22.09.2020 Смысл игры 154
|
|
Психическая атака Запада и ответ России. Кургинян о коронавирусе, 14 серия
00:00 — Интро.
00:12 — Путин должен же с кем-то дружить!
02:13 — человечество на пороге конца эпохи биологического равенства.
07:19 — что Путин считает страшнее атомной бомбы?
10:20 — как вчерашняя фантастика стала частью программ национальной безопасности.
12:04 — моральный и иной ответ на вызов технократизации человека.
15:06 — почему «генетическая гонка» грозит гибелью человечества.
20:49 — «гипноз» абсолютизации технического прогресса и возможность его преодоления.
22:44 — как Чапаев победил «психическую», и что это значит для нас.
37:53 — что такое лекарство против страха.
1:04:40 — чему учит американский боксер Рокки?
1:17:19 — генно-модифицированный музыкант потребует генно-модифицированного слушателя.
_________________________
М.В. Ковальчук:
12.01.2016 «Природоподобные (конвергентные) технологии – глобальные угрозы и вызовы»
На западе подготовлен переход к формированию служебных людей
30.09.2015 Доклад на заседании СФ
О природоподобных технологиях как способе выйти из парадигмы хищнического разграбления ресурсов в погоне за прибылью. О выборе стратегических направлений для приложения совокупных общественных усилий.
_________________________
Сергей Кургинян в очередной передаче цикла показывает, что вопрос редактирования генома человека и связанных с этим последствий встает в мире в полный рост. Причем введение этого вопроса в актуальную политическую повестку произошло не вчера.
Еще в 2015 году известный физик и друг Владимира Путина Михаил Ковальчук, выступая на заседании Совета Федерации, отметил, что элита всегда старалась подчинить большинство, превратив его в обслугу. Но если раньше этому очевидно препятствовал факт биологического равенства людей, то теперь миру, где это так, приходит конец. Уже становится возможным технологически, путем генетической коррекции, создавать новый подвид человека – идеальных «служебных людей».
А в 2017 году уже сам Путин, выступая на Фестивале молодежи в Сочи, подчеркнул опасность такой мировой трансформации, указав, что генная инженерии без морально-нравственных ограничений – это штука пострашнее ядерной бомбы.
Кургинян указывает на то, что ученые и политики прекрасно понимают, что началась общемировая гонка в новой сфере, и дают этому моральную оценку. Далее он объясняет, почему политика морального сдерживания тут «что мертвому припарка». Если в мире принята технократическая парадигма (притом, что ее можно не принять, только если есть другая парадигма развития), то дальше можно только сливать воду и ждать гибели человечества, считает политолог.
Но что в таком случае Россия может реально противопоставить этому «дивному новому миру»?
Кургинян подчеркивает, что главной проблемой является то, что нынешнее человечество абсолютизировало технократическое развитие и представляет его в качестве развития вообще. Осязаемость и мощь технологических достижений таковы, что оказывают определенное гипнотическое воздействие. Это своего рода «психическая атака» на человечество. Кургинян уверен, что морок безальтернативности абсолютно технократического развития нужно развеять – это жизненно важно для государства и всего человечества.
Кургинян ставит ключевой вопрос: можем ли мы осуществлять интенсивное развитие – и историческое, и техническое – за пределами абсолютизации технократического момента? Есть ли примеры такого ответа? Лидер движения «Суть времени» предлагает основы, на которые можно опереться в новой войне. Он обсуждает ряд связанных животрепещущих вопросов. Кто сильнее – человек, генетически избавленный от страха и сомнений, или человек, преодолевший страх? Как соотносятся техника и талант? Можно ли сотворить гения генетически? На что способен дух?
08.11.2020 Коронавирус — его цель, авторы и хозяева. Часть XIV
Всё, что сказал Путин по поводу «служебного человека», по поводу скверности такого человека, по поводу того, что это еще хуже, чем ядерное оружие, по своему моральному духу глубоко созвучно и мне, и моим соратникам
Лет двадцать назад я присутствовал на мозговом штурме, участники которого пытались примирить необходимость самолетов гражданской авиации лететь при взлете и посадке над определенными дачами — и интересы обладателей этих дач, которые хотели, чтобы самолеты не ревели у них над головой, и они могли бы спать спокойно, да и вообще жить спокойно. Каждое из семейств, которое жило на той или другой даче, убеждало лиц, принимающих решение о трассах, по которым летят самолеты, что трассу надо проложить подальше от их дачи. И каждое семейство делало это по очереди. Наконец, лицо, принимавшее решение, жалобно и я бы сказал даже тоскливо изрекло: «Но где-то же этим самолетам надо летать!»
Когда в прессе обсуждают, что президент России Владимир Владимирович Путин дружит с такими-то и такими-то учеными или спортсменами, бизнесменами, то так и хочется сказать: «Но с кем-то он должен дружить! Он же человек». С кем-то он должен дружить, с кем-то дружили все его предшественники с незапамятных времен. И я никак не могу понять, почему надо драматизировать факт дружбы Путина, например, с братьями Ковальчуками, вполне авторитетными физиками, разумными, патриотичными людьми. Еще никогда в истории человечества не было, чтобы глава государства не опирался на известных и созвучных ему людей, на свои представления об их надежности и так далее.
Ну, так вот. Один из таких людей, Михаил Валентинович Ковальчук, известный российский физик, член-корреспондент Российской академии наук, руководитель Института имени Курчатова, выступил 30 сентября 2015 года на заседании Совета Федерации с достаточно убедительным, развернутым докладом, посвященным в том числе и фундаментальным угрозам нашей государственности, равно как и государственности вообще.
Совершенно справедливо отметив факт чудовищной экспансии западной цивилизации, стремящейся и подчинить себе всё человечество, и извратить константы человеческого существования, Михаил Валентинович (сказав о многих опасных тенденциях, которым стремится противостоять патриотическая общественность вообще и «Суть времени» в частности) обратил внимание на следующее:
«Вам это может показаться таким как бы зловещим, странным будущим, но надо понимать, что, к сожалению, это реальность. Вот давайте грубо взглянем на мир, как устроен мир? Мир устроен был очень просто: некая элита всегда пыталась весь остальной мир поставить себе на службу. Сначала был рабовладельческий строй, потом был феодальный, потом был капитализм в том или ином виде фактически, но каждый раз это заканчивалось сменой формации. Почему? Потому что люди, которых элита пыталась превратить в обслугу, этого не хотели по двум причинам: они, во-первых, были биологически такими же людьми, как те, кто их хотел превратить в обслугу, а во-вторых, у них вырастало, по мере развития, самосознание и они сами хотели, так сказать, стать элитой. И вот весь этот круговорот происходил.
А теперь получается следующее: сегодня возникла реальная технологическая возможность (вмешательства в процесс эволюции человека). И цель — создать принципиально новый подвид Homo sapiens — «служебного человека». Если вы смотрели фильм «Мертвый сезон», вы хорошо помните, но тогда это были там какие-то рассуждения, а сегодня биологически это становится возможным сделать. Свойство популяции «служебных людей» очень простое: ограниченное самосознание, и когнитивно это регулируется элементарно, мы с вами видим, уже это происходит».
Михаил Валентинович никоим образом не восхваляет такое развитие ситуации. Оно ему претит так же, как и всем моим соратникам по движению «Суть времени». Еще раз подчеркну, что вдобавок Михаилу Валентиновичу, как это явствует из данного его выступления, претит и многое другое из того, что претит мне и моим соратникам: тут и ювенальная юстиция, и обрушение морали, и безграничный приоритет индивидуального над коллективным. Так что я совершенно не собираюсь что-нибудь оспаривать из того, что Михаил Валентинович сказал в этом докладе. Я просто хочу обратить внимание зрителя сначала на этот фрагмент, в котором на Совете Федерации поставлен вопрос о разрыве единства вида Homo sapiens. Речь идет о том, что этот вопрос уже внесен в некую повестку дня, и тут уж ничего не поделаешь. То есть нравственно, говорит Михаил Валентинович, это надо всячески отвергать. Но дальше-то что? Прогресс будет развиваться, никакие моральные сдерживания этого прогресса никакого результата не дадут. Потому что прогресс — он и есть прогресс. Он сметает любые преграды. Ну, а значит…
Дальше хотелось бы, чтобы было сказано несколько слов о том, что это значит — что значит само это развитие, что можно ему противопоставить кроме, как говорил Иммануил Кант, морального императива.
Вот этот вопрос о том, что это значит — вот это страшное движение человечества к дегуманизации (по сути речь идет об этом), к окончательному разрушению единства вида Homo sapiens — надо обсуждать отдельно.
А покамест я просто познакомил зрителя со вполне созвучным мне по моральному духу выступлением Михаила Валентиновича Ковальчука по поводу разрыва единства вида Homo sapiens. Я обратил внимание на то, что Михаил Валентинович Ковальчук — вполне авторитетный, а также на то, что прозвучало это все не где-нибудь, а на заседании Совета Федерации.
После чего я теперь познакомлю зрителя со столь же созвучным мне по моральному духу выступлением на ту же самую тему президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина.
21 октября 2017 года, то есть через два года после того выступления Михаила Валентиновича Ковальчука, с которым я вас только что ознакомил, Владимир Владимирович Путин на фестивале молодежи, проходившем в городе Сочи, сказал следующее:
«Вне зависимости от того, чем мы занимаемся или будем заниматься в будущем… Вы знаете, что это такое? Это морально-нравственная составляющая нашего дела, любого.
Вот генная инженерия — ведь это так хорошо. Но есть и другая составляющая этого процесса. Что это значит? Это значит, что человек приобретает возможность влезать в генетический код, созданный или природой, или — люди с религиозными взглядами говорят — господом богом.
Последствия практически какие из этого могут наступить?
Это значит, что — уже можно это представить, даже не очень теоретически, а уже, может, можно практически представить, — что человек может создавать человека с заданными характеристиками. Это может быть гениальный математик, это может быть гениальный музыкант. Но может быть и военный. Человек, который может воевать без страха и без чувства сострадания, сожаления, и без боли.
И вот то, о чем я сейчас сказал, может быть страшнее ядерной бомбы.
Когда мы что-то делаем, и чем бы мы ни занимались, хочу повторить эту мысль еще раз, мы никогда не должны забывать про нравственные и этические основы нашего дела. Всё, что мы делаем, должно идти на пользу людям. Укреплять человека, а не разрушать его».
И опять-таки всё, что сказал Путин по поводу «служебного человека», по поводу скверности такого человека, по поводу того, что это еще хуже, чем ядерное оружие, по своему моральному духу глубоко созвучно и мне, и моим соратникам. Совершенно ясно, что тема разрушения единства Homo sapiens, тема создания «служебных людей», лишенных боли, страха и так далее, людей, наделенных какими-то суперспособностями, очень беспокоит и самого президента, и членов его команды. И что подход, изложенный и в выступлении Ковальчука, и в выступлении Путина, созвучен по духу всему тому, что лежит в основе тех представлений о добре и зле, на которые ориентируюсь и я, и мои соратники.
Но тогда зачем я трачу время на ознакомление зрителя с этими выступлениями?
Мне представляется, что эти выступления заслуживают всяческого внимания по нескольким причинам, которые я сейчас перечислю.
Причина № 1 — и выступление Михаила Ковальчука на Совете Федерации (а не на каком-нибудь президиуме Академии наук — как говорится в таких случаях, «почувствуйте разницу»), и уж тем более выступление главы Российского государства очевидным образом вносят тематику, ранее казавшуюся научно-фантастической, в конкретную политическую повестку дня. И тем самым делают эту тематику частью программы национальной безопасности. А также частью той высшей глобальной повестки дня, в которой обсуждается на высшем же уровне вопрос о погибели или спасении человечества в XXI столетии.
Что бы ни писали отдельные ученые или журналисты, что бы ни вытворяли те, кто стоит за спиной Гейтса, что бы ни сооружала глобальная фарма или другие, еще более темные силы, — все это происходит исподтишка.
Все, на что я обращаю внимание в различных сериях этой передачи, есть мое частное мнение рядового гражданина России. Или эксперта.
А то, что вы только что услышали, уже по факту мест, где это было сказано, лиц, которые это сказали, стало частью открытой глобальной повестки дня. И превратить это открытое в сокрытое — уже невозможно.
Причина № 2, в силу которой я решил процитировать и Михаила Ковальчука, его выступление в Совете Федерации, и выступление Владимира Путина в Сочи на фестивале молодежи, заключается в том, что оба выступающих осуществляют именно моральную критику обсуждаемых глобальных тенденций, выражают свою моральную обеспокоенность по их поводу. Но они не формулируют того, что именно находится за рамками этой моральной обеспокоенности. Их моральную обеспокоенность я полностью разделяю. Но я хочу понять, что находится за ее рамками. Иначе говоря, что можно противопоставить губительному развитию технического прогресса?
Ему можно противопоставить, во-первых, моральное сдерживание. Организация Объединенных Наций, которую уже никто не слушает, или какие-то более авторитетные органы, которые кто-то почему-то захочет создать, должны — непонятно с какой стати — проникнуться моральным духом и начать говорить ученым: «Все, что служит добру, — хорошо. А всему остальному мы скажем такое же решительное „нет“, какое мы сказали применению определенных видов ядерного оружия».
Но совершенно ясно, что такое моральное сдерживание по отношению к данной проблематике «служебного человечества», редактирования генома, разделения вида Homo sapiens — все равно, что мертвому припарки. И что в такой же степени бессмыслен фундаменталистский ответ на данный вызов, согласно которому все надо вернуть в добрые старые времена. Или по крайней мере оставить так, как есть, и чтоб дальше ни-ни. Да я бы не против, но не будет этого! Понимаете? Не будет!
И авторитетный ученый-физик, выступающий на Совете Федерации, и уж тем более президент Российской Федерации понимают, что идет технократическая гонка. И что если нет ничего суперстратегического, что может вывести за рамки технократической абсолютизации, то можно только участвовать в этой гонке. То есть осуществлять форсированную цифровизацию или форсированное редактирование генома. А также форсировать все остальное в рамках этой парадигмы, абсолютизирующей технократическое слагаемое человеческого развития. И тогда получается, что за рамками морали нет ничего, кроме необходимости участвовать в этой гонке.
А если принята такая, абсолютизирующая технологическое слагаемое человеческого развития парадигма (притом что ее можно не принять, только если есть совсем другая парадигма форсированного развития), то дальше можно только сливать воду и ждать гибели человечества. Уделают американцы нас генетическим оружием, или мы их, или мы друг друга, или обе стороны останутся при своих, остановятся, боясь последствий для себя, — не имеет, в общем-то, никакого значения. Не будет эта остановка равновесной по-настоящему. Даже ядерное равновесие и то неустойчиво. А уж генно-инженерное-то — тем более.
Соединенные Штаты и совокупный Запад твердо встали на рельсы ничем не сдерживаемого развития, абсолютизирующего технократическое слагаемое развития. Именно такое развитие является глобальным фарватером, по которому движется человечество. И если не будет совсем другого развития, столь же мощного, но несводимого к абсолютизации технократического слагаемого, то никакая моральная критика, подчеркну еще раз, нас не спасет. Мы не можем отказаться от развития и не можем, коль скоро все так пагубно, двигаться в фарватере развития, абсолютизирующего технократическое слагаемое. Эти два «не можем» одинаково очевидны.
Но какое «можем» находится в сопряжении с этими двумя «не можем»? Ведь это главное.
Можем ли мы осуществлять интенсивное развитие — и историческое, и гуманитарное, и техническое — за пределами абсолютизации технократического слагаемого?
Можем ли мы сделать это развитие более мощным, более конструктивным, чем развитие, абсолютизирующее технократическое слагаемое? И есть ли оно, такое настоящее ощутимое развитие, которое не абсолютизировало бы технократическое слагаемое, и при этом было мощным, интенсивным, конкретным?
Увы, на сегодняшний день все смиряются с тем, что развитие должно быть построено не на основе важности его технократического слагаемого, а на основе безоговорочной абсолютизации этого слагаемого. Важность и безоговорочная абсолютизация — вещи разные. Причем речь идет об абсолютизации, превращающей приоритетность такого технократического слагаемого в разновидность невротического синдрома.
И тут мне (не знаю даже, почему) прежде всего вспомнилась одна, казалось бы, никакого прямого отношения к этому не имеющая, история из эпохи, когда я еще только начинал заниматься всерьез театром.
В начале 1980-х годов прошлого столетия судьба свела меня с одним из тех, кто брал шахский дворец. Этот очень неглупый спецназовец, в молодости достаточно способный боксер, выступавший в качестве спарринг-партнера одной из звезд советского бокса. Этот человек уже успел к моменту нашего знакомства обзавестись и излишним весом, и рядом медицинских проблем. Но тем не менее он очень интересовался страшно модным тогда, в начале 1980-х, японским боевым искусством с таинственным названием каратэ.
Меня в те далекие годы — впрочем, как и сейчас, — интересовало, в связи с моим занятием театром и только с этим, прежде всего то, как в восточных единоборствах, таких как это каратэ, ушу, тайчи и так далее, мобилизуются резервные возможности человека. И потому и я, и мой театр начали взаимодействовать с учениками знаменитого Тэцуо Сато, который начинал прививать каратэ в Советском Союзе.
А того моего знакомого, о котором я почему-то сейчас вспомнил, каратэ интересовало, конечно, не в связи с театром. Оно интересовало его в связи со спецназом, его основной профессией. Он, сидя рядом со мной, внимательно следил за изящными и впечатляющими упражнениями, которые делали наиболее продвинутые каратисты, и, понимая, что в слове «кáты» ударение делается на букве «а», говорил мне, искажая это слово, про наиболее убедительного исполнителя этих самых кат: «Он успеет сделать три каты́ до того, как я его убью». Потом он выходил на состязание с удивительно убедительным исполнителем фантастически красивых кат, делал несколько достаточно корявых движений ногами и руками и уходил победителем.
Почему я сейчас об этом вспомнил? Потому что в боевых искусствах техника движения, координация, мышечная свобода и многое другое имеют огромное значение. Но, помимо этого реального огромного значения, они (внимание!) обладают еще и гипнотическим супервоздействием. Человек, столкнувшийся с этим впервые, не просто ощущает колоссальность реального, настоящего вызова, проистекающего из того, что его конкурент всем этим владеет. Он еще и оказывается под гипнотическим воздействием некоего образа супермашины, виртуоза, сверхчеловека, который может такое, чего ты не можешь, а значит, надо сливать воду сразу. Или устраивать гонку за лидером.
Безусловно, надо с предельным уважением относиться к способностям, приобретаемым в ходе изнурительных тренировок, являющихся неотъемлемым слагаемым восточных единоборств.
Безусловно, надо правильно оценивать дистанцию между собой и теми, кто обладает этими способностями, навыками и так далее. Тут нужна предельная трезвость. Но она не должна превращаться из уважения к техническим (и в этом смысле сходным с технократическими) возможностям, из осознания решающей роли этих возможностей в том, что касается победы и поражения, — в некий технократический или технический синдром, который можно описать примерно такими словами: «Ежели у них там все так круто, то нам надо либо догонять, либо сливать воду».
Уважение к подобным достижениям — абсолютно необходимо. Осознание их роли в победе и поражении должно быть беспощадно самокритичным и требующим от тебя того или иного преодоления существующего убийственного разрыва.
Но под гипноз всего этого категорически нельзя попадать.
Первый раз, в раннюю советскую эпоху, о недопустимости попадания под некий аналогичный гипноз, о необходимости преодолении этого гипноза, о необходимости победы над ним было сказано в замечательном советском фильме «Чапаев». И хотя даже сегодня этот фильм знаком подавляющему числу тех, кто смотрит мою очередную передачу, я всё же попрошу зрителей этой передачи просмотреть короткий фрагмент из этого замечательного фильма (в котором показана так называемая психическая атака белых офицеров. Красноармейцы, ожидающие приближения атакующих, комментируют это действо так: «Красиво идут…»; «Интеллигенция!» Эпизод завершается тем, что Анка-пулеметчица расстреливает строй атакующих из пулемета, повергая их в бегство. — Ред.).
Мне могут возразить, что и пулемет — это техническое средство. И я, конечно же, соглашусь. Мне в принципе по роду моих занятий, типу образования глубоко чуждо любое пренебрежение техникой. Но все это упоение техникой не должно превращаться в психическую атаку, рождающую паническое желание то ли гнаться за лидером, то ли ложиться и помирать. То есть орать: «Бей нас, гад, а мы подыхать будем, но не сдадимся».
Посмотрев в очередной раз этот фрагмент из фильма «Чапаев», я в очередной раз задаюсь вопросом: а за что так возненавидели именно Чапаева, героя данного фильма, наши антисоветчики? Почему Пелевин написал книгу «Чапаев и Пустота», в которой по сути нет ни одного слова о Чапаеве?
Мне кажется, что достаточно ясно, в чем тут дело. И в этом слове «интеллигенция», которое антисоветская интеллигенция простить не может данному фильму, и в том, что какие-то плохо одетые, непрезентабельные люди могут опрокинуть такую замечательную, такую красивую картинку — благородных людей из высших сословий, которые так здорово идут, демонстрируя почти сверхчеловеческую красоту этой штурмовой атаки или штурмовой «каты». Ну невыносимо, что по такой красивой картинке, наделенной таким совершенством, так грубо стреляют!
И еще более невыносимы знаменитые слова из этого фильма, сказанные Чапаевым про эту самую красоту, она же — так называемая психическая атака:
«Петрович: Атаку они придумали, там, штаб… Пси… психическую какую-то, что ли…
Чапаев: Петь, ты сведи его к завхозу. Пусть пока при кухне побудет.
Петька: Ну идем! А я из-за тебя, брат, дядя, чуть под суд не попал.
Чапаев: Ну как думает комиссар?
Фурманов: Они хотят остановить нас переходом в контрнаступление и собирают кулак из ударных частей.
Чапаев: Да…
Фурманов: А как думает командир?
Чапаев: Ничего. Встретим.
Фурманов: Я в подив (политический отдел дивизии. — Ред.), коммунистов соберу.
Чапаев: Психическая? Ну хрен с ней, давай психическую!»
Я ведь тут не о каратэ говорю, естественно, и не о фильме «Чапаев», и не о психических атаках даже. Я говорю о некоем гипнозе, сходном с тем, что связано с ковидом или редактурой генома. Гипнозе, при котором на тебя смотрит какая-то жестокая омерзительная и одновременно в чем-то красивая гадина и говорит: «Ну что? Всё! Что ты можешь-то? Бежать от меня — или меня оседлывать. А что ты еще-то можешь, гад?»
Вот такое ощущение — «Ну что? Все!», «Рус, сдавайся, комиссары тебя предали, а в нашем лагере тебя ждет вкусный гуляш!» — присутствовало и на Болотной площади, которая возненавидела Поклонную примерно так, как наши антисоветские интеллигенты ненавидят Чапаева. Об этом, в частности, говорит то, что они просто обозвали тех, кто был на Поклонной, и «ватниками», и «анчоусами».
Это же ощущение присутствовало в Донбассе, где бандеровцы ухитрились ходить строем (о, ужас!), держа друг друга за плечи, как будто иначе нельзя, и явно уподобляясь в этом некоей пародии на психическую атаку из фильма «Чапаев». А наша интеллигенция ахала и охала: «Боже, как страшно! Они строем идут! Идут! Какая сила! О-о-о!»
А потом состоялся Красный марш, где участники движения «Суть времени» ходили строем, не держа друг друга за плечи.
А потом состоялись котлы в Дебальцево и под Иловайском. Так ведь, да?
Ну, а если уж обсуждать более близкую к нам эпоху, так, в конце концов, с Лукашенко-то произошло то же самое.
Да и в ходе Великой Отечественной войны происходило то же самое. Потому что в военном смысле, я говорил это не раз и снова повторю, немецкая армия была неслыханно великолепна. Но надеялась она не только на свое техническое совершенство, а еще и на психическую атаку. И к этой будущей психической атаке советского человека готовил замечательный фильм Эйзенштейна «Александр Невский», в котором псы-рыцари шли точно так же великолепно, неукротимо, блистательно, как белогвардейцы в фильме «Чапаев». А потом произошло то, что произошло.
Эйзенштейн готовил советский народ к тому, что потом началось. А как это произошло потом, в ходе того, подготовкой к чему был фильм «Александр Невский», прекрасно показано в советском фильме «Живые и мертвые».
И чтобы сбросить морок этого гипноза абсолютного превосходства чего-то — некоей технократической мощи, «цивилизации» — над тем, чем ты являешься, чтобы сбросить морок этот (который, повторяю, надо рассматривать отдельно от самого факта превосходства кого-то над тобой, факта, являющегося вызовом, требующим рационального осмысления), понадобилось очень и очень многое. В том числе и в ходе Великой Отечественной войны.
Теперь мы имеем дело с другим, но в чем-то сходным мороком — с мороком безальтернативности абсолютно технократического развития. Развития, абсолютизирующего именно технократическое слагаемое. И пока не будет развеян этот морок (а развеян он может быть только фактом настоящего предъявления другого интенсивного конкретного развития, не абсолютизирующего технократический момент и еще более мощного), пока этого, повторяю, не произойдет, — все будут заложниками и ковида, и всех этих фокусов с дистанционным образованием, и цифровизации, и редактирования генома, и внедрения чипов в мозг сначала свиней, а потом людей, и многого-многого другого.
Я решил в этой передаче, предваряющей финальную серию цикла, посвятить много времени демонстрации кинофильмов. Я вновь в следующей серии перейду к обсуждению той научной проблематики, которая наполняет идею другого развития, не абсолютизирующего технократическое слагаемое, но крайне уважающего это слагаемое, и наполняющее это другое развитие конкретным научным содержанием, а не знахарством. Но в этой серии я продолжу обсуждение все той же темы — темы ложного гипноза развития, декларирующего абсолютность своего технократического слагаемого, с опорой на определенные фильмы — по большей части, хорошие, но иногда и другие. Я не киновед в данном случае. Я в данном случае философию обсуждаю с помощью метафор.
Владимир Владимирович Путин сказал о том, что можно с помощью генной инженерии создать идеального убийцу, солдата, наделенного сверхвозможностями и не испытывающего страха. А если создан солдат, и впрямь не испытывающий страха, — то он что, заведомо лучше солдата, этот страх испытывающего, и способного страх превозмочь? Надо ли в принципе технократическими способами, не важно, какими — транквилизаторами или редактированием генома, — избавлять человека от страха? Вот это бесстрашное существо, оно на войне эффективнее или нет? Вы что, не видели таких бесстрашных дуриков, которые проваливались довольно быстро после того, как начинали свои фокусы?
Я готов представить альтернативную позицию и доказать, что человек, не испытывающий страха, — это полное барахло по отношению к человеку, который этот страх способен победить и превратить в опору бесстрашия. Этот страх что, вообще не имеет адаптивного значения? Там, внутри существующего человека, без всякого редактирования генома, нет скрытых возможностей, с помощью которых этот человек, преодолевая этот страх, превращается в героя? Этот герой, который соответствующим способом ориентируется в ситуации, боится и одновременно преодолевает страх, не может быть сильнее монстра, который этот страх не испытывает, пусть даже этот монстр вдобавок и мышцы имеет более накачанные?
Поскольку я в этой серии хочу все время опираться на фильмы, то и сейчас я сошлюсь на фильмы, не относящиеся к шедеврам советского и мирового кино, но для меня достаточно важные. Ведь, повторяю, мы не киноведением в данном случае занимаемся. Я бы с удовольствием занялся и киноведением, но момент другой, тема передачи другая.
Роман братьев Вайнеров «Лекарство против страха» вышел в 1976 году. А в 1978 году на основе этого романа был снят одноименный фильм.
Братья Вайнеры — Аркадий и Григорий — авторы многочисленных советских детективов. Первый из которых — «Часы для мистера Келли» — был издан в 1967 году.
Нельзя подробно разбираться в их творческой биографии, не отвлекаясь от того основного, что нас интересует. Поэтому я обращу внимание лишь на то, что людьми, помогавшими этим братьям на начальном периоде их творческой деятельности, были Юлиан Семенов и Норман Бородин.
С личностью Юлиана Семенова и его писательской деятельностью зритель этой передачи худо-бедно, я полагаю, все же знаком. А вот с Норманом Бородиным все сложнее.
Это сын революционеров-эмигрантов, приехавший в СССР в 1923 году и затем оказавшийся очень успешным советским разведчиком-нелегалом.
В первой половине 1930-х годов Норман Бородин успел закончить военно-химическую академию Рабоче-Крестьянской Красной Армии, что в плане химико-фармакологической ориентации фильма «Лекарство против страха» вполне может быть принято в качестве скромной заметки на полях, и не более.
Норман Бородин сделал блестящую карьеру при Лаврентии Павловиче Берии. Но, как это бывает с такими талантливыми разведчиками, оказался слишком ярок и независим. И поэтому пострадал в конце сталинского периода вместе со своим начальником Абакумовым. Причем пострадал не с началом злоключений Абакумова, а чуть позже.
Норман Бородин был арестован в 1949 году. Просидел он совсем недолго и был сослан в Караганду. Еще при Сталине он был частично реабилитирован. И назначен заведующим отделом культуры и быта газеты «Советская Караганда». В 1954 году Норман Бородин был реабилитирован полностью. Не в 1956, а в 1954-м! А стать заведующим отделом советской газеты, пусть даже и в Караганде, бывший зэк может только при отмашке на его частичную реабилитацию.
Затем, после реабилитации, Норман Бородин вначале работал в «Литературной газете» и в аппарате Союза писателей СССР. А потом он оказался снова востребован своим родным спецслужбистским ведомством.
Восстановили Нормана на работе в КГБ в 1956 году. Он находился после реабилитации на достаточно значимых постах в ведомстве. Но никогда не разрывал связи с литературой и журналистикой. А последние годы работал в АПН — Агентстве печати «Новости».
Норман умер в 1974 году и похоронен на Новодевичьем кладбище. А братья Вайнеры напечатали свой роман «Лекарство против страха» уже после смерти Нормана Бородина. Но такого рода романы сначала замысливаются, потом разрабатываются и уже потом пишутся и издаются. Так что вполне возможна некая творческая взаимосвязь между этим романом и обучением Нормана Бородина в Академии химических войск. А возможны и совершенно другие пересечения между авторами фильма и консультантами, которые всегда в таких случаях и опираются на практические сведения, и ориентируются на практический ведомственный интерес.
О том, что Норман Бородин и Юлиан Семенов сыграли позитивную роль в судьбе братьев Вайнеров, я говорю только по причине этой опоры на интерес. Весь сюжет романа «Лекарство против страха» и одноименного фильма не высосан из пальца. Это соответствующие материалы спецслужб, художественно обработанные и имеющие для спецслужб прагматическую ценность. Тем, что позже будет названо и этим самым редактированием генома, и трансгуманизмом, и транквилизаторами, и психотронной тематикой, и созданием «служебных людей» разного рода, и зомбированием, на Западе занимались с давних пор. Но и не только на Западе. У нас всем этим тоже занимались. Иногда — пытаясь догнать врага, а иногда давая асимметричный ответ.
Короче говоря, когда сегодня говорится о том, что можно создать бесстрашного воина, который вдобавок будет безжалостным и потому особо эффективным, и как же тут быть (хотя это все, конечно, ужасно), — то речь идет о том, что постоянно находилось в центре внимания определенных групп и кругов, кланов и ведомств. Кстати, история подобных проектов уходит в глубочайшую древность. Те же берсеркеры, которые пили определенные настои, чтобы избавиться от страха — не сегодня возникли, как и ассасины Хасана аль-Саббаха, и многие другие.
Я вовсе не хочу восхищаться ни романом братьев Вайнеров «Лекарство против страха», ни достаточно средним фильмом, снятым по этому роману в далеком 1978 году. Я просто хочу сказать, что, как и с фильмом «Мертвый сезон», и с другими подобными как бы художественными творениями, все обстояло в советский период очень непросто.
Я хочу сказать, что такие фильмы всегда являлись отзвуком чего-то очень важного и сугубо практического, отзвуком чего-то, полностью лишенного какой-либо фантазийности. И тут что Юлиан Семенов, что Норман Бородин, что братья Вайнеры, что другие творцы, работающие в подобном жанре. Всегда в основе лежит конкретная беспощадная практика, которая нас и интересует. И если бы она меня не интересовала, я бы не обращал внимания на этот фильм в данном сериале.
Ну, так что же значимого для нас говорится в этом, в общем-то среднем, хотя и не худшем, советском фильме?
(Продолжение следует.)
https://rossaprimavera.ru/article/1db1d0d7
21.11.2020 Коронавирус — его цель, авторы и хозяева. Часть XIV — окончание
Проблема состоит в том, что человек в полном смысле этого слова — несущий в себе по-настоящему дорогие для него идеальные смыслы — может победить любого технократического монстра
В фильме «Лекарство против страха» (реж. Альберт Мкртчян, СССР, 1978 г.) всё начинается с того, что среднего советского милиционера, ничем особо не примечательного участкового, обвиняют в том, что он напился вусмерть и был ограблен — у него отняли удостоверение и оружие. Потом оказывается, что этот участковый был отравлен каким-то странным лекарством. И следователь, которому поручено разбираться в этой истории, встречается с выдающимся, преуспевающим, но аморальным ученым, который поясняет ему, что именно это за лекарство: «Видите ли, это лекарство помогло бы вылечить многие болезни. Депрессии, невроз, шизофрению, наконец, и, главное — страх, этот древний недуг человечества. Нас так волнует этот препарат, что мы даже название придумали заранее: метапроптизол».
Ну, а потом жена этого аморального ученого дает следователю еще более развернутое пояснение по поводу того, в чем ценность лекарства, которое так хочет открыть ее муж.
«Следователь: Ольга Ильинична, скажите, пожалуйста, я ведь не специалист в этой области, почему столько волнений вокруг этого препарата — метапроптизола?
Ольга Ильинична (жена Панафидина): Ничего удивительного. Это будет выдающимся открытием. По плану комиссии научного прогнозирования ЮНЕСКО, создание подобных препаратов относят к 20-м годам следующего века. Так что, получив метапроптизол, Александр [Панафидин] обгонит эпоху лет на 40, окажется впереди всего человечества».
А потом следователь выходит на другого ученого — того, который на самом деле открыл это самое лекарство против страха. И этот ученый обсуждает со следователем и специфику своего аморального успешного конкурента, и все, что касается природы страха как такового.
»
Следователь: Я Вас очень прошу…
Лыжин: Ну что ж… В некотором царстве, в некотором государстве жил да был славный человек, верный друг и талантливый ученый Сашка Панафидин. И никто на свете, даже он сам, не знал, что в душе у него поселился вирус жадности, власти и страха.
Следователь: Но мне Панафидин уж никак не показался запуганным.
Лыжин: Для Панафидина страх — это не реакция на факт, это его мировоззрение, понимаете? Он все время боится где-то не успеть, чего-то не достичь или потерять из достигнутого. Страх все время заставлял его чем-нибудь жертвовать: друзьями, любовью, совестью ученого… И талант свой он бросил туда же.
Следователь: Скажите, а вот Вы сами — храбрый человек?
Лыжин: Да нет. В детстве я боялся темноты, боялся отца. А сейчас соседку свою боюсь. Ну на работе боюсь начальства, даже лаборантку. А между тем я знаю, что только страх мешает человеку быть счастливым. Страх — это потребность унижать и готовность унижаться. Я свой страх ненавижу. Я всегда с ним боролся. Старался бороться.
Следователь: А Панафидин?
Лыжин: Он сделал из своего страха комфортабельную жизненную программу. Поэтому и стал способен на предательство.
Следователь: Скажите, а в чем Вас предал Панафидин?
Лыжин: Мы тогда испытывали один препарат. Сейчас он в каждой аптеке продается за 16 копеек, кое в чем помогает. Тогда казался панацеей. У нас проходила курс лечения одна женщина. В одно прекрасное утро ее нашли мертвой. Случай невероятный, неожиданный. Нужно было разобраться, выяснить, что же произошло. Но страх уже набросился на Панафидина, и он заявил, что я самовольно превысил дозу лекарства, от чего и наступила смерть.
Следователь: А чего испугался Панафидин?
Лыжин: Как чего? Испугался, что тему прикроют, лаборатории не будет, устранят его от руководства проблемой. Он мне так и сказал: «Я пожертвовал для науки самым дорогим — другом».
Следователь: А что было потом?
Лыжин: Комиссия установила, что больная умерла от тромбоза. Во сне оторвался тромб и закупорил легочную артерию. Наше лекарство было ни при чем.
Следователь: Владимир Константинович, Вы слышали что-нибудь о метапроптизоле?
Лыжин: А почему Вы об этом спрашиваете?
Следователь: Потому что меня интересует, мог ли его получить Панафидин.
Лыжин: Нет! Нет!
Следователь: Почему Вы так думаете?
Лыжин: Да потому, что я его получил. »
Сюжет развивается дальше. И вот уже преступники крадут у настоящего благородного создателя лекарства против страха этот изобретенный им препарат. В ходе ограбления создатель метапроптизола тяжело ранен, а его аморальный преуспевающий конкурент пытается украсть открытие своего лежащего в больнице коллеги. И, будучи на этом застигнут, небезынтересным образом беседует о страхе со следователем.
»
Следователь: Вы как-то говорили, что лекарство против страха — чисто научная проблема…
Панафидин: Конечно, пугливость человека определяется количеством адреналина в крови, и все. Меня интересует голый химизм.
Следователь: Просто страшно подумать, как бы вы распорядились препаратом, будь на то ваша воля.
Панафидин: Вы на что намекаете?
Следователь: Я не намекаю, я прямо говорю: ваш голый химизм может превратить лекарство против страха в лекарство против совести. Ведь химия одинаково действует как на доброго человека, так на мерзавца.
Панафидин: Эти бредни я уже слышал от Лыжина. Смешно, что мой коллега нашел так быстро общий язык с милиционером.
Следователь: Мы с Лыжиным тоже коллеги, только по другому ремеслу.
Панафидин: Интересно же, по какому?
Следователь: Я боюсь, что вы этого не сможете понять. Мы с ним оба люди.
Панафидин: Люди! Человечество! Наука! А вы покажите мне благодарное человечество в очереди в больнице с передачами для Лыжина. Или всемирный консилиум врачей у его койки. Люди!
Следователь: Вы, Панафидин, мрачный и злой циник. И не такой уж умный человек, как это может показаться.
Панафидин: А вы — вы затеяли со мной нехорошую игру. И очень мешаете мне работать. И вот этим соображением я поделюсь с вашим руководством. »
Следователь, поняв, в чем дело, требует у своего начальника, милицейского генерала, чтобы участковый в силу его невиновности был полностью оправдан. В ответ на это генерал произносит определенный небеспафосный монолог, который, конечно, существенно отличается по своей глубине и смысловой нагрузке от монологов Гамлета, но для нас имеет немаловажное значение, поэтому я этот монолог приведу.
»
Следователь: Товарищ генерал, служебным расследованием установлено: Поздняков был отравлен сильным лекарственным препаратом. В связи с этим прошу проверку Позднякова прекратить.
Генерал: Всё?
Следователь: Всё.
Генерал: Отказываю. При расследовании любой кражи следствие обязано интересоваться судьбою похищенного. Чего там у тебя похитили-то, Андрей Филиппыч?
Поздняков (участковый): Пистолет Макарова и служебные удостоверения.
Генерал: А деньги взяли?
Поздняков: Никак нет, денег не взяли.
Генерал: Много было денег с собой?
Поздняков: Два рубля.
Генерал: Слава богу, хоть деньги в целости остались. А вот что с пистолетом и удостоверением делать, ума не приложу. Может быть, у тебя на этот счет есть какие-нибудь умные соображения, а, Тихонов? [Следователь. — Прим. ред.] Ну что ж… Давай, давай, давай, давай… Дознание в отношении Позднякова прекратим, и зашагает он у нас отсюда настоящим гоголем, с новым оружием и удостоверением, как образцовый инспектор, а не как мокрая курица.
Поздняков: Я… никогда…
Генерал: Ну давай, давай, давай, говори, Поздняков, что ты думаешь по этому поводу. Что молчишь? Считаешь, что неправ я? Что над тобой, несчастным, чиню суд и расправу? На фронте войсковая часть за утерю знамени и оружия подвергалась расформированию. Удостоверение, Поздняков, это частица знамени. Тебе дано это маленькое знамя и вместе с ним права ни с чем не сравнимые. Ни с чем, понял? И сейчас эти права преступники используют против тех, кого ты защищать должен. Под твоим знаменем, и с твоим оружием в руках. Ты уж прости меня великодушно, но запасных знамен у меня нет. И лишнее оружие тоже не валяется.
Поздняков: Что же мне теперь делать?
Генерал: Поймать преступников. В бою вернуть свою честь и оружие. Вон, Тихонов просит подключить тебя к операции.
Поздняков: Да нам бы только выйти на них вместе с товарищем капитаном Тихоновым, да я бы их голыми руками пополам разорвал бы.
Генерал: О! Вот спасибо, удружил! Ко всем моим делам мне еще такого представления не хватало. Успокоил… Выдать тебе новый пистолет я не имею права, да, честно говоря, и не хочу. Но и пускать тебя, безоружного, к заведомо вооруженным бандитам тоже вроде как-то неостроумно. На, держи мой именной. Вернешь, когда свой добудешь.
Поздняков: Спасибо. »
Чем же он для нас важен, этот монолог? А тем, что в нем, монологе этом (который, повторяю, не является шедевром), генерал милиции тем не менее говорит о главном — о знамени, чести, присяге, долге. А всего этого у идеального убийцы не существует и не может существовать. Между тем именно эти высшие смыслы, будучи реально согревающими обычного заурядного участкового, превращают этого участкового в воина, который может победить идеального убийцу.
И то же самое происходило с этими смыслами в ходе Великой Отечественной войны. Скорцени был почти что идеальным убийцей. Но у нас были люди, которые не были вот так отшлифованы в плане технократическо-техническом, но могли вполне этого Скорцени переиграть. И переигрывали. Иначе война имела бы другой результат.
Вот в чем фундаментальная проблема, которая и побудила меня к обсуждению данного фильма. Эта проблема состоит в том, что человек в полном смысле этого слова — несущий в себе по-настоящему дорогие для него идеальные смыслы, — может победить любого технократического монстра, если, конечно, он победит страх и будет, осознавая, в чем характер той схватки, в которой он должен участвовать, к ней исступленно готовиться, но по-своему. Тогда за счет этих смыслов он не просто победит страх. Он превратит этот страх из препятствия в мощное средство поддержки, в источник героизма. А у того, у кого этого страха нет, этой поддержки, этого источника не будет, и он проиграет.
Это и происходит в финале фильма. Обладающий идеальным содержанием скромный участковый побеждает идеального убийцу, принявшего это лекарство, и этим опровергает мощнейшую нынешнюю тенденцию, согласно которой технократизм, он же — метапроптизол, он же — редактирование генома, он же — чипы и прочее, — непобедимы. Вот как происходит эта победа реальной человечности над тем, про что говорится, что победить это невозможно, а можно только это осваивать и использовать (далее в видео демонстрируется фрагмент фильма «Лекарство против страха» — схватка участкового с преступником, принявшим метапроптизол, в которой участковый одерживает верх над преступником. — Ред.).
Мне скажут, что это всё заказные пропагандистские клише советского периода. И что на самом деле все происходит иначе. Как все происходит на самом деле — отдельный вопрос. А вот насчет советских клише — извините. Самое кондово американское антисоветское и пропагандистское произведение киноискусства, заслуживающее при этом серьезного к себе отношения и по качеству кино, и по мысли, в него заложенной, — это сериал про Рокки.
Я здесь хотел бы ограничиться только теми фрагментами, где либо прямо говорится о страхе, либо откровенно противопоставляется технократическая парадигма, которую почему-то вменяют советскому ужасному боксеру и команде, которая его сопровождает, и парадигма явно антитехнократическая, которая почему-то приписывается насквозь технократическим американцам. Но не надо зацикливаться на обнаружении этой откровенно лживой антисоветчины. Намного важнее другое — то, что, по мнению американцев, а не советских пропагандистов, антитехнократизм побеждает технократизм. И побеждает он его на основе победы над страхом, а не за счет избавления от страха. Идеальный убийца, творение технократии (почему-то, повторяю, таким убийцей должен, вопреки всему, стать советский боксер) тем не менее проигрывает человеку. Антисоветчикам нужно было, чтобы этим человеком был американец.
Но давайте рассматривать происходящее уже сегодня под другим углом зрения — может ли человек, победивший страх, быть сильнее идеального убийцы, сотворенного технократами на основе разного рода приборов и не важно чего еще — редактуры генома, чипов и так далее? Может ли победить человек, если он герой, преодолевший страх, супермена, бесстрашного, созданного таковым с помощью технократических ухищрений? От ответа на этот, казалось бы, незамысловатый вопрос на самом деле зависит судьба человечества в XXI столетии.
Ну, и что же нам по этому поводу говорится не в советском, а в антисоветском американском фильме про Рокки?
В первом фрагменте Рокки просто напрямую говорит о страхе. Он говорит это своему ученику, который потом предаст своего учителя. А слушает это еще и его маленький сын. И Рокки прямо говорит о том, что создание идеального убийцы, лишенного страха, — это путь к проигрышу, это путь в никуда. Потому что важен не убийца, лишенный страха, это порождение технократического безумия, а человек, то есть герой, побеждающий страх. Вот что конкретно говорится по этому поводу («Рокки V», реж. Джон Эвилдсен, США, 1990).
»__Рокки: Кто у тебя лучший друг в Орландо?
Ученик: Нет, я из Оклахомы.
Рокки: Да какая разница? Твой лучший друг — страх. Потому что страх — лучший друг боксера. И нечего стыдиться. Страх позволяет тебе держать себя в узде, дает желание выжить. Только надо научиться контролировать его. Ты понимаешь? Страх — он как огонь, что горит внутри тебя. Если научишься его контролировать, ты почувствуешь жар в груди. Но если контролировать будет он тебя — он сожжет и тебя, и все вокруг. Так учили меня, и этому я хотел бы научить и тебя.»
А в следующем фрагменте, который я хочу предложить вашему вниманию, идеальный убийца, постоянно окучиваемый учеными, этот продукт технократического безумия, технократической абсолютизации (при том что все это почему-то вменяется советскому спорту, который был от этого крайне далек) проигрывает человеку, становящемуся на воинственно-антитехнократический путь. Повторяю еще раз — выведем за скобки пропаганду и всмотримся в экзистенциальную модель, которая сегодня актуальнее, чем в эпоху создания фильма. И которая, в конце концов, есть только иллюстрация будущих схваток человека, поднимающегося над страхом и всем остальным с опорой на свою сущность, схваткой такого человека — с монстром, лишенным и страха, и чего-то еще, и этой сущности. А заодно и многого другого.
Сюжет этого второго отрывка из «Рокки» таков. Технократический советский монстр убивает на ринге друга Рокки. И Рокки хочет на это ответить монстру, победив его. Для этого Рокки приезжает в далекое сибирское советское захолустье, где за ним следят и страшные советские спецслужбисты, и местные советские «дикари». Что же делает Рокки? Он в этих условиях, которые он сам зачем-то выбрал, начинает тренироваться именно с опорой на дикость, на антитехнократический подход к развитию своих возможностей перед решающей схваткой. А его конкурент при этом вкушает от всех прелестей технократизма.
И, наконец, после того, как так готовятся, начинается бой между монстром и героем. И, опять-таки, подчеркну еще раз, не важно, что из этого боя сотворяет американская пропаганда, настаивающая на том, что монстром является советский боксер. Важно, что эти два начала сталкиваются. Подчеркну еще раз, что и фильм так себе, и сюжет частный, но в качестве метафоры он может быть использован в обсуждении того, что в полном смысле слова является судьбой человечества. Ведь если человек не может за счет чего-то побеждать монстра, то даже самые моральные люди разведут руками и скажут: «Что делать? Придется создавать монстров, лишенных страха, чтобы нас не победили их монстры. Ведь американцы этим заняты, ну и мы будем делать то же самое. Мы напрямую это не скажем, но вывод-то наш очевиден, если ничего с этим поделать нельзя».
Так можно ли с этим что-то поделать, и что говорят об этом сами американцы? Давайте посмотрим еще один фрагмент из фильма «Рокки IV» (реж. Сильвестр Сталлоне, США, 1985 год) — бой Рокки и Ивана Драго.
»
Комментатор: Удар правой, Бальбоа опять повержен. И он снова на ногах!
Поли (друг Рокки, его шурин): Это смертоубийство!
Комментатор: Пока что Рокки Бальбоа держит удар Ивана Драго. У него рассечение, кровь, но он на ногах и не отступает… Рассечение! У русского рассечение, и серьезное! Теперь уже Рокки Бальбоа теснит Ивана Драго. Конец второго раунда, Бальбоа смял русского… Но нет, русский разгорячился, он вцепился Рокки в глотку! Бальбоа поднял русского и бросил, как борец. В ход идут любые приемы, на ринге жарко. Рокки неудачно начал эту встречу, но он вышел сражаться. Теперь это больше похоже на личную месть, и победить может любой из них.
Поли: Молодец, Рокки! Лучше бы и я не смог!
Тренер Драго: Добей его! Он не боец, он слабак!
Тренер Рокки: Ему не по себе. Ты рассек ему бровь. Видишь? Видишь, он не машина! Он человек!
Драго: Неправда! Он как кусок железа.
Тренер Рокки: У тебя больше духа, чем у него! »
Последняя фраза о том, у кого больше духа, имеет решающее значение. Потому что если у человека, вот такого как есть, с неотредактированным геномом и так далее, будут все больше ослаблять дух — а только этим и занимаются, — то, конечно, будет побеждать монстр. И это касается далеко не только бокса и далеко не только создания идеальных убийц. Моя мать, известный советский филолог, говорила мне в детстве: «Я человек не способный, но немножко талантливый». И в этой фразе содержится, как мне кажется, опровержение тезиса, гораздо более серьезного, чем тезис об идеальных убийцах. Я имею в виду тезис об идеальных музыкантах или идеальных математиках и так далее, и тому подобное. Что такое идеальный музыкант? Имеется в виду идеальный исполнитель, то есть человек идеально способный. Но ведь способности и талант — вещи разные.
Предлагаю зрителю ознакомиться с этим на одном музыкальном примере.
А вот как то же самое исполняет Святослав Рихтер.
Мне кажется, что тут соотношение способности и таланта в музыке достаточно очевидно. И, в конце концов, музыка исполняется от сердца к сердцу. Если редактура генома приведет к тому, что пальцы будут шевелиться быстрее, то с сердцем-то что будет? Тогда нужно отредактировать геном во имя завоевания суперспособностей не только исполнителю, но и слушателю. Их надо совместить, понимаете? Слушателя, который будет восхищаться тем, как быстро работают пальцы, и ничего другого не понимать, надо совместить с исполнителем, у которого так будут работать пальцы. Один робот играет, другие роботы слушают. Я, кстати, не отношу это слово «робот» к Гилельсу. Просто у него очевидным образом соотношение способностей, достаточно уникальных, и таланта — одно, а у Рихтера — совсем другое.
Мне памятен день рождения одного олигарха, на котором выступал скрипач, которого принято считать выдающимся и который в прошлом был выдающимся. Этот скрипач вдруг начал акробатически вертеть свою скрипку. И зал, собравшийся в ожидании фуршета на концерт его оркестра, стал яростно аплодировать.
Соорудить еще более акробатически способного скрипача — можно. А передать что-то от сердца к сердцу — можно, только выйдя за рамки технократической парадигмы, она же, в случае музыки да и любого другого искусства, — парадигма преобладания способностей над талантом.
Ровно в тот момент, когда вы начнете кромсать геном, добиваясь больших способностей, вы убьете талант. Потом его надо убить не только у исполнителя, но и у зрителя. А потом надо аплодировать суперизысканной акробатике.
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но, видит бог, есть музыка над нами…
(Мандельштам.)
Так что и с воином, и с музыкантом (музыка над нами, а ее можно взять только духом и сердцем, и с ученым все обстоит очень непросто). Эйнштейн говорил, что он хочет знать мысли Бога, а остальное не важно. А его какому-нибудь суперспособному двойнику важно было нечто другое (или будет, если такой двойник появится) — успех, карьера, результативность. Да это уже и без всякого редактирования генома происходит. Эйнштейнов фактически нет. Суперспособных ученых — тьма, а гениев после Эйнштейна фактически нет. Инноваций много, а с гениальными открытиями хуже. Почему? Потому что побеждает приподымание человека и человечности, а не акробатика способностей в ее технократическом или ином варианте.
Идеально способного исполнителя, суперспособного исполнителя, у которого все параметры будут выведены на высочайший уровень, наверное, можно сотворить технократически, что-то там редактируя. А гения — нельзя. И разница тут ошеломляюще ясна и очевидна. Потому что гений на стороне человека. И тут что солдат, что музыкант, что ученый. Всё решает дух, апелляция к высшим ценностям, воспринятая творческой личностью и отшлифованная в плане способностей. Потому что без этой отшлифовки, без этого колоссального труда — все эти задатки, и это все сердце и все прочее ничего не стоят. Только вместе с этим трудом. Но главное все равно — «от сердца к сердцу». Потому что все равно доминируют не способности, а что-то более существенное и высокое.
Мои знакомые присутствовали на беседе Рихтера и Гилельса. Они обсуждали одно сверхсложное музыкальное произведение и согласились — представляете себе, согласились — в том, что ни на какой технике этого не сыграешь. Что тут нужен дух. И нужен для того, чтобы конкретно суметь исполнить эту суперсложную музыку.
Как же именно это сопрягается с ковидной проблематикой, с проблематикой конкретного редактирования генома, с проблематикой вакцинации и многого другого? Со всеми этими частными проблемами, из которых сплетается некая мерзость? Со всеми этими проблемами, реально формирующими нынешнюю повестку дня и влияющими на будущее человечества?
Это я буду обсуждать в следующих сериях данной передачи.
https://rossaprimavera.ru/article/aa313b24