Багдасарян В.Э. 2018-2020

2018-2020 Статьи

16.12.2020 Сталин в соцопросах
Динамика общественных настроений за 30 лет

30.11.2020 Миф постиндустриализма
новое глобальное искушение и его угрозы
17.11.2020 Трансгуманизм неизбежен? Есть ли альтернатива "будущему без человека".
Что такое матрицы общественного сознания, как они формируются и как работают. Можно ли перестроить восприятие нашего мира, во многом сформированное искусственно и в определенных целях. Что можно противопоставить трансгуманизму и экономоцентризму.День ТВ

25.09.2020 Операция "Слияние". Кто продвигает идею Мирового Правительства.
Каковы опорные пункты последнего доклада "Глобальные тренды" и прогнозы его авторов на ближайшие годы. Что кроется за 4 вариантами выхода из кризиса: "Заглохшие моторы", "Джинн из бутылки", "Корпоративный мир" и "Слияние". Возможное устройство Нового Мира: орбиты, острова и сети. Об этом и многом другом. День ТВ

15.06.2020 Поправки к Конституции, что ждет Россию. Новости

Смысл поправок в Конституцию, что ждет Россию после изменения Конституции. Интервью БЕЛРУСИНФО

01.06.2020 «Конец Света — сегодня!»: русская эсхатология через призму истории и культуры России

Лекция. Наука МГОУ

21.05.2020 Ковидный раскол
О новой идеологической реальности

06.04.2020 Коронавирусный мир: постпандемические модели

От социально-экономического краха к планетарному тоталитаризму

01.11.2019 Либерал-онтология и либерал-антропология

Иллюзия свободы, мир без границ, цифровой человек

Ещё Аристотель говорил, что человек вне общества есть или бог, или зверь. Если религия устанавливала идеал обожения, то либерализм, реализуясь через принцип асоциальности, сводил антропологию к природе зверя. Прямо о биологизаторской парадигме либерализма, естественно, не говорится, но сущностно это следует из всей логики провозглашаемых ценностей. Мальтузианство и социал-дарвинизм в этом отношении оказались логически встроены в либеральный концепт. Сама идея мира как пространства конкуренции сущностно является перефразом известного положения «человек человеку волк».

12.04.2019 Русский глобальный проект. Багдасарян В.Э.
Снежанна Еганова

31.01.2019 Священная история – основа национального самосознания

Наряду с историей как совокупностью научно достоверных фактов в отношении прошлого (назовем ее позитивистской историей), существует также на уровне национального исторического сознания историософия и священная история. Историософия акцентирована не на фактологии, а на смыслах истории. Она отвечает на вопросы — куда идет соответствующая общность? куда идет мир? в чем состоит базовый конфликт исторического процесса? Священная история сопряжена с национальной системой ценностей. Используемые в рамках нее образы и сюжеты выражают некую, адресуемую обществу, ценностную фабулу. Структурной единицей священной истории выступает историко-художественный образ. Это исходно задает связь исторического повествования с религией, искусством, литературой, мифологией. И если для позитивистской истории достоверность, подтверждение через источники является основным требованием, то в священной истории оно вообще не важно. Главное для нее формирование ценностной матрицы прошлого, где художественный вымысел также допустим, как и исторически достоверный факт.

21.11.2018 Аксиология марксизма в контексте мировых исторических трендов

Крушение СССР преподносилось противниками советской идеологии одновременно и как исторический крах марксизма. Утверждаемая главным образом в либеральном дискурсе неправота К. Маркса, снятие марксистской альтернативы, рассматривалось в рамках общих концептуальных положениях «конца истории» [30]. Особенно активно в антимарксистский дискурс включилась новая российская элита, интеллектуально вышедшая, казалось бы, из того же марксизма [7]. 

Однако обостряющиеся социальные противоречия в странах мира на фоне разразившегося в 2008 году экономического кризиса вернули марксизм в мировую дискурсивную повестку.

Дискредитация К. Маркса на постсоветском пространстве, высмеивание марксистского учения оказалось в разительном противоречии с отношением к этой фигуре в мире в целом. Согласно опросу Би-би-си, агентство, которое трудно заподозрить в симпатиях к марксизму, Маркс занял абсолютное первое место при определении величайшего мыслителя второго тысячелетия. На последующих местах расположились: Эйнштейн, Ньютон, Дарвин, Фома Аквинский, Хокинг, Кант, Декарт, Максвелл, Ницше. Первая позиция Маркса, как минимум, обязывает к изучению его творческого наследия, блокируемого в современном российском образовании

15.09.2018 Борьба за будущее российского образования: глобализаторы против сторонников национальной традиции

В соответствии с Указом Президента «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» к 1 октября 2018 года должны появиться программы по двенадцати национальным проектам, в перечне которых есть и национальный проект развития образования. Ввиду коротких сроков представления следует предположить, что соответствующие программы уже прорабатываются без вынесения проводимых разработок в сферу публичного обсуждения. Такая закрытость вызывает большую обеспокоенность, что в итоге народ окажется, как часто бывало, перед свершившимся фактом принятия такой концепции политике в сфере образования, которая не отвечает ни его интересам и не соответствует национальным традициям России. В этой связи особого внимания заслуживает появление доклада НИУ Высшая школа экономики и Центра стратегических разработок А.Л. Кудрина «Двенадцать решений для нового образования». Время его публичного представления и соотнесение повестки с положениями Указа Президента дают основание предположить, что именно это документ и будут пытаться взять за основу концепции политики в сфере образования и что именно ВШЭ претендует на роль его разработчика. Какова ценностная позиция Высшей школы экономики в системе российской науки, образования и просвещения хорошо известно – это «три кита» — неолиберализм, западническая версия глобализация и методология менеджерского подхода (прибыль как мерило успешности). Выстраивание на данной платформе политики в сфере образования, в которой особое значение принадлежит воспитательной компоненте и цивилизационным традициям социального строительства, имело бы для общества самые разрушительные последствия. Вызывают вопросы и сами претензии ВШЭ, ведь особыми достижениями в педагогической теории и практике вуз, казалось бы, не отмечен. 

16.07.2018 Версия о «ритуальном убийстве» царской семьи в исторической литературе и общественном дискурсе

Столетие Российской революции предельно обострило в общественном сознании и так достаточно остро стоящий вопрос о расстреле царской семьи, сталкивая приверженцев и противников последнего российского императора. Резонансно, с претензией на политическую консолидацию, заявило о себе в 2017 году движение «царебожников», имеющее выраженную эсхатологическую компоненту и опирающееся на учение об искупительной миссии Николая II.[1] Очевидно, что к столетию расстрела царской семьи в 2018 году градус общественного конфликта может достигнуть апогея с непредсказуемыми по степени радикальности последствиями.

 

 

16.12.2020 Сталин в соцопросах

 

Динамика общественных настроений за 30 лет

Общественность последнее время была периодически эпатирована поступающей информацией о результатах социологических опросов в отношении восприятия российским обществом истории. Особенно резонансными оказывались опросы, показывающие высокий уровень популярности И.В. Сталина. 

Предположение, что с течением времени и приходом новых поколений культовые фигуры советской эпохи будут объективно утрачивать рейтинговые позиции, не подтвердилось. Отчасти происходит даже обратный процесс, характеризуемый как ресоветизация в восприятии прошлого. Возникает парадокс существенного расхождения оценок и интерпретаций, предлагаемых в школьной версии учебников истории и в историческом сознании народа. Объяснение — народ не знает истории и вместе с историческим просвещением исправятся и его оценки прошлого — не удовлетворяет. 

Серьёзность угроз, связанных с расхождением условно "официальной" и "народной" версий истории, требует специального анализа изменений исторического сознания российских граждан в постсоветский период. 

Особенно индикативным является расхождение в отношении фигуры Сталина. Наблюдаемый раскол сопоставим с расхождением в оценках в народе и в элите Российской империи в отношении фигуры Ивана Грозного. Для элиты он тиран, кровопийца, патологическая личность; для народа — сакральная фигура русского самодержца. Зафиксированы были даже прецеденты почитания первого русского царя как святого. В восприятии народа правда Ивана Грозного состояла в том, что он изводил боярскую крамолу и противостоял коллективному Западу. Изводил крамолу "бояр" и боролся с Западом — в этом видится сегодня и правда Сталина. 

О восприятии в российском обществе фигуры Сталина говорят материалы социологических опросов, проводимых наиболее известными агентствами по социальному мониторингу в России — Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ), Фонда общественного мнения (ФОМ) и Левада-центра. Обращение одновременно к опросам трёх социологических агентств позволяет соотнести полученные ими результаты друг с другом, верифицировать на предмет непротиворечивости. 

Историческое сознание динамично, и воспроизводство в нём архетипов национальной памяти сопряжено с лабильностью образов, соотносимых с актуальным информационным контекстом. О высоком уровне динамических изменений в историческом сознании россиян свидетельствует, в частности, периодически проводимый с 1989 года опрос ВЦИОМ — Левада-центра по определению "самого выдающегося человека всех времён и народов". По результатам опроса 1989 года с большим отрывом (72% против 38% у идущего на втором месте Петра I) победил Ленин. Его победа вполне соотносилась с ленинским культом в СССР, сохранявшимся и в перестроечные годы. Сталин тогда был только десятым, идя вслед за Львом Толстым и Менделеевым. Демонизация фигуры Сталина в перестроечных СМИ убедила тогда многих. Общество ещё не выработало иммунитета в отношении продуцируемых исторических мифов. 

По результатам опросов 1994 и 1999 годов побеждал Петр I, что в целом соотносилось с западническим вектором развития России и возрастающим запросом на "сильную руку". Сталин вместе с тем поднялся в них на четвёртую позицию. 

Итогом опроса 2003 года стало разделение первого места между Петром I и частично восстановившим свою популярность Лениным, что отражало формирование пока ещё латентной тенденции ресоветизации исторического сознания. Сталин поднялся ещё на ступеньку выше, войдя уже в рейтинговую тройку. 

В результате опроса 2008 года победил Пушкин, что давало, казалось бы, основания для сдвига от политических баталий в преломлении к прошлому в сферу культуры. Сталин при этом вышел на второе место. 

Наконец, по результатам опросов 2012 и 2017 годов побеждает Сталин. Его победа была, как видим, неслучайна, она отражала рост державных настроений и запрос на социальную справедливость. За двадцать лет Сталин поднялся с десятого на первое место, и это означает, что происходит не инерция исторического восприятия, а ресталинизация. Сталин более популярен в современной России, чем даже в позднем СССР. 

Из других изменений обращает внимание заметная потеря в голосах рядом традиционных фигур российского героического пантеона — Ломоносовым, Жуковым, Суворовым (соответственно 4-е, 5-е и 6-е место в опросе 1989 года), а также Наполеоном (5-е место в опросе 1994 года). Данные изменения указывают, что историческое сознание россиян, хотя в значительной мере опирается на матрицу советского исторического сознания, имеет и определённые отличия. 

Опрос ВЦИОМ "Русские кумиры XX века" был ориентирован в большей степени на выявление наиболее популярных фигур в культурной и общественной жизни, нежели в политике. Тем не менее, по результатам голосования в перечне наиболее популярных исторических персон оказались и политические фигуры, что несколько исказило репрезентативность результатов. За первую позицию во всех трёх опросах вели борьбу Высоцкий, победивший в 1999 году, и Гагарин, победивший в 2010 и 2018 годах. Образ Гагарина выражал официальный советский бренд, образ Высоцкого — неофициальную культуру периода СССР. В историческом сознании народа в постсоветский период они сочетались как наиболее популярные кумиры, выражая в совокупности ностальгию по советскому прошлому. По результатам опроса 1999 года большой результат — в 26%, что соотносилось с 34-м местами в рейтинге "русских кумиров", получил Андрей Сахаров. Однако в дальнейшем его популярность понизилась до 11% и 910-го места. Снижение рейтинга Сахарова соотносилось с общей тенденцией девальвации либеральной платформы в историческом и — шире — общественном сознании в целом. Сталин в рейтинге 1999 года занял 9-е место, 2010-го — 5-е, 2018-го — 4-е. 

Крупнейшим опросным скандалом в постсоветский период явилось голосование в рамках конкурса "Имя России" 2008 года. Конкурс проводился по аналогу с организованным Би-би-си проектом "100 величайших британцев". В большинстве стран, где такого рода аналоговые телевизионные проекты были организованы, побеждали фигуры, считавшиеся выражением национального имперского духа. В России в соответствии с этой тенденцией уверенно побеждал Сталин. Началась системная подтасовка результатов голосования. Сталин победил, но победить ему не дали. Именем России был назван Александр Невский. Власть активно раскручивала тогда образ Столыпина. Героизация его фигуры определялась, с одной стороны, приверженностью премьер-министра рыночной модели развития экономики, с другой — приверженностью политике "сильной руки" в отношении оппозиции и терроризма. Царский премьер-министр был поставлен на второе место. Сталина отодвинули на третье. Однако последующие социологические опросы Левада-центра, ВЦИОМ и ФОМ не подтверждают сколь бы то ни было весомого места, занимаемого Столыпиным в историческом сознании российского общества. 

Образ Сталина прежде всего связан с периодами индустриализации, Великой Отечественной войны, послевоенного восстановления народного хозяйства. Но его рейтинг обнаруживает тенденцию роста и по отношению к ленинскому периоду руководства партией. 

По персональным симпатиям из деятелей периода революции во всех опросах с 1990 по 2017 год первую позицию удерживал Ленин. Второе место в опросах 1990, 1997, 2002 и 2007 годов занимал Дзержинский, 2017-го — Сталин. Существенно потеряли в рейтинговых позициях Бухарин — с 21 до 4%, Троцкий — с 15 до 3%, Махно — с 8 до 2%. Повысился рейтинг Николая II — с 4 до 16% и Колчака — с 3 до 10%. Но этого было явно недостаточно для конкуренции с Лениным и Сталиным. 

Социологические опросы показывают, что курс на "десталинизацию", четыре волны которой фиксируются в истории государственной политики СССР—РФ в сфере национальной памяти, оказав определённое влияние на формирование негативных коннотаций образа Сталина, приводили затем к обратному эффекту волнового роста сталинской популярности. Причём доминантной позицией большинства негативизация Сталина даже на пиках десталинизационных кампаний в СМИ так и не стала. Напротив, волна очередного роста популярности Сталина превосходила прежний уровень его позитивного восприятия. Волновой рост сталинского рейтинга в значительной мере объясняется протестом общества против происходящих реформ, ухудшения социального положения значительных групп населения. Сталин в данном случае выступал не только как реальная историческая фигура, а как символический образ, противопоставляемый в народной рефлексии властному дискурсу. 

Еще одна закономерность, существующая в динамике популярности сталинского образа, обнаруживается в его корреляции с конфронтационностью России с Западом. При актуализации конфликта рейтинг Сталина находился в динамике роста, в ситуации потепления отношений — снижался. Такая закономерность позволяет говорить о его восприятии в качестве победителя, выразителя геополитической мощи государства. Сопричастность со сталинским образом подразумевала саморепрезентацию народа в качестве нации победителей, желания победы над новым врагом, основания для которой психологически находились в истории. 

Широкий резонанс в 2019 году вызвали данные социологического опроса Левада-центра, показавшие позитивность оценки сталинской политики в российском обществе в 70%. Негативную оценку дали 19%. За все время с 2003 года проведения опросов по соответствующей опросной позиции ("Какую роль сыграл Сталин в жизни нашей страны?") сталинская политика в 2019 году получила максимум положительных оценок и минимум отрицательных. При первом таком опросе шестнадцатилетней давности положительную оценку давали 53% респондентов, отрицательную — 33%. Минимальный уровень поддержки сталинской политики пришёлся на февраль 2008 года — 39%. Далее следовали некоторый рост и новое снижение до 45% в 2011 году, что соотносилось с некоторым подъёмом либеральных настроений. После этого рейтинг популярности сталинской политики изменялся устойчиво в динамике роста. На опрос февраля 2008 года пришёлся и максимум негативных оценок политики Сталина — 38%. Это был единственный опрос, по результатам которого оценки в плюс и оценки в минус были почти равны. При всех других социологических замерах совокупность положительных ответов заметно преобладала. С 12 до 5% за весь период рассмотрения сократилась доля респондентов, относившихся к сталинской политике резко отрицательно. Резкий рост — сразу на 10% по отношению к предыдущему социологическому замеру в марте 2016 года — произошёл при последнем опросе по доле тех, кто заявил, что поддерживает тезис, что роль Сталина для нашей страны была целиком положительная. 

Другая опросная позиция в опросах Левада-центра — личное отношение респондентов к Сталину — показала в целом те же тенденции при меньших общих цифрах сталинской популярности. В марте 2019 года доля заявивших о личном положительном отношении к Сталину составила 51%. Рост в сравнении с первым замером в 2001 году по соответствующей опросной позиции — 38% и минимальным уровнем 2012 года — 28% — также достаточно очевиден. Меньшая доля поддерживающих лично Сталина в сравнении со сталинской политикой объясняется позицией разграничения его на уровне исторического сознания народа в качестве политика и человека. 

Доля лиц, имеющих лично неприязненное отношение к Сталину, составила 14%, что также несколько меньше доли не принимающих сталинскую политику. В 2001 году негативно к личности Сталина относились 43% россиян, что было больше относящихся к нему позитивно. Тенденция снижения этой доли в последующие годы имела достаточно устойчивый тренд. С 9 до 3% снизилась доля лиц, относящихся к Сталину с отвращением и ненавистью. В целом явных "сталинистов" — отношение к Сталину с восхищением — 4%, а явных "антисталинистов" — отношение с ненавистью — 3% — показывает, что удельный вес радикалов не столь велик. Большинство отвечает менее однозначно — "скорее да" или "скорее нет". Но их позиция в любой момент может радикализоваться в ту или иную сторону. 

Перелом в "сталинской теме" произошёл за последние годы по опросной позиции отношения народа к политическим репрессиям — их оправданности/неоправданности. На интервале с 2008 по 2012 год по данным Левада-центра доля тех, кто считал, что репрессии нельзя ничем оправдать, колебалась в диапазоне 58-61%, составляя очевидное большинство. Впервые число тех, кто считает, что они в какой-то мере оправданны, превысило число считающих их недопустимыми в опросе 2015 года. По результатам опроса 2019 года доля оправдывающих репрессии была снова чуть выше — 46 против 45%. Базовый компонент перестроечной исторической кампании — неприятие репрессий в политике СССР — утратил для значительной части общества своё прежнее мотивационное значение. От 3 до 13% возрос удельный вес тех, кто оправдывает политические репрессии целиком, а соответственно и считает их целесообразным методом реализации государственной политики по отношению к сегодняшнему времени. 

Сталин, судя по результатам опроса Левада-центра 2019 года, оказывается лишён привязки исключительно к коммунистической идеологии. Из голосовавших на президентских выборах за того или иного кандидата положительно относятся к политике Сталина 80% сторонников Жириновского, 70% сторонников Путина (как в обществе в целом) и только 68% сторонников Грудинина. По логике Сталин должен был, казалось, получить наибольшую поддержку среди адептов КПРФ. Однако результаты голосования такому ассоциативному ряду очевидно противоречат. Среди голосовавших за Грудинина оказалась выше, чем в электорате других кандидатов, доля негативно относящихся к сталинской политике — 24% и относящихся к ней резко отрицательно — 7%. Все это указывает на тенденцию переосмысления образа Сталина в версии государственника, восстановителя империи и даже оппонента исходной коммунистической идеологии Ленина. Разрывал ли в действительности Сталин с идеологическими принципами ленинской политики — вопрос, находящийся в фокусе обсуждения в СМИ и на форумах, и вне зависимости от того, был ли такой разрыв в действительности, в обществе имперская переоценка сталинской политики, по-видимому, происходит. 

Опрос ВЦИОМ апреля 2019 года подтвердил результаты опроса Левада-центра о росте популярности Сталина в российском обществе и достижении исторического максимума сталинского рейтинга за весь постсоветский период. Точку зрения о том, что в период сталинской власти страна развивалась в правильном направлении, поддержали 65% опрошенных. Почти столько же респондентов (64%) солидаризировались с взглядом, что Сталин действовал в интересах всего общества. Личное положительное отношение к Сталину в опросе ВЦИОМ оказалось даже несколько выше, чем в опросе Левада-центра, — 58 %. 

При сравнении с опросами ВЦИОМ 2005, 2006 и 2007 годов отношение к Сталину изменилось принципиально в положительную сторону. Согласно опросным результатам 2005 года, доля респондентов, считавших, что страна в сталинские годы развивалась в правильном направлении, составляла 37% против 48%, оценивавших вектор развития как неправильный. По прошествии времени соотношение поменялось. Устойчивой осталась только сравнительно маленькая доля лиц, согласившихся бы лично жить в сталинскую эпоху, — только 4%. 

Уже в 2011 году был проведён опрос ВЦИОМ по отношению общества к десталинизации, показавший неприятие большинством официального курса отношения к Сталину. Только 26% респондентов оценили десталинизацию в качестве целесообразной и своевременной меры государственной политики, тогда как мифом, манипуляцией историческим сознанием определили её 45% опрошенных. В контексте 2011 года, когда десталинизационные установки были восстановлены на уровне властного дискурса, в отрицании целесообразности десталинизации можно усмотреть проявление латентной оппозиционности со стороны общества в отношении к власти. 

Индикативное значение меняющегося отношения общества к Сталину имел опрос ВЦИОМ 2017 года, проводимый по вопросу о целесообразности установления мемориальных досок и памятных знаков, связываемых со сталинским образом. Известна негативная реакция части общественности к прецедентам мемориализации Сталина. Среди респондентов опроса ВЦИОМ получила преобладание оценка допустимости и целесообразности такой мемориализации. При этом большинство — 62% солидаризировалось с взглядом о необходимости установления мемориальных знаков, пропагандирующих успехи на посту руководителя государством, и 65% — о запрете негативизирующих сталинскую политику мемориалов. Народ предпочитает видеть в истории своей страны великие свершения, а не разоблачение совершённых преступлений в соответствии со сценарием журнально-газетных кампаний периода перестройки. 

Опросы Фонда общественного мнения (ФОМ) фиксировали преобладание позитивных оценок сталинской политики ещё до того, как аналогичные результаты были получены Левада-центром и ВЦИОМ. Ещё в 2003 году доля оценивающих сталинскую политику положительно составила 36% против 29%, считавших, что она привела к негативным результатам. В 2006 году положительно оценивали роль Сталина уже 47% респондентов, отрицательно — по-прежнему 29%. 

Опросы ФОМ позволяют также зафиксировать динамику оценок российским обществом роли Сталина в Великой Отечественной войне. В 2005 году как положительную её оценивали 40% респондентов, в 2013 и 2015 годах — 46%, в 2017 году — 50%. Доля принимающих оценку — отчасти положительно, отчасти отрицательно — находилась во всех опросах в диапазоне трети голосов. Количество сугубо отрицательно оценивающих роль Сталина в Великой Отечественной войне составило в опросе 2017 года только 8%. 

Интересные результаты в раскрытии понимания представлений россиян дал опрос ВЦИОМ 2006 года. Опрос был посвящён теме репрессий. Тогда ещё сверхрейтинга популярности Сталина достигнуто не было, тем не менее 57% респондентов высказались с той позиции, что нашему народу всегда (слово "всегда" в данной опросной версии ключевое) нужна сильная рука. Ещё 20% предпочли версию необходимости "сильной руки" на современном историческом этапе. Связанность опроса с темой репрессий, что ассоциативно могло использоваться как предупреждение о том, к чему "сильная рука" может привести в реализации своего курса, не повлияло на общие итоги голосования. Только 20% респондентов заявили, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы вся власть сосредоточивалась в одних руках. 

Победа в Великой Отечественной войне справедливо оценивается в качестве важнейшего консолидационного основания в историческом самосознании россиян. Тем не менее широкую циркуляцию в средствах массовой информации и Интернете получили различного рода мифологемы, направленные на дезавуирование образа СССР и советского руководства периода Второй мировой войны. Многие из них со времён перестройки составили клише интерпретации Второй мировой войны ангажированно в антисоветской/антироссийской направленности. Динамика социологических мониторингов показывает устойчивую тенденцию отхода от этих клише на уровне массового сознания. 

Одна из наиболее резонансных мифологем, связанная с фигурой В. Суворова (Резуна), книги которого издавались в России большими тиражами, состояла в утверждении превентивного характера нанесения Гитлером в 1941 году удара по СССР. На вопрос Левада-центра, планировало ли руководство Советского Союза нападение на Германию, положительно отвечали в 2005 году 19% респондентов, 2010-м — 16%, 2015-м — 14%, 2018-м — 13%. С каждым опросом увеличивалась соответственно и доля тех, кто давал отрицательный ответ и ответ категорически отрицательный (по опросу 2018 года совокупно они составили 76% населения). 

Значительность потерь Красной армии на начальном этапе войны, превышающих потери Германии, преимущественно объяснялась в опросах 1990-х годов тем, что "сталинское руководство не считалось с жертвами". Такой ответ получен в опросах 1991 и 1997 годов, соответственно 36 и 34%. В дальнейшем доля лиц, придерживающихся такого объяснения, устойчиво снижалась, достигнув по результатам опроса 2018 года исторического минимума — 9%, что соответствовало последнему месту из всех представленных объяснительных версий. В качестве основных причин 36% респондентов чаще всего указывают на внезапность нападения Германии и её военно-техническое превосходство в начале войны — 29%. 

Рост популярности Сталина сказывался соответственно на падении популярности Хрущёва как десталинизатора. И по самым ранним социологическим замерам Хрущёв не воспринимался в череде главных героев истории. Но он не оценивался российским населением и в качестве резко отрицательного персонажа, каковыми оказались Горбачёв и Ельцин. Главным положительным содержанием хрущёвской эпохи с большим отрывом от других индикаторов являлось освоение космоса. Наиболее часто ассоциируемое с Хрущёвым негативное содержание — дорогостоящие и малоуспешные эксперименты в сельском хозяйстве, выражаемые через образ "кукурузника". Десталинизация и "оттепель" имели в оценках хрущёвских деяний в позитивном ключе сравнительно незначительный факторный вес (соответственно 7-ю и 14-ю позицию в 2014 году). Позитивные оценки Хрущёва преобладали по всем опросам над негативными. Но установившаяся тенденция снижения положительных оценок и роста отрицательных позволяет предположить, что при её сохранении он в скором времени окажется в восприятии большинства в ряду антигероев России. По замеру Левада-центра 2016 года, доля положительных оценок политики государства периода Хрущёва — 31% почти совпала с долей отрицательных оценок — 29%. 

Антиподом Сталина в историческом сознании народа оказывается не только Хрущёв, но и ещё в большей степени Горбачёв как десталинизатор номер 2. Горбачёв, являясь в восприятии большинства россиян отрицательной фигурой истории, оказывается для значительной части населения преступником, изменником Родины. Главное предъявляемое ему обвинение — распад Советского Союза. Большинство полагает, что при другом правителе СССР бы не распался. Причём такого мнения придерживаются не только сторонники КПРФ, но и "Единой России". 

Прямо противоположные результаты дают опросы по определению самого выдающегося деятеля российской истории в западных странах. Сообразно с ними Горбачёв является наиболее высокорейтинговой исторической фигурой России. Самый негативный образ для российских и самый позитивный для западных респондентов, Горбачёв является и индикатором сохраняющего актуальность и воспроизводимого конфликта РоссияЗапад. 

Акцентированно эта версия прошла верификацию в опросе Pew Research Center, проведённом в 2017 году в бывших странах социалистического лагеря. Брались для сравнения мнения респондентов в отношении Сталина и Горбачёва. Разработчики опроса предположили, что популярность этих фигур находится в отрицательной корреляционной зависимости. Разность положительных и отрицательных голосов (в процентах) по странам опроса выразилась следующим образом. За Горбачёва: Эстония — 47, Польша — 45, Венгрия — 45, Чехия — 42, Литва — 40, Хорватия — 39, Латвия — 28, Румыния — 18, Беларусь — 10, Греция — 9, Босния — 8, Украина — 6. За Сталина: Болгария — 1, Сербия — 5, Молдова — 12, Армения — 25, Россия — 36, Грузия — 39. 

Анализ состояния исторического сознания россиян в преломлении отношения к фигуре Сталина за последние тридцать лет по данным социологических опросов позволяет выявить выраженные доминантные тенденции. Десоветизация исторического нарратива сталкивалась с советской матрицей восприятия истории. Определённые проявления её трансформации в десоветизационном тренде проявляются в 1990е — начале 2010х годов, достигнув апогея на интервале 2009-2011 годов. Однако взгляд на историю в соответствии с советской матрицей восприятия прошлого оставался на всех периодах явно доминирующим. С начала 2010-х наблюдается новый рост популярности советских исторических образов и интерпретаций, что возможно трактовать в качестве сформировавшейся тенденции ресоветизации общественного сознания. Предположение, что советский исторический нарратив в общественном сознании российского населения связан исключительно с ностальгией по СССР старших поколений, не подтвердилось. Молодое поколение, вошедшее во взрослую жизнь в 2010-е годы, оказалось в восприятии истории более просоветски ориентировано, чем поколения средних возрастов. 

Вместе с тем новая модель исторического сознания не является непосредственным воспроизводством исторического сознания периода СССР. Наряду с вектором ресоветизации прослеживается тенденция распространения взгляда на историю с позиций православной государственности. В целом оба вектора выражают тренд усиления имперского исторического нарратива. Сталин имеет высокий рейтинг популярности как у симпатизантов коммунистической идеи, так и у доминирующей части сторонников православной модели государственности. Либеральный взгляд на историю, несмотря на поддержку на уровне властного дискурса в 2000-2010-х годах, не сформировался в виде доминанты и представлял позицию меньшинства. 

Прослеживаемые тенденции показывают, что имперский вектор в историческом сознании будет и далее усиливаться. Главный вопрос состоит в том, будут ли православно-имперский и советско-имперский дискурсы синтезированы в рамках единой версии истории или они будут представлять в дальнейшем две антагонистические версии восприятия прошлого. Синтез оказывается возможен именно и прежде всего через фигуру Сталина. По большому счёту, сталинский образ и есть важнейший символический интегратор советской патриотики и православной державности.

 

 

https://zavtra.ru/blogs/stalin_v_sotcoprosah

 

30.11.2020 Миф постиндустриализма

 

Новое глобальное искушение и его угрозы

 Концепт постиндустриального общества имеет сегодня характер аксиомы в определении трендов человеческого развития. Между тем при историческом рассмотрении данная теория представляется весьма уязвимой. Её возникновение определялось контекстом полемики с марксизмом. В противоположность марксистской модели социальных антагонизмов создавалась утопия бесконфликтного универсального прогресса. Частная собственность на средства производства замещалась собственностью интеллектуальной. Вместо власти капитала провозглашалось наступление эры меритократии. Все социальные пороки капитализма относились к уже пройденному передовыми странами периоду индустриализма. Общая схема исторического развития была представлена стадиальным восхождением: доиндустриальное общество — индустриальное общество — постиндустриальное общество. История редуцировалась, будучи сведена к проблеме технического приращения.

Однако обращение к прошлому позволяет утверждать, что такой взгляд не является чем-то существенно новым в развитии общественной мысли. Наступление эры знаний провозглашалось и в шестидесятые, и в двадцатые годы ушедшего столетия. В 60–70-х годах XIX века материалистически ориентированная часть российской интеллигенции также провозглашала начало принципиально новой эпохи, в рамках которой сознание человека якобы освобождалось от пут идеалистической метафизики. Лейтмотивом эпохи Просвещения в соответствии с указанным логотипом являлось противопоставление наступающей эры разума религиозному мракобесию прошлого. По большому счёту, экономика во все времена определялась парадигмой знаний. В конкурентной борьбе неизменно выигрывал тот, кто предлагал более технически и технологически совершенный продукт. Создание же такого продукта предполагало определённый познавательный приоритет. Не будет преувеличением сказать, что императивом экономики знаний определялась ещё неолитическая революция. В связи с этим противопоставление современной эпохи предшествующим фазам человеческого развития как отрицание исторического опыта в качестве основы для её понимания представляется контрпродуктивным. 

Другим фактором возникновения иллюзии постиндустриализма являлась локализация экономического рассмотрения. Действительно, в применении к национальным экономикам Запада чётко фиксируется тенденция деиндустриализации. Однако данный феномен объясним не столько метаморфозой индустрии в интеллектуальное производство, сколько переносом её инфраструктур в страны "третьего мира". Существующий уровень заработной платы азиатских и латиноамериканских рабочих делает более выгодным размещение индустриального производства в Азии или Латинской Америке, нежели в Северной Америке или Европе. Издержки посредством сэкономленной части оплаты труда оказываются при таком перемещении существенно ниже. В результате реальное товарное производство на Западе стремительно сокращается, приближаясь в перспективе к нулевой отметке. Парадигма современной экспортной реструктуризации промышленности не распространяется лишь на уникальные технологии, как, например, по-прежнему производимую в географических пределах США американскую аэрокосмическую продукцию. Стандартные же, не составляющие эксклюзив товары конвейерного производства более выгодно производить не в Нью-Йорке, а, скажем, в Куала-Лумпуре, где и осуществляется сейчас выпуск едва ли не половины реализуемых на мировом рынке микросхем. Высвобождаемые из сферы товарного производства западные индустриальные рабочие переквалифицируются в работников непроизводственных отраслей. Вместо американца, переквалифицировавшегося в брокера, у конвейерного станка встал малаец. Деиндустриализация Запада основывается, таким образом, на эксплуатации всего мира. 

Поэтому само по себе апеллирование к западной системе постиндустриализма применительно к России бесперспективно. "Постиндустриальное общество знаний" в определённом смысле есть некий симулякр. Идеальных моделей реальная практика экономического строительства не знает. Однако векторальный выбор системообразования экономик лежит в конечном итоге между двумя полюсами. Первый определяется идеей абсолютного регулирования, второй — столь же абсолютизированного фритредерства, с верой в потенциал рыночной самоорганизации. С каким же из полюсов связано построение "общества знаний"? Казалось бы, с первым. Признание в ходе дискуссии того исторического факта, что в наибольшей степени инновационный потенциал страны реализовывался в сталинский период управления экономикой, является также определённым указанием на соответствующую зависимость. Вопреки очевидности связи построения "общества знаний" с выбором в пользу ratio современные стереотипы отождествляют её с прямо противоположным выбором. Абсурд сложившейся ситуации заключается в презентации в качестве "общества знаний" именно той системы экономики, которая как раз отвергает возможности меритократического управления ею с позиций Разума. 

К настоящему времени сложилось два основных подхода в определении историософского содержания постиндустриального общества. Первая, связанная с теоретическими разработками Дэниэла Белла, когда историческая модель определяется схемой линейного стадиального прогресса. Зачастую она преподносится в качестве единственной версии объяснения генезиса постиндустриализма. Существует и другая — принципиально иная — историческая схема построения постиндустриального мира, определяемая рассмотрением его в ракурсе циклического восхождения. Формирование данного подхода связывалось, в частности, с трудами французского экономиста и социолога Жана Фурастье. Обращалось внимание, что признаки постиндустриального уклада (замена классового деления профессиональными корпорациями, возвышение управленческой миссии университетов, пригородный образ жизни, элитаризация) во многом повторяют парадигмальные черты средневекового общества. В отличие от сторонников белловского направления Фурастье указывал даже в качестве одной из основополагающих характеристик постиндустриального развития реабилитацию религиозного и религиозно-мистического опыта, что напрямую соотносилось со средневековой традицией. Понятно, что истолкование постиндустриализма в качестве "нового средневековья" отражает принципиально иные в сравнении с моделью стадиального прогресса управленческие установки. 

"Стратегическая ловушка" для России 

Когда Д. Белл приступил в 1950-х годах к разработке концепта "постиндустриального общества", ничто, казалось бы, не давало к тому оснований. Запад испытывал очередной индустриальный подъём. Гонка вооружений обусловливала приоритетность развития ВПК, а он был напрямую связан с соответствующими отраслями промышленности. То есть белловская футурологическая проекция не являлась производной от существующих экономических трендов. Важна в данном случае констатация хронологической последовательности. Вначале выдвигается концепция постиндустриализма — и только затем осуществляется видимая реструктуризация экономики Запада. 

Что это — гениальное предвидение? Возможно. Но не менее вероятен и проектный характер разрабатываемой теории. Новой геополитической реальностью на тот момент стал распад мировых колониальных систем. На карте мира одно за другим появлялись самоопределившиеся государства. Возникла реальная угроза потери Западом положения мировой метрополии. Тогда на смену колониализму приходит модернизированная модель неоколониального управления. Постиндустриализм и неоколониализм возникли фактически одновременно. Собственно, постиндустриальная теория и служила прикрытием неоколониальной практики, поскольку она фактически обосновывала право Запада на более высокие стандарты жизни. После выдвижения постиндустриального концепта был инициирован активный процесс вывода реального промышленного производства в страны "третьего мира". 

Ещё одна скрытая сторона теории "постиндустриального общества" определялась контекстом холодной войны. Советский Союз, как известно, сделал основную ставку на развитие индустриального сектора экономики. Индустриализация страны преподносилась в качестве главной экономической задачи. Теория постиндустриализма подсказывала совершенно иные стратегические ориентиры. Удивительным образом её вброс в мировое информационное пространство совпал с изменением траектории мировой исторической гонки между СССР и США. Советский Союз с начала индустриализации последовательно сокращал своё отставание от Соединённых Штатов по совокупным объёмам промышленного производства. К началу 1960-х годов этот разрыв был минимальным. Сохранение существующих на тот момент трендов означало бы, что СССР обходил США в течение десятилетия. И тут происходит нечто странное. Темпы промышленного роста в США резко возрастают, тогда как в СССР происходит соответствующее торможение. На постсоветском этапе показатели роста промышленности в России и вовсе приобретают отрицательное значение. 

Случайны ли такие совпадения? Экономическая политика сегодня подразумевает не только целевое инвестирование собственной экономики, но и подрыв экономики конкурентов. Одним из приёмов в этой борьбе является дезинформация, выражающаяся, в частности, в подсказке ложных стратегем развития. По-видимому, такой стратегической ловушкой и явился концепт постиндустриального общества. 

Далеко не все страны, подобно СССР/России, подпали под обаяние постиндустриалистского концепта. Один из главных геоэкономических вызовов современности состоит как раз в "атаке неоиндустриалов". Ряд прежде периферийных стран избрал своим ориентиром ту самую стратегию форсированного индустриального развития, на которую в своё время ориентировался СССР. Россия отказалась от неё в пользу приманки постиндустриализма, тогда как другие с успехом применяют её в мировой экономической гонке. 

Постиндустриализм или деградация? 

Распад СССР хронологически чётко соотносится с процессом сервисной трансформации. Всё произошло в точном соответствии с рецептурой постиндустриального перехода: доля занятых в сфере услуг резко возросла, тогда как в промышленности и строительстве она стремительно снизилась. Прослеживаются при этом три различных по динамике изменений этапа. 

В позднесоветский период услуги по аккумуляции экономически занятого населения постепенно догоняют промышленность и в 1980-е годы получают незначительный перевес. Трансформационный процесс на этом этапе шёл крайне медленно. Но уже тогда, сев на иглу нефтяного экспорта, Советский Союз фактически отказался от необходимого для него нового индустриального рывка. 

На втором этапе, в 1990-е годы, процесс деиндустриализации экономики России приобрёл революционный характер. Это были, по-видимому, самые высокие за всю историю мировой экономики темпы сервисной трансформации. Деиндустриализационный пафос 1990-х выразился даже в незначительном повышении удельного веса в структуре занятости сельского и лесного хозяйства. Таким образом, постиндустриализм в России удивительным образом выродился в экономическую и социальную архаизацию. 

На третьем этапе, в 2000-е годы, темпы сервисной трансформации несколько снизились, однако сам вектор деиндустриализации остался неизменным. 

По аналогии с "бешеными темпами коллективизации" применительно к 1930-м годам уместно говорить о "бешеных темпах сервисизации". Ещё в 1990 году доля товаров в ВВП России почти вдвое превосходила долю услуг. Не прошло и двух лет, как всё принципиально изменилось. Уже в 1992 году удельный вес услуг был выше. За два года доля товарного производства снизилась на 14,3%. Новая максимизация долевого значения сервиса приходится на 1998 год — время дефолта. Случайно ли это? Развитие по постиндустриальным лекалам обернулось для страны системной катастрофой. Стоит ли в очередной раз наступать на те же грабли? 

Показательны изменения, произошедшие в структуре занятости населения. Ещё в 2000 году больше всего россиян было трудоустроено в сфере обрабатывающего производства, на второй позиции находилось сельское хозяйство. Теперь первую строчку занимает направление торговли и ремонта. По доле торговцев и ремонтников Россия превосходит сегодня любую из западных стран. Помимо обрабатывающего производства и сельского хозяйства снизили своё долевое значение: добыча полезных ископаемых; производство и распределение электроэнергии, газа и воды; образование. Наряду со статьёй торговли и ремонта возрос удельный вес в структуре занятости следующих направлений: финансовой деятельности; операций с недвижимостью; строительства; гостиниц и ресторанов; транспорта и связи; государственного управления; предоставления коммунальных, социальных и персональных услуг. 

Происходило, таким образом, за некоторыми исключениями, усиление позиции тех направлений, которые Линдон Ларуш относил к сферам концентрации фиктивного капитала. Россияне стали больше торговать и заниматься финансовыми операциями, но при этом меньше работать над производством реальных товаров в промышленном и аграрном секторах. 

Повышение доли сервиса в ВВП и структуре занятости социума само по себе не означало развития отраслей услуг в абсолютных статистических показателях. Основной удар распад СССР нанёс по сектору промышленности. Но разрушение базового для экономики сектора повело за собой разрушение и других, производных от него отраслей услуг. За исключением, по сути, одной — финансовой сферы. 

Сервисноцентричная мир-система 

Исследование сервисного развития через призму центр-периферийных отношений приводит к следующим результатам. Сервисное общество не получило универсального распространения в масштабах всей мир-системы. Оно оказалось соединено с мир-системным центром. Но сервисное общество не может быть самодостаточным. Его успешность связана с наличием секторов "физической экономики". Чем выше межстрановое разделение труда, тем большую перспективу получает развитие сервисного общества в мир-системном центре. Соответственно на периферию должно быть вынесено по этой логике материальное производство. 

Такое распределение и обнаруживается в современной модели мироустройства. Существует сервисный центр, обеспечиваемый периферией в сельскохозяйственном ("банановые республики"), индустриальном ("сборочный цех") и сырьевом ("сырьевые республики") отношениях. Выведенная за центр-периферийные отношения "мировая обочина" представляет архаизированное пространство. 

Проведение мир-системного моделирования применительно к проблематике сервисного развития позволило составить карту современного геоэкономического мироустройства. На ней чётко локализуются два сервисных центра — Северная Америка и Западная Европа. Ввиду того, что их ядро определяется финансовым сектором экономики, который выстраивается сегодня на эмиссии необеспеченной реальным производством денежной массы, речь идёт о двух "сервисных мыльных пузырях". Через искусственное "надувание" этих пузырей и реализуется механизм неоколониальной эксплуатации. 

Инструментально господство центра в современном мире обеспечивается следующим образом. Существует сервисный мыльный пузырь. Его благополучие построено на продаже ничем не обеспеченных долларов. Мир принуждается к покупке этих долларов: а) военным путём, б) информационным принуждением. 

Мы видим, насколько разные геоэкономики зависят от мирового паразитического центра. Основанием для определения степени зависимости явился расчёт коэффициента корреляции между динамикой роста ВВП в США и странах мира. 

Риски существующей системы связаны с тем, что "сервисные мыльные пузыри" должны рано или поздно лопнуть. Мировой кризис показал высокую вероятность такого сценария в обозримой перспективе. При этом пострадают не только страны сервисного центра, но и страны ориентированной на её обеспечение периферии. Россия в указанной перспективе кризиса оказывается особо уязвимой. Последний из кризисов, как известно, именно Россия прошла наиболее тяжело среди всех крупных геоэкономических акторов (наибольший спад ВВП). 

Незамеченная неоиндустриализация 

Показательно проследить на длинной временной шкале соотношение доли промышленности в ВВП и в отраслевой структуре занятости. Данное соотнесение может рассматриваться в качестве индикатора эффективности соответствующей отрасли. Чем больше разрыв между первым и вторым показателем, тем эффективность выше. Для промышленности в отличие от сферы услуг этот разрыв последовательно возрастал. Сегодня вопреки постиндустриалистскому концепту именно промышленное производство является наиболее эффективной отраслью экономики. 

Известно, какую роль в статистике, особенно в её историческом преломлении, играет используемая методика расчётов. Зачастую наблюдается кардинальное расхождение устанавливаемых количественных показателей. Такие несоответствия, обнаруживаемые, в частности, при сопоставлении данных известного британского экономиста Ангуса Мэддисона, безусловного авторитета Всемирного банка и расчёта длинных историко-статистических рядов, сами служат предметом научного анализа. Чем глубже историческая проекция, тем выше дисперсия. Проверить их на предмет достоверности возможно путём соотнесения с аналогичной по временной развёртке статистической базой. Такого рода сопоставимый в ретроспективной проекции и широте странового спектра расчёт представляет труд Б. Митчелла. Траектория динамики удельного веса промышленности в ВВП у Б. Митчелла в целом совпадает с мэддисоновской кривой. По ряду западных стран на современном этапе их развития действительно фиксируется снижение доли индустриального производства в экономике. Однако это снижение не имело характера парадигмальной трансформации. Доля промышленности снизилась на Западе (причём далеко не во всех странах) приблизительно до уровня 1930-х годов. Диапазон колебаний удельного веса промышленности в ВВП составил несколько процентов. Что касается иных государств, выходящих за рамки геоэкономического пространства Запада, то в них какого-либо принципиального снижения доли промышленности в валовом внутреннем продукте не наблюдается. В большинстве этих стран, напротив, продолжался рост долевой значимости индустриального производства. В некоторых других показатели удельного веса промышленности в ВВП стабилизировались. 

Таким образом, тезис о глобальной деиндустриализации современного мира не подтверждается. Единственным исключением являются Россия и группа постсоветских государств. Прошедшее здесь в 1990-е годы снижение доли промышленности в ВВП по масштабности деиндустриализационной трансформации исторически беспрецедентно. Создается впечатление, что теория постиндустриализации предназначалась исключительно для СССР/России… 

Концепт постиндустриального пути развития выстроен на апелляции к универсальному мировому опыту. России предлагается идти по тому пути, по которому движется большинство государств мира. Предположим, что универсальная рецептура успешности действительно существует. Но правильно ли отождествлять этот путь со стратегией постиндустриализма? Проведённый постраново анализ по критерию роста добавленной стоимости в сферах промышленности и услуг позволяет утверждать, что вектор развития современного мира является неоиндустриальным. В большинстве наиболее динамично развивающихся экономик чётко фиксируется тенденция роста добавленной стоимости в секторе индустрии и снижения (или стагнации) в секторе услуг. Вектор уменьшения в сфере промышленности имеет вполне определённую геоэкономическую локализацию. Наличие его обнаруживается только по трём категориям стран: 

— "золотомиллиардный" Запад; 

— Тропическая и Экваториальная Африка; 

— Россия. 

К западной или к африканской модели ближе по своей природе российский случай деиндустриализации? Ответ очевиден… 

О том, что "бешеная сервисизация" для России являлась тривиальной деградацией экономики, свидетельствует наметившаяся по ряду постсоветских республик тенденция "промышленного отката". Как только экономическое падение прекратилось, перейдя в фазу роста, доля добавленной стоимости сектора промышленности в ВВП соответствующих государств начала постепенно возрастать. Чем увереннее восстанавливала свои позиции сфера индустриального производства, тем выше оказывался рост экономики. Напротив, там, где траектория упадка не была остановлена, происходило дальнейшее сокращение значимости сектора промышленности (Молдова, Киргизия, Таджикистан). Следовательно, деиндустриализация 1990-х годов являлась не переходом к новому постиндустриальному укладу, а разрушением связанных преимущественно с индустриальным сектором базовых потенциалов постсоветских экономик. 

О необходимости новой индустриализации говорят сегодня политические лидеры ведущих государств мира. Концепт новой индустриализации и возвращения в США промышленности — один из центральных пунктов программы Дональда Трампа. О новой индустриализации и импортозамещении говорит Владимир Путин. 

Выдвижение идеи нового индустриализма означает фактически ревизию концепта постиндустриального развития мира. 

Модель периферийного капитализма в России 

Принципы функционирования современной России всецело и чётко описываются довольно известным историческим феноменом "периферийного капитализма". Для проверки данного утверждения были взяты признаки, которые присутствуют во всех учебниках при описании характерных черт данного феномена. Далее оценивалась степень их применимости к современному Российскому государству. 

Какие это признаки? 

Во-первых, основные инфраструктуры развитости периферии связаны с территориями, находящимися во внешнем мире. Применительно к России эта инфраструктура очевидна. Речь, понятно, идёт о нефтегазовом комплексе. Остальная территория при такой модели находится в архаизированном состоянии. До неё, собственно, никому и нет дела. Будучи ненужной для метрополии, она не развивается, а то и деградирует. 

В постсоветский период произошла переориентация России от собственных экономических запросов к обслуживанию внешнего потребления. Сегодня доля торговли в ВВП страны составляет более трети от его общего объёма. Достаточно сравнить с Соединёнными Штатами Америки, где удельный вес экспорта в валовом внутреннем продукте — лишь 11%. Примерно столько же было в СССР — около 10%. Сейчас же многие российские регионы больше торгуют с иностранными государствами, нежели внутри страны. Они, таким образом, оказываются ориентированы в большей степени не на Россию, а на внешний мир. 

Второй признак периферийности — это моноспециализированность. Экономическая устойчивость страны связана с наличием широкого спектра отраслей. Главным соображением здесь выступает принцип национальной безопасности. В колониях — по-другому. Там получают развитие одна, максимум две отрасли, наиболее рентабельные с точки зрения взаимодействия с центром. И опять-таки эти отрасли применительно к российскому случаю достаточно хорошо известны. Дискурс о путях модернизации России идёт, по сути дела, в рамках периферийной парадигмы. Суть номинируемых предложений сводится к следующему. Давайте откажемся от модели экспортной республики и будем обеспечивать мир (то есть Запад) сельскохозяйственной продукцией. Другие ставят вопрос иначе: давайте торговать оружием и в этих целях развивать ВПК. Но периферийная парадигма при этих вариантах остаётся неизменной. Для её смены нужна принципиально иная постановка вопроса: давайте ориентироваться не на внешний мир — мир метрополий, а на внутренние потребности и на вытекающие из них собственные задачи развития. 

Третий признак периферийного устройства — социальная анклавизация. В странах периферии существуют, как правило, территориальные анклавы благоденствия, диссонирующие по своей развитости с остальной страной. Эти анклавы связаны с элитой, включённой в международную элитарную сеть. Такой территориальный анклав относительного благоденствия в России хорошо известен — это Москва. В самих регионах есть такие же анклавы развитости на фоне общей люмпенизированной пустыни провинции. Как Москва связана с центром — западным миром, так они связаны с Москвой. Их относительное благоденствие определяется включённостью в низовые структуры столичного капитала. Реализована типичная схема, характерная для центр-периферийного устройства. 

Следующий признак колониальной системы — выстраивание модели управления по принципу "разделяй и властвуй". Этнические группировки и этноплеменные структуры поддерживаются по отношению друг к другу в состоянии перманентного конфликтного напряжения. И такая система может постоянно взрываться. Сохранение в России модели федералистского национально-территориального устройства даёт широкие возможности для проведения колониальной политики. Имеется механизм провоцирования этнических конфликтов едва ли не по всей территории Российской Федерации. 

Сопутствующим признаком периферийной модели определяется также наличие криминальных анклавов. Достаточно вспомнить Китай в периоды опиумных войн: торговля оружием, наркотиками, людьми. Попытки местных властей по проведению декриминализации приводят к жёсткой отповеди со стороны метрополии, имеющей свой интерес в криминальных потоках. Такого рода криминализованные территории в Российской Федерации тоже хорошо известны. 

Таким образом, случайно или нет, все основные признаки территориального развития современной России точно совпадают с описанием центр-периферийной модели функционирования. 

Постиндустриализм и национальная безопасность 

Принятие постиндустриального концепта развития содержит прямые угрозы для национальной безопасности. Основу ВПК во всех странах составляет, как известно, индустриальное производство. Развитие сервисных отраслей — таких как, к примеру, связь — производно от этого базиса. Государственная власть должна отдавать себе отчёт в том, что деиндустриализация объективно ведёт и к свертыванию сферы вооружения. Напротив, при росте промышленного производства растёт соответствующими высокими темпами производство военной техники. 

Неслучайно война традиционно рассматривалась как лучший способ выхода из кризиса. Перспектива масштабного военного конфликта диктовала необходимость перенаправить финансовые ресурсы в сферу военной промышленности. Она же тянула за собой и иные отрасли индустриального производства. Запуск промышленности означал применительно к социальной сфере минимизацию безработицы. Кризисное состояние экономики в результате оказывалось преодолено. 

В 1990-е годы в большинстве стран мира наблюдалось сокращение расходов на оборону в процентах к ВВП. Вероятно, сказывался эффект ослабления холодной войны. Одновременно вновь актуализировалась тема постиндустриального перехода. Но всё это уже в прошлом. 

Сегодня вновь по наиболее значимым геополитическим субъектам мира (за исключением тех, которые находятся под защитным военным "зонтиком" других держав) фиксируется рост удельного веса расходов на оборонные нужды. Мир интенсивно вооружается. К чему он готовится? Грянувший в 2008 году финансовый кризис по аналогии с прежними кризисными периодами катализировал дискурс о перспективах новой глобальной войны. Принятие постиндустриалистского концепта в этих условиях, мягко говоря, недальновидно. Та программа перевооружения Российской армии, о которой заявил недавно президент России, на основе концепта постиндустриального общества принципиально нереализуема. 

Книгу Вардана Багдасаряна «Матрицы общественного сознания»  можно приобрести в «День-магазине» +7 (499) 3501779, Этот адрес электронной почты защищен от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. .

 

https://zavtra.ru/blogs/mif_postindustrializma

 

17.11.2020 Трансгуманизм неизбежен? Есть ли альтернатива "будущему без человека".

 

 

Вардан Багдасарян.
Что такое матрицы общественного сознания, как они формируются и как работают. Можно ли перестроить восприятие нашего мира, во многом сформированное искусственно и в определенных целях. Что можно противопоставить трансгуманизму и экономоцентризму.

День ТВ

 

25.09.2020 Операция "Слияние". Кто продвигает идею Мирового Правительства.

 

 

Каковы опорные пункты последнего доклада "Глобальные тренды" и прогнозы его авторов на ближайшие годы. Что кроется за 4 вариантами выхода из кризиса: "Заглохшие моторы", "Джинн из бутылки", "Корпоративный мир" и "Слияние". Возможное устройство Нового Мира: орбиты, острова и сети. Об этом и многом другом.

День ТВ

 

15.06.2020 Поправки к Конституции, что ждет Россию. Новости

 

Смысл поправок в Конституцию, что ждет Россию после изменения Конституции.

Интервью БЕЛРУСИНФО 

 

01.06.2020 «Конец Света — сегодня!»: русская эсхатология через призму истории и культуры России

 

 

Лекция.

Наука МГОУ 

 

21.05.2020 Ковидный раскол

 

О новой идеологической реальности

Футурологическое безумие 

Еще сравнительно недавно рассуждения о будущем мало кого волновали. Футурологи cчитались кем-то вроде "городских сумасшедших". Если о будущем и шла речь, то лишь в пролонгации настоящего. Сегодня — одна серия айфонов, завтра — новая, более совершенная, а послезавтра — и вовсе технически бесподобная. Вот и всё будущее. То есть — уже не будущее, а продлённое настоящее. Будущее в этом смысле в континууме современной цивилизации вообще отсутствовало. Отсутствовало фактически и прошлое, так как новая общность формировалась на разрыве с традицией и прежними историческими нарративами. Цивилизация начала третьего тысячелетия оказалась, таким образом, цивилизацией одномерного настоящего. 

Но вот грянул кризис 2020 года (является ли он кризисом пандемическим или пандемия стала его прикрытием, — оценки расходятся), и ментальные двери в будущее были отворены. И оттуда, из-за этих дверей на человечество обрушился хаос. Футурология, которая была, повторюсь, уделом "городских сумасшедших", вдруг оказалась в центре общественного внимания. О том, каким будет постпандемический мир, высказались в течение двух-трёх месяцев фактически все мыслители, претендующие на роль интеллектуальных предводителей человечества. 

Широта спектра мнений о будущем и активность их продуцирования позволяет охарактеризовать ситуацию как "футурологическое безумие". Ничего подобного не было даже в периоды эсхатологических ожиданий средневековья. Тогда весь дискурс структурировался вокруг одной-то основной версии религиозного Апокалипсиса. Сегодня же какой-либо конвенциональности во взглядах на будущее и даже на предмет обсуждения нет как таковой. 

Модели постпандемического мира 

Из этого футурологического хаоса может следовать далее либо окончательный интеллектуальный распад человечества, переход в состояние циркуляции многочисленных химер, либо некая идеологическая кристаллизация. Вот эта идеологическая кристаллизация и будет интересовать нас в перспективе дальнейшего рассмотрения. Пока из мозаичной палитры картин будущего можно абстрагировать восемь футурологических моделей. Все эти модели неустойчивы и могут служить скорее не пониманию будущего, но пониманию хода развития общественной мысли. 

Модель "заглохшие моторы" или "новое средневековье": глобальный технологический регресс, распад экономической связности. 

Модель "глокализации": распад до уровня локальных сообществ, как в первой модели, но сохранивших связанность друг с другом в новых форматах. 

Модель "технологического оптимизма", "цифрового рая": вызов коронавируса окажется вызовом, подтолкнувшим научно-технический прогресс, развитие сфер, связанных с искусственным интеллектом и генной инженерией; этот толчок — "новая шоковая терапия" — был необходим. 

Модель "автаркийных пространств": установка открытости будет заменена установкой автаркизации, произойдёт восстановление утративших было суверенитет национальных государств. 

Модель "враждующих цивилизаций": Запад во главе с США утратил свой моральный авторитет и потеряет фактическую гегемонию, вследствие чего произойдёт раздел мира на несколько зон геополитического, геоэкономического и геокультурного влияния. 

Модель "цифрового фашизма" или "цифрового концлагеря": под предлогом обеспечения безопасности человека установится режим тотального контроля, воспроизводящий всю "оруэллиану"; но это не будет полным свёртыванием глобализма, а уровневым распределением допуска в глобальный мир (избранные, допускаемые к перемещению, использованию экологических ресурсов, и — большинство, к такому перемещению и использованию не допускаемое). 

Модель "сверхглобализма": глобальные проблемы человечества, сообразно с этой версией, могут быть решены только сообща, для чего будет создан постоянно действующий управленческий орган, Мировое правительство. 

Модель "Звезда Полынь": реализация апокалипсического сценария, начинающегося со страшного мора, продолженного установлением власти антихриста и чипизацией, завершаемого Армагеддоном и Страшным Судом. 

Идеология в условиях кризиса 

Футурологические картины постпандемического мира создаются на основе вкусовых предпочтений, идеологических симпатий и антипатий, эвристических озарений, а то и религиозных откровений. Обнаруживается при этом очевидный дефицит научной методологии прогнозирования будущего. В ситуации кризиса — тем более, кризиса нетипичного — оказалось, что общественные науки не имеют надёжного инструментария для прогноза. К естественным наукам, оказавшимся неспособными выработать конвенциональный подход в отношении даже первичной диагностики COVID-19, этот упрек относится в той же мере. Поэтому задача данной статьи заключается не в том, чтобы дать очередную версию постпандемического мира, а проанализировать направленность идеологических рефлексий. Ответы на вопрос, кто прав в дискуссии о будущем мира и о природе кризиса 2020 года, мы в данном случае оставляем за скобками. В фокусе внимания — катализированная кризисом трансформация идеологий. 

Проводимый анализ исходит из условия, что изменения в 2020 году не будут полностью отыграны назад, и точка невозврата в системных трансформациях пройдена. Ограничительные меры будут, вероятно, ослабляться и ужесточаться вновь, но шаблон реагирования на угрозы был апробирован, и на каждый сопоставимый вызов теперь дóлжно отвечать по аналогии с принятой рецептурой действий. 

Кризисы, как вызовы, адресованные человечеству, являлись в мировой истории главными катализаторами развития идеологии. Ответами на них и были те или иные версии посткризисного жизнеустройства. Возьмём, к примеру, вызов "Великой депрессии" 1930-х гг. Ответом на него в рамках либеральной идеологии явился переход на позиции кейнсианства, признание целесообразности государственного регулирования и больших общественных проектов, выдвижение "нового курса" Рузвельта. Экстремизированным развитием идеологии национализма и национал-консерватизма стал нацизм и многочисленные фашистские учения. В левом идеологическом спектре усиливается вектор трансформации, приведший в СССР к формированию идеологии национал-большевизма. Существенную трансформацию на фазе посткризисного мирового развития испытали, таким образом, все классические идеологии. 

И если кризисы прошлого приводили к изменениям идеологических парадигм, то есть все основания считать, что к такой смене приведёт и современный кризис. Симптомы идеологических изменений проявлялись и ранее, выражаясь даже в определённых тенденциях, но 2020 год, очевидно, ускорил соответствующие процессы. 

Основным вызовом-катализатором для каждой классической идеологии стало введение государствами беспрецедентных ограничений на перемещение граждан, на функционирование бизнеса, закрытие границ. Внутри каждого из идеологических сообществ возник фактический раскол в отношении к установленным ограничениям. Этот раскол и является главным индикатором начавшейся трансформации всего идеологического спектра. 

Либерализм — раскол № 1 

Антивирусные меры, казалось бы, торпедировали базовую для либерализма ценность — свободу. Фактически прекратила действовать Всеобщая декларация прав человека. Статья 13, гарантирующая свободу перемещения внутри страны, выезда за пределы государства, оказалась попросту дезавуирована. Утратили силу и гарантии, предусмотренные статьёй 20-й: свободы собраний — ввиду запрета на собрания как таковые. 

Однако особо сильных протестаций в либеральном лагере в связи с этим зафиксировано не было. В целом либеральная общественность обмен свободы на безопасность приняла. Впрочем, она приняла его намного раньше, будучи эпатирована угрозой терроризма. Угроза болезни только продолжила логику этого ценностного замещения. 

Вызовом для либерализма стала и фактическая утрата Соединёнными Штатами Америки в период борьбы с пандемией своего авторитета морального мирового лидера. Симпатии к США долгое время служили индикатором либеральной позиции. Связка либерализма и американизма стала девальвироваться с приходом Трампа в Белый дом, и в 2020 году распалась, по-видимому, совершенно. Лидерские позиции в противодействии новой угрозе Соединённые Штаты не только не предъявили, но скорее наоборот, показали полную неспособность взять на себя бремя лидера. Наибольшее число заразившихся коронавирусом и наибольшее число в абсолютном исчислении летальных исходов, приходящиеся на США, стали уязвлением не только американской модели жизнеустройства и разоблачением порочности капитализма, но и пощёчиной для идеологии либерализма в целом. 

Тем не менее, либералы не только не капитулировали, но повсеместно манифестируют подтверждение своей правоты. В последнее время либерализм ассоциировался не столько со свободой, сколько с социальными технологиями, отделяющими успешных, "креативный класс" от "архаизированных масс". Неформальным признаком приверженности либерализму стали апелляции к цифровизации, развитию "цифровой экономики". 

В ситуации 2020 года в связи с переводом значительных профессиональных сегментов на дистантный формат концепт цифровизации стал авангардной позицией либералов. Как состоявшийся по факту переход к онлайн-обучению, без шансов возвращения к прежней системе, позиционируются изменения, произошедшие в 2020 году в сфере образования. Ректор Высшей школы экономики, считающейся в России одним из главных бастионов либерализма, Ярослав Кузьминов выступил с фактическим манифестом о преимуществах цифрового перехода в условиях постпандемического мира. Коронавирус в его интерпретации рассматривается в качестве катализатора объективных технологических трансформаций. Да, при переходе к новой технологической реальности, неизбежно будут пострадавшие, но это есть необходимая плата за прогресс. Странное ощущение дежавю. Ну, конечно же, — "шоковая терапия"! Тогда, в 1992 году она требовалась для перехода к "рыночной экономике", сегодня в 2020-м — к "цифровой экономике". 

Дополнительную актуализацию в реалиях поведенческих предписаний получила либеральная антропологическая модель человека-индивидуума. Установка социального дистанцирования в 2020 году соотносится как раз с идеологией либерализма, с её индивидуумной антропологией. 

Вероятно, в ближайшей перспективе также получит актуализацию чаще всего соотносимая именно с либеральной мыслью теория трансгуманизма. Человек столкнулся с угрозой, исходящей от вирусов, он и далее будет подвергаться подобным угрозам, если не будет изменена его геномная природа. И здесь ожидаемо включатся в трансгуманистические проекты глобальные корпорации, и без того симпатизирующие трансгуманизму, а тут получившие вроде бы карт-бланш на спасение человечества. 

Вопреки манифестациям оппонентов о том, что с глобализмом в 2020 году было покончено, для либералов это не оказалось очевидной данностью. Глобализация в их понимании только поменяла формы, не будучи отменена по своей сути. Было остановлено физическое перемещение людей, фактически блокировано развитие туризма, но виртуальные трансграничные коммуникации только усилились. Интернет никто системно блокировать в 2020 году не пытался. Международные финансовые институции остались незыблемыми. Ротации либеральных элит на национальном уровне нигде не произошло. 

Глобалистские амбиции в определённых проявлениях даже возросли. Бывший премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон озвучил идею введения на время борьбы с коронавирусом Мирового правительства. Нет никакого сомнения, что введённая на время такая институция, как Мировое правительство, вряд ли в дальнейшем пошла бы на самороспуск. Но в данном случае важна сама претензия на создание такого правительства — идея, которую ранее, ввиду ассоциаций с историческими претензиями на мировое господство, не было принято публично заявлять. Заявление Кэмерона явилось в этом смысле снятием негласного запрета. И, вероятно, на следующем этапе тема Мирового правительства займет центральное место в либеральном дискурсе. 

Однако свёртывание свобод, усиление государственного вмешательства в жизнь граждан, покушение на принцип открытости общества не могли быть приняты той частью либерального сегмента, которая придерживается ценностей классического либерализма. Выразителями протестных настроений в связи с покушением на свободу человека стали либертарианцы. Занимавшее прежде маргинальную нишу либертарианское течение обретает сейчас небывалую популярность. Имела место даже попытка позиционирования на Украине партии В.А. Зеленского "Слуга народа" в качестве партии, придерживающейся либертарианской идеологии. Есть у либертарианцев и свой идейный вождь — Ноам Хомский. 

Возрождается — прежде всего, в соотнесении с либеральным спектром — и тема борьбы человека против Системы как таковой, в любых её эманациях. Эта тема была, напомню, очень популярна в протестных молодёжных субкультурах позднего СССР и использовалась как мотиватор антисоветских выступлений. И вот, кумир субкультуры андеграунда того времени Борис Гребенщиков разразился в 2020 году песней "Не выходи за дверь", написанной фактически в духе антисистемной протестности конца 1980-х годов. 

Национал-консерватизм — раскол № 2 

В национал-консервативном идеологическом поле долгое время доминировало видение происходящих перемен в логике историософии упадка. Глобализация и постмодерн усугубляли эти настроения. Однако в последнее время всё определённее в этом лагере стало заявлять себя течение оптимистов. Основаниями для такого оптимизма считаются определённые заявления и шаги Путина, осмысливаемые через идеологему "русской весны", победу на выборах в США Трампа, кризис Евросоюза, оппонирование системе однополярности со стороны ряда геополитических акторов — таких, как Китай, Россия, Иран. 

Ожидание "чего-то хорошего" создало соответствующую ментальную почву для охватившего часть национал-консервативного лагеря воодушевления в связи с принятием антивирусных мер в 2020 году. Закрытие границ, вмешательство государства в экономику и установление им новых норм общежительства, фактический крах Евросоюза как единого экономического пространства и пространства свободного перемещения, наихудшие показатели по летальным исходам в странах Запада — всё это стало основанием для надежды, что произошёл системный мировой поворот к национал-консервативной модели. Восстанавливаются национальные государства как реальные субъекты политики! Восстанавливается национальный суверенитет! От открытости происходит поворот в сторону автаркизации, опоры на собственные силы! Джордж Сорос и глобалисты повержены! Консервативные силы на уровне национальных правительств посредством синхронных действий дали под вывеской борьбы с коронавирусом системный отпор планам глобализаторов! В целом антивирусные меры трактуются не просто как меры медицинского характера, а как политика национального спасения. 

Восторги одной части национал-консервативного сегмента диссонируют с резко возросшими алармистскими настроениями другой его части. Индикатором происходящего для них стало закрытие храмов вообще и особенно на Пасху. Борцы с коронавирусом борются не столько с глобалистами, сколько с Традицией. Получают актуализацию эсхатологические апелляции, обращение к религиозным пророчествам о последних временах. Первый всадник Апокалипсиса — "конь белый" (он же — болезни и мор) уже пронёсся по миру, за ним скачут трое других: война, голод и смерть. Устанавливаемый тотальный контроль есть в эсхатологическом прочтении признак наступления царства антихриста. Грядущая вакцинация трактуется как чипизация человечества. Деятельные следствия из этой позиции, рецептура того, как надлежит действовать истинным верующим в последние времена, — понятны. 

Столь резкое расхождение в восприятии происходящего с первым сегментом в национал-консерватизме не может не привести вначале к системному идейному расколу между "оптимистами" и "алармистами", а далее и к расколу организационному. Раскол среди национал-консерваторов будет очевидно более радикальным, чем среди либералов. Сталкиваемые позиции: национальное спасение или антихристово порабощение не оставляют, к сожалению, надежд на достижение компромисса. 

Социализм — раскол № 3 

Часть сторонников идеологии социализма также увидела для себя в событиях 2020 года нечто воодушевляющее. Начались разговоры о латентном "левом повороте" национальных государств под видом борьбы против коронавируса. 

Как симптом "левого поворота" рассматривается возрастание значения распределительных и регуляционных функций со стороны государства. Система рыночной экономики оказалась, в той или иной степени, повсеместно свёрнута. Права бизнеса перестали рассматриваться в качестве приоритетного интереса. Рост ВВП, воспринимаемый ранее в качестве главного критерия успешности, резко утратил прежнее критериальное значение. Более важным показателем оказалась защита человеческой жизни. И оказалось, что государства, относимые к обойме "старого капитализма", "классические западные демократии" имеют в этом рейтинге наихудшие результаты. Летальность заразившихся коронавирусом здесь наивысшая среди всех стран мира. 

Социалистический Китай, между тем, предъявил гораздо более высокие возможности противодействия кризису. Минимальные показатели летальных исходов и у других стран, сохранивших социалистическую ориентацию — таких, например, как Вьетнам (к 17 мая умерших за всё время — 3 человека). Более того, страны Восточной Европы, имевшие опыт управления медициной и здравоохранения советского типа, показывают устойчиво более низкие результаты смертности от коронавируса, чем страны Западной Европы, такого опыта не имевшие. В целом сторонники "левого поворота" говорят, что пандемия 2020 года обнаружила системные преимущества социализма над капитализмом в условиях кризисного развития. 

Непримиримость другой части левого лагеря в отношении властной системы, напротив, в условиях кризиса 2020 года существенно возросла. В противовес позиции "соглашателей", представители этой группы видят в антивирусных мероприятиях лишь новое наступление на права трудящихся. 

Налицо не "левый поворот", говорят они, а движение к государственно-монополистическому капитализму, обострение в условиях кризиса межимпериалистических противоречий держав. На выходе из кризиса фактически зачищенным окажется малый бизнес, акторы которого оказались принудительно отправлены в самоизоляцию, а в выигрыше — ввиду ликвидации конкурентов — будет опять-таки крупный капитал. 

Для этой части левого сегмента происходящее есть новая фашизация мира, реализация модели "цифрового фашизма". Особо зловещими эти тенденции видятся через призму празднования 75-летия Победы, памятные мероприятия в честь которой, за исключением Республики Беларусь, нигде не состоялись. Итог идеологической рефлексии непримиримых левых — новая актуализация противоречий, описанных в марксизме, срыв масок классового конфликта. 

Идеологическая конфигурация 

Таким образом, внутренний раскол позиций в связи с отношением к кризису 2020 года фиксируется внутри каждой из классических идеологий. Раскол в отношении к антивирусным мерам выводит, как видно из изложенного, на раскол идеологический, а далее и раскол организационно-политический. Прогнозируемы острые идейные конфликты бывших идеологических соратников — вероятно, даже более острые, чем между адептами разных идеологий. Симптомы этого раскола, сфокусированные на вопросе об отношении к власти, проявлялись и прежде, но 2020 год катализировал идеологическое размежевание. 

Возможны ли консолидации среди отдельных сегментов прежних идеологий? "Алармисты", вероятно, в своих протестациях против Системы, позиционируемой как новый тоталитаризм, действительно, будут объединяться. И это объединение может стать, по-видимому, довольно мощной по энергетическому заряду силой. Есть, впрочем, между алармистами разных толков и принципиальные мировоззренческие расхождения, делающие такой союз сомнительным, но логика социального протеста может объединить тактически всех. 

В сегментах "оптимистов" объединение более проблематично, ввиду отсутствия объединяющего начала в целевых ориентирах. Объединение "оптимистов" национал-консерваторов со сторонниками "левого поворота" действительно возможно и, вероятно, станет реальностью на почве консенсуса в отношении к национальному государству. Но с "глобалистами", то есть сторонниками глобального мира, такой альянс не только невозможен, но именно они и оказываются главными противниками "государственников". Таким образом, идеологический расклад сил в перспективе видится следующим: 1) "глобалисты"; 2) "государственники" (или "новые государственники"); 3) "объединенные алармисты". 

Такая диспозиция предполагает в качестве базового условия сохранение курса государства, его собственного идеологического позиционирования, с которым оно выступает по состоянию на весну 2020 года. Но государство может потенциально смахнуть все фишки и изменить саму партию. Изменение в описанном идеологическом раскладе возможно в том случае, если государство само обретёт некую эсхатологию, по типу ли идеи русского катехона, или же русского революционного эсхатологизма большевиков. Противоречия между "государственниками" и большей частью "алармистов" при такой реконфигурации окажутся снятыми, а дихотомия конфликта будет изменена. 

Такой поворот был бы желательным в перспективе не только возрождения России, восстановления её цивилизационной матрицы, но и выхода человечества из тупика, проявлением которого стал кризис 2020 года. Но насколько такой поворот реален, и что необходимо сделать для его осуществления? Пусть этот вопрос останется пока за пространством представленного рассмотрения. Иногда целесообразно бывает завершать анализ не рецептурой: делай так, — а именно постановкой проблемы для дальнейшего поиска.

 

https://zavtra.ru/blogs/kovidnij_raskol

 

06.04.2020 Коронавирусный мир: постпандемические модели 

 

Точка невозврата пройдена

Мир уже никогда не будет таким, каким он являлся до трансформаций 2020 года, реализуемых пока как временная мера в связи с отражением реальной или мнимой угрозы коронавирусной пандемии. Об этом говорят сегодня все те, кто позиционирован в качестве глобальных мыслителей человечества. Невозвратность произошедшего связано с тем, что произошло отрицание фундаментальных принципов функционирования прежней модели жизнеустройства. Показано, во-первых, что прежняя система с глобальными вызовами не справляется, и, во-вторых, что жизнь может быть организована и сущностно иначе.

 

Можно, конечно, сказать, что все это временно, и жизнь вернется в свою колею, как только эпидемиологические показатели пойдут на спад. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем то, что вводилось когда-то в качестве временного и чрезвычайного.

Эксперты заявляют о возможностях начала осуществления вакцинации в перспективе года — двух лет. Но год существования новых институций, нового механизма функционирования в глобальном и национальном масштабах означает, что все это приобретет характер укорененности. На то, чтобы проводить новую очередную институциональную трансформацию — теперь уже по отмене установленных в период пандемии институций — на это никто не пойдет, так как, во-первых, пандемия может вернуться, а во-вторых, от власти (а властные потенциалы при пандемии принципиально увеличиваются) добровольно не отказываются.

А через несколько месяцев произойдет новая вирусная модификация. Дело в том, что вирусы модифицируются постоянно и с этим человечество живет всю историю. И тогда в логике действий 2020 года надо теперь будет реагировать сходным образом на любую модификацию.

Постпандемические миры

Постпандемический мир — такое явление не впервые представляет ход мировой истории.

Римская империя была в свое время повержена не только варварскими вторжениями, но и чередой эпидемий, вызвавшими мор. Города вымирают, население рассредоточивается в сельской местности, связанные с городской культурой технологии свертываются, а в дальнейшем и забываются. Единое пространство Римской эйкумены распадается на отдельные страновые общности, а потом и локалитеты. Итог — переход от стадии античности к средневековью, с другой системой ценностей и с другим типом политической организации.

«Черная смерть» — пандемия чумы четырнадцатого века, вспышки которой воспроизводятся и в последующие столетия. Реакцией на нее явилось развитие индивидуализма, предполагавшего меньшую контактность населения; создание социальных инфраструктур, направленных исходно на ликвидацию очагов распространения болезней; даже религиозная трансформация, выражающая в ослабление ритуальной коллективности и развитии индивидуальных практик — все это подготовило переход Европы к Новому времени.

Шесть пандемий холеры в девятнадцатом — начале двадцатого века, пандемия испанки 1918-1919 годов — это в свою очередь подготовило переход к новой модели функционирования государств эпохи позднего модерна, созданию развитой инфраструктуры водоснабжения и канализаций, вхождению в обиход средств личной гигиены. Пандемии меняли мир, но он бы мог быть изменен и в том случае, если бы люди считали, что пандемия есть вне зависимости от ее реальности или степени угроз для человечества.

Сегодня уже нет сомнения, что шумиху вокруг распространения ВИЧ-инфекции, пытались использовать в глобальных проектах регулирования населения через сдерживание рождаемости, а также расширения масштабов порно-индустрии. Показательно в этом отношении создание на волне распадных процессов в СССР в 1989 году газеты СПИД-инфо, которая, казалось бы, должна была освещать проблему синдрома приобретенного иммунодефицита, а в реальности стала высокотиражным изданием по тематике «сексуального просвещения». И, наконец, коронавирус…

Если исходить из того, что каждая из исторических пандемий меняла мир не просто в виде новых элементов быта, а как смену парадигм, то и коронавирусная пандемия должна стать трансформацией такого масштаба. Весь вопрос в каком направлении пойдет трансформационный процесс, каковы будут качественные характеристики постпандемического мира. На сегодня в дискурсивном мировом и российском пространстве можно выделить четыре возможных описываемых моделей жизнеустройства.

Первая модель — глобальный социально-экономический крах

Произошедшее характеризуется криком отчаяния — «Нас всех загоняют в каменный век!». Еще недавно большинством это считалось невозможным. Мир виделся исключительно в розовых тонах безальтернативности технологического прогресса. Завтра будет безусловно лучше, чем вчера! Индикатором этого улучшения воспринималось ежегодное появление новых версий смартфонов. Сформировались поколения, подсаженных на наркотик технологического прогресса. Возможность катастрофы, вступление мира в фазу регресса было вообще исключено из широкой общественной повестки. Потребовалось совсем немного времени — и восприятие большинства сменилось на противоположное, вместо оптимистического на алармистское.

Нельзя сказать, вместе с тем, что версия регресса полностью отсутствовала в сценариях будущего. Так, в сценарных версиях глобальных трендов открытого доклада ЦРУ 2012 года описываемая ситуация соотносится с моделью «заглохшие моторы». Маховик экономики принципиально замедлит обороты, вызвав, как следствие, массовую безработицу, сброс социальных обязательств, распад больших экономических пространств. Европейский союз, выстраиваемый на идее единого экономического пространства, де факто уже перестал существовать. Тоже самое, с прискорбием приходится констатировать, случилось и с ЕврАзЭС. Не избежать в этой перспективе пандемии голода, а за ним и мора. И вот уже контуры образов четырех всадников Апокалипсиса — Болезни, Война, Голод и Смерть забрезжили на горизонте.

Актуализируется свернутый было дискурс о наступлении времен неосредневековья и неофеодализма. Макромир сужается до пространства локалитетов. Туризм оказывается более невозможен, а самой предосудительной формой туризма оказывается иностранный. Вновь, как во времена средневековых цехов, восстанавливается надомная работа. Парадигма глобализации сменяется глокализацией. Региональные властители по типу средневековых феодалов приобретают фактически абсолютную власть на местах. Страхи, продуцируемые информацией о пандемии — «все мы умрем», вызывают настроение, которое можно охарактеризовать как новая эсхатология, имеющее также определенные переклички со средневековьем.

Однако при переходе от языка аллегорий обнаруживаются принципиальные отличия средневековой модели от того, что можно было бы охарактеризовать как постпандемический мир. Средневековье может быть и наступило бы при полном отключении интернет. Общество же построенное на интернет-коммуникациях есть общество постмодерна и априори не может быть традиционным обществом. Между тем, в постпандемическом мире фактор интернет со всеми производными от него будет только возрастать.

Средневековое общество являлось обществом религиозным, и Церковь играла в нем Системообразующую роль. Отношения в общине верующих предполагало участие в религиозных ритуалах, что подразумевало коллективность и контакты. Из системы же постпандемического мира Церковь вообще выпадает. Показателен в этом отношении факт закрытия храмов и мечетей в период провозглашенной современной пандемии. Ничего подобного в период средневековой пандемии чумы просто не могло произойти. Напротив, четырнадцатый век — век чумы стал и веком беспрецедентного подъема религиозного подвижничества. На Руси чумные годы это ведь и эпоха деятельности Сергия Радонежского.

Другой скрепой средневекового были общины. Общинность подразумевала коллективность всех проявлений общественной жизни — совместный труд, совместные праздники, совместные трапезы и т.п. Все это явно не для предписаний жизни по нормам антивирусной профилактивной практики.

Вторая модель — технологический оптимизм

Нельзя согласиться в полной мере с мнением ряда экспертов, заявляющих о том, что коронавирус фактически упразднил либеральную идеологию. Действительно, различные ограничения свободы стали вызовом для либерализма. Однако либеральные идеологи с успехом оседлали тему пандемии и используют ее в доказательствах своей правоты.

С одной стороны, антипандемические профилактические меры обнаруживают соотнесение с ценностью индивидуализма. Коллективизм опасен, пребывание в коллективе создает угрозу. Держитесь друг от друга подальше, соблюдайте дистанцию, ваша безопасность — это ваше личностное пространство!

Либерализм в своем историческом генезисе пережил несколько разводов. Исходно он был дистанцирован от религии, будучи идеологией секуляризма. Дальше происходит развод с национальной идеей, и либерализм переходит на сугубо космополитические позиции.

Следующим этапом либерализм разрывает с идеей государства. Ранее допускалась целесообразность государства-Левиафана, в котором либералы видели зло, но считали его неизбежным для предотвращения войны всех против всех. В условиях глобального мира корпораций потребность в национальном государстве в глазах либералов отмирает.

Третьим разводом стал произошедший фактически на наших глазах развод либерализма и демократии. Демократия в ее традиционном понимании как власть большинства перетолковывается либералами как власть креативного меньшинства. Особенно ярко этот развод обнаружил себя в России, где отношение либералов к большинству часто переступает грань фобии (руссофобии).

И наконец, пандемия коронавируса наметила четвертый развод внутри либеральной идеологии. Это развод между двумя фундаментальными основаниями либерализма — свободой и индивидуализмом. Свободой было предложено пожертвовать в обмен на безопасность. Вначале — это было предложено сделать при раскрутке темы террористической угрозы. Теперь — при раскрутке угрозы распространения вируса. И либерализм, за исключением, пожалуй, либертарианцев, признал целесообразность этой жертвы. Но либерализм без свободы, превращается идеологически в нечто иное, о чем ниже…

Другой стороной, либерального дискурса периода пандемии стала новая волна раскрутки любимой либералами темы «цифровой экономики». Вот, вот говорят они, надо было развивать «цифровую экономику» более активно, инвестировать «цифру». Теперь придется делать это в любом случае. Показательно в этом отношении видение постпандемического мира, описанное ректором НИУ ВШЭ Ярославом Кузьминовым.

Пандемия коронавируса в версии либеральных оптимистов — важный и исторически необходимый катализатор перехода к новому технологическому укладу. Все такого рода переходы сопровождались исторически аутсайдерством для широких групп населения, связанных с прежними технологическими укладами, скачкообразным ростом безработицы. Но рано или поздно это должно происходить. Такова плата за прогресс. По сути, речь идет о той же «шоковой терапии», на этот раз пандемической.

Ярослав Кузьминов пишет о преимуществах работы на удаленке, об архаичности понятий рабочее место и рабочее время. При работе на удаленке, рассуждает он, снижаются расходы на аренду, упраздняются другие издержки, связываемые с арендуемыми площадями. Изжила себя, продолжает Кузьминов свои рассуждения, и покупка товаров, как непосредственный поход покупателя в магазин. Интернет дает возможность полностью перейти на покупки в онлайн-режиме, и опять-таки при этом магазины в их прежнем виде будут неизбежно отмирать. Об обучении в онлайн-формате и говорить нечего: ВШЭ и их идейные союзники активно ратовали за внедрение этой системы еще до начала пандемии. Да, будут безработные — те, кто оказался не готов к работе в системе «цифровой экономики». Так что слава коронавирусу, подтолкнувшему исторический процесс.

Позиция ВШЭ — это больше, чем позиция одного из российских вузов, а консолидирующейся вокруг нее всей российской либеральной группировки. И, как можно наблюдать, в качестве поражения либерализма там происходящее в мире отнюдь не воспринимают.

Главный изъян сценария развития постпандемического мира в версии либеральных технологических оптимистов состоит в игнорировании фундамента физического существования любого общества. Этот фундамент связан с секторами реального экономического производства — сельским хозяйством, промышленностью. Сервис, безусловно, важен, но имеет всегда подсобное значение. Виртуально реальные секторы экономики функционировать не могут. «Цифру» нельзя есть.

Прогрессивной может показаться на первый взгляд и идея об упразднении рабочего места и рабочего времени. Она и могла быть таковой, если бы новый формат трудовых отношений определял работник, а не работодатель. Безусловно, работник может многое из того, что ему предписывается делать на рабочем месте, может делать дома, не тратя время на дорогу, свободно выстраивая свой график жизни. Но если эту реформу будет проводить работодатель, а так оно и будет, то упразднение рабочего времени обернется тем, что все время окажется рабочим. А проверить сегодня трудится ли работник по заданию босса, или по своим личным делам не представляет труда.

Не вызовет большого удивления, если в какой-то ближней перспективе в рамках коронавирусной темы актуализируется вопрос о трансгуманизме. Аргумент, вероятно, будет выдвинут такой, что надо создать такой образец человека, который будет неуязвим в отношении любого вируса. Пандемия подводит логически под запуск проектов генной инженерии человека. И никакой конспирологии!

Третья модель — национальное спасение

Антивирусные профилактические меры в части закрытия границ, предупреждения от контактов с иностранцами, введение мобилизационных механизмов, наступление на интересы частного капитала удивительно воодушевило часть патриотического сегмента. Поступающие вести из-за рубежа еще более повышают воодушевленность противников глобализма — единая мировая экономическая система рушится, страны обособляются, Европа вернулась к принципам Национальных суверенитетов. Возникают надежды на то, что национальные государства будут восстановлены. Говорится даже о появившемся запросе на социализм, поскольку капитал обнаружил свою непригодность работы в критической ситуации. Ссылаются на Китай, который не в пример Западу, за счет мобилизационных возможностей партийно-государственной системы, в сравнительно короткий срок победил эпидемию.

Спасение в закрытости — рецептура действий в ситуации пандемии прямо противоположна доминировавшим ранее идеям открытого общества. Спешат сообщить, что Сорос уже проиграл. Приоритет получают в новых условиях те, кто обладает механизмами самообеспечения. Путь специализации в международной системе разделения труда, различного рода транснациональных коллабораций оказывается для модели постпандемического мира ошибочным. Еще один шаг и будет принята идеология, обосновывающая и легитимизирующая автаркию.

Циркулирует на просторах сети конспирологическая версия со знаком плюс, согласно которой, операция пандемии была и проведена для того, чтобы низвергнуть глобалистов. Защита людей от коронавирус являлась благоприятным поводом для ее законного осуществления. Лидеры ведущих национальных государств выступили синхронно и единым фронтом. То что это было сделано в преддверии выборов в США, где ожидалась новая схватка глобалистов с националистами еще более убеждает сторонников выдвинутой версии о ее достоверности.

Однако сведений о том, что Джордж Сорос или кто-то другой из идейных вождей глобализма выступил бы против принимаемых национальными правительствами мер не поступает. Не известно, что кто-либо из них попытался бы изобличить пандемию в качестве фейка, хотя информационные возможности для этого у них точно имеются. Напротив, поступают сведения о включенности в борьбу с эпидемией, выделении средств на поддержку людей в условиях карантина, на создание вакцины. 

Границы для людей действительно оказались перекрыты. Но ведь не из-за иностранного туризма, поездок какой-то части российских граждан в Италию продуцировались главные угрозы десуверенизации. Интернет никто перекрывать не собирается. О попытках покушений на мировую финансовую систему тоже не слышно. Напротив, ввиду усиления виртуальной составляющей она, по-видимому, только укрепится. Нефть и газ по-прежнему идут в одном направлении, а в обратном — доллары и евро. Не слышно и о появление фигур на уровне политического истэблишмента, предъявивших бы новые смыслы государственного позиционирования.

Спасение национальных государств? Профилактические меры не только ведут к изоляции государств, но и регионов. В ситуации карантина посыпется следующим шагом внутренний рынок. Благополучные в плане распространения эпидемии регионы попытаются оградиться от неблагополучных. А наиболее неблагополучными оказываются, ввиду урбанистической концентрации, национальные мегаполисы. В России — это Москва. Уже поступает информация о нежелательности принимать москвичей, как носителей инфекции, в провинции. Объективно в этой перспективе начнутся процессы дезинтеграции, возможно, будет поднято знамя сепаратизма.

Система самообеспечения и система обеспечения посредством онлайн-коммуникаций далеко не одно и тоже. Для того, чтобы работали механизмы самообеспечения, индивидуальная самоизоляция не подходит. Надежды на неофизикратию, возвращение человека к земле — не про этот случай. Коллективный труд, коллективные формы существования социума — таких установок в перспективе постпандемического мира нет, а соответственно, и рассчитывать возрождение разрушенных форм социальности эпохи модерна и традиционного общества не приходится.

Четвертая модель — планетарный тоталитаризм

Об угрозе установления системы глобального цифрового тоталитаризма или цифрового фашизма заговорили еще до пандемии коронавируса. Происходящее в мире в 2020 году фактически точно легло на описываемую ранее модель. Тотальный контроль за человечеством с помощью «умных систем»; люди сидящие по своей квартирам, с ограниченным правом передвижений; специальные пропуски для перемещения, пустые храмы в которые власти ходить не рекомендуют; запрет на групповые сходки, а соответственно, и возможности протестных акций; угрозы уголовного преследования за «распространение недостоверной общественно значимой информации под видом достоверных сведений»; лица, как один одетые в маски и маски, как символ лояльности — все это воспроизводит канву антиутопий прошлого. Джордж Оруэлл писал роман «1984» адресно против СССР. Советской реальности он не соответствовал и справедливо оценивался в качестве политического пасквиля. Но вот сегодня оруэлловская антиутопия становится действительно актуальным произведением.

«1. Каждый человек имеет право свободно передвигаться и выбирать себе местожительство в пределах каждого государства.

2. Каждый человек имеет право покидать любую страну, включая свою собственную, и возвращаться в свою страну» — это положения статьи 13 Всеобщей декларации прав человека. Действие статьи утратило по факту в 2020 году свою силу на мировом уровне. Утратила свое действие и статья 20, гарантирующая право собраний. Прекращение действия Всеобщей декларации прав человека действительно есть важное свидетельство о происходящей мировой трансформации.

Но отказом от свобод эти трансформации не ограничиваются. Происходит отказ и от фундаментальной ценности демократии. Все антивирусные меры устанавливаются сверху, без учета позиции большинства скептического, относящегося к самому факту пандемии населения, реализуются недемократическим путем. Спросить у народа — принимает ли он сам концепт предписываемой самоизоляции — такого опроса ни одно из претендующих на то, чтобы называться демократическим, государств не проводило.

Означает ли переход к постпандемическому миру переход государств на позиции антиолигархизма и шире антиэлитаризма? Ничуть не бывало. Основной удар в результате мер самоизоляции испытает на себе мелкий и средний бизнес, а вовсе не ТНК. Ликвидация мелкого и среднего бизнеса, а она неизбежно произойдет при длительности истории борьбы с пандемией, только будет на руку глобальным корпорациям, оказавшимся на зачищенном от конкурентов пространстве рынка. А там уже можно договариваться друг с другом и устанавливать любые цены без боязни того, что покупатель пойдет мелкому и среднему предпринимателю.

Специальные пропуска — вот ключевые слова для характеристики тоталитаристской версии постпандемического мира. Будут специальные пропуска, дающие право на свободное перемещение группам лиц, чья деятельность признана значимой. Признана кем? Конечно властями. Как могут выдаваться эти пропуска — здесь сомневаться не приходится — как всегда. Таким образом, подавляющее большинство население окажется в полной или частичной самоизоляции, а для каких-то групп предоставлены пропуска. Кто войдет в эти группы — тоже не вызывает сомнений. Права, предоставляемые этими пропусками, могут в дальнейшем дифференцироваться — кому-то доехать до работы, а кому-то и выехать за рубеж. Иной характеристики, чем новое издание крепостного права, для этой модели трудно подыскать.

Безусловно, нововведения станут ответом на те вызовы глобального развития (глобальные проблемы современности), о которых говорилось и до 2020 года, но которые не могли быть решены в рамках прежней модели. Такой проблемой является, в частности, миграция. Последние годы миграционный приток в страны «золотого миллиарда» приобрел крайне острый характер. Антимиграционные настроения подходили к критической точке фактически во всех странах запада. Западные обыватели были напуганы агрессивностью мигрантов. Лидеры государств все чаще выражали сомнение в целесообразности делиться с аллохтонами социальными благами, сокращая теп самым потребительскую корзину европейца. Сами мигранты зачастую провозглашали свое намерение завоевать Европу, включить ее в новый Халифат и т.п.

Рано или поздно с миграция должна была быть каким-то образом остановлена. Остановить ее в соответствие с принципами Всеобщей декларации прав человека не представлялось возможным. Помогла пандемия коронавируса. Перекрытие границ означало прежде всего перекрытие их для мигрантов, как потенциальных распространителей инфекции.

Об угрозах глобального развития для экологической ситуации на Земле уже довольно давно говорилось в докладах Римского клуба. В качестве рецептуры выдвигалась, в частности, доктрина «нулевого роста». Но практически воплотить ее в жизнь было невозможно. Теперь механизмы реализации рецептуры Римского клуба появились. Появились также механизмы более действенного регулирования численности населения в мире. Брачность самоизолированной молодежи объективно снизится, а ряды стариков будут косить вирусы, или страх заражения в купе с депрессией замкнутого образа жизни.

Уровень власти актуальной элиты принципиально возрастет. Учитывая, что это старая элита периода глобализационного наступления, ничего хорошего от этого произойти не может. А между тем, бывший премьер-министр Великобритании предлагает для борьбы с коронавирусом учредить мировое правительство. Естественно, создание мирового правительства позиционируется как мера «временная». Но ключевые слова для описания модели №4 — мировое правительство, обладающее фактически абсолютной властью — были произнесены. Именно эта сценарная перспектива из всех перечисленных версий представляется наиболее адекватной логике происходящего. Но это не означает, абсолютную невозможность других сценариев. Не в отрицании сценариев в пользу одного, а в установлении степени их вероятности и заключается методология сценарного анализа.

***

Безусловно, описанные версии постпандемического мира есть чистые модели. Реальность может представлять собой отступление от модели, смешение моделей. Возможны реверсы к старой системе и повторные модельные переходы. Очевидно одно, что смена парадигмы грядущего мироустройства происходит на наших глазах. Понимание моделей дает возможность экстраполировать соответствующие матрицы на развертывающуюся событийную канву, а соответственно, заглянуть за черту тревожного будущего.

 

http://vbagdasaryan.ru/koronavirusnyj-mir-postpandemicheskie-modeli/

  

Джордж Оруэлл писал роман «1984» адресно против СССР

Джордж Оруэлл писал роман «1984» не против СССР.  Оруэлл мог описывать лишь то общество, в котором жил. Перспективы развития многих зловещих тенденций современных ему Англии и Европы он и отразил в провидческих (в отношении замыслов «Планировщика») произведениях «1984» и «Скотный двор»

Cам писатель воздерживался от конкретно-исторической публичной оценки драмы левых и марксистов. В эссе 1946 года «Почему я пишу» Оруэлл указывал: «Каждая строчка серьезной работы, которую я написал с 1936 года, была направлена, прямо или косвенно, против тоталитаризма и за демократический социализм, как я его понимаю» 

Админ.

01.11.2019 Либерал-онтология и либерал-антропология

 

Илл. Юрий Данич. "Бесы" 

Иллюзия свободы, мир без границ, цифровой человек

Либерализм в постидеологическом формате

Либерализм, казалось бы, прошёл исторический максимум своей популярности в мире. Самопозиционирование в качестве либерала сейчас не модно и с ним трудно увлечь за собой. Может возникнуть иллюзия, что либерализм сошёл с исторической авансцены. И даже президент России не без удовольствия отметил, что в российском правительстве вовсе не осталось либералов, если не считать дрейфующего к государственникам А.Л. Кудрина. В реальности никакой капитуляции либерализма нет. Напротив, под либеральные лекала оказались подвёрстаны все институции и повседневная жизнь человека. Случилось иное — ликвидация самого феномена идеологии в том классическом значении, в котором она существовала два предыдущих столетия. Наступила эпоха постидеологии.

Постидеология подразумевает, что ценности публично не артикулируются, смыслы не заявляются, мировоззренческие вопросы снимаются с повестки обсуждения. Но это не означает, что ценности и идейные установки не существуют. Они в системе постидеологии существуют как нечто само собой разумеющееся. Такое существование гораздо более прочно и укоренённее, чем существование артикулируемых идеологий. Выдвижение идеологии либерализма само по себе подразумевало, что существуют и альтернативные идеологии. Либерализм в формате постидеологии, вошедший в природу бытия современного человека, подразумевает, что идеологической альтернативы ему нет.

В российском правительстве, говорит президент, нет либералов — одни управленцы-технократы. Но  управленец в  своих решениях исходит так или иначе из каких‑то ценностей. Образ управленца-технократа означает, что вопросы идеологии его не волнуют, и он принимает ценностную повестку как нечто самоочевидное, не заслуживающее траты времени для её осмысления. Но эта ценностная повестка и есть онтологически воплощённый либерализм. Противостоять либерализму как онтологии гораздо сложнее, чем идеологии либерализма, так как это требует борьбы с ним не просто на уровне альтернативных идей, но на уровне альтернативных жизненных укладов, создание которых внутри глобальной либеральной системы — задача беспрецедентная по своей исторической сложности.

Антропология либерализма

Каждая классическая идеология имеет в своей основе определённую антропологическую модель. Человек в либерализме есть то, чем он никогда не являлся для религиозной антропологии — индивидуум. «Индивидуум» — это латинский эквивалент греческого слова «атом» и в переводе на русский язык означает «неделимый». В либеральной оптике развитие человеческих качеств означает индивидуализацию.

Всё социальное есть некая внешняя нагрузка на индивидуума, пресс общества, подавляющий его свободу. Либеральный проект и состоит в высвобождении индивидуума от этих обременителей, достижение «свободы от» (Liberty). Происходит последовательно освобождение от религиозной идентичности, от национальной идентичности, от гражданского долга, от государства, от семьи, от пола. Исторический процесс в либеральной версии есть процесс освобождения человека. Сегодня он представлен в виде популярной версии «теории модернизации», представляющей собой модифицированную историософию либерализма.

Но логика освобождения человека, когда уже состоится и происходящее сегодня освобождение от пола, требует и освобождения от человеческого. Этот финал можно назвать «расчеловечиванием», а можно «смертью человека». Но это будет и смерть либерализма, так как будет самоупразднено его базовое антропологическое основание — индивидуум.

Педагогическим следствием принятия либеральной платформы является педагогика автономности учащегося. Вместо установки на социализацию принимается установка индивидуализации, раскрытия индивидуальных потенциалов человека, отличающих его как индивидуума от других индивидуумов. Предписывается в выстраивании обучения исходить из индивидуальных потребностей ребёнка, идти за его потребностями, какими бы те ни были. Педагог в этой модели — только коучер, тренер. Индивидуализация становится стратегическим ориентиром всей системы образовательной деятельности. Для каждого учащегося в идеале предлагается своя, вытекающая из его индивидуальных потребностей программа образования. Свобода учащегося в рамках этого подхода является базовым основанием.

Характерно в отношении раскрытия антропологии либерализма признание одного из классиков либеральной теории Ханны Арендт, считающейся основоположницей критики тоталитаризма. Согласно ей, понятие «человек» исключает использование понятия «прогресс». Действительно, человек-атом не только неделим, но и неизменен. Меняться может под него окружающая среда, к которой, собственно, понятие «прогресс» и относится. Создаётся техносфера. Но по отношению к человеку задачи нравственного преображения в либерализме нет.

Либерализм в антропологическом плане предельно выхолащивает социальное содержание природы человека. Лишая его имманентной социальности, либеральная идеология сводила человеческое бытие к биологическому уровню существования. Отсюда прямой шаг к диктатуре потребительской морали. Если человек — это индивидуум, а индивидуум — это несоциальное и, следовательно, животное существо, то императивом данного существа должно являться максимальное удовлетворение своих потребностей.

Ещё Аристотель говорил, что человек вне общества есть или бог, или зверь. Если религия устанавливала идеал обожения, то либерализм, реализуясь через принцип асоциальности, сводил антропологию к природе зверя. Прямо о биологизаторской парадигме либерализма, естественно, не говорится, но сущностно это следует из всей логики провозглашаемых ценностей. Мальтузианство и социал-дарвинизм в этом отношении оказались логически встроены в либеральный концепт. Сама идея мира как пространства конкуренции сущностно является перефразом известного положения «человек человеку волк».

В теории либерализма борьба за существование применительно к социуму представлена как конкуренция. Общественные отношения рассматриваются через парадигму глобального рынка. Вступая в рыночные отношения, люди конкурируют друг с другом. Государство — «ночной сторож», оно лишь следит за честностью конкуренции. Одни объективно побеждают в конкурентной борьбе, другие проигрывают. Конкуренция не ограничивается только сферой экономики, распространяясь на политику, культуру, науку. По результатам конкурентной борьбы формируется общественная иерархия.

«Сверхуспешные» занимают верхние этажи пирамиды. Это уровень элиты. От них онтологически отделены «неуспешные» — массы. Это те, кто не смог пробиться на уровень истеблишмента. Но этажом обитания масс общественная пирамида не заканчивается. Есть ещё и социальное дно, уровень аутсайдеров. Это те, кто не смог вообще встроиться в систему рыночных отношений. Их удел — безработица, нищенство, негласный остракизм. Наличие дна имеет для либерализма принципиальное значение. Без него самой системы всеобщей конкуренции, в которой есть победители и побеждённые, уже не будет существовать.

«Социальное дно» самим своим наличием есть демонстрация того, что будет с теми, кто не желает жить по законам рынка. Безработица необходима для либеральной модели как фактор мотивации работающих через страх потери работы. Теряющий работу — теряет в условиях рынка едва ли не всё. Он оказывается в состоянии изгоя общества, социально отверженного.

Либерализм — иллюзия свободы

Ни одно общество, ни одна социальная сборка не может быть построена на идее свободы как таковой. Социогенез, как известно, начинается с установления табу.  О  бесперспективности выстраивания общества на идее свободы рассуждал в своё время Василий Розанов: «От свободы все бегут: работник к занятости, человек к должности, женщина к мужу. Всякий — к чему‑нибудь. Всё лучше свободы, «кое‑что» лучше свободы, хуже «свободы» вообще ничего нет, и она нужна хулигану, лоботрясу и сутенёру». Но если на основе идеи свободы невозможно осуществить социальную сборку, то в чём тогда смысл идеологии либерализма?

Либерализм всегда существовал в парадоксальном сочетании свободы и несвободы. Свобода одних предполагала несвободу и эксплуатацию других. Вне этого разделения нигде либеральная практика не обнаруживается. Столкновение меньшинства с большинством, где сильный побеждает слабого, и составляло социальную норму утверждения либерального концепта.

Либеральная идеология формировалась в период, когда ещё существовала иерархическая система позднесредневекового общества. Она была историческим инструментом для разрушения этой иерархии. Разрушались социальные перегородки, декларировались ценности свободы и равноправия, индивидуум ставился выше группы. Система прежнего иерархизма разрушалась, однако вместо неё через некоторый интервал времени начинает строиться новая иерархическая система. Элитаризм аристократии сменился элитаризмом олигархии.

Свобода одних предполагала несвободу других. Древний мир и Средние века знали категорию лиц — «свободные». В противоположность им существовали «несвободные»: рабы, холопы, крепостные крестьяне. Свободные не могли существовать без наличия рабов, холопов и крепостных. Сегодня сущностно мало что изменилось. «Свободные» противополагаются «бедным». Из этого противоположения следует, что «свободный» тождественен «богатому».

В  геокультурном плане «свободный» эллинский мир противопоставлялся в античные времена «варварскому несвободному» миру. И сегодня в либеральной политологической терминологии «свободный мир» противопоставляется «автократической периферии». Свобода мировых и национальных бенефициаров обеспечивается тем, что на «свободных» работают «несвободные». Свобода, таким образом, оказывается преференцией для избранных.

Либерализм в системе классических мировых идеологий

Ввиду постмодернистской тенденции перетолкования понятий сущность либерализма, его метафизика ускользают, становятся неопределёнными. Выдвигаются положения, что либеральных реформ в России никогда и не было, поскольку то, что произошло, не соответствует либеральным лекалам. Давайте, призывают либералы, повторим, взяв уже за основу «правильный либерализм».

Попытаемся вернуть определённость, классифицировав по основным характеристикам три классические идеологии: коммунизм, либерализм и фашизм. Предваряя эту классификацию, нужны две оговорки. Во-первых, «чистых» идеологических моделей нигде никогда не существовало, и каждое конкретное идеологическое, политическое и даже экономическое строительство осуществлялось на их сочетании в той или иной пропорции. Во-вторых, под фашизмом, ввиду вариативности понятия, подразумевается в данном случае не исключительный опыт Италии периода правления Бенито Муссолини, а идеология и практика антропологического превосходства и неравенства.

Сравнительный анализ классических идеологий.

Если оценивать результаты проведённой классификации, то либерализм оказывается гораздо ближе к фашизму, чем коммунизм. Генетической связки между коммунизмом и фашизмом, как это пытаются представить в рамках теории тоталитаризма, не существует. Тогда как связка либерализм — фашизм вполне реальна, и её фиксация выводит на понимание механизмов генезиса фашистской идеологии. Крайний либерализм становится фашизмом.

Либерализм открывает дорогу для властвования сильных, меньшинства, в конкурентной борьбе побеждающего большинство. Фашизм закрепляет фактически сложившееся неравенство идеологически, институционально, геополитически. Фашизм срывает маски, представляя подлинную сущность и истинные цели либерального проекта. Фашизм можно определить как реальную финалистскую цель либерализма.

Всё это не означает, что данная цель всегда и везде будет принимать формы национал-социализма. Как раз нет. Новый фашизм предстаёт в виде власти глобальных корпораций, мирового бенефицариата. Фактически мировая фашистская система антропологического неравенства уже функционирует. Остаётся только легитимизировать её, отбросив все идеологические путы прежних эпох: свободу, равенство, гуманизм, народовластие, справедливость и т.п.

Современная неолиберальная модель принципиально, по всем базовым параметрам отличается и от модели «социального государства», и от классического либерального государства. Вместо власти большинства в «социальном государстве» и политической соревновательности в классической либеральной системе она утверждает политический принцип властвования меньшинства, глобального финансового бенефицариата. Вместо государственно-плановой модели, характерной для «социального государства» и свободной конкурентной системы классического либерализма, неолиберализм устанавливает экономическую модель корпоратократии, подменяет конкуренцию глобальным разделом рынка между транснациональными корпорациями. Капитализм подменяется новой системой, которая может быть определена, до появления соответствующей дефиниции, как «посткапитализм». Вместо установки на реализацию принципа равенства в «социальном государстве» и равноправия при классическом либерализме неолиберализм фактически реализует принцип неравенства. Вместо ценности коллективизма в «социальном государстве» и индивидуализма, прав и свобод человека в классическом либерализме, в неолиберализме за основу берётся аксиология неравенства. Применительно к гуманитарной сфере вместо философии социального единства в «социальном государстве» и философии гуманизма в классическом либерализме неолиберализм выстраивается на философском фундаменте элитаризма. Особо важно в плане сравнения идеологий различие в базовых антропологических моделях, представлениях, что есть человек. Если для «социального государства» человек — это социальное существо, а в классическом либерализме — индивидуум, то в неолиберализме происходит отказ от самого представления об антропологическом единстве человечества. Люди делятся на успешных и неуспешных, элиту и массы, креативный класс и «быдло».

Особый случай российского либерализма

Особый случай представляет собой воплощение либеральной теории и практики в России. Либералы на Западе, исходя из представления о мире как о поле глобальной конкуренции, отстаивали в этой борьбе интересы «своих». Победа «своих» над «чужими» приносит определённые дивиденды и тебе. И не случайно английские либералы так нещадно резали — во имя торжества Британской империи — туземцев «цветных континентов». Британец Томас Мальтус фактически обосновал целесообразность демографических войн. Принималась как самоочевидная формула: «Что хорошо для Ост-Индской кампании — хорошо для Британии». Точно так же: «Что хорошо для «Дженерал моторс» — хорошо для США».

Российские либералы успехи России никогда не считали своими успехами. Победы России ими воспринимались враждебно, а поражения встречались аплодисментами. Злорадство российских либералов в отношении неуспехов российской армии имело место и в Крымскую, и в Русско-японскую, и в чеченские войны. И не случайно Ф.М. Достоевский использовал выражение «европейский либерал» для определения имени врага народа русского.

Либерализм в России, если использовать терминологию Огюстена Кошена, являлся не только идеологией, но и выражением идентичности «малого народа». Идентичность «малого народа» строилась на противоположности идентичности «большого народа», на отрицании его ценностей, его государства. Либерализм, с ориентирами свободы и западничеством, подходил для этих целей наилучшим образом. Быть либералом фактически означало, во‑первых, быть «западником» (почти всегда, поскольку либералы, ориентирующиеся на Восток или российскую самобытность, — нонсенс) и, во‑вторых, быть русофобом (в значительной части случаев).

В системе международных отношений либерализм всегда использовался как идеологическое оружие против России. Через него происходило разрушение российских государственных и общественных потенциалов, цивилизационной системы жизнеустроения. Содержание либеральной политики в России можно условно определить как «курс 12 де-» («де-» — частица слов в латинском языке, означающая отрицание):

— деидеологизация

— деавтаркизация

— деэтатизация

— деидентификация

— десоциализация

— децентрализация

— деиндустриализация

— деинтеграция

— демонетизация

— детрадиционализация

— денационализация

— десакрализация.

Народы во  всех частях земного шара уже «наелись» либерализмом как таковым. В России либеральные реформы 90‑х годов вообще полностью дезавуировали либерализм как политически конкурентоспособную идеологию. И сегодня идеологемами классического либерализма мотивировать на политические действия значительные массы людей уже более чем проблемно. Мотивационная привлекательность либеральных лозунгов прежних столетий минимальна. Доля партий, которые позиционируют себя в качестве либеральных, в парламентах стран мира не превышает сегодня 10%, а в России таковые с 2011 года отсутствуют вообще.

Но формы и лозунги могут быть осовременены. Новый идеологический продукт по форме и не похож на либерализм, что позволяет утверждать его адептам, что они — вовсе не либералы. Однако метафизика либерализма, его сущностные основания в этих модификациях сохраняются. Рассмотрим такого рода модификации.

Технологический оптимизм — инноваторы и цифровизаторы

Либерализм в данном случае протаскивается под видом апологии инноваций. Сегодня подавляющее большинство «инноваторов» по сути и есть замаскировавшиеся либералы. В годы президентства Дмитрия Медведева идеологемы «инновация» и «модернизация», с подачи ИНСОР, были ключевыми. Что такое «инновация», никто не знал тогда и никто не знает сегодня. В целом это всё хорошее и другое, чем есть сегодня и здесь. Поэтому постоянно указывалось, что препятствия для инновационного развития, связанные с архаическими структурами государства и общества, архаическим сознанием власти и населения, должны быть обязательно устранены. Договаривались даже до того, что инновациям в России мешает её народ и чуждая протестантской этике русская культура. Соответственно, для развития страны все эти «архаические» институции должны быть демонтированы. Что, по сути, означает ту же либеральную заявку на демонтаж всей истории, цивилизаций, государств, классической семьи, социализированного в традиционной системе ценностей человека.

Среди демонтируемых институций оказывается и институция образования. Тезис о том, что концепция университета изжила себя и должна быть замещена онлайн-платформами, уже заявляется публично наиболее продвинутыми выразителями нового либерального мейнстрима.

Когда идея инновационного развития в упаковке медведевской «перезагрузки» оказалась дискредитирована (лозунг инноваций стал, как  и  следовало ожидать, прикрытием очередного распила выделенных под него бюджетных денег), вместо неё был выдвинут концепт цифровой экономики. Идеологема «цифровизация» выступает сегодня новой мейнстримовской эманацией либерализма. Лозунг «цифровизация», как ранее лозунг «инновация», стал инструментом для упразднения целого комплекса традиционных общественных институтов. Уже используется понятие «цифровой человек».

Во-первых, такой человек существует и действует, прежде всего, в виртуальной реальности, тогда как реальные связи с социумом разрываются или минимизируются (по крайней мере, создаётся иллюзия такого разрыва). «Цифровая эмиграция» оказывается реализацией либерального принципа автономности индивидуума.

Во-вторых, такой человек самоконструируем, так как имеет цифровую природу. Он может сконструировать себя как угодно и вне зависимости от императивов любого реального социума, участвуя только в тех сообществах, которые выбирает сам. Это и есть выражение либерального принципа абсолютной свободы (включая свободу выбора имени, пола и даже собственного «Я»).

И вот то тут, то там создаются площадки криэйторов, где обсуждаются различные аспекты инновационно-цифрового будущего. В реальности это и есть закамуфлированные центры либерализма. Они формируют сеть. Результатом их деятельности является создание, особенно в глазах молодёжи, устойчивых негативных ассоциаций с «миром архаики офлайн», где находятся государство, религия, традиция и т.п.

Случайно или нет, но название главного инновационного образовательного проекта «Острова» совпадает со сценарием последнего доклада ЦРУ, посвящённого глобальным трендам развития. Сценарий подразумевает существование анклавов прогресса, существующих как очаги света среди архаизированного пространства отсталости. Но ведь о том же самом: создании неких особых «точек роста» по образцу Сколково заявляют и сторонники модернизации образования. Сценарий «Острова» противостоит сценарию «Орбиты», подразумевающему выстраивание геополитического, геоэкономического и цивилизационного пространств вокруг ряда полюсов силы — таких как, например, Китай или Россия. Торпедирование проектом «Острова» проекта «Орбиты», если называть вещи своими именами, раскрывает враждебность «островитян» — сторонников точечного развития — к России как государству-цивилизации.

«Мир без границ»

Другая модифицированная под новые реалии идеологическая ширма либерализма выражается установкой «мира без границ». Границы в этой логике создают государства и представляющие их бюрократы. Креативный же класс может и должен жить там, где ему больше нравится. Такая переориентация постсоветских поколений отражается в опросах об отношении разных возрастных групп к выезду из России. Понятие «Родина», которое, при всех многочисленных исключениях, всё же имело сакральную ценность для предыдущих поколений, в новой системе координат оказалось лишено прежнего значения. По большому счёту, либерализм в его современных модификациях упразднил категорию «Родина».

Современные институции российского государства в  целом, вступая в противоречие с национальными интересами, работают на либеральную установку «мира без границ». Так, международное сотрудничество входит как важный компонент в показатели эффективности и рейтинги высших учебных заведений. Получается странная вещь, что более предпочтительно для вуза подготовить специалиста не для своей страны, а для зарубежных рынков. Внедряется мысль, что трудоустройство за рубежом — главный признак качественной подготовки и нормативный предмет вожделений учащихся «хороших вузов». А учащиеся вузов второго и третьего порядков — это «человеческие отбросы», годные исключительно для «помойки», в образе которой предстаёт собственно российская экономика.

Для научного сообщества ориентир «мира без границ» выражается в требовании цитирования международными индексируемыми базами данных, доминирующее положение в которых занимают американские издания. Идея единого научного пространства — поверх государственных барьеров — также представляет собой либеральный концепт разрушения культурного единства с национальным государством и национальной культурной целостности учёных корпораций, что, вопреки распространённому либеральному мнению, не расширяет, а резко сужает фронт научного поиска, унифицируя и монетизируя приоритеты и методы исследований. При реализации данного концепта создаётся единая западноцентричная сеть учёных, в рамках которой альтернативные объединения (полный инновационный цикл), которые были созданы в своё время в Германии и СССР, оказываются невозможными.

Молодёжи внушается мысль, что для осуществления прорыва в «мир без границ» следует сами эти границы полностью или в максимально возможном объёме уничтожить. Собственно, «цветные революции» последних лет по всему миру были движимы как раз этой идеей: снесения границ для вхождения в общество западного процветания и свобод. Наиболее резонансно декларировал эти ориентиры украинский «евромайдан» зимы 2013/2014 года. Россия и советское прошлое при этом представлялись в качестве пут, мешающих лучшему будущему и настоящему. Идеологией «евромайдана» был не только отрыв от этих корней, то есть либеральная операция освобождения индивиду Изборский клуб ума, но и свободное пересоздание собственного прошлого, все эти «укры — предки человека», которые выкопали Чёрное море, и так далее. Это — не идиотизм, а пример и даже образец реализации либерального «мира без границ»: не только в пространстве, но и во времени. Для россиян такая операция освобождения являлась освобождением от своего собственного государства.

Есть одно минимальное обязательное условие — знание английского языка. Говорят, знать его необходимо вследствие того, что данный язык является языком международного общения для всего человечества. В каких же документах этот уникальный статус определён? Оказывается, таких документов в природе не существует. Например, официальными языками ООН признано сразу шесть языков народов мира, включая русский. По общему числу носителей на первой позиции идёт китайский. По количеству лиц, для которых соответствующий язык является родным, впереди английского находится, кроме китайского, также испанский язык. Да, английский занимает лидирующую позицию по количеству лиц, для которых он является вторым родным языком, но данный факт отражает не только его объективную роль в современной глобальной экономике и, соответственно, в политике, но и тот факт, что на внедрение английского языка в мировую коммуникативную практику выделяются гигантские финансовые средства. Кстати следующим на позиции второго языка даже сегодня идёт русский, выступающий объективным конкурентом английскому языку. Поддержка и даже реклама конкурента в свете глобальной борьбы является неразумной — и этот фактор играет далеко не последнюю роль в диффамации всего русского в глобальной медиасфере. В своё время работники британского дипломатического корпуса даже отказывались изучать любые другие языки, полагая это унижением для себя и исходя из представления о том, что это дипломаты других стран должны знать английский, а не они — языки стран пребывания. Сегодня изучение английского языка, конечно, не тождественно принятию либеральной глобалистской платформы, но это является обязательным шагом для попадания в идейное сообщество «западников».

«Свобода самовыражения»

Принцип «свободы самовыражения» сегодня является фактическим проявлением либеральной этики без прямой апелляции к самому либерализму. Человек, принявший установку на «свободу самовыражения» в качестве своего приоритета, даже может декларировать ценности, противоположные либерализму, но по своему этосу является либералом. Либерализм исходит из приоритетности индивидуума, свобода которого является для него высшей и безусловной ценностью. Соответственно, проявить свою индивидуальность — главная жизненная установка для любого индивидуума.

Но проявлять индивидуальность, когда её стремится проявить каждый, оказывается всё сложнее. И вот уже такой человек в поисках своей «свободы самовыражения» доходит до отрицания нации, расы и пола. Выдвигается и пропагандируется, например, теория гендера, в рамках которой индивидуум вправе выбирать свой пол. Но и это не предел. Логика либерализма выводит на утверждение права индивидуума конструировать себя как угодно, вплоть до замены тела, киборгизации, проекций транс- и постгуманизма.

Индивидуализация осваивает первоначально пространство всего того, что не запрещено: вначале — в нравственном плане, а затем — только в правовом. После чего осуществляется уже выход за границы социальных табу. И вот то, что прежде считалось грехом, уже репрезентуется в качестве мейнстрима для свободного и творческого человека.

Все социальные обременители и нормы мешают индивидуализации, достигаемой через их преодоление со стороны «свободного человека». Традиция, религия, государство, гражданство, семейные ценности — всё это лишь помехи для самореализации человека. А любые власти, оперирующие — даже формально — такими категориями-ограничителями становятся имманентно враждебной для свободного индивидуума сущностью, «Левиафаном», которого необходимо уничтожить. И выражение индивидуальности всё более экстремизируется, в конце концов приводя к всеобщему антигосударственному бунту.

То есть все постидеологические проявления либерализма имманентно враждебны традиционному национальному государству, тем более — государству с особыми историческими традициями, к числу которых относится и Россия. Но на уровне высшего руководства российское государство во всём этом не видит угрозы и, более того, поддерживает все эти течения, полагая их передовыми и привлекательными для молодёжи. Вспоминая марксистскую догматику, РФ сама готовит себе могильщика.

Либерализм против национального государства

Главный нерв современности — столкновение либерализма с традиционным государством. И в итоге такого столкновения либерализм пока побеждает.

Его победа определяется тем, что традиционное «национальное» государство само по себе является переходной ступенью в реализации либерального проекта от традиционного общества и государств-империй к сетевому планетарному устройству. Сразу такой переход при отказе от модели государств-империй осуществить было бы невозможно. Промежуточным звеном и явилось государство-нация, структурируемое из индивидуумов, объединённых на основе принадлежности к гражданству. Какой‑то высшей идеи, в качестве которой выступала прежде религия, у этого государства уже нет, оно представляет собой временные сборки индивидуумов, потребность в которых, по мере формирования мировой системы и развития технологий, отмирает.

Либеральные перспективы были, правда, в ХХ веке торпедированы проектами социальных идеократий: фашистской и коммунистической. Но эти противники по итогам столетия оказались повержены.

Само по себе национальное государство не может противостоять либерализму, поскольку оперирует тем же, что и он, базовым образом человека-индивидуума, который в этом своём качестве ценностно запрограммирован на разрушение любых социально-сборочных и тем более мобилизационных структур, которые сопряжены с национальным государством. И противостоять либерализму возможно только с позиций иной антропологической модели, где человек не есть индивидуум, а представляет собой нечто иное — например, божественный проект или социальную сущность. Но это означает разрыв консенсуса, связанного с правами человека-индивидуума и со всеми производными от этих прав.

В теории либерализма важнейшее, ключевое место отводится понятию «общественного договора». В действительности, никаких общественных договоров подобного рода историей и антропологией не фиксируется. Это — мифологема, несущая критически важную идеологическую нагрузку. Мол, исходно в мире шла война всех против всех. Индивидуумы, не достигшие ещё должного нравственного состояния, могли истребить друг друга. И тогда ими был заключён общественный договор, согласно которому и появилось государство. Государство есть зло — Левиафан, но его учреждение было исторически необходимо для недопущения самоистребления человечества. Теперь же, когда человек достиг должного нравственного состояния, этот Левиафан, как зло, должен быть низвергнут. Передовые индивидуумы-либералы первыми вступают в борьбу против Левиафана и в конечном итоге его побеждают. В этом, собственно, и состоит весь либеральный исторический миф.

Либерализм против демократии

В лексиконе либерализма устойчиво присутствует понятие «демократия». Отступление от принципов демократии, по либеральным лекалам, является величайшим политическим преступлением. Однако демократия в либерализме давно перестала быть синонимична народовластию, власти большинства. Большинство для либералов — реакционно и архаично. Демократия перетолковывается ими как власть продвинутого меньшинства, разделяющего либеральные ценности и в перспективе уподобляющего большинство себе, становящегося большинством в будущем везде и всегда. Поэтому можно говорить об «историческом разводе» между либерализмом и демократией, хотя в действительности такое разграничение существовало в либерализме исходно. И здесь опять мы выходим на базовые антропологические представления в либеральной теории.

Дело в том, что не каждый человек, сообразно с либеральной традицией, является «человеком» в собственном смысле этого слова. Разделение рода человеческого на «настоящих людей» или «сверхлюдей», просто «людей» и «недочеловеков» восходит ещё к временам античности, откуда принято выводить идеи западных гражданских свобод. В США великие американские либералы, включая президентов, являлись рабовладельцами. Спрашивается, как же либерал, если он либерал, может владеть рабами? Но никакого внутреннего противоречия здесь не было. Негров, равно как индейцев, либералы просто не считали людьми в полном смысле слова. Так же, как большинство российского населения не воспринимается и никогда не воспринималось либералами в качестве людей. Для них эти двуногие человекообразные существа являются, согласно классификации просветителей XVIII века, «дикарями» или «варварами», а в актуальной интерпретации — «совками», «ватниками», «быдлом», «анчоусами» и т.д., в лучшем случае — «новой нефтью».

Антропологическая альтернатива либерализму

Итак, мы должны сделать вывод, что либерализм из явления идеологического, каковым он являлся в ХХ веке, в XXI веке стал явлением онтологическим. Для преодоления либерализма сегодня уже недостаточно разработать и заявить идеологическую альтернативу ему. Преодолеть либерализм потенциально возможно, лишь изменив базовый, во всех его бытийных и ментальных проявлениях, тип человека. Требуется деконструировать тип человека-индивидуума в его аспектах «человека экономического» и «человека-потребителя». Такая деконструкция требует изменения ценностно-целевых основ всей системы образования и воспитания, культуры, социальных отношений. Современный человек, выстроенный по лекалам антропологии индивидуума, оказывается так или иначе в плену у либеральной системы. Он — её пленник уже по самой своей природе. Нужен, таким образом, новый антропологический проект. Новый человек должен мыслиться, в противоположность либеральному человеку, не в качестве «атома общества», а в качестве процесса — в комплексе не статических, а динамических характеристик. Целевым ориентиром такой динамической трансформации, если применять терминологию исихазма, выступает духовное преображение, «обожение» человека.

 

http://zavtra.ru/blogs/liberal-ontologiya_i_liberal-antropologiya

 

________________________

Репортаж с выставки «Одержимые» русского художника из США Юрия Данича

Композиция «Possessed/Одержимые»

• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
• 
•  

 

31.01.2019 Священная история – основа национального самосознания 

 

Богатыри. В. Васнецов работал над картиной около двадцати лет. 23 апреля 1898 года она была закончена и вскоре куплена П. М. Третьяковым для своей галереи

 Наряду с историей как совокупностью научно достоверных фактов в отношении прошлого (назовем ее позитивистской историей), существует также на уровне национального исторического сознания историософия и священная история. Историософия акцентирована не на фактологии, а на смыслах истории. Она отвечает на вопросы — куда идет соответствующая общность? куда идет мир? в чем состоит базовый конфликт исторического процесса? Священная история сопряжена с национальной системой ценностей. Используемые в рамках нее образы и сюжеты выражают некую, адресуемую обществу, ценностную фабулу. Структурной единицей священной истории выступает историко-художественный образ. Это исходно задает связь исторического повествования с религией, искусством, литературой, мифологией. И если для позитивистской истории достоверность, подтверждение через источники является основным требованием, то в священной истории оно вообще не важно. Главное для нее формирование ценностной матрицы прошлого, где художественный вымысел также допустим, как и исторически достоверный факт. 

Для историков академических институтов, надо сразу сказать, это категорически неприемлемо, так как подрывает профессиональную монополию на занятие историей. Но в том то и дело, что история имеет различные функции, и наряду с познавательными (которые также варьируются в зависимости от модели познания), существуют еще и функции социальные и, в частности, решение задач воспитания. А эти задачи не решаются посредством позитивистской фактологии. И не Академии наук следует осуществлять их решение.

Рассмотрим на примерах. В 1938 году был снят один из величайших фильмов советского кинематографа «Александр Невский». К нему сегодня предъявляются претензии на предмет противоречия с реальной историей. И такие противоречия, действительно, есть. Но, во-первых, фильм при этом не являлся фальсификацией истории и достоверно отражал парадигму времени, выражаемую в противостояние Руси немецкой агрессии. А, во-вторых, будучи художественным произведением, он и не ставил задачи достижения фактологической точности, являясь в большей степени ответом на вызовы современности. Зато, построенный в соответствии с матрицей священной истории, фильм имел огромное мотивационное значение в годы Великой Отечественной войны. Псы-рыцари вызывали ассоциации с германским вермахтом, кнехты — с покоренными народами Европы, псковские и новгородские изменники с современной «пятой колонной». Именно на фильме «Александр Невский» выстраивалось и продолжает выстраивается историческое сознание народа в восприятии тринадцатого века. И характерно, что на учрежденном во время Великой Отечественной войны ордене «Александр Невский», которым награждался командный состав Красной Армии, князь изображался в образе артиста Николая Черкасова.

Огромное воспитательное значение в плане формирования героического духа советской молодежи имел автобиографический роман Николая Островского «Как закалялась сталь». Результатом влияния книги стало восприятие художественного персонажа Павла Корчагина как исторической персоналии. Через его романтический образ происходило восприятие на уровне массового сознания героики становления советской государственности. Этот образ был исторически достоверен, хотя бы ввиду автобиографичности создания. Он не фальсифицировал эпоху. Но, вместе с тем, Павел Корчагин есть вымышленная фигура, и в академическое изложение истории, естественно, не включаемая.

Приведенные образы не могут быть приняты в позитивистскую систему представления истории, но при этом для общества они оказываются функционально необходимы и их значение гораздо выше позитивистского нарратива. Как выйти из этой коллизии? По-видимому, только признав, что наряду с позитивистской историей, должна быть осознано и целевым образом выстраиваться система священной истории.

Священная история и социогенез

Со священной истории и следует начинать обучение детей и юношества. Вначале должна закладываться сакральная историческая матрица, а только уже затем, когда она сформирована, изучаться позитивистская фактология истории. Вначале через обращение к священной истории учащийся воспринимает общественную систему ценностей, у него формируются гражданские представления, ему прививается чувство патриотизма, и только после этого, на сформированном фундаменте нравственного развития и социализации, он может узнать, что существуют разные интерпретации исторического материала. В противном случае, подвести учащегося к принятию им доминирующих в обществе ценностей будет фактически невозможно.

Идти от священной истории более оправданно не только в аксиологическом, но и в когнитивном плане. Когда уже есть некая заданная священной историей матрица восприятия исторического процесса новые, усваиваемые учащимся факты укладываются в соответствующие матричные ниши и происходит их закрепление в сознании школьника. При отсутствии такой матрицы происходит то, что имеет место сегодня при натаскивании школьников на тесты при подготовке к ЕГЭ. Зазубренные исторические факты не удерживаются в памяти и с течением времени фиксируется нулевой уровень остаточных знаний. Практически принятие этих выводов означало бы введение в школах предмета Священная история России, роль которой в советское время выполняли «Очерки по истории СССР»; подготовку под преподавание священной истории и сакральных компонент в других исторических дисциплинах будущих педагогов историков; разработку новых, ориентированных на формирование сакральной исторической матрицы учебников истории.

В современных российских учебниках истории не только нет фактически сакральной составляющей, но и просто позитивные коннотации значительно уступают место негативным. Согласно проведенным расчетам по группе учебников по истории России, в целом по российской истории соотношение между негативной и позитивной информацией 3:1, а по советскому периоду и вовсе 5:1. На такой основе сформировать патриотическое сознание в принципе невозможно. Существующий сегодня в России тип учебников, противоречащий мировой практике формирования школьной исторической литературы, может быть охарактеризован как десакрализационная версия истории — антипод священной истории.

Своя священная история есть у всех без исключения народов. Формирование сакральной исторической матрицы является важнейшим фактором социогенеза. Без единой истории не может быть и единой национальной идентичности. А единой истории не может быть без сакрализуемого исторического фундамента, устанавливающего ценности и смыслы этого единения. Напротив, для уничтожения национальной общности может быть достаточно разрушить ее сакральный исторический фундамент, лишить священной истории. Собственно, это и делается в информационно-истоиических войнах, в рамках которых войны исторической памяти являются важнейшим компонентом. Распадный процесс, приведший к гибели СССР, был начался, следует напомнить с приуроченной к семидесятилетию Революции журнальной кампании критики, а по существу, десакрализации советской истории. Но опыт гибели Советского Союза в этом отношении не единичен. Ревизия истории обнаруживается фактически во всех случаях разрушения империй прошлого.

Технология поражения противника через подрыв его исторического сознания выглядит следующим образом. Вначале история отделяется от национальной ценностной матрицы, как «история академическая», «история фактов». В российском случае это осуществлялось в рамках кампании деидеологизации истории. Далее обнаруживаются «черные страницы» исторического нарратива, что, казалось бы, противоречит исходной установке устраниться от ценностных и этических ракурсов. На деле это выражается в запрете на позитивное освещение при поддержке освещения негативного, смене парадигмы сакрализации парадигмой инфернализации. При расширении пространства, занимаемого «черными страницами», вся национальная история оказывается чередой злодейств и преступлений. Вместо чувства гордости за свою страну, задаваемого священной историей, закладывается чувство стыда и более того — ненависти к собственной стране («смердяковщина»). Вывод из этого исторического прочтения может быть только один — целесообразность самоликвидации. Устыдившийся своей истории социум распадается. Осколки его принимают иные идентификаторы, встраиваясь в чужие исторические нарративы, в том числе в нарратив противника. У современных российских западников также есть своя сакральная история. Но это не священная история России, а священная история Запада, выстраиваемая через мифологизированные образы становления западных политических свобод.

Защита священной истории социума есть, таким образом, важнейший вопрос национальной безопасности. Должны быть, соответственно, приняты законы, защищающие сакральные образы и символы национальной памяти. Следовательно, требуется установить предмет регулирования — определить те образы и символы, кощунственное отношение к которым будет являться преступлением перед государством и народом России.

Определенную путаницу в понимании феномена священной истории вносит использование данного наименования как дисциплины в рамках духовного христианского образования. Под священной историей понимается в данном случае библейская — ветхозаветная и новозаветная история. В действительности, никакого противоречия между религиозным и аксиологическим подходами к священной истории нет. Библейский нарратив действительно является священной историей для христианской общности. Но это не означает, что не может быть иных версий священной истории. Имеется, к примеру, идентичная кораническая версия священной истории, отличающаяся от священной истории христиан. «Махабхарата» представляет собой священную историю индуистской традиции. Каждая из религий имеет собственную историческую проекцию, которая соединяет божественное и человеческое в единый поток истории. Соединение человеческого с божественным и определяет самим фактом этого соединения сакральность соответствующего исторического нарратива. Но религиозная священная история могла быть непротиворечиво соединена с национальной священной истории. Два пласта священной истории — библейский и национальный фиксируется, в частности, в русском летописании, включая и «Повесть временных лет».

Священная война

Священная история содержит ряд универсальных структурных компонент.

Прежде всего – это компонента священной войны. Исторический процесс, сообразно с моделью священной истории, развертывается в конфликте сил добра и зла. Священная война и есть предельно выраженное в своей сути столкновение этих сил в прошлом. Соответствующая национальная общность выступает в этом конфликте стороной добра, а ее враги — зла.

Для древних греков священной войной являлась, как известно, война Троянская. «Илиада» выступала в греческом античном мире инструментом социализации и принятия эллинской идентичности.

Для европейских королевств священными понимались войны, ведомые крестоносцами за гроб Господен. Для арабов ими являются походы пророка и его последователей. Принципиальное значение для самосознания сербов имеет битва на Косовом поле — сербская священная война. Эпические черты приобрела в армянском историческом Аварайская битва Вардана Мамиконяна против персов в 451 году, в котором армяне ценой гибели героев отстояли свое право быть христианами.

Сакральный ракурс освещения по модели священной войны имеет представление национально-освободительных войн, положивших начало соответствующей суверенной государственности. Для американцев Соединенных Штатов священной войной выступает война за независимость США. Сакрализационный подход переносится и на мало известную для европейцев, но имеющую принципиальное значение для самосознания североамериканцев англо-американскую войну 1812 -1815 гг. Эпизодом этой войны стало оборона форта Макгенри, описание которого составило впоследствии текст американского гимна. По лекалам священной истории в Латинской Америке освещаются военные походы Боливара и Сен-Мартина. Гимны латиноамериканских стран сопряжены с сюжетами этих войн, которой в российской учебной версии истории не придается большого значения (один урок в школьной программе). Для Кубы священной войной является героика борьбы против режима Батисты. Историческое сознание итальянцев формируется через образы священной войны ведомой за единство Италии Джузеппе Гарибальди. Огромное влияние эти образы оказали в свое время на левый спектр русской общественной мысли, а Гарибальди являлся самой популярной фигурой из зарубежных исторических персоналий в России. Для кемалистской Турции священной войной преподносилась борьба Ататюрка 1919-1923 гг. против сил Антанты, положившей основание новой турецкой государственности. Отражением этого противостояния является Турецкий гимн, в котором Европа названа монстром, ее силы уподобляются гнилому зубу и превозносится подвиг борющихся с ней шахидов. При Эрдогане намечается тенденция некоторого сдвига пространства сакральности ко временам Османской империи и завоеваниям первых османских султанов. Священной войной в идеологической репрезентации Исламской республики Иран выступает революционная борьба с шахским режимом, характеризуемым даже в тексте Конституции как сатанинский.

Понятие Отечественная война является фактически эквивалентом войны священной. Понятие это используется не только в российском социокультурном контексте. Если в Южной Корее Корейская война долго именовалась Смутой 25-го июня, с очевидными негативными коннотациями, то в КНДР — Отечественной освободительной войной. Попытку сакрализовать войну против сербов 1991-1995 годов через присвоение статуса войны Отечественной предпринимает хорватское государство. Это определение внесено даже в преамбульную историческую часть Конституции Хорватии. Отечественной войной именуют в Абхазии войну против Грузии 1992-1993 годов.

Священной войной в семиосфере Российской империи выступает Отечественная война 1812 года. Во время самой военной кампании понятие Отечественная война, как известно, не использовалось и было официально закреплено величайшим повелением Николая I в 1837 году в связи с 25-летием изгнания войск Наполеона из России. Сакрализация войны с Наполеоном в качестве русской победы над антихристовыми силами Европы — двунадесятью языками занимало важное место в национальной репрезентации императорского режима периода николаевского правления.

Николай I планировал впоследствии издать манифест, объявляющий Отечественной войной Крымскую кампанию. Однако смерть помешала ему в этих намерениях, а взошедший на трон Александр II от мобилизационных планов своего отца отказался.

Неудачной оказалась попытка сакрализовать Первую мировую войну, которой было присвоено наименование Второй Отечественной. Название не закрепилось в историческом сознании народа и более того было вытеснено названием с негативными коннотациями — Империалистическая война.

Священной была воспринята изначально и продолжает восприниматься в таком качестве Великая Отечественная война. Было использовано и само наименование «Священная война», явившееся названием одноименной песни — фактического гимна борьбы с фашистской агрессией, появившегося уже на второй день после нападения Германии на СССР. В этой песни были аккумулированы все необходимые коннотации сакральной битвы — «сила темная», «благородная ярость», «проклятая орда», «черные крылья», «гнилая нечисть», «отребье человечества».

Из множества военных баталий в сакральную матрицу священной истории России были также встроены Ледовое побоище, Куликовская битва, освобождение Москвы войсками Минина и Пожарского, Полтавская битва, суворовские победы (взятие Измаила, переход через Альпы), оборона Севастополя, подвиг крейсера «Варяг». В советское время предпринимались попытки легендизировать в качестве священной истории Гражданскую войну, чему немало способствовала серия исторических кинофильмов «Чапаев» (1934), «Котовский» (1942), «Депутат Балтики» (1936), «Мы из Кронштадта» (1936), «Александр Пархоменко» (1942), «Оборона Царицына» (1942) и др.

В США сегодня обнаруживается с очевидностью тенденция интерпретации в качестве священной войны борьбы с Советским Союзом. Вручаемые медали за победу в Холодной войне, используемый образ воспроизводимой империи зла и заговора КГБ, художественные образы героев, предотвращающих русскую угрозу — все это целевым образом работает на эту сакрализацию. И совершенно иначе, в рефлексии самообвинения, констатации неправильности избранного пути развития трактуется история холодной войны в современной России.

Священная война в сакральной истории семантически соединена со священной войной в эсхатологии. Исторический процесс завершается в финалистском будущем в решающем сражении сил добра и зла. Мегавремннной конфликт разрешается великой битвой, но никак не компромиссом, как учат сторонники теории толерантности, не примирением, которое между добром и злом невозможно. В христианской эсхатологии священная война соотносится с понятием Армагеддон, в эсхатологии коммунизма речь идет о мировой революции.

Для современной государственной исторической политики России, казалось бы, обнаруживается установка позиционирования в качестве священной войны Великую Отечественную. Без всякого сомнения, она является сегодня фактически единственным аттрактором священной истории для российской общности. Лиши ее этой последней опоры сакральности прошлого, и она перестанет существовать. И то, что именно Великая Отечественная война подвергается сегодня наиболее акцентированным информационным атакам, направленным на лишения России рефлексии Великой Победы, не случайно.

Но, будучи сакральной скорее по инерции семейных преданий, Великая Отечественная фактически лишается ореола священной войны. Не ясно из историко-культурного стандарта и построенных на его основе учебников с кем, собственно, воевали. Сказать, что воевали с гитлеровской Германией и только-то значит десакрализовать войну, поскольку священная война ведется против вселенского зла — не меньше. Не находится в ряду дефиниций место для понятия фашизм, которое бы и позволяла раскрыть человеконенавистническую природу врага. Более того, проявляется тенденция развести фашизм и национал-социализм, представив последний частным случаем развития германской истории, а не общим кризисом Запада и не вытекающим из него мировым процессом фашизации. Сказать же, что фашизм порожден западной культурой и экономикой капитализма российские либералы-западники, естественно, не могут.

Не ясно из историко-культурного стандарта и современной генерации школьных учебников за какие идеалы и ценности сражался и умирал народ. Назвать эти идеалы и ценности, означало бы сказать, что это была коммунистическая идеология, которая оказалась отвергнута и демонтирована эпигонами. Назвать их означало бы признать, что 1991 год был изменой Великой Победе, фактически реализацией по пунктам плана «Ост». Возникает курьезная ситуация детских рисунков, посвященных 9 маю, на которых войны-победители 1941-1945 годов изображены под триколором. Священная война ведется именно за ценности и идеалы, и если они нивелируются, то разрушается и сакральный уровень восприятия войны. Итог такой деформации — Великая Отечественная война воспринимается как трагедия миллионов семей, но вовсе не как цивилизационная победа, не как торжество отстаиваемых в ней великих идеалов.

Культурный герой

Другим структурным компонентом священной истории выступает образ культурного героя. Под культурным героем понимается исторический или мифологический персонаж, с деятельностью которого связывается создание соответствующей национальной культурной общности. С культурным героем связываются определенные ценности и смыслы, которые принимаются сакрализующей его общностью. Посредством сакрализации культурного героя осуществляется закрепление ценностей и их межпоколенная трансляция.

Культурными героями являлись, безусловно, создатели религиозных традиций. Деятельность Зороастра, Моисея, Митры, Христа и апостолов, Мухаммеда, Гаутамы Шакьямуни, Лао-цзы, Вишну, Шивы приобретает имеет осевой характер в священной истории соответствующих историко-культурных общностей.

Свои культурные герои имеются и у каждой национальной общности. В родо-племенной традиции культурными героями выступали праотцы, прародители, в государственных общностях — создатели соответствующей модели государственности, часто — акторы принятия той, или иной идеологии. Первозаконодатели — Ликург и Солон являлись, соответственно, сакрализованными культурными героями Спарты и Афин. Ромул, Цезарь и Константин были культурными героями Римской державы на разных ее генезисных фазах — создания Рима, перехода к империи и принятия христианства.

Для Англии культурными героями являются король Артур — мифический создатель единого государства бриттов, Вильгельм Завоеватель — основоположник собственно английского государства, Вильгельм Оранский — восстановитель королевской модели, королева Елизавета, как основоположница английского могущества, и Уинстон Черчилль, как победитель в войне. Именно Черчилль, а, к примеру, не Шекспир или Дарвин, занял первое в опросе Би-би-си, определяющим самого великого англичанина всех времен.

Жанна дАрк — признанный герой и национальный символ Франции. Ее канонизация в 1920 году в качестве святой закрепило ее светскую сакрализацию у французов сакрализацией религиозной. Образ святой Жанны сопряжен в французской национальной рефлексии с восстановлением суверенитета Франции. Сакрализирована и фигура Шарля де Голля, как создателя новой Франции. Де Голль занял первое место в опросе, проводимом государственным телеканалом «Франс-2» по определению величайшего француза. Характерно, что Наполеон, безусловно, великая личность, но не культурный герой, имея в виду исторические итоги наполеоновской деятельности, оказался в нем только на шестнадцатой позиции.

Культурными героями священной истории Соединенных Штатов позиционируются отцы-пилигримы, заложившие основания протестантской культурной традиции, и отцы-основатели США, деятельность которых сопряжена с институционализацией американской государственности. Сакрализуется и фигура Авраама Линкольна, с чьим именем связан переход к новой, основанной на парадигме демократии, модели организации американского общества. Однако, как показывают неожиданно вспыхнувшие в США войны исторической памяти между федералами и конфедератами, Линкольн так и не стал консолидирующей фигурой для американцев. К сакральным фигурам американской истории принадлежит и Франклин Рузвельт, связываемый с победой в войне и выводом США на позиции сверхдержавы. Однако по опросу в определении величайшего американца первое место занял Рональд Рейган. Очевидно, что здесь играет роль образ победителя в холодной войне. Победа над СССР оказывается, таким образом, в восприятии американцев более значимой, нежели победа над Германией и Японией во Вторую мировую войну. Навязываемые Россией пораженческие образы – Горбачев, Ельцин, Гайдар диссонируют в этом отношении с образами победителей, принимаемыми за основу национальной репрезентации во всем мире.

По образцу Би-би-си конкурс по определению величайшего исторического представителя нации прошел и в ряде других стран мира, дав устойчиво (за некоторыми исключения) результат соотнесения победителей с образами культурных героев. Величайшим греком стал Александр Македонский, что показательно в выстраивании ими исторического преемства еще от античных времен. На эту особенность национальной репрезентации обращал внимание еще во времена Российской империи дипломат, князь Г. Трубецкой, указывая, что в то время, как понтийские греки считают себя потомками византиийцев, то граждане Греческого государства – преемниками древних эллинов. Величайшей исторической фигурой стал в национальной истории стал для чехов император Священной Римской империи и чешский король Карл IV, на времена которого приходится «золотой век» Чехии и расцвет Праги. Первое место по аналогичному опросу в Молдавии занял господарь Стефан III Великий, при котором Молдавское господарство не только отстояло суверенитет, но и достигло максимума политического влияния в регионе. Величайшим японцем признан Ода Нобунага, первый объединивший в шестнадцатом веке Японию единое государство. Первое место по результатам опросов в Нидерландах занял культурный герой голландской священной истории, лидер Нидерландской революции и создатель независимых Нидерландов Вильгельм I Оранский.

На Украине победил Ярослав Мудрый, связываемый в исторической политике Украины с генезисом Киевской Руси как украинского государства. На проведенном через ряд лет новом опросе в борьбе за первое место столкнулись князь Владимир и Бандера. Оба они означали две разные версии священной истории – одна, связываемая с православным выбором, вторая, с идеологией украинского национализма.

Национальный герой Аргентины Хосе Сен-Мартин занял ожидаемо первое место в аргентинском опросе. В Германии, чье историческое сознание прошло через фильтр денацификации, победу в конкурсе одержал создатель новой германской модели в формате ФРГ, который также может позиционироваться в качестве культурного героя немецкого народа, Конрад Аденауэр. Такую же, хотя и в меньших масштабах, дефашизацию прошла и Италия. И характерно в этой связи, что в итальянских опросах в финал не попал ни один политический деятель, включая Мадзини и Гарибальди. А первое место занял Леонардо да Винчи, как культурный герой в репрезентации итальянского духа в сфере культуры. В болгарском опросе победу одержал национальный герой Болгарии, один из «четырех великих» представителей национального освободительного движения против власти Османской империи, широко именуемый болгарами «апостолом свободы» Васил Левский. Третью позицию занял в соответствии с логикой сакрализации культурного героя создатель первого болгарского государства хан Аспарух, четвертую – первый правитель Болгарского царства Симеон I, шестую – равноапаостольный князь Борис I – креститель болгар.

Величайшим португальцем всех времен стал Антониу ди Салазар, которого вне Португалии принято идентифицировать с идеологией португальского фашизма. В тройку величайших португальцев также вошли основоположник португальского морского могущества Генрих Мореплаватель и первый король Португалии Афонсу I. Результатом опроса в Финляндии стала победа маршала и президента Карл Маннергейма, чье имя вызывает негативные преимущественно коннотации в связи со Второй мировой войной в мире, но сакрализовано в рамках финской священной истории. В Чили в острой борьбе за первую позицию победил Сальвадоре Альенде, что указывает на победу левой сакрализационной линии в национальной чилийской рефлексии. Ожидаемую победу в ЮАР в выборе величайшего южноафриканца одержал Нельсон Мандела – создатель новой неапартеидной модели Южно-Африканской Республики. В Индии победил главный разработчик Индийской Конституции Бхимрао Рамджи Амбедкар, при том, что для участия в опросе не выносилось имя Махатмы Ганди, позиционируемого отцом нации, который, по словам организаторов, одержал бы в случае участия безоговорочную победу и конкурс лишился смысла. Проведенные опросы в целом оказались корреспонденты национальной модели священной истории.

В КНР аналоговый опрос не проводился. Но и без него культурные герои китайской священной истории – очевидны. Культурным героем в отношении периода древнего Китая преподносится Конфуций. Во времена Мао проводились гонения на конфуцианскую традицию, но сегодня Конфуций выступает символом внутреннего и внешнего позиционирования Поднебесной. Фигура Мао Цзедуна по-прежнему. несмотря на умеренную критику, сакральна для Китая. Тело Мао, в отличие от тела Сталина, не было вынесено из мавзолея. Образ Мао Цзедун закреплен в преамбульной исторической части Конституции КНР. Сакральность Мао как культурного героя связана с основанием КНР и принятием идеологии коммунизма. Присутствует в китайской конституции и фигура Дэн Сяопина. В данном случае семантика культурного героя оказывается сопряжена с образом инициатора модернизационного обновления Китая.

Если противники советского прошлого в России требуют выноса тела Ленина из мавзолея, то в Китае сама постановка вопроса о выносе останков Мао невозможна. В мире существует множество мавзолеев, служащих местом погребения исторических фигур, воспринимаемых культурными героями национальной священной истории. Во Вьетнаме – мавзолей Хо Ши Мина, в Турции – мавзолей Кемаля Ататюрка, в Тайване – мавзолей Чай Кайши, в Иране – мавзолей аятоллы Хомейни, в КНДР – мавзолеи Ким Ир Сена и Ким Чен Ира, в Аргентине – мавзолеи Перона, на Кубе – мавзолей Че Гевары, в Венесуэле – мавзолеи Боливара и Чавеса, в США – мавзолеи Линкольна и Гранта и т.д.

Нанесение удара по культурному герою – важнейший прием исторических войн. Как правило, с атаки на него и начинается собственно информационная война в пространстве истории. При разрушении СССР она началась с атаки на Сталина, потом, с некоторым лагом во времени, и на Ленина. Дезавуирование культурного героя означает, соответственно, и перечеркивание смыслов и ценностей, которые он в рамках национальной священной истории олицетворяет. Лишаясь идентичной сакральной ценностной базы общность в итоге рассыпается.

Первым русским культурным героем может быть признан равноапостольный князь Владимир. Сделанный им исторический выбор в пользу православия задал проекцию русского цивилизационогенеза. Не случайно, именно Владимир оказывается главной мишенью атак применительно к древнерусскому периоду отечественной истории. Дезавуирование равноапостольного князя подразумевает, что и связанный с ним выбор был изначально ошибочен, а то и порочен, а значит несостоятельна и сама построенная на фундаменте Владимирова крещения цивилизация.

Российским национальным культурным героем мог бы быть позиционирован и Андрей Боголюбский. Функции культурного героя оказываются в данном случае сопряжены с формированием очага новой государственности и новой великоросской народности. Смерть от рук убийц оказывалась сакральной жертвой в развертке священной истории и еще более усиливало статус Андрея Боголюбского в качестве культурного героя.

Не только военные победы, но и новый антизападнический цивилизационной выбор Александра Невского позволяют рассматривать его в череде культурных героев российской священной истории. Он и воспринимается по сей день таковым в сознании народа. В российском аналоговом проекту Би-би-си конкурсу «Имя России» победу, как известно, одержал именно Александр Невский.

Известно патологическое неприятие западниками фигуры Ивана Грозного. В отношении нее сложились исторические пасквили, представляющие русского царя кровавым маньяком на троне. Позитивистский подход давал в данном случае сбой, и был выбран инфернальный ракурс освещения его царствования. При том, что при компаративистском анализе Иван Грозный в ряду тогдашних европейских государей далеко не являлся ни самым жестоким, ни самым кровавым. А, между тем, вопреки позиции элиты, в народной памяти Иван IV остался сакральной фигурой и почитался даже при отсутствии официальной канонизации в качестве святого. Будучи первым русским царем на престоле, создателем Московского царства, альтернативной Западу теократической самодержавной модели государственности Иван Грозный, безусловно, есть также культурный герой российской священной истории.

Восстановление суверенной государственности после изгнания поляков из Москвы позволяет отнести к русским культурным героям Минина и Пожарского. Тот факт, что в своей борьбе они опирались на народное ополчение, усиливает сакральную сторону их деятельности в фокусе национальной саморефлекссии.

Культурным героем для исторического сознания периода Российской империи был, безусловно, Петр I. Создатель новой империи, преобразователь, определивший своим западническим выбором двухсотлетний период в истории России, он, конечно, являлся культурным героем. Однако его сакральная героика имела легитимность преимущественно в глазах европеизированной элиты. Народ в имперской период имел свою, основанную на старорусских преданиях, версию священной истории, отличаемой от официальной версии дворянского имперостроительства. Частью народа Петр был воспринят в качестве антихриста, а его начинания антихристовыми деяниями. Раскол исторического сознания стал важнейшим компонентом общего социокультурного раскола, что в итоге и стало глубинным основанием краха Российской империи.

Предпринимаемые одно время попытки сакрализовать образ Петра Столыпина, вывести его на уровень национальных культурных героев не удались. В 2008 году в результате массированных пропагандистских усилий, а, вероятно, и манипуляций, Столыпин был выведен на вторую позицию в конкурсе «Имя России». Но как только кампания была завершена, о Столыпине в народе фактически забыли. И вряд ли разрушитель русской общины, несмотря на эпическую смерть от пули террориста, мог действительно прочно войти в нарратив священной русской истории.

Культурным героем в священной истории советской общности выступал, будучи ее основатель и идейным вождем, Ленин. Ввиду мирового позиционирования советского проекта помимо национальной компоненты священной истории СССР, использовались и образы, почерпнутые из истории мира. Этим объясняется включение в ряд советских культурных героев также Маркса и Энгельса.

Восприятие Ленина в качестве культурного героя по сей день, несмотря на целевую декоммунизацию национальной памяти, характерно для значительной части российского социума. В еще большей степени это относится к фигуре Сталина. Не только Победа в величайшей из войн, но и в целом нарратив великих свершений, антиэлитаризм и антизападничество определяют сталинскую сакрализацию. Имеются сведения, что именно Сталин побеждал первоначально в конкурсе «Имя Россия», что было для элиты политически неприемлемым. В результате технического вмешательства «вождь» народов был оттеснен на третью позицию.

Современная Россия лишена культурного героя. На эту роль, казалось бы, претендовать Ельцин как создатель новой государственности. Именно такую попытку в утверждении первого президента РФ как культурного героя предпринимает Ельцин-центр. Вся история России, согласной предлагаемой версии, развертывалась как воспроизводство несвободы, и только Ельцину удалось повергнуть Левиафан-государство. Но народ в подавляющем большинстве не воспринял новой либеральной версии священной истории и остается преимущественно в прежней, идущей по инерции от советских времен, системе сакральных исторических представлений. Сообразно с ней, Ельцин есть антигерой, убийца Советской Родины, и все попытки легитимизировать его облик оборачиваются полным провалом.

Антигерои священной истории

Образ героя, сообразно с характерным для священной истории дихотомическим мышлением, предполагает наличие и образа антигероя. Антигерой — это изменник, предатель национальной общности или сакрального общего дела, осуществляемого под руководством культурного героя. Антигероем может быть и злодей, попирающий принятые общностью ценности. Такие образы ярко прописаны в каждой из религиозных традиций. В Новом завете — это образы Ирода — злодея и Иуды — предателя. Воспитательное значение представления отрицательных образов связано с необходимостью образного описания развилки между героикой и антигероикой.

Российская священная история в ее разных эпохальных преломлениях использовала для изобличения неправедности широкий ряд примеров антигероев. Первым идентифицируемым образом антигероя становится Святополк Окаянный, заклейменный в качестве братоубийцы. На Святополка — первого в русской сакральной истории был экстраполирован образ антихриста.

Последующие периоды русской истории тема великой измены рассматривалась главным образом в фокусе вызова униатства. Принятие унии под влиянием внешней конъюнктуры рассматривалось историческим перефразом Иудина греха. Византия пала в русском восприятии не потому, что была завоевана турками, а потому что византийский император и константинопольский патриарх приняли унию и в том погибли духовно. Польская измена дискредитировала Лжедмитрия и семибоярщину. И униаты, рефлексируя в отношении своего исторического предательства, оказывались в реалиях политической борьбы наиболее злобными врагами православного мира, вымещая комплекс изменника на тех, кто остался стойким в вере.

Дихотомия образом героя и предателя использовалась в дальнейшем в противопоставлениях Дмитрий Донской — Олег Рязанский, Иван Грозный — Андрей Курбский, Петр I — царевич Алексей. Николай Гоголь в «Тарасе Бульбе» историко-художественными средствами раскрыл психологию героя и антигероя (Остап и Андрий) в применении к малоросской этно-психологической рефлексии.

Акцентировано образ антигероя использовался в советской модели священной истории. Таким антигероем преподносился, например, Троцкий. Использование по отношению к нему ленинской характеристики — «Иудушка» позволяло соотнести эту фигуру с соответствующим архетипом антигероики. Враги народа, контрреволюционеры и изменники всех мастей не могли не быть идентифицируемы в пространстве сакральной истории СССР, равно так, как они есть в священной истории каждого народа.

Советская художественная литература также активно использовала эту дихотомию. Мальчиш Кибальчиш у Аркадия Гайдара выдерживает натиск буржуинов, но оказывается не готов к внутренней измене, предательству Мальчиша Плохиша. Кибальчиш принимает мученическую героическую смерть, фактически по сценарию Голгофы, а Плохиш продался буржуинам за бочку варенья и корзину печенья, что вызывает коннотаты и с чечевичной похлебкой, и с тридцатью серебрянниками.

Священная война дала для сакрального исторического нарратива уже не просто образ изменника деду Революции, но изменника Родины — генерала Власова. В спорте эта дихотомия получила предельное обострение в период матчей за шахматную корону 1978 и 1981 годов Карпов — Корчной. Когда же проводились по прошествии времени матчи Карпов — Каспаров выстраивалась через СМИ уже совершенно иная мифология — борьба между старой системой и новыми перестроечными силами.

Одним из приемов разрушения национальной священной истории является снятие образной оппозиции между добром и злом. Это может быть достигнуто через снятие категоричного вердикта в определении зла. Вносится элемент относительности — «не все так просто». «Не все так просто» говорится, например, в отношении предательства Андрея Власова. И вот уже предатель перестает быть антигероем и выступает носителем собственной правды. Понятно, что на платформе относительности и субъектности добра и зла никакая социальная сборка невозможна.

Современная Россия не только не имеет культурных героев священной истории, но не имеет и антигероев. В историко-культурном стандарте отсутствуют какие-либо оценки национальному предательству, отсутствует сама по себе такая тема. Не дана оценка с точки зрения деятельности «пятой колонны» в распаде СССР. О том, что такого рода деятельность со стороны групп элиты велась признается сегодня и западными экспертами. Характерно в этом отношении признание бывшего консультанта Совета национальной безопасности, Государственного департамента и Министерства обороны США о том, что победа в холодной войне была достигнута с помощью взятых на зарплату диссидентов. Так, значит, зарплату со стороны геополитического противника диссиденты получали? Так почему в таком случае они преподносятся в современных российских учебниках в позитивном свете как борцы с тоталитарной системой, а не в качестве тривиальных изменников Родины?

О пятой колонне, поспособствовавшей распаду СССР, говорил, и не один раз, Путин. Но почему в таком случае предатели не названы в учебниках тем, кем они являлись в действительности? Почему не дана оценка деятельности «прораба перестройки» Александра Яковлева, факт завербованности которого ЦРУ не вызывает сомнений? Почему в том же стандарте не оценена на предмет целевого нанесения вреда собственному Отечеству деятельность Михаила Горбачева, а сам концепт предательства элит оказывается табуизирован как конспирология? Возникает представление, позиции групп, работающих ввиду идейной убежденности или по материальным соображениям на внешних геополитических акторов, в структурах российской элиты сохранена.

Сакральная жертва

Священная история фактически каждого народа содержит также тему сакральной жертвы. В христианской семиосфере эта тема предельно обострена через образ самопожертвования Бога, принявшего смерть из-за любви к людям. Но жертвенная смерть оказывается в итоге Победой, торжеством над самой смертью («Смертию смерть поправ»).

В национальных священных историях образ сакральной жертвы находит выражение либо в трагической смерти героя, принявшего сознательно гибель во имя общественных идеалов, либо описаниях картин народного истребления — коллективной жертвы.

Сакральные жертвы героев в применении к священной истории России обнаруживаются на каждом из периодов российского исторического процесса. Можно сказать, что на этих героях и выстраивается сакральная матрица истории. Трагедия с древних времен считалась высоким жанром, выводящим нарратив на уровень сакральности. Напротив, голливудский тип повествования со счастливым концом, в рамках которого супермен, «капитан Америка» повергает всех своих противников в матрицу священной истории не вписывается. И в этом отношении попытки переписать российскую историю по образцу Голливуда, прослеживаемые, в частности, в современном отечественном кинематографе обречены на неуспех.

Показательно, что первыми русскими святыми были, что характерно, невинно убиенные князья Борис и Глеб. Сакральными жертвами русской священной истории выступали национальные герои — Андрей Боголюбский, Евпатий Коловрат, Михаил Черниговский, монах Пересвет, патриарх Гермоген, Иван Сусанин, Петр Багратион, адмирал Нахимов, герои крейсера «Варяг» и др. В подпольной семиосфере Российской империи в рамках формирования собственной альтернативной сакральной истории также активно использовались образы взошедших на эшафот героев-революционеров — казненные декабристы, народовольцы, жертвы подавленных восстаний, эсеровские террористы и т.д. «Умрешь не даром, дело прочно, когда под ним струится кровь» — провозглашал Николай Некрасов устами Гражданина в стихотворном диалоге с Поэтом.

Одной из первых компонент советской священной истории явилась сакральная жертва 26 бакинских комиссаров. В ряду сакрализованных жертв находились герои Гражданской войны — Василий Чапаев, Николай Щорс, Сергей Лазо и другие. Великая Отечественная война вывела масштабность сакральной жертвы на новый уровень. За годы войны 3051 человек получил звание Героя Советского Союза посмертно. Такая статистика отражала сверхвысокий уровень самопожертвования во имя Отечества среди народа. Последними из сакральных жертв советской священной истории стали герои-чернобыльцы.

Фактически у каждого народа на уровне исторической памяти имеется образ национального геноцида. Некий онтологический враг вынашивает планы полного уничтожения соответствующего народа и реализует их в той или иной степени на практике. Вопрос стоит об историческом выживании. Но народ выживает и проносит скорбь о жертвах как базовую скрепу национальной идентичности через последующую развертку истории. Без этой памяти как чего-то сугубо этнически внутреннего, по-видимому, многие общности не смогли бы удержать национальное единство.

Тема русского геноцида могла бы быть также вполне заявлена в применении к фашистской политике на оккупированных территориях. Как правило, о геноциде в контексте Второй мировой войны говорится и говорится много в фокусе «Холокоста». Но ведь существовали и расистские проекции доктрины Третьего Рейха в отношении русских, а практика их искоренения в лагерях для военнопленных и установки дерусификации на оккупированных территориях могли бы быть поставлены в один ряд с геноцидом евреев или цыган.

Российская священная история является в целом историей великих жертв. Эта особенность связана со спецификой ведомых Россией войн, являвшихся преимущественно войнами цивилизационнными. О великих жертвах России рассуждал в свое время историк Николай Ульянов: «Россия – страна великих нашествий. Это не войны маркграфов саксонских с курфюрстами бранденбургскими, это периодически повторяющиеся приходы Аттилы и Чингизхана под знаком полного порабощения и уничтожения. Это нечеловеческое напряжение сил, и без того бедной от природы страны, для отражения в десять раз сильнейшего врага. Когда кончилась вторая мировая война, во всех театрах показывался документальный фильм: запруженные народом улицы Лондона, Парижа, Нью Йорка, ликующие толпы, радостные лица. Но – вот Москва. Там плачут. Как после Куликовской битвы, люди слезами встречали победу. Если США потеряли в войне немногим больше двухсот, французы – четырехсот, англичане – четырехсот пятидесяти тысяч, то русских погибло, по самым скромным подсчетам, шестнадцать миллионов. Что ни Батый, что ни Мамай, что ни Наполеон, то гекатомбы жертв, то призрак конечной гибели, длительное залечивание ран».

Но если есть жертвы, то значит, должны быть и ответственные за них. И эту ответственность вторгавшихся в Россию завоевателей и преемственных им государств следует постоянно акцентировать, также, как это делают и другие. Было бы правильно, например, в связи со столетием иностранной военной интервенции в Россию напомнить сегодня участвующим в ней странам и народам (американцам, англичанам, французам, чехам, японцам и другим) о совершенных с их стороны преступлениях на российской территории.

Пока же все происходит прямо противоположным образом — это Россия обвиняется в исторически воспроизводимой политике геноцида. Для того, чтобы убедиться в распространенности такой подачи достаточно раскрыть англоязычную версию Википедии страницы «Геноцид в истории». Из нее читатель узнает об осуществляемых Россией геноцидах против: черкесов, коренных народов Сибири, казаков (расказачивание), украинцев (голодомор), казахов, поляков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев, калмыков, прибалтийских народов, крымских татар, народов Кыргызстана. В шведской версии Википедии этот список дополняется афганским и новым чеченским геноцидом. Выдвигается также положение об особой форме геноцида — демоциде, осуществляемом российским государством против своего собственного народа. Из всего этого перечня складывается устойчивое представление о России, как человеконенавистническом государстве по самой своей природе.

Казалось бы, ощущение сакральной жертвы у современной России по отношении к погибшим соотечественникам времен Великой Отечественной войны существует. Но одного поминания павших для позиционирования их в качестве священной жертвы недостаточно. Сакрализация предполагает, как минимум, сказать, во-первых, за какие идеалы отдали павшие свою жизнь; во-вторых, кто виновен в их смерти. Пока же не дается ответа ни на первый, ни на второй вопрос. И более того, зачастую создается картина, сообразно с которой, виновником их смерти были не захватчики — немцы, итальянцы, венгры, румыны, финны, а пославшее их на бойню собственное государство.

Метафизический враг

Священная история предполагает наличие образа метафизического врага. Это враг, который противостоит соответствующей общности, на всей протяженности исторической развертки. Борьба с ним и задает смысл национальной и мировой истории. В религиозной версии священной истории этим врагом является Дьявол. Противоборство его с Богом имеет и земную проекцию. Дьявол — не только Божий враг, но и враг рода человеческого. Земные противники в этой системе координат рассматриваются как слуги Дьявола или Антихриста. Даже в девятнадцатом столетии Николай I манифестировал борьбу с Западом в качестве борьбы с антихристовыми силами.

В священных версиях национальной истории используется образ исторического врага. Для античных греков таким врагом являлись персы. Походы Александра Македонского воспринимались ими в качестве отмщения за произошедшее более столетия прежде персидское поругание Эллады. Для древних римлян историческим врагом выступал Карфаген. И императив разрушения Карфагена может быть интерпретирован в качестве римской национальной идеи. Историческим врагом в священной истории балканских народов позиционируются турки. Это противоборство нашло даже свое отражение в национальных гимнах. На императивности противостояния турецкому онтологическому врагу выстраивается национальное самосознание армянского народа. Для французов долгое время историческим врагом выступали англичане, а после примирения с ними, их место занимают немцы. Поляки своими историческими врагами считали Россию и Германию. Россию своим исконным историческим врагом воспринимают и шведы. После чинимых японскими завоевателями зверств на территории Китая китайцы воспринимают своим историческим врагом Японию.

Исторический враг является практической необходимостью для консолидации социума. Это убедительно показал в свое время Карл Шмитт. Лишаясь врага, социум подвергается энтропии. Исторические победы часто имели в этом отношении отрицательные последствия для победителей. Победив СССР в холодной войне Соединенные Штаты сами внутренне ослабевать. Потребовался новый враг, на роль которого был поначалу взят исламский фундаментализм. Но этот враг не вполне дотягивал до противника онтологического уровня. И тогда происходит возвращение к прежней схеме противоборства с будто бы восстановившей свою империалистическую сущность Россией. Задачей сборки национальных идентичностей объясняется и представление России в качестве исторического врага самоопределившихся в связи с распадом СССР народов в постсоветских учебниках истории. Украинские учебники не являются в этом отношении чем-то беспрецедентным.

А есть ли исторические враги в священной истории России? Таким историческим врагом являлся консолидированный, как единая цивилизационная общность, Запад. Цивилизация России метафизически противостояла цивилизации Запада. Могут возразить, что такое противопоставление надуманно, и западный мир гораздо ближе к российскому, чем восточный, имея в виду единую христианскую платформу. Но в том-то и дело, что общие генезисные основы при выходе на разные цивилизационные типы и определил саму природу конфликта. Это цивилизационных антиподов. Правота восточного христианства означала неправоту западного и наоборот. Легитимность Восточно-Римской империи (Византии) и ее воспреемника в лице России означало нелигитимность всех модификаций Западной империи от империи Карла Великого до неоимперии американского мондиализма. Борьба против католической экспансии средневековой Руси, борьба Российской империи против секулярной Европы, борьба СССР против мира капитализма, борьба, наконец, современной России против постмодернистского Запада — все это исторические вехи российско-западного цивилизационного противостояния. Тот факт, что это противостояния воспроизводилось с течением времени, следует, что нет никаких оснований считать, что полюбовно разрешиться сегодня.

Между тем, историко-культурный стандарт тему российско-западного исторического противостояния игнорирует совершенно. В пояснительных записках к разделам военные конфликты, за исключением Великой Отечественной, и угроза войн вообще не упоминаются. Купирование этого фактора приводит к деформированию восприятию российской государственной модели. Специфика этой модели состояла в повышенном значении мобилизационных механизмов. Но эти механизмы как раз и являлись ответом на перманентную угрозу цивилизационной войны с Западом. Купирование же фактора военной угрозы приводит к формированию взгляда, что российская мобилизационная модель являлась следствием каких-то внутренних патологий и автократических комплексов.

Метафизического врага российская сакральная история оказалась, таким образом, также лишена. Запад не мог быть объявлен историческим врагом ввиду сохраняющейся доминации западнических настроений в среде российской элиты. Представить Запад врагом, означало бы для российских западников расписаться в том, что они в развертывающемся конфликте оказывается на стороне цивилизационного противника.

***

Таким образом, деструктурированы оказываются все базовые компоненты священной истории и исторического сознания народа России. Современная Россия, приходится, констатировать, не имеет идентичной священной истории. А без нее она оказывается обречена перманентный ценностный кризис и распад.

Что же следует делать в сложившейся ситуации? Безусловно, следует восстанавливать целевым цивилизационно-идентичную священную историю России. Начинать надо с ценностей и смыслов, которые далее экстраполируются на прошлое, ровно также как они экстраполируются на настоящее и будущее. Задача ценностно-смыслового структурирования исторического времени как раз и выводит на необходимость в преломлении к ценностям и воспроизводящей их традиции говорить о российской священной истории, а в преломлении смыслов – о российской историософии.

_______________________

[1] Статья опубликована в журнале «Изборский клуб». № 9-10. 2018.

 

http://vbagdasaryan.ru/svyashhennaya-istoriya-osnova-natsionalnogo-samosoznaniya/

 

21.11.2018 Аксиология марксизма в контексте мировых исторических трендов 

  

Современный запрос на марксизм

Крушение СССР преподносилось противниками советской идеологии одновременно и как исторический крах марксизма. Утверждаемая главным образом в либеральном дискурсе неправота К. Маркса, снятие марксистской альтернативы, рассматривалось в рамках общих концептуальных положениях «конца истории» [30]. Особенно активно в антимарксистский дискурс включилась новая российская элита, интеллектуально вышедшая, казалось бы, из того же марксизма [7].

Однако обостряющиеся социальные противоречия в странах мира на фоне разразившегося в 2008 году экономического кризиса вернули марксизм в мировую дискурсивную повестку. Новый запрос на учение Карла Маркса наглядно продемонстрировала акция «оккупируй Уолл-Стрит», прошедшая под марксистскими лозунгами и с марксистской символикой. С портретами Маркса выходят левые антиглобалисты и альтерглобалисты в странах мира, позиционируемых в качестве развитого капитализма и оплота либеральных ценностей — США, Великобритании, Франции, Германии, Италии [21, с. 4; 34].

 

При этом марксизм сегодня — не только идеология андеграунда. Коммунистическая партия мало того, что сохранила правящие позиции в Китае, но и вывела его на уровень первой экономической державы мира. По состоянию на начало 2018 года в 28 странах мира у власти находились политические силы, так или иначе саморепрезентующиеся в соотнесение с марксистским учением.

Марксизм на современном этапе получил небывалую популярность в американском обществе, превосходящую его популярность в послевоенный период, когда сенатор Дж. Маккарти объявил об угрозе в США коммунистической революции. Особенно сильны марксистские симпатии среди американской молодежи. Согласно данным опроса Фонда памяти жертв коммунизма, 44 % молодых американцев определило себя в качестве приверженцев идей социализма, а еще 7 % — коммунизма, что дает в совокупности более половины всех респондентов. При этом сторонники капитализма составили среди американской молодежи — 44 %, что крайне мало в соотношении с доминирующими ценностными ориентирами всех предыдущих поколений американцев. Для сравнения в целом в американском обществе, предпочтения распределяются следующим образом: 59 % — за капитализм, 34 % — социализм, 3 % — коммунизм. Существует еще и фашистский сегмент: среди молодежи — 7 %, в обществе в целом — 4 %. Даже в данных для американского общества в целом показатель, превышающий треть приверженцев левых идеологий является для США свидетельством происходящей ценностной инверсии [5; 6; 25]. Директор Фонда Мэрион Смит прокомментировала результаты опроса следующим образом: «Среди американцев, рождённых на рубеже столетий, увеличивается количество тех, кто отворачивается от капитализма и склоняется к социализму и даже коммунизму как жизненной альтернативе» [8].

Отражением инверсионных тенденций в политическом процессе внутри США явился феномен Берни Сандерса, боровшегося в 2016 году за кресло Президента на праймериз Демократической партии. Он, как известно, хотя и сошел с президентской гонки, но имел все шансы обыграть Хиллари Клинтон. В паре же Трамп — Сандерс шансы кандидата от демократов выглядели бы гораздо более предпочтительными, нежели в паре Трамп — Клинтон. Между тем, идейно Сандерс диссонирует со всей предыдущей идеологической обоймой американского президентства. Его воззрения формировались под влиянием трудов К. Маркса и интерпретаций марксизма Э. Фроммом. Сандерс был членом американской партии «Союз свобод», чьим идейным кредо являлись идеологемы — социализм, антикапитализм, антиимпериализм. Для иллюстрации приведем идеологически характерные фрагменты выступлений Сандерса:

«По-моему, в нашей стране нет справедливости, когда безработица среди молодежи держится на таких трагически высоких уровнях. Каждый пятый ребенок живет в бедности, а в тюрьмах Соединенных Штатов больше народа, чем в любой другой стране. Экономика подтасована самыми богатыми так, чтобы самые богатые наживались за счет остальных. С 2009 по 2014 год 58% прироста доходов доставались 1% самых богатых» [4].

«Функция правительства – в том, чтобы защищать интересы рабочего класса, людей со средним доходом и уже только потом богатых и обладающих властью. Мы стали слишком фанатичными в превозношении жадности. На обложки журналов мы помещаем миллионеров и забываем полицейских, пожарных, учителей, нянечек… Пора изменить нашу систему ценностей» [22].

«Наш средний класс рушится. Сейчас неравенство в богатстве и доходах сильнее, чем в 1920-х годах… Все, что могут сделать денежные тузы, — это вкладывать невероятные суммы в теле- и радиорекламу, чтобы отвлечь внимание от настоящих проблем, которые стоят перед американцами» [8].

Итак, во главе США мог потенциально оказаться марксист и социалист. Учитывая роль, которую Соединенные Штаты Америки играют в мире, последствия этого для мироустройства способны были оказаться революционными. Все переворачивалось с ног на голову, и США из главного противника социализма периода «холодной войны» превращалась бы в этой сценарной проекции в свою противоположность.

Дискредитация К. Маркса на постсоветском пространстве, высмеивание марксистского учения оказалось в разительном противоречии с отношением к этой фигуре в мире в целом. Согласно опросу Би-би-си, агентство, которое трудно заподозрить в симпатиях к марксизму, Маркс занял абсолютное первое место при определении величайшего мыслителя второго тысячелетия. На последующих местах расположились: Эйнштейн, Ньютон, Дарвин, Фома Аквинский, Хокинг, Кант, Декарт, Максвелл, Ницше. Первая позиция Маркса, как минимум, обязывает к изучению его творческого наследия, блокируемого в современном российском образовании [15].

Марксизм недогматизированный: вариации марксистского учения

Советская линия интерпретация марксизма — являлась только одним из направлений, производных от идей К. Маркса и апеллирующих к его учению. Пространство марксистской, неомарксистской и постамарксистской мысли может быть классифицировано по следующим составляющим: бернштейнианство; австромарксизм (К. Каутский, О. Бауэр, К. Ренер); легальный марксизм (П.Б. Струве); люксембургианство; меньшевизм; большевизм, ленинизм; марксистское богостроительство (А.А. Богданов); национал-большевизм, сталинизм; троцкизм; маоизм; идеология «чучхэ» (Ким Ир Сен); будапештская школа (Д. Лукач); франкфуртская школа (Т. Адорно, Ю. Хабермас, М. Хоркхаймер); фрейдомарксизм (В. Райх, Г. Маркузе, Э. Фромм); экзистенциальный марксизм (Ж. П. Сартр, К. Лефер); феноменологическийв марксизм (Э. Пачи); структуралистский марксизм (Л. Альтюссер); грамшианство; школа «Праксис» (Г. Петрович); философия надежды (Э. Блох); аналитический марксизм (Дж. Коэн); мир-системный анализ (И. Валлерстайн); теология освобождения (К. Торрес); геварризм (Г. Дебре); боливарианство (У. Чавес); постмарксизм (З. Бауман, Ж. Бодрияр, М. Кастельс) [1; 10; 12; 29].

То, что исторически потерпел неудачу один из проектов, основывающихся на теории К. Маркса, не может означать, провала всего марксизма. В рамках самого советского проекта были различные подходы в интерпретации К. Маркса, и, очевидно, марксизм горбачевского периода существенно отличался, в частности, от марксизма сталинского периода. Соответственно, если мы говорим о крахе марксистского проекта советского исторического эксперимента, следует уточнить, что речь идет о позднесоветской горбачевской версии марксизма.

Многообразие интерпретаций марксистского учения указывает на заложенный в нем значительный творческий потенциал. Наличие такого потенциала позволяло давать ответы на новые исторические вызовы развития мира и отдельных государств. В СССР первые десятилетия реализации советского проекта марксизм получил, действительно, творческое развитие, выразившись в создание новых направлений марксистского дискурса. Соединение марксизма с задачами государствостроительства, геополитического противоборства капиталистическому миру, цивилизационного российского преломления привело к появлению особой версии марксистской идеологии, обеспечившей на определенном этапе модернизационный прорыв Советского Союза.

Однако далее происходит догматизация марксистского учения. Возник феномен учебного марксизма-ленинизма, новой квазирелигиозной схоластика. Эта догматизация блокировала возможности реагирования на объективно происходящие изменения в мире. Методологическая инверсия установления системы учебного марксизма заключалась в двух основных составляющих по отношению собственно к пафосам учения К. Маркса. Во-первых, это выхолащивание идеи преодоления отчуждения человека, «прыжка в царство свободы». Во-вторых, акцентировка на факторе материальных интересов, положение истмата — «бытие определяет сознание». Устранены оказались, таким образом, идеальные ценностные ориентиры, мотивирующие прежние поколения марксистов-революционеров на великие свершения. Преувеличение определяющей роли материальных интересов привела на этапе эпигонов к буржуазному перерождению марксизма. Основной фактически довод противников советской системы на этапе позднего существования СССР как раз и заключался в материальных преимуществах и комфортности для человека западной модели жизнеустройства. Марксизм как антикапиталистическое учение превращается в итоге в свою противоположность и следующим шагом происходит реставрация капитализма [14].

Марксизм и религия

В действительности экономическое учение К. Маркса, его теория капитала, не может быть отделена от общей мировоззренческой модели марксизма. Главным в марксизме являлся вопрос о человеке. Будучи убежденным антихристианином, Маркс идейно развивал христианскую аксиологию и сотерологию. Марксистский антагонизм между трудом и паразитизмом, выражающимся в присвоение результатов труда, являлся частным случаем антагонизма человека подлинного и античеловека, а он, в свою очередь, дихотомии добра и зла. В этом измерении вопросов о добре и зле и целесообразно посмотреть на теорию Маркса и марксистскую социальную практику [11].

Философия раннего Маркса была сосредоточена вокруг темы отчуждения человека. Все прочие разработки — экономические, социальные, социокультурные являлись преломлением сформулированных в рамках разработки теории отчуждения подходов. Сущность человека, согласно марксистскому учению, исторически оказалась деформирована в результате установления социальных систем, основываемых на эксплуатации. Происходит отчуждение по четырем онтологическим аспектам: отчуждение человека от процесса труда; отчуждение человека от продукта труда; отчуждение человека от других людей; отчуждение человека от человеческого в себе. В совокупности происходит то, о чем сегодня говорят как о расчеловечивание человека [9].

Маркс абсолютно точно спроецировал происходящий процесс антропологической деградации в будущее, предсказав, живя еще в девятнадцатом столетии, реалии постмодерна. Отчуждение человека от процесса труда выражается сегодня в восприятии труда как принуждения, распространения антитрудовой этики, появление новых поколений, принципиально нежелающих трудиться. Следствием отчуждения от продукта труда является деформированное восприятие создаваемых в результате трудовой деятельности объектов, распространения на этой основе вещизма, консюмеристской морали и нового антропологического типа — человека-потребителя. Отчуждение от других людей проявляется с усиливающейся очевидностью в социальном распаде, фрагментаризации общества и атомизации человеческого бытия. Наконец, отчуждение от человеческого в себе раскрывается сегодня в личностном распаде, утрате целостности «я», деструкции его на декомпозированные элементы «nicname» [28].

Маркс, как известно, стоял на воинствующих антихристианских позициях. Антихристианство Маркса является одним из узловых положений неприятия его учения со стороны приверженцев традиционных ценностей. Подвергать ревизии взгляды создателя марксизма на религию бессмысленно, но целесообразно, вместе с тем, проследить генезис этой позиции. Официальная Церковь в девятнадцатом столетии пребывала в состоянии кризиса. Кризис состоял в усугубляющемся отдалении церковных структур и клира от ценностей и идеалов самого христианства. Религиозная доктрина, собственно евангельское учение вступало в противоречие с актуальной социальной позицией Церкви, фактической легитимизацией мира неравенства. Церковь оказалась инкорпорирована в систему и не выдвигала в отношении нее альтернативы иного жизнеустройства. Она не отвечала на новые вызовы развития человечества, в значительной степени самоустранилась от общественного дискурса. Все это объективно подталкивало к генерированию новых альтернативных форм религиозности.

Этот поиск мог даже в наиболее радикальных проявлениях приобретать различные формы святотатственного кощунства и даже сатанизма. Бунт Люцифера против Бога воспевался многими поэтами девятнадцатого века во главе с Джорджем Байроном [35, p. 213.]. Не прошел увлечения темой богоборчества и молодой Карл Маркс. Эпатирующими для христианского сознания являлась его пьеса, прославляющая бунт против Бога «Оуланем» [33]. Вычеркнуть их из творческой биографии Маркса означало бы блокировать понимание исходных основ его мировоззренческой рефлексии, связанной с реакцией на вопросы религиозной веры. Идейный контекст альтернативной религиозности из сплава, которого вышел ранний марксизм, включал следующие компоненты:

хилиастическое движение, с его установками в духе коммунистического эгалитаризма;

новая религия, сфокусированная на культе Высшего Разума, официально провозглашенного в период Великой Французской революции;

различные оккультные сообщества нового времени (масоны, иллюминаты, мартинисты), чье квазирелигиозное учение также подразумевало практику социального преобразования [23].

Маркс, как минимум, вступая на путь революционной оппозиционности быть совершенно дистанцирован от этого контекста. Не исключено, что и свой внешний облик, в соответствии с архетипами новой религиозности, Маркс формировал под образ античного Зевса [3]. Марксистская семиотика обнаруживает, вместе с тем, перифраз основных компонентов христианской религиозной системы:

грядущее Царствие Божье — коммунизм;

утраченный Эдем первозданный — первобытный (пещерный) коммунизм;

грехопадение — появление института частной собственности;

падший человек — учение об отчуждение;

религиозный мессианизм — пролетарский мессианизм;

Армагеддон — мировая революция;

мировое зло — буржуазия, буржуазный мир;

пять мировых царств — пять формаций;

Церковь — Интернационал.

За внешним воинствующим антихристианизмом марксизма в нем обнаруживалось внутреннее развитие христианской аксиологии. Особенно наглядно эта преемственность обнаруживалось по фундаментальному для марксизма вопросу распределения общественных благ. Сообразно с марксистской теорией, выделялись две стадии развития справедливой распределительной системы, которые в последующей формационной классификации соотносились с формациями социализма и коммунизма. Капиталистическая модель характеризовалась нетрудовым принципом распределения, эксплуатацией человека человеком, присвоением прибавочного продукта. Социалистический принцип был сформулирован словами Ж. Прудона — «от каждого по способностям, каждому по труду», коммунистический — раскрыт Марксом в «Критике Готской программы» — «От каждого по способностям, каждому — по потребностям» [17]. Оба принципа находят соотнесение со словами Нового Завета. «Если кто не хочешь трудиться, тот и не ешь» — слова Второго послания к фессалоникийцам апостола Павла стали девизом социалистической модели распределения. Его провозглашал В.И. Ленин в «Государстве и революции», ссылаясь при этом не на христианские тексты, а работы К. Маркса [16, с. 5-125.]. Коммунистическая распределительная модель обнаруживает соответствие в апостольском образе жизни. В «Деяниях апостолов» приводится следующая характеристика апостольского общинного устройства жизни: «И великая благодать была на всех их. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов: и каждому давалось, в чем кто имел нужду». Таким образом, по совокупности ценностно-смысловых ориентиров марксизма он, с одной стороны, оказывался отрицанием христианской традиции, с другой, развитием идущего от христианства преемственного направления в истории мысли.

Марксизм и развитие

Марксизм привнес свою важную лепту в философию развития, заложив основания одной из альтернатив исторического модерна. Ко времени Маркса сложилось противопоставление идеи развития и духовных ценностей человека. Духовные ценности и солидарность связывались с прошлым, потерянным «золотым веком». Жозеф де Местр и его последователи связывали имманентно прогресс материальный и регресс нравственный, как две стороны одной медали [20]. Хилиасты, определяемые в изложении истории марксизма, как коммунисты-утописты, различные традиционалисты, руссоисты связывали идеалы духовности и общинности с прошлым. Будущее виделось всем им, либо как окончательная деградация, либо как реставрация прошлого. Марксизм, в противоречие с этими представлениями, устанавливал ориентир духовности и солидаризации ни как отрицание, а в качестве финалистской цели общественного развития. Оппонируя либеральной версии модерна, основанной на принципах конкуренции, марксистская версия утверждала возможность соединить высокий уровень развития и солидаризацию. Именно с платформой солидаризационного развития связывался исторический прорыв Советского Союза, и на той стадии эта модель обнаружила преимущества перед конкурентоориентированной моделью капиталистической версии модерна. Сегодня в ситуации системного кризиса существующей модели мироустройства запрос на альтернативную версию развития, связанную с духовными ценностями и солидаризацией человечества, находится вновь в актуальной повестке. Актуализируется, соответственно, и запрос на переосмысление К. Маркса [24].

Прямой перенос марксистских положений из девятнадцатого в двадцать первый век было бы, безусловно, абсурдом. Маркс оперировал тем материалом, который предоставляла ему современная эпоха. Он многое предвидел в отношении будущего, но не мог объективно предвидеть все. Вне возможности анализа Маркса объективно оказались такие феномены глобальных трансформаций, как:

ядерное оружие и выход в космос;

появление политических технологий управления массовым сознанием, в том числе и в глобальном масштабе;

акционерный капитал, институционализация новых форм собственности, нарушавших классическую марксистскую схему;

учреждение ФРС, складывание мирового банковского бенефицариата, изменение природы денег, перестающих быть эквивалентом стоимости;

интернет, новые сборки социальных сетей;

робототехника, «умная машина», замещающая человека;

утрата революционной роли пролетариата, обуржуазивание постпролетарских страт;

включение ряда национальных сообществ в систему мировой эксплуатации, замещение классовых противоречий страновыми.

Все эти вызовы нуждаются в адекватном реалиям XXI века объяснении. Соответственно, речь должна идти не о марксистской ортодоксии, а именно о творческом переосмыслении Маркса, с отсеиванием одного и акцентировкой на другом.

Марксизм и национальный вопрос, Маркс и русофобия.

Одной из таких компонент исходного марксистского учения, который следует купировать в перспективе будущего общественного развития, следует признать отношение Маркса к национальному вопросу. Время показало, что нации являются более устойчивыми общностями, чем это казалось Марксу. В СССР осознание пробуксовки левомарксистской идеологии с акцентировкой на стирание национальных различий привело к идеологическому повороту середины 1930-х годов. Первым проявлением этого диагноза явилась поддержка немецким пролетариатом в своем большинстве германского нацизма. Обнаружилось, что для немецкого рабочего принцип единства крови важнее принципа пролетарской солидарности. Вторым диагнозом стал «испанский полигон», продемонстрировавший недостаточную функциональность в борьбе с новым врагом левой идеологии. Начало войны убедило окончательно в необходимости обращения к российским цивилизационным ценностям, образам национальных героев русского народа, его традиционной вере. Возвращение к парадигмальным основаниям российской цивилизации и составило содержание правого сталинского идеологического поворота [2].

Провозглашенная в самый критический период военного противостояния фраза — «убей немца» звучала уже совершенно в разрыве с марксистской методологией. Чтобы эта фраза нашла, например, отражение на плакате от лица босоногого мальчика, изображенного на фоне горящей деревни и убитой фашистами матери — «Папа, убей немца!» — требовалось, очевидно, решение на самом высоком уровне [26].

Разрыв с классическим марксизмом в национальном вопросе, вместе с тем, не означал полного разрыва с Марксом. Для определения содержания внутренних идеологических реверсов советской истории целесообразно использовать в качестве аналоговой модели диаграмму Дэвида Нолана. Вместо нолановских — ценностных шкал — политической свободы и экономической свободы, были взяты ориентиры ценностных дихотомий — национальная идентичность — космополитизм, равенство — неравенство. Если либерализм соотносился с полюсом фактического неравенства и космополитизма, то фашизм — неравенства и национальной идентичности. Ленинизм (как идеология первой послереволюционной фазы развития советского проекта) связывался с полюсами космополитизма, категориально обозначаемого в качестве пролетарского интернационализма, и равенства. Сталинизм совершал реверс в сторону национальной идентичности, при том, что равенство сохранялось в качестве базового ценностного идеала. Таким образом, ленинизм и сталинизм расходились по вопросу о национальной идентичности, имея общность в аксиологии антропологического равенства человека. Именно в вопросе о равенстве и ленинизм, и сталинизм выступали в качестве альтернативы по отношению к идеологиям либерализма и фашизма с позиции единой для них коммунистической платформы. Таким образом, ценностно-смысловую установку фундаментального антропологического равенства человечества и следует признать ядром марксистского учения, его константой, при возможности вариаций в отношении переменных.

Маркс, как и любой из великих мыслителей, выступал в двух качествах — гением, перешагнувшим свою эпоху, и представителем определенного временного и странового контекста. В этом втором качестве и следует рассматривать феномен русофобии Маркса [27]. Здесь он противоречил себе, отступая от интернационализма, не допускающего, казалось бы, фобий к какому-либо народу. Время Крымской войны, развертывающейся в прямом геополитическом и цивилизационном противостоянии Россия — Запад, заставляла Маркса включиться на стороне «своих» в поток антироссийской пропаганды. Именно на этот период и приходятся его наиболее радикальные характеристики в отношении России. Типичные матричные положения антироссийской исторической мифологии — тезис об имманентном русском рабстве, тезис о врожденном русском империализме обнаруживаются в марксовых сочинениях вполне определенно. Это и есть так называемый «замолчанный Маркс». Именно наличие русофобской компоненты определило решение о приостановке в 1935 году издания Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. Парадоксально, что в государстве, руководствовавшемся теорией марксизма, труды Маркса никогда не были опубликованы в общем объеме, и часть из них оказалась фактически под цензурным запретом. Одна из наиболее системных работ, излагающих позицию Маркса в отношении исторического опыта России, «Разоблачение дипломатической истории XVIII века» увидела свет на русском языке только в 1989 году в журнале «Вопросы истории». Приведем некоторые характерные рассуждения автора. Тезис об имманентном русском рабстве иллюстрируется, в частности, следующими теоретическими выкладками: «Колыбелью Московии было кровавое болото монгольского рабства, а не суровая слава эпохи норманнов. А современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия… Между политикой Ивана III и политикой современной России существует не сходство, а тождество – это докажет простая замена имен и дат… Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала virtuoso в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Петр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира» [18]. Представления Маркса о врожденном русском империализме могут быть раскрыты через следующий фрагмент «Разоблачения»: «Для системы местных захватов достаточно было суши, для системы мировой агрессии стала необходима вода. Только в результате превращения Московии из полностью континентальной страны в империю с морскими границами московитская политика могла выйти из своих традиционных пределов и найти свое воплощение в том смелом синтезе, который, сочетая захватнические методы монгольского раба и всемирно-завоевательные тенденции монгола-властелина, составляет жизненный источник современной русской дипломатии» [18].

Ведутся споры, отошел ли Маркс с течением времени от своих русофобских воззрений, но в любом случае его русофобия является фиксируемым историческим фактом.

Эту сторону воззрений Маркса также следует иметь ввиду, рассматривая применимость марксизма для перспектив будущего общественного строительства. Марксизм исторически аккумулировал вокруг себя различные силы, в том числе и определенный сегмент сил русофобии. На рубеже XIX — начала XX века русофобия получала основание в следующих положениях марксистского дискурса: Россия в силу своей исторической отсталости не обладает необходимыми условиями для революции; русский народ, крестьянский и мелкобуржуазный в своей основе, не способен построить социалистическое общество; российское государство выступает в качестве одного из главных препятствий мировой социалистической революции [32]. Проходит сто лет и с позиций ортодоксального марксизма вновь выдвигаются обвинения в адрес России. Теперь уже Россия обвиняется в том, что дезавуировала своим социальным экспериментом, подверстанным под цивилизационные реалии Российского бытия, сущность марксистского учения [13].

Что из марксизма взять в будущее?

Следует провести дифференциацию положений марксистской теории в перспективе формирования мирового проекта для грядущего одухотворенного человечества. Вероятно, должен быть поставлен минус на следующих сторонах ортодоксального марксизма: воинствующий атеизм; классовая диктатура; негативизация традиции; апология революционного насилия; рассмотрение семьи как буржуазного института; нивелирование цивилизационной вариативности; негибкость в установке на ликвидацию любых видов частной собственности, включая крестьянскую собственность; отмирание национального государства; негативизация патриотизма (формула «рабочие не имеют Отечества»); доминанта материального в отношении идеального; русофобия. Плюс в этой перспективе целесообразно поставить на следующих аксиологических положениях марксизма: труд; неприятие паразитизма и эксплуатации человека человеком; коллективизм; прогресс; равенство; человеческое достоинство; социальность; личностное развитие; нестяжательство; справедливость; свобода духа; научность [19].

Двести лет прошло с рождения Маркса. Этот юбилей является не только основанием отдать дань памяти великому мыслителю и связываемым с его именем проекциям в истории России и человечества. Современная эпоха, с ее глобальными проблемами и кризисами, актуализирует запрос на генерирование новых обществоведческих учений по фундаментальным вопросам общественного бытия, «нового Маркса».

ЛИТЕРАТУРА

1. Андерсон П. Размышления о западном марксизме. На путях исторического материализма. М.: Интер-Версо, 1991. — 271 с.
2. Багдасарян В.Э. Октябрь 1917-го. Русский проект. М.: Алгоритм, 2017. 230 с.
3. Басовская Н. Карл Маркс // https://echo.msk.ru/programs/vsetak/54463/ (дата обращения: 12.07.2018).
4. Берни Сандерс как персонаж Ильи Ильфа // https://evreimir.com/106359/berni-sanders-kak-personazh-ili-ilfa/ (дата обращения: 12.07.2018).
5. Бовдунов А. Новая американская мечта: почему молодёжь США выбирает социализм // https://russian.rt.com/world/article/446305-molodyozh-ssha-socializm (дата обращения: 12.07.2018).
6. Большинство молодых американцев выступило за социализм, показал опрос // https://ria.ru/world/20171104/1508194576.html (дата обращения: 12.07.2018).
7. Бубнов В. А. Антимарксизм. (Критика трудовой теории стоимости К. Маркса или о том, как пролетариат эксплуатирует капиталистов). СПб.: ООО «Изд-во ДЕАН», 2000. 168 с.
8. Герои молодёжи США – Сталин, Ленин, Че Гевара // https://www.fondsk.ru/news/2017/12/08/geroi-molodezhi-us-stalin-lenin-che-gevara-45219.html (дата обращения: 12.07.2018).
9. Горозия В.Е. Проблема отчуждения человека в учении Карла Маркса // Человек. Государство. Глобализация, Выпуск 3. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2005.C.98-117.
10. Дмитриев А.Н. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа (1920—1930-е гг.). — СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Летний сад, 2004. 528 с.
11. К. Маркс и Ф. Энгельс об атеизме, религии и церкви. М.: Мысль, 1986. 669 с.
12. Кагарлицкий Б.Ю. Марксизм: не рекомендовано для обучения. М.: Алгоритм, Эксмо, 2006. 1622 с.
13. Кагарлицкий Б.Ю. Реставрация в России. М.: Эдиториал УРСС, 2000. 376 с.
14. Кара-Мурза С.Г. Идеология и мать её наука. М.: Алгоритм, Эксмо., 2002. 256 с.
15. Карл Маркс признан величайшим мыслителем тысячелетия // http://fakty.ua/115980-karl-marks-priznan-velichajshim-myslitelem-tysyacheletiya (дата обращения: 12.07.2018).
16. Ленин В.И. Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. М.: Государственное издательство политической литературы, 1967 — 1981. М., 1969. Т. 33.
17. Маркс К. Критика готской программы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч.М.: Государственное издательство политической литературы, 1961. Т. 19. С. 9–32.
18. Маркс К. Разоблачение дипломатической истории XVIII века // https://scepsis.net/library/id_878.html (дата обращения: 12.07.2018).
19. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, Т. 1-39. Издание второе М.: Издательство политической литературы, 1955-1974.
20. Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1997. 216 с.
21. Мягков П.А. Теоретические основы трудовой экономии. М.: ООО «ИПЦ «Маска»», 2015. 368 с.
22. На Сандерса не надейся // http://rabkor.ru/columns/analysis/2016/02/04/how-the-sanders-campaign-undermines-revolution/ (дата обращения: 12.07.2018).
23. Обичкина Е.О. Евангелие от Робеспьера // Наука и религия. — 1989. №8. С. 11-16.
24. Сулакшин С.С., Багдасарян В.Э., Вилисов М.В., Нетесова М.С., Пономарева Е.Г., Сазонова Е.С., Спиридонова В.И. Нравственное государство. От теории к проекту. М., Наука и политика, 2015. 424 с.
25. США в ужасе – поколению миллениума по душе социалисты и даже коммунисты // https://russian.rt.com/inotv/2016-10-25/Fox-SSHA-v-uzhase (дата обращения: 12.07.2018).
26. «Убей немца» в советской пропаганде // http://propagandahistory.ru/648/Ubey-nemtsa-v-sovetskoy-propagande/ (дата обращения: 12.07.2018).
27. Ульянов Н.И. Замолчанный Маркс. Франкфкрт-на-Майне, 1969. 43 с.
28. Федулин А.А., Багдасарян В.Э. Сервис и ценности: вызов консьюмеризма. Москва: Собрание, 2012. 264 с.
29. Фромм Э. Марксова концепция человека // https://scepsis.net/library/id_642.html (дата обращения: 12.07.2018).
30. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 84—118.
31. Чем известен Берни Сандерс // https://ria.ru/world/20160219/1377153967.html (дата обращения: 12.07.2018).
32. Baron S. Plekhanov in Russian history and soviet historiography. — Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1995. — 274 p.
33. Early Works of Karl Marx: Book of Verse. Scenes fromOulanem // https://www.marxists.org/archive/marx/works/1837-pre/verse/verse21.htm (дата обращения: 12.07.2018).
34. Gould-Wartofsky M. A. The Occupiers: The Making of the 99 Percent Movement. — New York: Oxford University Press, 2015. 272 p.
35. Peter A. Schock, Romantic Satanism: Myth and the Historical Moment in Blake, Shelley, and Byron. Basingstoke and New York: Palgrave Macmillan, 2003.

 

Опубликовано: Вестник МГОУ. Серия: История и политические науки / 2018 №4. С. 9-23

http://vbagdasaryan.ru/aksiologiya-marksizma-v-kontekste-mirovyih-istoricheskih-trendov/

 

15.09.2018 Борьба за будущее российского образования: глобализаторы против сторонников национальной традиции

 

Ярослав Кузьминов, ректор ВШЭ и супруг Набиуллиной

В соответствии с Указом Президента «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» к 1 октября 2018 года должны появиться программы по двенадцати национальным проектам, в перечне которых есть и национальный проект развития образования. Ввиду коротких сроков представления следует предположить, что соответствующие программы уже прорабатываются без вынесения проводимых разработок в сферу публичного обсуждения. Такая закрытость вызывает большую обеспокоенность, что в итоге народ окажется, как часто бывало, перед свершившимся фактом принятия такой концепции политике в сфере образования, которая не отвечает ни его интересам и не соответствует национальным традициям России. В этой связи особого внимания заслуживает появление доклада НИУ Высшая школа экономики и Центра стратегических разработок А.Л. Кудрина «Двенадцать решений для нового образования». Время его публичного представления и соотнесение повестки с положениями Указа Президента дают основание предположить, что именно это документ и будут пытаться взять за основу концепции политики в сфере образования и что именно ВШЭ претендует на роль его разработчика. Какова ценностная позиция Высшей школы экономики в системе российской науки, образования и просвещения хорошо известно – это «три кита» — неолиберализм, западническая версия глобализация и методология менеджерского подхода (прибыль как мерило успешности). Выстраивание на данной платформе политики в сфере образования, в которой особое значение принадлежит воспитательной компоненте и цивилизационным традициям социального строительства, имело бы для общества самые разрушительные последствия. Вызывают вопросы и сами претензии ВШЭ, ведь особыми достижениями в педагогической теории и практике вуз, казалось бы, не отмечен.

 

Но обратимся непосредственно к содержанию документа «Двенадцать решений для нового образования». Зафиксировав перечень актуальных проблем образования, в документ не были включены важнейшие ориентиры развития образовательной сферы, что в итоге не может не привести к деформирующим последствиям. Характерно отсутствие в нем следующих положений.

Во-первых, антропологических ориентиров (в том числе, ориентира гармонического развития личности), понимания ценностно-целевого образа выпускника, отсутствия упоминания о духовно-нравственных составляющих деятельности образовательных организаций.

Во-вторых, признания значимости национальных традиций российского образования (традиционное в проекте ВШЭ и Центра стратегических разработок выступает синонимом архаического), наличия национальной российской педагогики, существование ограничителей в переносе в российское образование зарубежных практик, акцентировки специфики отечественной системы образования в новой выстраиваемой модели многополярного мира.

В-третьих, обозначения роли педагогической науки, без которой практика и педагогические технологии невозможны, игнорирование, в частности, теории развивающего обучения, являющейся важнейшим вкладом отечественной педагогики в мировую педагогическую мысль и представляющей лицо российского образования, сведение функций педагога к функционалу «навигатора».

В-четвертых, духовно-нравственного и патриотического воспитания в раскрытии содержания «Двенадцати решений», сведение патриотического воспитания к группе проблем «социальная устойчивость», что противоречит, в том числе, выдвинутому Президентом Российской Федерации В.В. Путиным и поддержанному обществом концепту патриотизма как национальной идеи России.

Вызывает возражение базовая методология проекта Центра стратегических разработок и НИУ ВШЭ, выстраивающая логику развития образования исходя исключительно из запросов рынка и рыночной целесообразности. Негативные результаты применения такого подхода известны по опыту 1990-х годов. Повестка развития образования в значительной степени формируется государством, исходя из общенациональных задач, включая задачу обеспечения национального суверенитета, которые не могут быть решены рыночными механизмами, а зачастую и противоречат потребностям рынка.

Другая сторона методологии проекта — переход к системе индивидуальных траекторий в развитии образования. Это предполагается делать за счет внедрения и возможности выбора онлайн-курсов Национальной платформы онлайн-образования. За внешне привлекательным лозунгом индивидуализации обнаруживается, с одной стороны, угроза разрушения общего фундамента российской образовательной системы, а через нее и единства общества. В перспективе подмены онлайн-обучением традиционных образовательных технологий упраздняются за ненужностью, как нерентабельные, классические университетские структуры, закрываются «избыточные» университеты и остаются только те, кто формирует Национальную платформу онлайн-образования. Образования становится виртуальным и большой вопрос будет ли оно оставаться образованием, либо приобретет характер потребления информации. Национальная платформа онлайн-образования оказывается в описываемой перспективе идеологическим фильтром, формируемым субъектами ее разработки во главе с тем же ВШЭ, а соответственно упраздняется альтернатива утверждаемых ими взглядам и ценностям. Индивидуализация образования превращается, по сути, в свою противоположность – новый тоталитаризм.

Предложения нового реформирования образовательной системы обосновывается перспективой развития «цифрового образования» по аналогии с «цифровой экономикой». Без всякого сомнения, цифровые технологии повышают сегодня возможности работы образовательных учреждений. Но важно подчеркнуть, что любые технологии, включая цифровые, подчинены ценностно-целевым ориентирам образования и применяются по мере целесообразности. Существуют сегодня очевидные риски перекосов «цифровизации» образования для здоровья и психики детей, формирования компьютерной и интернет-зависимости современного ребенка.

Конечно, образование в связи с изменениями технологической и социальной реальности нуждается в изменениях. Но весь вопрос – в каком направлении эти реформы должны осуществляться.

Современная мировая ситуация в ее познавательном преломлении может быть охарактеризована как время информационного взрыва. Общий объем хранимой человечеством тем или иным способом информации с 2010 года по настоящее время возрос в 50 раз. В этой ситуации образование в качестве получения знания оказывается, действительно, как говорят сторонники реформ, лишено смысла. Дефицита информации, с чем сталкивались учащиеся прежних эпох, в настоящее время нет. Достаточно сегодня нажать на клавиши компьютера и на пользователя обрушиваются потоки разнообразной информации. Технологии оперирования «большими данными» дают возможности для быстрой системной обработки, циркулирующей в сети информации. Но как при этих технологических реалиях должна выстраиваться школа?

Один подсказываемый в рамках менеджерского подхода путь — обучение навыкам. Учить не знаниям, а умениям. Но умения без смыслов осуществляемой деятельности есть не образование в полном смысле слова, а дрессировка. Стандарты, умения и навыки без мировоззрения, ценностей и смыслов превращают человека из мыслителя и творца в функцию. Навыкам обучали рабов, действиями которых управляли хозяева. Превращение человека в школе будущего в дрессируемое под функциональные задачи существо открывает перспективы воплощения того, о чем писали в двадцатом веке фантасты в жанре анти-утопия.

Делается вывод, будто бы прежняя гумбольдтовская модель образования, как продукта XIX века, безнадежно устарела и должна быть заменена новой школой, обучающей практическим навыкам. Но, следует напомнить, что за моделью образования Вильгельма Гумбольдта находилась педагогическая модель Иоганна Песталоци. Ее ориентир состоял в формировании человека как гармонически развитой личности. Гумбольдтовское образование реализовывало, прежде всего, стратегию человекостроительства, и лишь во вторую очередь потом обучала профессии. Путь формирования новой школы обучения навыкам содержит угрозу подрыва именно человеко-строительных функций образования.

Этому подходу можно противопоставить другой подход — с приоритетностью личностного развития человека. Да, обучение через механическое воспроизводство в памяти обучаемого некого объема информации не имеет сегодня смысла. Но адресуемая человеку информация должна быть каким-то образом осмыслена и структурирована. Для ее осмысления, структурирования, креативного преобразования нужен человек — мыслитель. Это соотносится с известными словами Альберта Эйнштейна: «Целью школы всегда должно быть воспитание гармоничной личности, а не специалиста». Вначале формируется мыслитель, а уже на основе заложенного смыслового фундамента, он становится специалистом в той или иной сфере. В какой-то мере, такая модель воспроизводила бы на новом этапе и в новых формах модель воспроизводила бы систему образовательной подготовки в средневековых Университетах или Платоновской Академии.

Можно по-разному относиться к историческому опыту СССР, но трудно не признать, что созданная модель советской школы была одной из лучших, если не лучшей в мире. Советское образование, как минимум, не уступало образованию западному и позволяла на определенном этапе переигрывать оппонентов. Известно, какое заключение сделали американская межведомственная комиссия, исследовавшая причины советского прорыва в сфере космонавтики – преимущества советской школы. Известны и слова Джона Кеннеди: «Советское образование – лучшее в мире. Мы должны много из него взять. СССР выиграл космическую гонку за школьной партой». И то, что противники СССР считали едва ли не главным его преимуществом, было демонтировано собственными руками.

В постсоветские годы, как само собой разумеющееся, было заявлено, что советская система образования устарела. Действительно, она нуждалась в определенной модернизации. Но сама модель была не только функциональной, но и перспективной в проекциях будущего. Ее главным преимуществом было наличие фундаментальной подготовки и механизмов личностного развития.

Советское образование являлось образованием исходной широкой фундаментальной подготовки. Оно было ориентировано на формирование человека – творца. Существовала идущая еще от видного советского психолога Льва Выготского и получившая продолжение в рамках школы Эльконина – Давыдова система проблемного, развивающего обучения. Через решение проблемных задач развивались творческие потенциалы человека, осуществлялось его интеллектуальное развитие. Только получив фундаментальные широкие знания, только достигнув определенного уровня интеллектуального и нравственного развития, учащийся находил себе нишу специализации. Принципиально иначе — под профессиональные компетенции выстраивалась система образования на Западе. Для общества рыночной конкуренции требовалось, естественно, готовить человека, который будет конкурентоспособен на рынке. Но можно ли решать нестандартные задачи без наличия образования фундаментального? Можно ли без фундаментального образования идти вперед, открывая новые, еще не существовавшие ранее профессиональные ниши и их осваивать на основе применения общей методологии?

Данные Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся свидетельствуют о вызове, который бросает сегодня Западу не только в экономике, но и образовании Восток. Первые позиции по всем видам грамотности занимают азиатские страны. Из западных же в обойму лидеров входят, прежде всего, те, кто основывался на традициях российско-советской школы фундаментального образования. Сила Востока в образовательном плане очевидна – сохранение национальных традиций, то, что оказалось в значительной степени порушено у нас.

Многие в России связывают восстановление традиций отечественной образовательной системы с министром просвещения Ольгой Васильевой. Пока эти надежды не оправдались в ожидаемой мере, слишком сильна либеральная инерция реформ, слишком сильно давление на власть экспертных центров сторонников глобализаторства. И все более очевидно, что неолиберальной версии программы реформ в сфере образования должна быть противопоставлена национально-ориентированная программа.

Последние годы в мире четко обнаруживаются различные процессы, которые в своей совокупности могут быть охарактеризованы как кризис системы однополярности. Образование, как и другие институты жизнеустройства, также выстраивалось под модель однополярного мира. Происходила унификация национальных образовательных систем под единый стандарт глобального образовательного пространства. Национальные образовательные системы принимали эту универсализацию с различной степенью инерционности и сопротивления. Сегодня возникают большие сомнения в правильности этого пути развития.

Конечно, национальные образовательные системы не должны замыкаться, что, собственно, сегодня и невозможно. Но принимая позитивный опыт других стран, национальные системы образования должны сохранять свои стержневые традиции и подходы, позволяющие отличить российскую, китайскую, или немецкую образовательную модель.

Противоборство глобализаторов и сторонников национального государства составляет сегодня мейнстрим мирового политического процесса. Одной из важнейших площадок этой борьбы является сфера образования. Происходит такая борьба, естественно, и в России. Понимание существа происходящего противоборства дает ключ к осмыслению той остроты полемики, которая возникает сегодня в отношении перспектив образовательной политики.

 

http://vbagdasaryan.ru/borba-za-budushhee-rossiyskogo-obrazovaniya-globalizatoryi-protiv-storonnikov-natsionalnoy-traditsii/

 

16.07.2018 Версия о «ритуальном убийстве» царской семьи в исторической литературе и общественном дискурсе

 

К 100-летию расстрела царской семьи

Багдасарян В. Э., Реснянский С.И.

 

Столетие Российской революции предельно обострило в общественном сознании и так достаточно остро стоящий вопрос о расстреле царской семьи, сталкивая приверженцев и противников последнего российского императора. Резонансно, с претензией на политическую консолидацию, заявило о себе в 2017 году движение «царебожников», имеющее выраженную эсхатологическую компоненту и опирающееся на учение об искупительной миссии Николая II.[1] Очевидно, что к столетию расстрела царской семьи в 2018 году градус общественного конфликта может достигнуть апогея с непредсказуемыми по степени радикальности последствиями.

Важнейшим вопросом общественной полемики является фактически на протяжении столетия проблема возможности определения уничтожения царской семьи в качестве «ритуального убийства». Утверждение о факте ритуальности цареубийства имеет не только значение восстановления деталей произошедшего с последним российским императором и его семьей, но выводит на переосмысление революции как некого религиозного или квазирелигиозного проекта, что объективно подрывает устоявшиеся подходы. Жесткая полемика по ряду деталей убийства царской семьи – отсечение голов, разрубание тел, сожжение, аккумулировано сводящихся к столкновению версий следователя Н.А. Соколова[2] о погребении в районе Ганиной ямы и группы А.Н. Авдонина – Г.Т. Рябова о погребении в Поросенковом логу[3] Вариант Ганиной ямы, связанный с принятием гипотезы об усекновение голов, разрубанием и сожжением останков, повышает вероятность ритуального характера убийства, тогда как вариант Поросенкова лога ее понижает, хотя и не исключает полностью. В исторической публицистике эта дискуссия получила наименование «Соколов против Юровского», поскольку расследование группы Авдонина – Рябова опиралось первоначально на указания т.н. «записки Юровского». В современной историографии доминирует третья позиция, выражаемая в положение, что в районе Ганиной ямы была, действительно, предпринята попытка погребения останков, но в итоге захоронение состоялось все-таки в Поросенковом логу.[4] Но в общественном дискурсивном пространстве она была принята достаточно враждебно.

Академическая наука, как правило, игнорировала версию о ритуальном характере убийства царской семьи как «ненаучную». Достаточным был воспринят вердикт, вынесенный старшим следователем Следственного комитета В.Н. Соловьевым, ведшим с 1993 года что мотивы расстрела царской семьи были исключительно политические, и религиозные и признаков какого-либо ритуала не содержали.[5] Но само по себе игнорирование ритуальной версии подрывало доверие к исторической науке, воспринимаемому в качестве «сокрытие правды». Вместе с тем, тема ритуальности цареубийства активно прорабатывалась в исторической публицистике и исследованиях, которые было бы возможно квалифицировать как «альтернативная история». Альтернативная позиция в восприятии истории убийства царской семьи, судя по контенту сети интернет, приобретает все больший круг сторонников.[6] Отказ РПЦ признавать «екатеринбургские останки» в качестве святых мощей убиенных представителей царской фамилии принципиально усиливал сомнения общества в отношении официальной версии расследования дела о цареубийстве. Сохранение и далее позиции отстраненности в отношении волнующей общества темы содержало для исторической науки самые негативные репутационные последствия.

Препятствия для публичной научной полемики были фактически сняты на состоявшейся 27 ноября 2017 года в преддверии Архиерейского собора при участии патриарха Кирилла конференции «Дело об убийстве Царской семьи: новые экспертизы и материалы. Дискуссия».[7] Инициированная РПЦ, конференция носила научный характер, представляя собой по формату доклады известных ученых, представляющих различные отрасли науки, по результатам работы в рамках Церковной комиссии по исследованию «екатеринбургских останков». Ближе к завершению конференции секретарь патриаршей комиссии епископ Егорьевский Тихон (Шевкунов), отвечая на вопросы из зала, и сделал, вызвавшее широкий общественный резонанс заявление: «У нас самое серьезное отношение к версии ритуального убийства. Более того, у значительной части церковной комиссии нет сомнений в том, что это так и было».[8] Ведущая расследование следователь по особо важным делам М.В. Молодцова сообщила о намерении проведения для ответа на вопрос о ритуальном характере убийства специальной психолого-исторической судебной экспертизы с участием представителей Академии наук, ведущих университетов, работников архивных служб и священников.[9] Важно, что и секретарь патриаршей комиссии, и старший следователь апеллировали к научному сообществу, побуждая подойти к проблеме ритуального характера убийства царской семьи именно с научных позиций.

Озвученные на конференции намерения вызвали резкую критику ряда представителей общественностей, выражающих озабоченность о разыгрывании через обращение к версии о ритуальном характере цареубийства карты антисемитизма.[10] Епископ Тихон выступил с разъяснением, что ни к какому конкретно национальному контексту проводимое расследование не обращено и само стремление обвинить Церковь в антисемитизме является провокацией, становящееся фактором дестабилизации общества. Согласно позиции владыки, ввиду того, что фигура царя имела сакральный и символический характер, то и цареубийство не могло не содержать ритуального значения в рамках создаваемой революцией новой семиотической системы.[11]

Действительно, ритуальные составляющие имеет фактически любая культурная общность. В оказавшей значимое влияние на развитие современной российской историографии книге американского историка Р.С. Уортмана «Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии» было показано огромное значение ритуала в репрезентации императорской власти в России.[12] Ряд работ постсоветской историографии были посвящены генезису советского ритуала.[13] Ритуальное значение, различаемое для контекста разных культур, может иметь и политическое убийство. Ритуальные составляющие в рамках нового создаваемого революционного культа Великой Французской революции имела, в частности, казнь короля Людовика XVI.[14] Тема политических ритуальных убийств не сводится, таким образом, исключительно к сюжетной линии «кровавого навета», хотя угроза такого рода отождествления не исключена. Существует и угроза иного рода – конструирования новой символической апологетики цареубийства, ярким примером которого служит посвящение книги А.Г. Купцова «Миф о красном терроре» «Посвящается Святому Юровскому, который освободил народ России от правления представителя оккупационного правления германской династии Готторп».[15] Важно в разгорающейся дискуссии отделить с позиций науки «зерна» от «плевел», показать реальные проекции революционной семиотики и провоцирующие фобии мифы. Этим соображением и мотивируется прежде всего замысел представляемого исследования, что предполагает систематизирующий обзор существующих точек зрения в рамках принятия позиции о ритуальном характере убийства царя и царской семьи, или обнаружения ритуальных аспектов цареубийства.

Гипотеза о ритуальном характере убийства царской семьи основывается на определенном ряде аргументов, одни из которых вымышлены, другие – опровергнуты при экспертном анализе, третьи выглядят на настоящее время достоверными и требующими концептуального объяснения. Наиболее распространенными и находящимися в фокусе общественной дискуссии являются следующие аргументы:

1). обнаруженная в Ипатьевском доме следователем И.С. Сергеевым надпись из стихотворения Г. Гейне на немецком языке с небольшим отличием от оригинала «Валтасар был в эту ночь убит своими подданными» (образ смерти Валтасара использовался как в религиозной, так и революционной традиции для раскрытия идеи неизбежного возмездия неправедному правителю, часы жизни которого сочтены – «исчислен», судьба взвешена – «взвешен», а царство разделено – «разделен);[16]

2). обнаруженные следователем Н.А. Соколовым и интерпретированные как каббалистические четыре знака (дешифровка этих знаков в качестве конспирологической записи «Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесён в жертву для разрушения Государства — о сём извещаются все народы» была впервые предложена в 1925 году бывшим полковником императорской армии М.В. Скарятиным, писавшим под псевдонимом Энель, позиционируемого в качестве исследователя Каббалы, оккультиста и египтолога, чей научный авторитет является предметом спора между сторонниками и противниками ритуальной версии);[17]

3). обнаруженная также Н.А. Соколовым цифровая запись «24678 ру. года», «1918 года», «148467878 р», «87888» и трактуемая как криптограмма;[18]

4). выбор места расстрела царской семьи в Ипатьевском доме, что ассоциировалось с Ипатьевским монастырем – колыбелью династии Романовых;[19]

5). циркулирующие на уровне слухов инсайдерские свидетельства ответственных советских работников об усекновении главы императора и членов царской семьи, дополняемые сообщениями об их вывозе из Екатеринбурга в Москву (аргументируется в том числе отсутствием в районе Ганиной ямы находок зубов, которые не могли быть уничтожены огнем);[20]

6). свидетельства о расчленении тел членов царской семьи (аргументируется нахождением в районе Ганиной ямы разрубленных драгоценностей, а также обнаружения отрубленного человеческого пальца);[21]

7). свидетельства о сожжении царственных останков, или о попытках их сожжения, что могло быть интерпретируемо и как тривиальное сокрытие следов убийства, и как ритуал[22] (проводятся параллели с посмертным сожжением извлеченных из захоронения останков Г. Распутина);[23]

8). использование во время убиения штыковых ударов, посредством которых, по версии следствия, добивали оставшихся в живых после расстрела, а по версии ритуального убийства осуществлялся жертвенный ритуал (используется ссылка на ясновидящую из Дивеевской обители Марию Ивановну, узревшую в ночь цареубийства умертвление царевен штыками);

9). выпуск в США и Франции еще в период Первой российской революции провокаторских открыток, изображающих Николая II в качестве ритуальной жертвы;[24]

10). обнаружение в Ипатьевском доме нанесенного Александрой Федоровной, по описанию Н.А. Соколова, «индийского знака» — свастики,[25] рассматриваемого как свидетельство ее принадлежности к закрытой оккультной организации, что дает основание для развития версии об эзотерическом подтексте екатеринбургской драмы;[26]

11). обнаружение в перечне книг, принадлежащих царской семье, труда С. А. Нилуса «Великое в малом и Антихрист», содержащую, как известно, текст «Протоколов сионских мудрецов», что показывало царя, по версии сторонников ритуального убийства, сознательным противником заговора «темных сил»; [27]

12). убийство царской семьи в канун почитания Церковью памяти Андрея Боголюбского, прославленного распространением христианства и убиенного в результате заговора;[28]

13). умерщвление принадлежавшей княжне Анастасии собаки породы кинг-чарльз спаниель Джемми (Джимми), вывезенной вместе с телами убитых людей на Ганину яму (интерпретируется как намек на древний антихристианский ритуал умертвлять вместе с казненными христианами пса);[29]

14). в могильниках не обнаружено остатков человеческих волос, что позволяет допустить о пострижении убиенных в соответствии с ритуальной практикой;[30]

15). стремление участников расстрела царской семьи принять на себя славу цареубийцы (последующие их споры), что свидетельствовало о восприятии ими происходящего в качестве акта символического значения;[31]

16). наличие сложившейся революционной традиции убиения монарших особ, воспринимаемых не только как правителей, но и помазанников Божьих (цареубийство как манифестация богоборчества);[32]

17). дискурс о цареубийстве в российской революционной семиосфере как идеологемы тираномахии (продолжение в том числе народнической линии в развитии темы моральности казни императора);[33]

18). предположение об авторстве «записки Я.М. Юровского» историка М.Н. Покровского, противоречия свидетельских показаний Юровского, что дает основания для версии о фальсификации сведений об убийстве царской семьи с целью сокрытия его ритуального характера;[34]

19). изъятие группой Рябова — Авдонина черепов из захоронения на Поросенковом логу и возвращение их по истечении года в могильник, что дает основание для подозрения в некой манипуляции с костными останками для сокрытия ритуального характера убийства и подготовки эмпирической базы для фальсифицированной версии;[35]

20). недопуск к расследованию 1990-х годов, курируемых Б.Е. Немцовым, представителей от РПЦ, закрытость следственного дела, что усилило недоверие к официальной версии о «екатеринбургских останках» и дало основание предположить о преднамеренном сокрытии ритуальной стороны цареубийства;[36]

21). странные обстоятельства смерти следователя Н.А. Соколова в возрасте 42-х лет за несколько месяцев до предполагаемого его участия в судебном процессе в качестве свидетеля на стороне Генри Форда по обвинению того в антисемитизме;[37]

22). предположения о купирование в книге Н.В. Соколова, изданной после смерти автора, компонент связанных с ритуальными сторонами цареубийства, акцентированными в трудах знакомых с материалами ведомого им дела руководителя комиссии по расследованию генерала М.К. Детерихса и английского журналиста Р. Вильтона;[38]

23). утверждение Р. Вильтона о прибытие в Ипатьевский дом из Москвы в канун цареубийства некой неидентифицируемой фигуры «еврея, с черной, как смоль, бородой», интерпретируемой в конспирологических публикациях в качестве раввина или служителя какого-то иного культа;[39]

24). выводы М.К. Детерихса и Р. Вильтона, непосредственно причастных к следствию Н.А. Соколова, придерживающихся ритуальной версии в объяснении екатеринбургских событий;[40]

25). наличие альтернативных биогенетических экспертиз — японской и американской, не подтверждающих принадлежность «екатеринбургских останков» членам императорской фамилии, что дает основание говорить о наличие повторного, после самого цареубийства, кощунственного акта, выражающегося в попытке выдать за святые мощи останки неких посторонних людей;[41]

26). подозрительное исчезновение вывезенных за рубеж Н.А. Соколовым вещественных доказательств, связанных с расследованием гибели царской семьи;[42]

27). обнаружение церковной комиссией в 2017 году на предполагаемом черепе императора (объект № 4) двух костных мозолей — следов от удара сабли японского самурая, при том, что при обследовании 1990-х годов этих следов парадоксальным образом следствие не увидело;[43]

28). отсутствие при обследовании зубов предполагаемых останках императора следов врачебного вмешательства при известности факта обращения Николая II к стоматологу, что вызывает подозрение о подмене останков ритуально убиенного царя (выдвигаемый опровергающий аргумент о возможной боязни императора стоматологического лечения, ввиду несовершенства зубной техники, отвергается указанием на наличие распространенной практики использования местного наркоза при лечении зубов еще в девятнадцатом столетии);[44]

29). рост княжны Анны был на 13 сантиметров меньше роста человека, отождествляемого с ней из «екатеринбургских останков», что рассматривается как еще один довод в пользу принятия следствием «ложного следа», уводящего его в сторону от ритуальной версии;[45]

30). игнорирование официальным следствием фрагментом останков убиенных членов царской семьи, обнаруженных Н.В. Соколовым в районе Ганиной ямы и замурованных в одной из стен брюссельского храма Иова Многострадального, что объясняется боязнью разоблачения официальной версии.[46]

Каждый из используемых доводов сам по себе не является неопровержимым доказательством ритуальности цареубийства. Все они предполагают определенное допущение, из которого при его принятии может следовать версия ритуального убиения царской семьи. Но допущение может и не приниматься, и тогда эта версия логически разрушается. В любом случае, каждый из выдвигаемых в рамках концепции «ритуального убийства» аргументов должен получить непротиворечивое объяснение с позиций науки в рамках заявленной работы по всем версиям созданной по инициативе РПЦ экспертной комиссии.

Широкое распространение в современной политологии получило направление исследования феномена символической политики.[47] Убийство политической фигуры может иметь символическое значение и относиться, соответственно, к символической политике. Убийство Николая II не является в этом отношении исключением. Было бы странным отсутствие в цареубийстве символического измерения. Могут быть выделены следующие функции использования политического убийства в качестве символа:

консолидация и воодушевление своих через использование образа поверженного противника;

устрашение или подавление воли врагов посредством уничтожения их лидера или политически значимой фигуры;

возмездие врагам, месть враждебной политической общности через ее лидера;

манифестация разрыва с прошлым, перехода к новой системе общественного устройства;

демонстрация своего неприязненного отношения к идеям и ценностям, политически связываемым с убитым;

заявление о непримиримости борьбы, начале войны, существовании сил сопротивления;

поражение сакральной для противника фигуры;

десакрализация, кощунственные действия при убийстве, лишающие политическую фигуру сакральности;

искупительный жертвенный акт за совершенные преступления и иные неправедные действия;

жертва, требуемая религией, посвящаемая высшим силам;

дезавуирование высших сил религии противника, поражение бога врагов через поражение связываемой с ним и легитимизируемой им политической фигуры;

имитация уничтожения всей общности противников через убийство представляющего его противника;

магические действия, связываемые с особой сверхъестественной природой убиваемого противника (например, сакральностью его крови);

составляющая ритуальных торжеств, праздников, воспроизводство религиозных или исторических сюжетов о поверженном враге;

принятие через соучастие в убийстве особой посвятительной клятвы («клятва на крови»);

выражение человеческими руками высшей воли, божественной кары в отношении неправедного властителя.

Одни из этих функций связаны с конспирологической интерпретацией, другие объяснимы и вне обращения к парадигме «теории заговора». Каждая из этих функций потенциально может быть соотнесена и соотносится в различных объяснительных версиях с историческим нарративом убийства Николая II. Интерпретация убийства последнего императора в качестве акта символической политики имеет, соответственно, как конспирологическую, так и неконспирологическую линию объяснения. Признания этого убийства символическим и даже ритуальным не означает априори принятия «теории заговора». Соответственно, была бы некорректна и исходная маркировка самой темы о ритуальном убийстве как ненаучной. Другое дело, что риски перехода грани между наукой и мифотворчеством в тематике такого рода достаточно велики. Апелляция к тайному заговору или эзотерике означает фактически возможность любого бездоказательного конструирования под «благовидным» предлогом обращения к тайной стороне истории, в отношении к которой достоверные источники отсутствуют, а имеющиеся объявляются фальсифицированными. Спекуляции на «тайном знании», впрочем, не означают, что заговоров, эзотерических учений или закрытых организаций не существует.

Конспирологическая версия объяснения цареубийства при общем совпадении подхода — убийство царя как реализация проекта «сил закулисы» дифференцируется внутренне на течения, различаемые по идентификации проектировщика. Классификация циркулирующих в литературе и общественном обсуждении конспирологических версий цареубийства проводилась с опорой на разработанную В.Э. Багдасаряном типологию «теории заговора»: «религиозный заговор», «геополитический заговор», «этнический заговор», «финансовый заговор», «заговор социальных маргиналов и аутсайдеров», «заговор бюрократических и клановых структур», «психо-биологический заговор» и, как форма, соотносящаяся с каждым из типов — «масонский заговор».[48]

В применении к теме ритуального убийства, естественно, наиболее широкое дискурсивное пространство было сформировано вокруг версии религиозного заговора. Цареубийство интерпретировалось, прежде всего, как акт антихристианский. «Убивая Русского Православного Царя — символически убивали законную, христианскую, национальную власть. Убивая Наследника — убивали и будущее России. Убивая вместе с Августейшей Семьей их верных слуг — убивали всесословное общенародное единение, к которому так стремилась всегда русская жизнь», — объяснял суть екатеринбургских событий митрополит Санкт- Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев).[49] В том, какая религиозная или квазирелигиозная доктрина противостояла христианству в символике убиения «помазанника Божия» взгляды расходились. Одни утверждали о существовании за ширмой большевизма некой оккультной неорелигиозной организации.[50] Учение этой организации могло соотноситься с направлением, связанным с революционным богостроительством, перекликающимся увлечениями части большевистских и околобольшевистских интеллектуалов теософией и иными эзотерическими учениями. Утверждается о принадлежности к группе оккультистов главного, на уровне руководства государством, инициатора цареубийства Я.М. Свердлова.[51] Другие видели конфликт в противостоянии христианства и иудаизма, при том, что, как известно, иудейская религия устанавливает запрет на человеческие жертвоприношения. Вариацией этого же подхода являлся взгляд о заговоре некой, сложившейся будто бы на иудейской основе секты каббалистов.[52] Третьи утверждали, что за цареубийством стояла доктрина сатанизма и царь приносился в жертву культу Люцифера. Генезис сатанинского проекта выводился из древних гностико-еретических практик. Были и те, кто развивал тему заговора секуляристов — богоборцев.[53] По аналогии с Великой Французской революцией, в которой казнь короля контекстуализировалась с формированием особого светской религии, выстраиваемой вокруг культа Высшего Разума, нечто подобное пытаются обнаружить и в российской революционной семиотике.[54] В информационном пространстве циркулирует, наконец, и тезис о причастности к цареубийству некой раскольнической секты, соотносимой с набирающим популярность концептом о раскольническо-сектантском факторе в Русской Революции.[55]

Геополитический заговор применительно к теме цареубийства раскрывается через тематику закулисной игры внешних противников России. Расстрел императора прочитывается как победа над Российской империей в большой геополитической игре. Среди государств причастных прямо или косвенно к цареубийству указываются чаще всего Великобритания и США, реже- Франция и Германия.[56] Развивается тема двойной игры иностранных миссий в России, поддерживающих публично белых и тайно сотрудничавших с красными. Акцентируется внимание на сюжете отказа английского короля Георга V от настаивания на выезде Николая II в Великобританию.[57] Известен распространенный в конспирологической литературе миф о демонстрации отсеченной заспиртованной головы царя на закрытых собраниях заграницей.[58]

Версия этнического заговора в соединении с версией о ритуальном убийстве не могла быть не соединена в идеологии ультра-правых с «еврейским вопросом».[59] Обвинения в цареборстве евреев возникли еще задолго до екатеринбургского расстрела, и тот был включен в уже сложившуюся фактически конспирологическую канву.[60] Именно через призму версии еврейского заговора были изложены первые книги с обоснования ритуального характера цареубийства М. Н. Детерихса и Р. Вильтона.[61] Нельзя при этом не обратить внимания, о чем говорили и члены церковной комиссии, что из восьми человек непосредственно участвовавшими в расстреле евреем и то принявшим в Германии лютеранство был только один — Я. М. Юровский. Расстрел царской семьи увязывается в этой версии с погромами в Российской империи и рассматривается в качестве возмездия за проводимую будто бы политику государственного антисемитизма. Иногда тема этнического заговора против царя расширяется в конспирологической литературе до консолидированного соучастия в цареубийстве помимо евреев других нерусских народов — латышей, венгров. Резонанс вызвало появившееся некоторые время назад сообщение об участие в расстреле царской семьи будущего лидера венгерского государства Имре Надя, что в дальнейшем было разоблачено как фальсификация.[62]

Теория заговора мировой финансовой олигархии представляет убийство Николая II в ракурсе конфликта между традиционалистской христианской империей и транснациональной империей нового типа. Популярной в рамках современного общественного дискурса является тема борьбы против Российской империей клана Ротшильдов, логически завершившееся низвержением монархии и убийством императора. В качестве главного заказчика цареубийства преподносится фигура американского банкира Джейкоба Шиффа.[63] Относительно новым аспектом раскрытия темы заговора финансовой олигархии в преломлении к истории расстрела царской семьи является утверждение о том, будто бы Николаю II принадлежал контрольный пакет акций в учрежденной в 1913 г. Федеральной резервной системе, что и послужило будто бы истинным мотивом убийства императора в борьбе за финансовые ресурсы.[64]

Версия заговора клановых структур в преломлении к теме цареубийства выстраивается на доказательстве наличия в большевистском руководстве определенной группы — клана, который и инициировал расстрел царской семьи в противоречии с позицией В.И. Ленина. Лидером этой группировки определяется Я.М. Свердлов. Ряд видных фигурантов организации цареубийства находились с ним в личностно близких отношениях. Группировка стояла на более левацких позициях, чем ленинцы, требуя, в том числе, более решительных мер по отношению к представителям императорской фамилии. В качестве одного из мотивов цареубийства рассматривается в рамках этого подхода попытка срыва мира с Германией, имея ввиду немецкое происхождение Александры Федоровны. Ритуальная компонента, правда, в этой версии оказалась наименее выражена.[65]

Масонская версия антицарского заговора представлена в сочетании каждого из перечисленных типов конспирологической теории.[66] Прямых указаний в деле о расстреле императорской семьи на масонский след не обнаруживалось, если не считать членов лож в колчаковском окружении, и фактор масонства обосновывается гипотетически через единую сценарную линию от свержения императора масонами-февралистами до цареубийства. Иногда ссылаются на членство в масонерии французского генерала, главнокомандующего силами Антанты в России М. Жанена, причастного к расследованию обстоятельств дела по расстрелу царской семьи и вывоза вещественных доказательств за границу.[67]

Другие типологические версии «теории заговора» в преломлении к теме цареубийства не получили в литературе акцентированного выражения. Перечисленные версии чаще всего пересекаются друг с другом, что создает общее измерение заговора «темных сил».[68]

Проведенный анализ конспирологической литературы приводит к констатации, что доминирующий квазирелигиозный подход в «теории заговора» бросает тень и на попытки обращения к проблеме ритуального содержания цареубийства. Вместе с тем, следует признать, что сама постановка вопроса о латентной стороне политических процессов в истории заслуживает самого повышенного внимания.

Тема ритуальности цареубийства получила преимущественное развитие в право-монархическом спектре русской общественной мысли. Историки и исторические публицисты, защищавшие версию о ритуальном характере екатеринбургских событий, позиционировались чаще всего как сторонники православного монархизма. Такая идеологическая связанность объяснима сакрализованным восприятием фигуры императора и вытекающим из него отношением к убийству царя не только как к политическому деянию, но и как вызову десакрализации. Положение о ритуальном характере убийства императора явилась одним из базовых элементов исторического сознания правого крыла первой войны эмиграции. Из русской эмигрантской среды это положение транслировалась в национал-консервативную литературу Запада, получив там также достаточно широкое распространение. В СССР концепт ритуальности цареубийства развивался национал-патриотическом сегменте диссидентского движения. В постсоветский период такая жесткая идеологическая привязанность размывается, хотя по-прежнему ядром генерирования дискурса о ритуальном характере убийства царской семьи выступают авторы, позиционирующиеся в качестве приверженцев православного традиционализма.

Проведенный анализ позволяет в свете перспектив дальнейшей работы церковной комиссии и других групп историков выйти с предложением по уточнению вызвавшей широкий резонанс базовой категории — «ритуальное убийство». Ритуал в строгом значении слова предполагает определенную установленную процедуру совершения убийства, некий церемониал. Была ли такого рода установленная форма осуществления убийства применена в Екатеринбурге? Где соответствующий описанный канон? Где свидетельства приверженности цареубийц определенных предписаний? Представители церковной комиссии и епископ Тихон говорят о другом — о символическом значении убийства. Использование категории «символическое убийство» вместо «убийства ритуального» по-видимому более корректно отражало содержание выводов нового расследования. С выводом о том, что цареубийство имело символическую составляющую, вероятно, согласится большинство экспертов. Различие позиций может быть уже по уточняющему вопросу о смысловом содержании этой символики. Ритуальная версия оказывается при таком разграничении категориального аппарата возможным частным случаем принятия символической версии цареубийства.

Резюмируя, можно, таким образом, идентифицировать три возможные подхода: 1. цареубийство носило сугубо прагматический характер, будучи определено положением дел на фронтах и другими конъюнктурными соображениями; 2. цареубийство имело ритуальный характер и осуществлялось по установленному некой закрытой организации ритуалу; 3. цареубийство являлось символическим актом, манифестируя некую ценностно-смысловую повестку для сторонников и противников. Первая версия превращает цареубийство в рядовой акт в череде убийств времен Гражданской войны — «расстрел гражданина Романова». Принятие ее противоречит идущему еще с семнадцатого столетия дискурсу об особой семиотике народной казни монарха. Вторая версия фактически недоказуема, и все имеющиеся аргументы — стихи Гейне, каббалистические знаки, криптограмма могут свидетельствовать о наличие латентной стороны происходящего, но не о наличие ритуала. Символическая версия, при том, что не должны отвергаться и прагматические мотивы цареубийства и допускаться потенциальные возможности ритуальных практик, представляется наиболее сбалансированной. Положение об идентификации цареубийства как акта символического значения, соотносимого с символической политикой, может послужить подсказкой для работы церковной комиссии в поиске наиболее точных формулировок для описания произошедшего в июле 1918 года в Екатеринбурге.

Примечания

[1] ГРИГОРЬЕВ А. Теология царя-искупителя // НГ-Религии. 17.11.2010; ЗЫГМОНТ А. И. О феномене «царебожия» в современной религиозной культуре России // Вестник Российского государственного гуманитарного университета. М.: РГГУ, 2012. № 11. С. 138—145; КУРАЕВ А. В. Искушение, которое приходит «справа». М.: Изд. Совет Русской Православной Церкви, 2005; МАРЬЯНОВА Е. Весь народ виновен в пролитии крови своего Царя. // Русь Державная. 2000. № 5.

[2] СОКОЛОВ Н.А. Убийство царской семьи. Берлин: Слово, 1925; СОКОЛОВ Н. А. Предварительное следствие 1919‒1922 гг.: [Сб. материалов] / Сост. Л. А. Лыкова. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 1998; гибель царской семьи Материалы следствия по делу об убийстве царской семьи. Август 1918 —- февраль 1920). Франкфурт-на-Майне: Посев, 1987

[3] РЯБОВ Г.Т. Как это было. Романовы. Сокрытие тел, поиск, последствия. М.: Политбюро, 1998; АВДОНИН А.Н. Тайна старой Коптяковской дороги // Источник: журнал. 1994. № 5. С. 60—76; АВДОНИН А.Н. Дело жизни судебного следователя Николая Соколова. Екатеринбург: Ява, 2000; АВДОНИН А.В. Обретение останков царской семьи (рус.) // Уральский музей: журнал. Март 2008. Т. 41. № 3

[4] ЛЫКОВА Л.А. Следственные документы по делу об убийстве российской императорской семьи как исторический источник. Автореферат дис. на соиск. уч. степ. докт. истор. наук. М., 2007.

[5] СОЛОВЬЕВ В.Н. Справка о вопросах, связанных с исследованием гибели семьи российского Императора Николая II и лиц из его окружения, погибших 17 июля 1918 г. в Екатеринбурге // http://www.tzar-nikolai.orthodoxy.ru/ost/exp/spravka.htm; Ответ на десять вопросов Патриархии Письмо Святейшему Патриарху Московскому и Всея Руси Алексию II от старшего прокуророра-криминалиста Главного следственного управления Генеральной прокуратуры РФ, советника юстиции В.Н. Соловьева// http://www.tzar-nikolai.orthodoxy.ru/ost/exp/pismo.htm; «Сейчас я раскрою некоторые секреты» Следователь Соловьев в Екатеринбурге рассказал подробности дела об убийстве Николая II // https://www.znak.com/2017-10-02/sledovatel_solovev_v_ekaterinburge_rasskazal_podrobnosti_dela_ob_ubiystve_nikolaya_ii

[6] ПЛАТОНОВ О.А. Убийство царской семьи. М.: Советская Россия, 1991; ПЛАТОНОВ О. А. Цареубийцы. М.: «Родная страна», 2015; МУТАТУЛИ П.В. Крестный путь Царской Семьи. Екатеринбургская голгофа. М.: Вече, 2013; МУЛЬТАТУЛИ П. В. Свидетельствуя о Христе до смерти… Екатеринбургское злодеяние 1918 года: новое расследование. М.: Форум, 2006; МУЛЬТАТУЛИ П. В. Николай II. Дорога на голгофу. — М.: АСТ, Астрель, 2010; МУЛЬТАТУЛИ П. В. «Убийство Царской Семьи. Следствие не окончено… (Соколов против Юровского)». М.: Вече. 2016.

[7] Дело об убийстве Царской семьи: новые экспертизы и материалы. Дискуссия // http://www.pravoslavie.ru/108600.html

[8] Епископ Тихон: часть церковной комиссии уверена в ритуальном характере убийства Романовых // http://tass.ru/obschestvo/4763023

[9] СК проверит версию ритуального убийства царской семьи // https://www.rbc.ru/society/27/11/2017/5a1c495c9a7947ad6a8b716a

[10]БАННИКОВ А. Чем опасна для России версия о ритуальном убийстве Николая II // https://regnum.ru/news/2350581.html; БЕРГ Е. СК проверит антисемитскую версию о «ритуальном убийстве» Николая II и его семьи. На этом настаивает РПЦ и «патриотическая общественность» // https://meduza.io/feature/2017/11/29/sk-proverit-antisemitskuyu-versiyu-o-ritualnom-ubiystve-nikolaya-ii-i-ego-semi-na-etom-nastaivaet-rpts-i-patrioticheskaya-obschestvennost; Карпов М. «Оно связано с кровавым наветом на евреев» Убийство Николая II связали с мистическим культом. Не обошлось без иудеев // https://lenta.ru/articles/2017/12/02/ritual/

[11] Епископ Тихон: убийство царской семьи было для большевиков ритуальным // https://www.vesti.ru/doc.html?id=2961109; Епископ Тихон (Шевкунов): Шумиха вокруг версии ритуального убийства Романовых — мерзкая провокация // https://www.kp.ru/daily/26764/3795862/

[12] УОРТМАН Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Том 1. М.: ОГИ (Объединенное Гуманитарное Издательство), 2002. Том 2. М.: ОГИ (Объединенное Гуманитарное Издательство), 2004.

[13] КОЛОНИЦКИЙ Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры Российской революции 1917 года. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001; БРАНДЕНБЕРГЕР Д. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956). СПб.: ДНК, 2009; ГЛЕБКИН В.В. Ритуал в советской культуре. М.: «Янус-К», 1998; БАРЫШЕВА Е.В. Праздничное убранство советских городов 1920-1930-х годов // Уральский исторический вестник. 2016. № 3 (52). С. 23-32.

[14] ЯМПОЛЬСКИЙ М.Б. Жест палача, оратора, актера // Ad Marginem’93. Ежегодник Лаборатории постклассических исследований ИФ РАН. М.: Ad Marginem, 1994. С. 21 – 70

[15] КУПЦОВ А.Г. Миф о красном терроре. М.: Крафт+, 2008. С. 3.

[16] СОКОЛОВ Н.А. Убийство царской семьи. Берлин: Слово, 1925. С. 172; РАЗУВАЕВА Н.Н. Подвиг веры. Начало гонений на Русскую Православную Церковь (1917-1918). Уфа: Академия ВЭГУ, 2014. С. 61; КОРНИЕНКО А.В. Загадки истории. Лжеправители. Харьков: Фолио, 2011. С. 262; БОГОЛЮБОВ Н. Тайные общества CC века. СПб.:Вера, 1997. С.54.

[17] СОКОЛОВ Н.А. Убийство царской семьи. Берлин: Слово, 1925. С. 172; ЭНЕЛЬ (СКАРЯТИН М.В.). Жертва. Нови-Сад, 1925; Энель. Жертва. // Царь-Колоколъ. М.,1990. № 5; БОЛОТИН Л. Шифровка на краю подоконника // Держава. № 1(2), 1995.

[18] КОРН В.И. По приказу тайных сил. Что скрывали надписи в Ипатьевском доме — Екатеринбург: Издание монастыря во имя Святых Царственных Страстотерпцев, 2009. С. 46-48, 56.

[19] ЧЕРНЫХ Е. Ельцин разрушил Ипатьевский дом. А затем рухнул Советский Союз // https://www.kp.ru/daily/25801.3/2781788/; НАЗАРОВ М.В. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 220

[20] ДЕТЕРИХС М.К. Убийство Царской семьи и членов Дома Романовых на Урале. М. «Скифы». 1991. С. 367-369; ФОМИН С. В. Екатеринбургское ритуальное убийство // Россия перед Вторым пришествием. (Материалы к очерку Русской эсхатологии). Сост. С.В. и Т.И. Фомины. Т. II. СПб. Общество Святителя Василия Великого. 1998. С. 662-673; БЕСЕДОВСКИЙ Г. З. На путях к Термидору. М: современник. 1997. С. 111, 115-116; МЕЛЬГУНОВ С. П. Судьба Императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки. Париж. 1951. С. 411; БЕГУНОВ Ю.К. Участь царской головы: Статья // За Русское дело. 1996. № 2 (34); ИВАНОВ А. М. Логика кошмара. М: Русский вестник. 1993. С. 23; ОРЛОВ М. Екатеринбургская Голгофа // Царь-колокол. № 5. М. 1990. С. 47, 51, 55; Гибель Царской Семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской Семьи. (Август 1918 — февраль 1920). Сост. Н. Росс. Франкфурт-на- Майне. 1987. С. 140; ЗАЙЦЕВ Г.Б. Романовы в Екатеринбурге. 78 дней. Документальное повествование. Екатеринбург: Сократ, 1998. С. 211; УШКУЙНИК В. Памятка русскому человеку. Б. м. и г. С. 31.

[21] ДЕТЕРИХС М.К. Убийство Царской семьи и членов Дома Романовых на Урале. М. «Скифы». 1991. С. 203, 218-219, 234, 246, 248-250, 254, 257-259; МУРЗИН А.П. О чем рассказал перед смертью цареубийца Ермаков (Открытое письмо Святейшему Патриарху) // Русский вестник// http://www.rv.ru/content.php3?id=6402

[22] МЕЛЬГУНОВ С. П. Судьба Императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки. Париж. 1951. С. 384-385, 411; ЮРКОВСКИЙ Л. Конец истребителя Династии // Новое русское слово. Нью-Йорк. 1950

[23] ФОМИН С. Как они его жгли //http://www.nashaepoha.ru/?page=articles&lang=1&id=639

[24] НАЗАРОВ М.В. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 214; Христофагия. Христова церковь против синагоги сатаны. Б.м., б.г. С.37-39; Как и почему убивали Царственных мучеников // http://www.ruskmir.ru/2012/07/rasstrel-carskoj-semi-%E2%80%93-ritualnoe-ubijstvo/

[25] СОКОЛОВ Н.А. Убийство царской семьи. Берлин: Слово, 1925. С. 52, 103.

[26] Таинственная свастика на предсмертном рисунке последней императрицы // http://tainy.net/23106-tainstvennaya-svastika-na-predsmertnom-risunke-poslednej-imperatricy.html;

[27] ЖЕВАХОВ Н.Д. Сергей Александрович Нилус // Неизвестный Нилус. М.: Православный вестник, 1995. В 2 т. Т. 2. С. 224; БУРЦЕВ В.Л. В погоне за провокаторами. «Протоколы сионских мудрецов» – доказанный подлог. М.: Слово, 1991. С. 291, 293.

[28] ВОРОБЬЕВСКИЙ Ю. Путь в апокалипсис. Точка омега. М. Патриаршего издат.-полиграф. Центра, 1999. С. 13; ЧЕРНЫХ Е. Дело об убийстве царской семьи: откуда взялась версия, что расправа большевиков носила ритуальный характер // https://www.kp.ru/daily/26765.5/3796669/

[29] РЯБКО И., протоиерей. Сатанинский мистицизм казни Божьего Помазанника, или большевистский оккультизм цареубийства // http://mosvedi.ru/news/society/russia/20827.html

[30] МАНОВЦЕВ А. Ложь Юровского и не только. Беседа с кандидатом исторических наук П.В. Мультатули // http://www.pravoslavie.ru/107984.html

[31] Епископ Тихон (Шевкунов): Шумиха вокруг версии ритуального убийства Романовых — мерзкая провокация // https://www.kp.ru/daily/26764/3795862/;

[32] НАЗАРОВ М.В. Тайна России. Историософия XX века. М.: Альманах «Русская идея», 1999. С. 682-719.

[33] РЯЗАНОВ Д.В. Идеи тираницида в политической и правовой культуре России XIX — начала XX века // Правовая культура. 2006. Т. 1. № 1. С. 49 — 58

[34] РОСС Н. «Записка Юровского» или «Записка Покровского»? // Русская мысль. 1997. № 4.10-16 апр.; БУРАНОВ Ю.А. Краткий анализ источниковой базы по проблеме «екатеринбургских останков» // Радонеж. 5 июня 1998. № 9(74); БУРАНОВ Ю.А. Ещё раз о так называемой «Записке Юровского». Тайны коптяковской дороги // «Дело Веры». Информационно-аналитический сборник № 2. М.: Издательский Дом «Купина», 1998; БОЛОТИН Е.Л. О так называемой «записке Юровского». Историческая справка. Царское дело. Материалы к расследованию убийства Царской Семьи. М.: Информационно-исследовательская служба «Царское Дело», 1996. С. 75; ЗЕНОВА Н.Н. Кто писал записку Юровского? // Литературная газета. 1997, № 3 от 22 января 1997.

[35] ГОЛИЦЫН А.К. Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи. — М.: Грифон, 2013; Священник Дмитрий Ненароков. Ко дню ритуальной расправы над Святой Царской Семьей // https://antieres.wordpress.com/2017/07/20/sviaschennik_dmitriy_nenarokov_ko_dniu_ritualnoy_raspravi_nad_sviatoy_carskoy_semijy/

[36] ГРИГОРЕВ Ю.В. Последний император России. Тайна гибели. М.-СПб АСТ, Астрель-СПб;; 2009. С. 8-9.

[37] ПЛАТОНОВ О.А. Терновый венец России. История цареубийства. М.: Энциклопедия русской цивилизации, 2001. С. 293.

[38] МИРОНОВА Т. Кто был автором книги «Убийство Царской Семьи» Н. А. Соколова // Русский Вестник. 25.12.2003 // http://www.rv.ru/content.php3?id=1439; БУЛЫГИН П.П. Убийство Романовых. Достоверный отчет. М. Academia 2000. С. 118

[39] ВИЛЬТОН Р. Последние дни Романовых. Берлин: Изд. кн. магазина Град Китеж, 1923

[40] ДЕТЕРИХС М.К. Убийство Царской семьи и членов Дома Романовых на Урале. М. «Скифы». 1991; ВИЛЬТОН Р. Последние дни Романовых. Берлин: Изд. кн. магазина Град Китеж, 1923. С. 80, 92.

[41] НАЗАРОВ М.В. Ритуальное убийство Помазанника Божия // Назаров М.В. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 223.

[42] НАЗАРОВ М.В. Тайна царских мощей в русской эмиграции // http://www.pravoslavie.ru/105137.html

[43] НАЗАРОВ М.В. Ритуальное убийство Помазанника Божия // НАЗАРОВ М.В. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 223; Архимандрит Александр (Федоров): нет надежды на обретение полноценных останков царской семьи // https://www.spbdnevnik.ru/news/2015-09-18/arkhimandrit-aleksandr-fedorov—veruyushchiey-ne-podkhodyat-k-pridelu-s-ekaterinburgskimi-ostankami/; ИЗБИЦКАЯ Е. Убийство царской семьи. Вековое забвение. Ошибки и упущения Н. А. Соколова и В.Н. Соловьева // https://bookz.ru/authors/elena-izbickaa/ubiistvo_457/1-ubiistvo_457.html

[44] МАНОВЦЕВ А. Лечил ли зубы государь? // http://www.pravoslavie.ru/106202.html

[45] Анастасия Романова: загадка великой княжны // https://ria.ru/society/20060618/49669714.html

[46] ПАЛАМАРЧУК П. Храм памяти в Брюсселе // Родина. 1997. № 6.

[47] БУРДЬЁ П. О символической власти // Социология социального пространства. — М.: Ин-т экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. С. 87-96; Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки; Ред. кол.: Малинова О.Ю., гл. ред., и др. М., 2014. Вып. 2: Споры о прошлом как проектирование будущего; ПОЦЕЛУЕВ С.П. Символическая политика: констелляция понятий для подхода к проблеме // Полис. 1999. С. 62-75; ГИГАУРИ Д.И. Политический миф и ритуал в структуре современной символической политики. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата политических наук. СПб: Санкт-Петербургский государственный университет, 2016

[48] БАГДАСАРЯН В.Э. «Теория заговора» в отечественной историографии второй половины XIX-XX вв. М.: Сигналъ, 1999.

[49] Иоанн (Снычев). Тайна беззакония // http://gosudarstvo.voskres.ru/ioann/tr1_2.htm

[50] РЯБКО И. Большевистский оккультизм цареубийства // http://uoj.org.ua/publikatsii/govorit-istoriya/bolshevistskiy-okkultizm-tsareubiystva

[51] ШАМБАРОВ В.Е. Свердлов. Оккультные корни Октябрьской революции. М.: Алгоритм, 2013.

[52] Иоанн. Самодержавие духа. Очерки русского самосознания. Саратов: Надежда. 1995. С. 159-160.

[53] Царская Семья приносилась в жертву во имя будущего властелина третьего храма – то есть антихриста // http://avdy-san.livejournal.com/23221.html; Аверкий (Таушев), архиепископ. Современность в свете Слова Божия. М.: Институт русской цивилизации, 2012. С. 324-329.

[54] НАЗАРОВ М.В. Вождю Третьего Рима. М.: Русская идея, 2004. С. 215.

[55] Без шансов на спасение. Роль сектантов (старообрядцев) в убийстве Царской Семьи // http://iskupitel.info/node/638; ТРОФИМОВ О., протоиерей. Старообрядцы – убийцы России? // http://vesparevenge.ru/?p=4240

[56] ШАМБАРОВ В.Е. За Веру, Царя и Отечество. М.: Алгоритм, 2003.

[57] Николай II — жертва целой индустрии лжи // https://www.pravda.ru/society/fashion/couture/22-07-2015/1268006-tsarskaya_semya-0/

[58] МЕЛЬГУНОВ С. П. Судьба Императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки. Париж. 1951. С. 411; БЕГУНОВ Ю.К. Участь царской головы: Статья // За Русское дело. 1996. № 2 (34); ИВАНОВ А. М. Логика кошмара. М: Русский вестник. 1993. С. 23; ОРЛОВ М. Екатеринбургская Голгофа // Царь-колокол. № 5. М. 1990. С. 47, 51, 55

[59] ШВАРЦ-БОСТУНИЧ Г.В. Масонство и русская революция. Правда мистическая и правда реальная. Нови Сад, 1922; ШВАРЦ-БОСТУНИЧ Г.В. Масонство в своей сущности и проявлениях. Белград, 1928; ВЛАСОВ Ю.П. Огненный крест. М., 1991. Ч. 2. С. 153.

[60] ЛЮТОСТАНСКИЙ И.И. Об употреблении евреями (талмудистскими сектаторами) христианской крови для религиозных целей. СПб.: Тип. «Общественная польза», 1880; СЕЛЯНИНОВ А.Ф. Тайная сила масонства. СПб.: Отечественная типография, 1911; БУТКЕВИЧ Т.И. О смысле и значении правовых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых «ритуальных убийствах» // Вера и Разум. Журнал богословско-философский. Харьков, 1913. № 21,22,23,24; ДАЛЬ В.И. Записка о ритуальных убийствах. СПб.: Тип. т-ва А.С. Суворина, 1913; КУЗЬМИН И.О. Материалы к вопросу об обвинениях евреев в ритуальных преступлениях. СПб.: Тип. А. Смолинского, 1913; Книга монаха Неофита. Христианская кровь в обрядах современной синагоги. СПб., 1914; РОЗАНОВ В.В. Обонятельные и осязательные отношения евреев к крови. СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1914; БУТМИ Н.А. Каббала, ереси и тайные общества. СПб.: Тип. А.С. Суворина, 1914; ШМАКОВ А.С. Международное тайное правительство. М.: Городская типография, 1912.

[61] БОЛОТИН Л. Царское дело. Материалы к расследованию убийства Царской Семьи. М., 1996.

[62] КОЗЛОВ В. П. Глава 9. Миф против мифа, или «Свидетельства очевидца» об убийстве царской семьи // Обманутая, но торжествующая Клио. Подлоги письменных источников по российской истории в XX веке. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001; ПЛОТНИКОВ И. О команде убийц царской семьи и её национальном составе // Урал: журнал. 2003. № 9.

[63] МУТАТУЛИ П.В. Убийство царской семьи. Мог ли приказ о расстреле прийти из Америки? // http://www.aif.ru/society/history/ubiystvo_carskoy_semi_mog_li_prikaz_o_rasstrele_priyti_iz_ameriki; «По приказу тайных сил» Как сторонники версии о ритуальном убийстве представляют себе гибель Николая II // https://www.znak.com/2017-11-29/kak_storonniki_versii_o_ritualnom_ubiystve_predstavlyayut_sebe_gibel_nikolaya_ii

[64] АРХИПОВ Ю. Операция «похоронить навечно» // Stringer. М., 2002. 15 июля

[65] ИВАНОВ А. М. Логика кошмара. М: Русский вестник. 1993. С. 18-24; ПАГАНУЦЦИ П. Правда об убийстве Царской семьи: Историко-критический очерк. Джорданвилль: Св.-Троицкий монастырь, 1981. С. 143; МУЛЬТАТУЛИ П.В. Чёрное семейство: Яков Свердлов и его братья // http://www.pokaianie.ru/article/masons/read/64631

[66] ШВАРЦ-БОСТУНИЧ Г.В. Масонство и русская революция. Правда мистическая и правда реальная. Нови Сад, 1922; ИВАНОВ В.Ф. Русская интеллигенция и масонство. От Петра Первого до наших дней. М., 1997. С. 421-422; ПЛАТОНОВ О.А. Терновый венец России. История Русского народа в XX веке. М.: Родник, 1997. Т. 1. С. 538-547; ПЛАТОНОВ О. А. Терновый венец России. История цареубийства. М.: Энциклопедия русской цивилизации, 2001.

[67] КОЖИНОВ В.В. Правда сталинских репрессий. М.: Алгоритм, 2004. С. 4.

[68] Три царя // http://ruskline.ru/analitika/2015/06/02/tri_carya/

 

Опубликовано: в журнале «Вопросы истории» №3, 2018. С.: 35-48.

 

http://vbagdasaryan.ru/versiya-o-ritualnom-ubiystve-tsarskoy-semi-v-istoricheskoy-literature-i-obshhestvennom-diskurse/