Колонка главного редактора 2022-3

2022 Статьи за июнь-август

26.08.2022 Кургинян: Запад слабеет — достаточно ли этого для русской победы?
…если Россия вернет себе Украину, то она станет империей со всеми вытекающими последствиями. И тогда придется пересматривать все перспективы глобального мироустройства не только в ХХI, но и в последующих столетиях

19.08.2022 Регресс подкрался... незаметно? Или Кто главный враг России
И вообще речь идет о чем-то большем. Вы не чувствуете вот этот воздух опрощения? Всё большего опрощения

11.08.2022 Кургинян: как России не впасть ни в уныние, ни в эйфорию — то и другое ее добьет
Всё, чем располагает Украина, — это одурманенное гнусной бандеровщиной население, которое можно превратить в пушечное мясо

28.07.2022 Кургинян: как русская интеллигенция предала СССР и рабочих
Ленин уже в 1911 году по сути говорит о будущем фиаско русской буржуазии, которая разительно отличается от той буржуазии, которая осуществляла антифеодальные революции на Западе в конце XVIII столетия

15.07.2022 Кургинян: бандеровская идеология ― сильнейшее оружие. Чем ответит Россия?
Это всерьез, надолго и фатально. Это русская судьба. Это ненависть к тому, что Россия решила не дораспадаться

04.07.2022 Украину разбудили. Чем ответит Россия?
А главное, что непонятно, — какую пакость исполнят янки. Потому что янки могут властвовать только устраивая пакость — неожиданную, подлую, любую

24.06.2022 Что значит поцелуй Зеленского и Дуды, или В чем предназначение России. Часть II
И никто не забыл из тех, кто руководит сейчас внешней политикой Польши, о том, что они были в Москве, и о том, что они контролировали Смоленск, и о том, как они завоевывали Киевскую Русь

18.06.2022 Что значит поцелуй Зеленского и Дуды, или В чем предназначение России
…а сегодняшний мир, такой, как он устроен, он предназначает человека к тому, чтобы тот любил и работал, или он отнимает и то, и другое?

11.06.2022 Кургинян: с какого дуба надо упасть, чтобы применить ядерное оружие на Украине?
...американцы располагают неким контрольным пакетом акций в предприятии под названием «русское реагирование на американские действия»

06.06.2022 Идеология или смерть
Ни разу я не отказывался от выбранного пути, суть которого заключалась в радикальном обновлении коммунистической идеологии

 

 

26.08.2022 Кургинян: Запад слабеет — достаточно ли этого для русской победы?

…если Россия вернет себе Украину, то она станет империей со всеми вытекающими последствиями. И тогда придется пересматривать все перспективы глобального мироустройства не только в ХХI, но и в последующих столетиях

   Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №496 / 26 августа 2022

 

«Предназначение». Выпуск № 5. 18 августа 2022 года

Вы наблюдаете за событием, представляющимся вам достаточно существенным. И наверняка вы не просто дадите этому событию ту или иную оценку. Вы еще и попытаетесь разобраться с тем, что породило это событие. Разобравшись с этим при помощи тех или иных имеющихся в вашем распоряжении средств понимания происходящего, вы попытаетесь представить себе, что же еще может породить то, что породило заинтересовавшее вас событие. И в какие связи вступят следствия, порожденные определенной фундаментальной причиной.

Скорее всего, я делаю глубокую ошибку, вменяя всем подход, согласно которому надо, увидев нечто, найти причину, по отношению к которой нечто выступает в качестве следствия. А найдя причину, еще и задаться вопросом о других возможных следствиях, порождаемых этой причиной. А также о том, как эти следствия могут быть связаны между собой, и так далее.

Скорее всего, наш рядовой соотечественник отреагирует на нечто, заинтересовавшее его, совсем иначе. То есть просто даст увиденному ту или иную оценку, назовет это «фигней», «хренью». Или, при диаметрально противоположном отношении, даст увиденному диаметрально противоположную, но столь же емкую и краткую характеристику.

Но так кратко и незатейливо нормальный человек реагирует на то, что не оказывает сегодня катастрофического воздействия на его жизнь. Или не грозит оказать такое воздействие завтра.

Вооруженный конфликт на Украине колоссален по своему масштабу. Уже не раз говорил и повторяю еще раз, что в Европе в период после Второй мировой войны не было ничего, хоть близко напоминающего происходящее у нас на глазах.

То есть в этот период никогда не воевали миллионы людей (а дело уже приближается к этому) на очень насыщенной промышленными объектами европейской территории.

Никогда они не воевали с использованием почти всего арсенала имеющихся в распоряжении современного человечества видов конвенционального оружия.

Никогда не говорилось так часто и сурово о возможности перехода в этом конфликте к использованию иных, неконвенциональных, видов оружия.

Никогда глобальными силами, как их ни назови (США, Запад, глубинное государство), не придавалось такого глобального значения происходящему конфликту. То есть не говорилось напрямую: «Воюют не русские с украинцами. Мы воюем с русскими. И эту войну мы проиграть не можем. Во Вьетнаме могли проиграть в эпоху борьбы с СССР, а здесь проиграть не можем, а значит, будем делать всё для нашей победы. Да, именно нашей, а не украинской».

Можно было бы подробнее обсудить, почему такое значение придается происходящему на Украине. Но в этой передаче я обращу внимание только на самое очевидное.

Запад ощущает — возможно, впервые за всю мировую историю, — что объективные процессы подтачивают его мировое лидерство. Что слишком быстро растут азиатские экономики — не только китайская, но и индийская. Что будут расти и другие азиатские экономики. Что трудиться западный человек так, как трудятся миллиарды китайцев, индийцев, вьетнамцев, корейцев и так далее, уже не может. И что то, чем Запад располагает в качестве средства устрашения оставшейся части человечества, сводится фактически к одному: к тому, что Запад разгромил в холодной войне аж такую сверхдержаву, как СССР, и что после этого рыпаться всем другим державам бессмысленно, потому что они заведомо слабее. А значит, будут разгромлены еще быстрее, чем СССР.

Продемонстрировано это было на Югославии, Ираке, странах Северной Африки. Но эти демонстрации, во-первых, оказались недостаточно убедительны. Потому что Запад ушел не только из Ирака, но и из Афганистана. А на Балканах творится невесть что, и нет этому конца.

А во-вторых, все понимают, что не слишком крупные страны, не имеющие ядерного потенциала, и впрямь могут оказаться предельно зависимыми от США. Но что есть ведь и другие страны. И вот тут США очень важно сказать остальному миру:

«Да, они есть. Россия есть. Есть какой-то европейский потенциал. Разумеется, есть Китай, Индия. Но это всё мы держим мертвой хваткой за горло. Так что население земного шара не должно выходить из состояния полной подчиненности нашей западной воле. А любой праздник непослушания будет нами беспощадно подавлен. Да он и невозможен, такой праздник непослушания. Потому что мы умеем приводить элиты и народы в состояние предельного послушания. А потому и элиты, и народы из этого состояния просто не могут выйти. Они и помыслить не могут о непослушании, потому что в их мозги мы встроили программу абсолютного послушания нам».

Вера в то, что США всё схватили за горло и держат в состоянии абсолютного послушания, а значит, рыпаться абсолютно бессмысленно, становится главным капиталом США в условиях роста азиатских экономик, нарастания конфликтов внутри США, в условиях очевидного вхождения американской империи в стадию упадка, в чем-то сходную с тем упадком, который привел к краху древней Римской империи.

Источником такой веры в то, что всё схвачено и поэтому никто не рыпнется, является, конечно же, то, что США называют своей победой в холодной войне и своим окончательным порабощением всех постсоветских государств, включая Российскую Федерацию. Эта вера продолжает оставаться главным нематериальным активом у США.

И вдруг Российская Федерация организует праздник непослушания, демонстрирует миру, что США не держат ее за горло мертвой хваткой. И начинает осуществлять на Украине свою спецоперацию, не проваливаясь сходу в этой беспрецедентно дерзкой затее.

Дать Российской Федерации возможность успеха для США означает расписаться в том, что у них не всё схвачено. А если в этом расписаться, то последствия могут оказаться абсолютно сокрушительными. Более сокрушительными, чем после проигрыша во Вьетнаме.

Кроме того, весь западный политический класс твердо убежден в том, что если Украина будет Россией потеряна полностью и навсегда, то восстановление России как империи невозможно. А существовать как национальное государство Россия в ХХI веке не сможет. И что, напротив, если Россия вернет себе Украину, то она станет империей со всеми вытекающими последствиями. И тогда придется пересматривать все перспективы глобального мироустройства не только в ХХI, но и в последующих столетиях.

Вот почему Украину США и все американские сателлиты поддерживают именно исступленно, как никогда ранее не поддерживалась одна сторона того или иного военного конфликта — индо-пакистанского, иракско-иранского и так далее.

Наш рядовой соотечественник не может не ощущать всего этого. Возможно, он это ощущает не так, как профессиональный аналитик. Но он же это ощущает. У многих есть родственники или знакомые, участвующие в конфликте.

Конфликт порождает не только жертвы среди участников. Он порождает жертвы среди мирного населения. Его природу и перспективы пытаются понять многочисленные беженцы. Время от времени конфликт задевает уже территорию Российской Федерации.

Может ли всё это иметь место, может ли всё это очевидным образом нарастать при полном безразличии граждан, вовлеченных в происходящее, к тому, что породило данную событийность, и что способно породить событийность еще более напряженную?

Могут ли все граждане никоим образом не задуматься о причине происходящего и ограничиться только краткими выразительными реакциями на сообщаемую им информацию?

Мне кажется, что этого не может быть. То есть я убежден, что кто-то и ограничится такими реакциями, и что, возможно, таких большинство. Но какой-то контингент, причем не слишком малочисленный, будет пытаться разбираться в происходящем. И долг профессиональных аналитиков заключается в том, чтобы оказывать большее или меньшее содействие такому поиску смысла в том, что происходит. Смысл этот ты не можешь и не должен навязывать. Но добывать его для других — твой профессиональный долг. Уклонение от выполнения которого и безнравственно, и несовместимо с профессией аналитика.

Отдавая себе отчет в неслыханной остроте текущего момента, я сразу же после начала спецоперации отказался от обсуждения тех неизбежных ошибок, которые порождены самим неслыханно дерзким начинанием, именуемым спецоперацией. И которые ничего не меняют в стратегической оценке этой самой спецоперации.

Но при этом я сразу же сказал, что спецоперация будет очень долгой и очень трудной.

Почему я сразу же стал на этом настаивать, вызывая изумление очень многих наших охранителей? Потому что, в отличие от этих охранителей, я никогда не относился ко всем позитивным сдвигам, и впрямь произошедшим после так называемых «лихих девяностых», как к коренному перелому.

Что же касается охранителей, то они уже более 20 лет восхваляют произошедшее после конца «лихих девяностых» именно как коренной перелом. В среде охранителей очень популярной вплоть до последнего времени являлась оценка, согласно которой «теперь-то, после этих самых „лихих девяностых“, у нас всё в шоколаде». От кого только я не слышал про этот «шоколад» в течение двух последних десятилетий. В кремлевских кабинетах говорилось об этом очень страстно и с непоколебимой уверенностью. И во многих других высоких кабинетах говорилось то же самое.

Если некто и впрямь считает, что в постъельцинский период сложилась эта самая «шоколадная» ситуация, что «шоколадом» является и состояние дел в экономике, и новая социальная реальность, и новое состояние наших Вооруженных сил, то этот некто был просто обязан, исходя из такой своей «шоколадной» оценки, настаивать на том, что спецоперация на Украине будет быстрой и триумфальной.

Но я-то, в отличие от такого коллективного «некто», постоянно бил тревогу по поводу слишком оптимистического «шоколадного» отношения к постъельцинской реальности. Я в течение всего постъельцинского периода с предельной откровенностью говорил о том, что регрессивные процессы, запущенные Ельциным в «лихие девяностые», — внимание! — были не переломлены, а сдержаны. И что нельзя путать такое спасительное сдерживание регресса с полноценным стратегическим переломом, в ходе которого регрессивность не сдерживается, а полностью преодолевается.

Я настаиваю на том, что никакого «шоколадного» благополучия, то есть полноценного преодоления регресса, нет и в помине. Что его нет ни в том, что касается нашей мирной жизни, ни в том, что касается боеспособности наших Вооруженных сил.

И что, в отличие от нас, совсем неблагополучная Украина, состояние дел в которой неизмеримо хуже, чем у нас, и чьи возможности по определению меньше наших, обладает по отношению к нам одним — темным, мерзкопакостным, но существенным — преимуществом. Украина сумела, в отличие от нас, осуществить идеологическую мобилизацию своего населения. А мы эту мобилизацию осуществить и не захотели, и не смогли.

Украина же смогла задействовать для чудовищной идеологической мобилизации своего населения имевшийся у нее огромный по украинским меркам бандеровский нацистский актив.

В этот актив, способный дуть в одну бандеровскую дуду, на Украине входит до миллиона идеологически мотивированных бандеровцев и необандеровцев. Повторяю, миллион действительно убежденных русофобов, неонацистов, поклоняющихся Бандере и его приспешникам, — это огромная темная сила.

Население России в четыре раза больше, чем население Украины. Но у нас нет и десятой части мировоззренчески однородного и достаточно буйного актива, который готов промывать мозги населению, способен осуществлять такую промывку и имеет на это карт-бланш как от своего государства, так и от благословившего эту пакость Запада.

«Не пренебрегайте возможностями такого мерзкопакостного актива», — говорил я тем, кто считает, что всё на свете сводится к простейшей материальной заинтересованности.

«Преступная идея, овладев украинскими массами с благословения преступного государства, — говорил я нашим ультрапрагматикам, — обязательно станет серьезной материальной силой».

У гитлеровского людоедского актива на овладение немецкими массами было всего лишь восемь лет. Я имею в виду период от прихода к власти нацистов в 1933 году до начала Великой Отечественной войны. Но те же восемь лет, если за начало периода исступленной промывки мозгов украинского населения брать 2014 год, были и у бандеровской сволочи.

Но разве в предыдущие двадцать с лишним лет бандеровцы не занимались тем же самым при содействии всех государственных руководителей Украины, в том числе и господина Януковича?

«Ну так и зачем, — говорил я оптимистически настроенным российским прагматикам, — так уж потешаться по поводу того, что „древние укры вырыли Черное море“? Тут, извините, не до потехи. Мощному и сплоченному нацистско-бандеровскому активу удалось при содействии украинской власти и Запада превратить очень и очень многих граждан Украины в ненавистников так называемого москальства, готовых воевать с теми, кто ранее считался братским русским народом, а после промывки мозгов оказался смертельным врагом, которого надо беспощадно истреблять во славу бандеровской, то есть нацистской, антирусской идеи. Идеи, фактически превращенной при таком массированном промывании мозгов из маргинального бреда в накаленную общенациональную идеологию».

Ведь превратилась же в Германии в итоге гитлеровского восьмилетнего идеологического штурма и натиска поганая нацистская идейка в идею, по сути своей крайне близкую к общенемецкой. И ради бога, не надо, отрицая очевидность, приводить в качестве контрпримера, опровергающего несомненность такого превращения, немцев-антифашистов. Много ли их было и много ли они наработали?

Огромное число немцев сражалось в Берлине в мае 1945-го во славу любимого Адольфа Гитлера. Ну так нечто сходное будет иметь место и в случае настоящей, а вовсе не придуманной Кремлем, бандеризации, то есть нацификации Украины.

Эта преступная нацификация достаточно крупного и крайне неблагополучного европейского государства осуществлялась не просто при одобрении США и других стран НАТО, а при очень активном их содействии последовательной бандеровской нацификации такого крупного европейского государства, каким являлась Украина.

Без этого активного содействия нынешняя пробандеровская, пронацистская мобилизация Украины была бы невозможна. А готовность содействовать такому изменению сознания народа крупной европейской страны говорит о многом.

Европейские политики сейчас отпускают шутки по поводу необходимости пересмотреть отношение к Гитлеру, поскольку тот был хорош тем, что пошел войной на русских, а это сейчас главное. Но это пока что отпускаются подобные шутки. Пройдет еще немного времени, и западная идеология будет всерьез переведена на эти рельсы. И, уверяю вас, такой перевод будет поддержан существенной частью западного населения.

Итак, с одной стороны, я задолго до начала спецоперации понимал все слабые стороны российской действительности.

Понимал я и то, что это не могло не сказаться на состоянии Вооруженных сил, а также общества в целом.

Понимал я и то, что Украина еще намного неблагополучнее России. Но что у нее есть одна омерзительная сильная сторона — эффективность массового насаждения чудовищной идеологии, осуществляемой с использованием огромного по украинским меркам и очень убежденного бандеровско-нацистского актива.

Понимание наших слабостей и украинских пакостных идеологических преимуществ породило мой прогноз развития спецоперации сразу же после того, как спецоперация началась. Я тогда, а не сейчас, сказал, что она будет очень и очень долгой. И что украинский режим не захочет сдаваться, ему не позволят сдаваться, его укрепят и дадут ему мобилизовать свое население в бандеровско-нацистском ключе. Это и происходит.

Всё, что меня при этом удивило, это героизм и эффективность нашего ограниченного контингента, осуществляющего спецоперацию. Конечно, речь идет о том, что этот героизм и эта эффективность всего лишь оказались несколько выше моих очень заниженных оценок. И что в пределах этого героизма и этой эффективности находится место самым разным негативам — как всегда сопровождающим любую крупную операцию, так и вытекающим из общей ситуации, которая, повторю еще раз, весьма далека от так называемой шоколадной.

Мне всегда было предельно отвратительно любое злопыхательство по поводу того, как именно проливают на войне кровь твои соотечественники. А в условиях, когда Запад уже отрекомендовал себя в качестве врага человечества, стремящегося воплотить в жизнь всё темное и антигуманистическое, что нес в себе на предыдущем этапе истории гитлеровский нацизм, я еще более чем когда-либо не приемлю подобного злопыхательства. Тем более что, повторю в очередной раз, эффективная героичность наших воинов оказалась выше, чем я предполагал.

Поэтому я приветствую деятельность российских регионов по набору добровольцев, готовых сражаться на Украине за безусловно правое дело. Эта деятельность оказалась не лишенной определенной эффективности. Несколько десятков тысяч добровольцев помогут нашему ограниченному контингенту добиться решения поставленных задач. Губернаторы, оказавшие содействие набору добровольцев, совершили достойное и очень важное дело.

Признавая всё это, я хочу спросить тех, кто смотрит эту передачу: а сколько всё-таки добровольцев набрано на сегодняшний момент?

В разных отечественных СМИ упоминаются фактические и ожидаемые числа добровольцев в том или ином регионе. Поскольку в основном приходится сталкиваться с информацией из отдельных регионов, то имеет смысл свести воедино эту разрозненную отечественную официальную или полуофициальную информацию. К сожалению, в открытом доступе нет информации из всех регионов. Но она есть из 25 регионов, включая Чечню.

По 25 регионам, включая Чечню, общее число добровольцев в самом оптимистическом сценарии, когда плановые цифры и ожидания региональных властей приняты за фактические, составляет 24,5 тысячи человек. Из них 19 000 — это новые батальоны Кадырова, о которых он отчитался 10 августа, 1 200 казаков с Кубани, 800 бойцов из Татарстана и так далее.

Если же ориентироваться только на фактическое наличие добровольцев, то есть на то, что объявлено таковым, то за вычетом Чечни остается 3,5 тысячи человек, а с Чечней — 22,5 тысячи.

Повторяю, я оперирую не какими-то своими цифрами, а отечественными более или менее авторитетными данными, опубликованными в наших открытых источниках. И это данные по 25 регионам.

Всего регионов в Российской Федерации 85. Значит, имеющиеся цифры можно умножить на 3,4. Это дает в оптимистическом варианте порядка 80 тысяч (83300).

А в фактическом — порядка 30 тысяч (умножая фактическую численность на поправочный коэффициент 3,4, я вывел за скобку цифру Кадырова, а потом прибавил ее к конечному результату).

Итак, крайне ориентировочная цифра добровольцев колеблется в диапазоне от 80 до 30 тысяч. Еще раз подчеркну, что цифра — крайне ориентировочная.

Предположим, что добровольцев будет собрано 50 тысяч. Это средняя цифра между ожидаемо-оптимистичным и фактическим числом добровольцев, полученная с использованием всё того же поправочного коэффициента 3,4.

Но даже если выполнится самый оптимистический прогноз, добровольцев будет… ну, пусть даже 100 тысяч… То есть их будет гораздо меньше, но предположим наилучшее.

Как надо относиться к этой цифре?

С одной стороны, надо отдать должное тем, кто сумел осуществить столь важное и значительное начинание. И сказать, что даже 30 000 — это крупная помощь нашим бойцам. А уж 80 000 — тем более.

А с другой стороны, лично я должен, категорически подчеркнув абсолютную субъективность моей позиции и ее сугубо частный характер, настаивать на том, что для перелома ситуации на Украине нужно не 30 и не 80 тысяч, а как минимум 300 тысяч добровольцев.

Судите сами. Наши доблестные войска примерно через 30 дней окончательно разберутся с украинскими войсками, обороняющими рубеж, маркируемый Артемовском, Соледаром и Северском.

То есть где-нибудь в сентябре они начнут разбираться с окопавшимися на главном оборонительном рубеже, маркируемом Краматорском, Славянском, Дружковкой, Константиновкой, Авдеевкой.

На этом рубеже, если, конечно, с него украинцы не отступят, в глухой обороне будет находиться 100-тысячный украинский контингент. То есть контингент, в 6–7 раз превышающий тот, который находился в Мариуполе.

Сколько времени понадобится, чтобы с ним разобраться? И что произойдет за это время?

Я постоянно настаиваю на том, что американцы и их сателлиты не остановятся ни перед какими подлостями и преступлениями с тем, чтобы не допустить нашей победы на Украине. Разве то, что вытворяется ими при нанесении ударов по Запорожской атомной электростанции, не подтверждает справедливость этого моего тезиса?

Вдумаемся, уже никто, кроме совсем обезумевшей части украинских бандеровцев, не говорит, что русские сами творят бесчинства на Запорожской АЭС. Говорится другое: «Ну творят украинцы эти бесчинства, и что? Они в своем праве. Их к этому русские вынуждают. Поэтому отвечать за катастрофу будут русские».

Этот заход — всего лишь слабая проба пера в том, что нам предстоит в дальнейшем.

Но предположим даже, что Запад утрется и даст нам очистить полностью Донбасс от бандеровцев. Что мы будем делать с Харьковом? Что наш противник осуществит в Приднестровье? В каком положении мы окажемся даже в случае, если успешно разберемся с одесско-николаевской и харьковской ситуацией к самому концу 2022 года?

Надеюсь, никаких иллюзий по поводу того, что бандеровский враг после этого сдастся или пойдет на мировую, ни у кого нет. Украине не дадут сдаться или пойти на мировую. Украинской элите это не нужно, Западу это не нужно.

Но даже если что-то фантастическое произойдет — что мы получим? Предельно враждебное государство, постоянно готовое снова воевать с нами и яростно вооружаемое Западом.

Только ли это мы получим в качестве перспективы? Что произойдет на наших южных границах, на Дальнем Востоке? Когда и как будут мобилизованы против государства прозападные слои нашего населения, никак не сводимые к тривиальной пятой колонне?

Если подобное представление о будущем достаточно реалистично, то нам насущно необходима на Украине хотя бы полумиллионная группировка, совсем иначе оснащенная и подготовленная к победе в судьбоносном конфликте с бандеровской Украиной.

Это дает мне право задать вопрос, почему всё-таки добровольцев оказалось в несколько раз меньше того, что требуется для приведения в минимальное соответствие численности нашего контингента, ограниченного в силу нашего нежелания проводить какую-либо мобилизацию на территории России, с численностью контингента противника, который провел уже несколько неистовых мобилизаций?

Главы регионов, региональные администрации делали всё для того, чтобы собрать добровольцев. И внесли серьезную лепту в победу на Украине. Но почему они внесли эту, а не другую лепту? При том что соотношение нашего ограниченного контингента и контингента, мобилизованного противником, — не тайна за семью печатями.

Отвечаю. Потому что мобилизовывать свое население должным образом, опираясь:

• на мощный, убежденный актив,

• на мобилизационную идеологию, которую этот актив доводит до сознания населения с помощью верящих в эту идеологию, убежденных и талантливых людей, воздействующих на общественное сознание,

существующая система не может. Да и не хочет.

Вот вам переход от факта — собрали столько-то добровольцев — к тому, что является причиной, породившей этот факт в качестве одного из следствий.

Так какова же эта причина, и сколько еще следствий она способна породить? В какие молекулы нашего бытия будут собираться атомы таких следствий? Во что соберутся сами молекулы?

Неужели это не волнует тех моих соотечественников, которые уже поняли масштабность следствий, порожденных нашей спецоперацией?

Причиной, в силу которой мы можем собрать гораздо меньше добровольцев, чем надобно, является созданный за 30 лет тип нашего постсоветского бытия.

Никоим образом не хочу восхвалять бытие позднесоветское. Но, конечно, решающий вклад в создание общества, не готового отвечать на тот экзистенциальный вызов, с которым оно уже сейчас столкнулось, сделан именно постсоветскими десятилетиями.

Каков же этот вызов? И почему я называю его экзистенциальным? И почему я настаиваю на том, что адекватный ответ на этот вызов невозможен при сохранении того общества, которое сформировалось за постсоветские годы?

Экзистенциальным этот вызов является потому, что Запад уже перестал скрывать свое стремление добить огрызающуюся «российскую гадину», то есть наше Отечество.

При этом «гадиной» Запад называет не только ненавистное ему государство.

Запад теперь с невозможной ранее откровенностью говорит о том, что ему ненавистно всё русское: русский народ, русская культура, русская ментальность. Словом, каждое слагаемое нашего бытия. И что его, Запада, цель теперь состоит не в исправлении, а в уничтожении всего этого.

Стремительно растет количество авторитетных западных суждений, в которых говорится, что победу Украины над Россией, завоеванную с помощью Запада, надо превратить в расчленение Российской Федерации и в создание на клочках ее разорванной территории различных гетто, население которых будет планомерно уничтожаться.

Ранее Запад утверждал, что такие намерения ему предписывают сумасшедшие русские конспирологи.

Теперь же высокостатусные представители самого Запада открыто признают, что Запад всерьез вознамерился осуществить по отношению к огрызающейся России нечто еще более беспощадное, чем гитлеровский план «Ост».

Запад не просто говорит об этом. Он подтверждает слова своих представителей конкретными действиями, призванными демонизировать не только Путина и антизападных патриотов, поддерживающих проведение спецоперации на Украине, но и Достоевского, Пушкина, Толстого, Чехова, Чайковского, то есть тех, кем ранее он лицемерно восхищался, говоря о своем восторженном отношении к загадочной русской душе, веками стремящейся по-своему постигать тайны человеческого существования.

Теперь Запад перестал скрывать, что ему ненавистна сама эта душа с ее мятежными попытками обретения своего пути, своего видения смысла человеческой жизни.

Запад теперь открыто настаивает на том, что всё это должно быть уничтожено.

И что такое уничтожение является для него лишь частью уничтожения чего-то большего — всей гуманистической установки, которая несовместима с формированием замысленного Западом глобального постгуманистического постчеловеческого концлагеря.

Того концлагеря, в котором будут стерты из памяти постлюдей все представления о свободе и человечности.

Коль скоро это так, а я приведу пример того, что это действительно так, то правомочно назвать учреждаемый Западом новый постгуманистический и постчеловеческий мир адом на земле.

Повторяю, Запад уже не скрывает своего стремления построить именно такой ад. По этому поводу с предельной откровенностью высказывается абсолютно респектабельный и достаточно авторитетный западный интеллектуал Юваль Харари, который является и экспертом Всемирного экономического форума, и советником Клауса Шваба.

Мне скажут, что это частное мнение. Согласен. Но слова господина Харари не породили какого-либо порицания со стороны западной элиты, умеющей жестко окорачивать тех, кто слишком распускает язык.

Изображение: (сс) World Economic Forum   Юваль Ной Харари

Так что же говорит господин Харари?

«В недалеком будущем, когда люди посмотрят назад, они будут помнить о том, что всё началось как раз с ковидного кризиса. Это и есть момент перехода на полную цифровизацию, когда абсолютно всё будет мониториться. Это момент согласия на тотальное отслеживание не только в тоталитарном обществе, но и в демократическом.

Самый важный момент наступит тогда, когда слежение за человеком будет не только внешним, но и подкожным. Пока мы еще ничего не видели. Сейчас происходит очень важный процесс в мире: мы «взламываем» людей. У нас есть возможность «взломать» человека, чтобы понять, что происходит у него внутри. Что движет вами. При этом самые важные данные — не о том, что вы читаете, покупаете или с кем встречаетесь, а что происходит внутри вас.

Позади нас две революции — революция компьютерной науки и революция в биологических науках. Они существовали отдельно друг от друга, но сейчас сливаются воедино. Они сливаются воедино в некий биометрический сенсор. Это вещь, это устройство, это технология, которая конвертирует биологические данные в цифровые. Эти данные будут обработаны компьютерами и дадут нам возможность мониторить людей под кожей.

Это переломный момент всей игры, потому что это ключ к лучшему пониманию людей даже больше, чем они сами себя понимают. Я часто привожу пример из своей личной жизни: я понял, что я гей, только когда мне был 21 год. И до сих пор думаю, когда мне было 15–16, как я мог это упустить? Что-то очень важное о себе я упустил.

А сегодня или через 5, или 10 лет, алгоритм Microsoft или Amazon или от правительства будет уже знать об этом, когда вам будет 12 или 13 лет. Они будут мониторить то, что происходит у вас в голове. Когда вы, например, видите мальчика или девочку, играющих на пляже, куда направлен ваш взгляд?

Это решающая революция и ковид играет критическую роль, потому что он убеждает людей легализовать тотальное биометрическое слежение».

В произведениях того самого Достоевского, которым Запад ранее восхищался и которого теперь он вносит в черный список, говорилось много такого, что только сейчас превращается из необязательных предвидений в несомненный факт.

В «Бобке» говорилось о том, как надо заголяться, погружаясь в смертную истому.

В «Братьях Карамазовых» — о том, что такое проект «Великий инквизитор», осуществляемый Западом на обломках христианства и гуманизма.

Повторяю, всё это говорилось в конце XIX века. И многими воспринималось как пророчество.

А кто-то называл это художественной выдумкой.

И вот теперь юноша бледный со взором горящим сообщает городу и миру такое, что не снилось ни кадаврам из «Бобка», ни Великому инквизитору. Он говорит об этом, как об уже случившемся факте. То есть озвучивает настоящий западный проект в той его части, где речь идет о судьбах человечества.

Ничуть не менее откровенно озвучивается и всё то, что касается судеб России. И вряд ли стоит отрывать одно от другого. Потому что случись с человечеством то, что описывает господин Харари, ни о какой России говорить не придется. И потому задолго до того, как будет всерьез осуществляться на практике болтовня господина Харари, Россия должна быть ликвидирована как основное препятствие на пути реализации этой болтовни. И об этом смачно говорят подельники господина Харари.

 

(Продолжение следует.)

https://rossaprimavera.ru/article/87699d4c

 

19.08.2022 Регресс подкрался... незаметно? Или Кто главный враг России

И вообще речь идет о чем-то большем. Вы не чувствуете вот этот воздух опрощения? Всё большего опрощения

   Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №495 / 19 августа 2022

 

«Предназначение». Выпуск № 4. 8 августа 2022 года
Продолжение. Начало в № 494

Всё сложное уничтожается прежде всего потому, что на его создание надо тратиться, и потому, что оно идет вразрез с новым принципом, согласно которому ты будь попроще, и к тебе потянутся люди.

С каким упоением выбрасывали на помойку книги, которые накапливались в знакомой мне поселковой библиотеке на протяжении чуть ли не столетия. Первое, от чего избавились в новой рыночной ситуации, — это накопленные книги. И непонятно даже, зачем было от них избавляться. Ну, конечно, не хотелось тратить деньги на обогрев библиотеки. И кому-то еще и примстилось, что если закрыть библиотеку, то в ней можно разместить какое-то подобие пусть и упрощенного, но всё же ночного клуба. Клуба развлечений.

Но в этом уничтожении было и нечто большее. Сказано было, что нужно упрощаться, и стали упрощаться. Потому что упрощаться всегда проще, чем тянуться к сложному. И это касается всего.

Одна из моих актрис рассказывала о том, как ее и таких, как она, били в школе одного благополучного региона за желание читать стихи.

Кому они этим мешали? Чем мешали? Опрощаться они мешали. Регрессу они мешали. Чем именно мешали?

Культурное растение прежде всего занимает какую-то территорию, и этим мешает сорняку. Но оно еще и напоминает сорняку о том прошлом, когда он был с территории вытеснен. Помнит ли об этом растение, вопрос открытый. Но люди-то уж точно помнят. И элита упрощения, то есть регресса, не может утвердиться без вытеснения с территории власти всего сложного. Да и зачем оно нужно? То есть, конечно, есть элементы сложности в воровстве. И их надо осваивать, а то тебя обнесут. Но остальное-то не нужно.

Доходило до полного абсурда. Я не понаслышке знаю, что Гайдар, и не он один, говорил, что людям бедным надо лечиться в амбулаториях и смириться с тем, что их там будут лечить примитивно и поэтому не от всех болезней вылечат. А люди богатые поедут лечиться на Запад, говорил Гайдар. Богатые люди скоро поняли, что до Запада не доедут. И стали создавать свои богатые клиники. На эти клиники было страшно смотреть, это было невероятное убожество, порождаемое представлением пришедшего к власти примитива о том, как его должны обхаживать.

Я привез с травмой своего товарища в одну такую знаменитую супербольницу. Оформлял поступление больного молодой доктор, знавший меня по телевизионным передачам. Он мне шепотом сказал: «Бегите отсюда быстро в больницу такую-то к такому-то, он меня учил. И он вашего товарища вылечит, а здесь его погубят за 300 евро в день».

Я что, выдумываю? Я просто делюсь крохотной частью того, что знаю.

Регресс создавать просто. А выводить из него трудно. В годы моего занятия геофизикой я три месяца жил на окраине дальневосточного поселка и наблюдал за одной молодой девушкой, которая росла в очень неблагополучной среде, но у которой были задатки для того, чтобы куда-то двигаться. Она была и умна, и толкова, и трудолюбива и так далее. И очень хотела выбиться в люди. Но я понимал, что поскольку она выросла в среде абсолютного примитива, в нехорошей среде, то в лучшем случае она выбьется и поступит в какой-нибудь техникум тогдашний (сейчас их называют колледжами). Но в серьезный институт она не поступит. Может, если она удержится и не соскользнет в то, что впитала, обитая в совсем нехорошей среде, то ее дети поступят в институт, но это всё не так просто. Бывают исключения ― Горький, Шаляпин, ―, но это редкие исключения, а я же говорю о макропроцессах, в которых участвует большое число людей.

Почему-то я сейчас вспомнил, что когда еще занимался экстремальным туризмом со сплавами, горными стенками и всем прочим, считалось, что обязательно нужно включить в группу женщину. Хотя бы одну. Ничего легкомысленного в этом не было. И феминизмом тогда еще и не пахло, он был чужд нашему обществу. Женщину считали нужным включать в группу экстремального туризма не потому, что это преодолевало мужской шовинизм. А потому, что боялись чрезмерного опрощения в чисто мужском коллективе. Ведь нагрузки действительно были экстремальными. А при экстремальных нагрузках процент используемой ненормативной лексики растет слишком стремительно. При наличии же женщины он растет медленнее. И опытные инструкторы говорили: «Возьмите женщину, пусть она несет рюкзак поменьше, лишь бы была, потому что когда эта ненормативность вспухнет совсем быстро и окончательно, то можно группу потерять. Можно назад не привести. Озверение может погубить группу».

Да-да, говорилось об озверении, то есть о регрессе. Утверждалось, что столкновение с определенной природной беспощадностью может заставить человека сбросить собственно человеческую сложность и опереться в себе самом на сдерживаемые доселе простейшие инстинкты. И тогда гибель. Об этом говорили инструкторы. Серьезно, прагматично, без всякого пафоса.

Помню, нам показывали один особо сложный маршрут, и мы как-то мрачно смотрели на него, и я спросил своего знакомого: «Ну что, пройти можно?» ― «Пройти-то можно, но только озверев». Это понятие «озверения», «озверивания», оно же не выдуманное. Оно использовалось.

Таковы мои частные воспоминания ― как психологические, так и социальные. Но ведь есть и исторический опыт человечества, в котором имели место некие периоды преобладания регрессивности. И эти периоды называются темными веками.

У меня, когда я посещал Крит, а делал я это многократно, возникало двойственное чувство по отношению к древней крито-минойской цивилизации. Она, с одной стороны, восхищала своей невероятной изощренностью, а с другой стороны, что-то в ней чудилось не до конца и не вполне человеческое. Неприятное что-то было в ней для меня лично, при всей ее божественной изящности, великолепии, всем прочем.

А вот когда экспедиция, которую я организовал и которая исследовала не только стандартный набор мест, в которых сконцентрированы памятники древнегреческой цивилизации, переехала с Крита в Микены, и я увидел Микенские ворота, то возникло чувство чего-то сложного и какого-то, может, и свирепого, но человечески сложного существования. Не изуверского чего-то такого. И в этом смысле, со всеми оговорками, ― хорошего.

Но ведь чем бы ни был вызван крах микенской цивилизации: Троянской войной, какими-то преступлениями Агамемнона, который разгневал богов, или иными причинами, ―, но факт краха налицо. Что-то долбануло по цивилизационному великолепию Микен. В данном случае даже не землетрясением, а чем-то рукотворным долбануло. И это с трудом завоеванное великолепие рухнуло в бездну регресса, дикарства, опрощения.

После такого быстрого обрушения из темных времен в Греции выбирались в течение многих веков. Причем примитивность темных времен лицезрели те, кто еще помнил про сложность микенской цивилизации. И эти недобитки прекрасно понимали на своем горьком опыте, что регресс-таки существует. Ну существует, и всё тут. А вот преодолеть его ох как непросто.

Амфора из Дипилона. VIII век до н. э.

В Египте я бывал тогда, когда Каирский музей был еще в порядке. Смотришь на какую-нибудь палетку Нармера ― ХХХI век до нашей эры ― и, восхищаясь тонкостью, сложностью, понимаешь, что для того, чтобы из примитива выбраться в это, нужна же еще пара тысячелетий. Разводишь руками. Потом смотришь, как это упрощается на определенных этапах, как это уродуется, как исчезает мастерство, изысканность, как всё становится более и более примитивным. Разводишь руками и говоришь себе: так всё же регресс есть, он существует как что-то, данное нам в достаточно мрачных и острых ощущениях. Вот он!

Римская цивилизация со всеми ее водопроводами и прочим отнюдь не является предметом моего восхищения. В ней это крито-минойское изысканное злое начало, как мне кажется, просвечивает, ― в цирках и многих других ее проявлениях. Но ведь понимаешь, что это была цивилизация. А потом ты видишь, как на ее месте образовалась типичная деградационная свалка. И что обитатели этой свалки копошатся почти как звери, и выбираются из постримского регресса через много столетий. Столетий чего? Регресса.

Конечно, Джотто и архитектурные романские памятники впечатляют и восхищают. Но почему это так? Потому что христианство несло в себе не только отрицание предыдущей высокой цивилизации, то есть регресс, но и заряд будущей цивилизационной новизны, огромной цивилизационной сложности, которая еще не развернута, но будет развернута. Поэтому она оказалась спасительной.

Но даже при наличии такого заряда понадобился очень долгий путь, чтобы, наконец, в эпоху Ренессанса великие творения античности и достижения постантичного времени вошли в симбиоз и дали Леонардо да Винчи, Микеланджело.

Понимая это, понимаешь и другое. Что от цикличности в том, что касается развития культуры, уйти невозможно. Я не противник авангарда, но когда сначала всё восходит от раннехристианского относительного примитива к высотам Ренессанса, а потом начинаются конвульсии барокко, самоограничения классицизма, деформации декадентства, то наличие больших циклов в культуре становится очевидным.

Микеланджело Буонарроти. Фреска «Сотворение Адама». Ок. 1511

С давних пор говорилось о том, что если техника может довольно долго развиваться ― от первого колеса до спутника, и это развитие на Западе происходит более или менее равномерно (в отличие от Китая, где всё по-другому), ― то в культуре-то всё совсем не так.

Она начинается каким-то восхитительным примитивом. Когда человек пытается постичь, например, тайну жертвенных страданий Христа и изображает что-то вроде как совсем простое, но от этого веет таким восторгом человека перед тем, что он называет идеалом и к чему тянется, что дух захватывает.

Потом форма приходит в более серьезные соотношения с этим содержанием. Она усложняется, а восторг остается. Это всё движется, и вот тогда возникает Джотто, Проторенессанс, потом позднеготическая классика и, наконец, человечество получает возможность восторгаться всем величием Ренессанса. Казалось бы, ему самое время двигаться еще выше, выше, выше. Но происходит другое.

На смену Ренессансу приходит далеко не безупречное и не безусловное барокко. Потом человечеству предлагается избыточная сухость классицизма. Потом начинаются декадентские фокусы. И оказывается, что культура, получив определенный импульс, начинает восходить, а потом… А потом нужен новый импульс. А без него, как без воды, «и не туды, и не сюды».

Что такое декадентство? Это и есть обоготворение формы, уже лишенной прочной связи с содержанием. Сначала эта связь слабеет, затем обрывается, потом форма начинает воевать с содержанием. Такая война приводит к полному исчерпанию и формы, и содержания. А потом либо возникает новый импульс, и начинается новое восхождение, либо цивилизация гибнет.

Что такое советское искусство? Это тончайший синтез изысканности Серебряного века, уже вполне декадентствующего, с новой волной. Что ее породило? Ее породил приход варвара в утомленную, уставшую от себя, потерявшую свой идеал досоветскую цивилизацию.

Варвар ведь может или уничтожить цивилизацию, в которую он вторгается, или эту цивилизацию полюбить ― начать к ней приглядываться, потом начать ей сочувствовать, пытаться чему-то подражать, потом переходить от подражания к самостоятельному исторически преемственному творчеству.

Советская цивилизация, что, собственно-то, могла соединить? Вот этого пришедшего из деревни или с рабочих окраин «варвара» ― он же страдающий эксплуатируемый класс ― с остатками заинтересованной в этом варваре русской дореволюционной интеллигенции, именующей его «народом-богоносцем», «народом страждущим». Нужно было как-то варвара с нею соединять, и это было осуществлено очень быстро. Как мне говорили совсем-совсем уже дышащие на ладан представители старого театра, это делали гардеробщицы, билетерши на спектаклях театра МХАТ, который был тогда еще не академическим.

Революционный матрос приходил в МХТ, который еще не был МХАТом, и не понимал, почему ему, собственно говоря, не сплевывать семечки на пол. А ему с огромным уважением говорили: «Ой, вы знаете, здесь этого делать нельзя, здесь храм искусства». ― «Какой, растудыть, храм искусства?» ― «Да-да, храм».

И почему-то революционный матрос понимал, что те, кто ему это говорят, верят в то, что это храм, и заражался этой верой. Как он это понимал ― отдельный вопрос.

В одном старом советском фильме комиссар говорит рабочему во время взятия Зимнего: «Иди, охраняй этого Аполлона». Рабочий возражает: «Это не Апполон, это ― Венера!» «Один черт!» ― так отвечает комиссар, но настаивает на том, чтобы статую охраняли, потому что теперь она принадлежит победившему классу, от лица которого он выступает.

Конечно, не комиссары, плохо понимавшие, но инстинктивно желавшие сохранять культуру, управляли процессом нового культурогенеза. Им управляли большевики, которые были частью старой достаточно утонченной, но не уставшей интеллигенции. Разве это не так? Кем были Ленин, Луначарский? Тот же Троцкий, Красин, Кржижановский? Они были частью старой разночинной интеллигенции. И одновременно были прочнейшим образом связаны с народом, то есть с варваром. Они внушили варвару, что ему нужна культура. Что она теперь его, что он — господствующий класс, и ему надо всё осваивать, и он осваивал. Они соединили этого варвара через себя со старой интеллигенцией. Вот и произошло нечто, конечно, являющееся и прогрессом, и прорывом, и культурогенезом.

Кузьма Петров-Водкин. Купание красного коня (фрагмент)

У меня отец приехал из кавказской деревни. Через три-четыре года существования в Москве, где он одновременно и вагоны грузил, и грыз гранит науки, и чужой для него язык осваивал, отец уже прекрасно знал всех актеров и актрис МХАТа, ходил на спектакли по многу раз ― на галерку, на последний ярус, обсуждал проблематику спектаклей МХАТа, бешено аплодировал: «Хмелев! Андровская!» Ему этого хотелось, и ему в этом помогали. Причем помогали требовательно.

Деградацию советского образования в хрущевскую эпоху породила так называемая гонка за успеваемостью. Было заявлено, что нет плохих учеников, а есть плохие учителя.

В двадцатые-тридцатые годы никто ничего такого не заявлял, и в сороковые-пятидесятые тоже. Говорилось другое: «Если ты не тянешь по-настоящему ― иди на завод, мы не дадим тебе учиться кое-как для того, чтобы в отчетах получать победные цифры успеваемости. Мы отсеем тех, кто может и хочет, соединим это „может“ и „хочет“, поможем ему и толкнем всё это вперед».

На одного моего отца, который подголадывал, недосыпал и яростно учился, то есть выдерживал предлагаемые нагрузки, было человек пять, которые нагрузок не выдержали.

Между тем тогдашний новый варвар был привычен к нагрузкам. В условиях чудовищной крестьянской нищеты шел беспощадный отбор. Слабые умирали.

Мой отец с четырех-пяти лет обрабатывал такую каменистую землю, которой не было в Рязани и уж тем более в Краснодаре. И он знал, что если даст слабину, не дообработает, то буквально умрет с голоду. Так вливалась новая кровь в устаревшую досоветскую цивилизацию.

Я много раз говорил о том, что если смотришь на Советскую армию во времена Великой Отечественной войны, то сразу понимаешь, что эта армия существенно крестьянская. Что «дети Арбата» ― это, конечно, хорошо, я никоим образом не хочу это девальвировать ― нужна была молодая советская интеллигенция, она совершила свой подвиг и почти вся усеяла своими костями поля сражений Великой Отечественной войны, всё так. Но в основном-то армия была крестьянская, двужильная, которой дали относительно простое и дешевое, но эффективное оружие. Она им научилась пользоваться, соединила в себе эту русскую крестьянскую смекалку, которая касалась всех народов России, с чем-то, что было дано стремительной индустриализацией, осуществленной с 1929 по 1940 год ― за одиннадцать лет. Отсчитайте 11 лет с 1991 года и спросите, что осуществлено? Всё станет ясно, вся разница.

И если мир спасли от фашизма и произошли чудеса типа спутника, которые потом заваливались в эпоху перестройки, то они произошли только потому, что соединилось вот это варварское нечто с тем, что несла как свою мечту и свой крест дореволюционная интеллигенция, повторявшая: «Сеятель знанья на ниву народную, <…> сейте разумное, доброе, вечное» и так далее.

Я наблюдал за деградацией этой установки уже в ее позднесоветском варианте, когда проходил практику в конструкторском бюро в издательстве «Московская правда», где чертились всякие изделия. Не в комнатах, где писались тексты, а получая практику чертежника. Одна довольно модная дама, которая должна была передавать чертежи рабочим, каждый раз, приходя назад в конструкторское бюро, говорила: «Наш славный гегемон опять пьян», «Я иду к гегемону, а он лыка не вяжет». Каждый день!

Формировалась другая, антинародная установка, причем формировалась теми, кто зачастую или просто выходил из социальных квазигетто, из низов, или выходил из гетто настоящих, этнических, именуемых зонами оседлости. И, выходя оттуда, сначала проявлял раннюю любовь к народу, который обеспечил этот выход, поддержав революцию, а потом начинал этот народ ненавидеть за то, что тот революцию поддержал.

О такой метаморфозе ерничали в советский период: «Вышли мы все из народа, как нам вернуться назад?»

Но обсуждение этой метаморфозы не входит сейчас в мою задачу. Здесь я хочу обратить внимание на то, что сложно организованная субстанция человечности в Советском Союзе сформировалась. Она сформировалась и в научной ипостаси, и в культурной, и в моральной, и во всех прочих ― комплексно. И что факт наличия такой субстанции и означает сопричастность советской цивилизации тому, что называется настоящим, а не выдуманным, прогрессом.

Почему удалось добиться такого результата ― отдельный вопрос. Возможно, потому, что в условиях осажденного лагеря номенклатуре нужны были ученые, чтобы самой уцелеть. Не будут ученые успешно исследовать атом ― не будет атомной бомбы. Не будет атомной бомбы ― не будет государства. Может быть, возобладало это, а может быть, не сразу остыл сам коммунистический проект, и его энергия успела что-то взрастить. Важно, что оно очевидным образом сформировалось. И что сформировалось оно не само собой, что это взращивали.

Шла сшибка мегацивилизаций. В рамках этой сшибки было важно всё, не только, кто спутник запустил. Говорилось: «Вот у вас Фолкнер, а у нас Шолохов. У вас Оппенгеймер, а у нас Курчатов». Говорилось с гордостью. Не потому, что надо было что-то сболтнуть, а потому, что это надо было пережить.

В культуре, созданной советской цивилизацией, и одновременно создавшей эту цивилизацию, в двадцатые годы доминировало новаторство, стремившееся расплеваться с дореволюционным культурным прошлым. Это правда. Предлагалось даже «сбросить Пушкина с корабля современности». Это тоже правда. Конечно, ничего подобного не допустили бы ни Луначарский, ни Горький. Но Пролеткульт наломал немало дров в двадцатые годы, хотя к одной только ломке дров его деятельность категорически нельзя сводить, он и полезного сделал много.

Но Сталин в тридцатые годы запустил совсем другой процесс. Он взял высокоразвитую дворянскую антибуржуазную (это очень важно!) ― и потому просоветскую ― дореволюционную цивилизацию и передал ее народу. Я опять-таки в виде просто очень яркого примера говорил, что доходило до того, что на Политбюро обсуждался вопрос, как в массовом количестве произвести советское шампанское, потому что прежний господствующий класс пил шампанское, но он был малочисленный. А у нас новый господствующий класс ― пролетариат, рабочий класс, трудовое население. Оно всё должно пить шампанское, чтобы ощущать себя новым господином, хозяином земли. Об этом говорилось всерьез и не где-нибудь, а на заседаниях Политбюро! Так хотелось вот эту дворянскую, еще раз подчеркну ― антибуржуазную, поэтому созвучную всему советскому, культуру передать народу. И передали. И возник этот новый синтез, и он создал какой-то взлет, а потом началось то, что называется культурно-цивилизационной усталостью, декадентством ― мы же это тоже наблюдали.

И, наверное, можно было попытаться снова это преодолеть, если бы не известное заявление, одно-единственное, с которого всё началось. А заявление это состояло в том, что всё сложное слишком дорого стоит и оно нам не по карману. Конечно, в этом была правда. Да, конечно сложное очень дорого стоит. Но без него невозможен не только суверенитет, о котором всё время говорится. Без него невозможна сколь-нибудь полноценная общественная жизнь. Невозможно несение народом креста государственности, который ведь народу приходится нести.

Потеряешь лидерство в космосе ― проиграешь гонку вооружений. Проиграешь гонку вооружений ― потеряешь страну. А как обеспечить лидерство в космосе, не развивая фундаментальную и прикладную науку? А как ты сможешь их развивать без полноценной культурной жизни? Не сможешь ты, не предъявляя культурной полноценности, отстоять себя в качестве супердержавы.

Супердержаве нужен взлет культуры. Даже если этот взлет содержит в себе зародыши опасной фронды, он всё равно нужен.

Всё сложное и впрямь стоит дорого. И ты его не продашь, как бублик на базаре. Но ты с его помощью, с помощью этой сложности создашь спутники, ракеты, и к тебе не сунутся. А если ты всё сведешь к бублику, то к тебе сунутся. Разве не это видим?

Итак, сначала было создано сложное, а потом было сказано: «Давайте его сбросим, потому что оно мешает нам быстро обогатиться». Ну прямо так, без затей было сказано.

Чубайс откровенно говорил, что испытывал сложное чувство по поводу поддержки, которую Ельцину оказывала научно-техническая интеллигенция. Он был ей благодарен за поддержку, но одновременно понимал ― прямо об этом говорил ― что именно эту интеллигенцию он, Ельцин и вся команда, пришедшая к власти, должны пустить под нож для избавления от сложности и стремительного обогащения.

Сложность тяготила и мешала. Ее надо был сбросить. Ее сбросили. Под нож пустили не только научно-техническую интеллигенцию. Под нож пустили всё избыточно сложное и наиболее трудновосстановимое. Ведь это не сплетни, что Гайдар говорил: «Бедные пусть лечатся в земских больницах, амбулаториях, ну не от всех болезней вылечат, а богатые пусть ездят». Это же правда! Значит, был сброшен целый модуль высокоорганизованной, мучительным трудом создававшейся медицины. Всё, что передавало эстафету, все эти клятвы Гиппократа и так далее. Все научные достижения, все эти искания Семашко, Введенского, Сперанского, Ухтомского, много еще кого. Всё было сброшено. И этот сброс модуля, не обязательно научно-технического, а комплексного, назвали оптимизацией. Так же осуществили сброс везде, во всем.

Пабло Пикассо. Минотавр с мертвой лошадью перед пещерой. 1953

Говорилось: «Зачем нужны свои высокотехнологические изделия, если можно купить? А купить можно, потому что мы ― сырьевая держава и сырья у нас дофига. Так мы его быстро продадим, особенно не будем заморачиваться какими-то сложностями, войдем в глобализацию, на деньги всё остальное купим ― и будет у нас рай на земле, для нас».

Такие разговоры сопровождались реальными действиями по ликвидации сложности. То есть по осуществлению регресса. Прогресс создает сложность, регресс ее уничтожает. Уничтожалось всё сложное: советская педагогическая школа, советская медицина, советская культура, советская мораль, советская инженерная школа, советская наука, советская человечность. При этом якобы всё это уничтожалось по причине советскости. Оно же советское, то есть плохое. Советское ― значит отличное, а теперь советское ― значит чудовищное. Так ведь нет. Видели именно сложность, хотели уничтожить ее. Плевать было на то, что она советская ― важно было сложность, эту сволочь, уничтожить. Всюду, где только можно.

Как тут сочеталась внутренняя потребность в упрощении и интересы западного хозяина ― это другой вопрос. Важно, что некий коллективный детина долбанул всем этим административно-рыночным, политическим, идеологическим упрощенчеством по сложности так, что она разлетелась вдребезги. Или по крайней мере вдребезги разлетелась ее большая часть. И породила это не только глупость, не только примитивность определенного ново-элитного контингента.

Осуществлялась и сознательная, особо пакостная вторичная варваризация. Потому что у нормального варвара есть тяга к цивилизации, и здоровье есть, и определенные моральные основания. А вторичная варваризация всегда соединяется с имморализмом, подорванным здоровьем, пьянкой и бог еще знает чем. Да и отсутствием привычки к труду, абсолютным отсутствием этой привычки. Этого всего нет, а есть много амбиций и жажда саморазрушения и разрушения окрест себя. Откуда жажда? От необходимости подпитывать чем-то свою ничтожность. Вы представляете, сколько еще предстоит наесться этого, сколько еще в этом горечи и гадости предстоящей?!

Нормальное государство вот такую горечь, такую гадость должно уничтожать в зародыше. А у нас в течение последнего тридцатилетия это всё только поддерживалось постоянно.

А началось еще в перестроечную эпоху. И не по бестолковости. Не по незнанию.

Где-то в конце восьмидесятых в Политехническом музее я встречался лично с Иваном Тимофеевичем Фроловым, был такой академик, советник Горбачева. И он говорил: «Ну что, мы сейчас то, что нас не устраивает в общественной жизни, будем репрессивно, административно подавлять, не арестовывать, конечно, а просто использовать партию для подавления. А дальнейшее отдадим живому творчеству масс».

Я обратил внимание своего собеседника на то, что такое сочетание подавления и «живого творчества масс» как раз и порождает регресс. Что если больному провели операцию, нечто отрезали, то предоставлять дальнейшее собственно восстановительной жизнедеятельности организма как-то странно, надо всё же рану зашить. А не ждать спонтанной послеоперационной реабилитации.

Мне на это Фролов сказал: «Да, ну да, всё так, а что поделаешь? Процесс пошел».

Я спросил: «Вы процессом называете системный регресс?»

Мне было отвечено: «И его тоже».

Ельцин, придя к власти, пообещал построить капитализм за пять лет. То есть к 1996 году. И он сдержал обещание. Лукаво умолчав при этом только об одном, что за пять лет в стране, где совсем нет легального первоначального накопления капитала, может быть построен только криминальный капитализм.

Что такое легальное первоначальное накопление капитала как лекарство от регресса и криминальности?

В Англии, Франции, Голландии, Италии буржуазия складывалась столетиями. Ну были там и пираты, и всё что угодно, конечно. Но ведь были не только они. Были буржуа, они всё время что-то делали, изготавливали гончарные изделия, дома строили, в кузницах чем-нибудь занимались, чем-то торговали, медленно накапливали средства в этих лавках, ремесленных мастерских и так далее. В Англии вдобавок первоначальное накопление капитала было дополнено согласием феодала перейти на буржуазные рельсы, используя в качестве первоначального капитала земельную собственность.

Что существовало в качестве легального первоначального накопления в Советском Союзе, где ни о каком подспудном легальном росте буржуазии не могло быть и речи? Ведь не могли же деньги, откладываемые теми же академиками как легально наиболее обеспеченными представителями советского общества, позволить этим академикам купить Красноярскую ГЭС или «Норильский никель»?

Значит, при быстром построении капитализма, осуществляемом Ельциным, надо было опереться на нелегальные накопления капитала. То есть или на криминал, или на такие спецслужбистские заначки, которые были еще криминальнее самого криминала. Это и было сделано.

К власти пришел, скажем так, отчасти просто уголовник. А отчасти такой квазипарауголовник. А такой слой жаждет регресса. Потому что регресс ему по нутру.

Пришедших уголовников никакая большевистская партия не облагораживала, как когда-то, направляя в московский уголовный розыск и следя за перевоспитанием. Им дали разгуляться по полной. Ну так они и разгулялись, принеся этим разгулом что? Всё тот же регресс.

Я не против блатного фольклора как такового. Он есть везде. Но только в постсоветский период нашей жизни этому фольклору дали на откуп не подворотню, а крупные радиостанции ― «Шансон», «Лесоповал».

А криминальная лингвистика стала политическим языком правящего класса. Какую бы проблему ни обсуждала элита 1990-х, она при обсуждении всегда говорила об одном и том же ― этого «отымеем», и этого «отымеем», всех «отымеем». Конечно, слово «отымеем» звучало в сугубо ненормативной, матерной редакции.

Посмотрите на рисунок (рис. 1) внимательнее. На нем ведь не выдумки продемонстрированы. На нем продемонстрирована реальность ельцинского и постъельцинского регресса. Того регресса, который при Ельцине имел именно лавинообразный характер.

Рисунок 1. Схематичное изображение системных процессов, разворачивающихся в России с момента крушения Советского Союза

При таком регрессе расправляются со всем, что было завоевано с невероятным трудом, талантом, жертвенной самоотверженностью. Всё это пускали безжалостно под нож.

Во-первых, просто физически ― с помощью уничтожения лишних при упрощенчестве конструкторских бюро, способных как-то справляться с задачей создания более или менее сложных устройств… «Зачем нам это всё, когда купим на Западе?..»

То же самое касалось очень многих крупных научных центров, которые признавались ненужными в условиях долговременного отказа от чего-либо, кроме заимствования, или недофинансировались, или всё так менялось, что они переставали работать, или эта так называемая конверсия заводов. Ну и чем это не регресс?

А во-вторых, менялся сам тип каналов вертикальной мобильности, менялся социальный профиль общества. Поясню. Пока я был младшим научным сотрудником без степени, я получал очень мало в своем академическом институте. Как только защитил диссертацию, стал получать вдвое больше. У меня была написана докторская, защитил бы ее ― получал бы еще вдвое больше. А академики и членкоры были чуть ли не самым высокооплачиваемым слоем общества. В этом было признание общества, признание нужности, тип иерархии, тип престижа и тип уважения общества по отношению к таким-то слоям населения. Вот где соль земли! Не у бандита, который хапнул миллиард!

Как только весь престиж был сведен к обладанию сугубо материальными возможностями, а эти возможности оказались в руках разнокачественных братков и полубратков, как вы убедите ученого, врача, инженера в том, что он действительно нужен, и его труд по-настоящему престижен? Как только весь престиж сведен к обладанию сугубо материальными возможностями, а эти возможности оказались вот в таких руках, то как вы обеспечите эстафету поколений?

Все, кто могли передать эстафету в хорошо знакомой мне геофизике, ушли в небытие. Их место заняли очень разные люди. А система помогает продвинуться в отрасли только тем, кто ей созвучен. То есть она содействует всё тому же регрессу. И уж никак не проявляет воли к противоположному.

Противоположному мешает и расстановка элитных сил, и элитная субкультура, и возникшая уже традиция, от верности которой молодежь не хочет отказываться, не понимая, зачем от этого отказываться.

Я помню, как после 1996 года очень сильно тогда двигавшийся наверх Ходорковский (физическое лицо, признанное в РФ иностранным агентом) решил прочитать лекцию, по-моему, в Финансовом институте. Где готовилась молодая поросль. Старый волк пришел обучать молодых волчат. И что же он им сказал?

«Да, ― сказал он, ― мы воровали. А вы теперь воровать не будете».

Раздался гогот, и никакие заведующие кафедрами, деканы и прочие не могли удержать этих волчат из Финансового института, которые под гогот: «Ну дает, ну козел!» ― стали выходить из аудитории. Потому что никто не хотел отказываться от воспроизводства той модели обогащения, которую реализовал сам Ходорковский (физическое лицо, признанное в РФ иностранным агентом) ― он-то всё, что нужно, получил, и от этого не отказывается. «Ну так пошли дальше. Теперь будем грабить его, ― сказали молодые волчата. ― Но будем грабить».

А для этой модели обогащения качества таких людей, как Курчатов или Ландау, были не нужны. Нужны были другие качества.

Их требовала эпоха, они порождали определенные тенденции. И эти тенденции никто не останавливал. Их, напротив, развивали. Никакого пресечения криминального первоначального накопления капитала не было и в помине. Менялись лидеры такого накопления, но не его природа.

А если не разорвать, причем очень свирепо, с этапом криминального первоначального накопления, если не отрезать криминальный полип от общества, на теле которого этот полип вырос, то полип со временем начнет превращаться в раковую опухоль, потому что все будут тянуться туда, и самым главным станет грабеж, и он будет воспеваться.

Низкоорганизованный человеческий материал в элите соединяется с волей к низкой организации жизни и к пониманию, что только за счет этой низкой организации ты можешь обогатиться. Для того чтобы крупно хапнуть, надо перестать развивать индустриальные и постиндустриальные силы. Надо воровать бюджетные деньги, которые иначе будут направляться на вот это самое развитие, будь оно неладно. То есть куда-то в армию, в ВПК, еще куда-то. Обнесут, не дадут всё забрать на обогащение. Безобразие!..

И вообще речь идет о чем-то большем. Вы не чувствуете вот этот воздух опрощения? Всё большего опрощения? Это чудовищное опрощение ― «будь попроще» ― лезло и лезет из всех дыр, оно передается от высшего класса вниз. Рыба тухнет с головы. Улица опрощалась так же, как опрощались верхи, средние классы опрощались так же, как улица. Это было всеобщим явлением.

Взять тот же разврат. К нему легко подтолкнуть, он легко разрушает всё сложное в человеке. Но он же еще и определенные стандарты диктует по принципу «кто к нему готов ― хороший, кто нет ― плохой, а это мы будем подавлять и бить за чтение стихов в школах».

Теперь я перехожу к тому главному, без чего никакой целостной картины нет и не может быть. Понимаю, что есть люди, искренне считающие, что регресс был не сдержан в путинскую эпоху, а переломлен. Понимаю также, что есть люди, отдающие себе отчет в том, что такого перелома не было, а имело место другое ― сдерживание регресса, снижение скорости регресса, но не его перелом. И что люди, отдающие себе в этом отчет, по тем или иным соображениям не считают нужным делиться своими представлениями с обществом.

Но, понимая всё это, я понимаю и другое. То, что без учета влияния регресса на то, что происходит сейчас, нельзя выстоять в долговременном конфликте с Западом. Такое понимание категорически необходимо. Надо знать, что происходит это. Надо не впадать от данного знания в уныние и надо оказывать эффективное противодействие остервенелым попыткам Запада добить нас до конца. Запад-то понимает наше реальное состояние и действует сообразно этому пониманию, а не иллюзиям по поводу вставания с колен.

Я называю такое противодействие ― противодействием, находящимся по ту сторону унылости и эйфории.

Дело не в спецоперации, которая идет не худшим образом, а в той нашей бытийственности, которая вся подвязана, во-первых, к регрессу, который не остановлен, а сдержан (это абсолютно разные вещи), и, во-вторых, к наращиваемой Западом остервенелости.

Вглядитесь еще раз в предложенный мною рисунок (рис. 1). И давайте далее мы, обсудив регресс как центр, ось, сердцевину происходящего, признав, что он существует, что это не ярлык, не дешевое словцо, а серьезное и ответственное понятие, признав всё это, давайте присмотримся под этим углом зрения к различным уровням и аспектам нашего сугубо конкретного бытия. И поймем, как именно этот регресс влияет на самое злободневное.

 

(Продолжение следует.)

 

https://rossaprimavera.ru/article/e33a5107

 

11.08.2022 Кургинян: как России не впасть ни в уныние, ни в эйфорию — то и другое ее добьет

Всё, чем располагает Украина, — это одурманенное гнусной бандеровщиной население, которое можно превратить в пушечное мясо

  Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №494 / 11 августа 2022

 

«Предназначение». Выпуск № 4. 8 августа 2022 года

Вы выясняете отношения с очень агрессивным соседом, который уже втянул вас в очень крупную разборку. Естественно, всё ваше внимание сосредоточено на действиях соседа. И если вам предложат сконцентрировать внимание не на действиях соседа и не на том, насколько эффективны ваши ответные действия, а на чем-то другом, то вы это предложение о перенесении внимания на что-либо, кроме деталей происходящей судьбоносной разборки, отвергнете, сказав, что вам сейчас не до этого. И в каком-то смысле будете правы.

Но наш очень агрессивный сосед, как все мы понимаем, не самодостаточен в том, что касается происходящего вооруженного конфликта. Если бы наш сосед был самодостаточным, то конфликт завершился бы нашей победой максимум через пару месяцев. Потому что сосед исчерпал бы собственные ресурсы — экономические, военно-технические и прочие.

Но наш агрессивный сосед давно уже использует вовсе не только свои ресурсы. Если в его бюджет перестанут поступать средства от ведения хозяйственной деятельности, то он может этого даже не заметить. Потому что его бюджет будет сформирован из поступлений, не имеющих никакого отношения к его собственной хозяйственной деятельности.

Значит, наш сосед продолжает конфликтовать с нами не только на свои деньги, которых бы на этот конфликт не хватило, но и на деньги тех, кто наполнит бюджет соседа даже в случае, если сосед не вложит в него ни одной своей гривны.

Это касается не только экономики, но и поставок вооружения. Сосед в конфликте с нами использует не свое оружие. И непрерывно обвиняет, упрекает тех, кто ему предоставляет оружие, чтобы конфликт с нами продолжился, в том, что оружия предоставляют недостаточно. Что нужно больше оружия, нужно другое оружие и так далее.

Число иностранных военных профессионалов, помогающих нашему соседу продолжать конфликт, постоянно нарастает. И достаточно быстро стирается грань между иностранными военными профессионалами, поддерживающими соседа на частной основе, то есть различными частными военными компаниями, и профессиональными военными контингентами, входящими в вооруженные силы соседа. Это ведь так просто — направить определенное число профессионалов, входящих в вооруженные силы твоего государства, и заявить, что на самом деле в боях участвует не твоя армия, а некие частные военные компании, за действия которых ты как бы и не отвечаешь.

Не Украина организует против нас невиданные экономические санкции.

Не Украина демонстрирует нам дальнейшее расширение НАТО.

Не Украина уже сейчас пытается оказать на нас воздействие за пределами собственно украинской территории.

У Украины своих ресурсов на это нет и не может быть. Всё, чем она располагает, — это одурманенное гнусной бандеровщиной население, которое можно превратить в пушечное мясо. И руководство Украины твердо убеждено в том, что раз можно, то и нужно.

С каждым месяцем управление конфликтом всё больше будет переходить в руки иноземных профессионалов.

С каждым месяцем нарастающее системное воздействие на нас будет осуществлять не агрессивный сосед под названием бандеровская Украина, а некий мощный пахан, использующий бандеровскую Украину как полезную для него шестерку.

Пока что пахан не развернулся в полную мощь. Но он наращивает свое участие.

На одном из семинаров меня спросили: «Как же так, ведь Российская Федерация располагает космическими возможностями, несравненно большими, чем бандеровская Украина. Так почему наш космический потенциал не может с абсолютной эффективностью противостоять Украине, космическим потенциалом не располагающей?»

Меня поразило то, что многие до сих пор считают происходящее разборкой между Россией и Украиной. И не понимают, что в распоряжении Украины оказались как минимум все информационные космические возможности НАТО, позволяющие следить онлайн за любыми перемещениями наших войск. И что эти возможности уж точно не меньше аналогичных возможностей Российской Федерации.

Со стратегической точки зрения всё, что происходит сейчас на Украине, является постепенным втягиванием в противостояние с Россией коллективного западного пахана. Который пока еще не развернулся в полную мощь, но наращивает свое развертывание.

И вот пока он его наращивает, а наращивать его он будет достаточно бестолково, лениво, но неустанно, мы должны прорабатывать стратегические вопросы своего будущего. Мы должны думать о том, как завтра будем противостоять пахану, наращивающему свое воздействие на нас. Это завтра еще не наступило. Но оно стремительно приближается.

А те, кто уверял нас в том, что пахан вскоре утихомирится (буквально говорилось: «перебесится»), теперь об этом не говорят. Или как минимум говорят с иной, гораздо меньшей уверенностью и настойчивостью.

Сегодняшний конфликт может нами вестись только на основе наших сегодняшних возможностей. И если рассматривать его наиболее очевидные измерения, причем не только военные, но и иные, то мы в конфликте своими сегодняшними возможностями распоряжаемся далеко не худшим образом.

Наша армия продвигается вперед.

Наш бюджет не испытывает той катастрофической недостачи, на которую рассчитывал противник.

Запасы нашего оружия не истощены в той степени, в какой могли бы быть.

Мы не сталкиваемся с пустыми прилавками.

За доллар не предлагают триста рублей. А обещалось нам именно это.

Общественная поддержка действий Российского государства впечатляет.

Как минимум всё могло быть намного хуже того, что есть.

Повторяю, в сегодняшнем конфликте с соседом под названием «агрессивная бандеровская Украина» можно побеждать, только задействуя то, что есть. Ту экономику, которая создана. Ту армию, которая построена. Те информационные ресурсы, которые сформировались за эти годы. Ту управленческую систему, которая сложилась. И так далее. Это надо задействовать, это надо беречь, это надо терпеливо и настойчиво использовать и побеждать в том, что составляет содержание сегодняшнего конфликта с нашим агрессивным соседом.

Но мы же не можем считать, что сегодняшнее ничем новым не обернется достаточно быстро. Ну, скажем, за год. Или за два. И теперь самое время подумать о том, что день грядущий нам готовит. И что собой представляем мы в преддверии будущих неизбежных испытаний, масштаб которых будет нарастать.

Такие размышления о будущем никоим образом не должны противопоставляться нынешней злободневности.

Я всегда был противником любого ухода от злободневности в этакую башню из слоновой кости. Сейчас же такой уход для меня особенно неприемлем.

Но почему размышления о будущем, пусть даже и опирающиеся на философское осмысление происходящего, надо противопоставлять злободневности, поступающим ценнейшим сведениям о взятии нашей героической армией тех или иных населенных пунктов? Разве задача не в том, чтобы соотносить, сопрягать, сплетать воедино злободневность и такие стратегические размышления о будущем, то есть о нашем предназначении?

Я отношусь с предельным уважением к тем, кто сосредоточен на описании конкретных деталей проводимой спецоперации, деталей, и впрямь имеющих сейчас буквально судьбоносное значение.

То, что я пытаюсь сделать сейчас, можно назвать привнесением в злободневность того, что носит одновременно и прагматический, и фундаментальный характер. И я уверен, что со временем всё менее адекватен будет подход, в котором не найдется места такому соотнесению злободневного и фундаментального.

На этом рисунке (Рисунок 1) вы можете увидеть, во-первых, как разворачивались процессы внутри России при Ельцине. Название того, что разворачивалось при Ельцине, — лавинообразный регресс.

Рисунок 1. Схематичное изображение системных процессов, разворачивающихся в России с момента крушения Советского Союза

Если бы такой регресс продолжался в первые годы XXI века, то к 2003 году Российская Федерация была бы ликвидирована самим этим регрессом. И этому была бы оказана нужная помощь со стороны Запада.

Но качество регресса сильно изменилось с приходом Путина. Регресс оказался стабилизирован, его стали сдерживать, внутри него началось специфическое самоструктурирование, которое при лавинообразном регрессе исключено.

Сдерживание регресса, его стабилизация, его смягчение — вот действительная очень крупная заслуга Путина. Его самого и созданной им системы.

Мы живем в России только благодаря тому, что произошло такое сдерживание регресса, его стабилизация, смягчение и так далее.

То, на чем я настаиваю, не имеет никакого отношения к девальвации содержания путинского периода. Я всего лишь призываю к тому, чтобы преодолеть не только уныние, но и особые формы эйфории.

Когда сначала ты стремительно летишь вниз и от скорости, с которой ты летишь вниз, дух захватывает, а потом начинаешь двигаться по гораздо более пологому склону, то может возникнуть иллюзия, что ты взлетаешь. Но это иллюзия. Ты просто начинаешь двигаться с другой скоростью по гораздо более пологому склону. И имеешь все основания для того, чтобы радоваться подобной перемене скорости нисхождения. Но это не значит, что ты начинаешь восходить.

При Путине системный регресс, навязанный стране так называемыми радикальными реформами, не был переломлен. И задачи обеспечить такой перелом не было. Задача была другая. Что-то упорядочить, что-то нейтрализовать, что-то добавить. Такие упорядочивания, нейтрализации и добавления как раз и превратили лавинообразный регресс в регресс мягкий, сдержанный, находящийся в определенных системных рамках.

Всё, на чем я настаиваю, — не поддаваться ура-патриотизму, переходящему в ура-идиотизм, и не называть сдерживание регресса коренным переломом, вставанием с колен и так далее.

В условиях неминуемого роста давления на Россию иллюзиям предаваться нельзя.

Да, мы должны переломить регресс в ближайшие годы. И перейти с траектории 2 на траекторию 3. Но мы пока что этого не сделали.

Любая целостная картина создается на основе определенных понятий. Без создания целостной картины нельзя насытить судьбоносные частности их действительным содержанием. Как бы ни было важно знать, что именно происходит, еще важнее понимать смысл происходящего. Поскольку только такой смысл может наделить частности их действительным содержанием и помочь разобраться в том, в какой поток и процесс будут упаковываться эти частности. Как они будут чередоваться, куда нас повлекут и так далее.

Что такое регресс? Давайте сосредоточимся на развернутом описании этого неочевидного понятия. Если мы не разберемся в этом, то не поймем и смысла судьбоносных частностей, и направленности процесса, состоящего из этих покамест нами недоосмысленных частностей.

Но нужно ли всё это людям, по хорошо понятным причинам сконцентрировавшим свое внимание на частностях и осознающих, что эти частности сами по себе судьбоносны?

Маяковский по сходному поводу написал достаточно горькие строчки:

Хорошо у нас
в Стране Советов.
Можно жить,
работать можно дружно.
Только вот
поэтов,
к сожаленью, нету —
Впрочем, может,
это и не нужно.

Ведь отнюдь не только по поводу поэзии можно задать себе вопрос: а, может, это вовсе и не нужно? Действительно, такое «это» как целостная картина происходящего — оно людям сегодня нужно?

Кому-то целостная картина происходящего, безусловно, не нужна.

Она не нужна прежде всего тем, кому уже так деформировали мозги с помощью интернета, системы образования, образа жизни, что в эти мозги целостная картина вообще не помещается. Уверяю вас, таких очень много.

Знакомясь с новыми восторженными поклонниками Маркса, утверждающими, что они прочитали «Капитал» от корки до корки, я пытался понять, как они могут утверждать подобное, если всё, на что ссылается Маркс, для них тайна за семью печатями? Они с марксовскими ссылками, которыми пестрит «Капитал», вообще не знакомятся? Или они всех тех, на кого Маркс ссылается в «Капитале», тоже проштудировали? Может, кто-то проштудировал, но таких совсем немного. А Маркс излагает в «Капитале» всё так, как полагается академическому ученому. То есть всё время ссылаясь на достижения современной ему науки. Причем отнюдь не только экономики.

Так как всё это поместить в мозг, зараженный очень многими вирусами, в том числе вирусом под названием «много букв». Если мозг сильно заражен таким вирусом, то ему не нужно ни понимания серьезных теорий, ни освоения сложных целостных картин происходящего.

Но это (я имею в виду освоение целостных картин) не нужно еще и тем, кто мог бы освоить целостную картину, но боится такого освоения по причине своей невротичности. А ну как ты освоишь эту целостность, а она по тебе долбанет? И ты потеряешь остатки психологической стабильности. Нет уж, нафиг.

А есть и те, кто в принципе считает, что целостная картина — это от лукавого. Когда я сделал доклад на одном семинаре, крупный иностранный спец по безопасности сказал: «Только русские так могут — всё сразу увязать в одну большую картину… И культуру, и идеологию, и религию, и экономику, и вопросы безопасности…» Я сначала подумал, что этот спец по безопасности чуть ли не издевается. Но вскоре стало понятно, что он говорит о русских с большим уважением — как об инопланетянах, которые прилетели на чужую планету и под своим углом зрения видят всё, что на ней происходит, присваивая происходящему в чужом для них мире ту целостность, которой происходящее, по мнению аборигенов, не обладает.

Короче, есть много людей, которым целостность или чужда, или вредна, или недоступна. И которые целостность отторгают. Но есть ведь и другие. Они страдают от того, что не понимают происходящего. Хотят его понять, чувствуют, что такое понимание всё более изымается из существующих информационных потоков. Что получать его всё труднее, что правит бал какой-то новый мегатренд, отбрасывающий на обочину информационной жизни всё, что касается этой самой целостности. И что этот мегатренд фактически посягает на человечность как таковую, противопоставляя ей, причем всё более открыто, постчеловечность, для которой целостность — как красная тряпка для быка. Постчеловечность, с порога отметающую любые претензии на стратегическое осмысление происходящего.

И чем яростнее заявляет о своих претензиях этот новый постчеловеческий мегатренд, тем яснее становится, какого труда стоило приобретение человеком очень и очень многого. В том числе и способности восприятия каких-то целостных картин мира.

Человек не рождается с таким восприятием. Оно в нем формируется с огромным трудом. Возвысить человека до способности к такому восприятию происходящего было очень и очень сложно. А сбросить его с завоеванных высот в бездну вторичного варварства, дикарства, постчеловечности — ужасно просто. Это бесконечно проще, чем приподымать человека даже на самую малость.

Человека вообще очень трудно тянуть наверх и очень просто сбрасывать вниз.

Давайте, для того чтобы не запутаться в невнятных и неочевидных деталях, назовем восхождение человека прогрессом, а его нисхождение — регрессом. Я понимаю, что многие научились враждебно относиться к слову «прогресс», и что для такого отношения есть определенные основания.

Но я предлагаю здесь не приравнивать прогресс как таковой к сугубо ложному представлению о так называемом линейном прогрессе, которого действительно не существует.

Предлагаю также не приравнивать прогресс как таковой к научно-техническому прогрессу. Не слишком люблю Вознесенского, но и впрямь ведь, технический прогресс, ведущий к обрушению человека, прогрессом и назвать-то нельзя, потому что когда человек обрушится, то это обрушение его в тартарары обнуляет и технические завоевания.

Некоторым продвинутым варварам хотелось избавиться от всего римского содержания, но оставить водопровод. Были варвары, которым этого не хотелось, а были и те, которым это хотелось. Но оказалось, что освободиться от всего римского содержания и оставить водопровод невозможно. Он просто перестал работать.

Как справедливо говорил герой Достоевского, «обратитесь в хамство — гвоздя не выдумаете». Ну так вот. Давайте вместо того, чтобы указывать на те или иные изъяны теории прогресса, рассматривать ложные модификации этого самого прогресса, просто признаем, что прогрессом надо называть движение от простоты, которая почти приравнивает человека к животному, к определенной сложности, способной обогащать человека и побуждать его к восхождению. Что плохого в таком определении? Нужно и впрямь совсем разучиться признавать очевидное, чтобы и такой прогресс назвать клеветническим измышлением, предлагающим людям опираться на то, чего на самом деле не существует. Не существует?

Сходите в больницу и посмотрите, к чему приводит, например, инсульт или любое другое повреждение той части головного мозга, которая сформировалась у человека на последнем этапе его восхождения. Вот перед вами больной, у которого эта сфера сильно повреждена. А вот здоровый, у которого она не повреждена. Разница очевидна, не так ли?

И если вы вдруг видите, что у здорового человека не за счет болезни мозга, а по другим причинам (пьянство, разболтанность, наркомания, социальная деградация) начинает появляться то отклонение, которое вы перед этим наблюдали у больного, то почему это нельзя назвать регрессом? То есть вторичным упрощением той продуктивной сложности, которую человек сначала завоевал, а потом потерял по определенным причинам. Разве эта потеря не имеет права называться регрессом?

На ранних этапах человеческой истории сложные городские цивилизации сначала вырастали на месте примитивных сельских цивилизаций, а потом в силу тех или других причин рушились. И на их месте возникали постгородские сельские цивилизации, гораздо более грубые, чем те, которые существовали на предгородской фазе цивилизационного развития. Так ведь?

Опять же Маугли, только не выдуманный Киплингом, а настоящий. Он ведь описан. И понятно, что такой Маугли примитивнее, чем ребенок, воспитанный людьми. Потому что воспитанного людьми ребенка, в отличие от Маугли, тащили наверх тем или иным образом и куда-то вытащили. Ну так вот, это «куда-то» и есть прогресс.

Можно справедливо восхищаться так называемыми примитивными обществами и обнаруживать в их примитиве очень впечатляющую сложность. Но разница между обществом, прошедшим через рабовладение, феодализм и так далее, и обществом, оставшимся в каменном веке, очевидна. И сколь ты ни сетуй на горькие плоды цивилизации, всё равно ты видишь, что сложность — это сложность. И что обретение этой сложности — письменности, развитой культуры, книгопечатания, техники и так далее — это и есть прогресс. Его плоды и впрямь отнюдь не только сладки. Но они же не перестают при этом быть очевидными плодами, приносимыми человеку древом под названием «прогресс».

Я много раз говорил странным людям, утверждавшим, что рынок сам собой породит прогресс в силу благотворности свободной конкуренции, что они могут вкусить от такой конкуренции, обеспечив ее на собственном огороде в виде борьбы между сорняком и так называемым культурным растением.

Жоан Миро. Вспаханное поле. 1924

Я веду этот разговор, находясь поблизости от полей, которые когда-то засеивали льном и другими культурами, и которые теперь заросли — сначала сорняком, а потом и деревьями. Ну так вот, этот посткультурный сорняк, вырастающий на месте брошенных полей, грубее и страшнее обычной травы-муравы, растущей на лугах, которые не обрабатывали. С древнейших времен крохотное окультуренное пространство, которое на наших территориях по большей части было деревенским, всегда противопоставлялось дикому полю, дикому лесу, у которого человеком отвоевывались какие-то возможности. Почему нельзя называть вторичное одичание этих полей, происходящее на миллионах квадратных километров, регрессом?

Если вы приобрели какой-то сложный навык, например, научились строить дома, что совсем не просто, или создавать сложные станки, а потом этот навык потеряли, то почему такую потерю нельзя называть регрессом? Потому что кто-то зациклен на «великих примордиальных традициях» и любое движение в будущее хочет дискредитировать? Так это ведь и есть самый принципиальный вопрос: история тем не менее содержит в себе прогрессивное, обогащающее, развивающее начало — начало, содействующее человеческому восхождению? Или она этого начала не содержит и состоит только из абсолютного зла?

То есть понятно, что в истории зла предостаточно. Но сводится ли она к такому злу? И как она может к нему сводиться, например, у тех, кто ждет избавительного конца истории, прихода Мессии? И другого конца ее не приемлет?

Но вернемся к простейшему. Если вы научились чему-то сложному и безусловно важному, например, строительству домов, то почему надо отрицать благо этого научения, которое есть прогресс в его наиочевиднейшем виде? И если вы разучились, то есть регрессировали, то почему это нельзя считать злом? Вы теперь дома строить не можете, живете в пещерах или в норах, но это не зло? А что это?

Но ведь вы учитесь чему-то не в одиночестве, вас учит чему-то общество, оно передает какие-то знания, оно эти знания создает и накапливает. И пока оно этим занято, мы имеем дело с прогрессом — нелинейным, небезусловным, но очевидным. А когда общество теряет такую способность, то это и есть регресс. А общество может эту способность потерять очень легко. Мы-то теперь понимаем, как легко можно эту способность потерять. Понимаем мы и то, что вернуть эту способность после ее потери очень и очень сложно.

Так вот, такая потеря и есть регресс. Создано нечто сложное. Где сложность, там и хрупкость. По этой хрупкой сложности долбанули, она исчезла. Потом обнаружили, что она нужна. Стали перебирать осколки. Ахать, охать. А ведь сложность-то от аханий и оханий не вернется.

По этому поводу у Андерсена была такая горькая притча о том, что король пообещал выдать свою прекрасную дочь за того, кто совершит самое большое чудо в его королевстве и в целом на планете Земля. И вот пришел прекрасный молодой мастер и принес с собой чудесные часы, которых никогда в мире не видели, — они были тонкие, из какого-то хрусталя, металла, бог знает чего, там выплывали фигурки, возникали какие-то картины и так далее — рассказываю по памяти — и король понял, что да, вот достойный жених, его прекрасная дочь будет выдана за мастера, создавшего это чудо. Но оставалось еще пять минут до конца приема заявок. И в дверь вошел детина с искаженными чертами лица. Он посмотрел на часы, взял дубину и долбанул по ним со всей силы… Детина сделал самое чудесное, что может быть — он за одну минуту разрушил то, что мастер делал на протяжении всей своей жизни. Мастер всё это делал, делал, делал, а детина разрушил.

У Андерсена отдельный детина долбанул по изделию обыкновенной дубиной. Но можно ведь долбануть по той или иной завоеванной сложности не обычной дубиной, а чем-то другим.

Можно долбануть чудовищными административными решениями по образовательным центрам, в которых не только учили тому, как изготавливать конкретные изделия, но и формировали культуру, нравственность, историческое самосознание.

Сначала долбанули чудовищными решениями, назвав их оптимизациями или прекращением нецелесообразного использования средств. Потом оказалось, что нужны изделия, а их нет.

Что такое реформы Гайдара? Это дубина в руках у коллективного идиота или коллективного преступника. Дубиной был нанесен удар по всему тому, что обеспечивало сложнейшее воспроизводство и развитие накопленного опыта, обогащая его чем-то новым, сращивая эту новизну с опытом, что всегда небезболезненно. Это всё можно разрушить в миг единый, а создается с невероятным трудом.

Такое разрушение я и называю управляемым регрессом.

А накопленное, в противоположность ему, называю прогрессом.

Вы можете перестать пропалывать грядки, пахать и боронить землю, сеять и снимать урожай. И тогда вы получите сельскохозяйственный регресс. Но вы можете не поле перестать обрабатывать, а человека. Или перестать культивировать определенные навыки, закрыв, например, те места, в которых происходит такая мучительная культивация. А почему вы можете вдруг так странно начать себя вести? Потому что вам явлена невостребованность, тщетность ваших усилий.

Вы мучительно производите сложную компьютерную технику, те же «Эльбрусы», например, преодолевая отставание от Запада. А вам говорят, что ваши усилия тщетны, что вы отстали навсегда, что вам нужно отказаться от воспроизводства навыков, нужных для того, чтобы делать такую технику, и купить гораздо более совершенную технику, западную. Вас вдруг ставят в так называемые рыночные условия. И тогда закрываются центры, в которых нечто культивировалось. И чем это отличается от полей, которые перестают обрабатывать? Центры такие попадают в руки примитивных грабителей, для которых всё сложное, что существует в этих центрах, и непонятно, и отвратительно.

А простое — очевидно и привлекательно. В Москве была, к примеру, больница, в которой воспроизводились медицинские школы, велись новые исследования, накапливался опыт лечения и выхаживания больных. Это всё для появившегося нового начальства было непонятно, не нужно, чуждо. Что видело начальство? Большую территорию, на которой росли деревья и стояло здание. Представляете, какие коттеджные возможности! А почему бы в здании какого-нибудь суперэлитного института, которое строили еще с прибамбасами, не поселить девочек, а высоколобых ученых не выгнать? Ученые еще неизвестно, что делают и неизвестно, нужно ли. А девочки и деньги заработают, и удовольствия принесут. Почему нет? Выгода очевидна.

Что я описываю? Управляемый регресс. Я это описание высасываю из пальца? Нет, мы наблюдаем этот регресс уже тридцать лет. И я не потерял способность взаимодействовать с теми, кто искренне страдает по этому поводу, занимая те или иные должности. Например, с директорами крупнейших заводов страны. Я всё наблюдал и наблюдаю с близкого расстояния.

(Продолжение следует.)

 

https://rossaprimavera.ru/article/f3fe43e3

 

28.07.2022 Кургинян: как русская интеллигенция предала СССР и рабочих

Ленин уже в 1911 году по сути говорит о будущем фиаско русской буржуазии, которая разительно отличается от той буржуазии, которая осуществляла антифеодальные революции на Западе в конце XVIII столетия

  Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №492 / 28 июля 2022

 

Внутри позднесоветского общества стремительно оформлялись те омерзительные тенденции, которые потом обернулись крахом СССР и постсоветским регрессом. Оформляться эти тенденции начали очень рано. И, конечно же, не девушки из южнорусской провинции с их страстями по джинсам являлись наиболее активными адептами всего того, что обернулось крахом СССР.

В 1965 году я, будучи школьником, перешедшим в девятый класс, проходил недолгую летнюю производственную практику. Проходил я ее в издательстве газеты «Московская правда», находившемся недалеко от школы, где я учился. Это была не журналистская, а именно производственная практика, в ходе которой я должен был осваивать азы собственно производственного процесса — из здоровенной комнаты, обставленной чертежными столами, так называемыми кульманами, начерченное должно было передаваться представителям рабочего класса, типографским рабочим, в чью задачу входило превращение переданных им чертежей в реальную продукцию.

Работая в этой здоровенной комнате у своего кульмана, я не мог не соприкасаться с представителями нашей крайне рядовой интеллигенции, никоим образом не сопричастной тому, что творилось в журналистской среде или в еще более высоколобой сфере гуманитарной.

Каждое утро одна и та же представительница этой рядовой интеллигенции, занятой не гуманитарной деятельностью, а изготовлением заурядных чертежей, которые следовало превращать в столь же заурядную реальность, должна была передавать чертежи из комнаты, где они изготовлялись, в собственно производственные помещения, находившиеся несколькими этажами ниже. Возвращаясь после этой передачи чертежей в ту комнату, где они изготовлялись, эта дама, не имевшая, повторяю, никакого отношения к собственно гуманитарной фронде и являвшаяся типичным представителем самой тривиальной части научно-технического сословия, отпускала что-нибудь по поводу тех рабочих, которым она передавала чертежи.

Произносилось буквально следующее: «Наш славный гегемон опять пьян».

Или: «Я прихожу к гегемону, а он лыка не вяжет».

И так далее.

В каждой из таких уничижительных реплик говорилось именно о гегемоне.

Изображение: Теймур Салахов   Новое море.1970

Гегемон в переводе с греческого означает вожатый, проводник, руководитель, наставник. Таковым может быть и руководитель государства. Александра Македонского, например, провозгласили гегемоном на Втором Коринфском конгрессе, имея в виду то, что с момента провозглашения он является главой Коринфского союза.

В последующие эпохи гегемонией называлось геополитическое или культурное владычество той или иной страны над другими территориями, в том числе и колониальными.

Чуть позже этот термин стали использовать, характеризуя положение того или иного класса в протекающих исторических процессах.

В Советском Союзе гегемонией пролетариата называлась его руководящая роль в союзе классов, социальных слоев и групп, объединенных общими интересами. Об этой гегемонии говорили и Маркс, и Энгельс, часто ее именовали диктатурой пролетариата. Наиболее четко все, что касается этой гегемонии, сформулировано Лениным в статье «О старых, но вечно новых истинах», опубликованной в газете «Звезда» 11 июня 1911 года.

В этой статье Ленин, полемизируя с представителями либеральной буржуазии, рекомендующими пролетариату держаться в хвосте процесса борьбы с самодержавием, вести себя скромнее в политическом смысле, сосредотачиваться на специальных вопросах, говорит следующее: «Либеральная буржуазия вздыхает по таким „порядкам“, когда бы она могла иметь перед собой рабочих, несклонных „ораторствовать слишком пламенно“, достаточно „терпимых“ к буржуазии, к идее сотрудничества с буржуазией, „ко всем мероприятиям правительства“. Она вздыхает по таким порядкам, когда бы эти скромные „сотрудничающие“ с нею рабочие могли „сосредоточиться на специальных вопросах“ социальной политики, скромно соглашаясь штопать тришкин кафтан буржуазного попечения о „меньшом брате“. Одним словом, русские либералы вздыхают по таким, приблизительно, порядкам, которые мы видим теперь в Англии или Франции в отличие от Пруссии. В Англии и во Франции буржуазия господствует полновластно и почти (за малыми исключениями) непосредственно, тогда как в Пруссии первенство за феодалами, за юнкерами, за монархическим милитаризмом. В Англии и во Франции буржуазия особенно часто, свободно и широко пользуется методом привлечения на свою сторону выходцев из пролетариата или изменников его делу (Джон Берне, Бриан) в качестве „сотрудников“, спокойно „сосредоточивающихся на специальных вопросах“ и обучающих рабочий класс „терпимости“ к господству капитала».

Далее Ленин рассматривает не только двусмысленность подобной апелляции к якобы необходимой пролетарской скромности. Наряду с этим Ленин уже в 1911 году по сути говорит о будущем фиаско русской буржуазии, которая разительно отличается от той буржуазии, которая осуществляла антифеодальные революции на Западе в конце XVIII столетия.

Вот что он пишет по этому поводу, называя пролетариат младшим братом, помогающим старшему буржуазному брату свергать феодализм на Западе: «Буржуазия в Англии и во Франции в свое время, в половине XVII века или в конце XVIII, не вздыхала по случаю „нетерпимости“ меньшого брата, не строила кислых гримас по поводу „слишком пламенных ораторов“ из числа этого меньшого брата, а сама поставляла ораторов (и не только ораторов) самых пламенных, будивших чувство презрения к проповеди „терпимости“, к бессильным воздыханиям, к колебаниям и нерешительности. И из числа этих пламенных ораторов находились люди, в течение веков и веков оставшиеся светочами, учителями, несмотря на всю историческую ограниченность, зачастую наивность их тогдашних представлений о средствах избавления от всяческих бедствий».

Далее Ленин противопоставляет такую историческую эффективность англо-французской буржуазии бессилию буржуазии Пруссии и России и формулирует то, что, по его мнению, вытекает из несомненного бессилия буржуазного класса в Российской империи. Того бессилия, подчеркну еще раз, которое вопиющим образом было продемонстрировано в период между Февральской и Октябрьской революциями 1917 года.

Вот что, по мнению Ленина, вытекает из такого бессилия: «…в эпохи буржуазных преобразований (или вернее: буржуазных революций) буржуазная демократия каждой страны оформливается так или иначе, принимает тот или иной вид, воспитывается в той или иной традиции, признает тот или другой минимум демократизма, смотря по тому, насколько гегемония переходит в решающие моменты национальной истории не к буржуазии, а к «низам», к «плебейству» XVIII века, к пролетариату XIX и XX веков…»

Предвидя всё то, что можно назвать трагизмом русской большевистской революции, Ленин описывает некую историческую развилку, которая, по его мнению, определяется именно природой гегемонизма в предстоящем историческом катаклизме. Тут всё определяется, по мнению Ленина, тем, «будет ли гегемония в решающие моменты принадлежать буржуазии или ее антиподу, будет ли первая или последний (опять-таки в эти решающие моменты) „центром притяжения для демократического крестьянства“ и для всех вообще демократических промежуточных групп и слоев».

Завершая полемику с теми, кто отрицает историческую дееспособность пролетариата в XX веке, Ленин констатирует, что «идея гегемонии составляет одно из коренных положений марксизма, разрыв с которыми (или даже равнодушие к которым) у ликвидаторов является глубочайшим источником целого ряда непримиримых принципиальных разногласий с противниками ликвидаторства».

В официальной советской идеологии застойного периода утверждалось, что гегемония пролетариата не только воплотилась на практике в ходе революции 1905–1907 годов, в ходе Февральской революции и особенно в ходе Октябрьской революции, но и представляет собой нечто актуальное и в эпоху так называемого развитого социализма. Что рабочий класс — это самая передовая организованная сила, которая призвана осуществлять руководство обществом в период построения социализма. Что рабочий класс сохраняет руководящую роль и в системе общенародного государства в период строительства коммунизма вплоть до полного уничтожения классов.

Говорилось также о международном рабочем классе и мировой системе социализма, выступающих в качестве гегемона всемирной антиимпериалистической борьбы.

В фокусе полемики между избыточно догматической позднесоветской идеологией и разного рода ее левыми международными оппонентами находился вопрос о том, как влияет повышение уровня жизни в развитых капиталистических странах на революционную энергию рабочего класса.

Избыточно догматическая позднесоветская идеология отрицала очевидное понижение революционности западного рабочего класса, а также очевидную связь между таким понижением и ростом жизненного уровня рабочих на Западе. Отрицалась также исключительность гегемонии пролетариата, давшей какие-то исторические результаты только в России, где сложились обстоятельства, отсутствующие и на Западе, и в странах третьего мира.

Когда оппоненты советских догматиков говорили им: «Ну посмотрите, это ведь всё действительно так», то им отвечали: «Мы не позволим лить воду на мельницу врага, бросать тень на плетень, подрывать основы». Чем это кончилось ― достаточно очевидно.

Но меня тогда, в ходе прохождения обычной производственной практики, поразила та яростность, с которой вполне рядовая представительница не гуманитарной, подчеркну еще раз, а сугубо технической интеллигенции говорила о «славном гегемоне», который пьян, не вяжет лыка и так далее. Она яростно ненавидела этого гегемона уже в 1960-е годы, то есть более чем за тридцать лет до того, как распался СССР.

И это не было исключительным явлением. Мне в дальнейшем приходилось не раз сталкиваться с такой же ненавистью к «славному гегемону», проявляемой сугубо рядовыми представителями наизауряднейшей части нашей технической интеллигенции.

Что же касается интеллигенции гуманитарной, то тут и вовсе зашкаливало.

Перерождение интеллигента. 1913   Изображение: Павел Филонов

Ненависть бывает слепой и зрячей. У советского сценариста и поэта Александра Галича ненависть была очень и очень зрячей. Галич бил в больные точки тогдашнего советского общества. А основной такой точкой был обсуждаемый сейчас вопрос о судьбе пролетарского гегемона.

Галич, давая характеристику этому гегемону, писал следующее:

Не квасом земля полита,
В каких ни пытай краях:
Поллитра — всегда поллитра
И стоит везде трояк!

Поменьше иль чуть побольше
Копейки, какой рожон?!
А вот разделить по-Божьи —
Тут очень расчет нужон!

Один — размечает тонко,
Другой — на глазок берет,
И ежели кто без толка,
Всегда норовит —
Вперед!

Оплаченный процент отпит,
И — Вася, гуляй, беда!
Но тот, кто имеет опыт,
Тот крайним стоит всегда.

Он — зная свою отметку —
Не пялит зазря лицо.
И выпьет он под конфетку,
А чаще — под сукнецо.

Но выпьет зато со смаком,
Издаст подходящий стон,
И даже покажет знаком,
Что выпил со смаком он!

И — первому — по затылку
Отвесит, шутя, пинка.
А после
Он сдаст бутылку
И примет еще пивка.

И где-нибудь, среди досок,
Блаженный, приляжет он.
Поскольку —
Культурный досуг
Включает здоровый сон.

Он спит.
А над ним планеты —
Немеркнущий звездный тир.
Он спит,
А его полпреды
Варганят войну и мир.

По всем уголкам планеты,
По миру, что сном объят,
Развозят Его газеты,
Где славу Ему трубят!

И громкую славу эту
Признали со всех сторон!
Он всех призовет к ответу,
Как только проспится Он!

Куется ему награда,
Готовит харчи Нарпит…
Не трожьте его!
Не надо!
Пускай человек поспит!..

Это было написано в том самом 1966 году, когда я услышал от нашей рядовой научно-технической интеллигентки про не вяжущего лыка славного гегемона. Согласитесь, что сходство и по годам, и по интонации является впечатляющим и просто не может быть сводимым ни к частным случаям, ни к экзотическим случайностям.

Говорить приходится о другом ― очень горьком и очень тревожном.

В «Манифесте коммунистической партии» есть такие методологически невероятно актуальные строки: «Основным условием существования и господства класса буржуазии является накопление богатства в руках частных лиц, образование и увеличение капитала. Условием существования капитала является наемный труд. Наемный труд держится исключительно на конкуренции рабочих между собой. Прогресс промышленности, невольным носителем которого является буржуазия, бессильная ему сопротивляться, ставит на место разъединения рабочих конкуренцией революционное объединение их посредством ассоциации. Таким образом, с развитием крупной промышленности из-под ног буржуазии вырывается сама основа, на которой она производит и присваивает продукты. Она производит прежде всего своих собственных могильщиков. Ее гибель и победа пролетариата одинаково неизбежны».

Почему я говорю о методологической, а не о политической актуальности этих строк? И почему я противопоставляю два этих типа актуальности?

Потому что научно-технический прогресс и впрямь достаточно сильно изменил характер труда рабочих, численность рабочего класса, жизненный уровень его основных представителей. Так что революционную роль неких пролетарских ассоциаций в XXI веке вряд ли стоит преувеличивать. И стало быть, о собственно политической актуальности данных строк особо говорить не приходится.

Что же касается методологической актуальности, то она полностью определяется самим словом «могильщик», а также способностью тех или иных общественно-политических систем взращивать этих самых могильщиков в ходе своего самовоспроизводства, становящегося со временем всё более унылым и затруднительным.

Авторы «Коммунистического манифеста» настаивали на том, что правящий класс буржуазного общества взращивает себе могильщика в виде пролетариата. И что это происходит в силу неумолимых объективных обстоятельств. Но разве правящий класс феодального общества не взращивал себе могильщика в виде буржуазии? Разве он не взращивал этого могильщика в силу столь же неумолимых объективных обстоятельств? Разве в рамках любого классового общества господствующий класс не взращивает себе в виде могильщика тот класс, который со временем, укрепляясь, начинает задумываться о том, нельзя ли отнять господство прежнего господина и превратиться самому в господина нового?

В конце советского фильма «Битва в пути», снятого по одноименному роману Г. Е. Николаевой в 1961 году (прошу читателя обратить внимание на приводимые в этой статье датировки), звучала песня «Руки рабочих». Музыку к песне написал В. Баснер на стихи М. Матусовского.

В связи с политической актуальностью этой песни я приведу ее целиком.

Еще повсюду на Земле
Предутренний покой,
А мы шагаем, не спеша,
Дорогой заводской.
Мы начинаем этот путь
В один и тот же час.
Идут хозяева Земли,
Идет рабочий класс.

Припев:

Руки рабочих!
Вы даете движенье планете,
Руки рабочих ―
мы о вас эту песню поем,
Руки рабочих создают
все богатства на свете,
Землю родную прославляя трудом!

Мы честь рабочую храним
И ей верны всегда.
Не раз проверена в делах
Династия труда.

Сердца надежные, как сталь,
Испытаны не раз.
Идут хозяева Земли,
Идет рабочий класс!

Припев.

Гордись всегда, что ты живешь
В кругу большой семьи,
Что где-то рядом держат путь
Товарищи твои,
Что солнце каждый новый день
Восходит ради нас.
Идут хозяева Земли,
Идет рабочий класс!

Припев.

Зачем я привел текст этой песни, вовсе не являющейся особым шедевром?

Потому что в тексте настойчиво повторяется тезис о гегемонии пролетариата в СССР. В тексте песни говорится о том, что хозяином земли (то есть гегемоном) является рабочий класс, что для этого класса на земле каждый день восходит солнце, что этот класс собою гордится, что он является носителем собственной гордости и чести, что руки рабочих дают движение планете и так далее.

Ну так вот, в Советском Союзе нечто подобное прозвучало последний раз в данном, не слишком популярном и не очень высококачественном фильме. Это была своеобразная помпезная агония всего, что адресовало к гегемонии пролетариата и жестко высмеивалось как нашими антисоветскими творческими интеллигентами, так и рядовыми представителями научно-технической интеллигенции.

В 1983 году в Политиздате был издан словарь под названием «Научный коммунизм». Словарь был создан рядом авторов под общей редакцией академика А. М. Румянцева.

Алексей Матвеевич Румянцев (1905–1993) ― это один из очень видных советских номенклатурных ученых. Его ученики говорили, что Алексей Матвеевич всегда был сторонником идеи еврокоммунизма, то есть скрытым противником всего того, что он должен был проповедовать в качестве представителя позднесоветского официоза.

А Алексей Матвеевич был именно таковым. Являясь членом ЦК КПСС более двадцати лет, депутатом Верховного Совета СССР, будучи достаточно известным сторонником Никиты Сергеевича Хрущева, Алексей Матвеевич заведовал различными отделами ЦК КПСС в конце сталинской эпохи. Он был также главным редактором самого главного рупора КПСС — журнала «Коммунист», шеф-редактором журнала «Проблемы мира и социализма», локомотивом реформаторских идей, сформулированных Е. Г. Либерманом в газете «Правда» с подачи именно Румянцева, и так далее.

Вот что сказано о соотношении гегемонии и общенародности в словаре, изданном под редакцией Румянцева в самые что ни на есть застойные годы.

Общенародное государство ― это государство социалистического типа, выражающее интересы и волю всего народа и служащее орудием построения коммунизма.

То есть в первых же строках говорится о том, что воля всего народа, не имеющего внутри своей целостности никаких структурных отличий, направлена на построение коммунизма. И что не имеет смысла говорить, что чья-то воля направлена в эту сторону в большей степени, а чья-то ― в меньшей.

Как издевательски пел по этому поводу тот же Галич: «Значит все мы, кровь на рыле, / Топай к светлому концу! Ты же будешь в Израиле / Жрать, подлец, свою мацу!»

Тут дело не в том, где кто будет что именно жрать — мацу, пиццу или что-нибудь еще. Дело в том, что все вместе куда-то прутся. И в этом «всемстве», осужденном еще Достоевским и выступающим в статье Румянцева в качестве сусальной благости под названием «единый народ», нет никаких различий и конфликтов, порождающих историческую динамику. Вот к чему пришла советская идеология, или к чему ее привели в период перед крахом СССР. Какие там руки рабочих, умоляю вас! Не надо об этом.

Мы представляем собой единый народ, вдохновленный КПСС на строительство коммунизма. На поверхности коммунистический фундаменталистский лак, а внутри с трудом скрываемый сарказм. И всё это объединяет коммунистических олимпийцев типа Румянцева и его шефов с рядовой интеллигенткой, говорящей о пьяном гегемоне, и с А. Галичем, не лишенном зрячести в своем антисоветском сарказме.

Сообщив нам о такой метаморфозе, исключающей пролетарский гегемонизм, он же диктатура пролетариата, а также исключающей восклицания о хозяевах земли, рабочей чести и прочем, официозный ученый-обществовед дает далее в словаре, который он отредактировал, такое объяснение указанной метаморфозы.

Государство в собственном смысле возникло в результате раскола общества на классы и из потребности для господствующего класса держать в узде народные массы. Оно явилось продуктом и проявлением непримиримых классовых противоречий. Основной функцией этого государства была и остается ныне в капиталистических странах функция подавления. В ходе социалистической революции эксплуататорская государственная машина разрушается и вместо нее создается государство диктатуры пролетариата.

Ну это, как говорится, за здравие. То есть в начале обоснования приводятся совсем расхожие определения, даваемые классиками марксизма-ленинизма. А дальше излагается нечто новое:

Общенародное государство возникло с формированием и выступило как преемник государства диктатуры пролетариата, после того как последнее выполнило свои исторические задачи.

С какого бодуна оно их выполнило? Откуда это следует? Могут ли эти задачи быть выполнены до построения коммунизма? Что такое этот самый «развитой социализм»?

Хрущев с ума великого пообещал на XXII съезде КПСС, проходившем в 1961 году, что за двадцать лет будет построен коммунизм. Эти двадцать лет закончились в 1981 году. А в 1983 коммунистический номенклатурный официоз говорит о том, что построен-де, мол, некий развитой социализм. Зачем нужна эта сугубо химерическая конструкция? Для того чтобы ею вытеснить все предыдущие обещания, не отказавшись от них при этом.

Для того чтобы это слишком сильно не пахло тем, что на протяжении всего предыдущего этапа существования советского государства именовалось поганым социал-демократическим ревизионизмом, говорится следующее:

Советское общенародное государство не имеет ничего общего с так называемым «свободным народным государством», идею которого выдвинули немецкие социал-демократы в 70-х гг. прошлого века. Идея создания такого государства в условиях буржуазного общества, на базе буржуазной демократии, без социалистической революции была оппортунистической и иллюзорной. Общенародное государство в СССР не иллюзия и не мечта, а реальный факт, результат деятельности миллионных масс трудящихся, возглавляемых Коммунистической партией.

Вы что-нибудь можете понять в этой ахинее? Когда определенное государство создается без революции, то оно оппортунистическое и иллюзорное. А когда оно создается после социалистической революции ― то оно замечательное. А какая разница в том, какие используются политические технологии? Важен прежде всего политический результат. Он у них за бугром иллюзорен, а у нас нет? Так объясните, в чем именно! А не прячьте концы в воду, ускользая от ответственности за непостроенный хрущевский коммунизм, который Эрих Фромм справедливо называл «гуляш-коммунизм».

Но место этого объяснения занимает такое полуироническое начетничество.

Общенародное государство ― один из этапов в развитии политической организации общества после свержения власти эксплуататоров. Основная особенность его состоит в том, что оно не является орудием подавления какого-либо класса. Поскольку эксплуататорские классы исчезли, оно выражает коренные интересы всех трудящихся. Определенные ограничительные функции, сохраняющиеся при общенародном государстве, не носят характера классового подавления. Принуждение применяется не к классам, а к некоторым лицам, нарушающим нормы социалистического общежития. Такого рода принуждение будет иметь место до тех пор, пока обществу не потребуется никаких других способов принуждения, кроме общественного мнения.

Авторов этих строк хотелось бы спросить, каким же образом на месте развитого социализма возник супержесткий и антисоциальный ельцинизм, а также всё остальное? И как могла обрушиться предыдущая лепота в условиях общенародного единства?

Но если вы авторов об этом спросите, то они скажут, что действовали по заданию, из-под палки, что не верили в то, что говорили. А говорили они, в частности, следующее:

В отличие от буржуазного государства, социальная база которого постоянно сужается (почему это она сужается? ― С. К.), закономерностью развития социалистического государства является неуклонное ее расширение (докуда? До постсоветской олигархии? ― С. К.). Сложившееся в СССР социально-политическое и идейное единство выражается понятием «советский народ», поэтому государство становится орудием общенародной воли.

То есть классовая теория, являющаяся неотменяемой в рамках марксизма-ленинизма, вдруг отменяется? Ну так прямо скажите об этом! Ан нет, говорится следующее:

«Это не означает, однако (ну, фокусники… ― С. К.), что общенародное государство на современном этапе его развития можно назвать надклассовым или неклассовым. Советское государство является общенародным именно потому, что крестьянство и интеллигенция стали социалистическими, перешли на позиции рабочего класса, цель борьбы революционного пролетариата стала целью всего народа».

Тут самое трогательное, что интеллигенция перешла на позиции рабочего класса и, видимо, поэтому говорит, что «наш славный гегемон опять пьян».

«Как внутри страны, так и на международной арене социалистическое государство проводит классовую политику в интересах рабочего класса и всех трудящихся, защищает права всех народов на национальную независимость, свободу, демократию и социальный прогресс. Классовая природа общественного государства проявляется в сохранении рабочим классом его ведущей роли».

Любое уголовно наказуемое мошенничество представляет собой эталон честности и благопристойности на фоне такой наглой эквилибристики, в которой ведь и для гегемонизма лукавым образом оставлено какое-то лукавое место.

Вот что пишется дальше:

«Диктатура пролетариата есть государственное руководство обществом со стороны рабочего класса в условиях существования антагонистических классов и классовой борьбы. Этими условиями вызываются своеобразные формы руководства и определенный политический режим, предусматривающий некоторые привилегии для господствующего класса с целью облегчить проведение его политики. В связи с громадными изменениями, происшедшими в стране в результате полной и окончательной победы социализма, государственное руководство в форме диктатуры уже не вызывается необходимостью. „Выполнив задачи диктатуры пролетариата, ― говорится в Конституции СССР, ― Советское государство стало общенародным“. Это новый этап в осуществлении исторической миссии пролетариата, которая будет завершена лишь с построением полного коммунистического общества».

То есть пролетариат лишен средств осуществления своей исторической миссии, но историческая миссия за ним сохраняется. И это записано в так называемой брежневской Конституции СССР, принятой в 1977 году.

«Один из основных признаков общественного государства ― совершенствование форм народного представительства в целях обеспечения участия всех граждан в управлении обществом. Этот процесс включает дальнейшую демократизацию избирательной системы, развитие демократических принципов выборности, сменяемости и подотчетности в работе органов власти и управления, усиление общественных начал в области управления, развитие таких органов управления, которые носят одновременно государственный и общественный характер. Это означает, что к работе по управлению делами общества будет привлекаться все более широкий круг людей».

О каких новых формах народного представительства говорится в 1977 году, когда принимается Конституция, или в 1983 году, когда пишется подробно разбираемая нами статья в официозном словаре?

Власть коммунистической номенклатурной бюрократии носит абсолютный характер. И поэтому надо сказать о том, что миссия пролетариата, осуществляемая партией, продолжает осуществляться. А почему надо сказать, что она осуществляется по-новому, в рамках какого-то общенародного государства? Не потому ли, что уже полностью подготовлен будущий развал партийной монополии? И что подготовлен он именно коммунистической бюрократией, она же номенклатура?

В конце обсуждаемой нами статьи звучит такая уже совсем бессмысленная барабанная дробь:

«Общенародное государство ― определенная ступень на пути к отмиранию государства и перехода к коммунистическому общественному самоуправлению. Однако оно сохранится до полной победы коммунизма, построение которого ― высшая цель Советского государства. „Главные задачи социалистического общенародного государства: создание материально-технической базы коммунизма, совершенствование социалистических общественных отношений и их преобразование в коммунистические, воспитание человека коммунистического общества, повышение материального и культурного уровня жизни трудящихся, обеспечение безопасности страны, содействие укреплению мира и развитию международного сотрудничества“ (Конституция СССР)».

Зачем я так подробно разбираю замшелые и двусмысленные идеологические продукты эпохи, которая так бесславно закончилась?

Потому что в ту эпоху общественная однородность была иллюзией, декларацией, а на самом деле внутри тогдашнего общества уже вызревал его могильщик. В лице кого?

Прежде всего, в лице интеллигенции, которая могла ненавидеть общество, частью которого являлась, — по-разному. Но она была едина в этой ненависти. Или, точнее, она делилась на ту часть, которая в этой ненависти была единой, и ту часть, которая либо вообще проявляла полное безразличие к политике, либо вяло топала за своей более активной частью.

Такая интеллигенция взращивалась слоем, который в первом приближении можно назвать правящей номенклатурной бюрократией.

Наиболее активное участие в таком взращивании, конечно же, принимала спецслужбистская номенклатурная бюрократия. Но и другие сегменты совокупной номенклатурной бюрократии тоже не отставали от своего спецслужбистского собрата.

И всё это дополнялось предельной апатией бывшего гегемона, теперь же ставшего рабочим классом, который гегемонию потерял, а миссию должен продолжать исполнять.

По этому поводу еще в 1920-е годы встревоженными перерождением партии большевиками говорилось, что оторванная от пролетариата партия не погибнет в неравном бою, а предаст интересы породившего ее рабочего класса. Это тогда называлось термидорианским перерождением, взращиванием определенного могильщика в недрах социалистического общества. Как именно отработал этот могильщик, мы убедились на практике относительно недавнего прошлого.

Что говорит нам оно по поводу нашего недалекого будущего?

(Продолжение следует.)

 

https://rossaprimavera.ru/article/789c2ff6

 

15.07.2022 Кургинян: бандеровская идеология ― сильнейшее оружие. Чем ответит Россия?

Это всерьез, надолго и фатально. Это русская судьба. Это ненависть к тому, что Россия решила не дораспадаться

 Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №490 / 15 июля 2022

Мауриц Корнелис Эшер. Относительность. 1953

«Предназначение». Выпуск № 3. 11 июля 2022 года

Я обращаюсь к неким историческим сюжетам просто для того, чтобы что-то пробудить в памяти людей, которые абсолютно не обязаны это знать.

Дорогие наши сограждане, все, кто сейчас меня смотрят. Совершенно неправомочно считается, что сейчас у Украины с Россией есть некий конфликт, и что таких конфликтов после Великой Отечественной войны фактически не было. Мол, были другие, например, в Корее и во Вьетнаме, где с одной стороны стоял Советский Союз, с другой — Соединенные Штаты, а это была такая промежуточная зона.

Это не так. Были конфликты, очень похожие на тот, который происходит сейчас. По всей своей типологии, по всем своим социокультурным кодам.

В августе 1947 года от Британской империи отделилась ее гигантская индийская колония, и тем самым империя окончательно развалилась. Помогли этому американцы. Черчилль чуть не на коленях перед ними стоял, чтобы ее не разваливать. «Нет, нет, свобода Индии!» и так далее.

Британская Индия была колоссальным конгломератом, по существу, отдельной субимперией. Когда она освободилась, она тут же, не без помощи англичан, начала разваливаться.

Это был потрясший Махатму Ганди распад, в ходе которого Пакистан отделился от Индии.

Сразу после началась серия индо-пакистанских войн. Точные данные о численности населения Индии и Пакистана на момент военного конфликта в 1947 году отсутствуют. Поэтому обратимся к оценке ООН за 1950 год, а также к данным официальных переписей населения за 1951 год.

По оценке ООН, численность населения Пакистана в 1950 году составляла 37,5 млн человек (37 542 тыс. человек), а численность населения Индии — 376 млн человек (376 325 тыс.). По данным переписи за 1951 год, население Пакистана около 34 млн человек (33 740 тыс.), а Индии — 361 млн человек. (361 088 900 человек). Таким образом, численность населения Индии тогда была примерно в 10 раз больше численности населения Пакистана.

А теперь обратимся к нынешнему конфликту России и Украины. По данным украинского Госстата, на начало 2022 года численность населения Украины составляет 41 млн человек (41 167 336 человек) без учета населения Крыма и Севастополя, но с учетом населения ЛДНР. А если вычесть население ЛДНР, то получится примерно 37 млн человек. Правда, существуют альтернативные точки зрения, причем высказанные представителями Украины, и, согласно этим оценкам, население Украины около 20 млн человек, но будем ориентироваться на официальные данные. Численность населения России составляет примерно 145,5 млн человек (145 478 097 человек). Таким образом, численность населения России примерно в 3,5 раза больше численности населения Украины.

Сравнение численности населения Украины и России

Согласитесь, есть параллель между конфликтом совсем большой Индии с гораздо меньшим по населению Пакистаном и конфликтом большой России с гораздо меньшей по населению Украиной.

Это не значит, что наш ограниченный контингент так превосходит украинский. Мы не рискнули даже на то, чтобы призвать резервистов для того, чтобы те заполнили ниши контрактников внутри страны, а всех контрактников перевести так, чтобы создать из них вторую волну нашего ограниченного контингента. Мы даже на это не рискнули. Значит, мы воюем лишь частью контрактников. Украина объявила несколько чрезвычайных мобилизаций, поставила под ружье всё, что могла и не могла. Конечно, много барахла, но ведь не всё барахло, как видим.

Итак, Пакистан и Индия, вполне сравнимые с Украиной и Российской Федерацией, начали воевать.

В первый раз они воевали с октября 1947 по декабрь 1948 года по поводу того, кому принадлежат Джамму и Кашмир. Потери составляли тысячи людей с той и с другой стороны.

Второй раз они начали воевать в 1965 году, потому что после первой войны штат Кашмир (ничего не напоминает?) был разделен между Индией и Пакистаном. А Пакистан желал вернуть себе контроль над индийской частью и готовил восстание. Индия, узнав об этом, атаковала пакистанскую часть Кашмира, понимая, что потом будет поздно. И там счет идет на многие тысячи убитых и с той, и другой стороны, это была война.

И третья война была в 1971 году. Индия вмешалась в события в восточном Пакистане, и опять тысячи убитых.

Это всё происходило после окончания Второй мировой войны.

Я хочу вас спросить: кто-нибудь что-нибудь кому-нибудь из этих двух сторон вменил в виде санкций? Там были какие-нибудь санкции, настоящие и серьезные? Было что-нибудь, кроме выражения сожаления и некоего возмущения прогрессивной общественности по поводу происходящего? Фактически не было ничего, воевали раз за разом два больших азиатских государства, являющихся частями бывшего имперского конгломерата и в момент распада конгломерата естественно впавшие в состояние конфликтности, как и при распаде любого конгломерата подобного типа ― Советского Союза, Османской империи, Британской империи, Австро-Венгерской империи… Это всегда так!

Кто-нибудь по этому поводу всерьез пискнул? Нет. Почему? Индия была скорее просоветской, а Пакистан колебался ― Китай или Америка. Вначале ― Америка и Англия, потом Китай. Но дальше же ничего такого не было.

Вообще было ли когда-нибудь что-нибудь подобное этим санкциям? Шли ли когда-нибудь сильные мира сего, или глобальные игроки, на тысячную долю того, на что они идут сейчас? Этого не было! Я сознательно отодвигаю в сторону войны в Корее и во Вьетнаме, потому что там две сверхдержавы столкнулись. Здесь этого нет, здесь Россия ― прямой участник, а с той стороны ― весь западный мир косвенно. Но так же это было и в конфликте между Индией и Пакистаном. Никто ни на чью сторону истерически не перешел, никто не обвинил Индию, что она угнетает демократический Пакистан или наоборот. Просто смотрели за войной. Призывали людей мира и доброй воли противостоять этому, и всё!

Почему тут такая ситуация? Чем отличается война, порожденная распадом конгломерата под названием Советский Союз, от войны, порожденной распадом конгломерата под названием Британская империя? Ничем! Там такой же генезис, такая же архитектоника, такая же внутренняя структура, такой же характер ведения. Но там фактически в сравнении с тем, что сейчас, ― полное безразличие, а тут истерическая поддержка одной стороны ― невероятная, неслыханная. Притом, что эта сторона ― бандеровская. Уж, казалось бы, все антифашистские силы, если они еще есть, должны были бы бросить взгляд на происходящее и почесать репу. Но нет этих антифашистских сил. Фашизм идет наверх, и поэтому очень хорошо, что Бандера.

Другой пример ― ирано-иракская война 1980–88 годов. Ирак хотел отторгнуть богатую нефтью провинцию Хузестан. Потери исчислялись почти миллионами людей. Ну и?.. Весь мир ввел суперсанкции против преступного Ирана или Ирака?

Ирано-иракская война 1980–88 гг.

 

Иранский солдат в противогазе во время ирано-иракской войны 1980–1988 гг.

Ну да, помогали Хусейну химическим оружием, потому что хотели истребить побольше иранцев. Но не было ничего подобного тому, что происходит сейчас. Такой определенности, такого неслыханного масштаба наезда, такой ярости и таких далеко идущих выводов, как сейчас с Речью Посполитой. Не было этого.

Это всерьез, надолго и фатально. Это русская судьба. Это ненависть к тому, что Россия решила не дораспадаться. Это вызывает неслыханное бешенство. Как нутряно надо ненавидеть субъект, который всё еще цепляется за жизнь, чтобы устроить то, что устроили, подумайте все! В том числе те, кто говорят: «Они перебесятся и всё вернется, прагматизм возобладает». Вы в своем уме?!

Теперь оглянитесь на общую ситуацию. Черт с ней, с Финляндией, Швецией, это отдельный вопрос. Есть Польша, и достаточно к этому подключиться не просто польско-украинскому, а чуть-чуть более широкому альянсу (а какому, я скажу ниже), и вы уравновеситесь в силах. Если этот альянс чуть-чуть расширится так, как это бывало в истории, не будет преимущества нашего Черноморского флота над флотом этого альянса, не будет человеческого преимущества. И все западные стратеги только и думают о том, как этот альянс создать.

Ничто так не противоречит этому, как существование НАТО. Война НАТО с Россией ― это последняя война цивилизаций, это все понимают. А вот как бы сгоношить такой субъект, который мог бы всё это сделать? И все чешут репу: когда же нам-то придется с русскими воевать?

Вот это ― любой призрак стратегической эскалации ― его эта система выдержит? Я утверждаю, что нет (см. схему 1). Что система отвечает? «А его нет, этого призрака! А они перебесятся! А мы скоро мирные соглашения заключим!» О чем? И зачем они нужны, кому? Господствует прагматическое мышление, квинтэссенцией которого является то, что миром управляет экономика. Экономический ущерб, газа станет меньше, обогреваться будет не так удобно… Да плевали они на эти ущербы для своего населения! Это население их не выберет на выборах? Оно выберет еще более правых, а те еще больше подбавят парку в этой баньке грядущего катастрофизма.

Схема 1

Не светит нам никакое смягчение по ту сторону непонятно чего. А я не очень понимаю, как существующая система справится с победой. То есть, дай ей бог, мне всё равно, кто с ней справится. Если вдруг в России наладится жизнь, и она не будет распадаться, и эта жизнь будет похожа более или менее на человеческую, то моя мечта ― это большая изба где-нибудь на берегу серьезной реки, и так, чтобы людей рядом не было, была собака и ружье. А вовсе не занятие каких-то положений. Я просто знаю, что этого человеческого не будет!

Что делает система раз за разом? А она делает очень простую вещь: вот что есть тут (см. схему 1), то и есть. Вот как говорят, так говорят. Какую лингвистику используют, такую и используют. А она основана, эта лингвистика, на том, что «да и нет не говорите, черного и белого не называйте».

Это вхожденчество было или нет? Оно длилось тридцать лет или нет? Оно является ошибкой или нет? Зачем этот, не очень отвечающий ситуации, юмор, будем ли мы выращивать у себя бананы? Не об этом же речь идет. Вопрос в том, зачем осуществляли оптимизацию медицины, зачем разваливали образование, зачем так раздербанили науку. Вопрос идет о том, что у большинства крупнейших существующих заводов нет адекватных конструкторских бюро, способных работать на завтрашний день. А свернутые отрасли, одна за другой, ― их зачем сворачивали? Под какую идею? Что всё купим? Ну и как? Не ждали того, что Запад будет так с нами себя вести? Так вот, зря не ждали. Потому что мы нужны Западу только мертвыми и расчлененными, об этом говорит тысячелетие истории! Тысячелетие!

Теперь нет языка, поскольку совершенно непонятно, почему всё произошло так. Шли туда, потом повернули сюда. Этот большой зигзаг непонятен. Я счастлив по поводу этого зигзага, чтобы вы понимали. Без него ничто невозможно. Но он требует артикуляции, осмысления, внятности. А без этой внятности и язык больших, государственных СМИ невозможен. Иначе всё равно разговор слегка напоминает проклятия жены в адрес мужа, который ей изменяет: «Мой муж негодяй, верните мне моего мужа!» Так нельзя, на этом языке не ведется стратегическая война. Выиграть этот эпизод можно и нужно! Поэтому я поддерживал и буду поддерживать всё, что способствует выигрышу. Но если завтра произойдет стратегическая эскалация, всё это завалится, ― это будет конец российской истории.

Теперь я в этой связи перехожу к главному.

ТАСС, 17 мая 2022 года. «Россия уже имеет собственную идеологию, к ней относится в том числе желание отстаивать свои интересы и здравый патриотизм». Об этом заявил пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков, выступая на просветительском марафоне «Новые горизонты», организованном обществом «Знание». Так представитель Кремля ответил на вопрос, есть ли сейчас идеи по созданию новой государственной идеологии в РФ. Дальше цитируется Песков: «А разве тот настрой, доминирующий сейчас в нашем обществе, не является идеологией? Разве тот здравый патриотизм, который доминирует у нас в стране, ― это не идеология? Разве желание отстоять свои интересы ― это не идеология?» ― задался вопросами он в ответ.

По мнению Пескова, к тем же категориям могут относиться «желание жить нормально, развиваться, получать знания, применять эти знания, становиться богатыми, здоровыми, современными, технологичными». «Разве это не идеология? С моей точки зрения, это и есть идеология. И она у нас уже есть», ― подытожил он, сообщает ТАСС.

Я не могу сказать, что у меня есть однозначное отношение к тому, что сказано пресс-секретарем президента. У меня его нет, потому что я жил при Суслове и у нас была идеология, а мои левые друзья на Западе называли Суслова убийцей смысла. Я жил в этом климате идеологического специально создаваемого маразма.

Я помню, что говорила режиссер Шепитько по поводу того, что именно вымарывал глава Госкино Ермаш из ее фильма «Восхождение», — что нужно быть ярым антикоммунистом, чтобы вымарать все тринадцать прокоммунистических эпизодов.

Я помню, кто такие академик Федосеев и другие. Я помню, куда деградировала наша философия и всё прочее.

И я вовсе не хочу оказаться в ситуации, когда какой-нибудь назначенный вчерашний либерал, новоявленный идеологический шнырь будет мне диктовать, какая культурная продукция нужна, а какая не нужна. Я уже встречался с таким шнырем, он уже закрывал мой театр, и я знаю, чем это кончилось. Если бы это кончилось торжеством шныря, но внутри этого были бы наука, производство, образование и все прочее, дети правильно жили и были бы какие-то каналы социальной мобильности ― черт с ним, пусть бы он закрыл все. Но он-то и провалился потом. И позже я встретил этого шныря в новой должности, он говорил мне о том, как он дико любил меня и мою театральную продукцию, и ненавидел коммунистическую идеологию. А это я ее защищал, не он. Я помню доносы на себя за то, что я занимаюсь идеологическим ревизионизмом, и что меня надо исключить из комсомола и выгнать из института. И я помню, кто это все заявлял. Я читал эти доносы.

Поэтому вернуться в ту реальность я не могу хотеть. И то, что Песков говорит: «Слушайте, давайте оставим как есть, еще нам только этого геморроя не хватало. Сейчас еще возникнет какой-то непонятный идеолог, он начнет что-то впаривать. Это всё будет мимо кассы и всё это полетит под фанфары…» Я так понимаю это высказывание, и в этой части я абсолютно согласен. Более того, я с ужасом смотрю на попытки восстанавливать все подряд советские институты, все формы без всякого смысла. То пионерские организации, в которых сами «пионеры» будут определять, чего они хотят (более-менее понятно, чего именно они будут хотеть?). То какие-то народные дружины, которые сразу превращаются в бандитские образования. То еще что-то.

Нельзя формы восстанавливать, понимаете? Эти формы были созданы определенным содержанием. И это было накаленное содержание. Я помню большевиков, их мечту о новом мире, о новой стране. Они шли на каторгу за это, они сражались в Гражданскую войну, они умирали на фронтах Великой Отечественной. Они горели этим. И это горение что-то создавало. А потом это что-то начало умирать. Так вот, Россия ― это великая страна, русский народ ― это великий собиратель земель и строитель государства. Только он в XX веке дважды свою страну разрушил, и это ― тоже правда!

А разрушил он ее потому, что она стала нелюбой. Нет любви ― и всё. Нет огня. А нелюбой она стала потому, что русское государство способно творить чудеса и русский народ способен изумлять весь мир, только когда есть накаленная идеология. Как только она остывает — всё! И это свойство империи.

И так получается, что никто из нас не хочет Суслова и не хочет, чтобы у нас появилось министерство идеологии с каким-нибудь из шнырей, являющихся частью этой системы или каким-нибудь ее охвостьем. Нужно, чтобы возник новый политический язык, потому что на том, который есть, объясняться по стратегическим вопросам невозможно. «Бросьте ваш тон, возьмите человеческий!» Никто не будет никого сейчас преследовать по той причине, что признаны ошибки. Это ложь, будто нельзя признавать ошибки! А Сталин не признал ошибки? «Головокружение от успехов» не было статьей о признании ошибок? Нужно быть совсем некрупными людьми, чтобы не понимать масштаб ленинской фразы о том, что массам надо говорить правду. Это буквально называется «не в силе бог, а в правде». Это претензия действующего субъекта на высшую инстанцию: мы будем говорить правду, ибо в ней сила.

Иосиф Сталин. Головокружение от успехов. 1930

Что такое сила идеологии, и что такое ее слабость и жалкость? Подходят белогвардейцы к городу, собирается какая-нибудь ячейка. И они начинают разговаривать. А как большевики разговаривали? Они начинали с прагматических вопросов? Нет. Они требовали, чтобы заслушали короткий доклад о международном положении. И там говорилось, что пролетариат там-то восстает так-то, там-то — так-то. Дальше они говорили: ты идешь на камвольную фабрику, ты — в военную часть, ты — туда-то, ты — туда-то. Они были абсолютно безоружны, даже если у них были маузеры. Они шли одни к тысячным толпам, говорили, что надо проливать кровь, ― и толпы шли проливать кровь!

Будучи начитанным подростком, я как-то сказал моему отцу, что под Кромами в штыковую атаку ходили убежденные красные и убежденные белые чуть ли не одиннадцать (сейчас уже не помню сколько) раз. Отец ответил, что я гоню пропаганду. Я обиделся, достал исторические материалы. А отец воевал и в Финскую, и в Великую Отечественную. Он почитал материалы, говорит: «Да-да, написано так. Только я не верю, потому что нас отводили на переформирование после третьей или четвертой штыковой атаки».

«Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне», — что такое штыковые атаки и всё прочее. Нужно было иметь ту идеологию, ту веру, чтобы ходить в штыковую атаку по десятку раз. И это было. Что теперь? Это же является ключевым вопросом.

Наши граждане, занимающие высокое положение и не худшим образом обучавшиеся в элитных институтах советской эпохи… Я вспоминаю рассказ моего отца о руководителе одного из таких институтов. Отец мне хотел объяснить, почему он работает в областном пединституте, а не где-то еще — ему были открыты все дороги. Он мне рассказывал: «Встречаюсь с руководителем института, а он кричит: «Сволочи, коммунисты, гады! Они мне дали разнарядку на прием в институт на двадцать семь мест, а у меня ― двадцать пять. Я кого должен вычеркнуть? Там кого ни вычеркни, тебя снимут с работы». Потом он сделал паузу и сказал: «А на улице стоит три тысячи человек, которые считают, что они сдают экзамены».

Речь шла буквально про тот институт, в который со второго раза был принят один из наших элитариев, говорящий сейчас об идеологии те слова, которые я не могу назвать абсолютно несправедливыми. Песков очень хорошо знает Турцию, турецкий язык, детали турецкой истории, и он в это во всё вписан. Я считаю, что сейчас это огромный плюс ― знаете, почему? Потому что нам только одного еще не хватало: чтобы с помощью какого-нибудь конфликта турки подключились к украинцам. Это всё произойдет ― потом. Но not yet, не сейчас. Нынешняя система этого не выдержит. Поэтому все, кто сейчас как-то способны убалтывать Турцию, ― на вес золота. А Армения тут вообще ни при чем. Отношения будут выяснять Турция и Россия.

Но он же знает турецкую историю. Тогда у меня возникает вопрос: а зачем туркам эти воспоминания о неоосманизме, о Туране? Зачем им их социокультурные коды? Почему они оживляют свою историю ― актуализируют ее, используя выражение господина Бжезинского? Значит, это надо. Значит, им надо, а нам ― нет. Почему? Я хочу знать, почему. И как выстаивать в условиях стратегической эскалации? Это же принципиальный вопрос.

Теперь начинаются разговоры о том, как это всё делать.

Во-первых, делать это надо не бюрократическим образом. Не бюрократическим, понимаете? Потому что всё, что будет сделано бюрократическим образом, будет уничтожено. Нет ничего сейчас страшнее бюрократии. Она держит существующую систему: продукты есть, железные дороги работают, авиация работает, армия худо-бедно проявляет свой героизм (не будем говорить об ошибках). Всё. Пусть она работает. Но ее любая инновация смертельна. Вы себе представьте, что у вас, наряду с существующими министрами (включите, пожалуйста, соответствующие фотографии и посмотрите!), будет еще такой же по идеологии. Это что будет? Как говорил Аркадий Райкин в своем скетче советской эпохи: «Что будет? Говорю, пиво холодное будет. Пиво ― это ничего…» А такая идеология ― это хохот.

Но Украина актуализировала историческое время. И бандеровская идеология ― это сильнейшее оружие Украины. Всё, что сейчас происходит, происходит в столь вязком конфликте только потому, что это сделано. Я не говорю, что мы должны работать зеркально. Но мы не можем не учитывать роли идеологии. А Соединенным Штатам тоже прикажут стать неидеологическим государством? Какое самое идеологическое государство на планете? Соединенные Штаты Америки! Еще недавно говорили, что это Град на холме, и мы все должны ориентироваться на него. Там нет идеологии?!

«Америка — сияющий град на холме». Американский плакат

Так в чем же дело? Я позволю себе одну зарисовку на тему того, в чем дело. Я конкретно и до конца знаю, как именно создавались и принимались решения о создании в противовес либералам «русской патриотической улицы», управляемой бюрократией. Я это знаю конкретно. Бюрократией были брошены на это огромные силы и средства. Это было сделано после того, как Ющенко победил, давным-давно. Где всё это было в момент Поклонной горы? Я спрашиваю, где была «русская патриотическая улица»?! Я увидел хотя бы реликт этого? Я увидел ноль!

Если бы Янукович мог создать что-нибудь подобное хотя бы «Сути времени» в России (я совершенно не хочу этот пример абсолютизировать)… Если бы там могли состояться сначала (и все понимают эту последовательность) свои Воробьевы горы, которые запустили процесс, а потом Поклонная гора, если бы это могло состояться ― где были бы бандеровцы? Но этого же не было, были какие-то «титушки».

Если бы российская «невоенная дипломатия» могла мобилизовывать силы в Закавказье и других местах так, чтобы выигрывали не русофобы, мир был бы другим. И если бы эта бюрократия могла что-нибудь такое делать, так, может быть, был бы и Советский Союз?

Нет ничего спасительнее для Руси, чем живая идеология, и нет ничего губительнее мертвой. Бюрократия может создавать только мертвую. Это первое, теперь второе.

Перед самой своей смертью Владимир Александрович Крючков, с которым мы об этом разговаривали, и другие наши значимые представители спецслужб выступили с заявлением: «Две группировки наших спецслужб, два спецслужбистских клана ― не воюйте друг с другом! Вы все будете уничтожены, вы все проиграете».

Моя книга «Качели» вышла 14 лет назад. Меня попросили вкратце сформулировать там некую стратегию. И я в качестве первого пункта сказал, что общество чисто кшатрийское (я не любитель этих индийских каст, я не поклонник всего этого, я просто использую это как образ) всегда будет воевать друг с другом, потому что наверху всегда оказывается представитель этого ― воинского в том или ином виде ― «кшатрийского» сообщества (не важно, спецслужбисты, силовики ― назовите как угодно). И для того, чтобы что-то происходило иначе, устойчиво, нужны «брахманы». Я говорю: необрахманы, брахманы в кавычках ― это метафора. Как угодно, но нужно что-то, что будет это цементировать. Без этого невозможно.

Прочитавшие мою стратегию лица, как передавал мне мой близкий друг, сказали: вот всё гениально, только нужно одно: «чтобы без бархманов». То есть без брахманов, без идеологии, понимаете? И потому, что наелись КПСС, и потому, что представляют себе процесс иначе ― дескать, все говорят разное, а в одной кассе деньги получают ― и называется это сетевая структура… и по ряду других причин. Главное ― без «бархманов».

А это означает, что постоянно идет путаница между агентами и стратегическими союзниками. Стратегический союзник ― это человек, управляемый идеологической мотивацией. Поскольку веры в то, что такая мотивация существует, в XXI веке нет, то не рассматривается вообще категория стратегического союзника. А агент ― человек подневольный, и ждать от него инициативы невозможно.

Поэтому, как только теряется хоть чуть-чуть политическая стабильность, возникает вопрос: или есть независимые гражданские факторы ― и тогда что-то восстанавливается, или их нет ― и тогда вся эта бюрократическая мощь превращается в большую сточную канаву, наполненную нечистотами. Наш стратегический противник ― Запад ― еще будет раскачивать ситуацию внутри, поверьте. Он ждет.

Что будет тогда? На какой язык надо и можно переводить СМИ? Стратегическое управление без идеологии не осуществляется. Как не допустить удушения бюрократией каждой инновации, которые сейчас должны идти одна за другой? Как люди, которые хорошо знают, как «распиливать», будут строить новые заводы? Они не знают, как это делать.

Может быть, бананы и не надо выращивать. Хотя если блокада энергоресурсов будет полная, то на их избытке всё что угодно можно будет выращивать ― хоть киви, хоть что хочешь. Но электроника точно нужна своя, конкурентная. И в глобальном мире нужны свои глобальные порталы. Стратегическая эскалация будет проиграна без всего этого. А она грядет.

Это произойдет не сегодня.

Если не произойдет внутри существующей системы колоссального предательства, а на Западе ― какой-то непонятной мутации, то мы дойдем до тех городов Украины, до которых захотим. Мне, конечно, не очень понятно, как система будет управлять территорией. Ну как-нибудь… Но дальше начнется худшее.

Дальше будет сконструирована такая сила, которой нам придется давать отпор полностью. Нам нужна другая армия, другая промышленность, другое образование, другая наука, другая культура, другой язык. А тут возникает второй вопрос.

Понимаете, империю держит некое концептуальное меньшинство. Философия, идеология, концепт (который есть не философия и не идеология, а нечто третье, и очень важное) ― всё это держится в руках имперского меньшинства. Концептуального меньшинства, как я здесь говорю. Я уже называл какие-то фамилии ― Суслова, Федосеева и прочих ― и знаю хорошо, как убивалась идеология. Но были же и другие.

Хороший, плохой ли человек был Михаил Лифшиц, на что он там работал ―, но он был не пустым человеком. Куда потом завернул Лукач ― другой разговор, но он что-то понимал, и Лифшиц был его учеником. Верными или нет были мысли Ильенкова, но он был умным человеком. В сторону Канта или куда дрейфовал Батищев, но он был человеком с серьезным потенциалом. И я могу перечислять еще людей. Того же Побиска Кузнецова, которого хорошо знал. Их либо сажали, либо выдавливали на обочину, либо сводили с ума, либо они просто умирали, но они в советское время были и представляли собой то концептуальное меньшинство, так что еще можно было о чем-то говорить. Для этого был язык. Было понятно, в сущности, о чем речь.

Побиск Кузнецов

То, что сейчас происходит, стало уничтожением не только советского образования, которое я бы назвал имперским образованием, не только советской культуры (имперской культуры), не только советской науки (имперской науки), не только советской социальной системы. Это стало еще и уничтожением имперского концептуального меньшинства. Оно было уничтожено. Уничтожить легко. А как его создавать? С помощью чего? Люди, которые об этом как-то думают, вы всмотритесь в то, что происходит в официальной философии!

Про ценности вы говорите? Во-первых, то, что вы называете ценностями, не есть ценности.

Вот был такой исследователь Земсков, который рассказал правду о сталинском периоде: о цифрах потерь в репрессиях коллективизации, и не только. Это был человек большого трудолюбия и таланта, который просто хотел установить правду (к вопросу «надо говорить массам правду» ― ее же надо получить). Она кому-нибудь была нужна? Вместо нее царила ложь ― то о пятидесяти миллионах погибших, то о ста… и бог знает, что еще о чем.

Вот есть такой Шохин, «Философия ценностей и ранняя аксиологическая мысль». Вы понимаете, что это всё целая совокупность дисциплин? Что есть докантианская аксиология, послекантианская, а есть Хайдеггер, который прямо говорит, что аксиология ― это смерть идеологии. Смерть смысла. У нас занимались этим Тугаринов и другие. Это всё где сейчас? Всерьез кто-нибудь за чашкой чая может о ценностях поговорить? Они нужны или что-нибудь другое? Самая модная в мире наука аксиология ― это полное барахло.

Никто не читал работы о смерти идеологии в 1970-е годы? Конечно, речь шла о смерти коммунистической идеологии. Но там же была какая-то еще правда, как на место идеологии приходит политическая лингвистика и так далее.

Мы имперски разоружены по всем направлениям, и нам надо предпринять чрезвычайные усилия для того, чтобы свое вооружение восстановить в кратчайшие сроки не бюрократически, а иначе. Не сумеем это сделать ― окончательное решение «русского вопроса» произойдет в первой половине XXI века. И да не будет так.

 

https://rossaprimavera.ru/article/3f5ef6c0

 

04.07.2022 Украину разбудили. Чем ответит Россия?

А главное, что непонятно, — какую пакость исполнят янки. Потому что янки могут властвовать только устраивая пакость — неожиданную, подлую, любую

 Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №488 / 04 июля 2022

Выпуск № 2. 20 июня 2022 года

Я в первой передаче обсудил, что означает некий поцелуй, адресованный польским руководителем руководителю так называемой Украины, давно потерявшей уже свой суверенитет, но пытающейся об этом суверенитете всё время рассуждать.

И мне уже тогда было ясно, что нужно быть крайне доказательным в том, что касается актуальности исторических сюжетов. Что актуальная история ― это не история вообще. Что нельзя все современные события ― например, нефтяные войны или создание космического оружия ― выводить обязательно из того, что происходило во времена Древнего Египта или Древнего Шумера. Так ― нельзя! Современность обладает своей спецификой, своей уникальностью. Она всегда вводит в мир какую-то стратегическую новизну, и эту новизну надо учитывать. А находиться в плену у исторической предопределенности так же плохо, как отрицать историю и ее влияние на современность.

Ну так вот, каждый день после того, как я выступил и обратил внимание на эту смычку истории и современности, я проверял ― а прав ли я? И почти дня не проходило, чтобы поляки опять не начали поднимать всё ту же тему в разных ракурсах. Она для них носит невротически современный характер. Эта новая Речь Посполитая так же хочет добивания России, как и старая Речь Посполитая. Есть одна вечная Речь Посполитая. Когда она возникает из руин, как феникс из пепла, она хочет этого и ничего другого.

Повторяю, после первой передачи почти каждый день представители Польши так или иначе, под тем или другим углом обсуждали только одно — свое вмешательство в дела Украины, вот это Триморье, Междуморье, возможность создания очень крупного восточноевропейского блока, который бы противостоял России и т. д.

Так значит, получается, что это актуальная история, что это не наши попытки навязать истории актуальность, а одновременно с этим навязыванием еще и сказать людям: «Мало знаете об истории». То есть знают, конечно, мало, но на самом деле людям в определенных ситуациях и не надо знать слишком много. В определенных ситуациях детали русско-польских отношений ― это либо профессиональная историческая тема, либо тема для каких-нибудь дипломатов, да и то с трудом, либо для любителей. Что-то вообще народ должен знать о своей истории, но именно что-то и не более того. Он не может быть целиком в это погружен, пока не наступают определенные судьбоносные времена, когда вся эта историческая магма изливается из вулкана, оказывается не спрятанной на огромные глубины, в какие-то «дела давно минувших дней, предания старины глубокой», а вдруг начинает работать.

Збигнев Бжезинский называл подобное ― а у него были коллективы, которые этим занимались, ― просыпанием исторического времени, актуализацией исторического времени, способностью разбудить спящую историческую энергию. И именно это рекомендовалось сделать по отношению к разрушению Советского Союза, чтобы добиться того, что было названо победой без войны. Нужно было разбудить спящие исторические энергии. И я своими глазами наблюдал, как именно их будили.

Сразу вспоминается русская поговорка «не буди лихо». Как это лихо будили на протяжении всей так называемой перестроечной эпохи, как мастерски это делалось! Как в принципе, казалось бы, забытые детали армяно-азербайджанских конфликтов, абхазо-грузинских, конфликтов в Средней Азии и так далее, и тому подобное, как всё это вдруг всплывало из-под исторических вод на поверхность и говорило: «Здравствуйте, это я. Я такое же новенькое, такое же чистенькое, такое живенькое, как было 200, 300, 1000 лет назад».

Это свойство исторической памяти. Она актуализируется, и она никогда не исчезает. Можно попытаться запихнуть это в какое-то подполье, но потом это оттуда вылезает и начинает снова работать. В этом есть что-то и фатальное, и судьбоносное одновременно. Испанский крупный философ Мигель де Унамуно называл это соотношение экстра- и интраисторией.

Есть экстраистория, которая на поверхности. Она кипит, мы все обсуждаем, какой президент к кому приехал, что там происходит в Великобритании с королевской семьей, как именно сейчас выстраиваются какие-нибудь конфликты, где происходят войны и столкновения, и это всё газеты пережевывают и пережевывают.

А одновременно с этим в совершенно другом режиме работает интраистория, глубинная история, которая очень тесно связана с таким не слишком востребованным пока что в нашем обществе понятием, для меня наиважнейшим, как социокультурные коды.

Когда речь идет о биологической клетке, или о машинах, или о чем-то еще, то понятно, что такое эти коды, да? Это то, что записано в ядре системы, а система всегда делится на некое ядро и периферию. Вот есть такое ядро и есть периферия. И ядро живет одной жизнью, а периферия другой. Там по-разному течет историческое время. В ядре оно очень медленное, в периферии оно предельно быстрое. В периферии забывают всё на следующий день или через три дня, а в ядре помнят тысячелетиями. И совокупность социокультурных кодов и является содержанием этого ядра, а значит, настоящей идентичности или сущности того субъекта, который мы рассматриваем. И не важно, является ли он машиной, биологической клеткой, человеческим обществом. Это всегда так. Это общее свойство так называемой теории систем. Отнюдь не последнее слово стратегической мысли, но очень важное.

Этим много занимались на Западе. Мне сейчас, когда я веду эту передачу, вспоминаются работы такого Айзенштадта, который немало говорил об этих социокультурных кодах.

Люди из стратегической разведки или концептуальной разведки, или высшей разведки ― а таковые существуют в очень многих странах ― всегда, исследуя некий субъект, который ведет игру против них, а они против него, всё время интересуются, а каковы коды?

Советская разведка, да и имперская, тоже занималась этим, и последний руководитель КГБ Владимир Александрович Крючков, с которым я находился в близких отношениях уже после того, как он вышел из тюрьмы, куда он попал по делу ГКЧП, рассказывал мне что-то о том, как готовились психологические портреты, в том числе и семейства Кастро, например, и почему наш политический выигрыш на Кубе был тесно связан с тем, что эти психологические портреты были глубокими и содержательными. Но занимаются этим обычно империи.

Снова и снова буду подчеркивать, что для меня империя ― это сверхнациональное идеократическое государство. Всё. Это не государство ― поработитель колоний. Колониальные империи ― это вообще отдельное дело. Россия никогда никого не порабощала. Под русскую руку шли потому, что в других ситуациях было еще хуже, или потому, что было что-то родственное ― Переяславская рада, или потому, что происходили какие-то международные соглашения ― разделы той же Польши или что-нибудь еще в этом духе.

Вопрос о том, что наше и что не наше ― это глубочайший исторический вопрос и одновременно это вопрос политический.

Когда президентом России снова был затронут вопрос о том, Петр взял себе только «наше» или нет, или когда наши историки говорили о том, что в итоге раздела Польши мы получили лишь то, что нам причитается, то, с одной стороны, это так, а с другой стороны, конечно, у каждой стороны на это свой взгляд. Мы считаем себя правыми, а кто-то считает, что мы шьем лыко в строку.

Но это всё время живет. Это существует. Эти социокультурные коды, которые спят в большей или меньшей степени в ядре системы, потом берут и просыпаются.

И как именно Бжезинский осуществлял актуализацию кодов на территории Советского Союза, я очень хорошо знаю.

Я видел, как это всё просыпается в армяно-азербайджанских отношениях. Но ведь не только там!

Английская разведка специализировалась на том, как именно надо пробуждать коды, когда нужно управлять племенами. И в конечном итоге это всё идет к римскому «разделяй, чтобы властвовать» и так далее. Разбуди конфликт, оформи его правильным образом ― и управляй им! И ты будешь побеждать!

Англичане исследовали, как именно африканские племена, находящиеся в сфере их колониального господства ― зулусы или кто-нибудь еще, ― относятся к соседним племенам. А потом устраивали конфликты. Эта провокация конфликтов ― она вечна!

И ровно так же, я убежден, провоцировался армяно-азербайджанский конфликт, запустивший в значительной степени распад Советского Союза, или Советской Красной империи.

Ровно так же пытались разбудить всё остальное. Всегда существуют не просто эмигрантские сообщества ― ну люди уехали, потому что их не устраивает то, что происходило в стране. Хорошо это или плохо ― отдельный вопрос. Живут ли они своей жизнью… Генерал Деникин говорил, что после того, как было поднято знамя над Рейхстагом и Советский Союз стал сверхдержавой, собственно говоря, а что мне дальше с этим так уж особенно воевать, вроде и драйва нет…

А у кого-то драйв был. И те, у кого он был, ― они, естественно, искали хозяина, покровителя, патрона, могучую силу. И эта сила была. Это были американцы, НАТО, кому-то более была мила Британия ― и так это всё и подверстывалось.

И когда это всё начинают будить, оно вдруг просыпается, и ты с глубоким ошеломлением понимаешь, что время другое. Что вот только что жили в мире, в дружбе, и что это были не пустые слова. Что, черт возьми, есть огромное количество смешанных семей, которые непонятно, как разделять! Но что «оно» вдруг просыпается, и дальше ты становишься либо силой, способной это назад усыпить (гипнотизером, который посмотрит определенным образом, и скажет ― спи!), либо заложником просыпания и всего, что за этим следует.

Нигде так мастерски, подробно и изощренно не будили спящее, как на Украине. Вот эта спящая русофобия, она же имела огромное значение в жизни тех, кто эмигрировал, кто Советскую Украину не принял. Но ведь многие приняли. Было видно: нас прямо упрекают силы, которые эмигрировали и говорили, что они такие русско-имперские (сомнительное утверждение, ну не важно), ― вот они говорили, «о, Ленин слишком много отдал». А те-то, украинцы, в это время думали: «Ёлки! Сколько мы получили… Стоит ли продолжать войну?! Если уж есть такая Украинская Советская Социалистическая Республика, член Организации Объединенных Наций отдельный, с языком и всем прочим, а может, так и лучше? Может, в империи-то и лучше?!»

И очень многим было понятно, что в империи лучше. Что нигде так хорошо не будет Армении, как в Советской Красной империи. И Азербайджану тоже. И Грузии. И Украине. И всем, и всюду. Во всех так называемых союзных республиках были национальные культуры, и эти культуры, оказываясь погруженными в огромный имперский, русский по своей имперской сути, субстрат, вдруг начинали плодоносить, они дарили своим народам то, чего никогда прежде не дарили.

Можно долго говорить о каком-нибудь эпосе, «Манасе» и всем прочем, но Чингиз Айтматов не мог вырасти без погруженности Киргизии в русский субстрат. А как иначе? И Абуладзе не мог иначе вырасти, и Иоселиани, и Стуруа, и Някрошюс, и многие, многие другие, об Украине и говорить-то тут нечего.

Это очень сложный вопрос о том, как работает историческая память, как включается историческое время, что это за второе время, существующее наряду с актуальностью.

Так вот, не только на Украине, но и в Польше это время было включено. А это два конфликтных времени, ибо польское время и украинское отнюдь не находятся в одном ряду. Украины вне русской истории и русского исторического субстрата не существует, или то, что существует ― микроскопично. Польша существует. Поэтому, как только Украина выходит из русского смыслового поля, из вот этого метаисторического субстрата, в котором она может жить, она попадает в другой субстрат.

Ни одна из таких наций самодостаточной не становится. И кому-то эти утверждения казались спекулятивными или избыточно заумными, или слишком не учитывающими глобализм, цифровую цивилизацию и прочее. Но теперь, когда это всё просыпается с польской стороны, и когда этому подыгрывают определенные господа на Украине, это же ясно. Что в русском лоне можно было жить, творить и развиваться. А в том надо будет подвергаться санации. И хочется быть съеденными.

Все эти суверенизации, порождаемые распадом Советского Союза, всегда были сомнительны. Но всё-таки все хотели получить национальные государства и думали, что они в этих государствах будут жить по какому-то национальному закону ― черт его знает, какому. Было ясно, что есть один народ, которому это было запрещено. Этот народ ― русский. В распаде империи до конца не предполагалось вообще жизни русского народа. И мне ли это не знать, когда в «лихие девяностые» произносилось непрерывно: «Что такое русская стратегия? Стратегия — это на 30 лет, а России через 30 лет не будет». Это произносилось со всех высоких международных трибун, ну, скажем так, не трибун, а на всех высоких международных посиделках и застольях. Этого ждали все.

Состоялся полураспад русской империи. Образовалась Российская Федерация. Она оказалась препятствием на пути окончательного решения русского вопроса или окончательного распада России. Это бесило очень и очень многих. И среди тех, кто наиболее сильно волновался по этому поводу, конечно, были и Польша в ее постсоветском обличье, и те силы на Украине, которые тоже мечтали об окончательном решении русского вопроса, ибо насаждаемая бандеровская идеология строилась на том, что некая, вообще-то невозможная, но ими выдуманная суверенная Украина сможет существовать, когда москали будут уничтожены до конца. Дескать, украинский вопрос решается в Кремле. Когда Кремль будет в руинах, тогда расцветет некая Ненька.

Она, конечно же, не расцвела бы, а была поглощена до конца теми, кто исторически вспомнил бы, как он ее уже поглощал. Если бы даже России не было, всё равно Украина была бы полем конфликта как минимум между Германией и США, а на самом деле между Германией, США, Великобританией, Францией, как ни странно, и Турцией. Ну, а Польша тут вне конкуренции.

Итак, время, прошедшее после первой передачи, показало еще и еще раз, что актуальное время существует. Что все эти бжезинские, унамуно, айзенштадты и прочие ― они не выдумывали некие умные бессмысленные теории. Они занимались концептуальными вопросами судьбоносного значения. Что в этих кодах заложено предназначение. Русское, безусловно, в первую очередь.

Кто у нас говорил про эти самые коды наиболее активно? Советник Бориса Николаевича Ельцина с большими проблемами по части зрения, философ и одновременно человек, пытавшийся заниматься математическими вопросами, Анатолий Ракитов. Он еще в 1992 году опубликовал статью о том, что нужно изменить коды русской цивилизации. Поскольку это же не только религиозные коды, но религиозные, конечно же, в первую очередь. Можно десять раз быть светским человеком и одновременно понимать значение религиозных кодов в истории той или иной… ну уж тем более цивилизации ― но, скажем так, огромной страны. Но ведь там и другие коды. Там и с языком безумно много связано. И с типом ментальности. И, например, с пониманием того, как выглядит соотношение между земной жизнью и высшей духовной жизнью, или, как говорится на научном языке, между трансцендентным и имманентным.

Я не буду обсуждать сейчас вопрос об актуальной русской эзотерике, тянущейся через века и тысячелетия. Но я твердо скажу, что уже принятие Русью православия и отстаивание православия породило специфические коды, ибо для православия чистилища нет. Есть рай и ад. Это католики выдумали чистилище, а также индульгенции и всё прочее. В православии этого нет. И это фундаментально меняет мировоззрение ― отсутствие этой промежуточной зоны.

Протестантизм фантастическим образом отделил потустороннее, божественное, трансцендентное от здешней жизни, имманентного. И он заявил, что в здешней жизни благодати нет вообще! А значит, с ней можно разбираться, как повар с картошкой: делай что угодно здесь, этот мир безблагодатен. А вопрос о том, достигнешь ли ты благодати, окажешься ли под ее крылом после смерти ― это вопрос, решаемый не тобою, а высшими силами, и твои усилия здесь имеют очень маленькое значение. Максимум ― ты можешь чуть-чуть подтвердить для себя, что ты богоизбранный, или нет. В этом суть протестантизма.

Русские никогда не способны отказаться от того, что в пределах здешнего, природного мира существует богоявленное или трансцендентное. Вот здесь.

«Не то, что мните вы, природа», — пишет Тютчев. И видно, что эта природа пронизана светом для русских. Я много раз говорил, что высший символ этого ― это березовая роща, пронизанная светом, но ведь не только она. Всюду.

«Когда волнуется желтеющая нива…» ― что дальше происходит, в конце? —«И в небесах я вижу Бога».

Когда ты загнан и забит
Людьми, заботой иль тоскою;
Когда под гробовой доскою
Всё, что тебя пленяло, спит;
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней…

И тогда ― что? (Это стихотворение Блока.)

Тогда ― остановись на миг
Послушать тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг;
По-новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра
Над белым запушенным садом,
И небо― книгу между книг;
Найдешь в душе опустошенной
Вновь образ матери склоненный,
И в этот несравненный миг―
Узоры на стекле фонарном,
Мороз, оледенивший кровь,
Твоя холодная любовь ―
Всё вспыхнет в сердце благодарном,
Ты всё благословишь тогда,
Поняв, что жизнь ― безмерно боле,
Чем quantum satis Бранда воли…

А дальше он всё переписывал. «И мир свободен, как всегда», «и мир прекрасен, как всегда», ― и так далее.

Тут вам и исихазм: «послушать тишину ночную», — умение слушать тишину, тут и вера в то, что в этом вот запущенном саде, в этой дали снежных улиц, и во всем прочем, ― во всем в этом есть божья благодать, есть высшее начало, есть трансцендентный духовный компонент, который неизымаем из этого. Его можно перестать видеть, ослепнув духовно, но он не может перестать существовать. В этом русская вера, русская эзотерика.

И когда Пушкин пишет: «И не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса», ― то это пронизано ощущением, что, глядя на то, что происходит с петербургским пейзажем, ты можешь постигнуть любые глубины Вселенной, чего-то запредельного и более высокого, чем она, и так далее. И тогда стоит это всё постигать.

Но если стоит это всё постигать, то это нельзя трогать. Это не картошка, которую ты, как повар, куда угодно можешь крутить. Это что-то, к чему надо относиться бережно.

Это русское бережное отношение, оно бы могло стать основой экологии XXI века. Потому что оно связано не просто с тем, что «давайте это беречь, потому что нам надо этим дышать». А оно связано с тем, что давайте это беречь, потому что оно не то, что мнится. В нем есть благодать, в нем есть душа, в нем есть язык. И это русские коды. Они не могли сформироваться на другом рельефе при другой истории, при принятии другой религии и так далее.

Вопросы об исхождении Святого Духа токмо от Отца или от Отца и от Сына ― это не вопрос абстрактной теологии. Это то, что сидит внутри культуры в этом самом ядре, как и многое другое.

Русский язык, про который Тургенев писал: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ― ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!..» И там дальше можно бесконечно анализировать специфику языка, и как она входит в коды.

Поэтому, когда Ракитов, это своеобразное существо, говорил о том, что надо сменить коды, он не рассказал, как. Как говорится в одном из моих спектаклей, «это не сотрешь обыкновенным ластиком». Впрочем, что-то он говорил: сквозь катастрофы, горнила и так далее, мы будем менять коды, и они станут западными…

Все понимают, что Ракитов был помощником Ельцина. Ну мало ли, кто был каким помощником или советником. Но я знаю про это больше. Как говорят в таких случаях, многие знания умножают скорбь. Я знаю, в каких отношениях находился господин Ракитов с Филиппом Бобковым, и как глубоки были эти отношения, и каков именно был их характер.

Поэтому я не могу забыть еще несколько сегментов подобных высказываний. Ибо потом Ракитов уже не говорил о том, что надо будет пройти через катастрофу, авторитарную модернизацию, бог знает что, стереть коды, написать новые… Вот нашелся мне «господь бог» ― писать новые коды для народа! Он уже говорил о том, что основа всего, я его цитирую, это чистые сортиры, и ничего не будет хорошего, если страна не будет с чистыми сортирами. А он слабовидящий, поэтому у него очень нюх обостренный. Он когда входит ― сортиры грязные, а вот в маленьких европейских странах они чистые…

Это безумно напоминает дискуссию, проходившую на XV партийной конференции о судьбах социализма, где цитировались слова такого Минина: «Вы говорите: „Социализм, социализм…“ Мы не можем построить социализм в стране, где еще нет культурных сортиров». В ответ было сказано, что это какая-то теория сортиризации. Так вот, эта теория сортиризации не имела тогда ничего общего с тем, чтобы расчленять страну. Его бы просто пристрелили тут же, и на этом бы всё кончилось. Говорилось просто о том, в каких темпах и какие отрасли промышленности надо развивать, и какова роль быта в совокупном существовании народа.

А Ракитов уже говорил, что почему-то, чтобы сортиры чистые стали, надо Россию фактически расчленить.

Корреспондент: И в чем же состоит путь России, Анатолий Ильич?

Ракитов:

1. Да уж, конечно, не в том, чтобы возрождать великую державу. История не знает примеров возрождения империй. <…> Великой является любая страна, если в ней так хорошо живется, что туда все хотят приехать жить и работать. Даже если эта страна крохотная…

2. Могу предложить национальную идею для России: из России наконец нужно сделать Родину. Родина — это страна, где жить удобно и приятно. Комфортно!..

3. Почему европейцы всё время вам улыбаются, почему они вежливы и культурны? Потому что их мир настроен на то, чтобы сделать человеку удобно. Потому что он совершенно не устремлен на великие цели. Великие цели ушли вместе с Гитлером…

4. Нужно проститься с прежней Россией. Нам нужна Россия новая. Нужно осознать, что всему — и советскому, и дореволюционному — конец. И чем дольше мы будем затягивать агонию, тем хуже…

К счастью, уже приходят новые люди, молодежь, которая не хочет прыгать на амбразуры, а хочет жить красиво. Это здорово!

И опять же, устами Ракитова глаголил тот же Филипп Денисович. А его устами глаголила целая группа спецслужбистов, которая настаивала на вхождении России в Европу (это были и Андропов, и его учитель Куусинен, и другие).

И произошло это ровно тогда, когда высокие гости приехали в Российскую Федерацию говорить о том, что да, мы вам обещали, что вы войдете в НАТО, в Европу как часть нашего единого целого. Но знаете, вы слишком большие, ядерного оружия много, и вы сначала разоружитесь, потом разделитесь на части, а потом мы каждую часть будем брать в себя.

И была же, значит, группа, и отнюдь не только каких-то либералов, но и каких-то наших ревнителей вхождения России в мировое сообщество, которая сказала этому «да» ― и поручила нечто сказать Ракитову. Она была.

Вот этой группе Путин тогда сказал «нет». Не группе тех, кто говорил: «Давайте войдем в Европу, как корабль», а группе, которая сказала: «Давайте этот корабль разделим на доски, каждую доску подарим разной европейской стране» и так далее. Этой группе было сказано «нет».

И всё, что мы сейчас переживаем, есть часть этого «нет». Потому что после этого был дан отпор грузинской экспансии в Южную Осетию, были признаны Южная Осетия и Абхазия. После этого возникли все эти дела в Крыму и в Донбассе, а теперь мы имеем то, что имеем. И тут можно спросить себя, что день грядущий нам готовит, и как нам готовиться к этому, и каково наше предназначение.

В том же ряду событий и в том же ряду фигур, которые я перечисляю, конечно, стояли и братья Стругацкие. Они сами этого не отрицали. И Юрий Афанасьев, и другие. И, в частности, очень большое значение имела тогдашняя переписка между одним из братьев, Борисом, и Юрием Афанасьевым. Юрий Афанасьев сказал, какая мы чудовищная страна, и как нас надо рихтовать всячески. И тогда представитель семейства Стругацких сказал: «Юрий, ты гениально говоришь, всё замечательно, но только для того, чтобы это всё реализовалось, нужна война», как между Хонти и Пандеей (это «Обитаемый остров»). Вот произойдет эта война, Россия ее проиграет, как проигрывала японскую и другую, и вот тогда мы возьмемся за дело всерьез, и русский вопрос будет решен окончательно.

России навязали эту войну, воскресив все эти русофобческие социокультурные коды в сознании определенной части украинского народа, и страшно мечтали, чтобы она была проиграна для окончательного решения русского вопроса.

Теперь происходит то, что происходит. И это происходящее мне бы каким-то образом хотелось рассмотреть после того, как я еще и еще раз объяснил, почему надо так всматриваться в объятия Зеленского и Дуды.

Ведь это же не первая попытка окончательного решения русского вопроса. Первая ― так называемая первая чеченская война. Кто и как ее начал, как конфликтовали между собой ельцинские кланы, Шахрай, Шумейко или кто-то еще, ― это второй вопрос. А вот как вело себя НТВ в ту войну, я знаю. Оно расстреливало армию, истекающую кровью в Чечне, информационными снарядами всех калибров. И делалось это, как мы понимаем, не только Гусинским, который был руководителем этой телевизионной программы, но и Филиппом Денисовичем, который был прямым советником Гусинского, что очень изумило всех ближайших соратников Филиппа Денисовича ― Абрамова и других, которые не приняли такой странный разворот биографии своего шефа. И задались вопросом, что, собственно, сие означает и чем тогда было всё предыдущее, с восклицаниями на коллегиях, что определенному врагу нельзя отдать наше знамя.

Так вот, очень кому-то хотелось, чтобы первая чеченская стала уже этой «Хонти и Пандеей», после чего можно было бы осуществить окончательную пертурбацию и всё это раздербанить до конца. И тогда мне стало ясно, что это надо поддерживать ― вот это государство, эту политическую власть, которая была мне беспредельно нелюба. И всё, что творилось, к чему я относился как к ликвидационному процессу. Тем не менее государство надо поддержать, потому что как только оно рухнет, всё будет кончено полностью. Не будет новых страниц русской истории. Эта станет последней.

И вот тогда, когда Анпилов начал вопить, что Чубайс хуже Басаева, и что главное, чтобы власть проиграла, и тогда мы восстановим Советский Союз… Вся эта омерзительность ― эта карикатура на Ленина. Сейчас пытаются Ленину приписать такую идею. Не было у него этого!

Циммервальдская конференция, про которую Маяковский писал: «трезвым встал один Циммервальд» ― вы почитайте ее резолюцию! Она отнюдь не сводится к тому, что надо Россию отдать Германии. «Мир без аннексий и контрибуций!» — вот был тезис. А вовсе не порабощение Германией части Российского государства, не было этого тезиса!

Брестский мир «похабным» назвал сам Ленин.

Возьмем передышку похабного Бреста.
Потеря ― пространство, выигрыш―
время.

Прекрасно понимая, что это ненадолго. И он же грохнул Германию в ноябре восемнадцатого года. Так сколько просуществовал «похабный» Брест? Он просуществовал меньше года.

А что сделал Ленин, когда немцы тем не менее двинулись на Псков и далее, вглубь России? Он сделал некую по тем временам гениальную вещь. Он распустил русскую армию и тут же объявил о создании Красной.

Армия, проигравшая и державшаяся за прошлое, была заменена новой. В нее пришло огромное количество царских генералов, адмиралов и офицеров, огромное! Это количество до сих пор замалчивается. И эта армия уже через два года была такой мощной, что она прогнала Антанту и разгромила блестящие военные соединения Деникина, Колчака, Врангеля и прочих.

Полный георгиевский кавалер и вахмистр царской армии Семен Буденный дошел до Варшавы.

«Помнят псы-атаманы,
помнят польские паны…»

Ленин никогда не мог себе позволить и не хотел себе позволить призыв к тому, чтобы Германия поглотила Россию, а мы где-нибудь на задворках как-нибудь пошустрили в виде полицаев. Он был русский дворянин с соответствующим патриотическими представлениями. И рядом с ним находились люди, которые не просто не дали бы ему это сказать, и не просто выкинули его из своей обоймы на следующий день. Его бы шлепнули тут же, если бы что-нибудь такое он захотел. Но он этого не хотел. И даже Троцкий хотел не этого. А уж чего он хотел, мы здесь обсуждать не будем. Не было этого тогда!

А вот тут это возникло: «чистые сортиры», «разделение на части», «давайте туда войдем»… Вхожденчество в этом уменьшительном варианте возникло у нас на глазах и является частью того плана расчленения страны, который вынашивала и Польша, и Британия, и весь Запад.

Именно поэтому та часть белой эмиграции, которая еще что-то хотела лепетать о России и должна была одновременно войти в тесные отношения с ЦРУ, британской разведкой и так далее, оказалась в крайне двусмысленном положении. Потому что всем остальным сестрам отдавали по серьгам. А России ― во! Русский народ ― не народ, порабощенный коммунизмом. Это народ, который не должен существовать, народ-поработитель и так далее. Нет никакого антикоммунизма ― есть русофобия.

А теперь мы видим, что нет никакого антикоммунизма, есть антихристианство. И как только этот антикоммунизм воспылал, сразу же за ним, в ту же секунду началась фактически дехристианизация Запада. Иоанн Павел Второй прямо сказал об этом ― «цивилизация смерти».

А дальше началось разрушение патриархального язычества и всего чего угодно и возвращение в такую тьму времен, что дальше некуда. И оказалось, что эта тьма тоже спит в виде социокультурного темного кода, что шабаши ведьм могут вдруг требовать реванша от лица некой допатриархальной цивилизации.

Вот в какие времена мы живем. Вот что ныне лежит на весах. Вот в чем наше предназначение.

Итак, тогда пришлось поддержать первую русско-чеченскую войну, зная, что именно творится, что вытворяет Гусинский, как именно двусмысленно из Кремля подыгрывают чеченским террористам и так далее. Зная всё, надо было государство поддержать. Во имя недопущения победы Хонти над Пандеей или наоборот, неважно ― и окончательного решения «русского вопроса».

Когда тем не менее война была проиграна и Лебедь подписал позорное Хасавюртовское соглашение, надо было добиваться отмены соглашения и снятия Лебедя. Это было сделано.

А потом началась вторая чеченская, существенную роль в которой сыграл никому тогда не известный комитетский подполковник. И выяснилось, что как минимум у этого подполковника есть способность вести подобного рода операции. В нем есть цепкость, дотошность, какое-то понимание картины этого боя. Какая-то способность бесконечно вникать в детали и выгрызать эту победу. И ее выгрызли. И сейчас наши чеченские братья воюют на нашей стороне с бандеровской Украиной. Это же было сделано.

Когда гналась пурга по поводу того, что «русские одним махом семерых побивахом», «всех шапками закидают» и за одну неделю взгромоздятся на всю Украину, было стыдно слушать. Просто стыдно. Люди с минимальным здравомыслием спрашивали, а с какой скоростью будут двигаться танки, и так далее. Ну просто смешно.

И вот тогда пришлось снова много выступать на государственном телевидении с очень небольшим количеством тезисов. Очень небольшим.

О том, какое у нас стратегическое преимущество в воздухе.

О том, что мы воюем ограниченным контингентом, который в три раза меньше мобилизованной украинской армии.

О том, что мы боремся с противником, который ведет глухую оборону, и соответственно, нас должно было быть втрое больше, а нас втрое меньше.

О том, что мы тем не менее побеждаем в том реальном, нормальном темпе, который резко отличается от утопии.

О том, что если действительно, к прискорбию, раздербанена какая-то наша часть, где проявили конкретное головотяпство, которым полна любая война, — этого тем не менее минимум.

О том, что взятие Мариуполя ― вот это как раз максимум, это контроль над всем Азовским морем.

О том, что сдача боевиков в Мариуполе, всей этой фашистской сволочи, — это огромная победа, потому что тогда нет мифа о героях, которые должны были помереть. А если бы мы сделали как-нибудь по-другому, то был бы миф. Этот миф стоил бы очень дорого, а он развенчан. И никто не осмеливается, ни один украинский сумасшедший, его снова запустить.

О том, что дальше очень несовершенная русская армия будет ползти и побеждать.

И также о том, что никто на Западе этой победы не допустит, потому что ставка слишком велика.

Пройдет еще месяц. К Северодонецку, взятому нашими героическими войсками, добавится Лисичанск. Хочется верить, что и Бахмут и так далее. И что украинская группировка наконец окажется заперта в Краматорске, Славянске, Авдеевке, Дружковке, Константиновке… что там это всё замкнется в кольцо. В этом кольце окажется, вдумайтесь, больше ста тысяч разнокачественной украинской армии. Больше ста тысяч! То есть как минимум в шесть раз больше, чем в Мариуполе. И это опять будут городские крепости, индустриальные. Краматорск ― это именно такая крепость, ничем не отличающаяся от Мариуполя. И это будут брать, и это будут брать долго. И когда это возьмут, то ли все хрустнет, потому что это всё-таки основные силы украинской армии, то ли дальше возникнут вопросы с Николаевым, Одессой и еще какие-то вопросы. И совершенно непонятно, о каком мире в этой ситуации может идти речь.

А главное, что непонятно, ― какую пакость исполнят янки. Потому что янки могут властвовать только устраивая пакость ― неожиданную, подлую, любую. Это их стиль господства над миром. И они это господство не отдадут.

В этом смысле на сегодняшний день, понимая, какое место в русской судьбе занимает то, что происходит на Украине, видя всю эту бандеровскую сволочь в натуральном формате и зная, какие за ее спиной стоят зловещие силы, нельзя не поддерживать всё, что происходит.

И я с большой симпатией отношусь ко всем телевизионным, например, программам, которые сейчас поддерживают русскую армию, находящуюся на Украине, в отличие от той ситуации, когда в первую чеченскую, которую я сейчас вспомнил, эту армию расстреливали информационными снарядами и патронами всех калибров. Я всех поддерживаю.

Но я вижу и другое. Я вижу, что янки не успокоятся. Я вижу, что событиями на Украине всё исчерпано не будет. Я не верю в то, что Запад перебесится и снова с нами начнет дружить, потому что у него не хватает удобрений или чего-нибудь другого. Я в это не верю категорически. Я буду рад, если так случится, но я в это не верю.

И я вижу, что делает наша система, отношение к которой у меня сугубо двоякое.

Во-первых, вы не можете воевать иначе, как с опорой на эту систему. Спецоперация может вестись только с опорой на существующую систему. Вы не можете сейчас дербанить офицерский корпус. Вы можете переместить с одного места на другое сколько-то генералов, адмиралов и кого-то еще, но тоже не слишком много, чтобы не началась паника. Вы, по большому счету, не можете особенно менять никакие кадры, потому что смена этих кадров чревата отнюдь не улучшением, а хотя бы временным ухудшением, а оно недопустимо. Поэтому справляться с существующим ситуационным украинским вызовом должна эта система, а не какая-то быстро на коленке исправляемая. Воюют уже, по сути, миллионы людей, огромное количество тяжелой техники, авиации, ракет и всего прочего. Это не вопрос, в котором можно взять и сказать: «Вот я тут сейчас всё заменю на компьютере, и появится идеальная система, запляшут лес и горы». Какой оркестр есть, пусть играет, и нужно сделать всё, чтобы он победил.

Одна из частей этой системы называется телевидение. И ты прекрасно понимаешь, что эти люди из существующей системы должны ответить на существующий украинский вызов. И они отвечают. Они отвечают! Никакой энтэвэшной ситуации из далекого 1994 года нет. Я слушаю, что именно говорится. И я слышу правильные слова, абсолютно правильные! Их говорят люди более молодые, достаточно образованные и энергичные для того, чтобы их говорить. А они — виснут в воздухе… Я слышу про американский империализм всё, что не слышал в брежневскую эпоху. А оно виснет в воздухе… Как к этому относиться?

Система может делать только одно ― воспроизводить себя. Существующая система работает в режиме простого воспроизводства, всё! Я скажу вам больше: как только начался конфликт и стратегическое недоумение по поводу того, что придется воевать фактически с Западом (гибридно, не гибридно…), система окончательно остановилась и окончательно вышла в режим простого воспроизводства.

В этом режиме она что-то делает? Да, делает. Каждый населенный пункт, взятый нашими героическими солдатами, офицерами и генералами, ― на вес золота в мировой игре.

Эта система обеспечивает то, что на полках есть товары? Да. А была система, которая не обеспечила, она называлась советской. Почему горбачевская система это не обеспечила? Почему возник дефицит табака? Люди стали втрое больше курить? Разбомбили табачные фабрики? Ясно было, что спрятали товары. Почему их нельзя было вынуть из-под прилавков? А потому что нужна была демократизация, в том числе и по отношению к этому ворью, которое должно было стать завтрашними хозяевами жизни, будущими капиталистами.

Сегодня этого нет. Сегодня основные параметры режима постсоветской российской жизни, которые я совсем не считаю благими, воспроизводятся. Теперь представим себе, что они бы перестали воспроизводиться, что бы было?

Но ровно в той степени, в какой сейчас по отношению к существующему украинскому вызову, при всей его судьбоносности, тактическому, можно действовать только с опорой на эту систему, ― ровно так же с завтрашними вызовами этого делать будет нельзя. А эти вызовы будут.

(Продолжение следует.)

 

https://rossaprimavera.ru/article/9185ade3

 

24.06.2022 Что значит поцелуй Зеленского и Дуды, или В чем предназначение России.

Часть II

И никто не забыл из тех, кто руководит сейчас внешней политикой Польши, о том, что они были в Москве, и о том, что они контролировали Смоленск, и о том, как они завоевывали Киевскую Русь

 Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №487 / 24 июня 2022

 

Продолжение. Начало в № 486

Итак, история, которую надо рассмотреть подробно, началась в 1018 году.

Жил да был такой Святополк Окаянный. Окаянным его называли за убийство Бориса и Глеба, и был это такой киевский князь.

Так вот, этот Святополк, который боролся со своим братом Ярославом, привел в Киев войска польского государства для борьбы со своим братом. Будущий польский король Болеслав I пришел вместе с наемными печенегскими частями. И утвердил того, кого хотел, на этом самом киевском престоле, русском. Вот тогда впервые поляки попытались сильно подредактировать историю Древней Руси.

Правда, утвердив этого Святополка (скажем так, хотя все аналогии хромают — Дуда, утвердив этого Зеленского) и оказав ему помощь в борьбе с другими (в данном случае с нами), почему-то не захотел окончательно Святополка усадить на трон, а вдруг начал чесать репу — а не может ли он сам стать королем киевским?

Кончилось это восстаниями, поляки ушли, заодно прихватили Волынь в качестве маленького подарка. И на этом микроэпизод древней русской или совместной русско-польской истории кончился.

Но эпизод кончился, а нитка продолжала разматываться.

 

Битва Ярослава со Святополком

1031 год. Уже другие киевские князья, Мстислав Храбрый и Ярослав Мудрый, выступили в поход на Польшу. И сказали: «Поляки, сволочи, не много ли вы хапнули? И не посягаете ли на наш суверенитет и территориальную целостность?» Были возвращены Руси города Перемышль, Червень.

Потом где-нибудь около 200 лет прошло с того момента, когда Болеслав I затеял свое вторжение и свою специфическую помощь Святополку Окаянному, произошло резкое укрепление Руси (1199 год), Роман Мстиславович объединил Галицко-Волынское княжество, занял Киев, создал сильное государство. И вроде все вернулось на круги своя.

Потом там началась новая история (1340 год). Возникла на Руси боярская смута. Связано это было с деятельностью такого галицко-волынского князя Юрия II Болеслава.

Что сделали поляки, поняв, что Русь слабеет? Они тут же начали наезжать на Русь и пытаться ее пригнуть так сильно, как можно, а желательно бы до конца.

В этой связи я хочу обговорить одно неизменное обстоятельство польской истории. Польские концепции от древнейших времен и поныне называются именами двух королей: одного легендарного, Пяста — это концепция Пяста, а другого вполне реального — Ягеллона.

 

Пяст и Ягелло

Согласно Пястовской концепции, Польша — это сильное национальное государство, которое не выходит за свои границы, мирно сидит на своей территории, растит экономику, взращивает культуру и так далее, и по возможности дружит с немецкими землями, это тоже было оговорено в данной концепции.

По гораздо более поздней концепции Ягеллонов, Польша — это абсолютно мессианская страна, задача которой привести восточноевропейские земли к западным идеалам. Для этого их надо покорить, включить в свой состав в качестве колоний или полуколоний и распространить себя на максимально большую территорию, стать огромной империей. Это — концепция Ягеллонов.

И не только в древности эти две концепции боролись друг с другом, они и сейчас борются в современной Польше.

Есть очень большая аналогия между этой древней пястовской концепцией и современной концепцией турок, которые говорили, дескать, они — кемалисты, что они будут строить национальное государство в своих границах, без всякой экспансии. А потом возник османизм-туранизм как другая турецкая концепция. Так что у Турции есть две концепции, и у Польши тоже. Они называются [концепциями] Пяста и Ягеллонов.

Значит, тогда еще (1340 год) придерживавшийся концепции Пястов Казимир III нарушил пястовское правило. Казимир III понял, что у русского соседа, у этого Болеслава Юрия II, дела плохи, и с молниеносной скоростью занял Перемышль, Львов и так далее, и осталось это все у него под его эгидой.

 

Казимир III

Дальше опять же натиски поляков пытались отражать, в игру включилась уже не только Польша, Русь, но и Литва, которая существовала отдельно. Литва стала захватывать разные польские города.

Потом поляки и литовцы помирились, и в итоге этого Казимир III в 1349 году занял уже Волынь. Но как только он распустил часть своей армии, так его литовские конкуренты начали опять объединяться с московскими князьями и отодвигать Польшу назад.

Это «тяни-толкай» происходило все время, понимаете? Оно происходит тысячу лет.

Затем Казимир смирился, потом он опять нарушил договор, потом очередная война — поляки опять утвердились в Галиции и Волыни. Потом опять Литва взяла реванш, и это бы длилось таким способом достаточно долго даже без вмешательства тех, кого наши украинские противники называют москалями, если бы не одно обстоятельство.

В 1384 году литовский князь и будущий польский король Ягелло (или Ягайло) целовал крест и поклялся в верности победителю Орды — московскому князю Димитрию. И его двоюродному брату Владимиру Храброму.

Упоминается, что он бы, может, даже и женился на дочери Димитрия Донского, а литовское княжество признало бы власть Москвы. Но, как говорит герой «Бориса Годунова» Пимен, «бог судил иное».

Ягелло принял предложение стать основателем династии Ягеллонов, которые правили потом несколько веков в Центральной Европе.

Ему сказали: слушай, а давай-ка будет так, что ты примешь католичество, введешь свою Литву в Польшу, женишься на соответствующей знатной польской особе и станешь польским королем Владиславом II, сдав Литву и приняв католичество. Он согласился.

1385 год. Вот так возникло нечто невероятно важное с точки зрения сегодняшнего дня, оно называется Речь Посполитая (объединенная Польша и Литва). И внутри него эта концепция Ягеллонов утвердилась как единственная и гласит о том, что Речь Посполитая всегда должна осуществлять экспансию, потому что у нее миссия такая — всех завоевать, окатоличить, превратить в западных людей и ввести в основную Европу.

И эта Речь Посполитая занимала территорию современной Польши, Украины, Белоруссии, Литвы, части России, потом Латвии, Эстонии, Молдавии, Словакии.

Чуете, какая память у тех, кто исповедует концепцию Ягеллонов?

 

Ягелло в Краковском замке

Но это еще не всё. 1610 год. Наступило то, что мы знаем как Смутное время, и поляки пошли на Москву, на Тверь, разорили многие северные города. Вырезали Кинешму, сожгли Галич. Грабили, насиловали.

Да, конечно, в ответ на это возникло народное ополчение, Минин и Пожарский, и все прочее. Но не надо здесь это все упрощать — мол, дунули, плюнули, выгнали и всё. Не так было.

В 1612 году это ополчение выгнало Ходкевича и поляков из Москвы. Но после этого было подписано перемирие, по которому было признано, что польскими являются Смоленск, Чернигов, Дорогобуж и другие города. Этим кончилась первая русско-польская война.

 

Ян Кароль Ходкевич

А что потом? А потом была вторая русско-польская война, и поляки всего лишь отказались от претензий на русский трон. А после первой войны не отказались.

А потом новая война — за право обладания Левобережной Украиной. 30 лет шла война на истощение. И только потом поляки подписали Андрусовское перемирие, 1667 год, по которому отказались от Смоленской и Северской земель и от Черниговского воеводства.

Тогда поляки признали, что левобережье Украины — это русская территория, а Киев передали русским на 2 года. На территории Запорожской сечи было установлено совместное польско-российское управление.

А затем в 1686 году Россия и Польша подписали «Вечный мир», по которому поляки отказались от претензий на Киев за 146 тыс. тогдашних рублей. Русские купили Киев за 146 тыс. руб, которые, конечно, тогда были не такими, как сегодня.

Но и после этого русско-польские войны продолжались. И закончились они первым разделом Польши — в 1772 году. И этот раздел признал польский сейм.

Потом произошел второй раздел Польши в 1793 году в разгар Великой Французской революции. Он произошел при участии России и Пруссии. И Россия получила часть Белоруссии, восточную часть Полесья, Подолье, часть Волыни.

Потом третий раздел Речи Посполитой в 1795 году.

Историк Сергей Соловьев по поводу этого раздела писал, что мы получили то, что нам по естественному праву полагалось: сама природа указала нам границы и так далее.

Екатерина II, кстати, сожалела, что Галиция оказалась в Австрии. Она хотела ее выменять.

 

Аллегория раздела Польши

Этому окончательному разделу Польши и ликвидации польского государства надолго и всерьез пытался помешать Наполеон, организовавший некое герцогство Варшавское, но… потом Наполеон был побежден и «польское статус кво» утвердилось.

И надо понять, что с 1795 по 1917 год у поляков государства не было! Оно было ликвидировано. Все началось на этом, рассмотренном нами, цикле русско-польских отношений тем, что Москва была под поляками, а кончилось тем, что Польши не было вообще на протяжении очень длительного периода времени.

Потом — между прочим, не при Ленине (это не значит, что Ленин бы этого тоже не сделал, но это произошло еще в ходе Февральской революции) — полякам сообщили, что они отныне существуют отдельно, что им разрешают обрести заново свою государственность.

А в 1918 году эта государственность стала частью обустроенного мира после Первой мировой войны.

И вот тут Речь Посполитая опять заиграла всеми красками. Она стала стремиться к завоеваниям. Украина была ослаблена, Советская Россия тоже, до предела. Польша захватывала территории СССР. По ней долбанули будёновцы и не только. Но на Висле будённовская армия была отброшена, и по результатам всё-таки договорились о том, что здесь вы — здесь мы, то есть существуем на неких паритетных основаниях.

Вторая уже по счету Речь Посполитая никогда до конца не хотела существовать на этих основаниях.

Ее милитаризация и имперские претензии начались сразу же после того, как худо-бедно как-то о чем-то договорились в условиях слабости Советской России. Польша хотела больше, больше и больше. И демократией она тоже была совсем недолго.

 

Три раздела Польши: 1772, 1703, 1795 гг.

Пилсудский пришел к власти (1918 год), потом ненадолго ушел, потом пришел окончательно в результате так называемого переворота Пилсудского (1926 год). То, что возникло дальше, вряд ли можно было называть демократией.

Возник культ Пилсудского. А также два тезиса Пилсудского.

Первое: радикальная полонизация Украины, дерусификация, деукраинизация, одновременная ликвидация русских и украинских школ, ликвидация всех зачатков самостоятельной украинской и русской жизни на тех территориях, которые вошли в Речь Посполитую. Школы уничтожались тысячами. Полонизация происходила в крайне насильственных формах. Всё это оформлялось диктатурой Пилсудского.

Дальше, конечно, то, что потом было взято на вооружение Бандерой.

Поляки объявили фундаментальную доктрину санации, абсолютно аналогичную украинской доктрине «свидомых и несвидомых», и связанную с делением людей на «сорта и виды». В ходе санации было объявлено, что большинство поляков в связи с тем, что долго не было государства и вообще очень много бардака, является морально нездоровым.

А руководить этим морально нездоровым большинством должно морально здоровое меньшинство, состоящее из тех, кто верен Пилсудскому. Это была не болтовня, это была реальная стратегия, которая реальным образом начала осуществляться. И на это ушли все годы до прихода к власти Адольфа Гитлера.

 

Пилсудский, 1918

Дальше началась новая история.

В рамках этой истории поляки очень хотели дружить с Гитлером. Они надеялись, что Гитлер возьмет их в союзники против России. Они убеждали в этом Гитлера, они всё дальше и дальше шли в сторону польского нацизма. Они пытались быть умеренными по типу Муссолини, но Гитлера они уже прославляли. Просто сам Гитлер этого не хотел.

 

Ганс-Адольф фон Мольтке, Юзеф Пилсудский, Йозеф Геббельс и Юзеф Бек в Варшаве, 1934

1938 год. Когда Гитлер добился Мюнхенского сговора, и начали делить Чехословакию, Польша, как гиена, по выражению Черчилля, участвовала в разделе этой самой Чехословакии. Потом начались собственно польские процессы.

Но мне хотелось бы подробнее остановиться на фигуре Пилсудского и всего, что он привнес в польскую политику, потому что это все существует и сейчас.

Уже в 1904 году Пилсудский пожаловал к японцам и сказал им: «Милые японцы, давайте мы вам поможем победить Россию. Как мы будем помогать? А мы, знаете ли, создадим такой «прометеизм».

 

Иоганн Генрих Фюсли. Прометей. 1770-1771

Прометей — великая фигура из трагедии Эсхила, одного из величайших произведений мировой культуры. Сам этот образ — это образ, безусловно, являющийся одним из самых светлых, в чем-то предтеча Христа.

Но для поляков Прометей — это была бедная распятая Польша, а коршун, который ее терзал, — это, конечно, была Россия. И в рамках такого вот «прометеизма» разговор пошел об одном — о полном и окончательном расчленении России с помощью Польши.

Б. Новаховский. «Охота на медведя». 1920

Для того чтобы закрепить концепцию «прометеизма», Пилсудский создал еще одну концепцию: так называемое Междуморье. Речь шла об империи — и не надо нам лгать, что располагаться она должна была между Балтийским и Черным морем — нет, между Балтийским, Адриатическим и Черным морями. Империя в концепции Пилсудского не ограничивалась территорией Речи Посполитой. Она предполагала включение в союзное образование Прибалтики, Чехословакии, Венгрии, Сербии, Румынии, а возможно, как говорил Пилсудский, Финляндии и Грузии.

 

Карта Пилсудского

Советская Россия несколько поумерила эти аппетиты, пришлось их сдержать. Но концепции остались — и прометеистская, и Междуморья. И совсем недавно, этак лет 5 назад, они снова воскресли.

Нет ничего более повторяющегося, чем польский экспансионизм, ягеллонство это самое. Меняются люди, меняются исторические условия, Польша исчезает и возникает, и каждый раз, возникая, она повторяет одно и то же. И объятия Дуды и Зеленского — это только часть этого повтора польской экспансионистской игры.

 

Разрушение погранзаставы после захвата Заользя, 1938

Ну, а теперь о самом прометеизме. Был меморандум Пилсудского еще 1904 года. Там было написано:

«Сила и значение Польши среди составных частей Российского государства побуждают нас поставить перед собой политическую цель — разбить Российское государство на его основные составные элементы и освободить страны, которые были насильственно включены в эту империю. Пилсудский».

Поэтому вся дальнейшая доктрина «о порабощенных народах» — это часть вот этой доктрины.

Пытались воплотить все это в жизнь, развалить Россию. Сначала царскую в 1904 году, потом, когда уже возникла Польша, советскую. Любую. Демократическую, супердемократическую, прозападную — абсолютно не имеет никакого значения. В рамках концепции Междуморья и прометеизма.

Пытались все это сделать вместе с Петлюрой. Потом Петлюру убили. Потом начали затягивать в эту организацию, в этот прометеизм, эмигрантские правительства Грузии, Азербайджана, Армении, а также крымских татар, донских казаков, Идель-Урал и Туркестан.

 

Петлюра и Пилсудский

Ни о каких отдельных, не касающихся нас, шурах-мурах между Украиной и Польшей речи не было. Претензии всегда были гораздо более фундаментальными. «Польша — жертва, Христос народов, страдающий Прометей» и так далее и тому подобное.

Надо сказать, что все эти пилсудские фокусы начались-то не с самого Пилсудского.

Еще до него в центре польской эмиграции XIX века, который назывался «Отель «Ламбер», таким Адамом Чарторыйским, очень известной фигурой, и другими была сооружена и приведена в действие вся эта концепция развала Российской империи.

 

Адам Чарторыйский

И ничего нет более постоянного для польской внешней политики, чем мечтание о том, чтобы раздербанить Россию в клочья. А что касается всего остального, то, конечно, осуществить санацию. И уж если даже над «подпорченными» поляками, то уж над украинцами-то тем более.

Все это, кстати, происходило под известным нам белоленточным лозунгом: «За нашу и вашу свободу!» История этого лозунга длинная.

Он был выдвинут поляками, использован Герценом, потом его притащили в постсоветскую Россию. Нет ничего более поразительного, чем инварианты польского политического поведения.

Специалистами по разведке считается, что самую мощную сеть по развалу Советской России — потом СССР — создали, конечно, прометеевцы. И что эта сеть была абсолютно актуальной, точной, конкретной и работала практически, а не «вообще».

«Союз порабощенных народов» в 1928 году — это были народы Азербайджана, Дона, Карелии, Грузии, Идель-Урала, Ингрии, Крыма, Коми, Кубани, Северного Кавказа, Туркестана, Украины.

Лозунг белоленточников «За вашу и нашу свободу»    Изображение: (cc) Bogomolov.PL

 

Наиболее известный и очень талантливый польский спецслужбист, который все это курировал, — а это была спецсеть абсолютно агентурного типа — был некто Харашкевич. Аналогов данной сети по масштабу и эффективности в двадцатые — тридцатые годы XX века просто не было.

Рядом с этой сетью создается Восточный институт, который прямо курируется разведкой Польши, так называемой Второй экспозитурой и лично этим Харашкевичем. Там же начинает работать востоковедческий, заметьте, кружок молодежи, и так постепенно из всего этого выплывает очень важная для нас фигура Ежи Гедройца, который на протяжении, думаю, лет семидесяти полностью задавал константы той Ягеллоновской польской политики, которая, модифицируясь чуть-чуть на словах, всегда имела однозначно экспансионистский характер.

Сам этот Гедройц все время кокетничал, что он, мол, не нацист, он умеренный националист и так далее и тому подобное. Но все, с кем он работал, стремительно скатывались в сторону гитлеровского нацизма, а потом, после того как Гитлер полностью ликвидировал Польшу и подмял ее под себя — после этого большая часть прометеистов ушла не к британской разведке, что было бы естественным, а к немецкой.

Мюнхенское соглашение: Чемберлен, Даладье, Гитлер, Муссолини и Чиано, 1938

И только после разгрома Германии две части этого прометеизма соединились в Британии. И началась новая история. История борьбы эмигрантских правительств против Социалистической Польши. И опять же эта новая история раскручивалась только одним способом.

Польша была освобождена от Гитлера советскими войсками. Все эти разговоры про борьбу с немцами Армии Крайовой, которая, кстати, была крайне антисемитской по своим внутренним идеологическим ориентирам, то есть недалеко ушла от нацизма — все это мелочи на фоне красноармейского подвига.

Польша, освобождаемая Советским Союзом, была залита кровью солдат, офицеров и генералов нашей армии. Никогда бы ничего поляки не получили назад, если бы не Советский Союз и Сталин.

Более того, были ведь маневры с проведением границ Украины. Когда Украина получила новые территории, прежде отнятые у нее Польшей, это было в «одном пакете» с тем, что у немцев тоже отбирались земли, чтобы не обидеть поляков. С поляками носились, как с писаной торбой. Именно в виде Социалистической Польши.

Но внутри польского общества все было пронизано русофобией и стремлением вернуться в Речь Посполитую и, вернувшись туда, начать снова уничтожать Россию в любой ипостаси. В советской, в постсоветской, — в любой.

Это и было осуществлено. Польша вернулась к антисоветскому существованию. Появилась «третья Речь Посполитая». И она полностью взяла на вооружение ту доктрину прометеизма и Междуморья, которая разрабатывалась последние десятилетия XX века Ежи Гедройцем, и является именно поэтому доктриной имени Гедройца.

Обложка книги о Ежи Гедройце

Когда нам говорят, будто Гедройц всё смягчал и говорил, что мы будем только дружить, что мы не будем проводить никаких санаций, что нам надо в этом регионе, так сказать, какие-то равные отношения налаживать — то он же сам написал, что всё это — временные маски. Для того чтобы каким-то образом ублажить идиотов и потом наехать на них с нужной прытью. Что вся эта территория — Украина, Литва, Белоруссия (УЛБ) — она называлась Восточные Кресы и была для поляков неотъемлемой частью исторической территории Речи Посполитой, к которой надо вернуться.

Сами прометеисты и их, так сказать, кураторы вполне себе участвовали в нацизме, в гитлеровском в том числе. Была организация «Цеппелин» — это была существенно польская организация, была организация Jagdverband Ost, была спецгруппа Vineta, и все это было начинено прометеистами, которые мечтали любым способом развалить Советскую или любую другую Россию.

 

Ежи Гедройц

Что произошло потом? А потом все это начало реализовываться в жизнь. Как только Польша стала из советской антисоветской, она заточилась на Россию так, что дальше некуда, и она немедленно начала облизываться на эти Восточные Кресы, на это УБЛ. Но она долго делала это достаточно осторожно. В Польше проходили крупные реформы. Кстати, они проходили не худшим образом.

Возникает один вопрос, который нам часто задают: а как же Волынская резня, как же могут поляки объединяться с бандеровцами, которые так резали поляков? Отвечаю: в этом и была суть доктрины Гедройца. Гедройц прямо говорил: про это надо забыть, это надо игнорировать. Мы никогда не сможем правильно взять за горло Украину, если мы на первом этапе не скажем: «Да-да, Бандера, с ним всё хорошо, мы всё забыли, мы всё простили. Да и вообще это всё коммунисты делали».

И это и было сказано!

 

Памятник жертвам волынской резни    Изображение: golospravdy.eu

Но до какого-то момента поляки выжидали. Они перестали выжидать тогда, когда стало ясно, что Россия присоединяет Крым, поддерживает Донбасс и готовится к тому, чтобы произошло 24 февраля.

С этого момента польская внешняя политика сбросила маски. Она снова стала говорить о Междуморье. Она снова стала говорить о масштабной восточноевропейской коалиции под руководством Польши, которая должна разгромить Россию.

Нужно было только дождаться какого-то момента, когда украинцы на это клюнут, когда Украина будет находиться уже в том состоянии, что ей можно будет продиктовать подобное, и она на это согласится.

Вот что мы наблюдали на днях. Мы наблюдали как раз это состояние — в нем Зеленский, являющийся не только предателем своей собственной предвыборной доктрины, не только невероятной шоуменской мразью, но еще предателем своего народа, так вот обнимался с Дудой.

Тихое вхождение польских батальонов, будет оно или не будет — это все медленное начало разворачивания большой операции.

И никто не забыл из тех, кто руководит сейчас внешней политикой Польши, о том, что они были в Москве, и о том, что они контролировали Смоленск, и о том, как они завоевывали Киевскую Русь.

Это здесь забыли. Здесь! Потому что есть какое-то ощущение, что можно без предназначения прожить нормальной жизнью, не следя за этим странным, таинственным историческим клубком.

Но ведь в том-то и беда, что этого нельзя сделать!

Если бы это можно было сделать, то тогда, черт возьми, почему кто-то, кроме узкого круга историков, должен вообще всё это знать?! Эти фамилии, факты и прочее. «Дела давно минувших дней, предания старины глубокой». Всё! Забыли!

Но ведь не так! Совсем не так!

Пушкин говорил про «кровавые скрижали», которые не читали «там».

Там — читали!

Это у нас перестали читать. И решили, что можно как-то взять и умалиться, расслабиться и чуть-чуть пожить для себя, да?

Я помню, в одном из, по-моему, произведений Шукшина, крик был такой: «Дайте пожить, пожить!» И герой говорит: «Живите».

Но это герой сказал: «Живите». Этого никогда не скажет совокупный Запад, потому что Речь Посполитая не существует сама по себе. Она курируется Великобританией и много кем еще, разумеется, и США тоже.

Вот что лежит на весах. Вот как эти весы — туда-сюда — качаются, качаются. Вот что совершалось во времена оны, и совершается теперь. Вот что такое русское предназначение, русская судьба. Вот где придется жить. И не проживешь здесь иначе, как с полным ощущением масштабности своего предназначения. А может быть, иначе-то и жить не нужно.

Но сейчас вопрос не в том, кто считает, что нужно или не нужно, а в том, что нельзя. Всё!

Всякие дискуссии о том, можно ли прожить без предназначения, кончены, потому что сражаться без предназначения нельзя. А это не единственный вариант будущих сражений.

Всё не кончится на Украине. Всё развернется, и будет разворачиваться очень и очень долго.

Поэтому проигнорировать предназначение не удастся. Отбросить его можно — и загнить в эмиграции. А остальные должны с ним взаимодействовать. И, взаимодействуя с ним, быть открытыми историческому времени, миссии, судьбе, предназначению и всему тому, с чем, может быть, жить напряженно, но зато счастливо.

До следующих встреч!

 

https://rossaprimavera.ru/article/ce389718

 

18.06.2022 Что значит поцелуй Зеленского и Дуды, или В чем предназначение России

…а сегодняшний мир, такой, как он устроен, он предназначает человека к тому, чтобы тот любил и работал, или он отнимает и то, и другое?

 Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №486 / 18 июня 2022

 

На днях все, кому не лень ― начиная от крупнейших телевизионных каналов, наших и зарубежных, и кончая различными менее масштабными СМИ ― все показывали, как Зеленский обнимается с польским президентом Дудой, и как они вместе клянутся друг другу в любви и вечной верности.

Дальше возникает вопрос: а это что-то значит? Или ничего не значит? А если что-то значит, то что именно? Типа вот сейчас поляки свои войска введут на Украину? Или это просто жест вежливости? Или это какой-то пиар-ход? Или это какая-то частная загогулина на фоне больших процессов?

Как на эти вопросы отвечать? И надо ли на них отвечать? И если на них не отвечать, то что, собственно, означает собой непрерывный поток сообщений вроде «произошло это, это и вот это»? Рано или поздно люди же спросят: а в чем смысл этих сообщений? Они что с собой несут, что значат?

И на эти вопросы можно отвечать, например, фантазийно ― это называется конспирологически. Оговорюсь: я не хочу сказать, что заговоров вообще нет. Я-то считаю, что заговоры есть. Они ― самое реальное, что только и есть на свете. Но конспирология ― это сведение всего, что есть в жизни, к одному какому-нибудь заговору: еврейскому, исламскому или какому-нибудь другому… инопланетному, например. Либо это будет таким способом интерпретировано, либо это никак не будет интерпретировано ― и тогда всё захлебнется в потоке сообщений, так называемых новостей, ― либо этому будет придан какой-то реальный смысл.

Но для того чтобы этот смысл мог быть получен, нужно же чем-то обладать, каким-то объемом знаний, каким-то содержанием. И, в частности, для того чтобы разобраться в том, почему так обнимались Зеленский и Дуда, надо знать не только то, что происходит у нас на глазах, но и то, что происходило раньше. Как тянулась эта нить через бездны исторических времен? И куда она дотянулась-то, куда повел этот сказочный клубок? Когда кидают нитку, раскручивается-раскручивается она и потом куда-нибудь приводит. Вот она привела, эта нитка, к объятиям Зеленского и Дуды. А откуда она тянулась? И что это за нитка? И существует ли она вообще?

Иногда людям кажется, что они живут в безвоздушном пространстве, или в пространстве, где они существуют как частные лица, и оно является только их личным частным пространством, и точка. А всё остальное или мешает, или живет параллельно с ними, или они как-то в это вписываются. Но ведь никто не отменил некоего представления о предназначении как каждого отдельного человека, так и, предположим, нашего Отечества. Оно же к чему-то предназначено? Там, может быть, всё роковым образом и не предопределено. Но оно же движется в пределах фундаментальных исторических констант, исторического времени. Может человек существовать вне этого времени или нет? Наверное, может. Но как? Как он будет существовать?

Наша страна какое-то время говорила, что она предназначена для таких-то великих свершений: «Знамя страны своей мы пронесем через миры и века». Потом было сказано, что никакого такого особенного, уникального предназначения, иногда называемого миссией, вроде как и нет, а, в общем-то, предназначены мы для того, чтобы нормально жить ― самой стране и каждому ее отдельному гражданину.

Дальше возник естественный вопрос о том, а что такое эта нормальная жизнь? Как каждый ее понимает? И что в ней зависит от воли человека, а что предопределено чем-то другим, какими-то более фундаментальными константами, в которые он так или иначе вписан? И должно быть так, что он не вписан, или не должно? Ему-то самому, этому человеку, от того, что он откажется вписываться в эти параметры, ему станет легче в каком-то смысле, может быть, но будет ли он от этого подлиннее и счастливее? Что такое эта самая нормальная жизнь?

Когда-то в 20-е годы XX века в среде психологов шел бурный спор о том, что такое нормальный человек. Ясно, что не среднестатистический. И, наконец, пришли как к учителю и духовному отцу к Зигмунду Фрейду. Не будем обсуждать сейчас, прав ли был Зигмунд Фрейд в своей теории. Я-то считаю, что нет. Но главное, что он был человеком очень умным, глубоким и ужасно ценимым всеми теми, кто спрашивал у него совета. Ну вот они и пришли за советом. Приволокли с собой всякие профили личности ― черт-те что и сбоку бантик ― потому что все понимали, что не средний же человек есть нормальный. А что эта норма должна быть откуда-то взята. Фрейд посмотрел на все их миллиметровки, где они рисовали эти профили личности, на всех их вычисления, выкладки, на понятийные аппараты, которые они используют, и так далее. А потом сказал: «Нормальный человек ― это человек, который может любить и работать». Это очень неглупая формулировка.

И тогда возникает вопрос, а сегодняшний мир, такой, как он устроен, он предназначает человека к тому, чтобы тот любил и работал, или он отнимает и то, и другое? Если оглянуться вокруг и посмотреть, что творит западная цивилизация, которая до сих пор утверждает, что именно она определяет мегатренд, то ясно: делается всё, чтобы отнять у человека способность любить и работать, если под работой имеется в виду творческая деятельность. Творческая, созидательная деятельность. Так можно ли нормально жить, если мегатренд отнимает оба параметра этой нормальной жизни? Что тогда называется этой самой нормальной жизнью, к которой надо стремиться? Это жизнь без любви или с таким ущемленным и усеченным понятием о любви, при котором жизнь иначе как прозябанием назвать нельзя. В этой жизни есть место жертве? Подвижничеству? Восхождению человека? И если всему этому места нет, то эту жизнь придется назвать так, как ее называли всегда ― прозябанием. А прозябание может быть нормальной жизнью? Это касается отдельного человека.

И это очень серьезный вопрос — о том, что такое нормальная жизнь. Человек сам по себе ―это самое ненормальное из всех живых существ. Или, возможно, единственное ненормальное живое существо. Быть человеком и быть ненормальным ― это синонимы, потому что единственное живое существо, которое знает о том, что оно смертно, это человек. Оно знает, и оно живет.

Это очень сложный вопрос. Многие антропологи еще тогда, когда первобытные племена были по-настоящему первобытными, где-нибудь в Австралии в ХIX веке (а это чаще всего были какие-нибудь священники, протестантские или католические), они наблюдали, как племена впадают в панику, если понимают, что член племени умер просто так. Вот обычный, нормальный ― взял и умер. Члены племени начинают выть, разбегаются, впадают в панику. И тогда задача шамана, духовного вождя племени, сказать: нет, наш брат не просто умер, его убил темный, черный человек. Он натянул лук, пронзил стрелой, вот я это вижу. Давайте теперь мы все вместе ответим этому человеку, и так далее. А давайте все вместе будем провожать этого человека в мир иной, а давайте поможем ему.

Человек очень трудно строит отношения с понятием своей смертности. Ряд философов называл эту сложность «смертной болезнью». Так нормальная жизнь предполагает смертную болезнь? А ведь помимо воли к жизни, которая существует, есть еще и воля к смерти. Тот же самый Фрейд называл ее деструдо, танатос. Так нормальная жизнь включает в себя волю к смерти? Как она отстраивает себя от смерти? Она же не существует помимо нее. Или это всё как у Великого инквизитора? Будет огромное число счастливых младенцев, которые не будут знать о своей смерти? И немного страдальцев, взявших на себя вопрос познания добра и зла. Это нормальная жизнь? Что это такое? Что это такое для нас, для нашей страны? И наконец, что такое вообще нормальная жизнь страны. Потому что нормальная жизнь страны ― это не сумма наших всех нормальных жизней.

Страна есть историческая личность, со своим историческим предназначением ― возвращаюсь к главному ― она живет определенным образом. Как она может жить? Как она хочет жить? Как здесь «может» и «хочет» соотносятся друг с другом? Это же нетривиальный вопрос. И нужны ответы на такие вопросы, причем потребность в ответах нарастает при крутых поворотах, один из которых мы видим сейчас, начиная с 24 февраля. И очень надолго этот крутой поворот стал неотъемлемой и решающей составляющей нашей жизни. Так вот, особенно в такие эпохи вопросы о том, где тут возможное, где желанное, как они соотносятся друг с другом ― они становятся очень важными, такие вопросы. Они требуют каких-то ответов. И даже тогда, когда, может быть, важнее всего то, какой еще город взят на Украине и как именно разворачивается вся наша специальная операция, даже в это время без таких ответов жить невозможно.

Хотя бы потому, что для масс людей, больших масс людей, я не буду говорить только о беженцах, вообще для огромного числа людей произошло некое выкидывание из привычной колеи. И люди хотят понять, почему их выкинули, куда их выкинули, сколь долго это будет продолжаться, чем это чревато? Что такое эта самая жизнь общемировая — нормальная она или нет? Я так убежден, что она патологическая предельно.

Рис. Схема «Предназначение»

Что такое как проекция этой жизни наша жизнь здесь, в России? Что такое как проекция жизни в России жизнь каждого отдельного человека? Ведь он живет в России. Если, конечно, он хочет жить где-то еще ― это его абсолютное право. Но если он живет в России, он же не может жить в отрыве от признания данного очевидного обстоятельства. Потому что, может, он и хочет жить счастливо, спокойно, комфортно и как угодно, но если Россия предназначена к тому, чтобы ее бомбили, так и его будут бомбить. Это же носит неотменяемый характер. Если существует некая предназначенность. А откуда ее извлечь? Как ее извлечь из того, что нам дано? Конечно, тут история является абсолютным чемпионом в том, что касается возможности подобного извлечения смысла предназначения из всего того, что мы видим.

Дуда и Зеленский обнялись так-то. О’кей. Какие-то там польские батальоны то ли войдут, то ли не войдут на территорию Украины. О’кей. Это все слагаемые чего-то большего? Того, что действительно предопределит нашу жизнь? Того, что связано с нашим предназначением? Или это само по себе, а всё остальное ― само по себе, в огороде бузина, а в Киеве ― дядька?

И мне всегда хотелось получить четкий ответ на один вопрос: а неужели есть люди, которые реально, вот натурально, до конца не верят в свое предназначение, предназначение страны? Во всё, что с этим связано. Не верят в это несокрушимое единство прошлого, настоящего и будущего. В единство исторического времени. В свою необходимость и желанность пребывания внутри этого исторического времени. В возможность получить это предназначение только внутри него. И только получив его, жить счастливо. Что в принципе может быть с этим предназначением? В чем оно состоит и как с ним разбираться?

Вот этот круг ― это предназначение. То ли оно есть, то ли его нет. Будем считать, что оно есть.

Тогда для нас главный вопрос заключается в следующем: что можно делать? Можно его игнорировать. И это одна жизнь. Можно его отбрасывать. И можно с ним взаимодействовать. Есть только три пути.

Отбрасывать ― это понятно. Вот сейчас какое-то число людей уехало из России, поняв, что в ней будет происходить. Ну кто бы стал их упрекать, только не я. Это их выбор. Они свое предназначение отбросили в том его виде, в каком оно является частью предназначения их страны. Это не «хухры-мухры», это не мелочь! Говорить на родном языке. Жить в родном рельефе. Взаимодействовать с такими же, как ты. Существовать в этом историческом потоке. Разделять с другими систему ценностей. Вообще жить вместе с ними, а не отдельно от них. Быть открытым им. Получать энергию от них. Получать энергию назад.

Я знаю эмигрантов, которые всю последующую жизнь занимались только одним: они яростно доказывали себе, что правильно сделали, что уехали. Причем яростность этих доказательств была так велика, что возникал вопрос: а зачем так яростно-то это доказывать постоянно? Может быть, потому, что внутри гложет такой червь сомнения, что дальше некуда?

Итак, отбрасывать ― понятно.

Теперь ― игнорировать. Живу себе, живу, моя хата с краю и так далее. Так вот, мои дорогие. Даже в обычную эпоху оно по твою душу придет, это предназначение. Не прямо, так косвенно. Когда ты его откинул или проигнорировал, оно там тебя изнутри съест. Там, знаете, как в теории полупроводников, есть дырка как такой же элемент, как активная структура в проводнике. Там будет дырка встроена в это дело. И внутри этой дырки начнутся свои процессы и при отбрасывании ― та самая горечь эмигрантского существования, ― и при игнорировании. Потому что проигнорировать-то нельзя. Нужно так закрыться от жизни, так замкнуться в какую-то маленькую конуру, чтобы там внутри этого замыкания начались уже энтропийные процессы. Человек не может так закрыться, «человек один не может ни черта», сказал герой Хемингуэя.

Значит, можно только так или иначе взаимодействовать с этим предназначением. Но тогда его каким-то способом надо увидеть.

А его нельзя увидеть при понятном мне в обычной ситуации безразличии к истории. В ситуации, когда история ― это дело отдельных специалистов.

Ну, а так ведь и должно быть. Иначе окажется, что всё ― дело всех. Мы существуем в ситуации чудовищного забывания истории. Мы существуем в ситуации, когда ценность самой этой истории оказывается проблематичной. Мало ли что там было при царе Горохе! А теперь всё другое. «Таперича ― не то, что давеча». Не тянется для многих эта нить из глубин прошлого в современность, из нее ― в будущее. Нет нитки такой, понимаете? Нет нити времени. Всё отдельно, всё изрезано какими-то ножницами на мелкие кусочки. И каждый кусочек существует сам по себе, шевелится, как маленький червячок.

Так вот, я просто предлагаю в качестве примера посмотреть на то, что означают собой объятия Дуды и Зеленского и все заявления, которые вокруг этого делались. А они были очень серьезные: о новых правах поляков на Украине, о таких взаимодействиях, которые уже сильно проблематизируют суверенитет Украины, который на самом деле давно проблематизирован, но уж тут-то он как-то очень смачно и определенно проблематизирован. Вот давайте посмотрим, разматывая клубок времен, нить времени, как именно докатился этот клубочек до объятий Дуды и Зеленского, и откуда он катится? Когда всё это началось?

А началось это, товарищи, господа, братья, сестры, друзья, не абы когда, а в 1018 году. У этого начала есть определенная дата ― всё началось 1004 года назад. Вот теперь закройте глаза и представьте себе этот интервал времени. Это не столетие, не два столетия, не три, это 1000 лет с хвостиком. Тогда это и началось.

 

(Продолжение следует.)

https://rossaprimavera.ru/article/a67cb826

 

11.06.2022 Кургинян: с какого дуба надо упасть, чтобы применить ядерное оружие на Украине?

...американцы располагают неким контрольным пакетом акций в предприятии под названием «русское реагирование на американские действия» 

 Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №485 / 11 июня 2022

 

Индия и Пакистан конфликтовали ровно с того момента, когда Британская империя решила расстаться с «жемчужиной» своей короны, она же одна из древнейших цивилизаций, создавшая шедевры философской и религиозной мысли в эпоху, когда Британию населяли полудикие племена.

Решение о потере этой жемчужины было принято британской элитой в 1947 году. И с тех пор вплоть до настоящего времени Индия и Пакистан порой с трудом удерживаются от взаимного кровопролития, а порой начинают вполне себе кровавое выяснение взаимных отношений.

При этом Пакистан одно время находился в очень плотных отношениях с США. Потом он стал сближаться с Китаем.

А Индия вначале имела очень близкие отношения с Советским Союзом, не превращаясь при этом в моноидеологическое коммунистическое государство. А потом, по мере отдаления Пакистана от США, стала умеренно корешиться с американцами.

В чем некорректность параллели между индо-пакистанским конфликтом, длящимся уже более семидесяти лет и порожденным распадом прежнего индо-пакистанского конгломерата, являвшегося частью Британской империи, и постсоветским конфликтом между двумя частями распавшегося советского конгломерата, каковыми, безусловно, являются Российская Федерация и постсоветская Украина?

Только в том, что конфликт между частями бывшего советского конгломерата длится не семь с лишним десятилетий, а всего лишь восемь лет, если за точку отсчета взять вхождение Крыма в состав Российской Федерации.

Кстати, об этом вхождении.

Чем по большому счету отличается оно от всего того, что происходило и происходит вокруг спорной территории, именуемой Джамму и Кашмир? Спор о том, принадлежит ли эта территория Индии или Пакистану, длится фактически с момента формирования суверенности Индии и Пакистана как двух частей конгломерата, находившегося в предсуверенный период под протекторатом Британской империи.

И при распаде советского конгломерата, и при распаде индо-британского конгломерата происходило одно и то же — роковые кровавые конфликты между частями, ранее входившими в единое целое.

Распадение югославского конгломерата породило такие же кровавые конфликты.

И можно с уверенностью утверждать, что любой распад любого целого на те или иные составные части чреват высокой конфликтностью и вполне способен породить небескровное выяснение отношений между частями того, что ранее обладало той или иной целостностью.

Но почему-то ― догадайтесь с трех раз почему ― никаких оргиастических санкций, сколь-нибудь близких к тем, которые осуществляются сейчас по отношению к России, не осуществлялось по отношению к конфликтующим сходным образом Индии и Пакистану.

Ни на Пакистан особо не наезжали, ни на Индию. Никто не называл одну из этих стран исчадьем мирового зла, а другую ― средоточием демократического добра. Никто не поставлял немерено оружия Индии или Пакистану. Никто не осуществлял абсолютной демонизации одной из воюющих сторон.

Да, временная близость Индии к СССР порождала существенную поддержку Пакистана Соединенными Штатами Америки. Но ничего подобного нынешней истерике по поводу русской агрессии против благородной Украины не было и в помине. Притом что и Индия, и Пакистан с момента своего возникновения рвались стать ядерными державами и добились своего.

Ну и почему бы западному миру не вести себя по отношению к русско-украинскому конфликту так, как он ведет себя по отношению к конфликту между Индией и Пакистаном? Откуда совсем иной градус поляризации, совсем иной градус демонизации одной из сторон? И неужели никто, кроме меня, не готов поставить ребром столь очевидный вопрос? Неужели никто не может задать такой вопрос просто самому себе? А ведь достаточно решиться на подобное вопрошание, чтобы слишком многое стало ясно.

В том числе стало ясно, что право на относительное равноправие сторон, ведущих между собой конфликт, порожденный распадом прежней целостности, даровано Индии и Пакистану потому, что и той, и другой стороне даровано и нечто большее ― право на длящуюся государственную жизнь.

Население Пакистана ― чуть поболее двухсот тридцати миллионов человек.

Население Индии ― чуть поменее полутора миллиардов человек.

Соотношение между пакистанским и индийским населением ― порядка одного к шести.

Соотношение между населением Украины и населением Российской Федерации не шибко отличается от соотношения населения Пакистана и Индии. То же самое касается экономических потенциалов этих двух конфликтующих государств, их армий и всего остального.

Во всем есть достаточно глубокое сходство ― кроме одного. Более могучая Индия не объявляется врагом прогрессивного человечества по причине своего противостояния с менее могучим Пакистаном.

Никто не превращает Пакистан в Прометея, терзаемого зловещим индийским имперским коршуном.

То ли дело «несчастная Украина». Неужели этого вопиющего несоответствия недостаточно для того, чтобы любой гражданин России в полной мере осознал несомненный факт несогласия Запада на само существование России, хотя бы в качестве северно-евразийского аналога Индии. Ведь аналогия достаточно полная, согласитесь.

А раз так, то несогласие Запада хотя бы на эту аналогию разом выявляет в качестве несомненного обстоятельства то, что Запад Россию приговорил. То, что он не считает Российскую Федерацию государством, имеющим право на достаточно долгую и относительно стабильную жизнь. Что для него эта самая Российская Федерация ― просто недораспавшийся Советский Союз, который надо доразвалить в интересах, так сказать, всего «прогрессивного человечества».

Можно и должно обсуждать сложные идеологические и цивилизационные нюансы, породившие конфликт между Российской Федерацией и Украиной. Но конфликт между Индией и Пакистаном имеет очевидный цивилизационный характер.

Индия ― это страна с иной, неисламской идентичностью. Хотя к исламу в Индии относятся очень бережно.

А Пакистан ― это страна с исламской идентичностью. Но возможность подвижного горячего цивилизационного шва между Индией и Пакистаном никак не оспаривается в политической практике последних десятилетий. А возможность такого же цивилизационного шва между Россией и Украиной отметается с порога. В чем дело? Да в том же самом!

Предполагается, что Индия и Пакистан будут существовать достаточно длительно. А длительное существование России в ее нынешних границах отвергается.

А раз так, то вопрос не в том, хорош или плох Путин. А также не в том, сколь совершенно нынешнее российское государство. Вопрос, читатель, в том, что государство, в котором мы с тобой живем, в отличие от Индии и Пакистана, приговорено Западом к ликвидации. А также в том, что эта ликвидация не может не быть очень кровавой и катастрофической, а значит, не может не превратиться в истребление русского народа, как основного держателя и прежней, и нынешней российской государственности.

При таких катаклизмах, которые уготованы России Западом, народ-держатель истребляется на корню, дабы исключить возможность любого восстановительного процесса. Это тоже кому-то непонятно? Нет желания додумать всё до конца, потому что очень страшно додумывать?

Потому что если додумать до конца, то речь идет просто о том, что очень несовершенная современная Россия, осознав свою приговоренность Западом, начинает дергаться. И это возмущает «прогрессивный» западный мир: «Ишь, ты, сука, вознамерилась жить! Какое безобразие!»

Есть изысканный анекдот про жену англичанина, которую муж пытается с помощью ножа защитить от нападения акулы, а жена, поняв это, кричит ему: «Джон, фи, рыбу ножом?»

Но мне ближе в качестве поэтической метафоры грубоватая песня Высоцкого с такими словами:

Иду с дружком, гляжу ― стоят.
Они стояли молча в ряд,
Они стояли молча в ряд ―
Их было восемь.

Может быть, Высоцкий и впрямь имел в виду некое сообщество прогрессивных западных государств, стоящих молча в ряд? Восьмерка, семерка ― какая разница…

Ну, а дальше ― главное.

Со мною ― нож,
Решил я: что ж,
Меня так просто не возьмешь,
Держитесь, гады! Держитесь, гады!

К чему задаром пропадать?
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда ―
Так было надо.

Почему ударил-то? Потому что восьмерка, стоявшая молча в ряд, приговорила того, кому пришлось ударить первым. У него возникла неизбывная обязаловка по части такого удара. И обязаловку эту ― она же спецоперация ― породила стоявшая в ряд восьмерка.

Неизящно, грубо? А надо было ― как в анекдоте про акулу?! То есть дать себя пожрать, продемонстрировав высокопристойное поведение?!

По мне, так лучше, как у Высоцкого. Стоите в ряд, побуждаете меня реализовать нужную вам обязаловку ― ну так я ее и реализую.

Но только ли обязаловку под названием спецоперация побуждает Путина выполнить почтенное западное сообщество?

Ответ на этот вопрос мне представляется сегодня наиважнейшим.

Пока что ни одна из авторитетных фигур не заявила напрямую, что прогнозирование чего-либо, в том числе военной операции на Украине, является крайне малоэффективным и, по сути, ненужным занятием. Но мне лично не раз приходилось наблюдать, как на телевидении любая попытка такого прогнозирования вызывает острую негативную реакцию. Мол, чем это вы таким нам предлагаете заниматься? Какое еще прогнозирование? Что тут можно прогнозировать? И так далее.

Никто, заметьте, не предлагает финансовым аналитикам прекратить прогнозировать поведение глобальных и региональных рынков. Никто не предлагает макроэкономическим аналитикам не давать прогнозов, в которых бы говорилось о развитии тех или иных стран. И, как понимает читатель, без названных мною выше прогнозов, а также без прогнозирования всего насущного человеческого бытия невозможно существование обществ, хоть в чем-то похожих на те общества, в которых сейчас живет большая часть населения нашей планеты.

Но может быть, внезапно оказалось сомнительным только прогнозирование тех или иных военных конфликтов ― всех этих войн, спецопераций и так далее?

Лет 40 назад мне, уже твердо решившему тогда уйти из математики в театр, еще приходилось заниматься математической теорией игр в разных ее модификациях. Не скажу, что меня приводило в восторг состояние этой самой математической теории игр. Я прекрасно видел ее изъяны, важнейший из которых состоял в том, что из поведения игроков изымалось почти полностью всё нетривиальное и неожиданное. Почему-то считалось, что игроки не способны обманывать друг друга, почему-то из моделей изымалось всё, что связано со слабо формализуемыми мотивациями лиц, участвующих в игре. Но как бы там ни было, еще 40 лет назад строились игровые математические модели разного рода военных конфликтов и на основе этих моделей давались те или иные прогнозы. Причем далеко не всегда они были вопиющим образом неточными.

В любом случае на такие прогнозы опирались при разработке операций штабы конфликтующих сторон, и никто не говорил, что надо прекратить заниматься подобным делом, которое-де, мол, сродни гаданию на кофейной гуще.

Вся человеческая жизнь, все сферы человеческой деятельности всегда опираются на прогнозы. Всегда все понимают, что прогнозы эти могут быть поломаны ходом событий, что, как говорил Пушкин, «мы с тобой вдвоем» лишь предполагаем жить, но не знаем, что в точности случится. Но это незнание не препятствует постоянному нашему предполаганию чего-либо. И тут само слово «предполагание» заряжено определенной, я бы сказал, «энергетикой будущего».

Короче, как говорится в народе, человек предполагает, а бог располагает. Кстати, не только бог. У Булгакова Воланд, то бишь Дьявол, настаивал на безупречности своих прогнозов, в отличие от прогнозов человеческих. Мол, Аннушка уже разлила масло и так далее. А, значит, со стопроцентной вероятностью такому-то герою таким-то образом отрежут голову.

Дьявол говорил это людям, насмехавшимся не только над его всеведением, но и над возможностью совершения кем-либо абсолютно точных прогнозов. Но в итоге голову отрезали именно тому герою, которому это было обещано. Так что прогноз Дьявола оказался на редкость точным.

И не потому ли он оказался настолько точным, что Дьявол сам зарядил всю ту ситуацию, развитие которой потом спрогнозировал. Что под его дудку танцевала и Аннушка, разлившая масло, и водитель того трамвая, который отрезал голову у предназначенного к этому героя?

Испытание ядерного оружия, США, 1950-е гг.

Перед началом нашей спецоперации на Украине я сказал, что американцы слишком уверенно говорят о начале этой спецоперации. Причем не только потому, что между ними и русскими налажен какой-то обмен информацией, но и потому, что американцы располагают неким контрольным пакетом акций в предприятии под названием «русское реагирование на американские действия». То есть они знают, что при определенном их воздействии на ситуацию русские не смогут не дернуться. И что если они не дернутся, то им будет еще хуже. Но что и тогда можно будет усилить воздействие, и русские, наконец, дернутся. Так и произошло.

Понятно, что американцы не располагают всеведением «властелина мух». Но поскольку с каждым десятилетием становится всё очевиднее, что у американцев есть с этим властелином нечто наподобие горячей линии, то совсем не прислушиваться к американским прогнозам по развитию ситуации вряд ли целесообразно.

Ну так и давайте прислушаемся, не абсолютизируя американские, как все мы понимаем, сугубо провокативные заявления.

Согласно этим заявлениям американцев, русские должны будут вот-вот применить на Украине тактическое ядерное оружие. Никто не понимает, зачем русским это нужно. И все, кто делают ставку на рациональный характер происходящего, настаивают на том, что русские применять тактическое ядерное оружие на Украине не будут. Что им это делать ни к чему, что они не безумцы и так далее.

Но, несмотря на тех, кто апеллирует к рациональности, очень серьезное сообщество американских экспертов продолжает трындеть по поводу неизбежности применения русскими тактического ядерного оружия на Украине.

Говорится также о том, что если русские осмелятся осуществить такое ужасное деяние, то на это последует очень серьезный ответ. Какой ответ? Американцы сами применят всё то же тактическое ядерное оружие?

Нет, об этом не говорится. Как не говорилось о том, что американцы вмешаются в войну, если русские дерзнут атаковать Украину.

И в этом предыдущем случае, и теперь в связи с болтовней о применении русскими тактического ядерного оружия на Украине говорилось одно и то же. Мол, мы напрямую вмешиваться не будем, но мы сделаем такое, что русским мало не покажется.

В случае тогда еще лишь предполагавшейся русской спецоперации на Украине говорилось, что мало не покажется, потому что введут санкции.

А в случае как бы предполагающегося теперь и совершенно бредового с рациональной точки зрения применения Россией на Украине тактического ядерного оружия говорится, что ответом будет чуть ли не вечная маргинализация России, осуществляемая уже не только Западом, но и всем миром, потрясенным чудовищностью того злодеяния, которое американцы вменяют русским в виде некоей чуть ли не роковой неизбежности.

А, собственно, с какого дуба надо упасть русским, чтобы применить тактическое ядерное оружие на Украине? Почему это оружие более эффективно, чем те неядерные виды оружия, которые существуют на вооружении российской армии? Зачем русским нужно десятилетиями бороться с радиационным заражением территории, которую они считают несправедливо у них отторгнутой? Ведь если, как говорят математики, попытаться выделить настоящий сигнал на фоне многочисленных помех, то всё и сводится к тому, что русские считают ту территорию, на которой сейчас ведется спецоперация, несправедливо отторгнутой у России частью своей страны, а не какой-то там территории химерической для них Украины.

Так зачем же им, не применявшим ядерное оружие даже за тридевять земель от собственной Родины, организовывать радиоактивное заражение того, что они считают своей собственной землей? И, повторяю, как это приблизит для них возможность успешного завершения спецоперации?

Те американские авторитетные эксперты, которые сулят нам подобное развитие событий, не удосуживаются объяснить свой прогноз с рациональной точки зрения. Они всего лишь говорят: «Мы знаем, что русские это сделают. Вот увидите, они это сделают». И так далее.

Это как бы из разряда чего-то сходного со стародавним анекдотом, согласно которому некоему Гиви предложили отгадать, сколько будет дважды два. А когда Гиви ответил, что четыре, то ему было сказано: «Ты знал, Гиви, ты знал!»

Ну так определенная часть, еще раз подчеркну, вполне авторитетных американских экспертов говорит о применении русскими тактического ядерного оружия на Украине, как о неминуемом следующем этапе их спецоперации не в режиме отгадывания, а в режиме знания. Мы, дескать, знаем, что это будет так. А вы нам внимайте и предуготовьтесь к неизбежному.

Вновь подчеркну, что так говорят лишь некоторые американские эксперты. И что официальные лица избегают подобного алармизма. Но что в числе некоторых американских экспертов, говорящих о неизбежности применения ядерного оружия на Украине, есть люди, не бросающие слова на ветер и очень ценящие свою репутацию специалистов, дающих верные прогнозы. Ну и зачем же они несут подобный бред?

Потому что им хочется нажиться на так называемом черном пиаре? Но этим занимаются не пиарщики, а солидные господа, очень ценящие свою репутацию! Им-то что неймется? Они-то зачем выступают в роли того Гиви из анекдота, который знал, что дважды два ― четыре?

Возможный ответ на такой вопрос содержит в себе то слово, которое я сделал заголовком этой статьи. «Обязаловка» ― это создание ситуации, при которой твой противник не может не дернуться. При этом монополия на создание ситуации должна быть у тебя. А если даже противник не дернется, то у тебя же должна быть монополия на то усугубление ситуации, при котором противник уже совсем не сможет не дернуться.

Перед началом нашей спецоперации в руках у американцев была обязаловка под названием «ответ на милитаризацию Украины, превращаемой в Антироссию».

Путин признавал задолго до начала спецоперации, что в определенных случаях Россия не сможет не дернуться. Говорил он и о превращении Украины в Антироссию. Американские эксперты, знакомясь с этими высказываниями, говорили: «Вот-вот, он признает, что не сможет не дернуться, если мы создадим определенную ситуацию. Так давайте ее создадим!»

Когда спецоперация началась, американцы яростно отрицали свое участие в формировании этой самой обязаловки. А потом признали, что решили предоставить Украине 40 миллиардов долларов на милитаризацию до начала спецоперации. И что это решение было принято для того, чтобы создать для русских обязаловку. Что его довели до русских и так далее.

Как выглядела обязаловка тогда ― понятно. Предположим, что окончательно милитаризованная Украина (а 40 миллиардов на оборонку ― это немалые деньги) нанесла бы совсем мощный удар по Донецку или Севастополю. Было бы это для России обязаловкой, то есть неотменяемой обязанностью ответить? Конечно! Даже в случае Донецка, если бы нанесенный Украиной удар был очень сильным, это было бы именно так. А уж в случае Севастополя ― тем более.

Перед этим Украину насытили бы всеми видами оружия. А если такая милитаризация продолжалась бы несколько лет, то и ракетные войска ей бы создали, и полноценную авиацию. А потом она бы ударила ― и надо было бы воевать не со смертельным врагом, обладающим кое-какой армией, а со смертельным врагом, армия которого была бы доведена до определенных кондиций.

Причем милитаризация Украины нарастала с каждым месяцем. И в это вкладывались сумасшедшие американские деньги. Зачем?

В одном советском, в целом далеко не лучшем, произведении по поводу чего-то сходного человеком, остро ощущающим неблагополучие современного мира, говорилось следующее: «Неблагополучно… Если в одном небольшом цилиндре достаточно энергии для уничтожения Москвы, Нью-Йорка, Парижа или Берлина. А эти цилиндрики всё производятся и производятся и круглосуточно носятся в воздухе в огромном количестве».

Констатируя это, автор задавался главным вопросом: «Они носятся в воздухе для чего?»

Имелась в виду очевидность, согласно которой они носятся в воздухе для того, чтобы быть сброшенными на чьи-то головы с соответствующими последствиями.

Аналогичный вопрос «для чего?» возникал по поводу Украины. Для чего такие деньги вкладывают именно в милитаризацию этой полунищей страны? Почему эту милитаризацию американцы, умеющие жмотничать, как никакая другая нация, так щедро финансируют именно в случае Украины? Почему одновременно наращивается антирусскость? Почему народ Украины всё более яростно готовят к войне с Россией? И почему, наконец, одно так беспардонно сочетается с другим? По чью душу всё это? Для чего это? Ведь это не просто так!

Воздействуя на Россию с помощью милитаризации Украины, сочетаемой с насаждением русофобии очевидно нацистского типа, американцы создавали определенную обязаловку. Они как бы говорили русским: «Не ударите сейчас, по вам ударят, и придется воевать в гораздо худших условиях».

Одновременно аналогичное воздействие осуществлялось с помощью разминки возможного принятия Украины в НАТО. Демонстративно развивая эту тему, американцы говорили русским: «Сейчас вы можете еще решить проблему с помощью конфликта с одной лишь Украиной. Завтра вы сможете решить проблему, только конфликтуя с несравненно более милитаризованной Украиной. А послезавтра Украину примут в НАТО, и если вы тогда туда сунетесь, то понятно, с чем придется иметь дело. С полномасштабной третьей мировой».

Подталкивая так Россию к обязаловке под названием «спецоперация», американцы одновременно «прогнозировали» свирепые действия русских монстров, остервенело истребляющих мирную демократическую Украину.

Карточные игроки по сходному поводу говорят: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи».

Ну так американцы живут в этом условном Сочи уже как минимум два столетия. И привыкли знать прикуп.

Теперь зададимся вопросом о том, какую обязаловку могут навязать России американцы уже не в виде необходимости самой спецоперации, а в виде перевода этой спецоперации в новое русло, которое американцы маркируют бредовой идеей использования русскими на Украине тактического ядерного оружия.

Как мне представляется, ничто не может побудить действующее российское руководство к применению на Украине такого оружия. Единственное, что чисто теоретически может побудить к подобному ― это применение тактического ядерного оружия самой Украиной. Причем в одностороннем порядке и для удара по территориям, которые не могут быть подвергнуты такому воздействию без нашего симметричного реагирования. Это могут быть или территории европейской части России, или всё тот же Севастополь. На сегодняшний момент к подобным территориям относится уже и отвоеванная нами часть Донбасса.

Для начала американцы должны поставить на Украину достаточно мощные средства доставки тактического ядерного оружия. А затем они должны снабдить Украину самим этим оружием, всячески при этом открестившись от возможности хоть чего-то этого типа.

Кроме того, им необходим тот повод, который будет самым радикальным образом отличаться от подлинной причины перехода Украины к данной военной стратегии. Причиной перехода Украины к подобной стратегии могут стать определенные успехи нашей спецоперации — к примеру, занятие нами Краматорска, Авдеевки, Славянска в сентябре этого года, а Николаева, Одессы и Харькова зимой этого года — будут означать неминуемый грядущий крах Украины. Как избежать такого краха? Как готовиться к его недопущению заблаговременно? Только вооружив Украину тактическим ядерным оружием и создав какой-то суперужастик по поводу русских злодеяний на Украине. Ужастики из разряда тех, который был создан в Буче, уже не годятся. А поскольку ни на какие злодеяния русские не пойдут, то злодеяния должны осуществлять украинцы и приписывать русским. Но это должно быть что-то очень и очень масштабное. Я бы даже сказал, сверхмасштабное.

Первым этапом подготовки чего-то подобного является передача американцами Украине такого неядерного, конвенционального оружия, которое может поражать цели на очень и очень больших расстояниях. У американцев такого оружия, как говорится, до и больше. Рискнут ли они передать его Украине?

Пока что американцы яростно вопят о том, что они этого не сделают. Но здесь напрягает именно яростность этих воплей, их нарочитость, подчеркнутость. И никакие американцы не начнут столь масштабной авантюры до тех пор, пока не станет ясной для всех успешность нашей спецоперации на Украине.

Пока мы зачищаем Северодонецк, готовимся зачистить Лисичанск, медленно продвигаемся к Артёмовску (он же Бахмут) и рассматриваем возможность захода в Авдеевку, Краматорск и Славянск как перспективу не дней и не недель, а месяцев, американцы будут только разминать разного рода авантюры, как бы позволяющие им не признать русской победы в качестве очевидности. А признать эту победу они не могут. Поэтому, когда победа станет более-менее очевидной и лишь тогда, а не ранее, они перейдут на новый виток авантюр. До этого они будут всячески отнекиваться, отвергать саму возможность чего-то подобного.

А что потом? Как и какую обязаловку потом будут навязывать эти самые стоящие «молча в ряд» «благородные» западные убийцы России?

Вот он, тот вопрос, без ответа на который сегодня не обойдешься. А раз так, то еще актуальнее становится то, что я повторяю в конце каждого из таких размышлений:

До встречи в СССР!

 

https://rossaprimavera.ru/article/3b91cf55

 

06.06.2022 Идеология или смерть

Ни разу я не отказывался от выбранного пути, суть которого заключалась в радикальном обновлении коммунистической идеологии

Сергей Кургинян / Газета «Суть времени» №484 / 6 июня 2022

 

Н. С. Гончарова. Архистратиг Михаил. Из альбома «Мистические образы войны». 1914

Я твердо убежден, что постсоветская Россия в ее нынешнем состоянии сможет довести до конца спецоперацию на Украине, если, конечно, не произойдет никаких элитных супердвусмысленностей.

Но я столь же твердо убежден, что эта Россия не сможет выстоять в долговременном конфликте с совокупным Западом, не обретя способности к полноценной идеологической мобилизации.

И что проведение такой мобилизации невозможно при сохранении всех сегодняшних совокупных тенденций и институтов.

Идеологическая мобилизация возможна только в совсем новой России. Могут ли те, кто создал нынешнюю Россию, трансформировать ее столь радикальным образом, то есть осуществить нечто большее, чем обычная революция сверху? Шансы на это крайне малы. А вне этих крайне малых шансов можно с трудом победить в спецоперации и проиграть ту большую долгую конфронтацию, которую Запад нам навяжет при любом исходе этой самой спецоперации.

Итак, нужно во имя спасения страны предпринять некоторые чрезвычайные усилия по осуществлению не дебильно-бюрократической, а совсем иной идеологизации нашего общества. А вместо этого…

17 мая 2022 года ТАСС сообщает нам следующее: «Россия уже имеет собственную идеологию, к ней относится в том числе желание отстаивать свои интересы и здравый патриотизм». Об этом заявил пресс-секретарь президента РФ Дмитрий Песков, выступая на просветительском марафоне «Новые горизонты», организованном обществом «Знание».

Так представитель Кремля ответил на вопрос, есть ли сейчас идеи по созданию новой государственной идеологии в РФ. «Разве тот настрой, доминирующий сейчас в нашем обществе, не является идеологией? Разве тот здравый патриотизм, который доминирует у нас в стране ― это не идеология? Разве желание отстоять свои интересы ― это не идеология?» ― задался вопросами, как сообщает ТАСС, Песков в ответ на полученные вопросы.

Далее ТАСС по поводу того, что считает Песков идеологическими категориями, сообщает, что к этим категориям могут относиться (цитата из Пескова) «желание жить нормально, развиваться, получать знания, становиться богатыми, здоровыми, современными, технологичными».

Как сообщает ТАСС, Песков, подытожив, сказал: «Разве это не идеология? С моей точки зрения, это и есть идеология. И она у нас уже есть».

Приведенное высказывание Пескова можно обсуждать по-разному.

Во-первых, в качестве простой человеческой реакции на носящуюся в воздухе идею обретения государством необходимой ему именно государственной, то есть обязательной для всех, идеологии, видимо, внесенной в Конституцию РФ в качестве таковой.

Дмитрий Сергеевич Песков резко моложе меня, ему сейчас 54 года, и на момент краха государственной идеологии, именовавшейся коммунизмом, ему было чуть более двадцати лет. Поэтому он вкушал плоды с древа государственной коммунистической идеологии, можно сказать, в гомеопатических дозах. Но ему и этого хватило.

Что же касается меня, то меня этим потчевали, что называется, по полной программе. И я знаю, что это такое. Это похожий на мумию Суслов в виде главного идеолога ЦК КПСС. А также серого кардинала партии.

Знакомые мне представители тогдашних левых, еще не превратившихся в убогий троцкизм неокоммунистических движений, уверенно именовали Суслова «убийцей коммунистического смысла». И я с годами всё в большей степени убеждаюсь, что это именно так и было.

Михаил Андреевич Суслов

На первом курсе Геологоразведочного института, в который я поступил в 1967 году, историю КПСС преподавал нам бывший фронтовик, человек, по-видимому, вполне достойный, но знающий, что в вопросах идеологии, как говорилось, «шаг влево, шаг вправо ― стреляют без предупреждения».

Я же шагал во все стороны с молодежным азартом. И постоянно ставил бывшего фронтовика в неловкое положение.

Поскольку раньше этот фронтовик защищался у моего отца, который очень сильно помогал ему в память о его фронтовых заслугах, то для начала фронтовик пожаловался отцу. Отец сказал мне: «Ты что, другого места не нашел, где надо вести идеологические дискуссии? Шел бы на истфак МГУ или на философию. Зачем ты мучаешь этого достойного человека вопросами, находящимися вне сферы его компетенции? И, прошу прощения, превышающими уровень развития его умственных способностей? Войди в его положение, поставь себя на его место и используй институт, в который поступил, для получения других, не гуманитарных, знаний. Для получения гуманитарных знаний этот институт не годится». Сказав всё это, отец добавил: «История всегда идеологична, а история партии ― это что-то сильно попахивающее двусмысленным мракобесием».

Сказав это, отец ушел на работу. А мать, улыбнувшись, рассказала мне, как отец после ликвидации Загорского педагогического института, где он был проректором, начал искать себе работу в Москве. «И вот, ― говорит мать, ― среди ночи я просыпаюсь от того, что он ворочается, не спит. Я его спрашиваю ―, а что не спишь? Он отвечает: Мне предложили работу в МГУ по специальности. Я говорю ― так это же здорово. А отец отвечает со вздохом ― да, но мне предложили работу на кафедре истории партии. А я не хочу принимать это предложение, хотя в материальном смысле оно более чем престижное». «Ну так и не принимай, ― сказала мать, ― и перестань ворочаться».

Отец, рассказывала мать, сразу же заснул сном праведника. И вскоре после отказа от соблазнительного эмгэушного предложения стал доцентом на кафедре новой и новейшей истории Московского областного педагогического института (МОПИ), где защитил докторскую, стал профессором, заведующим кафедрой и так далее.

«Это очень специальная каста ― те, кто соглашаются преподавать историю партии», ― сказала мне мать, понимая, что отцовские просьбы пожалеть преподавателя, которому отец симпатизировал как фронтовику, я не выполню и продолжу нарываться. Так и случилось.

Тогда через две недели на занятия, которые вел этот бывший фронтовик, пришел заведующий кафедрой истории партии. Войдя в аудиторию, он сразу обратился ко мне, назвав меня товарищем Кургиняном. И попросил товарища Кургиняна быстро ответить ему на вопрос, на что именно Владимир Ильич Ленин указал в своей работе «Чествуя Герцена» под пунктом 8. Я знал эту замечательную работу наизусть, мне нравилось, как она написана, и я сказал заведующему кафедрой истории партии: «Все эти в-седьмых и в-восьмых есть в хрестоматии, а у Ленина в работе этого нет».

Тогда заведующий кафедрой сказал мне, что я плохо знаю материал и пытаюсь подменить нужные позитивные знания абстрактными философскими рассуждениями сомнительного характера. Сказал он об этом достаточно резко. Я столь же резко отреагировал и просто прочитал ему по памяти всю работу Ленина, которую помню и по прошествии пятидесяти с лишним лет.

Завкафедрой попал в неловкое положение. Он объявил перерыв на пятнадцать минут и, отведя меня в сторону, сказал: «Я хорошо знаю вашего отца и очень его уважаю. Вы зачем-то поступили не на истфак, а во МГРИ. И здесь ваши идеологические размышления и исторические экскурсы не принесут вам никакого успеха, но зато вы нарветесь на крупные неприятности. Кто-то на вас стучит в КГБ, нам звонят, спрашивают, что к чему. Зачем вам нужны такие приключения? Ведь вы же поступили во МГРИ. Давайте я вас освобожу от лекций и семинарских занятий и сразу поставлю пятерку. А вы не будете мучить преподавателя».

Сказано это было не казенным, а очень человеческим тоном, тоном усталого человека, мечтавшего заниматься историей и разменявшего эту мечту на занятия, к истории отношения не имеющие. В голосе завкафедрой звучала особая тоска, которая сродни тоске любителя женского пола, оказавшегося евнухом в гареме султана. Как-то так…

На сговор я не пошел, посещал занятия, сдал экзамен на пятерку. Но историю эту почему-то запомнил на всю жизнь. И мне понятно, почему Дмитрий Сергеевич Песков не хочет возвращения ко временам, когда такие истории были небесплатным идиотским приложением к существованию в советском государстве государственной идеологии под названием коммунизм.

Так неужели я хочу, чтобы очередной преподаватель говорил моей внучке то, что за шесть десятилетий до этого говорил мне заведующий кафедрой истории партии? Конечно же, я этого не хочу. Более того, я прекрасно понимаю, что если это государство и эти чиновники займутся насаждением какой угодно государственной идеологии, то ненависть к этой идеологии они взрастят за пару лет. Коммунистическим начетчикам для этого понадобилось несколько десятилетий.

Это первый вариант обсуждения того, что было сказано Песковым.

Второй вариант предполагает рассмотрение вопроса о так называемой смерти идеологии. Согласно многим убедительным построениям, идеология умерла как таковая в результате разрушения классического индустриального общества в его советском или буржуазном варианте. В этом утверждении теоретиков индустриального общества есть и очевидная ангажированность (им надо было убить коммунистическую идеологию, говоря о смерти идеологии вообще), и нечто здравое, имеющее отношение к оценке роли смыслов в так называемом потребительском обществе.

Мне могут возразить, сказав, что советское коммунистическое общество не было и не должно было быть потребительским. Я отвечу ― оно постепенно становилось таким по воле Суслова, Андропова и других членов Политбюро. И началось это еще при Хрущеве. Суслов, Андропов и другие лишь подхватили эту тенденцию.

Очень крупный западный социолог и философ Эрих Фромм назвал это перерождение коммунистического общества торжеством идеологии «гуляш-коммунизма». Именно торжество такой модификации коммунистической идеологии привело к краху СССР.

Настоящий коммунизм мог выстоять в борьбе с капитализмом. А потребительский коммунизм, он же «гуляш-коммунизм», не мог выстоять в борьбе с западным потребительским обществом. Он не мог выстоять и не выстоял.

Закрытие 22 съезда КПСС. 1961

Третий вариант обсуждения сказанного Песковым не может не задеть самого больного вопроса. Вопроса о той легкости, с которой КПСС ушла с мировой политической и идеологической сцены. Ведь Советский Союз победил нацизм. И в этом смысле он продемонстрировал превосходство коммунистической идеологии над нацистской. Не так ли?

Так-то оно так. Но нацисты, потерпев поражение, не разбежались кто куда, а построили очень высокоэффективный нацистский послевоенный андеграунд. И именно он в итоге добил коммунизм. Именно он сейчас берет реванш за поражение в мае 1945 года.

А КПСС, на которую никто не давил так, как давили на нацизм, не выдержала даже относительно малых злосчастий и распалась в пыль. Вряд ли кто-нибудь захочет опровергнуть это утверждение, апеллируя к Геннадию Андреевичу Зюганову.

Что же случилось? Какой идеологический изъян привел к такому результату?

Если мы хотим выстоять в условиях острой многолетней конфронтации с Западом, то на такой прямой вопрос надо давать честный ответ. А это трудно сделать и в теоретическом, и в моральном плане. Последнее труднее всего. Потому что нет и не может быть честного ответа без глубокого и откровенного обсуждения проблемы Человека как такового. Ну и как же обсуждать всё это в современном обществе? Вряд ли это можно сделать в пределах нынешней информационной специфики. А ведь она фактически доминирует.

Не так давно мне позвонили уважаемые мною телевизионщики и попросили принять участие в обсуждении нацистских тенденций в постсоветской России, наличие которых якобы беспокоит почтенную газету «Нью-Йорк таймс». И рассматривается ею как катализатор нацификации путинской России.

По счастью, я действительно назначил себе неотменяемые встречи ровно на тот временной период, когда проходила данная дискуссия. И мне не пришлось подробно объяснять этим уважаемым мною людям, почему я принципиально не желаю участвовать в телевизионном обсуждении данного вопроса.

Любая профессия накладывает свой отпечаток на подходы к любой мировоззренческой проблематике. Для профессионала вообще, и тем более для профессионала, посвятившего себя телевизионной просветительской деятельности, существует только то, что можно обсудить на его профессиональном языке. То есть сначала на этом языке надо описать явление, а потом на нем же обсуждать масштаб явления, его направленность и так далее.

Не спорю, очень многое может быть обсуждено на профессиональном языке наших телевизионных интеллектуалов. То есть с помощью кратких, емких реплик полемического характера. Но ведь не всё можно обсуждать в этом стиле.

Утверждая это, я вовсе не присягаю академическому занудству, язык которого еще более беспомощен в том, что касается обсуждения острейших идеологических вопросов.

По мне, так при всей актуальности внятных телевизионных обсуждений животрепещущих проблем, таких как специфика спецоперации на Украине, надо было бы прямо сейчас заниматься созданием другого языка, позволяющего обсуждать вещи, гораздо более серьезные и животрепещущие, не переходя при этом на территорию академического занудства.

Но охотников заниматься этим совсем немного. А государство, чей непосредственный сущностный интерес в том, чтобы это всячески развивать, крайне далеко от малейшего соприкосновения с фундаментально чуждой для его представителей стратегической концептуальной проблематикой.

Объяснять представителям государства, что это для них плохо кончится, как-то даже неловко.

Можно было бы сказать, что Россия может жить только при наличии достаточно горячей идеологичности и что смерть идеологии оборачивается смертью России.

Можно было бы привести поясняющие примеры.

Я так всегда стараюсь это делать. И при этом отдаю себе отчет в полной тщетности подобных попыток.

Что же касается пророчеств «Нью-Йорк таймс» по поводу возможной нацификации России, то вряд ли у кого-то есть сомнения по поводу того, что сама эта почтенная газета и ее хозяева сделали всё возможное для обеспечения этой самой нацификации в различных ее вариантах. И что крайне низкая эффективность американских нацификаторов России определяется несколькими странными обстоятельствами, не позволяющими этим нацификаторам повторить их успешный опыт по нацификации Веймарской Германии.

Обстоятельство № 1. Победа над нацизмом в ее абсолютной святости для подавляющего большинства населения.

Обстоятельство № 2. Растущий рейтинг Сталина как русского вождя с грузинской фамилией и тяжелым кавказским акцентом. Такого растущего рейтинга подобной фигуры не могло бы быть нигде в мире, кроме России.

Говорить об интернационалистичности России мне бы не хотелось. Я бы скорее назвал то, что порождает данное обстоятельство, «неотменяемой имперской почвой», не позволяющей с легкостью взрастать эксцессам крайнего национализма в объективно многонациональной стране.

Обстоятельство № 3. Живое и одновременно скептическое любопытство в немалых группах населения по отношению к разного рода смысловой и идеологической проблематике.

Россия слишком еще жива и любопытна для того, чтобы клюнуть на наживку очевидной философии смерти, каковой является нацизм во всех его модификациях.

Это вселяет определенные надежды, конечно же, достаточно слабые, потому что и живость, и любопытство в этих вопросах носят очевидно недостаточный характер. И неясно, поймет ли когда-нибудь население, что для него при теперешнем варианте развития событий идеология ― это не лакомство для избранных, а вопрос жизни и смерти для всех, кто живет на нашей проклятой теперь Западом территории.

Лично я всё это понял уже в десятом классе средней школы. И уже тогда четко сформулировал свою мировоззренческую позицию. Она состояла в том, что коммунистическая идеология выдыхается, и что когда она выдохнется окончательно, произойдет всемирно-историческая катастрофа под названием «крах советского строя и советского государства».

Шел 1966 год. Я ходил со своими друзьями по московским улицам и бурно обсуждал эту свою позицию, доказывая, что она является мировоззренчески полноценной, научным образом обоснованной и так далее.

Друзья слушали меня уважительно и одновременно скептически.

Во-первых, потому что советское во всех его обличиях было явлено тогда с абсолютной несомненностью.

И, во-вторых, потому что никак себя лично не соотносили с описываемыми мною печальными обстоятельствами. Ну рухнет идеология, и что? Жалко, конечно. Еще хуже, если государство завалится. Но никакой возможности лично противодействовать этому мои друзья не рассматривали. А вот я так такую возможность рассматривал на полном серьезе, считая себя призванным обновить коммунистическую идеологию и тем самым спасти и строй, и государство.

С тех пор прошло пятьдесят шесть лет. И ни разу я не отказывался от выбранного пути, суть которого состояла в радикальном обновлении коммунистической идеологии.

Сначала ― ради спасения существующего государства и строя.

А потом ― ради преобразования капиталистической России в новую Красную империю, она же СССР 2.0.

В 1960–70-е годы я занимался идеологическими проблемами только в рамках созданного мною неформального театра, превращенного в полноценную идеологическую площадку.

В 1980-е годы пришла пора прямого идеологического действия ― публицистического, общественно-политического, концептуально-аналитического и так далее. Поиски в театре продолжались. Театр быстро переходил на профессиональные рельсы. И это давало новые возможности разворачивания идеологических исследований, поскольку театр был самоокупаемым, и никто не регламентировал использование мною полученной прибыли от театральной деятельности.

Прибыль была, и она вся направлялась на проведение разного рода идеологических исследований.

Их результаты были опубликованы в книге «Постперестройка», которая окончательно демонизировала меня в сознании либеральной антисоветской интеллигенции, до той поры обожавшей наш театр.

Один из крупнейших антисоветчиков с комитетско-партийным прошлым сказал про эту книгу: «У коммунистов появились мозги, и с этим пора кончать».

Как ни странно, нечто сходное и даже более пакостное сказал и один из реформаторов коммунистической идеологии. Он сказал: «Кургиняна раздавит пришедшая антисоветская власть, а я хочу продолжать развивать свои разработки и при новой власти».

Что касается меня, то я продолжил ту же исследовательскую деятельность и в своем аналитическом центре, и в газете «Завтра», и в собственном журнале «Россия XXI», и на заседаниях созданного мною клуба «Содержательное единство». Ну и, разумеется, в театре.

Выживать в условиях антисоветского государства, занимаясь такими разработками и критикой этого государства, было совсем не просто. Но по факту это удалось сделать, ни на минуту не отказавшись от того, что я считал своим основным призванием.

Следующий рывок был связан с изданием ряда книг и выступлениями по телевидению.

На передачах «Суд времени» и «Исторический процесс» мне удалось и дать отпор антисоветской клевете на советскую идеологию, и реально поспособствовать ресоветизации сознания миллионов граждан постсоветской России.

Последние десять лет то же самое осуществляется уже не только концептуально, идеологически и публицистически, но и практически.

Руководимое мною движение «Суть времени» сформировалось на основе прочитанных мною в интернете одноименных лекций, в которых подробно описывались контуры реформируемой коммунистической идеологии.

Наиболее увлеченные этой идеологией члены движения создали полноценную коммуну и продолжили там заниматься не только коммунистической теорией, но и коммунистической практикой.

Всё это нашло свое отражение в моих многочисленных философско-политических сочинениях и драматургической поэзии.

В 2019 году я обнаружил, что мои товарищи замыслили и осуществили издание полного собрания моих сочинений, весьма и весьма многотомного. И всё мною написанное было посвящено той теме, которая стала для меня судьбоносной в 1966 году.

Моя адресация к этим очевидным этапам собственной жизни и деятельности представляется мне необходимой в связи с тем, что я решил обсудить в данной статье.

А обсудить я в ней решил мою страшную далекость от того, что почему-то является каноническим для большинства сегодняшних ревнителей так называемой Красной идеологии.

Каноническим для этих ревнителей является отнюдь не Карл Маркс, сформулировавший ряд наиважнейших идей, отброшенных его так называемыми последователями.

На данный момент, к моему глубочайшему сожалению, каноническими стали или измышления сусловской пропаганды, оформленные в виде советских обществоведческих хрестоматий, или словоблудие в очень условно неотроцкистском варианте.

И там, и там проводится мысль, согласно которой коммунизм является антиидеалистическим (так называемым материалистическим, атеистическим и так далее) учением о создании бесклассового общества, в котором прекратится эксплуатация человека человеком.

Очевидность утверждения основоположника марксизма о том, что коммунизм призван преодолеть отчуждение человека не от средств производства только, а от родовой сущности, попросту игнорируется.

Игнорируется и то, что Маркс рассматривал, как главную беду, духовную смерть, возникающую в связи с отчуждением от родовой сущности.

Игнорируется далее то, что марксисты именовали переходом из царства необходимости в царство свободы, подразумевая под царством необходимости вовсе не эксплуататорский строй, а всё то, что приводит к роботизации человека, стирая как грань между человеком и машиной, так и грань между человеком и животным.

И, наконец, игнорируется то, что для Маркса преодоление отчуждения от родовой сущности требовало не только отмены эксплуатации человека человеком, но и преодоления всего, что навязано разделением труда как таковым.

Выше я перечислил только идеи самого Маркса, нагло игнорируемые сегодняшними ревнителями якобы канонического марксизма. Но Маркс опирался на науку XIX столетия, ее последние открытия, ее представления о свойствах так называемой материи. Маркс понятия не имел ни о специальной теории относительности, ни об общей теории относительности, ни об исследованиях, имеющих целью создание общей теории поля, ни об элементарных частицах вообще и тем более о странных частицах типа нейтрино, ни о кварках, ни о первом взрыве и расширяющейся вселенной, ни о темной материи и темной энергии, ни о более-менее современных психологичеких и антропологических идеях, ни о тех биологических теориях, которые родились в XX и XXI столетиях, ни о том, что принесли с собой эти столетия в общественную жизнь. То есть о том, что называется «постосвенцимским» пониманием человека и человеческой сущности.

Поскольку во всех работах Маркса речь идет о необходимости философски осмыслить данные современной науки, то несомненным является неотменяемость данного методологического обстоятельства, согласно которому Маркс сам, живи он столетием позже, начал бы осмысливать вовсе не науку XIX столетия, а то, что находилось на переднем крае научных исследований. И что в этом осмыслении ― неотменяемая обязанность каждого настоящего марксиста.

Ничего близкого не осуществляется ни в том специфическом сообществе, которое именует себя блюстителями канонического марксизма в его советском варианте, ни в среде так называемых леваков.

Поэтому разрыв с этой средой, которая в ее советско-властной редакции гнобила всё живое и мыслящее в 60–70–80-е годы XX века, а потом превратилась в замшело-маргинальный клуб удушителей всего, что могло спасти от смерти и деградации коммунистическую идеологию после краха СССР, ― являлся и является для меня по-прежнему актуальным. Тут — что Суслов и его подчиненные, что сегодняшнее псевдокоммунистическое дубьё, что двусмысленные неотроцкистские субчики. Всё это — убийцы настоящего живого красного смысла. Причем убийцы гораздо более опасные, чем антисоветские конъюнктурщики, по-настоящему ненавидящие всё то, что мне дорого.

Или, как по мне, так оба хуже. Потому что масса людей, не приемлющих антисоветскую скверну в ее прямолинейно-сванидзевском варианте, шарахаясь от этой скверны, попадает в монструозное, псевдокоммунистическое болото. Которое, как мне кажется, для того и создано, чтобы начавшееся шараханье и порождаемые им импульсы ресоветизации продемонстрировали бы свою полную интеллектуальную и духовную несостоятельность.

Мне задолго до 2022 года было ясно, что разочарование в антикоммунистическом и антисоветском либерализме вполне могут породить у разочарованных в нем людей интерес к различного рода почвенному антисоветизму ― как умеренному, так и крайнему. Притом что крайний почвенный вариант неминуемо мутирует в сторону того или иного нацизма. Как стандартно гитлеровского, так и того, который возник после 1945 года и именуется оккультным развитием идей «великого фюрера».

На пути триумфа такого развития данных гнусных идей в России имеются, к счастью, определенные достаточно фундаментальные препятствия, которые я еще раз перечислю в конце этой статьи.

Это и особая ценность Великой Победы, и имперский интегризм, противостоящий крайним националистическим конвульсиям, и интуитивный глубокий гуманизм, и христианская основа мировоззрения, и достаточно яростное противодействие нацистским пакостям, привносимым в мир современным Западом.

Но всё это ― лишь почва, на которой должно взойти древо новой духовной, не остывающей, как «гуляш-коммунизм», красной идеологии. Либо взрастет оно, и противодействие новым нацистским веяниям окажется достаточно победительным, либо на руинах России будет построена новая нацистская идеология, еще более пакостная и безжалостная, чем гитлеровская. Но да не будет так.

До встречи в СССР!

 

https://rossaprimavera.ru/article/aadb9bff