Колонка главного редактора 2022-2

2022 Статьи за апрель-май

27.05.2022 Русские — воюют, американцы — разводят
Как вообще может российская или союзная армия так двигаться вперед в условиях, когда она в меньшинстве? А она может и делает

20.05.2022 Запад строит чудовищный новый мир. Чем ответит Россия?
Выживание предполагает нечто типа империи в новой ипостаси: территория, способ жизни, культура, образование, внутренняя самостоятельность и, наконец, доведение этой самостоятельности до привычного России мессианства...

13.05.2022 Победа и реальность. Кургинян С.Е.
Я считаю каждого из тех, кто там сейчас, и особенно тех, кто героически погиб в этой спецоперации, искупителями чего-то, произошедшего ранее, и настоящими хранителями традиции Великой Победы

07.05.2022 Если сегодня спецоперация...
Западная цивилизация очень подлая, она всю жизнь жила этой подлостью и завоевывала мировые позиции. Она умеет их делать, и она будет их делать в неограниченном количестве

29.04.2022 За что Россия сражается в Великой Отечественной спецоперации на Украине
На Западе поняли, что теперь этот выигрыш будет. Да, он будет куплен дорогой ценой, он будет небыстрым, но он будет!

22.04.2022 В чем сила России, в чем Украина сильнее и как мы победим?
Неужели кто-то думает, что после того, как спецоперация завершится, конфронтация кончится?

15.04.2022 Кургинян: прозападная элита является источником скверны
...даже эта новая чудовищная манихейская черно-белая картинка, в которой нам уготована роль наичернейшего элемента, общество не впечатлила ни на йоту

07.04.2022 Русская судьба и воля Истории, или За что Россия сражается на Украине
Да, я надеюсь на то, что огромное давление Запада на Россию приведет к революции сверху. И что элита ротируется и всё это сдвинется в сторону, адекватную российскому историческому бытию

 

27.05.2022 Русские — воюют, американцы — разводят

Как вообще может российская или союзная армия так двигаться вперед в условиях, когда она в меньшинстве? А она может и делает

Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №483 / 27 мая 2022

 

Над «Азовсталью» поднят красный флаг

Из выступлений С. Кургиняна в передачах
«Большая игра». Первый канал. 23–25 мая 2022 года

23 мая 2022 года, «Большая игра» ― Первый канал

О значении взятия Мариуполя и противостоянии с Западом

Сергей Кургинян: К нашему счастью, в США имеют место странный президент, довольно разболтанная администрация — нам очень сильно повезло в этом смысле. Но ведь это же не означает, что вообще исчезла данная сверхдержава.

Она становится чем слабее, тем более озлобленной, тем более готовой на радикальные действия и так далее. Я жду этих действий.

Мы сейчас живем с вами в культуре компьютерных игр. А в компьютерных играх нет главных моментов войны. В них нет грязи, пота и бардака. А это неизбежные компоненты любой войны, понимаете?

Вот смотрите, что произошло, я не буду даже комментировать подробно, с какой-то понтонной переправой. Они из этого делали судьбоносное событие, а там техники меньше, чем в хорошем батальоне. И она какая-то странная: Т-62, откуда они взялись? Не будем комментировать. Я просто хочу сказать, что по отношению к этому очистка Мариуполя — это событие мирового класса, понимаете? Это событие мирового класса, и нам не надо стыдиться этих слов, потому что фактически мы взяли под контроль Азовское море, а это было южное подбрюшье, через которое хотели по нам бить. Если бы Мариуполь был украинский, там была бы база, и оттуда бы они фигачили уже по нашему всему югу.

Это огромное событие. Они делают вид, что его нет? Как всё время работает украинская «гениальная» пропаганда? Она говорит: «Разбито четыре б/у ЗИЛа 531-х — это великая победа украинского оружия, дорога на Москву открыта». И так каждый раз заново.

Теперь вот наши берут Авдеевку. Это же реальный героизм! Вот как показать людям, что такое пробиваться через четыре метра железобетона? Через четыре метра! Как вообще может российская или союзная армия так двигаться вперед в условиях, когда она в меньшинстве? А она может и делает.

Но почему же мы не имеем права этим гордиться?! Почему мы всё время вокруг этого смотрим — тут запятая… тут еще… Да я могу еще десять запятых с этим бардаком расставить. Конечно, он есть! И всегда горько, что он есть.

Но ведь доминирует-то не это!

Я в большинстве случаев соглашаюсь по крайней мере с ведущим, но есть какие-то моменты, когда мы полемизируем: например, можно ли давать прогнозы? Ну, а что такое навигатор, по которому все ездят? Это прогноз, правда? Я занимался когда-то математическими методами прогнозирования и очень скептически отношусь к математическим прогнозам. Но мы всё же их делаем! Так вот, так, как сейчас идут дела — союзные войска создадут пару-тройку котлов — в Краматорске, который станет новым Мариуполем и не только в нем — там будет очень много народа, в этих котлах, но их тоже возьмут. Это всё будет сделано.

Вопрос заключается в том, как мы выстоим в течение следующего десятилетия, став главным врагом всего Запада?

24 мая 2022 года, «Большая игра» ― Первый канал

Об открытости российской экономики

Вячеслав Никонов: Сегодня Владимир Путин проводил совещание по вопросам развития транспортной системы нашей страны. Вот что сказал наш президент.

Видео Владимира Путина: Российская экономика обязательно будет открытой. Более того, мы расширим взаимодействие с теми странами, которые заинтересованы во взаимовыгодном сотрудничестве. Здесь важен целый комплекс вопросов. Это организация удобной платежной инфраструктуры в национальных валютах. Налаживание научно-технологических связей и, конечно, увеличение мощности логистических цепочек, повышение их эффективности и создание новых маршрутов для грузоперевозок. Последние месяцы стратегическая значимость этой работы заметно возросла. Действия некоторых стран, их желание закрыться от России, не Россию закрыть, а закрыться от России даже в ущерб себе, показали, насколько важно своевременно в современном мире диверсифицировать транспортные потоки, расширять коридоры в направлении предсказуемых ответственных партнеров.

Сергей Кургинян: Есть несколько позиций, которые, как мне кажется, все время надо оговаривать потому, что они кем-то как-то обязательно проблематизируются. Первая позиция: нам придется выиграть первый раунд начавшейся большой новой эры, очень конфликтной эры. Первый раунд, ужасно важный для нас — украинский. Он не последний. Нам придется его выиграть, имея ту страну, которая есть. А не какую-то фантазию на эту тему придумывать. Если мы сейчас начнем лихорадочно перестраиваться, прямо ломая всё, что существует, мы сделаем только хуже. Но президент сейчас сказал о том, что одновременно с этим процессом продолжения существования в том режиме, который был задан последним тридцатилетием, возникает новый режим. И основа его — транспортная. Мы строим новые транспортные артерии, и одновременно с этим, как президент сказал, новые города вокруг них возникнут, и так далее. То есть мы круто поворачиваемся в сторону так называемых предсказуемых партнеров, в сторону Большой Азии. А куда еще? Ясно, что туда. И вот этот поворот, он не может осуществляться только на уровне транспортных артерий, но тем не менее артерии — это самое главное. Они должны начать этот поворот, вокруг них должна возникнуть новая инфраструктура, новые логистические связи и новая ориентация.

Кроме этого, президент сказал о большем, как он всегда любит — не очень броско, но вполне определенно. Он сказал о том, что мы финансовую систему тоже под это дело перестроим. Что это означает в переводе на язык более гуманитарный? Это означает, что мы фактически проблематизируем доллар как мировую валюту. Хотим существовать в национальных валютах вместе с Азией. Если Азия вместе с Россией начнет перестраиваться под национальные валюты и всё прочее, то рухнет вся существующая финансовая система. Даже нельзя описать масштаб этого обрушения. Американская система держится на том, что они печатают доллары, на эти доллары строят авианосцы, а к тем, кому не нравятся их доллары, они посылают авианосцы и говорят: «Нравится, не нравится — пожалуйста». Если эта система рухнет, Соединенные Штаты перейдут даже не на второе место в мире. Они перейдут на какое-нибудь третье-четвертое. Американский народ перекормлен. Причем перекормлен ужасно. При переходе на это третье-четвертое место неизвестно вообще, что будет. Поэтому я считаю, что весь этот вопрос о транспорте и обо всем прочем, это, первое, — вопрос о новой экономике, второе, — вопрос о новых городах и обо всем прочем, третье, — вопрос о новых геополитических взаимодействиях, и четвертое, — о новой финансовой системе.

Вячеслав Никонов: Для России поворот на восток логичен, потому что именно Азия является главным мотором экономического развития современного мира. 2/3 всего экономического роста приходится на две страны — Китай и Индию. Кстати, Индия при существующих тенденциях в течение ближайших пяти-десяти лет обгонит Соединенные Штаты по экономическим показателям.

Сергей Кургинян: Штаты будут пытаться что-то этому противопоставить. Но пока что совершенно ясно, что индийцы не хотят двигаться иначе.

Георгий Нисский. Рокада. 1957

25 мая 2022 года, «Большая игра» ― Первый канал

О разрушении украинских мифов

Видео Юрия Подоляки: Надлом уже очевиден, и не первый день. Каждый день выкладывается видео о том, что та или иная украинская часть делает открытые заявления к своему руководству о том, что они готовы защищать страну, но не готовы воевать в таких условиях, несмотря на то что появились попытки остановить этот процесс. Первых из тех, кто писал, уже объявили дезертирами и определили в СИЗО. Но несмотря на это, всё новые и новые украинские части пишут обращения. На самом деле у украинской армии сейчас очень шаткая ситуация. Если официальному Киеву не удастся удержать ситуацию под контролем, может случиться и «афганский» сценарий, который абсолютно нельзя исключить. Афганский сценарий — это когда вроде бы довольно боеспособная армия, на протяжении многих лет поддерживаемая американцами, сопротивлялась талибам*, а потом как-то быстро схлопнулась. И агония режима произошла буквально за считанные недели. Подчеркиваю, пока говорить об этом рано, но если Киеву не удастся купировать проблему настроений в войсках — а после Мариуполя действительно очень серьезный надлом произошел, — если будет еще такой же котел вроде Лисичанска или Северодонецка с тысячами солдат, которые попадут в плен, а еще с десятками тысяч людей, которых уже начинают идентифицировать как погибших из-за тупости режима Зеленского, то новых солдат им будет получить очень и очень трудно. И новый контингент, конечно, не может по качественному составу заменить то, что уже выбито.

Вячеслав Никонов: Юрий Иванович только что поднял интересную тему возможности афганского сценария.

Сергей Кургинян: Я хотел бы сказать, что мы, и это очень важно, обсуждаем каждое отдельное событие, и часто даже район застройки в определенном поселке, потому что он, этот маленький район, определяет в итоге мировую судьбу. Сейчас такое положение, которое в политологии называется «глокальное». Всегда говорили «глобализация», а сейчас «глокализация» — соединение глобального и локального. Так вот, мы сейчас, конечно, этим должны заниматься, но при этом не должны терять общую картину. Я лично считаю, что всё началось после падения «Азовстали». Почему? Если помните — мы же забываем довольно быстро — украинцы удивительно легко состряпывают мифы. Но когда они их состряпывают и нагнетают, то потом, когда это лопается, возникает обратный эффект. «Это были киборги», — помните, да, в Донецком аэропорту? Потом, когда увидели, как они с дрожащими губами выходят, миф лопнул. Теперь был миф об «Азовстали». Была целая серия мифов. Первый: железные бойцы, которые никогда не отступят, это передовой отряд, равняться на них. Все говорят, да, вы нас убедили, что надо на них равняться. Теперь выводят ребят с дрожащими губами, которые выходят с поднятыми руками и сдаются. Так нам на них надо равняться? Так давайте мы будем.

Главное, что рухнуло, это миф об «Азове»*. Это колоссальный наш успех. Поверьте, если бы отработали не только какие-то экстремистские сценарии уничтожения этого «Азова»*, но даже если его просто под бомбами там похоронили, было бы гораздо хуже, чем так. Это огромный результат с точки зрения идеологии. Второе — рухнул миф о том, что можно отсидеться в промзонах, и это гениальная такая «котлократическая» война. Мы будем сидеть в котлах и говорить, что русские очень долго с ними возятся, и поэтому мы победили. Это рухнуло. Теперь возникает у них вопрос: а где теперь сидеть-то? Где-то сидеть надо, а где там сидеть в этом Северодонецке, Лисичанске? Там не самое удобное место, чтобы отсиживаться. Поэтому один из возможных сценариев — не исключено, что они прямо откатятся в Краматорск и постараются там создать какую-нибудь зону. Чуть-чуть еще подраться, чтобы успеть что-то подготовить и дальше действовать в Краматорске.

Третье, что возникает в этой связи — это вопрос о русской армии и всех этих «могутных группировках». Это не мы, это они говорят, что их там 700 тысяч. Потом кто-то объясняет, что это вместе с «тем» и «этим». Но это они говорят, что их 700 тысяч. Тогда кто несет ахинею насчет того, что собрали, дескать, русскую группировку чудовищных размеров аж из 20 тысяч? Вся потрясающая правда этой великой «спецоперации» заключается в том, что мы рвем их оборону, будучи в меньшинстве. Мы всё время действуем меньшими силами. Это новое в военном искусстве. Это связано с техникой в современной войне и так далее. Мы впервые воюем в городских агломерациях, где огромное количество индустриальных объектов. Авдеевка, Краматорск, Мариуполь, и т. д. И при этом оказывается, что отсиживающиеся там войска — которые, повторяю, в большинстве — оказываются сметены нашим меньшинством. Всё это говорит о том, что ситуация у них, конечно, будет надломлена. Но они постараются усидеть в Краматорске и где-то еще. Нам предстоят еще новые «Мариуполи» и следующие эпизоды. Будем рассчитывать на худшее. Пусть хорошее будет приятной неожиданностью.

Сергей Михеев: К этому можно добавить только одно. На мой взгляд, люди, которые сейчас находятся у власти в Киеве, готовы к тому, что Украина будет исчезать потихоньку. Все их договоренности с поляками, мне кажется, это ключевой момент нынешнего периода. Потому что мы видим фактически, как Зеленский продал Украину, сдал ее в аренду под протекторат полякам. Всё, что он делает с поляками сейчас, означает простую вещь. Он на самом деле готов к сдаче Украины. В каком виде — это другой вопрос. И на мой личный взгляд очень интересным было вчерашнее введение чрезвычайного положения в Венгрии. Хотя вся официальная мотивировка введения этого положения экономическая. Но я лично думаю, что это в значительной степени как раз связано с тем договором, который Зеленский подписал с поляками. Потому что венгры поняли…

Вячеслав Никонов: Пока еще договора нет, пока есть только разговоры о возможности.

Сергей Кургинян: …Сначала эти разговоры между Лафитом и Клико…

Сергей Михеев: Обнимания есть. Я думаю, что венгры таким образом дают понять простую вещь — они крайне обеспокоены этим. В конце концов, если поляки входят на Западную Украину, и если полякам можно, то почему всем остальным нельзя? У венгров есть своя претензия на часть Украины, у румын своя, а у русских есть претензия на всю Украину. Если можно полякам, ответьте на вопрос, почему нельзя другим? И если поляки войдут на Западную Украину, я думаю, что венгры будут чувствовать себя как минимум крайне раздраженными. А если обратно вернуться в Киев к Зеленскому… очевидно, что человек продает Украину. В этом смысле… я понимаю и не понимаю одновременно. Те, кто называет себя украинскими националистами, кто вами управляет, бараны? Посмотрите, кто над вами стоит! Кто на самом деле направляет ваши действия, и кто стоит за ними? Пока вами как мясом заваливают окопы, за вашей спиной ту самую Украину, которая якобы для вас «понад усе», просто тупо продают. Причем меняют совершенно непонятно на что.

Тот, кто считает, что обсуждается не протекторат, пусть ответит на простой вопрос. Польским гражданам на территории Украины предоставлены феноменальные права. А украинским на территории Польши такие же права предоставлены? Нет, не предоставлены. Значит, речь идет о протекторате. А это означает движение к ликвидации украинской государственности. И, кстати, действительно, мы здесь и локальное обсуждаем, и глобальное, но тем не менее это важная вещь. Я думаю, все вы прекрасно знаете, не хуже меня, еще в девяностые и нулевые мы говорили о том, что Украина — это выдуманное государство. Исторически рано или поздно оно придет к концу. Мне кажется, мы сейчас наблюдаем начало этого конца.

Майкл Макфол

24 мая 2022 года, «Большая игра» ― Первый канал

Об эпохе циничной откровенности

Вячеслав Никонов: В западной большой игре принцип «разделяй и властвуй», разводи противников — да и союзников тоже — всегда был квинтэссенцией их политики. И если до последнего времени это пытались как-то камуфлировать разными словами, разными теориями, стратегиями, концепциями, если раньше умные люди типа Генри Киссинджера опирались на какую-то реальность, на какое-то соотношение сил, исходили из этой реальности, то теперь эту реальность просто высмеивают.

Когда Генри Киссинджер на Давосском форуме сказал, что вообще Украине надо бы смириться с тем, что ситуация для нее очень благоприятна, и что ей бы неплохо запросить нейтральный статус, и, поступившись какими-то территориями, прекратить войну с Россией, он был просто высмеян либеральной общественностью. На него вылили все возможные помои из Киева, потому что он представляет вот эту школу реальной политики, исходящей из реальности.

Но сейчас ясно, что в Соединенных Штатах, да и на Западе в целом господствует школа «разводки». Украину развели на большую геополитическую игру, на прямое столкновение с Россией обещанием членства в НАТО, которое Украине вообще не нужно было.

И что же это было за обещание?

Ну вот Майкл Макфол — известный американский политолог, один из ведущих, уже из нового поколения, «правильного» поколения американских политологов, что он сказал на этот счет:

Видео от 12 мая 2022 года, Канада.

Стивен Уолт: В 2021 году мы продолжали говорить, что Украина будет членом НАТО. Они повторяли это снова и снова.

Майкл Макфол: Вы поверили?

Стивен Уолт: Наши дипломаты, что, врали?

Майкл Макфол: Да! Да, естественно. Таков реальный мир, ребятки!

Вячеслав Никонов: Вот он новый реальный мир! «Да, конечно, мы врали!» — вот собственно в этом и есть реальность этого мира, в котором американцы развели Украину, Европейский союз на любые шаги, которые просто противоречили их интересам. Поляки разводят Украину. Зеленский разводит вообще всех, насколько это только возможно.

Вот эта вот большая разводка, по-моему, явилась квинтэссенцией нынешнего геополитического кризиса.

Кургинян: Во-первых, мы не можем себе представить, что не Макфол, а кто-нибудь из великих западных дипломатов прошлого сказал бы: «Да, я лгу, я лгу!»

После этого главный вопрос заключается в том, что вся эта американская идеологическая машина держится на моральном императиве Канта. На том, что вот уж «честь, нравственность и всё остальное — это мы». Моральное большинство, моральные — мы такие.

Они всегда лгали. И это было всегда понятно, что циники еще те! Но всё-таки сказать вот так, глядя в эфир, что «да, да!»…

Я господина Макфола помню еще с эпохи фонда Карнеги…

Никонов: Все его помнят.

Кургинян: Да, все его помнят.

Итак, смысл здесь заключается в том, что тем не менее вот так сказать стало можно только сейчас. Какие-то маски сброшены.

Мне кажется, что имеет место — да, Вы совершенно правы про разводку и всё остальное — но, главное, это какой-то глобальный «Бобок» Достоевского. Когда трупы лежат и говорят: «А давайте заголимся? Давайте всё будем делать, давайте в этой новой ситуации отбросим все приличия, все правила, любые цирлихи-манирлихи, и будем лепить всё что угодно». Это первая черта политики. Вот эта циничная откровенность, которая всегда прикрывалась моральными масками — «мы такие моральные, что дальше некуда, поэтому всех грабим, всё уничтожаем, всё бомбим, но так морально это делаем, не так, как русские, мы морально всё уничтожаем. Хиросима, Нагасаки — из высоких моральных соображений» и так далее, и тому подобное.

Это идущее все время завывание, от которого уже тошнило, «мы моральные, моральные» — оно снято. Может быть, оно осталось как инерция, но в целом оно ушло.

Теперь первое. Когда происходят такие разводки? А когда исчезают всякие рамки консенсуса, любые, понимаете? Прежде существовал консенсус между республиканской и демократической партиями в США. Нет его. Война.

Эти два субъекта потеряли способность договариваться, значит, другие смотрят: «Грызутся? Давайте разводить». А как же иначе?! Возникает твердое ощущение войны всех против всех, такое бывает только при гигантском кризисе глобального управления.

Дальше возникает вопрос, а в чем природа этого кризиса?

Мы всё время не можем обсудить этот вопрос. А эта природа, в числе прочего, связана и с интернетом.

Было какое-то ограниченное число людей, которые всё решали, друг с другом договаривались. Теперь прет снизу гигантская масса малообразованных, но всё-таки способных что-то писать людей, миллиарды, которые прут на эту верхушку. А верхушка не знает, что с этим делать. Она выпустила этого джина из бутылки, а как его загнать-то назад, не понимает.

Это первое.

Второе. Править миром жестко они не могут. А отдать господство тоже не могут. Тогда возникает единственная возможность — всё разводить.

И когда в Риме возникла максима divide et impera (лат. «разделяй и властвуй». — Прим. ред.), то это же произошло, когда Римская империя, слабея, уже не могла растоптать Галлию и остальных, и сказала: «А мы вот этих разведем с этими, мы умнее, мы будем управлять», — в ход пошли сдержки и противовесы.

Эти сдержки и противовесы, все эти балансы, они всё время нарастают и нарастают — для чего? Для того, чтобы обрушилась вся глобальная система управления.

Мы находимся на подходе к этому! Потому что совершенно непонятно, что сказать людям? Что сказать китайцам, индийцам? Да, уж особенно индийцам, которые готовы всё, что возможно, брать у американцев, и при этом говорят: «Давайте, но только мы хотим по-честному. Когда мы станем первой экономикой, то первой валютой станет юань или рупия» — «Как?!» — «Мы по-честному, морально». — «Да?! Нет уж, мои дорогие».

А что тогда делать? Только разводить и ухудшать положение других, потому что ты свое не можешь поднять. Соединенные Штаты хотят продолжать господствовать, а лидерство-то потеряно во всем.

Уже в Афганистане дальше некуда. Всё потеряно, а господствовать надо. Как господствовать? Только всё время стравливая всех между собой. Других методов нет.

_________________________

* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.

 

 

 https://rossaprimavera.ru/article/eb1050e3

 

20.05.2022 Запад строит чудовищный новый мир. Чем ответит Россия?

Выживание предполагает нечто типа империи в новой ипостаси: территория, способ жизни, культура, образование, внутренняя самостоятельность и, наконец, доведение этой самостоятельности до привычного России мессианства...

    Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №482 / 20 мая 2022

 

Интервью Сергея Кургиняна радио «Комсомольская правда» от 12 мая 2022 года

Сергей Мардан: Всем здравствуйте, в эфире радио «Комсомольская правда», я Сергей Мардан. Сегодня будем разговаривать с политологом, лидером движения «Суть времени» Сергеем Кургиняном.

Сергей Ервандович, здравствуйте. У меня к Вам сегодня следующий вопрос. Вы уж простите, он будет очень неоригинальный, но он не дает мне покоя: Вам не кажется, что дело удивительным образом развернулось к воссозданию нашей с вами большой и советской родины? Может быть, немножечко в других границах, наверное, совсем с другой идеологией, по крайней мере во внешней ее упаковке, но именно в том направлении?

Сергей Кургинян: Так иначе и быть не могло. Дело же, в конечном итоге, не в одной из ипостасей: была Московская Русь, была Российская империя, потом был Советский Союз, теперь возникает что-то другое. Дело в том, что это всё — некие ипостаси собирательной русской сущности: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». И как только возникает вопрос о том, жить или не жить хоть какой-то России, вдруг начинает воссоздаваться нечто сходное. Потому что способ выживания в окружающем мире требует воссоздания именно этого. Я называю это империей и имею в виду под империей сверхнациональное идеократическое государство. Как только Россия слышит некую угрозу, как только она понимает, что дело худо, это сразу воссоздается, а дальше оно приобретает какие-то конкретные черты: такие, другие — это мы можем обсудить отдельно.

Иллюзия заключалась в том, что не придется ничего такого воссоздавать, потому что возникнет этакое красивое национальное государство типа огромной-огромной Дании или Швеции, оно войдет в Евросоюз, и там будет шикарная жизнь. Но эта иллюзия а) была порочна, потому что она не отвечает историческому предназначению, и б) была фантастически ложной, потому что этого не может быть, потому что не может быть никогда. Этому никто не даст состояться.

В сущности то, что сейчас происходит, — это и есть сокрушительный удар по беспокоившим связям между Германией и Россией. Украина — это всё про другое на самом деле. Ну и, кроме того, со времен Бжезинского и много еще кого говорилось, что если русские будут создавать империю, то обязательно начнут присоединять или что-то близкое делать с Украиной. Без этого Россия не империя. Теперь очевидно: если не империя, то ничто. Вот что оказалось понято, я думаю, президентом России где-нибудь в году 2006–2008. Перед этим он очень даже облизывался на то, чтобы страна стала очень большим европейским государством, с чистыми улицами, с хорошей жизнью и вообще со всеми стандартами европейского Модерна. Ему этого очень хотелось, это вообще такая питерская мечта, чтоб вот так всё было.

Сергей Мардан: Чтобы, наконец, стало как в Европе.

Сергей Кургинян: Да, да, да. Эта история воспроизводится с небольшими модификациями. Это всегдашняя борьба петербургская и московская — между Московским царством и петербургской империей. Потому что Московское царство — оно знало, что оно есть третий Рим и зачем оно существует. А петербургская империя имела фундаментальную растерянность при огромном процветании и росте геополитических размеров, потому что она не понимала: а чем она отличается от европейских территорий? А руководили ею немцы, имевшие к России очень опосредованное отношение. И внутри всего этого возникал большой вопрос — а что это за такая огромная сущность? Она же всё равно несет в себе тот же исторический отпечаток Третьего Рима и тот же давний отпечаток чего-то сокровенного-сокровенного, что и есть русская тайна. Но она была другой ипостасью. Когда Ленин перенес столицу в Москву, это был первый подарок, скажем так, старообрядческой элите. Второй, конечно, восстановление патриархии в любом виде. Самыми большими врагами православия были Александр I и князь Голицын. Вот тогда-то православие могло быть сокрушено окончательно. И, в принципе, функция Синода заключалась в том, чтобы душить православие внутренне. А восстановление патриаршества означало что-то другое. Тут есть странные такие, таинственные рисунки. Не знаю, кто их воспроизводит: человеческая рука или мороз на оконном стекле, но они существуют.

Как только стало понятно, что Россия в ее квазиевропейском существовании с облизыванием на то, чтобы стать совсем-совсем Европой — это химера, а это стало окончательно ясно, повторяю, где-нибудь в 2006–2007 году, когда на Западе прозвучали предложения разделить ее по частям и потом уже вводить… эти предложения частью нашей элиты были приняты (я называю эту часть по имени покойного Филиппа Денисовича Бобкова). Но все путинское или прежних времен, не знаю, цинёвское какое-нибудь, сказало этому: «Нет». И Мюнхенская речь озвучила это «нет» окончательно.

Дальше начался вопрос: а что делать-то? Если не входить в Европу, о чем мечтали Юрий Владимирович Андропов и Куусинен, его учитель. Если не это, то что? Как тогда-то быть без империи — голенькими, потеряв все пояса безопасности? Начались какие-то огрызания, и мы сейчас имеем гибрид между инстинктом выживания в существующих условиях, которые резко ухудшились после того, как Америка объявила врагами Китай и Россию, и именно врагами идеологическими, «авторитарными». Почему мы «авторитарные» — это отдельный вопрос. Объявили врагами и всё.

После того как это произошло, и началась милитаризация Украины, а началась она задолго до того, как получила ответ 24 февраля. Уже все говорят, что этот ленд-лиз был подготовлен в январе. А он зачем? Против кого Украина должна воевать? Наверное, против Румынии? Или против кого? Нет, ясно же, что против России. И идеология бандеровская против кого? Против москалей!

Стало ясно, что надо выживать. А это выживание предполагает нечто типа империи в новой ипостаси, нечто сходное: территория, способ жизни, культура, образование, внутренняя самостоятельность и, наконец, доведение этой самостоятельности до привычного России мессианства, то есть до того, что Россия указывает некий мировой тренд, а не вписывается в существующий. Тем более что в существующем ей просто нет места. В этом тренде она не предусмотрена, она приговорена.

Началась эта история с географией, которая, с моей точки зрения, является крайне непоследовательной. В чем? Прежде всего в том, что надо объясниться с обществом и сказать ему, почему несколько десятилетий вели в сторону огромной «русской Дании» или чего-то такого, а теперь всё оказывается наоборот. Как рассказывали, после разоблачения культа личности Сталина на Магадане начальник одного лагеря выстроил заключенных и произнес: «В стране пертурбация и всё кверху задом». Почему пертурбация, что произошло? Надо же объясниться по-людски! Не каяться, не посыпать голову пеплом, но объясниться-то надо. А у нас не любят объясняться, потому что любое объяснение — это признание ошибки.

Однако при таком крутом повороте, как я считаю, нельзя не объясняться. Но делается всё возможное, чтобы этого не было, во-первых. Во-вторых, невозможно создавать нечто свое, опираясь на принципы, подходы и алгоритмы, выработанные для того, чтобы стать «русской Данией». Либо — либо. Это — другое. В конце концов, сталинизм — это не троцкизм. Сталин был одним из руководителей ВКП (б), но он же поменял всю систему констант.

Поэтому сегодня, в опасной ситуации, у меня лично (может быть, у других иначе) есть единственное желание, чтобы это сделал сам действующий президент, который находится в достаточной опасности, который взял на себя всю ответственность и всю, как говорят в таких случаях, карму за этот поворот. Ну так пусть он его осуществляет до конца.

Я же вижу нечто другое — гибридное, паллиативное. Я не буду это подвергать сокрушительной критике, ибо считаю, что то, что есть — оно есть, понимаете? Эта армия — есть, и она как-то держит нагрузки. А сказать: «Ах, это всё плохо! Давайте за три дня создадим что-то другое», — может только сумасшедший.

Эта экономика — есть. Это общество — есть. Эта элита — есть. И как с фактом с ними приходится считаться.

Но давайте себе представим, что нагрузки будут расти.

Сергей Мардан: Если позволите, всё же уточню. Я понимаю, что время военное, и точно в такое время никто не критикует не то что Верховного главнокомандующего, но даже тот ближайший круг, который планирует операции и на военном фронте, и на экономическом, и культурном, но тем не менее идеологические моменты не то что никак не проясняются, а, как мне представляется, может быть, Вы не согласитесь, они вносят дополнительную путаницу в головы людей.

То есть мы там зачем? Мы наконец отвечаем на тот самый вызов, который Россия получила в 1991-м, или мы действительно боремся с украинским нацизмом? Ну как-то узковато, мне кажется, не по масштабам России бороться с украинским нацизмом. С мировым нацизмом — да, это я понимаю.

Сергей Кургинян: Я считаю, что украинский нацизм — это завязь европейского, а европейский — завязь мирового.

Нужно всегда танцевать от какой-то печки. Нацисты, или неонацисты, танцуют от печки под названием «Украина». Очень успешно. Это большое европейское государство, которое сейчас в фокусе внимания.

Ну если уже западные лидеры обнаглели до того, что могут говорить «слава Украине, героям слава» и воспроизводить соответствующие приветствия, это значит, что они движутся в определенную сторону. Если при этом они демонизируют Россию и коммунизм, они легитимируют фашизм.

Это мировой процесс.

Когда началась декоммунизация, я сказал, что это кончится дехристианизацией, а потом ликвидацией патриархального язычества.

Ну так как? Уже воют ведьмы в Мадриде у фонтана Кибелы на миллионных манифестациях и орут, что они будут главными. Уже превозносится Лилит как новое главное божество XXI века, «демократическое» и так далее. Уже проводятся full moon meditation. Это уже демонтаж и патриархального язычества, его тоже отбрасывают.

А христианство отбрасывали и до этого, и занимались этим очень старательно. Это такой внутренний идеологический закон: если сражались, по существу, две силы — Советский Союз, который так или иначе был коммунистическим, и нацизм, — причем сражались как две идеологии, то когда одну из них демонизируют, когда демонизируют государство, сражавшееся и принесшее колоссальные жертвы на этот алтарь, то сразу другая (по закону сообщающихся сосудов) начинает приподниматься.

Так кто будет приподниматься?

Ясно, что это будут другие пути. Эти пути всегда будут строиться на том, что люди не одинаковы. Дескать, есть унтерменши и уберменши, и так далее. Тогда к унтерменшам можно относиться как к курам. А это чья идеология?

Ну будем говорить, гностическая: физики, психики, пневматики. Но на самом-то деле — нацистская.

Эта гностическая подводная лодка всплывает, она не может не всплыть, кому-то очень нужно, чтобы она всплыла.

Но есть еще деталь. В одном из разговоров со мной — а я умел злить Михаила Сергеевича Горбачева своей полемикой — уже после того, как он перестал быть президентом, я ему продемонстрировал, чем всё это кончится. Он мне сказал, цитирую по памяти: «Умный ты человек, Сергей Ервандович, даже волевой, но когда ты еще только кропал диссертацию, я уже встретился с 22 людьми (назвал страну европейскую), которые мне сказали: Михаил Сергеевич, Европа мертва и будет мертва до тех пор, пока не закипит русский котел». Я тогда Михаилу Сергеевичу ответил: «А они вам не рассказали, там борщ будет готовиться, или щи, или суп буйабес?» На что он подытожил: «Ладно-ладно, ты стебешься, а я тебя предупредил».

Кто сказал, что перестройка и всё, что происходило дальше — это было про то, как мы будем жить? Это был запуск определенных глобальных процессов.

А по отношению к Советскому Союзу и нынешней России эти процессы называются «контринициатическими». Трансформация может быть позитивной, предположим, из Савла в Павла, это инициация, а вот если она назад из Павла в Савла — это контринициация.

Идущий процесс контринициатический. Эту территорию с определенными большими целями опускают, и тогда что-то должно начать всплывать. Что, кроме нацизма? Кто эти люди, которых приходится всё время обсуждать? Все эти «бо́рисы джонсоны», «ле пены» или «макроны», не важно. Я не буду даже про Байдена — зачем сыпать соль на эту американскую рану специально?

Дело же заключается в том, что не они хозяева будущего мироустройства. Не для них это всё делается.

У меня в коллективе был когда-то парень, хороший, очень патриотичный, и у него была резко очерченная еврейская внешность, а он был безумно повернут в русскую патриотическую сторону. Однажды где-то на книжном развале он увидел «Протоколы сионских мудрецов» и подошел к продававшему их белобрысому мальчику. Мальчик посмотрел на него и сказал: «Это про вас, но не для вас».

Так вот, это же не для них! Этот приз под названием «новое мироустройство», он же не для этих, извините, полудурков! Он же для кого-то еще. Они — навоз, который должен лечь с тем, чтобы на перегное нечто взросло.

Что, кроме нацизма? Ничего больше. Нет ничего другого, если уничтожается то, что есть.

Теперь, когда Вы говорите об Украине.

Я подчеркивал, подчеркиваю и буду подчеркивать, что сейчас важно, чтобы Россия — вот эта действующая, несовершенная, мною критикуемая за всё, а не только за какие-то ее элитные фокусы, но за очень многое, я называл это чечевичной похлебкой, за всё это существование — чтобы эта Россия выиграла!

И мне совершенно всё равно, что говорят про Ленина. Ну абсолютно! Ленин что-то не то сделал? Конечно, было много ошибок. Он получил разваленное государство и как-то его собрал. Криво, косо. Ошибок было дофига. Не важно! Но зачем легитимировать от царя Гороха? Давайте еще от Святой Руси будем легитимировать.

А у нас есть событие, которое надо рассмотреть! Оно называется «Беловежская пуща». Мы не можем держать этот скелет в шкафу бесконечно.

С одной стороны, по телевизору рассказывать, рассуждать о том, как трое пьяниц с перепоя что-то поделили, а с другой стороны, создавать «Ельцин-центр»… Это невозможно! Эта двойственность, двусмысленность, эти два стула — они всё более разъезжаются. А что такое «Беловежская пуща»? Это прекращение легитимного существования Советского Союза.

В Советском Союзе существовал законный механизм выхода союзных республик. Можно сколько угодно говорить, хорошо или плохо то, что было право наций на самоопределение. А в Турции, в Османской империи, его не было. И в Австро-Венгрии его не было. Что они, не распадались, что ли? Дело же не в этом. Так и в Российской империи права наций не было — и что, она не распалась к ноябрю 1917 года уже полностью?

Поэтому это отдельный вопрос. Конечно, плохо. Лучше, когда этого нет. Но, понимая всё это, мы уже в Советском Союзе, где была демократическая власть, законно избранный многопартийный съезд народных депутатов, приняли — при голосовании прибалтов и всех остальных — мы приняли закон о выходе из СССР. И он стал незыблемым. Вы хотите выходить? Вот вам принцип: если делима Канада, делим Квебек. Проводите референдум на всех территориях. В Крыму, на востоке, в отдельных уездах Эстонии, где угодно. Кто хочет — выходит, кто не хочет — нет. В Приднестровье Тирасполь провел же такой референдум, сказал: «Мы не хотим». Кто его мог там удерживать по законам Советского Союза? Эти законы были подтверждены референдумом, эти законы были подтверждены самой законодательной процедурой, и эти законы, простите, были подтверждены Хельсинкскими соглашениями. Потом беловежские фокусы нарушили и растоптали всё.

Так почему мы не должны сказать людям: «Послушайте, вас незаконно расчленили. Эти куски империи нежизнеспособны. Они не есть суверенные государства». Франция — государство. Я всё вспоминал, есть такое стихотворение у Беранже, где Наполеон на острове Святой Елены разговаривает с сыном своего тюремщика. «Не хуже других людей я знаю Рим», тот говорит: «А Франция? Ты ее знаешь, ты учишь ее историю?» и мальчик начинает говорить «о том, как веру принял Хлодвиг, как пал язычества престиж, как Женевьевы скромный подвиг спас от Аттилы наш Париж». Это же история! А дальше начинается Жанна д’Арк и всё прочее. Франция есть исторически. А что такое Украина?

Сергей Мардан: Позвольте, я чуть-чуть направлю нашу беседу. По-моему, заместитель руководителя военно-гражданской администрации Херсона сказал совершенно потрясающую, революционную вещь, которую представить еще полгода назад я даже не мог. То есть я понимаю, что он не является частью класса российского чиновничества, он, может, не знает наших правил, но он говорит примерно то, что, наверное, большинство наших соотечественников думает: что не нужно множить сущности, проводить референдумы, а Херсонская область просто должна войти в состав России. Как вы думаете, эти восьмилетние игры в соблюдение того, что американцы называют «правила», они закончились или нет?

Сергей Кургинян: Да, они закончились. Их закончили американцы. Я хочу объяснить людям, в том числе тем, которые мне симпатичны, всячески осуждавшим Минские соглашения. Всё правильно, ребята, с одной оговоркой. Если бы украинцы их приняли, они бы стали конфедерацией. А как только они бы стали конфедерацией, дальше, как говорится, поезд следует со всеми остановками. А как только они не принимают, то это они отказываются — карма на них. И всё время, пока они тянули резину, мы строили в Донбассе армейские корпуса. Их было совсем непросто строить. Добровольческая вольница и военное существование — это разные вещи. И всё-таки два корпуса было построено, Донбасс де-факто всё плотнее и плотнее входил в Россию. Гражданство и всё прочее. Это всё готовилось.

Дальше был один простой вопрос: а что будет происходить в мире и где тот момент, когда, во-первых, уже нельзя терпеть, а во-вторых, в мире складывается ситуация, при которой хотя бы не все сразу скажут: «Ах, ох, как ужасно действуют русские»? Эта ситуация сложилась, когда Китай понял, что ему кирдык, и его ведут на уничтожение. Он очень осторожно действует и сейчас. Но он хотя бы это понял. А другие страны Азии поняли, что пахнет чем-то нехорошим. Как говорилось у нелюбимых мною Стругацких: «Что-то скверно здесь пахнет». Их отбомбили, с ними сделали всё, что сделали. Потом вдруг оказалось, что их вообще-то не очень хотят брать в равноправное существование с этим самым сообществом демократических государств. А Индии предоставлена почетная возможность воевать с Китаем ядерным оружием, если только она хочет оказаться в этом «благолепии».

Когда всё это поняли, возникла совершенно новая реальность. А поняли это после того, как существо со странной ориентацией в пространстве вдруг заявило, что оно будет делить мир на авторитарные и демократические страны. Что-то я забыл, не президенты ли США говорили про таких-то и таких-то, что «это сукин сын, но наш сукин сын». Не американская ли западная мысль разрабатывала категорию авторитарной модернизации как позитивную? Не Ханна ли Арендт говорила, что авторитаризм — это нормально, а тоталитаризм — это плохо?

С каких пор авторитаризм стал вообще демонизироваться? А я знаю, с каких пор. Когда Кондолиза Райс выступила в Каирском университете, еще при Буше, и сказала, что все наши противники теперь станут нашими друзьями, а все друзья — противниками. Израильтяне вздрогнули. Мубарак понял, что ему конец, и так далее.

И США начали сами сносить свою модернизационную элиту Ближнего Востока. Чем плох был Асад? Его семейство известно, входит во все западные клубы, французские прежде всего. Сам он — сын своего папа́, папа́ был очень плотно связан с западным миром. Чем он для них плох, что они на него вызверились-то? А тем, что он создает какую-то модернизационную Сирию.

Чем плох был Каддафи? Он уже и свои шатры ставил в Лондоне, и выплатил возмещение за какие-то ливийские террористические акты. Зачем они так жестоко с ним расправились? А чтобы этой Ливии не было! Чем плохи были Бен Али и все прочие, повторяю, Мубарак? Мубарак — это самая проамериканская фигура, которую я знаю в Северной Африке. Да чем он был плох, зачем его надо было раздавливать? А его надо было раздавливать для того, чтобы включить некие силы контринициации, хаоса. Демократизация на Большом Ближнем Востоке — это включение хаоса, это его синоним.

Одному моему знакомому из Израиля, высокопоставленному, один из президентов Кот-д’Ивуара говорил: «Вот, американцы требуют демократии, а я безумно долго строил национальное государство, а теперь опять будет война племен». Это война племен, это радикальный исламизм, это уничтожение суфиев, это уничтожение всего просвещенного ислама. Это далеко идущая варваризация мира. Которая, между прочим, будет теперь в Афганистане. Хорошее испекли блюдо. И по уйгурам, и по Пакистану, и по Индии, по Ирану, и по русским в Средней Азии — по всему можно долбануть.

Сергей Мардан: То есть третий мир должен оставаться третьим миром, а не пытаться влезть хотя бы во второй.

Сергей Кургинян: Третий мир должен по замыслу уйти куда-то вниз, в Средневековье, в рабовладение, варваризироваться. Он должен варваризироваться. Те, кто варваризируют, — хорошие.

Почему талибы* хорошие? Потому что варваризируют!

Сергей Мардан: То есть в первую половину XIX века лучше весь мир вогнать?

Сергей Кургинян: Киплинг еще писал: «Несите бремя белых». Бремя белых было — модернизировать этот непросвещенный мир, просвещать его. Они его уничтожали, топтали, варварски эксплуатировали, но говорили-то они своими погаными устами, что они его просвещают и привносят туда белое просвещение. А теперь они говорят: «Фигушки! Мы не хотим никого просвещать! Это наши враги»…

Почему шах Ирана был врагом Америки? Кто в свое время Хомейни поставил? А что, там не было известного Сафари-клуба, Хомейни не из Парижа приехал? Потом оказалось, что исламская революция — не совсем то, что они хотели. Они-то хотели чего? Чтобы шах Ирана не строил металлургические заводы. А когда они обалдели? Когда эти исламские «дикари» вместо того, чтобы всё время ездить на лошадях, начали создавать ядерное оружие и всё остальное. Пошла вторая волна модернизации Ирана, вот тут они озверели. А если бы он был средневековым — так хорошо ж. Его можно даже финансировать, чтобы он воевал с Ираком.

Они хотят создать New World Disorder, «новый мировой беспорядок», как они его называют. На порядок они не тянут. Рим невозможен. За Рим надо слишком дорого платить — я им говорил это на их западных конференциях.

Сергей Мардан: Скажите, пожалуйста, а почему они не хотят Рим-то, не амбициозные такие?

Сергей Кургинян: Потому что не тянут, слишком дорогая цена — 400 тысяч армии в Ирак, 500–600 тысяч — в Иран, дальше желтый ислам начинается и всё прочее. Это нужно объявлять призывную армию. Нужно населению затягивать пояса. Нужно начать маршировать и так далее. Американец — слишком жирный, слишком дряблый, он не хочет такую цену заплатить за мировую власть. Не могут уже, и в Ираке это и произошло. Кишка тонка это всё оседлать. А потом что надо там создавать — какой-то Pax Romana, какие-то дороги строить, «римские ценности» транслировать, так они этого тоже не хотят.

Они хотят действовать, как Карфаген: что-то приподнялось — наехали, разгромили, ушли. А там пусть оно кипит, это дерьмо, сколько угодно. Это их модель мира — создать хаотическую периферию, уничтожая весь тот модерн, которому они поклонялись, я думаю, что с начала XVII века уж точно. Они все эти свои 300–400 лет убирают.

Что сказали их боссы? Что Вестфальская система должна быть обрушена. Почему? Потому что ее основа — нация. Нация — это субъект модернизации. Значит, надо убрать и нацию, и это. Надо создать что-то совершенно другое. Они строят другой, чудовищный мир.

И в этом мире России места нет. Просто по определению.

Сергей Мардан: А вот почему России места нет? Объясните, пожалуйста?

Сергей Кургинян: Смотрите, во-первых, потому, что русские, как пелось в одной из песен Кима, — тоже не могу сказать, что я его люблю, но — «все ставят из себя». Им, видите ли, апологетика перверсии не нравится, порнография не нравится — ишь ты какие! Духовные им, видите ли, скрепы нужны, хрен чего! Куда входить-то, во что, в Антверпен, что ли — с духовными скрепами? Ясно, что сами русские ставят из себя. Вот никто не ставит из себя — прошу это принять к сведению. Китайцы не ставят из себя.

Сергей Мардан: Не ставят разве?

Сергей Кургинян: Нет! Они хотят получить приз по тем правилам. Они говорят простую вещь: когда мы станем первой экономикой мира, дайте нам, пожалуйста, хотя бы 80% того, что причитается!

Теперь про причитающееся. Если Китай, потом Индия становятся мощными экономиками, и каждый индиец или каждый китаец хочет получить то же, что американец, — коттедж, две машины, электроснабжение, все остальные потребительские радости жизни — мир, который они строят, это выдержит? Нет. Они в нем выстоят? Нет. Они этому миру сказали «нет» еще в Римском клубе. Просто никто не услышал до конца. А мы так даже там оскоромились, в этом участвовали — Примаков и другие.

Сергей Мардан: Вы сказали о том, что если вдруг дойдет до того, что Китай станет первой экономикой мира, а там еще на подходе Индия и, соответственно, эта модель золотого миллиарда — она, естественно, рассыпается, если я правильно Вас понял. А про нас вообще и речи нет.

Сергей Кургинян: Да дело не в том, что модель золотого миллиарда рассыпается. Рассыпается всеобщее развитие. Классическая формула модерна, который сами европейцы предложили, в котором существуют некоторые параметры развития, в том числе сильное государство, единство нации на культурных, политических, языковых основаниях, и, как говорили французы, «на благоговении перед Францией». Хорошее слово? А благоговение перед Россией — возможно?

Сергей Мардан: Нет, нет категорически.

Сергей Кургинян: Нас этому учили. А «благоговение перед Францией», священные камни, этос — всё это надо разрушить, потому что в этом придется уступать господство. А господство никто не уступает.

Когда-то Зиновьев сказал в одной из своей книг, что секретарь обкома в бункере не удушится, он скорее всех удушит. Вот и я говорю: англосаксонский господин в бункере не удушится. Он скорее всех удушит, чем уступит власть. Как именно ее уступили секретари обкомов, мы видели — позорно.

А англосаксонский господин ее уступать не будет. «Двум солнцам не всходить одновременно, и Англии в одно и то же время твоею и моею не бывать». Так не бывай ты ничьей, лишь бы не было по-другому. Это стало ясно, уже когда Рузвельт растоптал Черчилля. Черчилль никогда ему это не простил. Убивал ли он его, как считала часть друзей моего отца, или нет — это вопрос открытый. Я говорю об историках, докторах наук с выдающимися заслугами. Кто-то из них считал, что его убили. Возможно. Может быть, да, может, нет. Но то, что Черчилль его ненавидел, что он умолял не делать Индию суверенным государством, а Рузвельт требовал, чтобы Индия и Китай стали такими государствами, уже тогда означало, что меняется вся модель. Но для этого сначала надо было убрать Советский Союз.

Это всё очень серьезные вопросы. Они сначала занялись коммунизмом, потом христианством, историей в целом. Христианство — историческая религия, христиане, иудеи и много еще кто ждут прихода мессии. У них есть какое-то ощущение того, что история кончается некоей благодатью, а этого не должно быть. Дальше Фукуяма сказал, что этого не будет. Человек, гуманизм — это ведь тоже растоптали. И когда говорят, что их постмодернисты — это одна из маленьких веточек на древе европейской мысли, то не надо меня смешить, ну что вы… Это как раз то, что было взращено, вот эта гадость и должна установить новый фашизм, очень специальный такой, без апелляции к Gott mit uns. С нами не Бог, с нами Дьявол.

Сергей Мардан: Как Вы думаете, в этом очень длинном процессе, который направлен, кажется, на полную деконструкцию всего: истории, человечества, всего, что нам так хорошо знакомо, насколько далеко они готовы зайти?

Сергей Кургинян: До конца. Это должно быть какое-то темное царство, нечто типа Новой Атлантиды, но не по Бэкону, а иначе. Должен быть какой-то очень темный мир, который в конечном итоге будет почти уничтожен. До торжества абсолютных моделей господства.

Сергей Мардан: А они смирятся с победой России?

Сергей Кургинян: Победой? Никогда.

Сергей Мардан: Представьте себе, русские войска взяли Киев и движутся в сторону Львова.

Сергей Кургинян: До этого произойдет какая-то неслыханная пакость.

Сергей Мардан: Типа ядерного удара?

Сергей Кургинян: Не знаю. Ядерного или что там еще они придумают.

Сергей Мардан: Что-нибудь, чтобы западный человек ужаснулся.

Сергей Кургинян: Я объясняю: Россия страшно несовершенна. Всё, что происходит в ней, никак не совместимо с выстаиванием. Россия не может так выстоять в мировом конфликте, ей надо меняться. А есть силы, которые очень сильно тормозят эти изменения, не хотят их. Но украинскую проблему она решит. Вот в этом своем расхристанном состоянии.

Она будет брать дом за домом, прогрызать какой-нибудь четырехметровый железобетон в Авдеевке. Она его возьмет. Криво, косо, с большими ошибками. Она сначала создаст эти котлы, в Краматорске или где-нибудь. И потом она их будет долго, нудно расковыривать, гораздо более нудно, чем в Мариуполе. Потом зашевелится на юге, потом она почешет репу и подумает: а что там Львов и Харьков? И так далее. Она возьмет. И все те, кто по этому поводу страшно нервничают… Конечно, если элита предаст, то не возьмет. Но посмотрите в глаза Путину. Мне кажется, там всё написано. Она возьмет, возьмет. Даже если всё окружение его будет возбухать. Конечно, чудеса бывают. Ну и что эти чудеса? Во-первых, Украине они не нужны — уже ленд-лиз подписан. Можно украсть сорок миллиардов и распилить. Вы представляете? Под лозунгом борьбы с русскими.

Сергей Мардан: Мотивация мощнейшая.

Сергей Кургинян: А если мир — то всё, бабок нет, нобелевских премий нет, внимания Запада нет… Ну и зачем украинской «козе» такой «баян»? Абсолютно непонятно.

Это одна сторона, другая сторона — всё уже Запад сказал, а третья — тут, если что-то я понимаю как театральный режиссер в выражении глаз наших руководителей, то там то же, что было проявлено, когда с Чечней начали разбираться после девяносто девятого года. С ней же начали разбираться, с ней разбирались — криво, косо, как-то, куда-то… Но разобрались, и теперь чеченские братья вместе с нами воюют на Украине. Сделали же это. Там всё население было миллион с чем-то, тут — армии. Там не было ни армии, ни такой международной поддержки. И всё же разберутся, скорее всего.

Но представьте на минуту, что к этому подключается еще одна крупная военная держава. Одна. Это уже мобилизация. Если эта страна обладает определенным потенциалом, упаси бог, военно-морским и прочим — это очевидная мобилизация. Этого данное общество без трансформации не выдержит, этого не выдержит эта элита, этого не выдержит никто. А лихорадочно всё это трансформировать тоже невозможно. С моей точки зрения, на это надо лет десять. Но начинать необходимо прямо сейчас.

Россия крупных вызовов и давлений — совсем крупных — не выдержит. А с этим, как любит говорить часть нашей «элиты», «геморроем» она как-то разберется. Хуже-лучше, криво-косо, но сделает, скорее всего. Если, повторяю, не будет крупных предательств. Но «съесть-то он съесть, кто ему дасть»? Кто ей «дасть» это сделать? Ведь уже видно, что они на Западе звереют не оттого, что русские за неделю всё заняли — не от этих сказок — а оттого, что русские грызут железобетон в Авдеевке. И берут то Попасную, то что-нибудь еще. Они видят это, они видят, чем это кончится, они видят, что это русская машина, резко меньшая по численности, чем украинская, но другая с точки зрения конфигурации — она свое дело доделает.

И вот это их пугает чудовищно. Потому что это значит, что нужно признать, что они проиграли уже. Не Украина — они. Ты только это признай, ты только скажи что-нибудь подобное — начнется праздник мирового непослушания. Они сами вытащили этого джинна из бутылки, они там начали деньги экспроприировать и всё прочее, ну как бандиты, настоящие уголовники. Правнуки уголовников — всех этих Морганов, пиратов.

Взяли и обокрали. Ну хочется же, можно — почему же не обокрасть, если это единственный внутренний инстинкт этой цивилизации — красть. Ну и обокрали. Они не понимали еще, что они пилят сук, на котором сидят, сук этой самой Бреттон-Вудской системы первой валюты. Теперь начинается обсуждение: «Расчеты в рублях, не в рублях…» Дело не в этом… А в юанях? Или вообще каких-нибудь еще единицах? Или прямыми товаропотоками, бартерами? Ну всё. Всё. У них нет главного козыря. Они что делают? Они печатают деньги и строят авианосцы. Потом к тем, кому эти деньги не нравятся, приплывают авианосцы и их расфигачивают. Те говорят: «нам нравится», всё. Опять печатаем деньги, и «всё опять повторится сначала». Эту замечательную халяву, кто ее отдаст?

Значит, нам предстоит ждать, что по мере того, как русские войска вот в этом стиле — ни шатко, ни валко, кое-как, с ошибками и прочим всем — прогрызут всё, будут нарастать разного рода неприятности. Потому что там будут думать: как этот приз-то отобрать?

Янки держатся на подлости и мошенничестве. Янки, когда у них выигрывают по их правилам, меняют правила, а не признают проигрыш. Это их сущностная черта.

Сергей Мардан: Сергей Ервандович, спасибо Вам большое, заканчивается наш эфир. Сергей Кургинян был с нами — политолог, лидер движения «Суть времени».

__________________________

* — Организация, деятельность который запрещена в РФ.

 

https://rossaprimavera.ru/article/4cb4ac40

 

13.05.2022 Победа и реальность.

Я считаю каждого из тех, кто там сейчас, и особенно тех, кто героически погиб в этой спецоперации, искупителями чего-то, произошедшего ранее, и настоящими хранителями традиции Великой Победы

   Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №481 / 13 мая 2022

На протяжении многих лет я выступаю перед теми, кто склонен знакомиться с моей точкой зрения в день — святой для меня день — 9 мая, в День Победы над нацизмом. И впервые за многие годы я абсолютно четко понимаю, почему я это делаю и как я должен это делать.

Дело совершенно не в том, что у меня изменилось отношение к 9 мая. Я всегда считал, что победа Советского Союза над нацизмом есть в каком-то смысле венец мировой истории, событие неслыханного значения. Фантастическое по героизму, по своему провиденциальному смыслу, по своему историческому смыслу, а все люди, которые добились этой Победы, — святые герои, совершившие какой-то невероятный подвиг. Никогда ничего другого я по этому поводу не думал с момента, когда я себя помню. Ни советский период моей жизни, ни постсоветский ничего тут не меняли. Не в этом дело.

Дело заключается в том, что после 1991 года и особенно после апрельского референдума 1993 года, когда общество поддержало мерзости Ельцина, и было уже ясно, что это мерзости, — после этого мне стало не до конца ясно, какова связь между теми, кто это всё сделал, и теми героями, которые брали Рейхстаг, сражались в Сталинграде, на Курской дуге, под Москвой или заливали своей кровью Украину, Белоруссию.

В чем эта связь? Она же не в фотографиях только, да? Она в какой-то исторической преемственности, в какой-то связи между одним и другими, способна продемонстрировать свое реальное объективное содержание, а не только свой пафос, правда? Убежден и сейчас, и был убежден всегда, что слова «Спасибо деду за победу!» качественно, в миллиарды раз лучше, и несопоставимы со всякими пакостями типа «не победили бы — и пили бы пиво немецкое», которые произносили мерзавцы. Но ведь эти мерзавцы даже не получили абсолютного отторжения в обществе. Они являлись долгое время такими вполне значимыми, так сказать, фигурами, учившими жить российское население.

А самое главное, что вопрос о том, надо ли благодарить деда за победу — он же не столь однозначен, как это кажется. Благодарить-то, конечно, надо, но дед тоже может с тобой поговорить и спросить, например: «А где, сынок, Украина или другие территории, которые мы залили своей кровью? Где многое другое — завоевания того общества, которое отстаивало мир от нацизма?» — и так далее, и тому подобное. И на эти вопросы нет ответов. Необходимость и достаточность в этом вопросе всегда расходились. Я всегда очень тепло относился к акции «Бессмертный полк», но я всегда говорил о необходимом и достаточном в этом вопросе. Преемственность предполагает для меня искупление того мерзкого, что происходило. Вне этого искупления полноценной преемственности нет. Лучше, чтобы она была хотя бы неполноценной, чем если ее нет вообще. Но опять тут необходимое и достаточное сильно расходятся.

Никогда за все эти годы я не сказал, что Россия встала с колен или, как говорят многие, — и, в конце концов, почему бы им не выразить свою точку зрения? — что Россия сейчас, вот в этой буржуазной своей ипостаси, вообще живет лучше, чем когда-либо. Ну не говорил я этого.

Я всегда считал, что страна находится в очень неблагополучном, отвратительном состоянии, что это полуколониальная, подмандатная территория, заполненная соответствующей мерзотной элитой. Эта элита молится на Запад, живет западными ценностями, помещает туда своих родственников, хочет там получать какие-то позиции, готова бесконечно осуществлять то, что когда-то было названо «низкопоклонством перед Западом». Мне всегда не нравились эти слова, а теперь начинают нравиться. Вот тут я изменил свою позицию. Это огромный слой элиты, которая, кроме всего прочего, может делать только то, что может.

Если вы призовете балерину обеспечить победу нашей Родины в великой войне, то балерина будет только делать быстрее фуэте — она ничего другого не может.

Эта элита может завышать цены, делить маржу, обогащаться, что-то одновременно с этим варганить, и это «что-то» носит, безусловно, очень частный и сомнительный характер, — а больше она ничего не может. Каналы вертикальной мобильности устроены таким способом.

Образовательные, культурные и прочие программы отвратительны и нацелены только на деградацию населения, а деградировавшее население выстаивать в данной ситуации не может. Оно само уже далеко не безусловно — достаточно капризно, настроено потребительски, с одной стороны, испорчено всеми пороками современности, с другой стороны — расслабленно, просто потому, что ему внушили, что так надо жить. Я всегда считал, что сегодняшняя страна такова. Я всегда говорил во всех своих выступлениях, что единственное, что сделал Путин и что очень большое значение имеет, — он этот регресс стабилизировал, он не дал ему превратиться в обвал, он его ввел в какие-то рамки, но ровно это и не более того.

Коренной москвич, родившийся на Малых Кочках, я люблю Москву той особой любовью, которая бывает у людей, которые здесь родились. Но я не могу десять дней сейчас провести в Москве без внутреннего чувства отвращения. Как-то особо остро чувствую этот скверный метафизический запах. Я всё это знал, начиная с распада СССР и вот этого референдума, и всегда знал одновременно, что вот это всё — не просто несовершенное, а в чем-то даже отвратительное — я буду любить и защищать. Именно это всегда создавало колоссальную сложность моей человеческой и политической позиции.

Это впервые произошло во время так называемой Первой чеченской, когда Анпилов призывал поддержать Басаева, чтобы проигрыш Чеченской войны превратился в крах преступного ельцинского режима. А я уже тогда начал поддерживать военную операцию в Чечне. Я знал, как она ведется, видел, как омерзительно НТВ стрелял информационными пулями в спину нашим солдатам, воюющим в Чечне. Знал, что в таких условиях нельзя выиграть, и я продолжал настойчиво всё это поддерживать.

Почему? Потому что, во-первых, верил, что внутри всей этой мерзотности всё равно есть что-то сокровенно-священное. Во-вторых, я верил в то, что рано или поздно это сокровенно-священное выйдет наружу. Это нельзя совсем истребить: «Эту песню не задушишь, не убьешь». В-третьих. Когда наш великий поэт Тютчев написал:

«Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить»,

а потом какой-то человек с умеренными умственными способностями и специфической моральной сферой ернически ответил: «Давно пора, трата-та мать, умом Россию понимать», — то было очевидно, что Тютчев не только талантливее этого человека, умнее, образованнее — он бесконечно сложнее и глубже. Что в этом «можно только верить» — не слепая исступленная вера вопреки реальности, а какое-то глубокое внутреннее чутье своей Родины.

И наконец, последнее. Россия в нынешнем ее состоянии — это гнилое бревно, запирающее дверь, через которую хотят прорваться псы ада. Того, что я перечислил, мне было достаточно для всех этих поддержек. И всегда, на всех этапах развития сего прискорбного романа под названием «суперновейшая история России», я трезво смотрел на уровень несовершенства объекта, который надо любить, защищать и одновременно беспощадно критиковать. Зная твердо, что эта твоя критика будет соответствующим способом воспринята всей так называемой элитой, вызовет соответствующую вонь, и не только вонь, но и более серьезные реакции — что и показал ковид. И всё-таки сразу после него я снова стал выступать на весьма несовершенном общероссийском телевидении, пытаясь что-то донести до людей по поводу начавшегося.

Нынешняя Россия стратегически и долговременно в том конфликте с Западом, который разворачивается и был неизбежен, выстоять не может. Это не значит, что она проиграет спецоперацию на Украине, про что сейчас начали уже слегка повизгивать. Это про другое, совсем про другое. Например, достаточно какой-нибудь одной сильной южной или восточной стране начать действовать одновременно с усилением действий Запада на Украине, и нынешняя Россия проиграет всё.

Вывод — она должна стать другой.

Тезис, с которым в этот священный день я обращаюсь ко всем, кто меня слушает: нам нужна другая, иная Россия. Эта — не выстоит. Погибнет с чудовищными последствиями для человечества и с полным триумфом мирового абсолютного Зла.

Нам нужна другая Россия. Есть такое понятие «трансцендентация». Что оно означает на практике? Если я должен сделать что-то, понимаю, что очень должен, и понимаю одновременно, что в том виде, в каком я есть, я этого сделать не могу, то это значит, что я должен стать другим. И люди становились другими. Это не только про «из Савла в Павла», это и логика человеческого преображения в ходе Отечественной войны: все солдаты 1944 года были другими, чем они же в 1941-м.

Нам нужна вот эта трансцендентация всего: общества, элиты, образования, культуры, военной сферы, промышленной сферы, быта — всего. И эта трансцендентация должна быть достаточно мягкой и абсолютно наступательно-сокрушительной одновременно. В первый же момент, когда мы перестанем поддерживать то, что есть, и оно рухнет, здесь будут только оккупационные американские войска. Тут не будет ни коммунизма, ни монархизма — ничего. И все это понимают.

Сознавая это, я оказываю «тому, что есть», условную поддержку в силу своих возможностей. Я давно выступал с этих позиций в газете «Завтра», потом по телевидению, в интернете, выступаю и сейчас. У меня никогда не было никаких иллюзий по поводу того, что существующая армия с ее параметрами, которые воспевали любители современной российской жизни, окажется высоко дееспособной в серьезном конфликте. Я, напротив, впечатлен сейчас тем, насколько эффективной эта армия оказалась, причем будучи в меньшинстве по отношению к ВСУ и будучи частью всей этой сомнительной действительности. Я считаю каждого из тех, кто там сейчас, и особенно тех, кто героически погиб в этой спецоперации, искупителями чего-то, произошедшего ранее, и настоящими хранителями традиции Великой Победы. Каждого.

Я уже говорил, что происходящее можно назвать Великой Отечественной спецоперацией. Хотите спецоперацию? Пожалуйста. Это, я считаю, вооруженный конфликт большой интенсивности. Я не буду в этом вопросе бесконечно ломиться в открытую дверь, раз какие-то люди, обладающие сейчас какими-то полномочиями и несущие ответственность, объявляют, что это надо называть «спецоперацией». Надо — значит надо. Это один из тех случаев, когда можно погрешить против истины во имя того, чтобы не оказаться проблематизатором всего, что происходит. Избыточным.

Идет вооруженный конфликт большой интенсивности. Такого конфликта в мире еще не было. Он беспрецедентен. Начиная с конца Второй мировой войны на территории Европы вообще не было ничего близко похожего. Конфликт осуществляется при минимальности контингента с нашей стороны по отношению к контингенту стороны противоположной. При сумасшедшем участии Запада, которое будет лишь нарастать. Он осуществляется на огромной территории, с соответствующим образом распропагандированным населением, о чем я говорил неоднократно. Он осуществляется на индустриальной территории, заполненной объектами типа Мариуполя. Ничем Краматорск от Мариуполя не отличается. В этих условиях двигаться наши войска могут только так, как двигаются. И неумолимость этого движения — с большими ошибками, оговорками, бог знает, чем еще — именно она пугает Запад. Не в том дело, будто кто-то что-то в этом конфликте проигрывает. Дело в том, что по поводу нашего стремительного выигрыша частью экспертного сообщества неслась офигительная чушь.

Я что, не помню, что несли эти люди, что надо было за три дня дойти до Львова? Наверное, перенесенными Святым Духом — на чем надо было туда добираться за такие сроки? Я же всё это, весь этот сумасшедший дом помню.

Вот по отношению к сумасшедшему дому, сначала раздутому, а теперь сдуваемому, всё происходит плохо. А по отношению к реальности всё происходит лучше, чем оно могло происходить в этом ущербном обществе, в этой ущербной элите, в этой ущербной экономике, в этих ущербных образовании и культуре, в этой ущербной информационной сфере. И в этой ущербной армии. Она оказалась лучше, чем можно было предположить. Лучше, а не хуже.

Повторяю, Запад напуган тем, что происходит. И Украина напугана. И никакие прискорбные детали, которые не хочу обсуждать сейчас, этого не меняют. Поэтому всё будет происходить так же, как происходило в Чечне. Там были совершены огромные ошибки, укорененные в этой элите и в этом типе общества и государства. Они приводили к совсем прискорбным результатам, которые потом исправлялись. Сейчас даже этих результатов не будет. Не будет никакого Хасавюрта — никто не даст ему состояться ни с этой, ни с той стороны. О нем мечтают только истерики, которые хотят, чтобы Россия вернулась в подмандатное состояние. А ей не дадут туда вернуться. И она уже не сможет. И не хочет.

Сколько времени мучительно решали вооруженным путем чеченскую проблему?! Сколько за это время произошло взрывов, терактов и бог знает еще чего?! Сколько раз чаша весов, казалось бы, клонилась не в русскую сторону. В итоге всё оказалось решено, и сейчас наши чеченские братья работают вместе со всеми другими народами России на ниве данной спецоперации. Это удалось решить? Удалось. Это решалось некой цепкостью, прагматизмом, занудством, полным пониманием того, что никаких идеальных конструкций не существует и нужно вот так вот ползти, ползти, ползти. Ползком, медленно, всё это решалось.

И украинская проблема, если не будут мешать мощные силы внутри нашей элиты, — а они есть! — тоже будет решена. Тоже будет вот так решена: ни шатко ни валко, худо-бедно и так далее. Будет-будет. Но это решение не будет иметь никакого отношения к тем идиотским шапкозакидательским прогнозам, которые были. Оно будет другим.

Россия страшно несовершенна. Она двусмысленна в каких-то своих фундаментальных глубинных основаниях. Двусмысленно всё. Каждая молекула бытия. Но внутри этого находятся те простые и в меру осторожные герои, которые сейчас возьмут, за то время, пока я говорю, еще пару домов в одном из объектов. Или один дом. Или часть дома. И будут это делать каждый день. Не в этом беда, не здесь корень всего.

Беда заключается в том, что Россия приговорена Западом. Что Запад совсем не так слаб, как это хочет кому-то казаться. Что весь остальной мир следит за этим русским самоотверженным жертвоприношением, а вовсе не стремится встать в один ряд. Что всё это сопряжено с очень специальным состоянием всей российской жизни. И не говорите мне, что это касается только и исключительно элиты. Неправда это. Неправда.

В ближайшие месяцы, если, повторяю, не произойдет каких-то сумасшедших подлянок внутри субстрата так называемой власти, а мне кажется, что этого-то как раз не будет, очень многие задачи окажутся решенными, а все эти визги о том, как нас всех сдадут и накроют, окажутся опровергнутыми.

Россия приговорена, и именно понимание такой приговоренности лежало в основе действий президента Путина.

Но для того чтобы эту приговоренность не превратить в конец русской истории, нужно не только силами этого государства и общества работать. Конечно же, в оперативном смысле мы обречены на то, чтобы работать именно с тем, что имеем, но стратегически спасение заключается в том, чтобы не этим ресурсом работать. Им нельзя выиграть большой конфликт. На Украине, может быть, еще можно, как можно было в Чечне, а, может быть, нельзя. Но в великом противостоянии, на которое Россия, увы, была обречена на все 100%, — в этом противостоянии выстоять, сохраниться и изменить траекторию мировой истории можно, только создавая другую Россию.

А вот тут возникает глубочайшее противоречие с действующей властью, потому что эта власть убеждена, что она создала некий «ништяк», и что с помощью этого «ништяка» она всё вытянет. А она не вытянет. Ни Украину она не потянет. Хотя Украину, может быть, и потянет. Fifty-fifty. Без всяких там мирных договоров, совсем другим способом, который мы все понимаем. Она всемирно-исторический конфликт не потянет. Нужна трансцендентация. Трансцендентация или смерть. Самопреобразование или смерть в течение десяти лет. И не на украинских полях, а совсем в другом смысле. Это будет разворачиваться иначе.

Нельзя продолжать воспроизводить все алгоритмы той жизни, которая была, оказавшись в таком месте на букву «Ж». Нельзя, но очень хочется. Интерес-то в том, чтобы их воспроизводить. Кроме того, их воспроизводители сидят во всей элите, а они умеют только воспроизводить, и ничего другого они не умеют. Поэтому их интерес в том, чтобы воспроизводить, их понимание реальности в том, чтобы воспроизводить. И нам приходится, с одной стороны, говорить эту горькую правду, а с другой, как и во времена прискорбных чеченских событий, не стрелять всему этому в спину, а помогать ему, как только можно, не переставая говорить правду.

Это парадоксально, это болезненно, это невероятно трудно, но это единственное, что возможно. И на эту трансцендентацию надо работать. Не на гламурных московских улицах она будет происходить, а в глубокой провинции. Не с помощью складывающих губки бантиком официальных фигур, а с помощью гражданских подвижников. И поскольку другого ничего не дано, это будет осуществлено. И на это надо работать, понимая, что это почти безнадежно, и что основой всего этого является вера. Вера в Россию. Разумная, волевая. Вера в то, что из всей этой гадости выйдет на поверхность сущность, что очищение произойдет, и что новая, другая, благая жизнь впереди, а частью ее является то святое, что сейчас происходит на Украине, и что является тесно связанным кровью с великим подвигом наших предков в Великой Отечественной войне.

С праздником Победы, товарищи! С верой в то, что произойдет то, о чем я говорю! До встречи в СССР!

 

 

https://rossaprimavera.ru/article/f198ef11

 

07.05.2022 Если сегодня спецоперация...

Западная цивилизация очень подлая, она всю жизнь жила этой подлостью и завоевывала мировые позиции. Она умеет их делать, и она будет их делать в неограниченном количестве

   Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №480 / 07 мая 2022

Солдатский труд. 1944

Из выступлений С. Кургиняна в передачах
«Большая игра». Первый канал. 25–29 апреля 2022 года

25 апреля, «Большая игра» ― Первый канал

О покушении на Соловьева и типе конфликта

Сергей Кургинян: На войне как на войне. Вопрос ― какую войну ведут?

Всё больше и больше обнажается, какую войну хотят вести, и что в ней является целями, какие методы могут применяться и так далее. И это всё больше напоминает, на языке «спецоперации», что это тотальная спецоперация.

То есть ответом является нечто тотальное.

И вот в рамках этой тотальности понятно, почему целью может быть Владимир Рудольфович или кто угодно из тех, кого они считают операторами информационного противостояния. Потому что тотальное не знает границы между военным и мирным. Оно ее стирает. Все ― враги, все ― цели: гражданское население, живые щиты, журналисты, кто угодно еще. Любые методы, включая террор. Считается, что это всё применимо.

Внимательный анализ реальных военных материалов, которые выдает Запад ― не всей болтовни в целом, а вот именно военных, ― говорит о том, что именно тогда, когда мы перешли к этому монотонному, медленному наступлению с большой огневой поддержкой и всем прочим, они поняли, что мы справимся.

Они уже называют сроки, когда мы справимся. Они бесятся до неимоверности. Никто не мог себе представить, что это вызовет такое бешенство, потому что говорилось и продолжает говориться, что Россия с Украиной ― это империя, то есть реальная геополитическая сила. Россия же без Украины ― не империя. И так со времен Бжезинского все его ученики повторяют то же самое. Поэтому цель огромна.

Теперь возникает вопрос: можно ли, не думая о завтрашнем дне, насыщать самыми тяжелыми вооружениями большую европейскую страну с большим воюющим контингентом, которая на самом деле вполне готова к тому, чтобы исповедовать фашистскую идеологию?

Значит ли это, что там будет локальный очаг, один гнойник? Или это будет опухоль с метастазами? Мы прекрасно понимаем, что это будет опухоль с метастазами, и, видимо, метастазы нужны были больше, чем опухоль. Процесс должен проникнуть в самые разные регионы мира. Фашистская идеология должна получить некий новый респект в виде идеологии антирусской. Гитлер должен быть объявлен, по-видимому, в ближайшие год-два, борцом с русскими, объединителем Европы для борьбы с русскими. Должны быть забыты эпизоды с Англией и Францией. И мы тогда увидим новую картину, в которой Украина есть триггер — процесс, запускающий большую игру, а не просто какая-то самодостаточная величина.

В этом смысле мы действительно оказались на переднем фронте борьбы с очень мерзкими тенденциями мирового характера, нужными потому, что именно нацизм сказал, что люди делятся на сорта, расы, что есть недочеловеки. Сейчас уже русские ― «орки» и всё прочее. И тогда целые группы людей попадают под возможность уничтожения, ибо род человеческий, вид Homo sapiens становится не единым, его расщепляют, что и есть главное посягновение на гуманизм и на его фундаментальные принципы.

Дегуманизация Запада становится очевидной после поддержки такого рода идеологии.

Мне кажется, что это часть очень большого процесса.

Что касается наших военных и всех, кто там действует в этом горячем поле, ― что можно сказать? Только то, что им надо пожелать терпения, осторожности и наступательности одновременно. Чтобы так вот неторопливо, монотонно ― что их пугает больше всего, ― без каких-то впечатляющих потерь, они должны продолжать свою деятельность.

Думаю, что ― это мое личное мнение ― к осени огромный донецкий котел на 100 с лишним тысяч человек будет ликвидирован. Мариуполь будет ликвидирован, естественно, гораздо раньше ― мы видим, что это агония, и они понимают, что это агония. Затем ― то, что решит Генеральный штаб и высшее руководство.

И я думаю, что это дело будет доведено до конца именно в том медленном, наступательном, неумолимом стиле, который сейчас заявлен, в том числе нашими военными с опытом войны в Сирии.

Вячеслав Никонов: Со всем соглашусь, кроме, пожалуй, того, что фашисты были первые, кто заговорил о недочеловеках.

Сергей Кургинян: Ну конечно!

Вячеслав Никонов: У них было много предшественников и на Западе…

Сергей Кургинян: Я даже не буду спорить. Но они придали этому характер массированной государственной политики.

25 апреля, «Большая игра» ― Первый канал

Почему у Запада не получилось

Сергей Кургинян: Я могу еще раз перечислить те главные показатели, по которым ситуация лучше, чем противнику казалось.

Первое: арабы не согласились снижать цену на нефть, цена на нефть высокая. Помните, какой она была при Советском Союзе? Второе: прилавки полны. Прискорбно повышаются цены, но это не называется «гуманитарная катастрофа». Третье: казалось, что потребительские тенденции в народе возобладают примерно до американской степени, и как только будет какое-то ущемление чего-нибудь, скажем, поездок на курорты ― все скажут: «Э, кончайте, так нельзя, мне стало плохо!» А этого нет! Этого нет. Русское потребительское общество не состоялось.

Его хотели сделать, его делали, под это ломали, развращали, убеждали: «Потребляй, потребляй», и всё остальное. Оно оказалось внутренне, в ядре своем, совершенно другим. И они этого не могут понять. Вот не может этого понять Байден, да. Он не считает, что такое возможно. Какой-то сумасшедший философ сказал, что русские ― не европейцы, потому что русские готовы жертвовать, а европеец не должен жертвовать. Я думаю: «А как же Жанна Д’Арк? Наверное, тоже не европейка?» Эта их ставка на потребительское общество ― она оказалась бита.

Дальше вопрос об интеллигенции. Тут есть серьезные вопросы и к власти, и к ситуации: как именно и какие группы интеллигенции должны быть поддержаны и не поддержаны и так далее. Но ситуация, когда всю интеллигенцию удается заточить на власть и на идущую операцию, невозможна. Это уже не та ситуация. Этот уровень вербовки умов они себе уже сейчас позволить не могут, они слишком много показали сами.

Дальше возникает вопрос о мире. Ну, а что, все же видим: половина мира не хочет их поддерживать, это же тоже факт. Даже больше половины.

Дальше возникает вопрос, насколько сильны те страны, например, Китай, которые их не хотят поддерживать (не будем говорить о нас). И, наконец, последнее: чего они, в принципе, добиваются. Не этот милый человек (Байден), который не может понять, где находится, и куда-то идет лицом в стену. А элита, «глубинное государство», назовите это как угодно ― они же добиваются какого-то переформатирования мира. Значит, первый раунд Большой игры, идущей на Украине, является только затравкой к следующим, следующим и следующим. Мы входим в огромную фазу. И в этой огромной фазе, нам ― предельно мягко, предельно сохраняя константы существующей жизни, ―, но надо ответить стратегически, примерно по аналогии с тем, как было сказано: «У нас есть 10 лет для того, чтобы перевооружиться, иначе нас сомнут». Не сейчас, не здесь, а потом, и в гораздо более мощной Большой игре. У нас есть все шансы выстоять, если мы начнем эту стратегическую мягкую, но настойчивую трансформацию. И мы ее, я убежден, начнем. Россия ― жива. Они считали, что это ― полудохлая колониальная страна, поставленная на колени. Но нет этого! Вот нет как нет.

26 апреля, «Большая игра» ― Первый канал

О ситуации в Приднестровье

Вячеслав Никонов: Самым тревожным в этой ситуации было то, что сегодня вдруг над Молдавией перестали летать самолеты. Не было никаких объявлений, ничего, но просто карта авиасообщения показывает, что там фактически необъявленная бесполетная зона, то есть никто не летает. Просто так это не бывает. Очевидно, наносятся удары по объектам инфраструктуры. И военной, потому что ясно ― аэродром, и, с другой стороны, по информационным системам, по «Маяку» ― это там, где, собственно, находится центр ретрансляции российских радиоканалов. Уже были заявления Совета безопасности Приднестровской Молдавской Республики. В республике был объявлен самый высокий, «красный», уровень террористической опасности. Выступил президент республики Вадим Николаевич Красносельский, наш хороший друг, который заявил, что уровень опасности признан членами Совета безопасности Приднестровской Молдавской Республики критическим и принято решение о введении в стране «красного» уровня угрозы. Все школьники и студенты отправлены на дистанционку, отменены выпускные экзамены в школах и парад 9 мая. Вообще ситуация достаточно острая, напряженная. Что там происходит?

Сергей Кургинян: Есть какие-то особые территории, с которыми ты связан просто потому, что ты там долго был в момент, когда там было горячо. Я был советником Игоря Николаевична Смирнова, пока там шла гражданская война. Приднестровье ― это фактически идеальная территория с точки зрения всего: межнационального мира, соблюдения законности, порядка и культурной деятельности. Это совершенно отдельная территория, которая, в отличие, прошу прощения, от оставшейся Молдавии, которая то ли тяготеет к Румынии, то ли нет ― непонятно, территория абсолютно мирная по своему настрою и твердо ставшая на русскую позицию еще в эпоху, когда был Советский Союз. А между прочим, по последним принятым демократически законам о выходе из Советского Союза, полагалось провести референдум на всех территориях, и территории, которые не хотят отделяться, должны были остаться в Советском Союзе. И в Приднестровье был проведен этот референдум. Приднестровцы однозначно отказались отделяться от Советского Союза, остались в Советском Союзе, то есть в России, по сегодняшним терминам. Они всегда к ней тяготели.

Совершенно было непонятно, на каких основаниях, как и восток Украины, это всё вдруг оказалось в союзных республиках, и также оказалось непонятно, как эти республики вдруг стали государствами. Я не думаю, что кому-нибудь удастся победить Приднестровье. Приднестровцы показали внутреннюю мирность и готовность к межнациональному миру, соблюдению всех законов и норм существования; культурная жизнь, всё остальное находятся на высшем уровне. Я не думаю, что такая территория по зубам Кишиневу или Украине, хотя Украина много заигрывала с этой территорией, я помню времена, когда весьма странные люди с Украины приехали защищать Приднестровье.

Но ясно, к чему всё это в целом идет. Это идет к эскалации конфликта. Он должен стать множественным, туда должны быть затянуты всё большие и большие части. Что говорит британский зам. министра обороны Джеймс Хеппи? Он же говорит, что надо наращивать военные действия. Наращивать, наращивать и наращивать. Но Захарова правильно спрашивает: симметрично или как? Да нет, конечно, не симметрично, потому что мы — «Град на холме», которому всё позволено, а все остальные ― ничто, и мы вам продиктуем, кому что дозволено, а кому не дозволено. Это говорит о том, что мы только начинаем втягиваться в очень большой конфликт.

Теперь о ситуации, которую комментировали: да, конечно, очень горько за каждый разрушенный дом, за каждого раненого и уж тем более убитого. Но когда-то французы говорили, а потом это стало интернациональным — «на войне как на войне». Будем говорить: «на спецоперации как на спецоперации». Кстати, представитель ДНР прямо говорит: «Идет война».

Смысл здесь заключается в том, что мы можем сколько угодно скорбеть по поводу происходящего в Донецке или где-то еще, но это прифронтовая зона. Единственная возможность сделать так, чтобы стало более мирно ― это отодвинуть противника, убрать донбасскую группировку. По отношению к ней применяется тактика, уже ставшая абсолютно очевидной. Она называется «огневой вал с последующей зачисткой территории». Эта тактика очень напугала — по моим данным — очень напугала штабы западных крупных стран. Они поняли, наконец, что русские что-то для них такое неумолимо нехорошее начинают разворачивать. Именно этот «огневой вал», эта медлительность, которая неумолима, всё это продвигается, продвигается. Когда мы сейчас должны заучивать не только названия вроде «Попасная», но еще и следить за тем, какие отдельные районы города оказались в чьих руках. Идет огромный конфликт, он разворачивается, он с каждым днем будет всё более и более интенсивным.

И чем более мы будем в нем побеждать, вот так неумолимо спокойно и в той логике, которая сейчас уже окончательно взята на вооружение, тем более они будут множить новые пакости: в Приднестровье, растягивая линию фронта, где-нибудь постараются долбануть по какому-то мосту, если мы им позволим (надеюсь, что не позволим). Это будет только нарастать, и в тот момент, когда наша победа станет очевидной — где-нибудь к октябрю-ноябрю (хотелось бы, чтобы раньше, но, видимо, так), вот в этот момент самые главные пакости и начнутся. Западная цивилизация очень подлая, она всю жизнь этой подлостью и завоевывала мировые позиции. Она умеет их делать, и она будет их делать в неограниченном количестве. К этому надо быть готовыми.

26 апреля, «Большая игра» ― Первый канал

США не понимают,
как ослаблять Россию

Ранее глава Пентагона Ллойд Остин заявил, что США хотят настолько ослабить Россию, чтобы она не могла предпринимать такие же действия, как на Украине.

Сергей Кургинян: Вы уничтожаете все ресурсы влияния на Россию, идиоты! Вы уничтожаете весь олигархат, который мог влиять, который был готов вам прислуживать, вы уничтожаете свои щупальца, проникшие в экономику, ― вы что, считаете, что Россия не заполнит пустоты, которые вы создали? Она восстановит всё за два года! Вы уничтожаете все дипломатические коммуникации, значит, вы действуете, милый, умный министр обороны, с целью усилить Россию, а не ослабить. Где здесь ослабление? Что он имеет в виду? Всё ослабление, которое могло быть, ― это вхождение России в Запад и удушение в объятиях по горбачевскому сценарию.

Чем больше вы рвете отношения и чем больше вы наращиваете конфликт, тем быстрее будет мобилизовываться Россия. Вы считаете, что она не будет мобилизовываться? А вот тут начинается самое главное. Вы как не понимали столетиями, что такое русские, так и теперь не понимаете. Она очень быстро мобилизуется! И то, что вы называете ее удушением, станет ее воскрешением и ее полноценностью.

29 апреля, «Большая игра» ― Первый канал

Об эффективности ВСУ и российских войск

Они говорят, что у них по 20 гранатометов на каждый наш танк. Где горящие танки? Где результаты? Говорят, что у них сохранилась какая-то авиация. Но она должна же была сделать что-то такое более-менее убедительное.

Совершенно ясно, что это пропаганда, что это такие захлебывающиеся слова, которые должны скорее подавить реальность, чем ее обнажить. Первый месяц, я наблюдал, они верили своей пропаганде. Это было. Они действительно считали, что вот сейчас уже подойдут к Орлу, к Белгороду, прорвутся куда-то, Москва падет на колени и всё прочее. Теперь уже не верят. Это видно по кому угодно, включая этого злосчастного Арестовича. Они не верят собственной пропаганде, они уже понимают, что всё происходит иначе. Это первое.

Второе. Понимаете, мы имеем дело с первым в мире таким мощным военным конфликтом, спецоперацией, с применением такого оружия на сугубо индустриальной здоровенной территории. На территории, насыщенной индустриальными объектами, в том числе объектами, рассчитанными на то, чтобы выдерживать ядерные удары. В истории такой «спецоперации», такого конфликта вообще не было. Поэтому, когда мы обсуждаем темпы продвижения или что-нибудь еще, мы должны привыкнуть к тому, что школа такая-то в городе Попасная ― это уже продвижение. Что когда между Авдеевкой и Горловкой начинается всё больше и больше обрисовываться нечто, напоминающее клин, вбиваемый для разрезания группировки, это тоже продвижение.

Сейчас другая мера всего, что связано с темпами. Это не прогулки в огромной степи, где ты катаешься с той скоростью, с какой хочешь, на танке.

Наконец, дальше. Мы всё время видим одно и то же, вот эти вот перечисления успехов ВКС и так далее. Мы видим, во-первых, что всё время называются потери живой силы противника. Дорогие друзья, товарищи, господа, вы постарайтесь полистать эти сводки и поставить сумму. Пусть иногда есть некое завышение, оно всегда бывает в такого рода вещах. Но и с необходимой поправкой это очень впечатляет. То есть это выбивание не только инфраструктуры и чего-нибудь, это выбивание живой силы.

И, наконец, мы видим, что на всех фронтах, которые существуют, а их несколько, так или иначе мы держим инициативу. Держим ли мы ее в виде ракетных обстрелов или авиационных обстрелов, держим ли мы ее в виде определенных продвижений или нет ― мы движемся. И совершенно понятно, что при таком ползучем движении по километру в день, по полтора километра, в течение месяца всё у противника будет разрезано на несколько частей, и это будет первое.

Второе, что будет. С более-менее равнинных частей вот этих вот котлов они будут уходить. И наконец, мы увидим в той зоне, которая на карте обозначена синим, два-три, ―, а может быть, останется один краматорский, но мне кажется, что два-три ― псевдомариуполя, квазимариуполя, в которых всё будет совсем-совсем плотно существовать в виде неких укрепрайонов. И начнется вот эта квазимариупольская часть данной операции с ее продолжением, ну не будем обсуждать, ясно куда.

 

https://rossaprimavera.ru/article/7a133124

 

29.04.2022 За что Россия сражается в Великой Отечественной спецоперации на Украине

На Западе поняли, что теперь этот выигрыш будет. Да, он будет куплен дорогой ценой, он будет небыстрым, но он будет!

  Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №479 / 29 апреля 2022

Фрагменты передачи «Право знать!» от 23 апреля 2022 года на канале ТВЦ

Дмитрий Куликов: На этой неделе образовалась диспозиция: Украине вообще не дают права голоса. Европа выдвинула местоимение «мы» ― «мы ведем войну», «мы не допустим мира». И Байден, и Америка стараются всем этим дирижировать, всячески показывая, что для них барьер третьей мировой войны неприемлем. Вот так выглядит это внешне. Ну, а если это проанализировать и вскрыть, Сергей Ервандович, то что внутри этой шкатулки?

Сергей Кургинян: Внутри шкатулки совершенно очевидным образом только одно: что эта война всё более становится гибридной, с участием Запада. И это очень ощутимо. Все эти разговоры о том, что там воюют только ЧВК, ― это для детей.

Конечно, туда переброшены элитные контингенты. Совершенно не ЧВК. Мы наблюдали и в предыдущие годы в Донбассе представителей парашютно-десантных войск Ее величества королевы, причем представителей вполне кадровых. Сейчас это всё усилилось. Контингенты укрепляются. Их можно назвать ЧВК, если хочется, или чем угодно. Под любыми крышами это можно реализовывать. Вся система космической разведки, электронные действия и всё прочее уже тоже определяются Западом. Фактически многими действиями если не командуют, то в существенной степени их координируют натовские офицеры, поставляется соответствующее оружие, всё прочее. Совершенно ясно, что это гибридная война, и Запад хочет воевать примерно так, как когда-то шутили в советскую эпоху: «Давай-давай, Вася, жми, покажем этим гадам, как корейцы воюют».

Так вот, нечто подобное уже возникает. Запад всё более и более втягивается в этот конфликт. Он готов финансировать его уже достаточно сумасшедшими деньгами, и в этом смысле совершенно непонятно, зачем украинскому руководству конфликт останавливать? Ведь денег-то будет всё больше и больше ― чем дольше он длится, тем больше денег. Можно частично разворовывать, частично что-то там показывать, что есть, а частично геройствовать под аплодисменты Конгресса или кого-нибудь еще. Зачем в этой ситуации нужно что-то уступать? Это было бы совершенно нелогично. А Запад будет всё больше и больше в это втягиваться, и, с моей точки зрения, узловой момент возник, когда вдруг заговорили о том, что надо «воевать» с Китаем.

Ну то есть останавливать Китай, сдерживать Китай и так далее. Ведь Китай долгое время был таким младшим добрым братом, да? И фабрикой для Запада, и чуть не равным субъектом в кооперации.

Вдруг резко — бац! Китай ― какой ужас! ― хочет завоевать какое-то место в мире, он нас победит и тому подобное. Под это была создана недооцененная, с моей точки зрения, концепция борьбы двух сил: демократии и авторитаризма.

Когда Россию впихнули в «полюс зла», полюс авторитаризма, стало ясно, что с ней хотят воевать.

Зачем создавать двуполярную модель заново, если не для того, чтобы так или иначе воевать?!

Дальше это всё начало очень сильно насыщаться оружием, беспрецедентно сильно последние полгода перед началом спецоперации, и милитаризовываться всё больше. Возник вопрос, что с этим дальше делать? И когда и что они выкинут?

В определенных точках, в Очакове и так далее, они уже собирались исполнять совсем «неприятные» номера, такие, после которых наше вмешательство уже было бы запоздалым. Поэтому и произошло то, что произошло.

Но оно произошло, я подчеркиваю, потому, что всячески, всеми средствами Запад втягивал Россию в эту войну, делая для нее недопустимым вялое неучастие в происходящем.

«Не будете участвовать, мы еще будем наращивать эскалацию. Еще! Еще!»

В их руках был регулятор эскалации. Они всегда могли бы довести эту эскалацию с Украиной до такого состояния, при котором всё равно пришлось бы отреагировать.

Зачем они это делают? Тут никак не одна Украина.

Во-первых, это «средняя война». Есть специальный такой термин. Когда крупные державы хотят выяснить отношения, не воюя друг с другом, они начинают войну на некоей средней территории. Ну, например, на территории Украины. И начинают как бы меряться, кто из них круче.

Они могут меряться довольно острым образом. Считаются допустимыми даже какие-то действия против отдельных судов или самолетов и тому подобное. После чего считаются очки.

Но, к сожалению, выяснилось, что такая средняя война на Украине ― это не как Вьетнам. Он был где-то там далеко, и можно было отчасти закрыть глаза на происходящее.

Здесь всё слишком в фокусе внимания.

Во-вторых, это переформатирование мира. Под этот украинский «бэнц» произойдет очень резкое изменение всех мировых констант. Они будут меняться по принципу цепи связанных процессов: меньше продовольствия ― больше мигрантов из Африки, больше мигрантов из Африки ― более правые партии приходят, более правые партии приходит ― новая повестка дня… и так далее и тому подобное.

Я хочу напомнить: мне ведь не приснилось, что немцы заявили, что они 100 млрд евро вложат в свои вооруженные силы? Это надо себе представить, что такое 100 млрд евро ― это крупные деньги, серьезные. Мне не приснилось, что японцы требуют гораздо большего разворота своих военных возможностей? Значит, под это дело происходит неявное добивание Ялтинско-потсдамского мира, а это крупная задача, да? Потому что если Германия вложит 100 млрд евро в свои вооруженные силы, то это уже будет настоящий рейх. Этот рейх захочет еще чего-нибудь иметь, какое-нибудь место в Совете Безопасности и всё прочее. А структура Совета Безопасности определена Ялтинско-потсдамским миром.

Если Япония захочет вернуться к какой-то военной полноценности ―, а я не сомневаюсь, что при японских возможностях она немедленно окажется ядерной, ― если такое произойдет, то это будет значить то же: что Ялтинско-потсдамский мир летит кувырком.

Дальше возникает вопрос: если Соединенные Штаты хотят каким-то способом противодействовать Китаю, то кто, собственно говоря, должен это делать? Ну, наверное, если всех австралийских кенгуру одеть в форму и дать им очень серьезные автоматы, то они могут пострелять, но вряд ли мы считаем, что это остановит Народно-освободительную армию Китая. Индия откажется, Индия никогда не пойдет до конца, дабы стать антикитайским инструментом в руках Америки ― она будет довольно долго идти в этом направлении, но она остановится у определенной красной черты. Значит, получается, что либо Япония, либо никто. А американцы боятся Японии ничуть не меньше, чем Китая. Поэтому тут возникает много всяких проблем.

Кто это будет делать в Европе? Что именно возникнет в этой Европе? Куда она будет двигаться? Что такое реальная нацификация Украины? Не разговоры об этом в легкомысленном таком идеолого-пропагандистском ключе, а реальность. Она же существует! Я обращаю внимание еще и еще раз: господин Арестович мобилизует ведьм, чтобы они совершали обряды, сокрушающие российское государство.

Дмитрий Куликов: Это с одной стороны, а с другой стороны есть реальность со всем многочисленным аппаратом насилия и репрессий. Потому что ты попробуй только скажи, что ты не согласен с обрядом ― над тобой проведут обряд, тебя примотают к столбу, спустят штаны и будут пороть. Это в лучшем случае, если не убьют. Есть с одной стороны ложь, обряды (и даже совсем не смешные), а с другой стороны ― аппарат насилия, который не позволяет не то что противопоставить что-то этому, а просто даже поставить ложь под сомнение.

Сергей Кургинян: Есть еще третья и четвертая стороны. Третья сторона: кто-нибудь пробовал интересоваться всерьез обрядами «Азова»*, в том числе в контексте «Азовстали»?

Дмитрий Куликов: Было очень интересно, когда они потребовали пасхального перемирия.

Сергей Кургинян: Пасхальное перемирие ― это вообще комедия, потому что происходящее там не имеет никакого отношения к христианству. А вот готы, «Азовсталь», подземелья, культы в подземельях, значимость этого места с точки зрения оккультной мировой истории… Но мы же знаем, что это всё существует. Что мы будем дурака валять, будто там этого нет? Там этого ― вот так! [очень много] И это ядро украинского общества, такое нацистско-бандеровское ядро.

Оно небольшое, но вполне достаточное, чтобы сильно работать. Это больше миллиона людей, это пара миллионов точно. Эту пару миллионов поместили в школах, в военных частях и где угодно еще, и машина заработала. Украина ― это идеологическое, идеоцентрическое государство, в отличие, кстати, от Российской Федерации, и в этом смысле идеологически оно очень эффективно.

Украина проиграла всё: экономику, социальную сферу, военную и прочее, но она идеологию ведет жестко, и это бандеровская идеология, которая отработана вплоть до технологических карт: как мы придем к власти, что мы будем делать: а, б, в… Она была развернута очень серьезно на протяжении последних восьми лет, да и еще раньше это всё играло. Значит, мы имеем дело с весьма специфическим трендом крупного европейского государства с серьезной армией и техникой.

Дмитрий Куликов: Я еще бы добавил к этому то, что происходит в Западной Европе в это время: нацизм возвращается на родину. Начиная от массового поругания памятников нашим солдатам и заканчивая тем, что тебя преследуют и избивают просто за то, что ты заговорил по-русски.

Сергей Кургинян: Значит, мы говорим о том, что там поднимается новая волна. Они перестраивают мир, идет глобальная трансформация под совершенно новые задачи. Украина здесь этакий рычажок, нужный, чтобы этим всем играть, и она оказалась очень успешной. Дальше возникает вопрос о финансовой и прочих системах. И наконец, последний вопрос: скажите, пожалуйста, а почему, собственно говоря, произошло Беловежье?

Я что имею в виду? Все говорят, что вот как ужасно, что было право наций на самоопределение, виноваты большевики и так далее… Я не буду это обсуждать подробно. Просто я знаю, что Австро-Венгерская империя без всякого права наций на самоопределение распалась, и Османская ― тоже. Я хочу ближе к современности, поскольку это всё ― про времена царя Гороха.

В Советском Союзе уже была демократическая власть, которой был демократический Съезд народных депутатов СССР, где представлены были все: прибалты, украинцы и так далее. Съездом был принят закон о выходе союзных республик из состава СССР. Он же был принят абсолютно всеми. Согласно этому закону, выход нужно было проводить через референдумы во всех малых частях республик. По принципу «если делима Канада, то делим и Квебек». Вы хотите выходить? Проведите на востоке Украины референдум, и те, кто захотят остаться, должны остаться в СССР. Тяжелая промышленность советская остается в СССР.

Так вот, я спрашиваю: если бы республики выходили по этому закону, то были бы какие-то проблемы или нет? И почему, собственно говоря, этот закон не был исполнен? Я не понимаю, почему.

Ссылаются на ГКЧП. Это люди, с которыми я дружил, я считал, что они мягкие люди, вполне себе порядочные. Предположим, они ― исчадия ада, чудовища, мятежники. Ну так расстреляйте! При чем тут Съезд народных депутатов СССР, при чем действующие законы, при чем референдум о сохранении СССР?!

Значит, нужно было обеспечить выход этих частей не по закону, не в соответствии с Хельсинкскими соглашениями, не в соответствии со всем, что определяло международный порядок, а на основании какого-то странного произвола. Выпили ― не выпили, не знаю, но произошло то, что произошло. А это к чему привело? Это привело к тому, что «обрубки» империи ― я говорю об империи со знаком «плюс», о Советском Союзе ― оказались в статусе государств. А никто не сказал, что они ими могут быть. Они не Франция, не Испания, не Италия, не Великобритания ― они начинают строить свою идентичность как государственной нации с нуля. А тогда она сразу, если она вдобавок антирусская и антисоветская, становится нацистской. Всё, это ― мат. Значит, нацификация происходит, как только этот обрубок единого тела начинает дергаться, отталкиваясь от русского прошлого, от советского прошлого. Куда он приходит? Он приходит в «зиги», а куда ему еще приходить? И в резко прозападную, пронатовскую позицию. Дальше ― всё то, что происходило в последние десятилетия.

Почему мы считали, что в момент, когда эти обрубки окажутся в статусе национальных государств, они не будут дергаться? Да они всюду дергаются. Кроме того, они всегда аппетитная пища для разных государств. На востоке, на юге это и Китай, и Турция, и Большой ислам ― все они хотят этого приза, а в Европе свои дела. И тоже очень разные. Уверяю вас, что Польша смотрит на Украину вполне плотоядно. А Германия смотрит плотоядно на Польшу. Это всё единая система безумия, которая сочилась кровью все 30 лет и наконец взорвалась большой кровью.

Курт Зелигманн. Призрак прошлого. 1942

Максим Юсин, международный обозреватель ИД «Коммерсантъ»: Завтра исполняется два месяца с начала боевых действий, время подвести предварительные итоги. У нас очень часто приходится слышать фразу: «Всё идет по плану». При всем желании я в это поверить не могу. Более того, мне кажется, надо быть более честными с собственным населением и сказать, что не может всё идти по плану, потому что во всех военных академиях учат, что любой план неизбежно, в первый же день боевых действий, подвергается изменениям в зависимости от того, какое сопротивление встречено, и так далее. Поэтому я хочу Вас спросить: а что, может быть, пошло не по плану, который Вы себе построили в голове, проснувшись утром 24 февраля, узнав ту новость, которую узнали мы все. Наверное, Вы тогда выстраивали какую-то концепцию, как дальше будет продвигаться. Вот за эти два месяца что стало для вас неожиданностью, может быть, неприятной неожиданностью, с чем Вы не ожидали столкнуться? Поскольку Вы геополитик, стратег, и часто ваши прогнозы сбывались ― вот как Вы видите дальше развитие событий?

Сергей Кургинян: Максим, если Вы следите за моими выступлениями хоть чуть-чуть, то Вы знаете, что сказал я сразу же: «Шесть месяцев». Я сразу произнес эту цифру, она во всех передачах, я непрерывно это повторяю. И было большое возмущение по этому поводу. Виталий Товиевич Третьяков изумился: «Да что ты такое говоришь, я на июль взял билеты в отпуск, в Ялту». Я говорил: «Шесть месяцев, не меньше это будет длиться». Поэтому, если говорить о «моем плане», то я никогда не считал, что это будет блицкриг. Первое.

Второе, у меня довольно скептичное отношение ко всему, понимаете? Я достаточно скептично отношусь к процессам, происходящим в нашем образовании, в нашей культуре, в нашей науке, в нашей экономике и везде. Поэтому я лично считал, что будет хуже. Я считал, что наша армия более гламурная, для фотоотчетов, чем есть. Я не считал, что эти ребята начнут медленно, спокойно, уверенно и в таком масштабе времени продвигаться, прогрызаясь сквозь бетонную толщу ― там иногда, в Авдеевке, например, 4–5 метров железобетона. Я не считал, что это будет так. Дальше, я довольно быстро посчитал объем мобилизуемых украинских военных ресурсов. Они, конечно, разного качества, совсем. Я не хочу приравнивать тероборону к нацгвардии. Но тем не менее я понял, что это возможность мобилизации примерно до 600–700 тысяч. И тогда я себя спросил: «А что же происходит у нас с так называемым ограниченным контингентом? Он чем ограничен-то опять?»

Я спрашивал это в эпоху афганской войны, и теперь спрашиваю: «А чем он ограничен?» Контингент должен быть достаточным.

Но когда этот контингент, резко меньший по численности, чем то, что ему противостоит в плане живой военной силы, начал каким-то способом какие-то части фронта отодвигать, стало ясно, что он дееспособен. А я не считал, что он настолько дееспособен.

Кроме того, всё-таки Воздушно-космические силы оказались не [только] вполне себе красивой декорацией для сирийской пустыни. Они оказались достаточно дееспособными. Нельзя не отметить, что воздух мы выиграли, и украинцы вряд ли когда-нибудь что-нибудь тут восстановят, потому что у нас еще есть всё семейство Ту-22, 95 и дальше. И вряд ли есть возможность в исторически короткие сроки создать авиацию Украины, которая бы противостояла в этом нашим Воздушно-космическим силам.

Разве что будут просто воевать натовские летчики в натовских самолетах и говорить, что они украинцы ― это уже другой разговор. Но мне пока это не видится.

Значит, я увидел несколько позитивных точек на фоне того, что всегда существует на войне: бардака, самонадеянности и всего прочего. Я не знаю, кто говорил, что это будут две недели. Я считаю, что люди, которые это говорили, неадекватные, и они либо совсем out of, либо рассчитывали на то, что при первом ударе рассыплется украинская политическая система, все побегут, ―, но это очень странно.

Далее происходили вещи, которые у меня вызывали глубокое недоумение. Я прекрасно понимаю, что украинское общество распропагандировано не только за восемь лет, но и перед этим. И что слова о том, что все украинские граждане воспримут наше появление как братство и придут с шампанским и цветами обнимать русского освободителя, мне казались странными. Все расчеты говорили: 30% готовы при победе русских поддержать их, 30% будут держаться в «нейтралке» и 30% будут против. А это значит, что есть еще и мобилизационная база ― для тех.

И было ясно, что это очень большой конфликт. Министерство обороны хочет его называть спецоперацией, а я предложил термин «Великая Отечественная спецоперация». И я уже не первый раз это говорю. Это ― судьбоносная война, при этом судьбоносная война с Западом и со всеми прочими. Пусть она будет «спецоперацией», я не хочу полемизировать с Министерством обороны. Я просто говорю, что это огромный судьбоносный конфликт, в котором решится, быть или не быть России. Какова будет русская судьба. Это что-то вообще совершенно запредельное с точки зрения остроты и масштаба.

И, наконец, последнее, что я тут хочу сказать, это то, что многие процессы оказались не такими мрачными, как мы думали.

Смотрите ― пустых прилавков нет. Ну, нет их!

Саудовская Аравия и прочие отказываются снижать цены на нефть так, как они их снижали тогда, когда разрушали Советский Союз.

Часть мира готова с нами продолжать торговые отношения, а это не казалось очевидным! Я понимаю, что это всё с большими оговорками ―, но это же есть! Цена на нефть повышается, а не снижается в результате всего этого дела.

Вдруг оказалось, что выстояла финансово-политическая система, к которой я отношусь очень скептично. Но она же выстояла!

Дальше оказалось, что это всё, естественно, в долгую. А как это могло быть иначе? Что имелось в виду, полное сжигание городов, их стирание с лица земли?

Были ли какие-то изменения в ходе военной операции? Были.

Есть ли политическое лобби, которое очень хочет, чтобы побыстрее договорились и всё свернули? Есть оно. Оно очень мощное, только я думаю, что мнение президента России ― как мне кажется, как я вижу по телевизору ― оно другое. Так что…

И, наконец, Горбачев начал выводить войска из Вильнюса через несколько дней. Вы видите, как себя ведет глава российского государства теперь, и это есть решающий фактор во всем, что происходит. И на Западе, с одной стороны, что-то «попискивают» о наших неудачах, но с другой стороны, они поняли, что теперь этот выигрыш будет. Да, он будет куплен дорогой ценой, он будет небыстрым, но он будет! Где-нибудь за лето разберутся с донбасским котлом, так же как (безусловно, раньше) с Мариуполем. Потом наступит черед юга, а потом начнется следующая фаза.

Конечно, прозападное лобби, которое отнюдь не сведено к нулю, огромно, и я даже не буду его перечислять, чтобы не огорчать людей. Оно хочет примирения. Мы всё это видели. Но в глазах главы государства я читаю некую другую установку, и мне кажется, что она возобладает. Хотя никто ничего твердо не знает.

Василь Вакаров: Сергей Ервандович, Вы сказали о денацификации. Причем Вы заявили о денацификации на Украине не теоретической или пропагандистской, Вы сказали о реальной денацификации. В этой связи у меня к Вам вопрос. А может ли Россия серьезно заняться денацификацией Украины, не проведя денацификации у себя, в России?

Дмитрий Куликов: Что Вы подразумеваете под этим? Просто поясните.

Василь Вакаров: Объясню. Я читаю средства массовой информации. Очень многие люди, богатые люди в Российской Федерации, интеллигенция заявляют о том, что они не поддерживают спецоперацию России на Украине. Наоборот, они поддерживают украинскую сторону. Они поддерживают нас.

Дмитрий Куликов: Причем здесь денацификация? Ну просто термин «денацификация», Василь!

Василь Вакаров: Я бы его в кавычки взял.

Сергей Кургинян: Вы говорите о чем? Вы говорите о том, может ли Россия в нынешнем ее состоянии, завершив операцию на всей территории, включая Киев, Львов и так далее, после этого обеспечить какие-то политические трансформации? Я считаю, что в нынешнем своем состоянии Россия обеспечить эти трансформации не может. Но я считаю, что Россия меняется и что к тому моменту, как надо будет их обеспечивать, будет новая Россия, потому что уже есть новый мир. И та Россия, которая хотела входить в Европу, быть ее частью, и мечта президента России о том, что это будет настоящее, сильное европейское государство и так далее ― всё это рухнуло. Россия будет медленно или быстро осуществлять трансформацию, и на ее месте будет возникать новая Россия. Я надеюсь, что это будет происходить плавно и конструктивно. Никто не хочет эксцессов. Но это будет происходить. Если это произойдет, всё будет сделано. Если всё останется по-прежнему на уровне разговоров, то мы столкнемся с огромными проблемами по ту сторону победы. По ту сторону победы проблемы будут покруче, чем были у Лаврентия Павловича в 1945–52 годах. Они будут гораздо круче, и они будут поддерживаться Западом. Поэтому, конечно, для того чтобы реально осуществить денацификацию так, как ее осуществляли союзные войска с Германией, для этого всего нужна принципиально новая Россия. Я верю, что она возможна, и для меня она всегда была желанна. А теперь я могу сказать, что она еще и необходима.

Дмитрий Куликов: Ну и более того, обстоятельства складываются таким образом. Я всегда говорил, что не надо недооценивать то, что мы можем назвать условно «естественным» ходом событий, я говорил: извините, жизнь будет развиваться таким образом, что многое, что Вы считаете проблемой, просто исчезнет. И Вы окажетесь на пустом месте, и вот там будет самый страшный вызов. Потому что надо знать, что положить на пустое место ― вот это проблема: знание о том, чем заполнить образовавшуюся пустоту.

Сергей Кургинян: Я с вами полностью согласен.

В подтверждение вам. Во-первых, это будет происходить мягко. Будет сказано: Иван Иванович, мы тебя очень любим, но как твое «Роснано»? Оно там уже «нано» делает или оно в основном «ням-ням» делает? Вот давай, милый, за шесть месяцев, чтобы там было «нано», а не «ням-ням». Иван Иванович говорит: «Как-то я не могу». «Ну не можешь ― слезай». И это будет происходить, во-первых, в достаточно мягком режиме.

Во-вторых, надо запомнить: только сумасшедший может сейчас призывать к демонтажу существующей политической системы и системы управления. Это нужно сойти с ума для этого. А как жить-то мы будем? Эту машину мы разбираем и что ― сидим на ее обломках и рулим в патриотическую сторону? Это невозможно.

В-третьих, естественный процесс, о котором говорит Куликов, будет происходить в том смысле, что непригодные к этой новой жизни будут разбегаться. В достаточно большом количестве.

Ну и наконец, эти новые, непрерывно возникающие конструктивные задачи кто-то должен решать! Это не могут быть люди, которые хорошо знают, как завышать цену при покупке западной продукции, а потом делить маржу. Это должны быть люди, которые могут работать, ловить мышей. И главный, судьбоносный вопрос заключается в том, как быстро и в каком объеме будут рекрутированы эти люди даже не на высший уровень, понимаете, а на средне-высший ― туда, где надо работать.

И вопрос действительно в том, можно ли будет чем-то заменить эту пустоту. У нас очень много проблем. Нам предстоит восстанавливать и форсированно развивать свою электронику. Мы не можем без этого выдерживать долговременный конфликт. И это только один из пунктов.

Разговоры о том, что надо поднимать в школах флаг, это очень мило, я бы даже сказал трогательно, но нужна идеология полноценная, а не это. Можно так поднять флаги, что только хуже будет. Вот ваши на Украине сумели это сделать в отвратительном, в моем понимании, ключе. А в каком ключе и куда будем двигаться мы? Зачем, например, нам Болонская система? Или вот мы долго говорили: надо выходить из ВТО. Нам отвечали: а зачем мы будем выходить, ведь там металлургия и прочее, нам же выгодно остаться! Теперь сказали, что эту металлургию опустят. Мы спрашиваем: «Ну, а как же ВТО?» Они: «А вот так!» Неужели непонятно, на каком языке сейчас говорит с Россией Запад? Всё будет меняться постепенно. Надеюсь, что успешно.

Сергей Мардан, ведущий «Радио КП»: По поводу идеологии я хотел бы задать Вам вопрос. В моем представлении война ― это такая идеальная питательная среда для формирования, кристаллизации национальной идеологии. Тем не менее в течение двух месяцев, ну я, по крайней мере, так вижу, мы не в состоянии сформулировать и нарисовать даже систему национальных символов. То есть вместо красных звезд на танках мы видим Z, при всем уважении. Если это формат гибридной операции ― хорошо, пусть будет Z. Если это Специальная Отечественная операция, цитирую Вас, ― тогда там должны быть звезды, тогда там должны быть орлы двуглавые везде абсолютно. То есть два месяца идет настоящая война, героическая война, где сражаются десятки тысяч русских солдат ― и за два месяца не появилось ни одного узнаваемого героя. То, что Минобороны скороговоркой через день или каждый день публикует, вот эти вот коротенькие справочки с фотографиями из паспорта ― это не образы героев. У меня к вам риторический вопрос. Я знаю, что Вы ответите примерно, но почему не воспользоваться идеальной ситуацией для того, чтобы хотя бы обрисовать образ обновленной политической российской нации, который просто из всего этого вырастает?

Где Гастелло? Где Зоя Космодемьянская? Где Покрышкин?

Сергей Кургинян: Во-первых, я твердо знаю, что они есть. Но и Вы это знаете.

Сергей Мардан: Конечно, есть.

Сергей Кургинян: Да, там они есть. Во-вторых, вопрос в том, о чем я говорил неоднократно: эта система была построена для вхождения в Запад, она с мылом, без мыла ли, но должна была туда как-то войти, понимаете? И на это ушло тридцать лет. Эти иллюзии и так далее… У власти нет языка, о котором Вы говорите. Возникает вопрос: кто это должен делать?

Теперь несколько косвенных вопросов. Я всячески строил отношения ― по предыдущим кампаниям и вообще строю всё время ― с консервативными, в том числе православными, силами, и со всеми ними у меня нет особых конфликтов. Я считаю, что в XXI веке их не должно быть у советской идеологии с религиозной средой, в этом и должна была быть реформа.

Но как только было сказано что-то в духе того, что, дескать, Ленин Украину слишком большую создал, сразу начались вопли «снести зиккурат!» и так далее. Я выступил, сказал: «Нам вот сейчас нужен раскол? Вот именно сейчас, да?» Мы знаем, что украинцы восстановили где-то памятник Ленину, на освобожденной нами территории. Начались сразу крики по этому поводу ― «упырь, не упырь…»

Не пора ли, черт возьми, договориться, прежде всего людям, говорящим на патриотическом, но, скажем, условном белом языке, и людям, говорящим на красном языке? Не пора ли им прийти к стратегическому фундаментальному компромиссу, при котором какие-то герои выбрасываются, какие-то остаются, и говорится какая-то правда о ситуации? Ленин собрал государство, которое было уже в обломках к ноябрю семнадцатого года. Поэтому разговоры о том, как он его разрушил, мне странно слышать.

Не пора ли изменить это и понять точно, кто в наших учебниках, какие наши писатели, может быть, являются избыточными, а главное ― какие-нибудь «архипелаги гулаги» с их фантастическими цифрами. Не пора ли цифры Земскова о репрессиях сделать официальными и окончательными? Ведь это же тоже трагические цифры, да?

Всё это можно было бы делать, если бы не было косности в существующих идеологических кластерах, в существующих языках. Проханов уже бог знает когда говорил об этом синтезе, а воз и ныне там, потому что налицо ригидность существующих сил, и отнюдь не только либеральных.

Нужен метаидеологический синтез, и нужно будущее, которое бы эти силы договорились иметь в качестве общего. Я не верю ни в какую идеологию, которую кто-то напишет, и ее начнут всюду насаждать: некому насаждать, и нет писателей, или их слишком много («много у нас диковин, каждый чудак Бетховен»).

Но есть же реальность, есть политические языки, на которых реально говорит общество. Почему их не нормализовать? Почему это не считать сейчас главной задачей? Как именно и каком «декоре» будет проходить парад Победы? Эти вопросы сейчас находятся в зоне самого главного конфликта текущего момента ― конфликта между людьми, стоящими на позиции окончательности победы, и людьми, которые хотят минимизировать всё, сделать произошедшее обратимым.

Как говорят уважаемые люди: Запад перебесится и всё вернется на круги своя… Сколько сейчас представителей политического класса, которые остались, не сбежали, но которые мечтают об этом «возвращении на круги своя», хотят вернуть ту реальность, что была, и которые ради этого готовы на действия, в высшей степени проблематичные с точки зрения интересов государства?

Эти же силы есть, они никуда не делись. И сейчас конфликт между вот этими «обратимцами», между этими минималистами и теми, кто понимает, что возникла новая реальность. Вот когда понимание остроты новой реальности будет окончательно внутри мозга каждого вменяемого человека, и когда будет понятно: «Ты забудь то, что было, и вписывайся в новую реальность», в ней будут и звезды, и орлы, и синтез, и всё остальное. И я надеюсь просто дожить до этого, понимаете? Я надеюсь увидеть наконец идеологический синтез в стране.

Это вопрос к интеллигенции и идеологической власти. Во-первых, к интеллигенции как таковой, занимающей достаточно странную позицию, а, во-вторых, к идеологической власти, для которой до сих пор любимцами являются те, кого от «матросовых» тошнит.

И это трагический момент нашей предыдущей истории, его не уничтожишь в десять дней или даже в десять месяцев. Его надо избыть, причем без потрясений.

Алексей Дзермант, директор центра изучения континентальной интеграции и развития «Северная Евразия» (Белоруссия): Сергей Ервандович, Вы упоминали уже о том, что идеология и практика, в том числе оккультная ― «Азова»* ― это достаточно серьезное явление. И пусть там есть некое ядро небольшое, но значительную часть украинского населения они этим увлекли, и ее возглавили. И это не только об оружии, это еще и метафизическая война.

Сергей Кургинян: Конечно.

Алексей Дзермант: У меня вопросы, в том числе в продолжение этих дискуссий. А мы, собственно говоря, что вот этой сложносоставной идеологии, у которой действительно есть образ и Украины, и Европы, и геополитическое измерение и метафизическое, что мы противопоставляем в смысле победоносном? Какая альтернатива этой чуме, которую мы там видим? Какова эта новая Россия, хотя бы общие контуры, в чем они, на ваш взгляд? И может ли она победить вот эту возродившуюся чуму?

Сергей Кургинян: Я считаю, что в этом смысле мы буксуем. Понимаете? Мы буксуем, потому что мы остались теми же. Мы позволяем себе какие-то перепалки, конфликты и всё прочее вместо того, чтобы наконец понять, что это ― в прошлом. Нужно договариваться фундаментально и окончательно. Никто не мешает договариваться этим силам. Никто, кроме них самих. Нельзя тут жаловаться ни на Министерство обороны, ни на власти, ни на кого. Но в других вопросах это действительно является в том числе и проблемой власти. Мне всё равно, как эту нечисть будут сметать: под идею о том, что Ленин ошибся с Украиной, или под другую идею. Но в зависимости от того, под какую идею это будет сметаться, будет разная идеология, понимаете? Этот вопрос заключается в том, восстанавливаем мы всё-таки СССР или империю? Как мы относимся к собственному югу и как мы видим перспективы?

Здесь для меня есть один принципиальный момент: и наше общество, и наша власть, и наши дежурные идеологи, ― все недооценивают проблему гуманизма в XXI столетии. Я когда-то сказал, и Петр Толстой потом всё время это повторял, что Россия ― это гнилое бревно, которым закрыта дверь, через которую рвутся в мир псы ада. Так вот, никто не понимает, что Россия оказалась на пике отстаивания именно гуманистических ценностей. Заезженное слово или не заезженное… Вот еще в наших православных кругах иногда любят говорить, дескать, светский гуманизм плохой… Но гуманизм был с эпохи Шумера, где Энки и Энлиль воевали за человека и против. Это самое древнейшее, что есть, — гуманизм весь, христианский, исламский, какой угодно.

Мы сейчас оказались единственной силой мира, которая противостоит тому, что происходит, объективно. А объективно происходит дегуманизация, и Украина на переднем фланге этой дегуманизации, в передних рядах ее. Мы не видим разве, как это происходит? А где дегуманизация ― там фашизм, это неизбежно. Если дегуманизация началась ― всё, не важно, под какими лозунгами она начинается. Что такое западный постмодернизм? Конец «проекта Человек», конец истории и так далее ― это не дегуманизация? Конечно, это дегуманизация, конец текста, нарратива, ценностей — всего. И что там дальше-то за этим, что там за этими бодрийярами, лаканами и за всем прочим?

Там уже вылезает такой фашизм, по отношению к которому Гитлер ― это, при всей его омерзительности, еще не последнее слово. А эти ведьмы… Вы знаете, что ведьмы на Западе уже говорят, что главная богиня будущего, которой надо молиться, ― это Лилит? Как православным людям, это нравится?.. Или не очень? А это же уже говорится во всеуслышание, и никто это не останавливает.

Мы все рассматриваем сегодняшний Запад как вялый и как-то пережевывающий жвачку потребления. А каким будет завтрашний? А что означают уже сейчас союзы центристских сил с ультраправыми? Они чем именно кончатся?

А Америка долго будет терпеть своего Байдена или даже республиканцев? Кто там вынырнет из Северного командования или откуда-то еще?

Мир идет к дегуманизации, она ему нужна, потому что, честно говоря, есть одно обстоятельство: если 300–400 миллионов людей через 20 или 30 лет будут удовлетворять все материальные потребности человечества, зачем нужны остальные?! Тогда возникает вопрос, что люди фундаментально не равны. Гностика ли это или что-то еще… но они ― люди второго сорта, недочеловеки. Это всё равно возникнет. И нигде это не вспыхнуло с такой мерзостью, как на Украине: «самка колорада» и всё прочее…

А все эти «не до конца свидомые»? Это деление людей на сорта и виды ― это кто изобрел? А то, что учинили с русскими в Прибалтике, ― это кто изобрел? Это всё не части большой репетиции того, чтобы в результате большую часть человечества назвать неполноценной и под это уничтожить, как кур, просто для оптимизации поголовья? Мы что, не видим, что дело идет к этому?

Что такое этот «инклюзивный капитализм», про который они ноют? Это уже называют технофеодализмом. Что дальше? Мы не видим, как стремительно сворачивается главное: уважение к человеку и вера в восхождение людей? И оказывается практически, что вот там сейчас, на украинских рубежах, наши ребята отстаивают эту веру, это восхождение и этот гуманизм.

Дмитрий Куликов: Даже добавить нечего. Но единственное, я очень надеюсь, что мы найдем решение, в котором будет всё: и имперский период, и советский период, полностью, без остатка. Потому что если имперский период несет в себе, например, принципы служилой элиты, то советский ― это народность государства, создаваемая специально и практически созданная. Уникальная ценность ― народное государство. Вот это нужно всё собрать без остатка. У нас нет возможности выбора. Империю выкинули, а красное знамя взяли? Красное знамя выкинули, а имперское подняли? Нет у нас этой возможности.

Сергей Кургинян: Только этого не хватало! А что сделал Сталин? Сделал практически? Он взял дворянскую культуру и передал народу. Вот ту дворянскую антибуржуазную культуру, которая была, он ее взял и передал народу. Посмотрите на все преобразования. Мы же еще вообще не исследовали ни советизм, ни сталинизм, ни все эти вещи. Мы сидим в каких-то предрассудках…

Максим Юсин: У меня вопрос про денацификацию, о которой много говорят последние два месяца, и Василь сейчас вспомнил, правда, к моему удивлению, как-то очень странно внутрь России повернул… В общем, что касается денацификации: у меня иногда возникает такое ощущение, что при расширенном понимании этого термина мы сами себя можем загнать в тупик, потому что денацификация ― это что, если ее максималистски понимать? Это снести все памятники Бандере и Шухевичу по всей Украине, в том числе где-нибудь в Тернополе и Ивано-Франковске. Ну, в общем, по большому счету, тогда почему останавливаться на Украине? А Вы Прибалтику упомянули, шествия факельные и марши потомков ветеранов СС в Таллине и в Риге: ну тоже, наверное, денацификацию надо проводить. А снесли на днях памятник советским солдатам на их могиле, между прочим, в Польше.

Тоже денацификация: надо и туда идти. Но и Польша, и страны Прибалтики ― члены НАТО. Вот готовы мы так далеко денацификацию проводить? Я просто к чему веду: может быть, нам постепенно готовить наших соотечественников к тому, что в какой-то момент нам придется заключать соглашение о перемирии, о прекращении огня с тем режимом, который нам абсолютно не мил, идеологически чужд, враждебен, но иногда (а это всегда так в войнах бывает) враждебные режимы договариваются об условиях дальнейшего сосуществования, ненавидя друг друга, но при этом имея какие-то гарантии. Может быть, постепенно к этому надо подходить и не понимать денацификацию максималистски.

Сергей Кургинян: Максим, я несколько раз говорил, что есть люди, для которых вот эти договоренности ― это всё. Без них просто конец жизни. Я не отношусь к числу тех людей. Я говорю совершенно о другом. Я считаю абсолютно невозможными такие договоры. Я не буду обсуждать, желательны они или нет.

Значит, первое: Украиной управляет Запад, полностью. Сейчас-то уж полностью. Он что, откажется от ее милитаризации? Не откажется.

Второе: сами эти украинцы, и, Максим, ну Вы бы встали на их место. Вот посмотрите на их физиономии: наконец их может хвалить Запад. Этот идиот, министр иностранных дел, говорит: «Это век украиноцентричный!» Вы его рожу видели? Он же счастлив! Ему какая разница, что где-то там воюют?

Третье: а денежки, Максим? Вот эти 50–100 миллиардов, их же разворуют на несколько карманов, правильно? И зачем же эту халяву останавливать? Ради чего? Ради того, чтобы какая-то тетенька где-то продавала помидоры или свеклу? Да плевать на эту тетеньку этим людям десять раз! Поэтому я не вижу сил, которые на что-нибудь тут согласятся.

Что касается денацификации, то вопрос заключается в том, что мы всё знаем, как проводили ее союзные войска на территории Германии. И я считаю, что с Бандерой следует поступить таким же способом, как с нацистским пособником. Нельзя разрешать эти дивизии СС «Галичина» и делать из них героев, надо запрещать эту символику и прочее.

Но главное ― надо в школах начать что-то человеческое преподавать. Вы меня спросите, верю ли я, что сейчас в существующем российском государстве есть силы, которое так могут принести это благо на всю территорию? Нет, не верю, что сейчас такие силы есть, но я верю, что они будут.

Дмитрий Куликов: И тут очень важно другое. Для меня уже совершенно очевидно, что любое заключение мира…

Сергей Кургинян: Это тоже война!

Дмитрий Куликов: Да. И оно могло бы произойти, но заключать его нужно будет с Вашингтоном, потому что сейчас, когда обсуждался мирный процесс, его сорвал Вашингтон и коллективный Запад, те, кто за ним стоят. Потому что они рассматривали это как свою капитуляцию. Не капитуляцию Зеленского и Украины, а свою, западную, капитуляцию. И они ее не допустили.

Сергей Кургинян: Ну и потом, что с возу упало, то пропало. Есть уже территории, которые изъявляют желание к нам входить, помимо этих. Мы что, всех отпихнем? И повторяю: как только будет подписан договор, через две недели начнется война.

И, наконец, я обращаюсь просто к людям: поймите, дорогие соотечественники, поймите, если победа будет окончательной, полной ― Запад будет вести диалог, и мы остановим скатывание к ядерной войне. А если он будет иметь хоть какие-то основания думать, что мы дали слабину ― нажим на Россию будет чрезвычайно нарастать, и мы приблизимся к той красной черте, за которой такой конфликт, которого ну совсем не хочется.

Я категорически знаю, что надо избежать ядерного конфликта. Зачем вся эта сволочь несет ахинею о том, что мы применим какое-то ядерное оружие? Они зачем это несут? Они же знают, что этого не будет. Они зачем эту ахинею несут? Они этим подталкивают к конфликту, который станет уже конфликтом с НАТО и который сразу перерастет в ядерный. Только если мы здесь оформим новую действительность, мы будем наслаждаться холодной войной. Иначе мы вкусим от горячей, а этого нельзя допустить.

Василь Вакаров: Сергей Ервандович, вопрос у меня о нас, православных. Завтра ― величайший праздник Воскресения Господня и на этой неделе случился такой факт. Митрополит Украинской православной церкви Онуфрий предложил сделать крестный ход от Запорожья в Мариуполь и таким образом освободить или помочь в освобождении тех людей, которые сейчас там находятся. Я говорю о людях. Президент Зеленский тоже, скажем, присоединился к этой идее, но Российская Федерация сказала: «Нет. Мы не верим украинскому режиму, мы не верим ни в какие перемирия, мы не верим ни в какие другие вещи, с режимом должно быть закончено».

Но православные смотрят на эту инициативу с точки зрения гуманизма, в целом. Украинская православная церковь говорит: «Давайте сделаем крестный ход, давайте помолимся, может быть, мы таким образом поможем освободить…»

Сергей Кургинян: А как мы этим образом поможем?

Василь Вакаров: Это уже военные будут решать, политики.

Сергей Кургинян: А они и так решили. Они говорят: «Ребята, мы не проводим штурма». Да, кстати, я могу описать, что будет вместо штурма. Всё-таки верхние этажи будут взяты до конца, вентиляция будет отключена и так далее, а значит, мы не проводим штурма. Они говорят совершенно правильно: «Мы всё время оставляем гуманитарные коридоры, мы вас просим и всё гарантируем ― пожалуйста, идите через них без крестного хода, выходите».

Они говорят: «Не будем!» А чем поможет крестный ход-то, я не понимаю. Чтобы там какой-то эксцесс произошел? Чтобы нацики долбанули «Градами» по этому крестному ходу, и чтобы было сказано, что это русская армия? Что он даст-то?

Дмитрий Куликов: Позавчера русская армия согласовала коридор в автобусы. Наполнили три из четырех. Всё это под камеры, чтобы все могли видеть. И выехали семьдесят девять человек. А вчера с утра Верещук заявила, что сегодня уже коридоров не будет. А ваш Зеленский ― сволочь, потому что он сообщает перед парламентом Португалии, что Российская Федерация насильно депортировала пятьсот тысяч человек на свою территорию, что все они находятся в фильтрационных лагерях, и что там насилуют женщин. Это говорит ваш Зеленский публично.

Василь Вакаров: Он не мой Зеленский, потому что он вовсе не православный.

Дмитрий Куликов: Ваш ― в смысле, украинский.

Сергей Кургинян: Василь, мы просто хотим сказать, что с той стороны делается всё, чтобы этого не было. А здесь сделается всё, чтобы это было. И никакие крестные ходы не нужны. Выходите, пока не поздно.

Дмитрий Куликов: Всё просто: вышел, сдался и отправился в приемлемые человеческие условия.

Сергей Мардан: Прозвучал тезис об окончательной победе, которая является единственным условием крепкого и надежного мира. С вашей точки зрения, украинское государство как политический феномен прошедших тридцати лет, может ли оно стать нейтральным, как официально провозглашено в качестве одной из целей этой украинской кампании? Или это такой Франкенштейн?

Сергей Кургинян: Мы все верим в то, что может. Мы все верим, что придут разумные люди. Мы все верим! Но есть такое:

Я верю, обещаю верить,
Хоть сам того не испытал…

Мы все верим в это. Но безумие велико. Поэтому, возможно, задача заключается в том, что какое-то время определенная администрация будет осуществлять денацификацию, а потом всё будет отдано в руки украинского народа, в свободном режиме восстанавливающего тот образ правления, который был зафиксирован в Советском Союзе и подтвержден всеми международными соглашениями. Пожалуйста! Я думаю, что в результате этого оформится довольно сложная реальность. Подобная же оформилась после денацификации Германии.

Боюсь только, что как только оформится сложная реальность, ту часть реальности, которая будет не наша, начнут лихорадочно милитаризовывать. И мы от набегов не упасемся. Но всё равно игра стоит свеч.

Дмитрий Куликов: Думаю, нельзя на такие вещи теоретически до конца ответить. Потому что очень много разных компонентов. Кстати, и степень нацификации разная по разным территориям. Мы ведь это всё обсуждали. А это значит, что если у них разная степень нацификации, западнизации или индустриализации (это тоже существенно на самом деле), то у них и разная направленность в будущее. И нужно сделать что-то такое, чтобы что-то из этих кусков собирало какую-то конфигурацию. Ответа на вопрос, что это такое и как именно это будет сделано, нет.

Сергей Кургинян: А можно я скажу два слова? Только свою позицию. Я хочу сказать, что для меня империя ― это наднациональное, идеократическое государство. Империя со знаком «плюс». Это не Британская империя, это не угнетение народов. И я верю, что империя будет восстановлена. И что это есть и веление истории, и знак судьбы, и историческая необходимость. Как это будет сделано ― отдельный вопрос.

Алексей Дзермант: На ваш взгляд, возможна ли украинскость, украинская идентичность, комплиментарная нам, без скатывания к нацизму, в бандеровщину, возможно ли это вообще?

Сергей Кургинян: А что это такое?

Алексей Дзермант: Ну язык, культура…

Сергей Кургинян: Нет, язык, какие-то культурные элементы ― наверное. А история-то в чем?

Алексей Дзермант: Украинства?

Сергей Кургинян: Да. В чем история Украины? Я могу вам рассказать, в чем история России, злосчастная, не злосчастная ― разная: великая, кровавая, абсурдная, разумная. Разная.

В чем история Украины? Я вам могу рассказать, что такое история Франции ― от галлов или раньше, я могу сказать, что такое история Британии ― Гальфрид Монмутский, книги о древней истории, все эти пикты, кельты, саксы и всё прочее. Я могу вам рассказать об истории Швеции и Италии, Испании ― Реконкиста и всё прочее, от древнейших времен, от иберов. Что такое история Украины? Я без всякой провокации. Это что?

Дмитрий Куликов: Потому что в идентичность ничего, кроме истории, положить нельзя.

Сергей Кургинян: А что тогда класть-то? Последние возможности были ― сделать ее просоветской, великая Украинская ССР, да. И перед этим сказать: «Единая с русскими». А тогда не объясняется, а чего отделяться, и зачем нужно это «це не Россия». А как только ты это уничтожаешь, что там остается ― Запорожская сечь? Что? Какие-то гетманы? Но это же невозможно! И если уж это возможно, то сразу скукоживается. Правильно?

Поэтому я говорю: на постсоветском пространстве есть много проблем двух типов. Тип первый: может быть, у Армении была история: Тигран или кто-то еще, но это было давно, а потом были всякие турецкие вилайеты или какие-нибудь там персидские сатрапии. Может, у Грузии была царица Тамар и царь Давид, но это тоже было давно. А потом их спасли русские. И ничего больше нет. И это маленькие государства ― их либо будут резать турки и персы, либо они будут с Россией. Что там происходит в Средней Азии, я даже комментировать не буду! Запрещено уже говорить, что Семипалатинск построил царь Петр Великий. Уже все указы есть ― все музеи надо уничтожить, нужно разорвать все связи с русской историей, и за счет этого построить какую-то идентичность. А что это за идентичность? Я не пойму ― Чингисхана? Чего? Что там будет лежать в основе?

Поэтому в этом смысле все эти постсоветские территории в странном состоянии. Что такое Прибалтика? Это Тевтонский орден, Ливонский орден? Это что? По существу-то?

Дмитрий Куликов: Двадцать лет националистической диктатуры, между двадцатым и сороковым. Именно это воспроизводится.

Сергей Кургинян: Вот тогда и начинается нацификация. Она происходит естественно: своей истории нет, надо создать суррогат. Суррогат надо создавать против русских и против советских ― этот суррогат становится нацистским. А каким он еще может быть, если за горло всех надо держать и репрессии проводить?

Просто никто до конца не понял степени трагичности распада СССР. Кровь началась еще при распаде, потом она усилилась, ею заливали территории. А теперь она стала совсем большой.

Дмитрий Куликов: Сергей Ервандович, сейчас вот в этом вопросе подвопрос. Интересно ведь как получается, Вы упомянули Запорожскую сечь, что-то из древней истории Армении или Грузии. А я ведь себя поймал на мысли, внимательно Вас слушая, что запорожское казачество, ну и вообще в этом смысле казачество малороссийское, сохранилось в истории, существует как некий культурно-исторический феномен только благодаря акту воссоединения с Россией, и тем, что это состоялось.

Внутри воссоединения с Россией возник культурно-исторический феномен малороссийского казачества. Между прочим, если бы не было спасения Закавказья Россией, никакого культурно-исторического воспоминания о царице Тамаре просто бы не было. И если мы не понимаем вот этого, то что они пытаются, то же самое и с прибалтами ― пусть никто не обижается, но история жестокая вещь, против нее не попрешь, но кроме нее ничего и нет больше. Так вот, я думаю так, что если мы сможем произвести восстановление исторического процесса, в котором эти сущности будут существовать ― малороссийскость, например, внутри большой империи ― то всё будет нормально. А что нужно бы для этого сделать, ну прямо сейчас или в принципе?

Сергей Кургинян: Я считаю, что нужно глубокое уважение к любой специфике, к любым историческим нюансам. Мы сами должны быть ко всему этому бережны, мы не должны топтать это сапогом. Мы верим в симфонию, мы верим в цветущую сложность. Мы верили в это в православной империи, мы верим сейчас. Это историческая судьба русского народа, народа-собирателя. «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь» ― и это было сказано в Советском Союзе. Это способ нашего существования вместе. Армения получила максимум, когда была Армянской ССР, вот тогда она получила максимум государственности за всё исторически обозримое время.

То же самое со всеми остальными ― великие ценные культуры, национальные или этнические, назовите, как хотите, ― армянская, грузинская и другие ― возникали только в лоне империи. Грузинский режиссер Стуруа, его театр возникли в лоне империи. Кому он нужен сейчас? Все крупные писатели грузинские возникли только в лоне империи. Грант Матевосян и прочие возникли в лоне империи. Грузинское кино ― Серго Закариадзе ― возникло в лоне империи. Прибалтика в высшем смысле слова как культура возникла в лоне империи. Весь вопрос, как империя построена?

И второй вопрос, а Евросоюз ― не империя, с его будущим? А когда они туда залезли в качестве хуторян и гастарбайтеров ― они, значит, обрели свободу?! Нет, они обрели порабощение той культурой, которая их презирает заранее, и никаких там в итоге суверенитетов не будет. Там будут все ордена, которые только можно, и все прежние господа. Из той еще эпохи, когда мои родственники спрашивали: «А кто такие эти эстонцы? Это те, кого мы называли другим словом во время империи?»

Восстановится что-нибудь самое худшее, «счастье», которое они будут своими руками ковать себе… А уж если они еще и захотят быть форпостом нападения на нас НАТО… то вы знаете судьбу форпостов.

______________________________

* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.

 

https://rossaprimavera.ru/article/e3a4a9c7

 

22.04.2022 В чем сила России, в чем Украина сильнее и как мы победим?

Неужели кто-то думает, что после того, как спецоперация завершится, конфронтация кончится?

  Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №478 / 22 апреля 2022

 

Интервью Сергея Кургиняна Анне Шафран
на радио «Комсомольская правда» 12 апреля 2022 года

Анна Шафран: Сергей Ервандович, первый вопрос, с которого хотелось бы с Вами начать беседу, такой: мы понимаем, что находимся в моменте эпохальном, ни много ни мало в моменте перезапуска всех фундаментальных процессов. И импульс, конечно же, был дан специальной военной операцией, которая сейчас идет на территории Украины. Ну и в принципе это тотальное противостояние с коллективным Западом уже разворачивается на протяжении продолжительного времени. Оно рано или поздно закончится. И когда оно закончится, хотелось бы нам понимать, прежде всего для себя: кто мы, зачем и куда идем? И если мы сегодня не сформируем эту картину, то потом будет сложнее, наверное.

Я хотела бы начать нашу беседу, вспомнив программную речь нашего президента Владимира Владимировича Путина, которую он произнес 24 февраля текущего года. О чем он говорил? О том, что благополучие и само существование целых государств, народов кроется в мощной корневой системе, в культуре и ценностях того или иного народа.

И способность быстро адаптироваться к постоянно меняющейся жизни, сплоченность общества, готовность консолидироваться, собирать воедино все силы — это главные опорные моменты цивилизации. Владимир Владимирович сказал о том, что настоящая сила в справедливости и в правде, которая на нашей стороне. И сила, и готовность к борьбе лежат в основе независимости и суверенитета любого государства. И в связи с этим первый вопрос, который Вам хотелось бы задать: с Вашей точки зрения, в чем наша сила? Как бы Вы это сформулировали?

Сергей Кургинян: Вы уже сказали несколько очень важных вещей, на которые мне хотелось бы отреагировать. Из того что Вы уже сказали, первое — что у нас пойдет перезапуск всех процессов. Я был бы счастлив, если бы пошел такой перезапуск. Но когда-то, я помню, был такой старый-старый фильм «Развод по-итальянски». И там домогавшаяся Марчелло Мастрояни барышня, всё говорила: «Любишь ли ты меня, Джузеппе?» А когда он сказал, наконец, что влюблен, она стала настаивать: «Как, а как ты меня любишь, скажи, как?»

Вот я тоже хочу спросить: а как он пойдет? Ни о чем я больше не мечтаю, как о том, чтобы он пошел. Он как пойдет? Джузеппе, как это будет? Мы прекрасно понимаем, что вся существующая элита очень сильно прозападная. Она даже сейчас всё время говорит на этом прозападном языке. Ну, например, «перебесятся, и всё вернется на круги своя», и так далее. Если сейчас и нет групп в элите, которые открыто говорят: «Вот мы войдем в западную цивилизацию…» — то всё равно есть группы, говорящие: «Процесс должен быть обратимым, давайте еще минимизируем противостояние». Вот только что я снова услышал на вашем канале: президент Путин сказал, что спецоперация будет доведена до конца. Хорошо. Но мы же понимаем, что дело-то это не быстрое.

Что, какие-то диванные мастера ведения компьютерных войн и какие-то, возможно, примкнувшие к ним элитные группы считали, будто это можно сделать за две недели? Но это был бред. Всё будет тянуться очень долго. И на протяжении этого времени будет только нарастать наша конфронтация. Неужели кто-то думает, что после того, как спецоперация завершится, конфронтация кончится? Господин Боррель сказал, что всё должно быть решено на поле боя. Что и как?

Поэтому мне-то кажется, что события, которые происходят сейчас, — а именно они, а не какие-то абстрактные размышления, я согласен с вами, строят идеологию, — эти события надолго. Очень надолго. Исторически надолго. Можно сказать, что не на одно поколение. Поэтому нам придется жить в той ситуации, которая возникнет. Не в ситуации, когда опять вернется всё то, что было. Какая перезагрузка, если всё вернется?! Чьими руками «перезагрузка»? Я пошучу: вернется господин Чубайс и возглавит ведомство по развитию антиамериканской идеологии. Мы вряд ли представляем себе процессы подобным образом.

Но тогда мы должны понять, как это будет происходить. И должно ли это происходить в целом. Потому что, я говорил уже неоднократно, Украина сокрушительно проиграла всё. Она проиграла экономику, культуру, социальную жизнь… Она выиграла только одно, и выиграла со зловещей гениальностью — она выиграла всё, что связано с идеологией. Украина — это моноидеологическое государство, взявшее на вооружение абсолютно и полностью, вплоть до технологических карт, бандеровскую идеологию. И пусть они не гонят туфту, будто это не так.

Она сумела использовать более миллиона людей, чтобы этот миллион стал проводником идеологии. Она насадила ее в каждом детском саду, в каждой школе, и насадила всерьез. Не как тут у нас некоторые странные люди предлагают: а давайте в школах теперь начнем молиться или флаг поднимать. Это может быть необходимо, но отнюдь не достаточно.

Украина совсем иначе нечто насадила. Очень свирепо. И этот миллион людей сумел на всё население каким-то образом наложить свою лапу. Кто-то это делает, скрипя зубами, а кто-то нет — но родилось новое поколение. Короче говоря, там возникла идеология. На основе этой идеологии была построена армия. Идеология абсолютно античеловеческая, темная, чудовищная. И мне кажется, что до сих пор многие в России не понимают, насколько темная и чудовищная. Но она есть.

Всё это время, пока Украина жила так, Россия жила диаметрально противоположным образом. Деидеологизация, потребительство, расслабуха — каждый, кто куда хочет, и так далее. Вот это размагничивание уже привело к тому, что на определенном направлении мы столкнулись с темной, злой силой, которой мы не очень понимаем, что противопоставить.

Ну, скажем, общую человечность… Но этого же мало. Надо противопоставлять что-то еще. Вы меня спрашиваете об идеологии. Я в этом смысле могу сказать: моя узкая специальность — зло. Вот я «занят» злом. Я его изучаю, рассматриваю, анализирую, понимаю, как оно устроено, куда оно дальше будет двигаться, где его корни. В этом смысле для того, чтобы Россия заявила нечто диаметрально противоположное, она должна отказаться от нынешнего типа бытия, онтологии. Тут вопрос не только в теологии, тут вопрос в онтологии. Готова она к этому? В какой степени? Где люди, которые начнут это делать? Или же считается, что одни и те же люди, будучи фактически бюрократами функционального типа, могут быть переключены с одной программы на другую и так же эффективно станут заниматься чем-то, как они занимались прямо противоположным?

Далее, этот процесс не может начаться без обсуждения фундаментальных вопросов. Без объяснения с обществом, серьезного, подробного, честного, откровенного и небезболезненного объяснения с обществом. Почему произошло то, что произошло? Почему верили в одно, а оказалось другое? Как пелось в песнях Галича: «Оказался наш отец (я здесь имею в виду Запад — С. К.) не отцом, а сукою». Как это оказалось-то? За счет чего? Что-то просмотрели, или начались какие-то новые процессы? Или недооценили? У нас же не любят обсуждать и выяснять отношения с людьми. Но поскольку не какое-то там идеологическое бла-бла необходимо сейчас обществу, а фундаментально укорененные изменения, то без такого объяснения это невозможно. Общество должно понять, почему ему говорили, что оно должно жить так, а теперь оно будет жить по-другому.

Ему сейчас говорят: «Потерпите, эти гады нас обидели. Потом всё вернется на круги своя». Но оно же не вернется! Или кто-то верит, что оно вернется? Я не понимаю, что, люди не слышат, что там говорится, или считают, что собака лает — ветер носит? С какой стати?.. Говорят о каких-то мирных переговорах — я спрашиваю: ребята, а зачем это им? Ну объясните, милые! Да они переживают сейчас звездный час, их засыпали долларами, они их разворовывают, откатывают-перекатывают и что-то еще делают. Они гордятся тем, что конгресс США встает и аплодирует их главному представителю — Зеленскому. Они говорят, «у нас украиноцентричный мир» и так далее — им зачем это прекращать?! Значит, их можно только заставить это прекратить определенным образом. Представим себе, что мы заставили. Что дальше? Что произойдет дальше?..

Сальватор Роза. Ведьмы и их колдовство. 1646

Анна Шафран: А я вот хотела бы еще дополнительный вопрос задать. А может быть, с другой-то стороны, нам это и более выгодно, чтобы всё то, что сейчас разворачивается, длилось как можно дольше? Почему? Потому что таким образом у нас просто не будет возможности повернуть назад? Мы нуждаемся в том, чтобы идти просто вперед, не сворачивая, и, может быть, всё на нашу сторону сыграет, в наших интересах?

Кургинян: Да, да. Я понимаю Вас. Я, например, лично, и, как я понимаю Ваше мировоззрение, и Вы, и многие-многие другие, и с нами еще 80% населения хотели бы, чтобы произошел великий, крутой перелом, чтобы началась другая жизнь… И под это готовы терпеть и трудности, и всё прочее. Но ведь рулили-то другие 20%. Вот эта так называемая вхожденческая элита — это не хухры-мухры, это не 5–7 человек, это не какие-то там фрондирующие телевизионные барышни, которых трудоустраивают теперь на западных каналах, это ого-го сколько всего экономического, политического и прочего. И ведь почему-то туда шли! И шли туда все эти 30 лет. И зашли-то достаточно далеко. И возникает вопрос, а кто говорил, что незачем нам развивать у себя всё — ведь если мы продадим газ, то будут доллары, а на них мы всё остальное купим? Мол, мировое разделение труда. Что теперь говорит г-н Силуанов? Он говорит, что это была ошибка.

Ну так объяснитесь. «Оставьте ваш тон, возьмите человеческий!» Объяснитесь с людьми! Объяснитесь с ними по вопросу этих колоссальных арестованных денег, объясните, чем вы на это ответите. Объяснитесь: если там говорят, что на поле боя будем вести разговор, только на нем, то как, собственно, вы собираетесь проводить переговоры? Объяснитесь, почему в самый ответственный военный момент вдруг начали использовать такую риторику, которая очень сильно всколыхнула и войска, и патриотические слои населения. Объяснитесь по всем фундаментальным вопросам и давайте начнем новую жизнь! Давайте не будем предъявлять старые счета. (Моего деда расстреляли в 1937 году, я вовсе не хочу, чтобы 1937 год повторился, тем более что я знаю, что когда он начнет повторяться, то ничего, кроме частных корыстных интересов и бандитизма при современной жизни не будет). Но давайте всё-таки объяснимся! Давайте поговорим по-человечески. Всё, что хотели эти 20%, что они называли абсолютной ценностью, что они впаривали в качестве безальтернативности — всё это улетело. Эти 20% понимают это?! Они это понимают?! Или они считают, что «проморгается», как говорилось в боксерских поговорках, что глаз проморгается. Они что считают-то?!

Дальше. А они теперь кто? Вот некоторые представители российской элиты и богемы убегают куда-то, и по этому поводу говорится: «Ну это же мальчики-девочки, они такие творческие, они не разобрались, они понервничали…» Так разговаривают на войне?! Так, может быть, разговаривают в мирное время. Но, разговаривая во время идущей суперспецоперации — если использовать странный термин Министерства обороны — на языке мира, можно доразговариваться до чего угодно! И ведь это слышит не только противник, не только Запад, который ненавидит и потому всё равно ничего не слушает. Это слушают еще, простите, пожалуйста, и воюющие солдаты, героически сражающиеся сейчас с очень сильным противником. Зачем же так?

Для того чтобы наступила определенность, надо сказать не о том, что мы, вот я лично, я хочу, я мечтаю о большом переломе. Но я готов жить и в той стране, в которой этого перелома нет. Мне главное, чтобы Россия была. И когда эти двадцать процентов учили меня жить, говорили, что «всё в шоколаде», что всё образуется, что мы все будем в западном обществе и так далее и тому подобное — я пожимал плечами, как сейчас, с вами разговаривая, создавал коммуну и говорил: «Ну хорошо: была бы страна родная. Как-нибудь разберемся». Но теперь наступила другая эпоха. Ну как же можно эту эпоху обозначить без серьезного стратегического разговора? Это первое.

Второе: скажите нам, что такое этот Запад? Вот этот, конкретный? Сейчас получается, что мы хорошие, а он нас обижает. Но ведь не в этом вопрос, и не в его гегемонии. Гегемония была всегда: что, в эпоху колониальной Индии или Африки не было гегемонии? А что было-то?

Вопрос заключается вовсе не в этом. Вопрос в том, что этот Запад действительно становится у нас на глазах извращенцем и врагом человечества. Ну мы же это видим! Мы давно уже говорили об этом, но нам отвечали: «Да вы сгущаете краски!» Кому-нибудь скажешь из высоколобых: «Посмотрите, они постмодернизм берут на вооружение!» — «Да ладно вам! Постмодернизм — хорошая философия. Потом, это же отдельные философы».

А это не отдельные философы! Когда Фукуяма сказал: «Конец истории»… Фукуяма — человек неглубокий, не семи пядей во лбу, но его же озвучили очень широко. Когда он об этом сказал, он что имел в виду? Что такое конец истории? Условно говоря, еврейский народ не дождется Мессии? Вообще никто не дождется никакого благого результата? Не будет Новой земли и Нового неба? А что будет-то? Что значит «конец истории»?

Это выражение из Кожева и из Гегеля. Это очень мрачные вещи. Конец истории — очень мрачная вещь. Это когда уходит исторический дух, место его занимает так называемый Новый дух по Гегелю, а этот Новый дух прекращает всякое творчество, всякое. Вместо исторической жизни — «библиотека», в которой Новый дух бесконечно обозревает, перебирает предыдущее… А потом всё это растворяется в Абсолюте.

В этом же был спор Маркса с Гегелем! Поскольку у Гегеля был этот зловещий конец. А кто такой Кожев? Это почитатель Гегеля… А кто такой Фукуяма? Это, так сказать, клон Кожева… Так о чем мы говорим? О каком именно конце истории?

Но они же заявили и о конце проекта «Человек». А хотим ли мы жить в мире, где будет кончен проект «Человек»? Где заявляют, что человек больше не нужен, что слова Бетховена: «Вся жизнь — трагедия. Ура!» и бетховенское начало в целом надо выкинуть на задворки. То же самое сформулировал герой Томаса Манна, говоря о фашизме: «Я уничтожу эту Девятую симфонию!»

Они реально на глазах создают извращенческую субкультуру. Ладно — Германия: там были тяжелые процессы, войны и так далее. Но Соединенные Штаты? В пятидесятые годы на электрический стул сажали за извращения. Прошло несколько десятков лет, и те, кого сажали, сами готовы других посадить. А как это могло само собой произойти за такой короткий срок?

Значит, на это кто-то работает? Но если на это кто-то работает, то он же не перестанет работать? Мы не понимаем, что тьма сгущается? И не над Ершалаимом, как говорил Булгаков, а над всем миром? И у этой тьмы есть субъект.

Капитализм набирает мощную темную силу. Он никогда не был особенно добрым, все эти разговоры об инклюзивном капитализме и так далее — это чушь собачья. Известно со времен Фабианского общества Бернарда Шоу: хищного зверя нельзя заставить есть траву. Капитализм — это хищник, он хочет мяса с кровью. Но всё-таки в нем было что-то человеческое в эпоху Диккенса, Киплинга и других. «Несите бремя белых» и всё прочее. Где это человеческое теперь? В чем послание?

Дальше. Стали говорить, что ось зла — авторитаризм. С каких это пор? С какого дуба упали говорящие? Недавно вроде авторитаризм назывался авторитарной модернизацией. На него молились, говорили про Дювалье, вполне бандита и диктатора, что это «наш сукин сын» и у него авторитарный капитализм. То же — Чан Кайши, притом что было известно про пыточные тюрьмы в Пэйтоу.

Это что было такое? Это была демократия? Нет, это была авторитарная модернизация. Потом всех, включая несчастного Мубарака, который буквально лизал ноги Западу, — всех их обвинили в том, что они авторитарные лидеры, и соответственно их надо раздавить. А на их место посадили остервенелых бандитов, остервенелых людоедов и сказали: «Это демократы».

Мы на это смотрим и будто бы не понимаем, о чем речь? Мы не понимаем, что мир ввергают в пучину хаоса, в котором ввергающие надеются, что у них будет лучше? Вот это всё вместе надо же обсудить.

Теперь — что Запад делает с нами. Во-первых, что он делает со всем человечеством, этот Запад? Он говорит, что мир двухполюсный, то есть в одностороннем порядке восстанавливает идеологическую конструкцию. Прежде Запад говорил: «Эти советские идиоты мыслили идеологически, но мы же так не мыслим!» Теперь он восстанавливает идеологическую конструкцию, «оси добра и зла», вносит в число авторитарных стран не только Китай, но и Россию, в которой, между прочим, многопартийная система.

Анна Шафран: Вы сказали, что прежде чем нам двинуться вперед, нужно осуществить несколько пунктов. Кратко: это серьезный стратегический разговор, как вы сказали, с народом, почему так случилось; ответить на вопрос для себя, что такое Запад; следующий пункт — что этот Запад делает с человечеством…

Вот прежде чем мы с третьего пункта оттолкнемся дальше в нашей беседе, уточнение хочется сделать небольшое. Когда вы говорили про Запад, характеризуя его, в частности, с метафизической точки зрения, возникла прямая ассоциация, — мне кажется, это надо зафиксировать, — ведь мы же сегодня находимся, судя по всему, в той самой вечной точке, когда Денница в очередной раз, грубо говоря, пытается восстать против Бога. То есть это борьба, по-простому, Зла с Добром — то, что сегодня происходит. Если фундаментально и метафизически — так сейчас?

Сергей Кургинян: Так, конечно. А как иначе?

В религиозных текстах кто-то отменит Мессию, кто-то переоценит Содом и Гоморру, или Лилит станет главной позитивной героиней XXI века, или что-то еще в этом духе? Ведьмы наконец приобретут свои права, и будет утверждено, что они мудрые, а те, кто их преследовали, — чудовища? Мы в этот мир хотим прийти? В мир с пятьюдесятью гендерами? В мир, где так откровенно насаждается последний хаос?

Послушайте, а что произошло в Афганистане? Американцы там некрасиво ушли и потерпели большие репутационные издержки, но идеологически-то это гениально, просто гениально. Они, уйдя, создали чудовищный рассадник хаоса. Кто-то верит, что талибы* будут отдельно, а «Аль-Каида»*, ИГИЛ* — отдельно? Да у них там семьи общие! Это невозможно. Итак, создан источник хаоса, который будет теперь долбить по Китаю, по Пакистану, по Индии, по Ирану и по нам — по Средней Азии, дальше по нам. Это же буквальное формирование вот этой самой карфагенской стратегии хаоса, при которой для того, чтобы Град на холме мог разлагаться дальше и погружаться во все извращения конца света, остальные должны гореть в огне. Иначе как, за счет чего, система будет удерживаться? Значит, то, что формирует, уже прямо может быть названо врагом человечества.

Теперь Украина. Дорогие радиослушатели, вы забудьте рассуждать о том, что это будто бы не нацистская система. Она нацистская, милые. А то, что Зеленский имеет еврейскую кровь — ну не смешите, пожалуйста, не надо! После 1946 года и Сан-Ремо нацизм очень сильно перегруппировался. Вы помните, Коломойский говорил, что он жидобандеровец? Какие вещи творили бандеровцы, не должен забыть ни еврейский, ни польский народ. Однако Польша нынче главный друг, а Израиль — он как-то балансирует, но не более того.

Сейчас возникает действительно большой очаг нацизма в Европе, с крупной финансируемой армией и всем прочим. Европейцы говорят, что хотят, чтобы Киев победил. И что будет? Что будет-то, когда он победит? Цены в Европе уже сейчас поднимаются, и встает вопрос: политики сами устроили этот экономический кризис — чтобы ухудшить положение своего населения, уже и так звереющего от ковида? Оно будет их все время терпеть? Ну хорошо, еще раз потерпит Макрона, сомневаюсь, но пусть потерпит, но дальше-то придут другие люди. Крайние правые.

А что такое сегодняшние левые? Это монстры. Это такое извращение левой идеи, про которое, не скажу Сталин, да хоть бы Ленин, да хоть бы Троцкий — и помыслить не могли.

Это во что ввергают мир? Это что за последние времена? Так вот, внутри этих последних времен вдруг оказалось, что десять раз подвергнутые всем этим разлагающим процедурам — умиротворениям, потребительскому обществу и так далее — русские не смогли разложиться до конца. Понимаете? Русские каким-то способом, невесть за счет чего — «Не знаю, кто уж нам помог — остервенение народа, Барклай, зима иль русский Бог!» — так вот, неизвестно, кто уж помог, но что-то сохранили. И не только народ сохранил. Часть тех, кто были плоть от плоти этой вхожденческой элиты, вдруг сказали: «Не, ну что-то вы вообще…» Россия в сегодняшнем ее виде — говорил не раз — это гнилое бревно, но оно запирает дверь, в которую ломятся псы ада. Так вот Бандера — это пес ада. И те, кто с ним, это буквально силы ада. Люди, когда теряют душу и отказываются от человеческого существования и света, они страшнее бесов. И там, на Украине, это всё сейчас клубится.

Я не хочу сказать, что весь украинский народ такой, упаси бог! Так никогда не бывает! Но это — ядро, которое сумело за восемь лет заразить своей чумой существенные слои населения и молодежи. До каких пор мы будем этого не видеть?! До каких пор будем говорить, что мы противника шапками закидаем? У этого противника сейчас военной силы гораздо больше, чем у нашего доблестного ограниченного контингента. Кстати, всё время спрашиваю, чем он ограничен? Мы в Афганистане уже ограничивали чем-то контингент. Противник стянул сейчас в два с лишним раза больше сил, чем мы. Он непрерывно получает оружие с Запада. Слава богу, есть Военно-космические силы, есть преимущество в воздухе. Но этого же недостаточно. Я просто счастлив буду, если через три дня, как нам обещают, на мариупольских заводах всё кончится. Но нам говорили об этом и неделю назад, и две.

Дальше возникает вопрос, что будет в Донбассе, в этом котле так называемом. Это, во-первых, еще не котел. Во-вторых — в нем 100 тысяч хорошо снаряженных людей, с оружием! Котел накачивают! Родина, проснись! Если ты не проснешься, останешься в полусне, с тобой можно будет всё что угодно сделать. Особенно если некое официальное лицо вдруг начинает позировать в желто-голубом… это что такое? Это что? Мы понимаем, какова цена вопроса? Президент опять повторил: будем доводить операцию до конца. Значит, мы всё-таки будем осуществлять денацификацию? Но там уже просто гогочут! Гогочут, когда слышат о денацификации. Кто ее будет осуществлять? Действующие там нацисты?

Перед нами стоит задача внутреннего просыпания. Мы должны увидеть этого врага, вздрогнуть и понять, что такое песня «Священная война» Александрова. Это не мелочь. Это очень серьезный, опасный и крупный процесс. Но для того, чтобы народ по-настоящему проснулся, — а это нужно — должна произойти ротация элит. Повторяю. Я не призываю ни к 1937 году, ни к чему-либо подобному. Это не нужно. Сейчас другая эпоха. Сейчас нужно, чтобы огромное число убежденных людей начали говорить с обществом, которое в существенной степени вкусило от потребительских удовольствий, от предложенного ранее образа жизни. Оно готово меняться, но оно хочет услышать нечто. Как говорил великий грузинский актер Серго Закариадзе в фильме «Отец солдата»: «Я хочу услышать разумный слово, наконэц!» Вот так начинается идеология. А не нытьем. Это первое.

Второе. Мы не можем в идеологической работе игнорировать факт, что существует несколько слоев общества. Несколько. Которые занимают разные позиции, у которых разный язык и всё остальное. Вот я слышал сейчас у вас рекламу (шла реклама ионизатора питьевой воды «Аквалайф» с перелицовкой стихотворения Маяковского «Стихи о советском паспорте», — ред.). Я очень хорошо понимаю, как устроена реклама, и что при данном типе жизни… Рекламщики правильно свое дело делают, и вы вроде правильно делаете, но вы представьте себе, что эта реклама была бы на текст Евангелия. Ведь вряд ли Вам бы, например, это понравилось? Значит, мы же должны понимать, что такое канонические тексты и докуда идет этот пелевинский постмодернизм, эти вариации на тему канонических классических текстов большой культуры. Когда в подворотне — пожалуйста. Но простите, мы жили в обществе… Я не ханжа, я геолог по первой профессии, геофизик. Мы жили в обществе, в котором, как и везде, был легкий криминальный налет. Ну он везде есть. В подворотне всегда поют «Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая». Но у нас сделали несколько программ радио: «Шансон», «Лесоповал» и так далее. Фактически насаждали эту криминальную лексику. Мы как ее будем теперь вынимать?

Это наша жизнь, это ее инерция, она влечет, и мы не можем ее сразу остановить. Если очень крупный лайнер даже понимает, что в двух километрах риф, он всё равно не может повернуть с нужной скоростью, понимаете? Мы давно движемся определенным образом, и я совершенно против этого не возражал бы. Я слышал другую вашу рекламу — про рыбу — так у меня просто сердце радовалось. Я только хочу спросить в связи с этим, до каких пор будут ставить такие транспортные пошлины при направлениях на восток, в том числе в Китай, если хотят создавать новую логистику и так далее?

Вы тут спрашивали, а может ли быть лексика «оборзели», «не оборзели»… Так, по-моему, уже и более серьезная лексика применяется во внешнедипломатических отношениях. Там, «нравится, не нравится…» и так далее. А почему эти спокойные интеллигентные люди, очень следящие за своими высказываниями, люди, у которых «протокол» в крови, почему они так говорят?! Потому что даже они, спокойные люди, оборзели от того, что случилось! «Дорогая редакция, я офигеваю!» Они не могли себе даже представить этот звериный оскал. Но его же нельзя сделать в один день. Значит, он прятался под какой-то маской и теперь выскочил. Он снова спрячется? А даже если он снова спрячется, это будет значить, что его нет? А куда он спрячется?

Американцы не могут уступить гегемонию без крупной войны. Они не могут это сделать. Они сразу упадут на какое-нибудь пятое место вместо первого в мире. У них население перекормленное, оно им покажет кузькину мать. Но гораздо раньше, чем мы это увидим, придут люди или из Северного командования, или откуда-нибудь покруче — и все эти байдены-майдены и все прочие исчезнут «как сон, как утренний туман». Это новый мир, это гигантская турбулентность — это вовлечение в гигантские мощнейшие процессы.

Люди, ну давайте теперь думать, что это за мир и как в нем жить? Называйте это идеологией или нет. Когда-то говорили: «Смерть идеологии». Ясно, что смерти идеологии нет. Назовите это политической лингвистикой. Назовите это метафизикой, назовите чем угодно! Уже патриарх, а не я, сказал, что это метафизическая война. Так давайте используем термин «Великая Отечественная спецоперация», потому что на самом деле же этим пахнет в воздухе. Гарью пахнет всерьез, внутриполитической и другой.

Достаточно проснуться и начать новую жизнь, чтобы Россия оказалась и спасена, и, в нашем с вами понимании, обрела, наконец, благое содержание, которое в ней таится всегда. Она без него не может: в самом падшем состоянии, в самом испорченном она остается как София, премудрость Божия. Она остается носительницей благого искупающего начала. Это ей вменено космическими и надкосмическими силами. Она от этого захочет — не сможет избавиться. Это ее язык, ее ландшафты, ее история, ее бытие. Вернуться туда достаточно легко, но для этого надо по-настоящему захотеть этого и отказаться от всего, что было. Перестать разговаривать в той лингвистике, которая казалась оптимальной в предыдущий период, и начать жить по-новому. Это можно, это нужно, и только это спасительно!

А что касается идеологии — она есть часть этого. Разберемся с метафизикой, аксиологией, онтологией, антропологией — разберемся и с идеологией.

Анна Шафран: Как это осуществить? Вы уже краем затрагивали вопрос элит. И мы понимаем, что попытки…

Сергей Кургинян: Эта теория субъекта. Каждый раз, когда люди говорят: «А давайте что-нибудь сделаем!», ставлю вопрос: «А кто это будет делать? Кто?»

У Ленина есть работа… Ленин очень хороший политический аналитик и политический практик, говорить тут нечего. Давать моральную оценку другим его качествам я здесь не буду. Но то, что он — классный, мы знаем просто по результатам. У Ленина была книга, на которую все ссылаются, — «Что делать?»

Там нет ни строчки о том, что делать. Там только обсуждается, кто это будет делать — партия нового типа. «Дайте нам организацию профессиональных революционеров, и мы перевернем Россию». Больше ничего он там не обсуждает. А все привыкли книги не читать, а заглавие помнить, и говорят: «А вот у Ленина!..»

Что у Ленина? Вопрос, который поставил Ленин в современной политической теории, называется проблемой субъекта — «кто»? Каждый раз, когда вы затеваете ремонт, вы думаете — кто его осуществит? Каждый раз, когда вы заказываете себе в ресторане обед — вы думаете, кто этот обед будет делать. Но то, что решается сейчас, не обед и не ремонт, это вопрос судьбы. Нельзя в этом вопросе рассуждать по известному советскому принципу, что Ивана Ивановича надо назначать на культуру обязательно потому, что, когда мы вместе работали на мясозаводе и кидали тушу через забор, он всегда подставлял плечо. Это хорошо, что он подставлял плечо. Но его надо назначить в лучшем случае директором мясозавода. Мы как будем с такими привычными подходами сейчас действовать?

И второе: ничто не разрушительно так, как межеумочность. Ну скажите правду. Скажите, что люди, которые в этот горький час остались в России, понимая, что это час беды, — это и есть опора. Совершенно чужой мне по идеологии князь Трубецкой выступал на телевизионном канале, он во Франции живет. Он приехал из этой Франции сюда просто так, по каким-то частным политическим вопросам и заболел. Теперь ему говорят: «Будешь выступать против Украины на русском телевидении?» — «Буду! А чего мне?» И приводит цитаты из тех религиозно-политических источников, которые говорят, что надо разобраться с украинской проблемой, как повар с картошкой. Не важно, что у него другая идеология. Он — человек, он в час беды с Россией.

А следом я имел конфликт с одним представителем, так сказать, говорящих голов нашего телевидения, который просто нарушил все принятые правила. Я выхожу за кулисы, он бежит за мной и орет: «Тебе бенефис нужен, да? Бенефис? А у меня мать во Львове и сын в Германии. И просто за то, что я слушаю твой бенефис, их убьют!»

Вот при такой истерике можно ли делать то, что нам придется делать? Ну нервные люди, возбудимые, так пусть они отойдут в сторонку. У меня друг был, который брал шахский дворец, и в частности он был любитель всяких тренингов. Он когда-то моих актрис тренировал вместе с мужчинами по единоборствам. А потом, когда начиналась драка, говорил: «Лапоньки, отойдите в сторону!»

Так вот: лапоньки женского и мужского рода, отойдите в сторону! Тогда начнется новая жизнь. А если мы будем этих лапонек слушать, а они будут жевать сопли, потому что им так надо, и у них кто-то во Львове, то мы можем докатиться до катастрофы.

Поймите, большая часть моего пафоса очень проста: я не хочу ядерной войны! А это значит, что мы должны быстрее оформить этот новый мир, ибо только он будет спасением от ядерной войны. Холодная война и есть спасение от горячей. И это процесс, на который нам отведено два-три месяца для его стратегического, фундаментального, комплексного начала.

А иначе… вот честно Вам говорю, я хуже думал о наших контрактниках, хуже. Я грешен: я думал о них хуже. Они оказались замечательные ребята! Конечно, все всегда разные, и конечно, всё не бывает идеальным. Но они как-то там «ковыряются». А это страшное дело — ковыряться ограниченным контингентом, пробиваясь через железобетон четырехметровый. Там же вот о чем речь идет. Линию Маннергейма помните? Это то еще занятие!

Так вот: они замечательные ребята, и они уже являются нашей надеждой и идеологией. Но без оформления этого всего в нечто обойтись нельзя. А это значит — нам предстоит эпоха метаидеологическая, эпоха крупного синтеза существующих политических лингвистик. Я несколько раз с большим удовольствием слушал тексты патриарха, в которых что-то говорилось не по клише «безбожный коммунизм», а другое и гораздо глубже.

Но нам же давно пора сделать так, чтобы был построен мост, и есть люди в окружении патриарха, которые этого хотят, и я не думаю, что сам предстоятель Русской православной церкви так уж против. Он же сказал о метафизической войне? Ну так давайте в рамках этого определения создадим самые простые мосты. Давайте конфликт белых и красных прекратим хотя бы, а дальше мы поймем, что есть еще и либеральный патриотизм. Так почему, в сущности, нам нужно его отталкивать? Нам нужно отталкивать антипатриотизм во всех его видах. Дальше, после этой эпохи, пойдет большой круг политического идеологического синтеза, и мы выйдем из нынешней ситуации.

_____________________________________

* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.

 

 

https://rossaprimavera.ru/article/71ccee61

 

15.04.2022 Кургинян: прозападная элита является источником скверны

...даже эта новая чудовищная манихейская черно-белая картинка, в которой нам уготована роль наичернейшего элемента, общество не впечатлила ни на йоту

 Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №477 / 15 апреля 2022

 

Питер Брейгель Старший. Битва Масленицы и Поста. 1559

В одном из произведений очень не любимых мною Стругацких вождь говорит своим приближенным: «Что-то скверно здесь пахнет». И один из них ему отвечает: «Правда? А я не чувствую». Вождь пропускает эти слова мимо ушей и гнет свое: «Пахнет, пахнет. Тухлятиной, как на помойке».

Разве мы не чувствуем этот запах в рассуждениях о необходимости таких компромиссов, которые сродни капитуляции, в поведении нашей прозападной элиты? И почему, понимая значение распада СССР, отдавая себе отчет в том, что это не только геополитическое, но и метафизическое падение, мы могли полагать, что не будет этого скверного запаха? Или же отмахиваться от него, считая, что он не имеет решающего значения. Так-таки не имеет? Ой ли!

Отказаться от постоянного обсуждения того, что сейчас происходит на Украине, нельзя. Но и обсуждать это всё снова и снова под разными углами зрения невозможно. Потому что происходит то, что происходит. И происходить оно будет еще долго. Повторю еще раз коротко то, что, видимо, с трудом осваивается нынешним российским общественным сознанием.

Украинское общество последние восемь лет готовили к войне, то есть намагничивали. Прежде всего идеологически, но и не только. А российское общество в течение всего этого периода не намагничивали, а размагничивали. Не мобилизовывали, а демобилизовывали. И предлагали в качестве способа жизни некое специфическое потребительство ― существенно криминализованное, скудное для большинства населения, но не перестающее от этого являться именно потребительством.

Складывалось определенное общественное бытие. И на него, образно говоря, наматывалось (или налагалось, или наклеивалось) определенное общественное сознание. Всем казалось, что жизнь будет не радикально меняться в ближайшие годы, а воспроизводиться на протяжении достаточно долгого срока. Возможно, даже настолько долгого, что ты в этом воспроизводстве проведешь всё отведенное тебе время жизни. А значит, из такого общественного бытия, воспроизводимого без каких-либо качественных изменений, следует извлечь какое-то жизненное содержание. Не извлечешь его, будет еще хуже. Жизнь пройдет, будучи лишенной всяческого содержания. Как-то, знаете ли, обидно, не правда ли?

А из предложенного общественного бытия извлечь что-нибудь ценное тоже достаточно трудно. Пережевывается какая-то жвачка в виде очень незамысловатых удовольствий, достаточно унылого зарабатывания денег, переставших ко второму десятилетию ХХI века возбуждать так, как возбуждало ранее их наличие или их отсутствие.

С одной стороны, такое пережевывание достаточно сильно раздражало очень и очень многих (на современном сленге это называется «доставало»).

А с другой стороны, ну что поделать? Такая вот эпоха. И другой для тебя не будет.

Лично мне из этого состояния пережевывания унылой жвачки, причудливым образом сочетающего в себе благополучие, возможное и при очень скудном потреблении, с очень определенным отчаянием, удалось вырваться. Но это удалось сделать, только создав коммуну, то есть осуществив внутренний исход из того общественного бытия, того способа жизни, который был предложен в качестве общепринятого.

Но в такого рода исходах участвуют всегда некрупные человеческие сообщества, почему-то называемые сектами. Лично меня это название всегда изумляло. Ведь всё зависит от того, что предложено, не правда ли? И вполне может быть модель, в которой макросоциум в виде нормы принимает пьянку, разврат, расслабуху и так далее. Почему же в этом случае группа, которая эти нормы принять не хочет, и с этой целью задает самой себе, например, сухой закон, высокоморальный образ жизни и чрезвычайные трудовые нагрузки, должна называться сектой? Кстати, была ли в этом смысле сектой группа первохристиан, ушедших в катакомбы? Ее называли сектой и, возможно, внутри ее бытия были некие переборы. Но осуществляла она внутренний исход из бесконечного гниения Римской империи, заполненного одновременно и развратом, и садизмом, и унынием.

Почему люди, которые не хотят разлагаться вместе со всеми, ― сектанты? То есть я понимаю, почему люди, которые вместе со всеми не хотят жить бурной и наполненной внутренней жизнью, могут быть названы сектантами. А если всё наоборот, то при чем тут рассуждения о сектантстве? Не было бы этих самых катакомбных христиан ― не продлила бы свое существование Римская империя после Константина, не сформировалась бы Византия, не собрался бы снова христианский Рим после эпохи разрушения Древнего Рима варварами.

И разве не то же самое происходило с большевиками, которых тоже называли сектой? Разве не они начали собирать заново Русь после маразма позднего царизма и чудовищной бесперспективности, явленной Временным правительством после Февраля 1917 года?

А кто, собственно говоря, начинал строительство США? Если верить выдающимся американским историкам, то это делали прямо-таки натуральные секты, осуществлявшие полноценный исход из Европы. Лично я сложнее отношусь к формированию зачатков будущего американского общества. Но это не значит, что роль знаменитых протестантских сект в формировании США может быть сведена к нулю.

Так что я предлагал и предлагаю не приравнивать так называемые катакомбные структуры к сектам. Катакомбные структуры вполне могут порождать всё, включая новую государственность. Потому что они яростно отказываются от жизни в собственном соку. А сектам такой яростный стратегический отказ свойственен далеко не всегда. И потому они вполне могут стать не зачинателями новой яркой макросоциальности, а либо частью общего гниения, либо даже элементом добивания остатков мало-мальски живого макросоциума.

Но как бы то ни было, не катакомбность и не сектантство составляли содержание российского макросоциального бытия в период, который по аналогии с украинской бандеризацией можно назвать последним восьмилетием российского существования.

Настоящее содержание этого бытия состояло в многообразной размагниченности, идеологической прежде всего, но и не только. Я прекрасно понимаю, что настоящее содержание жизни в России создает провинция. Но в рассматриваемый мной период уже не было особого различия между размагниченностью какой-нибудь ярославской, саратовской, красноярской жизни и размагниченностью жизни столичной. При всей многообразности существовавшей размагниченности ее совокупный образ, конечно же, задавала Москва с ее знаменитой собянинской плиткой, собянинскими праздниками, собянинскими декоративными арками, загораживающими великие памятники, и так далее.

Ничего такого особенно плохого Собянин не делал. Утверждая это, я не хочу сказать, что Собянин делал что-то хорошее. Я всего лишь хочу сказать, что он ничего особенного не делал. То есть делал всё то же, что и другие губернаторы. Просто у московского мэра возможностей было больше для того, чтобы делать то же самое. Вот он и стал лицом, задающим некий тренд рассматриваемого мною периода. Еще раз предлагаю читателю сопоставить этот тренд с восклицанием одной из героинь чеховской драмы «Три сестры», которая выдала интеллигентным доходягам свое новое мещанское кредо: посажу-де, мол, цветочки, и будут пахнуть. Ну так цветочки были посажены и пахли.

По мне, так этот запах вполне можно называть смердящим. Или запахом тлена. Но кому-то он нравился. И тротуары, уложенные плитками, нравились. И цветочки нравились. И кафешки-мафешки, и этакий пошловатый климат хеппенинга нон-стоп, и многое другое.

Вот так и жили. Кто-то в свое удовольствие. Кто-то тоскуя. Кто-то сходя с ума. А крайнее меньшинство ― осуществляя этот самый исход.

Потом нарвались на ковид. И это резко усугубило ситуацию, не поменяв направленность развития того процесса, который я всегда называл гнилостным, смердящим, тлетворным и так далее. И который кому-то казался чуть ли не упоительным, правильным, отвечающим жизненному запросу.

И мало у кого возникал, например, вопрос о том, почему американская элита решила поделить мир на полюс добра и зла. И ввела Россию в этот самый полюс зла, притом что формально к этому не было никаких оснований. Ведь налицо была многопартийная система, разделение властей и прочие демократические забавы. Которые в ХХI веке уже не впечатляли, поскольку совсем уж очевидной становилась формулировка Блока:

Под знаком равенства и братства

Там зрели темные дела.

А кому какой-то Блок мог быть указом в ХХI столетии, да и когда-либо вообще? Ну примстилось ему, что что-то там зреет… И что? Жизнь менять по этой причине? Как? Зачем? А если даже это не примстилось Блоку, что поделать. Поток влечет куда-то ― ну ты в нем и влечешься. Как сказал наш президент по другому поводу: «Нравится, не нравится ― плыви, мой чёлн по воле волн».

Тут что главное с точки зрения текущего момента? То, что даже эта новая чудовищная манихейская черно-белая картинка, в которой нам уготована роль наичернейшего элемента, общество не впечатлила ни на йоту. И власть, видимо, не впечатлила. Сказано было нечто типа «собака лает, ветер носит». И никто на это не возразил, что, знаете ли, когда как. Когда ветер носит, а когда и за лаем что-то другое начинается. Рычание, например. Или укус. Или прыжок с желанием порвать горло.

Считалось, что американский пес брешет лениво и напоказ, и ничего опасного эта его черно-белая брехня не содержит. Не впечатлило и то, что почему-то в ХХI веке в виде врага был избран какой-то авторитаризм. Раньше всё же говорилось про тоталитаризм, который полностью извращает неотменяемые человеческие потребности. Говорилось также, что, напротив, авторитаризм не так уж и плох, ибо совсем неотменяемые человеческие потребности не подвергаются при нем наисвирепейшему надругательству, как при тоталитаризме. А еще говорилось, что бывает авторитарная модернизация, к которой в принципе надо относиться совершенно нормально.

Никто не впечатлился тем, что это было вдруг отменено сначала для развивающихся стран, в которых без элементов сдержанного авторитаризма развитие вообще невозможно. Не впечатлились и тем, что после этой отмены началось. И никто не спросил: что, собственно случилось? Почему хорошими были раньше авторитарные режимы Чан Кайши и даже Дювалье, а теперь любой авторитаризм стал плох и потребовал своего немедленного низвержения с помощью натовских бомбардировок и прочих сомнительных прелестей? Почему даже проамериканский характер авторитаризма того же Мубарака или Бен Али должен быть низвержен достаточно кровавым образом? И почему никого не смущает, что низвержение будет осуществляться с помощью «Братьев-мусульман»*, талибов* и еще невесть каких людоедов? Что за дела такие? Что за новые песни?

Фашисты из «Азова» (Организация, деятельность которой запрещена в РФ) проводят обряд почитания погибших.  Изображение: vladbard.blogspot.com

Ну и причем тут Россия?

Никто не задался такими вопросами. Никто не понял, что собака не брешет попусту и не сотрясает воздух. И что это даже не собака, а хищник, может, и не вполне здоровый, но еще достаточно свирепый. И раз этот хищник так изгаляется, то это значит, что он хочет вцепиться в чье-то горло. И он уже не скрывает, в чье именно.

Никто не захотел в течение восьми лет готовить российское общество и государство ко всему тому, что знаменовало собой такое поведение очень свирепого и опасного хищника. Напротив, всем предлагали праздновать, гулять, бухать, релаксировать, греть телеса на пляжах в отпускной период. И что-де, мол, если что-то случится, то армия у нас такая могучая, что дальше некуда, при этом профессиональная. Так что вы, знаете ли, отдыхайте, а армия свое дело сделает.

Так вела себя Россия.

А Украина вела себя диаметрально противоположным образом. Она маразматически проигрывала все слагаемые человеческой жизни. Она упивалась воровством и бесчинствами. Но при этом она сформировала миллион людей, готовых стать проводниками нечеловеческой, подлой и темной, но вполне себе мощной и ядовитой бандеровской идеологии. Украина взяла эту идеологию один к одному у Бандеры. И стала насаждать с помощью этого самого миллиона людей, способных к такому насаждению. Насаждать идеологию стали в каждом детском саду и школе, в каждом взводе украинской армии. А поскольку бандеровская идеология сродни вирусу безумия, причем вирусу весьма и весьма заразному, то это сумели насадить.

И вот теперь примерно 200 тысяч российских парней-контрактников должны противостоять около полумиллиону разноперых, разнокачественных, в различной степени бойких и неслабо вооруженных противников, окапывающихся в мощных оборонительных сооружениях, брать которые в принципе надо при пятикратном преимуществе в живой силе. А тут вместо этого чуть ли не нечто обратное. Плюс эта самая идеологичность. Плюс реальная многомерная поддержка Запада. Плюс многое другое. Неужели и теперь острота момента всё еще не ощущается?

Не зря говорилось в предыдущий период нашей истории, что народ и армия ― едины. То есть они едины во всем. Нельзя создать армию с одними социальными параметрами и население с другими. Либо и там, и там есть мобилизация, либо и там, и там ее недостаточно. Ну так ее и было недостаточно. А запашок, который кому-то так нравился, проникал повсюду. И лично мне казалось, что в армию он проник очень сильно. Но выяснилось, что я не прав.

Даже в размагниченном обществе армия повела себя далеко не худшим образом. И пробивается сейчас с достаточным упорством и ратным трудолюбием сквозь многометровые железобетонные укрепления противника.

Но разве всё остальное должно по-прежнему источать прежние запахи? А ведь запахи эти просто шибают в ноздри. Ну так и доколе?

 

* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.

 

 

https://rossaprimavera.ru/article/2242e761

 

07.04.2022 Русская судьба и воля Истории, или За что Россия сражается на Украине

Да, я надеюсь на то, что огромное давление Запада на Россию приведет к революции сверху. И что элита ротируется и всё это сдвинется в сторону, адекватную российскому историческому бытию

Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №476 / 7 апреля 2022

Сергей Игумнов. «Искореним шпионов и диверсантов!» 1937

Российское телевидение далеко не худшим образом информирует население о том, что происходит на Украине. Но телевидение ― это телевидение. Оно всегда опирается на короткие высказывания, компактные, желательно информационно плотные, и на какую-то комбинацию этих высказываний ― нарезку, сопровождаемую видеорядом. В рамках такой деятельности нашего, да и любого другого, телевидения (тут всё примерно одинаково обстоит), невозможно подробно обсудить картину происходящего на Украине. Можно представить данные, дать какие-то сведения, эти сведения можно чем-то дополнить. И хотя много чего говорится в интернете, но это не значит, что есть картина.

По нескольку раз в день участвуя в телевизионных передачах, спокойно собраться и предъявить эту картину в очередной передаче «Смысл игры» я не мог. И считал, что должен выступать по телевидению, потому что всё-таки в этом есть какой-то макросмысл.

Сейчас я оказался в Александровском. И, оказавшись тут, могу попытаться для самого себя, да и для всех, кто меня слушает, построить некую модель, обсудить совокупную ситуацию, по возможности избегая крайностей в этом обсуждении и выделяя нечто действительно существенное.

Так вот, по существующим более-менее правдоподобным данным, до начала нашей спецоперации Вооруженные силы Украины составляли 261 тысячу человек, из них 41 тысяча ― гражданский персонал. То есть собственно военный состав украинской армии до начала нашей спецоперации был порядка 220 тысяч военнослужащих.

Кроме регулярной армии, в составе тех сил, которые могли и хотели активно противостоять нашей спецоперации, была пресловутая Нацгвардия Украины.

Количество нацгвардейцев, которые должны были стать и на самом деле стали ядром того украинского войска, которое противостоит нашей спецоперации, ориентировочно 50 тысяч человек. Итого 270 тысяч человек. Кроме этого, сопротивление могли оказывать и оказывали 23 бригады так называемой территориальной обороны.

Примерный состав каждой бригады ― три тысячи человек: в среднем пять батальонов по 600 человек. Иногда больше, иногда меньше. Это худо-бедно еще 75 тысяч вооруженных людей, способных противостоять нашей спецоперации. То есть мы уже насчитали 345 тысяч человек, способных к военному противостоянию нашим действиям. Добавим к этому корпус резерва, состоящий из управления этим корпусом, трех танковых, двух пехотных, двух механизированных и двух артиллерийских кадрированных бригад. С началом нашей спецоперации на Украине была проведена мобилизация, в ходе которой последовательно были призваны оперативные резервы первой и второй очереди, всего не менее 150 тысяч.

Итого около полумиллиона человек, способных противостоять нашей группировке, осуществляющей спецоперацию. В какой степени противостоять? Кто из них обладает высокой мотивацией и каким-то боевым опытом и способностями, а кто используется в качестве пушечного мяса ― это отдельный вопрос. Но поскольку через так называемую АТО, через эту карательную омерзительную операцию в Донбассе, было пропущено достаточно много людей, то сказать, что все ― пушечное мясо, никак нельзя и, кроме того, на протяжении всех этих лет инструктора НАТО, инструктора просто американские, инструктора британские, в том числе пресловутого SAS ― парашютно-десантных войск, постоянно работали с украинской армией и стремились повысить качество тех военнослужащих, которым была уготована с самого начала роль ударного боевого отряда в войне с Россией. Причем войне на уничтожение.

Зачем нам преуменьшать возможности противника? Это и не к лицу, и не дает нам правильно понять ситуацию, а также правильно спланировать будущее. По указу президента РФ от 17 ноября 2017 года № 555 «Об установлении штатной численности Вооруженных сил Российской Федерации» военнослужащих в России чуть более миллиона. В этот миллион (еще раз подчеркну, что приводимые данные не претендуют на абсолютную точность и являются официальными) входят призывники и контрактники. Министр обороны России на одном из пленарных заседаний Общественного совета при Министерстве обороны сказал, что численность контрактников более чем в два раза превышает численность призывников. Если сложить более чем два и единицу, то есть три единицы, поделить на них этот миллион и умножить на два, то получается, что контрактников, ориентировочно, примерно шестьсот тысяч. Больше или меньше, я совершенно не претендую здесь на точность цифр. Вновь подчеркну, цифры приблизительные, но имеющие достаточно серьезное отношение к реальности.

Формируя ограниченный контингент для спецоперации, наше Министерство обороны никоим образом не могло включить в него всех контрактников России. Россия не может и не должна оголять остальные свои рубежи, обстановка на которых носит не до конца мирный характер. Она этого и не сделала.

Осуществление спецоперации в отдельно взятом регионе предполагало этот самый ограниченный контингент. Отечественные полуофициальные, но публично высказывающиеся военные эксперты вряд ли сильно ошибаются, утверждая, что в спецоперации на Украине участвует не более трети наших контрактников. Это было бы разумно.

Кто-то из таких вполне компетентных экспертов утверждает, что в операции задействовано 125–150 тысяч российских контрактников. Кто-то настаивает, что их там аж 200 тысяч. Но, по-моему, никто не называл цифру более двухсот. А значит, наш ограниченный контингент, участвующий в спецоперации, примерно в 2,5 раза меньше, чем тот разнокачественный контингент, который Украина может использовать в противодействии нам.

При этом выбранная украинцами или навязанная нашей замечательной армией этим самым украинцам тактика основана на оборонительных боях в городских агломерациях и укрепрайонах, где они сидят в котлах. Но они же там сидят и воюют. А обычно при такого рода боевых действиях необходимо трех-, а лучше пятикратное преимущество атакующей стороны перед стороной обороняющейся.

Мне справедливо возразят, что тут всё дело состоит в том, какова техническая вооруженность тех, кто противодействует нашему военному контингенту, и что у России эта техническая вооруженность намного выше. Это так и есть, не спорю, коль скоро мы рассматриваем тяжелое вооружение ― самолеты, вертолеты, тяжелую артиллерию, ракеты и так далее. Во всем остальном украинские военные оснащены не хуже российских. Но, конечно, умелое использование преимущества тяжелой военной техники не может не дать результата, и оно дало этот результат. Причем гораздо больший, чем лично я ожидал.

Однако, коль скоро речь идет о штурме укрепрайонов или сходных с ними городских агломераций ― промышленных зон и так далее, — причем о таком штурме, когда надо беречь и своих военных, что совершенно правильно, и мирное украинское население, что абсолютно правильно тоже, то преимущество в тяжелой технике, оставаясь по-прежнему решающим, теряет абсолютное значение. Ведь это не военный контингент в голом поле, где можно накрыть его сверху и завершить всё в течение получаса. Это люди, сидящие в бетонированных зданиях или даже в каких-нибудь промышленных или обычных жилых помещениях ― каменных, дополнительно укрепленных, ― они не вылезают в открытую схватку, они ведут сугубо оборонительные действия.

Как по ним можно работать? Как можно, так и работают. Вгрызаются иногда в четырехметровый слой железобетона ― в Авдеевке или где-нибудь еще, ― аккуратно наносят удары по жилым домам, насколько это вообще возможно в жизни, понимая при этом, что мирным населением там прикрываются. А также понимая, что вот так оголтело бросаться в эти штурмы, класть немерено своих ― нельзя, аморально, недопустимо.

Соответственно, возникает темп ведения боевых действий, картина в целом того, как именно распределены воинские контингенты на территории Украины ― огромной, между прочим, территории, и так далее.

А коли так, то из тумана различных военных или околовоенных фантазий начинает выступать некая очень относительная (я подчеркну, я тут не претендую на абсолютность), но правда о происходящем. А она состоит именно в том, о чем я только что сказал: наш ограниченный контингент по численности меньше того контингента, с помощью которого украинцы противостоят нашей спецоперации. При этом еще раз повторю: украинцы ведут сугубо оборонительные бои в котлах, окопавшись в мощных укреплениях, прикрываясь живыми щитами из мирных людей, и так далее. Можно, конечно, брать их измором, но это означает, что также измором будут браться и сугубо мирные люди, которых не выпускают по гуманитарным коридорам. Между прочим, практика, не имеющая аналогов в военной истории.

А раз так, то мне хочется спросить: прошу прощения, в каком галлюцинативном бреду могла родиться мысль, что при таком соотношении сил и таком характере боевых действий спецоперацию на Украине можно провести то ли за неделю, то ли за две недели? Кто эти люди, сначала утверждавшие подобное, а потом заявившие, что наш ограниченный контингент плохо воюет?

Если вы создали сами себе какую-то фантазию, пусть, может быть, даже и высокопоставленную, а потом сравниваете свою фантазию с реальностью и говорите: «Она же не совпадает!» ― то, может быть, вам стоит просто отказаться от фантазии? Ознакомиться с цифрами и ответить на вопрос, а как это вы всё планировали осуществить за неделю, две и так далее на огромной территории? Возможно, что на самом деле чья-то ставка делалась на то, что при первых ударах власть рассыплется, военные сдадутся, а мирное население будет приветствовать братские войска с цветами.

Но если такая химера владела чьим-то сознанием, то я не могу называть подобное сознание до конца адекватным. Ведь проблема даже не в том, что имеет место такое соотношение сил, имеет место и что-то другое. Украина ― это страна, которая проиграла всё. Она проиграла историческое самосознание, она проиграла экономику, чудовищно проиграла. Она увязла в чудовищном воровстве. Она не создала ни военно-промышленный комплекс, ни соответствующее оснащение армии. Она чудовищно себя ведет в культуре, средствах массовой информации, где угодно. Это тотальный провал, «фэйлд стейт» (Failed state). Но есть одно направление, на котором Украина действует с тёмной зловещей гениальностью, ― это направление идеолого-информационное.

Украина ― это моноидеологическое государство, взявшее на вооружение страшно тёмную бандеровскую идеологию. Эта темная, мерзкая, гнусная, античеловеческая, ультранацистская идеология была блистательно разработана ее создателями, доведена, если так можно выразиться, до технологических карт. И ее взяли на вооружение один к одному. Вот они брешут, что там «нет Бандеры». Кто-то в это верит?

Причем оказалось, что для реализации идеологии и ее соединения с информационной сферой имеется в наличии около миллиона достаточно убежденных людей.

Это огромное количество, понимаете? Дело не только в том, что украинское руководство решилось взять на вооружение эту неслыханную античеловеческую пакость. Еще раз подчеркну, блестяще разработанную нелюдью, которая ее сочинила именно для власти, для конкретной реализации. Дело не только в том, что это руководство решилось на подобную пакость. Дело в том, что для осуществления этой пакости у них был, кроме великолепных технологических карт, созданных всей этой мразью бандеровской, которая очень цепко рассуждала о том, «что мы будем делать, когда придем к власти», и вот дорвалась, ―, но и идеологический актив.

Может быть, это люди и неумные, фанатичные или безумные, но они движутся в одном мерзком нацистском идеологическом фарватере, и их всех востребовали для превращения идеологических химер в реальную идеологическую жизнь. Их востребовали ― и они оказались достаточно когерентны для того, чтобы это сделать. Ревностных, может быть, туповатых, может, каких угодно еще адептов этой идеологии поместили чуть ли не в каждый детский сад и чуть ли не в каждую школу, чуть ли не в каждый взвод украинской армии, во все органы управления.

Это и есть натурально, без дураков, идеологическое государство. А поскольку вдобавок там всё время в большом количестве вертелись циничные пиарщики, то они соединили эту идеологию со своими фокусами, своими образами, своей поганой ложью ― со всем чем угодно, и придали этому всему энергетический характер. Это было сделано с темной, зловещей гениальностью ― я отвечаю за свои слова. Не надо преуменьшать возможностей противника, каким бы мерзким этот противник ни был. Чем он более мерзкий, чем он более зловещий, тем точнее надо оценивать его возможности. Это было сделано, это было раскручено упорно и инвариантно на протяжении последних восьми лет в ультрарадикальном, фактически тоталитарном варианте. А перед этим еще на протяжении тридцати лет это всё разминалось в виде таких же проб пера. Кучма: «Украина це не Россия», Ющенко и так далее. Там много было «героев», которые в большей или меньшей степени это всё разминали. Да и Янукович недалеко ушел. И у этого была какая-то почва в национальном самосознании. Ну была!

Я не утверждаю, что эта идеология привела к тому, что все одинаково взбесились. Это не так. Всегда останутся здравомыслящие люди, которые в условиях террора лягут на дно. Всегда остаются люди, действительно убежденно симпатизирующие России.

Но мы же помним немецкий рейх ― он же развернулся-то по-настоящему, скажем так, в 1934 году, а уже в 1943-м это наткнулось на объективные данные о том, что фюрер проигрывает. Сначала Сталинград, потом Курскую дугу. Значит, в таком, совсем живом, смачном виде это всё просуществовало 9–10 лет. Срок, вполне сопоставимый с тем, в течение которого бандеризация Украины очень успешно осуществлялась в идеологическом, информационном ключе. Она возымела действие. Да, там очень много нелюдей, садистов и всего остального — но они могут убивать и умирать!

С гораздо большим удовольствием они пытают ― это всегда было свойством бандеровцев, отличительным свойством в сравнении с немецкой нелюдью, которая всё-таки в большей степени была готова не только пытать, но и умирать. Бандеровцы же упоенно занимались пытками и всем подобным. Так что сказать, что они вообще не лили кровь, и у них нет вот этой вот ретивости в том, что касается убийства ненавидимых ими москалей и всех прочих, нельзя. Это пропитало каждую пору украинского общества.

У нас же царствовала не идеология, а нечто другое. Этакая расслабуха, местами умеренно патриотическая, местами либерально-космополитическая. Россию целенаправленно ни к какой войне идеологически и информационно не готовили. Ее готовили к мирному существованию в некоем условном и очень проблематичном потребительском кайфе. То есть ее размагничивали, а противника намагничивали. Что совершенно логично в условиях, когда хотят, чтобы Россия проигрывала, а те, кто ее атакует, выигрывали. Их и накачивают соответственно. Эта машина накачки была соединена впервые в мировой истории с мощью так называемых респектабельных западных государств, очень немалой мощью. Образовалась фантастически гремучая смесь, которая, между прочим, много чего сулит в дальнейшем.

Возник зачаток будущего нового фашизма, очень недалекого в каком-то смысле от нацистского. И когда начинаются ахи и охи, дескать, «да какой нацизм, да боже, посмотрите какая кровь у Зеленского», то это очень трогательно выглядит. Ну совсем глупо. Уже с 1946 года нацизм сильно менялся. Вопрос всегда был не в том, какой народ выбран в качестве объекта ненависти и уничтожения. Тут есть одна закавыка, которую тоже можно обсудить, но только одна.

Вопрос всегда заключался в определенной теории элит и в том, что в рамках этой теории нет единого человечества. То бишь полноценны лишь те, кто господствует. Также есть промежуточные особи. И есть совсем недолюди, которых можно уничтожать, как кур или свиней. Какое нужно поголовье, такое и нужно. Это очень полезная для XXI века идеология. Поскольку она тесно связана с древним гностицизмом, всеми этими василидами, валентинами и так далее ― никуда эта связь не денется, она идет сквозь века, ― то, конечно, там есть одно обстоятельство. Оно состоит в том, что в принципе никакая теория расщепления вида homo sapiens не может существовать без проклятия в адрес создателя всего этого «кино». Которого, естественно, все эти люди с древнейших времен и поныне называют Демиургом. Считают злым, подлым и так далее. И в большинстве древних произведений, конечно, еврейским.

Подчеркиваю, это Демиург. Который не есть высшая сила. Так, хулиганящий мерзавец, создавший космос, гравитационную вселенную, вампиризм форм и бог знает что. А нужно вернуться в такой Абсолют, где всего этого просто нет.

И с каким бы видом дифференциации вида homo sapiens на различные подвиды вы ни имели дело, если только они это начали, то где-нибудь в потаенном загашнике у них всегда есть и необходимость всё уничтожить, потому что это всё подло и гадостно, как сама жизнь. Всё уничтожить, это раз. Необходимость найти то звено, которое сопротивляется этому уничтожению. И необходимость ненавидеть ту силу, которая создала всю эту гадость под названием жизнь, Космос и так далее. И тут рано или поздно, еврейский народ ― он может не сомневаться ― натолкнется на некую модель, в которой ему отведена соответствующая роль. Но это может происходить более уклончиво, менее уклончиво, находиться на первом месте или оставляться на закуску. Проблема сложная.

Сейчас же дело в том, что это всё на Украине реализовано. Это большое европейское государство с большой армией, какими-то ресурсами и с соответствующим населением, вставшим на подобный путь. Теперь давайте подумаем. Оно уже «по самые-самые» в этом. Брехня, будто этого нет и «какая, мол, денацификация, что вы несете». Оно уже вот так.

Противодействие обернулось санкциями. Санкции начали всё более и более подрывать сложившийся порядок вещей, всю эту омерзительную глобализацию и остальное. Глобализация стала распадаться. По ходу этого распадения всё же не ограничивается ценами на нефть и горючее. Где горючее, там продовольствие, все товары вообще и так далее. Плюс житницы, которые либо отсечены от мирового рынка, как Россия, либо просто находятся в некондиционном состоянии, как Украина. Плюс различные металлы, очень важные сельскохозяйственные удобрения и так далее и тому подобное.

О чем тут речь? О том, что жизнь будет неравномерно ухудшаться. Она будет ухудшаться в западном мире. И все об этом уже говорят: затяните пояса, наденьте свитера и так далее. Она будет гораздо сильнее ухудшаться в третьем и четвертом мире. При этом на Западе не только будет чуть-чуть голодно и холодно, не хочу преувеличивать, но и будут закрываться очень многие заводы. А значит, начнется безработица. Плюс ухудшение уровня жизни и всё прочее. Это будет вызывать соответствующие реакции у западного населения. А для того, чтобы доставить ему еще больше «радости», туда побегут не только миллионы украинских беженцев, что уже само по себе не так уж слабо, но побегут и люди из третьего и четвертого мира. Волнами. А это еще больше усилит антимигрантскую раздраженность, которая помножится на ухудшение образа жизни. Как вы думаете, к чему это приведет и к чему это приводит уже сейчас? Кто-то надеется, что при этом уцелеют центристские или либеральные правительства? Ой ли! Начнется что-то другое. И это другое, всегда беременное нацизмом, соединится с украинской наработкой.

Когда я сказал про идеологическую гениальность и всё прочее, я имел в виду невероятную мерзость и пакость, исполняемую соответствующими людьми. Но эти же люди несут ахинею о том, что век будет «украиноцентричным». То есть нацистскоцентричным, понимаете? Это катализатор глобального процесса, смысл которого совершенно ясен. При существующих моделях капитализма и при любых их модификациях всё равно нельзя дать ответ на один вопрос: зачем столько людей, если меньшее количество людей всё произведет, а ничего, кроме производства, нет. Это при коммунизме ― восхождение, Новый Человек… А так ― зачем вот эта, скажем, тетенька? Она в производстве не нужна, она писает, какает, кушает, одевается ― вот она зачем? Зачем их столько? Но нужно же иметь какую-то легитимацию для того, чтобы сократить людское поголовье. Значит, для того чтобы его сократить, его надо назвать быдлом, скотом, недочеловеками. Без этого оправдания уничтожать неудобно. И это прекрасно понимали и немцы, и бандеровцы.

Теперь. Налицо неравномерность развития при фазе сегодняшнего шизоимпериализма, шизокапитализма. Всё равно неравномерность развития остается ― вот как написал о ней Гильфердинг, как потом Ленин это подхватил, как это реализовалось в Первой мировой войне, так это и реализуется поныне.

В рамках этой неравномерности есть молодые капиталистические страны, а есть старые. Старые ― это Америка, а молодая ― это Китай. В Первой мировой войне, в преддверии ее, старой была Великобритания, а молодой ― Германия.

Значит, Соединенные Штаты, ощущая, как именно растет Китай, должны принимать меры или отказаться от гегемонии. Они никогда не откажутся от гегемонии, никогда. Ни хозяева их не откажутся, ни общество. А если бы гегемония была отнята, то это всё перескочило бы с первого места, которое сейчас даровано обожравшемуся и находящемуся в соответствующем ментальном и физиологическом состоянии населению, на место этак пятое-четвертое. Что резко бы сократило «халяву» и привело бы к очень большим бурям, которые правящий класс Америки никогда не допустит. Как не допустит он и исчезновения гегемонии.

Значит, мы имеем дело с ситуацией, при которой хошь не хошь, но американцам придется как-то выяснять отношения со стремительно растущей Китайской Народной Республикой. И они это записали во всех доктринах, и нас туда пристегнули. А как они это будут делать, кто-нибудь мне может объяснить? Вот кто это будет делать?

Наверное, это будут делать австралийцы, которые разведут очень-очень много кенгуру, кенгуру схватят тяжелое автоматическое оружие, блестящее, созданное американским техническим гением, и начнут истреблять китайцев? Вряд ли кто-то рассчитывает на такую утопию, правда? Поэтому хоть вы давайте Австралии подводные лодки, хоть не давайте, хоть вы ее так затачивайте, хоть по-другому, хоть вы ее вооружайте ядерным оружием, ―, а это Австралия. И всё.

Так кого же надо натравить-то на Китай, если своими руками не хочется этого всего делать? Например, Индию ― дорога проторенная. Но! Индийцы упорно не хотят. Они понимают, к чему их готовят. Они готовы любить Соединенные Штаты и с радостью брать оттуда всё, что Соединенные Штаты дают, как были готовы к этому и китайцы где-нибудь лет 30–40 назад. Но они совсем не хотят таскать каштаны из огня американцам и памятным им британцам, которых они, может быть, и ценят, но ненавидят. Память о колониализме ― это вещь суровая.

Но тогда остается один кандидат, там, на Дальнем Востоке и Юго-Востоке ― это Япония. Для нее это дело привычное, для самурая резать китайцев ― дело привычное. Может, самурай чуть-чуть и оброс жирком, но его можно привести снова в необходимое состояние. Но тогда этой Японии надо дать и армию соответствующую, и ядерное оружие ― на всю катушку. А это значит ― сокрушить Ялтинско-Потсдамский мир.

Теперь, тут же не одна Япония. Тут Германия сразу говорит: «А мы уже, знаете, так боимся русских, что $100 миллиардов евро на создание нового бундесвера». И что же, он тоже будет неядерным? А кому он тогда нужен? Значит, тогда и Германия, и Япония должны быть вынуты из темницы Ялты и Потсдама. Их надо отмыть, отряхнуть и дать им возможность стать не преступными державами, совершавшими черт-те что в ходе Второй мировой войны и потому всё время кающимися, а державами хорошими. Например, воюющими с Россией, с русскими. А также с китайцами.

Но тогда, если рушатся все остатки Ялтинско-Потсдамского мира, то неизбежно нацизм становится главным выгодоприобретателем. Чем глубже этот Ялтинско-Потсдамской мир, тем нацистам хуже. Тогда они чудовища, звери, и они фрустрированы, придавлены политически и прочее. Если всё это уходит, ―, а было понятно, что всё это начнет уходить, как только охают коммунизм, а вслед за коммунизмом начнут рушиться христианство и все мировые религии, ― тогда эта нацистская гадина выпорхнет из этого дела, выползет или всплывет. Но теперь мы видим еще более яркие свидетельства того же самого масштабного процесса, он идет.

И у меня, в связи с тем, что я сейчас излагаю, и в чем я абсолютно убежден, ― я не сейчас стал в этом убежден, а гораздо раньше, лет этак тридцать пять назад, ― у меня в связи с этим возникает вопрос к определенному поколению, а также к тем, кто его предрассудки наследует: «Милые, а вы чего хотели? Чего вы хотели, когда мягенько, кое-как относились к распаду СССР?» Разве этот распад СССР сам по себе не был кровавым? Разве мне приснились Сумгаит, Фергана и все прочие «удовольствия»? Он же уже на момент, когда всё разваливалось, был кровавым. Разве он не стал еще более кровавым, когда это всё по-настоящему развалилось? Разве не выяснилось, что грузины хотят резать абхазов и осетин? Что молдаване хотят расправляться с Тирасполем? Что прибалты хотят изгонять русских, устанавливать полуфашистский режим с неравенством людей ― с «унтерменшами»? Что по соответствующим траекториям пошел юг, а уж Кавказ тем более? Разве это всё не стало ясным? Разве это не было ясным уже до распада и не стало ясным сразу же, как он начался? Разве дальше всё это не шло по нарастающей? А почему оно шло по нарастающей?

Друзья мои дорогие, а потому оно шло по нарастающей, что ни одна из этих освободившихся от «гнета» русского империализма и коммунизма суверенных республик не была государством. Вы понимаете, Франция была и есть государство. И Великобритания, и Испания. Германия ― молодое государство, но тоже существует как государство. И даже все эти там Польши, Чехии и Италии и так далее ― у них что-то есть, есть какой-то инстинкт, высшее понимание того, что такое государство. У этих обрубков Советского Союза не было и не могло быть ничего такого. У них нет истории государственности, у них нет опыта населения по несению креста государственности на своих плечах. Этого нет вообще.

Что касается Армении или Грузии, там какие-то есть воспоминания о царе Тигране, царице Тамар, Давиде-строителе и так далее… Но это — «вспомнила бабка, как девкой была». Основное время своего существования эти территории находились под османским и персидским игом, от которого их спасла Россия. Азербайджан был просто частью этих восточных империй, или сатрапий, или султанатов.

Средняя Азия, кроме каких-то эмиратов, ничем не была. Русские дали им всё, включая письменность, культуру и так далее.

Украина была советской и никакой. Ее не было. Трудно передать, что такое этот опыт несения креста государственности. Это русский опыт.

Прибалтики как исторически значимой территории, где бы этот крест на себе несли, не было ― Литва входила в Великое княжество Литовское, а дальше был Тевтонский орден и всякие остзейские бароны.

Это же факт. От него никуда не денешься. Значит, оказавшись суверенными на халяву, просто по факту, эти обрубки империи должны были как-то жить. В обрубках начался регресс. Единственное место, где процесс как-то удержали ― это Белоруссия Лукашенко, там такого регресса не было, потому что регресс начинался, когда дико расплевывались с советским и российским прошлым.

Вдобавок к этому было сказано и в России, и везде, что мы построим капитализм за пять лет, с 1991-го по 1996-й. И никто не сказал очевидную вещь, что это будет криминальный капитализм. А какой еще? Академик получал чуть больше тысячи рублей. Он мог купить Красноярскую ГЭС? Так кто ее мог купить? Либо «общаки», либо какие-нибудь такие спецструктуры, которые покруче «общаков». Они и взяли всё. Началось чудовищное ограбление.

Началась деградация всех индустриальных сторон жизни, ибо их всем этим народам несли русские. Начались гонения на русских, сгон с земель. Это всё бесплатное удовольствие, да? Это вот так ― можно?

В результате вместо всех этих государств ― повторяю, кроме как у Лукашенко, который пошел другим путем: уважение к советскому прошлому, пусть и дозированное, ясная связь с Россией, на этом фоне всё-таки сохраненная модернизация и какое-то упорядочение жизни (он же не зря говорит «красавица-Беларусь», он действительно ценит то, что там осуществлено) ― везде в других местах началось черт-те что и сбоку бантик.

И на Украине, как на самом мощном обрубке, это все вспухало наиболее чудовищным образом: отсутствие государственного опыта, необходимость фальсифицировать историю, антирусская накачка (значит, нет уже и русского опыта, нет связи с русской культурой) ― возник монстр. Этого монстра стали накачивать: оружием, ненавистью, всем, чем угодно. Он стал вспухать. Какое это имеет отношение к нормальным государствам? Кто тот странный человек, который считает, что достаточно получить суверенитет — и все? «Что вы ко мне лезете? Я теперь суверенный!»

Теперь об этом суверенитете.

Нынешний период жизни мира и России я воспринимаю с таким глубоким чувством тревоги, что мне совершенно всё равно, чем легитимируется проведение тех вещей, которые я поддерживал и поддерживаю.

Я ценю Ленина. Я считаю, что Ленин собрал державу после того, как ее пустили в распыл и капиталисты с февраля по октябрь 1917-го, и, конечно, их предшественники, доведшие страну до ручки, ― они обязаны отвечать за такой печальный исход этой истории. Ленин заново как-то собрал, с ошибками, без ошибок, в ту или другую сторону, и что он когда говорил ― мне это как-то не интересно. Вот он собрал и всё. И умер.

Потом страна дособиралась Сталиным, и она выдержала величайшую войну и чем-то стала. Но если нужно всё это отстраивать с царя Гороха или от Российской империи, да ради бога, о чем речь.

Ленин совершал ошибки? Ну совершал.

Одна из этих ошибок Украина? Ну Украина ― дальше что?

На это очень трудно опереться за пределами историографии, философии. То есть в правовом и в прочем смысле. А вот на другое-то опереться можно. Говорят, что (это очень нравится) раз он там написал право наций на самоопределение, то этим правом и воспользовались.

Вы расскажите Сталину, как надо пользоваться правом наций на самоопределение, или Коммунистической партии в момент, когда она не дошла до маразма. Но предположим.

Османская империя распалась, и что? В ней не было права наций на самоопределение ― она не распалась? Австро-Венгерская империя не распалась? Британская империя не распалась? А китайская империя не распадалась несколько раз без всякого права наций на самоопределение?

Так в нем ли дело? Хотя, конечно, оно отягощало ситуацию с распадом России, но не более того. Потому что на последнем этапе существования Советского Союза было проведено несколько действий. Первое: была создана вполне себе демократическая власть ― Съезд народных депутатов СССР.

Те, кто постарше, помнят, как они сидели перед телевизором и смотрели на безумно яростные дискуссии. Там друг друга поносили, утверждались разные истины, Сахаров противостоял Горбачеву и так далее. Это была абсолютно демократическая власть. Эта власть приняла закон о выходе союзных республик из состава СССР. Вдобавок он был подкреплен референдумом о необходимости сохранить СССР.

Значит, выход республик из состава СССР мог осуществляться только на основе закона, принятого демократическим Съездом народных депутатов СССР.

А согласно этому закону выходить так, как выходили, было нельзя. Нужно было сохранить в Союзе всех, кто хотел. Например, Тирасполь, который об этом заявлял много раз, и, уверяю вас, большую часть Украины.

Знаете, когда Канаду начали расчленять, выделять из нее Квебек, было сказано: «Если делима Канада, то делим и Квебек». Если делим Советский Союз, то делима и Украина. А как же? Почему нет?

И если бы выходы осуществлялись по закону, то вся эта южная и восточная Украина оказалась бы в пределах СССР, Тирасполь оказался бы в пределах СССР. А поскольку там еще были оговорены правила с союзной собственностью и прочим, а также равноправие всех народов, населяющих отделяющиеся республики, то я сомневаюсь, что кто-нибудь захотел бы выйти по закону, и это все понимали.

Значит, задача была в том, чтобы выйти не по закону. И для этого понадобилось каким-то чудовищно бредовым, антиправовым образом ликвидировать Съезд народных депутатов СССР, который был высшей властью. Сослались на то, что ГКЧП выкатил танки. А какое это имеет отношение к существованию государства? Я знал этих людей, для меня они были слишком мягкими и очень порядочными людьми, все они ― Шенин, Язов, Крючков и другие. Предположим, кто-то считает их абсолютными преступниками, негодяями и прочая ― ну и что, тогда их надо было расстрелять. Но Съезд народных депутатов СССР не мог прервать свое существование, а он прервал. По идиотской, бредовой причине под названием ГКЧП.

А далее на основе этого прерывания было осуществлено преступное, мерзкое, пакостное расформирование СССР в Беловежской пуще. И люди, которые попали в это, как кур в ощип, вдруг оказались на территории других государств. А они жили в республиках и не тужили, и они совершенно не считали, что они в других государствах. Дальше обрубки начали дергаться, дальше они начали набухать кровью. Дальше эта кровь стала всё более черной, нацистской. А дальше возникло то, что возникло сейчас.

Нет исторически, юридически и политически полноценно законных государств в виде вот этих отпавших частей Советского Союза. Назовите его империей ― что ж, прекрасно, для меня лично империя ― понятие со знаком плюс, это наднациональное идеократическое государство. История постсоветского существования «обрубков» чудовищна, и самая чудовищная ее страница, по-видимому, всё-таки Украина.

А поскольку мировой процесс востребовал нацизм снова как ради того, чтобы обеспечивать американскую гегемонию (а куда тут денешься без Японии и Германии, сам будешь воевать?), так и для того, чтобы сокращать человечество, то нужно было найти точку опоры. Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю».

Так вот, этой точкой опоры стала Украина. Не маленькая Прибалтика ― половина населения уехала, а половина как-то прозябает ― нет. А именно Украина как нечто крупное, такое, во что стоит вкачивать этот нацистский бред. Ну так его и вкачали. Когда его вкачали в Германию, она что, увидев советские войска, офигела и сказала: «Советский брат, спасибо за освобождение»? Немцы до последнего воевали в Рейхстаге, в Берлине. Потому что нет ничего более страшного и мощного одновременно, чем античеловеческая, нацистская идеология, вкачиваемая в население всерьез, полностью.

Когда была подписана капитуляция и вошли оккупационные войска проводить денацификацию, вот тогда немцы поняли, что фюрер был не ахти. И то не все. А до этого они не понимали. И они сражались на всех рубежах, даже видя, что это бессмысленно. Линия Одер ― Нейсе и так далее. А почему? А потому, что это ― идеология.

Александр Дейнека. Солдат в плащ-палатке. 1942

И вот теперь, я считаю, можно перейти к главному. К несовершенствам всего, что происходит сейчас.

Для начала я всё-таки скажу пару слов просто о себе ― поскольку тема эта экзистенциальная, то тут как-то личностный фактор нельзя вывести за скобку. В 1993-м году, в апреле, на референдуме ограбленный российский народ поддержал Ельцина. Вот это так случилось. Из песни слов не выкинешь. Это вам не 1991-й, когда все растерялись: какое-то ГКЧП. Уже ограбление произошло, уже стало ясно всё. На самом деле и в 1996-м его поддержали. Поддержали этот криминальный грабительский капитализм. Эту чудовищную аморальность, этот культурный и социальный регресс ― все поддержали. Но решающим был 1993-й год.

Мне было страшно тяжело. Я прекрасно понимал, что ни в какую так называемую цивилизованную страну я не уеду. Мне это предлагали американцы еще в конце 1980-х, говоря, что «большая зарплата, коттедж, и главное, чтобы ни слова по-русски» ― это я цитирую, как было сказано. Я ответил: «Зачем нужны все эти прелести, если я ни слова не смогу писать на русском?» Предлагавший просто усмехнулся, пожал плечами. И, конечно, никуда бы в это просвещенное сообщество я не уехал. Потому что, во-первых, оно мне отвратительно. А во-вторых, я понимал, что довольно быстро там надо будет начать работать против своей страны.

Но какие-нибудь, я не знаю, Кордильеры, Гималаи или что-нибудь еще совсем экзотическое, с таким запиранием в скит, где ты читаешь философско-метафизическую литературу… В какой-то момент этот греховный соблазн у меня был, когда я увидел, как проголосовали за Ельцина.

Но он длился очень недолго. Может быть, сутки. А потом я понял, что без России жить не могу. Что я, помимо всего прочего, русский деятель культуры. Я хочу писать и ставить спектакли на русском языке. Что как бы мне это общество ни было несимпатично, но это мое общество. И что раз так, его надо защищать. Нужно признать, что оно совершило метафизическое падение, о котором я и сказал сразу же. И что это всё будет двигаться отвратительнейшим способом на всей этой бандитской чудовищно разрушительной основе. Но это надо поддерживать, чтобы оно было.

Это был чудовищный, трагически сложный выбор. И он материализовался в Чечне: тогда Анпилов начал орать, что надо поддержать Басаева против Чубайса. Мой выбор был один: это государство и это общество надо спасать, понимая, насколько они, мягко говоря, не ахти. Вот надо. И я начал это делать. И последовательно, фактически всю свою жизнь, занимаюсь только этим.

У меня нет иллюзий по поводу того, насколько всё скверно. Я просто знаю, что расчленение и американские вертолеты на территории ― неизмеримо более скверно. Где-то на передаче у Петра Толстого я сказал, что Россия ― это гнилое бревно, которое подпирает дверь, а в дверь эту ломятся псы ада. Ну вот, это то, чем я живу. Я так это вижу. Да, я надеюсь на то, что огромное давление Запада на Россию приведет к революции сверху. И что элита ротируется и всё это сдвинется в сторону, адекватную российскому историческому бытию. Но я прекрасно понимаю, насколько до этого далеко. Поэтому, когда мне говорят: а вот здесь фигово, и вот здесь фигово, я думаю: «Батюшки, да какие же люди-то! А они, видимо, считали, что будет хорошо?» А я так никогда не считал.

Никакой такой формально-политической деятельностью типа депутата Госдумы или чего-нибудь еще я никогда не хотел заниматься. Мне несколько раз это предлагали, я каждый раз отказывался. Я хочу быть театральным режиссером, деятелем культуры, общественным деятелем и всё. Просто я хочу, чтобы страна была.

И в тот момент, когда она начинает находиться под угрозой, я включаюсь. И всё. Я это, имеющееся, никогда не идеализирую, никогда не буду прославлять, потому что я считаю, что в основе этого лежит некая порочная схема. Я ее называю «вхожденчество». Это не мелочь, не хухры-мухры. Это не маленькая деталь, от которой можно избавиться. Это огромное масштабное явление. Россия ― сегодняшнее государство, политическая система, этот правящий класс, да и всё потребительское общество ― они были сконструированы для вхождения в так называемое мировое сообщество, а на самом деле в западную цивилизацию. Пределом этого вхождения, желанным, было вхождение в Европу, полноценное. В Брюссель и в НАТО.

Планировалось это. И сколько я ни убеждал, что этого никогда не будет, это планировалось. «Если нельзя, но очень хочется, то можно». И это называется «вхожденчеством». Под это было создано всё. Говорилась простая вещь. Я тут бы очень хотел останавливаться на простейшем. Если у нас есть столько сырья, и мы его можем продавать на свободном глобальном рынке, то зачем нам эта автаркия, зачем нам всё свое машиностроение? Да мы купим, что нам надо. Зачем нам вся индустрия лекарств? Да мы их приобретем в просвещенных странах. Зачем нам всё другое? А поскольку всё равно мы хотим идти следом за этим светочем под названием «западная цивилизация» неким путем, который называется мейнстрим, единым магистральным путем, которым человечество топает, как говорил герой Галича, к своему светлому концу, то всё надо приводить к этому знаменателю. Болонская система, скажем… Мы же хотим входить? Все компоненты вхождения и истребление всего, что мешает входить и рассматривается как лишнее, ― налицо. Это осуществлялось на протяжении всех тридцати лет постсоветской жизни. А началось еще раньше, при Андропове фактически. Мягенько. А потом приобрело характер шабаша.

Беловежье ― один из пунктов этого шабаша. Девяносто третий год, девяносто шестой ― всё то же самое. Это неизменный постоянный курс потребительского общества: европейское государство этакого потребительско-полупрозябающего типа. Элита, деньги, яхты, то-сё, пятое-десятое и постоянное желание хоть как-то войти в это всё поглубже. В этом смысле никакой разницы между эпохой Ельцина и эпохой Путина не было.

У Путина был и, я думаю, что до сих пор остается в виде руководящего, некий консервативный идеал создания европейской сильной страны. С армией, суверенитетом, европейскими нормативными принципами и всем остальным. Это его идеал, это идеал Петербурга. Империя будет, могутность будет, пусть только сунутся… Но при этом какая разница… Немцев сюда, все приводим к этому стандарту и тогда-то… Вы думаете, это хухры-мухры? Именно это создано. Помноженное на всероссийские специфические качества.

Да, Путину удалось упорядочить воровство. Он его подприжал и упорядочил. Поэтому есть какой-то бюджет и всё прочее. Но это всё та же система с генезисом первоначального накопления, взятым из криминальной сферы. Она ж никуда не делась. Какие-то наиболее одиозные деятели исчезли, а это всё осталось. И мы топали и топали туда. Это сотни и тысячи людей, это исступленная вера, это все институты, приведенные к этому… вдумайтесь!

Там был один трагический нюанс. Запад, который так любили, с которым так хотели бы быть «вась-вась», облизывать его со всех сторон ― приговорил российское государство. Оно ему не нужно, в этом мегатренде России нет места, это приговоренная страна. А Путин, например, страну любит, он хочет ее видеть такой вот европейской, он считает, что он марафет наводит, благо какое-то делает. А Запад, под стандарты которого это всё загонялось, ненавидит Россию люто. Он вот сейчас обозначил, насколько. Чудовищно, немыслимо ненавидит.

Поэтому я понимал и понимаю сейчас, что вхожденчество столкнется с этой ненавистью, оформленной в качестве войны ― она оформилась в виде этой войны, когда Россию пристегнули к лагерю авторитарных стран вместе с Китаем. Стало ясно, что этот колокол звонит по ней. Всё!

Поскольку последовательно ― и Путин прекрасно понимает это, начиная с Чечни он говорил об этом неоднократно ― Запад делал всё для добивания России, несмотря на то, что она стала типа демократической, подымала платки в лице министра иностранных дел Козырева американским послам, лебезила как угодно ― всё равно добивали последовательно, потому что она не должна жить. И понадобилось сдерживание этого добивания, сначала в Крыму и в Донбассе, теперь вот другим образом.

Я понимал, что люди, которые хотят иметь совсем другую Россию, чем та, которую я люблю, рано или поздно будут вынуждены увидеть, что эта Россия жить в этом мире не будет. Западный тренд мира и существование такой России ― две вещи несовместные. Всё! Она либо должна выйти из тренда, чтобы жить, либо должна умереть. А сказано было: «Нет, в тренде-то мы останемся, но жить мы будем, а все, кто нам в этом помешают, познают силу наших мышц».

Это ошибка. И это ошибка, которая будет очень мучительно сказываться на нашем будущем. Как только возникло это вхожденчество, под него стали строить соответствующую систему. Начиная с признания Южной Осетии и Абхазии, на всех совещаниях, в том числе высокопоставленных, я говорил то, что сейчас повторю один к одному. Вот у вас стол, он выдерживает определенную нагрузку. На нем очень хорошо писать, даже если я на него сейчас залезу и начну плясать, он не сразу рухнет, а может, вообще не рухнет. Но на него нельзя поставить тяжелый современный танк. Для того чтобы поставить тяжелый современный танк, нужно залить бетон вот здесь вместо стола, а для того чтобы писать, рисовать и даже плясать ― нужен просто стол, и не нужен этот бетонный постамент. Он продавит пол, под него надо будет подводить фундамент.

«Так вы скажите, под какие условия вы выстраиваете политическую систему, политический класс, а в общем-то, и общество? Ну скажите это!» ― спрашивал я достаточно высоких администраторов в зале Совета безопасности сразу после признания Южной Осетии и Абхазии. Это, наверное, в каких-нибудь стенограммах зафиксировано. И с тех пор я это повторял неоднократно. «Нет, нам нравится такая система! Мы будем сидеть за столом, но на стол поставим танк». В общем-то, может быть, и не будет танка. В 2014 году было уже совершенно ясно, что ответом на то, что сделано, станет холодная война. «Нет, холодной войны не будет!» Хорошо, не будет и не будет! Ее сейчас нет, значит, и в дальнейшем не будет!

Что за кино?! Кино простое: если нельзя, но очень хочется, то можно. Хочется быть вхожденческой страной. Построена замечательная вхожденческая страна. Каждый раз, когда я вижу московские тротуары, вспоминаю «Три сестры» Чехова: «Я посажу цветочки, и будет пахнуть!»

Может быть, это кому-то нравится. Мне главное ― жить в России. Я найду место, способ и всё прочее. Но так будет нельзя. Нельзя.

Вам нужна политическая система, которая выдерживает давление танка. И это давление, эти тонны создаст Запад. Он вас будет убивать. Вы будете его любить и хотеть в него входить, а он вас будет убивать. Вы начнете огрызаться, тогда будет вас еще больше убивать. И насколько бы он ни был гнилым, насколько бы он ни был тухлым, насколько бы он ни был слаб, это всё равно Римская империя эпохи Диоклетиана, Нерона или не знаю кого — поздняя Римская империя эпохи упадка. Она так просто не сойдет. Для того чтобы выдержать ее давление, нужен бетонный постамент, то есть другая система. Внутри нее должна быть идеология. Эта идеология должна обладать и страстностью, и каким-то уровнем консенсусности.

Всего этого как не было, так и нет. И тут всё это накладывается сейчас на одно из по-человечески мне симпатичных качеств Путина.

Путин ― не Калигула, не Нерон, не какой-нибудь там совсем свирепый западный Аттила. Он в меру доброжелательный и в меру сильный европейский политик. Он не Сталин. Вот какая-то барышня что-то не то там квакнула по телевидению, заявив, что она против войны на Украине. И барышню как-то там чуть-чуть поприжали, но она не дает сейчас признательных показаний, что она агент японской и итальянской разведок. Этого же нет. А потому, что есть какая-то человечность, какое-то понимание, что инакомыслие возможно, какая-то вообще достаточно мягкая субстанция, которая, однако, как только начинают сильно и очевидно угрожать государству, всё же становится жесткой. Но внутри этого дела возникает опять же человеческая проблема.

Нельзя просто так взять, и тех людей, которые должны были обеспечить вхожденчество и жили вхожденчеством, переориентировать на прямо обратное. Они не могут и не хотят. У них другие рефлексы. Вот это всё входило, входило, входило, а потом оно взяло и раз! ― разорвалось. А обрывки-то шевелятся.

У нас сейчас нет совсем исступленных вхожденцев, потому что сейчас все понимают ― куда входить-то? В мир, где «Русских танцовщиц» Дега заменяют на «украинских», что ли? Куда входить? В запрет Чайковского, Достоевского и бог знает еще чего? В этот бесконечно ненавидящий мир?

Но у нас вместо таких линейных вхожденцев, которые притаились (я не называю это пятой колонной, во-первых, потому что это не пятая колонна, а во-вторых, потому что это хуже, чем пятая колонна), есть люди, которые мечтают вернуться в это вхожденчество, мечтают. Я их называю «обратимщики», потому что это люди, которые мечтают, чтобы процесс на Украине был обратимым. Чтобы всё вернулось назад. И «минималисты», потому что все понимают, что для того, чтобы это стало обратимым, всё нужно сделать по минимуму.

Это огромные группы в обществе, которое как целое, как народ сейчас восприняло нынешний резкий поворот сугубо положительно, оно создало политическую волну этой поддержки, волна огромна, она не имеет ничего общего с четырнадцатым годом или с временами Абхазии и Осетии, это совсем другая волна, не крымская. Она огромная. Но это волна ожиданий. Ну есть же, черт возьми, специалисты-то еще в стране, которые понимают, чем чревато невыполнение перегретых общественных ожиданий? А вдруг окажется, что обещания не будут выполнены? Это очень тяжелый процесс. Чем выше эта волна ― может быть рейтинг 100% и исступленная поддержка, ―, но если ожидания, под которые это возникло, не выполнены, то я бы уподобил ситуацию спортсмену, который занимается сёрфингом и плывет на гребне волны. Пока он на ней плывет, всё замечательно, как только он с нее соскакивает ― всё!

А я не хочу этого соскакивания, потому что я считаю, что если только оно возникнет, то тут будут не правые, не левые и не красные проекты, никакие не монархии, а тут будут американские вертолеты над расчлененной территорией. Я так считаю, я об этом говорил всегда. Мне не нравится нынешняя действительность, но это не значит, что я не буду ее защищать. То, что сейчас возникло, ― есть рефлексы вот этого минимализма и обратимости, они исходят из всей структуры существующей политической системы, общества и так далее, это не личные свойства господина Мединского или господина Абрамовича, это всё вот это. Его разорвали, а оно шевелится, понимаете? Оно тридцать лет таким делалось.

В это всё вложено, и говорилось: «Создавайте смешанные капиталы, смешанные семьи, все идите туда ― это наше будущее». И это вот сейчас дергается и не понимает, оно пытается назад вернуться. Эта фраза министра иностранных дел, что, дескать, они перебесятся и мы вернемся к прежнему… Вот они сейчас похолодают, поголодают, и мы вернемся в эту идиллию, а раз мы вернемся, давайте какой-нибудь мирный договор разминать, ну какой-нибудь. Это оказалось произнесено.

Во-первых, я считаю, что мирные переговоры всегда надо вести. А почему их не вести? Они технический характер носят. Об обмене пленных надо договариваться? Надо. А о гуманитарных коридорах надо договариваться? Надо. Но произошло-то другое. Вдруг оказалось, что обществу сообщили ― перегретому обществу, ― что будет какой-то шаг назад, какая-то дипломатическая операция, по принципу «шаг назад», мы оттуда уйдем и что-то сделаем.

Я помню, как это было в четырнадцатом году: действовала мантра «Путин слил». Некий персонаж, сидевший в Донбассе, орал, что у него нет оружия, что его бросили, что он такой бедненький и так далее, что он единственный защищает русские интересы и русский мир, а его Путин слил. Он повторял это непрерывно. Он нагло лгал! Я вам говорю, как человек, который был внутри этой ситуации по уши. Он нагло лгал! Никто тогда никого не слил! Он тряс какими-то деревяшками, говорил, что автоматов нет. У него было всё. Он это всё оставил там, откуда бежал ― бежал в Донецк. Если верить не только Бородаю, но и его собственным более поздним откровениям, хотел бежать дальше. Значит, под мантру «Путин слил» сливали те, кто орали «Путин слил», понимаете, о чем я говорю? Вот эти негодователи, оравшие всё это, они сами хотели слить ― они вели переговоры с «Правым сектором» (организация, деятельность которой запрещена в РФ), получали коридоры, «варили бабки» и хотели бежать дальше, если бы мы их не остановили тогда. И не было бы ни ДНР, ни ЛНР, ни Иловайска, ни Дебальцево, если бы эти «герои», оравшие, что «Путин слил», возобладали.

Все было сложно, да. Но это же правда о той ситуации!

Поэтому я действительно считаю, что истерические, заполошные вопли во время военной кампании, смакование каких-то, всегда огромных ― читайте Толстого ― недостатков ведения кампании, и так далее, это, как говорила моя бабушка, нехорошо. Это нехорошо! Это нехорошо, даже когда это делают граждане России. И это вдвойне нехорошо, когда это делают граждане стран, которые могли бы тогда ― если уж рекомендуют нам некий военный радикализм ― сами исповедовать подобный радикализм: занять заново Синай, сектор Газа. Как говорят, начни с себя.

А теперь другая сторона той же медали: а разве хорошо исполнять то, что было исполнено в Стамбуле? Это же тоже нехорошо! Кто такой заместитель министра обороны, заявивший, что «мы по политическим причинам будем отводить войска»?

Это может заявить только Верховный главнокомандующий.

Где его credentials, этого замминистра? Он торговал оружием всю жизнь ― пусть и торгует.

Вы хотите перегруппировывать войска? Это ваше право. Мы создали слишком много точек, в которых, так сказать, наша военная группировка, не слишком большая, оказалась диффузной? Соединяйте эти точки, концентрируйтесь последовательно на тех или иных направлениях ― это ваше право. Зачем этот политический понт от лица людей, которые не уполномочены?

Теперь у меня вопрос о том, что именно происходит с заявлением господина Мединского. Он «озвучил слова украинцев». Вроде бы ничего особенного, но это произошло не в той интонации, не в том стиле, с неким крещендо, которое совершенно явно связано с желанием сделать процесс обратимым, минимализировать всё. Уж кто так этого хочет, как господин Абрамович!

Теперь меня спрашивают: «А вы этого не хотите? Вы не хотите, чтобы о чем-нибудь приличном мы договорились с Украиной?» ― Хочу! Вот понимаете, я ― хочу! Но, как говорят в таких случаях, хотеть не запретишь.

Я только спрашиваю: о чем вы хотите договориться? О чем? Государственная дума, Совет Федерации и лично президент признали Донецкую и Луганскую область в полной территории, которая у них есть, и сейчас мы пробиваем «Пионами» четырехметровые бетонные доты. Да?

Мы из этого уже не выйдем. Если мы из этого начнем выходить ― я не знаю, кто хочет этого, ― то полетит кувырком вся существующая политическая система. Вся!

Юрий Пименов. Прифронтовая дорога. 1944

Теперь нам нужно, чтобы украинцы это признали. Хотя бы это! Они это признáют? Что заявляет по этому поводу от имени президента пресс-секретарь? Он заявляет, что без признания того, того и того мы никаких мирных соглашений не будем подписывать. Что говорит президент, если верить главе итальянского государства? «Он мне сказал, что никакие условия не созрели, не о чем договариваться». Он вроде как говорит то же самое, а атмосфера опять подана так, будто Путин слил. И это сумма нескольких сил. Это атака с правопатриотической стороны, такая же, как была тогда у этого авантюриста, который орал «Путин слил», а потом сам побежал, как трусливый заяц, неизвестно куда. Это такая же атака, это ремейк того. И это желание всех вхожденцев сделать ситуацию обратимой. Они не знают, как, но очень хочется. Если нельзя, но очень хочется, то можно. Это союз сил, которые рано или поздно замкнутся на теле власти и политической системы. И этим уже сильно пахнет.

Нам не нужна сейчас дискуссия с Рамзаном Кадыровым. Кто бы что ни говорил, Рамзан Ахматович сейчас герой. И у него совершенно другой уровень поддержки в России, чем был несколько месяцев назад. И это очевидно.

Нам зачем эти полемики? Зачем снова изобретать каких-то «турбо-патриотов»? Вы кем их называете, тех, кто орет, что «слил»? А сами вы действуете хорошо? Вы действуете в русле ожиданий большинства населения, которые позарез нужны в условиях начавшейся заварухи, изоляционизма и всего прочего? Вы не понимаете, что это и вам нужно? Вы зачем с этим расплевываетесь?

Мне совершенно всё равно, где именно находится какой-то господин Ургант. Я никогда не видел, что он там вытворяет на экране. Я не смотрю этих вещей, мне это неинтересно. Мне интересно, зачем это нужно превращать в политическое событие.

У меня был замечательный пес, очень мне дорогой. Шумер его звали, среднеазиатская овчарка, очень норовистая. Когда я ему орал «нельзя», он спокойно жрал пироги со стола. А если я ему орал «опасно» после того, как он схватил какой-нибудь фломастер, то он выплевывал. Он понимал разницу между словами «нельзя» и «опасно». Так вот, то, что происходит ― опасно. И тогда в Донецке это было опасно. Это было опасно, но это была маленькая волна. А сейчас большая.

Тогда было неясно, какой жанр, а здесь ― государственный. Никто из Херсона не уйдет, это невозможно. Но предположим, что это возможно. Что достаточно признания суверенитета и всего прочего ― полной территории Донбасса, то есть Мариуполя и так далее, и Луганска. Что этого достаточно. Зеленский это подпишет? В каком-нибудь кошмаре под дулом пистолета или в наркоопьянении он это подпишет? Но вы же понимаете, что он этого не подпишет, что они дурят голову именно для того, чтобы устроить эту операцию, «клещи».

Паника «слили» и вопль «давайте минимизируем» ― они должны сойтись, обеспечить политическую деструкцию, которая и нужна всем этим очень хитрым и изощренным украинским бандитам и их английским кураторам.

Я вижу, как ухмыляется Ричард Мур и другие. Это не какое-то соглашение ― это провокационная игра. Вот что это такое.

Ну так вы скажите спокойно, чтобы вам представили, наконец, условия: что-то есть, чего-то нет. Не будоражьте общество. Поскольку для этого нет никаких оснований ― вы эти условия принять не можете, вы, приехав, это сказали, Песков это подтвердил и всем это очевидно. И Зеленский этого не подпишет. Предположим даже, что он это подпишет. Рада поддержит? Его не убьют тут же? А зачем ему это? Вы объясните мне, зачем это украинской стороне? Это ее звездный час, она получила десятки миллиардов долларов, она будет их упоенно разворовывать. Она в центре общественного внимания, они это любят очень, они уже орут, что весь этот их «новый век» будет «украиноцентричный». Им глубочайшим образом, что называется, с прикладом положить на украинские города, им нужна Нобелевская премия и аплодисменты встающего Конгресса, они получили всё, что хотели. Они зачем от этого будут отказываться? Ради чего?!

Любой договор с проблематизацией территориальной целостности Украины должен быть поддержан референдумом. Его будут проводить вместе с идущей спецоперацией? Значит, оттуда надо будет уйти, а они тут же всё займут назад.

Я совершенно не против того, чтобы ограниченный контингент, который действительно ограничен, перегруппировывал силы, и я понимаю, что даже Мариуполь зачистить было очень трудно, это продлится еще неделю-полторы, и после этого нужно будет что-то делать со всей этой донбасской группировкой противника. А она здоровенная! Это всё вообще ― трагедия, понимаете?

Я вижу, что происходит на южном направлении, где никто ничего не останавливает, я прекрасно понимаю, что все остановки, о которых говорилось в центре, ― это перегруппировки и всё прочее. Зачем этому придавать то значение, которого нет? Потому что этого кому-то хочется? Но это не просто нельзя, это опасно! Это смертельно опасно! Есть общество, нельзя пожертвовать общественными настроениями в угоду перегруппировке. Вы эти настроения удержите, а перегруппировки проводите, как хотите ― это ваше право военных руководителей. Все разговоры о том, что армия провалила операцию ― гнусная брехня! Армия проводит операцию в условиях, когда у нее контингента меньше, чем у ее противника, и сражаться она должна в катакомбах и укрепрайонах ― она ее проводит замечательно.

Я не понимаю, как это происходит, я вроде знаю, кто такие эти контрактники, мне всегда казалось, что они хуже, чем то, что они проявляют сейчас.

Значит, внизу-то всё в порядке, зачем эти верхушечные игры? Это что, как когда-то говорил замечательный президент Академии наук СССР Анатолий Александров: «Я думал, что ядерную энергию можно использовать только в военных и мирных целях, оказывается, можно еще и в личных»? Кто там хочет эту энергию использовать в личных целях? Так нельзя, это опасно. Это сотрясание воздуха нужно для того, чтобы кто-нибудь там сохранил свою собственность? Для чего еще?! Или это клещи, о которых я говорю?

Теперь дальше. Это эрозия политической системы. И чего-то большего ― политического класса, он непригоден, потому что он весь вхожденческий, каждой молекулой своего бытия!

Вы хотите, чтобы те же самые люди, которые великолепно покупают где-нибудь товары, завышают цену, берут откаты и всё прочее, чтобы эти люди стали развивать национальную промышленность?.. Они не могут! А хотят они только одного: чтобы вернулась та идиллия. И не они одни: потребительское безыдеологическое общество, вся эта система создает русскую трагедию момента.

Вот говорят, что люди-то свои, нормальные. А я что, спорю? Мне-то какая разница ― нормальные они или нет? Я ― внук жертвы 1937 года. Я что, так хочу сейчас снова каких-нибудь разборок? Но вы мне скажите, как строить политическую систему? Русской философией хотите заниматься? Вспомнила бабка, как девкой была! Это что, по приказу можно сделать, по призыву?

Я что, не вижу, как это всё осуществляется? Где контингент? Там ― есть миллион людей. Где этот контингент здесь, и где его место в процессе? И где его консенсус? И где его качество? Я говорил в 2014 году, что это надо начинать всё менять немедленно. Нельзя действовать по принципу на охоту ехать — собак кормить; ложка нужна к обеду. Это не делается мгновенно. Что было сказано? Что всё в шоколаде. Что никакой холодной войны, ничего такого не будет. А что будет?

Будет что-то, подписанное человеком, который с момента этого подписания нелегитимен? А он подпишет зачем? Чтобы лишиться Нобелевской премии, бабок, этого позерства, которое ему офигенно нужно? И что получить?

Теперь давайте дальше ― этого не произошло. Никто ничего не подписал и так далее. За шесть месяцев нашу армию надо усилить. Нам придется рано или поздно призвать резервистов для службы на территории Российской Федерации и перекинуть весь контингент контрактников туда. Но я думаю, что даже если этого не сделать ― это мой максимализм, это мои личные суждения, не имеющие никакого отношения к тому, что сейчас является политической стратегией власти ― даже если этого не сделать, имеющаяся группировка добьет донбасский котел к июню и перекинется под Николаев и Одессу. Всё это в июле и где-нибудь в августе, развернув весь южный фронт, начнет двигаться на север.

Докуда ― вопрос отдельный. Один из крупных руководителей наших Вооруженных сил сказал, что мы думали и всё-таки поняли, «что всюду». То есть пройдем не только Донбасс, но всюду, по всей Украине. Это очень спорный вопрос. Но я понимаю, почему это «всюду». Потому что весь обрывок Украины, который оставим — львовский и прочий — он тут же будет начинен оружием и станет нападать. Поэтому неизвестно твердо, что тут надо делать. И я совершенно не хочу здесь казаться правовернее папы римского, решать что-то за лидера страны и Верховного главнокомандующего.

Но этот южный фронт создастся и начнется движение туда. Где-нибудь за два-три месяца оно доползет до нужных пределов и там будут так, как это в реальности бывает — натужно, с ошибками, упорно, занудно брать, ― и возьмут. И теперь это уже поняли и американцы, и англичане, и все. Что возьмут.

Что дальше? Дальше это нужно каким-то способом во что-то превращать на условиях денацификации. Только без веры в дружбу народов и во всё прочее.

Это игра вдолгую. Каждый, кто думает иначе, ― неправ. Как только вы дадите им откатить назад, вы снова будете воевать. По этому вопросу есть горячие головы, которые кричат, что Стамбул ― это Хасавюрт. Но это не так.

Что такое был Хасавюрт? Это Лебедь что-то подписал, считая, что Ельцин умирает, и скоро он станет главой государства и будет чудить вместе с Шамилем Басаевым и кем-то еще. Его выкинули. В итоге он погиб. Несколько раз пытался взять власть. А потом была Вторая чеченская, где сделали то, что сделали. И у нас сейчас героические чеченские части воюют на Украине и просят об одном: чтобы это всё было доведено до конца. Очень убедительно.

Это история. У истории есть своя воля. От нее можно уклониться и получить палкой в лоб. Но потом снова придется прийти на ее путь. Волюнтаризм не срабатывает. Ни решения отдельных лидеров, ни решения целых классов и групп общества ничего не значат. Если страна не уничтожается, если она будет жить, то она будет жить на своих путях. Есть скелет в шкафу в виде этого преступного Беловежья. И о его преступности, о нелегитимности придется говорить ― мягче, жестче, но придется, потому что есть русская судьба.

И потому что территория Украины оккупирована врагами России. Этим мерзким нацистским западенчеством и иностранными силами. И русская судьба состоит в том, чтобы на этой территории жить, созидать и братски заботиться обо всех народах, входящих в то, что я называю империей ― сверхнациональным идеократическим государством ― «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь». Ибо крест истории нес русский народ, да, вместе с другими народами, но собирал прежде всего он. Он является солнцем, вокруг которого планеты вращаются. И этим планетам хорошо, когда есть солнце, у него правильная гравитация и температура.

В этом есть русская судьба и воля истории. А еще в том, чтобы этот глобальный нацизм не победил, чтобы человечество продолжило свой путь, чтобы человек восходил и благо победило погибель, а достойные люди ― недостойную, чудовищную нелюдь, которая сейчас нацелилась вся на Россию.

Не русский Голиаф сражается с украинским Давидом, а русский Давид сражается с международным Голиафом. В этом структура нынешнего мифа и нынешней судьбы.

До встречи в СССР!

 

https://rossaprimavera.ru/article/bbcba4db