Но капитализм продолжал пожирать всё некапиталистическое. И потому даже ужасы Первой мировой войны не привели к отказу от попыток утолить ноющую смыслотоску еще одной войной, связанной с еще большими ужасами
Колонка главного редактора
Сергей Кургинян , 24 декабря 2014 г.
опубликовано в №109 от 24 декабря 2014 г
Заговорив о духе в передачах «Суть времени», я столкнулся с застарелой болезнью упрощенчества. Так называемые марксисты заголосили: «О ужас! Вы говорите о духе и коммунизме одновременно! Услышал бы Вас великий Карл Маркс...».
О духе я заговорил потому, что уже в позднем СССР стала побеждать под видом марксизма некая советская чревократия. Особенно ощутима эта победа была в среде так называемой коммунистической номенклатуры. Даже совестливые и вполне конструктивные номенклатурщики были убеждены в том, что их задача — рост материального благосостояния советских граждан. Ничего плохого в росте материального благосостояния я не вижу. Я просто знаю, что само по себе это материальное благосостояние не способно подарить человеку ничего. В том числе и самого наипростейшего счастья. Потому что материальное благосостояние, удовлетворяя запрос на лифчики и трусики, мясомолочные продукты и прочее, не может удовлетворить главный собственно человеческий запрос — запрос на смысл. А человек — это такое уникальное живое существо, которое в условиях дефицита смысла испытывает нарастающую тоску.
Эта тоска сродни особой боли. И если меня спросят, что именно болит в этом случае, то я отвечу: этот самый четвертый этаж, вот что.
Сначала совокупность всего того, что на нем размещено, недополучая искомых смыслов, мечется. Потом — замирает. Потом — заболевает. И начинает сигнализировать о том, что заболело, тем же способом, как и всё остальное. Возникает специфическая боль. Ее заглушают чем-то — алкоголем, например. Или иными компенсаторами. В числе которых очень важное место занимают вещи и наипростейшие удовольствия. То есть то, что может быть даровано в избытке большинству населения только капитализмом. Подчеркиваю — никакой другой строй большинству населения в избытке это предоставить не может.
Пресловутое древнеримское «хлеба и зрелищ» не сумело предоставить искомое в нужной степени даже римлянам. Скажут: «Ведь в какой-то степени это было предоставлено гражданам Древнего Рима? Не правда ли?» Отвечаю: «В той степени, в какой это было предоставлено, Древний Рим уже был капиталистическим».
И не надо ахать и охать, упрекая меня в незнании азов марксизма. Они же — теория формаций. Азы марксизма — это марксистское упрощенчество. А то, что Маркс действительно описывал как капитализм, существовало в виде небольшого дополнения к чему-то другому с наидревнейших времен. Что же касается капитализма, то при нем это «что-то» перестало быть дополнением к чему-то другому. Оно стало пожирать всё остальное, причем стремительно.
Оно ведь не сразу пожрало всё остальное, правда? Сначала оно пожрало, скажем так, 20 процентов всего остального. И людям стало не по себе. Но они еще как-то могли оставаться людьми. Потом оно же, это высвободившееся капиталистическое начало, пожрало... ну, к примеру, 40–45 процентов всего остального. И люди буквально завыли. Этот жуткий вой оформили в виде чего-то внятного и соотносимого с человеческой сущностью сначала романтики, а потом и все остальные.
Но высвободившемуся началу было наплевать и на вой ужаснувшегося человечества, и на то, во что этот вой оказался превращен культурным сопротивлением расчеловечиванию. Оно продолжало пожирать всё, что существовало на момент его победы в виде «некапитализма». И к началу Первой мировой войны успело пожрать уже не 40–45 процентов некапитализма, существовавшего внутри капитализма, а процентов этак 65–70.
Тут-то и началась чудовищная Первая мировая война. Тут же было сказано, что началась она в силу таких-то и таких-то экономических причин, которые упрощенцы быстро исказили, представив как притязания всё того же чрева. Экономические причины были, кто спорит? И притязания чрева тоже были. Но не в них было дело. А в том, что оставшихся 30–35 процентов некапитализма внутри капиталистической формации было недостаточно для того, чтобы заглушить воющую тоску человеческую, порожденную тем дефицитом смыслов, который капитализм не может не породить. И всё, что осталось — это агрессия. Она в какой-то степени и утолила ноющую тоску по утрате смыслов. Засеяв всю Европу миллионами трупов.
Но капитализм продолжал пожирать всё некапиталистическое. И потому даже ужасы Первой мировой войны не привели к отказу от попыток утолить ноющую смыслотоску еще одной войной, связанной с еще большими ужасами.
Единственным лучом света в этом царстве сгущающегося мрака, порождаемого пожиранием всего некапиталистического зверем под названием капитализм, был политический марксизм. Он же — марксизм-ленинизм.
Пообещав человечеству, что капитализм перестанет пожирать всё некапиталистическое и что, напротив, капиталистического в некапитализме станет совсем мало, сначала марксизм, а потом марксизм-ленинизм ответили на фундаментальнейший вызов. Причем марксизм ответил на этот вызов теоретически. А ленинизм — практически, создав советский проект, внутри которого всё капиталическое стало убывать. Конечно, не до нуля, оно вряд ли может быть обнулено в ближайшие столетия. Но, скажем так, до 10–15 процентов.
Такое убывание всего капиталистического внутри советского коммунизма дало потрясающие результаты. Но одновременно с этим оно породило и проблемы. Главная проблема была в том, что чем меньше процент капиталистического в создаваемом некапитализме — советском или любом другом — тем в меньшем количестве производятся чревокомпенсаторы, задача которых — утихомиривание тоски, порожденной смысловым дефицитом.
Если у вас всё некапиталистическое занимает 80 процентов, а капиталистическое — 20 %, то у вас чревокомпенсаторов мало. А если у вас всё некапиталистическое занимает 60 процентов, а капиталистическое — 40, то чревокомпенсаторов очень и очень много. И вы можете достаточно долго утихомиривать ими растущую тоску по утрате смыслов.
Вывод очевиден. Надо, чтобы некапиталистическое, занимая 80 процентов, порождало резкое уменьшение смыслового дефицита. Фактически сводило его к нулю. А хорошо бы и обеспечивало смысловой профицит. Тогда даже 10 процентов капиталистического (а сколько-то процентов оного есть в любом обществе) произведет необходимые материальные ценности в необходимом количестве. Да, 10 процентов капиталистического не произведут лифчиков, трусиков, костюмчиков, колбас, ветчин, развлечений и всего прочего в том количестве, в котором это надо, чтобы гасить жуткую тоску по утрате смыслов. Но если этой утраты смыслов не будет, зачем ее гасить? А для того, чтобы всем просто хорошо одеваться, качественно питаться и даже интересно проводить досуг (прошу не путать с оргией исступленного бессмысленного развлекательства), надо не так много. 10 процентов капитализма это произведет. А когда капитализма всего 10 процентов, то мы получаем общество, фантастически отличающееся от общества, в котором этого капитализма 60–65 процентов.
И, в сущности именно о таком обществе мы и мечтаем, не правда ли? Говоря —
До встречи в СССР!
Связанные материалы: