезновение охранника, показания которого были ключевыми в расследовании

 

Он лжет как очевидец.

(Старая русская поговорка)

И февраля 1919 года, спустя четыре дня после того, как Соколов был назначен следователем, агент уголовного розыска по фамилии Алексеев в Перми, в 200 милях к северо-западу от Екатеринбурга арестовал главного свидетеля. Он послал подробное сообщение о том, что арестованный большевик показал и повез пленника в Екатеринбург. Арестованный служил охранником в Доме Ипатьева. Вот часть того, что он сказал о той ночи, когда Романовы исчезли: «Когда я вошел в комнату, где находилась царская семья, все они уже были расстреляны и лежали на полу в разных положениях. Около них было масса крови, причем кровь была густая — «печеночная». Все, за исключением сына царя Алексея, были, по-видимому, уже мертвы. Алексей еще стонал. Юровский еще раза два или три при нем, Медведеве, выстрелил в Алексея из револьвера. Вид убитых настолько повлиял на него, Медведева, что его начало тошнить, и он вышел из комнаты.

Видел он, Медведев, что таким образом расстреляны были: бывший император Николай II, супруга его Александра Федоровна, сын Алексей, его четыре дочери, доктор Боткин и прислуга: повар, официант, горничная».

Эти слова были, предположительно, произнесены Павлом Медведевым, 31-летним фабричным рабочим, бывшим Начальником внешней охраны в Доме Ипатьева. Люди в Екатеринбурге помнили его как высокого и общительного человека, с отличительными рыжими усами. Его рассказ, если это правда, окончательно определяет судьбу Романовых. Три других охранника также свидетельствовали о расстреле императорской семьи, но они рассказывали только то, что слышали от других.

Поскольку Медведев был единственным человеком, который действительно видел тела расстрелянных, он стал основным свидетелем Соколова, к словам которого следует отнестись серьезно.

Мы привели здесь большую часть из того, о чем Медведев рассказал 12 февраля 1919 года арестовавшему его Алексееву. Хотя в своей книге Соколов представил рассказ Медведева как рассказ человека, на которого не оказывалось никакого давления, в действительности это был рассказ арестованного человека арестовавшему его полицейскому. Приводим здесь его рассказ, как он содержится в материалах следствия, опуская только то, что не относится к расстрелу: «16 июля 1918 года, по новому стилю, под вечер, часов в 7, комендант Юровский приказал ему, Медведеву, отобрать у всех караульных, стоявших на постах при охране дома, револьверы. Револьверов у охраны дома было всего 12 штук, все они были системы «наган». Собрав револьверы, он доставил их коменданту Юровскому в канцелярию при доме и положил на стол. Еще утром в этот день Юровский распорядился увезти мальчика, племянника официанта, из дома и поместить в караульном помещении при соседнем доме Попова. Для чего все это делалось, Юровский ему не говорил, но вскоре после того, как он доставил Юровскому револьверы, последний ему сказал: «Сегодня, Медведев, мы будем расстреливать все семейство», и велел предупредить команду караула о том, что, если команда услышит выстрелы, то не тревожилась бы. Предупредить об этом команду он предложил часов в 10 вечер. В указанное время он, Медведев, команду предупредил об этом, а затем снова находился при доме.

Часов в 12 ночи комендант Юровский начал будить царскую семью. Сам Николай И, все семейство его, а также доктор и прислуга встали, оделись, умылись и приблизительно через час времени все 11 человек вышли из своих комнат. Все они на вид были спокойные и как будто никакой опасности це ожидали. Из верхнего этажа дома они спустились вниз по лестнице, ведущей из ограды дома. Сам Николай II на руках вынес сына Алексея.

Спустившись вниз, они вошли в комнату, находящуюся в конце корпуса дома. Некоторые несли с собой подушки, а горничная несла две подушки. Затем комендант Юровский приказал принести стулья. Принесли три стула. К этому времени в «Дом особого назначения» уже прибыли два члена Чрезвычайной следственной комиссии, один из них, как он узнал впоследствии, был Ермаков, как звать его не знает, родом из Верх-Исетского завода, и другой, ему совсем неизвестный. Первый из них, Ермаков, невысокого роста, черноватый, на вид лет 30, бороду бреет, усы черные, говорит — «прирыкивает», второй роста высокого, белокурый, на вид 25–26 лет.

Комендант Юровский, его помощник и эти два лица спустились в нижний этаж, где уже находилась царская семья. Из числа охраны находились внизу в той комнате, где была царская семья, 7 латышей, а остальные три латыша были тоже внизу, но в особой комнате.

Револьверы были розданы Юровским уже и находились у семи латышей, бывших в комнате, двух членов следственной комиссии, самого Юровского и его помощника: всего было роздано по рукам 11 револьверов, а один револьвер Юровский разрешил взять обратно ему, Медведеву.

Кроме того, у Юровского при себе был маузер. Таким образом, в комнате собралось всего 22 человека: 11 подлежащих расстрелу и 11 человек с оружием, которых он всех назвал.

На стулья в комнате сели супруга Николая И, сам Николай II и сын его Алексей, остальные стояли на ногах около стенки, причем все время были спокойны. Юровский, спустя несколько минут, вышел к нему, Медведеву, в соседнюю комнату и сказал ему: «Сходи Медведев, посмотри на улице, нет ли посторонних людей, и послушай выстрелы, слышно будет или нет». Он, Медведев, вышел за ограду и тотчас по выходе услыхал выстрелы из огнестрельного оружия и пошел обратно в дом сказать Юровскому, что выстрелы слышны.

Когда вошел в комнату, где находилась царская семья, то они все уже были расстреляны и лежали на полу в разных положениях. Около них была масса крови, причем кровь была густая — «печеночная». Все из них за исключением сына царя Алексея, были, по-видимому, уже мертвы. Алексей еще стонал. Юровский еще раза два или три при нем, Медведеве, выстрелил в Алексея из нагана, и тогда он стонать перестал. Вид убитых настолько повлиял на него, Медведева, что его начало тошнить, и он вышел из комнаты.

Затем Юровский тогда же приказал ему бежать в команду и сказать, чтобы команда не волновалась, если будут слышны выстрелы. Когда он пошел в команду, то еще в доме последовало два выстрела, а навстречу ему попали бегущие из команды разводящие Иван Старков и Константин Добрынин. Последние, встретясь с ним еще на улице у дома, спросили его: «Что, точно ли застрелили Николая И? Вместо него, чтоб другого не застрелили, а то тебе отвечать приведется, ты принимал его».

На это он им ответил, что лично видел, что они застрелены, т. е. Николай и его семья, и предложил им идти в команду и успокоить, чтобы охрана не волновалась. Видел он, Медведев, что таким образом расстреляны были: бывший император Николай II, супруга его Александра Федоровна, сын Алексей, четыре дочери, доктор Боткин и прислуга: повар, официант, горничная. У каждого было по несколько огнестрельных ран в разных местах тела, лица у всех были залиты кровью, одежда у всех также была в крови.

Покойные, видимо, ничего до самого момента расстрела о грозящей им опасности не знали. Сам он, Медведев, участия в расстреле не принимал.

Когда он, Медведев, вернулся к Юровскому в комнату, то Юровский приказал ему привести несколько человек из охраны и перенести тела убитых на автомобиль. Он созвал больше 10 человек из караульных, а кого именно, теперь не упомнит. Сделали носилки из двух оглоблей от саней, стоявших во дворе около сарая. К ним привязали веревкой простыню и таким образом перенесли все трупы в автомобиль.

Со всех членов царской семьи сняли, у кого были на руках, когда они были еще в комнате, кольца, браслеты и двое золотых часов. Вещи эти тут же передали коменданту Юровскому. Сколько было снято с умерших колец и браслетов, он не знает.

Все одиннадцать трупов тогда же увезли со двора на автомобиле. Автомобиль с трупами был особый грузовик, который был доставлен во двор под вечер. На автомобиле этом с трупами уехали два члена следственной комиссии, один из коих был Ермаков, а другой, вышеописанных примет, ему неизвестный. Шофер на этом автомобиле был, кажется, Люханов, по фамилии. Человек он среднего роста, коренастый, на вид более 30 лет, лицо бугревистое (угреватое). Трупы убитых были положены на автомобиль на серое солдатское сукно и сверху прикрыли тем же сукном. Сукно было взято в том же помещении дома, где оно хранилось куском.

Куда были увезены трупы, он, Медведев, достоверно не знает и никого об этом тогда не расспрашивал.

После увоза трупов из дома, комендант Юровский приказал позвать команду и вымыть пол в комнате, где был произведен расстрел, а также вымыть кровь во дворе, на парадном крыльце двора и где стоял автомобиль, что и было сделано охранниками.

Когда это все было сделано, Юровский ушел со двора в комендантскую в доме, а он, Медведев, удалился в дом Попова, где жили караульные, и до утра из дома не выходил».

Рассказ допрашиваемого Медведева выглядит убедительным. Это воспоминание человека, который видел состояние места преступления, сразу же после расстрела, и видел трупы. Следствие, проводимое по делу Романовых, получило уже подобное свидетельство, правда более слабое.

В октябре 1918 года, прежде, чем Соколов занял должность, и задолго до того, как появился Медведев, следователь Сергеев допросил другого бывшего охранника по имени Михаил Летемин. Летемин сам в Доме Ипатьева ночью 16 июля не был, но ему рассказали о произошедшем, когда он утром пришел на дежурство. Рассказал ему Андрей Стреко-тин, который утверждал, что во время его дежурства мимо него прошла семья, и видел сцену расстрела между полуночью и четырьмя часами утра.

Летемин усомнился в рассказанном, сказав, что должно быть много пулевых отверстий в комнате, больше, чем их было. Стрекотин ответил: «Почему много? Горничная царицы спряталась за подушку, в которую попало много пуль…» Летемин сказал, что должно быть много крови, но ему ответили, что кровь ночью вымыли.

У нас также есть показания двух других охранников, Филиппа Проскурякова и Анатолия Якимова, которые были допрошены позже Медведева в 1919 году. Проскуряков рассказал, что он напился с другом ночью 16 июля, и Медведев посадил их под арест в баню, которая находилась через дорогу, чтобы они протрезвели. В 3 часа ночи пришел Медведев, разбудил и приказал идти в Дом Ипатьева. В комнатах стоял как бы туман от порохового дыма и пахло порохом. В задней комнате, с решеткой в окне, которая рядом с кладовой, в стенах и в полу были пулевые отверстия. Там, где в стенах и полу были пулевые отверстия, вокруг них была кровь. По приказу Медведева он и другие охранники вымыли полы, чтобы уничтожить следы крови. Информация о том, что расстреляна вся семья Романовых, была получена Летеминым от Медведева и Стрекотина.

Четвертое свидетельство было получено от Анатолия Якимова, болтовня которого явилась источником самого первого рассказа о расстреле, еще в июле 1918 гола. Тогда он рассказал своей сестре, которая передала это своему знакомому, который в свою очередь рассказал человеку по имени Горшков. Горшков передал ее слова и.д. прокурора Кутузову.

30 июля 1918 года через две недели после исчезновения Романовых следователь Сергеев определил это свидетельство как «сфабрикованное». Арестованный семь месяцев спустя, Якимов рассказал эту историю снова, на этот раз следователю Соколову. Он сказал, что в ночь убийства он был разбужен в 4.00 двумя товарищами, Клешневым и Дерябиным. После того, как проснулись другие охранники из внешней охраны, они взволнованно рассказали, что во время своего дежурства они видели всех Романовых, которых вели расстреливать. Рассказ Якимова интересен тем, что он содержит детали, в частности он уточняет, как размещались в расстрельной комнате члены императорской семьи.

В показаниях охранников есть много несоответствий, в частности они слишком подробны, чтобы им безоговорочно верить. Они отличаются, например, в том, кто и что говорил перед тем, как началась стрельба; они расходятся в показаниях, говоря о времени, когда происходили эти события, сколько прошло времени с полуночи до рассвета.

Один из свидетелей говорит, что для некоторых членов императорской семьи были принесены стулья, в то время, когда другой определенно говорит, что все при расстреле стояли.

Иногда свидетельства становятся настолько противоречащими друг другу, что возникает вопрос, а были ли свидетели там вообще, и сколько реальных фактов содержится в их свидетельствах.

Один пример — описание горничной Демидовой. Проскуряков описывает ее как «лет 40, высокая, худая, смуглая». Якимов, однако, описывает ее «высокой и крепкой блондинкой, в возрасте от 30 до 35…»

Конечно, нельзя ожидать, чтобы у охранников была фотографическая память, но, в конце концов, была только одна девица, и свидетели видели ее ежедневно, в течение нескольких недель.

Иногда, свидетельства могут казаться подозрительными, если свидетели очень хорошо помнят подробности. Описание Якимовым сцены убийства — слишком подробное для человека, который услышал эту историю несколько месяцев назад, будучи разбуженным рано утром, от двух взволнованных охранников, наблюдавших за этой сценой через разные окна.

Суд, если бы он состоялся, должен был бы рассмотреть и свидетельства и противоречия в показаниях. И это заняло бы не одну неделю.

Но есть одно, решающее обстоятельство — ни один свидетель не видел лично сцену убийства, только Медведев утверждал, что он видел трупы. Предполагая, что свидетельства были «изготовлены», как в случае с шифрованной телеграммой, следует тщательно рассмотреть источники этих свидетельств, и прежде всего показания Медведева. Если мы обратим внимание на время появления этих свидетелей, мы увидим, что они появились один за другим в то же время, что и подозрительная телеграмма — когда Сергеева отстранили от Дела, а Соколов только, что был назначен.

До февраля 1919 года у следствия было только показание Горшкова, прошедшее через четверо рук (который сказал, что все члены семьи были убиты наверху в столовой), и неубедительная версия, рассказанная Летеминым (который не был в Доме Ипатьева ночью и сомневался относительно рассказанного ему на следующий день).

Единственный свидетель, показания которого, действительно, заслуживают внимания, Медведев, неожиданно появляется 11 февраля 1919 года, и затем Проскуряков, и позже Якимов, следуя один за другим в течение марта и апреля. Все трое были арестованы тем же самым старательным агентом уголовного розыска Алексеевым.

Свидетельство Медведева появилось в материалах уголовного дела в самое подходящее время, как раз после того, как генерал Дитерихс прекратил гражданское следствие и забрал материалы следствия и вещественные доказательства.

Новые материалы, большинство из которых не опубликованы, рассказывают о подозрительных обстоятельствах, сопровождающих эпизод с Медведевым, и заставляют предположить, что в его рассказ или вмешались белогвардейские чиновники, арестовавшие и допрашивающие его, или же Он полностью выдуман.

Во-первых, как Медведев попал в руки белогвардейцев? Это — очень необычная история. Можно было бы предположить, что, будучи так глубоко связанным с убийством Романовых, Медведев должен был держаться как можно дальше от белогвардейцев, которые могут ему за это отомстить. Однако белогвардейское следствие утверждало, что он поступил как раз наоборот.

В декабре 1918 года, сражаясь за большевиков под Пермью, Медведев был послан к мосту через реку, стоящему на пути продвигающихся белогвардейцев. Из ранее неопубликованного рассказа производившего арест полицейского Алексеева: «Они [большевики] взяли его к Камскому мосту через реку Каму под Пермью. Они показали ему устройство, предназначенное для взрыва моста… Он остался там, пока правительственные войска не заняли Пермь, что случилось 24 декабря… Накануне этого дня вечером ему пришло письменное приказание взорвать мост. Часа в 4 дня пришел комиссар, приказавший ему взорвать мост, дав это приказание под расписку.

Правительственные войска уже приближались к мосту со стороны правого берега и уже начали стрелять с моста по убегавшим красноармейцам… Он, Медведев, в это время сидел в своем сарае, и ничего не предпринимал, решив не взрывать мост и перейти на сторону правительственных войск. Пробыв в избушке минут 20, он вышел из нее с детонатором в руке и имевшимся при нем наганом. Было уже темно.

Его обнаружили часовые белогвардейцев, находящиеся на мосту, окликнув: «Кто идет?». Он ответил, что красноармеец. Они приказали, чтобы он подошел к ним… в числе других добровольно сдавшихся красноармейцев, его отправили в казармы близ Перми. В этих казармах он пробыл с неделю и его в числе других послали в 139-й эвакуационный пункт в санитарную команду… По поводу расстрела бывшего императора Николая II и его семьи он рассказал на эвакуационном пункте одной сестре милосердия в перевязочном отделении, как ее звать и фамилию не знает — рыженькая она, одна находилась в том отделении».

Таким образом, Медведев, один из усердно разыскиваемых преступников, участие которого в убийстве Романовых было почти бесспорным и грозило ему расстрелом, в случае, если его поймают, решил сам сдаться своим заклятым врагам, и, сделавши это, он, ничего не боясь, болтал обо всем, что знал. И все же, именно так это и случилось, согласно материалам белогвардейского следствия.

Сотрудник уголовного розыска Алексеев, послал свое длинное сообщение, сразу же после того, как допросил Медведева, а затем отправился искать медсестру, о которой тот говорил. Подходящей под описание оказалась Лидия Гусева. При очной ставке с Медведевым она созналась в том, что упомянутый выше разговор имел место.

Алексеев послал телеграмму следователю Сергееву в Екатеринбург, чтобы тот подготовил специальную камеру для изоляции Медведева. Он добавил, коротко: «У меня есть важная информация».

Итак, Медведев, названный в официальной корреспонденции как «убийца царя», возвратился снова в Екатеринбург, на сей раз в оковах. Следователь Сергеев, уже уволенный, ожидающий Соколова, который должен был его заменить, провел второй допрос заключенного. Николай Остроумов, помощник прокурора в Екатеринбурге, позже рассказал об этом допросе так, что читающий это ясно представлял картину происходящего:

«При допросе присутствовали всего три человека — он сам, Сергеев и Медведев. Было, странное, страшное и незабываемое чувство. Медведев, белый как полотно, сидящий на стуле перед столом, за которым сидел Сергеев. Сознание того, что он умрет, было написано на его лице. Он знал, что ничто его не спасет от наказания за цареубийство. Медведев, низким взволнованным голосом, рассказывал о том, как был убит император, императрица, больной царевич Алексей, великие княжны, и их слуги…»

Это кажется убедительным при первом прочтении. Но мы должны понять, что рассказ Остроумова, написанный десятилетие спустя, был частью письма, предназначенного для того, чтобы убедить сторонников подлинности Анастасии, появившейся в Германии в двадцатых годах, в том, что настоящая великая княжна была убита в Доме Ипатьева. Ка(к мы дальше покажем, противники «Анастасии» в этом деле не всегда были последовательны. В письме содержатся намеки на нависшую над Медведевым смертельную опасность и о том, что он действительно готовился к смерти.

Его смерть не менее подозрительна, чем его предательство. Свидетельство о его смерти в материалах следствия отмечено датой — 25 марта 1919 года, после того, как Сергеев, его допросил; причиной смерти называют сыпной тиф.

На первый взгляд это весьма вероятно — в области в то время действительно была эпидемия сыпного тифа. Но генерал Дитерихс, который, должен был точно знать, почему он лишился главного свидетеля обвинения, сказал в 1920 году, что Медведев умер «от сердечного приступа» в течение трех дней после того, как Сергеев его допросил.

Сердечный приступ в возрасте 31 года?

Можно было бы не обращать большого внимания на это, но другие свидетели утверждают, что разговоры о болезни Медведева просто скрывали его более мрачный конец. Сэр Томас Престон сказал нам в 1971 году, что Медведев сознался в своем участии в преступлении «под пыткой». Николай Белоцерковский, бывший начальник Военного контроля в Екатеринбурге, находясь за рубежом, сказал другу в изгнании, что Медведев умер после того, как «я его бил слишком сильно». Конечно, обе стороны в гражданской войне использовали пытку, но насильственная смерть Медведева не имела никакого смысла, если он был действительно свидетелем убийства.

Французский офицер Ласье, французский парламентский представитель, который ездил по Сибири с французской военной миссией, был в Екатеринбурге спустя несколько недель после смерти Медведева, рассказывал о своих подозрениях. Ему сообщили распространенную версию, и позже он недоуменно писал: «Согласитесь, очень подозрительным является то, что этот проклятый сыпной тиф появился и лишил историков как настоящих, так и будущих, единственного свидетеля исторического события, которое до сих пор не разгадано?»

Француз не был одинок в своих сомнениях. Серьезную информацию об истории со смертью Медведева мы получили из «черного мешка» с документами, которые мы нашли в Комитете по безопасности, в письме от прокурора Иорданского его начальнику Никандру Миролюбову, прокурору в Казани.

Отстраненный от следствия военными, Миролюбов внимательно следил за делом со стороны гражданской судебной власти. Иорданский сообщил ему о смерти Медведева только спустя три дня: «… спешу поделиться с Вами весьма прискорбным сообщением. Несколько дней тому назад заболел сыпным тифом заключенный в тюрьму по царскому делу Медведев и 25 марта, находясь уже в тифозном бараке, умер.

Перед тем, как поместить его в тюрьму, камера была приготовлена по особым моим распоряжениям. Несмотря на то, что заболевания не было, была произведена особая обработка, т. к. в самой тюрьме по другим камерам было много заболеваний… Медведев умер 25 марта, между тем о смерти его было сообщено н(начальником) тюрьмы лишь 29 марта за № 10, о болезни же его я не был осведомлен.

Поэтому невольно возникает мысль, не было ли в данном случае какое-либо злоупотребление, и не скрылся ли он при содействии кого-либо. Но это лишь голое предположение. С этой целью я дал официальное поручение начальнику] произвести подробное дознание, дав ему по этому поводу личные указания и затребовав метрическую запись о смерти его.

Между тем, усматривая неправильность действий со стороны начальника тюрьмы, через тюремного инспектора я потребовал от него объяснений о причине несообщения мне или судебному следователю Соколову о положении Медведева и о замедленности донесения о смерти его.

Неприятно еще то, что, хотя он и был допрошен обстоятельно по тем данным, которые имелись в деле, но его нужно было допросить вторично, уже по тем материалам (протоколам осмотров вещественных доказательств), которые были введены в дело следователем Соколовым».

Есть ли хотя бы малейшее сомнение? Письмо содержит подтверждение роли Медведева, как об этом рассказал следователь Сергеев, или написал Остроумов, утверждающий, что он присутствовал при допросе.

Но, как ни странно, Соколов сам внес сомнения в значимости его показаний для следствия. В Екатеринбурге Соколов сказал французскому офицеру Ласье, может быть опрометчиво, о чем он позже, возможно, сожалел: «Увы, свидетель умер от сыпного тифа, не продвинув следствие дальше». Чего стоит теперь полное признание Медведева, предположительно полученное при втором допросе, протокол которого находится в материалах белогвардейского следствия?

Возникает даже вопрос, был ли заключенный действительно Медведевым. Согласно генералу Дитерихсу, Медведев назвался Бобиковым, когда его арестовали. Не были сделаны фотографии не только Медведева, но и других допрошенных охранников — странное упущение в следствии, которое тщательно фотографировало вещественные доказательства и имело фотографа.

В итоге, у нас есть только сообщение Алексеева, темной фигуры, арестовавшей Медведева, подтверждающее подлинность его признаний. Если это был Медведев, о чем он действительно говорил следователю? Старший американский офицер разведки в Сибири, майор Слаутер сказал, что преступник сначала «притворялся сумасшедшим».

В марте 1919 года Соколов знал о существовании Медведева и стремился увидеть его как можно быстрее. Но Медведев умер, или, возможно, был убит. У местных белогвардейцев не было никакой причины убивать свидетеля перед прибытием Соколова, поскольку он, единственный из свидетелей говорил, что он лично видел истекающие кровью трупы всей семьи Романовых.

Если они его действительно убили, то есть только одна причина для этого. Он говорил не то, что кому-то требовалось, и должен был быть ликвидирован прежде, чем появится Соколов. Если бы военные зашли так далеко, что попытались заменить материалы следствия другими, не поддающимися проверке, то отстранение Сергеева только помогло бы этому.

Подозрения прокурора Иорданского относительно Медведева в следствии Соколова рассматривались как удовлетворение «требований поиска правды». Однако, предательство Медведева, и подозрительная смерть не позволяют считать его показания ключевыми в расследовании. Второй столб расследования Соколова рухнул.

Другие охранники, другие истории

 

Некоторые из свидетелей утверждают, что не все из семейства Романовых были расстреляны. Часть была эвакуирована из Екатеринбурга..

(Старынкевич, министр юстиции правительства Колчака, позже 1918 г.)

«Что, точно ли застрелили Николая II? Вместо него, чтоб другого не застрелили». Такой была первая реакция охранников Дома Ипатьева Ивана Старкова и Константина Добрынина, на сообщение Медведева о расстреле семейства Романовых безлунной ночью 16 июля 1918 года.

Хотя они и слышали звуки выстрелов, доносившиеся из особняка, они отнеслись к новости скептически, с подсознательным чувством — что-то скрывается. Старков ожидал этого, поскольку его заранее предупредили, чтобы он не беспокоился, если услышит стрельбу. Но пока он сомневался, и даже больше, чем сомневался, другой охранник Проскуряков, а затем и жена Медведева, которые также были допрошены, подтвердили, что все императорское семейство «было отнято».

После исчезновения Романовых Старков видел в комендантской военного комиссара Голощекина и председателя Уральского Облсовета Белобородова, двоих, кто, безусловно, знал правду. Возможно, он подслушал что-то и сделал свои выводы относительно случившегося, но, если так, то он никому этого не рассказывал. Как и большая часть свидетелей, Старков попал в список «убитых на фронте».

Другие охранники давали совершенно другое описание событий, произошедших в Доме Ипатьева, но Соколов их показания проигнорировал. Так продолжалось до тех пор, пока мы не обнаружили эти показания в материалах белогвардейского следствия.

Александр Варакушев, бывший механик из Санкт-Петербурга, был не только охранником в Доме Ипатьева, но, также состоял при штабе главного управления Красной Армии в Екатеринбурге. Он рассказывал о вывозе Романовых из Екатеринбурга живыми.

У нас есть протокол допроса его друга Александра Самойлова в сентябре 1918 года: «Я служу кондуктором Омской железной дороги. В июне и июле сего года, я квартировал по 2-й Восточной ул., в доме № 85, во флигеле, вместе с красноармейцем Александром Семеновичем Варакушевым, у коего была сожительница Наталья Николаевна Котова. Варакушев служил в отряде по охране бывшего государя Николая II. Когда-то летом, еще при большевиках, я, не помню от кого, узнал, что будто бы умер наследник Алексей Николаевич, и спросил об этом Варакушева. Он ответил, что это неправда, так как на днях видел его, и он бросал в собаку камешки. Варакушев говорил еще про Алексея, что он был болен и совсем не ходил, но потом стал выходить в сад. После объявления большевиков о том, что они расстреляли бывшего государя, я, прочитав об этом в газете, спросил Варакушева, правда ли это.

Он мне ответил, что сука Голощекин распространяет эти слухи, но в действительности бывший государь жив. При этом Варакушев рассказал мне, что Николая и его жену заковали в кандалы и в автомобиле Красного креста увезли на вокзал Екатеринбург I, где посадили их в вагон, а затем отправят в Пермь.

Про семью бывшего государя Варакушев сказал, что она вока еще осталась в Доме Ипатьева, но куда ее девают, ничего не говорил. Этот разговор у меня с Варакушевым был в тот самый день, когда большевики объявили о расстреле Николая. Во время этого разговора Варакушев предложил мне, если я желаю, посмотреть Николая на вокзале, но в этот день я на вокзал не пошел, а за день или два до сдачи города я был на вокзале Екатеринбург I за получением денег, и там я встретил Варакушева. Он мне показал на стоявший на пятом или шестом пути состав из нескольких вагонов 1 и 2 класса, впереди них был прицеплен паровоз на парах. А за этим составом на следующем пути стоял один классный вагон, окна в котором были или закрашены черной краской, или завешены черной занавеской. В этом самом вагоне, по словам Варакушева находился бывший государь с женой. Вагон этот был окружен сильно вооруженными красноармейцами. Варакушев говорил мне, что Вагон с бывшим царем должен идти по горнозаводской линии. Куда отправили этот вагон и когда, я не знаю, и Варакушева более не видел. Во время наступления чехословаков нас несколько бригад отправили сначала на ст. Богданович, а потом на Егоршино, где я, встретив комиссара Мрачковского, спросил его, куда уехал Варакушев, и, вообще все бывшие в охране Николая. Он ответил, что они уехали в Пермь. С Егоршино я вместе с другими бригадами окружным путем попал в Алапаевский завод, где со своими сослуживцами большевиками у меня был разговор про бывшего государя. Большевики утверждали, что он убит, а я утверждал, что он жив, и ссылался на Варакушева. За это на меня донесли Мрачковскому. Он вызвал меня к себе и приказал об этом ничего не говорить, иначе буду строго наказан».

Этот история, хотя и из вторых рук, была рассказана в частном порядке другу. Словам Варакушева, видимо, можно доверять — его имя, действительно, находится в списке охранников Дома Ипатьева. А если учесть, что по показаниям свидетелей, он также служил и в центральном управлении Красной армии, тогда у него вполне могла быть информация, недоступная другим охранникам в Доме Ипатьева.

Когда британский особо уполномоченный сэр Чарльз Элиот упоминал о загадочном поезде, стоявшем на станции Екатеринбург с окнами, «завешанными черной занавеской», то, с большой уверенностью, можно предположить, что он при этом ссылался на слова Варакушева. Сэр Чарльз Элиот настолько верил этому источнику, что включил его информацию в свое сообщение министерству иностранных дел.

Другой охранник Дома Ипатьева жил за рубежом целых 50 лет и был неизвестен ни бывшим белогвардейцам, ни кому-либо другому до 1964 года. Его обнаружил юрист, участник знаменитого процесса по делу «Анастасии», пополнив им список свидетелей, показания которых имеют ключевое значение.

В одной из нижних комнат Дома Ипатьева на стене было нацарапано имя и несколько слов — «Rudolf Lacher JJ Jagr, Trient». Это расшифровывалось как Австрийский 1-й Императорский Тирольский стрелковый полк, а фамилия относилась к Рудольфу Лашеру, австрийскому военнопленному, который обычно помогал коменданту Юровскому по хозяйству.

Однако Лашер разочаровал юриста. Он был слишком скрытным для того, чтобы убедить допрашивающих в том, что все Романовы были расстреляны. В 1966 году, когда его вызвали в суд по делу «Анастасии» в качестве свидетеля, он произвел впечатление человека, который что-то скрывал, или, по крайней мере, не все рассказывал.

Он рассказал, что в ночь убийства Юровский запер его в его комнате, но он все-таки видел семейство Романовых, проходящих внизу, правда, глядя на них через замочную скважину. Лашер описывал Великих княжон, откровенно рыдающих, когда они проходили, а затем, после того, как они прошли, через полчаса, услышал выстрелы. Через некоторое время после этого, как он утверждал, он видел через окно, как одиннадцать «завернутых в простыни трупов», столько же, сколько было членов императорской семьи вместе со слугами, погрузили на грузовик, стоявший во дворе Дома Ипатьева.

Утром, когда Юровский его выпустил, он ему сказал, что заключенные были «ликвидированы» и приказал вместе с другими охранниками навести порядок в комнате после ночной стрельбы. Однако судья, после двухдневного допроса, не был уверен в том, что показания Лашера были достаточно убедительными. Он, например, не поверил в то, что взволнованный человек первым делом начал бы подсчитывать количество тел, погружаемых на грузовик.

Кроме того, если посмотреть расположение комнаты Лашнра в нижнем этаже Дома Ипатьева, то, можно придти к выводу, что из окна комнаты Лашера невозможно было бы видеть место, где грузился грузовик. Есть странность в утверждении Лашера, когда он говорил об уборке: «Я обнаружил только тонкий слой опилок в комнате убийства. Опилки были не кровавые».

Какими бы ни были показания Лашера в суде, символичным является то, что подобно пьяному Проскурякову и его другу — он также был заперт в комнате в ту ночь, когда Романовы исчезли. Это особенно интересно, поскольку Лашер был не просто крестьянским парнем, завербованным в Красную армию, а помощником и доверенным лицом коменданта. Все, что действительно случилось ночью 17 июля, было слишком большим секретом даже для привилегированной части охраны. Всей охране, включая Лашера, впоследствии сообщили открыто, что Романовы были убиты, однако факты, почти несомненно, были другими.

Лашер умер в 1973 году, прежде чем мы узнали о его существовании, оставив два загадочных высказывания. Первое было сделано и записано юристом, обнаружившим его: «Я почти верю, что кто-то остался жив». Второе было сделано в суде: «Я хорошо знал русских. Поэтому я молчал».

Соколов даже не подозревал о наличии этого свидетеля, но он прекрасно знал о показаниях одного человека из большевистского руководства Екатеринбурга. Это был доктор Сакович, который посещал собрания областного Совета в качестве комиссара здравоохранения. Попав в плен к белогвардейцам, он рассказал, о том, что Москва предупредила местные власти, что «за целость б. государя екатеринбургские комиссары отвечают головой». Доктор умер в белогвардейской тюрьме, как и многие другие важнейшие свидетели. Соответственно, указывалась и причина смерти — тиф.

Юровский, человек, получивший наибольшую известность, благодаря своему участию в предполагаемом расстреле, сам рассказал о судьбе императорского семейства. Говорили, что он был захвачен и расстрелян белыми где-то на фронте, поскольку он был комендантом в Доме Ипатьева. Но, по словам одного британского журналиста, Юровский выжил и вернулся в Екатеринбург в качестве страхового агента.

Возможно, наиболее важный свидетель, который знал все, комиссар Голощекин, высказывался относительно расстрела Романовых. По словам Соколова, его пытались найти, но не смогли поймать. Но это расходится с показаниями Иоана Сипека, который, будучи арестованный большевиками, находился в Екатеринбурге в июле 1918 года. Его выпустили, когда город был занят белогвардейскими войсками. Позже он представлял свою страну в США в качестве секретаря Чешской комиссии.

В газете New York Times появилась его статья «Бывший царь все еще жив?». Майор Сипек опроверг выводы, полученные при осмотре на лесной поляне, и сказал, что Романовых вывезли из Дома Ипатьева на автомобиле живыми. Он утверждал, что комиссар Голощекин был вскоре захвачен чехами и рассказал: «Царь жив, его хорошо спрятали, но я отказываюсь говорить где». Сипек думал, что Голощекин сказал правду, что царь был на этом этапе, по крайней мере, жив. Он уверял, что большевики использовали его как ценную политическую пешку. Утверждение серьезное и уникальное, и заслуживает внимания. Он был в Екатеринбурге, избежал казни, и был достаточно надежным, чтобы стать посланником в Соединенных Штатах спустя несколько месяцев.

Возможно, Голощекин действительно был захвачен чехами и позже выпущен, возможно его обменяли на кого-либо из чешского руководства, арестованного большевиками. У чехов не было намерения непременно казнить его или передать в руки белогвардейцев; они не были монархистами, они даже были более демократичными чем Красная армия в то время, они были больше заинтересованы в том, что бы выбраться из России, чем в поражении большевиков. Голощекину не было смысла молчать о царе, поскольку речь шла об его собственной жизни.

Так же в 1918 году нескольких видных арестованных коммунистов настаивали, что члены императорского семейства были все еще живы. Утверждение Варакушева, что их вывезли на поезде, и подозрение, что их использовали в качестве политической карты, очень похоже на правду. Дальнейшее наше расследование только подтвердило это. Но все это никак не укладывалось в версию Соколова, и он все это проигнорировал.

Кровь, пули, огонь и кислота

 

В следственной работе нет чудес.

(Николай Соколов, 1924)

Результаты осмотра Дома Ипатьева и шахты дали основание для подтверждения версии Соколова. Нет никакого сомнения в том, что кровь и пули, найденные в расстрельной комнате в Доме Ипатьева, были зловещими свидетельствами, которые дали прочное основание для возбуждения уголовного дела.

Соколов достаточно разумно подошел к исследованию этих свидетельств, подробно описывая, что и где было обнаружено, исходя из протокола осмотра этой комнаты, проведенного ранее следователем Сергеевым.

Соколов утверждал, что его предшественник пропустил некоторые детали, например четыре дополнительных отверстия, в стене, наиболее поврежденной пулями. Они, как он утверждал, точно соответствовали форме штыка винтовок, которые были у русских солдат.

Эксперт, которому он показал найденные пули, сказал, что большая часть из них была выпущена из русских револьверов типа наган. Были также несколько пуль из иностранных пистолетов — три, вероятно, из пистолета браунинг, и, по крайней мере, одна из автоматического пистолета кольт калибром 45.

Удивительного в этом ничего нет, поскольку царское правительство закупало и браунинги и кольты в США во время Первой мировой войны. Соколов даже опубликовал фотографии одиннадцати пуль, о которых было сказано, что они были найдены в нижней комнате; на них не видно следов соприкосновения со стеной или полом, что не является необычным при ударе пули, летящей с высокой скоростью.

В 1975 году эксперт баллистики Скотланд-Ярда сделал специально для нас проверку, выстрелив из пистолетов наган калибром 7.62 и кольт калибром 45 в сосновую доску, подобную тем, которые покрывали стены в Доме Ипатьева, и обнаружил, что они фактически совпадают.

Что касается исследования крови, то Соколов повторил, сделанные следователем Сергеевым экспертизы крови на досках, взятых из «расстрельной» комнаты; положительные результаты, подтвердившие, что пятна действительно были человеческой кровью, были получены, по крайней мере, в четырех случаях.

Но Соколов в своих заявлениях о принадлежности крови пошел намного дальше.

В сообщении, подготовленном по просьбе британского министерства иностранных дел в 1920 году, следователь утверждал: «Эта стена была обрызгана кровью одной из великих княжон», и «около поврежденной стены должна быть видна кровь императрицы». Подобно этому, Соколов, опубликовав фотографии двух пуль, найденных в полу, категорически заявил, что это как раз те самые пули, которые убили царевича. Разбираясь с пулями и кровью, Соколов ни секунды не потратил на то, что бы рассмотреть альтернативные пути объяснения их появления в комнате. Его не мучили сомнения и подозрения, беспокоившие Сергеева и сэра Чарльза Элиота.

Соколов сделал категорический вывод: «Таким образом доказано, что между 17-м и 22 июля 1918 года (день, когда Ипатьев вернулся в свой дом) в Доме Ипатьева произошло убийство. Это убийство было совершено в одной из комнат, находящихся на нижнем этаже. Сам выбор этой комнаты — достаточное свидетельство для доказательства того, что преступление было обдуманно заранее.

Как только жертвы появятся в этой комнате, вместе с убийцами, закрывшими входную дверь, ведущую в прихожую, у них уже не останется никакой надежды, так как вторая дверь вела в кладовую, выхода из которой не было.

Единственное окно с двойными стеклами было закрыто снаружи прочной железной решеткой; за окном было высокое ограждение, скрывающее дом полностью. Комната была подвалом; это был капкан, из которого жертвы не могли убежать.

Я говорю «жертвы», поскольку именно ими они и были.

Фактически, невозможно, что кто-либо добровольно пришел в эту комнату и получил так много пулевых ранений. Если императорское семейство и люди, жившие с ними, были убиты здесь, нет сомнения, что их выманили из их комнат, в которых они жили, под каким-то лживым предлогом. Наши законы называет подобные убийства «грязными»».

Этот тенденциозное утверждение характеризует работу Соколова с наихудшей стороны — поиск подтверждения его версии вместо, того, чтобы заниматься расследованием убийства при отсутствии неопровержимых улик, и при отсутствии жестких фактов. Факты должны говорить сами за себя. А у Соколова их не было. Он имел только косвенные улики расстрела императорской семьи, которые были полезны, но все же это были только косвенные улики. Он, вероятно, смог бы вести расследование лучше, если бы понимал, что, именно в этом и состоит слабость его доказательств.

Из работы Соколова ясно, что расследование в Доме Ипатьева он считал делом второстепенным. Еще до начала работы он предположил, что разгадка Екатеринбургской трагедии находится в лесу, на поляне Четырех Братьев, и сосредоточил свои усилия в этом направлении. Сначала он обнаружил не больше того, что нашли его предшественники, и обратился за помощью к генералу Дитерихсу. В результате он получил возможность для проведения серьезной широкомасштабной операции.

Сам генерал приехал из штаб-квартиры в Омске, специально, чтобы посмотреть за работой; а затем лично ходатайствовал перед генералом Домонтовичем, белогвардейским военным комендантом Екатеринбурга. С такой поддержкой Соколов занимался раскопками с весны до середины лета 1919 года.

Специальная команда рабочих работала в течение нескольких недель до конца, используя различное оборудование для рытья, веревки и канаты для исследования шахты, они даже тщательно просеивали песок через сито.

Но этот поиск был повторным, почти все наиболее важные находки были уже сделаны; вся земля была уже перекопана, кругом были отвалы земли, насыпанные первыми исследователями, работавшими в конце лета 1918 года.

Все-таки Соколов находил некоторые новые предметы, сильно поврежденные и втоптанные в землю, но опознанные, как принадлежащие императорскому дому. В общем было найдено 65 предметов, которые изучались ювелирами, портными, сапожниками, и оставшимися в живых слугами императорского дома.

Были найдены драгоценности, фрагменты бесценных жемчугов, осколки изумруда, сапфиров, топазов, и сохранившиеся части золотых браслетов. Все было подвергнуто экспертизе и идентифицировано, и многое было признано остатками драгоценной собственности царицы. Но наиболее ценной находкой являлся крест из изумрудов, бриллиантов и жемчуга, оправленных в платину. Он, без сомнения, принадлежал Александре, так же как и жемчужная серьга с золотым креплением.

Были найдены остатки корсетов, запонки, стекла от пенсне, и шесть пар передних планшеток. Эксперты сказали, что они от довольно дорогих корсетов, возможно, сделанных во Франции.

Двое из прежней прислуги, сопровождающей императорскую семью, утверждали, что они очень похожи на те, которые носили великие княжны. И некоторые небольшие секреты императорской спальни становились очень весомым подтверждением.

Бывшая сиделка Теглева свидетельствовала: «… императрица, великие княжны и Демидова всегда носили корсеты. Только царица иногда снимала свой корсет, когда она надевала офицерский мундир. Обычно она настаивала на том, чтобы великие княжны непременно носили корсет, и говорила, что ходить без корсета неприлично». В Доме Ипатьева, со своими дочерями, окруженная охраной, состоящей из простых крестьян, царица, вероятно, не сильно заботилась о педантичном следовании моде. Для Соколова имело наибольшее значение то, что количество найденных остатков от корсетов в точности соответствовало числу шести отсутствующих женщин — императрицы, ее четырех дочерей и служанки.

В списке Соколова были приняты во внимание и мужчины. Была пряжка, которую четверо свидетелей признали похожей на пряжку, которая была на офицерском ремне царя. Другая пряжка была признана принадлежащей Алексею. Признали принадлежащими Алексею также обрывки шинели и вещевого мешка; кусочки свинцовой фольги, монеты, гильзы от пуль, которые посчитали его игрушками.

В жуткий список попали все, кроме доктора Боткина и двух слуг, Труппа и Харитонова. Но для доктора имелось персональное и наиболее надежное доказательство — вставная челюсть, найденная много месяцев назад.

Это была пластина из резины и золота с четырнадцатью верхними зубами. Протез был забит землей. Соколов считал, что он выпал изо рта, когда труп доктора тащили по земле. Были и другие мужские вещи — застежка от воротника, пуговицы от мундира и куски мужских подтяжек. Были найдены так же четыре маленьких иконки, несомненно принадлежащих императорскому семейству. Одна из них была — иконка святого Николая чудотворца.

Казалось, что доказательств было больше чем нужно, все указывало на Романовых. Установлено почти без сомнения, что некоторые части одежды, драгоценности и личные вещи императорского семейства были порваны, разбиты и сожжены. Если владельцы носили бы эту одежду и драгоценности во время расстрела, кажется очевидным, что все они умерли.

Но где тела? Соколов имел только палец и два небольших кусочка кожи, обнаруженных в прошлом году. Хотя доктор Деревенько считал, что палец принадлежал его коллеге доктору Боткину, Соколов и его эксперты утверждали, что он принадлежит женщине среднего возраста с длинными тонкими пальцами; они считали, что палец был отрезан, а не оторван при взрыве. С этих пор считалось, что это был «палец царицы».

Было также небольшое число костей, которые Соколов определил в своей книге как «кости какого-то млекопитающего». Всего найдено было 42 костных фрагмента со следами разрубания и горения. Соколов показал эти кости местному доктору, который заявил: «Что же касается костей, то я не исключаю возможности принадлежности всех до единой из этих костей человеку. Определенный ответ на этот вопрос может дать только профессор сравнительной анатомии. Вид же этих костей свидетельствует что они рубились и подвергались действию какого-то агента, но какого именно, сказать может только научное исследование…» До сих пор это утверждение используется для доказательства факта, что трупы всех одиннадцати заключенных в Доме Ипатьева были разрублены и сожжены перед тем, как спрятать их в шахте.

Генерал Дитерихс в своей книге упоминает «полностью сгоревшее ребро» обнаруженное офицерской комиссией, но сказал, что оно распалось в их руках при попытки очистить его от пепла. Но Соколов, человек, который фиксировал каждый найденный предмет и имел доступ ко всем записям, не упоминает ни о каком ребре. Он указывал «куски сальных масс, смешанные с землей» и объявлял, что это было сало, которое при сжигании трупов расплавлялось и вытекало на землю.

Сам следователь так был обескуражен небольшим количеством человеческих останков, что громко воскликнул: «Где зола? Это вопрос; мы обнаружили слишком мало…» В то время, когда следователи прочесывали район поляны Четырех Братьев, произошел небольшой любопытный инцидент, связанный с свидетелем, на которого Соколов должен был бы обратить пристальное внимание. Следователи, работавшие ранее, обратили внимание на имя, вырезанное на коре березы «Л.А. Фесенко». Имя привело к его владельцу, молодому горному инженеру. Он рассказал, что он находился в лесу за несколько дней до предполагаемых убийств и случайно встретил там комиссара Юровского

Юровский расспрашивал Фесенко о состоянии тропинки, ведущей к поляне Четырех Братьев. Фесенко рассказал. В середине 1919 года его привели к шахте, где он сидел и мрачно наблюдал за раскопками белогвардейцев. Однажды он вдруг воскликнул: «Это выглядит необъяснимым!» Когда его попросили объяснить, он добавил: «…рассказ о кострах и сожжение тел — это сказки. Посмотрите сами! Как можно было бы сжечь столько тел и оставить так мало золы?»

Когда Вильтон сказал об этом Соколову, следователь охарактеризовал Фесенко так: «… просто молодой дурак большевик… дело в том, что мы надеемся, что он выдаст себя, или выведет на некоторых убийц. Мы задержали его, но позволили ходить на свободе. Он крутиться около этого места, пытаясь доказать, что здесь ничего не могло случиться… Вероятно, он здесь и находится по заданию убийц или их подельников. Вот почему мы позволили ему быть на свободе».

Был ли прав Соколов, проигнорировав Фесенко? Несомненно, он должен был так думать, когда через несколько недель после исследования шахты появилось некоторое физическое подтверждение, которое, казалось, стало заключительной точкой для тех, кто верил в убийство. 25 июня на дне шахты был обнаружен труп небольшой собачки. Он почти сохранился и был признан как труп Джемми, комнатной собачки, принадлежащей великой княжне Татьяне. Соколов считал, что это связующее звено. Он считал: «Разгадка секрета Дома Ипатьева находится в шахте». Следователь прочно стал на путь, который и привел его к окончательным выводам. Ничто уже не смогло бы свернуть его с этого пути.

Два брата, работавших в советском военном гараже, рассказали о том, что ЧК, комиссия по борьбе с контрреволюцией, ночью 16 июля потребовала грузовик в Дом Ипатьева. Соколов, лично, прошел тринадцать миль по вероятному следу этого грузовика от Дома Ипатьева до поляны Четырех Братьев. Этот марафон принес свои результаты — у переезда 184, где дорога пересеклась со старой горнозаводской железнодорожной линией.

Сторож на переезде вспомнил, что прошлым летом грузовик с вооруженными солдатами проехал мимо, разбудив его в середине ночи, и это его удивило, поскольку ни один грузовик никогда не появлялся возле его дома в это время прежде. Он не помнил точно число, когда это было, но, вспомнил, что это было после того, как деревенские жители из Коптяков, рассказали ему об охране, установленной в лесу. Совершенно точно известно, что Соколов знал о том, что часть леса была огорожена солдатами сразу же после исчезновения Романовых. Теперь все сходилось в одной точке.

Там, где дорога подходила к шахте, она превращалась в заросшую тропинку, и там, в глубокой колее от грузовика, Соколов обнаружил разбитые доски и замасленную веревку, как будто бы грузовик завяз в колее и был извлечен оттуда с большими усилиями. Лесничий помнил, что следы тяжелой машины тянулись вдоль всей тропинки, с примятой травой и сломанными ветками и обрывались у самой шахты.

Были свидетели и возвращения машины. Свидетель видел грузовик у переезда 184 в ночь на 18 июля, а механик в гараже подтвердил, что грузовик вернулся утром девятнадцатого. Когда он вернулся в гараж, его кузов носил следы крови.

Проведя тщательное расследование, Соколов связал Дом Ипатьева и шахту, но не смог объяснить, куда делись полтонны человеческой плоти и костей. Он надеялся, что может получить ответ из полученной «коллекции» — вещественных доказательств, найденных в районе шахты, считая их ключевыми. Два крестьянина рассказали, что предшествующим июлем, они обнаружили недалеко от шахты остатки от ящика или упаковки и веревки, которыми он был обвязан.

Соколов решил, что он нашел разгадку исчезновения трупов. Он выяснил, что 17 июля в аптекарский магазин «Русское общество» в Екатеринбурге явился служащий комиссариата по снабжению Зимин и от имени комиссара по снабжению Войкова потребовал большое количество серной кислоты. На следующий день Зимин снова появился с требованием дополнительной кислоты. Соколов узнал, что эта кислота была привезена к шахте в деревянных бочках, узнал также, что туда же было привезено большое количество бензина.

Один свидетель видел металлическую бочку с бензином в кузове грузовика, стоявшего у переезда 184, а сыну смотрителя даже удалось получить бутылку бензина от сидевшего на грузовике солдата. Соколов оценил общее количество бензина, привезенного к шахте, как 131 галлон.

В кислоте и бензине Соколов увидел решение вопроса об отсутствии трупов. Тела императорского семейства были совершенно уничтожены огнем и кислотой. Осталось только определить, кто организовал это ужасное действие. Соко_лов нашел свидетеля, который видел Петра Ермакова, военного комиссара Верх-Исетска, на поляне Четырех Братьев утром 17 июля. Он был среди большевиков, которые отгоняли интересующихся местных жителей от района поляны Четырех Братьев. Соколов писал о Ермакове: «В ночь 16 июля он приехал на шахту на грузовике, обагренном кровью. Возвращался в Верх-Исетск на той же машине с пустыми бочками из-под бензина». Поскольку Ермаков был местным жителем, знавшим хорошо район, следователь решил, что именно он организовывал вывоз трупов Романовых.

Роль главного негодяя была отведена Юровскому, коменданту Дома Ипатьева. Его видели около шахты за день или два до исчезновения императорского семейства. Он интересовался — проходима ли дорога для грузовика, сильно загруженного «мешками с зерном». Соколов решил, что именно Юровский не только был ответственным за подготовку расстрела, но и сам руководил уничтожением трупов. Он обратил внимание на пень, стоявший около, как удобное место для наблюдения за тем, что происходило вокруг. Около пня Соколов обнаружил скорлупу яйца, лежащую на прошлогодней траве и листьях. Он вспомнил, как Юровский 16 июля приказал монахиням, которые приносили молоко во время заключения Романовых, принести также корзину яиц.

Соколову, для которого сейчас все имело свой смысл, было ясно, что яйца были предназначены для питания работавших в этом жутком месте в лесу. Считая, что одной яичной скорлупы будет недостаточно, чтобы привязать Юровского к шахте, Соколов объявил еще одно ключевое свидетельство его участия — несколько страниц медицинского руководства, испачканных человеческими экскрементами.

Юровский имел медицинскую подготовку, так что следователь решил, что именно Юровский использовал эту бумагу около шахты. Соколов использовал импровизированную туалетную бумагу и для того, чтобы привязать к шахте и другого большевистского чиновника комиссара Голощекина, который побывал в Москве незадолго до исчезновения Романовых.

Соколов говорил, что он обнаружил остатки статьи, вырванной из немецкого издания коммунистической газеты, датированной 26 июня 1918 года и напечатанной в Москве. Поэтому, поскольку Голошекин был в то время в Москве, Соколов решил, что он тоже пойман на участии в событиях в лесу. Самое время было сделать выводы, и Соколов сделал эти жуткие выводы: «Ранним утром 17 июля, под покровом ночной тьмы, грузовой автомобиль привез их трупы на рудник в урочище Четырех Братьев. На глиняной площадке у открытой шахты трупы обнажили. Одежду грубо снимали, срывая и разрезывая ножами. Некоторые из пуговиц при этом разрушались, крючки и петли вытягивались. Скрытые драгоценности, конечно, были обнаружены. Некоторые из них, падая на площадку, среди множества других оставались незамеченными и втаптывались в верхние слои площадки.

Главная цель была уничтожить трупы. Для этого, прежде всего, нужно было разделить трупы на части, разрезать их. Это делалось на площадке. Удары острорежущих орудий, разрезая трупы, разрезали и некоторые драгоценности, втоптанные в землю…

…Части трупов сжигались в кострах при помощи бензина и уничтожались серной кислотой. Оставшиеся в телах пули падали в костры; свинец вытапливался, растекался по земле… Сжигаемые на простой земле трупы выделяли сало. Стекая, оно просалило почву. Разорванные и разрезанные куски одежды сжигались в тех же кострах.

…Заметив некоторые оставшиеся предметы, преступники побросали их в шахту, пробив в ней предварительно лед и засыпали их землей. Здесь та же самая картина, что и в Ипатьевском доме, скрыть от мира совершенное зло».

В своем предисловии Соколов писал: «Никакой исторический процесс немыслим вне представления прошлого. В нашем прошлом — тяжкое злодеяние: убийство царя и его семьи. Правдивым рассказом я полагал бы послужить моему родному народу. Поэтому и помня слова русского историка, я старался, как ни соблазнительно ярки были мои личные воспоминания пережитого, излагать факты, основывались исключительно на данных строго юридического расследования».

Соколов не мог предвидеть жутких последствий своей работы, но, некоторый прогноз он сделал: «Я знаю, что пытливый ум человека задаст много безответных вопросов этому расследованию». В этом он был, безусловно, прав.

Профессор  Кэмпс рассказывает

 

Если свидетельства и не лгут, они все же могут направить следствие по ложному пути. Можно, даже получив результаты, быть введенным в заблуждение… как когда-то леди Макбет помазала кровью спящих конюхов.

(Professor Kenny)

Благодаря работе следователя Соколова история приобрела зловещий оттенок.

(Professor Francis Camps, 1972)

Современная судебная наука идет в ногу с развитием новейших технологий — использование группы крови, базы отпечатков пальцев, инфракрасное просвечивание, электронные микроскопы, способные превратить пылинку в небольшой комочек. Соколов ничего этого не имел. Его незаконченное расследование постоянно наталкивалось на противодействие, политические интриги и профессиональную неподготовленность помощников. В его работе есть чем восхищаться — настойчивость, дотошный допрос, тщательно оформленная документация. Но, поскольку его работа, по сути, касается истории и должна была бы окончиться выводами о судьбе Романовых, это предъявляло свои требования к расследованию.

Для того, чтобы рассмотреть третье столбовое доказательство Соколова, мы обратились к человеку, который всю свою жизнь посвятил тому, чтобы стать величайшим патологоанатомом столетия. Профессор Френсис Кэмпс был патологом в британском министерстве иностранных дел в течение почти 30 лет, его работа произвела революцию в судебной науке. Работая по нашей просьбе, он потратил целый месяц, изучая все доступные материалы по делу Романовых, включая оригиналы фотографий вещественных доказательств. К счастью много оригинальных негативов Соколова сохранилось в London Public Record Offic и в Париже. У нас были возможности тщательного исследования предметов, подобных обломкам досок с пулевыми отверстиями, следами крови и пуль.

Профессор дал интервью на телевидении. Когда его спросили, как ему удалось использовать технологии семидесятых годов для расследования событий, произошедших в 1919 году, он ответил: «В конце концов, мы же добились успеха в исследовании пятен на рубашке и камзоле короля Чарльза, которые он носил, когда ему отрубили голову, а также при изучении материалов на Джека Потрошителя, и даже событий на улицах Сиднея».

Кэмпс не имел реальных предметов, служащих вещественными доказательствами, но их фотографии были хорошего качества, были и другие благоприятные обстоятельства. Мы приводим его комментарии дословно, так, как мы их записали. Сначала его выводы относительно исследования крови в Доме Ипатьева:

Мэнголд: «Вы согласны с теми исследованиями?»

Кэмпс: «Да, полностью, да. Единственный вывод, который он сделал, это то, что кровь на стенах в Доме Ипатьева была человеческая, и я думаю, что это бесспорно»

Мэнголд: «Он утверждал, что одно из пятен на полу подвала — это кровь императрицы. Как он может это утверждать?»

Кэмпс: «Он не мог это утверждать. Это — чистая выдумка. Я имею в виду, что существует возможность сравнения групп крови, но даже если бы мы знали группу крови императрицы, и то, мы могли бы говорить только о похожести, но не о идентификации». [В 1918 году техника сравнения групп крови еще не существовала. Аргументы профессора Кэмпса относятся также и к утверждению Соколова о том, что кровь на стене принадлежит одной из великих княжон.]

Мэнголд: «И снова он делает вывод, что количество крови, обнаруженной в подвале, показывает, что в комнате был убит не один человек, поскольку от одного человека не могло быть так много крови, да еще на такой большой площади. Вы согласны с такой мыслью?»

Кэмпс: «Нет. Небольшая кровь могла вызвать длинные брызги, кроме того по сделанным сообщениям следы крови на стенах замывались. Это могло увеличить площадь со следами крови. Одинаково вероятно, что это или кровь ранен-кого человека, или кого-то, у кого серьезное кровотечение из носа. Или еще что-то. Кровь могла появиться и в других местах, если бы человек перемещался по комнате».

Даже если не принимать во внимание мнение профессора, есть основания считать, что появление крови и пуль в подвале было намеренно сфальсифицировано после начала белогвардейского следствия, чтобы сделать картину преступления более убедительной. Рассматриваемые материалы показывают, что и те, и другие свидетельства могли «появиться» спустя какое-то время после начала следствия.

Британский особо уполномоченный сэр Чарльз Элиот, осмотревший Дом Ипатьева в начале 1919 года, рассказывал, что некоторые пулевые отверстия были запачканы кровью, но при этом отметил: «В других местах никаких следов крови не было видно…».

Этот вывод подтвердил и другой независимый наблюдатель, нью-йоркский корреспондент New York Times Карл Аккерман. Он появился в Екатеринбурге незадолго до того, как Сергеева заменили Соколовым и рассказывал, что там не было «…никаких луж крови, и мне кажется сомнительным, что семь человек умерли такой ужасной смертью, оставив небольшие кровяные следы в пулевых отверстиях и небольшие кровяные пятна на полу».

Однако ситуация с кровью изменилось после визита Аккермана. Соколов, посетивший туже комнату весной 1919 года, писал: «Сергеев не обратил внимание на пятна крови, которые я обнаружил на южной и восточной стенах». Сергеев тщательно проводил свое расследование и подробно описывал увиденное. Он действительно пропустил такие ключевые детали, как брызги крови? Если Сергеев, как и Соколов, придерживался фактов, тогда дополнительная кровь «появилась» между двумя исследованиями.

Кроме того, интересно, что люди, сотрудничавшие с Соколовым, давали свое описание состояния с кровью.

Капитан Булыгин писал: «… крови было так много, что она даже промочила насквозь пол и испачкала землю под полом. Кровь была на полу каждой комнаты, через которые тащили тела. Кровь на воротах, кровь на ступенях перед домом и кровь на улице, где стоял в ожидании грузовик».

Роберт Вильтон сказал после посещения дома в 1919 г.: «Когда, год спустя, я был в этой комнате, следы тряпки и растворенной водой крови были еще ясно видны…» Странно то, что это было через несколько месяцев после того, как доски с пулевыми отверстиями были изъяты следователем Сергеевым.

Генерал Дитерихс писал об обнаруженной следователями скатерти с «большими кровяными пятнами, о которых кто-то вытирал руки». Решающее доказательство в деле, в котором отчаянно не хватает доказательств преступления; до сих пор официально следователи не упоминали об этом.

Есть поразительные несоответствия и при рассмотрении пулевых отверстий. Пьер Жильяр вернулся в Екатеринбург через месяц после исчезновения Романовых. На этом этапе он так рассказывал о своем посещении подвала: «Когда я покидал дом, я не верил, что императорское семейство действительно погибло. В комнате, которую я осматривал, было слишком мало пулевых отверстий, я подумал, что этого недостаточно для того, что там было сделано».

Двумя годами позже, в своих книгах, тот же Жильяр описывал ту же комнату, но, иначе: «Я спустился затем в нижний этаж, большая часть которого была полуподвальная. С величайшим волнением проник я в комнату, которая, быть может, — я еще имел сомнения — была местом их кончины. Вид этой комнаты был мрачнее всего, что можно изобразить. Свет проникал в нее только через одно, снабженное решеткой, окно на высоте человеческого роста. Стены и пол носили на себе многочисленные следы пуль и штыковых ударов. С первого взгляда было понятно, что там было совершено гнусное преступление и убиты несколько человек».

Есть два следующих объяснения противоречия между этими двумя рассказами. Или у Жильяра было плохо с памятью, или он умышленно лукавил в одном из рассказов. Есть также третья возможность. После своего первого посещения Дома Ипатьева в конце лета 1918 года Жильяр остался, чтобы помогать как Сергееву, так и Соколову в их расследовании.

Если в Доме Ипатьева были найдены новые и убедительные доказательства, и если некоторые из них были получены в результате расследования Сергеева — Соколова, тогда вторичный визит Жильяра в комнату убийства мог бы вызвать изменение в значительной степени его реакции, в отличие от первоначальной.

Кроме того, во втором описании Жильяра упоминаемое количество пулевых отверстий значительно увеличилось за прошедшие недели. Сэр Чарльз Элиот писал, что когда он посетил дом Ипатьева в октябре 1918 года, Сергеев рассказал ему, что там было семнадцать пулевых отверстий.

Капитан Мак-Куллейдж, британский офицер разведки, писал после своего визита в Дом Ипатьева в конце лета 1918 года: «Было шестнадцать пулевых отверстий в стене, и шестнадцать пуль были извлечены из нее белогвардейцами после того, как они появились в доме»

Но появляется отчет Соколова, количество пулевых отверстий увеличивается до 30, в два раза больше, чем в предыдущих версиях. В действительности Сергеев, как писал Соколов, насчитал 27 пулевых отверстий. Это хорошо укладывается в версию Соколова. Но тогда как сэр Чарльз Элиот получил цифру семнадцать? Если, предположительно, информация была сфальсифицирована, то, возможно количество пуль, обнаруженное Сергеевым, было изменено ко времени появления Соколова.

Полностью противоречат всему этому показания человека, который видел комнату сразу же после предполагаемого убийства. Михаил Летемин, 36-летний охранник, арестованный и допрошенный после падения Екатеринбурга, рассказал Сергееву как выглядела комната менее чем через два дня после исчезновения Романовых:

«Все то, что я узнал об убийстве царя и его семьи, меня очень заинтересовало, и я решил, насколько возможно, проверить полученные мной сведения. С этой целью 18 июля я зашел в ту комнату, где был произведен расстрел и увидел, что пол был чист. На стенах также никаких пятен я не обнаружил. В задней стене, на левой руке от входа, я заметил три дырочки глубиной с сантиметр каждая, и больше никаких следов стрельбы я не видел. Осмотр я производил уже вечером и торопился, боясь, что кто-либо из начальства заметит, что я интересуюсь этим делом. Следов пуль или штыковых ударов на полу осмотренной мною комнаты я не заметил, хотя, повторяю, что осмотр я делал беглый, наспех. Вообще следов крови я нигде не обнаружил».

Остальная часть показания свидетеля Летемина является осторожным рассказом о его работе в Доме Ипатьева. И хотя он рассказал, что он осматривал в спешке, его специфические замечания относительно небольшого количества крови и трех пулевых отверстий могут быть близки к истине.

Мог ли он не заметить 27 пулевых отверстий, о которых говорил Соколов, или, даже, семнадцать, упомянутых сэром Чарльзом Элиотом? Соколов при случае ссылается на показания Летемина, но обычно пропускает это неудобное для него утверждение.

Независимо от того, как объясняются все эти несоответствия, фактом является то, что нет неопровержимых доказательств, что были расстреляны одиннадцать человек, тем более одиннадцать членов императорской семьи вместе со слугами. По-видимому, понявши это, следователь Соколов сосредоточил все свои усилия на поиске доказательств в шахте, назвав их «сами лучшими, наиболее ценными свидетельствами».

Мы спросили профессора Кэмпса, были ли найденные предметы, несомненно принадлежащие императорской семье, многочисленные семейные реликвии, драгоценности, одежда, 40 фрагментов обуви, и найденные остатки от корсетов, доказательством смерти семьи?

Прежде чем он начал рассматривать этот вопрос по пунктам, он нам рассказал небольшую юридическую притчу: «Если вся моя одежда, и моя трубка и мои часы и туфли были бы обнаружены в куче на берегу моря, и если бы меня уже никогда не видели, можно было бы предположить, что я умер. Любой историк или журналист могли бы легко вообразить историю моего самоубийства. Тем не менее, я через какое-то количество лет могу вернуться из Парижа, чтобы существовать вполне реально. Я основываюсь на основополагающем юридическом принципе — косвенные доказательства, даже при наличии мотива для смерти, никогда не могут и не должны быть доказательством смерти.

Многие люди пытались симулировать самоубийство, чтобы избежать каких-либо проблем. Совсем недавно бежавший Джон Стонхуз, считался умершим после того, как он исчез во Флориде, оставив на берегу свою одежду; позже он был обнаружен скрывшимся в Австралии».

Подобным способом можно симулировать и убийство, и как мы увидим позже, были мотивы для использования подобного варианта в деле Романовых.

Профессор Кэмпс очень сомневался в доказательствах, полученных Соколовым в районе шахты. Особенно скептически он относился к частям корсета, которые он изучал по увеличенным фотографиям: «Планшетки в корсетах должны были быть повреждены пулями; носить следы от воздействия огнестрельного оружия. Видите ли, я сомневаюсь в том, что выпустив множество пуль в человека, можно не повредить что-либо в его одежде».

Конечно, в своей работе в качестве судебного следователя у профессора были небольшие возможности наблюдать следы выстрелов на корсетах; вряд ли кто носит их в наши дни. Но у него был случай, связанный со стрельбой, произошедший в 1974 году, при вооруженном нападении на пожилую женщину, начальника налоговой службы. В нее выстрелили, но ее спасло то, что пуля попала в корсет. Корсет был поврежден, но дама осталась жива.

Профессор Кэмпс сделал вывод: если на шестерых женщин посыпался град пуль, очевидно, что некоторые из них попали выше талии; и, если, как утверждал Соколов, все они носили корсеты, было бы чудом, если бы хотя одна из пуль не задела планшетку корсета.

Таким образом, мы не верим, что на каком-либо из найденных Соколовым предметов имеются следы выстрелов. Однако появилось сомнение и в том, что шесть комплектов корсетных планшеток действительно были найдены в шахте. Они не упомянуты в материалах прежних следователей, работавших до Соколова, хотя там включены драгоценности и вставные зубы. Позже, в 1919 году, во время работы Соколова в шахте, это подозрение только усилилось.

Корреспондент New York Times в начале декабря 1918 года Говорил о том, что корсеты были обнаружены отнюдь не в районе поляны Четырех Братьев. Интересно то, что он написал, что их нашли в печи Дома Ипатьева в золе. Большая часть вещей, принадлежащих императорской семье была сожжена там, чтобы создать видимость сокрытия тел, когда Романовы исчезли. Остатки корсета, найденные в доме, не произвели бы такого жуткого впечатления, как если бы их нашли около шахты. Но для того, чтобы запутать следствие, лучшего материала для создания сценария фальшивого подтверждения сокрытия трупов на поляне Четырех Братьев не найти.

Профессор Кэмпс не был уверен в том, что для убийц полностью уничтоживших тела, чтобы скрыть преступление, было разумным оставить вокруг такие улики, как одежду, обрывки обуви, остатки от рюкзака. Профессор не считал себя достаточно компетентным для того, чтобы проводить экспертизу драгоценностей для продолжения расследования.

Наш бюджет не позволял нам проводить следственный эксперимент с дроблением, сжиганием и воздействием кислоты на бесценные драгоценности, но профессор Кэмпс обратился к эксперту, который помогал ему в его собственной полицейской работе — Роберту Вебстеру — консультанту геммологу. Вебстер провел собственное расследование и не поверил выводам Соколова о том, что императорские драгоценности были повреждены в результате воздействия огня.

Он был озадачен выводами следствия о бриллианте, принадлежащем императрице. Соколов пишет, что платиновая оправа была повреждена огнем, а бриллиант остался невредимым. Вебстер утверждал, что все должно быть наоборот. Платина чрезвычайно устойчива к огню и должна только слегка пострадать, в то время как алмаз должен был сгореть.

Вебстер подсчитал, что температура при горении должна быть свыше 1000 градусов по Цельсию для того, чтобы это воздействовало на платину, если это так и было, то, отпадает необходимость в дальнейшем экспериментальном подтверждении относительно «драгоценного креста».

Соколов в своей книге писал: «Экспертиза определила: «Крест хороший, художественной работы. Он, несомненно, подвергался действию огня. На это указывает вид платины, и главным образом то, что имеющиеся на одной из его игл шарик представляет собой сгоревший жемчуг»». Но Вебстер отмечал, что жемчуг становится коричневым и хрупким при температуре выше 200 градусов по Цельсию. Если температура была в пять раз выше, т. е. такой, чтобы оставить следы на платине, тогда жемчуг должен был бы быть полностью уничтоженным. Но Соколов говорит о сохранившемся «сгоревшем жемчуге». Криминалистический анализ Вебстера показывает, что «эксперты» Соколова не были достаточно компетентны, как он полагал, или, может быть, он не правильно понял их выводы.

Что касается драгоценностей, есть и другие несоответствия. Соколов пишет о двух золотых цепочках, обнаруженных в районе шахты и являющихся, предположительно, «.. предохранительными, при запирающем механизме браслетов», отломанных при снимании их с запястий мертвой царицы и ее дочерей. Это было бы правдоподобным, если бы не показания самого важного свидетеля, очевидца, Медведева.

Он утверждал, что драгоценности были сняты с трупов еще когда они были в подвальной комнате: «…Со всех членов царской семьи, у кого были на руках, сняли, когда они были еще в комнате, кольца, браслеты и двое золотых часов…» Свидетель рассказывал также о разборке найденных драгоценностей в комендантской. На следующее утро, под наблюдением помощника коменданта, ценности на автомобиле были вывезены из дома.

Если большевики тщательно обыскали трупы, и браслеты были сняты со всех трупов еще в доме, то каким образом их части оказались на лесной поляне в районе Четырех Братьев?

Для нас, как и для профессора Кэмпса и для жителей Екатеринбурга, которые слушали объявление большевиков о расстреле царя, остался вопрос — где трупы? В результате своей работы Соколов безоговорочно объявил: найденные палец, несколько неопознанных костей и «грязный материал, Смешанный с землей», — это все, что осталось от Романовых. Мы спросили профессора Кэмпса, что он думает об этих несчастных человеческих останках, которые он изучал по фотографиям.

Сначала о пальце, который по версии Соколова принадлежал царице, хотя доктор Деревенько ранее говорил, что он Принадлежал его коллеге доктору Боткину.

Мэнголд: Соколов официально определил этот палец как Указательный палец женщины среднего возраста с длинными тонкими пальцами с тщательным маникюром. Вы согласны с этим выводом?

Кэмпс: Определенно, нет. Как я понимаю, после его нахождения прошло какое-то время. Первое, что непонятно, почему палец не сгнил, как это должно было случиться; второе — если даже, палец и сохранился, он должен быть сморщенным. Поэтому, этот палец не может выглядеть, как палец человека с хорошо ухоженными руками.

Тогда мы показали профессору фотографии царицы, на которых были видны ее руки. И спросили его, какие выводы он может сделать, глядя на эти фотографии и сравнивая их с выводами Соколова.

Кэмпс: Только то, что эти — длинные тонкие пальцы с хорошо ухоженными длинными ногтями. Такие ногти быстро ломаются.

Мэнголд: Вы не согласны с выводами Соколова относительно этого пальца? Я поясню. Вы исключаете, что палец мог хорошо сохраниться?

Кэмпс: Я не думаю, что это был палец, найденный почти год назад. Я думаю, что и Соколов это понимал, но только он обладал искусством самообмана в невероятной степени.

Профессор продолжил, сказав, что его рассуждения о пальце могли бы быть следствием его общего мнения о работе Соколова. В любом случае, он подчеркнул, никто бы не смог достоверно определить человека по пальцу, даже, если бы это был знакомый человек, если бы там не было каких-либо специфических особенностей.

Мы упомянули о 42 костных фрагментах, обнаруженных в лесу, и приведенных Соколовым на небольшой фотографии. Профессор Кэмпс изучал их под микроскопом, и мы спросили его — неужели это все, что могло остаться от одиннадцати сгоревших трупов. Он ответил: «Такого не могло быть. Я думаю, что следователи были в одном правы — кости выглядят так, как будто их резали или пилили. Но определить, человеческие это кости или нет, можно только после соответствующих исследований. Но они не являются не только останками одиннадцати трупов, но даже останками одного трупа, я думаю». Местный доктор, к которому обратился Соколов, сказал только, что он «не исключает возможности», что кости могли принадлежать человеку.

Профессор Кэмпс сказал, что, хотя и трудно определить это по обычной фотографии, некоторые из них выглядят, как кости животного; возможно, он видел список найденных на поляне предметов, в котором, наряду с другими, упоминаются «кости какой-то птицы», а один из видевших сказал, что они похожи на кроличьи.

Обнаружив незначительное количество костей, Соколов объявил, что те, кто до него вел раскопки, обнаружили большее число костей, но не обратили на них внимание, и просто выбросили их! Материалы следствия свидетельствуют об обратном, показывая, что предыдущие следователи отмечали в следственных материалах любые мелочи, которые были найдены.

В записи за 20 августа 1918 года, следователем Сергеевым были внесены все предметы, найденные в тот день, вплоть до застежек для обуви и пуговиц. Если следователь заботился о сохранении и описании мелких предметов, как он мог выбросить обгорелые и разрубленные кости, которые могут свидетельствовать о смерти людей?

Основной вывод профессора Кэмпса состоял в том, что, соответствующая судебная экспертиза, даже в 1918 году, могла бы определить, являются ли кости, найденные Соколовым, человеческими. Следователь Соколов жаловался на то, что «падение правительства Колчака помешало провести научное исследование найденных костей». Тем временем костные останки попали в Европу и заботу о них взял на себя Соколов, уже находясь в Париже. После того, как он написал формальную расписку на них и на другие оставшиеся материалы, они хранились в его спальне в Латинском квартале. Соколов держал их в шкатулке около четырех лет, в течение которых он вполне имел возможность для исследования, поскольку в Париже были квалифицированные специалисты. Но Соколова это, кажется, не беспокоило — типичная ошибка человека, целью которого была критика его предшественников.

Дальнейшая судьба костных останков, пальца и капсул кровью из Дома Ипатьева — отдельная и запутанная и не входит в нашу задачу. Но дело в том, что они впоследствии исчезли.

Поклонение героям и мученикам традиционно для России, и следовало ожидать, что костные останки Романовых где-нибудь хранятся, и им поклоняются изгнанные из России, оставшиеся верными ей[6]. Их исчезновение маловероятно, поскольку они являются единственным, что осталось от могущественного известного семейства.

Фотографии сомнительных костных останков были опубликованы Соколовым во французском издании его книги, но, что не понятно, не вошли в русское издание, которое появилось несколькими месяцами позже. В тех семейных разборках, о которых мы теперь знаем, возможно, были члены семьи, которые знали, или, по крайней мере, подозревали, что останки не подлинные, и сочли более целесообразным, чтобы они тихо исчезли.

Общим недостатком в деле Романовых являются зияющие дыры в доказательствах обвинения, но это не мешало Соколову. Он уверял, что в течение двух дней и ночей большевики с помощью бензина и кислоты полностью уничтожили одиннадцать трупов. Профессор Кэмпс опроверг это, сказав, что такое было бы невозможно. Он объяснил, исходя из своего обширного опыта, что сжечь человеческое тело чрезвычайно трудно.

Для того, чтобы иллюстрировать свою точку зрения, он показал фотографии из своей частной коллекции: женщина, чей труп был сначала погружен в парафин и затем был сожжен. В результате, хотя это и выглядело ужасно, контур женского тела все еще различался. Профессор объяснил, что при этом тело сначала обугливается, и это обугливание предохраняет остальную часть тела от уничтожения.

Он делал множество фотографий, на одной из них женщина, которую несколько раз облили бензином, а затем долго жгли, а на другой тело, находившееся в сгоревшем автомобиле. Тем не менее, оба трупа опознавались как человеческие тела.

Но известно, что при кремации тело в течение минуты превращается в массу золы. Профессор Кэмпс сказал, что это совсем другое дело. Современная кремация выполняется в специальных контролируемых условиях, единовременно, в закрытых газовых печах, при очень высокой температуре.

Что касается похорон на погребальных кострах в Индии, профессор рассеял наши сомнения относительно праха, который опускают в воды Ганга, вместе с обгорелыми частями трупов, создавая серьезные проблемы для здоровья, по мнению индийских авторитетных специалистов.

Профессор Кэмпс опроверг утверждения Соколова о том, что серная кислота была бы эффективной при уничтожении обгорелых останков Романовых. Его мнение подтвердил доктор Эдвард Рич из военной академии США Вест-Пойнт, который сказал: «У большевиков было всего двое суток, за которые невозможно было уничтожить сгоревшие или частично сгоревшие трупы. Огонь должен был уничтожить часть мускулатуры, волос и кожи. Просто лить кислоту на них не даст больших результатов, кроме обезображивания поверхности… В университете в Индиане мы пытались растворить в кислоте различные кости. Были кости ягненка, кости коровы и даже использовали кошку для этой цели. И хотя форма терялась, для чего требовалось не меньше трех дней, полного растворения никогда не было».

Манголд: Оставшееся после этого можно было идентифицировать, как остаток от костей? В конце этого было ли достаточно костной структуры останков, чтобы идентифицировать это как костную структуру?

Доктор Рич: Да.

Манголд: Я уточняю. Распадется ли этот остаток от прикосновения или нет?

Доктор Рич: При этом возникает неприятное ощущение… некоторые части останутся твердыми, другие распадутся.

Манголд: Вы утверждаете, что можно реально уничтожить кости, используя кислоту?

Доктор Рич: Если было достаточное количество кислоты и имелась бы подходящая емкость для нее, похожая на горшок людоеда, возможно они и растворили бы их. Но сделать это в течение трех дней нельзя.

Доктор Рич был увлечен своим экспериментом, проделанным в лабораторных условиях, полным погружением испытуемых костей в кислоту; он думал, что таким образом он имитирует то, что происходило на лесной поляне под Екатеринбургом.

Все-таки, мы попросили экспертов рассмотреть два варианта свидетельств уничтожения трупов, высказанных позже Ермаковым и Войковым. Оба из них, как мы увидели, оказались недостоверными, но они показывают, как использовались бензин и кислота. Войков передавал чей-то рассказ:. «Когда гигантская куча окровавленных человеческих останков и разрубленных частей, ног и головы лежали на поляне, их полили бензином и серной кислотой и сожгли. Горение продолжалось 48 часов».

Как профессор Кэмпс, так и доктор Рич утверждали, что смешивание бензина и кислоты рискованно и может привести к нежелательным результатам. Горящая серная кислота выделяет очень опасные испарения. В ситуации около шахты она должна была быстро вспыхнуть, а затем уйти в землю.

Но самым непонятным в этой истории является, все-таки, отсутствие среди останков зубов. Не было найдено ни одного зуба. Зубы являются единственными компонентами человеческого тела, которые практически неразрушимы. Кроме того, они часто являются единственным доказательством тождества. Если трупы одиннадцати расстрелянных в Доме Ипатьева действительные были сожжены на лесной поляне, то, следует принимать во внимание то, что отсутствует около 350 зубов. Соколов игнорирует этот факт, хотя найденный зубной протез доктора Боткина превращает в целую проблему.

Генерал Дитерихс, его политический куратор, объясняет это тем, что у всех одиннадцати трупов были отрезаны головы и увезены в Москву. Корреспондент Times Роберт Вильтон, человек достаточно умный, чтобы видеть неубедительность в объяснении отсутствия черепов и зубов, сообщает, что один из организаторов, комиссар Юровский взял эти головы с собой, когда через три дня уехал в Москву. Но это лишь попытка объяснить сомнительные показания Войкова и Ермакова.

Оба рассказчика особо говорят, что трупы клали в огонь вместе с головами.

Ермаков добавил: «Мы должны были поддерживать огонь в течение долгого времени, чтобы сжечь черепа. Но я не был удовлетворен костром, и оставшееся было превращено в порошок». Это утверждение — научная нелепость.

По словам профессора Кэмпса: «Если головы были в огне, должны были остаться зубы. Зубы очень трудно уничтожить». Доктор Рич другим своим экспериментом подтвердил мнение профессора Кэмпса. Он поместил несколько зубов в мензурку, залил их серной кислотой. Продержал их в таком состоянии три недели. И они выглядели как обычные зубы.

Отсутствие черепов и зубов Романовых могло бы создать затруднение, если бы дело дошло до суда. Череп самого Николая, например, мог бы быть опознан по его повреждению, полученному при жизни, еще до того, как он стал царем.

Более того, в то время можно было связаться с личным врачом императора, к которому он обращался в Тобольске и который мог бы идентифицировать зубы членов императорского семейства. Если бы зубы были обнаружены, это стало бы неопровержимым подтверждением, что все Романовы были убиты. Но зубы не были обнаружены поскольку, как мы покажем, все семейство, вероятно, было живо позже 1918 года.

Профессор Кэмпс сделал окончательный вывод относительно расследования Соколова: «Я совершенно с ним не согласен. Это — классический пример расследования, когда следователь предубежден в отношении определенной версии. Выводы, которые основаны на предположениях не бывают точными. Эти документы никогда не будут приняты к рассмотрению в любом законном британском суде, в качестве доказательства убийства. Формально, русское императорское семейство не умерло. Вся история была создана следователем Соколовым».

Труп собаки

 

Одиноко, в сером сумеречном мраке,

маленькая собака умерла, пришел ее день.

(Rupert Brooke)

Однако был один реальный и опознанный труп, который, по мнению Соколова, вполне мог компенсировать отсутствие человеческих останков. Это был труп собаки Татьяны, Джимми, найденный на дне шахты 25 июня 1919 года, и провозглашенный белогвардейским следствием как достоверное доказательство. Убийство этого императорского домашнего животного якобы подтверждало убийство и его хозяев. Соколов опубликовал фотографию трупа собаки, сделанную в день его нахождения, на которой — растрепанный, но определенно опознанный бывшими императорскими слугами труп.

Для следователей собака была ключом, который окончательно раскрывал тайну.

Но получилось ли это?

Обычно считается, что Джимми был убит вместе с его хозяевами в подвале Дома Ипатьева, но, протоколы допросов свидетелей из охраны показывают, что не было никаких упоминаний присутствия собаки при расстреле. Мы видели, что описания сделаны чрезвычайно подробно, следовало ожидать испуганного тявканья собаки, которое не могло не привлечь внимания. Нам стало любопытно, почему это не было упомянуто в протоколах, как это труп собаки не был обнаружен при предыдущих поисках в шахте и как сохранился почти год после предполагаемой сцены расстрела.

Соколов снял первый вопрос, его поддержал его коллега Роберт Вильтон, объяснив, что хитрые большевики высыпали землю на дно шахты, поэтому собаку нашли только тогда, когда эту землю удалили. Что касается сохранности трупа собаки, то Соколов объяснил, что это объясняется низкой температурой на дне шахты, а Вильтон к этому добавил — «лед остается на дне глубоких шахт, подобных этой» даже в летние месяцы.

Оба сделали вывод, что труп Джимми сохранялся в естественном холодильнике в течение одиннадцати месяцев и восьми дней. Но, как и в своем предположении о головах Романовых, вывезенных в Москву, Вильтон не имел основания говорить о засыпанной в шахту земле, и оба они неправильно понимали вопрос о состоянии льда на дне шахты.

В материалах следствия есть другой рассказ. Когда мы разбирались в этом старом деле, мы проверили сообщения о более ранних поисках в шахте в августе и сентябре 1918 года, которые проводились через несколько недель после исчезновения царской семьи. Они описаны тщательно, и содержат подробное описание как самой шахты, так и хода проводимых работ.

Александр Шереметевский, который организовал первоначальный поиск, рассказывал, как пришлось откачивать воду из шахты, в которой, якобы, был обнаружен Джимми, годом позже. Она даже не была «глубокой» — всего 30 футов. Профессиональные шахтеры достигли самого дна — никакой собаки не было. И, что более интересно, не было никакого льда на дне, только вода.

Все же мы обратились в Отдел зарубежной климатологии в Лондонской метеорологической конторе, где, к счастью, имелись записи относительно температуры в области Екатеринбурга в 1918–1919 годах. Никакой вечной мерзлоты, никакой замороженной земли там не было. Средняя ежедневная температура в июле 1918 года была 70 F, и оставалась такой до середины октября, когда резко упала до средней температуры 300 F. Это чуть ниже точки замерзания воды, 320 F. Погода оставалась морозной в течение всей зимы, вплоть до апреля 1919 года, когда она стала повышаться при приближении лета.

Чтобы знать, какие условия могли были быть в шахте в течение того же периода, мы обратились к доктору Тони Бэтчелор, работавшему в Camborne School of Mines в Корнвилле. Используя данные, которые мы имели, его собственные знания шахт на той же широте в Канаде, доктор Бэтчелор смог Установить условия, в которых находился труп Джимми.

Если принять, что собака была брошена в шахту в июле 1918 года, то она пролежала в воде почти три месяца, пока в октябре не наступили морозы. Затем была заморожена, лежала так всю зиму, и снова два месяца лежала в воде до конца июня 1919 года, когда ее нашли. Другими словами собака лежала в шахте шесть месяцев, из которых пять в общей сложности провела в воде. Доктор Бэтчелор добавил — так как в этой шахте раньше добывали железо, там в воде должна была быть высокая степень кислотности.

Если не обращать внимания на фотографии, представленные Соколовым, и протоколы вскрытия, обнаруженные в деле, то возникает вопрос, могло ли тело разложиться за это время или нет? Мы задали этот вопрос профессору Кейту Симпсону, другому выдающемуся патологу министерства внутренних дел.

Он ответил. На фотографиях, которые он рассматривал через лупу, было видно лишь незначительное уменьшение количества шерсти. Только на задних ногах и немного на передних, кажется, отсутствовала шерсть. Если это так, то невозможно, чтобы труп находился в воде первые два-три месяца. Зимние морозы могли бы сохранить труп, таким, каким он был к этому времени, но ко времени наступления морозов он должен был лишиться шерстяного покрова. С человеческим трупом такие изменения произошли бы дней за десять весной или осенью, немного меньше летом. Никакой труп собаки не смог бы сохранить шерсть, так как это было видно на фотографии, находясь два-три месяца в холодной воде. Да еще два месяца после морозного периода — все это противоречит тому, что было видно на фотографии.

В протоколе вскрытия, проведенного в Екатеринбурге, сказано: «Легкие спаявшиеся, синеватого цвета из-за разложения». Профессор Симпсон сказал, что описанное состояние грудной полости могло быть через неделю или две после смерти. Он добавил, что описания сердца — «нормальной величины и плотности… Желудочки пусты» — не похоже на сердце, умершее год назад. Оно должно было быть мягким и выглядеть отвратительно. Профессор отверг выводы следствия о том, что у трупа собаки, умершей в июле 1918 года и обнаруженного в июне 1919 года желудок, кишки, печень и мочевой пузырь выглядят нормально. Они первые органы, которые становятся мягкими и разложившимися, обычно в течение нескольких дней. Наконец, он отметил, что естественная кислотность в воде должна была ускорить разложение. Другими словами, все это было невозможным для трупа Джимми, слишком хорошо сохранившегося в своей водяной могиле в течение почти года.

Что мы должны думать об этом?

Но если в ходе судебного расследования выясняется, что собака умерла за несколько дней до того, как был обнаружен труп, то это случилось почти через год после исчезновения Романовых. Но как она была убита и кем?

Вполне правдоподобно, что Джимми был еще жив в 1919 году, и мог быть использованным для введения следствия в заблуждение. Другая домашняя собака Романовых, спаниель Алексея по кличке Джой, был выведен из Дома Ипатьева живым. Его видели несколькими месяцами позже на улице. Он был найден чиновником, работавшим с британской военной миссией, вернувшимся в Англию, где жил в течение нескольких лет на ферме около Виндзора. Если одна собака была оставлена живой большевиками, то почему это не могло бы случится с другой?

Мы можем попытаться рискнуть и высказать догадку, кто стоит за всем этим.

В июне 1919 года, когда был обнаружен труп собаки, поскольку генерал Дитерихс временно отсутствовал, ответственным за работы в районе шахты, был военный комендант Екатеринбурга генерал Домонтович. Мы ссылаемся на Роберта Вильтона, который писал: «Когда Домонтович удачно сделал свое открытие, он немедленно телеграфировал нам». О роли Домонтовича в деле исчезновения Романовых известно мало, но он появляется в различных документах.

Прокурор Иорданский, письма которого мы нашли среда документов «черного мешка» в Калифорнии, интересовался не только непонятностями в деле Романовых. В одном из его пространных писем он рассказывает, как генерал Рудольф Гойда поручил ему разобраться в вопросе о взяточничестве и коррупции среди руководящего состава белогвардейцев: «… имеются данные о противозаконных действиях при получении доказательств… генерала Домантовича».

Для чешского генерала Гойды это стало полным сюрпризом. Генерал, как иностранец, связанный с белогвардейцами, должен был вести себя по отношению к ним дипломатично, и поэтому хотел, чтобы белогвардейский чиновник подтвердил информацию, полученную им от своих собственных подчиненных.

После разговора с прокурором Иорданским, Гойда «взял со своего стола папку с докладом чешской разведывательной службы о распространенной среди руководства, включая руководителей области Постникова и Домантовича, коррупции… показав мне этот рапорт, он просил посмотреть внимательно сведения о коррупции, но сохранить все это в строгой тайне».

Это не лучшая характеристика для генерала Домонтовича, человека, при участии которого был найден и осмотрен труп Джимми. Он был близок к генералу Дитерихс у, руководившему поисками на поляне Четырех Братьев, и таким образом, имел возможность подделать свидетельства. Тем более, что в июне 1919 года следствию нужен хоть какой-либо результат, поскольку они были обеспокоены отсутствием трупов Романовых.

Время шло — белогвардейцы теперь отступали на Урале; из-за приближения большевиков, Соколов вынужден был оставить Екатеринбург в течение двух недель после «обнаружения» собаки. Нахождение собаки должно было вдохновить следствие. Но какие могли быть мотивы для такого изворотливого поведения? И кому это было выгодно — большевикам или белогвардейцам? Ответом может быть то, что обе стороны, хотя и в разное время, были заинтересованы в поддержании мифа о расстреле.

Мы предлагаем версию, объясняющую это — версию, похожую на правду, объясняющую эту загадку. Большевики почти всех Романовых вывезли из Екатеринбурга живыми, на это у них были политические причины, как это будет показано позже. Подобно следователю Сергееву и сэру Чарльзу Элиоту, мы думаем, что в Доме Ипатьева были убиты только слуги императорской семьи, и именно от их тел пытались избавиться в шахте.

То, что зубной протез доктора Боткина был там обнаружен, доказывает то, что доктор был жертвой, — вряд ли что-либо кроме насилия могло сделать так, что бы этот протез выпал изо рта. Другие примеры показывают, что у большевиков не было никаких угрызений совести, когда они убивали императорских слуг; это вполне соответствовало их стремлению уничтожать всех сторонников старого режима.

Но, как только императорское семейство было вывезено живым, были веские причины создать в обществе впечатление, что они были расстреляны. В июле 1918 года у большевиков на Урале были серьезные проблемы, поскольку объединенная армия чехов и белогвардейцев быстро двигались к Екатеринбургу. Когда они вошли в Екатеринбург, они двигались через весь город, преследуя отступающих большевиков. Но потом они остановились, чтобы перегруппироваться. Если бы белогвардейцы знали, что члены императорского семейства были в пределах их досягаемости, они могли бы организовать энергичную атаку Дома Ипатьева, чтобы спасти их. Так что комиссары Екатеринбурга имели достаточные основания для того, чтобы создать видимость убийства.

В конце концов, это было совсем не трудно.

Был пустой Дом Ипатьева, со своим зловещим подвалом; этого было достаточно, чтобы предположить, что царские трупы были разрублены и сожжены на поляне Четырех Братьев. Сначала большевики надеялись обмануть белогвардейцев, сделав тела четырех слуг неузнаваемыми и, разбросать вокруг них обгорелые вещи Романовых. Но «сучок под ногами» появился, когда операция уже начала проводиться. Тел было нужно больше — четырех трупов было недостаточно, что бы доказать убийство одиннадцати людей. Никакой нехватки трупов в Екатеринбурге летом 1918 года не наблюдалось — «контрреволюционеры» арестовывались и расстреливались каждую ночь.

Считается, что не было найдено никаких трупов в районе поляны Четырех Братьев, но это неверно. Помощник прокурора Магницкий, который проводил первые поиски в лесу, сообщается ясно: «Часто получались сведения, что там-то и там-то находятся трупы царя и его семьи. Все эти сведения проверялись опять-таки по мере сил и средств… в «Старых шахтах» нашли пять трупов, но все они принадлежали австрийцам». Пять трупов, обнаруженных в лесу, — не замеченных Соколовым, но, сохранившиеся в документах того времени. Только он один смог бы ответить, почему он не обратил внимания на эту находку.

Мы знаем, что австрийцы и венгры, бывшие военнопленные, несли внутреннюю охрану Дома Ипатьева, они также входили в ЧК. Может быть, эти пять трупов были трупами охранников из отряда Юровского? Это могло бы быть грубой попыткой, во-первых, обеспечить дополнительные тела, во-вторых, избавится от тех, кто мог знать, что случилось в действительности в Доме Ипатьева в ту ночь, когда исчезли Романовы.

Но когда дублеры трупов Романовых были найдены, быстро могла бы появиться другая проблема. Даже когда тела слуг были разрублены и сожжены, была очевидна возможность опознания их любым компетентным детективом. Естественно, они намерены были принять меры к тому, чтобы трупы были признаны трупами императорской семьи. Комиссары, организовавшие операцию, Юровский и Голощекин, это понимали.

Первый из них имел медицинскую подготовку, а второй был зубным врачом, и оба знали, что черепа и зубы помогут идентифицировать трупы, особенно в том случае, когда предполагаемые жертвы были семейством, которое обслуживалось самыми лучшими и наиболее известными врачами в России. Для того, чтобы обман не был немедленно разоблачен, нужно было отделить головы реальных жертв.

В конце концов, зачем нужно было, совершив убийство, тратить время на то, чтобы сжечь и делать неузнаваемыми трупы императорских слуг, которые не имели никакого политического или религиозного значения?

На самом же деле там почти не было никаких человеческих останков. Возможно, почти все были вывезены, а тела пяти австрийцев были оставлены неповрежденными. Палец и вставная челюсть не могли быть достаточным доказательством расстрела императорской семьи, и большевики добавили «доказательств» насколько это было возможно. У большевиков в руках была одежда Романовых, так как их переодели в другую одежду, которая бы не бросалась в глаза. Эта императорская одежда была разорвана и сожжена, драгоценности были разбросаны вокруг, для неопровержимой идентификации их владельцев. Была также принесена одежда, вместе с другими вещами, из императорского гардероба. Кстати, это объясняет, почему, в районе шахты оказались вещи, которых по показаниям свидетелей охранников, в ночь убийства на Романовых не было. Свидетели рассказывали, что на них не было верхней одежды; возможно, они не ожидали, что их куда-либо увезут.

Однако среди вещей, найденных около шахты, были обнаружены обрывки шинели, остатки от ранца и другие вещи. Все эти вещи находились среди вещей, бесспорно принадлежащих императорской семье, как свидетельство для всего мира, что императорская семья точно была расстреляна.

Необходимо было убедить всех, что большевики пытались скрыть то, что они сделали. Они сделали все, чтобы операция сокрытия трупов была совершенно очевидной, создав шум в окрестностях, вызвав интерес у местных крестьян к тому, что они делали в лесу. И они этого добились. Местные крестьяне, первыми появившиеся в лесу, обнаружили бесценный предмет, валявшийся на земле — изумрудный крест императрицы, и поняв, что случилось, сообщили о найденном белогвардейцам в Екатеринбург.

Для большевиков, согласно нашей гипотезе, это было только прикрытие, использующее военную ситуацию. Однако подобный сценарий удовлетворил не всех, даже среди тех, кто занимался расследованием на ранней его стадии. В частности капитана Малиновского, заявившему следователю Соколову: «В результате моей работы по этому делу у меня сложилось убеждение, что августейшая семья жива. Мне казалось, что большевики расстреляли в комнате кого-нибудь, чтобы симулировать убийство августейшей семьи, вывезли ее по дороге на Коптяки, также с целью симуляции убийства, здесь переодели ее в крестьянское платье и затем увезли отсюда куда-либо, а одежду ее сожгли…» Спустя несколько месяцев, даже услышав показания «свидетелей», следователь Сергеев думал так же.

Но на Рождество 1918 года дело приняло новый оборот, который должен был бы позабавить большевиков. Белогвардейское правительство в Омске считало, имея на это причины, что Романовы мертвы, поскольку о них не было слышно почти полгода. Генерал Дитерихс и его коллеги монархисты решили использовать ситуацию в своих интересах, единственно возможным для них путем, т. е. в качестве пропаганды против большевиков. Из их уст полились кровавые рассказы о том, как было вырезано все императорское семейство. Но у них не было надежных доказательств, чтобы объяснить некоторые детали, да и работавший в то время следователь Сергеев сильно мешал со своими сомнениями. Поэтому в январе 1919 года белогвардейское руководство заменило его Соколовым, человеком, который должен был сделать необходимые для них выводы.

Хотя Соколов сам стал возможной жертвой обмана, установленные факты теперь подтверждали то, что было нужно; и, поскольку надежных доказательств не было, были использованы показания «свидетелей», дающих нужные показания.

Конец Соколова

 

Рыцари храбрые пали во прах,

Мечи их давно заржавели,

Но души их светлые на небесах

Средь сонма святых… мы верим

(Капитан Булыгин. 1919 год)

В конце лета 1919 года, ситуация на фронте вынудила Соколова прекратить свое расследование в Екатеринбурге; его отъезд затруднил дальнейшее расследование дела. Это сильно замедлило его работу, и кто-то из военных рассказывал: «При малейшем слухе о том, что большевики двигались к Екатеринбургу, Соколов собрал чемоданы и бросился в Омск. Мы должны были его задержать и возвратить в Екатеринбург. Я не могу сообщить Вам, сколько времени было потрачено на это».

Там была неприличная ссора между следователем и генералом Дитерихсом; возможно, даже Соколов не полностью был согласен с генералом. В некоторых документах указывается, что Соколов, подобно его предшественникам, был отстранен от следствия на этом этапе. Один местный следователь обратился к адмиралу Колчаку, главе белогвардейского правительства, с просьбой использовать его влияние для восстановления следователя Соколова в должности.

Соколов, в конце концов, оставил Екатеринбург в течение первой половины июля 1919 года. Сначала он отправился в штаб-квартиру белогвардейцев в Омске и оставался там в течение месяца. Затем наступил день, когда он сел в поезд вместе со своими материалами, упакованными в обычный железнодорожный ящик, чтобы отправиться на Дальний Восток.

Его верная тень, капитан Булыгин, описывает сцену, которая произошла в поезде: «Мы пили чай, обсуждали литературу, в частности поэзию. Общественный прокурор оказался большим знатоком творчества гр. А.Н. Толстого и прочел нам «Садко» по памяти полностью. Что касается меня, то я декламировал стихотворение, строфа из которого стоит эпиграфом к этой главе:

Рыцари храбрые пали во прах,
Мечи их давно заржавели,
Но души их светлые на небесах
Средь сонма святых… мы верим.

Соколов, в полутьме сидевший на диване, поднял свою, как обычно растрепанную голову из-за привычки вечно теребить темную небогатую шевелюру, и спросил: «Что это, Павел Петрович? Чье? Прочтите еще раз, пожалуйста».

Я повиновался. На несколько минут воцарилась тишина. «Как красиво…». — сказал Соколов».

По пути на Дальний Восток он вышел из поезда в Чите, штаб-квартире атамана Семенова, который устанавливал свои законы на территории, которую он занимал. Но там Соколова обвинили в том, что он умышленно скрывает информацию о том, что царь был все еще жив; к нему настолько враждебно отнеслись, что он стал опасаться за свою жизнь. И Соколов в панике обратился за помощью к британскому должностному лицу, капитану Бэйнсмиту, которого мы нашли в 1975 году в Корнвилле. Капитан Бэйнсмит вспомнил о формировании специального поезда, для того, чтобы вывезти следователя, который был к тому времени «в нервном и испуганном состоянии». Начиная с этого момента, материалы Соколова и его драгоценные реликвии — небольшое количество человеческих останков, драгоценности и разорванная императорская одежда — начали свое неуверенное путешествие в Европу.

Генерал Дитерихс отобрал эти материалы у Соколова еще в Чите, что закончилось разрывом отношений между ними. Позднее Булыгин записывал: «Соколов вспылил. Его нервы к этому времени были в ужасном состоянии, и ему показалось, что это был заговор с целью изолировать его от материалов следствия. Я кинулся назад к генералу Дитерихсу, он дал мне письмо для Соколова, приглашая на разговор. Однако мой шеф был слишком рассержен, чтобы выслушивать объяснения. Он порвал письмо, не читая, и сказал, что огорчен видеть, как генерал сделал меня инструментом неправильных действий… Но, безопасность материалов должна быть превыше всего; поезду генерала нельзя было позволить уехать без материалов следствия. Поэтому я взял все бумаги… переправил их в поезд Дитерихса…»

Соколов, возможно, был прав, когда боялся за свои записи. Британские дипломатические записи показывают, что Дитерихс держал материалы следствия «готовыми и связанными, но не подписанными и не опечатанными». Это было идеальным временем для того, чтобы их похоронить. Дитерихс поместил вещественные доказательства в принадлежавшую царице шкатулку, обтянутую лиловой кожей.

С большим чувством он рассказывал посетителям, что шкатулка содержала «обгорелые останки, священные национальные реликвии» — обнаруженные на поляне Четырех Братьев.

Эта шкатулка, в конце концов, была передана британскому верховному комиссару в Сибири Милу Лэмпсону, который в свою очередь передал шкатулку американскому вице-кон-суду. Американец вез ее через весь Дальний Восток в железнодорожном вагоне «в деревянном ящике, наскоро обвязанном веревкой, под видом багажа эмигранта». Держал он его под столом, и категорически отказывался кому-либо рассказывать, что в нем находилось.

В Харбине Соколов догнал свои чемоданы и попытался передать свою шкатулку в Англию. Поскольку министерство иностранных дел долго не отвечало на просьбу Соколова о визе, Лэмпсон снова телеграфировал: «Соколов нервничает в ожидании ответа, уверяет, что ему постоянно угрожает нападение со стороны германских агентов. Письмо Соколова мне представляется несколько истеричным… Я склонен полагать, что угрозы с германской стороны существуют только в его воображении».

В Великобритании просьба Соколова была отклонена, а знакомство с корреспонденцией министерства показывает нежелание короля Георга V связываться даже с последними останками его друга и кузена.

Чиновника предупредили: «Отправка подобного ящика в Англию явилась бы источником замешательства и создали бы затруднительное положение. На следующий день король лично переговорил со мной об этом. Если бы нашелся подходящий русский, мы были бы избавлены от этого». Как мы увидим в следующей главе — учитывая исключительное отношение короля к семье Романовых, удовлетворительного объяснения для подобного его поведения не было.

Что касается шкатулки, надежные свидетели рассказали, что она, в конце концов, попала к британскому королевскому семейству. Достоверность этой истории подтвердил сэр Томас Престон, который сам слышал ее от короля Георга V в феврале 1921 года. Рассказывая об этом, Георг V сетовал: «Останки находились в таком состоянии, что их необходимо было дезинфицировать, прежде чем к ним можно было прикоснуться».

Независимо от этого, информация об останках Романовых и отношении к ним Британского королевского семейства пришла к нам от бывшего дипломата, который был близким другом Лэмпсона. Он рассказывал со слов Лэмпсона, что король Георг возражал, чтобы останки привезли к ним, и просил Лэмпсона «отделаться от них как-нибудь». По его собственной просьбе мы не называем имени друга Лэмпсона, но он его близкий друг и уважаемый ученый.

Объяснение содержится в комментариях Лэмпсона, которые он дал своему зятю, лорду Элиоту. Он рассказывал, что Лэмпсон говорил о перевозке в Англию «предполагаемых останков царского семейства (включая собаку). У него были сомнения». Лэмпсон говорил о том, что в шкатулке, возможно, содержались останки императорских слуг, но не Романовых. Это согласуется с нашей гипотезой, и могло бы объяснить слабый интерес короля к шкатулке.

1921 год. Около трех лет после исчезновения Романовых Соколов жил в иммиграции в отеле «Лафонтен» в Латинском квартале Парижа. С ним в том же отеле были его верный капитан Булыгин и Пьер Жильяр. Роберт Вильтон, который сопровождал Соколова при выезде из России, также был в Париже. Эта четверка сотрудничала на последних этапах развития следствия, не говоря уже о генерале Дитерихсе, в написании книг, распространивших версию расстрела царской семьи.

Но даже в Париже Соколов сталкивался с сомнением и недоверием. Он сильно расстраивался, если кто-либо ему говорил, что, возможно, царская семья осталась жива. Булыгин писал: «… они начали воображать, что все мы были посланы, чтобы разыграть тщательно разработанный обман, чтобы отвлечь внимание Москвы и дать возможность узникам бежать».

Тем не менее, Соколов продолжал свою работу, которая стала главной целью его жизни. Он опросил каждого в Европе, кто мог бы дать какую либо информацию — монархистов, военных руководителей, русских политических деятелей в эмиграции. Некоторые из тех, с кем Соколов хотел бы говорить, не хотел с ним связываться, в частности придворная дама баронесса Буксгевден. Вместе с двумя преподавателями Романовых, и доктором Деревенько, баронесса встречалась с иностранными дипломатами в Екатеринбурге летом 1918 года, обсуждая как и чем можно помочь заключенным в Доме Ипатьева Романовым.

Люди, с которыми Соколов сталкивался, часто расстраивали его своим мнением, не совпадающим с его взглядами, или ответами, которые его не устраивали. Он не доверял бывшим членам российского Временного правительства, считая, что «Керенский и бывшие члены Временного правительства» пытались запутать его.

В 1923 году Соколов был еще в Париже, его материалы не были опубликованы. У него появился руководитель, князь Николай Орлов, находившийся в родстве с царским семейством. Орлов покровительствовал ему, помогал расследованию деньгами, поселил его в своем имении.

Октябрь этого года ознаменовал начало новой причудливой страницы в жизни Соколова. В документах военно-морской разведки мы обнаружили неприятный рассказ о том, как Соколов встречался с Генри Фордом, американским автомобильным магнатом. В Соединенных Штатах Генри Форд участвовал в судебном процессе по обвинению в антисемитизме, начатом группой сионистов, в которую, случайно был вовлечен Герман Бернстайн, журналист, посылавший сообщения из Екатеринбурга в 1918 году. Форд связался с председателем Русского Национального общества Борисом Бресолом, и решил, что Соколов и его исследования могли бы быть ему полезны.

Согласно документам американской разведки, только что рассекреченным в 1972 году, расследование Соколова… показывает в результате, что убийство императорского семейства было спровоцировано евреями и, фактически, было проведено группой палачей, среди которых только трое не были евреями… оказывается, что Бресол знал о существовании этих материалов и зная отношение Генри Форда к евреям, зная о его неограниченных средствах, он решил рассказать об этом Форду, считая, что последний может это использовать для антисемитской пропаганды, а монархисты при этом получат большую популярность во всем мире, включая Россию.

Для укрепления своих позиций в суде, Форд направил одного из своих людей со специальным заданием в Европу, чтобы привлечь к работе Соколова и найти подтверждение его документам. В парижской квартире состоялась встреча, в которой участвовали покровитель Соколова князь Орлов, американский полковник Лайдиг и бывший корреспондент Times, которого звали Фуллертон. Лайдиг сказал, ссылаясь на человека Форда, что у них аналогичное отношение к евреям, и что Форд может позаботиться о том, чтобы работа Соколова была опубликована в Америке. Вечеринка закончилась приглашением Соколова в Фонтенбло и он согласился на участие.

Форд пригласил следователя в Америку, все затраты оплачивались, и Соколов вместе с его покровителем направились в Соединенные Штаты. По прибытии в Бостон, как Соколов, так и Орлов дали интервью прессе. Князь заявил, что он «приехал в Соединенные Штаты с целью установить возможные связи с автомобильным концерном». Эта связь состоялась позже в штаб-квартире Форда на русской вечеринке, которую посетил сам Генри Форд.

По сообщению разведки США, переговоры были внезапно прерваны в самый критический момент: когда Генри Форд расспрашивал следователя Соколова и Орлова, он неожиданно получил письмо, адресованное ему Великим князем Николаем, из которого следовало, что передавший письмо имел крайне важную информацию.

Генри Форд вышел в переднюю, и увидел там человека, назвавшегося Бородиным, присланного Великим князем, чтобы сообщить Генри Форду, что он слышал о секретных документах, полученных Фордом, и захотел сообщить ему, что они были полностью недостоверны. Форд поблагодарил его за информацию, но неизвестно, получил ли он какие-либо документы и было ли продолжено совещание с Соколовым и Орловым.

Этот инцидент, почти не дающий информации, все же позднее был объяснен Борисом Бресолом тем, что Великий князь Николай не хотел обижать французских евреев в Парижском банковском обществе, от которого он получал фонды. Тем не менее это событие вполне могло быть реальным, поскольку Великий князь незадолго до этого сам отказался верить доказательствам Соколова и его материалам. Кроме того, публикации Французского Комитета Двенадцати рассказывают о том, что еще в двадцатые годы Великий князь утверждал, что его кузен царь Николай был жив.

Хотя Великий князь имел свои собственные политические интересы, вынуждавшие его упорствовать в этом вопросе, к его утверждениям надо относиться серьезно. Он был командующим русской армией в начале Первой мировой войны, и некоторое время после отречения царя. Он оставался до своей смерти в 1929 году признанным лидером в эмиграции и считался кандидатом на русский престол в случае восстановления монархии. Но в штаб-квартире Форда в 1924 году, предупреждение Великого князя осталось незамеченным.

Один из сотрудников Форда писал: «Документы Соколова очень похожи на истину, но, конечно, невозможно, утверждать эти факты без тщательного исследования их содержания…» Такое исследование вряд ли нужно было Форду, которого история никогда не интересовала.

Интерес Форда к Соколову и его бумагам не простирался далее их использования для антисемитского «подтверждения». Он заключил договор с Соколовым, по которому следователь должен был «установить, что убийство было запланировано и выполнено евреями». В тот же день Соколов передал копию своего дела в архивы Форда. Таким образом, работа, которая началась в Екатеринбурге, как объективное юридическое расследование судьбы наиболее сильного монарха на земле, окончилось примитивной сделкой расистов в офисе в штате Мичиган.

Приближался конец Соколова. Один из сотрудников Форда так описывал случившееся дальше: «Когда Соколов находился здесь, он выглядел очень нервным и очень измученным человеком. Я поместил его в больницу Форда, чтобы его осмотрели и определили, что с ним. Они позвали меня и спросили, что за человека им положили. Я сказал: «Не беспокойтесь, это очень важный человек, но он здесь только временно». Они сказали: «Мы должны посоветовать Вам уговорить его остаться здесь пока это возможно, поскольку у этого человека очень плохое сердце. Он может умереть в любое время». Я не хотел, чтобы он умер у нас, так что я поторопился к Соколову. Мы быстро получили разрешение и нас пустили к Соколову. Я думаю, что он умер через неделю после приезда в Париж».

А в это время печаталось французское издание его книги, но неизвестно, дожил ли он до того, чтобы увидеть его опубликованным. Не только Великий князь отказался признать работу Соколова, но даже мать царя, императрица Мария, холодно отнеслась к нему. Хотя она и сделала финансовый вклад в работу Соколова в Сибири, она никогда не хотела видеть его или его знаменитые материалы. Когда императрица-вдова, находясь в Дании, узнала, что Соколов и Булыгин хотят посетить ее, она ответила телеграфно: «Попросить Соколова и Булыгина, чтобы они не приезжали».

Последние письма Соколова были жалкие. Он писал Миролюбову, прокурору, который теоретически отвечал за всю Екатеринбургскую область, и был также в иммиграции: «Я пробыл за границей почти два года. Все полностью рушиться здесь, я не могу получить фонды… Я убедительно прошу Вас, чтобы писали мне и не отказались сообщить, где теперь Шамарин, Остроумов, Кутузов, Иорданский и все судоустройство Екатеринбурга».

Некоторые из упомянутых были давно мертвы — якобы расстреляны за их участие в расследовании. Соколов знал, что он тоже умирает; он писал Булыгину: «Старый двигатель изношен… работа должна быть закончена… и это будет концом… Почему Вы, дорогой друг, далеко отсюда? Я одинок. Конец — близко. Я боюсь, что мы уже никогда не увидим друг друга… Я посылаю Вам свои раскрытые объятия…».

Таким был Соколов в ноябре 1924 года, утомленный, разбитый человек. Даже как он умер — неизвестно. Некоторые намекали, что он был отравлен, другие — что он умер как психически больной человек. Роберт Вильтон был уволен его газетой и умер во Франции через восемь недель после смерти Соколова. Капитана Булыгина застрелили в Аргентине где-то в тридцатых — мотив неизвестен. Жильяр дожил до 1962 года, и оставался одним из неутомимых распространителей гипотезы расстрела царской семьи. Выступая свидетелем на процессе «Анастасии», он напугал судью, рассказав, что он сознательно уничтожил важные документы.

Мы обнаружили могилу Соколова на церковном дворе на юге Парижа. На его надгробном камне была эпитафия «Правда Твоя — Правда навеки».

Нагромождение лжи

 

На планетах видны каналы темнокрасного цвета, и когда свет падает на них, при определенном ракурсе вы можете увидеть на них слово «ложь».

(Oliver Wendell Holmes в «Истине»)

Есть множество официальных способов обманывать людей. Можно просто замалчивать вопрос, или откровенно лгать, или прибегнуть к своего рода демагогическим высказываниям, заменяющим истину. Соединенные Штаты, со своей претензией на наибольшую открытость общества в мире, просто породили десятилетия лжи и ее бюрократического прикрытия. Бомбардировка Камбоджи долгое время скрывалась от общественности, несмотря на настороженные глаза телевизионных и телеграфных агентств. Когда задаются трудные вопросы, государственные представители уклоняются от истины, подобно тому, как они делали с тайной войной в Лаосе. Уотергейтский скандал только казался угасшим быстро, на самом деле понадобилось два полных года, чтобы распутать это дело. Это были два года официальной лжи и «не имеющих никакой законной силы заявлений», в которых использовалась вся мощность власти чиновников, и очень успешно, против целого батальона расследователей. Никсону удалось увильнуть от участия в суде, и его действительная роль в Уотергейте никогда не была раскрыта. Уотергейт случился через десять лет после убийства американского президента Кеннеди и не бросающихся в глаза споров вокруг этого события.

Вновь среди общественности появляется мнение — все это подозрительно, и чиновники темнят. Лучом света в этой истории был показ найденной пули — «смертельная пуля лежала на земле — слишком далеко от окровавленной рубашки Кеннеди, в которую она должна была попасть».

В 1975 году всплыла информация о том, что директор Федерального бюро расследований Эдгар Гувер приказал, чтобы его сотрудники уничтожили угрожающее письмо, написанное Освальдом за несколько дней до убийства; единственная информация о будущем преступлении была уничтожена, агенты были предупреждены об опасности, но это было умышленно скрыто.

Но официальный обман является новым явлением. Недавно мир узнал о «Последнем Секрете», циничной сделке между Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным в конце Второй мировой войны, по которой два миллиона русских изгнанников «депортировали» в Советский Союз. Они встретили неизбежную смерть или попали в сталинскую тюрьму, многие из них кончали жизнь самоубийством в заколоченных вагонах, в которых союзники отсылали их домой.

Коммунистическая Россия была пионером в искусстве официальной лжи. Вопиющее переписывание истории и тотальное управление системами массовой информации, вынудили остальной мир скептически относится к сообщениям из Советского Союза и к государственному руководству.

В июле 1918 года были определенные основания для выбора Екатеринбурга для официального объявления о расстреле царя. С этого момента советские утверждения относительно судьбы Романовых были последовательны только в получении из воздуха различных гипотез.

22 сентября 1918 года «Известия» опубликовали новость — рассказ о том, как тело царя было выкопано из могилы в лесу, положено в цинковый гроб, покрытый сибирским кедром[7]. «Панихида проводилась в соборе в Екатеринбурге с почетным караулом, состоящим из высшего военного руководства». Это было, конечно, басней, хотя бы потому, что тело Николая никогда не было обнаружено. Эта часть дезинформации опровергалась годом позже «судебным сообщением», которое касалось судьбы остальной части семейства.

Газета «Правда»[8] сообщала, что 28 человек попали под суд в Перми по обвинению в убийстве всей семьи Романовых. Среди обвиняемых были три «члена Екатеринбургского Совета», один из которых якобы утверждал, что он организовал преступление с целью дискредитирования советской власти в интересах партии лев. соц. — рев., к которой он принадлежал, политического конкурента Ленина. Четырнадцать обвиняемых были признаны виновными и приговорены к расстрелу.

Этот рассказ, включая имена обвиняемых, также был полным вздором. Фамилии работников ЧК и членов Екатеринбургского Совета известны и не совпадают с фамилиями, приведенными в «Правде». Но у статьи двойное назначение.

Это был первый случай, когда общественность получила информацию об убийстве всех Романовых, и в то же время вина за убийство перекладывалась с Московского правительства на партию эсеров, у которых был политический конфликт с большевиками в июле 1918 года. Это вполне совпало с желаниями большевиков нормализовать отношения с внешним миром.

В Великобритании отвращение к распространяемым слухам об убийстве императорского семейства нагнетало атмосферу антисоветизма, и Москва знала это. В течение двух месяцев после этой статьи, и после затянувшихся переговоров, Советская Россия успешно заключила важное соглашение с Великобританией — первый равноправный договор. Почти несомненно, рассказ о «Пермском расследовании» повлиял на процесс улучшения отношений с европейскими странами.

Появление книги Быкова, впервые официально рассказавшей о событиях в Екатеринбурге в июле 1918 года, при внимательном рассмотрении, оказывается гораздо сложнее, чем это кажется на первый взгляд.

История берет свое начало в 1921 году, в Германии. В этом году следователь Соколов посетил Берлин, где остановился в доме полковника Фрейберга. Однажды ночью его квартира была ограблена вооруженной бандой русских и немецких коммунистов, налет был хорошо организован — пока один из них стоял перед дверью, изображая полицейского, другие осуществляли ограбление. Когда налетчики покинули квартиру, они унесли с собой и материалы Соколова. Последующее расследование, проведенное в Германии, пришло к выводу, что бумаги были переданы через Прагу в Москву.

В том же 1921 году Павел Быков, которого Белобородов называл председателем Уральского Совета, вкратце изложил версию убийства в статье, которая вошла в брошюру «Рабочая революция на Урале», почти совпадающую с версией Соколова. Он приводил только скудные детали, ничего не дающие людям, которых интересуют имена, даты и воспоминания непосредственных участников. Интересно, что его рассказ был основан на информации, собранной белогвардейским следствием, настолько, насколько это было удобно для него.

В 1921 году не поднимался вопрос об исчезновении трупов. Но в последующие пять лет продолжали появляться сомнения в расстреле, поскольку трупы царской семьи так и не были найдены. В 1926 году советские авторитетные специалисты почувствовали, что настало время сделать, наконец, какие-то выводы.

И Быков опубликовал свой рассказ еще раз, в книге, названной «Последние дни последнего царя». Книга подтверждает белогвардейскую версию убийства императорского семейства, и, казалось, объясняет отсутствие человеческих останков в районе шахты.

Быков писал: «… останки тел после того, как их сожгли, вывезли на значительное расстояние от шахты и закопали в болоте, в районе, где добровольцы и следователи не делали никаких раскопок. Там тела остались и теперь полностью сгнили». Автор объяснял, что это было сделано для того, чтобы белогвардейцы, не могли, найдя эти останки, превратить их в святые мощи.

Ни Быков, ни какой-либо другой советский источник, никогда не рассказывали о трупе царя, который нашли в лесу, или о суде над убийцами в Перми. В 1966 году молодежная газета «Комсомольская правда» пересказала версию Быкова. Современный учебник по истории для средней школы умалчивает о судьбе Романовых. Царь исчезает из рассказов, становится «невидимкой», после его отречения в 1917 году. В 1971 году мы запросили советское министерство иностранных дел о судьбе царской семьи.

После длительной переписки через советское посольство в Лондоне, нам были присланы выдержки из Советской исторической энциклопедии: «В июле 1918 года, в Екатеринбурге, когда Белая армия угрожала городу, областной Совет принял решение расстрелять царя Николая II, его семейство и слуг».

В 1974 году советский журнал «Звезда» поднял Екатеринбургский Совет до уровня героев, говоря, что они «решили проблему удаления Романовых с пути России, чтобы они не мешали ее будущему, проявив смелость и дерзость, находясь в кольце из неприятельских войск, окруживших Екатеринбург». Что касается трупов, они «рассеяли прах по ветру».

Это звучит, как выдержка из фантастического рассказа, который появился на Западе в 1935 году, когда американец, по имени Ричард Хайлибуртон, вернувшийся из России утверждал, что он разговаривал с Петром Ермаковым, который участвовал в операции по уничтожению трупов на поляне Четырех Братьев. Хайлибуртон рассказал, как он доехал до Екатеринбурга и обнаружил там больного Ермакова: «Ермаков лежал на сыром русском матрасе…Он говорил с трудом, из уголка рта текла струйка крови… Налитые кровью безумные глаза смотрели на меня». В трехчасовом разговоре, Ермаков выступил с признаниями, подобным этому: «Я направил свой маузер в царицу, только шесть футов разделяли меня от нее, я не мог промахнуться. Попал ей в рот. Через две секунды она умерла…».

Рассказывая об уничтожении трупов возле шахты, убийца хвастал: «Мы не оставили ни кучки пепла на земле… Я поместил банки с пеплом на грузовик и приказал шоферу отвезти их на гору… Я вытряхнул пепел, что бы развеять его по воздуху… так, что если кто-либо скажет, что он видел Романовых или даже трупы, расскажите ему об этом прахе».

Повторяем снова— это бессмыслица. Были, конечно, кучки золы на поляне, но и тут много вопросов. Этот рассказ, как и подобные ему, превращается в выдумку при более подробном рассмотрении. Ричард Хайлибуртон рассказал о разговоре с Ермаковым московскому корреспонденту «Ежедневных новостей» в Чикаго, Вильяму Стонеману. Мы разыскали Вильяма Стонемана в 1971 году, в Парижском бюро, и поинтересовались его мнением о Хайлибуртоне и его рассказе. «С моей точки зрения, — сообщал репортер, — он был наихудшим типом лгуна». Стонеман объяснил, что Хайлибуртона в его поездке по России сопровождал официальный русский переводчик, и они должны были снабжать московских руководителей уже обработанными «фактами».

Из собрания легенд об убийстве Романовых мы предлагаем еще один поучительный рассказ. Через двенадцать лет после Екатеринбургских событий появились мемуары Григория Беседовского, включавшие рассказ Петра Войкова о событиях в Доме Ипатьева, После войны Войков стал советским послом в Польше, а Беседовский был чиновником при этом посольстве.

Беседовский, позже перебежавший на Запад, рассказывал в своей книге, как на вечеринке в 1925 году Войков, пьяный, вспомнил о событиях в Доме Ипатьева. Рассказ его повторял версию, ставшую традиционной, за исключением того, что Войков признался в своем присутствии в расстрельной комнате в момент расстрела, о чем никогда не упоминалось ни в одном документе из материалов Соколова и никто не упоминал ранее.

Хотя вряд ли можно было ожидать какую-либо новую информацию или какие-либо новые детали от одного из участников рассматриваемых событий, на рассказ Беседовского часто ссылаются как на авторитетный; те, кто так делает, должны поближе познакомиться с публикациями мистера Беседовского.

После Второй мировой войны у него была репутация закоренелого обманщика, неустанного распространителя лживых историй. Одним из неудачных примеров из его собрания в области эксклюзивных мемуаров было «Мой дядя Иосиф Сталин», где Беседовский рассказал о своем общении с племянником Сталина, Буде Сванидзе. Сталин не имел такого племянника.

Обладая бессовестной способностью создавать фальшивые биографии, Беседовский оправдывался: «Я пишу книги для идиотов. Как вы думаете, читали бы на Западе мои книги, если бы я совмещал в них содержание и форму изложения?» В настоящее время, ученые считают, что его наиболее известные «раскрытия» были мошенничеством, а некоторые считают его агентом органов Советской системы безопасности. Соколов писал, что в реальной жизни комиссар Войков отличался театральными жестами, предназначенных для дамских взглядов.

Когда женщины спросили его о судьбе Романовых в Екатеринбурге, он ответил: «Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали». Возможно, но только возможно, что он был прав.

В 1971 году лорд Маунтбэттен, человек, для которого царь был «дядюшка Ники» рассказал, почему семья приняла известия о смерти царской семьи как факт: «Нам сообщили, что это произошло, во всяком случае, мы этого ожидали, у нас не было оснований в этом сомневаться; доказательств могло и не быть, но в то время никто и не нуждался в них. Во что еще мы могли верить, как не в самое худшее, что история и подтвердила? Какая могла быть альтернатива?» Лорд Маунтбэттен, который прочитал французское издание книги Соколова, допускал, что если в ней не все является несомненным, она все-таки убедила его.

Мы показали, что все было гораздо хуже, чем недостаток материалов, позволяющих закончить следствие: эта изобличающая шифрованная телеграмма, свидетельства человека, который «видел трупы», свидетельства в Екатеринбурге и на поляне Четырех Братьев — все это была полная ложь. Дело Романовых слишком похоже на тайную операцию и попытку маскировки происшедшего в действительности.

Но что же, все-таки, произошло? Основным доказательством того, что царская семья была расстреляна в Екатеринбурге, было то, что никого из них с тех пор не видели живыми. Фактически за прошедшие годы произошел пересмотр альтернатив, существует реальный след, по которому, хоть и с трудом, но, все же можно идти.

Часть 4

Самозванцы

Претенденты

Истина может привести в ад. Вся история мира показывает, что истина не может допускать альтернативы.

(Eugene O'Neill)

 

В этой истории много дерьма.

(Генри Киссинджер, 1975)

— Когда вы в последний раз видели царское семейство? — спросил генерал.

— Это было в прошлом году, в Ростове. Я проходил по Садовой, как вдруг я увидел царя, в его обычной одежде. Я едва узнал его. Он приветствовал меня; позже я встречал его несколько раз вместе с царицей и их детьми — ответил полковник.

Генерал — барон Врангель, командующий белогвардейскими войсками в Крыму.

Полковник — отставной офицер из императорской Военной академии.

Время — 1920 год, спустя два года после предполагаемой смерти семейства Романовых. А полковник рассказывает генералу Врангелю о том, что все семейство было полностью живо, и отметил, что царевич подрос. Генерал Врангель вполне справедливо посчитал полковника сумасшедшим.

Но рассказ полковника свидетельствовал о безумии не одного-единственного человека, а, скорее о безумии целой группы людей, появившемся в тот момент, когда мир узнал о расстреле царской семьи. Отсутствие трупов создало устойчивый миф, представлявший какую-то невероятную смесь из диетики, слухов, легенд и просто лжи.

Мотивы «обнаружения» живых Романовых сложные. Некоторые — просто хулиганство, в основе других лежат политические или коммерческие интересы, некоторые действительно вызваны психическим расстройством, но могли появиться и благодаря сохранившейся надежде.

Людям нужно видеть тела, или хотя бы фотографии тел. Не существует никаких мифов об оставшемся в живых Бенито Муссолини, поскольку весь мир видел фотографии его, повешенного на фонарном столбе.

Смерть Гитлера не подтверждена с достаточной очевидностью, его правая рука Мартин Борман оставался то ли живым, то ли нет в течение 28 лет, пока немцы случайно не нашли его скелет — и как раз там, где, как историки предполагали, он был убит в 1945 году.

Исчезновение не одного царя, а всей царской семьи вызвало взрыв фантазии.

Рассказы о выживших членах царской семьи можно разделить на две группы. Первая группа утверждала, что семейство сохранилось в какой-то удаленной и недоступной части России, другая — то, что они были вывезены из страны, и начали новую жизнь под другими именами где-нибудь еще.

Первая легенда — более традиционная, возникшая раньше, более понятная для населения, заключается в том, что большевики никогда не позволили бы Романовыми находиться в какой-либо другой стране мира. В хаосе гражданской войны подобные рассказы возникали, как грибы после дождя. Некоторые возникли сразу же после исчезновения семьи.

Подобное случилось и в Крыму. Иностранные газеты напечатали рассказ очевидца, который видел там царицу и всех ее детей: «Она выглядела безразличной, тусклой и опустошенной. Дочери — все красивые и полные жизни, только сын смотрел грустно и выглядел очень плохо… Много раз мои Друзья из любопытства подходили к дому, где они жили впятером. Дом принадлежал уроженцу России, чей дед был немецким представителем в России… Эта невероятное сообщение о Романовых было получено от руководителя шведской Музыкальной группы, попавшей в Россию».

Иногда рассказы выглядели более правдоподобно, как например рассказ князя Оболенского, служившего в охране императора, рассказавшего дочери венгерского генерала, находившейся вместе с ним в поезде:

«Царь и его дети, о которых говорили, что они умерли, все живы».

«А как же газетные рассказы об их убийстве? — спросила его спутница. — И где же они?»

«Больше я ничего не могу сказать» — ответил князь.

«На севере или на юге?» — настаивала девушка.

«На севере, может быть… не спрашивайте меня больше… Я не должен говорить».

Эта женская сплетня сразу же заняла свое место на первых страницах газет.

Тема эта держалась в течение нескольких лет — все или кто-то один, остались живыми, в каком-либо монастыре в России. Французская секретная служба в декабре 1919 года, среди прочего, опубликовала следующую информацию: «Бесспорно, что Николай II и его семейство — живы. В соответствии с последней информацией, их здоровье находится в хорошем состоянии. Тем не менее, письменные документы, написанные собственным почерком царя или кого-либо из его непосредственного окружения — отсутствуют, остается без ответа вопрос, независимо от этого, жив царевич или нет?»

В соответствии с этой информацией и информацией, полученной от других людей, видевших императорское семейство, когда оно появлялось, царь изменился — кажется, страдания сделали его моложе. Сегодня он выглядит волевым человеком, целенаправленным, с огромной религиозной верой, которая делала его чуть ли не апостолом новой эпохи. Царица, здоровье которой было подорвано отчаянием и нервной болезнью, наоборот, была лишена сил и находилась в состоянии коллапса… То, что Николай II и его семейство были живы, держится в большой тайне, где они находятся — такая же тайна; говорят, что они находятся в каком-то монастыре в России. Французский Комитет Двенадцати уточнил, что источником был «агент, который был обычно хорошо осведомлен, но иногда тенденциозен».

 
_{Одна из последних фотографий Николая II, сделанная во время его ссылки в Сибирь}

Его информация исходила из Берлина, из источников близких к генералу Гурко, начальнику русского императорского Генерального штаба до отречения царя, энергично собиравшего деньги и войска для борьбы с большевиками. Кто бы это ни рассказывал, и чем бы он ни руководствовался, разговоры о живом царе Николае в 1919 году помогали пропагандировать эту компанию.

К тому же был прецедент.

Русские долго верили в то, что сто лет назад предок Николая, царь Александр I, симулировал свою смерть и ушел в монастырь. Как ни надуманно это звучит, эта история популярна и в наше время, даже среди советской интеллигенции. Новая версия «живого Николая» распространилась даже в большевистской России, где также появились свои самозванцы.

В 1922 году нью-йоркская газета «Times» опубликовала сообщение из Москвы: «Необыкновенный рассказ о выжившей семье русского императора пришел из Пензы, где три человека заявили, что они являются бывшей императрицей, ее сыном и ее младшей дочерью, прятавшимися в разных женских монастырях в течение последних трех лет.

Рассказ начинается с того, что в начале 1919 года в большой Успенский монастырь пришла странница… Ее величественное появление, ее благородное поведение, ее сходство с императрицей привели к тому, что в окрестностях распространилась весть о появлении настоящей императрицы, избежавшей смерти».

«Царица» вскоре соединилась со своими «сыном и дочерью», но эти мошенники недолго наслаждались их императорской ролью, так как большевики их арестовали. «Царица» оказалась дочерью педагога, «царевич» сыном деревенского священника, а его «сестра» крестьянской дочерью. Все трое не были даже родственниками; они были приговорены к семи годам тюрьмы.

В ходе нашего собственного расследования, более чем на 50 лет позже, мы натолкнулись на рассказ о спасении в монастыре. Графиня де Зарнекау, эмигрантка, живущая в Брюсселе, рассказала, что в 1923 году, в их дом в Москве пришла монахиня и загадочно заявила, что царь и все семейство живы и живут «где-то около границы». Она попросила, и ей дали, шерстяные носки, чтобы согревать императорские ноги. У тех, кто справился с проблемой освобождения царя, очевидно, возникла новая проблема — достать носки нужного размера. Оригинальная выдумка.

А для тех, кого не удовлетворяла версия спасения в монастыре, изготовители этих легенд придумали более правдоподобную версию. В 1920 году появился подробный рассказ 0 том, как Романовы были вывезены из Екатеринбурга живыми монархистом, находившимся в охране Дома Ипатьева. Они проехали на поезде во Владивосток, где видели царицу и ее дочерей, которые садились на корабль, отплывающий в Японию.

Даже сейчас еще говорят, что семейство было спрятано где-то в Китае и находилось там под британским покровительством, или же «в небольшом японском городе». В 1920 году говорили также, что женщины Романовы живут где-то тихо в Англии. Но премия имени барона Мюнхгаузена з 1920 году должна была бы быть вручена автору представления, устроенного на борту американского грузового судна. Капитан корабля был Джон Линд.

После прибытия в Нью-Йорк теплым июньским днем, судно было атаковано толпой журналистов Манхэттена, пытавшихся увидеть на борту корабля бывшего царя Николая II, который якобы был в команде, состоящей из смазчика, боцмана, кочегара и его помощника».

Нью-йоркская «Times» писала: «… кто-то из команды указал на измазанную в масле фигуру, которая выглядела совсем не как последний глава Романовых.

— Вы член семьи Романовых? — спросили репортеры.

Представительный смазчик, в испачканной одежде, поглаживал бороду огрубевшей рабочей рукой,

— Я не хотел бы говорить об этом, — сказал он тихо».

Возможно, длинное морское путешествие и солидная порция рома утомили «царя», и он не был разговорчивым.

В 1926 году Трансальпийское Телеграфное Агентство сообщило: «Серьезная информация позволяет нам утверждать, что царь Николай II жив и тайно находится в небольшом уголке Ривьеры между Францией и Италией. Николай II был толь-со ранен во время расстрела… и был спасен одним из солдат, которые участвовали в убийстве других членов семьи».

В свете этих рассказов о спасении совсем не удивительно было узнать, что в марте 1927 года, почти через десять лет поле Екатеринбургской трагедии один русский православный священник в Берлине во время службы провозгласил «здравие его величеству царю Николаю II».

Спустя девять лет, соответственно постаревшее императорское семейство появлялось снова и снова. А. Поль, живущий теперь в Англии, рассказал нам, как в 1936 году Романовы посетили его дом, расположенный около русской границы. Он помнил «пять дам и одного джентльмена, которые принесли икону святого Николая. Отец склонился перед ними. Царевич был также с ними, ему уже было около тридцати лет. Они оставались у нас два дня перед тем, как отправиться в Германию. Царь оставил свою кокарду в знак благодарности за наше гостеприимство».

Среди этих самозванцев, которых было много после 1918 года, царь и царица появлялись редко, их лица были слишком известны. Императорским детям «повезло» больше: Ольга, Татьяна, реже Мария и Алексей, и наиболее популярная в этом отношении младшая дочь Анастасия.

Не со всеми самозванцами есть полная ясность. Женщина, называющая себя Великой княжной Ольгой, старшей дочерью царя, появлялась в двадцатые годы в разных частях Европы, а с 1939 года обосновалась в Северной Италии под именем Марге Будтс. Она рассказывала, что ее спас один сочувствующий царской семье офицер, а затем она была переправлена через Владивосток, Китай, затем морем, в Гамбург, в Германию. Она признавалась, что потребовала от бывшего кайзера Вильгельма II обеспечения ее финансовой независимости в течение всей жизни.

С тех пор ее жизнь стабилизировалась, у нее появился надежный сторонник принц Сигизмунд Прусский, племянник кайзера и двоюродный брат реальной Великой княжны Ольги. В интервью, которое дал в своем доме на Корсике, принц Сигизмунд в 1974 году подтвердил, что он убежден в подлинности «Ольги». Он рассказывал: «У нас было много общих воспоминаний о событиях, о которых посторонний человек не мог знать, поскольку они касались только нас двоих».

Когда мы встретились с м-с Будтс в ее итальянском доме в 1975 году, она отказалась говорить о себе, или о прошлых событиях. Ничто не говорило о том, что она была Великой княжной Ольгой, или даже Романовой.

Сын царя Алексей был самым молодым членом семьи, ему было почти пятнадцать лет когда он исчез. Любой, кто попытался бы выдать себя за Алексея, должен был бы иметь в виду, что подлинный Алексей был болен гемофилией. Во время заточения в 1917–1918 годов Алексей несколько раз находился при смерти.

Но проблема фальсификации болезни не остановила мошенников. Пьер Жильяр рассказывал, как в июне 1919 года его вызвал главный белогвардейский генерал для опознания первого «Алексея»: «Он сообщил мне, что он хочет, чтобы я посмотрел на молодого мальчика, который называл себя царевичем. Я действительно знал, что в течение некоторого времени слух о выжавшем наследнике распространился в Омске.

Говорили, что он появился в алтайской деревне. Мне сказали, что население встретило его с энтузиазмом… школьники собрали деньги для помощи ему… почтмейстер преподнес ему хлеб-соль… Генерал Д. сказал, что мое заключение должно быть окончательным подтверждением.

Дверь в соседнюю комнату была открыта и я получил возможность рассмотреть, незаметно для него, молодого человека, который был больше и полнее цесаревича; на мой взгляд, ему было от пятнадцати до шестнадцати лет. Своим матросским костюмом, цветом волос и их прической он издалека очень смутно напоминал Алексея Николаевича. Этим, впрочем, и ограничивалось сходство.

Случай поставил на моем пути первого из бесчисленных самозванцев, которые, без сомнения, в течение долгих лет будут служить причиной смут и волнений в невежественной и доверчивой среде русских крестьян». В конце концов, это был первый «Алексей» из самозванцев, но было много и других в последующие годы.

По крайней мере, двое из них, казалось, хорошо подготовились, чтобы быть убедительными. Мы услышали интригующий рассказ об одном из них от Эдмонда Сесила, бывшего политического деятеля из прежнего Колониального комитета. Он столкнулся с «Алексеем» во время своей службы в Северном Ираке в 1926 году.

Интенсивный перекрестный допрос, которому подверг Мальчика Британский директор CID, потерпел неудачу, а медицинское обследование показало, что он болен гемофилией. Эдмонд вспоминает, что дело дошло до самого короля Георга V, но «его величество… отвергало всякую возможность того, что молодой человек мог быть царевичем».

Имелось и несколько других Алексеев, но наиболее известный из них до сих пор живет, и хорошо живет, на Лонг-Айленде, в Нью-Йорке. В отличие от большинства самозванцев, он, по крайней мере, окружен настоящей драмой и настоящей тайной.

В Нью-Йорке Алексей появился холодным рождественским днем 1960 года после того, как он пересек Европу от Востока до Западного Берлина, выдавая себя за полковника Михаила Голеновски, работающего в польской разведке. Он был принят как важный перебежчик, имеющий ценную информацию. После того, как старший чиновник ЦРУ признал эту информацию «на сто процентов точной», Конгресс принял специальное решение — дать ему американское гражданство.

Но вскоре после прибытия в Америку Голеновски изумил всех, в том числе и ЦРУ, требуя, чтобы его называли «Алексеем Николаевичем, наследником русского императорского престола, царевичем, русским Великим князем, главой императорского дома».

По своему обычаю, Нью-Йорк принял Голеновски радушно, как только Нью-Йорк может это делать. Довольно долго он вызывал устойчивый интерес жителей, телевидение брало у него интервью, нью-йоркская газета «New York Daily Mirror» публиковала о нем статьи, как о наследнике русского престола.

В 1971 году мы долго договаривались с ним по телефону, и, наконец, встретились… Он оказался плотным человеком спортивного сложения с большими, как у моржа усами. Он отказался от телевизионного интервью с нами и сказал, что он все уже рассказал в письмах, разосланных президенту Генеральной ассамблеи Объединенных Наций, ФБР, и юристам. Голеновски не привел ни малейших доказательств, что он совсем не польский перебежчик.

В 1974 году у нас был конфиденциальный разговор с чиновником из ЦРУ об этом человеке и он сказал, что «как и большинство перебежчиков, он производит противоречивое впечатление». Но появление Голеновски положило начало компании в Соединенных Штатах, развернутой с целью доказать, что все Романовы остались живыми.

В отличие от других компаний, эта добилась успеха в том отношении, что привлекла международное внимание исследователей, репортеров и авторитетных политиков в семидесятых годах требованием к властям Америки и Великобритании открыть секретные архивы, содержащие сведения о том, что все императорское семейство осталось живым после Екатеринбурга.

В феврале 1963 года, вскоре после появления на сцене Голеновски, госпожа Юджиния Смит из Чикаго пришла в контору нью-йоркского издательства «Роберт Спеллер и Сыновья». По словам Спеллера, она была не кем другим, как Великой княжной Анастасией, и девять месяцев спустя он издал ее мемуары.

В то же время журнал «Life» напечатал большую статью, рассматривающую ее претензии, с ее фотографией на обложке. Эксперты по почерку и антропологи сделали категорический вывод, что она не была младшей дочерью царя. В Лондоне мы, на свои собственные деньги, показали экспертам Скотланд-Ярда фотографии Анастасии и госпожи Смит, и попросили сравнить их. Сравнение категорически опровергло утверждения госпожи Смит.

Но Спеллер все равно продолжал считать, что она была настоящей княжной, и что Голеновски был действительно царевичем. В канун нового 1963 года он организовал встречу их обоих и сказал, что они узнали друг друга. Когда мы встретили Спеллера в 1971 году, он сказал нам также, что Великая княжна Мария жила в Польше, и дал нам ее адрес. Когда наш коллега в Варшаве нашел ее, она действительно призналась, что она была сестрой Голеновски и утверждала, что была Марией. Она показала нам фотографию своего отца «Николая II», и сказала, что она была вырвана из паспорта после его смерти в 1952 году. На снимке был бородатый старик в рабочей одежде, предположительно он был сфотографирован в то время, когда он работал вагоновожатым в Польше.

Мы показали этот снимок экспертам Скотланд-Ярда которые сравнили его с фотографиями подлинного Николая. Это вызвало у них удивление, и они сказали, что он не мог быть царем, но вполне мог бы быть польским вагоновожатым.

Нью-йоркское производство Романовых процветало в середине шестидесятых. Журналист Гай Ричардс написал целую книгу про Голеновски под названием «Представитель Империи», в которой он поддерживал сторону польского полковника.

Ричардс, семья Спеллеров, и другие жители Нью-Йорка объединились и образовали общество защиты Романовых, посвященное расследованию дальнейшей судьбы последней Императорской семьи.

К 1970 году их работа вылилась в следующую книгу Ричардса «Охота на царя». Книга утверждает, что вся семья была спасена, а на ее обложке был вопрос: «Должна ли быть переписана история?» Один серьезный рецензент в Великобритании, покойный Питер Флеминг написал об этом: «Эту книгу можно рекомендовать коллекционерам нелепостей… Нетрудно разглядеть то, что он [Ричардс] думает, что факт — это то, во что он хочет верить».

Единственно, что Ричардс хотел, — это убедить своих читателей, что существует секретное «Дело Романовых», которое хранится в Агентстве национальной безопасности, куда оно было передано из Государственного департамента. Основанием для этого он считал сообщение, отправленное из посольства в 1927 году под названием «Дело Романовых». Мы нашли этот документ и не нашли в нем никакой тайны, только бюрократическое объяснение, которое является только предположением.

Но и другие люди разделяли желание Ричардса верить в спасение семьи и вынесли миф в более высокие сферы. Спустя два месяца после публикации книги Ричардса в мае 1970 года, член британского парламента задал вопрос премьер-министру Гарольду Вилсону, почему правительство скрыло документы о Романовых, противоречащие существовавшей 30-летней версии. Премьер-министр ответил, что все документы, касающиеся убийства Романовых, были открыты для публикации с 1966 года.

Членом парламента, задавшим этот вопрос, был Питер Бесселл, либерал, и для него этот вопрос явился стартовым выстрелом, давшим начало странной компании, целью которой была попытка доказать, что Романовы избежали смерти. Поскольку Нью-Йорк плохо знаком с историей, его слова упали на плодородную почву. По его словам, он был «историком, который провел обширное исследование европейской истории…»

Бесселл — худой мужчина с темным красивым лицом и решительным уверенным голосом, одевался он как лондонские консерваторы, а не как щеголи Нью-Йорка. Его близкий друг, тогдашний лидер Либеральной партии Джереми Торп, описал его нам, как «делового человека, лояльного и честного».

Спустя месяц, после того, как был задан вопрос о Романовых в парламенте, Бесселл отошел от активной политики, и занялся бизнесом, имея офисы в Лондоне и Нью-Йорке. В Соединенных Штатах он сблизился с Гаем Ричардсом, и посвятил много времени тому, чтобы разобраться в событиях, которые произошли в Екатеринбурге.

На рождество 1970 года он опубликовал статью на шести страницах в Лондонском «Observer», в которой утверждал, что было секретное дополнение к Брест-Литовскому договору, по которому большевики обязаны были освободить Романовых. Он не объяснил, откуда к нему попала эта потрясающая информация, но репортер «Observer» вспоминал, что Бесселл создал «атмосферу сильного запаха тайны».

27 апреля 1971 года в Нью-Йорке он опубликовал статью, в которой категорически утверждал, что Романовы были спасены потому, что «я знаю, что официальные бумаги, принадлежащие бывшим Союзническим силам, доказывающие, что семья не погибла, недавно стали доступными для знакомства с ними исследователями версии спасения императорской семьи».

Позже Бесселл вкратце рассказал нам, что ему разрешили доступ к официальным документам с помощью и с одобрения его друга Генри Киссинджера. Он видел эти документы в Белом Доме и в Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. В следующие два года Бесселл говорил, что ему разрешили посмотреть бумаги, и он сделал сто страниц «пометок» с фотокопий или оригиналов. Он неоднократно утверждал, что документы должны быть вскоре опубликованы, в соответствии с программой рассекречивания президента Никсона. Этого не случилось.

В мае 1973 года Бесселл настоял, чтобы к делу подключился Джереми Торп. Торп потребовал на заседании парламента от тогдашнего министра иностранных дел, сэра Алека Дуглас-Хома, чтобы «передать в библиотеку Палаты Общин письмо лорда Перхурста Хардинга его величеству Георгу V, от 3-го или 5 июня 1919 года, содержащее подробности спасения и маршрут перемещения бывшего царя Николая II и членов его семьи». Ему было отказано, поскольку вопрос не касался современных событий, но, Торп направил письмо министру иностранных дел. Министр ответил, что такого письма нет в архивах. Наше расследование относительно «письма Хардинга» показало, что это была неуклюжая подделка.

В январе 1974 года Питер Бесселл исчез. Когда мы нашли его два года спустя в Калифорнии, он начал новую жизнь после краха своей фирмы. Он дал письменные показания относительно бумаг Чиверса и письма Хардинга, но не смог подтвердить, что эти бумаги подлинные, или, даже то, существуют ли они вообще. В 1975 году Гай Ричардс привел рассказ Бесселля относительно рассматриваемых документов еще в одной своей книге, где категорически утверждал спасение Романовых.

Наше расследование и мнение историков, с которыми мы консультировались, показывает, что, в лучшем случае, документы — часть некоторой схемы дезинформации, появившаяся в конце Мировой войны. А какое мнение доктора Киссинджера, человека, который позволил Бесселлю увидеть документы? Мы попросили одного из своих коллег, чтобы он задал этот вопрос во время одного из его ближневосточных перелетов в 1975 году. Сидя в специальном самолете миссии, где-то над Северной Африкой, Киссинджер признался в знакомстве с Бесселлем, но, сказал, что он не видел его с 1969 года, до того, как бывший член парламента стал говорить о Романовых.

Но что же тогда можно сказать о спасении Романовых и тех сенсационных документах? «Эта история, — сказал американский госсекретарь, — является кучей дерьма».

Анна Андерсон

 

Вчера вечером часов в 9 после полудня девушка лет двадцати прыгнула… в Ландверский канал с намерением покончить с жизнью самоубийством.

(Берлин, полицейское сообщение,18 февраля 1929 г.)

Вода стекала по ее волосам и одежде, но, она говорила, что она была настоящей принцессой… и это подтвердилось.

(Ганс Христиан Андерсен. «Принцесса на горошине»)

 

Сегодня она живет среди роскошных белых домов, расположенных, трехъярусным полукольцом в университетском городе Чарлотсвилль, Виргиния. Обычная улица — отражение американского изобилия, но один дом выделяется среди остальных домов. Это — дом «Анастасии». Запущенный сад, поросшая ползучими растениями дорожка, ведущая к входной двери — говорят о том, что посетителей немного, и они редко захотят.

Дверь открыл Джон Манахан, бывший профессор истории в Университете, в штате Виргиния. Он женился на «Анастасии» в предполагаемом возрасте 67 лет, что бы дать ей юридическое право на проживание в Америке. Манахан — в свои пятьдесят — образованный, грузный — стандартный американец, который мог позволить себе подобный поступок. Мешковатый костюм, с пятном от яйца. Когда мы вошли в дом, профессор немедленно пустился в разговоры на исторические темы, прерываемые извинениями за состояние дома.

Он сказал, что он готовился целый день к нашему приходу, но, в гостиной все равно был чрезвычайный беспорядок. В середине комнаты, совершенно неожиданно — огромный пень, на старых стенах — картины, рассказывающие о славе императорской России, соседствующие с космическими безделушками и детскими игрушками, над всем этим висит стойкий запах кошек.

Балкон, который должен был быть местом для отдыха, засыпан горой картофеля, занявшего большую пластиковую ванну. Все это, сказал Манахан — сделано «Анастасией», и жизненно необходимо. Хотя он и богатый, и хотя это — Америка, картофель создает запас, как считает его жена, на случай голодной зимы. Пень напоминает ей время, когда она жила в Шварцвальде, а на кошках сконцентрирована вся жизнь «Анастасии».

Два часа прошли, а мы все еще не видели женщины, из-за которой мы приехали. Манахан говорил о ней, о Романовых и был искренне убежден, что она действительно является младшей дочерью царя Николая II, Великой княжной Анастасией. Он сказал, что, даже если люди приезжают издалека, чтобы увидеть «Анастасию», она отказывается появляться. Если это так, то нам повезло.

Пройдя по извилистому пути через грязные коридоры и лестницы, стонущие под весом книг, мы, наконец, увидели знаменитую претендентку на родство с Романовыми. Небольшая, тонкая фигурка с крашенными под блондинку волосами, одетая в красную с белым блузку, в ярко-красных хлопчатых брюках, и золотых парчовых тапочках. Все, что она носит, немного велико для нее.

Позже, во время обеда в известном и популярном местном клубе, она была одета в синтетический плащ, и не снимала его в течение всего обеда. Во время еды она откладывает мясо из своей тарелки для своих любимых кошек. Мы задерживаемся в доме «Анастасии», поскольку она предлагает нам отведать ледяных сливок.

Но для журналистики это был потерянный вечер. За семь часов пребывания с ней, вряд ли нашлось семь минут, когда мы говорили о ее судебных делах по поводу ее претензий быть подлинной Анастасией, или о событиях в Екатеринбурге летом 1918 года, если она была действительно Романова и принимала участие в одной из набольших драм столетия. Чтобы избежать разговоров о случившемся в прошлом, «Анастасия» избегала прямого разговора, закрывая свой беззубый рот рукой, подобно тому, как она это делала публично в течение пяти десятилетий. Но во время редких вспышек откровения она ясно говорила о своем тождестве, не делая никаких попыток убедить нас в этом.

Рассказывая об «Анастасии», следует отметить, что сама она никогда не стремилась убедить в этом весь мир. Это всегда делали другие люди, которые верили ей, которые поддерживали ее претензии, чтобы выиграть в суде, или же те, кто хотел воспользоваться ее воспоминаниями. Единственное, что мы сделали во время пребывания у нее дома, — поговорили с дружелюбной и очень эксцентричной пожилой дамой. И это — женщина, которая захватывала и удерживала общественное воображение в течение 50 лет своей претензией быть единственной, оставшейся в живых из Романовых после Екатеринбурга.

Она — трагическая принцесса, изображенная Ингрид Бергман в знаменитом фильме, названном ее именем, героиня нескольких книг и женщина, чьи претензии вылились в самое большое и запутанное судебное дело столетия. Судебное дело начиналось в 1938 году и продолжалось с перерывами до 1970 года. Оно могло бы попасть в Мировой суд в Гааге. Это не было простым хождением по судам. Такой длительный процесс не был бы возможен, если бы не было никаких серьезных оснований для признания ее младшей дочерью последнего российского императора.

В процессе участвовали члены высшей британской и немецкой аристократии, которые оплачивали гонорары адвокатов, нанятых для того, чтобы доказать, что она не является ее императорским высочеством Великой княжной Анастасией Николаевной. Но не выиграли ни они, ни она.

В 1967 году главный судья Гамбургского Апелляционного суда заявил, «… что истица, требовавшая признать ее Анастасией Николаевной, российской Великой княжной, не смогла представить достаточных доказательств для такого признания…» С другой стороны, в решении на 700 страницах, один из членов суда утверждал, что «…нельзя с полной уверенностью говорить о смерти Анастасии в Екатеринбурге, поскольку это не доказано».

В 1970 году дело попало в Федеральный Верховный суд в Карлсруэ. Подобно своему предшественнику, судья, стоящий во главе пятерых судей, признал возможность, что она могла бы быть Анастасией, хотя она и потерпела неудачу. Он поддержал вердикт Апелляционного суда, но отметил, что это «не установлено и не опровергнуто», И «неудовлетворительно для обеих сторон»: тождество истца с Анастасией не было установлено, и не было опровергнуто.

Старая дама в Виргинии резко отличается от тех, кто называет себя «уцелевшими» Романовыми. Она — одна из тех, чья претензия заслуживает осторожного исследования и к ее истории имеет смысл отнестись внимательно. А история началась с полицейского бюллетеня, датированного 18 февраля 1920 года, оформленного через восемнадцать месяцев после того, как императорская семья исчезла из Екатеринбурга.

«Вчера вечером, часов в 9 после полудня, девушка лет двадцати прыгнула с Бендлерского моста в Ландверский канал с намерением покончить с жизнью самоубийством».

Она была спасена полицейским сержантом и помещена в Елизаветинскую больницу на Лютцештрассе. Никаких бумаг или каких-либо драгоценностей у нее не было, она отказывалась рассказывать что-либо о себе, или о мотивах своего поступка. Уже позже одна из женщин признала ее как «Анастасию», но в течение шести недель, когда она лежала в больнице, она никому не рассказывала о своем происхождении. 30 марта доктора и полиция отказались от попыток поговорить с ней и безымянную девушку отправили для наблюдения в психиатрическую клинику в Дальдорфе. Она провела там два года среди множества психических больных. Большую часть времени она проводила в постели, избегая всяческих визитеров и не проявляя никакого интереса к происходящему вокруг нее.

Ее здоровье ухудшалось, и ее вес, который был всего 8 стоунов 9 фунтов, уменьшился на 21 фунт. Во время бесконечных расспросов в течение ее пребывания в больнице, она упорно отказывалась рассказывать о себе, хотя известно, что некоторые сестры пользовались ее доверием. Если она была русской, как предполагали власти, и если она появилась в Германии незаконно, то страх перед репатриацией был бы некоторым оправданием ее молчания.

Воскресным утром в марте 1922 года была сделана первая попытка проникнуть в ее частный мир. Клара Пойтерт, пациентка этой же больницы, недавно выписавшаяся из нее, пошла в церковь при русском посольстве в Берлине. Там она рассказала бывшему царскому офицеру, капитану Николаю фон Швабе, что она видела членов императорской семьи, когда жила в Москве. И она была твердо убеждена, что видела среди пациентов в Дальдорфе Великую княжну Татьяну. Капитан фон Швабе рассказал об этом в эмигрантских кругах, и в приют хлынули толпы посетителей, не подозревавших, что персонал считал свою пациентку «Анастасией».

Была вызвана баронесса Буксгевден. Она неохотно приехала в Берлин и обнаружила, что пациентка не была готова, чтобы говорить с ней, или даже показать ей свое лицо. Понятно, что реакция баронессы была отрицательной. В результате большинство людей из эмигрантских кругов потеряли интерес к неизвестной, однако были и другие люди, которых это не остановило.

Барон фон Клейст, бывший провинциальный чиновник в русской Польше, потративший два месяца на то, что бы войти в доверие к пациентке, предложил забрать ее в свой дом. С согласия авторитетных специалистов больницы, женщина была выписана, все еще безмолвная и замкнувшаяся в себе. Когда семейный доктор барона осмотрел прибывшую, его выводы были не утешительными. Она страдала от острой анемии, было легкое кровоизлияние в легком, в другом легком обнаружились признаки плеврита. Доктор также отметил, что у нее было серьезное повреждение головы, которое она получила раньше.

В июне 1922 года, по словам барона Клейста, ему и его жене удалось поговорить со своей протеже в частном порядке. Барон рассказал, что она сообщила им обоим, совершенно уверенно, о том, что она действительно была Великой княжной Анастасией; что она присутствовала при расстреле императорского семейства и что она была единственной оставшейся в живых. Она спряталась за одну из сестер, также была ранена, а затем потеряла сознание. Когда она пришла в себя, она обнаружила, что находится вместе с семьей солдата, который спас ее в последнюю минуту от большевиков.

По словам барона Клейста, Великая княжна вместе с семьей солдата добралась до Румынии, а затем в одиночку до Берлина.

В другом разговоре, сообщил барон, таинственная девушка сделала добавление к своему рассказу. Она назвала фамилию солдата — Александр Чайковский, и сказала, что у нее был ребенок от него, сын, родившийся во время бегства из России. Чайковский погиб во время уличных беспорядков в Бухаресте, а ее ребенок был оставлен в сиротском приюте. Как только барон Клейст рассказал о том, что его подопечная была Великой княжной Анастасией, эта новость быстро распространилась в эмигрантских кругах.

Прежняя благодарность барону быстро превратилась в негодование, когда он позволил приходить людям, чтобы приставать к ней с вопросами и разглядывать ее, как животное в клетке. Жизнь продолжалась, сопровождаемая неуверенностью и болезнями.

В июле 1922 года, у нее нарушилось дыхание, появились боли в легком; она вынуждена была обращаться к врачу по три раза в день, а также принимать морфий. Доктор рассказывал: «…Во сне, она разговаривала по-русски, с хорошим произношением, но, по большей части, на несущественные темы». Но пациентка неожиданно почувствовала себя лучше и убежала из дома.

Период между 1922 и 1927 годами был беспокойным; она много раз меняла местожительство, попадала из одной больницы в другую. Хотя неприятности в ее жизни умножались, она, по-прежнему, оставалась несговорчивой. Ее здоровье снова ухудшилось, у нее начался туберкулез, который почти убивал ее. Но за эти пять лет королевские семейства Европы начали проявлять активный интерес к ней. Ее посетила принцесса Хейнрих Прусская, сестра царицы и кронпринцесса Сесиль Прусская, невестка кайзера Вильгельма.

В 1925 году эта история вызвала замешательство при дворе в Копенгагене, и мать царя, императрица Мария, жившая там вместе со своей младшей дочерью Ольгой, братом Марии принцем Вольдемаром Датским, попросила датского представителя в Берлине Херлуфа Цале разобраться в этом деле, наконец.

Таинственную незнакомку посетил в больнице Алексей Волков, бывший слуга царицы. Великая княгиня Ольга также просила Пьера Жильяра и его жену Шуру, которая была сиделкой при молодой Анастасии, чтобы они пришли и посмотрели на нее. Если Жильяр увидит какие-либо признаки, что больная действительно Анастасия, он должен был сообщить об этом Великой княгине, и та сама приедет.

 
_{Самая известная из лже-Анастасий - Анна Андерсон}

Когда Жильяр приехал из Швейцарии, пациентка оказалась в таком состоянии, что он посчитал бессмысленным разговаривать с ней; но посетители были обеспокоены тем, что они увидели, и предложили перевести ее в другую больницу, где ей было бы лучше. Спустя несколько месяцев Жильяры пришли снова, но на этот раз вместе с ними пришла Великая княгиня Ольга. То, что случилось в течение этих встреч, послужило причиной длительных разговоров, которые они вызвали.

Мы расскажем об этих посещениях позже — но они положили начало семейному расколу по вопросу тождества таинственной женщины и Великой княжны Анастасии.

Последующие годы были заполнены неразберихой и противоречиями, с тяжелым политическим оттенком. В 1926 году «Анастасия» должна была выехать в Швейцарию на лечение. Для поездки требовались настоящие документы. Это было проблемой для женщины, которая по всем бюрократическим законам не существовала. На этот раз Великая княгиня Ольга публично заявила, по совету Пьера Жильяра, что, неизвестная пациентка в больнице не является ее племянницей. Но это не помешало немецкому министерству иностранных дел все-таки выдать паспорт, сославшись на «особые причины» заставившие его так поступить.

Доктор Ратенау, советник министерства внутренних дел, заметил, что, «…на основе произведенных полицией расследований неизвестная является, по всей вероятности, дочерью царя». Это, по-видимому, было вызвано тем, что так считали доктора и медицинские сестры, люди, которые проводили много времени с ней.

В июне 1926 года она находилась в Швейцарии, в санатории в Баварских Альпах, куда она переехала из Германии, и где ее увидела Татьяна Боткина, дочь семейного врача царя. Мадам Боткина находилась вместе с императорским семейством в ссылке в Тобольске, и была одной из последних, кто видел Анастасию. Она ожидала, что увидит жалкую мошенницу, и решила, наконец, закончить эту дискуссию навсегда. Настоящим сюрпризом для нее оказалось то, что она сразу почувствовала, что оказалась лицом к лицу с настоящей Анастасией. Вскоре она лишилась малейших сомнений, и с этого момента стала самой преданной подругой претендентки. Это было самым важным событием в жизни больной женщины с тех пор, как она появилась в Берлине, но нападки на нее не прекращались.

Датский министр Цале, который все еще собирал досье по этому, запутанному делу для датского королевского двора, сам начинал верить, что претендентка была настоящей Великой княжной. Но он понял, что даже с его авторитетом президента Лиги Наций, трудно бороться с оппозицией, организованной наиболее сильными членами семейства, которых она считала своими родственниками.

В этот момент руководитель объединения белоэмигрантов в Берлине обратился к одному из Романовых, Великому князю Андрею с просьбой провести тщательное расследование. Как кузен царя и как юрист, получивший образование в Военной Юридической академии, он являлся идеальным выбором для этого; он согласился и приступил к работе с согласия матери царя. Но, как только он попытался собрать надежные факты, он обнаружил, что растревожил осиное гнездо оппонентов претендентки.

И главным среди них был родной немецкий брат царицы, Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский; он дал понять Великому князю Андрею, что поддержка претендентки, по его словам, была бы «рискованной». В одном из своих писем Андрей так оценил возникшую ситуацию: «…совершенно ясно видно, что они боятся чего-то, что может быть нарушено, как будто расследование может открыть что-то неудобное, или даже опасное для них…»

Фанатизм врагов «Анастасии» заставлял бояться за ее жизнь, и для ее сторонников было большим облегчением, когда в 1927 году герцог Георг Лейхтенбергский пригласил ее в свой замок в Верхней Баварии. Там здоровье претендентки улучшилось, но за пределами замка свирепые нападки на нее продолжались.

Великий князь Гессенский обратился к частному детективу Мартину Кнопфу, чтобы за несколько дней разобраться в деле, с которым берлинская полиция не справилась за семь лет. Кнопф сказал, что претендентка — Франциска Шанцковская, польская фабричная работница, которая пропала в Берлине в марте 1920 года. Первой его свидетельницей была дочь прежней хозяйки Франциски, которая заявила, что она признала претендентку как пропавшую девушку.

Наилучшим способом показать, что больная не была Анастасией — это было показать, что она была кем-то другим, кто пытался выдать себя за Анастасию. В замке претендентку посетил брат Франциски. Сначала он создал впечатление, что признал претендентку как свою сестру, но отказался подписывать письменные показания. Потом он вдруг заявил, что сходство было только поверхностным. Ее зубы были другими, ее ноги были больше и совсем не были похожи на ноги больной, у которой они имели специфичную форму. И говорила она не так, как говорили в его семействе. Усилия, потраченные на то, чтобы создать сходство с претенденткой, были потрачены напрасно, но жизнь в замке превратилась в цирковое представление — любопытствующие все шли и шли. Это оказывало плохое действие на «Анастасию», она становилась все более раздражительной, и с ней трудно было уживаться.

Ее хозяин не был огорчен, когда в 1928 году ее пригласила посетить Соединенные Штаты в качестве гостя русская княгиня Ксения Георгиевна, троюродная сестра реальной Анастасии. Когда она приехала в Америку, княгини там не было, и ее встретила подруга княгини — Энни Б. Дженнингс. «Анастасии» предположительно теперь было 27 лет и, возможно, эта загадочная, измотанная жизнью беженка стала каким-то разнообразием для Лонг-Айленда. Она с радостью была встречена высшим обществом, но были также и те, кто смотрел на нее как на представления цирка Барнума, или как на товар, который способен принести прибыль в соответствии с традициями этой страны. О ней говорили везде, легенды в голливудском стиле возникали одна за другой.

Все это вторглось в жизнь женщины, которая не была заинтересована в гласности и не была способна к какому-либо общению. Между тем шумиха вокруг ее пребывания продолжалась. Появились разговоры о появлении загадочных убийц, и, поскольку это была Америка, была нанята частная охрана с пистолетами под мышками, чтобы защищать ее. Шесть месяцев в обществе княгини Ксении и ее мужа закончились ссорой. Княгиня неосторожно пообещала организовать встречу с императрицей Марией, матерью царя, живущей в Копенгагене; когда разговоры об этом потерпели неудачу, «Анастасия» обвинила Ксению в том, что та обманула ее.

Их дружба рухнула, и она попала в безответственные руки Глеба Боткина, сына личного врача царя. Он верил, что она действительно была младшей дочерью царя, но своей непродуманной помощью он только все более и более компрометировал ее. Она лишилась финансовой поддержки княгини Ксении, но благодаря русскому пианисту Рахманинову она могла оставаться в течение четырех месяцев в Гарден-Сити, Лонг-Айленд.

10 августа 1928 года для того, чтобы спрятаться от журналистов, она зарегистрировалась под именем «Анны Андерсон» — именем, которое она будет носить в течение последующих 40 лет. Глеб нашел юриста, Эдварда Фэллоуза, и с его появлением сага Анастасии стала страшно запутанной, обросла сложными маневрами, целью которых было получение легендарного состояния, которое царь, предположительно, хранил в британских и немецких банках.

Хотя Анна Андерсон и не имела никакого понятия о юридических процедурах или международной финансовой политике, ее имя теперь было прочно связано с корпорацией «Гранданар» — акроним Grand Duchess Anastasia Nikolayevna of Russia. Целью этого сомнительного предприятия являлось возбуждение судебного дела для получения предполагаемого состояния Николая И, наследницей которого являлась Анастасия Николаевна, и оплата купленных акций людям, вложившим свои деньги в это предприятие.

Организатор этого предприятия, сам Фэллоуз, должен был бы получить, в случае выигранного дела, одну четверть от всех полученных средств из суммы до $400.000, которые могли быть получены из банков, плюс 10 процентов всех денег, получаемых в дальнейшем. Главой корпорации был Глеб Боткин. Существовало ли состояние Романовых или было выдуманным, «Гранданар» явился пропагандистским подарком для врагов Анны Андерсон и оказал ей помощь в ее деле.

Пока ее делами занимались другие, сама Анна Андерсон жила своей жизнью. У нее была неприятная манера относиться ко всем, кто не имел отношения к Романовым, как к своим слугам. Но теперь, после того, как она пожила с богатой Энни Дженнингс, она стала просто деспотичной. Сначала никто не понимал, что она становится психически неуравновешенной.

Весной 1930 года ее часто посещала молодая англичанка, назвавшаяся Лилли Коссли-Бэтт, которая утверждала, что она в действительности вдовствующая графиня Хантингтон, в настоящее время являющаяся специальным корреспондентом газеты «The Times». Семейство Дженнингс принимало ее, не подозревая, что она, делая вид, что помогает их гостье, на самом деле действовала против нее. Они почти полностью доверились этой женщине, но в июле «графиня» была разоблачена как мошенница, это потрясло Анну Андерсон и привело ее в исступление.

Незадолго до этого ей подарили двух маленьких попугаев, которые значили для нее больше, чем любая человеческая компания, хотя она всю жизнь любила животных. Теперь в приступе гнева она нечаянно наступила на одного из них и раздавила его. В результате — истерика, которая продолжалась всю ночь. Ее хозяева, в конце концов, потеряли терпение и решили отправить «Анастасию» в больницу. Были приглашены три доктора, чтобы подписать документ, который давал возможность, отправить ее в психбольницу, пребывание в которой стоило достаточно дорого. После того, как ей привиделась толпа мужчин, врывающихся в ее комнату, Анну Андерсон связали, посадили в автомобиль и отправили в санаторий «Четыре ветра».

Пребывание в «Четырех ветрах» положило конец романтическому образу «Анастасии», как сказочной принцессы. В августе 1931 года Анна Андерсон отправилась в другое тайное путешествие — на этот раз из Нью-Йорка, на борту германского лайнера в каюте № 90. Благодаря своим американским друзьям в Германии, она была помещена в психиатрическую больницу Илтен, около Ганновера.

Можно было бы ожидать, что возвращение в Европу положит конец насилию над ее характером, положит конец ее заблуждениям, хотя Анна Андерсон и сказала своим новым немецким докторам, что она была Анастасией, они не считали ее сумасшедшей.

Наоборот, директор санатория так писал датскому министру Цале: «По нашим наблюдениям, о сумасшествии не может быть речи…» Она свободно могла бы оставить Илтен, если бы захотела, но, поскольку оплата ее пребывания в санатории присылалась из Америки, она продолжала оставаться там еще какое-то время. Период, который теперь начался, был насыщен и новыми спорами, и новыми попытками опознания.

На одного из докторов в Илтоне она произвела такое впечатление, что он рассказал о своем мнении кайзеру Вильгельму во время праздника в Голландии. Результатом было посещение Анны Андерсон женой кайзера, которая высказала сочувствие и отнеслась к ней серьезно. Другим ее посетителем был принц Сакс-Альтенбургский, который потерял своих двоюродных братьев во время революции. Он оставался советником и защитником Анны Андерсон в течение почти 40 лет.

Когда она оставила Илтен в июне 1932 года, то вступила в четвертую фазу своей жизни — тринадцать сравнительно спокойных лет, и жила как гость европейской аристократии.

Но с ее возвращением в Европу ее враги оживились снова. Одним из примеров их тактики было сообщение в новостях, что Анна Андерсон призналась, что была в действительности румынской актрисой. Рассказывали, что какие-то люди приехали тайно в Екатеринбург и выкопали тела членов императорского семейства. Скелет Анастасии, подозреваемой русской, буквально был вынут из шкафа. Адвокат Анны Андерсон потребовал извинения от газет, которые опубликовали это, а так же за статью, которую опубликовала в сентябре 1932 года «The News of the World».

Источником сообщения, по словам газеты, был юридический представитель Романовых, живущий в Париже. Тридцатые годы дали начало, несмотря на собственную апатию Анны Андерсон, длительной юридической борьбе за ее признание Анастасией.

В 1933 году Берлинский суд выдал сертификаты на наследство царя его родственникам. В их число попали сестры царя Ксения и Ольга, его свояченица графиня Брасова. В Германии был брат царицы, Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский, и его сестра Ирена, принцесса Прусская. В Англии была другая сестра, Виктория, маркиза Милфорд Хавен, также участвовавшая в дележе наследства.

Суд в 1937 году дал этим родственникам право разделить между собой то, что осталось из денег царя в Германии. Там оставалось каких-то 300 000 рейсхмарок (6000 фунтов стерлингов в послевоенной валюте), находившиеся в банке Мендельсона. Один из сертификатов наследства должен был быть выдан Великой княжне Анастасии, которая умерла, но банк знал о претензиях Анны Андерсон и написал ей, чтобы предупредить ее.

Помощь поступила с неожиданной стороны — от высших немецких дипломатов. Альбрехт Бернсторф и доктор Курт Рицлер, который был главным советником в немецком посольстве в Москве, когда Романовы исчезли, порекомендовали доктора Пауля Леверюоена, одного из лучших докторов Германии. По его совету была написана в 1938 году петиция для изъятия сертификата наследства, которое предполагало смерть Анастасии. Сумма была небольшой, из-за нее не стоило «ломать копья» — это была просто попытка установить юридически личность «таинственной незнакомки «как младшей дочери русского царя, а не чтобы разбогатеть.

В 1941 году в Центральном Берлинском суде дело было проиграно, и его передали в Верховный суд. Но произошла задержка из-за начавшейся войны; к тому же контору доктора Леверкюена разбомбили; затем, в результате наступления русских, Анна Андерсон оказалась в зоне, занятой советскими войсками, и боялась за свою жизнь.

Ее спас ее друг принц Фредерик, использовав Красный Крест, и после того, как она прошла через лагерь для беженцев, она благополучно осела в Шварцвальде, в декабре 1946 года. Но эра, когда она пользовалась гостеприимством в роскошных домах, почти закончилась. Принц Фредерик, ее главный защитник, лишился своей собственности, которая оказалась в Восточной Германии, и сам оказался беженцам. На свои сильно уменьшившиеся деньги он купил Анне Андерсон, хижину, ранее служившую армейской казармой в Унтерленгенхаргт. Это случилось через четверть века после того как «Анастасию» вынули из берлинского канала. Личность ее все еще не была установлена, и пора было начинать новую жизнь. Но в возрасте 46 лет, как предполагалось, установить ее личность было трудно.

История Анастасии легла в основу знаменитого Голливудского фильма. Анна Андерсон за этот фильм получила значительную сумму денег, часть из них была использована для оплаты работы юристов, которые работали на нее бесплатно в течение двадцати лет. Расходы на создание этого фильма и эксцентричность предполагаемой его героини, «Анастасии», привлекли нежелательное внимание международной прессы. Журналисты заглядывали в хижину, пытались ее фотографировать, донимали ее расспросами; повозки, нагруженные туристами, сновали между Штутгартом и ближайшей железнодорожной станцией.

Бывший гость Лонг-Айленда превратился в послевоенного отшельника Шварцвальда. Анна Андерсон избегала всяческих контактов и заперлась в доме вместе с пожилой компаньонкой. Она использовала остатки денег, полученных после съемки фильма, для того чтобы построить себе небольшую «дачу» около своей старой хижины.

В 1960 году был построен маленький домик, оснащенный современными удобствами. Мебель была подарена немецкими аристократами, почти полностью, включая кровать, которая принадлежала свекрови королевы Виктории, прабабушки реальной Анастасии. Но, по привычке, Анна Андерсон продолжала спать на диване, когда кошки десятками занимали королевскую кровать. Охраняемая четырьмя свирепыми борзыми, она отгородила себя от внешнего мира. Все ее королевство состояло из клочка земли рядом со старой хижиной, и она, затратив много сил и энергии, пыталась сделать так, чтобы он выглядел привлекательным.

Но все же Анна Андерсон не смогла полностью отгородиться от мира. Юридические процедуры, которые, как она оптимистически представляла, должны были подтвердить ее личность, работали против нее. Петиция, требующая получение сертификата на наследство, все еще находилась в суде до 1957 года, хотя она предусматривала раздел между родственниками ничтожной суммы всего в 1000 фунтов.

Само по себе написание такой петиции было неудачным решением, и один из судей Берлинского Апелляционного суда предложил новый подход к делу. Он заявил, что в деле есть достаточно оснований, чтобы возбудить дело для признания истца Великой княжной Анастасией. Это был совершенно новый поворот в деле. Требовалось, чтобы кто-то выступил в качестве ответчика. Прошло много времени, многие из семейства умерли, и участие в этом деле легло на плечи младших родственников. Список потенциальных ответчиков включал детей сестры царицы, Виктории — лорда Моутбэтэ-на, его сестру греческую принцессу Эндрю и королеву Швеции Луизу.

Юристы Анны Андерсон настояли, чтобы судебный процесс проходил в чисто немецких национальных рамках. Поэтому ответчиком стала одна из родственниц царицы. У этой Дамы было сложное имя — «Барбара, княгиня Кристина Людвиг Мекленбургская, принцесса Гессенская и Рейнская, принцесса Прусская». Она даже родилась через два года после исчезновения Романовых, но теперь она становилась формальным обвинителем по делу Анны Андерсон. Со стороны мужской части семейства обвинение поддерживал принц Людвиг Гессенский и Рейнский.

15 октября 1957 года они оба появились на заседании Верховного суда в Гамбурге. Юридические издержки превышали уже любые деньги, которые могли быть получены в случае положительного решения, но энергия, с которой выступали оппоненты Анны Андерсон, объяснялась совсем не финансовыми интересами. С самого начала судебного процесса оппозиция использовала все доступные ей средства для дискредитации Анны Андерсон, используя сомнительных свидетелей, чье поведение и свидетельства не были добросовестными.

Ключевым свидетелем оппозиции, который нанес большой вред Анне Андерсон, был Ганс Иоганн Майер, австриец, который в 1918 году находился в России в качестве военнопленного. Участие Майера в деле Романовых началось в декабре 1955 года, когда он связался с Анной Андерсон через своего друга. Майер рассказывал, что он находился в доме Ипатьева ночью 16 июля 1918 года, и он мог свидетельствовать в пользу истца, рассказав, как Анастасия избежала убийства. Для этого он потребовал, чтобы ему платили по 250 фунтов ежемесячно, начиная со дня появления Майера в суде. А если Анна Андерсон победит в суде, то она должна будет выплатить Майеру единовременно 200 000 фунтов. Юрист Анны Андерсон отказался от такого предложения. Майер ушел.

На этом дело могло бы и кончится.

Но в мае 1956 года Майер появился у редактора журнала «7 Tage» и предложил опубликовать серию статей «исключительной» важности о том, что он, Майер, видел все императорское семейство лежащим мертвыми в знаменитом подвале. Доказательство того, что Анастасия выжила, исчезло, поскольку Майер представил «документальные доказательства» расстрела, включая копию постановления большевиков о расстреле царя. Постановление было подписано председателем областного Совета Белобородовым и комиссаром Го-лощекиным. На документе слова «и его семейство» были зачеркнуты вручную, как будто областной Совет в последний момент решил расстрелять только царя. Журнал заплатил Майеру более чем 400 фунтов. Из-за этих статей противники Анны Андерсон привлекли Майера как свидетеля в деле Анастасии. Он подтвердил свои показания под присягой, и суд их принял. В своем решении против Анны Андерсон в начале 1957 года судьи дали понять, что они полностью поверили показаниям свидетеля.

В то время это было сокрушительным ударом для истца; но постепенно в отношении Майера возникли сомнения. Сначала другой бывший военнопленный, Отто Стефан, сказал, что он лично знал Майера, и что тот был обманщиком. Он рассказал, что около 1938 года Майер работал поваром и не обладал никакими литературными талантами. Поэтому он попросил помочь ему написать эти мемуары. Стефан вспомнил день, когда честолюбивый автор появился с массой поддельных русских документов, имеющих отношение к убийству Романовых; Майер сознался, что они были напечатаны в Берлине, поэтому и казались новыми, но после того как их повозили по полу, они перестали так выглядеть. Позже Стефан увидел эти документы после того, как они были опубликованы на страницах журнала в 1956 году.

Появился и другой человек, подвергший сомнению показания Майера, — Роберт фон Лерх, русский эмигрант, письменно сообщивший представителям Анны Андерсон, что документы Майера содержат ошибки. Одной из них было использование выражения «руководитель Революционного Штаба», используемого «шеф-поваром» вместо русского «начальник». Фамилия «Голочекин» была написана неправильно по написанию букв и не соответствует подлинной подписи Голощекина. К тому же орфография не соответствовала орфографии подлинных екатеринбургских документов. Выдумкой оказался и список охранников Дома Ипатьева, участвовавших в расстреле царской семьи.

Майер умер в 1957 году, но его показания серьезно повлияли на процесс. И только после того, как дело Анастасии попало в Апелляционный суд в Гамбурге в 1964 году, показания Майера были признаны лживыми. Надеясь на победу, адвокаты оппозиции охотно верили им. Дело Майера до сих Пор остается загадкой для исследователей истории Романовых. Копии его документов до сих пор циркулируют в мире в качестве доказательства расстрела всей семьи Романовых, например в книге «Письма святых царственных мучеников из заточения», опубликованной в 1974 году.

Предполагая, что какое-то состояние Романовых действительно существовало, родственники царя прибегали к чрезвычайным мерам для того, чтобы дело Анастасии было прекращено. В частности, лорд Моутбэтэн из Великобритании приложил немало усилий в этом направлении. В 1971 году он сообщил нам, что он лично потратил тысячи фунтов на гонорары адвокатов, выступающих против Анастасии Андерсон; есть и другие примеры весьма пристального отношения лорда Моутбэтэна к этому делу.

Осенью 1958 года, вскоре после того, как дело поступило в Верховный суд в Гамбурге, лорд Моутбэтэн прочитал в газетах, что группа, снимающая фильм об Анастасии, должна была приехать в Германию для того, чтобы поговорить с Анной Андерсон. Он немедленно связался с генеральным директором ВВС, сэром Ианом Джакобом, и выразил возмущение, что корпорация предполагала снимать такой фильм, и намекнул, что расходы и юридические формальности берут на себя его родственники. Он уверил сэра Иана Джакоба, что не было никаких шансов, что «фрау Андерсон» могла быть его кузиной, и рекомендовал не связываться с покровителями «мошенницы».

За два дня лорд Моутбэтэн добился того, что проект «Анастасия» был отменен. Генеральный директор позже написал ему письмо, в котором поблагодарил его, и отметил, что дама действительно была мошенницей и что ВВС не хочет иметь ничего общего с ней.

Фактически в письме лорда Моутбэтэна не содержалось никаких новых фактов — оно содержало лишь некоторые преувеличения; но этот инцидент показал, что дело Анастасии даже через 40 лет действовало на нервы людей, находящихся на самом высоком уровне.

Рассмотрение мелких юридических подробностей процесса Анастасии не. входит в задачу нашей книги. Судебное дело занимало не меньше 8000 страниц — немые свидетели, ничего не рассказывающие о страстях, сопровождавших претензии Анны Андерсон. Но дело не могло продолжаться бесконечно. Главные участники, включая саму «Анастасию» — скоро умерли. Но теперь, когда пыль начала покрывать эти толстые папки, когда со временем успокоились страсти вокруг этого дела, наступил момент подвести его итоги, все его «за» и «против» «Анастасии».

Во-первых, посмотрим на основных участников, русских эмигрантов и иностранных родственников, участвующих в процессе опознания. Список достаточно впечатляющий. В октябре 1928 года двенадцать живых членов семейства Романовых и трое из родственников царицы, подписали совместную декларацию, в которой было высказано их «…твердое убеждение, что женщина, теперь живущая в Соединенных Штагах… — не Великая княжна Анастасия Николаевна».

Декларацию подписали сестры царя, как Ксения, так и Ольга; Великий князь Александр, свояк царя, Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский; две сестры королевы Виктории, маркиза Милфорд Хавен, и принцесса Хейнрих Прусская.

Утверждение в основном было основано на том, что сестра царя Ольга, посетившая Анну Андерсон, «категорически заявила, что эта женщина не имеет ничего общего с Великой княжной Анастасией». Это утверждение поддерживалось также баронессой Буксеведен и Пьером Жильяром, также категорически отвергшим претензии Анастасии Андерсон. Эти свидетели все знали реальную Анастасию, так что их мнение нанесло окончательный удар по Анне Андерсон.

Но при внимательном рассмотрении их утверждение теряет большую часть своей убедительности. Однако предположение, что декларация свидетельствовала о том, что семейство Романовых полностью отреклось от Анны Андерсон, — не соответствует истине. Когда они подписывали, только двое из подписавших действительно видели претендентку. Великий князь Андрей и принцесса Ксения Георгиевна, признавшие ее, не подписали декларацию. Декларация была опубликована всего через три дня после того, как умерла вдовствующая императрица Мария Федоровна. Утверждалось, что ее одобрение было получено, но любопытно, что, хотя подписавшиеся приехали в Данию для участия в похоронах, текст был опубликован двумя днями раньше в Дармштадте, в Германии, на территории Великого князя Гессенского.

Великая княгиня Ольга была действительно крестной Анастасии и ее любимой тетей, что придавало ее показаниям большую значимость. В 1925 году она посещала Анну Андерсон, несколько раз в течение четырех дней. В своих воспоминаниях, опубликованных после ее смерти, в 1960 году она писала: «Моей возлюбленной Анастасии было пятнадцать, когда я видела ее последний раз летом 1916 года. В 1925 году ей должно быть 24 года. Мне показалось, что м-с Андерсон выглядела старше. Конечно, следует учесть все обстоятельства, и ее длительную болезнь и общее плохое состояние здоровья. Тем не менее, мое мнение о том, что она не была похожа на мою племянницу, после моей встречи с ней не изменились. Нос, рот, глаза были совсем другими. У меня сложилось впечатление, что она играла какую-то роль. Она почти созналась мне, что какие-то люди научили, что надо говорить в определенных случаях…»

Это общее отрицание претендентки произвело потрясение среди ее сторонников, которые считали, что Ольга покинула Берлин с большой неуверенностью, независимо от того, была ли загадочная пациентка ее племянницей или нет, и ни в коем случае не отказываясь от ее поддержки.

Однако весьма важная поддержка была получена от Херлуфа Цале, датского министра в Берлине, который сопровождал Ольгу во время ее посещения Анны Андерсон. Он вспомнил, что Ольга сказала: «Я не могу сказать, что это она, но я и не могу сказать, что это не она». У нас имеются два документа, которые довольно убедительно показывают, что последнее из сказанного ею было правильно, и что сторонники «Анастасии» были правы.

Сначала письмо, написанное Цале самой Великой княгиней Ольгой, после того, как она покинула Берлин. В примечании к письму, 31 октября 1925 года, она писала: «Я имела долгие разговоры с моей матерью и дядей Вольдемаром о нашей бедной общей знакомой. Не могу сказать Вам, как я расположилась к ней — кто бы она ни была. У меня такое чувство, что она не та, кем себя считает, но нельзя сказать, что это — не она, — поскольку есть множество странных и необъяснимых фактов (выделено самой Ольгой). Как она себя чувствует после нашего отъезда? Я послала ей открытку и буду писать ей время от времени, чтобы она чувствовала, что мы рядом…»

В американских правительственных архивах мы обнаружили и другое подтверждение сомнений Ольги. Это сообщение, поступившее в ноябре 1925 года в Государственный департамент из американской миссии в Копенгагене. Ольга после своего возвращения из Германии, где она встречаюсь с «Анастасией», встретилась на брифинге с американским дипломатом Принцем Джоном. Принц, рассказывая о реакции ее и ее родственников, сказал: «Ни один из этих людей не смог установить идентификацию, но интересно обратить внимание на то, что Великая княгиня Ольга, совершенно не исключала это тождество…что она убеждена, что претендентка не вводит сознательно в заблуждение, поскольку ей задавалось много вопросов, не соответствующих действительной истории, она не подтверждала сказанное ей. Наоборот, она поправляла расспрашивающих ее.

Великая княгиня Ольга оставила Берлин, так и не получив определенного ответа на вопрос о тождестве [претендентки], хотя Великая княгиня была почти уверена, что претендентка не могла быть Анастасией… Хотя все еще было сомнение в тождестве [претендентки], греческий принц Джордж продолжал оказывать ей финансовую поддержку. Императрица и ее ближайшее окружение были озабочены тем, чтобы а прессе не появлялось ничего относительно ведущегося расследования».

Несмотря на свою неопределенность, Ольга никогда больше не пыталась снова посетить Анну Андерсон. Возможно, это было ошибкой, поскольку она могла бы узнать, почему ее «крестная» так сильно изменилась. Профессор Руднев, хирург, занимавшийся лечением «Анастасии», когда Ольга ее посетила, писал: «В ее теле не было ни следа жира; ее температура колебалась около 38°, боли у нее настолько сильные, что мы вынуждены делать ей восьмикратные инъекции морфия каждые 24 часа. В этих условиях ее внешность совершенно не годилась для опознания».

Известно, что последнее описание настоящей Анастасии, когда она покидала Тобольск, содержало: «толстенькая» и «изрядно толстенькая».

Имеются также проблемы с показаниями Пьера Жильяра. Он посетил Анну Андерсон в 1925 году, и позже написал книгу, дискредитирующую ее, названную «ЛжеАнастасия». Он утверждал, что она говорила только по-немецки, язык настоящей Анастасии, русский, якобы не знала совсем, и что она не узнала фотографии старых икон, которые находились в Царском Селе. Он посмеялся над рассказом претендентки о комнате в одном из дворцов, отделанной малахитом. Про это Жильяр говорил, что это «чистая фантазия». Но это фантазировал сам Жильяр.

 
_{Пьер Жильяр со своими ученицами великими княжнами Ольгой и Татьяной}

Два года спустя после его смерти в 1962 году, были восстановлены школьные записи Великих княжон Романовых и представлены в суде. Обнаружилось, что все девушки знали немецкий язык. Другой документ, найденный среди собственных бумаг Жильяра — записи, написанные в Тобольске, из которых следует, что Анастасия получала по два немецких письма в неделю.

Что касается «малахитовой комнаты», прежний руководитель судебного архива посвятил ей целую главу в своих мемуарах, опубликованных годы спустя после того, как претендентка объявилась. Комната использовалась императорским семейством для сбора перед выходом на какой-либо прием, так что Жильяр мог о ней и не знать. Великий князь Андрей так отозвался о преподавателе Романовых в 1927 году: «Жильяр показал себя мелким лжецом, не понимавшим, что его собственная ложь обернется против него».

В другой раз Великий князь отмечал, что Жильяр проводил много времени в доме брата царицы и получал оттуда указания. Он предполагал, что Жильяр был частью «хорошей организованной интриги». Великий князь Гессенский был главным врагом и последовательным противником Анастасии. Но его роль может быть более загадочна, чем загадка самой Анастасии. Он никогда не видел претендентку, но его сестра Ирена написала после посещения ее в 1922 году: «Я увидела сразу, что она не могла быть ни одной из моих Племянниц. Хотя я и не видела их в течение девяти лет, главные черты не могли измениться так сильно, особенно форма ушей, глаза и т. п»..

Когда принцесса Ирена встречалась с претенденткой, последняя была в очень плохой форме, изможденной и беззубой. Но была ли она действительно убеждена, что больная не имеет никакого сходства с ее племянницей? В 1950 году принц Фредерик Сакс-Альтенбургский разговаривал со старой дамой. Разговор был напряженным, дама была сильно возбуждена. Она быстро ходила по комнате, туда и сюда, то прижимала руки, размахивала ими, бормоча: «…она похожа, Она похожа, но какое это имеет значение, если это не она?»

Почему Гессенский Дом относился так враждебно к тому, что претендентка может действительно оказаться Анастасией? Есть одно предположение, почему опознание было неудобно для Великого князя. В 1925 году, почти на пороге смерти, «Анастасия» разговаривала с посетительницей, Смит Эмми, старшей дочерью мэра Гамбурга, и просила ее пригласить Великого князя, ее «дядюшку Эрни», к ее постели. Когда фрейлин Смит покидала больную, она задержалась, чтобы спросить ее, когда она видела в последний раз своего дядю. Анна Андерсон ответила совершенно ясно: «Во время войны, у нас дома».

Все, кто слышали ее, были поражены, такого не могло быть, по той простой причине, что Германия была противником России на войне, а Великий князь Гессенский был немецким генералом. Но «Анастасия» повторяла свой рассказ и раздражалась, когда ей противоречили. В то время она была единственным человеком, кто знал об этом визите.

Смит Эмми пришла в большой герцогский дворец, вооруженная массой информации о претендентке. Сначала она была вежливо принята старшим помощником, сказавшим, что его хозяин очень заинтересован. Но когда Великий князь узнал о специфическом интересе, касающемся его визита в Россию в военное время, он сказал, что он категорически против того, чтобы быть вовлеченным в эту историю. Позже суд формально осудил претендентку как мошенницу.

Несмотря на всеобщий скептицизм «Анастасия» настаивала на своей правоте относительно визита, и позже говоря об этом Херлуфу Цале, датскому министру в Берлине; она добавила, что «дядюшка Эрни» в 1916 году находился в России с секретной миссией, целью которой была организация сепаратного мира между Россией и Германией. Но что стоило заявление неизвестной женщины, лежащей в берлинской больнице, против слова Великого князя, и этот рассказ претендентки был проигнорирован.

Но время внесло свои коррективы в эту забавную историю об «Анастасии». В 1953 году принцесса Сесиль сделала письменное заявление: «Сейчас все уверены, что такого визита никогда не было. Я утверждаю со слов личного источника — со слов моего последнего свекра [кайзера], что об этом визите было уже известно в нашем кругу в то время. По моему мнению, своим заявлением (о котором я услышала много позже) претендентка доказала, что она, по меньшей мере, обладала хорошим знанием высшей политики и тайных сношений императорской семьи».

Позже ее рассказ подтверждали множество других свидетелей. В 1966 году пасынок кайзера, принц Фердинанд, также свидетельствовал, что кайзер сообщил ему об этом визите, и что он сам разрешил поездку Великого князя, чтобы попытаться заключить сепаратный мир с Россией.

Подтверждение было получено также с российской стороны, от князя Дмитрия Голицына. Он свидетельствовал в 1965 году под присягой, что он действительно видел Великого князя Гессенского во дворце в Царском Селе в 1916 году; немецкий гость был одет в штатскую одежду, деталь, которая резко выделялась среди большого числа людей в солдатской одежде. Царь отказался рассматривать предложение свояка, и было решено сохранить все это в секрете.

Другой свидетель, принцесса Турна и Таксиса, португальская инфанта, вспомнила о своем дяде, эрцгерцоге Йозефе Австрийском, рассказавшем о том, что он, как маршал в австрийском высшем командовании, знал об этом.

Если обратиться к прошлому, заявление Анны Андерсон совершенно правдоподобно. В 1916 году немецкое Главное Командование и немецкое министерство иностранных дел пытались закончить войну с Россией, устроив там внутреннюю революцию. Кайзер был не согласен с этой политикой, он предлагал организовать секретную миссию с целью защиты государственных и собственных интересов, надеясь сохранить Россию, как монархическое государство. Это соответствовало его прежней дипломатии типа «монарх — монарху» в его отношениях с царем Николаем. То, что Вильгельм склонялся к заключению сепаратного мира с Россией, подтверждается и записями в дневнике генерала Гофмана от 27 августа 1916 года: «Кайзер все еще имеет странную надежду на сепаратные отношения с Россией, не желая ссориться с царем, находящимся по ту сторону Польши…»

12 декабря 1916 года немецкий кайзер предложил заключить мирный договор между всеми родственниками, но он был отвергнут. Но во время дискуссий, которые этому предшествовали, Вильгельм оставался убежденным, что все надежды Германии должны были быть связаны с наступлением в России. Воспоминания Анны Андерсон о тайном визите «дядюшки Эрни» зимой в Россию, проливает свет на двойственность поведения кайзера.

Позже появилось еще одно подтверждение о секретной миссии. Это показания очевидца, подробно рассказавшего о маршруте, по которому Великий князь попал в Россию — из Северной Германии в Норвегию, затем по суше в Северную Швецию, затем в Финляндию, которая в то время, входила в состав Российской империи.

В 1957 году баронесса Мария Пилар фон Пилшо рассказала о своем брате дипломате, который организовывал эту поездку: «Мой брат был хорошо известен недавно умершему Великому князю Гессенскому. В 1916 году мой брат работал в качестве советника в русском императорском представительстве в Осло. В течение того периода Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский послал своему представителю в Осло, моему брату, письмо, прося его помощи в поездке в Россию через Haparanda [пограничный город на шведско-финской границе]. С помощью моего брата действительно состоялась поездка в Россию…»

Другие свидетели, среди которых был русский полковник, сопровождавший Великого князя во время его поездки в Россию через Финляндию, а также сопровождавший его помощник, писатель Фриц фон Унрух, лауреат Нобелевской премии, который был преподавателем в Гессенском Доме в 1916 году, дополнили подробностями этот рассказ.

Это объясняет, почему Великий князь Эрнст Людвиг вынужден был держать в секрете эту поездку даже спустя годы после Мировой войны. В Германии в то время было сильное монархическое движение, и Великий князь надеялся, что все восстановится. То, что он находился на враждебной территории во время войны, и, вероятно, без одобрения Главного немецкого командования, ставило Эрнста Людвига в неудобное положение. Пропаганда, используемая левыми организациями, могла бы истолковать это как государственную измену.

Все-таки трудно поверить, чтобы Великий князь преднамеренно отказался от неожиданно оставшегося в живых ребенка своей сестры, Анастасии. Сторонники претендентки доказывали, что он решил пожертвовать своей «племянницей» частично по политическим соображениям, а частично потому, что было маловероятно, что она долго проживет.

Можно было бы предположить, что Великий князь не верил, что больная девушка была Анастасией, и решил не заниматься расследованием, чтобы избежать дальнейшего обсуждения его посещения России в военное время. Его окружение, независимо от его желания, непрерывно придумывало все новые и новые «доказательства» мошенничества.

Непонятно, почему Гессенское семейство вплоть до 1960 года отрицало секретную поездку Великого князя. Великий князь давно уже был мертвым, и раскрытие этого секрета не имело никакого политического значения.

Мы уделили много внимания предполагаемой секретной поездке князя Гессенского отчасти потому, что она уже ушла в историю, но и потому, что она имела специфическое значение для дела Анастасии. Сегодня можно утверждать, что случайно выданная Анной Андерсон секретная информация была вполне точной; независимо от того, была ли она Анастасией или не была, у нее был раньше исключительный доступ к совершенно секретной государственной информации, и она была первой, кто публично рассказал об этом.

Но было множество людей, которые были убеждены, что она действительно Анастасия, независимо даже от наличия такого убедительного доказательства. Анна Андерсон рассказывала о массе случаев, которые действительно происходили в жизни Царской семьи, и рассказывала подробности о людях, которых она, якобы, знала, которых обыкновенная мошенница не смогла бы выдумать, да еще и уверить в этом других людей. Ничего подобного никогда не было.

Сначала познакомимся с человеком, который расследовал это дело как юрист и отнесся к нему более серьезно, чем кто-либо другой из Романовых. Великий князь Андрей преданно служил царю Николаю в течение всей войны в качестве адъютанта. Он видел императорских детей чаще, чем сестра царя Ольга, которая видела Анастасию только дважды в течение войны, и в отличие от сестры царицы Ирины, которая не видела Анастасию после 1913 года.

В январе 1928 года, проведя два дня с Анной Андерсон, Он написал через несколько дней Ольге, которая видела претендентку тремя годами раньше, находящуюся в критическом состоянии. Реакция Великого князя была настолько положительной, насколько реакция Ольги была сомневающейся: «30 января по дороге в Америку, ее привезли в Париж, и я сам отправился туда, чтобы увидеть ее и наконец составить личное мнение об этой женщине, выяснить кто она, вокруг которой возникли такие ожесточенные споры, родились такие легенды, и чье имя возбуждает бесконечные дискуссии о правах и семейные недоразумения?

Я провел с ней два дня. Я внимательно наблюдал за ней вблизи и должен признать, что Анастасия Чайковская — не кто иная, как моя племянница, Великая княжна Анастасия Николаевна. Я узнал ее сразу, и мои дальнейшие наблюдения только подтвердили мое первое впечатление.

У меня нет никаких сомнений: она — Анастасия. Я только сожалею, что ты не хочешь увидеть ее снова, теперь, когда она успокоилась. Ты бы, конечно, узнала бы ее с такой же уверенностью, как и я. Ты не знаешь, Ольга, что я пережил за эти дни, сидя рядом с ней, глядя на бедную Анастасию — такую больную и изможденную. Если бы ты увидела ее прелестную улыбку, по-прежнему детскую, ее полные печали и страдания глаза, твое сердце, как мое, надорвалось бы.

Теперь она уже далеко, в Америке. Мы не скоро ее увидим, если увидим вообще. Какие мысли станут преследовать ее в этой далекой стране? Одному Богу известно, что они будут, несомненно, ужасны и печальный вопрос будет терзать ее; вопрос, на который ей никто не ответит.

Переживет ли Анастасия эти новые испытания? Кто знает? Но, я буду молить Бога, чтобы она их пережила, чтобы она поправилась и вернулась к нам из этой далекой страны не как преследуемое и загнанное существо, но с высоко поднятой головой и достаточной силой духа, чтобы простить тех, кто принес ей столько горя».

После свидания в Париже мнение Великого князя Андрея, без его согласия, попало в прессу. Он никогда не любил ввязываться в семейные разборки открыто, и не подтвердил сообщения, изложенные в газетных статьях. Так что его опознание претендентки со временем превратилось просто в слухи. Но в 1960 году его письмо к Ольге было опубликовано, возможно, по ошибке, старшим сыном Великого князя Владимиром. Он всегда пытался поддерживать нейтралитет, чтобы не ссориться с Романовыми, которые были враждебны по отношению к Анне Андерсон.

Позже Владимир попытался уменьшить тот вред, который нанесла публикация письма отца. Он опубликовал текст другого письма, написанного Андреем той же Великой княгине Ольге в 1950 году. В этом письме Великий князь предлагает отказаться от прежних разногласий и утверждает, что он никогда не был полностью уверен в тождестве претендентки.

Но второе письмо было неподписанной копией, тогда как первое письмо было полностью достоверным, и есть еще одно подтверждение убежденности князя Андрея. В 1928 году он писал руководителю Русского Монархического совета в Берлине: «Я все еще не могу понять, почему ее не признали раньше. Это совершенно непонятно». Даже после 1950 года, когда, как предполагалось, он склонялся к неопределенности, он, фактически не потерял своей веры. Когда его племянницу допрашивали в суде по делу Анастасии, который состоялся в 1956 году, незадолго до его смерти, она утверждала: «Он пытался убедить меня».

Сложные семейные разногласия в деле Анастасии наилучшим образом демонстрирует любопытный диалог, когда вдова Великого князя Андрея, Матильда Кшесинская, давала телевизионное интервью в 1967 году. Это была известная балерина, которая была любовницей Царя до его женитьбы. Когда ее расспрашивали о «Анастасии» в передаче французского телевидения, ей было 95 лет, но она выглядела живой, Я обладающей хорошей памятью. Ее сын Владимир присутствовал на этом интервью и наблюдал за его организацией. Он даже подготовил письменно, что должна была говорить его мать, но в ходе интервью все неожиданно изменилось.

Французский журналист Гильберт Прото, который вел это интервью, заявил, что и она, и ее муж Великий князь Андрей были введены в заблуждение сходством глаз претендентки и царя Николая, ее давнишнего любовника. Но Матильда Кшесинская резко поломала сценарий, и когда был задан ключевой вопрос, последовал неожиданный ответ:

Прото: «Принцесса, в 1928 году в Париже вы встретили женщину, которую тогда называли «Таинственной берлинской женщиной».

Кшесинская: «Я ее как-то видела».

Прото: «И что вы думаете о ней?»

Кшесинская: «Что это была она».

Слышавшие это говорили, что это было сказано тихо, но твердо; затем последовала ошеломительная тишина, прерванная сердитым криком ее сына: «Нет, нет, вырежьте! Вы должны вырезать!» Камеры перестали поворачиваться, но магнитофоны продолжали работать, записывая продолжение. Владимир, говоривший на русском языке, сказал своей матери: «Вы должны говорить только то, что написано». Но его предупреждение опоздало, и его не заметили. Старая дама ничего этого не замечала, и продолжала говорить еще полчаса, утверждая, что претендентка была действительно Анастасией.

Были и другие, кто поддерживал претензии Анны Андерсон. Принцесса Ксения Георгиевна писала: «Ее голос, манеры, лексика и знание языков вполне соответствовали тому образу, на который она претендовала. Одним из убедительных свойств ее личности было внутреннее восприятие ее тождества. Она была всегда сама собой и не давала ни малейшего повода заподозрить ее в актерской игре. В этой связи я наблюдала за ее вкусами, интересами и склонностями, и они напоминали наше семейство, и наше совместное детство… Я твердо убеждена, что претендентка — действительно Великая княжна Анастасия прибывшая из России».

Затем был прусский принц Сигизмунд, сын сестры царицы Ирины, принц Генрих, брат кайзера. Настоящая Анастасия была его кузиной, и они хорошо знали друг друга с детства. Здесь также не обошлось без семейных разногласий: его мать не верила претендентке, а Сигизмунд безоговорочно признавал ее. В 1932 году, когда он получил информацию о том, что к ней нужно относится серьезно, он находился в Центральной Америке. Принц решил послать в Европу список вопросов, которые должны быть заданы Анне Андерсон какой-либо третьей стороной.

Мы получили некоторые из вопросов, ответы на которые, по мнению Сигизмунд а, должны были свидетельствовать о подлинности Анастасии. Он спрашивал, что претендентка говорила при их первой встрече, и когда эта встреча произошла. Она ответила, что это было в 1912 году в Спала, в императорском охотничьем домике, который находился в Польше. Ответ был правильным.

Во-вторых, принц спрашивал, где он жил. Анна Андерсон отвечала, что он жил на квартире барона Фредерика, министра юстиции. Ошибки не было, и Сигизмунд был поражен этим, поскольку это были слишком мелкие факты, которые не публиковались нигде, и об этом знали только близкие люди; и не было никаких причин, для того, чтобы кто-либо запомнил это.

Принц Сигизмунд в конечном итоге сказал, что эти ответы и ответы на остальные вопросы удовлетворили его полностью: «Ответы были вполне правильными и могли быть даны только самой Великой княжной. Это убедило меня…, что [она] — несомненно русская Анастасия».

Недавно принц подтвердил нам, что он посещал Европу в 1957 году и встречался с Анной Андерсон. Непосредственные встречи убедили его, что она была действительно Анастасией. Мы должны отметить, тем не менее, что принц Сигизмунд встречался и с Великой княгиней Ольгой и разговаривал с ней. В результате он остался почти единственным в своей вере.

Кронпринцесса Сесиль была двоюродной сестрой царя и крестной матерью настоящей Анастасии. Она встретила ее как ребенка, который в силу обстоятельств не помнил своего прошлого. Впервые Сесиль встретила Анну Андерсон в 1925 году, когда претендентка выглядела очень плохо и писала об этой встрече: «Я была с первого взгляда поражена ее сходством с матерью царя и самим царем. Но не видела ничего общего с царицей. Но установить ее идентичность не было никакой возможности, поскольку она отказывалась разговаривать. Она казалось полностью отключенной, или из-за упрямства, или из-за растерянности. Я не смогла принять никакого решения».

В 1952 году, после того, как принцесса Сесиль вновь посетила Анну Андерсон, потратив на нее в три раза больше времени, чем при первой встрече, и увидев ее в лучшем со-

В Дело Романовых стоянии, ее отношение к претендентке изменилось: «Сегодня я убеждена — она младшая дочь царя, теперь, когда она постарела. Я не только нахожу ее сходство с матерью, но, я чувствую родство с ней, глядя на ее манеры, на ее обращение с гостями, на ее близкое знакомство и описание людей, с которыми мы обе были раньше связаны».

Это было абсолютным признанием немецкой кронпринцессой личности претендентки. Позже она поздравила претендентку с днем рождения и послала ей шоколад и открытку, которая заканчивалась словами: «Благослови Господь, нежный поцелуй от твоей любящей тети Сесиль».

Из женщины, которую много раз называли мошенницей, Анна Андерсон превратилась в женщину, к которой относились с вниманием члены высших немецких семей, кроме тех, кто формально признал ее, были и другие, которых волновало ее возвращение из Америки в 1931 году. Была благожелательность со стороны второй жены кайзера, Термины, которую называли Феодора, принцессой Реусс, которая наняла ей знаменитого юриста, и Марианна, принцесса Филиппсшаль Гессенская, пригласившая остановится у нее, и позже помогавшая ей в юридических делах. Неудивительно, что Анна Андерсон относилась к кайзеру с уважением.

Ее недоброжелатели воспользовались этим, как доказательством того, что она совсем не Романова, поскольку царь Николай разорвал отношения с кайзером после того, как Германия объявила войну России в 1914 году. Но связь с Вильгельмом и немецкое участие в судьбе Романовых нельзя объяснить так просто. Это сложный и серьезный вопрос, который следует рассматривать отдельно — мы только отмечаем принятие Анны Андерсон одним высокопоставленным немцем, который мог знать, что же действительно случилось в июле 1918 года.

В 1927 году, в самый разгар ожесточенных споров о том, кем была фрау Чайковская, генерал Макс Гофман, который был в годы войны начальником штаба и главным представителем Германии при заключении Брестского мира, заявил, что он убежден, что претендентка была настоящей Анастасией. Об этом же рассказывал один из людей Гофмана барон Маенус фон Браун, отец знаменитого ученого, разработчика немецких ракет, Вернера фон Брауна.

Генерал Гофман умер в июле 1927 года, вскоре после его заявления, так и не успев встретиться с Анной Андерсон. Он говорил: «Я могу и не встречаться с ней. Я и без этого все знаю», как будто он имел информацию, которая была получена много лет назад. Как один из Высшего командования, участвовавший в Брестских мирных переговорах с большевиками, он мог знать, какие меры были предприняты немцами для спасения Романовых. Но тут мы должны остановиться — опубликованные статьи и воспоминания о судьбе русского императорского семейства имеют только одну общую особенность — полное отсутствие информации на эту тему.

Были случаи, когда Анну Андерсон опознали даже не родственники, а люди, которые в прошлом встречались с Анастасией и хорошо ее помнили. Одним из них был Феликс Дассел, офицер, который был ранен в 1916 году, и в течение нескольких месяцев находился в госпитале Царского Села, находившимся рядом с царским дворцом. Госпиталь находился под покровительством Анастасии и ее сестры Марии, которые регулярно посещали раненных. У Дасселя были хорошие отношения с ними обоими, и когда он выздоровел, царица поручила ему охрану дочерей. Когда он узнал о претензиях Анны Андерсон, в Германии в 1927 году, он придумал план проверки, используя свои знания об этом периоде жизни Анастасии. Перед встречей с Анной Андерсон он составил список вопросов и ответов, касающихся деталей жизни в госпитале, о которых могли знать только настоящая Анастасия и Мария. Он сложил все это в конверт и положил этот конверт в сейф герцога Лейхтенбергского, у которого Анна Андерсон в это время жила.

При встрече с претенденткой он задавал ей вопросы, вводя в них преднамеренные неточности, которые она должна была обнаружить и поправить его. Претендентка выдержала это испытание с триумфом. Она правильно определила значение слова «Mandrifolie», как прозвище Марии. Она поправила Дасселя, утверждавшего, что бильярдный стол в Царском Селе был наверху, тогда как он был внизу.

Когда Дассел сказал, что она и Мария приходили в госпиталь каждый день, часто с братом Великим князем Алексеем, она поправила его, сказав, что они посещали госпиталь два-три раза в неделю, и с ними никогда не было Алексея. Решающим доказательством идентичности для Дасселя явился случай, когда герцог Лейхтенбергский показал фотографию русского полковника, которого Дассел очень хорошо помнил.

Вот как он описывал реакцию претендентки на эту фотографию: «Больная бросила на меня быстрый взгляд. И я не успел раскрыть рот, как она рассмеялась. Смех был сдавленный, слегка отрывистый, но точно такой же. Точно такой же… Я не мог усидеть на месте. Я вскочил и опрокинул свой стул.

«Человек с карманами!» — сказала она. «Человек с карманами?» Да, да. У него было, конечно, имя, но, я его забыл.

«Человек с карманами» — Великая княжна Анастасия сама придумала это прозвище, поскольку этот вояка, невоспитанный и тупой, с дурными манерами, часто разговаривал с Великими княжнами, держа руки в карманах… Вот тут-то я и понял, что она действительно Анастасия. Я был повержен».

Лили Ден была одной из ближайших подруг царицы, которая проводила много времени в Царском Селе с 1907 года по 1917 год и знала настоящую Анастасию очень хорошо. Поскольку она позже обосновалась в Венесуэле, она не встречала Анну Андерсон до 1967 года; но, несмотря на прошедшие 40 лет, она признала свою Анастасию, посещая ее по несколько часов в день, ежедневно в течение недели.

Она показала в суде под присягой: «Я была потрясена уже при первой встрече, я увидела ее бедное, бледное и сморщенное лицо! Первое впечатление было ужасной печали, но, когда я услышала ее голос… он был так похож на голос, на тот, которые я помнила — голос Великой княжны Анастасии… никто не может имитировать голос и манеру говорить человека, которого никогда не видел раньше… Мы говорили об Анне [Анна Вырубова], и она вспомнила много деталей относительно ее и ее дружбы с императрицей. Она рассказала о случае, когда императрица была недовольна, и даже сердита на Анну. Это было известно только императрице, Анне, мне и маленькой Великой княжне, которая была слишком мала, чтобы понять, что произошло, но запомнила. Мы говорили об офицерах, которых мы обе знали, и она никогда не ошибалась…

Она не любила, или не хотела говорить по-русски, некоторые слова, которые вырывались у нее, были произнесены совершенно правильно; русские фамилии, которые упоминались в разговоре, звучали по-русски.

Ее руки напомнили мне руки ее матери…

Что я могу сказать после того, как я познакомилась с ней? Я уверена, что не ошиблась в ее тождестве с Анастасией. В 1957 году Анна Андерсон, конечно могла знать какие-то подробности из многочисленных мемуаров, или непосредственно от людей, которые были там. Но если Анна Андерсон обманывала, то не было никого, кто бы мог обнаружить этот обман.

Мы уже говорили, что Татьяна Боткина, дочь личного врача царя верила в то, что Анна Андерсон была Великой княжной Анастасией. Она в детстве играла с настоящей Анастасией на борту императорской яхты в 1910 году, позже часто встречалась с ней в Царском Селе, и была одной из немногих, кто был с ними при переезде в Сибирь и во время заключения в Тобольске.

Мадам Боткина, живущая в настоящее время в Париже, полностью убеждена, что претендентка — настоящая Анастасия. Боткина встретила ее в Германии в 1926 году и рассказала о своем впечатлении: «Когда я увидела ее лицо в многоквартирном доме, ее глаза, такие синие и полные света, я сразу узнала Великую княжну Анастасию Николаевну. Рост, фигура, цвет волос — точно такие же, как у молодой Анастасии… Глаза, брови, уши — сходство полное».

Мадам Боткина вспомнила как «Анастасия» устала после их встречи и вечером захотела лечь в пастель. Она хорошо помнит, как сказала претендентке в 1926 году: «Я раздену Вас как мой отец обычно раздевал Вас когда Вы были больны…» «Да, у меня была корь», — ответила она. И я поверила, что она узнала меня. Тогда, когда дети царя болели корью, мой отец укладывал княжон спать и ухаживал за ними как сестра милосердия. Об этом никто не знал кроме моего отца. Единственно, кто знал об этом, была я. С момента первой встречи Татьяна Боткина виделась очень часто с претенденткой; она была единственной, кто не оставлял ее в отчаянии и не покидал ее. Она также является единственным человеком, чья добросовестность никогда не подвергалась сомнению.

 
_{Анастасия, Ольга, Алексей, Мария и Татьяна после кори (июнь 1917)}

Трудно объяснить противоположное отношение других людей, которые хорошо знали Анастасию, но не верили претендентке. Те, кто не верил только потому, что существует мнение каких-то авторитетных лиц, могли и не знать, что появление живой дочери Романова было не только маловероятным, но и для кого-то политически неудобным; поэтому можно сказать, что даже среди сторонников Анны Андерсон могли быть и несогласные, и авантюристы.

Большинство свидетелей уже умерли, и вряд ли можно надеяться, что их показания когда-либо, признают правдивыми. Но остается научное подтверждение, которое должно, теоретически, привести к беспристрастным и объективным выводам. Когда «Анастасия» впервые появилась, юридическая наука находилась в самом начале своего развития. Это касалось и экспертных проверок свидетельств, и технологии идентификации личности.

С годами претендентка неохотно согласилась на медицинское обследование, снятие отпечатков пальцев, исследование образцов почерка, и передачу результатов в немецкий суд. Для пациентки было оскорбительным ощупывание и прокалывание, а также просьбы показать ее шрамы и фотографирование их из разных точек под разными углами. Но все это, в качестве подтверждения, ничего не дало в процессе многолетней судебной тяжбы.

Отпечатки пальцев могли бы закончить все эти споры, но отпечатки пальцев настоящей Анастасии, которые можно было бы сравнить с отпечатками пальцев претендентки, отсутствовали.

Кроме отпечатков пальцев наилучшей характеристикой для идентификации человека могли бы быть зубы, но, как мы уже упоминали, ни одного зуба не было обнаружено в лесу под Екатеринбургом, где, как предполагалось, должны были находиться одиннадцать трупов. Но, тем не менее, какие-то выводы из состояния зубов претендентки можно было бы сделать.

Одним из 38 врачей, практикующих в императорском дворце, был зубоврачебный хирург доктор Сергей Кострицкий. Он сопровождал в Сибирь и лечил императорскую семью в Тобольске в 1918 году. В 1927 году, когда он уже жил в Париже, Кострицкий ответил отказом на приглашение посетить Анну Андерсон в Германии, но ему были представлены две отливки, сделанные с челюстей претендентки.

Согласно зубному врачу, который лечил Анну Андерсон в Германии, были очевидные особенности, на которые должен обратить внимание судебная экспертиза, но Кострицкий ответил только в общих чертах и дал понять, что он не хочет, чтобы его привлекли к этому делу.

Пьер Жильяр, к чьим словам мы должны относиться с осторожностью, учитывая его предубежденность, сказал: «Эти две гипсовые отливки, расположение зубов и форма челюстей не имеют ни малейшего сходства с зубами и челюстями Великой княжны Анастасии». Учитывая поведение Пьера Жильяра в этом деле, это утверждение нельзя рассматривать как убедительное доказательство. Убежавший из России Кострицкий не привозил из России никаких медицинских записей, ни каких-либо слепков с зубов. Он должен был довериться своей памяти, не видя зубов Анастасии в течение почти десятилетия.

Судьи Гамбургского Апелляционного суда не приняли во внимание заявление Кострицкого, как слишком неопределенное, чтобы иметь юридическое значение. Они также отметили то, что за время, прошедшее с 1918 года, претендентка потеряла много зубов, и оставшиеся вполне могли изменить свое положение. У «Анастасии» уже в Германии было извлечено шестнадцать зубов. Но ее сторонники утверждали, что они были выбиты сильными ударами приклада винтовки в Екатеринбурге. Ее оппоненты говорили, что это было побочным эффектом при туберкулезе, а другие даже говорили, что несколько зубов было вынуто специально с целью обмана.

В 1965 году три стоматолога утверждали в Гамбургском Апелляционном суде, что после прошествии такого количества лет невозможно определить, что вызвало потерю зубов, хотя не может быть исключено и насилие.

Короче говоря, зубоврачебная экспертиза не привела к убедительным результатам. Сторонники Анны Андерсон всегда утверждали, что претендентка не была убита в Доме Ипатьева, а была просто ранена штыком винтовки. Анна Андерсон имела треугольный шрам на одной ноге. Шрам напоминает след от острого инструмента, направленного в ногу, похожего на штык русской армейской винтовки 1918 года. Есть также шрам над правым ухом, о котором эксперты сказали, что это мог быть след от пули.

Существовало некоторое сомнение в том, что претендентка получила ранение в другое время, не в то, когда ее могла бы получить Анастасия. Однако некоторые особенности ее ног были очень похожи на те, которые, как известно, были у настоящей Великой княжны. Суставы больших пальцев обоих ног Анны Андерсон имеют неправильную форму. Внешне это выглядит так, как будто сустав утолщен и выдается вправо. Это особенность пальцев, называемая медиками — Hallux valgus, встречается у взрослых людей, которые много ходят или носят неподходящую обувь. Редкостью это не является, но может быть наследственным заболеванием.

Великая княжна Анастасия ребенком страдала от Hallux valgus так же, как и претендентка, причем это было наиболее заметно на правой ноге. Великая княгиня Ольга, рассказывая в 1959 году о своем визите к ней в Берлине, свидетельствовала: «В моем присутствии Шура [бывшая сиделка] осмотревшая ноги больной, обратила внимание на выступавшее основание большого пальца правой ноги, и сказала, что это напоминает ей ноги Анастасии, которые имели такой же изъян».

Совпадения, если это совпадения, продолжились. Реальная Анастасия имела некрасивую родинку на плече, которая была выжжена, когда она повзрослела, чтобы ее не было видно, когда она надевала бальное платье. Остался небольшой шрам, но и у Анны Андерсон была такая же метка. Пальцы Анастасии были почти одинаковой длины, средний палец был ненамного длиннее, чем указательный и безымянный. У претендентки были такие же пальцы.

Позже начались разногласия по делу Анны Андерсон при исследовании ее почерка. Как сторонники, так и оппоненты пытались доказать, что почерк является неопровержимым свидетельством. Первоначально исследование почерка было сделано в 1927 году противниками Анны Андерсон в суде — но, результаты получились не те, что они ожидали. Институт Cornelius, тогда базирующийся в Баварии, пришел к заключению, что почерки претендентки и Великой княжны идентичны. Эта информация скрывалась до 1958 года, когда эксперт, проделавший эту экспертизу, написал адвокату Анны Андерсон.

Наука графология за последние 30 лет превратилась в достаточно точную науку, чтобы играть основную роль в системе доказательств. В тех случаях, когда был недостаток в надежных подтверждениях обвинения, мнение опытных специалистов по исследованию почерка могло быть решающим.

В 1964 году, в деле Анастасии Гамбургский Апелляционный суд назначил своего независимого специалиста по почерку, фрау Минну Беккер, выдающегося немецкого специалиста. Ее попросили сравнить почерк Великой княжны Анастасии, претендентки, с почерком Франциски Шанцковской, крестьянки, которую оппоненты Анны Андерсон пытались выдать за Анастасию. Беккер обнаружила, что не было никакого сходства между почерком претендентки и той же самой Шанцковской. В то же время она обнаружила, сравнив почерк претендентки и настоящей Анастасии, не менее 137 идентичных признаков. Она говорила, исходя из своего опыта, что никакие два человека не могли бы обладать настолько похожим почерком. По ее мнению, такое не могло бы случиться даже, если бы люди были близнецами. Беккер не колебалась, заявив, что претендентка, на самом деле, была Великой княжной Анастасией.

Хотя Анна Андерсон и провела некоторое время в ряде психологических клиник в двадцатых и тридцатых годах, авторитетные медики не поддерживали мнение, что она была психически ненормальной, и что она умышленно лгала о том, что она Великая княжна Анастасия.

Доктор Нобель, специалист из одной берлинской больницы, имевший возможность наблюдать претендентку в течение восьми месяцев, рассказал: «Я хотел бы сказать, что, по-моему, здесь не идет речь ни о каком сумасшествии, какого бы типа оно не было. Я, по крайней мере, в течение длительного времени, никогда не замечал каких-либо следов сумасшествия пациента, никаких признаков, что она не сознает, что делает.

Хотя ее память и пострадала, возможно, вследствие повреждения головы, и хотя она подвержена меланхолии, по-моему, здесь нет никакой патологии… кроме того, с психологической точки зрения вряд ли возможно, что бы кто-либо, и по какой-либо причине, выдавал себя за другого человека и проявлял интерес к своему будущему, независимо от того, какие у нее были планы».

У врачей создалось впечатление, что ее постоянное странное поведение могло быть следствием частичной потери памяти. Доктор Карл Бонхофер, специалист по психопатологии, работавший в той же больнице, в своем отчете сказал в 1926 году: «Если рассматривать ее память вместе с другими факторами, то, вероятно имеет место частичная потеря памяти, вызванная каким-то стрессом в ее прошлой жизни. Подозрение о гипнотическом влиянии кого-то на нее, исключается, то же относится и к предположению, что она преднамеренно обманывает».

Одним из основных доводов противников в деле Анастасии было то, что претендентка отказывалась говорить на русском языке. Это казалось большим недостатком, который противники использовали в качестве одного из основных доказательств. Но и этот вопрос оказался не таким простым.

Императорские дети получили образование и говорили между собой в пределах семейства на английском языке. Они, конечно, знали русский язык и часто разговаривали на нем со своим отцом, но это был, в основном, второстепенный язык, используемый для разговоров с людьми, низшими по положению и дворцовыми слугами. Это было потому, что царица, будучи немкой, плохо говорила на русском, но, поскольку признать это было неудобно, говорила на английском. Сама она говорила на английском очень хорошо, поскольку воспитывалась в Англии под наблюдением своей бабушки, Королевы Виктории.

Однако после революции семью заставили говорить на русском, что бы их разговоры были понятны охране, и это было использовано для того, чтобы объяснить нежелание претендентки говорить на русском языке, который к тому же напоминал ей время, проведенное в заключении. Но некоторые из свидетелей утверждали, что она говорила на русском в первые годы после появления в Берлине.

Одна из них была Эрна Бушхолз, сиделка, говорившая на русском языке, которая ухаживала за претенденткой с 1920 по 1922 год. Она даже назвала манеру ее произношения «изысканной» речью, которая характерна только для «высокопоставленных семейств». Феликс Дассел, бывший охранник, установил, что она действительно могла говорить на русском, это было совершенно ясно: «Когда мы гуляли по лесу, она вдруг воскликнула «рыжик», когда она увидела знакомый гриб. Никто, кроме русских не мог бы произнести это слово правильно. Никакой нерусский не может произнести это слово правильно. Ни даже похоже».

Даже Пьер Жильяр писал: «Во время наших визитов первое, что мы сделали — попробовали говорить с ней по-русски. Мы видели, что она нас понимает, хотя и с некоторым трудом…»

Верный друг Анны Андерсон Татьяна Боткина, объяснила отказ «Анастасии» говорить на русском языке следующим образом: «У нее детское отношение к жизни, к ней нельзя относиться как к взрослому ответственному человеку, а как к ребенку. Она не только забыла языки, она потеряла способность связно говорить, правда, не предумышленно. Даже когда она рассказывает о своей домашней кошке, рассказ ее звучит несвязно и малопонятно; она произносит слова не как это делают немцы. Она перенесла страдания благодаря терпению, и хотя она говорила, что во время жизни в Сибири она вынесла много страданий, она все же не могла отличить разницу между восьмью и десятью.

Очевидно у нее была нарушена память, кроме того, у нее были проблемы с глазами. Она говорила, что забывает, как определить время и потом учится этому снова, и это с ней случалось часто. Она говорила, что без постоянной практики она забывает все. Каждый раз она должна заставлять себя одеваться, умываться, заниматься шитьем, чтобы не забыть, как это делать. Недавно она некоторое время не делала записей, в результате у нее появились затруднения с этим».

Без связи с возможными побочными эффектами насилия, сохранилось высказывание английского преподавателя Гиббса, сказавшего о своей ученице в 1918 году, задолго до появления таинственной женщины в Берлине. Описывая реальную Анастасию, он так прокомментировал то, что она медленно обучается: «Кажется, как будто ее умственная деятельность заторможена…»

Возможно, наиболее важным научным подтверждением являются выводы антропологов, основанные на тщательном сравнении анатомических характеристик. Первое исследование подобного типа было инициировано в 1927 году Пьером Жильяром, который привлек к нему своего друга по Лозаннскому университету профессора Марка-Алекса Бисшоффа. Его вывод казался уничтожающим: «Невозможно, чтобы [претендентка] и Великая княжна Анастасия Николаевна были идентичны». Однозначный вывод Бисшоффа был с восторгом принят теми членами семейства, которые подписали в 1928 году декларацию против претендентки.

Но время и юридическая наука разрушали это утверждение. Основной вывод Бисшоффа базировался на сравнении фотографий ушей претендентки и настоящей Анастасии.

В 1958 году профессор барон фон Эйкстед из Майсенского университета, установил, что его предшественники, включая Бисшоффа, брали для исследования фотографии, сделанные под разными углами, или при другом освещении; в результате при изучении появились ошибки, связанные с искажением внешнего вида изучаемого объекта. Он лично встретился с Анной Андерсон, провел необходимые измерения, сфотографировал ее с таким же углом зрения и с таким же освещением, как на снимках настоящей Анастасии. После исследования уха барон фон Эйкстед решил, что «это ухо не свидетельствует против, но наоборот, свидетельствует о тождестве». Этот вывод был сильным доводом в пользу претендентки, доказав идентичность Анны Андерсон подлинной Анастасии.

Эта новость могла полностью разрушить позиции противников Анны Андерсон — именно это и произошло. Гамбургский суд не стал доверять предыдущим экспертам, и назначил своего собственного независимого эксперта.

С согласия обоих конфликтующих сторон, был выбран президент Немецкого Антропологического общества профессор Отто Реч, преподававший в Венском университете. Он пользовался международной репутацией, и был лучшим в своей профессии. Он потратил месяцы на изучение сотен фотографий претендентки, настоящей Великой княжны, и всех ее родственников со стороны как отца, так и матери. Он также посетил Анну Андерсон, и снова произвел измерения, и сделал фотографии. В декабре 1959 года он опротестовал результаты всех более ранних исследований, кроме утверждений того же барона фон Эйкстед, как некомпетентные. Его обширный анализ заканчивался словами: «Основной вывод — доказано, что фрау Андерсон — Великая княжна Анастасия».

Недавно его мнение было подтверждено выдающимся современным экспертом в этой области. В 1971 году, Мориц Фуртмайер, ведущий эксперт в вопросах идентификации западной немецкой полиции, получил тот же результат. Он использовал новую, свою собственную систему, основанную на исследовании формы черепа, которая раз сформировавшись, сохраняет соотношение размеров различных своих частей до самой смерти. По его мнению, эта система такая же надежная, как отпечатки пальцев, и нельзя найти двух лиц которые были сходны по этим признакам. Эта система уже использовалась при полицейских расследованиях в Германии и в качестве доказательств в судах.

В случае Анастасии, Фуртмайер также использовал свой метод идентификации, который давно уже получил международное признание, и проверил совпадение результатов, полученных с помощью этой системы и результатов, полученных полицией с помощью других методов.

Вывод Фуртмайера: «…был проверен и может считаться доказанным, что м-с Андерсон, теперь живущая в Соединенных Штатах несомненно является Великой княжной Анастасией». Когда мы опросили Фуртмайера в 1975 году, он повторил, что истец благополучно прошел тест, предложенный им, и повторил, что он убежден в том, что претендентка действительно является Анастасией.

Пока немецкое судопроизводство медленно приближалось к решению в шестидесятых, сама Анна Андерсон, находящаяся, как бы в свете огней рампы, не проявляла никакого интереса к юридическому судопроизводству. Она отказалась сотрудничать со своими адвокатами и отстранилась от своих сторонников: «Я хорошо знаю кто я. Мне не нужно доказывать это ни в каком законном суде». В любом случае она не предприняла ничего.

Но судебные вердикты в 1967 и 1970 годах не смогли вынести однозначно определенное решение. С одной стороны, судьи решили, что истец не доказал без сомнения, что она была Великой княжной Анастасией, а с другой — они отказались утверждать категорически, что убийство Анастасии в Екатеринбурге является строго установленным историческим фактом.

В действительности пять судей Федерального Верховного суда считали, что Анна Андерсон могла быть на самом деле настоящей Анастасией. Они приняли свое решение 17 февраля 1970 года, через 50 лет после того, как претендентку вытащили из берлинского канала. К тому времени Анна Андерсон обосновалась в Соединенных Штатах и вышла замуж за американского профессора Джона Манахана. В результате этого союза она, наконец, приобрела реальную фамилию, и безопасность, которых ей всегда не хватало. На шестом десятке она тихо переместилась из мира бесконечного унижения, расстройств и споров в самые мирные годы своей взрослой жизни.

Но загадка до сих пор остается загадкой.

Самым большим недостатком ее претензии с самого начала в Берлине было то, что она не рассказала убедительно, как она выжила при расстреле ее семейства в Екатеринбурге. Рассказ о ее чудесном спасении, мелодраматическая история с появлением в Румынии, вызывал недоверие и враждебность. Имелись свидетели, которые свидетельствовали, что только одна Великая княжна была спасена из Дома Ипатьева, и, что была суматоха возле дома ночью, когда исчезла императорская семья в 1918 году. Но показания свидетеля побега не убедили немецких судей, не убедили они и нас. Те, кто знал Анну Андерсон, говорили, что она была очень щепетильна в рассказах о семье и никогда не говорила о событиях 1918 года.

Возможно, что рассказ о побеге, кто бы его ни придумал, просто должен был объяснить появление претендентки в Германии. Возможно также, что Анастасия, которая, как известно, была импульсивным и непослушным ребенком, просто убежала от убийц и этим навлекла на семью опасность. Анна Андерсон призналась Татьяне Боткиной, что на ее совести лежит тяжелое бремя. Что это за бремя, она никогда не говорила, но если это было связано с судьбой других царственных заключенных, то, может, это и было тем секретом, который она не могла или не хотела раскрывать.

Независимо от того, правда это или нет, рассказ о ее «побеге» недостаточен для того, чтобы доказать ее тождество. Можно взять компьютер и посчитать, сколько совпадений было между Анной Андерсон и настоящей Великой княжной Анастасией. Исследование идентификации, подтверждение почерка, опознание многими свидетелями — все это говорит, о том, что дело должно быть закончено в пользу претендентки.

Если кто-либо надеялся использовать претендентку для умышленного обмана, женщина из берлинского канала кажется маловероятным выбором. Если речь шла о борьбе за состояние Романовых, то, зачем для этого нужно было выбрать такую эксцентричную и больную девушку? Много ли самозванцев могли бы вести себя как эта женщина и так долго не быть разоблаченными?

Эту женщину выбрал один из высших немецких аристократов наследственный Великий князь Сакс-Веймар-Эйзе-нах, в качестве крестной матери своего сына и наследника.

Подобная честь могла бы быть оказана королевой Нидерландов Юлианой.

Перед своей смертью герцог Георг Лейхтенбергский зарезервировал место для Анны Андерсон в своем фамильным склепе, что было бы совершенно невозможно, если бы она была обыкновенной сумасшедшей польской крестьянкой.

После расследования дела Анастасии, проведенного по поручению королевского семейства Дании, Херлуф Цале сказал: «Я считаю для себя крайне важным, что бы мой королевский дом был бы безупречным в глазах истории. Если русское императорское семейство хочет, чтобы одна из его родственниц умерла в сточной канаве, то я не могу ничего сделать».

В 1976 году мы расспросили вдову майора Аллей, который в 1918 году был одним из главных британских агентов разведки, действующих в России. М-с Беатрисса Аллей рассказала нам: «Он верил, что Анастасия жива, поскольку он знал, что один из семейства был спасен».

Следующая информация исходит от помощника британского агента, майора Вильяма Пиир Гровса. Его сын, Михаил Пиир Гровс, рассказал, что его отец несколько раз ездил в Германию, чтобы увидеться с Анной Андерсон. В 1964 году немецкий дипломат выдал информацию, полученную из редкого источника — из Советского Союза. Доктор Гунтер Бок рассказал в Гамбургском суде, о том, что он узнал в 1926 году, когда был немецким вице-консулом в Ленинграде. Когда споры об Анастасии только начались, привлекая международное внимание, Бок навел справки у одного чиновника из большевистского руководства, с которым он был в дружеских отношениях. Этот чиновник рассказал, что вся семья Романовых мертва, кроме одной из женщин, которая ушла. Доктор Бок попытался узнать, была ли сбежавшая Великой княжной Анастасией, но русский просто пожал плечами и отошел.

Этим большевистским чиновником был комиссар С. Л. Венстайн, глава Ленинградского отделения министерства иностранных дел. Он работал вместе с Георгием Чичериным и Георгием Зиновьевым, оба они были членами ВЦИК в 1918 году. Зиновьев, как мы покажем позже, лично был связан с судьбой Романовых после Екатеринбурга.

Эта глава является просто рассказом о деле Анастасии, но не новым расследованием претензий Анны Андерсон. Мы допытались не рассказывать о некоторых заблуждениях и включили много неопубликованных материалов, не делая никаких выводов. Но мы отмечаем, наконец, что сама претендентка дважды заявляла, что зафиксированный в судебных документах рассказ о ее спасении не точен. Письменные показания Анны Андерсон были сохранены ее сторонниками, которые предполагали, что версия Соколова была, в основном, правильна. Что же случилось в действительности, осталось загадкой.

В шестидесятые годы она говорила принцу Фредерику Сакс-Альтенбургскому: «События в Екатеринбурге отличаются от того, как о них рассказывают. Но если я расскажу, как было на самом деле, меня примут за сумасшедшую». В 1974 году, когда мы были у нее в Виргинии, она вдруг воскликнула: «Не было никакого убийства там… но я не могу рассказать больше».

Часть 5

Кузен 

Король Георг захлопывает дверь

Я всегда остаюсь Вашим настоящим и преданным другом…

(Король Георг V — царю Николаю, март 1917 г.)

«Для меня совершенно ясно, что в Екатеринбурге происходили какие-то неизвестные события, и вероятность того, что одна из дочерей императора избежала расправы заслуживает доверия… Они чего-то боятся, что может быть нарушено, как будто при расследовании может вскрыться, что-то неудобное и даже опасное для них…» Эти слова Великого князя Андрея, родственника Романовых, к тому же юриста по образованию, размышлявшего о деле Анастасии, содержат ключ к тайне настоящей судьбы Романовых.

Под словом «они» Великий князь подразумевал те мощные силы в Европе, которые объединились, что бы дискредитировать Анну Андерсон. Они приложили немало усилий в деле Романовых, чтобы закрыть его. Познакомившись поближе с этой историей, Великий князь добавил: «Я совершенно убежден, что это расследование выведет меня в Екатеринбург, Тобольск, событиям 1917 года и даже дальше». И он был совершенно прав — истина тесно связана с двумя высокопоставленными родственниками, с их отношением к Романовым задолго до жутких событий в Екатеринбурге.

Когда царь отрекся весной 1917 года, только два иностранных государства могли повлиять на его судьбу — Великобритания и Германия. Из этих двух Германия была противником России в войне в течение трех лет. Поэтому только от одной страны Романовы могли ожидать реальную помощь — от Великобритании. Она была союзником, с которым царь непрерывно поддерживал связь в течение всей войны, страна, которая была к тому же должником России.

Романовы, вероятно, никогда не узнали, как Англия ответила им, когда возникла необходимость в ее помощи, может это и к лучшему. Поведение Англии было бесчестным, и началось это с короля Георга V, который вел себя неопределенно и даже грубо. И только когда жизнь императорской семьи буквально повисла на волоске, Великобритания приняла запоздалые секретные меры для их спасения, о которых и сейчас мало что известно.

Король Георг и Николай II были двоюродными братьями, поскольку их матери, две датские принцессы, были сестрами. Царица к тому же была кузиной Георга, так как ее мать и его отец оба были детьми королевы Виктории. Король и император были не только кузенами, но и близкими друзьями, настолько близкими, как могли бы быть близкими главы государств, которые значительно удалены друг от друга.

За двадцать три года до того, как Георг отказался дать убежище бывшему императору России, он приезжал в Россию на свадьбу Николая и Александры и писал домой: «Я думаю, что Ники счастливый человек, он имеет такую красивую и очаровательную жену… Ники был самым добрым по отношению ко мне, он — все тот же милый мальчик, каким был всегда…»

Два монарха поддерживали тесный контакт в течение многих лет. В 1909 году, когда русское императорское семейство посетило Англию в последний раз, их приглашали приехать снова. Однако, из-за опасности террористических актов со стороны революционеров-эмигрантов, министерство внутренних дел высказывалось против приезда императора в Лондон. Царь не мог бы даже покинуть свой дом, в котором он бы жил, тщательно охраняемый полицией в целях безопасности, что было беспрецедентным в то время.

Как только разразилась война, не могло быть уже никаких дружеских встреч на борту роскошных яхт, но два монарха обменивались письмами, тем более, что их объединяла общая борьба против Германии.

Когда новость об отречении Николая достигла Георга весной 1917 года, его реакция была быстрой и предсказуемой. Через 4 дня, 19 марта он телеграфировал свое соболезнование: «События прошлой недели глубоко обеспокоили нас. Мои мысли — постоянно с Вами, и я остаюсь вашим настоящим и преданным другом, каким, как Вы знаете, я был всегда». Символично, что Николай так и не получил это дружеское сообщение.

Русское Временное правительство было против того, чтобы передавать ему эту телеграмму, поскольку это «могло быть понято неправильно и использовано как повод для ареста». В Лондоне короля вежливо попросили показать содержание этой телеграммы премьер-министру Ллойд Джорджу; было решено, что ее содержание имеет политический оттенок, и британскому посольству в Петрограде было приказано убедиться в том, что эта телеграмма не была передана.

Все изменилось с тех пор, когда Николай в последний раз был в Англии. Наступление социализма доносилось до Англии, начиная с 1917 года. Лондон давно уже был прибежищем для русских революционеров и анархистов, и многие из них остались, чтобы способствовать недовольству за границей, даже тогда, как их товарищи уехали обратно в Россию.

Но и помимо этого британский народ начинал чувствовать свою собственную силу, волнения выплескивались на республиканских съездах в Альберт-холле и на демонстрациях в промышленных центрах, вроде Глазго и Ливерпуля.

Прежде чем война была закончена, возникла проблема в вооруженных силах; подозревали, что в течение двух лет мог возникнуть вооруженный мятеж 3000 солдат, марширующих в Уайт-холле, с возможностью государственного переворота. И это было на фоне того, что Букингем и Уайт-холл, имели обязательства перед Романовыми в 1917 году.

В течение многих лет после исчезновения Романовых считали, что король Георг сделал все возможное, чтобы спасти их, но британское правительство, боясь революции, отказалось помогать царю. Но Георг был бессильным конституционным монархом, способным делать только то, что ему говорили.

В 1971 году лорд Маунтбэттен, ближайший из живущих родственников царя, находясь в Великобритании, говорил о роли Георга: «О да, в начале этого периода он обсуждал это с моей матерью, он очень хотел предоставить им приют здесь, но правительство, премьер-министр Ллойд Джордж, ссылались на политические интересы во время войны, я думаю, что трудно было идти против них…» Лорд Маунтбэттен, конечно, говорил честно, но письменные материалы говорят о другом. Это «настоящий и преданный друг», король Георг, а не его министры, возражал против предоставления убежища царю в Великобритании.

Из государственных документов и личных воспоминаний возникает картина действительно случившегося — вырисовываются события, которые могли повлиять на судьбу Николая II и его семьи. В лондонской драме главными актерами были король Георг V, либеральный министр Ллойд Джордж, и его министр иностранных дел Артур Белфур. В Петрограде главными были Александр Керенский, министр юстиции Временного правительства и Павел Милюков, министр иностранных дел. Британским послом, действующим в качестве посредника был сэр Джордж Бьюкенен.

В течение нескольких первых дней после того, как в Великобритании была получена информация об отречении царя, казалось, что серьезно рассматриваются планы спасения царя. Запросили мнение генерала Велькурта Ветерса, личного друга короля Георга и царя; Ветерс довольно долго был британским военным атташе в Петербурге и совершенно правильно предсказал, что умеренный режим Керенского будет очень скоро заменен экстремистами.

Он сказал, что хорошим способом освобождения было бы «если бы быстрый миноносец и несколько отрядов британских моряков были бы посланы в Финский залив», недалеко от того места, где Романовы содержались. Дипломатический Лондон сделал «предупредительный выстрел».

19 марта Иностранный комитет телеграфировал сэру Джорджу Бьюкенену, уполномочив его сказать: «Любое насилие, причиненное императору или его семье даст прискорбный эффект и потрясет общественное мнение в этой стране». Но Временное правительство не хотело причинять какой-либо вред Романовым.

В этот же день сэр Джордж Бьюкенен сообщил о предварительном разговоре с министром иностранных дел Милюковым: «…император…попросил правительство отправить его в Царское Село, чтобы он оставался там до тех пор, пока оправятся от кори дети, а потом отправить его в порт Романов. Его превосходительство дал мне понять, разрешение это будет предоставлено и просил меня это передать. Я знал, что будет сделано все, что бы отправить Его Высочество в Англию».

На следующий день, даже прежде, чем Лондон ответил на эту телеграмму, сэр Джордж Бьюкенен сообщил, что русский министр иностранных дел положительно настаивал на отъезде царя и попросил, чтобы Великобритания выслала корабль, что бы вывезти его из России. Но 21 марта Иностранный комитет дал осторожный ответ, отметив, что пока не было никаких приглашений и высказался, что для царя будет лучше, чтобы он выехал в Данию или Швейцарию, а не в Англию. Когда эта новость достигла Милюкова, он сделался «сильно озабоченным», и задал прямой вопрос: «Хочет ли король и его правительство предоставить императору убежище в Англии?» Это прямой вопрос заставил Британию задуматься.

22 марта собрался кабинет, состоящий из премьер-министра, министра финансов, юристов лорда Стеймформхэма, личного секретаря короля и лорда Хардинга, заместителя министра в Иностранном комитете. Было принято твердое решение — Англия должна предложить царю убежище. Это сообщение было передано в Петроград через Джорджа Бьюкенена: «В ответ на просьбу русского правительства, король и правительство Его Величества готовы предоставить императору и императрице приют в Англии на время, пока идет война».

Кабинет чувствовал, что в Англии царю будет безопаснее, чем стать пешкой в руках мятежных генералов, которые свергли его и пытались устроить контрреволюцию, и тем самым отдать Лондон прямо в руки немцев.

Так что бывший царь мог приехать в Англию, но Бьюкенену было приказано поставить условие: «Для того, чтобы избежать возможных сомнений в будущем относительно причин приюта, оказанного… Вы должны подчеркнуть, что приглашение было сделано по инициативе русского правительства». Другими словами, немного сомнительное «приглашение», но все-таки приглашение. Было даже немного неудобным то, что при богатствах британского королевского семейства возник финансовый вопрос к Временному правительству: «Могли бы Вы сообщить о финансовых возможностях императора? Желательно, что бы его величество и его семья имели достаточные средства жить так, как полагается жить членам императорского семейства».

Но пока Лондон беспокоился о деньгах, Временное правительство в России было чрезвычайно обеспокоено тем, чтобы ускорить удаление Романовых из враждебной по отношению к ним обстановки за пределы России. Когда Иностранный комитет узнал об этом, он телеграфировал сэру Джорджу Бьюкенену (23 марта): «Вы должны немедленно и безотлагательно потребовать от Русского правительства, чтобы оно обеспечило безопасный проезд всего императорского семейства в порт Романов как можно быстрее… Мы надеемся, что русское правительство обеспечит личную охрану его величества и его семьи».

Однако, по словам министра иностранных дел, задержка объяснялась давлением экстремистов, не желающих выпускать царя из России. К тому же были проблемы с болезнями. Дети императора болели корью, и отъезд задерживался до тех пор, пока они не станут чувствовать себя лучше. Однако задержка оказалась фатальной.

В конце концов, не корь и не экстремисты повлияли на судьбу Романовых, а его собственный кузен, король Георг. Британский монарх резко изменил свое решение предложить убежище своим родственникам в Англии и прекратил всякие переговоры между Лондоном и Петроградом на эту тему.

30 марта, всего через неделю после твердого британского решения предоставить приют бывшему российскому императору, король послал министру иностранных дел Временного правительства письмо через своего личного секретаря, лорда Стеймформхэма: «Король много думал о предложении правительства пригласить императора Николая и его семью приехать в Англию. Вы, несомненно, знаете, что король лично дружит с императором и готов сделать все, чтобы помочь ему в его тяжелой ситуации. Но его величество не может не высказать сомнений не только из-за опасности рейса, но, и по соображениям целесообразности пребывания императорской семьи в этой стране. Король был бы рад, чтобы доложили об этом своему премьер-министру, поскольку никакое решение не может быть принято без российского правительства».

Британское правительство было озадачено этими сообщением короля, и Белфур ответил 2 апреля: «Министры вашего величества понимают трудности, о которых Вы говорите в Вашем письме, но они не думают, что если ситуация не изменится, возможно взять назад свое приглашение, которое было послано, и они полагают, что король согласится придерживаться прежнего решения, которое было послано Советом министров его величества». Король Георг принял этот аргумент, но неохотно. 3 апреля его секретарь ответил, что если это желание правительства, то «он должен признать вопрос улаженным».

Но Георг не сдержал своего слова. В течение недели король получил два письма — одно от лорда Кэмока, а другое от лорда Бересфорда, оба попытались привлечь внимание к тому, что в обществе установилось мнение против приезда Романовых в Великобританию. 6 апреля король сделал экстраординарный шаг, поручив своему секретарю отправить два письма министру иностранных дел по одному и тому же вопросу в тот же день.

Вот что говорилось в первом письме:

«Король с каждым днем становится все более заинтересованным в вопросе приезда императора и императрицы в страну. Его величество получает письма от различных людей, известных и неизвестных ему, в которых они пишут, что этот вопрос обсуждается не только в клубах, но и в рабочей среде, и членами лейбористской партии в палате общин и общее мнение является отрицательным.

Как Вы знаете, сначала король думал, что присутствие императорской семьи (особенно императрицы) в стране вызовет некоторые осложнения, и я уверен, что Вы поймете, насколько бестактным это было бы для нашей королевской семьи, которая тесно связана с императором и императрицей.

Вы, вероятно, также знаете, что этот вопрос стал достоянием общественности, и люди или считают, что это инициатива самого короля, или осуждают несправедливую ситуацию, в которую попадет его величество, если эта договоренность будет выполнена.

Король пожелал, чтобы я спросил Вас, не следует ли после консультации с премьер-министром сэру Джорджу Бьюкенену предложить российскому правительству, чтобы оно приняло какой-либо другой план относительно будущего мecтa жительства их императорских величеств.

Искренне ваш Стеймформхэм».

И постскриптум: «Большинство людей, кажется, думает, что приглашение было сделано королем, тогда как оно было сделано его правительством».

К концу дня король разволновался еще больше. Он снова позвал секретаря и продиктовал ему второе письмо, отосланное в тот же день Бэлфуру: «Король хочет, чтобы я снова написал по поводу того предмета, о котором говорилось в утреннем письме. Он должен просить Вас представить премьер-министру, который слышит и читает в прессе, что вопрос предоставления местожительства в стране экс-императору и императрице вызывает сильное неудовольствие в народе и, несомненно, поставит под угрозу положение короля и королевы… Проинструктируйте Бьюкенена, чтобы он сказал Милюкову, что оппозиция приезду императора и императрицы здесь настолько сильна, что мы должны отказаться от своего согласия на предложение российского правительства».

Теперь король зашел так далеко, как может зайти конституционный монарх в споре со своими министрами. Точка зрения Букингемского дворца была совершенно ясна и на этот раз сообщение ушло по назначению. В течение двадцати четырех часов министр иностранных дел отправил письмо короля, написанное его секретарем, добавив: «Нам, вероятно, придется предложить Испанию или юг Франции, как более Подходящее место для жительства царя, чем Англия».

Белфур даже попросил секретаря кабинета «проследить за тем, чтобы какие-либо действия кабинета не задели самолюбие короля». Он уверен, что премьер-министр не имеет ни Малейшего желания оскорбить короля, и если это произошло, то только по неосторожности… Насколько было известно в Лондоне о царе Николае, он будет обижен.

В России до того момента, когда король Георг изменил свое решение, у Британии была возможность помочь царю. Временное правительство говорило о задержке отъезда, пока письма из Англии не были получены и надеялись, что не будет никаких требований ускорить отъезд. Это как нельзя лучше устраивало англичан. После 13 апреля о предоставлении убежища царской семье уже не говорили.

Ллойд Джордж повторил аргументы короля кабинету, почти слово в слово, не упоминая об их источнике. О прямой причастности к отказу от приглашения никто не должен был знать. Бьюкенену была послана телеграмма «лично и строго секретно» с указанием избегать разговоров о приглашении царской семьи в Англию, и предлагать вместо этого переезд во Францию.

Спустя четыре дня лорд Хардинг написал конфиденциально лорду Бертье о том, что английский посол в Париже спрашивал, согласны ли французы принять царя. Он честно добавил: «Ситуация представляет значительные трудности для короля, преданного императору, и не желающего оказывать ему холодный прием». Секретарь короля также написал частное письмо лорду Бертье, задав ему тот же самый вопрос, намекнув прозрачно, что король Георг был против идеи предоставления убежища русскому императору с самого начала: «Это было твердое убеждение короля, который никогда этого не хотел, но правительство согласилось с предложением Милюкова об их приезде в Англию и люди думают, что это была идея самого его величества».

Нет никакого сомнения насчет отношения англичан к Романовым, здесь их ждал бы холодный прием.

Лорд Бертье ответил из Парижа 22 апреля: «Мой дорогой Чарли, я не думаю, чтобы экс-императора во Франции встретили с радостью. Императрица — немка не только по рождению, но и по своему воспитанию. Она сделала все, что могла, чтобы заключить мирный договор с Германией. Ее называют преступницей и сумасшедшей, и бывшего императора, по скольку он по своей слабости подчинялся ее указаниям, так же считают преступником».

Но даже прежде чем было написано письмо лорда Бертье, Англия полностью отказала царю в приезде. В начале мая ?Эр Джордж Бьюкенен конфиденциально сообщил русскому министру иностранных дел: «… мы не сможем, вероятно, $ать разрешения любому из членов императорского семейства на проживание в Англии во время войны».

Из-за внутренних разногласий русское Временное правительство это устраивало, но оно не отказалось от высылки Романовых за границу, и к неприятным намекам британского посла не отнеслось серьезно. Через некоторое время, когда обстановка слегка успокоилась, русские решили снова вернуться к вопросу о предоставлении в Англии убежища для царской семьи. По словам Керенского, они снова спросили, когда Лондон смог бы послать крейсер для того, чтобы забрать бывшего царя и его семейство. Керенский получил ответ из Британии, от сэра Джорджа Бьюкенена, который получил его из Лондона, и это его потрясло.

Керенский вспоминал: «Я не помню, точно было ли это В конце июня или в начале июля, вызвали Британского посла, который пришел явно обеспокоенный… Он показал мне Висьма от одного из высших чиновников Иностранного комитета, который был связан со двором. Со слезами на глазах, едва сдерживая свои чувства, сэр Джордж рассказал русскому министру иностранных дел об отказе британского правительства дать убежище бывшему императору России… Я могу сказать определенно, что этот отказ был сделан исключительно по соображениям внутренней британской политики».

Спустя годы, когда этот рассказ появился в воспоминаниях Керенского, поднялась волна отрицаний в Англии. Прежний премьер-министр Ллойд Джордж, и прежний британский посол сэр Джордж Бьюкенен, оба выступили против Керенского, утверждая, что Британское предложение предоставления убежища бывшему русскому императору всегда было открыто.

В 1927 году генерал сэр Альфред Кнокс запросил у Иностранного комитета документы, чтобы навсегда уничтожить ложь. Иностранный комитет сначала назвал заявление Керенского ложью, и привел в качестве подтверждения самую раннюю телеграмму, предлагающую убежище, но игнорируя последующие сообщения об «отказе». Когда бывший первый секретарь британского посольства в Петербурге попытался сказать, что он помнит сообщения об «отказе», поступившие в Россию, Иностранный комитет, уличенный во лжи, сослался на то, что у посла плохая память.

В 1932 году дочь посла Мария Бьюкенен, наконец, разбила официальную версию. Она сказала, что отец вынужден был написать в своих мемуарах ложь, чтобы прикрыть произошедшее в действительности. У него не было выбора, как он сказал дочери, поскольку Иностранный комитет угрожал лишить его пенсии.

Расследование этого давнего дела можно завершить одной фразой из бумаг Иностранного комитета: «Я понимаю…, что м-р Ллойд Джордж не сам придумал это решение, но кто его придумал, вряд ли стоит об этом говорить» — сухое историческое примечание о целесообразности королевской власти.

Британское правительство могло закрыть дверь для Романовых, но это сделал именно король Георг, который захлопнул эту дверь.

Деятельность Йонаса Лиеда

 

Когда императорская семья была в Тобольске у короля Георга и у других были планы…

(Великий князь Владимир, предполагаемый наследник Романова, 1974 г.)

Поведение короля трудно объяснить, разве только тем, что он не понимал, какая реальная опасность угрожала Романовым весной 1917 года. Но время шло, большевики пришли к власти, и для всех стало ясно, что положение императорской семьи стало вопросом жизни и смерти. Можно бы было ожидать, что это будет отражено в дальнейшей переписке между дворцом и министерством иностранных дел, возможно показывая изменение взглядов.

Но есть необычный и очень невероятный перерыв в переписке. В течение трех месяцев после того, как предложение убежища в апреле 1917 года было взято назад, вопрос об этом предмете исчезает из всей официальной корреспонденции. В 1932 году майор Хардинг, новый королевский секретарь, принял дела и был настолько озадачен, что написал в Министерство иностранных дел, интересуясь «перерывами в переписке».

Министерство иностранных дел нечем не могло помочь, И Хардинг пришел к выводу: «Кажется необычным, что корреспонденция перестает поступать к концу апреля и не возобновляется до конца июля, когда поступают сведения о ссылке императора в Тобольск». Это было подтверждено в 1974 году королевским архивариусом Робертом Маккуортом-Кэнгом, который написал: «…боюсь, что мы не сможем объяснить это».

В августе 1917 года отмечается появление одного письма, в котором король спрашивает министерство иностранных #ел, верно ли, что Романовы перевезены из Царского Села в Тобольск, в Сибири. Сведения о ссылке подтвердились, перерыв в переписке продолжается в течение следующих девяти месяцев до мая 1918 года, когда король выражает беспокойство по поводу жизни семьи. После этого снова тишина до июля, месяца, когда Романовы исчезли.

Мы можем дать двоякое объяснение этому бумажному феномену. Или король потерял всякий интерес к судьбе Своего кузена, что совершенно невероятно, или же документов было значительно больше, но они были изъяты из архива. Имея горький опыт в этом расследовании, мы склоняемся ко второму варианту.

Немного людей в Великобритании слышали о «чистильщиках», чиновниках, которые решают, какой материал является пригодным для публикации, а что должно быть скрыто. Все же такие люди существуют — испытанные и проверенные чиновники государственной службы, которые целыми Днями перебирают тонны документов, которые отбираются каждый год для рассекречивания, в соответствии с 30-летними установками.

Как ни странно, их деятельность определяется условиями «Public Record Acts» от 1958 и 1967 годов, которые были Изданы для того, чтобы гарантировать получение людьми информации о прошлой деятельности собственного правительства.

Старые документы находившиеся в Public Record офисе, просматривались «чистильщиками», как их называли в правительственных кругах; бумаги, которые могли компрометировать или быть неудобными для отдельных людей или целых отделов, даже, если они относились к первой половине столетия или касались людей давно умерших, удалялись.

Документы, которые признавались неподходящими для всеобщего обозрения, передавались в офис лорда Чанкеллора, который должен был решить — сохранить их в тайне или уничтожить. Что-либо спорное действительно могло достичь общественности или потому, что это была безопасная информация, или потому, что кто-то из «чистильщиков» оказался слишком снисходительным. Отчеты секретных служб, конечно, никогда не увидят свет. Бумагами королевской семьи занимаются королевские архивариусы, подчиняющиеся только королю.

Было бы наивностью ожидать, что власти в нашем полускрытом обществе выбросят из шкафов бумажные скелеты, или некоторые документы ускользнут от «чистильщиков». Нереально найти в бумагах короля или министерства иностранных дел что-либо, проясняющее вопрос, который когда-то сильно волновал англичан — роль Британии в трагической судьбе российской императорской семьи.

Система работает против историков, хотя и является идеальной защитой для какого-либо сокрытия, от предательства до простой некомпетентности; на почве, обработанной «чистильщиками», слух, как источник «самой точной» и «объективной» информации всегда будет существовать.

В случае с Романовыми мы должны предположить, что полная информация о событиях 1917 и 1918 годов, скомпрометировала бы или королевское семейство или правительство, или обоих.

Однако мы знаем об одном документе, который, возможно, был изъят из королевской документации. В декабре 1917 года из Тобольска Романовы послали секретно просьбу о помощи королевской семье в Лондоне. Понимая, что прямое сообщение могло быть перехвачено, царица просила английского наставника Гиббса послать скрытно письмо от нее мисс Маргарет Джексон, бывшей гувернантке, живущей в Лондоне, которая была одной из ее преподавателей в детстве. Целью этого письма было — помочь людям, которые захотят их спасти, описав расположение комнат в тобольском доме и даже приложив грубо нарисованный план. В письме содержалась скрытая просьба передать его британской королевской семье, и Гиббс позднее подтвердил, что это был тщательно замаскированный призыв о помощи.

Однако мы знаем о письме только потому, что Гиббс сохранил его копию; оригинал был отправлен в Лондон через Петроград дипломатической почтой, и нет никаких причин, почему он не был получен в Букингемском дворце. В королевских архивах это письмо отсутствует. Причиной может быть или беспорядок в архиве, или сокрытие позорного поведения короля, не сделавшего ничего реального в ответ на просьбу царицы.

Но, возможно, рассматривались и какие-то планы спасения, следов которых в архивах не осталось. Мы нашли следы секретных планов спасения царя в документах видного норвежца, загадочно вызванного в Лондон весной 1918 года для переговоров с чиновниками, занимающимися информацией. В эту историю оказались вовлеченными высшие политические деятели и непосредственно Король Георг V. Результатов никаких не было, но это показывает, до какой степени британские учреждения были готовы рассматривать серьезные планы спасения царской семьи.

Норвежец по имени Йонас Лиед был замечательной фигурой. В 1918 году ему было всего 36 лет, но он уже успел сделать выдающуюся карьеру. Большую часть своей службы он провел в России, в частности в Сибири, где он заработал много денег, занимаясь древесиной и минеральными концессиями. Его бизнес привел его и в политику, и Николай И, которому Лиед был лично представлен, предоставил ему почетное российское гражданство.

Как консул в Сибири, он имел норвежский дипломатический статус. Во время Первой мировой войны он предусмотрительно налаживал контакты с теми, кто должен был захватить власть после революции. Позже он стал алюминиевым магнатом, а также основателем советской авиационной промышленности.

Он нашел свое место в истории с Романовыми из-за своей деятельности в России еще в молодости: в 1913 году он руководил созданием нового торгового маршрута из Сибири в Западную Европу и Америку. Со своим британским партнером Лиед создал сибирское пароходство и производственную фирму, обеспечивая транспортировки по речным и морским каналам, которые часто замерзали, из-за чего этот проект вначале сочли непрактичным. Лиед лично путешествовал и исследовал каждую милю своих территорий на пароходах, от самого северного пункта, выхода в Карское море, и хорошо знал пути по воде, ведущие на юг к Тобольску в Сибири. Тобольск был как раз тем городом, где Романовы жили в начале 1918 года, и, именно в это время Лиед получил вызов в Лондон.

В течение всей своей жизни он вел дневник, большая часть которого была написана на английском языке и именно из его дневника мы взяли описание того странного эпизода, о котором рассказывается ниже.

«26 февраля 1918 года: «Телеграмма от Армитстеда в Криа (Осло) с вопросом, смогу ли я, в случае, если он сделает нам визы, приехать в Лондон для обсуждения экспедиции из Англии в Сибирь. Я телеграфировал, что согласен…»

Четыре дня спустя Лиед уж спешил на пароходе через Северное море в Абердин, и 3 марта записал в дневнике: «Прибыл в Лондон. Полковник Браунинг организовал номера в гостинице «Савойя». Встретился с Армитстедом, обсудил вопрос об экспедиции. Видел Саула, управляющего компании «Гудзонов залив»».

Полковником Браунингом, устроившим его в «Савойе», был Фредерик Браунинг, старший офицер британской разведки, бывший личным помощником Мансфильда Кумминга, возглавляющего МIiС, зарубежную ветвь британской секретной службы, известной теперь как MI6.

Спустя два дня после прибытия в Лондон, Лиед записал в дневнике: «5 марта: Виделся с Митчеллом-Томпсоном, который оказался не слишком полезным. Беседовал с министром иностранных дел Артуром Белфуром. Завтра увижусь с лордом Робертом Сессилом».

Для норвежского гостя открылись большие возможности. Белфур действительно был министром иностранных дел, а лорд Сессил был высшим должностным лицом, связанным с делом Романова. Именно он рассматривал проблемы, связанные с королевской семьей, включая постоянные просьбы о британской помощи от сестры царицы Виктории.

Три дня спустя Лиед встретился с главой военно-морской разведки: «8 марта: обедал у сэра Реджинальда Халда вместе с его женой, дочерью и Армитстедом. Что за этим скрывается?» Йонас Лиед встречается не только с министром иностранных дел, но и с главным шпионом. Сэр Реджинальд Халл был начальником отдела и, вполне вероятно, что именно он разрабатывал операцию по спасению Романовых.

Он уже был живой легендой как руководитель Военно-морской разведки, работая вместе с MIiC. Именно империя Халла создала огромный авторитет, который приобрела британская разведка в течение Первой мировой войны, который сохранился и после его смерти. Его личная репутация была настолько высокой, что о нем говорили как о будущем министре иностранных дел, он имел большое влияние в высших сферах.

Халл встречал царя в 1914 году, посетил Россию в звании капитана, находящегося на службе ее величества вооруженных сил Великобритании королевы Марии, при официальном посещении кораблями Королевского флота Санкт-Петербурга. В российской столице два судна оставались на причале, пока команда танцевала в огромном зале и участвовала на банкете, вместе с императорской семьей. Во дворце Царского Села Халл представлял царю и царице подчиненных его брата. С политической точки зрения это был правильный выбор; и неудивительно было бы, что бы его привлекли к плану спасения Романовых, не нашлось бы более ответственного и настолько информированного исполнителя.

Находясь в центре власти в Лондоне, Лиед продолжал встречаться с влиятельными людьми: «13 марта. Пообедал с Е. Чаклетоном в его клубе «Марлборо»; во время обеда к нашему столу подошел принц Уэльский и мы перекинулись с ним несколькими словами о Сибири».

Неделю спустя Лиед в своем дневнике уже говорит о планах спасения Романовых, возникших в последнее время: «20 марта. Виделся с сэром Френсисом Бэркером и Великим князем Михаилом в доме Уискерса по поводу вывоза Николая II из Тобольска через Карское море на скоростном моторном катере, Сэр Френсис был очень заинтересован, но, попросил, чтобы я не упоминал его имя в связи с этим делом. В другом офисе меня познакомили с Майклом (он был директор в J800). Он сразу понял, зачем я приехал, но, попросил, чтобы я не упоминал его фамилию!»

«Майклом» был Великий князь Михаил Михайлович, кузен царя. Как и для Николая жить в Англии для него было более удобно, он был выслан из России царем, поскольку он заключил морганатический брак. И у него не было ни малейшего желания помогать родственникам.

«Виккерс» в 1918 году была одной из фирм, занимающихся поставкой оружия и сделавших миллионы во время войны, поставляя оружие в Англию и Россию. До революции одним из ее агентов был никто иной, как Сидней Рейли — «король шпионов» — один из наиболее известных агентов в революционной России.

Эта запись в дневнике свидетельствует о появлении плана спасения, о котором Лиед рассказывал другим людям в поисках поддержки, поскольку этот план являлся частной инициативой, но нет никаких сомнений в том, что официальные лица вызывали его для консультаций и относились к нему серьезно.

Много лет спустя он откровенно рассказывал близкому другу Ральфу Хевинс, писателю и бывшему дипломату, специалисту по Скандинавии, корреспонденту газеты в 1939 году. Он знал Лиеда в течение шестнадцати лет, и он помнил историю норвежца: «Он рассказывал мне, что его спрашивали в Metropolitan-Vickers (или кто-то оттуда), можно ли причалить британский корабль около его лесообрабатывающего завода в устье Енисея и перевезти царскую семью в одном из его грузовых судов из Тобольска вниз по реке. План был реальным. Быстроходный катер должен был плыть на север в арктические воды, к Новой Земле, чтобы избежать минных полей и большевистского преследования».

Было ясно, что этот план, родившийся от отчаяния, был чреват проблемами как военными, так и политическим, хотя в техническом отношении он был вполне выполним. Март, за два месяца до таяния льда на реках, был тем временем, когда Лиед был в Лондоне и когда этот план создавался. С его знанием маршрута, его влиянием, и его связями в России он оказался тем самым единственным человеком, который мог дать совет. По словам Хевинс, план провалился: «Король Георг поддержал план. Но премьер-министр Ллойд Джордж отказался использовать его для спасения царя». Независимо от того, почему план был изменен, Ллойд Джордж фактически убил царя. Лиед всю свою жизнь считал, что на его совести лежит то, что это план не был осуществлен». Роли в этой драме полностью изменились. Весной 1917 года именно Ллойд Джордж считал, что Великобритания должна сохранить предложение убежища Романовым, а король Георг требовал взять назад это предложение. Теперь, поняв наконец смертельную опасность, в которой оказался его кузен, возможно, привел доводы в пользу попытки спасения — однако время значительно уменьшило надежды на успех операции.

Весной 1918 года британское правительство заигрывало с большевиками, было похоже, что может быть достигнут какой-то компромисс, и отношения нормализуются. Вмешательство союзнических антибольшевистских сил задерживалось до лета. Ллойд Джордж, возможно, чувствовал, что вмешательство в судьбу царской семьи могло раскачать дипломатическую лодку, а этого следовало избегать. Король, как конституционный монарх, должен был подчиниться решению своего премьер-министра.

Но в другом случае, когда королевский родственник был захвачен революционерами, Георг действовал совсем по-другому, как нам рассказал лорд Маунтбэттен: «Он действительно усвоил урок и когда его другой двоюродный брат греческий принц Эндрю (отец принца Филиппа) был арестован и чуть было не был расстрелян революционерами в Греции в 1922 году, он, лично, послал капитана Талбота и звонил в Адмиралтейство, чтобы послать крейсер «Калипсо» в Афины, вывезти его оттуда. В тот раз он действовал независимо от правительства, и правительство не возражало».

Мы задали вопрос лорду Маунтбэттену — возможно ли было, чтобы король с помощью секретной службы провел секретную операцию по спасению Романовых. Он ответил: «Я не говорю, что это было бы невообразимо. Но, в свете отношения правительства и того факта, что король Георг V был конституционным монархом, это было практически невозможно».

В 1974 году мы спросили престолонаследника Романовых Великого князя Владимира, были ли у союзников какие-либо планы спасения царя. Владимир сначала уклонился от ответа, но потом признался, что он знал об этом: «Были планы, кроме монархистского заговора, в то время как императорская семья была в Тобольске, и они вовлекали Георга V и других…»

Безотносительно к тому, что произошло в действительности, план Йонаса Лиеда вызывал интерес. Спустя четыре недели после переговоров норвежца с британской разведкой, царь был быстро перевезен далеко от Тобольска. Это была одна из серьезных попыток спасти царя, но все это до сих пор покрыто тайной.

Миссия Яковлева

 

Насколько тонка грань между приключением и тяжким испытанием, и побег из ссылки.

(Гарольд Николсон, биограф короля Георга V)

В апреле 1918 года Николай уже второй год проводил в качестве заключенного. Внешне он выглядел невозмутимым, окунулся в бесконечную рутину во время холодной зимы в Тобольске. Он работал насколько мог в саду, проводил бесконечные вечера, играя с Александрой в безик или пытался осилить Конан Дойля. Но, несмотря на свое самообладание, Николай, вероятно, уже понял, насколько он был одинок. Связь с внешним миром была слабой, но царь всегда знал, как жила его страна во время гражданской войны.

Как будто для того, чтобы заставить его пожалеть об отречении, усиление власти большевиков означало, что его собственной семье угрожала опасность еще больше, чем раньше. Николай знал, что было несколько монархистских спасательных заговоров, но, вероятно, он уже понял их безнадежность.

В январе к наблюдающим за Романовым в Тобольске присоединяется новая неоднозначная фигура. Это был молодой человек с усами в виде зубной щетки по имени Борис Соловьев, сын священника, обучавшийся в Берлине. Он баловался гипнозом, провел некоторое время в армии. Когда императорская семья переместилась в Сибирь, он сблизился с легковерной подругой царицы Анной Вырубовой, и к тому же женился на дочери Распутина Марии, которая жила недалеко от Тобольска. Находясь рядом и ничем не выделяясь из окружающей среды, он стал как бы сторожевым псом императора.

Он вступил в контакт с Романовыми с помощью женщины, которая приносила хлеб, и поддерживал надежды у императорской семьи, как только мог. Он организовал так, что царю шептали: «Поверьте нам, ваше величество!» когда царь становился на колени во время церковной службы. И, конечно, это он передал царице, а та рассказала тем, кто с ней находился о том, что «300 преданных русских» были в городе и только ждали подходящего момента, что бы начать действовать.

Историки считают Соловьева опасным тройным агентом, оплаченным немцами, чтобы поставлять информацию в союзе с большевиками, играя роль монархистского героя. Лояльные чиновники, прибывшие в Тобольск, были проинструктированы, чтобы связаться с Соловьевым, и сразу же попадали в ловушку. По крайней мере, трое из них были захвачены и расстреляны ЧК, сразу же после того, как они встретились с Соловьевым и высказали подозрение о его деятельности.

До сих пор усилия помочь императорской семье срывались из-за нерешительности и неорганизованности, теперь же появилось и предательство. Но, на второй неделе апреля 1918 года, действия Соловьева были резко оборваны. Человек по имени Бронард, присланный сверху якобы для консультаций, используя откровенный обман, настроил местных большевиков против Соловьева, и те бросили его в тюрьму по обвинению в контрреволюции. Позднее Бронард был разоблачен как французский агент, и его драматическое вмешательство означало окончание опереточной фазы в попытках спасти Романовых. Это был признак того, что союзники подключились к попытке увезти царя подальше от большевиков и вообще из Сибири.

22 апреля, как раз после того, как Соловьев был нейтрализован, тихий, засыпанный снегом Тобольск был разбужен появлением незнакомца во главе 150 всадников. Это был Василий Яковлев. Тридцати лет, с черными, как уголь волосами, высокий, неразговорчивый и энергичный, в военно-морской форме, он производил впечатление образованного и аполитичного человека.

Первое, что он сделал — посетил полковника Кобылин-ского, который был официально назначен для охраны Романовых, и попросил собрать охранников. С этого момента семья была под охраной солдат, подчиненных большевикам. Однако к весне 1918 года среди большевиков возникло соперничество из-за права охранять бывшего императора. И Омск в Западной Сибири, и Екатеринбург на Урале прислали своих представителей для охраны.

Омская делегация действовала относительно миролюбиво, а Екатеринбург прислал отряд красногвардейцев, потребовавших поместить Романовых в «Холм», местную тюрьму. И именно в этот напряженный момент появился Яковлев. Он представился как комиссар с чрезвычайными полномочиями, предъявив внушительный мандат, который подтвердил, что он прибыл от большевистского правительства в Москве.

Яковлев показал три документа, из которых следовало, что он наделен чрезвычайными полномочиями вплоть до расстрела не подчиняющихся ему. На бумагах были подписи Янкеля Свердлова, председателя советского Центрального Исполнительного комитета, и главы государства Ленина. Но этого было недостаточно для того, чтобы убедить охрану, смотревшую на внушительные печати с подозрением. Яковлев не стал создавать проблему, и оставил их, пусть подумают.

При второй встрече он убедил приехавших из Екатеринбурга, настроенных агрессивно против бывшего царя, помириться с командой из Омска, и напряженность уменьшилась.

Руководитель екатеринбургской команды резко выражал протест, ссылаясь на то, что в городе распространились слухи о заговорах с целью спасения царя, и покинул собрание. После этого Яковлев встретился с комитетом, образованным охраной и объявил им о цели своей миссии — вывоз Романовых из Тобольска. После его признания, напряженность, казалось, сильно ослабла, и комиссар договорился о встрече с бывшим императором. Разозленный екатеринбургский представитель послал домой сообщение, в котором рассказал о происходившем в Тобольске.

Попав в губернаторский дом, Яковлев поклонился, назвал Николая «ваше величество» и сказал, что он должен быть готов к отъезду ночью. Бывший царь ответил: «Я отказываюсь ехать». Яковлев предупредил его, что он должен или взять его силой или оставить свой пост: «В этом случае комитет пришлет менее гуманного человека для моей замены. Будьте спокойны. Я отвечаю своей жизнью за вашу безопасность. Будьте готовы, мы уезжаем завтра в 4.00».

Яковлев совершенно ясно дал понять, что время является существенным; хотя маленький Алексей чувствовал себя очень плохо для того, чтобы выдержать поездку, Яковлев все же был настроен ехать немедленно вместе с царем, а за царевичем приехать позже. Он поклонился и ушел. Следующие несколько часов императорская семья провела в мучительных обсуждениях, кто должен ехать вместе с бывшим царем, а кто должен бы остаться с Алексеем, все еще прикованным к постели после последнего его кризиса. Их решение сильно зависело от предположения об истинных намерениях Яковлева, и от указаний, данных ему.

Императорская семья пыталась разгадать эту загадку. Кобылинский отметил, что Яковлев сказал, что он вернется за Алексеем, и подсчитал, что путешествие туда и обратно займет около одиннадцати дней, включая остановку в пути к месту предназначения. Предполагалось, что это должна быть Москва. Тем более что Яковлев сам говорил, что его послала Москва. Царица, подозревая, что увоз царя преследует какие-то политические цели, решила поехать с ним, оставив сына на попечение трех его сестер.

В два часа утра внутренний двор губернаторского дома был заполнен лошадьми, которых запрягали, санями, и солдатами, суетившимися с багажом. В половине четвертого царь, царица и их дочь Мария вышли, одетые в меховые шубы, что бы занять места в санях. Царица хотела сесть вместе с мужем, но Яковлев не разрешил. Он настаивал, чтобы Николай сидел непосредственно с ним, а царицу и ее дочь посадил в другие сани. Все время Яковлев вел себя с большим уважением к царю, чем другие комиссары из тех, которых Романовы видели.

Один из сопровождавших царя позднее вспоминал: «Он не только хорошо относился к императору, он был полон внимания и доброты. Когда он увидел, что царь на сильном морозе был одет только в шинель, он воскликнул: «Как! Вы одеты только в шинель?» «Я всегда ношу только шинель», — ответил царь. «Но это не имеет сейчас никакого значения», — ответил Яковлев, и приказал, чтобы его солдаты принесли шубу и постелили ее на скамье в санях». Когда царь занял свое место, Яковлев приветствовал его.

Ехать нужно было до Тюмени, ближайшей железнодорожной станции. Это была тяжелая 24-часовая поездка, почти без остановок и по подтаявшему снегу. Несколько раз менялись лошади, Яковлев двигался так, как будто за ним гнался дьявол. Он действительно имел врага, того самого руководителя из Екатеринбурга, которого он разозлил; не контролируя Яковлева в пути, он становился все более и более подозрительным к его действиям.

В Тюмени его ждал специальный поезд, под парами, готовый ехать. После того, как Яковлев посадил Романовых в поезд, он пошел на телеграф. Он считал, что его перемещение должно быть секретным, и возил с собой собственного телеграфиста. Мы не знаем, с кем он разговаривал, но, можно предположить, что он разговаривал с большевистским руководством в Москве и рассказал об угрозе из Екатеринбурга. Яковлев разговаривал несколько часов, и когда он вернулся на станцию, объявил о намерении ехать в Москву, но не через Екатеринбург, а через Омск. Это требовало отклонения от намеченного маршрута на 500 миль, а затем нужно было свернуть к линии, которая проходила к югу от Екатеринбурга.

Яковлев, конечно, сделал все, чтобы обмануть руководство Екатеринбурга. Когда поезд выехал утром в пять часов, он действительно начал движение в направлении к Екатеринбургу, затем вернулся с полностью погашенными огнями в Тюмень, а потом направился в Омск. Но новость о планах Яковлева с помощью телеграфа быстро достигла Екатеринбурга. Поскольку поезд перемещался в восточном направлении, Екатеринбургский областной совет объявил Яковлева преступником и предателем революции и просил омских товарищей вернуть поезд в Тюмень. Это была гонка за временем, но телеграммы перемещаются быстрее, чем паровозы.

Перед самым Омском Яковлев узнал от железнодорожных рабочих, что враждебный ему комитет уже ждал его. Он остановился, отцепил паровоз, и, оставив Романовых, въехал в Омск, чтобы обсудить ситуацию с местными большевиками, и снова воспользоваться телеграфом. Но к этому времени Яковлев исчерпал весь запас своих хитростей. Перед ним не было никакой альтернативы, кроме как везти семью в Екатеринбург. Поскольку его обвинили в предательстве, ему пришлось приложить максимальные усилия, чтобы спасти свою собственную шею.

Яковлев заявил, что он повиновался приказам, и в доказательство показал телеграфные ленты с записью бесед с советскими руководителями, показывающие, что у него действительно был приказ отвезти бывшего царя в Москву. Председатель Уральского Облсовета Белобородов и военный комиссар Голощекин отнеслись к этому скептически, но они получили то, что хотели. Бывшие царь и царица были заперты в Доме Ипатьева, и Яковлеву разрешили свободно уйти. Через несколько дней он послал краткое сообщение тем членам своего отряда, которые остались в Тобольске: «Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю. Яковлев». Две недели спустя, когда Алексей чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы ехать, он и его сестры были привезены, чтобы присоединиться к их родителям в Екатеринбурге.

Яковлев потерпел неудачу, но это была сложная и смелая операция. Он попробовал увезти царя прямо из-под носа его врагов, и проехал много миль, чтобы сделать это. Но что за этим скрывалось и кто такой был Яковлев?

Единственная советская книга пробует объяснить все это, говоря, что Яковлев действительно прибыл как чрезвычайный представитель Москвы, присланный чтобы передать бывшего царя Екатеринбургу. Но нарушил приказ в середине операции и, «зная, что Романовых ждал расстрел, решил спасти их, вывести их к Самаре и спрятать временно в горах…» Другими словами Яковлев превращался в предателя. Признать это было неудобно для большевиков, и советское объяснение уклоняется от ответа на множество вопросов.

Не в последнюю очередь — непонятно, как это Москва рискнула назначить Яковлева ответственным за такую жизненно важную миссию, если он не был на 100 % надежным. А если он был предателем, то почему?

Наиболее популярное объяснение этой загадки, которое дают историки — немецкий сценарий. Предполагается, что кайзер и его правительство были сильно встревожены перспективой международной революции, которая из России могла распространиться на весь мир. Борясь с революцией, Германия готовилась к восстановлению российского императорского дома. Первым шагом германского посла в России было сблизится с большевистскими лидерами и заставить их вывезти царя из опасной Сибири в сравнительно безопасную Москву. По данной гипотезе, Москва, соглашаясь на это, фактически пошла на гигантский обман.

Яковлеву действительно приказали привезти царя в Москву, но в то же время предупредили екатеринбургских большевиков, чтобы помешать выполнению этого плана, так, что Николай оказался бы, в конце концов, в их руках. Тогда Москва была бы в состоянии сказать немцам: «Мы старались изо всех сил», и в то же время убрать царя подальше от Берлина. Яковлев был просто марионеткой.

Эта теория кажется нам неправдоподобной. Прежде всего, обман мог быть легко обнаружен, и, вследствие этого, потерпел бы неудачу. Действительно, Яковлев был настолько сильным, что почти вывез бывшего царя из Сибири, а это могло не устраивать большевиков.

Рассмотрим другую возможность — Яковлев был всего лишь винтиком в договоре, в соответствии с которым большевики согласились на вывоз царя за границу, взамен каких-либо жизненно важных для них уступок со стороны немцев, или англичан, или тех и других. Предположим на мгновение, что спасительные договоренности появились на некотором этапе, но затем они провалились.

Некоторые свидетельства подтверждают это. В частности, это подтвердил командир отряда, охраняющего царя в Тобольске, полковник Кобылинский, который присутствовал при встрече Яковлева с царем. Он и позже казался оптимистом и опроверг слух, что царя забирают в Москву для того, чтобы предать его суду. «Суд!» — воскликнул он. — «Не будет никакого суда. Из Москвы их повезут в Петроград, затем в Финляндию, Швецию и Норвегию».

Адъютант царя князь Василий Долгоруков, рассказывая о поездке в Екатеринбург, говорил своим сокамерникам в Екатеринбургской тюрьме, что он верил, что Яковлев «вез царя в Ригу». В апреле 1918 года в Риге, балтийском городе, находились немцы, таким образом, на слова Долгорукова обычно ссылаются, утверждая, что Яковлев был немецким агентом, пытавшимся вывезти царя на немецкую территорию. Но Рига — порт, весьма удобный для вывоза царя, если бы его хотели увезти в Скандинавию. Это не противоречит плану, о котором говорил Кобылинский.

Но есть еще большее доказательство роли Яковлева, связывающее его с вывозом в Англию. После встречи Яковлева с Николаем в доме, доктор Евгений Боткин торопливо рассказал своим детям: «Яковлев наконец объявил, что он приехал, для того, чтобы вывезти нас всех в Москву… Как ни странно, Советы обещали Германии освободить императорскую семью. Но немцы побоялись вывезти императорскую семью прямо в Германию. Было решено, чтобы нас вывезли в Англию…» Сын доктора Боткина, Глеб, вспомнил все это подробно, и Англия, кажется, выходит на первое место. Он и его сестра Татьяна провели день, упаковывая вещи, в которых они будут нуждаться в Англии, и мечтали об английском лете с играми в теннис и долгими ленивыми днями.

 
_{Доктор Е.C. Боткин}

Татьяна подтверждает, что после встречи царя с Яковлевым все чувствовали себя более счастливыми, определенно ожидая, что их вывезут за рубеж. Глеб вспоминал, что доктор Боткин написал этой ночью прощальное письмо: «Это казалось наиболее веселым из всего того, что я слышал от него после революции. Очевидно, он был совершенно уверен, что мы все действительно отправимся в Англию, и именно нашей предстоящей поездке и нашему будущему пребыванию в Англии большая часть его письма была посвящена…» Доктор Боткин был, возможно, самым уравновешенным человеком среди всего императорского окружения, был преданным другом царю и был, вероятно, хорошо информирован о разговоре императора с Яковлевым.

Но действительно ли все это был жестокий обман? Кто же такой был Яковлев? И это остается самым неясным на сегодняшний день. Соколов считал, что он немецкий агент, но не привел ничего в качестве доказательства — только любопытный факт, что тобольский предатель Соловьев отметил в своем дневнике дату, когда операция перешла к Яковлеву. Другой российский источник описывает Яковлева как бывшего дезертира императорского флота, который бежал в Канаду в 1905 году. Там он находился под английским влиянием, и возвратился в Россию в 1917 году, после отречения Николая от престола.

Он, как тогда говорили, был помощником в Чрезвычайной комиссии, назначенной Керенским для расследования действий царя; прикрываясь революционными лозунгами против старого режима, он фактически использовал свое влияние для защиты императорской семьи от прямого насилия. Яковлев, таким образом, был заинтересован в Романовых с самого начала революции, и не было никого лучше, чтобы послать в Тобольск, если речь шла о вывозе царя за границу. Из всего этого следует, что он был британским агентом с хорошим прикрытием, которое обнаружилось только тогда, когда операция провалилась. Все это — всего лишь догадки, но его поведение в Тобольске говорит о его личных симпатиях, и о том, что он имел сильных защитников.

Позже, в 1918 году, после того, как союзники вмешались в войну против большевиков, Яковлев дезертировал из большевистской страны. Он тогда дал уклончивое интервью одной монархистской газете, в котором, не касаясь подробностей об его миссии в деле Романовых, пояснил, на чьей стороне были его симпатии: «У меня сложилось впечатление, что он [царь] был хорошим человеком, очень религиозным, и он очень любил семью… Мы с ним разговаривали о жизни людей, простых людей, к которым он чувствовал симпатию и интерес. Царь и царица, а также великая княжна перенесли поездку мужественно… Они никогда не жаловались».

Ясно, Яковлев, кем бы он ни был, был ключевой фигурой в расследовании судьбы Романовых. Ирония судьбы — он был пойман, но затем загадочно исчез, прежде, чем его допросили. Из неопубликованных материалов официального досье теперь известно, что белогвардейские следователи знали точно, что Яковлев был в Белой армии. Военному министру Колчака были сделаны два запроса, которые были опубликованы. На запросы не было ответа, и только в июне 1919 года, после шестимесячной задержки, военная контрразведка признала, что они проследили Яковлева и снова потеряли. Их сообщение звучит неубедительно.

Яковлев был арестован по распоряжению генерала Шеника и направлен в Западный военный штаб, а оттуда в Омск, в соответствии с инструкциями старшего квартирмейстера в штаб Верховного главнокомандующего. Но, из-за ошибки конвоиров, Яковлев был передан отряду полковника Зайчека 2 января 1919 года, после этого его следы теряются. Согласно тому же сообщению, Яковлев предложил 500 000 рублей за свою свободу. Столкнувшись с такой неразберихой, даже Соколов задался бы вопросом, что же творилось в Омске, где его руководитель генерал Дитерихс принимал все жизненно важные решения в деле Романовых. Это последнее, что известно о Яковлеве.

Некоторые материалы говорят, что он был убит, сражаясь за белых, другие — что он был «застрелен по ошибке». Ошибки, смертельные несчастные случаи, болезни — все это вырастает как снежный ком. Яковлев исчезает без следа, другие свидетели молчат.

Интересно, что британские и немецкие материалы министерств иностранных дел не содержат никаких упоминаний о Яковлеве, пока Романовы не исчезли из Екатеринбурга, а затем передают только ссылки. Все же в Англии, во всяком случае, был момент, когда король Георг V стал беспокоить министерство иностранных дел запросами о тяжелом положении своего кузена, и выяснять, что можно было бы сделать для него.

Все, что было — это всесторонние сообщения дипломатов и офицеров разведки, анализирующих загадку единственной зарегистрированной попытки вырвать Романовых из рук экстремистов. Но в официальных документах вообще ничего нет.

Французский историк Жан Джакоби признал исчезновение «Яковлева» как работу «тех мощных сил, которые были заинтересованы в том, чтобы замести все следы». Молчание в материалах Уайт-холла и Вильгельмштрассе настолько оглушительно, насколько и неоценимо его значение. И, кажется, что если имелись серьезные политические причины, чтобы похоронить дело Яковлева, то успех в этом был достигнут.

Когда Романовы были в Екатеринбурге, маловероятно, чтобы британцы сделали много, чтобы помочь царю. Британские связи с большевиками уже не имели никакого значения после высадки британской армии на Севере России — начальной стадии попытки союзников уничтожить власть большевиков, растянувшейся на несколько лет. Шансы на работу по делу Романовых были упущены. Было также маловероятно, чтобы Лондон мог организовать операцию спасения. Царственные заключенные находились в большевистской цитадели, которая находилась вне зоны боевых действий. Единственный вариант был — провести операцию типа Джеймса Бонда, которую правительство бы одобрило, и от которой оно могло бы отречься в случае ее неудачи.

У нас нет никаких сведений о том, что какая-либо подобная операция проводилась, хотя агенты в Екатеринбурге в июле 1918 года были, и они, возможно, планировали помощь Романовым. Карл Аккерман связывался с какими-то неизвестными нам людьми, которые наблюдали за Домом Ипатьева до того момента, когда семья исчезла. Он даже полагает, что наблюдатели фактически вступили в контакт с царем: «… новости передавались и к царю и от царя через чердак кирпичного дома, который находился через улицу от дома Ипатьева… Частный телефон в этом доме был связан с домом одного определенного видного делового человека. Человек на чердаке и этот торговец сообщались друг с другом день и ночь, и я помню некоторые секретные фразы, которые они использовали при разговоре, и если кто-либо случайно их подслушал, то ничего бы не понял. Когда наблюдатель на чердаке дома, который находился через улицу, видел царя в саду, он звонил «багаж — на станции», и затем сообщения передавались царю».

Майор Сергей Смирнов, офицер, находившийся в Екатеринбурге в июле 1918 года, написал почти идентичный рассказ об иностранцах, наблюдавших за Домом Ипатьева. Его источником был не названный американец, которого он встретил в то время, и майор узнал от него, что наблюдателем на чердаке в доме напротив был британский консул.

Сэр Томас Престон никогда не подтверждал эту историю, но возможно, что его консульство использовалось, чтобы наблюдать за домом. В июле, по крайней мере один британский офицер тайно находился в его консульстве, так как Престон пишет в своих мемуарах о «британском офицере в штатском, который проник через линию фронта от генерала Пула, командующего военными силами, высадившимися в Архангельске». Престон говорил об этом офицере, как «капитане Джонсе» и сообщил, что его послали для того, чтобы он связался с наступавшими чехами.

Может, это было совпадением, но имя «Джонс» мимолетно упоминалось в сообщении Чарльза Элиота об исчезновении императорской семьи в октябре 1918 года; мы не смогли обнаружить, кем он был или его связь с Романовыми. Если что-либо планировалось, то результатов никаких не было. Нет сомнения, что все в Лондоне, в том числе и король, в конце концов, поверили в смерть всей семьи. Когда Томас Престон возвратился в Лондон и был принят в Букингемском дворце, король Георг V написал в своем дневнике: «19 февраля 1921. Видел г. Престона, нашего консула в Екатеринбурге, который был там, когда дорогой Никки, Алиса и их семья были убиты, он рассказал мне много интересного».

Король Георг V был убежден, что вся семья Романовых была убита, начиная с 1 сентября 1918 года, когда он написал маркизе Милфорд Хавен, что, почти точно, все были убиты. В этом же письме он добавил, немного злобно: «Ужасно подумать, что они возможно были бы спасены, если бы W был в этом заинтересован».

«W» был немецкий кайзер Вильгельм. Как ни странно, он еще быстрее выступил с взаимными обвинениями, чем король Георг. 21 июля 1918 год, после того, как большевики объявили о расстреле царя, официальный немецкий представитель министерства иностранных дел отметил: «Его Величество сегодня особенно настойчиво говорил о необходимости использовать сложившуюся ситуацию в целях осуждения поведения союзнических сил, особенно Англии, которые бросили царя, хотя имели возможность обеспечить безопасность императорской семьи… Для свергнутого царя, которого Англия не могла использовать в дальнейшем, ни британское правительство, ни король, его кузен, ничего не сделали».

Независимо от того, что король Георг сделал или не сделал, чтобы помочь кузену, материалы показывают, что, фактически, кузен Вилли действительно был заинтересован в спасении свергнутого царя. Он, возможно, предпринимал для этого какие-то действия.

Немецкий след

 

Ни на моих дверях, ни на моих руках нет крови бедного царя.

(Кайзер Вильгельм II, 1935 г.)

Немецкое вмешательство как раз и стало той самой кнопкой, нажатие на которую привело к случившемуся в Екатеринбурге. Ранее мы неоднократно приводили различные намеки или прямые ссылки на участие немцев. Среди белогвардейцев в Екатеринбурге были офицеры, убежденные в симуляции расстрела, которые не верили, что кайзер допустил бы подобное издевательство над царской семьей. Брат царицы, Великий князь Гессенский, приложил массу усилий для того, чтобы дискредитировать самозванку «Анастасию», потенциально его собственную племянницу, для того, чтобы скрыть свой собственный неблаговидный политический поступок. Один из высших чиновников немецкого министерства иностранных дел, дипломат, который в июле 1918 года играл важную роль в немецком посольстве в Москве, нашел адвоката для Анны Андерсон, Немецкий генерал Гоффман, подписавший Брест-Литовский договор с большевиками в 1918 году, признал «Анастасию», сказав загадочные слова: «Мне не нужно видеть ее. Я это знаю»

И сам кайзер Вильгельм проявил неподдельный интерес, когда один из адвокатов оскорбил «Анастасию», и направил свою жену принцессу Термину, чтобы посетить инвалида в больнице. Это нельзя было бы объяснить какой-то случайностью или простым любопытством высокопоставленных чиновников, поэтому мы должны были рассмотреть, какое участие принимали немцы в судьбе Романовых. Кайзер Вильгельм является, кажется, наилучшим кандидатом на роль спасителя.

Даже до начала Мировой войны его отношение к Романовым было неустойчивым. Вильгельм был упрямым и опрометчивым, и недоверие союзников к нему хорошо иллюстрировалось популярным анекдотом. Говорили, что он предлагал поделить Европу на сферы влияния, на что отец Николая царь Александр III охладил его: «Не будь танцующим дервишем, Вилли. Посмотри на себя в зеркало!» Стекло отразило бы лицо человека с очень неустойчивым характером, иссохшей рукой и пристрастием к военной форме.

Кайзер был очень дальним родственником царя Николая по крови, но родственные связи стали более тесными после его женитьбы. Жена царя, Александра, была по рождению немкой, гессенской принцессой. К тому же она, как и Вильгельм, была внучкой королевы Виктории, что делало их двоюродными братом и сестрой.

Но внутренние отношения между Гессенским домом и Прусским семейством кайзера были натянутыми уже целые поколения. Напряженность не ослабевала с 1866 года, когда политические изменения, проведенные прусской экспансионистской политикой не только пробудили негодование в Ганновере и Дании, но и отдалили Гессен и другие владения. Тем не менее, Вильгельм поддержал брак Александры и Николая, но использовал его в собственных целях, чтобы укрепить связи с новым царем.

Будучи старше Николая на девять лет, он постоянно давал советы, как нужно управлять Россией — советы, которые способствовали краху России, поскольку Вильгельм был сторонником абсолютной монархии. В Германии кайзер был типичным самодержцем, и он твердил Николаю, что преданные русские люди должны безоговорочно верить царю «и поклоняться ему как святому». Два императора постоянно переписывались между собой, знаменитое собрание писем «Willy — Nicky». Последний раз они встретились, когда Вильгельм посетил Россию — этот визит Николай расценивал как успех.

Но, независимо от того, какая дружба между ними существовала, все изменилось, когда две большие страны окунулись в Мировую войну, начавшуюся в 1914 году. Пока официальные ультиматумы шли и шли, два императора заключили свою собственную сделку с помощью длинной серии телеграмм. До последнего момента оба ссылались на «долгую и проверенную временем дружбу», как говорил Николай, но объявление войны потребовало разрыва.

Говоря о Вильгельме, Николай позже сказал французскому послу: «Он никогда не был искренним, ни на секунду… в конце он безнадежно запутался в сетях своего собственного вероломства и вранья…Я почувствовал, что между мной и Вильгельмом все кончилось навсегда…»

В 1914 году царь был сильно обеспокоен этим разрывом отношений, но менее чувствительный немецкий сосед этого даже не заметил. Разрыв достиг такого уровня, что в 1917 году немецкое правительство помогло большевикам, чтобы ослабить Россию и избавиться от военной угрозы с Востока. Так немецкий «All-Highest», к которому так долго толкали Николая, чтобы сохранить самодержавие в России, привел, в конечном итоге, к унизительному и кровавому краху.

Благодаря Германии царь Николай был свергнут и баланс сил в мире быстро и сильно изменился. В течение многих лет после войны в Великобритании сохранялось отрицательное отношение общества к кайзеру, которого обвинили в том, что он игнорировал плачевное состояние его родственников, но, возможно, это было далеко от истины.

Если Вильгельм зажег пожар, который уничтожил Дом Романовых, то существуют факты, говорящие о том, что он позже пытался их спасти. Вильгельм с его специфическим понятием о чести и галантности, вполне мог попытаться это сделать. Спустя годы, бежавший в Голландию, он говорил об этом с выдающимся военачальником генералом Велкуртом Ветерсом. Генерал знал Кайзера хорошо с момента, когда он был назначен Британским военным атташе в Берлине. Посещая Вильгельма в Голландии, генерал почувствовал на себе его ярость по отношению к королю Георгу V, но зато получил интересную информацию о готовности кайзера помочь царю.

После долгих разговоров в 1935 году генерал решил, что рассказ кайзера был достаточно важен, чтобы подробно написать об этом в серии статей. Кайзер затем лично просмотрел эти статьи и одобрил их, так что их можно рассматривать как санкционированный отчет. Вильгельм заявил, что в 1917 году, когда Временное правительство, достаточно политически умеренное, пыталось вывезти Романовых из страны, датский королевский двор обратился к Германии с просьбой помочь освобождению царя.

Согласно кайзеру «немецкий канцлер приехал из Копенгагена с предложением попытаться освободить бедного царя и его семейство с помощью Германии. Я сказал господину фон Бетманну (немецкий канцлер): «Как бы я смог сделать это? Есть две линии фронта между немецкими и русскими войсками, которые находятся между ним и мной. Тем не менее, я приказал своему канцлеру, чтобы он связался с правительством Керенского по нейтральным каналам и заявил ему, что, если волос упадет с головы русской императорской семьи, то, я буду считать его лично ответственным…»

Если верить кайзеру этот приказ был сделан в то самое время, когда Временное правительство Керенского вело переговоры о вывозе императорского семейства в Англию. Вильгельм сказал, что одобрил план, и сообщил генералу Ветерсу, что дал секретную инструкцию своим военным и морским командующим, чтобы не препятствовать перевозке царя, и даже в случае необходимости обеспечить его охрану. Гарантии, данные кайзером был подтверждены Керенским, который сказал, что Берлин обещал, что немецкие подлодки не будут атаковать корабль, на котором будет находиться царская семья. Но главное заключалось в том, что Великобритания отказалась предоставить убежище Романовым и не послала за ними военный корабль.

В любом случае, немецкое предложение организовать безопасный переезд в 1917 году, когда, казалось, война отрезала все пути, могло бы помочь договориться о перевозке, не говоря уже о попытке провести совместную спасательную операцию в 1918 году. Это могло бы быть, но не случилось.

Мы знаем, что в начале 1918 года, когда Романовы зимой находились в Тобольске, группа политических деятелей-монархистов, отчаявшись в своих усилиях спасти царя, решила обратиться за помощью к немцам. Это было отчаянным шагом, граничащим с предательством, поскольку Россия находилась с Германией в состоянии войны, даже сам царь этого бы не одобрил. Но консерваторы, включая бывшего министра и старшего генерала, решили, что другой альтернативы не было.

Германия была единственной иностранной державой, имевшей возможность реально повлиять на большевиков, которые отчаянно пытались заключить мир с Берлином. Ленин разрешил приехать в Москву немецкому специальному представителю графу Мирбаху, и российские монархисты решили обратиться прямо к нему. Рано утром под новый год они двинулись целой толпой к офису Мирбаха на улице Денежной и попросили оказать немецкое давление на Москву, чтобы спасти царя.

В документах не содержалось никаких обещаний, но, один монархист процитировал Мирбаха: «Будьте спокойны. Мы, немцы, держим ситуацию в руках, и императорская семья находится под нашей защитой. Мы знаем, что мы делаем, и когда придет время, немецкое имперское правительство примет необходимые меры».

Монархисты решили, что этот ответ слишком неопределенный, и подумали, не обманывает ли их немец. Действительно ли ситуация была у них в руках? Пока они терялись в догадках, немецкие представители и представители большевиков встретились в грязном, заваленном снегом городе, который сейчас находится на восточной границе Польши. В разоренном войной Брест-Литовске Германия и представители новой власти России медленно двигались к одному из самых изумительных договоров в истории.

С военной точки зрения Германия, как побеждающая сторона имела преимущество, но кое-какие козыри имелись и у большевиков. Чтобы укрепить свое положение в стране, неустойчивое и ненадежное, им нужен был мир любой ценой, и цена за это была отдана прямо астрономическая. По этому договору, подписанному 3 марта 1918 года, Россия теряла большую часть западных территорий, включая треть сельскохозяйственных земель, на которых была третья часть ее населения, 90 процентов угольных шахт, и половину тяжелой промышленности.

Немцы надеялись перевести армию с Восточного на Западный фронт, чтобы разбить союзников, и одновременно использовать вновь приобретенные территории для поставки жизненно необходимого Германии продовольствия. Немецкая дипломатия назвала Брест-Литовский договор «мир договоренности и примирения»; более объективный наблюдатель назвал бы его только как «договор, который устраивает обе стороны». Для русских этот договор означал общее и беспрецедентное унижение, но это давало Ленину то, что ему отчаянно не хватало — передышку в войне, чтобы установить прочную власть большевиков, собрать силы для борьбы с внутренними врагами и создать профессиональную армию для борьбы с внешними.

В течение многих лет упоминалось, что в Брест-Литовском договоре было секретное дополнение, касающееся царя и его семьи. Это было в солидных газетах, начиная с самого момента переговоров, и с тех пор цитируется теми, кто утверждает, что императорское семейство не было расстреляно. Проведенное расследование не подтверждает этого, но ниже рассказано об этой альтернативной возможности.

В своем заявлении в Иностранный комитет 27 декабря 1918 года Роберт Вильтон, репортер «Таймс», ссылался на «предложения, касающиеся их [Романовых] со стороны немцев в Брест-Литовске». Несмотря на свои субъективные статьи по поводу судьбы Романовых в Екатеринбурге, его работой было добывать информацию из хорошо осведомленных источников, в частности, подробности о Брест-Литовском договоре, и возможно, этот вопрос действительно обсуждался. На кайзера было слишком похоже — использовать Брест-Литовский договор для того, чтобы обеспечить безопасность Романовым. Естественно, что его политические консультанты, сделали все, чтобы не допустить обсуждение этого вопроса в печати.

Но только одна информация о подписании Брест-Литовского договора показала общественному мнению победу Германии и поражение ленинской России. Естественно, как только договор был подписан, король Дании Христиан обратился к кайзеру с просьбой, чтобы он вмешался безотлагательно в дело спасения от имени Романовых. Вильгельм не ответил; он полагал, что поднятый шум в Берлине, могли неправильно понять в Москве, как желание восстановить самодержавие, и, что это могло создать для Романовых еще большую угрозу. Он напомнил, что нейтральные правительства Скандинавии должны оставаться нейтральными, а не делать такие заявления.

Но в его словах промелькнул луч надежды: «Я не могу не сострадать императорскому семейству с чисто человеческой точки зрения, и если на это хватит моих полномочий, я буду считать своей честью убедиться в том, что русское императорское семейство находится в безопасности и ни в чем не нуждается». Давление на совесть кайзера нарастало по мере того, как опасность для Романовых становилась все более и более очевидной.

В апреле 1918 года группа монархистов в Москве сделала новое и отчаянное обращение, уже не просто к Германии, а прямо к кайзеру. Бенкендорф, бывший главный маршал бывшего императорского дворца, написал, длинное личное письмо графу Мирбаху, с которым он познакомился задолго до начала войны. Письмо прямо возложило ответственность за безопасность Романовых на немецкие плечи, и Бенкендорф настаивал, чтобы письмо было передано лично кайзеру.

Мирбах, который стал теперь официально немецким послом в Москве после Брест-Литовского договора, как рассказывают, встретил последнее обращение холодно, прокомментировав его: «Судьба царя — дело российских людей. Нас интересует безопасность немецких принцесс, находящихся на российской территории».

Эти два утверждения — вероятный ключ к той жизненно важной роли, которую Германия сыграла в Екатеринбургских событиях. Берлин не хотел, как считают, перед большевиками открыто одобрить монархию, а поднятый шум вокруг царя мог быть расценен как иностранное вмешательство. Но Германия могла ходатайствовать о царице, поскольку она была немецкой принцессой.

Официальные документы показывают, что все случилось именно так, как выше написано; переписка между Москвой и Берлином в начале лета 1918 года содержит беспокойство относительно царицы и ее сестры — Елизаветы. 10 мая, через три дня после получения письма Бенкендорфа, Мирбах написал в Берлин: «У меня есть… полученное от Народных Комиссаров утверждение относительно нашего ожидания, что к немецким принцессам отнесутся со всем возможным вниманием, и ненужные мелкие раздражения, как и угрозы их жизни, не допустимы. Мое обращение было рассмотрено Кара-ханом и Радеком [главные большевистские чиновники, работающие с иностранцами], которые отнеслись с пониманием и полной готовностью предотвратить подобные действия».

Между маем и июнем беспокойство усилилось, и требования распространились на всех Романовых, и они стали более «решительными». Но в то время, когда немецкий посол занимался на дипломатическом фронте, другие немцы действовали негласно. Очень долго предполагалось, что Берлин делал много тайных шагов для того, чтобы помочь царю избежать смерти, которые постоянно пресекались. Руководители немецкого министерства иностранных дел, и Верховного командования начали серьезно волноваться, что большевистская революция в соседней России переберется на территорию Германии и расползется по ней. Поощряя большевиков устроить в России внутренний хаос, они надеялись, что, в конце концов, в России снова восстановится монархия и Романовы снова займут трон. После отречения Николая II его возврат был юридически невозможен, но одобрение Романовыми любого приемника было желательно.

В последующие недели Берлин должен был поддержать любого члена семьи Романовых, который подпишет Брест-Литовский договор, и которого никто не признает. Мыслилось, что немцы хотели включить в свою игру и маленького Алексея, сделав его марионеточным царем; хотя Николай отказался от престола и от имени Алексея, были веские основания сомневаться, имел ли он право это делать. Последнее, что царь должен был сделать — это изменить свой собственный документ об отречении, исключающий Алексея из претендентов на трон. Но это было только частью немецких проектов, поскольку любое предложение помощи, связанное с политическими условиями, было явным шантажом, и царь упрямо отклонял их.

Николай считал постыдным для себя иметь дело с немцами на любых условиях; он оставался патриотом в течение всего военного времени, он не одобрял Брест-Литовский договop и был заинтересован, чтобы Россия продолжала войнy с Германией. Это было ясно всем, кто говорил с ним веской 1918 года.

Однако немецкие посланники, кажется, упорствуют в своих предложениях, и, именно в это время брат царицы Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский, появляется на сцене. Это объясняет, почему он позже был настроен против претендентки, называющей себя Анастасией. Эрнст Людвиг был очень близок со своей сестрой и отчаянно хотел ей помочь. Как немецкий генерал он обладал большими возможностями для создания проекта освобождения Романовых, имея необходимые связи, включая связь с кайзером. Беспокоясь за Александру, он пошел на поступок не просто безнравственный, но граничащий с предательством, считая, что цель оправдывает средства. Это не просто гипотеза о роли великого Херцога, всплывшая многие годы спустя, несмотря на сверхсекретность.

В конце двадцатых, как кузен царя, Великий князь Андрей изо всех сил пытался понять отношение Гессена к Анне (Андерсон, но наткнулся на следы тайной деятельности Берлина относительно царя — и обнаружил, что Эрнст Людвиг был глубоко вовлечен в эту деятельность. Он узнал, что монархистский офицер, лейтенант Сергей Марков связался с Великим герцогом Гессенским через немецкое посольство, предложив свои услуги в любом предприятии, которое моглo бы помочь Романовым.

Полученный ответ был отмечен князем Андреем: «Марков, очевидно, получил личное письмо от Великого герцога Гессенского, которое должно быть передано царю, и инструкции для обращения за помощью к двум немецким агентам в России, от которых поступали сведения во время войны. С их помощью он достиг Тобольска…»

Мы знаем, что Марков действительно добрался до Тобольска, и действительно вступил в контакт с императорской семьей. Что касается роли брата царицы, Андрей прибавил зловещее примечание: «…упоминание об его имени в качестве регента говорило о том, что он знал все. То, что поведение немцев не было незаинтересованным, не требует никаких доказательств…» Эта ссылка на Великого герцога Гессенского, как возможного «регента» — потрясающий признак видения Берлином грандиозного будущего.

Немцы действительно, кажется, мечтали о восстановлении Романовых с марионеточным царем и немецким проконсулом, держащим его в узде. Немцы действительно имели определенный план создать цепь марионеточных монархий в завоеванных государствах от Балтии до Черного моря. Если даже только часть сведений князя Андрея была точной, у Великого герцога Гессенского были достаточные основания для того, чтобы скрывать свою деятельность. Фактически нет никаких сведений в документах относительно личного участия Вильгельма в деле Романовых в те критические весенние и летние месяцы 1918 года.

Многозначительно, что генерал Ветерс, после разговора с кайзером, опубликовал свои впечатления об отношениях немецкого императора с русским царем сразу же после отречения последнего в 1917 году. Наиболее важный период 1918 года был опущен полностью. Неотредактированные впечатления генерала Ветерса были помещены в королевский архив после его смерти, и до сих пор находятся там. Но, когда мы сделали запрос в 1975 году, нам отказали, сославшись на «непреодолимые административные трудности» при оформлении доступа.

Возможная причина для этого может содержаться в письме, написанном наследником генерала Ветерса в 1945 году, при передаче документов в Виндзор: «Касается кайзера… мне кажется, что документы представляют исторический интерес и могут вызвать неприятности, если они попадут в посторонние руки». Что-то подобное содержится в официальном немецком отчете о роли, которую играл Вильгельм.

Но мы действительно знаем, что в июне 1918 года ему сообщали и консультировали ежедневно в связи с событиями и что его брату принцу Генриху было поручено следить за перемещением царской семьи. Мы раскопали, что произошло дальше в отношении кайзера, в отрывочных сведениях, которые были переданы в Лондон в британском дипломатическом сообщении из Швейцарии 19 июня 1918 года. В нем содержатся замечания, сделанные королевой Греции Ольгой, которая проезжала через Берн, и по пути посетила Берлин.

В Германии она говорила с наследной принцессой Сесиль И сказала в британском сообщении: «Наследная принцесса сказала ей, что царь говорит, что он не хочет быть спасенным Германией никакой ценой. Его отношение сильно беспокоит немецкого императора, который проводит бессонные ночи, скорбя о «судьбе» Романовых». Эта часть королевской сплетни свидетельствует о том, что немцы передали секретные предложения о помощи арестованному Николаю, который нашел в себе смелость отклонить их.

Действительно ли кайзер терял сон из-за того, что случилось с Романовыми, поскольку это были его родственники? Появились новые свидетельства, что немецкий император предпринимал какие-то реальные действия для них в те трагические дни июня и июля. 17 июля 1918 года, когда императорская семья исчезла из Екатеринбурга, британского консула в Женеве, Эдварда Мидлтона, посетили два монархиста-эмигранта. Они рассказали ему о немецком заговоре, целью которого было спасти царя, и вручили ему письмо об этом, предназначенное для британского министра иностранных дел. Консул их выслушал и написал письмо своим руководителям в Берн.

Письмо содержит серьезную информацию о планах немцев: «Возможно, князь Лейхтенбергский, кузен бывшего царя был в Берлине месяц назад. Теперь он возвратился в Россию… Очевидно, немцы связались с бывшим царем и предложили ему помощь, от которой он, однако, отказался. Берлин рассматривает вопрос похищения царя и его семьи и вывоз их в Германию, и поинтересовался у швейцарской секции Лиги «За восстановление Российской империи», согласны ли они на план, предложенный Берлином, чтобы похитить царя и вывезти его в Германию…»

Эта драматическая информация поступила в британскую Дипломатическую миссию в Берлине, а затем шифровкой в Лондон. Поздно вечером 21 июля она легла на стол министра иностранных дел лорда Хардинга. Поскольку документ поступил через три дня, после того, как большевики объявили о расстреле царя, его, возможно, восприняли как дурную Шутку. Лорд Хардинг просто поставил изящную первую букву своей фамилии «Н» на сообщении в знак того, что он его прочитал, а два других чиновника добавили лаконичные — «В конце дня» и «Я полагаю, что нет никаких сомнений в том, что царь убит?»

Но спокойствие Уайт-холла, возможно, не соответствовало серьезности сообщения. Такое же сообщение попало в французскую секретную службу в Швейцарии, и французский министр иностранных дел отнесся к сообщению агента серьезно. Это говорит о том, что существовал четкий план, предусматривающий освобождение императорской семьи и вывоз их в Данию. Все понимали, что Романовы находятся в серьезной опасности, и спасение их невозможно без привлечения политических сил.

Французский агент предложил перевезти пленников через занятую немцами территорию России, а затем через Балтику на борту нейтрального судна. Он уверил Париж, что он сделает так, чтобы это было «тайно, не оставляя никакого следа».

Как и в лондонских документах, нет никакого следа, свидетельствующего о дальнейшем развитии событий. Но молчание в документах не отражает действительную реакцию в Уайт-холле и на набережной Орфей. Сведения были переданы устно; они были получены от двух видных монархистов, которые еще раньше получили достоверную информацию — Мориса Познанского, который был коммерческим представителем в российском посольстве в Берлине перед войной и Сватовски, дипломата в Вене. Британская военная разведка сообщала, что они оба находились «под немецким влиянием, если не на жалованье у немцев». Имея такие связи, они могли слышать о немецком заговоре относительно царя.

К тому времени, когда информация достигла Уайт-холла в июле, у немцев был целый месяц, чтобы осуществить свой план. Существует свидетельство, что такой план был разработан, и что спасательная операция фактически началась. Первое — ссылка на британское сообщение, направленное князю Лейхтенбергскому, который только что приехал из России для консультаций в Берлине. Лейхтенберги имели международное влияние, главным образом через их отношения с главами Швеции, Бадена и России. Они направили в Берлин князя Николая, троюродного брата царя, который дослужился до генерала в годы войны, и был адъютантом при штабе. В 1918 году он боролся против большевиков в рядах Белой гвардии на Дону.

И когда он возвращался из своей таинственной миссии в Берлине, он по пути останавливался в Киеве, столице занятой немцами Украины. С достаточной уверенностью мы находим дальнейшие следы немецкой операции в Киеве Лежащий на полпути между Западной Европой и российским центром, Киев был идеальным местом для высших царских политических деятелей и защитников старого режима. Двое из таких мужчин были — белогвардейский генерал князь Александр Долгоруков и киевский предводитель дворянства Федор Безак.

Со звонка телефона Безака начался удивительный эпизод. Человек на другом конце телефонной линии был один из главных дипломатов Берлина, работавший на Украине, граф Ганс Бодо фон Альвенслебен. В 35 лет он осуществлял деликатную связь между немецким Верховным командованием и марионеточным правительством в Киеве. Он симпатизировал российским монархистам, потому что в нем текла российская кровь, и он открыто одобрял возвращение Романовых к власти.

Альвенслебен позвонил, чтобы предложить Безаку и Долгорукому встретиться для срочного важного разговора. Он Сказал, что у него есть жизненно важная информация. Безак согласился. Трое мужчин встретились дома у Безака и разговаривали около часа. Мы знаем, что происходило на этой срочной встрече от генерала Долгорукова, который подробно рассказал эту историю под присягой, три года спустя.

Альвенслебен сразу же объявил, что «кайзер Вильгельм [хочет любой ценой спасти царя Николая II…» Он сделал несколько озадачивших заявлений, сказав, что точное местонахождение царя неизвестно, и просил российских чиновников попробовать получить надежную информацию. Он сказал, что армейский штаб обеспечит безопасность чиновников, которые должны будут передвигаться по занятой немцами территории.

Ничто из этого не имело большого смысла для генерала Долгорукова, который позже рассказывал: «Я чувствовал, что было что-то странное, что-то логически непостижимое в том, что Альвенслебен говорил — почему нужно было посылать российских чиновников на поиски царя на враждебной территории, когда у немцев была большая агентурная сеть там, и их официальный представитель, посланный графом Мирбахом, мог легко в любой момент получить информацию о местонахождении царя?»

Недоумение Долгорукова имело основание. Немцы действительно имели развитую агентурную сеть на Урале, немецкие агенты были и в самом Екатеринбурге. В течение мая и июня немецкие представители открыто приезжали в город, и приветствовались местными большевиками. Жили они в роскошных вагонах поезда, который стоял на железнодорожной станции. В группе находились немецкие генералы и миссия Красного Креста, которые интересовались военнопленными.

Но относительно российского императора, который находился в нескольких сотнях ярдов от них, немецкие чиновники имели другие намерения, отличные от заботы о военнопленных. Корреспондент «Times» сообщил категорически: «…немецкая миссия прибыла в Екатеринбург в конце мая, чтобы установить все о жизни жителей Дома Ипатьева…» Сведения, находящиеся в американских архивах подтверждают, что немцы, все еще работали в городе в июле, когда Романовы исчезли.

Таким образом, для главного немецкого дипломата Альвенслебена не имело смысла просить белогвардейских чиновников искать, где находятся Романовы. Собственные люди Берлина в Екатеринбурге могли сообщить об этом гораздо быстрее, чем российские чиновники, находящиеся на расстоянии более 1000 миль от Екатеринбурга. По каким причинам Германия хотела отвлечь киевских монархистов от этого вопроса, послав их «поймать журавля в небе», было непонятно, и они озадаченные ушли.

Два чиновника действительно прибыли в Екатеринбург, но только после того, как императорская семья исчезла. У Альвенслебена было еще кое-что, что он хотел сообщить, и что не просто изумило его слушателей, а ошарашило их.

Вот как об этом рассказывал генерал Долгоруков: «…[он] предупредил нас, что между 16 июля и 20 распространятся слухи о смерти царя, но они не должны нас тревожить; так же как и слухи об убийстве царя, которые были в июне, они будут ложны, но это необходимо по определенным причинам, а, именно, для спасения царя. Я хорошо помню, что при нашем разговоре с ним, который состоялся 5-го или 6 июля, граф Альвенслебен назвал точный период, когда ложные новости об убийстве царя распространятся между 16 и 20 июля. Он просил держать нашу беседу в тайне и делать вид, что мы поверили в смерть царя».

Легко вообразить чрезвычайное удивление Долгорукова, когда пророчество осуществилось: «…между 16-м и 20-м я читал в местных газетах, что царь был расстрелян, и что семья была эвакуирована куда-то… Я был поражен тем, что Альвенслебен имел такую точную информацию, и конечно не верил газетным сообщениям. Немедленно после прочтения сводки новостей я отправился в конференц-зал и встретил там Безака. Мы все равно решили присутствовать на заупокойной мессе в соборе; мне казалось, что многие, возможно даже большинство, не до конца верили, что грустные новости верны. Ко мне и к Безаку подходило много людей с вопросами. У нас было трудное положение. Мы не отрицали, что царь, возможно, спасся. Генерал Скоропадский не присутствовал на мессе в соборе и провел службу в своем доме, где присутствовал также Альвенслебен. По слухам, Альвенслебен, даже «плакал» в течение службы. Безак и я поделились друг с другом впечатлением: «Как умело он играет свою роль!»

Спустя несколько дней, далеко на севере, проходила другая панихида по царю Николаю, в российской церкви в Копенгагене. Среди присутствующих на похоронах был король Дании Христиан, датский дядя князя Владимира и глава иностранных представителей. Впоследствии произошел небольшой инцидент, он мог бы быть незначительным, если бы мы не знали о событиях в Киеве. Царский посол, который все еще имел аккредитацию в Копенгагене, отвел французского посланника в сторону и сказал ему, что он и его российские коллеги полагают, что царь в действительности не был мертв.

Объявление о расстреле было только прикрытием для создания безопасности вывоза царя из России.

Это был как бы отзвук из Киева, и мы рискнем предположить, что скрывалось за этим. Французское сообщение о немецкой спасательной операции со ссылкой на швейцарские источники говорило о Дании, как окончательном пункте, куда должна быть вывезена царская семья. Если бы план был принят и были приготовления к его выполнению, то кто-то в Дании должен был быть проинформирован заранее. И в Киеве, и в Копенгагене те, кто все знал, верили, что все идет по плану. Но их ожидания были обмануты. Царь Николай и его семья не появились ни через неделю, ни позже, казалось, они уже не были живыми.

В Киеве граф Альвенслебен избегал встречи с Безаком и Долгоруковым после встречи на панихиде, и затем спешно уехал в Берлин. Когда он возвратился в августе, Долгоруков встретил его на улице и спросил его о царе. Альвенслебен сказал, что он сожалеет, но не было возможности что-либо сделать, и император, очевидно, был убит. Немцы тогда действительно вели какую-то непонятную игру. Даже при том, что царь был, вероятно, мертв, Альвенслебен был абсолютно точно осведомлен о дате, когда судьба Николая должна быть, так или иначе, решена. Если он не обладал способностью предвидеть будущее, то он, наверное, имел какую-то информацию, чтобы сделать свое удивительное пророчество.

Это предполагает наличие нескольких возможностей. Прежде всего, немцы, зная, что царя хотят убить, и точно зная когда, попытались обмануть монархистов, сообщив им о ложности слухов. Учитывая политику Берлина, одновременного заигрывания и с большевиками и с белогвардейцами, поводом, возможно, было попытка избежать краха монархистских надежд, после получения известий о расстреле царя. Но предположение, что Берлин знал заранее о расстреле царя, приводит к неприятному заключению — немцы активно сотрудничали с большевиками в убийстве царя. Соколов, белогвардейский следователь был ярым противником немцев и использовал отрывок из истории Альвенслебена, придерживался только этой гипотезы.

Гипотеза эта, возможно, и объясняла политические страсти, кипящие вокруг бывшего царя, но она неправдоподобна. Это никак не объясняет события происшедшие летом 1918 года, и нет никаких поводов, связанных с национальными интересами. Нет ни малейшего намека на то, чтобы немцы хотели, чтобы Николая убили. Кайзер Вильгельм ничего подобного не хотел, а немецкое Верховное командование не имело никаких причин поощрять этот жестокий акт.

Некоторые считали, что, если царь попадет к белогвардейцам живым, то может возобновиться конфликт с Германией. Но отречение царя было безвозвратным, и белогвардейцы ни при каких условиях не хотели ссориться с немцами. Они были связаны совместной борьбой с большевиками. Было бы нелогичным думать, что немцы точно знали о плане большевиков убить царя, у них были свои планы. Если бы немцы знали точную дату расстрела, они, конечно, удвоили бы свои «решительные» действия по спасению царя. Помимо этого, это противоречило бы всем дипломатическим действиям, которые предпринимала Германия для безопасности Романовых в течение июня и июля.

Точные знания графа Альвенслебена, вероятно, были связаны с немецкими планами освободить царя живым. Британские и французские сообщения, полученные в середине тоня из Швейцарии подтверждают это. Альвенслебен, находясь в Киеве, восточном штабе немецкой армии, возможно, знал о любом плане, связанным с Екатеринбургом. Труднее понять, почему он пренебрег секретностью, рассказав об этом монархистским лидерам. Это был не случайный разговор, поскольку Альвенслебен сам назначил встречу с Безаком и генералом Долгоруковым, чтобы дать им «важную информацию». Эта встреча имела бы смысл, если бы операция по спасению Романовых была бы уже проведена, но говорить об этом за десять дней, зачем?

Очень важно то, что Альвенслебен и его руководство знали, что о расстреле царя будет объявлено, за десять дней до того, как это случилось. Человек, который имел ключ к этой загадке, так и сохранил его у себя. Альвенслебен прожил до 1961 года, так и не рассказав о том, что знал. Немецкие архивариусы говорят, что его бумаги были потеряны.

В мемуарах других высших немецких дипломатов и солдат о судьбе российской императорской семьи не упоминается. Но в 1975 году архивариус Альвенслебена напомнил нам, что осенью 1918 года, когда революция вспыхнула в Германии, человек, которому кайзер лично поручил обеспечение безопасности немецкой принцессы и ее детей, был тот же самый граф Альвенслебен.

Независимо от того, что случилось с планами освобождения царя в последнюю минуту, немцы знали о том, что было в Доме Ипатьева до того, как это произошло. Их информация соответствует результатом нашего анализа материалов Соколова, свидетельствовавшего о том, что, возможно, расстрелян был только царь.

Британская разведка в Швейцарии сообщила в Лондон 22 июля: «Принц Макс Баден сообщил бывшему российскому дипломату здесь, что бывший император расстрелян 16 июля. Согласно моему осведомителю акт был совершен военными, но не уголовниками». Это сообщение было отправлено королю Георгу V, попало в Уайт-холл без комментариев, позже потонуло в массе другой информации об убийстве в Доме Ипатьева. Источник не был обнаружен. Принц Макс Баден был немецким генералом, который стал канцлером Германии три месяца спустя. Его информация, изображавшая Николая, стоявшего перед расстрельной командой, в некотором смысле «законного» военного расстрела, похожа на жизненную сцену.

Царь умер один — его семьи с ним не было. Но планы немцев спасти семью Романовых были трагически нарушены. В результате мертвый царь, его жена и пятеро детей все еще оставались в руках большевиков. Рано утром 23 июля, кайзер Вильгельм позавтракал в императорском поезде, его передвижном штабе. Он жаловался своим помощникам, что не сомкнул глаз, и один из них отметил в своем дневнике: «Он говорил о том, что видел всех своих английских и российских родственников… стоявших перед ним, некоторые из них смеялись над ним».

Беспокойство о тех российских родственниках не давало спать Вильгельму месяцем раньше. Теперь, когда он знал о неудаче своих планов помочь им, его стали мучить кошмары.

Московский бартер с Берлином

 

Преступления — вещь обычная. В них редко присутствует логика. Но опираться надо именно на логику, а не на свой жизненный опыт.

(Сэр Артур Конан Дойл)

Именно Ленин готовил то, что случилось с Романовыми. Пока кайзер планировал и нервничал, политический гений, который держал в руках всю императорскую семью, лихорадочно работал во дворце, где 22 года назад царь Николай шел по темно-красному ковру во время коронации. От человека, брат которого был повешен по обвинению в участии в заговоре, целью которого было убийство царя, зависела теперь судьба императора и его семьи. Они теперь стали картой в сложном дипломатическом и политическим покере, а Ленин умел в него играть.

В течение длительного времени после прихода большевиков к власти, их не беспокоила судьба Романовых. Когда Ленин взял власть в свои руки, в ноябре 1917 года, Николай уже несколько месяцев, как отрекся от трона, стал, по сути дела, политическим анахронизмом, и находился под замком в далекой Сибири.

У большевиков были более важные проблемы, которые нужно было решать немедленно, тем более что положение у них было неустойчивое, а Россию нужно было как-то вытаскивать из войны с Германией. И немедленно.

Царь все еще был «Николаем Кровавым», так Ленин называл его много раз не только в своих речах, но и в газетных статьях. На заседании политбюро, состоявшемся в июне 1918 года, этот вопрос был поставлен. Лев Троцкий предлагал организовать общественный суд с трансляцией для всего народа по радио, с целью разоблачения роли царя в событиях последнего десятилетия в России. Но Ленин чувствовал, что в той хаотической ситуации, в которой находилась Россия, это сделать было невозможно, и вопрос был снят.

К середине июня Ленин знал, что нужно было предпринимать какие-то действия, поскольку военная обстановка вокруг Екатеринбурга ухудшалась. Объединенные силы чехов и белогвардейцев упорно рвались к городу, и советские войска вряд ли смогли бы им долго противостоять. Возможно, это и был тот самый момент, когда появилось решение о расстреле царской семьи. Конечно, вопрос о царе не был главным в политике Ленина, и месть здесь была совсем ни при чем.

В течение июня в печати появился целый поток сообщений о том, что царь убит, а в самый разгар этой шумихи некоторые газеты рассказывали, что Николай был застрелен в поезде, при вывозе его из Екатеринбурга. По другим рассказам его убили большевистские солдаты под городом. Историки утверждают, что эти слухи были запущены Москвой для того, чтобы проверить, какое впечатление произведет смерть царя на общественное мнение. Если это и было так, то не нашлось никого, кто бы мог это подтвердить.

Только после того, как эти слухи распространились по всему миру, Берзин, Главнокомандующий Красной Армией на Урале, послал срочное сообщение в Москву о Романовых. Мы знаем об этом из телеграммы, найденной в Екатеринбургском почтовом отделении. Она была напечатана на листке серой бумаги и подклеена к синему телеграфному бланку. Телеграмма была послана 27 июня и адресована Центральному Исполнительному комитету Совета Народных Комиссаров, Военному Комиссару и Военному Бюро прессы.

Вот что там было написано:

«Телеграмма 487 Москва из Екатеринбурга

шт. фронта № 3190/А

Подана 27/6-го в 0 час 5 мин

Военная

Три адреса Москва Совнарком Нарком военного бюро печати ЦИК

Мною полученных Московских газет отпечатано сообщение об убийстве Николая Романова на каком-то разъезде от Екатеринбурга красноармейцами.

Официально сообщено, что 21/6 мною с участием членов военной инспекции и военного комиссара Ур. военного округа и члена всероссийской следственной комиссии произведен осмотр помещения, как содержится Николай Романов с семьей и проверка караула и охраны все члены семьи и сам Николай жив и все сведения об его убийстве и т. д. провокация точка

(Главнокомандующий Северо-Урало-Сибирским фронтом Берзин».)

Вероятно, Ленин вмешался лично, чтобы удостовериться, что с Романовыми все в порядке. Три работника Екатеринбургского почтового отделения позже свидетельствовали о том, что они подслушали разговор по прямому проводу между Лениным в Москве и Берзиным в Екатеринбурге, в котором Ленин «приказывал, чтобы Берзин взял под свою защиту всю императорскую семью и не допускал бы никакого насилия по отношению к ним вообще; если бы случилось бы какое-либо насилие, то Берзин ответил бы за это своей собственной жизнью».

Независимо от того, чем было вызвано беспокойство Ленина в конце июня, не было никакого смысла для него разрешить спустя две недели уничтожить семью Романовых без всяких причин и так жестоко. По-видимому, опираясь на гарантии, данные Берзиным, Ленин в интервью, данном для прессы 4 июля, полностью отрицал слухи о смерти бывшего царя. Вряд ли может быть простым совпадением, что в тот же самый день председатель Уральского Совета послал в Москву следующую телеграмму:

«МОСКВА

Председателю ЦИК Свердлову

для ГОЛОЩЕКИНА.

Сыромолотов как раз поехал для организации дела согласно указаний Центра опасения напрасны точка Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул весь сменен Заменяется другими точка. 4558 Белобородов».

 
_{Телеграмма Белобородова}

Это сообщение о замене охраны в Доме Ипатьева всегда трактовалось так: пьяный Авдеев был заменен Юровским, которому доверяли, человеком, на которого можно было бы положиться для того, чтобы выполнить приказ о расстреле. Учитывая информацию, приведенную выше, можно предположить, что Юровский был назначен, прежде всего, для того, чтобы заверить Москву, что Романовы находятся в полной безопасности. Больше не было «причины для тревоги», из-за того, что дисциплина в Доме Ипатьева совсем развалилась, что могло бы привести и к оскорблению женщин, и просто к какому-либо не контролируемому убийству.

Москва организовала контроль — но чем все это должно было закончиться? Белобородов сообщает относительно Сыромолотова, члена Областного Совета, что он поехал «для организации дела согласно указаний Центра», но совершенно неизвестно, каковы были эти указания.

Чтобы понять, каковы были реальные намерения Москвы, необходимо объяснить, внезапное беспокойство Ленина о судьбе Романовых. Почему он должен быть уверен, что императорская семья находится в безопасности? Создатель Советской России, конечно, не лежал с открытыми глазами ночью, волнуясь о Романовых с чисто человеческой точки зрения. Ленин, возможно, и не признавал насилия лично, но он признавал насилие, которое помогало революции.

В январе 1918 года он публично заявил: «Мы ничего не достигнем, если мы не будем использовать террор» и он последовательно использовал массовый террор в отношении бывших средних и высших сословий. Ленин даже похвалил доктрину экстремиста Нечаева, который требовал уничтожения всей династии Романовых. Только из этого следует, что Ленин одобрил бы расстрел царя, и всех великих князей во имя революции.

Но Ленин отличался от других идеологов своим прагматизмом, пониманием, что политика является искусством возможного. Сама революция представляла борьбу — борьбу идеалов, но всегда следовало внимательно следить за изменением ситуации. Именно Ленин сказал: «Шаг вперед — два шага назад… это случается и в жизни отдельных людей, это случается и в истории наций…» О здравом смысле Ленина говорят его слова, сказанные его коллегам, которые просто кипели от ярости по поводу немецкого ультиматума во время переговоров в Брест-Литовске: «Пришло время положить конец революционным фразам, и перейти к реальной работе… Чтобы продолжить революционную войну, необходима армия, а у нас ее нет. Это — вопрос подписания договора теперь, или подписания смертного приговора советскому правительству три недели спустя». Ленин убедил своих товарищей, и договор был подписан 3 марта.

Но мир с Германией был хрупким. Несмотря на внутреннюю оппозицию, Ленин умудрился удерживать Берлин, пытаясь выиграть время для объединения большевиков в России. Если обратить внимание на время, когда Ленин вспомнил о Романовых, в конце июня, и резкие изменения в охране Дома Ипатьева в то же время, напрашивается вывод, что все это связано с прагматичностью ленинской политики в отношении Германии. В конце июня, вслед за слухами об убийстве царя, немецкий посол Мирбах интересовался положением Романовых. Он не говорил об их расстреле, он просто интересовался их состоянием. Для Ленина это было легким напоминанием из Берлина, и касалось только одной из небольших его проблем из всего того количества проблем, которые он должен был решать.

Человека, который в марте передал немцам треть населения России, чтобы успокоить немцев, вряд ли особо сильно беспокоил вопрос об одной бывшей императорской семье. Таким образом, тюремные условия в Екатеринбурге были улучшены. Юровский восстановил дисциплину и немцы могли быть уверены, что теперь Романовым ничего не угрожает.

Но, как раз тогда, когда из Екатеринбурга пришла телеграмма о том, что «нет оснований для беспокойства», серьезные события назревали в Москве, они могли бы порвать тонкую нить отношений с Германией, и очень близко подошли к уничтожению всех мирных инициатив Ленина. 4 июля делегаты со всей России собрались в Большом театре на Всероссийский съезд Советов. Впервые Ленин и другие видные большевики столкнулись с полными ярости противниками Брест-Литовского договора. Буря протестов, до сих пор глубоко запрятанная, вырвалась наружу и закружилась вокруг Ленина. Левые эсеры буквально взвыли: «Долой Брест! Никаких отношений с немецкими мясниками!» Среди дипломатического корпуса в зале сидел немецкий посол граф Мир-бах, сидел спокойно, держал себя в руках, хотя зал буквально орал, требуя его крови.

Два дня спустя он ее получил. Утром 6 июля в кабинете Ленина зазвонил телефон и принес ужасные новости. Граф Мирбах был застрелен в своем посольстве двумя левыми эсерами. Ленин был потрясен и быстро понял, что немцы могли использовать это убийство как повод для того, чтобы возобновить войну с Россией.

«Возможность этого вполне реальна», — сказал Ленин, когда услышал эту новость, — «мы должны любой ценой повлиять на характер немецкого сообщения в Берлин». Вместе с Янкелем Свердловым, председателем Центрального комитета и его главными экспертами Чичериным и Радеком, он направил в немецкое посольство соболезнование, пытаясь избежать крушения политики в отношениях с немцами.

Позже, в сообщении Уральскому Совету, Свердлов абсолютно ясно показал, насколько близко они стояли к катастрофе: «…после убийства Мирбаха, немцы потребовали, чтобы им позволили прислать в Москву батальон. Мы категорически отказались и были на толщину волоска от возобновления войны». Но ожидаемое немецкое вторжение не последовало, поскольку Германия, не имевшая успехов на Западном фронте, не могла себе позволить втянуться в какие-либо новые приключения в России. Однако, 6 июля и несколько дней позже Ленин мог этого еще не знать.

С того момента, как телефон принес новость об убийстве Мирбаха, Ленин понял, что опасность для советской власти была с двух сторон. В автомобиле по пути к немецкому посольству он повернулся к Свердлову и заметил: «В будущем, только мы, большевики, сами должны нести бремя революции». Ленин должен был теперь защищаться как от внешних угроз, исходящих от немцев, так и от внутренних, исходящих от эсеров, как левых, так и правых.

Немецкая угроза продолжалась всего несколько недель, хуже было с внутренними угрозами, которые не только не уменьшались, а наоборот, разрастались. Большевики обвиняли эсеров в организации восстаний против России, борьба достигла своей кульминации в августе 1918 года, когда в результате покушения был тяжело ранен Ленин. Кажется весьма вероятным, что настоящая судьба Романовых находилась внутри этого кризиса.

Ленин, возможно, чувствовал, что он мог использовать германские деньги для убийства царя, хотя и неохотно, поскольку это было внутреннее российское дело. Но это было бы полностью бессмысленно. В этот критический период отношений с немцами, ссориться с ними было нельзя — и не было ничего менее необходимого, чем убийство царицы и ее дочерей. Было бы безрассудным убивать немецкого посла, не обращая внимания на повторный запрос Берлина о немецкой принцессе и ее дочерях десять дней спустя. Вместо этого для Ленина имело смысл вести игру в соответствии с его характером — сохранять жизнь царицы и девочек в качестве заложников, учитывая, что будущее смотрелось весьма неуверенно.

Мы можем оценить его мыслительную силу на примере Брест-Литовского договора, заключенного несколькими месяцами ранее. Ставя под угрозу свое будущее при подписании договора, он уже тогда совершенно ясно выразил свое отношение к этому своим коллегам: «Я не хочу читать это, и я не хочу выполнять это, но я вынужден». Ленинский прагматизм вскоре полностью окупился и весьма успешно. В краткосрочном итоге Россия была спасена, а через восемь месяцев Германия проиграла войну, и ненавистное соглашение было аннулировано.

В дипломатических отчетах предполагалось, что женщины Романовых использовались как заложники при подобной стратегии. Сразу же после появления сообщения об убийстве царя, немцы выступили с протестом, и потребовали гарантий, чтобы остальной части семейства была сохранена жизнь и с ними обращались гуманно.

Последующие телеграфные обмены между Берлином и доктором Рицлером, который заменил Мирбаха, показывают, что Германия, немного посомневавшись, полагала, что женщины Романовых были все еще живы, и продолжала верить этому еще многие месяцы. Никаких упоминаний о событиях в районе поляны Четырех Братьев пока не было.

Через день после объявления о расстреле, 19 июля, доктор Рицлер запросил руководство в Берлине, должен ли он делать представления от имени царицы. Ответ был, видимо, получен, поскольку на следующий день Рицлер посетил Карла Радека, главу европейского отдела большевистского Иностранного Комиссариата; он осудил расстрел царя и предупредил относительно продолжения подобных действий.

Ответ Радека вызвал удивление, и был очень важным для истории. По словам Рицлера: «Радек высказал личное мнение, что если мы проявляем особый интерес к дамам царской семьи, которые германской крови то, может быть, удалось бы освободить царицу и царевича. В случае, если… возникнут какие-либо осложнения с союзниками и нам потребуется поддержка при непредвиденных обстоятельствах, мы должны условно предоставить свободу на гуманитарных основаниях, царице и царевичу (последний на основании, что он неотделим от его матери)…».

Следуя инструкциям из Берлина, Рицлер посещал Иностранный Комиссариат в следующие два дня, 23 и 24 июля. На этот раз он встречался с наркомом иностранных дел Георгием Чичериным, и снова повторил немецкие требования, интересуясь настойчиво относительно гарантии безопасности царской семьи, и услышал от него — «царица была вывезена в Пермь». Он уклонился от предоставления любой надежной гарантии, или каких-либо обещаний.

Доктор Рицлер логично подумал, что большевики блефовали, чтобы не ссориться с Берлином. Но могло бы быть более простое объяснение неуверенности Чичерина: когда он говорил немецкому послу, что царица, вероятно, была в Перми, он мог и не обманывать. Для связи между городами использовался телеграф; телеграфная линия, проложенная вдоль железной дороги, в июле 1918 года часто разрушалась белогвардейцами. 24 июля Чичерин мог быть неуверенным в том, что происходило; мы теперь знаем, что это был канун занятия Екатеринбурга белогвардейцами. Большевики были окружены, еще остававшиеся в городе войска вели отчаянную борьбу. Если когда-либо был день, когда всякая связь была потеряна, то это был именно этот день. Чичерин, даже если он знал, что женщины Романовы были на пути из Екатеринбурга в Пермь, не получил подтверждения их безопасного прибытия.

Были и другие причины полагать, что Чичерин говорил правду. Он прекрасно знал, что у немцев была хорошо развитая агентурная сеть на Урале, которая быстро бы обнаружила любую советскую ложь.

Если большевики лгали, то они ввязывались в опасную игру; в течение нескольких недель они должны были подтверждать, что Романовы были еще живы, но также использовать это в своих целях. Именно комиссар Радек выступил с предложением обмена членов семьи Романовых на большевиков, захваченных немцами. Прошло шесть недель после того, как императорская семья исчезла из Екатеринбурга, и Берлин усилил давление, требуя на этот раз не только гарантий безопасности императорской семьи, но и их освобождения. Ответ Радека твердо свидетельствовал о том, что Романовы были живы, и большевики намеренны были использовать их в качестве разменной карты.

29 августа он совершенно серьезно предложил «обмен Императорской семьи на польского социал-демократического лидера Лео Джогишес, члена группы Спартак, который находился под арестом в Берлине». Радек сказал, что он немедленно обсудит этот вопрос с Лениным. Аналогично, Моисей Урицкий, член центрального руководства, предложил, использовать ситуацию для освобождения видного немецкого революционера Карла Либкнехта, находящегося в тюрьме в Германии. Эти предложения — самое сильное дипломатическое свидетельство о том, что императорская семья все еще была жива. Большевики не отнеслись бы легкомысленно к освобождению своих товарищей в Германии, особенно, когда это касалось Карла Либкнехта, который был не только учеником и давним другом Ленина, но и одним из самых видных политических деятелей Европы. Ленин очень хотел его освобождения.

Радек был экспертом Кремля по немецкому вопросу, и также как Ленин, был реалистом. Если бы Романовы были уже мертвы, не было бы никакого смысла торговаться с их защитниками для того, чтобы освободить тех, за кого они ходатайствовали. Если бы немцы согласились на это, то это скорее бы походило на современный обмен шпионами через Берлинскую стену. Если бы Романовы были убиты в Доме Ипатьева, то некого было бы предъявить немцам, а вскрывшийся обман вывел бы немцев из себя.

Вопрос был уже решен, но вмещалась судьба. Так же, как и убийство Мирбаха в начале июля затормозило переговоры о Романовых, так же и новые насилия в Москве отодвинули вопрос об их освобождении. 30 августа Урицкий был убит по приговору социал-революционеров, а сам Ленин был тяжело ранен. Женщина по имени Фани Каплан выпустила в него две пули во время митинга. И в течение долгого времени Ленин находился на больничной койке на краю смерти. Результатом этого были многочисленные и жестокие репрессии, которые получили название «Красный террор».

Покушение на Ленина использовалось для оправдания массовых убийств людей, преступления которых никак не были связаны с социалистической революцией. По всей России были убиты тысячи людей. Ленин был не в таком состоянии, чтобы руководить государством, остальное руководство было в растерянности в начале сентября. И, хотя в середине июля считалось, что все Романовы были убиты, в сентябре, возможно, они были еще живы.

Москва все еще говорила об обмене около 10 сентября, И немецкий консул был обнадежен: «10 сентября (немецкое консульство в Москве Берлину). Я снова сегодня говорил с Радеком относительно вывоза царицы и детей. Как и Чичерин он подтвердил, что в принципе нет возражений, но обмен должен быть равным. Я упомянул о необходимости избавить императорскую семью от существующей ситуации, представляющей опасность для них, от которой правительство не может их защитить, и вывезти ее в более безопасное место. Ра-дек пообещал, что он займется этим сразу же. Поскольку его влияние в правительстве увеличивалось, я надеюсь, что это обещание будет выполнено». Эти телеграммы показывают, что немцы не только знали, что Романовы живы и пытались заключить сделку, но они знали, где те находятся.

Но вскоре после этого сообщения, новости из Москвы стали приходить менее обнадеживающие, дни проходили, большевики стали избегать этой темы, и говорили менее определенно о том, где находилась царица и ее дети. С тех пор считается, что большевики обманывали немцев, и что вся семья была убита в Екатеринбурге в июле. Но, как мы ранее упоминали, Германия имела превосходную разведывательную сеть на Урале, и Москве было бы сложно ее убедить, что семья еще жива, если бы это было не так. И действительно, нет убедительных свидетельств, что немцы получили свое собственное, независимое подтверждение, что женщины Романовых пережили Екатеринбург.

Это частная телеграмма, которую принес деревенский рассыльный в английский загородный дом 27 сентября 1918 года, спустя два с половиной месяца после исчезновения Романовых. Адресатом была сестра королевы Виктории, маркиза Милфорд. После получения известий о расстреле царя она сильно волновалась об Александре и ее детях, но, из-за войны ей невозможно было общаться с родственниками в Германии, главой которых был Великий князь Эрнст Людвиг Гессенский. Теперь же она получила известие от него, переданное их общей родственницей, наследной принцессой нейтральной Швеции.

Содержание телеграммы: «Эрни [Великий герцог] телеграфирует, что он получил известие от двух заслуживающих доверия источников, что Алике и все дети живы». Несколькими днями ранее прямо противоположные сведения, были получены из другого заслуживающего доверия источника, короля Георга V. Но в Германии ее брат, вовлеченный в интриги его страны, связанные с Романовыми, имел информацию, которой у его семьи не было. Как немецкий государственный чиновник, он имел доступ к секретным источникам. Он упомянул о двух источниках, и они были более убедительными, чем упоминание о дипломатической переписке из немецкого посольства в Москве. Это был почти достоверная информация, подтвержденная немецкими сведениями из той части России, где содержалась царская семья.

Мы ссылаемся на утверждения Сергея Маркова, монархистского чиновника, который попал в Тобольск весной 1918 года, предположительно, как секретный курьер, который должен был передать царю немецкие политические предложения о помощи. К июлю 1918 года Марков вернулся в Петроград, когда появились известия о том, что царь, и только царь, был убит.

Предполагая, что большевики говорили правду, когда они объявили, что остальная часть семьи была эвакуирована в безопасное место, Марков попытался помочь оставшимся в живых. Он решил использовать свои личные контакты с немцами, которые у него образовались, когда он был в Киеве, на занятой немцами территории Украины. Там, в середине октября, намного позже, чем хорошие новости от Великого герцога Гессенского достигли Англии, он разговаривал с агентом по имени Адольф Мадженер.

Мы знаем, что Мадженер вместе с другим агентом по имени Корнель следил за Романовыми в течение нескольких месяцев, информируя непосредственно Великого герцога Гессенского, который оплачивал его работу. Марков так описал эту встречу в Киеве: «Господин Мадженер заявил категорически что императорская семья была жива, но о царе он ничего не знает, и, в любом случае его вместе с семьей не было.

Он узнал это достоверно из немецких источников в области Перми… В конце 1918 года я познакомился с немецким шпионом, фамилию которого я не помню, но, я достоверно знаю, что он работал в течение двух с половиной лет во время войны на связи с Москвой по радиотелеграфу. Он сказал мне, что его племянник недавно работал в Пермской области и рассказал ему, что императорская семья была бесспорно жива и постоянно перемещалась в пределах Пермской области…»

Немцы знали, где находятся оставшиеся в живых Романовы, частично потому, что шла речь об обмене, а частично Злотому, что Москва об этом сказала. Ленин сказал немцам, ^поскольку угроза из Берлина была реальна, что семье сохранена жизнь; но это была тайна для всех, кроме немногих его коллег.

Сохраняя жизнь ненавистной «немецкой» царицы и ее детей по требованию немцев, а затем торгуя их жизнями, большевики могли вступить в конфликт с теми из своих коллег, кто протестовал против дальнейших уступок Берлину. Владимир Милютин, один из старейших членов Центрального Исполнительного комитета, предложил не рассказывать о том, что происходит даже самым старейшим большевикам. Вот его рассказ о том, какие новости о расстреле царя были сообщены Совету Народных Комиссаров вечером 18 июля 1918 года. «Во время обсуждения проекта закона о здравоохранении, в середине сообщения Семашко, Свердлов вошел и сел на стул позади Ильича [Ленина]. Семашко закончил. Свердлов подошел, наклонился к Ильичу, и что-то сказал. «Товарищ Свердлов хочет сделать сообщение». «Я должен сказать, — Свердлов начал в своей обычной манере, — мы получили сообщение, что в Екатеринбурге решением областного Совета Николай был расстрелян. Николай хотел убежать. Чехословаки приближались. Президиум Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета одобрил это решение». Установилась тишина. «Позвольте нам теперь продолжить, чтобы обсудить проект по пунктам в соответствии с повесткой собрания», — предложил Ильич. Обсуждение проекта продолжилось».

И никакого упоминания о царице и детях. Собравшиеся комиссары не только не поинтересовались судьбой царской семьи, но и вообще равнодушно отнеслись к сообщению. Даже Лев Троцкий, в то время военный комиссар, не представлял полную картину случившегося, упоминая в своих книгах о смерти всей семьи Романовых.

В одной из этих книг он утверждал, что Свердлов сказал ему о расстреле всей семьи, в другой, книге о Сталине, он возлагал всю ответственность за расстрел именно на Сталина. Однако источник версии о «Сталине» был безнадежно скомпрометирован. Это был никто иной, как Беседовский, бывший советский дипломат, чьи воспоминания, как мы выше отмечали, представляли собой не что иное, как художественный вымысел.

Сам Троцкий признавался в своих письмах, что он не знал обстоятельства этого дела, поскольку он в это время находился на фронте: «…Я никогда не интересовался тем, как был выполнен расстрел, и искренне не понимаю такое любопытство… мои воспоминания о деле царя довольно фрагментарны». Ни один московский чиновник никогда не давал полный ответ на вопрос об исчезновении Романовых, но те немногие, кто хоть что-то говорили, намекали на то, что часть семьи выжила.

Чичерин, комиссар по иностранным делам, в своем интервью британской прессе в начале сентября 1919 года сообщил, что царица и ее дети были живы. Правда, в то время он вряд ли мог сообщить что-либо другое, кроме того, что он говорил немецким дипломатам. Но четыре года спустя, в 1922 году, один из иностранных журналистов задал прямой вопрос Чичерину на Генуэзской конференции. Он спросил, приказывало ли советское правительство убивать дочерей царя, и были ли наказаны убийцы?

Чичерин ответил: «Судьба четырех молодых дочерей царя в настоящее время неизвестна мне. Я читал в прессе, что они находятся теперь в Америке… обстоятельства этого дела еще не до конца выяснены». Возможно, это была всего лишь отговорка дипломата.

Трое других видных большевиков, двое из которых были членами Центрального Комитета, также намекали на то, что некоторые члены царской семьи выжили. Феликс Дзержинский, создатель ЧК, говорил конфиденциально, что женщины Романовы не были убиты в Екатеринбурге. Максим Литвинов говорил в Копенгагене, что убита только часть семейства, а другая осталась жива. Это было в декабре 1918 года, когда отпала необходимость вести какие-либо дипломатические игры с немцами.

Григорий Зиновьев, входящий в коммунистическое руководство, сказал американской прессе по поводу предполагаемого убийства, что «только царь был расстрелян, а его семья живет в безопасности в Сибири, точное местоположение не называется».

Позже мы увидим, что Зиновьев, по всей вероятности, был хорошо осведомлен о том, что семья была жива, и точно знал, где она находится. Он лучше, чем любой другой большевистский руководитель знал правду о Романовых.

Часть 6

Пермь

Конец Николая

Вся наша древняя история — не больше чем общепризнанный вымысел».

(Вольтер)

То, что позже публиковалось в Нью-Йорке, началось в Омске. «В то время, когда судьба царя обсуждалась в Екатеринбурге, городе, в котором царь был расстрелян, я получил рукопись, описывающую жизнь царя и его испытания при советской власти, написанную Парфеном Алексеевичем Домниным, который служил царю камердинером в течение 22 лет и сопровождал его в изгнании.

Это первый детальный рассказ о жизни Романова, в котором говорится о том, что царь был расстрелян после того, как его судил областной Уральский Совет, обвинивший его в причастности к контрреволюционному заговору против большевиков и обмене секретной информацией с генералами Деникиным, Дутовым, Догертом, которые пытались освободить его.

Домнин был вместе с Николаем до ночи шестнадцатого июля, когда его судили и увели на расстрел. Он заявил, что остальные члены императорской семьи были увезены на грузовике, что подтвердила сестра Мария, настоятельница старого Екатеринбургского монастыря, которая приносила яйца в Дом Ипатьева. Рукопись Домнина о жизни царя в Екатеринбурге — самое серьезное описание, которое я видел и является историческим документом…»

Этот потрясающий рассказ о расстреле царя и вывозе его родных живыми был прислан корреспондентом «Нью-Йорк тайме» Карлом Аккерманом из Екатеринбурга в середине декабря 1918 года, когда большинство людей уже потеряло надежду на спасение Романовых. Его сообщение стало одним из главных документов, бросающих тень сомнения на само событие расстрела в Доме Ипатьева.

Мы приводим этот рассказ — с неправильной пунктуацией — так как это было приведено в оригинале, напечатанном Аккерманом на портативной пишущей машинке в вагоне поезда Союзнических вооруженных сил, остановившемся на Екатеринбургской станции.

Мы нашли эту запись, сделанную на пожелтевшем листе писчей бумаги в изодранной папке среди бумаг Аккермана в Библиотеке Конгресса в Соединенных Штатах. Карл Аккерман не сомневался, что в его руках сенсация. Он три дня потратил, передавая текст в Нью-Йорк, затратив на это астрономическую сумму, даже по нынешним временам, в 6000 $.

Он писал своей жене: «В Екатеринбурге ко мне в руки попала рукопись, содержавшая 3000 слов, рассказывающая о последних днях царя и его расстрел большевиками. Это изумительная история, одна из самых лучших историй, которые попадали ко мне в руки».

Каждый иногда делает ошибки, но здесь был журналист международного класса, сообщавший историю, значение которой выходит даже за рамки одной из самых уважаемых газет. Даже более, Аккерман был личным другом и доверенным лицом советника по иностранным делам президента Вильсона в 1918 году, полковника Хауза. По словам Генри Киссинджера, полковник Хауз переписывался с Аккерманом и ценил его достаточно высоко, чтобы поручить ему посылать политические сообщения о происходящем в Европе, которые потом шифровкой посылались в Белый Дом.

У Аккермана не было никакой необходимости придумывать сенсационную историю, чтобы повысить свою репутацию, как журналиста, а при его контактах он не мог позволить выставлять себя полным дураком. Он настолько верил документам Домнина, что использовал их безоговорочно в своей книге о поездках по Сибири.

Первая часть полной рукописи Домнина, сохранившаяся в бумагах Аккермана, рассказывает о последних днях в Доме Ипатьева, включая и 15 июля. За день до того, как его расстреляли, царя увезли из Дома Ипатьева в дом, занимаемый областным Советом, для поспешного суда. Там ему сказали, что раскрыт новый заговор по его спасению, организованный белогвардейским казачьим генералом Дутовым; сам царь обвинялся в том, что он тайно переписывался с генералом Догертом, и ввиду этого, а также предстоящей эвакуации Екатеринбурга, он должен быть казнен.

Вот последняя часть рукописи, взятая из оригинального неотредактированного английского перевода в его личных документах: «Позже было доказано, что никто, кроме жены и его возлюбленного сына, не был допущен попрощаться с бывшим царем. Николай Александрович, его жена и сын оставались вместе, пока не появились еще пять красноармейцев с председателем Совета и двумя другими членами Совета, рабочими.

«Наденьте ваше пальто!» — решительно скомандовал председатель Совета. Николай Александрович, не потерявший самообладания, начал одеваться, поцеловал жену, сына, лакея, еще раз перекрестил их, а затем, обратившись к пришедшим за ним, громким голосом сказал: «Теперь я в вашем распоряжении…»

Николая Александровича забрали, никто не знал куда, и он был расстрелян ночью 15 июля группой красноармейцев, состоявшей из двадцати человек. Перед рассветом председатель Совета снова вошел в комнату, где содержался Николай Александрович, с ним были красноармейцы, доктор и комиссар охраны. Доктор оказал помощь Александре Федоровне и Алексею Романову. Затем председатель Совета спросил доктора: «Можно ли их, наконец, забрать?» — «Да».

«Гражданка Александра Федоровна Романова и Алексей Романов, готовьтесь, вы будете отправлены отсюда. Вам позволят взять только наиболее необходимые вещи, не более чем тридцать или сорок фунтов», — сказал председатель. Стараясь взять себя в руки, но пошатываясь из стороны в сторону, мать и сын вскоре были готовы.

Председатель не разрешил им попрощаться с их любимыми, только торопил их все время… Александра Федоровна и Алексей Николаевич сразу же были увезены в автомобиле. Неизвестно куда».

Окончание рассказа «Домнина» исчезло в атмосфере беспорядка и паники, которая возникла в городе, когда большевики эвакуировались из Екатеринбурга. Рассказ Домнина не стал «историческим документом», как ожидал Аккерман: он забыл, что расследование «дела Романовых» уже сосредоточилось на проверке версии расстрела всей царской семьи. Документ мог бы рассматриваться как правдоподобный, если бы не одно, очень мешающее этому верить, несоответствие. Не было никого с такой фамилией среди прислуги императорского семейства, и никто из прислуги не пережил расстрел в Доме Ипатьева.

Единственный человек, который мог бы быть Парфеном Домниным — это камердинер императора Терентий Чемодуров. Хотя Чемодуров действительно был привезен в Екатеринбург вместе с Романовыми, в конце мая он заболел, и был удален из Дома Ипатьева в местную тюремную больницу. Там, по словам французского учителя Жильяра, «о нем забыли, и он таким образом избежал смерти». Но если камердинер находился в тюремной больнице, он никак не мог быть свидетелем событий в Доме Ипатьева 15–16 июля. А больше никто из прислуги не подходит под описание «Домнина» Аккермана.

Настоящий камердинер родился в Курской области, в то время как «Домнин», описанный в «Нью-Йорк тайме», родился в Костромской, в деревне, которая называлась «Домнино». С другой стороны, есть и какие-то признаки сходства между этими двумя камердинерами. Обоим, по их словам, было около шестидесяти, оба говорили, что они долгое время служили во дворце царя. И есть одна крошечная зацепка, чтобы предположить, что, возможно, речь идет об одном и том же человеке.

В статье, помещенной в «Нью-Йорк тайме», приведено только имя без отчества. Но, в рукописи Домнина приведено отчество не как упомянутое ранее «Алексеевич», а как «Иванович» которое действительно было отчеством реального камердинера Чемодурова. Может быть, пытаясь скрыть личность свидетеля, он забыл в одном месте изменить отечество. Это обычная практика журналистов, используемая 50 лет назад — для того, чтобы защитить анонимность свидетеля, используется псевдоним.

Если имя «Домнин» использовалось для того, чтобы скрыть имя реального камердинера, то это замечательно вписывается в реальные факты. Чемодуров также заявлял категорически, что царица и ее дети покинули Екатеринбург живыми. Полковник Кобылинский, офицер, который организовывал охрану и занимался хозяйством в Тобольске, встретив слугу царя после занятия Екатеринбурга чехами, рассказал: «…Чемодуров не думал, что семья царя была убита. Он сказал, что Боткин, Демидова и Трупп были убиты, а семья эвакуирована; он сказал мне, что убивая всех этих людей, солдаты симулировали убийство царской семьи, а хозяева дома были удалены». Ту же самую историю Чемодуров рассказал двум другим свидетелям. Гиббс был поставлен в тупик восклицанием старого камердинера: «Слава Богу, дети живы!»

Но даже более чем через месяц после того, как он собственными глазами увидел подвальную комнату и зловещие свидетельства в лесу, Чемодуров не изменил своего мнения. В Тюмени он встретил Жильяра, и его первые слова были: «Слава Богу, император, ее величество и дети живы, остальные убиты… Он сказал мне, что всех переодели в солдатскую форму и увезли».

Те, кто встречал Чемодурова в это время, решили, что его слова — последствие болезни, и что вся эта история была выдумана убитым горем стариком. Соколов целиком опустил его свидетельство. Человек, прослуживший всего несколько недель, вряд ли мог придумать все это.

Но даже если кто-то и задумался над его рассказом, то, как мог Чемодуров/Домнин рассказывать о последних часах жизни императорской семьи, если он находился в это время в тюремной больнице? Возможно, он был освобожден и возвратился в Дом Ипатьева незадолго до конца. Но если так, то почему большевики не убили его, как они убили других слуг? Рассказ настолько отличается от общепринятой версии о судьбе Романовых, что к нему следует отнестись с большой осторожностью.

Можно было бы подозревать, что опытному журналисту Аккерману всучили «утку». Но подтверждение его истории было получено из совсем другого источника — главы вооруженных сил, офицера американского Экспедиционного корпуса в России. Из письма Аккермана следует, что, направляясь в Екатеринбург, он ехал в одном вагоне с «майором Слаутером, американским военным атташе, работавшем с чехами и американским консулом Екатеринбурга Палмером». Записи в военных отчетах, показывают, что это был майор Гомер Слаутер, который находился во Владивостоке в качестве военного атташе весной 1918 года. Позже он стал связующим звеном и офицером разведки, прикрепленным к чешскому военному штабу на Уральском фронте.

Дальнейший поиск в документах американской разведки, привел к находке второй копии рассказа Домнина. На этот раз это был документ на пяти страницах, напечатанный и аннотированный майором Слаутером. 12 декабря 1918 года его послали к генералу Вильяму Грейвсу, командующему вооруженными силами в Сибири, который отправил его к начальнику штаба военной разведки в Вашингтоне.

Майор Слаутер снабдил его собственными замечаниями в конце рассказа Домнина: «Вышеупомянутая рукопись была получена американским консулом Екатеринбурга, получившим ее из екатеринбургского монастыря, где Парфен Иванович Домнин оставался в течение нескольких дней после того, как оставил службу царю и куда он позже вернулся и оставался в течение нескольких недель… Фактически это — лучшее доказательство, которое я видел, имеющее отношение к кончине и месту нахождению царя и семейства. Все остальное — слухи и домыслы».

Это сообщение было послано пять месяцев спустя после исчезновения Романовых. Если это была «утка», то на нее купились не только Аккерман, но и американский консул, и главный офицер разведки в Сибири. Консул Палмер умер, его семья ничем не могла нам помочь, но нам повезло с майором Слаутером. После Первой мировой войны он стал помощником руководителя G-2 [военная разведка] и был повышен в звании до полковника. Поскольку он имел большой опыт в российских делах, ему предложили дипломатический пост военного атташе в Москве, когда Соединенные Штаты возобновили отношения с Советским Союзом. В отставке он стал профессором военной науки и тактики в университете штата Айова.

В 1974 году мы разыскали его вдову и сына Джона Слаутера, профессора истории. У профессора была старая армейская сумка, в которой находились бумаги его отца, но он извинился, что «люди, которые имели доступ к государственному департаменту и другим файлам или архивам, просматривали некоторые документы, или сообщения и некоторые изъяли, объяснив это тем, что они не могут быть опубликованы из-за государственных интересов». Со дня смерти отца сумкой интересовались и любители, занимавшиеся семейными исследованиями. Документы, относящиеся к смерти императорской семьи, отсутствовали.

Но вдова полковника Слаутера и его сын действительно вспомнили некоторые детали из того, что он рассказывал конфиденциально о событиях в Екатеринбурге. Из их показаний следует, что Слаутер имел одно важное преимущество перед другими исследователями — он появился в Екатеринбурге раньше, чем большевики покинули город. Бегло разговаривавший по-русски, он попал в город вместе с чешским офицером 20 июля, через три дня после предполагаемого убийства императорской семьи, но прежде, чем город был занят белыми.

Хотя воспоминания его семьи отрывочны, версия Слаутера о событиях в Екатеринбурге сильно отличается от общепринятой версии. Вместо того, чтобы быть разбуженным среди ночи, царь, вероятно, завтракал вместе с семьей, и на завтрак ел яичницу-болтунью, когда его увели навсегда. Позже, когда уже существовала общепринятая версия об убийстве, майор Слаутер выступил с лекцией, в которой он рассказал о своем пребывании в Сибири, и при этом ясно высказался, что вся семья была расстреляна. Но он никогда не придерживался выводов следователя Соколова, который однажды попросил написать комментарий к его работе. Согласно сыну майора: «… отец никогда не разговаривал с ним и никогда не посылал сообщений Соколову, его лицо становилось непроницаемым, когда спрашивали о нем…» А пожилая вдова Слаутера вспомнила, что ее муж, вернувшись из России, сказал ей, что царь и его сын были убиты отдельно от царицы и девочек.

Снова и снова мы возвращаемся к этой новой версии кончины царя, встретившего смерть отдельно от жены и дочерей; свидетельства становятся такими же многочисленными, как и свидетельства массового убийства.

В материалах Соколова мы нашли показания Зинаиды Микуловой, екатеринбургской гражданки, которая узнала о смерти царя от большевика, положение которого давало возможность знать правду. Она сказала, что вынуждена была жить с членом ЧК Константином Коневцевым: «… Он был мне противен, и я отдалась ему физически, почему и, не интересуясь их большевистскими делами, не расспрашивала его об их секретах. Помню, что за день, за два до объявления об убийстве 6. государя императора Коневцев днем, часа в четыре, зашел ко мне на квартиру и сообщил, что большевики 6. государя убили. Мне показалось, что говоря это, у него были на глазах слезы, и он как-то отвертывался от меня. Он же на мои вопросы сообщил мне, что его зарыли «там же, верно, во дворе», что в него было выпущено 52 пули. О семье же государя Коневцев тогда же сообщил мне, что она увезена в Невьянск. О наследнике сказали, что он умер. Было это 17-го, т. е. разговор мой с Коневцевым, числа 17 по новому стилю».

Соколов предпочел проигнорировать и это свидетельство.

Другой, более внушительный источник позволяет отказаться от версии расстрела. Летом 1918 года датчанин по имени Пауль Рее был вице-консулом Дании в Перми, к которой большевики отступили после бегства из Екатеринбурга. В 1967 году Пауль Рее, вышедший в отставку и живущий в Копенгагене, ответил на запрос британского исследователя об информации по делу Романовых. Он писал: «Моя информация о том, где и как погиб царь, отличается от результатов следствия, проведенного в Екатеринбурге. Я получил информацию от одного из тех, кто осудил царя на смерть, а затем сбежал в Пермь — тогда как следствие началось спустя некоторое время, после этого, когда виновные ушли на фронт или просто исчезли из Екатеринбурга…. Я уверен, что новости, которые я получил спустя несколько дней после происшедшего, достоверны во всех деталях… Царь был застрелен в лесу около ямы [шахта на поляне Четырех Братьев], куда его отвезли на автомобиле областного комиссара… поэтому история убийства царя — фальшивка». Рее также сказал, что он имел собственную информацию о судьбе семьи царя.

Но, к сожалению, его письмо никогда не было опубликовано, а Рее умер прежде, чем мы узнали о нем. Датское министерство иностранных дел утверждает, что оно не имело никаких официальных сообщений от него, и отослало нас в датские королевские архивы; это тупик, потому что документы, касающиеся королевской семьи или ее родственников, закрыты в течение 100 лет.

Источник, который Рее цитировал, не мог бы быть лучше — «от одного из тех, кто осудил царя на смерть». Главные екатеринбургские комиссары действительно уехали в Пермь после падения Екатеринбурга в июле 1918 года, и Рее мог бы встретиться со своим информатором именно там. Они единственные из всех, кто знал, что случилось с царской семьей. Рее говорит, что царь был застрелен после того, как его увезли на автомобиле «областного комиссара», так же, как и в рассказе Домнина, в котором говорится, что Николай был увезен «председателем Совета». Это мог быть только Белобородов, председатель Уральского областного Совета, и кажется вероятным, что он или кто-то из его коллег в руководстве, действительно сопровождали царя к месту расстрела.

Заключим этот обзор отдельных источников неизвестной советской статьей, самой ранней из всех, которая была повторена несколькими европейскими газетами восемь дней спустя после исчезновения Романовых, со ссылкой на «Правду», как на источник.

Вот что там было написано: «…утром 16 июля бывшего царя, сопровождаемого двумя вооруженными красноармейцами, вывезли из его тюрьмы в район военных действий вне города, где его ждали более десяти красноармейцев. Председатель Совета зачитал постановление о расстреле, в ответ на это бывший царь попросил разрешения увидеть жену, прежде, чем его расстреляют, и сказать несколько слов своим детям. В этом ему отказали. Царь, не сопротивляясь, и совершенно поникший, стоял перед красноармейцами, и его расстреляли. Тело бывшего царя увезли на машине».

Эта большевистская информация очень похожа на другие истории одиночного расстрела. Местоположение — «район военных действий вне города», а мы знаем, что большевики действительно использовали район Четырех Братьев для военных маневров. И опять же присутствие председателя Совета.

Описанная картина в целом соответствует общему стилю расстрела в то время — заключенные обычно вывозились или выводились из города, а затем расстреливались в каком-либо укромном месте в лесу около удобной канавы или шахты. На этот раз советская версия была вызвана утечкой информации, просочившейся прежде, чем официальная пропагандистская машина выплеснула поток выдуманной информации о расстреле Романовых.

Эта и другие истории соответствуют утверждению генерала принца Макса Бадена, что царь был расстрелян красноармейцами отдельно от всех. Он утверждал это еще до того, как кто-либо опубликовал сведения из немецких источников. Учитывая то, что мы теперь знаем о немецкой причастности, принц имел серьезные основания для того, чтобы быть хорошо информированным.

Полная версия, изложенная в «Правде», содержит больше деталей, включая рассмотрение событий, которые произошли незадолго до расстрела Николая, и которые полностью укладываются в рассматриваемую историю. Царь, как говорилось в сообщении, был вывезен из Екатеринбурга в середине июня, а затем его снова вернули в город. В то время, прежде чем он был расстрелян, была попытка покушения на его жизнь… «во время которой была брошена бомба». Если бы историки когда-либо рассмотрели этот ранний рассказ о смерти царя, то они, вероятно, отклонили его как большевистскую ложь, или дезинформацию для того, чтобы убийство казалось более законным. Они, возможно, утверждали бы, что не было никаких подтверждений другими источниками, включая, например, ссылку на историю с брошенной бомбой. Эксперты сказали бы, что все это просто мусор в истории, поскольку нет ни одного упоминания об этом во всей обширной литературе о последних днях жизни царя в Екатеринбурге.

Они не правы. Чисто случайно мы нашли упоминание об этом в частном письме, написанном Паулем Рее, датским вице-консулом своей матери. Он написал его при кратковременном посещении Екатеринбурга, приехав из Перми, где он жил и работал: «В то время, когда я был там, за забор дома, где жил царь, была брошена бомба. Было много шума и небольшие повреждения. Шум и пыль скрыли бросившего человека, который ушел. На следующий день не было уже никаких следов. Говорили, что наследник царя умер от испуга и тайно был похоронен, некоторые говорят, на тюремном дворе… Я думаю, что это устраивало правительство в Екатеринбурге. Я не верю, что Алексей умер от испуга».

Независимо от результата, и независимо от повода, ясно, что случай с бомбой был. Этот случай, должен был бы быть замечен окружающими, и должны быть разговоры, хотя бы в течение одного дня, но об этом нигде не упоминается. Даже Томас Престон не упомянул об этом. Но если те, кто наблюдал за домом, не заметили шум, вызванный бомбой, то, возможно, они могли не заметить и вывоз членов императорской семьи на автомобиле с небольшим сопровождением среди белого дня? Случай с бросанием бомбы подтверждает рассказ, приведенный в «Правде», который соответствует, в свою очередь, рассказу Домнина.

Упоминание о том, что царя вывозили из Екатеринбурга за месяц до его расстрела, является уникальным, но не обязательно неправдоподобным. «Правда» даже не пыталась объяснить, почему Николай был вывезен временно из города, но, опираясь на все выше сказанное, можно предположить, почему это было сделано.

Документы говорят, что это случилось в середине июня, как раз в то время, как мы знаем, когда кайзер делал последние предложения, касающиеся немецкой помощи царю. Временный вывоз Николая, возможно, в этом случае можно объяснить следующим образом; возможно, большевики организовали встречу между царем и немецкими посланниками — конечно, это должно быть проведено под контролем и без утечки информации наружу, и, тем более, без какого-то упоминания об участии Берлина. Это могли бы быть и просто переговоры между большевистским руководством и Николаем о сроках, когда его могли бы вывезти.

Независимо от повода для переговоров, имело бы смысл договариваться с царем подальше от любопытных глаз в Доме Ипатьева, подальше от влияния на него царицы и, естественно, в условиях полной секретности. И только после этого могли бы быть приняты какие-то окончательные решения.

Учитывая все, что мы узнали, мы можем сформулировать нашу гипотезу о жизни в Доме Ипатьева в первые две недели июля 1918 года, которые завершили судьбу царя Николая.

Как мы знаем, в конце июня, в то время как переговоры с немцами продолжались и в Москве, и возможно в Екатеринбурге, комиссара Голощекина вызвали из Екатеринбурга в Москву для консультаций. Мы знаем, что он встречался с председателем Центрального Исполнительного комитета Свердловым, и, вероятно, виделся с Лениным. Был поднят вопрос о Романовых, в частности о том, чтобы изменить охрану в Доме Ипатьева и гарантировать соответствующую защиту императорской семье. Но прежде, чем Голощекин уехал домой, немецкий посол был убит. Большевистское руководство испугалось немецкого вторжения в Москву и пошло на все, чтобы предотвратить это.

Когда Голощекин садился на поезд, едущий в Екатеринбург, мы думаем, что он вез с собой приказ Ленина о том, что Романовым нельзя вредить в настоящее время, во всяком случае. Голощекин вернулся в Екатеринбург к 14 июля, и мы знаем, что он, председатель Уральского Облсовета Белобородов и Юровский вели переговоры далеко за полночь в своем штабе в Американской гостинице.

На том собрании Голощекин, человек Ленина, вероятно, столкнулся с сопротивлением екатеринбургских коллег, на которых давили противники вывоза царя, считая, что его следует расстрелять, и, возможно, семью. Момент был критическим, город готовился к сдаче чехам, требовалось быстрое принятие решения. Ленин, возможно, уже обсудил такую возможность с Голощекиным в Москве и был выработан компромиссный план.

Берлин совершенно определенно настаивал на безопасности немецких принцесс, царицы и ее детей, считая, что судьба царя — внутреннее дело русских. Таким образом Голощекин, от которого требовали расстрелять царя, убедил своих коллег, что было бы безумием убить женщин перед лицом угрозы немцев. Так или иначе, царь был застрелен, и, вероятно, его сын Алексей также, потому что он был наследником. Но Александра и ее четыре дочери были вывезены из Екатеринбурга живыми.

Но как это было сделано? Это была большая тайна в то время, так что неудивительно, что следов не осталось. Все же были кое-какие намеки, о которых мы упоминали раньше, а теперь вставим их на место. Были основательные причины переодеть семью в какую-либо другую одежду, поскольку их появление в их элегантной, сшитой на заказ одежде привлекло бы внимание. В любом случае, как мы ранее видели, большевикам нужна была их повседневная одежда, чтобы инсценировать уничтожение трупов на поляне Четырех Братьев, где действительно была найдена большая часть одежды Романовых

Камердинер, Чемодуров, сказал, что семью «переодели в солдатскую форму и увезли». Имеются также пряди волос разных цветов, найденные в доме, и идентифицированные как волосы, принадлежащие Великим княжнам; девочки были острижены, очевидно, также в целях маскировки.

Если все это покажется неправдоподобным, то следует вспомнить, что британский верховный комиссар сэр Чарльз Элиот написал в своем сообщении: «Кажется вероятным, что императорская семья была замаскирована перед тем, как их увезли». Были и другие намеки на то, что, прежде, чем убить царя и, возможно, его сына, были сделаны приготовления для того, чтобы вывезти их скрытно. Было свидетельство священника, посетившего их 14 июля, и заметившего, что борода царя стала короче. И есть сообщение полковника Родзянко, что часть бороды царя была найдена спрятанной в дымоходе в Доме Ипатьева, что не было упомянуто Соколовым.

Соколов также не упомянул те отрывки из свидетельств, которые не укладываются в описание убийства, но, идеально объясняют наличие маскировки. Молодой охранник Филипп Проскуряков, рассказал, как Седнев, кухонный мальчик в доме Ипатьева, который был переведен комиссаром Юровским в соседний дом, в тот же день, когда семья исчезла, жаловался: «Он спал на моей кровати, и я говорил с ним… В то время, когда он жаловался, что Юровский забрал его одежду».

Какая причина могла бы быть у Юровского забрать всю одежду у кухонного мальчика, кроме того, как использовать ее для другого мальчика, а наиболее подходящим для этого был царевич Алексей. Можно вообразить Николая и его подготовку сына к отъезду из Екатеринбурга вместе с семьей, и только в последний момент узнавшего, что они умрут. Они умерли, и обезумевшая мать и дочери были увезены, напуганы и, конечно, с очень маленькой надеждой на то, что они сами останутся живы.

Логично было вывезти семью по железной дороге, тогда это был практически единственный способ перемещаться по бескрайним просторам России. В течение нескольких месяцев до того, как Романовы исчезли, и после того, говорили, что они уехали на поезде. Повторяем сообщение сэра Чарльза Элиота: «17 июля поезд с опущенными на окнах занавесками оставил Екатеринбург и отбыл в неизвестном направлении, предполагается, что в нем были оставшиеся в живых члены императорской семьи».

Охранник Дома Ипатьева Варакушев привел своего друга на станцию, и указав на вагон с закрашенными черной краской окнами, сказал, что в нем были Романовы. Представитель британского консульства, Артур Томас, повторил эту историю с поездом на Рождество 1918 года.

Мы видели отдельные намеки на расстрел одного царя, и свидетельства, предполагавшие вывоз части семьи поездом. Но если эти утверждения имеют какие-то основания для того, чтобы им верить, то куда же большевики увезли Романовых и что случилось с ними потом? Отсутствие ответа на этот вопрос являлось основным и решающим недостатком этой гипотезы.

К тому же, после 16 июля 1918 года никого из Романовых никогда и нигде не видели живыми. Не было ни малейшего свидетельства о том, что кто-то пережил Екатеринбург. Однако свидетели все-таки были найдены, и свидетельство действительно существовало. Но они были проигнорированы.

В Перми и в окрестности

 

Исторические события не должны рассматриваться с предпочтительных точек зрения, рассматривать надо все версии происшедшего, даже тогда, когда известна лишь одна версия.

(Джон Бетджеман)

8 марта 1919 года, спустя восемь месяцев после исчезновения императорской семьи из Екатеринбурга. Свидетельство Натальи Мутных, медсестры, проживающей в доме 15 по Загородной улице в городе Перми, данное в процессе ее допроса: «Мне случайно стало известно, что семья б. государя Николая И: его супруга и четыре дочери из города Екатеринбурга были перевезены в Пермь и секретно ночью поселены в подвале дома Березина, где была мастерская.

Из этого подвала одна из дочерей бежала в сентябре месяце, была поймана где-то за Камой и увезена в чрезвычайку, а семья б. государя была перевезена в помещение, где было расположено Уралснабжение на Покровской улице, оттуда в женский монастырь, где содержалась, но не в том месте, где были заключены буржуи. Перед эвакуацией из Перми красных, недели за две, семья б. государя была увезена по направлению к Вятке.

Быв. государя семью в Перми держали очень секретно и окарауливали их только областники, коммунисты и видные члены их партии. Даже есть им приносили ночью.

Я заинтересовалась содержанием семьи б. государя в Перми, воспользовавшись тем, что мой брат Владимир Мутных должен был идти на дежурство в место заключения семьи б. государя, упросила его взять меня с собой и показать их мне.

Брат согласился, и мы пошли.

Было это в сентябре. В доме Березина мы зашли в подвал, и я видела комнату, в которой, при слабом освещении сальной свечи, различила б. государыню Александру Федоровну и ее четырех дочерей. Были они в ужасном состоянии, но я их узнала. Со мной была тогда Аня Костина, секретарь Зиновьева: ныне она уехала в Петроград.

Семья же б. государя спрятана в казармах, где-то в деревне».

Это свидетельство, наряду с показаниями других свидетелей, категорически утверждает, что все женщины семьи Романовых содержались большевиками в Перми в конце лета 1918 года или осенью. Свидетели показывают, что они все еще были там в начале декабря, более чем через четыре месяца после того, как, предположительно, их убили в Екатеринбурге. Свидетели утверждают, что заключенные были именно женщинами Романовыми и уточняют, где они находились в Перми.

Большая часть этих свидетельств находится в оригинальных материалах Соколова, который прекрасно знал о них; на каждом документе стоит его подпись, утверждающая эти документы как доказательства. Но он никогда не использовал эти материалы.

Свидетельства, подтверждающие присутствие императорской семьи в Перми, мы обнаружили в «черном мешке», который мы нашли в Калифорнии — это переписка между профессором Миролюбовым, прокурором Казанской судебной палаты и его коллегой прокурором Иорданским.

Большевики находились в Перми до Сочельника 1918 года, после чего он пал под натиском белогвардейской «Сибирской» армии. Пермь находилась в 200 милях к северо-западу от Екатеринбурга, население ее составляло около 60 000 жителей. Это была областная столица, находящаяся на европейской стороне границы между Европой и Азией.

Взятие ее явилось одной из самых важных побед белогвардейцев на Урале. Пять месяцев назад железнодорожный путь, связывающий Екатеринбург и Пермь, был единственной дорогой по которой могли отступать из Екатеринбурга большевики — и, именно поэтому ее захват стал важнейшей целью для белогвардейского наступления.

Стратегически захват Перми давал возможность для соединения с белогвардейскими войсками на севере России и открывал дорогу непосредственно на Санкт-Петербург. Когда Пермь пала, большевики бежали так быстро, что наступавшим удалось захватить неповрежденными несколько важных объектов. Один из них был железнодорожный мост через реку Каму, не взорванный, как нам говорят, потому, что бывший охранник в Доме Ипатьева Медведев, главный свидетель Соколова, отказался выполнить приказ.

Единовременно в Перми белые захватили сотни паровозов, тысячи грузовиков и полевых орудий, 30 000 пленных. Это была главная победа, успокоившая на некоторое время иностранных наблюдателей, следовавших за белогвардейцами в Пермь.

Британский консул Престон писал: «Звуки боя и яркий красный свет в небе, вызванный горением некоторых из зданий, наряду с полным отсутствием какой-либо жизни на улицах, казалось, мы видели картину ада, что-то невообразимое».

Французский офицер разведки писал: «Город полностью мертв. У немногих жителей, которые встречаются на улице, желтые лица, выступающие скулы, зеленые губы, измученные глаза, которые не могут остановиться ни на чем, и в которых читается абсолютный ужас… Мертвые маленькие дети».

Одним из генералов, захвативших город, был чешский генерал, сражающийся на стороне белогвардейцев Рудольф Гойда. Он был командующим войсками, захватившими Екатеринбург летом, и он же укрепил свою военную репутацию захватом Перми. У Гойды был собственный интерес к судьбе императорской семьи, возникший еще когда он жил в Доме Ипатьева после падения Екатеринбурга в июле. Вскоре после взятия Перми, генералу Гойде поступила информация, побудившая его начать свое собственное расследование судьбы Романовых.

Как раз в это время белогвардейское руководство твердо стало на путь утверждения версии массового убийства в Доме Ипатьева, перед отстранением от следствия следователя Сергеева. Гойда решил провести свое собственное расследование независимо от других следователей.

Пермский окружной прокурор Шамарин впоследствии писал: «…по приказу генерала Гойды, Военный контроль проводил секретное расследование убийства императорской семьи… полученные результаты не были переданы следователю Сергееву». Следователи, которые работали на генерала Гойду, были сотрудниками Уголовного розыска. Из всех следователей, работавших по этому вопросу, они, вероятно, лучше всего разбирались в военной ситуации. Многие из сотрудников Уголовного розыска были гражданскими лицами, привлеченными к следствию через сеть агентов, которая еще оставалась от царского министерства внутренних дел. Однако это была военная организация, подведомственная «Военному контролю». Это дало Уголовному розыску реальные возможности и свободу работать по всей стране, не связывая себя местными или юридическими границами. Уголовный розыск работал по своему усмотрению, он мог производить и массовые аресты, мог и засылать собственных агентов на территорию, занятую большевиками. За несколько месяцев 1919 года их расследование нашло свидетельства и доказательства, твердо указывающие на тот факт, что женщины Романовы были вывезены из Екатеринбурга живыми и находились в Перми.

Для того, что бы происшедшее было более понятным, мы приводим свидетельства не в той последовательности, в которой они появлялись у военных следователей, а в той, в которой они действительно происходили. Уголовный розыск связал Пермь с теми постоянно возникающими рассказами о поезде, у которого окна были закрыты темными шторами, уехавшем из Екатеринбурга 17 июля. Предположительно, именно на нем большевики вывезли членов царской семьи.

Вот показания Веры Корноуховой, жительницы Перми: «Когда я узнала из газет и партийных источников о расстреле бывшего царя в Екатеринбурге, я заинтересовалась этим, и, чтобы узнать, что случилось 20 июля в Екатеринбурге, я обратилась к моему брату Федору Николаевичу Лукоянову, который был председателем областной ЧК. Я обратилась к нему, потому что он занимал высокий и ответственный пост в Уральской области, и должен был знать, что там случилось…

Мой брат сказал, что нелегко говорить о том, что случилось в середине июля в Доме Ипатьева в Екатеринбурге, и он просто сказал мне, что бывший царь был убит в Екатеринбурге, а остальная часть семьи, включая бывшую царицу, была вывезена из Екатеринбурга на поезде, который вывозил ценности. Среди его вагонов, содержащих ценности, был один пассажирский вагон, и, именно, в этом вагоне находилась императорская семья. Поезд стоял на Пермской станции II и тщательно охранялся. Я не видела этот поезд сама. Я говорю о том, что сказал мне брат. Он никогда не обманывал меня, поэтому у меня нет причины не верить ему».

Упоминание свидетелем о поезде, везущем «ценности», подтверждается тем, что мы знаем о том, как большевики покидали Екатеринбург. Екатеринбург был торговым центром самой богатой области горнодобывающей промышленности в России, банки были переполнены драгоценными слитками, и большевики считали, что город надо удерживать до тех пор, пока не будет вывезено столько, сколько будет возможно, в Пермь. Свидетель говорит о «ценностях», которые вез поезд вместе с Романовыми. Часть этих ценностей, возможно, была их личной собственностью. Когда Романовы приехали в Екатеринбург, их сопровождал целый состав с их имуществом. Возможно, что-то из этого попало в Пермь.

Первый военный комендант в Перми, после ее падения на Рождество 1918 года, Витольд Римашевский, позже рассказывал, что белогвардейцы захватили «разнообразные и чрезвычайно ценные вещи» и «использованную женскую одежду». Он сообщал полковнику Никифорову, новому главе Военного контроля, что обнаружил — сотрудники контрразведки спокойно «освободили» некоторые из этих вещей. Полковник проследил за этим и собрал их снова, и сообщил командиру, что «много ценных вещей было найдено во время обыска квартир контрразведкой и среди них были вещи, которые по своей ценности могли принадлежать царской семье. Полковник Никифоров был уверен в этом, держа в руках уникальную золотую лампу, украшенную драгоценными камнями».

Никифоров был офицером разведки, который принимал участие в поиске царской семьи еще в Екатеринбурге. В январе 1919 года он был назначен в Перми главой Военного контроля, и он мог отыскивать и производить допросы свидетелей.

Часть его сведений была получена от женщины по имени Александра Кривопденова, которая была у него осведомителем, работавшим среди большевиков в городе. В 1920 году она вспоминала: «В середине января 1919 года я была в одном доме в Мотовилихе (пригород Перми), где я услышала разговор о нижнем белье Николая II, с коронами и монограммами. Я спросила, где такое белье было найдено?

Мне сказали: «Конечно, ты знаешь, что императорская семья была в Перми, и жила в доме Акцизной администрации? Евреи наверняка убили их и разворовали все».

«Но кто видел это нижнее белье?» «Они показали мне чернявую женщину, которая обыкновенно стирала нижнее белье для доктора еврея. Я нашла эту женщину, нашла нижнее белье с коронами и рубашки с монограммами, а также штаны. Она не знала, как звали доктора, но она знала, где он жил, на Монастырской улице, в доме, принадлежащем Кусар-кину. Я лично рассказала это Никифорову, поскольку он интересовался императорской семьей, то я должна была рассказывать это только ему. В конце января я встретилась с Никифоровым в назначенное время.

Он сказал мне: «Посмотрим, что к нам попало», взял пакет, закрыл дверь и развернул его, и в нем были золотые вещи и алмазы… Я была очарована овальными сережками с большими сапфирами, и другими драгоценными камнями. Я долго глядела на них, а затем спросила, принадлежали ли они царице. «Да», — сказал он…

Полковник Никифоров сказал, что там было ценностей больше, чем на два миллиона рублей. Я спросила его, откуда они. Никифоров сказал, что он не может сказать это в настоящее время, но попросил, чтобы я не бросала дело и продолжала работать…»

Эта свидетельница также показала, что расследование пребывания Романовых в Перми двигалось слишком медленно; так что однажды полковник Никифоров даже потерял надежду на дальнейшие успехи. Она процитировала его: «Я начинаю отчаиваться. Я знаю о многих слухах, но ничего определенного и положительного».

Это было примерно в то время, когда он решил поручить расследование главному помощнику начальника Военного контроля, Александру Кирсте. Кирста, основательно «покопался» в деле, и достиг больших результатов. 8 марта

1919 года, по наводке Кривопденовой, которая была своей в среде большевиков, и перехватив их письмо, Кирста ворвался в дом 15 по Второй Загородной улице. Одной из проживающих там оказалась медсестра Наталья Мутных, драматические показания которой открыли эту главу.

Кирста не только обнаружил свидетеля, видевшего своим глазами императорскую семью в Перми, но и понял, что полученная информация нуждается в многократной проверке. В течение последующих трех недель он допрашивал ее не один, а три раза. Ниже приводятся ее заключительные показания: «Я часто была у своего брата Владимира Мутных, занимавшего место секретаря в Облсовете Урала, и часто прислушивалась к разговору брата с тов. Сафаровым и Белобородовым, они часто упоминали о царской семье.

Из разговоров брата я знала, что сам Николай и наследник расстреляны и трупы их сожжены за городом Екатеринбургом, а семья в составе четырех дочерей и Ал. Федоровны вывезены в город Пермь. Слухи об их пребывании были всевозможные, не знали, чему верить. Но однажды, в сентябре месяце, я вошла с невестой моего брата Анной Костиной (секретарь товарища Зиновьева, временно командирована в Пермь) в Облсовет к брату. Брата там не было, и мы пошли к нему на караул, эту ночь он был на карауле. Я была очень заинтересована царской семьей и попросила брата взять меня в их комнату, показать мне их.

Сидели они в это время в номерах Березина по Обнинской улице в подвальном этаже. Зайдя туда, мне бросились в глаза бледные, немного изможденные лица молодых женщин. Сколько их было хорошо не помню, но, видела, что обстановка, в которой они были, была небогатая. Спали они на тюфяках, без простыней и кроватей, прямо на полу. Слабый свет сального огарка был единственным светом их квартиры. Одна из великих княжон сидела и тихо насвистывала. Мне показалось, что это княжна Ольга, ибо я раньше слышала от брата, что княжна Ольга одна из боевых дочерей государя. Я была в одной комнате с ними несколько минут, потом, простясь с Владимиром, мы ушли.

Позднее я узнала, что семья быв. царя переведена в женский монастырь под более строгий арест, ибо одна из великих княжон покушалась на побег. Затем, незадолго до эвакуации города Перми, семья была вывезена по направлению на Глазов.

Работая дальше, из желания узнать более подробно о царской семье, я стала наводить еще кое-какие справки. Оказалось, что приехавшая царская семья сначала жила в доме Акцизного управления, ул. Обнинской и Покровской, где содержалась в хороших условиях и не под очень строгим надзором. Когда же одна из княжон (кажется, Татьяна) хотела бежать, то их перевели в дом Березина в подвал, где я их и видела. Несмотря на строгий надзор, одна из княжон все же бежала, но была поймана, и впоследствии она умерла от побоев или убита по приказанию Облсовета.

Точно это не установлено (то есть я не знаю). В настоящее время семья жила в 12 верстах от Глазова, а при осаде Глазова правит, войсками она была вывезена на Казань. О дальнейшем ее положении сведений никаких».

Наталья Мутных утверждает, что женская часть императорской семьи находилась в Перми спустя два месяца после их «смерти» в июле. В своих заключительных показаниях она не упоминает о царице, но она это сделала в двух предыдущих показаниях, 8 марта, о котором мы рассказывали раньше и 2 апреля: «На полу были размещены четыре тюфяка, на которых лежали б. государыня и три дочери. Две из них были стриженные и в платочках. Одна из княжон сидела на своем тюфяке. Я видел, как она с презрением посмотрела на моего брата. На тюфяках вместо подушек лежали солдатские шинели, а у государыни, сверх шинели, маленькая думка. Караул помещался в той же самой комнате, где и арестованные».

Свидетельство Мутных является тем более заслуживающим внимания, что ее брат Владимир Мутных был действительно, как она и говорила, секретарем в Уральском Совете.

Из писем заключенных в местной тюрьме мы знаем, что он был более чем простой секретарь, он был личным помощником Белобородова, который был непосредственно председателем Уральского Совета и одним из немногих, кто достоверно знал о том, что случилось с Романовыми.

Из исторических материалов известно, что после падения Екатеринбурга он уехал в Пермь, где он связывался с Москвой по вопросам, относящимся к высочайшим заключенным. Наталья Мутных не могла иметь более авторитетного источника для своей информации о том, что таинственные женщины были Романовыми.

Конечно, в Екатеринбурге Соколов никогда не смог бы найти свидетелей, которые могли бы рассказать о том, какое влияние оказали на судьбу Романовых Белобородов или Голощекин. Уголовный розыск в лице Александра Кирсты нашел и других свидетелей, которые поддержали версию, рассказанную Мутных. Германский подданный Иван Гиршфильд, показал, что, по крайней мере, две великих княжны содержались в Пермском ЧК в конце августа или в начале сентября.

Почтовый чиновник Сибирев свидетельствовал: «…после падения Екатеринбурга, Великие княжны Ольга и Татьяна Николаевны с девицей жили в пермском доме; там же находилось большое количество собственности, принадлежащей царской семье, как это было отмечено на коробках…»

Эти два свидетеля рассказали только о двух заключенных Романовых, но это, по-видимому, только часть истории. Доверять их свидетельствам полностью нельзя, поскольку они получены из вторых рук. Гиршфильд получил сведения от хозяина меблированных комнат, а Сибирев — от одного человека из Дома Инвалидов.

Но Кирста нашел трех других свидетелей, которые подтверждали показания Мутных, они видели также царицу и ее четырех дочерей всех вместе. Сначала это была Евгения Соколова, преподавательница истории в средней школе имени Тургенева в Перми, которая показала: «Уже давно я интересуюсь вопросом о судьбе императорской семьи. В гимназии имени Тургенева, где я преподаю историю и словесность, учились при совдепии родственники коммунистов, при помощи которых и других лиц мне удалось узнать, что бывшая государыня и ее четыре дочери, будучи эвакуированы из Екатеринбурга, жили в каких-то номерах, что их охраняли видные коммунисты, не доверяя таковую красноармейцам, сильно издевавшимся над семьей».

Это подтверждало свидетельства, но все же это были также вторичные сведения, полученные из различных источников, включая студентов из семей местных коммунистов. Но 30 марта 1919 года Кирста нашел другого свидетеля; это была

Глафира Малышева, жена пермского коммуниста, у которой нашли салфетки с императорскими монограммами.

Эта женщина рассказала: «Не помню месяца, но было так, что мой муж Рафаил Малышев, работавший на заводе Мешкова, не возвращался домой. Я пошла к своей свекрови и от нее узнала, что мой муж на дежурстве в доме Акцизного управления, на углу Покровской и Обнинской улиц, наискось ломбарда, дом — красный.

Я пошла туда, и в передней первого этажа застала мужа и с ним еще несколько человек в штатских костюмах, все заводские. Я спросила мужа, что он делает, и узнала от него, что он на карауле и охраняет дочерей 6. государя. Я изъявила желание видеть кого-либо из них, и муж посоветовал мне подождать, пока одна из них спустится вниз сверху, где стояли их сундуки, и, действительность, вскоре я увидела спускавшуюся с лестницы девушку невысокого роста, скорее среднего, стриженную, с очками в золотой оправе, волосы светлорусые с рыжеватым оттенком.

Была худа, бледна, изможденная и на вид больная. Она быстро прошла мимо меня: я стояла издали и только мельком ее видела. Более об этом у меня с мужем разговоров не было».

Показания Глафиры Малышевой, как и показания Мутных неоднократно подвергались сомнениям, и она придумала два объяснения, как к ней попали салфетки Романовых, найденные у нее. Сначала она сказала, что их принес домой муж из Акцизного управления, потрепанные и грязные, поскольку они были выброшены. Позже Малышева, на которую, по-видимому, оказывалось давление, сказала, что она сама взяла эти салфетки: «Я подняла их непосредственно с пола тогда, когда я видела девочку в Акцизном управлении, про которую мой муж сказал, что это Великая княжна. Салфетки лежали на полу в коридоре. Мне сказали, что они никому не нужны, и они были выброшены».

Военные следователи допросили и свекровь Малышевой, и она подтвердила часть истории: «Мой сын Рафаил Малышев — коммунист, женат и жил отдельно от меня, но часто приходил ко мне и помню, что как-то сын Рафаил придя ко мне, рассказывал, что он сейчас с дежурства, где охранял семью 6. царя. Недели за две Рафаил уехал из Перми, но куда и зачем не знаю, ибо он не попрощался со мной. Когда же я спросила Рафаила где живет царская семья, Рафаил сказал: «В номерах», но в каких — не назвал».

В итоге мы получили свидетельства, что Романовы были живы и находились в Перми; первый свидетель Наталья Мутных, которая сказала, что она видела и узнала женщин Романовых, и второй — Глафира Малышева, которая также сказала, что видела одну из Великих княжон, но только потому, что ее муж, один из охранников, заранее уверил ее, что это действительно была дочь царя, которую он охранял.

Описание «невысокого роста, скорее среднего, стриженная, с очками в золотой оправе, волосы светло-русые с рыжеватым оттенком», могло бы соответствовать Ольге. Но свидетельница говорит, что она бросила только беглый взгляд на «Великую княжну», и у нас нет ничего большего для идентификации. Однако Мутных, старшая Малышева, и Соколова, все говорят, что семья жила в «номерах», и Мутных, и Малышева, утверждают, что это было в здании Акцизного управления.

И Мутных, и Соколова утверждают согласно, что заключенные были настолько важными персонами, что их охраняли представители руководства большевиков, а не обычные крестьянские призывники. Мутных при допросе 8 марта утверждала, что: «Быв. государя семью в Перми держали очень секретно и окарауливали их только областники коммунисты и видные члены их партии. Даже есть им приносили ночью».

Если семья охранялась только руководством большевиков, то это сильно затруднило задачу для Уголовного розыска. Все большевистское руководство сбежало из города в декабре 1918 года, поскольку белогвардейцы были уже рядом.

Свидетельство Мутных остается ключевым свидетельством того, что женщины семейства Романовых находились в Перми, а один из отрывков ее показаний еще раз подтверждает, что рассказанная ею история была правдой. Она мельком упоминает, что пошла в комнаты Берзина для того, чтобы увидеть Романовых вместе с «Анной Костиной, секретарем товарища Зиновьева». Григорий Зиновьев был одним из тех, из кого состояло правительство Ленина, был членом Центрального Исполнительного комитета, был также специалистом в немецких делах. Если Москва нуждалась в надежном человеке, который бы организовал, наблюдал, давал инструкции по содержанию Романовых, то секретарь Зиновьева была наиболее удачным выбором; она была женщиной, она могла следить за спецификой содержания заключенных женщин, и была в высшей степени лояльна к Москве. Мы обнаружили эту Анну Костину, она была на Урале, и, вероятно, в штабе в Перми, в то самое время, когда Наталья Мутных там ее видела.

Среди фотографий собранных Соколовым, обнаруженных в Париже, нашлась копия большевистской телеграммы 4852, посланная из Екатеринбурга в Петроград, от 18 июля 1918 года:

«Петроград Смольный Зиновьеву

Уральский облсовет и облаком считая совершенно необходимым участие товарища Костиной специальной ответственной работе оставляет ее поэтому Урале…

(Подписано) Облсовет»

Другими словами, подписавшиеся, председатель Белобородов и его чиновники, ответственные за судьбу Романовых, просят помощи Анны Костиной. 18 июля — существенная дата. Телеграмма была послана буквально на следующий день после исчезновения Романовых. Характер работы скрывается за словами «специальная ответственная работа» — тот же самый большевистский жаргон, который использовался при задержании императорской семьи в Екатеринбурге.

Адрес «Петроград Смольный Зиновьеву» показывает, что телеграмма действительно предназначена для Григория Зиновьева в Центральном Исполнительном комитете; это было время, когда правительство переехало в Москву, новую столицу, кроме Григория Зиновьева, который оставался в Петрограде в течение некоторого времени.

Из показаний свидетелей в Перми, более чем вероятно, что 18 июля товарищ Костина была занята тем, что сопровождала женщин Романовых при переезде из Екатеринбурга в Пермь; в последующие нескольких недель ее «специальная ответственная работа» заключалась в наблюдении за этими заключенными в то время, когда Москва торговалась с Германией по поводу судьбы Романовых.

Неудивительно, что ее начальник, Зиновьев, при общении с прессой, сказал, что семья царя жива и находится в городе, «местоположение, которого он отказался раскрыть». Этим городом была Пермь.

Весной 1919 года следователь Кирста ломал голову над собранными свидетельствами, а в это время история спасения Романовых вышла на новый виток. Появилась высокопоставленная беглянка, возможно, Великая княжна Анастасия. Может быть, существенным является то, что это свидетельство получено в начале 1919 года, за одиннадцать месяцев до того, как в Берлине была вынута из канала женщина, назвавшая себя Анастасией.

В Перми свидетели Мутных и Соколова упоминали о спасении одной из Великих княжон. Мутных говорила о двух инцидентах — первый, неудавшаяся попытка спасения, возможно, второй дочери царя, Татьяны. Тогда, после того, как семья была помещена в дом Берзина, одна из девочек Романовых, действительно, попыталась бежать, но ненадолго. По словам Мутных: «Несмотря на строгий надзор, одна из княжон все же бежала, но была поймана…»

Это заставило сыщиков поверить и остальному, рассказанному Натальей Мутных, поскольку это соответствовало точным и детальным показаниям относительно необычной задержанной женщины, полученным недели за две до показаний Мутных. Восемнадцать свидетелей, рассказы о различных событиях в разных местах раскрывали картину побега «Анастасии» из большевистского заточения в Перми. Мы использовали протоколы допроса этих свидетелей, чтобы восстановить события в том же порядке, как они предположительно произошли.

Было много свидетельств об инциденте на запасном пути железнодорожной линии к северо-западу от Перми. Сначала свидетельство связиста Максима Григорьева, обычная скучная работа которого была прервана захватывающей историей в один из холодных осенних дней 1918 года. Он не помнил точно число, но другие свидетели утверждали, что это было 21 сентября.

Григорьев заявил: «Под осень, когда было уже холодновато, месяца не упомню, кажется, около 12 часов дня, я находился на разъезде № 57, когда мне сказал кто-то, что красноармейцы поймали в лесу около разъезда царскую дочь. Ее посадили в сторожку при разъезде. Я побежал посмотреть. В сторожке возле печки сидела на стуле девушка лет 18–19 на вид, не плакала, но, видно было, что в кручине. Надета на ней была юбка, цвета не упомню, и беленькая кофточка, на груди красные пятна крови, на голове платка не было. Волосы были подстрижены, темного цвета. На лице была кровь, над бровями синяки, около губ рассечение было. Смотрела она исподлобья, хмурая, но ничего не говорила. Я заметил, что нос у нее с горбинкой.

На предъявленных мне фотографических карточках я признаю вот эту девушку, которая очень походит на виденную мной в сторожке арестованную (свидетелю были предъявлены фотографические карточки царской семьи, открытое письмо и журнал «Нива» за 1913 год № 35, стр. 685 и 1915 года № 33, стр. 621, причем свидетель на всех карточках указал на великую княжну Анастасию).

В сторожке я пробыл недолго, так как красноармейцы меня прогнали. При мне они говорили девушке: «Одевайся». Держали ее в сторожке с час времени, надев на нее шинель и башлык, увели по полотну железной дороги по направлению к Камскому мосту. Красноармейцев в сторожке было человек 5–6, а повели девушку двое, остальные же остались. Красноармейцы смеялись над ней, особенно, один небольшого роста, который говорил: «Вот попалась», и продолжал смеяться, когда повели ее: он ушел с девушкой, с другим красноармейцем. У нас на разъезде был сторожевой пост, красноармейцы менялись каждый день новые, я никого из них не знал, компанию не водил».

История, рассказанная связистом, подтверждалась другим свидетелем, Татьяной Ситниковой: «Осенью было это, кажется, в воскресение, в лесу у разъезда № 37 была задержана молодая женщина и заведена красноармейцами в сторожку у разъезда. Я услыхала об этом, пыталась войти в сторожку и поглядеть на задержанную, но, красноармейцы в середину не пускали. Все же я успела взглянуть и увидела в углу у печки барышню, волосы которой были темные, на носу горбинка, на лице у глаза большой синяк, на белой кофточки у груди кровь. Сидела та барышня грустная и пугливо глядела на глазевших на нее. Бывшие возле арестованной барышни красноармейцы смеялись, очевидно, подтрунивая над той барышней. Я ей предложила шаньгу, но она отказалась, сказав, что есть не может. Барышню ту одели в шинель, одели башлык и увели в Пермь, причем, когда арестованная женщина сидела в сторожке, то, как я слышала, назвалась дочерью государя Николая И.

Вскоре после того, как увели задержанную дочь б. государя, из города пришла рота красноармейцев, а до того по лесу и вокруг его все время была красноармейская разведка, и в лес крестьян не пускали.

Одета задержанная была в темную юбку, белую кофточку, на ногах были туфли. Когда я ей предложила шаньгу, задержанная спросила: «Что мне будет?«…Насколько я помню, в Пермь увели великую княжну два красноармейца. Красноармейцы были мне незнакомы».

Сын Ситниковой, рядовой 5-го Томского Сибирского полка Федор Ситников, вместе со своими родителями находился на запасном пути около сторожки № 37. Он подтвердил рассказ своей матери, и добавил несколько деталей о том, как была поймана «Анастасия»: «Было это в воскресение в сентябре месяце после праздника Рождества Богородицы, я жил в то время у своих родных на разъезде № 37 Пермской дороги. Часов около 12 дня я увидел красноармейцев и толпившийся народ у сторожки станции разъезда № 37.

Подойдя к сторожке, я от бывших здесь красноармейцев узнал, что они задержали сейчас дочь б. царя Анастасию в лесу на опушке со стороны станции у горы. Я спросил, как это произошло, и красноармейцы мне ответили, что они пошли в лес пострелять, увидели на опушке шедшую женщину, крикнули ей, чтобы она остановилась, та женщина побежала. Тогда они выстрелили, и она упала. После чего они ее задержали и привели вот сюда в сторожку, где она и сидит.

Меня красноармейцы пустили в сторожку, и когда я зашел, то увидел сидевшую на нарах, ближе к заднему углу, против печки, молодую девушку в наброшенной на плечи шинели, в зеленой юбке, в белой блузке, на которой у груди была кровь, губа с правой стороны была рассечена от начала носа, волосы были темной шатенки. Задержанная та женщина говорила, что она Анастасия — дочь 6. государя. Бывшие здесь женщины и моя мать предлагали задержанной великой княжне хлеб, но она отказалась. Бывшие же здесь красноармейцы смеялись над великой княжной.

Вскоре великую княжну увели два красноармейца к Камскому мосту в вагоны красноармейцев 21 роты, литер «А». Красноармейцы были не русские, а военнопленные австрийцы. Трое было до 27 лет, а двое — 35–33 лет.

Дня через два я спросил красноармейца Уткина Иосифа (откуда он родом не знаю, но у него есть знакомая телеграфистка ст. Пермь I Мария Антонова Лоскутова, она может знать), который сказал, что задержанную дочь б. государя они держали дня два в вагоне, а затем отправили в Пермь в чрезвычайку. Причем Уткин, смеясь говорил, что это Анастасия Грачева, укравшая шубу, за что ее и задержали. Я полагаю, что в вагонах было совершено насилие, так как всей 21 роте коммунистов литера «А» давали спирт.

Вы сейчас показываете мне снимки, на которых я узнаю вот эту (указал на великую княжну Анастасию), как на /так!/ женщину, которую я видел задержанной красноармейцами-австрийцами в сторожке разъезда № 37 Пермской дороги».

Были еще три свидетеля, все железнодорожные рабочие, подтвердившие все или частично, происшедшее на разъезде № 37. Стрелочник Иван Куклин, стрелочник Василий Рябов, стрелочница Устинья Варанкина, Матрена Куклина, женщина средних лет, также живущая на разъезде, видели девочку в сторожке, которой красноармейцы предлагали воды.

Было всего 37 свидетелей, допрошенных в конце марта 1919 года, видевших описанный выше эпизод. Большей частью это были простые крестьяне, обычные люди, свидетельства которых взаимно подтверждаются, что делает эти свидетельства более убедительными.

То, что они рассказали о спасении «Анастасии», подтвердил свидетель, образованный человек, пермский доктор, никак не связанный с этими свидетелями. Фактически он рассказал конец истории, произошедшей на разъезде, свидетелями которой были 37 человек. Причем, рассказал за несколько недель до того, как это сделали остальные свидетели.

10 февраля 1919 года доктор Павел Иванович Уткин, 44 лет, сделал замечательное признание: «В последних числах сентября 1918 года, проживая в доме Крестьянского поземельного банка на углу Петропавловской и Обнинской улиц, каковой дом в это же время был занят Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, я, врач Уткин, был срочно вызван в вечернее время, между 5–6 часами, для оказания медицинской помощи.

Войдя в помещение, занятое больной, я увидел следующее: на диване лежала в полусознании молодая особа, хорошо упитанная, темная шатенка, со стриженными волосами. Подле нее находилось несколько мужчин, среди коих были Воробцов, Малков, Трофимов, Лобов, и ряд других лиц, фамилии коих мне не известны. Среди всех мужчин была одна женщина, на вид 22–24 лет, умеренного питания, блондинка.

Вследствие моей просьбы все мужчины удалились. Женщина же, бывшая подле больной, осталась, мотивируя тем, что ее присутствие мешать мне, врачу, не может. Я, врач Уткин, ясно предугадал, что женщина являлась шпиком.

На вопрос, поставленный мною больной: «Кто вы такая?» больная, дрожащим голосом и волнующаяся, тихо сказала: «Я дочь государя Анастасия». После сказанных слов больная потеряла сознание.

При осмотре больной пришлось обнаружить следующее: имелась больших размеров кровяная опухоль в области правого глаза и разрез в несколько сантиметров (1,5–2 сантиметра) в области угла правой губы. Изменений каких-либо на голове, груди обнаружить не удалось. В моем желании осмотра половой сферы мне было отказано. Затем я наложил больной хирургическую повязку и прописал ей внутреннее лекарство, после чего меня попросили удалиться из помещения.

В тот же вечер, около 10 часов, я лично, по своей инициативе, пришел к больной. Последняя была как бы в бреду, произносила отдельные слова и фразы.

После этого посещения больше меня к больной не допускали. После того, когда я наложил больной повязку, последняя, взглянув на меня добрым взглядом, сказала: «Доктор, я Вам очень, очень благодарна».»

Позже 14–15 июня 1919 года следователь Соколов по требованию заместителя прокурора Тихомирова передопросил доктора Уткина и получил более подробный рассказ:

«В сентябре месяце 1918 года, я жил в г. Перми на углу Петропавловской и Обнинской улиц, в доме Крестьянского поземельного банка. Это большой дом в три этажа.

В конце первой половины сентября месяца здание банка стала занимать Чрезвычайная следственная комиссия по борьбе с контрреволюцией. Она сначала заняла нижний этаж, где помещался сам банк, а потом стала выселять квартирантов и занимать их помещения. В конце концов, заняли и мою квартиру, оставив мне одну комнату, где я помещался со всей семьей: женой Зоей Александровной и двумя маленьким детьми.

В то время, когда я жил в этой одной комнате, приблизительно часов в 5–6 вечера вскоре после 20 сентября, ко мне пришел какой-то вестовой из чрезвычайки и сказал мне: «Доктор сию же минуту к Малкову». Малков, как это было мне известно, был председателем чрезвычайки. Я сейчас же пошел за вестовым.

Он привел меня во второй этаж того же дома в квартирную комнату, где находились большевики, работавшие в чрезвычайке: Малков, Лобов, Воробцов, Шленов и какие-то еще другие. Они провели меня в соседнюю комнату. Эта соседняя комната имеет вид полукруглой комнаты, благодаря тому, что одна ее стена, а, может быть, и части двух стен, примыкающей к этой стене, были полукруглые, образуя дугу. В этой комнате на кушетке лежала женщина. Я понял, что меня пригласили к больной. В эту полукруглую комнату со мной вошли и названные мною деятели из чрезвычайки, а может быть, еще и другие лица.

Здесь же находилась какая-то незнакомая мне женщина, лет 22–24, блондинка, среднего роста и питания. Я помню общий ее облик и могу указать основные некоторые ее черты лица: нос у нее был прямой и тонкий, рот небольшой, губы тонкие, волосы были заплетены и лежали сзади, образуя так называемую греческую прическу, глаз ее я не помню. Во что она была одета, я положительно не помню.

Когда я вошел в эту полукруглую комнату, кто-то из вошедших со мной большевиков сказал мне: «Потрудитесь оказать помощь». Я стал осматривать лежащую на кушетке женщину. Я помню, что под одним глазом, кажется под левым, у нее был большой кровоподтек, шедший от угла глаза по скуловой кости. Соответственно ему угол левой губы был рассечен. Это повреждение носило поверхностный характер.

Общее же впечатление было то, что больную, видимо, побили, ударили кулаком по скуловой кости и поставили ей под глазом синяк, разорвав в то же время угол рта.

Исследовав замеченные мною повреждения, я стал осматривать ее грудь. На груди знаков насилия у нее не было. В это время больная, как заметно было, была в бессознательном состоянии. Она сильно дрожала. В тот момент, когда я начал производить освидетельствование больной, все бывшие в комнате мужчины удалились, осталась одна женщина, о которой я говорил. Спустя некоторое время после того, как я приступил к освидетельствованию, больная очнулась и посмотрела на меня. Я спросил ее: «Кто вы такая?».

Она дрожащим голосом, но совершенно внятно, ответила мне буквально следующее: «Я дочь императора Анастасия». Я хотел вести освидетельствование дальше и сделал попытку приподнять ее рубашку. Но, женщина, все время находившаяся тут вблизи меня, крикнула: «Товарищи!» Тут же вошло в комнату несколько человек, и мне было сказано: «Доктор, это вашему освидетельствованию не подлежит».

Я принужден был прекратить дальнейшее освидетельствование. Тогда я вошел в соседнюю квадратную комнату и спросил бумаги, чтобы написать рецепт. Мне дали бланки доктора Иванова, на которых я выписал для больной йод, свинцовую примочку, бромистые соли с валерьянкой и перевязочные материалы. Шленов сделал на обороте рецептов надписи и был кто-то послан за лекарством.

Я вошел в свою квартиру, причем было сказано кем-то из большевиков: «Сейчас за Вами пришлем». Действительно, не успел я дома выпить чашку чая, как за мной кто-то опять пришел из чрезвычайки. Я снова отправился к больной. Лекарства и перевязочные материалы были уже принесены.

Я обмыл поврежденные у больной места, смазал угол рта йодом, положил свинцовую примочку и дал микстуру. После этого я остался у постели больной, чтобы самому дать ей еще микстуры. Я помню, что приблизительно я пробыл тогда около нее с час и дал ей микстуры ложки четыре. Вы меня спрашиваете, почему я это делал.

Я это делал как врач, по моральным побуждениям. Заведуя при большевиках тюрьмой и арестантскими отделениями, я видел, как они обращаются с больными: лежит больной арестант, а придешь, его уже нет. Желая получить полную уверенность, что назначенные ее лекарств ей будут даны, я оставался около нее приблизительно, как я говорю, с час. Больная была в полубессознательном состоянии. Она то открывала глаза, то закрывала.

Женщина, находящаяся при больной и, очевидно, являвшаяся «шпиком», все время была безотлучная при больной. Поэтому я разговаривать с Анастасией Николаевной не мог. Уходя, я сказал «шпику», чтобы Анастасии Николаевне продолжали давать микстуру через каждый час.

Приблизительно между 9 и 10 часами вечера я, по своей собственной инициативе, опять пришел к Анастасии Николаевне. В квадратной комнате были опять большевики, но их было уже меньше.

Я прямо заявил, что иду навестить больную, и прошел беспрепятственно. В комнате с Анастасией Николаевной была все та же женщина-шпик; я спросил ее: «Хорошо ли чувствует себя больная?».

От этих, очевидно, моих слов Анастасия Николаевна очнулась. Она открыла глаза и посмотрела на меня благодарным взглядом. Я чувствовал, что она глазами своими, молча, выражает мне благодарность. Я ей сказал: «Ну, пока пейте. Будет лучше». Анастасия Николаевна в ответ на эти мои слова протянула руку и сказала: «Я Вам очень, очень, милый доктор, благодарна».

Утром я снова направился к Анастасии Николаевне. В квадратной комнате был Шленов и еще какие-то большевики. Кто-то мне сказал из них: «Больше в Вашей помощи больная не нуждается».

Так больше и не видал Анастасии Николаевны.

Я так могу обрисовать ее наружность, т. е. той именно девушки, которая мне тогда назвалась Анастасией Николаевной. Эта девушка была роста выше среднего, прекрасно упитана, лет 18–19 на вид: по крайней мере, я бы ей вполне дал эти годы. Она была шатенка. Нос у нее был совершенно правильный, прямой и имел маленькую горбинку. Глаза у нее были темные, продолговатые.

 
_{Великая княжна Анастасия Николаевна Романова}

Формы бровей я не помню. Лоб большой не плоский, слегка овальный. Рта не могу описать: он у нее все время подергивался. Губы не толстые и не тонкие. Подбородок круглый. На уши не обратил внимания. Шея круглая и короткая. Волосы были стрижены и не доходили до плеч. Была ли у нее спереди какая прическа волос, не помню, помню только, что волосы у нее были стрижены. Она производила прекрасное впечатление своим лицом, лицо прелестное, и сложена она была прекрасно. Я хочу сказать, что она не имела не только никаких патологических с нашей медицинской точки зрения, недостатков, но и вообще прекрасно была сложена в смысле гармонии ее линий. Полнота ее нисколько не была чрезмерной в соответствии, например, с ее ростом. Она была замечательно гармонично сложена. Грудные ее железы были хорошо, но не чрезмерно развиты, и груди ее были в полной гармонии с ее наружностью.

Она была в прекрасной из тонкого полотна рубахе. Прошивок и кружев на рубахе нигде не было. Ворот рубахи был довольно низко срезан, так что часть грудей была видна из-под рубашки.

Поверх рубашки она была покрыта только одной простыней. Простыня была также из тонкого полотна. Меток ни на рубахе, ни на простыне я никаких не видел. Когда Анастасия Николаевна подала мне руку, я ее руку разглядел: рука была средняя, упитанная, красивая. Все части руки были округленные, пальцы были красивые, средней величины, ногти — подстриженные, совершенно чистые. Был ли маникюр не заметил.

Когда я уходил домой, прописав Анастасии Николаевне лекарства, меня кто-то из большевиков спросил: «Что у нее по-вашему? Что вы у нее находите?» Я сказал: «Душевнобольная. Просто помешалась на мании величия. Отправьте ее в психиатрическую лечебницу».

Мне на это никто ничего не ответил. Только Шленов на меня так взглянул, что передать его взгляд довольно мудрено, знаете. Так я говорил тогда большевикам, конечно, нарочно: из психиатрической лечебницы она легко могла бы спастись. Сомнения же в том, что это и была именно дочь государя императора Анастасия Николаевна, у меня не было и сейчас нет.

Какая же цель, знаете, человеку ускорять свою кончину, называя себя этим именем, когда кто к ним попадет?

Я тогда основывался на словах больной, на ее мне заявлении. Лично же я никогда при жизни Анастасии Николаевны не видел: не приходилось мне ее видеть.

Вообще из Августейшей семьи я видел в 1913 году государя императора, государыню императрицу и Алексея Николаевича. Из дочерей я тогда видел Татьяну Николаевну и Ольгу Николаевну. Анастасия же Николаевна, имела, по-моему сходство с Елизаветой Федоровной, которую мне приходилось видеть в Москве (в 1913 году я видел Августейшую семью в Москве).

О том, что мне пришлось оказывать помощь Анастасии Николаевне, я никому положительно тогда не сказал, кроме жены своей. Ей я сказал и запретил при этом говорить, кому бы то ни было.

Я действительно говорил ей, и в то же самое время запретил ей говорить с кем-либо об этом. Пермь была освобождена от большевиков 24 декабря.

В конце своих показаний доктор добавил:

«Я прошу Вас исправить показание только в одном отношении: Анастасия Николаевна сказала мне не так, как записано у Вас: «Я дочь императора Анастасия», а вот как: «Я дочь государя Анастасия».

Пермские власти посчитали свидетельство доктора Уткина настолько важным, что послали его в Екатеринбург, где буквально заставили Соколова передопросить его. Соколов получил показания доктора — но проигнорировал их. Генерал Дитерихс в своей книге косвенно упоминает о показаниях доктора Уткина, но отклоняет их, поскольку доктор был «возбужденным и смущенным». В конце концов, Дитерихс прибег к своему основному методу работы со свидетелями — заклеймил доктора, как еврея.

Была ли история, рассказанная Уткиным в действительности, и участвовала ли в ней Великая княжна Анастасия? Расследование подтвердило реальность этого события. После того, как доктор Уткин осмотрел больную, его попросили написать рецепт для аптеки. Доктор предполагал, естественно, что лекарства будут получены из советской аптеки, хотя бы потому, что она была ближе всего к штабу ЧК. В действительности рецепты были найдены в аптеке губернского земства, менее удобной для штаба ЧК. Доктор Уткин нашел это немного странным, но это напомнило ему некоторые детали, которые он забыл отметить в первоначальном варианте.

Он вспомнил, что писал рецепты после того, как пациентка рассказала, кто она такая. И он был не уверен, на чье имя следует выписывать рецепты: «… я тогда же, когда эти рецепты писал, думал, как же мне поступить? На кого писать лекарства, на имя Романовой или же нет? Я об этом, насколько помню, спрашивал у большевиков и получил приказание поставить одну какую-нибудь букву. Я поставил на рецепте букву N. В аптеке тогда же и обратили внимание на эти рецепты, поняли, что это случай необычный».

Формально имя Анастасии было, конечно, Анастасия Николаевна — «дочь Николая». Это объяснило бы «N».

Кем бы она ни была, пациентка была очень важна для большевиков, а ЧК была специфическим учреждением, которое не отличалось вниманием к заключенным, подобным тому, о котором рассказал доктор Уткин.

Насколько внешность девушки, о которой рассказывалось, соответствовала внешности Анастасии Николаевны, можно только предполагать. Описания свидетелей, рассказывающих о девушке спустя несколько месяцев, вряд ли можно считать надежными, однако все они утверждали, что девушке было восемнадцать-девятнадцать лет. Реальной Анастасии исполнилось 17 лет в июне 1918 года. Доктор описал глаза его пациентки как «темные» — подлинная Анастасия имела светло-голубые глаза.

Волосы таинственной девушки описывались по разному, как «коричневые» и «темноватые», подлинная же Анастасия была шатенкой, а некоторые источники говорят даже о темно-рыжем оттенке. Описание цвета волос и глаз может зависеть от освещения. Девушку видели в сторожевой будке, а доктор Уткин видел ее в комнате.

Интересно, что волосы таинственной девушки были подстрижены, как, по крайней мере, у двух девушек, которых видела Наталья Мутных. Волосы, найденные в Доме Ипатьева, принадлежали четырем Великим княжнам, предполагалось, что их подстригли перед отъездом.

Доктор Уткин описал свою пациентку, как «несколько выше среднего роста», хотя Анастасия, как говорили, была ниже своих сестер. Однако, непонятно, как доктор определил ее рост, когда его пациентка находилась в горизонтальном положении и была закрыта простыней.

Доктор Уткин говорил об «округлости своей пациентки», и это действительно было характерно для реальной Анастасии. Ее полнота была предметом шуток в семье. Доктор Уткин также отмечает «красивые пальцы пациентки». Женщины Романовых отличались изяществом рук.

Группа свидетелей действительно считала, что таинственная девушка была похожа на Великую княжну Анастасию. Но используемый метод идентификации был несовершенен по сравнению с современными методами. Из восьми свидетелей случившегося на разъезде № 37 четверо лишь бросили взгляд на заключенную, находящуюся внутри сторожки и не могли ясно видеть ее лицо.

Но следователь Кирста, опрашивая каждого из четырех, кто подробно рассмотрел девушку, попросил сравнить ее с фотографиями царской семьи в журнале «Нива» за 1913-й и 1915 годы.

Стрелочник Куклин свидетельствовал: «Вы показали мне фотографию этих людей, и я узнаю эту». «Эта» был Анастасией, как показано на групповой фотографии 1915 года, и Кирста отметил, что свидетель «указал на Великую княжну Анастасию».

Стрелочник Григориев, Татьяна Ситникова, ее сын Федор Ситников видели эти фотографии по отдельности и каждый пришел к выводу, что Анастасия похожа на девушку, которую они видели в сторожке.

Но Федор Ситников сделал очень интересное добавление к своим показаниям. Он вспомнил, что спустя несколько дней после этого случая на разъезде № 37 один красноармеец сказал ему: «Это Анастасия Грачева, она украла шубу, и поэтому ее арестовали». Все же один из свидетелей определенно заявил, что когда девушку арестовывали, на ней было «пальто из местной ткани» — таким образом она не была поймана на месте преступления с краденой шубой. Кроме того, свидетели по-разному описывают солдат, случайно встретивших беглянку, то ли они стреляли, то ли искали грибы; в любом случае встреча была случайной.

Если рассматривать другие свидетельства, то, возможно, красноармеец спутал две разные истории, или же большевики преднамеренно распространили ложь, чтобы заключенную посчитали самозванкой; есть другие свидетельства, что в это время были арестованы другие женщины — ни одна из них не называла себя Анастасией — и, непонятно, кто был арестован, вместо кого и с какой целью.

Мы знаем об одном из таких случаев из воспоминаний Сергея Смирнова, офицера, заключенного в пермскую тюрьму в конце лета 1918 года вместе с княгиней Еленой Сербской. Он рассказал, что в августе большевики попросили, чтобы княгиня Елена приехала, чтобы опознать девушку, назвавшую себя Анастасией. Когда же она увидела девушку, то оказалась, что та была просто «проституткой».

В сентябре, приблизительно в то же время, когда произошел инцидент на разъезде, свидетельница по имени Степанида Подорова рассказала Кирсте, что она услышала от двух других людей, что девушка и мальчик были арестованы в поезде: «… девушка, что арестовали в вагоне, дочь б. государя, бежавшая из Перми из подвала, где их держали… она была сильно избита и у нее была рассечена щека. Били ее плетью и увели в какой-то вагон, стоявший на пути, вместе с мальчиком». Отсюда, видимо, пошел слух, что Великая княжна Анастасия бежала вместе со своим братом Алексеем.

Несомненно, что в это время в Перми большевики настойчиво искали кого-то, очень важного для них. Вряд ли они приложили много времени и усилий для поисков Великой княжны, если бы они твердо знали, что она была расстреляна в Екатеринбурге. Тем более, что в руководстве Перми были те же самые большевики, что «расстреливали» царскую семью в Екатеринбурге. Особенно, если учесть, что Пермь была накануне падения и у большевиков были совершенно другие заботы.

Настоящее столпотворение началось на разъезде № 37 после того, как туда привели арестованную девушку. Все свидетели говорят об этом, а свидетель стрелочник Куклин добавляет, что девушку увели в Пермь в двенадцать часов, а в районе трех часов приехало много солдат, которые стали обыскивать лес.

Матрена Куклина пояснила: «Как увели ее, в тот же день из города пришла рота красноармейцев — русских, латышей и мадьяр. Они стали кого-то искать по лесу, а нам всем с того времени запрещено было долгое время уходить в лес без разрешения, даже с коровами. Искали в лесу дня 3–4».

Латыши и венгры считались лучшими среди большевистских войск, а отвлечение лучших солдат в течение трех дней, скорее всего, преследовало куда более важную цель, чем поиск укравшего шубу.

Для того чтобы поймать беглянку, даже останавливали поезда. Свидетельница Подорова показала, что на железнодорожной станции: «… был произведен обыск какими-то красными, которые приехали отдельным паровозом из Перми и ждали прохода того поезда».

Лучшее подтверждение того, что большевики действительно искали Великую княжну Анастасию, было получено из безупречного, независимого источника. Шведский представитель Красного Креста граф Карл Бонд проезжал в то время поездом через эти места. Спустя несколько лет он написал письмо об остановке в этой поездке: «В бытность мою руководителем шведской миссии Красного Креста в Сибири в 1918 году, я ехал в отдельном железнодорожном вагоне. В одном месте, название которого я не помню, поезд остановили и искали Великую княжну Анастасию, дочь царя Николая II. В поезде, однако, Великой княжны не было. Никто не знал, куда она делась».

Кроме поиска Анастасии, сами пермские большевики говорили о ней. Преподавательница истории Евгения Соколова рассказала не только о том, что женщины Романовы находились в Перми, но также и о том, что «одна из дочерей бежала было из номеров и, будучи задержанной в Нижнем Курье, избита там, препровождена в Пермскую чрезвычайку, где пробыла около трех дней под охраной коммунистки Барановой».

Этот случай попытки спастись подтверждался Натальей Мутных, которая сама видела женщин Романовых, когда она ходила на улицу Обнинскую; ей помог ее брат, который был секретарем Белобородова: «Бежавшая княжна была поймана за Камой, избита сильно красноармейцами, привезена в чрезвычайку, где лежала на кушетке за ширмой в кабинете Малкова. У постели ее охраняла Ираида Юрганова-Баранова. Потом княжну отвезли в исправительное отделение за заставой».

Эта женщина-большевик, Юрганова, почти наверняка была тем «шпиком», который оставался в комнате, когда доктор Уткин осматривал свою таинственную пациентку. Кирста нашел одну из ее подруг, телеграфистку по имени Клавдия Шилова, и ее описание Юргановой соответствует описанию, данному доктором: «Блондинка, выше среднего роста, средней полноты, вид сыщицы, разговор отрывистый, повелительный. Она жила в Перми…»

Шилова также рассказывала: «Моя знакомая…Ираида Степановна Юрганова… говорила, что за Камой поймали дочь б. государя, которая там скрывалась, называясь сестрой милосердия, поймали великую княжну, имени точно сейчас не помню… Юрганова говорила, что задержанную великую княжну забрала к себе чрезвычайка».

Хотя эти сведения и вторичны, тем не менее, эти показания существенны, поскольку в них рассказывается о большевистском чиновнике, подтверждающем историю с побегом Великой княжны. Главный вопрос сегодня, конечно, что же случилось с «Анастасией» после того, как ее осмотрел доктор Уткин? Ее следы теряются с того момента, когда один из руководителей ЧК сказал доктору Уткину: «Больная больше не нуждается в вашей помощи».

Некоторые могли бы увидеть в этом что-то зловещее, что для девушки уже все кончено, тем более, что по Перми распространились слухи, что таинственная арестантка, в конечном счете, была убита. Но это не более как слухи, больше похожие на дезинформацию.

Если нахождение женщин Романовых в Перми представляло тайну до сентября 1918 года, то история побега Анастасии только подтверждает это. Слухи о побеге стали предметом большого количества сплетен, и большевики, чтобы как-то остановить любопытствующих, распустили версию о том, что эта девушка, кем бы она ни была, была мертва.

Но если беглянкой была действительно Анастасия, то, кажется наиболее вероятным, что, поскольку в сентябре 1918 года продолжались переговоры о сохранении жизни женщинам Романовых, ей сохранили жизнь. Возможно, ее присоединили к остальным женщинам, все были снова вместе, и содержались под более строгой охраной.

Конечно, и Наталья Мутных и Евгения Соколова рассказали об изменении условий содержания, связанных с ужесточением охраны. Они также сказали Кирсте, как и когда семья покинула Пермь, где они первоначально находились. Согласно Мутных, семья была вывезена «в женский монастырь под более строгий арест» после побега одной из них. Они все еще оставались в Перми до конца 1918 года.

«В то время, когда из Перми стали эвакуироваться большие учреждения, недели за три до взятия Перми Сибирским войсками, семья государя была привезена на Пермь И, а оттуда на Глазов. Всех их поместили в деревне, вблизи красноармейских казарм, не доезжая верст 15–20 до Глазова, причем их сопровождали и охраняли Александр Сивков, Малышев Рафаил и Толмачев Георгий и боевики. Из деревни под Глазовым повезли их по направлению к Казани и сопровождали указанные три лица».

Евгения Соколова, преподаватель, говоря о деятельности большевиков, рассказала Уголовному розыску почти точно такую историю: «…когда семью б. государя вывозили из Перми, то их провожал на вокзал один из коммунистов, семья которого здесь в Перми. Мне известно из тех же источников, что семья б. государя, т. е. государыня и три дочери, эвакуированы из Перми в Глазов, в глухую деревушку, а оттуда в Москву через Казань… коммунисты охраняли семью б. государя в Глазове, боясь издевательства красноармейцев, которым уже не раз подвергались они». Этот свидетель рассказывает только о трех дочерях, потому что она, как и Мутных, считала, что Анастасия погибла после попытки побега.

Ее дорога лежала от подвала, описанного Мутных, до отдаленной деревни около Глазова, но это помогает увидеть особый смысл. Если взглянуть на карту, то, видно, что ехать из Глазова в Казань через Москву — полная бессмыслица, поскольку Казань находится между столицей и Глазовым. Естественно предположить, что это — ошибка секретаря Кирсты, который должен был написать «через Казань в Москву». Москва была, вероятно, конечным пунктом назначения для царицы и ее детей, поскольку Кремль все еще продолжал переговоры.

Третий важный свидетель говорил о переезде Романовых после Перми и подтверждал первую часть маршрута. Это был Михаил Соловьев, которого захватили, когда он тайно работал на территории белых. Его показания важны, поскольку они независимы от показаний других свидетелей, тем более, что он работал на самого Белобородова, председателя Уральского Совета, который отвечал за Романовых в Екатеринбурге.

Соловьев свидетельствовал в Перми: «… предлагаю свои услуги как для освещения Вас о работе коммунистов, так и для их ловли. Независимо от этого, я прошу принять мои услуги по розыску семьи б. государя, так как мне как коммунисту хорошо известно, что б. государь убит в Екатеринбурге, о наследнике цесаревиче Алексее не могу сказать, что сделано с ним, что же касается быв. государыни Александры Федоровны и четырех дочерей государя, то мне хорошо известно, что они из Алапаевска были привезены в Пермь, жили здесь и перед эвакуацией были вывезены по направлению города Вятки, где они сейчас, не знаю, но берусь узнать и сообщить Вам. Показание мое искреннее, и я сознаю, что если я солгу, то понесу наказание. Клянусь выполнять возложенную на меня ответственную и серьезную работу для родины».

Показания Соловьева совпадают с показаниями Мутных и Соколовой о вывозе из Перми. Он показал, что он знал о вывозе семьи по железной дороге по направлению к Вятке [старое название города Кирова], первой же станцией на этом пути был Глазов, упомянутый и Мутных, и Соколовой. Но, в отличие от них, Соколов говорит, что царица и ее четыре дочери были вывезены из Перми живыми. Это подтверждает нашу гипотезу, что большевики действовали логически и сохранили жизнь Анастасии, несмотря на ее попытку к бегству.

Но самая большая ценность показаний Соловьева состоит в том, что, он, находясь в контакте с Белобородовым, рассказал о пребывании Романовых в Перми. Свидетель находился на оставленной большевиками территории, намного позже, чем ее заняли белые, и его история, если она истинна, подтверждает проживание царской семьи живыми задолго до начала 1919 года.

Но не могли бы эти новые свидетели появится в результате попытки большевиков вести с немцами сложную игру — уверять немцев, предоставляя соответствующие доказательства, что царское семейство живо, когда на самом деле они были расстреляны в Екатеринбурге? Целью, возможно, было, обмануть немецких агентов в Перми, и таким образом, поддерживать дипломатические отношения в Москве.

Но так как свидетели фактически видели группу людей, которых они признали, как «царскую семью», то мы должны были бы признать, что большевики пошли на то, чтобы использовать актеров в качестве дублеров отсутствующих Романовых, и держали их взаперти в течение нескольких недель, чтобы создать необходимую иллюзию. Это кажется совершенно невероятным, если учесть выбор времени Пермского эпизода; время, когда он произошел, совершенно исключает предположение о таком обмане.

После октября Германия перестала быть военной угрозой для большевиков или для кого-либо, другого. Война закончилась практически в ноябре. Свидетельства, полученные в Перми, рассказывают о вывозе Романовых до занятия Перми белогвардейцами и чехами в период Рождества 1918 года, часть свидетельств появляется в июне 1919 года, почти через год после того, как семья исчезла из Екатеринбурга. Иными словами, свидетельства говорят о том, что члены царской семьи, находились живыми в Перми, когда у большевиков уже не было потребности кого-либо обманывать.

К 7 апреля 1919 года Александр Кирста, который собрал большую часть материалов, свидетельствовавших о том, что царская семья выжила, сделал ошибку. Он сообщил генералу Гойде: «Я выполнил приказ Вашего превосходительства относительно выяснения судьбы императорской семьи, исследуя показания свидетелей, доступные в Перми; и теперь, поскольку Пермь заинтересована, остается проверить некоторые детали и некоторые факты, чтобы окончательно закончить ту картину, которую я получил».

Кирста стремился закончить работу, но жаловался на то, что не хватало денежных средств, не хватало людей, часто использовал свое личное свободное время. Он просил официальной поддержки, и представил свои предложения по продолжению поиска Романовых. Зная, что маршрут семьи Вятка — Москва, он предложил, чтобы его следователи продвинулись по этому маршруту как можно быстрее, двигаясь за наступающими белогвардейскими войсками. В каждом захваченном городе должно было находиться по два детектива, которые бы занимались подпольной работой под руководством Военного контроля. Они сообщали бы о результатах своей работы Кирсте, как главному руководителю следствия от главного военного штаба, работающего под надзором Пермского окружного прокурора Тихомирова. Кирста также надеялся собрать новую информацию, посылая агентов за линию фронта и в тыл большевистских войск.

Но то, что не мог предвидеть Кирста, это такое развитие событий на фронте, которое сокрушило все надежды белогвардейцев на победу, и вместе с тем уничтожало последний шанс на успешное окончание расследования дела Романовых.

Неизвестно, участвовал ли начальник Кирсты в расследовании, которое было начато по его инициативе в Перми. Он, вероятно, получил записку Кирсты, но, поздно, если вообще ее получил, потому что в апреле, по иронии судьбы он был занят захватом Глазова, одного из городов, в котором Кирста так хотел продолжить следствие. Но это была одна из последних побед белогвардейцев в этой части России; с этого момента победная компания на Урале начала превращаться в поражение для Белой армии.

На территорию, которую белогвардейцы заняли в прошлом году, снова вернулись большевики, сумевшие создать свою собственную Красную Армию. В июне 1919 года белогвардейцы потеряли Пермь. Возможно, этому помогли разногласия между Гойдой и командующим белогвардейскими войсками адмиралом Колчаком. В течение месяца после этого Гойда был отстранен от командования. По иронии судьбы именно генерал Дитерихс заменил генерала Гойду в качестве командующего войсками на Урале.

Дитерихс в течение многих месяцев сделал все что только мог, чтобы уничтожить любые версии в истории с Романовыми, кроме версии его назначенца Соколова. Он отстранил от работы Уголовный розыск, и приказал, чтобы Военный контроль передал все материалы Соколову. Учитывая все это, вряд ли стоит удивляться, что расследование потеряло независимость. Поскольку поражение Белой армии было стремительным, Соколов, очевидно, не смог продолжить расследование в Перми.

Но, несмотря на запрещение Дитерихса, мы знаем, что Александр Кирста упрямо продолжал работать, фактически один, до самого конца. В июне 1919 года, за четыре дня до падения Перми, он все еще принимал на работу тайных агентов. Кирста, человек, который проделал громадную работу в деле Романовых, исчезает, оставив после себя документы, увидевшие свет только через 57 лет. Мы не знаем, что случилось с ним после этого, мы не знаем также судьбу его коллеги, полковника Никифорова.

14 июля Белая армия стремительно отступала, большевики вернули Екатеринбург, почти через год после исчезновения императорской семьи. Какая-то ирония заключается в том, что мы имеем документы о расследовании в Перми, благодаря запрету работы Уголовного розыска генералом Дитерихсом. Поскольку Военному контролю было приказано передать документы Соколову, по крайней мере часть из этих документов осталась в официальных материалах. Мы можем только предполагать, почему Соколов проигнорировал такой важный материал — но не видим никакой реальной причины.

Все это использовали другие следователи, работавшие независимо от Соколова под командованием генерала Гойды, иностранца, у которого были плохие отношения с политическим куратором Соколова генералом Дитерихсом и адмиралом Колчаком.

Уже в иммиграции, окруженный людьми, вроде Роберта Вильтона, в плену у своих собственных предубеждений, следователь продолжал твердо держаться своей версии, утверждающей мученическую смерть всей императорской семьи в Екатеринбурге. Пермские свидетельства никак не укладывались в его версию. Так что, хотя они и заслуживали тщательного обдумывания, большего внимания и должны бы занять важное место в деле Романовых, они были просто выброшены из следствия.

Позже генерал Дитерихс облил презрением Уголовный розыск, посмеявшись над версией Кирсты, по которой в Екатеринбурге был убит только царь. Он был недоволен работой Кирсты, и утверждал, что в 1918 году следователь был отстранен от работы по каким-то причинам, «не связанным с императорским делом». Но он признает, что Кирста плодотворно работал при генерале Гойде, и признается, что он знал о Пермских свидетельствах, но не делал ни малейшей попытки хотя бы опровергнуть их. Он просто считал, что поскольку это была работа Уголовного розыска, а не Соколова, то эти свидетельства рассматривать не стоит.

Кирста полностью противоречит и большевику Павлу Быкову, который впервые опубликовал рассказ об Екатеринбургской трагедии, использовав версию Соколова. Ссылка Быкова на Кирсту была комментарием к его собственной книге и полностью не соответствовала действительности: «…Особенно дорогой для монархистских сердец была версия, созданная Кирстой, что вся семья сбежала из Екатеринбурга, переодетая летчиками, и что большевики казнили вместо них других людей…»

В одном этом предложении содержится четыре лжи. Расследование Кирсты не представляло никакой ценности для «монархистских сердец», он не утверждал, что семья сбежала из Екатеринбурга, нигде в его документах не говорится о переодевании летчиками или о замене их другими жертвами при расстреле. Фактически Кирста, в отличие от других военных следователей, работавших по делу Романовых, обратил внимание на факты, которых они не замечали, чем и заслужил уважение гражданских областных судебных чиновников.

Тихомиров, прокурор Пермского Окружного суда, присутствующий на допросе многих свидетелей, допрашиваемых Кирстой, 2 апреля 1919 года в своей записке так оценил работу, проделанную Кирстой: «Наблюдая за расследованием, производимым Александром Федоровичем Кирстой по делу императорской фамилии, будучи посвящен им своевременно во все детали розыска и дознания, я нахожу способ и пути расследования, избранные А.Ф. Кирстой, единственно правильными и давшими уже, несмотря на более чем скромные средства, положительные и неоспоримые результаты (показания свидетелей, вещественные доказательства: кушетка, рецепты, салфетки).

Поэтому полагаю крайне необходимым дать возможность А.Ф. Кирсте осуществить разработанный им план расследования и закончить начатые уже розыски, и, со своей стороны, изъявляю полную готовность продолжить работу с А.Ф. Кирстой по этому делу, вплоть до окончания ее и задержания всех виновных лиц».

Но этого, как мы знаем, не случилось, и в воздухе повис большой вопрос: что же случилось с царицей и ее дочерями после того, как их след потерялся на рельсах железнодорожных путей между Пермью и Вяткой, на пути к Москве?

Но все, что мы знаем, не говорит ни о чем хорошем. В сентябре 1918 года, после нескольких недель переговоров с немцами по поводу живой царской семьи, большевики внезапно изменили отношение к этому вопросу. 15-го немецкое консульство в Москве сообщало в Берлин: «Вчера и позавчера я снова связался с Чичериным и Радеком по вопросу об императорской семье, и мне сказали, что после запроса с фронта получена информация в том смысле, что связь с красноармейскими отрядами, которые охраняли царицу и ее детей после их эвакуации большевиками, потеряна и где они неизвестно…»

Пять дней спустя в Берлине большевистский посол Иоффе повторил в немецком министерстве иностранных дел очень невероятную историю о том, что Москва буквально потеряла императорскую семью; и добавил небрежно, что они, возможно, сбежали. В середине октября немцы действительно освободили из тюрьмы лидера немецких революционеров Карла Либкнехта, но нет никаких свидетельств, что это связано с делом Романовых. Были короткие сообщения в прессе, что царица и ее дети попали в Испанию после переговоров между Москвой и Берлином, но подтверждений не было.

В конечном счете, императорская семья исчезла навсегда из официальных документов. Московская история о том, что был потерян след императорской семьи, была явной отпиской — были и пермские свидетельства, и независимые немецкие сообщения о том, что они оставались живыми в руках большевиков в течение нескольких месяцев.

Но дата, когда Москва сменила свое отношение к живой императорской семье — середина сентября — существенна. Это было время, когда стало уже ясно, что Германия проигрывает войну. Ленин мог позволить себе не думать об императорской семье. К тому же, наряду с тем, что Германия потерпела поражение в войне, на ее территории вспыхнула революция. К ноябрю сам кайзер Вильгельм вынужден был сложить свои полномочия и бежать из Германии.

Если в июле 1918 года семья Романовых была заложником отношений между Россией и Германией, то их надежды на то, чтобы остаться в живых с момента, когда они попали в Пермь, таяли с каждым днем. Все было против них. Гражданская война в России была в самом разгаре, большевики серьезно прибегли к красному террору против белого террора, никого уже не волновал возврат к монархии, ЧК занималась борьбой с контрреволюцией.

В конце января 1919 года четыре Великих князя были выведены из своих камер в Петрограде и расстреляны. Время совпало с той датой, когда царицу и ее дочерей в последний раз видели живыми. Мы можем предположить, что Романовы уже перестали быть кому-либо нужны, а Ленину они просто стали безразличны. Москва или сама приказала избавиться от них, или просто предоставила императорских женщин их собственной судьбе.

Даже не зная ничего относительно их судьбы, мы не сталкиваемся с чем-либо мрачным, вроде традиционной версии убийства в подвале. Мы не можем утверждать, что все определенно умерли, у нас нет для этого никаких доказательств. Возможно, что одна из дочерей спаслась, в соответствии с показаниями, при расследовании в Перми. Возможно, какие-то события произошли при переезде в Москву, и кто-то, возможно, остался в живых. Если мы предположим, что после ее побега, раненая Анастасия перевозилась отдельно от остальной части семьи, то возможно, что именно она осталась в живых.

Сегодня официальная советская историография или должна предоставить новые материалы, или просто признать

Екатеринбургское убийство. Москва имеет серьезные основания, чтобы скрыть информацию о том, что большая часть императорской семьи покинула Екатеринбург живыми. Учитывая, что западный мир заинтересован, нет никакого смысла скрывать, что семья не умерла в Екатеринбурге, а погибла в другом месте позже.

С точки зрения внутренней политики неудобно было бы признать, что Ленин сохранил жизнь царице и ее дочерям в связи с переговорами с немцами, которых он так ненавидел. Даже после Второй мировой войны, видимо, остаются причины сохранять тайну. В Германии после 1918 года такие участники этой истории, как кайзер Вильгельм или Великий герцог Гессенский, могли бы выглядеть очень некрасиво, если бы вскрылась их роль в Екатеринбургских событиях. Оба они мечтали, хотя и были далеко от реальности, о восстановлении своего прежнего положения. Не принесли бы им никакой пользы их рассказы о планах спасения царя даже только из гуманитарных соображений, не говоря уже о планах сотрудничества с царем в немецких политических планах. Николай, преданный союзниками, отклонил их предложения, и план провалился. Оскорбленный Берлин был не в состоянии добиться освобождения царицы и детей; немцы в своей бессердечной дипломатической игре доигрались до того, что были, совершенно обоснованно, наказаны Лениным.

Для белогвардейцев, разгромленных и выгнанных из России, «убийство» в Екатеринбурге, казалось, было символом конца их материального господства — мученическая смерть Романова в руках красных достигла величины мировой катастрофы.

Традиционная версия гибели императорской семьи была приемлема для обеих сторон. Она до сих пор остается символом, исторической запятой, после которой никто не хочет что-либо изменить.

Возможно, генерал Гойда, который руководил расследованием в Перми, был ближе всего к разрешению загадки Романовых. Спустя несколько лет он писал о расследованиях Соколова: «Я подчеркиваю это… результаты расследования были, в целом, поверхностны. Ни один факт не был установлен с уверенностью, и все опубликованные отчеты базируются в значительной степени на предположениях… Будущее может объяснить эту трагедию лучше».

Мы теперь живем в будущем, о котором говорил Гойда. Найдено несколько ответов, но они, в свою очередь, порождают новые загадки и новые вопросы. Великий князь Андрей, кузен царя, который провел свое собственное расследование в деле Анастасии, предусмотрел ограничение для знакомства с его обширными материалами. Прежде чем он умер в 1956 году, он распорядился, чтобы материалы Романовых были сохранены в тайне, «до опубликования документов немецкого штаба, документов, которые были у кайзера и документов, которые были в Кремле». Доступ к кремлевским архивам остается мечтой исследователя.

Возможно, ответ и существует, несмотря на толпы желающих переписать советскую историю, несмотря на армию чистильщиков истории, отреставрировавших ее, начиная с 1917 года, несмотря на историков, ползающих по поверхности истории, несмотря на журналистов, совершенно не знакомых с историей, но зато могущих рассказать о ней все.

Может быть, еще осталась горстка современников, старых революционеров, которые, хотя и в возрасте, но еще живые и помнят, происходившее в начале века. Если новые факты когда-либо появятся, то, может, они покажут что-либо менее трагичное, чем убийство в подвале, или менее экзотичное, чем спасение от смерти семьи Романовых.

Но до тех пор, правда о судьбе Романовых остается белым пятном в истории, и «ЦАРСКОЕ ДЕЛО» остается не закрытым.

БИБЛИОГРАФИЯ

 

1. Ackerman, Carl W.: Trailing the Bolsheviki, Charles Scribner, New York, 1919

2. Alexander, Grand Duke: Once a Grand Duke, Cassell, London, 1932

3. Alexandrov, Victor: The End of the Romanovs, Hutchinson, 1966

4. AlferiefF, Eugene E.: Letters of the Tsars Family from Captivity (in Russian) — Holy Trinity Monastery, Jordanville, New York, 1974

5. Almedingen, E. М.: The Romanovs. Three Centuries of an ill-fated Dynasty, Bodley Head, London, 1966

6. Badia, Gilbert: Le Spartakisme. Les dernieres annees de Rosa Luxemburg et de Karl Liebknecht, 1914–1919, Paris, 1967

7. Baedegker, Karl: Russia (Handbookfor Travellers), Fascimile of 1914

8. Edition, Arno Press, USA, 1971 Balfour, Michael: The Kaiser and His Times, Crescent Press,London, 1964

9. Barton, George: Celebrated and Famous Mysteries of the Great War, Page, Boston, 1919

10. Battiscombe, Georgina: Queen Alexandra, Constable, London, 1969 Bentinck, Lady N.: The Ex-Kaiser in Exile, Hodder & S tough ton, London, 1921

11. Bergamini, David: Japans Imperial Conspiracy, William Heinemann, London 1971

12. Bessedowsky, Grigory: Im Dienste Der Sowjets, Grethlein, Leipzig, 1930

13. Bey, Essad: Devant la Revolution. La vie et la regne de Nicolas II, Payot, Paris, 1935.

14. Black, M. L.: My Seventy Tears, Thomas Nelson, London, 1938

15. Le Bolchevisme en Russie (Livre Blanc Anglais), Berger-Levrault, Paris, 1919

16. Botkin, Gleb: The Real Romanovs, Fleming H. Revell, New York, 1931

17. Botkin, Pyotr Sergeyevich: Les Morts Sans Tombes, Paris, 1922

18. Bouchard, Robert: Les Dessous de TEspionage Anglais, Les Editions de France, Paris, 1929

19. Brinkley, George A.: The Volunteer Army and Allied Intervention in South Russia, University of Notre Dame Press, New York, 1966

20. Bruce Logkhart, Sir Robert: Diaries, Macmillan, London, 1973

21. Memoirs of a British Agent, Putnam, London, 1932

22. Bruce Lockhart, Robin: Ace of Spies, Hodder & Stoughton, London, 1967

23. Buchanan, Meriel: The Dissolution of an Empire, John Murray, London, 1932

24. Ambassadors Daughter, Gassell, London, 1958

25. Bulygin, Captain Paul: The Murder of the Romanovs, Hutchinson, London, 1935

26. Buxhoeveden, Baroness Sophie: Left Behind: Fourteen Months in Siberia during the Revolution, Longmans, London, 1928

27. The Life and Tragedy of Alexandra Feodorovna, Empress of Russia, Longmans, New York, 1928

28. Bykov, Paul Mikhail о vich: The Last Days of Tsardom, Martin Lawrence, London, 1934

29. Article in Arkhiv Russkoi Revolyutsii XVII, Berlin

30. Article attributed to American Naval Intelligence Report, 28 June 1923, Document 20978-321, Navy 8c Old Army

31. Branch, Military Archives Division, US National Archives

32. Carr E. H.: History of Soviet Russia — The Bolshevik Revolution,1917–1923, Macmillan, London, 1964

33. Cowles, Virginia: The Romanovs, Collins, London, 1971

34. Churchill, Winston: The World Crisis, 1914–1918, Thornton Butterworth, London, 1921-1923

35. Dallin: The Rise of Russia in Asia, Hollis & Carter, London, 1950

36. Deacon, Richard: A History of the British Secret Service, Muller, London, 1972

37. A History of the Russian Secret Service, Muller, London, 1972

38. Dehn, Lili: The Real Tsaritsa, Little, Brown, Boston, 1922

39. Denikin, A. I.: Ocherki Russkoi Smuty, 5 vols, Paris, 1921-1926

40. Diterikhs, General Mikhail Konstantinovich: Ubiistvo tsarskoi sem’i i chlenov Doma Romanovykh na Urale, 2 vols, Vladivostok, Military Academy, 1922

41. Eliot, John: Fall of Eagles, BBC, London, 1974

42. Enel (pseud.), (Mikhail Vladimirovich Skaryatin): Sacrifice, Brussels, 1923

43. Evans, Rowland & Robert D. Novak: Nixon in the White House, Davis Poynter, London, 1972

44. Fleming, Robert Peter: The Fate of Admiral Kolchak, Rupert Hart-Davis, London, 1963

45. Gaida, Rudolf: Moje Pameti, Vesmir, Prague, 1924

46. Gilliard, Pierre: Thirteen Tears at the Russian Court, Hutchinson, London, 1921

47. Le Tragique Destin de Nicolas II et de sa Famille, Payot, Paris, 1921

48. GouLEvrrc H. A.: Czarism and Revolution, Omni Publications, California, 1962

49. Gourko, General: Russia in 1914–1918, John Murray, London, 1918

50. Graves, William S.: Americas Siberian Adventure, 1918–1920,

51. Jonathan Cape, London, 1931 Grey, Ian: The Romanovs. The Rise and Fall of a Russian Dynasty,David & Charles, Devon, 1971

52. Grigg, John: The Young Lloyd George, Eyre Methuen, London, 1973

53. Halliburton, Richard: Seven League Boots, Unwin, London, 1936

54. Harcave: Tears of the Golden Cockerel, Robert Hale, London, 1970

55. Haskell, Arnold: Dancing in Petersburg, The Memoirs of Kschessinska, Gollancz, London, 1960

56. Hill, Captain George: Go Spy the Land, Cassell, London, 1932

57. Hoffmann, Max: War Diaries and other Papers, Martin Seeker, London,1929

58. Hough, Richard: Louis and Victoria, The First Mountbattens, Hutchinson, London, 1974

59. Jacoby, Jean: Tsar Nicolas et la Revolution, Arthur Fayard, Paris, 1931

60. Jagow, Kurt: Die Schuld am Zarenmord, chapter in Berliner Monatshefte 13, 1935

61. James, Admiral Sir William: The Eyes of the Navy, Methuen, London, 1955

62. Janin, General Maurice: Ma Mission en Siberie, Payot, Paris, 1933

63. Kahn, David: The Codebreakers. The Story of Secret Writing, Weiden-feld, London, 1961

64. Katkov, George: Russia igij. The February Revolution, Longmans, London, 1967

65. Kennan, G. F.: Soviet-American Relations, 2 vols, Faber, London, 1958

66. Kerensky, Alexander: The Crucifixion of Liberty, Arthur Barker, London, 1935

67. The Road to the Tragedy, Hutchinson, London, 1935

68. La Verite sur le Massacre des Romanov, Payot, Paris, 1936

69. Knightley, Phillip: The First Casualty — Deutsch, London, 1975

70. KokovtzofF, Comte: «La Verite sur la Tragidie d^Ekaterinbourg»,

71. Revue des Deux Monies, 1 October 1929; «Les Responsabilites»,

72. Revue des Deux Mondes, 15 October, 1929

73. Kyril Vladimirovich, Grand Duke of Russia: My Life in Russia's Service — Then and Now, Selwyn & Blount, London, 1939

74. Lasies, Joseph: La Tragedie Sibirienne, L’Edition Frangaise Illustree, Paris, 1920

75. Lied, Jonas: Return to Happiness, Macmillan, London, 1943

76. Luckett, Richard: The White Generals, Longmans, London, 1971

77. Ludendorf F, E.: My War Memories, 1914–1918, Hutchinson, London, 1919

78. Lyons, Marvin: Nicholas II The Last Tsar, Routledge & Kegan Paul, London, 1974

79. Mader: Whos who in the CIA, Mader, Berlin, 1968

80. Markov, S. V.: How We Tried to Save the Tsaritsa, Putnam, London, 1929

81. Massie, Robert K.: Nicholas and Alexandra, Gollancz, London, 1968

82. Maximilian, Alexander F. W.: The Memoirs of Prince Max of Baden, 2 vols, Constable, London, 1928

83. McCullagh, Francis: A Prisoner of the Reds, John Murray, London, 1921

84. Melgunov, S.: Sudba Imperatora Nikolaya Ilposle otrecheniya, Editions La Renaissance, Paris 1931

85. Melnik, Tatiana: Vospominaniya о Tsarskoi serni, Stefanonivich,Belgrade, 1921

86. Montgomery Hyde, H.: Stalin, The History of a Dictator, Rupert Hart-Davis, London, 1971

87. Moorehead, Alan: The Russian Revolution, Collins, London,

88. Nicholas II: The Letters of Tsar Nicholas and the Empress Marie, Nicholson & Watson, London, 1937

89. Nicolas II: Journal Mime de Nicolas II, Payot, Paris, 1925

90. Nicolai, Colonel Walter: The German Secret Service, Stanley Paul, London, 1924

91. Nicolson, Harold: George the Fifth. His Life and Reign, Constable, London, 1952

92. Nikolai II: Dnevnik Imperatora Nikolaya II, Berlin, 1923

93. Null, Gary: The Conspirator Who Saved the Romanovs, Pinnacle Books, New York, 1973

94. O’Conor, John F.: The Sokolov Investigation, Souvenir Press, London, 1972; Robert Speller & Sons, New York, 1971

95. Orlov, Vladimir: Assassins, Faussaires, Provocateurs, Brucken Verlag, Berlin, 1929

96. Page, Russell: Thomas Nelson Page, Charles Scribner, New York, 1923

97. Paleologue, Maurice: An Ambassadors Memoirs, 3 vols, Hutchinson, London,1923-1925

98. Pares, Sir Bernard: A History of Russia, Cape, London, 1927

99. Payne, Robert: Life and Death of Lenin, W. H. Allen, London, 1964

100. The Rise and Fall of Stalin, W. H. Allen, London, 1965

101. Poggenpohl, Nicholas de Berg: «Le Crime d’Ekaterinburg, 1916–1917», Revue des Deux Mondes, Paris

102. Ponsonby, Sir Frederick: Recollections of Three Reigns, Eyre & Spottiswoode, London, 1951

103. Pope-Hennessy, James: Queen Mary, Allen 8c Unwin, London, 1959

104. Possony, Stefan Т.: Lenin. The Compulsive Revolutionary, Allen & Unwin, London, 1965

105. Preston, Sir Thomas: Before the Curtain, John Murray, London, 1950

106. Pridham, Vice-Admiral Sir Francis: Close of a Dynasty, Allen Win-gate, London, 1956

107. Radziwill (Princess Catherine): Secrets of Dethroned Royalty, John Lane, New York, 1920

108. Nicholas II, The Last Tsar, Payot, Paris, 1933

109. Ransome, Arthur: Six Weeks in Russia in 1919, Allen & Unwin, London, 1919

110. Rasputin, М.: Rasputin, John Long, London, 1929

111. My Father, Cassell, London, 1934

112. Richards, Grant: The Last of the War Lords, London, 1918

113. Richards, Guy: Imperial Agent. The Goleniewski-Romanov Case, Devin Adair, New York, 1966

114. Hunt for the Czar, Peter Davies, London, 1971

115. The Rescue of the Romanovs, Devin Adair, Old Greenwich, Connecticut, 1975

116. Riedel, W.: Die Ermordung des Zaren Nikolaus II und seiner Familie, Leipzig, 1921

117. Rns, Sergius М.: Yankee Commissar, Robert Speller, New York, 1933

118. Rodney, William: Joe Boyle, King of the Klondike, McGraw-Hill Ryerson, New York, 1974

119. Rodzianko, Colonel Paul: Tattered Banners, Seeley Service, London, 1939

120. Root, Jonathan: Halliburton, The Magnificent Myth, Longmans, Toronto, 1965

121. St Pierre, Michel de: Le Drame des Romanovs, Robert Laffont, Paris, 1967

122. Sakharov, К. V.: Belaya Sibir, Munich, 1923

123. Salisbury, Harrison E.: Russia, Atheneum, New York, 1965

124. Savinkov, Boris: Memoirs of a Terrorist, A. & C. Boni, New York, 1931

125. Scott, J. D.: Vickers — A History, Weidenfeld, London, 1963

126. «The Secret Documents of Sydney Reilly»: article in Evening Standard, May 1931

127. Semenov, G. М.: Memoirs (Vospominaniya о Sebe, Mysli i Vyvody), Harbin, 1938

128. Seraphim, Dr E.: Die Tragodie der Zarenfamilie, Konigsberg, 1927

129. Seymour, Charles: The Intimate Papers of Colonel House, Ernest Benn, London, 1926

130. Shub, David: Lenin, Doubleday & Co., New York, 1948

131. Smirnoff, Serge: Autour de Iassassinat des Grands-Ducs, Payot, Paris, 1928

132. Smythe, J. P.: Rescuing the Czar, California Printing Co., San Francisco, 1920

133. SokolofF, Nicolas: Enquete judiciaire stir I’Assassinat de la Famille Imperiale Russe, Payot, Paris, 1924

134. Sokolov, N.: Ubiistvo tsarskoi serni, Slowo, Berlin, 1925

135. Speranski, Valentin: La Maison a Destination Speciale, Ferenczi et Fils, Paris, 1929

136. Theen, Rolf, Lenin, Quartet Books, London, 1974

137. Thompson, Sir Basil: The Scene Changes, Gollancz, London, 1939

138. Tisdall, E. E. P.: The Dowager Empress, Stanley Paul, London, 1957

139. Tokoi, Oskari: Sisu, Even through a Stone Wall, Robert Speller, New York, 1957

140. Trewin, J. C.: Tutor to the Tsarevich, Macmillan, London, 1975

141. Trotsky, Leon: Stalin, Hollis & Carter, London, 1947

142. Trotsky’s Diary in Exile, Harvard University Press, 1953

143. The History of the Russian Revolution, Gollancz, London, 193233

144. Troufanov, Sergei (Iliodor): The Mad Monk of Russia, Century, New York, 1918

145. TschebotariofF, Gregory: Russia, My Native Land, McGraw-Hill, London, 1964

146. Varneck and Fisher: The Testimony of Kolchak and other Siberian Materials, Stanford University and London, 1935

147. Viktoria Luise, Herzogin von Braunschweig: Ein Leben als Tochter des Kaisers — Gottinger Verlagsanstalt, 1965

148. Viroubova, Anna: Souvenirs de ma Vie, Payot, Paris, 1927

149. Volkov, A. A.: Okolo tsarskoi semi, Paris, 1928

150. Walls, H. J.: Expert Witness: my thirty years in forensic science, Long, London, 1972

151. Wallworth, Arthur: Woodrow Wilson, 2 vols, Longman, London, 1958

152. Walsh, Edmond: The Fall of the Russian Empire, Williams & Norgate, London, 1929

153. Waters, General Hely-Hutchinson Wallscourt: Potsdam and Doom, John Murray, London, 1935

154. Wheeler-Bennett, John W.: Brest-Litovsk, The Forgotten Peace, March 1918, Macmillan, London, 1963

155. William II: The Kaisers Letters to the Tsar, Hodder & Stoughton, London, 1921

156. My Memoirs, 1818–1918, Gassell, London, 1922

157. My Early Life, Methuen, London, 1926

158. Wilton, Robert: The Last Days of the Romanovs, Thornton Butter-worth, London, 1920

159. Wrangel, General Baron Peter: Always with Honour, Robert Speller, New York, 1957

160. Xydias, Jean: ^Intervention Frangaise en Russie 1918–1919, Editions de France, Paris, 1927

161. Yusupov, F. F.: Lost Splendour, Cape, London, 1953

Книги об «Анастасии»

162. Aucleres, Dominique: Anastasia Qui etes-vous? Hachette, Paris, 1962

163. Krug von Nidda, Roland (Ed.): Anastasia, Michael Joseph, London, 1959

164. Воткш, Gleb: The Woman who Rose Again, Fleming H. Revell, New York, London, 1937

165. Dassel, Felix: Grossfiirstin Anastasia Lett, Verlagshaus fur Volksliteratur und Kunst, Berlin, 1928

166. Decaux, Alain: USnigme Anastasia, La Palatine, Paris, 1961

167. Esgaich, Rene: Anastasie de Russie, la Morte Vivante, Editions Plan tin, Paris, 1955

168. Gilliard, Pierre: La Fausse Anastasie (Histoire dune pretendus grandeduchesse de Russie), Payot, Paris, 1929

169. Nogly, Hans: Anastasia, Methuen, London 1959

170. Rathlef-Keilmann, Harriet von: Anastasia, Payson & Clarke, New York, 1929

 

 

Примечания:

1
Олано-Эренъя А. Испанский король и попытки спасения семьи Николая II. // Новая и новейшая история № 5 сентябрь — октябрь 1993 г.
2
Ферро Марк. Николай И. М., 1991.
3
Так у авторов. — Ред.
4
По решению Политбюро ЦК КПСС снесен в сентябре 1977 г. при непосредственном участии Первого секретаря Свердловского обкома КПСС Б.Н. Ельцина. — Прим. ред.
5
Молодые сотрудники ВЦИК, которым Свердлов поручил подготовить сообщение для печати, последнюю фразу в телеграмме заменили на следую-[Цую: «Жена и сын Николая отправлены в безопасное место». Может быть, они понятия не имели, что у бывшего царя имеются еще и четыре дочери. А Свердлов не проконтролировал. Тем не менее, они сильно озадачили не только генерала Дитерихса, но и следователя Сергеева. — Прим. переводчика.
6
Из ответов Главы Российского Императорского Дома Е.И.В. государыни Великой княгини Марии Владимировны на вопросы журнала «Ныосуик», 28 июня 2008 года: «Следователь Н.А. Соколов, расследовавший дело о цареубийстве в 1918 году, пришел к выводу, что останки царственных мучеников были уничтожены. Частицы мощей, обнаруженные в шахте, где большевики первоначально пытались их уничтожить, были вывезены Соколовым и находятся в Храме-Памятнике св. Иова Многострадального в Брюсселе». («В подвале Ипатьевского Дома», с. 365). — Примеч. переводчика.
7
Следует отметить, что в центральной официальной советской газете «Известия» эта статья не появлялась ни 22 сентября 1918 года, ни когда-либо еще. Впервые эта статья появилась в одной из пермских газет 27 сентября 1918 года со ссылкой на челябинскую газету.
8
Эта статья попала в материалы Соколова не из газеты «Правда», а из шанхайской газеты, которая ссылалась на газету «Правда». Роберт Вильтон, упомянув об этой статье в своей книге, не упомянул эту «подробность».

 

http://www.redov.ru/istorija/delo_romanovyh_ili_rasstrel_kotorogo_ne_bylo/p1.php#metkadoc5

Доп. см. Сборник материалов Драма 17 июля 1918 года в Екатеринбурге