Автор: Кургинян С.Е.
Газета «Суть Времени» Категория: Метафизическая война
Просмотров: 2676

2017. Не рассматривая всех этих сложностей, вы вместо реальной истории своего отечества станете обладателем ее упрощенного эрзаца. А внутри этого эрзаца вы никогда не сможете рассмотреть механизмов, приводящих в движение все пружины русской истории

24.05.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №229

Для Геродота пеонийский сюжет отнюдь не является проходным, и вся эта история с пеонами в Древней Греции имела достаточно существенный характер, то есть обладала и неким развитием, и общегреческим значением

17.05.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №228

 Если род Антенора — малоазийский автохтон, как и энеты, пошедшие за Антенором, то эта связь задается автохтонностью. А автохтонность в данном регионе с высокой степенью вероятности является хаттской

03.05.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №226

Поэтому нельзя пренебрегать как приводимыми сведениями Гомера, так и некими фигурами умолчания, используемыми великим сотворителем великого мифа, создавшего великую цивилизацию или как минимум внесшего великую лепту в ее создание

12.04.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №223

«Илиада» Гомера очень долго существовала лишь в греческом подлиннике, ее латинские переводы были весьма неполными. Вплоть до падения Рима публика делилась на образованную, читавшую по-гречески настоящую «Илиаду», и полуобразованную, знакомую с книгами Диктиса и Дарета

05.04.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №222

Не было бы Ломоносова, история странствий, создающих новые всемирные судьбы, свелась бы к истории Энея, а значит — и истории Рима. Но Ломоносов начал обсуждать другое странствие, задающее другую всемирную судьбу

22.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №220

Миф находится по ту сторону логики, но не по ту сторону мысли. Словом, он нам нужен для дела, а не для развлечения. Для борьбы, а не для погружения в определенного вида изыски

15.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №219

После распада СССР именно древний конфликт мегрелов и абхазов побудил к безумным действиям первого президента постсоветской Грузии З. Гамсахурдия... Но и в советскую эпоху данный конфликт имел существенное значение, поскольку Лаврентий Павлович Берия в существенной степени опирался на мегрельский клан...

08.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №218

Курганная гипотеза в конце 50-х годов XX века произвела настоящий переворот в индоевропеистике. Потому что Гимбутас заявила, что прародина индоевропейцев находится в степях южной России и в степной зоне Украины

01.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №217

Вряд ли можем считать себя совсем свободными от западного ига, а значит, и от возможности потерять всё до конца. Ибо западное иго, будучи осуществленным, обязательно приведет к потере нами всего на свете: государства, права на территорию, права на историческую жизнь и, в конечном счете, даже права на формирование хоть какой-то русской общности

22.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №216

Проблема хаттов носит весьма непростой характер. Она достаточно политизирована. Такая политизация началась еще в советский период и резко усилилась в период послесоветский

15.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №215

В работах о северных руссах, руянах, рутенах нет того замаха, который есть у Ломоносова. Ломоносов решает проблему историософски и одновременно по-боевому, то есть стратегически

08.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №214

Пилемен, стоявший во главе отряда енетов, пришедшего сражаться за Трою, гибнет. А его енеты делают своим новым вождем Антенора. Могут ли они это сделать по случайным причинам? Нет. В древнем мире никакая общность случайному вождю не отдастся

01.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №213

Всё, связанное с антинорманской деятельностью Ломоносова, окончательно становится большой политикой, государственной стратегией и даже чем-то большим в 1753 году, когда Ломоносов получает прямое и однозначное поручение императрицы Елизаветы

27.01.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №212

Ветер перемен дул очень сильно, и Ломоносов никак не мог при его темпераменте и талантах не воспользоваться этим ветром. Я имею в виду русско-патриотический ветер, ветер надежд на избавление от немецкого ига и возвращение России на путь Петра Великого 

18.01.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №211

Не рассматривая всех этих сложностей, вы вместо реальной истории своего отечества станете обладателем ее упрощенного эрзаца. А внутри этого эрзаца вы никогда не сможете рассмотреть механизмов, приводящих в движение все пружины русской истории

 


24.05.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №229

 

Для Геродота пеонийский сюжет отнюдь не является проходным, и вся эта история с пеонами в Древней Греции имела достаточно существенный характер, то есть обладала и неким развитием, и общегреческим значением 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 24 мая 2017 г.

опубликовано в №229 от 24 мая 2017 г.

Как мы уже убедились, у Гомера бог Скамандр (точнее, река Скамандр, фигурирующая в виде бога) заступается за одно из племен, входящих в протроянскую коалицию. Гомер называет это племя «пеонянами» (буквально в «Илиаде» говорится: «Многих еще бы пеонян сразил Ахиллес быстроногий, Если бы голоса в гневе Скамандр пучинный не поднял»).

Скамандр сначала выступает на стороне протроянских пеонян, мешая Ахиллу истреблять этих близких к нему, Скамандру, троянских союзников. А потом, осознав, что бог Гефест может своим огнем истребить его, Скамандра, речное, водяное начало, просит извинения у Гефеста и пославших его богов, поддерживающих Ахилла. И клянется, что не будет в дальнейшем помогать троянцам, даже если Троя сгорит в огне.

Обратив внимание на то, что Ахиллес быстроногий, по свидетельству Гомера, избивает не вообще троянцев, а неких конкретных пеонян, мы, естественно, начинаем разбираться с данными жертвами Ахиллеса, воюющими в составе протроянской коалиции.

За разъяснениями мы обращаемся к отцу истории Геродоту, который сообщает нам о том, что Дарий I Великий (550–486 гг. до н. э.), персидский царь из династии Ахеменидов, правивший с 522 по 486 год до н. э., поручил своему военачальнику Мегабазу (516–440 гг. до н. э.), находившемуся, кстати, в сложных отношениях с царем, покорять недопокоренные Дарием народы.

Заканчивая описание похода Дария на скифов, Геродот сообщает о том, что царь «на кораблях переправился в Азию, а в Европе оставил полководцем перса Мегабаза. Некогда Дарий оказал Мегабазу великую честь среди персов таким отзывом о нем: Дарий собирался есть плоды граната, и, как только разрезал первый плод, брат царя Артабан спросил его: «Чего бы царю хотелось иметь в таком же количестве, сколько зерен в плоде граната?» На это Дарий отвечал, что предпочитает иметь столько людей, подобных Мегабазу, чем быть владыкой Эллады. Таким отзывом царь некогда почтил Мегабаза среди персов, а теперь оставил полководцем во главе 80-тысячного войска».

После долгих описаний действий персов в Ливии, обильно снабженных разного рода древнеливийскими сюжетами, которые интересны сами по себе, но в данном месте исследования должны быть опущены, Геродот возвращается к описанию деяний, совершенных Мегабазом по повелению Дария на Балканах.

Кстати, в виде заметки на полях, сообщу читателю, что отношения между Дарием и Мегабазом были далеко не такими безоблачными, как это описывает Геродот. Они были намного более сложными. Дарий отправлял Мегабаза в длительные ссылки, периоды дружеских отношений между ним и Мегабазом сменялись периодами крайней напряженности и так далее. Но в данном случае для нас это не имеет решающего значения. Поэтому считаю необходимым вернуться к тому, что именно Геродот сообщает по поводу деяний Мегабаза. А сообщает он следующее:

«Первым из городов на Геллеспонте персидское войско во главе с Мегабазом, оставленное Дарием в Европе, покорило Перинф (перинфяне не желали признать владычества Дария). Уже раньше Перинф потерпел жестокое поражение от пеонов. Этим-то пеонам, живущим на Стримоне, божество изрекло через оракула идти войной на перинфян. [Изречение оракула гласило]: «Если из стана, расположенного против перинфян, их громко окликнут по имени, то пеоны должны нападать; в противном же случае — не двигаться». Пеоны так и поступили. Перинфяне же разбили стан перед воротами своего города, и здесь по их вызову произошло тройное единоборство. Два воина, два коня и два пса вступили в бой. Одержав победу в двух поединках, перинфяне от радости запели пеан (пеан — хоровая песнь, которую запевали в честь победы. В ней постоянно повторялось восклицание «о, Пеан». Восклицание было обращено к разным богам, в особенности к Аполлону — С.К.). Пеоны же приняли слова этого пеана за изречение оракула. Они рассуждали между собой так: «Прорицание оракула исполнилось. Дело теперь за нами!» Тогда пеоны напали на перинфян, когда те затянули пеан, и разбили врага наголову, так что немного их осталось в живых».

Сообщив далее о том, как Мегабаз осуществлял повеления Дария I не только в Пеонии, но и в соседней с ней Фракии, обсудив нравы фракийцев и других соседних племен, Геродот возвращается к пеонянам. И сообщает о том, что Дарий, увидев однажды женщину-пеонянку, приехавшую в Азию вместе с братьями, восхитился тем, насколько эта женщина трудолюбива. И повелел привести ее вместе с братьями, дабы разобраться с природой этого трудолюбия. Когда сестру и двух ее братьев привели к Дарию, то, как сообщает Геродот, «на вопрос Дария, откуда она родом, юноши ответили, что они пеоны, а это — их сестра. Царь же спросил, что за люди пеоны, где они живут и зачем пришли в Сарды (так назывался город в Азии, где царю встретилась девушка — С.К.). А те отвечали, что пришли они отдать себя под его покровительство. Пеония же расположена на реке Стримоне, а Стримон течет вблизи Геллеспонта; они — потомки тевкров из Трои. Всё это юноши рассказывали, а царь спросил: все ли женщины там такие же трудолюбивые, как эта. Юноши и это охотно подтвердили, потому что ради этого-то они и привели сестру к царю.

Тогда Дарий написал послание Мегабазу, которого он оставил военачальником по Фракии, с повелением изгнать пеонов с их родины и привести к нему вместе с женами и детьми. Тотчас же всадник поспешил с этой вестью к Геллеспонту и, переправившись через пролив, вручил послание Мегабазу. А Мегабаз прочитал послание и, взяв фракийских проводников, выступил в поход на пеонов».

В сущности, все сведения из Геродота, приведенные мной в связи с пеонами, нужны только для того, чтобы важная для нас фраза о том, что пеоны — потомки тевкров из Трои, не была совсем уж оголена и вырвана из контекста. Далее Геродот сообщает о том, как именно Мегабаз выполнял поручение Дария о перемещении пеонов из Европы в Азию. Но это уже избыточно в плане раскрытия темы, обсуждаемой мной в настоящий момент.

Пеоны, согласно Геродоту, — потомки тевкров из Трои. Причем именно тевкров. А согласно Гомеру, бог реки Скамандр заступился именно за пеонов, то есть тевкров.

Сам же этот Скамандр, согласно сведениям, приведенным на предыдущей фазе исследования, породил некоего Тевкра, который отдал свою дочь замуж за Дардана. Соответственно, дарданцами являются все знатные роды троянцев, такие как приамиды, анхизиды... Эсиет и Антенор, как мы убедились, находятся несколько в стороне от этого основного древа. Но в стороне от него находится и линия Скамандра-Тевкра. Да, эта линия переплетена с линией Дардана. Но переплетенность линий не противоречит тому, что речь идет о разных линиях, а значит, и о разных... как лучше в данном случае сказать? Кланах, родах, элитных социальных группах с разными мифологическими идентификациями?

Мы вновь и вновь убеждаемся, что троянское обобщенное сообщество не является единым. Что не только линия Анхиза-Энея сильно отличается от линии Приама-Гектора. И не только две эти линии отличаются от линии Эсиета-Антенора. Есть еще какие-то намеки на расщепление троянского монолита, маркируемые словами «дарданцы» и «тевкры».

Можно ли привести в пользу такого утверждения какие-то сведения или авторитетные суждения, кроме тех, которые уже приведены мною только что?

Прежде всего, можно добыть дополнительные сведения у того же Геродота. Повествуя о восстании эллинов против Дария и его персидского воинства, Геродот вначале подробно разбирает конфликты между эллинами (например, вражду афинян к Эгине, вмешательство в конфликт между ними со стороны Спарты, попытки спартанцев насадить «неправильную» власть в Афинах и так далее).

Далее он повествует о том, как враждующие греческие города заигрывали с персами. Вот один из примеров подобного заигрывания, проводимого неким Гиппием (570–490 гг. до н. э.), афинским тираном, сыном другого тирана Писистрата (602–527 гг. до н. э.). Когда афиняне избавились от тирании Гиппия, то он, как сообщает Геродот, «прибыл в Азию и пустил все средства против афинян: он клеветал на них Артафрену (младший брат Дария, сатрап западно-малоазийской Лидии, имевшей столицей город Сарды — С.К.) и делал всё возможное, чтобы подчинить Афины себе и Дарию. Когда афиняне узнали о происках Гиппия, они отправили послов в Сарды, убеждая персов не верить афинским изгнанникам. Артафрен же велел передать послам: если афинянам дорога жизнь, то пусть они примут назад Гиппия. А афиняне наотрез отклонили эти предложения, сообщенные послами. Не согласившись же, они твердо решились открыто воевать с персами.

Как раз во время такого враждебного настроения к персам прибыл в Афины милетянин Аристагор, изгнанный из Спарты царем Клеоменом. Ведь этот город был тогда после Спарты самым могущественным из остальных эллинских городов. Аристагор явился в народное собрание и повторил то же самое, что он уже сказал в Спарте. Он говорил о богатствах Азии и о персидской военной тактике, о том, что в бою они не применяют ни щита, ни копья и поэтому их легко-де одолеть. К этому он добавил еще, что Милет — афинская колония и что долг Афин как могущественной державы спасти город. Аристагор давал всевозможные обещания и просил так настойчиво, пока не убедил афинян. Ведь многих людей, очевидно, легче обмануть, чем одного: одного лакедемонянина Клеомена ему не удалось провести, а 30 000 афинян он обманул. И вот, афиняне постановили поэтому послать на помощь ионянам 20 кораблей под начальством Меланфия, одного из самых уважаемых афинских граждан. А эти корабли стали началом всех бед для эллинов и варваров.

Аристагор же отплыл вперед. По прибытии в Милет он принял решение, от которого не ожидалось никакой пользы ионянам. Да это и не входило в замыслы Аристагора (он хотел этим только раздражить царя Дария). Тиран послал вестника во Фригию к пеонам, которых Мегабаз переселил с реки Стримона как пленников в Азию. Когда вестник пришел к пеонам, то сказал им вот что: «Пеоны! Послал меня Аристагор, тиран Милета, предложить вам свободу, если вы пожелаете последовать его совету. Вся Иония охвачена восстанием против царя. Теперь вы можете благополучно возвратиться на родину. Добраться до моря вы должны сами, а оттуда уже мы позаботимся [о вас]». Услышав эти слова, пеоны с радостью согласились. С женами и детьми они поспешно направились к морю. Некоторые из них, впрочем, побоялись идти и остались во Фригии. Прибыв на побережье, пеоны переправились оттуда на Хиос. Когда они уже были на Хиосе, на берегу появился большой отряд персидской конницы, преследовавшей пеонов по пятам. Так как персы уже не нашли пеонов, то послали им на Хиос приказание возвратиться. Пеоны же не подчинились; тогда хиосцы отправили их с Хиоса на Лесбос, лесбосцы же перевезли в Дориск, откуда они по суше прибыли в Пеонию».

Мы убеждаемся, что для Геродота пеонийский сюжет отнюдь не является проходным и что вся эта история с пеонами в Древней Греции имела достаточно существенный характер, то есть обладала и неким развитием, и общегреческим значением.

Далее Геродот повествует о том, как эллинам удалось взять город Сарды и сжечь этот важный для персов лидийский город. А также отдельно о том, что в городе Сарды в огне погиб храм богини Кибелы. О богине Кибеле поговорим отдельно. Что же касается Геродота, то он далее повествует о том, как персы начали отвечать на уничтожение города Сарды, как они разгромили ионийцев, которых зачинатель этой истории Аристагор побудил восстать против персов, как сам этот Аристагор, да и Афины в целом, предали ионийцев, как ионийцы продолжили борьбу, уйдя с насиженных мест («Ведь вина их перед Дарием была слишком тяжкой. Они отплыли в Геллеспонт и подчинили Византий и все остальные города в той области», — сообщает нам Геродот).

Далее Геродот сообщает о множестве сражений между Дарием, возмущенным поведением афинян, и различными греческими (в основном, ионийскими) коалициями.

Сообщая о всех этих перипетиях, Геродот, в числе прочего, сообщает нам и о том, что Гимей, один из тех, кому Дарий поручил расправу над мятежниками, «повел свои войска в Геллеспонт и захватил все эолийские города в Илионской области, подчинил он также и гергифов — остаток древних тевкров. Однако сам Гимей во время подчинения этих городов и племен занемог и скончался в Троаде».

Ну вот, читатель... Вновь приходится приводить развернутые цитаты с тем, чтобы крупицы необходимых сведений не оказались абсолютно оголены и вырваны из контекста. В сущности, всё, нам необходимое, — это сюжет с пеонийцами и фраза Геродота о том, что гергифы — это «остаток древних тевкров». Но вряд ли можно вырвать из сюжета, в который это встроено, данные сведения, не обессмыслив их если не полностью, то уж как минимум частично.

Древнегреческий писатель Афиней жил в Египте на рубеже II–III веков нашей эры. То есть более чем через полтысячи лет после Геродота. Афиней — автор обширного сочинения «Пир мудрецов». В XII книге этого сочинения Афиней вспоминает, что именно говорил Гераклид Понтийский во II книге своего сочинения «О справедливости».

Гераклид Понтийский (387–312 гг. до н. э.) — это древнегреческий философ, ученик Платона, написавший десятки сочинений самого разного характера — в том числе и нравственного. Отрывок одного из этих сочинений приводит Афиней. В отрывке говорится:

«Город милетян пал от бедствий, рожденных роскошью и гражданскими распрями, ибо в нем каждый, не зная чувства меры, истреблял своих врагов до самого корня. Так, когда зажиточные граждане вступили в войну с простонародьем, которое звали гергитами, и поначалу верх одерживал народ, то изгнавши богатеев из города, они собрали детей изгнанников на току и предали преступнейшей казни — насмерть затоптали волами. Зато и богачи, взявши верх, обмазывали своих пленников смолою и заживо сжигали всех вместе с детьми. Говорят, что когда они горели, было явлено много знамений: священная олива вспыхнула сама собой, а бог Аполлон, долго отказывавший им в вещаниях, на вопрос «за что?» ответил так: «Много печалит меня беззащитных убийство гергитов, Участь сгоревших в смоле и навеки увядшее древо».

Читатель, не склонный к особому, так сказать, трепетному чтению Геродота, вполне вправе негативно отнестись к обилию цитат из этого автора. Поэтому я, перед тем, как двигаться дальше, позволю себе короткое отступление, призванное если не к тому, чтобы нейтрализовать это негодование читателя (задача-максимум), то хотя бы к тому, чтобы разъяснить мою собственную позицию (задача-минимум). Последнее, кстати, тоже немаловажно в исследованиях, основанных на определенного рода поисковых блужданиях. При том, что данное исследование относится именно к таковым.

Есть такой весьма уважаемый мной исследователь Михаил Леонович Гаспаров (1935–2005). Это блистательный исследователь, один из лучших учеников Марии Евгеньевны Грабарь-Пассек (1893–1975). Мария Евгеньевна сама по себе была исследователем высочайшего уровня. Но — и это бывает особо редко — она сочетала свой высочайший исследовательский дар с педагогическим талантом. Одним из выращенных ею (или при ее участии, если кому-то такая формулировка покажется более корректной) блистательных исследовательских «цветов», взрастающих порой на великой античной почве, является Михаил Леонович Гаспаров. Перу Гаспарова принадлежит, в частности, книга «Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом». В этой книге Михаил Леонович даже не упрощает (хотя и упрощает, конечно), а своеобразным образом упорядочивает бесконечно им любимого Геродота ради того, чтобы избавить его современных читателей от того блуждающего стиля с элементами нагромождений, который, как мне представляется, неразрывно связан с присущим далеко не однозначному и далеко не всегда достоверному Геродоту великим историческим талантом.

Михаил Леонович считал иначе. И несмотря на то, что я никогда не буду погружен в античность с той глубиной, с которой погружался Михаил Леонович, мне кажется, что он в данном случае неправ. Как неправ был очень талантливый русский писатель Иван Алексеевич Бунин (1870–1953), восхищавшийся гением Толстого, но считавший, что Толстого можно переписать, избавив от ненужных длиннот, и тогда им можно будет еще сильнее восхищаться. Длинноты Толстого и нагромождения Геродота — для меня являются неотъемлемым, неизымаемым слагаемым литературной или исторической гениальности. Поэтому следование за Геродотом — это мучительный, но не бессмысленный процесс. Это не зачтение больших цитат ради выковыривания отдельных слов. Это погружение в определенный мир с тем, чтобы этот мир ответил на твои вопрошания. Мир устроен так, что он может и не ответить. Но тут всё зависит от тебя. Как говорят в таких случаях — по вопросам и ответы. Так давайте спрашивать по-настоящему, веря в возможность получить ответ и зная, что его можно не получить.

Повествуя о походе на Грецию Ксеркса I (521–465 гг. до н. э.), сына Дария I, усмирившего сначала восстания в азиатских частях персидского царства, Геродот говорит о том, что на исходе пятого года своего правления Ксеркс I «выступил в поход с огромными полчищами. Это было, безусловно, самое большое войско из известных нам. С этим войском не могло сравниться ни войско Дария [в походе] на скифов, ни скифское войско, когда скифы, преследуя по пятам киммерийцев, вторглись в Мидийскую землю и, покорив почти всю Переднюю Азию, там поселились (из-за чего впоследствии Дарий и выступил в поход отомстить скифам). Точно так же, по сказанию, [было гораздо меньше] и войско Атридов в походе на Илион, и мисийцев, и тевкров (они еще до Троянской войны переправились в Европу по Боспору, покорили всех фракийцев, дошли до Ионийского моря и на юге — до реки Пенея)».

Тем самым, Геродот говорит, что некие тевкры не только покорили фракийцев (есть современные историки, которые всё пытаются выводить из фракийцев как из первоисточника), но и заняли существенную часть Греции, пройдя Грецию насквозь и выйдя к Ионическому морю, находящемуся между западной Грецией и восточной Италией. Могут сказать, мало ли что говорит Геродот.

Но, во-первых, если мы занимаемся социокультурными идентификациями, то любое суждение древних для нас ценнее современных данных, опертых на факты.

А во-вторых, в вопросе о тевкрах и Древней Греции Геродот блистательно разбирается. Он может путаться в вопросах о Скифии или Гиперборее, да и то не всегда. Но свою территорию и динамику захлестывающих эту территорию древних племенных волн он, повторяю, знает блестяще. А значит, мы должны исходить из того, что (внимание!) ДО Троянской войны, понимаете, до, а не после, некие тевкры очень сильно разобрались с греческими территориями, на которые они нахлынули не абы откуда, а из Малой Азии. Тем самым, по Геродоту, имело место предтроянское, а не посттроянское — подчеркну это еще раз и буду подчеркивать неоднократно — нашествие неких могучих тевкров на Грецию, причем нашествие, осуществлявшееся из Азии (Малой, разумеется) в Европу.

Это не имеет никакого отношения к походам «народов моря», которые осуществлялись в посттроянский период (под посттроянским имею в виду период после Троянской войны). Речь идет о другом нашествии, причем по масштабам Геродот сравнивает его с нашествием Дария, нашествием скифов, то есть с очень могучими древними военными нашествиями, для осуществления которых нужны могучие народы, не так ли?

Уже обсуждавшийся нами блестящий, хотя и очень авантюристичный исследователь Генрих Шлиман в своем исследовании «Илион. Город и страна троянцев» пишет:

«Во времена Геродота обитатели города Гергифы всё еще считались остатками древних тевкров, которые вместе с мисийцами переправились через Босфор в Европу еще до Троянской войны и, завоевав всю Фракию, пробивались вперед, покуда не дошли до Ионийского моря (современная Адриатика), в то время как на юге они дошли до самой реки Пеней».

Кто такие мисийцы, о которых говорит Шлиман? Это вопрос далеко не простой. Однозначного ответа он не имеет. То, что говорит Геродот (а Шлиман здесь нам нужен только для того, чтобы проверить правильность нашего прочтения этого великого древнегреческого историка), содержит в себе вполне внятное утверждение о малоазийском генезисе данного народа.

Все более поздние рассуждения для нас имеют меньшее значение.

А вот что об этом утверждении Геродота говорит Шлиман. Сначала Шлиман оговаривает иную, негеродотовскую версию генезиса и мисов, и тевкров.

«Согласно некоторым авторам, — пишет он, — эти мисийцы, скорее всего, были фракийцами, которые переправились в Азию из Европы». Но только лишь мы успеваем огорчиться по поводу того, что современная панфракийская концепция с ее адресацией чуть ли не к единому фракийскому корню получает подтверждение и у Шлимана, как Шлиман взрывает вышесказанное, заявляя, что, де-мол, это некоторые авторы всё пытаются вывести из фракийцев, а (цитирую Шлимана) «другие, среди них Геродот, как кажется, считали мисийцев подлинно азиатским племенем, близкородственным лидийцам, на язык которых очень походил мисийский язык».

Так значит, мы правильно прочитали Геродота? По крайней мере, наше прочтение совпадает с прочтением Шлимана. Да и все прочие, сколь бы им ни хотелось «танцевать от фракийской печки», вынуждены, обсуждая тему тевкров, признать, что Геродот в вопросе о тевкрах, мисийцах и пр. танцевал совсем от другой печки — автохтонно-малоазийской.

Так ли это важно, спросит читатель. По мне, так это предельно важно. И именно продираясь к этой предельной важности я постоянно цитировал Геродота.

 

(Продолжение следует.)

 

ИА Красная Весна  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-106

 


17.05.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №228

 

Если род Антенора — малоазийский автохтон, как и энеты, пошедшие за Антенором, то эта связь задается автохтонностью. А автохтонность в данном регионе с высокой степенью вероятности является хаттской 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 17 мая 2017 г.

опубликовано в №228 от 17 мая 2017 г.

Эней и АнхисГавань, и берег родной, и поля, где Троя стояла, Я покидаю в слезах, и в открытое море, изгнанник, Сына везу, и друзей, и великих богов и пенатов... Вергилий

Ради тщательной самопроверки возвращаюсь к тому, о чем уже говорил, — к восстановлению мифологических родословных Антенора, Приама, Энея и прочих интересующих нас персонажей. Я должен был перед этим ознакомить читателя с данными по восьми или девяти Троям, которые сменяли друг друга на протяжении тысячелетий, иначе мифологические биографии интересующих нас героев оказались бы лишенными всякой инструментальной ценности. А для нас, в отличие от археологов и культурологов, всё рассматриваемое: меняющие друг друга Трои (Троя-1,2 и так далее), переплетающиеся мифологические биографии — это лишь инструменты, а не нечто, обладающее собственной ценностью.

Когда археолог, уточняя представления знаменитого Шлимана, в личности которого причудливо сплетались высочайшая одаренность и предельный авантюризм, обнаруживает не одну, а несколько Трой, он счастлив, потому что делает то, что положено археологу, — научное открытие.

Культуролог, занимающийся мифологическими биографиями, в отличие от археолога, работает не в сфере маломальской объективности, а в сфере, лишенной объективности начисто — как говорят в таких случаях, по определению. Если, конечно, он не верит свято в реальность Зевса, Кроноса, Геи, Урана и так далее. Но такое случается достаточно редко.

Однако культуролог тоже достигает в ходе восстановления биографий искомого им и обладающего для него самоценностью результата. Для нас опять-таки этот результат носит инструментальный характер.

Ведь что мы в конечном счете извлекли из факта существования нескольких Трой? То, что, скорее всего, линия Антенора–Эсиета была сугубо автохтонной, в отличие от связанных с древними греками линий Анхиза–Энея и Приама–Гектора. И что, скорее всего (тут мы по определению оказываемся в царстве более или менее правдоподобных гипотез), речь идет о хаттской линии. Ибо хетты находились в дружеских отношениях по преимуществу с ахейцами, то есть древними греками, а значит, война с ахейцами была уделом как враждебного ахейцам древнегреческого троянского мира, который иногда называют Малой Азией, подвергнутой условной греческой инфильтрации, так и мира, противостоящего и ахейцам, и хеттам, находящимся, повторяю, по преимуществу в дружеских отношениях с ахейцами.

Будучи очень важным хаттским включением в элиту Трои, род Антенора–Эсиета в силу своей совсем не ахейской природы не мог рассматриваться Гомером, утверждавшим с помощью своих великих творений древнегреческое культурное доминирование, на одних основаниях с родами Анхиза–Энея и Приама–Гектора.

Но одновременно род Антенора–Эсиета не мог не обсуждаться Гомером в связи с его особой важностью для Малой Азии, а значит, в каком-то смысле и для всего греческого большого мира. Вот и получается, что два других рода описываются в некоей биографической мифологической полноте, а про третий род говорится, что называется, сквозь зубы и по сугубой необходимости.

Все ценнейшие данные по сменяющим друг друга Троям мы фактически рассматривали лишь в этом, повторяю, сугубо инструментальном ключе.

Рассмотрим также данные по мифологическим родословным.

Я уже оговаривал, что по определению не может быть одного варианта мифологической родословной. Потому что в каждом мифе есть несколько различных версий происхождения тех или иных героев. И что при этом можно обсуждать, конечно, не усредненную (тут так же бессмысленно усреднять, как и в случае пресловутого комического определения средней температуры по больнице), но наиболее мифологически достоверную версию. О мифологической достоверности, повторяю, можно говорить лишь в особом смысле, поскольку миф по определению лежит по ту сторону достоверности и недостоверности.

Не развивая эту тему специфичности мифа, о которой написаны горы различного рода научных изысканий, и не излагая метод поиска наиболее мифологически достоверной родословной интересующих нас героев, я просто сообщу читателю сведения, полученные не только мною, но и теми моими соратниками, которые занялись конкретно этим вопросом.

В той мифологической родословной, которую мы рассматриваем, исходной точкой является некая Мгла. Она породила и Мрак, именуемый Эребом, и Ночь, именуемую Нюктой, и Хаос.

Нюкта и Эреб родили Эриду, Гемеру и Эфир. А Гея, богиня Земли, скорее всего ведет свою родословную от Гемеры и Эфира. В любом случае дальнейшее разветвление родословных имеет своей узловой точкой брак Геи и Урана. А то, что предшествует этому браку, здесь излагается только для того, чтобы не сложилось ложного представления о том, как видели исток всего и вся наиболее продвинутые древние греки.

Брак Урана и Геи рождает несколько линий. Но прежде, чем их изложить, оговорю специфичность одной из этих линий — линии Афродиты. Специфичность эта состоит в том, что Афродита, как известно, родилась из крови Урана, оскопленного его сыном Кроносом. Сочетание крови Урана с морем (конкретно — с пеной морской) породило данную богиню, которая, таким образом, не является, в отличие от большинства олимпийских богов, потомством Кроноса. Зевс, его жена Гера, Посейдон, Аид — дети Кроноса. А Афродита — нет.

Поскольку именно Афродита больше всего покровительствует Трое вообще и Парису как представителю рода Приама в частности, считаю необходимым оговорить это очевидное обстоятельство еще перед тем, как начать распутывать другие хитросплетения мифологических родословных.

Есть и другие ураниды, не являвшиеся, как и Афродита, потомками Кроноса. Это Понт (напоминаю, что Понт — это в каком-то смысле Черное море), чьими потомками являются (вновь подчеркну, что излагаю один из вариантов мифологической родословной) Нерей, Фетида и Ахилл. Таким образом, Ахилл — это тоже смертный герой, ведущий свою родословную от богов, не порожденных Кроносом, в отличие от Зевса. Ахилл порожден от уранидов или предкронидов. Поскольку особое место Ахилла в «Илиаде» тщательно подчеркивается ее автором, данное обстоятельство тоже существенно.

Ураном, а не Кроносом, порождены также Гиперион и Фейя, породившая в свою очередь Эос, Гелиоса и Селену, а также Феба, и Кей, породившую Астерию.

Понт, этот уже названный нами предкронид, породил не только Нерея и его потомков, но еще и Тавманта, породившего, в свою очередь, Ириду. Пока что я излагаю не самые ключевые, но необходимые сведения.

Например, линия Кея–Феба важна потому, что в нее же входит знаменитая Лета и ее дети Аполлон и Артемида, тем самым тоже не являющиеся прямыми потомками Зевса, да и кронидами вообще.

Основные крониды: Зевс, Гера, Посейдон, Аид, Гестия, Хирон и Деметра.

А вот еще одна ветка предкронидов — уранидов. Это Иапет и его сыновья: Прометей, Эпиметей и Атлант.

И, наконец, огромная ветка уранидов порождена потомками Урана Океаном и Тефией. Это Адрастея, Европа, Климена, Каллироя, Меропа, Немесида.

А еще это Метида — богиня мудрости, проглоченная Зевсом, побоявшимся, что в противном случае тот, кто родится от его брака с Метидой, будет сильнее самого Зевса и свергнет это верховное олимпийское божество. Проглотив Метиду, Зевс родил Афину Палладу.

Еще один потомок Океана и Тефии — знаменитый Скамандр, о котором говорится у Гомера. Характеризуя антитроянское воинство аргивян, пришедшее под стены Трои, Гомер сравнивает это воинство со стаей диких гусей.

Диких гусей, журавлей иль стада лебедей долговыйных

В злачном Азийском лугу, при Каистре широкотекущем,

Вьются туда и сюда и плесканием крыл веселятся,

С криком садятся противу сидящих и луг оглашают, —

Так аргивян племена, от своих кораблей и от кущей,

С шумом неслися на луг Скамандрийский; весь дол под толпами

Страшно кругом застонал под ногами и коней и воев.

Стали ахеян сыны на лугу Скамандра цветущем,

Тьмы, как листы на древах, как цветы на долинах весною.

Далее Гомер говорит об Афине Палладе, которая помешала богу войны Арею разбушеваться в полную меру, вразумила этого бога своими словами, выведя его из сражения между греками и троянцами и посадив его «на возвышенном бреге Скамандра».

Далее Гомер упоминает некоего Строфида, именуя его Скамандрием, то есть подчеркивая его принадлежность к роду Скамандра.

Упоминается также некий жрец Скамандра: «Был у Скамандра священник и чтился как бог от народа».

Дальше говорится о том, что главный троянский герой Гектор именовал своего сына Скамандрием.

Многократно упоминаются сражения на берегу «Скамандра пучинного», говорится о том, что именно на этом берегу больше всего погибло сражающихся. Говорится о священных водах Скамандра. И, наконец, наступает время описания сражения не самих земных героев, а богов, разделившихся на два воинства, одно из которых покровительствует Трое, а другое хочет ее погибели.

Вот, что говорится по поводу противостояния богов:

Против царя Посейдаона, мощного Энносигея,

Стал Аполлон длиннокудрый, носящий крылатые стрелы;

Против Арея — с очами лазурными дева Паллада;

Противу Геры пошла златолукая ловли богиня,

Гордая меткостью стрел Артемида, сестра Аполлона;

Против Леты стоял благодетельный Гермес крылатый;

Против Гефеста — поток быстроводный, глубокопучинный,

Ксанфом от вечных богов нареченный, от смертных — Скамандром.

Специалисты, обсуждающие грекоцентричность Гомера, обращают внимание на то, что Гомер в этом да и в других местах использует наряду с местным названием реки Скамандр и греческое название этой же реки — Ксанф. Но мы не будем здесь подробно обсуждать это важное обстоятельство. Зафиксируем только, что в противостоянии богов наряду с Посейдоном, Аполлоном, Герой, Гефестом фигурирует также и бог Скамандр. Причем он фигурирует на равных с другими величайшими олимпийцами, не будучи таковым в полном смысле этого слова. Это важное обстоятельство.

И, наконец, описывая, как ужасно Ахилл мстит за своего друга Патрокла, Гомер повествует о негодовании Скамандра, он же — Ксанф, по поводу жестокости Ахилла. О том, что раздражившись жестоко, Ксанф, то есть Скамандр, стал волноваться думами по поводу того, как спасти троянцев и удержать Ахилла от продолжения безумного убийства этих самых троянцев.

Наблюдая за подвигами Ахилла, Скамандр, допустив гибель своего сына, про которого Ахилл говорит: «Ты от реки широкой своим величаешься родом», не выдерживает страшного зрелища и начинает вмешиваться. Вот, что об этом говорит Гомер:

Многих еще бы пеонян сразил Ахиллес быстроногий,

Если бы голоса в гневе Скамандр пучинный не поднял.

В образе смертного бог возгласил из глубокой пучины:

«О, Ахиллес! и могуществом сил и грозою деяний

Выше ты смертного! Боги всегда по тебе поборают.

Если Кронион троян на погибель всех тебе предал,

Выгони их из меня и над ними ты в поле свирепствуй.

Трупами мертвых полны у меня светлоструйные воды;

Более в море священное волн проливать не могу я,

Трупами спертый троянскими: ты истребляешь, как гибель!

О, воздержись! и меня изумляешь ты, пастырь народа!»

Ксанфу немедля ответствовал царь Ахиллес быстроногий:

«Будет, как ты заповедуешь, Ксанф, громовержцев питомец!

Я перестану троян истреблять, но не прежде, как гордых

В стены вобью, и не прежде, как Гектора мощь испытаю,

Он ли меня укротит, иль надменного сам укрощу я».

Так говоря, на троян устремился ужасный, как демон.

К Фебу тогда возопила река из пучины глубокой:

«Бог сребролукий, Крониона сын, не блюдешь ты заветов

Зевса Кронида! Не он ли тебе повелел, Олимпиец,

Трои сынов защищать неотступно, пока не прострется

Сумрак вечерний и тенью холмистых полей не покроет».

Так говорила; Пелид же бесстрашный в средину пучины

Прянул с крутизны. Река поднялася, волнами бушуя.

Вся, всклокотавши, до дна взволновалась и мертвых погнала,

Коими волны ее Ахиллес истребитель наполнил;

Мертвых, как вол ревущая, вон извергла на берег;

Но, живых укрывая в пучинных пещерах широких,

Их защитила своими катящимись пышно водами.

Страшное вкруг Ахиллеса волнение бурное встало;

Зыблют героя валы, упадая на щит; на ногах он

Боле не мог удержаться; руками за вяз ухватился

Толстый, раскидисто росший; и вяз, опрокинувшись с корнем,

Берег обрушил с собой, заградил быстротечные воды

Ветвей своих густотой и, как мост, по реке протянулся,

Весь на нее опрокинясь. Герой, исскоча из пучины,

Бросился в страхе долиной лететь на ногах своих быстрых.

Яростный бог не отстал; но, поднявшись, за ним он ударил

Валом черноголовым, горя обуздать Ахиллеса

В подвигах бранных и Трои сынов защитить от убийства.

Далее Гомер подробно описывает, как именно Ахиллес спасался от Скамандра, и как река гонялась за ним. Как Ахилл обратился к Зевсу с просьбой спасти его от Скамандра. Как он умолял Зевса не дать ему бесславно погибнуть в водах Скамандра («как молодой свинопас»). Как Посейдон и Афина стали покровительствовать Ахиллу, заверяя его, что он не погибнет в волнах Скамандра. Как Скамандр продолжал бороться с Ахиллом, побуждая к этому своего речного брата Симоиса. Как Гера попросила Гефеста обуздать Скамандра. Как Гефест устремил на Скамандра «пожирающий пламень». Как Скамандр решил сдаться Гефесту и попросил о посредничестве Геру, поклявшись больше не помогать троянцам:

Я укрощуся, о Гера владычица, если велишь ты;

Пусть и Гефест укротится! Клянуся я клятвой бессмертных:

Трои сынов никогда не спасать от суровой годины,

Даже когда и Троя губительным пламенем бурным

Вся запылает, зажженная светочьми храбрых данаев!

Итак, Скамандр — важный и явно протроянский участник распрей между ахейцами и троянцами, описанный в «Илиаде». У Скамандра есть две дочери: Каллироя и Стримо, а также сын Тевкр.

От Зевса и дочери Атланта Электры были рождены Дардан и Иасион. Иасион — это возлюбленный богини Деметры, пораженный за связь с этой богиней молнией Зевса. Якобы в честь Иасиона Деметра учредила знаменитые Элевсинские мистерии. Существовала версия, согласно которой у Деметры от Иасиона был сын. Эта версия создавала в свою очередь разного рода сказания. Какая-то часть этих сказаний, возможно, входила в элевсинские таинства. Но здесь мы не будем обсуждать эту тему.

Для нас существенно, что Зевс и Электра родили Дардана, который в свою очередь родил Эрихтония. Эрихтоний же родил Троя. Это основная линия, определяющая родословную всех великих троянских мужей.

Что же касается Троя, то Дардан родил Эрихтония от союза с дочерью Тевкра Батией. А от Троя происходит весь Энеев род (Трой родил Ассарака, Ассарак родил Каписа, Капис родил Анхиза, Анхиз родил Энея).

Что касается Ассарака, то он рожден от брака Троя с дочерью Скамандра Каллироей. От этого же брака рождены другие великие троянские мужи — Ил и Лаомедонт. Лаомедонт родил от брака со Стримой, другой дочерью Скамандра, Приама. А Приам родил от брака с Гекубой Гектора.

Таким образом, и Гектор, и Эней имеют своим предком Троя, Трой же имеет предками Эрихтония и Дардана (рожденного, как мы уже говорили, от брака Зевса с Электрой).

Остается понять, какое место в этом ветвистом древе отводится Антенору. Почти никакое. Редко говорится, что у Троя была дочь, которую именуют иногда Клеопатрой, а иногда Клеоместрой. И что от брака этой Клеопатры/Клеоместры с Эсиетом рожден Антенор.

Но, во-первых, о Клеопатре/Клеоместре говорится редко и сквозь зубы.

А, во-вторых, в подобных родословных главное — кто отец. А об отце Эсиета, то есть деде Антенора, не говорится ничего. И это при том, что дед Антенора должен был занимать высочайшее место в троянской иерархии. Не было бы этого места — не наследовали бы его Эсиет и Антенор. Так, значит, дед был совсем уж чужим для Гомера, занятого укреплением древнегреческой культурной гегемонии.

А что значит быть совсем чужим в Малой Азии? При анализе мифологических родословных, которые нечто нам сообщают о родословных немифологических, мы получаем тот же результат, что и при анализе слоев Трои. Если отец Эсиета, а значит, и сам Эсиет — чужие и ненужные для Гомера, то весьма вероятно их автохтонно-малоазийское происхождение. А что такое автохтонно-малоазийское происхождение при оговоренных нами по преимуществу дружественных (а иногда и союзнических) отношениях между хеттами и древними греками, воевавшими с троянцами? Такое автохтонно-малоазийское происхождение с высокой степенью вероятности может быть хаттским. А каким еще ему быть?

Получив одинаковый (и одинаково гипотетический) результат при анализе слоев Трои и мифологических родословных, мы вновь возвращаемся к тому, что уже обсуждали.

Энеты, которые пошли за Антенором в Адриатику, создали Паданию и потом ушли на север, проживали в Пафлагонии. Что такое Пафлагония? Это некий южный выступ в глубь Черного моря. Напротив этого южного выступа — северный выступ, он же — Крым. Два эти выступа соединены подводным хребтом. Пафлагония — часть Малой Азии, не переваренная до конца хеттами. А, значит, подстилаемая очень близким к поверхности хаттским автохтонным слоем. Что бы ни лежало над этим слоем, хаттское начало находится в Пафлагонии очень близко и является очень мощным.

Другой хаттский очаг находится рядом с Абхазией. Хатты считаются первооткрывателями рудного, неметеоритного железа. Как бы ни назывались племена, находящиеся рядом с энетами и особо тесно связанные с изготовлением изделий из железной руды, эти племена тоже имеют очевидный хаттский генезис.

Еще раз адресуюсь к Аполлонию Родосскому

То пафлагонян земля, где Пелоп энетский сначала

Правил; от крови его они гордо род свой выводят.

Итак, пафлагонцы, обратившиеся к Антенору, дабы он возглавил их странствие после гибели Трои, — возводят свой род от Пелопа. Пелоп — сын Тантала.

Еще раз адресуюсь к уже приводившейся мною Оде Пиндара, в которой оправдывается Тантал, отвергается его виновность в людоедстве, на место этой виновности возводится другая, говорящая о неких, скорее, позитивных качествах Тантала (угощал своих друзей дарами богов).

И, наконец, напоминаю о том, что Тантал, отец Пелопа, был изгнан из Пафлагонии Илом, предком Приама (но не предком Энея. Ил — сын Троя, отец Аламедонта, дед Приама).

Если это так и если изгнанный Тантал не был каннибалом, посягнувшим на своего сына, то у рода Пелопова, то есть пафлагонцев, нет никаких оснований для особой любви к роду Ила, изгнавшего Тантала, то есть роду Приама.

Это не значит, что пелопиды не будут воевать за Трою с врагами населения Малой Азии, приплывшими к ним из Греции на кораблях. Но, повторяю, никаких добрых чувств к роду Приама у них нет. Но зато у них есть очень сильная позитивная связь с родом Антенора. Эта связь настолько сильна, что Антенор становится не просто их вождем, но их водителем в дальних странствиях, а для этого нужна совсем уж сильная связь. Что это за связь?

Если род Антенора — малоазийский автохтон, как и энеты, пошедшие за Антенором, то эта связь задается автохтонностью. А автохтонность в данном регионе с высокой степенью вероятности является хаттской.

Скажут: «Вы всё время говорите о вероятности определенных гипотез. Но гипотезы остаются гипотезами. Нельзя ли вернуться на территорию фактов?»

Отвечаю — на нее легко вернуться, если бы было названо имя отца Эсиета, погребенного в Трое с огромными почестями (в честь него насыпан курган, с высоты которого троянские стражи впервые увидели ахейские корабли). Но ни в отечественных, ни в иностранных источниках, нам доступных, нет ни слова об отце Эсиета.

Как я уже подчеркнул, эта странность говорит о многом. Возможно, есть недоступные нам источники, в которых говорится об отце Эсиета. Буду благодарен, если они будут названы (говорю, конечно же, о мало-мальски авторитетных источниках, а не о фантазиях сомнительного свойства). Боюсь, однако, что таких источников нет. И их нет неслучайно. Кто-то с древних времен наложил запрет на обсуждение родословной весьма существенных героев «Илиады». Все остальные родословные разобраны от и до, а на эту наложен запрет. Причем, речь идет о запрете, неукоснительно соблюдающемся на протяжении тысячелетий. Наличие такого запрета — факт, ничуть не менее существенный, чем сведения, сообщаемые авторитетными источниками.

И раз есть запрет на восстановление родословной Эсиета, а, значит, и Антенора, то мы вынуждены довольствоваться косвенными сведениями разного рода. Собирая эти сведения в единое целое, мы можем извлечь из косвенных сведений даже больше, чем из подробных мифологических родословных, сообщаемых в «Илиаде» и других авторитетных древних источниках.

Вот еще одно из интересных косвенных сведений. Лукан, к которому я уже обращался и к которому обещал вернуться, в своей «Фарсалии» говорит, перечисляя важные для него племена, о неких арвернах. Говорит он следующее:

Также арверн, что дерзнул называть себя Лация братом

От илионских кровей...

От илионских кровей — это значит от троянского корня. Брат Лация — это некий условно троянский родственник Энея, основавшего этот самый Лаций, он же Рим. В доримскую эпоху Лаций контролировался этрусками. К X веку до нашей эры территорию Лация заняли латины. Центром Лация был город Рим. После установления римского господства Лаций — это центр римской мощи.

Лукан — достаточно авторитетный источник. Он не чета разного рода легкомысленным фантазерам, искавшим Трою где угодно, и присваивавшим кому угодно происхождение от троянцев. Обратим внимание на то, что Лукан упоминает арвернов в связи с решением Цезаря противостоять Помпею. И что, описывая то, что происходит после принятия такого решения, Лукан перечисляет места, которые войско Цезаря, воюющее в Галлии в течение десятилетия, должно покинуть, чтобы идти на бой за власть над Римом. Перечисляя все эти племена одно за другим, Лукан ни одно из племен кроме арвернов не характеризует как имеющее какое-то отношение к Илиону. А арвернов он характеризует именно так. И это достаточно серьезный повод для того, чтобы приглядеться к этим самым арвернам, дерзнувшим, если верить Лукану, заявить о своем родовом равенстве с Лацием, что для римлянина звучит как кощунство. И вдобавок утверждать, что источником этого равенства является аж сам Илион, то есть Троя.

 

(Продолжение следует.)

 

ИА Красная Весна 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-105

 


03.05.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №226

 

Поэтому нельзя пренебрегать как приводимыми сведениями Гомера, так и некими фигурами умолчания, используемыми великим сотворителем великого мифа, создавшего великую цивилизацию или как минимум внесшего великую лепту в ее создание

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 03 мая 2017 г.

опубликовано в №226 от 03 мая 2017 г.

Пожалуй, самое неблагодарное занятие — это попытка выстроить разветвленное генеалогическое древо, ориентируясь на сведения, почерпнутые из мифов. То древо, которое я сейчас предложу читателю, так же сомнительно, как и любое другое. И, разумеется, любой знаток мифологии сразу же предложит мифологические сведения, которые проблематизируют это древо, предполагая на нем другие ветви или даже вообще выводя его из другого корня.

И что же я могу сказать в свое «оправдание»?

Только то, что предлагаемое мною древо я взял не с потолка.

Что над созданием этого древа работал не только я, но и мои ближайшие соратники.

Что из всех подобных конструкций данная является, наверное, наиболее репрезентативной.

И, наконец, что в мою задачу не входит потрясение умов обнаружением какого-то особенно репрезентативного древа. Я просто хочу, чтобы читатель не запутался в подобного рода конструкциях и вместе со мной шел по весьма извилистому лабиринту.

Или, точнее, по тому его сложнейшему отрезку, который определяется именем Антенор. А также именем Эсиет. Эсиет — отец Антенора. Этот Эсиет, как и Антенор, очень известный персонаж. Известен даже огромный курган на могиле Эсиета. Тот курган, с которого, как сообщает Гомер, в первый раз увидел троянский наблюдатель движущиеся к Трое ахейские корабли.

И, казалось бы, что может быть проще, чем определение генеалогии Антенора с помощью ответа на вопрос, кто дед Антенора, он же — отец Эсиета? Но в том-то и загадка, что прямым, элементарным образом ответить на это невозможно. Авторитетно заявляю, что такой ответ не дается в наиболее известных схолиях, то есть комментариях к Гомеру. Что его не предлагают наиболее известные гомероведы. По крайней мере, этого ответа не удалось найти не только мне, но и моим соратникам, то есть целому исследовательскому коллективу.

Если кто-то из читающих это исследование может предложить такой простой ответ, опирающийся не на совсем уж неприличные источники, согласно которым всё укладывается в нужные автору матрицы (так называемую русско-арийскую или иные), то я был бы благодарен за помощь в исследовательской работе. Но подозреваю, что такого ответа с опорой на сколь-нибудь нормальные источники просто не существует. И могу высказать свое предположение о том, почему его не существует.

Прежде всего обращу внимание читателя на то, что отсутствие такого простого ответа на простой вопрос само по себе говорит о многом. Ведь гомеровские герои очень любят подробно излагать свои биографии перед тем, как схватиться с противником, которому так подробно сообщаются биографические сведения. Почему бы представителям весьма высокостатусного рода Антенора (или рода Эсиета) не поступить аналогичным образом? Ведь этот род упоминается не между прочим, а весьма уважительно и развернуто?

Единственное предположение, которое мне представляется, как минимум, правдоподобным, состоит в том, что род Эсиета–Антенора является совершенно чужим в совокупности троянских родов, которая сама по себе лишена внутренней однородности. Внутри этого неоднородного сообщества род Антенора–Эсиета, видимо, является каким-то совсем уже чужим для некоей — между прочим, достаточно нетривиальной — троянской элиты.

Вначале несколько слов о том, почему эта элита может быть названа нетривиальной.

Раскопки Трои, начатые знаменитым немецким археологом-самоучкой, одним из основателей полевой археологии Иоганном Людвигом Генрихом Юлием Шлиманом (1822–1890) в 1870 году и законченные перед Второй мировой войной американским археологом Карлом Вильямом Блегеном (1887–1971), показали, что где-то около 3000 года до нашей эры на небольшой возвышенности, находящейся в нескольких километрах от южного берега пролива Дарданеллы, было создано поселение, окруженное крепостью. Именно это поселение, по мнению большинства исследователей, и является родоначальником знаменитой Трои.

Гробница Антенора в Падуе

Возвышенность, на которой воздвигнуто поселение, по-турецки именуется Гиссарлык. Археоаналитики, то есть специалисты, занимающиеся оценкой военных и иных позиций тех или иных древних укреплений и населенных пунктов, утверждают, что поселение на холме, который сейчас называется Гиссарлык, было способно в древности контролировать, например, торговлю по суше из Азии в Европу и обратно, а также важнейшую для древних переправу через пролив. Кроме того, со временем получило развитие судоходное движение из Эгейского моря в Черное, и оно тоже в существенной степени могло контролироваться с холма, ныне именуемого Гиссарлык, на котором, по-видимому, находилась древняя Троя. Или, точнее, древние Трои. Ибо Трой было несколько.

Наидревнейшая или нулевая Троя (она же — Кумтепе) — это неолитическое поселение, одно из древнейших на северо-западе Анатолии. Возникло оно в интересующей нас точке около 4800 года до нашей эры. В свою очередь, это Кумтепе делится на слой А и слой В.

Слой А — совсем уж неолитический, хотя обитателям поселения Кумтепе А была известна медь. Кумтепе А просуществовало недолго — примерно с 4800 по 4500 годы до нашей эры. Потом Кумтепе было заброшено.

Новое Кумтепе, которое археологи привязывают к слою Кумтепе B, возникло около 3700 года до нашей эры. Обитатели Кумтепе B кардинально отличались от обитателей Кумтепе A. Это были люди новой культуры, не являющейся преемственной по отношению к Кумтепе A. Они строили достаточно крупные дома с несколькими помещениями. Иногда в этих домах была даже прихожая (напоминаю читателю, что речь идет о супердревних домах, в которых прихожие, да и наличие многих помещений — признаки выдающегося прорыва из примитива обычного неолита).

Люди Кумтепе B занимались скотоводством и земледелием, выращивали коз и овец, они использовали не только овечье мясо, но и овечье молоко и овечью шерсть. Им были знакомы уже не только медь, но и бронза, а также свинец. Словом, речь идет о продвинутом по тем временам поселении, о проявлении если не высочайшей, то очень высокой культуры по меркам той, очень-очень древней эпохи.

Ну, а дальше от нулевой Трои мы переходим к Трое-1, датируемой 3000–2500 годами до нашей эры. Это была совсем маленькая Троя, поселение, занимавшее площадь примерно в один гектар. Но это поселение имело крепость с массивными стенами, воротами и башнями из неотесанного камня. Кто и почему разрушил эту Трою, неясно. Высоковероятно, что ее обитателями были хатты. А кому еще быть обитателями в то время? Непосредственным источником разрушения был пожар. Отстроилась эта Троя довольно быстро.

К 2500 году до нашей эры, то есть сразу после разрушения Трои-1, возникает Троя-2. Она просуществовала с 2500 до 2300 года до нашей эры. Эта Троя является одним из выдающихся памятников раннебронзового века. Кстати, именно в данном археологическом слое Шлиман обнаружил то, что поспешил назвать кладом Приама. Этот клад был не единственным в пределах Трои-2. Троя-2 была очень богата и успешна. Она была разрушена какими-то врагами, напавшими на нее. Что это могли быть за враги?

В районе 2500 года до нашей эры происходит вторжение на территорию, контролировавшуюся неиндоевропейскими хаттами, неких индоевропейских племен, которые, перемешавшись с хаттами, стали называться хеттами. Была ли хаттская Троя-2 разрушена хеттами? Нет мало-мальски объективных данных, дающих ответ на этот вопрос. Или, точнее, эти данные нам неизвестны. Но в целом западная Анатолия, частью которой являлась Троя, находилась в сложных отношениях и с хеттами, и с теми, кого хетты называли Ахийава.

Ахийава — это некая ахейская, то есть собственно древнегреческая, дружественная хеттам страна, в эпицентре которой, как считают специалисты, находился остров Родос. Западная Анатолия вообще и Троя в частности сопротивлялись и Ахийаве, и хеттам. Причем, хетты очень часто дружили с Ахийавой в том числе и против западной Анатолии.

И опять же, какой должна была быть западная Анатолия, как и южное Причерноморье, если эти территории находились под двойным прессингом хеттов и Ахийавы? А то, что с какого-то момента западную Анатолию прессовала эта самая Ахийава (или то, что из первоначальной Ахийавы постепенно выкристаллизовалось), достаточно очевидно. Не было бы этого — не было бы и Троянской войны.

Меньше всего пытаюсь ставить лыко в строку. Но если древнейшая сформировавшаяся западноанатолийская цивилизация была хаттской, то высоковероятно, что именно хаттский генезис порождал сопротивление данной цивилизации хеттским и ахийавским притязаниям. Те, кто не принимают эту гипотезу, должны сформулировать другую. Какую?

Какая еще малоазийская цивилизация, кроме хаттской, могла существовать в районе 3500 года до нашей эры и развиваться в течение следующего тысячелетия — до хеттских завоеваний? Кстати, само обнаружение малоазийского древнейшего культурного очага произошло достаточно поздно. По преимуществу, уже в XX столетии. До этого казалось, что древнейшие реально обнаруженные высококультурные очаги — удел неких южных земель (Египта, Шумера и так далее). Как мне представляется, обнаружение по факту малоазийского очага не привело к пересмотру тех глобальных моделей, которые были созданы в эпоху, когда об этом очаге ничего не знали. Просто этот очаг попытались вписать в модели предыдущей эпохи. И, может быть, в этом — одно из слабых мест современного археосоциокультурного моделирования.

Итак, в районе 2500–2200 годов до нашей эры существовала богатейшая Троя-2, ее разорили враги. На развалинах Трои-2 были последовательно воздвигнуты Троя-3 (2200–2050 до нашей эры), Троя-4 (2050–1900 до нашей эры) и Троя-5 (1900–1800 до нашей эры). В сущности, это, практически, одна Троя, причем можно говорить и о последовательном укреплении городской крепости, и об относительном социальном и культурном упадке по отношению к Трое-2.

Примерно в 1800 году до нашей эры Троя-5 опять была уничтожена пожаром. Тут же на ее развалинах возникает Троя-6, просуществовавшая с 1800-го по 1300 год до нашей эры. В этой Трое были построены новый царский дворец и новая крепость. Причем эта крепость была чуть ли не самой могучей и совершенной в западной Малой Азии. Стены ее были сложены из обтесанного камня и имели толщину от 4 до 5 метров. Крепость была дополнительно укреплена могучими башнями. Ученые до сих пор спорят о том, воевали ли ахейцы, описанные в «Илиаде» Гомера, с этой самой Троей-6 или же они воевали с Троей-7 (1260–1190 год до нашей эры), которая была возведена на месте Трои-6, пострадавшей от землетрясения. В любом случае твердо можно утверждать только, что либо Гомер повествует о войне против Трои-6, либо он повествует о войне против Трои-7.

Есть еще и Троя-8. Трою, разрушенную в ходе войны, которую живописует Гомер, восстановили не скоро. Греки заселили ее через несколько столетий после разрушения в Троянской войне. Возможно, новая Троя возникла уже при жизни Гомера. Ее чтили Александр Македонский и Юлий Цезарь, а также племянник Цезаря Октавиан, он же — великий император Август.

Но это уже — другая история с другими героями и другими сюжетами. То, что нас интересует, локализовано в интервале между Троей 1 и 2 и Троей 6 и 7. Этот интервал я предлагаю читателю в качестве единого целого потому, что именно его рассмотрение порождает высказанную мною выше хаттскую гипотезу.

Оговорю еще раз, что я не археолог и даже не специалист по древней истории. Я не провожу собственных раскопок и не занимаюсь скрупулезными рассмотрением раскопок, проведенных крупнейшими специалистами. Я двигаюсь по сложному лабиринту под названием «Корни западной идентификации». Причем я рассматриваю эти корни лишь постольку, поскольку они способны повлиять на нынешнюю и будущую идентификацию Запада. А значит, и на судьбу гуманизма.

Преследуя эти цели и избегая произвольных, околофантастических построений суперпредвзятого характера, я рассматриваю как достаточно известные, так и малоизвестные исторические сведения, добытые не мною, а авторитетными специалистами.

Согласно этим сведениям, которые читатель теперь может встраивать сам в описанную мною археологическую стратиграфическую колонку с девятью Троями, около 1900 года до нашей эры, то есть где-то на границе между Троей-4 и Троей-5, территорию, где была расположена Троя, захватили новые племена, занятые выращиванием лошадей. Предыдущие племена этим так интенсивно не занимались.

Почему я об этом говорю? Потому что Гомер всё время именует троянцев «конеборными».

Вот несколько примеров. Приам просит Елену сообщить троянскому совету старейшин сведения по поводу прибывших ахейских вождей. Елена сообщает Приаму эти сведения. Характеристику Одиссея, данную Еленой, подхватывает всё тот же Антенор, сообщающий о том, что он принимал в качестве послов Одиссея и Менелая. Приам продолжает расспрашивать Елену. Наконец, Приам получает некое предложение о разрешении возникшего конфликта с минимальными издержками для сторон. Вот это предложение:

Сын Лаомедонов, шествуй, тебя приглашают вельможи

Трои сынов конеборных и меднодоспешных данаев

Выйти на ратное поле, да клятвы святые положат.

Ныне герой Александр и с ним Менелай браноносец

С длинными копьями выйдут одни за Елену сразиться;

Кто победит — и жены, и сокровищ властителем будет...

Приам ужасается предложению, но садится на колесницу опять же вместе с Антенором и едет в стан ахейцев, где Менелай дает ему клятву ограничиться в войне с троянцами простым поединком с оскорбившим его Парисом, умыкнувшим Елену.

Я привожу этот пример только в связи с термином «конеборные». Он появляется у Гомера неоднократно.

Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он

Бросил два жребия Смерти, в сон погружающей долгий:

Жребий троян конеборных и меднооружных данаев...

Опять троянцев, как мы видим, называют конеборными. И так раз за разом. Диомед, например, предлагает старцу Нелиду, взойти на его колесницу и устремиться вместе с ним на «троян конеборных».

Одиссей, стремясь проникнуть в троянский лагерь, спрашивает осведомленного об устройстве этого лагеря человека:

Как же союзники — вместе с рядами троян конеборных,

Или особо спят? Расскажи мне, знать я желаю.

Критикуя великого Ахилла, Одиссей настаивает на том, что никто не должен укрываться между судов, а все должны пойти на жестокую битву, говоря об этой битве так: «Нет, на троян конеборных Ныне мы все пойдем и воздвигнем жестокую битву!»

О погребении Гектора говорится: «Так погребали они конеборного Гектора тело».

Специалисты утверждают, что Гомер мог давать такую характеристику обитателям Трои, только ориентируясь на известные ему древние сведения по поводу городов, которые хетты называли Вилусия и Труиса.

Они утверждают также, что и Вилусия, и Труиса захватывались хеттами, ибо входили в западноанатолийское антихеттское объединение. И что греческие племена (ахейцы, именуемые хеттами Ахайвой), действительно соединялись с хеттами против вилусийских, труисских и иных западноанатолийских общностей, сопротивлявшихся и ахейцам, и хеттам.

Но каковы могли быть эти общности? Конечно, к эпохе Гомера они уже не могли быть чисто хаттскими. Но все антихеттские и антиахейские малоазийские общности так или иначе должны были адресоваться к хаттским корням по одной причине — потому что других мощных корней в этом регионе просто не может быть.

Часто говорится о том, что реальная история Малой Азии и разного рода конфликтов тех или иных реальных родов и племен, ее населявших, — это одно, а великие гомеровские песнопения — это совсем другое.

Утверждающие это ссылаются на великие русские былины и предлагают любителям ориентации на древние источники представить себе, чем бы стала история древней Руси, если бы в ней надо было бы опираться на былины.

Но, во-первых, гомеровская «Илиада» — это не вполне былины. Да, это некий эпос, безусловно, сложно построенный и наполненный великими художественными обобщениями. Но этот эпос ставит перед собой более амбициозные задачи, нежели те, которые ставят перед собой былины.

Гомеровский эпос, по существу, заново конструирует древнегреческую историю. Он строит древнегреческую идентичность. Долгое время бытовали представления об эклектичности гомеровской «Илиады». О том, что она сочинялась разными певцами и, в сущности, не представляет собой единого развернутого произведения. Теперь такое представление большинством исследователей отвергается. Говоря «теперь», я имею в виду достаточно длинный период времени. Эклектичность «Илиады» перестала быть расхожим общепринятым утверждением уже в XIX веке. И она окончательно перестала быть таким утверждением в XX столетии. Хотя по привычке и сейчас некоторые говорят: «Подумаешь, Гомер! Это же сообщество певцов, каждый из которых гнул свою линию». Уже доказано, что линия едина. Что имеет место единство композиционных приемов, что автор (и именно автор, а не авторы) использует сложнейшие симфонические построения, повторяет и развивает темы, фокусирует повествование на определенных его узлах, отвергая прямую хронологическую описательность.

Всё это говорит в пользу возможности сопряжения исторических сведений и сведений, даваемых автором «Илиады». Хотя, конечно, нет ни окончательных вердиктов в этом вопросе, ни какой-либо возможности прямого использования «Илиады» в качестве исторического свидетельства.

А во-вторых — повторяю в который раз — нас «Илиада» и «Одиссея» Гомера или «Энеида» Вергилия интересуют больше, чем сухие исторические сведения, потому что мы занимаемся идентификацией. А идентификационное значение этих произведений, по которым учились столетиями и тысячелетиями, очень велико. Поэтому нельзя пренебрегать как приводимыми сведениями Гомера, так и некими фигурами умолчания, используемыми великим сотворителем великого мифа, создавшего великую цивилизацию или как минимум внесшего великую лепту в ее создание.

Гомер, во-первых, очевидным образом использует в отношении Антенора и его отца Эсиета некую очень показательную фигуру умолчания, не излагая историю данного рода и не возводя эту историю к определенным типам сакральности. А по поводу Энея и его отца Анхиза Гомер не использует такой фигуры умолчания и излагает всю историю рода со всеми подробностями.

То же самое повторяют почти все, кто развивает гомеровские сюжеты, комментирует эти сюжеты или, как Вергилий, претендует на принципиальное развитие сюжетных линий.

Поскольку в исследовании, которое я провожу, очень важна определенность авторской позиции, то я настаиваю на том, что фигура умолчания в вопросе об антеноровской родословной является высокозначимой или даже высочайше значимой. И что это значение напрямую связано с тем, что род Эсиета-Антенора:

а) очень почитаемый и чуть ли не сакральный (холм на могиле Эсиета вполне предполагает такой статус захороненного лица);

б) чужой основным троянским родам и

в) будучи чужим для основных троянских родов, этот род совсем не чужой для энетов, пафлагонцев и всего, что связано с этими не ахейскими и не хеттскими сущностями, притом что не ахейскими и не хеттскими в западной и северной Малой Азии могут быть только сущности хаттские (неохаттские, квазихаттские и так далее).

Дополнительным по отношению к гомеровской фигуре умолчания, используемой автором по отношению к Антенору и Эсиету, является гомеровский же настойчивый намек на неоднородность троянской элиты. Этот намек можно даже называть не намеком, а почти что утверждением. Хотя Гомер остерегается слишком выпукло описывать указанную неоднородность троянского правящего сословия.

И тем не менее, сообщая, например, о троянском совете, «смутном и шумном», происходившем на вершине Пергама, перед домом царя троянцев Приама, Гомер вкладывает в уста того же Антенора (которого рассматривает, повторяю, отнюдь не как второстепенного героя своего великого и судьбоносного произведения) некие указания на неоднородность элиты Трои.

Об этом «шумном» совете, где обсуждался вопрос о возвращении Елены Менелаю, в «Илиаде» говорится следующее:

Первый на нем Антенор совещать благомысленный начал:

«Трои сыны, и дарданцы, и вы, о союзники наши!

Слух преклоните, скажу я, что в персях мне сердце внушает:

Ныне решимся: Елену Аргивскую вместе с богатством

Выдадим сильным Атридам; нарушивши клятвы святые,

Мы вероломно воюем; за то и добра никакого

Нам, я уверен, не выйдет, пока не исполним, как рек я».

Вот что отвечает на это Антенору Парис, отклоняющий антеноровское разумное предложение:

«Ты, Антенор, говоришь неугодное мне совершенно!

Мог ты совет и другой благотворнейший всем нам, примыслить!

Если же то, что сказал, произнес ты от чистого сердца,

Разум твой, без сомнения, боги похитили сами!

Я меж троян, укротителей коней, поведаю мысли

И скажу я им прямо: Елены не выдам, супруги!

Что до сокровищ, которые в дом я из Аргоса вывез,

Все соглашаются выдать и собственных к оным прибавить».

Опять мы видим троянцев — укротителей коней. И убеждаемся, что для Гомера это не мелочь, а одна из используемых малых образностей, повторяемых многократно. Такое быть случайным не может. А еще мы видим, что Антенор обращается к «Трои сынам» и «дарданцам», и «союзникам нашим». Если бы были просто дарданцы и союзники — всё было бы понятно. Но есть отдельно сыны Трои и дарданцы. Причем, эту тему повторяет сам Приам, выступающий сразу после Париса. Вот что он говорит:

«Трои сыны, и дарданцы, и вы, о союзники наши!

Слух преклоните, скажу я, что в персях мне сердце внушает...».

То есть Приам просто повторяет ту же формулу с сынами, дарданцами и союзниками, которую произносит Антенор. Не желая цепляться к мелочам и идти по ложному следу, ведя по нему за собой читателя, я намерен тщательно разобраться в том, является ли эта формула случайной или нет.

 

(Продолжение следует.)

 

ИА Красная Весна 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-104

  


12.04.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №223

 

«Илиада» Гомера очень долго существовала лишь в греческом подлиннике, ее латинские переводы были весьма неполными. Вплоть до падения Рима публика делилась на образованную, читавшую по-гречески настоящую «Илиаду», и полуобразованную, знакомую с книгами Диктиса и Дарета

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 12 апреля 2017 г.

опубликовано в №223 от 12 апреля 2017 г.

Рисунок по скульптуре «Тевкр» Амо Торникрофта созданной в 1881 году

Враждующие партии внутри объединенного троянского фронта, они же — внутритроянские партии — одна из сложнейших историко-филологических тем. Для того, чтобы читатель оценил степень ее включенности в постантичную политику и постантичные идентификационные игры, приведу несколько примеров, в которых образ Антенора используется по-разному.

В первом послании Ивана Грозного Андрею Курбскому есть такие слова: «Ты, подобно Антеру и Енеиа, предателем Троянским, много соткав, лжеши». В другом варианте того же текста вместо Антера и Енеиа фигурируют Агенор и Енеим. Очевидным образом имеются в виду Антенор и Эней.

Почему Иван Грозный называет их предателями? Откуда он почерпнул эти сведения?

Я уже знакомил читателя с произведением Диктиса Критского, написавшего «Дневник Троянской войны». Этот Диктис объявил себя участником Троянской войны, воевавшим на стороне греков. В предисловии к «Дневнику» сказано, что Диктис является одним из спутников критского царя Идоменея. Якобы записав свой дневник финикийскими буквами, Диктис положил рукопись в ларец и завещал хранить ларец в своей гробнице в критском городе Кноссе. Когда гробница Диктиса Критского разрушилась, ларец обнаружили жители Крита. К тому времени Крит был частью Римской империи. Жители передали ларец римскому правителю Крита. Он отправил ларец императору Нерону, Нерон повелел перевести запись сначала на греческий язык, а потом на латынь.

Клавдий Элиан (ок. 170–220 гг. н. э.) — древнеримский писатель и философ, представитель так называемой «второй софистики», писал он по-гречески. Его перу принадлежат, в том числе, и некие занимательные истории из жизни древних греков. Книга Элиана, в которой эти истории собраны, называется «Пестрые рассказы». В числе прочего, там сообщается следующее: «__До Гомера, как говорят, жил также фригиец Дарет, чья фригийская Илиада, насколько мне известно, сохранилась вплоть до настоящего времени».Вплоть до нашего времени, а не до времени Элиана, сохранился латинский текст книги Дарета. Наличие греческого оригинала этого текста — вопрос спорный.

В любом случае речь идет об относительно поздних текстах, а не о текстах, написанных современниками Троянской войны. Называя эти тексты относительно поздними, я имею в виду не только то, что они написаны гораздо позже самой Троянской войны, но и то, что они написаны гораздо позже текстов Гомера. Скорее всего, и книги Дарета, и книги Диктиса в том их варианте, который подлежит рассмотрению, — это творения первых веков нашей эры.

В какой степени такие источники можно считать существенными? Конечно, лишь в той степени, в какой они в определенное время повлияли на сознание определенной аудитории.

Так на какую аудиторию повлияли эти книги и в какую эпоху они были наиболее влиятельны?

«Илиада» Гомера очень долго существовала лишь в греческом подлиннике. Ее латинские переводы были весьма неполными. Вплоть до падения Рима публика делилась на образованную, читавшую по-гречески настоящую «Илиаду», и полуобразованную, знакомую с книгами Диктиса и Дарета.

Эти книги перерабатывали, причем часть переработок была стихотворной. Переработок в постримский период было много. Одной из наиболее известных ранних переработок является стихотворная переработка, принадлежавшая английскому поэту Иосифу из Эксетера, созданная в конце XII века. Другая такая переработка была осуществлена в начале XIII века сицилийцем Гвидо де Колумна. Эта переработка вскоре была переведена на испанский, итальянский, английский, французский, польский, чешский, немецкий и другие языки.

С опорой на тех же Диктиса и Дарета был написан французский «Роман о Трое». Написан он был в первой четверти XII века Бенуа де Сент-Мором. В этом романе были осуществлены существенные осовременивания. Античные герои очень напоминали современных автору рыцарей.

В конце XV века все названные выше постгомеровские сочинения начали активно печататься. При этом «Илиада» Гомера была напечатана чуть позже Дарета, Гвидо де Колумна, Диктиса и Сент-Мора.

В «Божественной комедии» весьма образованного гениального поэта Данте последний круг ада разделен на четыре пояса, в каждом из поясов мучаются разнокачественные предатели (предатели родных, предатели друзей, предатели благодетелей и предатели родины). Описаны мучения Антенора, причем в том поясе, где находятся предатели родины. Кстати, Данте в пятой песне «Ада» именует падуанцев «антенорами», то есть ему надо из политических соображений атаковать этих самых падуанцев, сославшись на то, что Антенор основал Патавий, ставший впоследствии Падуей. Информацию об этом Данте извлек из уже приведенных мною строк «Энеиды» Вергилия, где, кстати, Антенор назван героем.

«Мог ведь герой Антенор, ускользнув из рук у ахейцев...» И так далее.

Долгое время считалось, что в Падуе находится гробница Антенора. И, конечно же, падуанцы считали этого легендарного основателя своего города великолепным, благородным и мудрым.

Для того чтобы у читателя было представление о том, как это всё тянется в современность, — еще один пример.

Есть такой автор — Линдон Ларуш, его очень любят наши антиглобалисты. Сам он долго был одним из прорейгановских обличителей советской «империи зла». Потом какое-то время страдал при Буше-старшем (аж сидел в тюрьме якобы за неуплату налогов, а на самом деле за резко негативные сочинения по поводу семейства Бушей). Потом Линдон Ларуш стал заигрывать с русской элитой (это имело место в начале путинского периода нашей истории). Ларуш то обнаруживал мировое зло в русском совокупном субъекте, то в иных субъектах. Он быстро менял позицию, оставаясь при этом достаточно авторитетным в узких русских антиглобалистских кругах, прежде всего кругах своеобразных православных политических мудрецов. Эти мудрецы почему-то забывали, что Ларуш описывал Русь как средоточие мирового зла, исходя именно из причастности этой самой Руси к рафинированному православию, падуанскому в том числе.

Далее он предлагал рассмотреть русскую историю как производную мирового заговора венецианцев и англичан, унаследовавших венецианские происки. Особое внимание уделялось Падуанскому университету как средоточию мирового зла, а зло состояло в том, что за всеми православными — византийскими, падуанскими и прочими — масками Ларуш обнаруживал некий культ Великой Матери. И связывал этот культ с британской аристократией, принцем Филиппом, фондом дикой природы, экологами, стремящимися остановить развитие.

На определенной стадии своей эволюции Ларуш увлекся уже исламом... Ну, а дальше я просто перестал следить за интеллектуальными виражами Ларуша и его сторонников, притом что интеллектуальная коммуна Ларуша мне представлялась интересной из общих соображений: при огромном избытке информации ее осмысление возможно только в очень плотных интеллектуальных сообществах.

Образ плохого Антенора не сводится к средневековой литературе. К его созданию причастен великий античный трагик Софокл, упоминающий о том, что в ночь взятия Трои перед домом Антенора была вывешена леопардовая шкура. Да и тот Дионисий Галикарнасский, на которого мы всё время ссылаемся, тоже рассматривает, наряду с прочими, версию предательства Антеноридов.

Конечно же, для самих падуанцев, венецианцев и их сторонников Антенор — сугубо позитивный герой. Так было и в Средние века, когда были написаны книги Марка Антония Сабеллика, Марио Санудо и других. Да и в позднее время такие провенецианские историки, как Густиниани, вводили в свои описания Антенора со знаком «плюс».

Что же касается Ивана Грозного, то, как считают специалисты, он черпал свои сведения из «Хронографии» византийского историка Иоанна Малала (ок. 491–578), славянский перевод которой был сделан в Болгарии еще в X веке, и из некоей «Повести о создании и пленении Тройском и о конечном разорении, еже бысть при Давиде, царе июдейском». Такое сочинение середины XV века базировалось на всё тех же Диктисе и Дарете.

А в XVI веке появляется русский перевод книги Гвидо де Колумны.

Представленные читателю сведения, как я надеюсь, внесут в лепту формирования определенного отношения к троянской теме. Очень важно понять, что мы занимаемся ею не из одних только историко-культурных соображений, которые сами по себе очень важны, но и из соображений историко-политических. А еще важно понять, что Ломоносов занимался этой темой аналогичным образом. И что для него было совсем не просто обращаться к Антенору как к позитивному герою. Да еще и предлагать некое «антенорианство» в качестве колыбели русскости. А ну как тебе в ответ впарят про предательство Антенора, томящегося в аду! Мог ли Ломоносов и его покровители не понимать этого? И можем ли мы сейчас этого не понимать?

Что ж, понимая это, надо с гораздо большим усердием подойти к рассмотрению отдельных слагаемых общего троянского фронта, они же партии Приама-Гектора, Анхиза-Энея и Эсиета-Антенора.

Рассматривать подобные партии можно только скрупулезно занимаясь их родословными, мифическими в том числе. Этим и займемся, вооружившись, во-первых, терпением, а во-вторых, пониманием политического значения рассматриваемого вопроса.

Есть две версии мифа о Тевкре, этом родоначальнике некоего совокупного троянского племени, которое иногда прямо и называют племенем тевкров, указывая в скобках при этом, что тевкры — это и есть троянцы.

Одна версия предания гласит, что Тевкр и Скамандр, выступающий в этой версии как человек, а не как бог троянской реки Скамандр, переселились в троянскую область, гонимые голодом. И что речь идет о некоем переселении с Крита, откуда переселенцами и был принесен в троянские земли некий культ Апполона.

Те, кто настаивают на этой версии, ссылаются на строки из «Энеиды», которые мы обсудили в самом начале этого исследования. Напомню читателю эти строки, которые сейчас являются для нас важными при рассмотрении различных версий так называемого «тевкрианства», которое вроде бы, согласно этим строкам, является синонимом «критианства».

    Тут, вспоминая отцов предания древние, молвит
     Старец Анхиз: «Узнайте, друзья, на что уповать вам:
     Остров Юпитера — Крит — лежит средь широкого моря,
     Нашего племени там колыбель, близ Иды высокой.
     Сто больших городов там стоит, — обильные царства.
      Если всё, что слыхал, я верно помню, — то прибыл
     Славный предок наш Тевкр оттуда к пашням Ретейским,
     Место для царства ища. Илион на высотах Пергамских
     Не был еще возведен; в низинах люди селились.
     Матерь — владычица рощ Кибелы и медь корибантов,
     Имя идейских лесов, нерушимое таинств молчанье,
     Львы, в колесницу ее запряженные, — всё это с Крита.
     Что же ! Куда нас ведут веленья богов, устремимся,
     Жертвами ветры смирим и направимся в Кносское царство.
  

Но мы же помним, что эта анхизовская версия тевкрианства, выдвинутая в «Энеиде», была затем опровергнута в этой же «Энеиде». В связи с особой важностью данной темы для определения природы нескольких партий внутри единого троянского фронта (партия Приама-Гектора, партия Анхиза-Энея и партия Эсиета-Антенора) процитирую еще раз те строки, в которых тождество между тевкрианством и критианством опровергается.

Прибыв на Крит и не найдя там желанного, спутники Энея ждут новых указаний от богов и прорицателей. Ибо они натолкнулись на некий мор, явно свидетельствующий о том, что боги недовольны, то есть они (внимание!) прибыли не туда. Но куда ж им надо прибыть? Притом что прибыть им надо (снова внимание!) на свою древнейшую родину.

Энею, столкнувшемуся с мором и засухой, его отец Анхиз поручает вновь приплыть туда, где находится оракул Апполона, и молить о милости этот Оракул, вопрошая его о главном. О том,

    ...где мытарствам конец и где искать повелит он
     Помощи в горькой беде? Куда нам путь свой направить?
  

Эти указания поступают после получения Энеем во сне определенных знамений. Вот, что говорит об этом Эней:

    Ночь опустилась, и сон объял на земле всё живое;
     Тут изваянья богов — священных фригийских пенатов,
     Те, что с собой из огня, из пылающей Трои унес я,
     Мне предстали во сне, к изголовью приблизившись ложа:
     Ясно я видеть их мог, озаренных ярким сияньем
     Полной луны, что лила свой свет в широкие окна.
     Так они молвили мне, облегчая заботы словами:
    «Тот же ответ, что тебе был бы дан в Ортигии Фебом,
     Здесь ты услышишь от нас, по его явившихся воле.
     Мы пошли за тобой из сожженного края дарданцев,
     Мы на твоих кораблях измерили бурное море,
     Мы потомков твоих грядущих до звезд возвеличим,
     Городу их даруем мы власть. Но великие стены
     Ты для великих создай. Не бросай же трудов и скитаний!
     Должно страну вам сменить. Не об этих краях говорил вам
     Делий; велел Аполлон не здесь, не на Крите селиться:
     Место на западе есть, что греки зовут Гесперией,
     В древней этой стране, плодородной, мощной оружьем,
     Прежде жили мужи энотры; теперь их потомки
     Взяли имя вождя и назвали себя «италийцы».
     Там исконный наш край: там Дардан на свет появился,
     Там же Иасий рожден, от которых наш род происходит.
     Встань и радостно ты непреложные наши вещанья
     Старцу-отцу передай...
  

Поскольку нас, в отличие от тех, кто пытается нащупать нити в научных данных, адресующих к объективности, интересуют древние произведения, формировавшие идентичность, то этот текст из «Энеиды» является для нас определяющим, не правда ли?

А в этом тексте сказано, что исконный край Энея и Анхиза — это место, где жили мужи энотры, древний италийский народ, который в свою очередь прибыл в эти места из Греции. Повторяю, я лишь напоминаю читателю то, что мы уже проходили. Не было бы всего этого — имела бы место гораздо более скромная концепция «критианства» рода Энея, то есть Дардана и Тевкра. Это была бы интересная концепция, но она опровергается подробно в главном для нас идентификационном тексте. Ну и зачем нам тогда к ней возвращаться? Пусть ее выдвигают те, для кого «Энеида» не важна.

Да вот беда: часто выдвигающие эту концепцию, согласно которой «критианство» и «тевкрианство» — это одно и то же, ссылаются на «Энеиду», как бы не дочитывая текст ее до конца.

Ну, так давайте еще раз дочитаем.

Эней рассказывает о своем видении Анхизу, как ему и поручено. И что же Анхиз? Вот что говорит Эней о его реакции:

    Вспомнил он тут о рожденье двойном и о двух наших предках,
     Понял, что, древний наш край назвав, он снова ошибся.
     Молвил он: «О мой сын, Илиона судьбою гонимый,
     Мне лишь Кассандра одна предсказала превратности эти;
     Нашему роду она предрекала грядущее, помню,
     И называла не раз Гесперию и край Италийский.
     Кто бы поверил тогда, что придут к берегам Гесперии
     Тевкры? Кого убедить могли предсказанья Кассандры?
     Феб указал нам пути — так последуем вещим советам».
  

Приведя такие слова своего отца, Эней далее говорит от себя: «Так он промолвил, и все подчинились, ликуя, Анхизу».

Итак, говорить о критском генезисе Тевкра, ссылаясь на Вергилия, о войне критянина Тевкра с мышами и прочих критских версиях происхождения Тевкра не приходится. Повторю еще раз, это не задано Вергилием. Это Вергилием опровергнуто. И поэтому нами эта версия происхождения Тевкра должна быть отвергнута. Теми, для кого вергилиевская «Энеида» не является одним из определяющих текстов, эта версия может рассматриваться. Но не нами.

Итак, мы не можем принять версию «критянства» Тевкра, поскольку она напрямую противоречит «Энеиде». А мы используем «Энеиду» в качестве отправной точки своего изыскания.

Но мы не можем и слепо следовать за «Энеидой», ибо наша задача — осмысление того идентификационного конструирования, которое в этой самой «Энеиде» осуществляется.

Но какое-то происхождение Тевкра нам надо рассматривать, если мы хотим разобраться с природой внутритроянской фундаментальной многопартийности!

А если мы хотим, опираясь на исторические материалы, рассматривать некритянскую версию происхождения Тевкра, то, прежде всего, надо рассматривать версию, согласно которой Тевкр — автохтон. Нас спросят: «А как же «Энеида»?» Повторяю, мы не должны ни прямо противоречить «Энеиде», ни слепо следовать за ее конструкциями. Нам нужно осмысливать, что именно она осмысливает, разбирать эти конструкции, искать их корни, противоречия. Вот, например, Оракул сообщает Энею о двух предках, которые появились, по мнению Оракула, на италийской земле, населенной энотрами. Эти два предка — Дардан и Иасий.

Дардан — это сын Зевса и одной из дочерей Атланта Электры. Электра — одна из тех семерых дочерей титана Атланта, которых называют плеядами.

Плеяды, или атлантиды (у римлян, кстати, они назывались Вергилии, то есть «склоняющиеся») были не только дочерьми титана Атланта, но и спутницами богини Артемиды. Их преследовал охотник Орион. Они спасались от его преследований, Зевс успокаивал Атланта, взволнованного судьбой своих дочерей, превращал этих дочерей в голубиц, воскрешал, если голубицы гибли... В итоге он превратил плеяд в звезды, находящиеся в созвездии Тельца, а дерзкого Ориона превратил в созвездие Орион, которое в наказание за дерзость вечно будет преследовать плеяд, двигаясь за ними по небосклону.

Все плеяды, кроме одной — Меропы, связаны родственными узами с богами. Электра — с Зевсом. Местом же рождения самих плеяд считается Аркадия. Родились плеяды на горе Киллена, где по легенде родился и Гермес.

Уже знакомый нам Я. Э. Голосовкер размещал плеяд и титана-исполина Атланта на некоей Чудо-горе, где есть неведомый сад, недоступный для смертных.

Вот что сообщает об этом Дионисий Галикарнасский в своих «Римских древностях»: «Атлант становится первым царем в Аркадии и живет возле горы, которую именуют Кавкония. У него было семь дочерей, называемых Плеядами, которые ныне помещены на небо. На одной из них, на Электре, женился Зевс. У них родились два сына — Иасион и Дардан.

Предлагаю читателю сравнить это с тем, что сказано у Вергилия, и убедиться, что Иасион и Дардан, которых Анхиз называет предками рода Энея, — это те самые Иасион и Дардан, о которых говорит Дионисий Геликарнасский. Ну и как же Дионисий Геликарнасский связывает этих аркадийских предков Энея с Троей?

В качестве заметки на полях оговорим, что все эти предки, и не они одни, — род Атланта, обитавшего вначале в Аркадии. Оговорив это, начинаем разбираться с перемещением предков Энея в Трою. В сущности, можно сказать, что мы по второму разу с этим разбираемся. Но это не страшно, поскольку теперь мы занимаемся не родословной Энея как таковой, а внутритроянскими партиями.

Вновь слово Дионисию Галикарнасскому:

«И вот Иасион остается неженатым, а Дардан приводит Хрису, дочь Палланта (Паллант — это младший титан, сын Крия, одного из титанов, сброшенных в Тартар, и Эврибии, дочери бога Понта, то есть бога Черного моря — С.К.), у которой рождаются от него два сына — Идей и Деймас. Они некоторое время царствовали в Аркадии, получив царство от Атланта по наследству. Затем, когда начался великий потоп, и долгое время невозможно было обрабатывать землю, люди поняли, что уцелевшая земля не способна прокормить всех. Они разделились на две части. И те, кто остался в Аркадии, назначили царем Деймаса, сына Дардана, а остальные покинули Пелопоннес великим походом».

Остальные — это Дардан и Идей.

Дионисий Геликарнасский описывает этот великий поход Дардана и Идея, которые переплыли через пролив Геллеспонт (он же — Дарданеллы) и «заселились возле места, которое позднее назвали Фригией».

А еще он сообщает, что Идей, сын Дардана, «взяв часть войск в горы, которые теперь Иды называются по его имени, соорудил здесь святилище Матери богов и установил священнодействие и таинства, которые продолжали существовать во всей Фригии. Дардан же в земле, которая называется теперь Троада, основал город, носящий то же имя, что и он, присоединив к нему земли царя Тевкра, от которого древняя земля называлась Тевкрида».

Как Дардан присоединил земли Тевкра?

Тут приходится обратиться к Псевдо-Апполодору, который уточняет заодно с прочим и сюжет с Иасионом, про которого Дионисий Геликарнасский всего лишь говорит, что тот остался бездетным. Иасион действительно остался бездетным, но почему?

Псевдо-Апполодор сообщает, что Иасион влюбился в богиню Деметру и хотел обесчестить богиню, но за это был убит перуном Зевса (то есть молнией Зевса). В «Одисее» Гомера, правда, говорится, что Деметра сама избрала себе Иасиона и разделила с ним ложе. За что разгневанный Зевс поразил Иасиона своим перуном.

     Так с Язионом Деметра на трижды распаханной нови
     Соединилась любовью и ложем, послушавшись сердца.
     Очень недолго об этом в неведеньи Зевс оставался.
     Молнией он Язиона убил ослепительно белой.
  

Поскольку это связано с Элевсинскими мистериями, в которые, как некоторые полагают, Деметра посвятила Иасиона, — данный сюжет носит для нас не вполне частный характер. Но главное всё же в том, что один из предков Анхиза и Энея Иасион как бы и впрямь выбывает из генеалогической игры волей Деметры и Зевса.

Продолжаем слежение за остальными, не выбывшими героями.

(Продолжение следует.

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-103

 


05.04.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №222

 

Не было бы Ломоносова, история странствий, создающих новые всемирные судьбы, свелась бы к истории Энея, а значит — и истории Рима. Но Ломоносов начал обсуждать другое странствие, задающее другую всемирную судьбу 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 05 апреля 2017 г.

опубликовано в №222 от 05 апреля 2017 г.

Если мы идем по следу, заданному Ломоносовым (а мы именно этим и занимаемся), то для нас ключевой фигурой все-таки является Антенор, соединившийся с энетами и являющийся зачинателем некоего движения из Пафлагонии в итальянскую Падую, оттуда — на Балтику и далее — в центр зарождения русского народа и русской земли. Так ведь все описано Ломоносовым, не правда ли?

А коли так, то очень важно установить, кто такой Антенор. И почему пафлагонские энеты как племя Пелопа энетского, потеряв Пилемена, сделали его своим вождем и водителем в своих странствиях.

Предки Антенора описаны достаточно расплывчато. Тем не менее какие-то сведения на этот счет существуют. Привожу данные из сочинения «Дневник Троянской войны», чьим автором по преданию является некий мифологический персонаж Диктис Критский. Описывая, как троянские предводители восстали против Приама и его царевичей, автор говорит о том, что «Эней и привлеченные им сыновья Антенора решают вернуть Елену Менелаю со всем, унесенным вместе с нею (существуют разные трактовки того, что было унесено вместе с Еленой, но понятно, что речь идет о чем-то священном — С.К.). <...> Приам, придя в совет, где Энеем было высказано много оскорбительного, наконец, по решению совета велит Антенору пойти к грекам с поручением вести переговоры о прекращении войны. Тот со стен подает знак о приходе посольства и, когда наши отвечают согласием, идет к кораблям. Там его радушно приветствуют и принимают с величайшим доверием из-за благожелательного отношения к Греции, свидетельство чего он получает главным образом от Нестора за то, что советом и с помощью сыновей спас Менелая от засады, устроенной троянцами; за это ему обещают великую славу, когда Троя будет повержена, и побуждают совершить нечто достойное памяти друзей против вероломных. В ответ Антенор говорит, что дурные решения старейшин Трои постоянно приводят к божественному наказанию».

Далее автор сообщает о параллели, которую Антенор проводит между Приамом и его дурным правлением и коварством Лаомедонта в отношении Геркулеса, обернувшимся падением царства Лаомедонта.

Лаомедонт — это мифологический царь города Трои, сын Ила и Евридики, обманувший Геракла, он же Геркулес. Лаомедонт обещал заплатить Гераклу за спасение своей дочери Гесионы от чудовища, пожиравшего по приказанию Посейдона троянцев, не оплативших работу Посейдона по созданию стен вокруг Трои.

Сообщив об этой параллели, автор продолжает повествование обсуждением дурных свойств Приама, известных Антенору и осуждаемых Антенором. Он сообщает, что «еще малолетний Приам, не разбирающийся в происходящем, по просьбе Гесионы был поставлен на царство. Но, вступив на престол, уже тогда неплохо соображая, он привык преследовать всех кровавыми расправами и злодеяниями, испытывая жадность к своему и домогаясь чужого, а сыновья, впитав пример отца, как наихудшую заразу, не воздерживаясь ни от священного, ни от светского добра. Сам же Антенор всегда отличался от Приама образом мыслей».

Обосновывая это отличие генеалогией, автор сообщает, что «дочь Даная Гесиона родила Электру, а родившийся от нее Дардан, соединившись с Олизоной, дочерью Финея, произвел Эрихфония; его сын — Трос, от того — Ил, Ганимед и Клеоместра, от Клеоместры — Ассарак, а его сын — Капис, отец Анхиса <...> А сам Антенор, в свою очередь, родился от Клеоместры и Эсиета (выделено мной — С.К.)».

Убедительно прошу читателя не воспринимать данную генеалогию как истину в последней инстанции. В древних источниках всегда существует масса параллельных генеалогий. Чуть позже я воспроизведу самую правдоподобную. А пока что... Пока что я всего лишь дословно процитировал некий авторитетный древний источник вместе с той путаницей, которую он (как и почти любой другой аналогичный источник) неминуемо порождает. Ведь если не вводить «поправку на путаницу», то получается, что Клеоместра — прабабушка Анхиза и мать Антенора. Чего, конечно, не может быть. Но, повторяю, разбираться с этим надо чуть позже. И вряд ли следует искать абсолютно непротиворечивых генеалогических данных в таких источниках, как тот, который я только что процитировал. Из такого источника можно взять только нечто примерное.

И это примерное сводится к тому, что, во-первых, имеет место родство Энея и Антенора.

И во-вторых, что для нас важнее всего, появляется необходимое нам отцовство. Мы знали, что отец Энея — Анхиз. Теперь мы узнаем, что отец Антенора — Эсиет. Кто такой Эсиет?

Он упоминается у Гомера в «Илиаде». Во второй песне говорится следующее:

Тою порою троянам, подобная вихрям Ирида,
Вестница Зевса Кронида, явилась с вестию грозной.
Те ж совещали совет у дверей Приамова дома,
Все на дворе воедино столпясь, и младые, и старцы.
Став посреди, провещала посланница Зевса, Ирида,
Голос заявши Полита, Приамова сына, который
Стражем троянским сидел, уповая на быстрые ноги,
В поле, на высшей могиле старца троян Эзиета,
Вкруг соглядая, когда от судов нападут аргиване.

Эта высшая могила старца троян Эзиета — одно из немногих древних упоминаний об отце Антенора. Если, конечно, этим отцом является действительно Эзиет (он же Эсиет или Эсиетий).

В тринадцатой песне (Битва при кораблях):

Тут благородную отрасль питомца богов Эзиета,
Славу троян, Алкафоя, драгого Анхизова зятя
(Дщери его Гипподамии был он супругом счастливым,
Дщери, которую в доме отец и почтенная матерь
Страстно любили: она красотой, и умом, и делами
В сонме подруг между всеми блистала: за то и супругой
Избрал ее гражданин благороднейший в Трое пространной), —
Мужа сего Девкалида рукой укротил Посидаон,
Ясные очи затмив и сковав ему быстрые ноги:
Он ни назад убежать, ни укрыться не мог от героя;
Скованный страхом, как столб иль высоковершинное древо,
Он неподвижный стоял, и его Девкалид копьеборец
В перси ударил копьем и разбил испещренную броню,
Медную, в битвах не раз от него отражавшую гибель...

Здесь, как мы видим, фигурирует некий Алкафой, зять Анхиза, то есть муж дочери Анхиза Гипподамии. Этот Алкафой именуется «благородной отраслью питомца богов Эзиета». То есть и Алкафой, и Антенор являются потомками некоего Эзиета. Причем у самого Гомера этот самый Эзиет фигурирует как питомец богов. Как минимум мы узнаем, что Анхиз, отец Энея, выдал свою дочь за Алкафоя, происходящего, как и Антенор, из рода Эзиета.

Когда дочь выдают за представителя некоего рода, это является свидетельством нетождественности твоего рода и того рода, откуда ты берешь мужа для дочери. Эти два рода могут быть сколь угодно близки, но, повторяю, они должны быть не тождественны. Род Анхиза–Энея и род Эзиета–Антенора — не тождественны. Пересечения между родами есть, то есть они близки, но тождественности нет.

Сразив Алкафоя, критянин Идоменей обращается к Дефиобу, сыну Приама, вызывая его на бой: «Как, Дефиоб, полагаешь, достойно ли я расплатился?»

Дефиоб же, не рискуя выйти в одиночку на бой с Идоменеем, обращается к Энею за помощью. У Гомера сказано, что Дефиоб «в нерешимости дум волновался» и что нерешимость эта была связана с его неготовностью «один на один испытать Девкалида», то есть Идоменея.

Далее Гомер так повествует об обращении Дефиоба за помощью к Энею:

Так Дефиоб размышлял, и ему показалося лучше
Вызвать Энея. Нашел он героя, в дружинах последних
Праздно стоящего: гнев он всегдашний питал на Приама,
Ибо, храбрейшему, старец ему не оказывал чести.

Мы еще и еще убеждаемся, что между близкими, но не тождественными родами Энея и Приама никакого глубокого взаимопонимания нет. Далее мы узнаем нечто о связи рода Энея–Анхиза и рода Алкафоя–Эзиета. Потому что, разыскав Энея, Дефиоб обращается к нему с такими словами:

Храбрый Эней, троян повелитель, если о ближних
Ты сострадаешь, тебе заступиться за ближнего должно.
Следуй за мной, защитим Алкафоя; тебя он, почтенный,
Будучи зятем, воспитывал юного в собственном доме.
Идоменей, знаменитый копейщик, сразил Алкафоя.

Гомер, как мы убедились, уделяет достаточно много внимания и Антенору, и Алкафою, и тому роду Эзиета, к которому они оба относятся. Сам этот старец, питомец богов Эзиет, тоже занимает у Гомера далеко не последнее место.

Ясно также, что род Эзиета, род Приама и род Энея — это, во-первых, близкородственные роды и, во-вторых, роды почти что враждующие или просто враждующие. И никакое их объединение под общим троянским флагом не отменяет факта этой вражды.

Собственно приамовский род отчасти сгорает в огне Троянской войны. А отчасти, возможно, влачит постприамовское существование, занимая большее или меньшее место в региональных исторических сюжетах.

Исторически судьбоносными оказываются два рода. Основной — энеевский, о котором говорится очень много. И другой, враждебный энеевскому, хотя и в чем-то ему не чуждый, род Антенора.

Никто бы даже и не вспомнил об этом роде как исторически судьбоносном, если бы не было Ломоносова с его отождествлением данного рода и корневых собственно русских наидревнейших структур.

Не было бы Ломоносова, история странствий, создающих новые всемирные судьбы, свелась бы к истории Энея, а значит — и истории Рима. Но Ломоносов начал обсуждать другое странствие, исходящее из той же точки, имеющее в чем-то даже сходное направление, но задающее другую всемирную судьбу. И это странствие энетов и Антенора как представителя рода Эзиета, отличающегося от рода Анхиза.

Вот и приходится нам, вычисляя параметры второго мифического странствия, в чем-то альтернативного первому, вчитываться в древние источники, прекрасно понимая при этом, что первое странствие, создавшее Рим, а значит, и Запад как субъект мировой истории, описано подробно. И именно так, как это надо для создания идентификационных моделей.

А второе странствие почти не описано. И в рамках нынешнего его описания не слишком пригодно для создания альтернативных идентификационных моделей. Но поскольку все же сказано достаточно много, то мы можем дособрать сказанное.

А еще мы можем доопределить первую идентификационную модель, она же модель Энея, модель КОВЦ и так далее. Ведь собственно, мы только это и собирались делать. А на свою вторую модель мы вышли, так сказать, достаточно неожиданно и твердо намереваясь доосмыслить первую модель.

Что ж, теперь у нас есть некий задел в том, что касается второй модели. Будем развивать этот задел и одновременно доосмысливать первую модель.

В том, что касается развития второй модели, она же модель Антенора, нам может сильно помочь Гомер. Вот какие слова он вкладывает в уста Энея, вступающего в перепалку с Ахиллом перед тем, как сразиться с этим сверхмогучим «сыном Пелеевым»:

Сын Пелеев! напрасно меня, как младенца, словами
Ты застращать уповаешь: так же легко и свободно
Колкие речи и дерзости сам говорить я умею.
Знаем взаимно мы род и наших родителей знаем,
Сами сказания давние слыша из уст человеков;
Но в лицо, как моих ты, равно и твоих я не ведал.
Ты, говорят, благородного мужа Пелея рожденье;
Матерь — Фетида тебе, лепокудрая нимфа морская.
Я же единственным сыном высокого духом Анхиза
Славлюся быть; а матерь моя Афродита богиня.
Те иль другие должны неизбежно сегодня оплакать
Сына любезного; ибо не мню я, чтоб детские речи
Нас развели и чтоб с бранного поля мы так разошлися.
Если ж ты хочешь, скажу я тебе и о роде, чтоб знал ты
Наш знаменитый род: человекам он многим известен.
Нашего предка Дардана Зевс породил громовержец:
Он основатель Дардании; сей Илион знаменитый
В поле еще не стоял, ясноречных народов обитель;
Жили еще на погориях Иды, водами обильной.
Славный Дардан Эрихтония сына родил, скиптроносца
Мужа, который меж смертных властителей был богатейший:
Здесь у него по долинам три тысячи коней паслося
Тучных, младых кобылиц, жеребятами резвыми гордых.
К ним и не раз и Борей разгорался любовью на паствах;
Многих из них посещал, набегая конем черногривым;
Все понесли, и двенадцать коней от Борея родили.
Бурные, если они по полям хлебородным скакали,
Выше земли, сверх колосьев носилися, стебля не смявши;
Если ж скакали они по хребтам беспредельного моря,
Выше воды, сверх валов рассыпавшихся, быстро летали.
Царь Эрихтоний родил властелина могучего Троса;
Тросом дарованы свету три знаменитые сына:
Ил, Ассарак и младой Ганимед, небожителям равный.
Истинно, был на земле он прекраснейший сын человеков!
Он-то богами и взят в небеса, виночерпцем Зевесу,
Отрок прекрасный, дабы обитал среди сонма бессмертных.
Илом почтенным рожден непорочный душой Лаомедон,
Царь Лаомедон родил знаменитых: Тифона, Приама,
Клития, Лампа и отрасль Арееву, Гикетаона.
Капис, ветвь Ассарака, родил властелина Анхиза;
Я от Анхиза рожден, от Приама — божественный Гектор.
Вот и порода и кровь, каковыми тебе я хвалюся!

Проанализируем сказанное и сопоставим его с генеалогиями тех же родов, предлагаемыми другими источниками. В данном случае предыстория (Дардан, Эрихтоний) не имеет для нас особого значения. Эней говорит Ахиллу, что Трой (Трос) родил Ила (уточняя эту схему, можно сказать, что Трой, взяв в жены Каллирою, родил этого самого Ила) и что тот же Трой родил Ганимеда, в земной истории не участвующего, и Ассарака.

Ил (взяв в жены Эвридику, такова наиболее авторитетная версия, хотя, естественно, есть и другие) родил Лаомедонта.

Лаомедонт (взяв в жены Стримо — это опять наиболее авторитетная версия и не более) родил Приама.

Приам (взяв в жены Гекубу) родил Гектора.

Вот одна линия: Трой–Ил–Лаомедонт–Приам–Гектор.

Другую линию Эней описывает не менее четко.

Тот же Трой (и Каллироя) родил Ассарака.

Ассарак (и Гиеромнема) родил Каписа.

Капис (и Фемисто) родил Анхиза.

Анхиз (и Афродита, о чем Эней говорит совершенно внятно) родил Энея.

Вот вам одни пять поколений: Трой–Ил–Лаомедонт–Приам–Гектор.

А вот другие: Трой–Ассарак–Капис–Анхиз–Эней.

Излагая такую родословную — свою и своих не слишком любимых союзников — Приамидов, Эней в скрытом виде противопоставляет себя Приамидам.

В других местах Гомер за Энея делает все то же самое.

Чего нет в родословной, излагаемой Энеем перед битвой с Ахиллом?

В ней, во-первых, вообще нет места Антенору и его отцу, питомцу богов, Эсиету. Как же так? — спросим мы. Могила Эсиета — это «высшая могила старца троян Эзиета», это огромная башня, с которой следит за прибытием ахейцев троянец Полит, чьим голосом предупреждает троянцев о беде богиня Ирида.

Почему же Эзиету вообще не находится места в этом перечислении? Если бы Эней говорил только о себе, тогда понятно. Но он же говорит и о себе, то есть о своем роде, и о другом роде, роде Приама–Гектора. Почему же он ничего не говорит о роде Антенора, который в других местах выступает как ближайший к Энею внутритроянский род?

Можно сказать, что Эней бережет время и говорит о главном, но почему Гектор и Приам входят в это главное, а Антенор и Эзиет — нет?

Во-вторых, Эней не только не упоминает род Эзиета. Он еще и выдает неполную генеалогию по ключевому вопросу, каковым является вопрос о детях Троя и Каллирои. Эней говорит об Иле, Ганимеде и Ассараке. А за вычетом Ганимеда, об Иле и Ассараке. Но все древние источники указывают на то, что у Троя и Каллирои есть еще дочь Клеопатра.

Аполлодор Сицилийский пишет, что у Дардана «родились сыновья Ил и Эрихтоний. Ил умер бездетным, и царская власть перешла к Эрихтонию. Женившись на Астиохе, дочери Симоента, Эрихтоний породил Троя. Трой женился на Каллирое, дочери Скамандра, и у него родились дочь Клеопатра и сыновья Ил, Ассарак и Ганимед. Последнего за его красоту похитил Зевс с помощью орла и сделал на небе виночерпием богов».

Дальше все как по писаному:

«От Ассарака и Гиеромнемы, дочери Симоента, родился Капис, а от последнего и Темисты, дочери Ила, родился Анхис. В него влюбилась Афродита и, сойдясь с ним, родила от него Энея».

Далее Аполлодор Сицилийский описывает, как Ил стал обладателем некоего Палладия, как он воздвиг для этого Палладия храм, как Ил, женившись на Евридике, дочери Адраста, породил Лаомедонта, который женился на Стримо, дочери Скамандра (перечисляются другие возможные жены Лаомедонта), и как, женившись, Лаомедонт породил сыновей Тифона, Лампа, Клития, Гикетаона и Подарка (Приама), а также дочерей Гесиону, Киллу и Астиоху. И как от Подарка (Приама), женившегося на Гекубе, родились дети — первый из них Гектор и последний из них — Парис.

Таким образом, Аполлодор Сицилийский приводит все ту же родословную, что и Эней у Гомера, но в его родословной есть еще и Клеопатра, которой в родословной, излагаемой Энеем, нет.

В энциклопедическом словаре, именуемом «Реальной словарь классических древностей для гимназий» (первое издание — 1855, восьмое издание — 1914 год), созданном лучшими немецкими учеными и являющимся до сих пор одной из авторитетных античных энциклопедий, опять же говорится о Клеопатре как дочери Троя и Каллирои.

Является ли случайным выпадение из описания, которое дает Эней у Гомера, и Клеопатры, дочери Троя и Каллирои, и всего рода Эзиета–Антенора? Вряд ли. Так кто же такие эти Эзиет и Антенор, при том что Эзиет — весьма почитаемая в Трое фигура, а Антенор — одно из важных действующих лиц Троянской войны?

Постараемся найти ответ на этот вопрос, обратившись вновь к теме Тантала, изгнанного Илом из Пафлагонии. Вот что об этом пишет в своей 1-й Олимпийской оде знаменитый древнегреческий поэт Пиндар (517–437 гг. до н. э.):

Должен говорить только доброе,
И на нем не будет вины.
Пелоп, сын Тантала!
Я скажу о тебе иное, чем предки:
Я скажу, что некогда твой отец,
Созывая богов на милый Сипил,
Благозаконно
Воздавал им пиром за пир, —
И когда-то сверкающий трезубцем бог
Схватил тебя и унес,
Ибо страсть придавила его сердце.
На своих золотых конях
Он вознес тебя к Зевсу в небесный широкославный чертог,
Где такая же страсть поселила потом Ганимеда
Ты исчез,
И люди искали, но не нашли тебя для матери;
А завистник-сосед
Стал, таясь, рассказывать людям,
Как в воду, кипящую на огне,
Острым изрубленное ножом,
Падало тело твое,
Как делили его за столом на куски и ели.

Нет!
Я не смею назвать людоедами богов!
Слишком часто кара настигала богохульников.
Если олимпийцы чтили когда-нибудь смертного
Это был Тантал;
Но не мог он переварить своего великого счастья —
За великую гордыню понес он от вышнего Отца
Величайшую казнь:
Исполинский камень, нависший над лбом.
Он рвется его свалить,
Он забыл блаженный покой,
В безысходной жизни он окутан мучением,
Четвертым к трем –
Потому что он похитил у вечноживущих
Для сверстных себе застольников
Нектар и амвросию,
В которых было бессмертье.
Неправ,
Кто надеется, человек, укрыться от ведома бога!
Оттого-то
И вернули его сына бессмертные
К кратковременной доле жителя земли.

Здесь, как мы видим, Пиндар вступается за Тантала, который, по его мнению, виновен не в людоедстве, а в том, что украл для людей напитки богов — нектар и амброзию, то есть вознамерился сделать людей бессмертными. Что касается Пелопа, то его, в версии Пиндара, не собрали из кусков, а вернули на землю в наказание за дерзновенные деяния отца.

Обращаю внимание на то, что эта версия, в которой происходит фактическая реабилитация Тантала (одно дело — грех людоедства, а другое дело — почти что прометеевский грех возвеличивания людей, грех добычи для них бессмертия) происходит уже в достаточно ранней античности. А также на то, что такая реабилитация осуществляется аж самим Пиндаром, то есть великим из великих.

Так каков же он, род Тантала, изгнанного из Пафлагонии Илом? И кто он, сын Тантала, Пелоп энетский?

Помните, у Аполлония Родосского?

То пафлагонян земля, где Пелоп энетский сначала
Правил; от крови его они гордо род свой выводят.

Если энеты, они же пафлагоняне, возводят свой род от Пелопа энетского, то все они, а особенно их властители, которые совсем уж прочно связаны по этой пелопианской линии, будут в плохих отношениях с потомками Ила, изгнавшего их предка. Одним из таких властителей энетов является Пилемен, который пришел помогать Трое.

Но эта помощь Трое была определенной «обязаловкой» (ахейские чужеземцы — еще большее зло, чем троянцы. Но и троянцы не сахар). То есть с одной стороны, имел место масштабный конфликт между ахейцами и троянцами, а с другой стороны имел место конфликт между двумя как бы антиахейскими родоплеменными сообществами. Одно из таких крайне антиахейских сообществ — род Ила.

Именно с этим родом особо яростно воюют ахейцы. А другой — тоже как бы антиахейский род — это род энетов, проживающий в Пафлагонии и ведущий свою генеалогию от Пелопа энетского, сына Тантала энетского. При том что этого самого Тантала из Пафлагонии изгнал именно Ил. Энеты, ведя свою генеалогию от Пелопа энетского, сына Тантала энетского, не могут не помнить роду Ила (то есть Приаму, Гектору и так далее) этого изгнания со своей территории того, кто правил ею, обладая на это некими священными правами, унаследованными сыном изгнанника — Пелопом энетским.

Таким образом, ахейцы воюют с широким антиахейским фронтом. Как построен этот фронт?

(Продолжение следует.

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-102

 


22.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №220

 

Миф находится по ту сторону логики, но не по ту сторону мысли. Словом, он нам нужен для дела, а не для развлечения. Для борьбы, а не для погружения в определенного вида изыски 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 22 марта 2017 г.

опубликовано в №220 от 22 марта 2017 г.

Себастьяно Риччи. Финей и сыновья Борея. Около 1695 г.

Предлагая читателю еще и еще раз вчитываться в произведения древних, содержащие в себе те или иные важные сведения, я вовсе не утверждаю, что все эти сведения достоверны. И в каком-то смысле многое из того, о чем я предлагаю задуматься, находится либо по ту сторону достоверности, либо балансирует, как эквилибрист, на тончайшей нити, которой являлась, является и будет являться всегда существующая черта, отделяющая достоверное от недостоверного.

Самыми недостоверными и при этом важными для понимания существа дела являются сведения, содержащиеся в тех или иных мифах.

Что такое мифы?

Исчезают ли они полностью в мире при нарастании всего того, что можно назвать рациональностью?

Может ли эта самая рациональность достигнуть ста процентов даже в бытии, начиненном техникой, формулами, компьютерными программами, логическими построениями?

Или эта рациональность, вторгаясь в человеческое сознание, лишь отодвигает на некую периферию иррациональное начало, тесно связанное с мифами.

Чуть позже эти вопросы следует обсудить более подробно. Сейчас, как мне представляется, важно взять правильный след, отказавшись от пренебрежительного отношения к мифам, смирившись с их особой спецификой и научившись правильному взаимодействию с той средой, которая вне мифов просто не существует.

Что такое и в самом деле идентификация, которой мы столь ревностно занимаемся?

Это способность человеческой психики выделять из всего, что окружает человека, нечто. Это нечто должно позволить человеку ощутить наличие в бытии чего-то для него крайне значимого.

Чего-то такого, без чего этого человека как бы и нет.

Чего-то такого, чему человек не просто сопричастен, а сопричастен сущностно.

Чего-то такого, из чего он только и может черпать энергию.

Чего-то такого, к чему он должен подключиться, чтобы черпать энергию и силу.

Мне скажут, что человек черпает силу из своих первичных влечений, каковыми являются голод, жажда, сексуальные и другие простейшие потребности, включая агрессию. И что всё остальное представляет собой только те или иные производные от этого первичного «влеченчества».

Но, во-первых, как быть с великой фразой шекспировского героя:

«Что человек, когда его желания — еда да сон? Животное, не боле».

Тут ведь говорится не только о еде да сне, а о том самом мире первичных влечений. Что значит человек, если у него есть только первичные влечения? Он и есть животное.

Во-вторых, даже попытка человека стать таким животным представляет собой, на самом деле, некий трудноосуществимый проект, разрабатывая который, человек не может опираться только на свое животное естество.

Я-то считаю, что такой проект вообще безнадежен. И вернуться в животность человек просто не может. Он вышел из нее необратимо. И двигаться может только вперед, оглядываясь всё время назад ради того, чтобы черпать из традиции энергию для такого движения.

А где традиция, там и иррациональность. А также некая нерациональная рациональность или рациональная иррациональность. То есть нечто загадочное, несводимое ни к рациональности машины, ни к судорогам животности, ни к цинизму, ни к психиатрическому дурдому.

И кто сказал, что это нечто, то есть настоящую силу, настоящую энергетику человек может обрести, не подключаясь к чему-то, что уже не есть он, но что обладает для него огромной важностью, важностью, превышающей ту, которую имеют для него же разного рода влечения?

А что значит, так подключиться?

Прежде всего, надо как-то ответить себе на вопрос — к чему ты подключаешься?

А значит, надо выделить из существующего огромного количества элементов, слагающих твое бытие и бытие человечества в его прошлом, настоящем и будущем, какие-то судьбоносные для тебя элементы.

Надо соткать из этих элементов какие-то сущности и уже потом начать к этим сущностям подключаться.

Отчасти ты осуществляешь это сам, отчасти ты берешь нечто из материала, предоставляемого тебе твоей семьей, твоей культурой, а также культурой общечеловеческой.

Но кто сказал, что нечто складывается каждый раз заново тобой или заимствуется тобой у кого-то, а не существует вне всех твоих складываний так же, как существуют материальные вещи? Что она такое — эта твоя идентичность, эта твоя родовая сущность во всех ее модификациях? Ты ее лепишь или она есть?

И как она могла начать возникать у наидревнейших людей, когда они только становились людьми? Ясно, что она возникала постепенно и мучительно. Что человек, становясь человеком, обретал эту возможность странных, нематериальных подключений к чему-то. И что обретал он эту способность, только противопоставляя себя природе, то есть прекращая быть животным. Каждый новый шаг на пути этого прекращения был невероятно мучителен.

К примеру, мир индивидуализированных и регламентированных отношений между человеческой особью, именуемой мужчиной, и человеческой особью, именуемой женщиной, должен был как-то противопоставить себя животной неразборчивости самого разного рода. Это могло осуществляться только через систему нарастающих и мучительно реализуемых запретов — табу.

Например, табу на каннибализм.

Или табу на сожительство с собственными детьми, с собственными родителями.

А дальше идут еще более сложные табу. Чем их больше, тем труднее существу, уходящему от животности, подключаться к матери-природе. И тем важнее для этого существа иметь возможность подключиться к каким-то другим не природным, но реальным для него сущностям.

Чем меньше энергии получает проточеловек, переставая быть животным, от матери-природы, тем больше энергии он должен получать от чего-то еще.

И это «что-то» — не книжка, которой он умилится по поводу какой-нибудь истории, обладающей ограниченной ценностью и ограниченной привлекательностью.

Это что-то должно восприниматься как абсолютное. И именно так воспринимался миф в эпоху мучительного начального отделения человека от природы. По-видимому, в эту эпоху миф воспринимался как нечто более реальное, чем реальность. И только за счет этого человек, теряющий часть энергетизирующей животности, не становился менее «энергийным», чем животные, с которыми он должен был бороться за место под солнцем.

Главный вопрос состоит в том, может ли человек, как угодно далеко ушедший от животного, подключаться к неживотным сущностям, получая от них энергию, если эти сущности в каком-то виде не будут представлять собой развернутые и преобразованные модификации всё тех же мифов? Может ли существовать энергетизирующая идентификация без подключения к тому, что в каком-то смысле продолжает оставаться потомком мифа?

Понимаю, что о мифе XX столетия говорили теоретики фашизма. И что их мифологизации обернулись абсолютным злом. Но давайте подумаем, в чем их вина? В том, что они возжелали к чему-то подключиться, или в том, что они подключились к чему-то темному?

Мне кажется, что ответ очевиден. Что можно ненавидеть подключение к темному и понимать, что подключение к светлому, или точнее к тому, что не принадлежит полностью к царству Тьмы, абсолютно необходимо.

Что такое подключение необходимо и потому, что не подключаясь, будете просто овощем или социальным автоматом, и потому, что если вы сами не подключитесь, то, в конечном счете, вас подключат к этой самой Тьме и сопротивляться тогда ей вы не сможете. Потому что сопротивляться подключенности к Тьме можно только подключенностью к Свету.

Тут главное слово — подключаться. Постарайтесь отнестись к нему без контрпродуктивного снобизма. И поймите, что ни нормативная религиозность, ни нормативная мораль не являются подключенностью. Подключаться можно, только если за религиозными ритуалами обнаруживается канал связи с сущностью.

То же самое — и в светском варианте, всё равно есть и ритуалы, и подключения, и сущности. Когда ритуалов, подключений и сущностей нет, то человек становится жертвой слабости, порожденной отсутствием подключений.

Он либо смирится с этой слабостью, немощностью, превращающей настоящую жизнь в издевку над жизнью, либо будет искать любую силу, дабы хоть в каком-то смысле не прозябать, а жить.

Потому что прозябать для человека очень мучительно. Он ведь не животное. Он понимает, что смертен. А сочетание смертности с прозябанием — это наимучительнейший ад на земле, из которого человек всё равно куда-нибудь начнет вырываться. Хотя бы и уничтожая — себя, а также других.

Ведь, в конечном счете, обсуждая западную идентичность в XXI столетии и ее перспективы, ее модификации, нащупывая свою идентичность, мы не умствовать хотим, а находить некие генераторы энергии и силы. И мы понимаем, что если таких гуманистических генераторов не будет, то возобладает не бытие в отсутствие генераторов, а торжество генераторов антигуманистических. И что, обнулив гуманистическую генерацию, Запад включит рано или поздно генерацию антигуманистическую.

В поисках чего-то подобного мы не можем пренебрегать мифами. И мы должны научиться правильному отношению к ним. Мы должны научиться воспринимать их как особо ценный мир. Странный мир, в котором недоверие должно быть доверительным, а доверительность — недоверчивой.

Миф находится по ту сторону логики, но не по ту сторону мысли. Словом, он нам нужен для дела, а не для развлечения. Для борьбы, а не для погружения в определенного вида изыски.

Оговорив всё это, я начинаю заниматься конкретными мифами, понимая, что вне этих занятий нельзя ни добраться до идентификационных сущностей, ни просто даже внятно прочитать нужные тексты, с помощью которых до чего-то можно добраться.

Такие тексты, например, как «Аргонавтика» Аполлония Родосского. В этой самой «Аргонавтике», наряду с прочим, существует прорицание Финея, понять которое нельзя, если ты не взаимодействуешь по-настоящему и с этим мифом, и с другими.

Раз так, приглядимся к этому прорицанию, вооружившись оговоренным выше отношением к мифу.

Финей — это мифологический фракийский царь, который был ослеплен и, став слепцом, обрел дар предсказания. Финей — сын Агенора, то есть Агенорид.

Агенор был финикийским царем, царствовал в городе Тире, основал «стовратые Фивы», столицу Верхнего Египта. Основав же ее — удалился в Финикию. Часто Карфаген называют городом Агенора. Иногда Агенора именуют еще царем Фракии. Вроде бы разночтение: где Фракия, а где Карфаген?

Но не стоит разводить руками по поводу таких разночтений. В мифологии они не только возможны, но и почти что необходимы. Все мифологические истории многозначны. И любой миф поэтому можно излагать, только приводя его различные версии. Вот и с мифом о Финее — приходится эти самые версии перечислять по принципу «то ли, то ли».

То ли Финей был ослеплен Зевсом, то ли — Посейдоном... То ли боги ослепили Финея за то, что он выдавал людям их тайны... То ли боги предоставили Финею на выбор — или зрение, или дар прорицания... То ли боги наказали Финея за жестокости, которые он совершил, глумясь над своими сыновьями от первого брака... Согласно этой версии, боги насылали на Финея зловещих птиц — гарпий. Как только Финей собирался вкусить пищу, гарпии расхищали большую часть пищи, а остальное оскверняли испражнениями.

В какой-то момент произошла встреча Финея с аргонавтами. И тут опять есть разные версии.

То ли Финей напал на аргонавтов и был убит Гераклом... То ли аргонавты освободили Финея от пытки и даже вернули ему зрение. А он в благодарность за это указал им морской путь, которым они должны следовать. Именно эту версию принимает интересующий нас Аполлоний Родосский, сообщающий нам о том, что Финей, встретив аргонавтов (конкретно — Зета и Калаида, крылатых сыновей северного ветра Борея), говорит им о том, что оракул предсказал ему возможность избавления от мук. И что избавителями станут именно сыновья Борея.

Есть оракул, что гарпий сыны Борея отгонят, Силой меня защитят, ибо мне они не чужие, Я ведь Финей, среди смертных когда-то известный достатком И прорицания даром; рожден я отцом Агенором, Их же родная сестра Клеопатра, когда средь фракийцев Царствовал я, с приданым вошла в мой чертог, как супруга, Вымолвил Агенорид — и объяла тут каждого жалость Из героев, сильнее же всех — Бореадов обоих.

Эти объятые жалостью Бореады закатили пир для слепого мученика Финея. А когда на пир прилетели гарпии, они стали их изгонять мечами. Гарпии пустились в бегство, крылатые сыны Борея стали их догонять и наверное, догнав, истребили бы, нарушив волю богов. Но этому преступлению помешала Ирида, богиня радуги, сестра этих самых гарпий и вестница богов.

Ирида остановила аргонавтов, вознамерившихся уничтожить гарпий. И сказала им следующее:

Медью не должно разить, о сыны Бореевы, гарпий, Зевса великого псов. Но за них я сама поклянусь вам, Что никогда уже впредь они не вернутся к Финею.

Далее Аполлоний Родосский говорит о том, что Ирида полетела на Олимп, а спасенные ею гарпии «в недра вертепа на Крите минойском спустились».

Что же касается аргонавтов, «крылатых сынов Борея», то они сели пировать вместе с Финеем, который в благодарность указал им путь, оговорив, что Зевс не одобряет прорицателей, которые дают полные прогнозы. И что Зевс требует, чтобы прогнозы были неполными, «дабы хоть в чем-то смертный зависел всегда от бессмертных воли могучей».

Оговорив это, прорицатель начинает давать достаточно подробное описание предстоящего аргонавтам пути и тех опасностей, которые их подстерегают.

Я не хочу перегружать текст деталями этого предсказания. Но приведу наиболее существенные для нас фрагменты оного. Вот один из них:

Вскоре, отплыв от тех мест, вы холмов минуете много: То пафлагонян земля, где Пелоп энетский сначала Правил; от крови его они гордо род свой выводят.

Ну вот мы и добрались до чего-то ценного, не правда ли? Есть какой-то Пелоп энетский... Энеты гордо свой род выводят именно от его крови. А ведь нас, идущих по следу Ломоносова, энеты не могут не интересовать. С мифологической точки зрения в том числе. Ведь если Ломоносов прав, и энеты — выводят себя от Пелопа энетского и его крови, то это нас сильно продвигает вперед. Не так ли? Однако воздержимся от скоропалительных выводов и продолжим чтение Аполлония Родосского.

В другом месте той же поэмы некий Лик, властитель посещаемого аргонавтами края, окружающего Ахеронский мыс (в гавань этого мыса аргонавты, как сообщает автор, «вошли с охотой»), тоже упоминает Пелопа энетского.

Лик, сожалея о том, что аргонавтов покинул величайший из героев Геракл, подробно перечисляет подвиги Геракла. Речь идет не о тех наиболее известных и сугубо героических двенадцати подвигах, которые были совершены по требованию царя Эврисфея. Речь идет о подвигах завоевательных. Перечисляя эти завоевательные подвиги (подчинил такого-то, низложил такого-то), Лик, в частности, говорит:

И пафлагонцы затем подчинились, Пелопово племя, Сами (их земли вокруг обтекает Биллей темноводный).

Темноводный Биллей, о котором говорит Аполлоний Родосский, — это река Фильос. В Древней Греции ее называли Биллеем.

Эта река действительно протекает по территории Пафлагонии, впадая в Черное море в западной части большого пафлагонского выступа в районе города Фильос.

Таким образом, Пелоповым племенем называется у Аполлония Родосского народ, проживающий на южном (анатолийском) побережье Черного моря, рядом с уже обсуждавшимися нами халибами и другими народами анатолийского черноморского побережья.

Когда говорится о том, что пафлагонцы, живущие в этих местах, являются племенем Пелоповым, когда утверждается, что они ведут свой род от некоего Пелопа энетского, — что имеется в виду?

Пелоп — это мифический персонаж. И подобно любому другому такому персонажу, он представляет собой нечто многоликое, трактуемое по-разному. На то он и мифический персонаж, чтобы содержать в себе разного рода «то ли, то ли».

Если отбросить те «то ли, то ли», которые не особо важны (то ли сын Тантала, сына Зевса, и Эврианассы, дочери Пактола, бога златоносной реки, то ли сын того же Тантала и Дионы, которая сама то ли просто богиня дождя, то ли нечто большее), то получается следующее.

Отец Пелопа Тантал был любимцем богов. Боги его приглашали на свои пиры, где он вместе с ними вкушал нектар и амброзию. Возгордившись, Тантал решил испытать всеведение богов. Для этого он убил своего сына Пелопа, приготовил из убитого сына мясное блюдо и подал его пирующим богам. Боги поняли замысел Тантала и воскресили Пелопа. Однако Пелоп остался без лопатки. Потому что эту лопатку по рассеянности съела богиня Деметра. Рассеянность ее была связана с глубочайшей озабоченностью судьбой своей дочери Персефоны, которую похитил, взяв себе в жены, бог подземного царства мертвых Аид.

Съеденная Деметрой лопатка Пелопа (Овидий утверждает, что левая) была заменена лопаткой, которая была сделана из слоновой кости. Тут тоже есть всякого рода «то ли, то ли». То ли лопатку съела Деметра, то ли ее съели на двоих Деметра и бог войны Арес, то ли эту лопатку восстановила Деметра, то ли прядущая нить жизни мойра Клото... То ли, то ли.

Я не буду описывать дальнейших злоключений Пелопа, в честь которого греки назвали Пелопонесс и которому они приносили жертвы как богу.

Потому что миф — штука коварная. В нем есть место и для греческого Пелопа, и для Пелопа энетского, то есть малоазийского. И если не разобраться в соотношении между этими двумя Пелопами, то можно ненароком забрести в такие тупики, из которых потом не выберешься. Для того, чтобы разобраться, я предлагаю вчитаться в тексты еще одного античного великого автора.

В книге IV своей «Исторической библиотеки» Диодор Сицилийский сообщает нам следующее: «Поскольку мы упомянули о Пелопе, следует рассказать и о его отце Тантале, чтобы не опустить ничего достойного внимания. Тантал был сыном Зевса и, обладая большой славой и богатствами, жил в Азии, в области, называемой ныне Пафлагония (подчеркнуто мной — С.К.). Из-за своего благородного происхождения от Зевса он даже стал другом богов. Впоследствии, не довольствуясь уже человеческим счастьем, но общаясь с богами, и разделяя с ними трапезу, Тантал стал сообщать людям запретные тайны богов».

Диодор Сицилийский сообщает нам нечто ценное о Тантале. Что же именно?

Во-первых, он сообщает нам, что Тантал жил не в Греции, а в Азии.

Во-вторых, Тантал, согласно Диодору Сицилийскому, жил не просто в Азии, а в интересующей нас Пафлагонии.

В-третьих, этот самый Тантал не просто жил в Пафлагонии, а являлся ее властителем.

В-четвертых, согласно Диодору Сицилийскому, Тантал не вовлекал богов в преступный каннибализм, а «сообщал людям запретные тайны богов».

Но и это еще не всё. Сообщив читателю о злосчастье Ниобы, дочери Тантала, а также о злосчастьях самого Тантала, которого боги за выдачу их тайн «причислили к святотатцам», Диодор Сицилийский далее повествует об изгнании Тантала из Пафлагонии: «Став ненавистным богам, Тантал был изгнан из Пафлагонии Илом, сыном Троя».

Я мог бы сообщить читателю, что Ил, сын Троя, — это троянский царь, что отсюда и другое название Трои — Илион. Но поскольку мы идем по очень зыбкой почве, чередуя знакомство с мифами и осмысление древних исторических сведений, то необходимо воздержаться от подобной краткости и полностью ознакомиться с мифическими сведениями о роде этого самого Ила. Теми сведениями, которые сообщает нам Диодор Сицилийский. Эти сведения таковы:

«Первым царем Троады был Тевкр, сын бога реки Скамандра(Скамандр — главная река Троады — С.К.) и нимфы Идеи (речь идет о нимфе, чье имя является производным от Иды — главной горной системы Троады — С.К.). У Тевкра была дочь Батея, на которой женился сын Зевса Дардан, унаследовавший таким образом царскую власть и назвавший народ от своего имени дарданами, а основанный на берегу моря город — Дарданом. Сыном его был Эрихтоний, широко известный своим благополучием и богаством, которого поэт Гомер знает как

Мужа, который меж смертных властителей был богатейший:

Здесь у него по долинам три тысячи коней паслося.

Сын Эрихтония Трой назвал свой народ от собственного имени троянцами. У него было три сына — Ил, Ассарак и Ганимед. Ил основал на равнине самый значительный из городов Троады, который получил от его имени название Илион. Сыновьями Ила были Ламеодонт, Тифон и Приам. Тифон, отправившись в поход в восточные земли Азии, дошел до Эфиопии, где Эос родила от него Мемнона, который пришел на помощь Трое и был убит Ахиллом. Приам взял в жены Гекабу, которая родила ему очень многих сыновей, в том числе и Гектора — самого прославленного из героев Троянской войны. Ассарак стал царем дарданов. Сыном его был Капий, отец Анхиза, от которого Афродита родила Энея — самого выдающегося из троянцев. Ганимед же, превосходивших всех своей красотой, был похищен богами и стал виночерпием Зевса».

Такая развернутая цитата в данном случае необходима потому, что вся эта запутанная «троянская родословная», казалось бы, не имеющая отношения к нашему сюжету с энетами и Пелопом, имеет к этому сюжету косвенное, но очень важное отношение.

Рассмотрим две линии этой родословной.

Первая: Тевкр–Дардан–Эрихтоний–Трой–Ил–Приам–Гектор.

Вторая: Тевкр–Дардан–Эрихтоний–Трой–Ассарак–Капий–Анхиз–Эней.

Для нас очень важно, что это две разные линии.

Но наиболее важно, что звеном в первой линии является некий Ил, который (возвращаю читателя к той короткой цитате из Диодора Сицилийского, следом за которой понадобилась последняя длинная цитата) изгнал из Пафлагонии ее властителя Тантала (напоминаю, что в этой короткой цитате черным по белому написано, что Тантал был изгнан из Пафлагонии Илом, сыном Троя).

(Продолжение следует.

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-101

 


15.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №219

 

После распада СССР именно древний конфликт мегрелов и абхазов побудил к безумным действиям первого президента постсоветской Грузии З. Гамсахурдия... Но и в советскую эпоху данный конфликт имел существенное значение, поскольку Лаврентий Павлович Берия в существенной степени опирался на мегрельский клан... 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 15 марта 2017 г.

опубликовано в №219 от 15 марта 2017 г.

Как мы убедились, обсуждаемый нами адыгский авторитетный современный исследователь прямо говорит о том, что на территории, которую он исследовал конкретно и подробно, есть три компонента: протоиндоевропейский (ямники), скотоводческо-атыхский (не ямники) и «выразительный земледельческий компонент, сходный с культурой Аладже-Гуюк Анатолии... который смело можно назвать хаттским, в отличие от скотоводческого атыхского».

Нурбий Газизович Ловпаче не ограничивается такой короткой констатацией. Он подробно разбирает данную, крайне важную для нас, тему. И необходимо вчитаться в эти его подробные разбирательства, поскольку, повторяю, тема слишком для нас важна. Поэтому привожу еще одну длинную цитату: «...на Северо-Западном Кавказе... уже в конце V начале IV тысячелетия взаимодействовали кавкасионцы-атыхи, малоазийские земледельцы-хатты и индоевропейцы-ямники (видимо, будущие арии). В IV и 1-й половине III-го тысячелетия до н. э. ведущую роль в Древней Адыгее играли кавказские ранние скотоводы атыхи. И уже, видимо, в 1-й половине III-го тысячелетия до н. э. здесь возник союз Майкопских племен. Этому союзу предшествовал длительный и трудный период акклиматизации пришельцев из Малой Азии (прахаттов, появившихся здесь еще в V-м тысячелетии, затем месопотамцев (шумеры) примерно в середине IV тысячелетия до нашей эры и еще одной волны хаттов в конце IV-го или на рубеже IV–III тысячелетий до н. э.)».

Как мы видим, исследователь не походя говорит о трех принципиально разных общностях, одна из которых — хатты, а другая — атыхи. Для исследователя эта тема имеет принципиальное значение. Он настаивает на принципиальном отличии атыхов от хаттов (да и индоевропейских ямников от этих двух общностей). И, повторяю, поскольку отличия атыхов и других родственных им кавказских народов от хаттов имеют для нас очень важное значение, крайне важна та детальность, с которой исследователь разрабатывает тему этих отличий. Вот еще одна цитата: «Очень заметным в археологии Северо-Западного Кавказа является столкновение двух различных идеологий культа плодородия — кавказской и переднеазиатской. У переднеазиатцев, как впрочем, и у праиндоевропейцев, этот культ олицетворяла Великая богиня — Мать-земля, известная под различными именами — то под именем Инанны (или Наины), Иштар, Кубабы (Кибеллы). Богиня изображалась в виде обнаженной, цветущей женщины (в основном в скульптуре и особенно часто в мелкой пластике) с пышными формами».

Констатируя это обстоятельство, исследователь далее говорит о том, что Кавказ, в отличие от хаттов с их матриархальным обнаженным женским божеством «с древнейших времен быль запретной зоной для эротических сюжетов в изобразительном искусстве. Особенно это строго соблюдалось на Северном Кавказе, где, по мнению ученых, никогда не было классического матриархата. Неизвестно, с каких времен у адыгов в языческом пантеоне бытует мужской бог плодородия, изобилия, покровитель земледелия Созерис (у восточных адыгов Северного Кавказа — Тхагалидж), имя которого созвучно древнеегипетскому Озирису. Но его символ в виде различного выражения цифры семь замечается с раннего энеолита, то есть с начала IV-го тысячелетия до нашей эры.

Теперь попробуем представить, как могли отнестись прасеверокавказцы-атыхи со своим патриархальным мировоззрением к пришедшим из Малой Азии прахаттам, у которых еще крепко держались многие черты матриархата. Борьба между двумя идеологиями, разумеется, началась много позже прихода и внедрения переднеазиатцев в кавказскую природу и человеческое общество. Это можно представить как прорыв с юга, с Черноморского побережья на северные склоны Западного Кавказа через цепь пещерных общин горных скотоводов-атыхов к плодородным мысам, свободным от леса, у выхода рек из горных теснин (типа поселения Мешоко в Хаджохе)».

Ознакомившись с этой цитатой, читатель может убедиться, что исследователь не только не хочет приравнивать хаттов к атыхам, но, более того, говорит о достаточно мощном религиозном конфликте хаттской и древнейшей протоадыгской общностей. Нечто сходное принято называть конфликтом религий или конфликтом цивилизаций. Тут речь идет о мощнейшем конфликте этого рода, потому что конфликтуют матриархат и патриархат.

Мы еще раз убеждаемся, что для данного исследователя, выражающего позицию современной адыгской науки, ревностно занимающейся исследованием своей древнейшей колыбели, очень важно чтобы, так сказать, на граните и нестираемыми золотыми письменами было высечено: «Адыги не равны хаттам и даже в определенной степени антагонистичны им».

Приведу еще одну цитату, показывающую масштаб и градус этого «уравнения несовпадения», согласно которому адыги и хатты — это совсем не одно и то же.

Исследователь использует разный материал для доказательства своего, крайне важного для него, тезиса, оно же — «уравнение несовпадения». В числе используемых материалов — типы захоронений, применяемые общностями, чье сущностное качественное несовпадение так важно обосновать.

Сначала исследователь рассматривает погребальные сооружения, используемые предками адыгов, теми, кого он называет кавкасионцами. Исследователь выявляет трапециевидную форму этих сооружений и дает интерпретацию подобной формы, настаивая на том, что ее нельзя интерпретировать, исходя из утилитарных, конструктивных соображений. Как же ее интерпретирует исследователь, отказавшийся от такого подхода. Вот как: «Местные горные скотоводы-атыхи в сооружении трапециевидного плана видят символ мужского бога плодородия Созериса, связанного с космогоническим культом «Жъуагьозэшибл» (семь звездных братьев, как адыги (черкесы) издревле называют созвездие Большой Медведицы)...

Символ Созериса — ствол боярышника (хьамыщхунтIэ) с семью сучьями. У некоторых племен вместо «хьамыщхунтIэ» символом Созериса были груша или орех. Как бы то ни было, дольмен с камерой трапециевидного плана и с одной портальной стеной напоминает при виде спереди перевернутый ковш «Жъуагьозэшибл» и, таким образом, символизирует патриархальный культ местного языческого пантеона, культ бога плодородия Созериса».

Таковы захоронения кавкасионцев, которые, по утверждению исследователя, никогда не знали матриархата и с наидревнейших времен стояли только на позициях патриархата. Это, как утверждает исследователь, находит свое выражение в природе древнейших кавкасионских захоронений -дольменов. Дольмены — это мегалитические, то есть сложенные из больших камней, древние погребальные и культовые сооружения. Для Западного Кавказа, который обсуждает исследователь, речь идет о каменных, плиточных, составных и монолитных гробницах. Эти западно-кавказские гробницы-дольмены подробно изучены наравне с другими дольменами — североафриканскими, западно-, северно- и южноевропейскими, корейскими, индийскими, израильскими и так далее.

Исследователь, дабы подчеркнуть качественное отличие хаттского и кавкасионского начала, таким образом противопоставляет хаттские погребения — кавкасионским: «Малоазийские прахатты, столкнувшиеся с очень жестким законом кавказцев, который табуировал изображение женщины, вынуждены были, приспосабливаясь к местным природным условиям и к обычаям, выражаться эзоповским языком, чтобы сохранить веру в свое женское божество. Они сооружали портальный дольмен или двухкамерную гробницу прямоугольного плана с двумя портальными стенами. Погребальную камеру они мыслили как чрево Матери-земли в геометризованной прямолинейной форме, в которое возвращается умерший сын или дочь в той же позе, что и до рождения, то есть в склоненной набок головой по направлению к отверстию в передней стене. Портальные стены символизируют ноги женщины богини. Круглый, или арочный, или овальный лаз — это символ деторождающего органа, а каменная пробка, появившаяся несколько позднее, олицетворяла фаллос. Все элементы акта плодородия выражал для хаттов-южан портальный дольмен».

И, наконец, исследователь подводит итог, утверждая, что в интересующем его регионе имел место очень противоречивый сплав двух разных начал. Что одно из этих начал предъявляло (цитирую) «характер мужественного, эмоционального, но сдержанного в проявлении чувств, сильного, прямодушного, благородного атыха». А другое начало предъявляло (опять же цитирую) «умного, хитрого, порой коварного, часто тщедушного, чувственного хатта».

Ну и как же эти два начала сочетались? Исследователь не дает ответа на этот вопрос. Он утверждает, что тут одно из двух: или имел место какой-то синтез, в который были включены (цитирую), «два довольно самостоятельных полюсных течения (аскетическая философия кавказца и чувственная философия переднеазиатца)», то ли синтеза не было, а имела место эклектика.

Всё, читатель. Больше я не буду побуждать тебя вчитываться в рассуждения современного адыгского ученого, безусловно, повторю еще раз, являющегося знатоком своего дела и столь же безусловно выражающего общую позицию сообщества адыгских ученых, занимающихся выявлением древнейшей колыбели адыгского народа и сочетающего в этих занятиях научный и политический (социокультурный идентификационный) моменты.

Мы абсолютно не обязаны превращать в непререкаемую истину каждое утверждение данного уважаемого исследователя. Были ли хатты тщедушны или нет, сколь они были чувственны и так далее — эти вопросы мы вполне можем решать, используя самые разные источники и вежливо ориентируясь на точку зрения адыгского ученого как на одну из возможных.

Столь длинное цитирование данного ученого мне было необходимо не для того, чтобы почерпнуть у него какие-то особые сведения о хаттах, а для того, чтобы читатель сам мог убедиться, насколько этот ученый, представляющий отнюдь не только свою личную точку зрения, что называется, «разводит» хаттов и кавкасионцев атыхов, утверждая, что эти два древних сообщества очень сильно расходились во всем на свете. И что речь идет о фундаментальных расхождениях, никак не позволяющих приравнять одно сообщество к другому. Да, на разных этапах эти два сообщества входили на Западном Кавказе в столь тесное соотношение, что возникали то ли синтез двух контрастных начал, то ли их эклектическое сосуществование. Но при этом два начала оставались фундаментально различными. Но нас, читатель, для начала интересует не то, как эти начала сосуществовали на Западном Кавказе и на Кавказе в целом. Нас интересует для начала даже не то, как они сосуществовали на всем северном Причерноморье. Нас интересует — в третий раз повторю — для начала то, что имело место на некоем южно-черноморском анатолийском выступе, где сосуществовали энеты, халибы, халды и другие общности.

Эти общности на данном выступе не входили в контакт с кавкасионцами вообще и атыхами в частности. Они все входили в контакт с хаттами. Потому что древнейший «подстилающий», автохтонный слой, на который всё это накладывалось, был именно хаттским. И на данном анатолийском южно-черноморском выступе хаттская подкладка была даже важнее, чем там, где на нее навалилась сверху более поздняя хеттская индоарийская пришлая общность. Хетты нигде не осуществляли по-настоящему радикальной и глубочайшей трансформации хаттского начала. Они, придя к хаттам, даже стали себя называть хаттами, коверкая, конечно, хаттское начало, но уж никак не изводя его на корню.

А на Пафлагонийском (южно-черноморском или северо-анатолийско-причерноморском) выступе хеттская вообще проблематичная тирания над хаттами совсем уже не имела места.

Поэтому из каких бы А+Б не состояли энеты Антенора, эти, если верить М. В. Ломоносову, созидатели древнейшей русской колыбели, решающим тут является именно хаттское А. И оно же определяет халибов, халдов, все эти кузнечные народы древнейшей Анатолии. Которая, если верить Вяч. Иванову и его источникам, была древнейшим регионом металлургического железного ремесла. Подчеркиваю — металлургического. Потому что метеоритным железом занимались и другие народы. А вот выплавкой железа и ковкой из выплавленной руды серьезных изделий, видимо, впервые в мире занялись анатолийские хатты. Они передали свое ремесло халибам и халдам. Их ремесло превратили в свою монополию хетты. Но первые плавильщики железа (подчеркиваю, не других металлов, а именно железа), способные выковывать из железа серьезные изделия, способные правильно выплавлять железо, что очень непросто, — это хатты. И нас с тобой, читатель, этот идентификационный элемент (способность выплавлять железную руду и ковать из нее надежные изделия) интересует наверняка больше, чем проблематичные идентификационные элементы (чувственность, тщедушность и т. п.), подчеркиваемые столь развернуто цитируемым мной адыгским исследователем. Кстати, может ли древнейшее кузнечное ремесло, как и ремесло добытчика и плавильщика руды, сочетаться с тщедушностью? Видел ли ты, читатель, когда-нибудь тщедушного кузнеца?

Еще раз подчеркну, что в майкопской культуре, во всех культурах северного и северо-восточного Причерноморья кавкасионство и хаттство должны были сочетаться на древнейшем этапе. Но для народов, имеющих (как энеты и их родственники по Пафлагонскому выступу) именно хаттский корень, никакого быстрого сплавления с кавкасионцами, аналогичного майкопскому, не было. То есть возможно, что в совсем древнейшие времена какие-то общности шли с Кавказа в Северную Анатолию. Мы не можем этого исключить. Потому что перемещение определенных общностей происходило всё время. Но мы и не собираемся расковыривать сплавы, возникающие в случае взаимодействия определенных общностей, и извлекать какие-то чистые субэлементы, «чистое хаттство», к примеру.

Мы всего лишь утверждаем, что если (а тут вопрос не в нас, а в Ломоносове) энеты ушли из Пафлагонии в Италийскую Паданию и дальше в Балтию с тем, чтобы там сформировать как бы начальную русскость, то уходя из Пафлагонии, они уносили с собой хаттское начало с его неотъемлемым железным рудо-кузнечным первородством. А значит, наше исследование этого первородства не только правомочно, но и необходимо.

«Анабасис Кира» — это знаменитое древнегреческое произведение, принадлежащее перу выдающегося древнегреческого историка Ксенофонта (430 до н. э. — 356 до н. э.). Это произведение Ксенофонта состоит из нескольких книг. Глава пятая пятой книги начинается следующими словами: «Страну моссинойков, как враждебную, так и дружественную, эллины прошли в восемь переходов и прибыли к халибам. Халибы немногочисленны и подвластны моссинойкам, и живут преимущественно добыванием и обработкой железа. Оттуда эллины пришли к тибаренам».

Моссинойки — древний народ, обитавший в южном Причерноморье. Согласно данным всё того же Ксенофонта, моссинойки обитали к западу от Керасунта, расположенного в земле колхов.

Колхи — это собирательное название древних грузинских племен, обитавших в юго-восточном и восточном Причерноморье и говоривших на колхском языке, родственном мегрело-лазскому. К ним нам придется вернуться, потому что аргонавты, как известно, забрали золотое руно не где-нибудь, а в Колхиде. А также потому что конфликт между древними атыхскими (а значит, и абхазскими, и черкесскими) общностями и этими самыми колхами (они же — мегрелы) тянется тысячелетиями. Он оказывал серьезное влияние на внутриэлитные советские распри.

После распада СССР именно древний конфликт мегрелов и абхазов побудил к безумным действиям первого президента постсоветской Грузии З. Гамсахурдия, чей отец Константине очень интересовался древними корнями этого конфликта... Но и в советскую эпоху данный конфликт имел существенное значение, поскольку Лаврентий Павлович Берия в существенной степени опирался на мегрельский клан, а одной из жертв этого клана был выдающийся абхазский революционер Нестор Лакоба.

Так что проблему колхов еще придется обсуждать. Но колхи находились к востоку от интересующих нас халибов и моссинойков. Точкой, по которой в каком-то смысле (то есть с устраивающей нас точностью) можно определить местонахождение моссинойков, является город Керасунт (по-турецки, Гиресун). Этот город находится в 175 километрах к западу от Трабзона, он же — Трапезунд. На картах обсуждаемой нами эпохи Трапезунд помещается в зоне обитания еще одного племени — макронов. А чуть западнее Трапезунда начинается земля тибаренов. Поскольку у Ксенофонта сказано, что от халибов эллины, идя на Запад, пришли к тибаренам, то мы не сильно ошибемся, если поместим халибов в районе этого самого Трапезунда.

Вот что пишет в своем «Описании Эллады» по поводу этого Трапезунда Павсаний, древнегреческий писатель и географ, к чьим данным мы уже не раз обращались: «1. Мегалополь — самый молодой не только из всех аркадских городов, но и из эллинских, исключая тех, обитателям которых, при римской власти, пришлось переменить свое место жительства. Аркадяне собрались в Мегалополь в целях большей безопасности и силы, так как они знали, что и аргивяне еще в более древние времена чуть не каждый день подвергались опасности войны и опустошения со стороны лакедемонян; но когда они увеличили население Аргоса, разрушив Тиринф, Гисии, Орнеи, Микены, Мидею и все другие незначительные города, которые были в Арголиде, то у аргивян появилась возможность уже не бояться лакедемонян, а вместе с тем вырос и авторитет у окрестного подчиненного им населения. С этой целью и аркадяне задумали свой синойкизм (объединение в один город). 2. По всей справедливости основателем этого города можно назвать фиванца Эпаминонда: это он собрал аркадян для того, чтобы построить один общий город, и послал им тысячу отборных фиванских воинов под начальством Паммена, чтобы защитить аркадян, если лакедемоняне попытаются помешать постройке».

Далее Павсаний подробно перечисляет и имена основателей этого места собирания аркадян, стремящихся отстоять себя таким образом от нападения лакедемонян, то есть спартанцев, и те относительно малые города, которые решили собраться для этого спасения в один большой город.

Опускаю эти перечисления и продолжаю цитирование.

«В то время как остальные аркадские племена, таким образом, не нарушили общего решения, и со всей поспешностью стали собираться в Мегалополь, единственно только из аркадян ликеаты, триколоны, ликосурцы и трапезунтцы хотели изменить свое решение: они не соглашались еще покинуть свои старинные города. Но одни из них насильно были переселены в Мегалополь (поэтому я считаю ненужным обсуждать ликеатов, триколонов и ликосурцев — С.К.).
4. Трапезунтцы же вообще совершенно исчезли из Пелопоннеса, — те из них, которые уцелели и которых аркадяне под влиянием гнева не истребили тотчас же(не правда ли, дана очень емкая характеристика остроты конфликта между всеми прочими аркадянами и этими самыми трапезунтцами, то есть жителями аркадийского Трапезунта — С.К.). Спасшиеся уплыли на кораблях в Понт, и жители Трапезунта на берегу Эвксинского (Понта) приняли их к себе для совместного жительства: ведь они были из их метрополии и носили с ними одно имя».

Считаю необходимым подчеркнуть, что Павсаний здесь говорит об относительно поздних процессах, протекавших в Древней Греции в эпоху Пелопоннесской войны (431–404 до н. э.), она же — война между Делосским союзом городов, возглавляемым Афинами, и Пелопоннесским союзом городов, возглавляемым Спартой.

От тех самых глубоких уровней древности, к которым мы приблизились на предыдущем этапе исследования, этот период отделен не столетиями, а тысячелетиями. И всё же речь идет о достаточно важном нюансе.

Трапезунтцы, создавшие город на берегу Черного моря, — это не просто аркадийцы, а такие аркадийцы, которые находятся в конфликте со всеми другими аркадийцами. И одновременно рассматривают себя как ближайших родичей аркадийского Трапезунта.

Тем самым мы убеждаемся, что и Аркадия не едина. Что как только ее хотят сплотить для борьбы с неким спартанским врагом, часть аркадийцев соглашается на такое сплочение, только уступая насилию другой части, а трапезунтская часть аркадийцев вообще не соглашается уступать насилию и бежит из своего греческого Трапезунта в Трапезунт, находящийся на черноморском побережье Анатолии.

Установив это в виде важной заметки на полях, мы возвращаемся к халибам. О том, что они живут преимущественно добыванием и обработкой железа, говорит сам Ксенофонт. Но об этом же говорит и Аполлоний Родосский.

(Продолжение следует.

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-100

 


08.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №218

 

Курганная гипотеза в конце 50-х годов XX века произвела настоящий переворот в индоевропеистике. Потому что Гимбутас заявила, что прародина индоевропейцев находится в степях южной России и в степной зоне Украины 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 08 марта 2017 г.

опубликовано в №218 от 08 марта 2017 г.

 

Обсуждая мировоззрение древних атыхов и хаттов, Нурбий Газизович Ловпаче предлагает свое представление о том, стоит ли ставить знак тождества между этими двумя древнейшими общностями. При этом исследователь предлагает взять за отправную точку некий древнехалдейский текст по астрологии.

Н. Г. Ловпаче утверждает, что этот текст составлен «из пиктографически- иероглифического материала, имеющего много похожего с изображением серебряного сосуда Майкопского кургана «Ошад» (начало III тысячелетия до н. э.)».

Майкопский курган «Ошад» — это памятник эпохи ранней бронзы. Специалисты относят его ко второй половине IV тысячелетия до н. э. Речь идет о захоронении некоего племенного вождя, обнаруженном на восточной окраине города Майкопа. Это захоронение было исследовано русским археологом Николаем Ивановичем Веселовским (1848–1918). Веселовский — выдающийся отечественный востоковед, исследователь истории и археологии Средней Азии и Причерноморья.

При раскопках Майкопского кургана Веселовский обнаружил 14 средних сосудов. На двух из них имелись изображения животных, выполненные в технике чеканки. Эти изображения, получившие название «майкопский звериный стиль», будучи достаточно оригинальными, тем не менее похожи на те изображения, которые археологи обнаружили в Южной Месопотамии и которые они отнесли к первой половине Протописьменного периода (IV–III тысячелетие до н. э.). Культура этого периода получила название «культура Джемдет-Насра» (Джемдет-Наср — поселение, находящееся между Багдадом и Вавилоном, в котором были обнаружены памятники материальной культуры, изображения на которых сходны с майкопскими).

Впервые на возможную связь Майкопского кургана с шумерами указал в 1910 году русский и советский археолог Василий Алексеевич Городцов (1860–1945). Позже, при обнаружении царских могил Ура, стали говорить о сходствах между майкопским захоронением и захоронениями шумерских царей Ура, одного из древнейших городов Южного Междуречья, существовавшего с IV тысячелетия до н. э. в южном Вавилоне.

Отличительными чертами майкопского захоронения являются, во-первых, то, что это захоронение осуществлялось не на территории устойчивого поселения, и, во-вторых, то, что многое из найденного там, явным образом произведено в далеких от Майкопа местах (в Иране, Афганистане, на Ближнем Востоке и так далее).

Проведя аналогию между тем, что изображено на изделиях, найденных в Майкопском кургане, и древнехалдейским трактатом по астрологии, Н. Г. Ловпаче сообщает далее о том, что «в XXIII веке до н. э. древнеассирийский царь Нарам-Син переложил этот трактат на клинопись, выполнив и хронологический пересчет. В библиотеке Нарам-Сина, раскопанной в столице древней Ассирии Ниневии, обнаружена глиняная табличка, на которой помещен краткий клинописный текст: «В двадцатое новолуние (3750-го года до н. э.) Фар Хатти (Var Hatti — царь хатти) приходит и занимает трон Аккада».

Таким образом, читатель, мы с тобой ушли на вполне определенную и очень большую историческую глубину, отстоящую от Троянской войны на пару тысячелетий. При этом царь Хатти, который в этот момент занял трон Аккада, древнего семитского царства, постепенно перехватывающего власть у предшествовавшего царства шумеров, уже не просто обладает сформированной государственностью. Он обладает государственностью, способной обеспечивать для ее властителя возможность занимать чужие троны. А это значит, что государство хаттов к этому моменту является достаточно мощным. То есть складываться оно начало до того, как осуществило экспансию, описанную в клинописной табличке Нарам-Сина.

Сообщив нам об этом, Нурбий Газизович проводит параллель между текстом на клинописной табличке Нарам-Сина и древним адыгским фольклором.

«В древнем фольклоре адыгов, — пишет он, — сохранилась легенда о походе Уар-Хату, который окончился в 3750 году до н. э. на Ефрате».

Я предлагаю в этом вопросе доверять специалисту по адыгскому фольклору. Потому что фольклор — вообще дело очень тонкое и специальное. Потому что, не обладая компетенцией в том, что касается древнеадыгского языка, не будучи тесно связанными с древней адыгской культурой, мы не можем самостоятельно докапываться до того, до чего может докопаться адыгский ученый. Кроме того, данное обстоятельство не имеет для нас решающего значения. Всё, что нам нужно в данном случае, — это подтверждение древности хаттского государства. А значит, и категорической необходимости разграничения поздних индоевропейских хеттов от гораздо более древних хаттов, не являющихся ни индоевропейцами, ни семитами.

Осуществляя необходимую нам детализацию рассматриваемой темы (нет ничего хуже, чем попытка создать историческую модель, ориентируясь на одну проблематичную запись), Ловпаче обращает наше внимание на плиту из города Кархемиша, на которой высечен важный для нас иероглифический текст.

Кархемиш — это древнее государство, существовавшее на территории Сирии и Восточной Анатолии. Оно возникло в начале II тысячеления до н. э. Цари Кархемиша принадлежали к одной из ветвей хеттской правящей династии. А после распада большого хеттского государства один из правителей Кархемиша Кузи-Тешуб взял себе (оправдано или нет — это отдельный вопрос) титул великого хеттского царя. И тем самым объявил свое царство правопреемником империи хеттов. В начале 10-х годов IX века до н. э. Кархемиш был разгромлен войсками Новоассирийского царства и перестал быть независимым государством.

Что же касается плиты из города Кархемиша с текстом, подтверждающим наличие интересующей нас событийности, то в этом вопросе я вновь, как и в вопросе об адыгском фольклоре, адресую читателя к данным обсуждаемого мной исследователя, не пытаясь тут ни дополнять его данные, ни обсуждать достоверность его сведений. В конце концов, плит в Кархемише очень и очень много. Ученый, данные которого мы обсуждаем, вполне компетентен и авторитетен. Занимаемся мы сейчас не собственными разработками, а обсуждением сведений этого ученого. И потому приведение цитаты из его исследования вполне корректно, не правда ли?

В дополнение ко всему, что мы уже обсудили, Нурбий Газизович сообщает нам следующее:

«Плита из г. Кархемиша с иерографическим текстом, содержание которого передано в «Рукописи Древней Гилдани (Ассирии)» более подробно описывает поход Уар-Хату. В тексте из Кархемиша II тысячелетия до н. э. военачальник или вождь Уар-Хату возглавляет народ «ха-туун», то есть людей хатти. Уун — человек по-древнеадыгски и по-абхазски (Абрегов А. Н.)».

Сообщу читателю, что Ачердан Нухович Абрегов, на которых ссылается Н. Г. Ловпаче, — это доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой общего языкознания Адыгейского государственного университета, авторитетный специалист по всему тому, что связано с адыгским древним языком. Сообщив это, продолжу цитирование.

«Следовательно, легендарный Хату по-русски должен звучать как «хаттский человек» (у – усеченное уун), а если принять во внимание древнеассирийское «Var», которое по-адыгски звучит как «Уар», то Хату был царем хатуунов, основавших в Малой Азии «хаттское или атхское» (скорее всего хаттско-атхское) царство».

Обсуждая далее природу перемещений интересующих его древних народов, Нурбий Газизович сообщает нам и о легенде, согласно которой на рубеже VI–V тысячелетий до н. э. нашествие саранчи вынудило большую часть народа, обитавшего в адыго-абхазском причерноморье, переместиться в Малую Азию, и об антропологических материалах из Унакозовской пещеры. Эти материалы относятся к рубежу IV и V тысячелетий до н. э.

Унакозовские пещеры расположены в предгорьях хребта Уна-Коз. Он начинается в адыгейском поселке Каменномостский (местные жители чаще называют этот поселок Хаджох) и тянется на сто километров до скалы «Чертов палец», находящейся в той же Адыгее, неподалеку от станицы Даховская. Унакозовские пещеры относятся к памятникам протомайкопской культуры. Они образуют так называемый неолитический пещерный городок. Исследователя интересуют данные украинских антропологов Константина Зеньковского и Инны Потехиной, занимавшихся так называемой трипольской культурой. Он пишет о том, что антропологические материалы из Унакозовской пещеры «позволили украинскому антропологу И. Д. Потехи­ной сделать вывод о большой близости семьи, погребенной в пещере Унакоза в горной Адыгее, к людям, населявшим в начале IV тысячелетия до н. э. Северо-Восточную Анатолию, и современным шапсугам».

Ссылаясь на данные Потехиной и другие материалы, исследователь настаивает на том, что «сопоставление перечисленных и иных данных (фольклорных, археологических и антропологических) позволяют считать захороненных в Унакозовской пещере людей (старика с тремя детьми) представителями северо-кавказских хаттов-хатуунов, которые, возможно, ушли, спасаясь от голода в Малую Азию и пришли в конце концов в 3750 году до н. э. на Ефрат под предводительством Уар-Хату.

Однако переселение хаттов было возвратным. Дело в том, что по археологическим материалам протомайкопской культуры эпохи неолита, добытым из горных памятников Адыгеи, еще в новокаменном веке, примерно, в конце VI, в V-м тысячелетии до н. э. из Анатолии на Западный Кавказ мигрировало какое-то племя, принесшее с собой с юга традиции малоазийской культуры Чатал-Хуюк (мотыжки Сочи-Адлерского типа, т. н. флажковые наконечники стрел, технологию и гончарную технику керамики, навыки оседлого, стационарного земледелия, стиль монументальной росписи и др.). Эта культура была раннеземледельческим компонентом Северо-Кавказской протомайкопской культуры меднокаменного века. Фольклор адыгов подтверждает древние миграции из Анатолии. Вполне возможно, что основное занятие пришлого племени легло в основу этнонима, данного ему местными горными скотоводами-солнцепоклонниками атхами. Если учесть замечание языковеда Вяч. Иванова о том, что современное название бывшего племени «хьатикъуай» и селения «Хьатикъуай» являются языковыми памятниками древнему этнониму «хатти», и учесть факт постоянного подчеркивания в хеттских клинописных текстах двойной «т» в словах «хатти», «хетт», «хит-тит», абруптив адыгского «т» мог в древности иметь такое графическое выражение, то можно гипотетически вывести этимологию «хатти». Это, по сути, земледелец — злакокопатель. В современном адыгском «хьэ» означает ячмень, а в древности, очевидно, означало злак».

После этой длинной цитаты читатель, ориентированный на глобальную социо-культурную проблематику, заявленную мной самим в названии данного исследования (как-никак судьба гуманизма, природа западной идентичности, ее корни, etc.), имеет право раздраженно спросить: «Зачем вы перегружаете текст этнографическими деталями и столь развернуто цитируете современного специалиста, который при любой его компетентности — не Вергилий и не Ломоносов?».

Я понимаю правомочность такого вопроса и прошу читателя, добравшегося до этой вехи на предложенном мной весьма извилистом пути, проявить самую малость терпения. Еще одна цитата, читатель, и тебе всё станет ясно.

Утверждая, что «приход в эпоху неолита земледельцев из Малой Азии не означает вторжения совершенно чужого народа» и что, по мнению языковедов, «прасеверокавказский язык, к которому относится древнехаттский, с незапамятных времен был распространен не только в передней Азии, но даже и в Восточно-Средиземноморском бассейне», исследователь далее сообщает то, что оправдывает с философской и глобально-социокультурной точки зрения мое развернутое цитирование частностей. Он с полной определенностью заявляет о том, что богатый материал, рассмотренный и им, и другими многочисленными специалистами по майкопской и сходным с ней культурам, дает все основания для того, чтобы (внимание!) «рассматривать факт совместного и тесного сотрудничества атыхов-солнечников (солнцепоклонников) и хаттов-земледельцев в эпоху энеолита на Северо-Западном Кавказе не как результат агрессии южан и подчинения атыхов пришельцам, а как жизнь двух родственных прасеверокавказских племен».

Вот мы и пришли к тому, что является для нас наиболее важным. И уважаемый адыгский ученый, и другие ученые, как адыгские, так и иные, настаивают на том, что хатты и адыги (а также родственные им северокавказские племена) — это две родственные древние общности. Две, а не одна, понимаете? А то ведь, если очень сильно и под очень определенным ракурсом читать того же Вяч. Иванова, то может возникнуть ощущение, что древнейшая абхазо-адыгская общность и древние хатты — это просто одна и та же общность. Ничего такого напрямую Вяч. Иванов не утверждал. Но если его политизированные последователи, что называется, поднапрягутся, то вполне может возникнуть отождествление хаттов с древнейшими абхазо-адыгами. И тогда политизированные последователи могут воскликнуть: «Так вы что считаете, что у абхазов, адыгов и русских одна и та же хаттская колыбель?»

Лично я очень уважаю все северокавказские народы. А абхазов и адыгов ценю особо постольку, поскольку они так же, как и южные осетины, оказались в тяжелейшем положении после распада СССР. Но я прекрасно понимаю, что социокультурная древнейшая русская колыбель не может совпадать с социокультурной древнейшей колыбелью народов Северного Кавказа, да и Кавказа в целом. Это очевидным образом разные колыбели, что вовсе не мешает, а наоборот, помогает народам Северного Кавказа жить в братской дружбе с русским народом. И для меня крайне важно, что эту позицию разделяют выдающиеся современные ученые той самой Адыгеи, которую политизированные последователи Вяч. Иванова запросто могут попытаться вывести из хаттского начала. Так вот, не хотят адыгские крупные ученые, компетентные специалисты, много работавшие на раскопках, выводить свою предысторию из хаттского начала. Они развернуто аргументируют наличие другой протодифференциации в их родном регионе. Они считают, что (продолжу цитирование Н. Г. Ловпаче, теперь, надеюсь, адекватно воспринимаемое читателем) «в развитой майкопской археологической культуре периода ранней бронзы III тысячелетия до н. э., в которой слились вышедшие на Закубанскую равнину из гор и предгорий атыхи, хатты и, возможно, протоарии-индоевропейцы в лице «ямников» Прикубанья, вычленяется очень выразительный земледельческий компонент, сходный с культурой Аладже-Гуюк Анатолии и который смело можно назвать «хаттским» в отличие от скотоводческого «атыхского».

Кто такие ямники Прикубанья?

Ямной культурой или, точнее, древнеямной культурно-исторической общностью называется археологическая культура в период от позднего медного века до раннего бронзового века (3600–2300 до н. э.).

Эта культура занимала территорию от южного Приуралья на востоке — до Днестра на западе. От Предкавказья на юге — до среднего Поволжья на севере.

Ямная культура была преимущественно кочевой, но имели место и элементы мотыжного земледелия. Земледелием занимались в основном вблизи рек. Занимались им нечасто. При этом земледельческие мотыги создавались в основном из костей. Создавались также и четырехколесные колесные повозки. Они обнаружены в разных подкурганных погребениях ямной культуры — и на Днепре, и в Одесской области, и в Оренбуржье.

Своей металлургии у ямников не было — она была у хаттов и (если речь идет о железе) именно от них передавалась кавказоидам. А уже от кавказоидов нечто доходило до ямников.

Найденные подкурганные захоронения ямников хорошо изучены. Умерших хоронили в положении лежа на спине с согнутыми коленями. Тела посыпались охрой. В многочисленных ямных захоронениях обнаружены останки животных и остатки колесного транспорта.

Повторяю, ямная культура была распространена широко — она захватывает Молдавию, безусловно, превалирует на Днепре и доходит до Предуралья.

Одним из крупных исследователей ямной культуры является Мария Гимбутас (1921–1994). Гимбутас — американский археолог и культуролог литовского происхождения. Она является одной из крупнейших и наиболее спорных фигур индоевропеистики. Она автор 23 монографий, в том числе монографии «Балты» и монографии «Славяне». Она посвятила себя исследованию индоевропейских народов в целом. И — по преимуществу — исследованию индоевропейскости славян.

Мария Гимбутас– автор так называемой курганной гипотезы. Эта гипотеза в конце 50-х годов XX века произвела настоящий переворот в индоевропеистике. Потому что Гимбутас заявила, что прародина индоевропейцев находится в степях южной России и в степной зоне Украины. И что именно оттуда началось «ужасное» вторжение степняков-индоевропейцев в «благую» доиндоевропейскую Западную Европу. Впрочем, о благом и ужасном М. Гимбутас заговорила под конец карьеры. А в ее апогее она говорила только об объективном. И все ее объективизмы были приняты «на ура».

Один из крупнейших американских специалистов по сравнительной мифологии и религиоведению Джозеф Джон Кэмпбелл (1904–1987) сравнил значение ранних трудов Марии Гимбутас для мировой индоевропеистики со значением для египтологии расшифровки знаменитого Розеттского камня.

Напомню, Розеттский камень — это плита из гранодиорита, найденная в 1799 году в Египте около города Розетта. Плита содержала три идентичных текста — два древнеегипетских и один древнегреческий.

Древнегреческий был хорошо известен и потому удалось стремительно продвинуться в расшифровке древнеегипетских надписей — как совсем древних (иероглифических), так и чуть более поздних, более близких к коптским и относящихся к VII и последующим векам до н. э.

Придавая такое значение ранним исследованиям Марии Гимбутас, Джозеф Кэмпбелл и другие его коллеги по профессии не могли не констатировать последующего сдвига Марии от науки, которая ее интересовала в ранний период творчества, к чему-то другому, интересовавшему ее в поздний период творчества.

Я имею в виду такие поздние работы Марии Гимбутас, как «Богини и Боги старой Европы» (1974), «Язык Богини» (1989) и «Цивилизация Богини» (1991). Прочитав эти работы, академическое западное сообщество развело руками.

Мария утверждала, что в старой Европе господствовали благие матриархальные отношения, основанные на равенстве и терпимости к нетрадиционной ориентации. И что эти отношения, осколком которых являлась минойская цивилизация, были разрушены вторжением индоевропейцев. И вот тогда-то на смену золотому веку пришла власть мужей, построенная на войне и крови.

Мария Гимбутас, опубликовав эти работы, стала культовой фигурой для феминисток и неоязычников, в том числе для ревнителей западной неоязыческой религии викка, основанной на почитании природы.

Эта религия еще будет нами обсуждаться, читатель. Она восхваляет древнее ведьмовское колдовство, основана на поклонении некоему «Рогатому богу» (очень похожему на Мефистофеля или духа Земли у Гете) и Триединой богине (вспомним трех Матерей у Гете). К сожалению, я не могу сходу погрузиться в эту, принципиально важную для нас стихию матриариархального Запада, столь привлекательного для феминисток и неоязычников.

Я должен доразобраться с хаттами и другими общностями, взаимодействовавшими с ними. И потому обращу сейчас внимание читателя на то, что ямная культура, с подачи Марии Гимбутас, которая к моменту выдвижения курганной гипотезы еще не была поклонницей Рогатого бога и Матерей, является индоевропейской.

И что все, кто хочет навязать славянам индоевропейскость или арийскость, упорно впихивают их в эту культуру.

Что ж, наверное, для кого-то эта культура и впрямь является древнейшей колыбелью.

Но она не является таковой для адыгов-кавказоидов и родственных им северокавказских народов.

Она не является таковой для народов Кавказа в целом.

И она не является таковой для русских, коль скоро мы тянем их родословную из северного анатолийского Причерноморья, увязывая эту родословную с хаттской колыбелью.

Потому что ни адыги-кавказоиды (а также другие родственные им кавказоиды), ни хатты (а значит, и русские, если у них есть другая — не кавказоидная и не ямная индоарийская колыбель) индоевропейцами не являются.

И семитами хатты не являются. С хурритами — дело спорное. А хатты достаточно явным образом семитами не являются.

И пеласгами они, представьте себе, не являются.

А являются они первым народом железа со всеми вытекающими последствиями. И эти последствия нам еще предстоит обсуждать.

Читатель, мы, конечно же, хотим добраться до объективной истины, а не заниматься теми или иными подтасовками. Но эта объективная истина сегодня не может быть полностью освобождена от политического начала.

Даже если мы с тобой согласимся на подобное освобождение и сумеем его осуществить (а это невероятно трудно сделать сегодня), мы не улетим на Луну, где в одиночестве будем наслаждаться объективизмом.

Нет, мы останемся на бренной земле, в своем неблагополучном отечестве. А значит, мы будем находиться в неотменяемой полемике с самыми разными оголтело-политизированными интеллектуальными русофобческими субкультурами. Которые, как и в эпоху Ломоносова, будут стремиться к предельному умалению нашей идентичности. И — к предельному возвышению тех идентичностей, представители которых хотели бы навязать нам комплекс определенной неполноценности или как минимум недополноценности.

Поэтому нам крайне важно то, как именно современная адыгская наука, исходящая из благоговения перед своим собственным древним идентификационным началом, рассматривает свои связи с хаттами.

Ну, так давай не отгораживаться от насквозь политизированной современности, для которой древность — это лишь политический повод, и не растворяться в этой современности, а вчитываться в текст, важный для нас и с точки зрения объективности, и с точки зрения того, что нас терзает сегодня ничуть не меньше, чем в эпоху Ломоносова.

Вчитываясь в эти тексты, мы понимаем, что те, кому сторонние силы навязывают хаттский корень (мол, древние хатты и древние адыги тождественны), настаивают на том, что хатты — земледельцы, а они, адыги — скотоводы.

На том, что речь идет о двух близких, но качественно отличающихся идентичностях.

На том, что ни на какую хаттскую идентичность они не претендуют, — очень высоко оценивая при этом диалог между своим скотоводческим протоначалом и чужим (но дружественным и близким) земледельческим хаттским протоначалом.

Ловпаче настаивает на том, что на Северо-Западном Кавказе в конце V — начале IV тысячелетий имело место взаимодействие трех разных начал.

Первое начало — атыхские кавказоиды.

Второе начало — малоазийские земледельцы-хатты.

Третье начало — индоевропейцы-ямники (видимо, будущие арии).

Подчеркну еще раз, что это мнение крупнейшего современного адыгского ученого. Что это он хочет дружески разделить (вы понимаете, РАЗДЕЛИТЬ) эти три РАЗНЫХ взаимодействующих начала.

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-99

 


01.03.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №217

 

Вряд ли можем считать себя совсем свободными от западного ига, а значит, и от возможности потерять всё до конца. Ибо западное иго, будучи осуществленным, обязательно приведет к потере нами всего на свете: государства, права на территорию, права на историческую жизнь и, в конечном счете, даже права на формирование хоть какой-то русской общности

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 01 марта 2017 г.

опубликовано в №217 от 01 марта 2017 г.

Начав разбираться с хаттским миром, мы вступаем на очень зыбкую почву. А потому перед тем, как все-таки начать подобное разбирательство, еще и еще раз спросим себя, так ли это нужно.

Почему Ломоносову нужно было нащупывать нити, связывающие русскую идентичность с наидревнейшей историей, — понятно. И почему это нужно было его покровителям — тоже понятно. Те, с кем они боролись, утверждали, что славяне — это очень молодой народ (внимание!), в силу этой молодости отстающий от древних цивилизованных народов. Вот почему так важно было вбивать в сознание крепнувшей и пробуждавшейся русской общности, что исторически эта общность впервые стала пробуждаться очень поздно, этак в VIII–IX веке нашей эры. А до этого столь молодая общность, она же — русский народ, была абсолютно дикой и исторически бесплодной. Раз так, то этот народ должен благодарить другие древние и продвинутые народы за всё, что было ему даровано, включая азбуку.

Ломоносова и его политических покровителей справедливо оскорбляло такое отношение к русским. И это можно понять. Тем более что такой подход к русским и славянам вообще осуществляли отнюдь не только пронемецкие (и прозападные в целом) оппоненты Ломоносова — мало ли кто говорил о неисторичности или даже реакционности славян.

Нам скажут: «Ваши Маркс и Энгельс об этом больше всего говорили».

Отвечаем.

Во-первых, Энгельс тут явно превалирует над Марксом, который аж русский язык выучил, чтобы что-то в русских понять.

Во-вторых, совершенно недопустим комплекс нашей исторической неполноценности, согласно которому если когда-то про нас кто-то что-то плохо сказал, то этот кто-то ни в коем случае вообще не сказал ничего ценного и является интеллектуальным недомерком. А если бы Эйнштейн про нас что-нибудь плохое сказал, мы бы отменили теорию Эйнштейна?

И, в-третьих, отнюдь не только «коммунистическое родоначалие» подобным образом оценивало русских и славян в целом. Радикальные антикоммунистические восхвалители величия досоветского русского имперского периода вам и не такое про ненавидимых ими коммунистов расскажут. Это называется «красный навет». Мол, и евреи они, погрязшие в иудействе, а потому ненавидящие русское православие. И масоны. И бог знает кто еще. А раз евреи, иудеи, масоны и бог знает кто еще, то, конечно же, русофобы, ненавидящие блистательную кровную русскую аристократию, ох ты, русскую, надо же! Может, посчитаете на досуге (нам это как-то не с руки, мы такой ерундой не балуемся), какой процент русской крови у Николая II? У его жены, она же — императрица Александра Федоровна, она же — Алиса Гессенская, по понятным причинам такой процент нулевой. А у ее мужа? Одна сто двадцать восьмая русской крови или меньше? При том, что нацистская пакость, особо увлекавшаяся всей этой кровной ахинеей, при доле еврейской крови меньше одной восьмой не считала обладателя такой крови евреем. Так выглядели их поганые Нюрнбергские законы.

С кровью всё понятно, да? С масонами вроде мы тоже разобрались. И обнаружили, что вся имперская досоветская элита — такая русская, что впору воду сливать, — была еще и масонской и не могла такой не быть по своему родственному европейскому генезису.

А русских коммунистов, которые в элиту по определению не входили (а зачастую относились прямо-таки к низам российского общества), в масоны не пускали и не могли пустить. Ну кто будет пускать в масоны Буденного? Он же не докажет своего дворянского происхождения, своей принадлежности к аристократии. Кому он нужен в масонстве? Да, какой-нибудь Чичерин, имевший косвенное отношение к аристократии Российской империи, мог войти в масонство. И, может быть, даже в него входил, чем черт не шутит, хотя прямых доказательств нет. Но таких было меньшинство.

А вот аристократия Российской империи, включая правящий Ольденбургский или Гольштейн-Готторпский дом, вся сплошь входила в то или иное масонство. Кроме тех ее представителей, которые баловались атеистическим вольтерианством, против которого масоны яростно восставали.

Что касается евреев, то это подробно обсудим в другой раз. Здесь же сделаем заметку на полях по поводу того, что по большому счету — либо масонство, либо еврейство (настоящие масоны евреев очень туго впускали в свои структуры, исключение составлял относительно демократический «Великий Восток», но и там были проблемы).

Миф о советском правительстве, якобы являвшемся тотально еврейским или еврейско-кавказским (по этой самой крови, будь она опять же неладна), был сочинен в пропагандистских целях. И как только от мифа переходишь к реальности, обнаруживается, что по этой самой крови — которую мы, в отличие от антикоммунистических экстазников, никогда не обсуждаем, — самым русским правительством за всю историю Руси было советское правительство. И самой русской элитой была советская элита.

На этом подведем черту под темой советской русофобии, которая якобы противостояла досоветской русофилии, и вернемся в досоветскую эпоху.

Вот что писал досоветский, упоительно имперско-царский (а заодно и масонский) официозный историк Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского»: «Муж ученый и славный, Шлецер, сказал, что наша История имеет пять главных периодов, что Россия от 862 года до Святополка должна быть названа рождающеюся (Nascens), от Ярослава до Моголов разделенною (Divisa), от Батыя до Иоанна угнетенною (Oppressa), от Иоанна до Петра Великого победоносною (Victrix), от Петра до Екатерины II процветающею».

Далее Карамзин мягко оппонирует славному мужу Августу Людвигу Шлецеру (1735–1809), одному из авторов так называемой норманской теории, и одному из главных оппонентов М. В. Ломоносова. Но он оппонирует не по вопросу о том, когда наша история началась, а по вопросу о том, как именно надо именовать заданные Шлецером периоды этой истории. А к тому, что история наша началась в 862 году нашей эры, у Карамзина возражений нет. Да и вообще для него Шлецер — великий авторитет. Ну так и как же быть с таким подходом Карамзина, явно не являющегося ни коммунистическим историком, ни злопыхающим врагом великого и, конечно же, абсолютно русского дома Романовых?

Надо верить Карамзину, этому историографу дома Романовых, очернившему в силу такой своей ориентации того же Ивана Грозного, и считать вслед за Карамзиным и Шлецером, что до 862 года «великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками»?

Далее Карамзин даже слегка полемизирует с почитаемыми им древними греками, которые недостаточно, по его мнению, распространяли именно эту справедливую версию.

Он сетует также на то, что греки недостаточно строго судили скифов, которых можно было бы представить как некое проторусское начало (помните поэму Блока «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы...»?). И дабы неповадно было всяким Блокам или доблоковским азиатофилам тянуть нитку от скифов, Карамзин говорит, что скифы, «несмотря на долговременное сообщение с образованными греками <...> еще гордились дикими нравами своих предков, и славный единоземец их, Философ Анахарсис, ученик Солонов, напрасно хотев дать им законы афинские, был жертвою сего несчастного опыта. В надежде на свою храбрость и многочисленность, они не боялись никакого врага; пили кровь убитых неприятелей, выделанную кожу их употребляли вместо одежды, а черепы вместо сосудов».

Вот насколько ужасны, по Карамзину, были некие (отнюдь не мои, читатель) племена, от которых можно было бы потянуть «нитку древности», обсуждая нашу идентичность. То есть прямо говорится, что там ловить нечего. Такое же дикарство, кардинально отличающееся от просвещенности великолепных греков. В том числе, наверное, и Медеи, жрицы очень просвещенной греческой богини Гекаты. Жрица эта, как мы помним, весьма просвещенно поступила со своими детьми от Ясона, дабы ему отомстить. Хорошо хоть не съела. А ведь могла в силу принадлежности к просвещенному гречеству. Знаем тех, кто этим не брезговал, принадлежа к греческой просвещенности, которая, известное дело, русскому и скифскому варварству не чета.

Можно возразить, что всё это странное умаление нашего исторического долголетия закончилось с Карамзиным. Как бы не так.

Есть такой очень известный русский и советский историк Николай Иванович Кареев (1850–1931). По происхождению он дворянин, дед его был генералом русской императорской армии. Оформился он как историк до революции. Занимался древностями, в том числе и фонетикой древнего эллинского языка. Во время революции 1905 года вошел в ряды кадетской партии и был избран членом первой государственной Думы.

Вот что писал Кареев в своей работе «Общий ход всемирной истории: Очерки главнейших исторических эпох», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1903 году и по определению никакого отношения к коммунистической пропаганде не имеющей. В кареевском десятом очерке, имеющем название «Место России во всемирной истории», есть подраздел «Позднее вступление России в историю». Там черным по белому (еще раз подчеркну, задолго до прихода «треклятых русофобских коммунистов»!) написано, что, рассматривая историю России с хронологической стороны, «мы должны поместить ее лишь во вторую половину средних веков и в новое время, и что о всемирно-историческом значении русской истории позволительно говорить лишь по отношению к двум последним векам нового времени. И в отношении к первым начаткам культурной жизни, и в отношении к началу крупной исторической роли России приходится одинаково указывать на очень позднее выступление нашего отечества на путь более широкого исторического развития. Судьба всех позже приходящих в общем та, что им больше приходится испытывать влияний, чем самим влиять, более повторять то, что уже было пережито другими, чем идти впереди других. Притом Россия не только позже других европейских стран вступила во всемирную историю, но и разными неблагоприятными условиями задерживалась еще в своем развитии. Отдаленность от главной исторической сцены, чисто физические условия страны, постоянная борьба с азиатскими кочевниками, татарское иго — всё это, вместе взятое, крайне неблагоприятно влияло на русскую жизнь. Позднее других народов вступив на большую историческую дорогу и медленнее других по ней двигаясь, русские должны были, конечно, сильно отстать от своих западных соседей, и эта отсталость является одним из наиболее бросающихся в глаза фактов русской истории».

Чуть-чуть успокоив нас далее тем, что в последние два столетия русская жизнь осуществила значительный прогресс и что особо велик этот прогресс был во второй половине XIX века, Кареев далее начинает обсуждать степень приобщения народов, населявших еще в древности нашу ужасную по своей дикости Восточно-Европейскую равнину, к тому, что он называет «цивилизованным миром». Он констатирует ужасную отдаленность этой равнины от цивилизованного мира. Кареев пишет, что равнина эта, конечно же, «своими южными окраинами ... соприкасается с Черным морем, но северные берега его (и его большого залива, Азовского моря) были самыми крайними пределами древней греческой колонизации: дальше на север уже шло сплошное варварство. Римская империя тоже оканчивалась на берегах Черного моря, едва затронув лишь самые южные, прибрежные части теперешней России. Всё, что лежало к северу от Черного моря, со всем, что было по ту сторону Дуная и Рейна (указывая, конечно, от Рима), — всё это в первые века нашей эры, так сказать, стояло вне истории».

И Ломоносов, и та дворцовая партия, с которой он был связан, прекрасно понимали, что тезис о выходе славян на историческую арену во второй половине IX века в связи с призванием варягов, определяемых как норманны, ставил славянские племена в приниженное положение по отношению к племенам германским. И что грядущее правление Екатерины (а также ее супруга, если бы Екатерина с ним не расправилась) означало пришествие еще одной эпохи онорманивания бедняжки-России, которую именно немцы всё время вытаскивают из чудовищного варварства, — то за счет привития государственности неспособным на это диким племенам, то за счет реконструкции этой самой государственности.

Да, чуть раньше Ломоносова о древних корнях Руси написал выдающийся российский историк, географ, экономист и государственный деятель Василий Никитич Татищев (1686–1750). В своей «Истории Российской» Татищев пишет, ссылаясь на Диодора Сицилийского и других древних авторов, «что славяне сначала жили в Сирии и Финикии» и что «перешедши оттуда, обитали при Черном море в Колхиде и Пафлагонии, а оттуда во время Троянской войны с именем генеты, галлы и мешины, по сказанию Гомера, в Европу перешли и берегом моря Средиземного до Италии овладели, Венецию построили и пр.».

Тем самым мы убеждаемся, что не один Ломоносов сражался за формирование русской древней идентичности, избавляющей страну и народ от комплекса норманской неполноценности. И что у Татищева тоже древнейший русский путь имеет в качестве вех и Пафлагонию, и Венецию.

Поскольку совершенно не хочется делать своих сногсшибательных открытий по поводу этих самых древнейших корней, цитата из Татищева, что называется, утешает. Но Татищев — обедневший представитель аристократической семьи, которая вела свою родословную от Рюриковичей, но давно утратила княжеский род и всяческие земельные владения, — делал свою карьеру при Петре I. Убеждая Петра в необходимости определенных географических начинаний, получил от «герра Питера» распоряжение заняться устроительством уральских заводов, определенными дипломатическими проблемами, основанием уральских городов (Екатеринбурга в том числе). Потом он занимался дознаниями разного рода и аж сжиганием на костре противников православной веры.

Татищев был обер-церемониймейстером в день коронации Анны Иоанновны, которая благоволила этому ученому и политику. Но, увы, Татищев поссорился с Бироном и вновь оказался на Урале, где должен был заниматься, в том числе, и усмирением башкирского восстания.

По сфабрикованным обвинениям Татищев был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. Оттуда он вышел уже после падения Бирона. И был назначен управлять Астраханской губернией, которую сотрясали калмыцкие беспорядки.

Воцарение Елизаветы немногое изменило в жизни Татищева. Этот неуемный администратор вновь поссорился с сильными мира сего. Его отстранили от должности, и тогда Татищев начал, обосновавшись в своей подмосковной деревне Болдино, заканчивать свою «Историю», которая, в отличие от «Истории» Ломоносова, не была востребована елизаветинским окружением. За день до смерти Татищев был прощен указом Елизаветы и получил орден Александра Невского. Орден он вернул, сказав, что умирает. Будучи еще живым, указал, где и как рыть ему могилу, и умер.

Кстати, именно Татищев, а не Ломоносов, ввел термин «романо-германское иго», противопоставляя его игу монголо-татарскому, которое, по его мнению, было мифом.

Считаю необходимым подчеркнуть, что Татищев, в отличие от Ломоносова, был не простолюдином, вписавшимся в высшие элитные сферы, а аристократом, оказавшимся этими сферами отторгнутым. И, видимо, именно древняя родословная Татищева и ее антиромановский характер побудили данного политического деятеля и ученого предложить модель древнейшей русской истории, аналогичную той, которую предложил Ломоносов.

Зачем я сообщаю эту информацию? Для того, чтобы был ощутим характер тогдашних споров по поводу наидревнейшей истории нашего народа и государства. Актуальны ли эти споры сейчас? Безусловно. Вопрос о западном иге (не важно, романо-германском или англосаксонском) не снят с повестки дня. Как не снят с повестки дня и вопрос о России как альтернативном Западе. Как не снят вопрос и о западной идентичности в XXI веке. Можем ли мы отделить тут один вопрос от другого?

С одной стороны, мы можем и обязаны это сделать, дабы вдруг не начать заниматься отнюдь не заявленной нами темой.

С другой стороны, мы не можем и не должны этого делать. Потому что заглянуть в наглухо замурованную комнату западной идентичности мы можем, только пробивая в стенах этой комнаты самые разные ниши. И разглядывая то, что в ней находится под разными ракурсами, задаваемыми этими нишами. Лично я не представляю себе другого метода. Если, конечно, речь не идет о чем-то заведомо предвзятом — не важно, прозападном, антизападном...

Мы уже пытались заглянуть в комнату западной идентичности, создав нишу под названием «древнейшая арабская идентичность». Почему же тогда нельзя заглянуть в ту же комнату, создав нишу под названием «русская древнейшая идентичность»? Это гораздо более созвучно нынешнему состоянию России.

Вдумаемся: это состояние отнюдь не лучшее. Мы потеряли огромные территории. И вряд ли можем считать себя совсем свободными от западного ига, а значит, и от возможности потерять всё до конца. Ибо западное иго, будучи осуществленным, обязательно приведет к потере нами всего на свете: государства, права на территорию, права на историческую жизнь и, в конечном счете, даже права на формирование хоть какой-то русской общности.

В таких состояниях народы отмобилизовываются и начинают искать свои корни гораздо более активно. Такие корни зачастую ищут малые и даже исчезающие народы. Поговорите с их представителями: с армянами — об Урарту, с чеченцами — о хурритах, с адыгами и абхазами — о хаттах. Они вам многое порасскажут. И не всё из того, что они расскажут, будет выдумкой.

Владислав Григорьевич Ардзинба (1945–2010), выдающийся борец за освобождение абхазского народа от грузинского ига, был председателем Верховного совета Абхазии с 1992 по 1994 год, президентом Абхазии с 1994 по 2005 год. Это был крупный историк-востоковед, занимавшийся исследованиями хеттской культуры, определением связей между абхазо-адыгскими народами и древними народами Малой Азии. Что, надо считать случайностью сопряжение этой сферы его занятий — с его политической ролью? Полно!

А его противник Звиад Константинович Гамсахурдия (1939–1993)? Он разве не занимался древнейшей грузинской историей? И его отец Константине, друг и соратник Лаврентия Павловича Берии, тоже этим не занимался? Полно! Только этим и занимались. Звиад так просто впитал это всё, что называется, с молоком матери.

А нынешние игры украинского врага? Конечно, нельзя ему уподобиться и выдумывать историю на пустом месте. Но разве Николай Яковлевич Марр (1865–1934), очень яркий российский и советский востоковед и кавказовед, академик в эпоху Российской империи, церковный староста в эпоху досоветской России, человек правых убеждений, начавший своеобразное сближение с марксизмом только в конце 20-х годов и получивший после этого аж орден Ленина и звание «почетного краснофлотца», — всё высасывал из пальца?

Да, Сталин осудил Марра в своей работе «Марксизм и вопросы языкознания». Но перед этим он восхищался Марром. И мало ли кто им только не восхищался! Да и стоит ли сейчас разбирать поздний этап отношений между Сталиным и задолго до этого умершим Марром, роль на этом этапе грузина А. С. Чикобавы (1898–1985) или армянина Г. А. Капанцяна (1887–1957)?

Кстати, о Капанцяне. В 1947 году он издал книгу «Хайаса — колыбель армян». Эта книга легла в основу теории армянского этногенеза, которая поддержана мировой наукой. В 1949 году Григорий Айвазович был уволен с работы за антимарровскую позицию. В 1950 году он выступил в газете «Правда» со статьей против Марра и победил. Но дело было, как понимают все специалисты по той эпохе, не в борьбе Капанцяна и Чикобавы против марризма и учеников Марра, а в начавшейся борьбе Сталина с Берией.

Так что не будем ни демонизировать Марра, ни восхвалять его. Не будем делать того же самого с его противниками. А просто спросим себя, почему вопрос о колыбели Армении, колыбели Грузии, колыбели Абхазии и других колыбелях может обсуждаться корректно, а вопрос о колыбели Руси не может?

Если даже можно было ответить на этот вопрос, сказав, что тогда огромная и победительная Русь эпохи СССР («Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь...») по причине своей огромности и величия не так трепетно обсуждала вопрос о своей колыбели, как это делали малые народы, то ведь тогда и теперь сильно отличаются. Да, мы всё еще огромны. Мы до сих пор огромны. Но мы и не так велики, как были. И сильно травмированы тем, как закончилась холодная война.

И западное иго, о котором говорил Татищев, сейчас ничуть не менее актуально, чем в его эпоху! Что вовсе не означает неактуальности восточного ига на перспективу, не так ли?

Так почему некорректен вопрос о колыбели Руси? И почему, обсуждая этот вопрос именно исторически, а точнее, даже историологически (то есть на основе сопоставления чужих древних и не древних исторических данных), мы не имеем права говорить о хаттах, обсуждая эту самую колыбель? О Пафлагонии уже сказано у Ломоносова и Татищева. Такую колыбель им было не стыдно обсуждать. А они — крупнейшие ученые своего времени.

Но ведь где Пафлагония — там и соседи энетов, эти самые дохеттские халибы/калибы и халды. А всё это подпирается снизу единой хаттской системой. Как же можно не обсуждать эту систему? Тем более если речь идет о народе, который дал миру нечто неслыханное — железные изделия, произведенные из выплавленной руды, а не из метеоритного железа. О народе, сделавшем это задолго до начала настоящего железного века. О народе, прочно связанном с древнейшим Чатал-Гуюком и его чуть более поздними производными.

Даже если строго следовать Ломоносову и Татищеву, утверждая, что конкретные ростки проторусскости имеют энетский характер, то ведь сами энеты возникли не на пустом месте. Это, так сказать, грибы, выросшие из хаттской грибницы. Грибницы таинственной, адресующей к очень крупным мировым процессам.

Давайте я всё же приведу развернутую цитату из книги Вяч. Вс. Иванова «История славянских и балканских названий металлов»:

«Особая культовая значимость железа в ритуальной традиции хатти выделяет эту последнюю (и отчасти продолжающую ее древнехеттскую) из числа других древневосточных (и объединяет ее с позднейшими западно-кавказскими, в частности, абхазской, что представляет особый интерес ввиду наличия ряда описываемых ниже сходств языка хатти и абхазско-адыгских языков). В традиции хатти отсутствовали аксиологическая (ценностная) преграда для осознанного использования железа как значимого металла, которая могла задержать развитие металлургии железа в других областях согласно Кребру».

О какой особой культовой значимости железа в ритуальной традиции хатти говорит Иванов? Что это за традиция? Так ли однозначен вывод Иванова о крайней близости хаттской и адыго-абхазской наидревнейших колыбелей? Нет ли среди ныне здравствующих адыго-абхазских историков, увлеченно занятых этим вопросом, иной точки зрения, причем такой, которая не опровергает точку зрения Вячеслава Всеволодовича, а уточняет ее? Что происходит в случае этого уточнения?

Нурбий Газизович Ловпаче — историк и археолог, а также художник и востоковед, 75-летний юбилей которого праздновался 29 мая 2012 года.

Нурбий Газизович родился в городе Грозном в семье кадрового офицера, погибшего в Великую Отечественную войну. Он служил в Советской Армии. В 1964 году переехал на родину отца, в Адыгею. Там начал заниматься адыгейским прошлым. И за сорок с лишним лет превратился из дилетанта в выдающегося специалиста, возглавившего в 2007 году сектор археологии Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований (АРИГИ). Этот институт гуманитарных исследований был создан в 1927 году. Он является старейшим и единственным центром изучения адыгского этноса. Стать главою сектора археологии этого института может только авторитетный для адыгов специалист.

Кроме того Нурбий Газизович — ученый секретарь отделения Русского географического общества в Республике Адыгея. И, наконец, будучи известным художником, он одновременно является кандидатом исторических наук. Я совершенно не собираюсь абсолютизировать точку зрения Нурбия Газизовича. В том, что касается адыгской и сопряженной с ней колыбелей, — разных мнений достаточно много. И тем не менее, суждения Нурбия Газизовича вполне заслуживают того, чтобы быть здесь приведенными. Повторяю, это не антиадыгская, а самая что ни на есть коренная адыгская респектабельная научная точка зрения. Точка зрения специалиста, который вел раскопки. И сам принадлежит к этносу, древнейшей историей которого занимается. И почему бы не прислушаться к его мнению, тем более, что это не только его мнение. В любом случае, это мнение надо учесть, не правда ли?

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-98

 


22.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №216

 

Проблема хаттов носит весьма непростой характер. Она достаточно политизирована. Такая политизация началась еще в советский период и резко усилилась в период послесоветский

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 22 февраля 2017 г.

опубликовано в №216 от 22 февраля 2017 г.

Золотая бляшка с классическим изображением скифской богини

Современных любителей искать истоки древнейшей русскости — хоть отбавляй. Но, к сожалению, толку от их сочинений мало. По крайней мере, для нас. А ведь, казалось бы, почему не использовать их материалы? Мы сами занимаемся другой темой — судьбой гуманизма в XXI столетии. Кроме того, мы, как и они, стремимся к выходу за рамки убогой норманской теории, действительно недостойной того, что можно именовать первоначальной русской идентичностью. Так что для нас неприемлемо в работах этих любителей? Ведь не то же, что они говорят о величии русского народа? Это как раз для нас более чем приемлемо, мы это приветствуем. Так что же неприемлемо? Пещерный русский национализм языческого и протоязыческого розлива?

Во-первых, его у этих сочинителей нет и в помине, а во-вторых, мы его не боимся. Ну так в чем же дело?

Попытаюсь вкратце рассмотреть те основные свойства данных сочинителей и их сочинений, которые коренным образом препятствуют любым использованиям их материала в наших целях. Перечислять этих сочинителей я не буду. Ибо нет желания хоть в какой-то степени демонизировать людей, занятых наиважнейшим делом. Итак, об общих свойствах этих сочинителей и их сочинений.

Свойство № 1. Почти все они пытаются отрекомендоваться специалистами с высочайшей квалификацией в сфере тех или иных палеодисциплин. К сожалению, специалистами они не являются, а сами палеодисциплины не так уж много дают. Почитайте сочинения специалистов по вопросу о генезисе тех или иных языков, и вы столкнетесь с диаметрально противоположными точками зрения.

Свойство № 2. Почти все они работают под ту или иную идею (например под идею, что русские — это арии). А когда работаешь под идею, блуждая в потемках по лабиринтам тех или иных палеоидентификационных моделей, то легко найти ровно то, что твоей идее соответствует. И тут у тебя, к примеру, и пеласги станут ариями, и хатты, и кто угодно.

Свойство № 3. Почти все они с лихостью манипулируют теми или иными названиями. И даже при беглом знакомстве с этими манипуляциями становится понятно, что путаница просто не может не начаться уже на третьей манипуляции. А на шестой — все со всеми окажутся в одном идентификационном фокусе.

Свойство № 4. Почти все они хотят присоседиться к наиболее великим страницам западной истории, да и мировой тоже. Поэтому русские сразу оказываются и троянцами, и божествами греческого Олимпа, и противниками этих божеств из доолимпийского пантеона.

Свойство № 5. Почти все они хотят предъявить своему читателю не условные модели идентичности, а модели бе­зусловные. Поэтому их всегда интересует не древняя культурная идентификация, по определению условная, ибо прочно переплетенная с мифами, а нечто абсолютное с палеолингвистической или иных точек зрения.

В отличие от них мы решаем гораздо более скромную и одновременно более общую задачу. Мы хотим понять, как именно выстраивают западную идентичность древние авторы и, получив такую отправную точку, проследить, во что затем преобразуется начальный идентификационный импульс. Причем именно импульс социокультурный, задаваемый авторитетными древними текстами и тем, на что их авторы опираются. Этим и займемся.

Один из самых авторитетных древних текстов — «Прометей прикованный».

Из этой трагедии Эсхила узнаём, что Ио, возлюбленная Зевса, превращенная им в белоснежную корову, дабы не покарала любимую суровая жена Зевса Гера, и терзаемая страшным оводом, ниспосланным Герой, бежала из страны в страну и не могла найти покоя. После долгих скитаний она оказалась у скалы, к которой был прикован Прометей.

Прометей предсказал ей, что она избавится от своих мук только в Египте, где ей предстоит стать зачинательницей рода египетских фараонов.

Указывая Ио тот путь, на котором она может достичь места избавления от своих мучений, Прометей, наряду с прочим, говорит следующее:

А ты, дитя Инаха*, глубоко в груди
Спрячь речь мою, чтоб знать своих дорог конец.
Отсюда ты к восходу солнца путаный
Направишь шаг по целине непаханой
И к скифам кочевым придешь. Живут они
Под вольным солнцем на телегах, в коробах
Плетеных, за плечами — метко бьющий лук.
Не подходи к ним близко! Беглый путь держи
Крутым кремнистым взморьем, глухо стонущим,
Живут по руку левую от этих мест
Железа ковачи Халибы. Бойся их!
Они свирепы и к гостям неласковы.
К реке придешь ты Громотухе. Имя ей
Дано по нраву. Брода не ищи в реке!
Нет брода! До истоков подымись! Кавказ
Увидишь, гору страшную. С ее рогов
Поток подснежный хлещет. Перейти хребты
Соседящие звездам, и к полудню шаг
Направь!..

* — Инах — речной бог в древнегреческой мифологии — С.К.

Итак, мы узнаём у Эсхила, что, двигаясь неким глухостонущим крутым кремнистым взморьем, Ио достигнет места, где живут «железа ковачи Халибы». Кто такие халибы и где они живут?

Геродот сообщает нам следующее: «С течением времени Крезу(Крез — царь древней Лидии, правивший с 560 г. до н. э. по 546 г. до н. э. — С.К.) удалось подчинить почти все народности по сю сторону реки Галиса, потому что все остальные, кроме киликийцев и ликийцев, были подвластны Крезу. Вот имена этих народностей: лидийцы, фригийцы, мисийцы, мариандины, халибы, пафлагонцы, фракийцы, в Финны и Вифинии, карийцы, ионяне, дорийцы, эолийцы и памфилы».

То есть Геродот в V веке до нашей эры подтверждает наличие неких халибов, о которых Эсхил примерно в то же время сообщил более интересные сведения, отрекомендовав халибов как главных ковачей железа. А железо в ту эпоху — штука серьезная.

Аполлоний Родосский, повествуя о том, как от аргонавтов отстали Геракл и его любимец Полифем, сообщает аргонавтам, что есть веление Зевса, согласно которому Гераклу надлежит совершать подвиги, повинуясь воле ничтожного царя Эврисфея. Что же касается Полифема, то говорится следующее:

А Полифему назначено в устье Кия воздвигнуть
Город преславный в тяжелых трудах для мизийцев и вскоре
Долю исполнить свою в земле беспредельной халибов.

Сообщаю читателю, что мизийцы (по-ассирийски, мушки) — это группа фракийских племен, обитавшая на территории между нижним Дунаем и Балканскими горами. И продолжаю чтение Аполлония Родосского, который чуть ниже сообщает вновь и о халибах, и об их соседях. Мол,

...трудятся тяжко
мужи халибы, владея землей, неподатливой, твердой;
Вечно в работе они, а заняты делом железным.
Рядом же с ними стадами богатые тибарены
За Генетийским живут Зевеса евксинского мысом;
А по соседству от них моссинеки богатым лесами
Краем владеют и сами в подгорьях селятся рядом;
Башни из бревен построив, живут в деревянных жилищах,

[В крепко сколоченных башнях, «моссинами» их называя,
Да и сами они от моссин получили прозванье__].

Тибарены — древние западно-кавказские племена, обитавшие на юго-восточном побережье Черного моря и занимавшиеся скотоводством и рыболовством. Наиболее известной точкой, определяющей, где именно проживали эти самые тибарены, является город Синоп, который в древности был одной из главных греческих колоний. Синоп находится к востоку от центрального пафлагонского выступа — мыса Карамбис. Якобы город был основан спутником Ясона Автоликом.

Другой древнегреческий город, связанный с тибаренами, — Котиора. Сегодняшнее название этого города — Орду. Орду расположен на восточной оконечности интересующей нас Пафлагонии. Но поскольку халибы живут западнее тибаренов (Аполлоний Родосский описывает путь аргонавтов с запада на восток), то территория халибов должна быть еще сильнее привязана к центру интересующей нас Пафлагонии.

Поскольку халибы — это народ, живущий на южном, то есть малоазийском побережье Черного моря западнее моссинеков и тибаренов, то месторасположение халибов — восточная половина пафлагонского выступа.

Геродот, как мы убедились, указывает на то, что халибы жили в устье реки Галис (современное название Кызыл-Ирмак). А это устье одной из самых крупных рек Малой Азии находится как раз в центре восточной части пафлагонского выступа. Таким образом, все данные о местоположении халибов совпадают, и мы имеем право говорить о глубокой связи между халибами и Пафлагонией.

Аполлоний Родосский утверждал, ссылаясь на античных авторов, что халибы — скифский народ, открывший железные рудники и занимавшйся их разработкой.

Каллимах из Кирены (310–240 гг. до н. э.) — выдающийся древний поэт и ученый, один из наиболее ярких представителей александрийской школы, проклинает халибов за то, что они открыли железо, принеся этим открытием зло для человечества.

Одним словом, об особой роли халибов в формировании того, что именуется железным веком, в отличие, например, от века бронзового, сказано более чем достаточно. Даже Аристотель — величайший из величайших — и тот упомянул не только халибское достижение в ковке железа, но и способ, которым халибы это делали.

Современные историки утверждают, что халибы использовали для выплавки железа так называемые магнетитовые пески, которых очень много на побережье Черного моря. В эти пески вкраплены куски магнетита, титаномагнетита, ильменита, то есть тех минералов, которые через тысячелетия сознательно использовались для того, чтобы превратить обычную сталь в легированную, нержавеющую и так далее.

Халибы не занимались мудреными технологиями легирования стали. Они просто имели материал, который сам по себе был легированным. Наряду с халибами древние авторы в качестве народов, особо связанных с железом, упоминают неких халдов, которых ни в коем случае не надо путать с халдеями.

Халды — это еще одна народность, проживающая всё на том же анатолийском побережье Черного моря.

Плутарх (46–127 гг. н. э.) в своих «Сравнительных жизнеописаниях», рассматривая деяния римского полководца Луция Лициния Лукулла (118–56 гг. до н. э.), говорит о ропоте римских солдат, которых Лукулл повел на войну с царем Понта Митридатом VI Евпатором (132–63 гг. до н. э.).

Плутарх так описывает ропщущих солдат: «Нам приходится всё бросить, чтобы идти за этим человеком в Тибаренскую и Халдейскую глушь воевать с Митридатом!» То есть халды и тибарены — соседи, которые для римлян одинаково являются обитателями определенной — черноморской анатолийской глуши.

Читатель справедливо может спросить, почему так важно изучать халдов или халибов, если энеты, на которых фокусировали внимание, ссылаясь на Ломоносова и других, хотя и находятся рядом с халдами, халибами и другими племенами, но имеют свою собственную территорию локализации, не совпадающую с той территорией, на которой укоренились все эти народы-кузнецы — халды, халибы и так далее?

Потому что мы договорились идти на историческую глубину. А это требует, с одной стороны, более детальной расшифровки определенных имен. Что такое Пафлагония, пафлагонцы? Каково этническое содержание выявленного нами пафлагонизма? Ведь Пафлагония — это исторический район, на котором проживали некие пафлагонцы. Как мы помним, они перечисляются через запятую вместе с халибами и другими. Но такое перечисление через запятую не позволяет нам двигаться на большую историческую глубину, опускаться в такую древность, которая могла бы нам поведать о чем-то сущностном. И тут нам уже и обычные — древнегреческие и древнеримские — авторы не помогут. Тут нужны другие источники.

Ученые расшифровали клинописные таблички из Месопотамии периода Аккадской династии (ок. 2350–2150 гг. до н. э.). На этих табличках записаны просьбы ассирийских торговцев, которые умоляют основателя аккадской династии царя Саргона Древнего, объединившего Шумер и Аккад в единое царство (находился у власти с 2316 по 2261 гг. до н. э.), защитить их, как мы бы сейчас сказали, бизнес от притеснений со стороны хаттских властителей. Эти властители правили в теократических городах-государствах, а также в небольших княжествах.

Заговорив о хаттах, мы тем самым движемся на историческую глубину, потому что хотя хатты и были теснимы хеттами начиная с 2020 года до н. э., они долго еще составляли значительную часть местного населения.

Хетты — индоевропейцы. Хатты — нет. Опускаясь на этот уровень древности, мы сталкиваемся с тем же, с чем столкнулись при рассмотрении пеласгов. Мы всего лишь ушли с Балкан и, главное, из того, что можно назвать единым средиземноморским миром, в иной мир, который, с одной стороны, является особым миром Малой Азии, особым анатолийским миром, а с другой стороны — слишком явно связан с Кавказом, очень непростым «Черноморьем», то есть с противоречивым единством мира, формируемого не средиземноморской, а иной прибрежной цивилизационной спецификой... Ну а через Кавказ вполне возможно влияние на интересующий нас мир — миров еще более далеких от европейского.

Проблема хаттов носит весьма непростой характер. Она достаточно политизирована. Такая политизация началась еще в советский период и резко усилилась в период послесоветский. Нам придется очень постараться для того, чтобы оказаться не вовлеченными в эту политизацию. Для начала мы должны установить следующее.

Первое. Малая Азия в ее анатолийской части и особенно та часть Малой Азии, которая примыкает к Черному морю и Кавказу, имеет свою историю, столь же древнюю, как история древнейшей средиземноморской цивилизации, а также других древнейших цивилизаций Ближнего Востока. Возможно, история Причерноморья Малой Азии и Кавказа еще древнее, чем история цивилизаций, привычно считающихся древнейшими (Египет, Шумер, Финикия, Крит и так далее).

Второе. Этот мир обладает искомой древностью постольку, поскольку он является доиндоевропейским, то есть прежде всего хаттским.

Третье. Хатты, видимо, были древнейшим человеческим сообществом, освоившим производство железных изделий.

Существуют знаменитые «Тексты Анитты», являющиеся важнейшим древним документом, в котором имеются сведения по поводу хаттов.

Анитта — это царь хеттского города Куссара. Он правил примерно в 1790–1750 гг. до н. э. Его отец Питхана правил в конце XIX — начале XVIII века до н. э. В «Текстах Анитты» (или в «Надписях Анитты», этот бесценный клинописный документ называют по-разному) Анитта повествует о своих подвигах и подвигах своего отца. В тексте говорится о том, что Анитте в самом начале его правления удалось разгромить войско царя Хатти Пиюсти (Пийушти) и захватить ряд хаттских городов. При этом войну Анитта вел с некоей коалицией северных причерноморских племен. При этом коалиция была построена, естественно, вокруг хатти.

Анитта повествует о том, как он взял хаттский город Хаттусу, подвергнув его блокаде, как он приказал сравнять этот город с землей. Анитта также завещал подвергнуть проклятию любого хеттского правителя, который придет после него, если этот правитель восстановит Хаттусу. Далее Анитта повествует о том, что для нас является главным. О том, что ему присягнул, став его вассалом, правитель города Пурусханда. Вот что он говорит об этой присяге:

«Когда на город Пурусханду в поход я пошел, человек из города Пурусханды ко мне поклониться пришел. Он мне железный трон и железный скипетр в знак покорности преподнес. Когда же обратно в город Несу я пошел, то человека из города Пурусханды с собой я привел».

Далее Анитта говорит о том, что этот человек, возможно, справа от него сядет, то есть будет его главным вассалом. Текст Анитты доказывает, что с этим хеттским завоевателем боролись северные причерноморские города. Что эти города были объединены доиндоевропейским хаттийством, противостоящим индоевропейскому хеттскому завоеванию. И что один из хаттийских властителей сделал Анитте чрезвычайно ценные железные подарки.

Тем самым мы еще раз убеждаемся в том, что хатты очень рано освоили производство изделий из железа. А поскольку специалисты склонны считать народ «халды» и народ «хатты» чуть ли не одним народом (или как минимум, ближайшими родственниками), то тема хаттов и тема халдов и халибов объединяется воедино и по принципу доиндоевропейского метаплеменного родства (в рамках которого хаттское начало, безусловно, знаменует собой это самое «мета», то есть нечто объемлющее целую совокупность племен), и по принципу «первокузнечности», что тоже крайне немаловажно.

А значит, когда мы с энетского уровня движемся на глубину, то происходит неизбежное попадание в доиндоевропейский хаттский кузнечный мир, мир не Средиземноморья, а Черноморья и Кавказа.

В своей работе «История славянских и балканских названий металлов» известный советский и российский лингвист, семиотик и антрополог Вячеслав Всеволодович Иванов (род. 1929) сообщает следующее: «Ряд фактов, обнаруженных в последние годы, <...> свидетельствует о том, что к культуре Чатал-Гуюка восходит целый ряд позднейших традиций Анатолии (вплоть до «протохеттской» — хаттской конца III тысячелетия до н. э.)».

Это утверждение Вячеслава Всеволодовича позволяет нам спуститься еще глубже в колодец исторических времен, обнаружив при этом связь между совсем древней, а возможно, одной из древнейших в мире протогородских культур, резко отличающихся от неолитических поселений, и культурой хаттов, особо упорно отстаивавшей свою автономию от индоевропейских хеттов именно в анатолийском Причерноморье, где она плотно переплелась с очень родственной ей культурой халибов и халдов.

Итак, о хаттах и их ближайших родственниках — этих древних первооткрывателях важнейшей для человеческого общества производственной темы — железной темы.

Обсуждая эту тему, В. В. Иванов проводит параллель между ароморфозом, модель которого была предложена выдающимся русским и советским биологом Алексеем Николаевичем Северцовым (1866–1936), и тем, что принесло с собой в человеческий мир обсуждаемое нами производство железа, первооткрывателями которого, подчеркну еще раз, были именно те причерноморские соседи энетов, которых мы только что начали обсуждать.

А поскольку всё анатолийское Причерноморье имеет хаттский фундамент, то это первооткрытие производства железа имеет прямое отношение к той линии движения, которую мы начали выстраивать. От Пафлагонии и энетов — к халибам, халдам и хаттам как их корневой структуре. А от этой корневой структуры — к Чатал-Гуюку. Заметьте, я здесь не занимаюсь странными построениями на произвольной основе. Я все свои тезисы подкрепляю авторитетными цитатами.

Итак, В. В. Иванов сравнивает подвиг первооткрывательства производства железа с ароморфозом, открытым Северцовым. В. В. Иванов пишет: «Мутационный скачок (ароморфоз по А. Н. Северцову, чья система эволюционных понятий всё чаще оправдано переносится на историю культуры, состоял в том ценностном сдвиге, благодаря которому железо и другие вещества, долгое время рассматривавшиеся как шлаки, начали приобретать самостоятельную значимость (ср. аналогичный сдвиг во взгляде на мир или его фрагмент как основное событие в истории и науке: Кун 1975, 145 и след., 252 и след.)».

Перед тем, как продолжить цитирование В. В. Иванова, считаю все-таки необходимым оговорить, что он проводит параллель достаточно смелую. Потому что для Северцова ароморфозами является, например, возникновение фотосинтеза у живых существ, возникновение у них полости тела, многоклеточности, кровеносной и других систем органов.

Что же касается американского историка и философа науки Томаса Куна (1922–1996), то в его книге «Структура научных революций» обсуждается скачкообразное развитие науки через смену парадигм. При этом по прошествии времени научное сообщество, отдавая дань выдающемуся открытию Куна, всё меньше соглашается с тонкой структурой его теории развития науки.

Оговорив всё это, продолжаю цитировать Иванова, который на самом деле просто указывает на фундаментальность перехода к железному веку. Иванов утверждает, что по отношению к производству железа эволюционный индустриальный скачок, который совершило человечество, аналогичен скачкам, заложенным в очень разные модели Северцова и Куна, и что по отношению к железу этому скачку «могло содействовать отождествление железа, получаемого при металлургическом эксперименте, с метеоритным железом (__Maddin 1975, cp. Coghlan 1956)».

Метеоритное железо, которое на многих языках Древнего Востока описывалось как «металл неба», позволяло обеспечивать простое производство железных изделий. Иванов приводит данные, согласно которым, «на территории древнего Ближнего Востока могло находиться до 1 миллиона тонн железных метеоритов. Обнаружены железные метеориты со следами того, что от них отпиливали куски, в частности во дворце Агиа Триада на Крите».

Но изготавливать из метеоритного железа — это одно, а производить железо из руды — это совсем другое. Это именно то, что Иванов считает технологическим скачком, аналогичным структурному скачку Северцова и мировоззренческому скачку Куна.

Иванов пишет: «Вывод о всеобщности использования метеоритного железа в древности знает одно единственное исключение, которое и позволяет точно определить области, где в Евразии был открыт способ получения железа из руды (Wertime 1973а, 674, 676, 682, 1973b, 875, 882): по новейшим данным металлографического анализа, железные клинки из Аладжа Гююка (2100 г. до н. э., а, возможно, согласно датировкам, предложенным Меллаартом, Mellaart 1979, и ранее) были изготовлены из земного железа».

Аладжа-Хююк — турецкое название, которому соответствует, по-видимому, хаттское название Аринна (Аринна — хаттская богиня солнца). Этот город находится к северу от хаттской столицы Хаттусы.

Под курганом в Аладжа-Хююке был обнаружен город хаттов. Это был хорошо укрепленный город. В нем были обнаружены хаттские царские захоронения, потрясающие предметы, самые ранние из которых относились к IV тысячелетию до нашей эры. В числе предметов, найденных в Аладжа-Хююке, кинжал из железа в золотой оправе.

В. В. Иванов подробно описывает торговлю железом между хаттами как производителями этого нового неметеоритного продукта и ассирийскими купцами. Эти купцы сталкивались со сложностями. Они сетовали в своих письмах на то, что «торговля железом полностью контролировалась властями местного анатолийского царства Куссара (__Larson 1974)».

Куссар — это один из древнейших хаттских городов Малой Азии. Он был достаточно мягко завоеван в конце XIX века до н. э. уже обсуждавшимся нами хеттским царем Питханом, отцом царя Анитты.

В. В. Иванов сообщает читателю то, что мы уже успели обсудить, — передачу царю Анитте множества железных предметов. При этом В. В. Иванов сообщает дополнительно, что передавались не только железный трон и железный скипетр, но и «другие сакральные предметы из железа и железные изделия (в том числе железный очаг, железные гвозди, священные изображения из железа)».

Иванов подчеркивает, что такие экспроприации у хаттов драгоценных в ту эпоху железных изделий упоминаются во многих хеттских текстах, и что хетты очень старались перенять хаттскую традицию производства железных изделий из неметеоритного железа.

Иванов утверждает, что «особая культовая значимость железа в ритуальной традиции хатти» формирует особый мир, резко отличающийся от того мира, который можно назвать древневосточным. При этом в древневосточный мир Иванов включает очень и очень многое. Фактически всё то, что мы рассматривали, пытаясь определить динамику развития западной идентичности и обсуждая обусловленность этой идентичности кросскультурными, а иногда и более сложными процессами, протекавшими в средиземноморском и сопряженных с ним ближневосточных макрорегионах.

Мир хатти, как считает Иванов (и не он один), — этот мир Анатолии и Причерноморья — совсем иной, нежели мир Ближнего Востока и Средиземноморья. Притом что, конечно, эти древние миры взаимодействовали активнейшим образом.

Что ж, это интересно, не правда ли? Ведь если два древних мира очень сильно отличаются, то и формируемые ими идентичности должны отличаться.

Но что же это за хаттский мир?

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-97

 __________________________

 

Battle of Lapiths and Centaurs. (c565 ВС). Black-figure ceramic. Detail. 6 x 12 

 

 Битва лапифов с кентаврами приведена для оттенения стиля изображения "крылатой богини"

 


15.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №215

 

В работах о северных руссах, руянах, рутенах нет того замаха, который есть у Ломоносова. Ломоносов решает проблему историософски и одновременно по-боевому, то есть стратегически 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 15 февраля 2017 г.

опубликовано в №215 от 15 февраля 2017 г.

В своем труде «Древняя Российская история» Ломоносов задает в качестве отправной точки наидревнейшей российской истории троянца Антенора, соединившегося после крушения Трои с войском, ушедшим из Пафлагонии для поддержки троянцев. Ломоносов считает, что этот условный прародитель наидревнейшей российской истории затем добрался до тех италийских мест, где находятся Падуя и Венеция. И что на следующем этапе наидревнейшей нашей истории спутники Антенора превратились в венетов.

Поскольку отношения между Антенором и Энеем всегда были очень сложными, несмотря на то, что и Антенор, и Эней защищали Трою, и Антенор, и Эней были помилованы ахейцами, взявшими Трою, и так далее, то потомки Энея вытеснили потомков Антенора, ставших венетами, и те ушли на север, взяв под контроль обширный регион, включающий Балтику.

Переселившись на Балтику, венеты, как считает Ломоносов, сформировали в том числе и древних варягов-россов (заметьте, россов, а не норманнов). Варяги-россы, по Ломоносову, являются ближайшими родичами древних пруссов. Фиксируя это как несомненный факт, Ломоносов далее оговаривает, что речь идет не о родственности руссов немецким крестоносцам или тем, кого он называет «нынешними бранденбургцами». Нет, утверждает Ломоносов, древние пруссы — это нечто, не имеющее отношение к приезжим немцам, дворянам и мещанам немецким, «которые теми землями около тринадцатого столетия завладели по неправедному папскому благословению».

Обратим внимание читателя на то, что такая позиция Ломоносова очень близка к позиции А. К. Толстого, изложенной в поэме «Боривой», где речь тоже идет о попытке неправедного завоевания славянских по своей сути земель, осуществленной «по неправедному папскому благословению».

Далее Ломоносов развивает тему неправедного папского благословения, обсуждая то, как после изгнания крестоносцев из царства Иерусалимского эти изгнанники обратились к римскому папе с просьбой наделить их землями взамен тех, которые они потеряли.

Ломоносов пишет о том, что папа римский благословил часть этих крестоносцев завоевывать нехристианские северные земли, включая Пруссию. Что эта самая Пруссия очень ослабела в результате войн с поляками и что в силу этой слабости автохтонной Пруссии, не имеющей — оговорим это еще раз — никакого отношения к немецким завоевателям, эти завоеватели смогли сначала покорить Пруссию, а затем — перейти к завоеванию того, что Ломоносов называет «ливонской чудью», сетуя при этом на неспособность русских князей отстоять чудь от крестоносцев, неспособность, порожденную междоусобными распрями между этими князьями.

Отделив автохтонных пруссов от немецкого пруссачества, поработившего автохтонные народы по неправедному благословению лжевладыки христиан римского папы и тем самым противопоставив автохтонных пруссов немецкому пруссачеству (читай — предшественникам Фридриха Великого), Ломоносов далее пишет о близости автохтонных пруссов и тех варяг-россов, которые не варяги вообще, а именно россы.

Ломоносов говорит об этой близости, ссылаясь на данные Нестора и другие источники. Говорится о единых с пруссами привычках, включая привычку париться в бане, об одних и тех же языческих богах, об одинаковости обрядов.

Вспоминая о завещании Гостомысла, которого Ломоносов именует благоразумным новгородским старейшиной, Ломоносов ссылается на мнение не только Нестора, но и Претория. Имеется в виду протестантский пастор Матфей Преторий (1635–1704), перешедший в католичество, известный немецкий историк и этнограф. Преторий опубликовал большую книгу по истории и культуре Пруссии.

Ломоносов ссылается на эту книгу, говоря о том, что не только Нестор, но и Преторий утверждает нечто сходное с тем, что утверждает он, Ломоносов. Ломоносов цитирует такое утверждение Претория по поводу генезиса варягов:

«Конечно, они не из Дании или из Швеции были приняты, затем что языка, обычаев и обрядов различие и места расстояние сему не дозволяет верить, но призваны из соседов: думаю, из Пруссии и с ними сообщенных народов, которые соединением составили великое государство».

Построив такую модель, Ломоносов противопоставил немецких крестоносцев, да и норманнов в целом, тем донемецким пруссам, которых немцы-норманны в итоге оккупировали и колонизировали. К этим пруссам, они же руссы, они же соратники Боривоя, относит Ломоносов варягов-россов вообще и Рюрика в частности. Вдумаемся — одно дело утверждать, что изначальные русские властители являются норманнами, то есть немцами (а значит, ничего неестественного в том, что и сейчас Россией правят немцы, нет). И совсем другое (если можно так сказать, диаметрально противоположное) дело — утверждать, что изначальные русские властители являются варягами-россами из числа тех коренных пруссов, которых колонизировали и поработили норманны-немцы. Это значит утверждать, что длится порабощение коренного населения неким норманно-немецким злым началом.

Худо-бедно это можно было утверждать при Елизавете, опираясь на определенную группу ее придворных. Елизавета никак не немка. Но утверждать подобное при коренной немке Екатерине — невозможно. Да и в последующем тоже. По крайней мере, такое утверждение в условиях, когда русские цари — это чуть ли не стопроцентные немцы (а после Екатерины это именно так) — значит подрывать власть этих царей.

Я не собираюсь здесь рассматривать более поздних антинорманистов, таких, как С. А. Гедеонов (1816–1878), Д. И. Иловайский (1832–1920) и другие. С. А. Гедеонов, осуждая так называемое «норманнское вето», в чем-то вторит Ломоносову. Д. И. Иловайского справедливо упрекают в том, что он своей «южной», гунно-болгарской теорией внес еще большую сумятицу в антинорманский лагерь.

Но в этом исследовании я просто не имею права концентрироваться на данных важных нюансах. Всё, что по-настоящему значимо для данного исследования, может быть сжато выражено одним словом — «идентичность».

Какова идентичность Запада, каковы древнейшие ее слои?

Тема Энея, разработанная великим Вергилием, позволяет выявлять за счет применяемого метода построения западной идентичности (римской по ее фундаментальнейшим основаниям) еще более древние, доэнеевские, слои этой идентичности (пеласги, Аркадия, Ливия, Потоп и так далее).

Тема Антенора, заявленная Ломоносовым, позволяет разбирать древнейшие слои нашей идентичности, складывавшейся где-то рядом с энеевской идентичностью Запада и одновременно вопреки этой энеевской идентичности. Может быть, другие российские антинорманисты и капитальнее Ломоносова, но замах уже не тот. Да и тяготение к нашей южнорусской идентичности, осуществляемое якобы во имя спасения нашей идентичности от норманнской, то есть колониальной, вторичной идентификационной модели, тоже не вдохновляет.

Не спорю, и после Ломоносова разрабатывалась северная антинорманская модель русской идентичности, в том числе и с отсылкой к «Житию» первокрестителя поморских славян Оттона Бамбергского (1062–1139). Но во всех этих работах о северных руссах, руянах, рутенах нет того замаха, который есть у Ломоносова. Ломоносов решает проблему историософски и одновременно по-боевому, то есть стратегически, а все остальные решают эту проблему или с академическим уклоном, или с уклоном в слишком приземленную политику. Но главное — отсутствуют древнейшие слои идентичности. А нас всё остальное может интересовать лишь постольку, поскольку указует на эти древнейшие слои.

Так что я предлагаю еще внимательнее присмотреться к Антенору, которого Ломоносов и поместил в нечто наподобие основания нашей идентичности, и противопоставил Энею.

Осуществлять я это предлагаю на основе глубокого уважения к высказываниям древних авторов. Прежде всего, всё того же Вергилия. Вот что он пишет об Антеноре. И не где-нибудь, а в той самой «Энеиде», которая посвящена формированию «неантеноровской», а в чем-то и «антиантеноровской» идентичности, она же римская идентичность, взятая на вооружение Западом.

Мог ведь герой Антенор, ускользнув из рук у ахейцев,
В бухту Иллирии, в глубь Либурнского царства проникнуть
И без вреда перейти бурливый Источник Тимава
Там, где, сквозь девять горл из глубин горы вырываясь,
Он попирает поля, многошумному морю подобен.
Там Антенор основал Патавий — убежище тевкров,
Имя племени дал и оружье Трои повесил.

Я уже приводил один текст главного древнего комментатора Вергилия Мавра Сервия Гонората, в котором объяснялось, почему Вергилий не называет Антенора первым из троянцев, прибывшим в Италию. Как мы помним, этот выдающийся комментатор объясняет данную «нескладуху» тем, что место прибытия Антенора тогда еще не было Италией. Сейчас я приведу еще один текст этого автора.

«Захватив Илион, Менелай, помня, что он и Улисс спаслись благодаря Антенору, когда, пытаясь вернуть Елену, они были приняты им и едва спаслись от Париса и других юношей, и, желая воздать Антенору благодарность, отпустил его, не причинив ему вреда.

А Антенор вместе с женой Феано и детьми Геликаоном и Полидамантом, а также другими спутниками, прибыл в Иллирик, и, после победоносной войны с Эвганеями и царем Белесом, основал город Потавий. Ведь ему было предсказано, что он поставит город в том месте, где поразит птицу стрелой. Поэтому и город Потавий [от глагола petere, означающего целиться, поражать]...

Антенор владел не Иллириком, и не Либурнией, а Венецией. А Вергилий потому называет Иллирийский залив, потому что оттуда прибыл некий царь Энед, который правил Венецией и названную по его имени Энецию потомки назвали Венецией».

Эвганеи проживали на территории Италии между Адриатическим морем и Восточными Альпами с эпохи позднего неолита. Специалисты полагают, что это доиндоевропейский автохтонный народ. Изначально народ был кочевым и занимался охотой и собирательством. Потом он освоил сельское хозяйство и скотоводство, а в античные времена овладел металлообработкой. Остатки поселений эвганеев в основном обнаружены археологами в окрестностях города Падуи.

Венеты действительно теснили эвганеев в XII–XI веках до нашей эры. В итоге эвганеи были частично изгнаны, частично ассимилированы венетами. Белес — это царь эвганеев в Иллирике, которого победил именно интересующий нас Антенор.

Комментатор упоминает некоего царя Энеда, прибывшего из Иллирийского залива. Видимо, это сведения из разряда тех, которые не предполагают ссылок, потому что комментатор ни на кого не ссылается.

Но есть высказывания других древних авторов, которые могут дополнительным образом расшифровать слово «Энед». Приведу для начала сведения, сообщаемые Страбоном:

«Далее идут Пафлагония и энеты. Спорно, каких энетов Гомер имел в виду, говоря: «Вождь Пилемен пафлагонам предшестовал, храброе сердце, Выведший их из энет, где стадятся дикие мулы» (я уже приводил эту цитату из Гомера — С. К.). Ведь теперь, как говорят, в Пафлагонии нет энетов, хотя другие утверждают, что существует селение с таким названием на Эгиале, в 10 схенах от Амастрии. Зенодот же пишет «из Энеты» и утверждает, что Гомер определенно указывает на современную Амису. Третьи говорят, что какое-то племя с таким именем, жившее по соседству с каппадокийцами, сражалось вместе с киммерийцами и затем было вытеснено к Адриатическому морю.

Наиболее общепризнанным является мнение, что эти энеты были самым значительным пафлагонским племенем, из которого происходил Пилемен. Кроме того, большинство энетов сражалось на его стороне; лишившись своего вождя, они после взятия Трои переправились во Фракию и во время своих скитаний пришли в современную Энетику.

По словам некоторых писателей, Антенор и его дети также приняли участие в этом походе и поселились в самой отдаленной части Адриатического моря, как я уже упомянул в моем описании Италии. Поэтому, вероятно, энеты исчезли и их больше нет в Пафлагонии».

Приведу еще ряд высказываний и после этого займусь построением модели, основанной на этих высказываниях.

Вот что сообщает один из величайших древнеримских историков Публий Корнелий Тацит (55–120 гг. н. э.). В своих «Анналах», обсуждая поведение императора Нерона, Тацит по ходу дела сообщает нечто об Антеноре:

«По уничтожении стольких именитых мужей Нерон в конце концов возымел желание истребить саму добродетель, предав смерти Тразею Пета и Барею Сорана — оба они издавна были ненавистны ему, и в особенности Тразея: ведь он покинул сенат, о чем я упоминал выше, во время прений об Агриппине, ведь и в ювеналиях он почти не принял участия, и это тем глубже задело Нерона, что тот же Тразея в Патавии, откуда был родом, на учрежденных в ней троянцем Антенором... играх, пел в одеянии трагического актера».

Публий Клодий Тразея Пет — римский сенатор, лидер так называемой стоической оппозиции императору Нерону, принужденный Нероном к самоубийству.

Квинт Марций Барея Соран — другой выдающийся оппозиционный политический деятель эпохи Нерона.

Агриппина — мать Нерона, возведшая его на престол и казненная своим сыном. Сообщаю эти частные сведения просто для того, чтобы текст Тацита был прозрачным. А теперь обращаю внимание на основное. Падуя... Игры, учрежденные в ней троянцем Антенором. Мы вновь сталкиваемся со сведениями, аналогичными тем, которые уже получили, причем сведениями, сообщаемыми нам крайне авторитетным источником.

А вот еще один источник. Уже знакомый нам Марк Анней Лукан. В своей поэме «Фарсалий» он пишет:

Диво ль, что люди теперь свой последний день доживая,
В страхе безумном дрожат, если души людей обладают
Даром — предчувствовать зло? Живет ли в Гадах Тирийских
Римлянин гостем чужим, из армянского пьет ли Аракса, —
Всюду он, в каждой стране, под любым созвездием мира
Чувствует тайную скорбь, причины которой не знает:
Плачут, не зная о том, что теряют в полях эмафийских.
Авгур один на Эвганском холме, если верить рассказам,
Там, где горячий Апон, дымясь, из земли вытекает
И разливает Тимав-река Антеноровы воды...

Гады Тирийские — основанный финикийцами (тирийцами) испанский город Кадикс.

Тимав — река в области венетов, названная «Антеноровым Тимавом», так как у ее истоков был основан выходцем из Трои Антенором город Патавий (современная Падуя).

Эвганский холм — холм близ Патавии. На этом холме пророчествовал Гай Корнелий (описано у Плутарха).

«В Патавии некто Гай Корнелий, человек, знаменитый искусством гадания, <...> увидав новое знамение, вскочил с возгласом «Ты победил, Цезарь!»

Речь идет о победе Гая Юлия Цезаря над Гнеем Помпеем Великим.

Из «Географии» Страбона:

«...По словам Меандрия (историк из Милета, живший в VI веке до н. э. — С.К.), энеты, выступив из страны левкосирийцев(белых сирийцев — так называли жителей Каппадокии, отличая их от обитателей собственно Сирии — С.К.), сражались на стороне троянцев; оттуда они отплыли вместе с фракийцами и поселились в самой отдаленной части Адриатического залива; а те энеты, которые не участвовали в походе, сделались каппадокийцами. В пользу этого утверждения, как кажется, говорит то обстоятельство, что во всей части Каппадокии вблизи реки Галиса, простирающейся вдоль Пафлагонии, в ходу оба языка, в которых много пафлагонских имен».

Римский писатель III века нашей эры Марк Юлиан Юстин обрабатывал сочинения римского историка I века Гнея Помпея Трога. Эта обработка называется «Эпитомы сочинения Помпея Трога «История Филиппа» (имеется в виду македонский царь Филипп II, отец Александра Македонского). Вот что написано в «Эпитомах»:

«Как народ этрусков, владевших берегами внутреннего(то есть Тирренского — С.К.) моря, пришел из Лидии (запад Малой Азии — С.К.), так и венеты, живущие на берегах Верхнего (то есть Адриатического) моря, которых из захваченной штурмом Трои привел Антенор...»

Я мог бы продолжить ознакомление читателя со сведениями древних авторов, подтверждающими антеноровскую версию Ломоносова. Но и того, что приведено, достаточно для того, чтобы стало понятно — эта антеноровская версия, как минимум, не высосана из пальца. Спросят: «А как же современная наука? Вы предпочитаете ей сомнительные утверждения древних авторитетов? Но мало ли что они нагородили в своих сочинениях!»

Во-первых, я цитирую сведения, не содержащие в себе ничего суперэкстравагантного (например, существования песьеголовых людей и так деле).

Во-вторых, достаточно часто даже умеренно экстравагантные сведения (суперэкстравагантные обсуждать не будем, тем более, что они сообщаются как чужие — не я видел, а мне кто-то сказал) не раз подтверждались, не правда ли?

А в-третьих, занимаясь тем, чем занимаюсь, я могу черпать информацию из самых разных источников — из археологии, языковедения, тех или иных дисциплин, повествующих о различных аспектах того, что можно назвать реальным формированием определенных общностей (племен, народов и так далее). Но поскольку главным для меня является только одно — идентичность — то есть понимание народами их происхождения, то биться лбом об стену, допытываясь, что именно реально, а что нет, я не собираюсь. Для меня, в силу моего занятия, а не шкалы моих ценностей, авторитетные легенды значат больше, чем всё то, что размещается под рубрикой «А теперь ученые нам сообщат, как это было на самом деле».

Во-первых, ученые сегодня сообщают одно, а завтра — другое.

Во-вторых, народы, создавая образы самих себя и размышляя о своих корнях, не ориентируются на современные раскопки или сведения о лингвистических нюансах, позволяющих нечто утверждать. При том, что эти сведения пересматриваются раз в три года и интерпретируются по известному принципу «и в хвост, и в гриву».

В-третьих, ученые сначала пожимают плечами, ссылаясь на недостоверность тех или иных преданий, а потом оказывается, что эти предания были точны, как это оказалось в случае раскопок Трои Шлиманом, который всего лишь решился доверять древним источникам, а не пожимать плечами, утверждая, что в этих преданиях излагаются некие небылицы.

Поэтому я всего лишь спрашиваю читателя, достаточно ли приведено данных для того, чтобы утверждать, что в плане идентификации, а не реальности, о которой мы, может быть, узнаем лет через 200, а может быть и никогда не узнаем, мы имеем право зафиксировать несколько убедительных «стрелочек», которые в математике именуются «векторами»:

Вектор № 1. Пафлагония–Троя. Достаточно ли у нас... нет, не данных, а авторитетных сообщений древних авторов для того, чтобы зафиксировать, что эти авторы сообщают нам о том, что пафлагонцы, руководимые своим царем Пилеменом, пришли из точки А (Пафлагонии) в точку Б (Трою), с тем, чтобы защищать Трою от ахейцев? Достаточно у нас этих данных или нет? Их более чем достаточно. Кроме того, есть главный древний суперавторитет — Гомер. Есть и другие высочайшие древние авторитеты — вплоть до Вергилия. Но Гомер важнее всего, потому что сказанное Гомером хотя бы походя, будет повторено всеми после него — в обязательном порядке и многократно. А ведь ничто не оказывает такого влияния на формирование идентичности, как многократные повторения, изрекаемые непререкаемыми авторитетами. Так что фиксируем этот вектор, еще раз оговорив, что танцуем от печки «идентичность», а не от печки «реальность».

Вектор № 2. Троя–Венеция. Достаточно ли у нас авторитетных сообщений древних авторов для того, чтобы утверждать, что пафлагонцы после падения Трои присягнули Антенору, который привел их из Трои (точка Б) на ту территорию, которая теперь именуется Венецией (точка В)? У нас достаточно этих данных.

Вектор № 3. Венеция (В) — Балтия (Г). Достаточно у нас данных для того, чтобы подтвердить и этот идентификационный, подчеркну еще раз, вектор? Да, их достаточно.

Вектор № 4. Балтия (Г) — Рюриковская Русь (Д). И тут у нас достаточно идентификационных данных для того, чтобы констатировать наличие такого вектора хотя бы в важнейших для нас исследованиях Ломоносова. Потому что идентичность нашу, не выводимую в качестве слабого следа слабой по определению норманнской идентичности, а подаваемую иначе, утвердил только Ломоносов. Но разве этого мало? Мы как некая вторая производная от каких-то норманн... С точки зрения модели идентичности — это вообще ничто. Я ведь не спорю по поводу реальности, я об идентичности говорю. Причем говорю о ней не только с позиций историко-культурных, но и позиций политической стратегии. Эту русскую стратегию строил Ломоносов при активном взаимодействии с определенными элитными антинемецкими группами (Шуваловыми, Разумовскими и так далее).

И потому нельзя не рассматривать этот идентификационный вектор. Но тогда можно от отдельных векторов переходить к модели, состоящей из нескольких векторов:

АБ — Пафлагония–Троя,

БВ — Троя–Венеция,

ВГ — Венеция–Балтия,

ГД — Балтия — Рюриковская Русь.

Если модель нашей идентичности состоит из этих векторов, то она в каком-то смысле соразмерна энеевской римской идентичности как идентичности основного Запада. Она находится в тесном соседстве с ней и одновременно она совсем другая. И это другое начинается не с доктрины «Россия — Третий Рим», в которой как нечто близкое к Риму и одновременно антагонистичное ему выступает Византия и Россия, грезящая о ее наследстве (крест над Святой Софией, взятие проливов и так далее).

Нет, в рассматриваемой нами модели, состоящей из четырех векторов, всё начинается задолго до Византии. И пока что мы нащупали лишь тот древний пласт, который именуется «дотроянская Пафлагония». Этот пласт по определению не может быть абсолютной отправной точкой (напоминаю читателю, что именно говорил Томас Манн о бездонности колодца истории в своем «Иосифе и его братьях»). Но мы уже имеем хотя бы нечто, соизмеримое с классической западной энеевско-римской идентичностью. Мы с ними оказываемся в рамках этой модели на соизмеримых уровнях древности. А то у них Эней, а у нас — крест над Святой Софией.

Я ничуть не против этого креста. Просто соизмеримость идентичностей предполагает соизмеримость древностей. И именно этого хотел Ломоносов. Подчеркну, что я вовсе не кидаюсь в новую тему и не пытаюсь заменить выявление их идентичности прорисовкой нашей идентичности. Я просто хочу, чтобы их идентичность была уловлена нами в определенной системе зеркал, одним из которых является зеркало нашей идентичности. Кроме того, если появляется возможность именно таким косвенным образом обсудить нашу идентичность, то зачем же этого избегать?

Как мы помним, точка под названием Троя не была для нас абсолютной отправной точкой в исследовании западной идентичности. Не была она такой и для Вергилия, этого дооформителя римской, а значит, и общезападной идентичности. Вергилий, со слов отца Энея Анхиза, говорит о векторе пеласги–Троя. Мы нащупали и другие векторы, например, аркадийский, ливийско-афинский (ливийская Нейт и афинская Афина Паллада).

Раз так, то и «наша» Пафлагония не может быть абсолютной отправной точкой. И она, конечно, ею не является.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-96

 


08.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №214

 

Пилемен, стоявший во главе отряда енетов, пришедшего сражаться за Трою, гибнет. А его енеты делают своим новым вождем Антенора. Могут ли они это сделать по случайным причинам? Нет. В древнем мире никакая общность случайному вождю не отдастся 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 08 февраля 2017 г.

опубликовано в №214 от 08 февраля 2017 г.

В третьей главе своего труда, посвященного древней российской истории, Ломоносов пишет: «Имя славенское поздно достигло слуха внешних писателей <...> однако же сам народ и язык простираются в глубокую древность».

О какой древности говорит Ломоносов и чем он обосновывает свое утверждение о том, что эта древность вообще присуща нашему народу?

В таких случаях обычно подкрепляют свою позицию суждениями древних историков или же древних писателей, занимавшихся исторической проблематикой.

Первый из таких историков, на которого ссылается Ломоносов, — уже знакомый нам Плиний. Напоминаю: Гай Плиний Старший (родился между 22-м и 24 годом н. э., умер в 79 году н. э.) — древнеримский эрудит, автор «Естественной истории», являвшейся крупнейшим энциклопедическим сочинением античности. Конечно же, сочинения Плиния изобилуют странными фактами (о песьеголовых людях, людях с глазами на плечах и так далее). Но Плиний не утверждает, что он видел таких людей. Он ссылается на чьи-то сведения.

В целом, «Естественная история» Плиния является ценнейшим сочинением, и адресация к нему Ломоносова вполне правомочна.

Ломоносов приводит информацию Плиния о том, что «за рекою Виллиею страна Пафлагонская, Пилименскою от некоторых проименованная; сзади окружена Галатиею. Город милезийский Мастия, потом Кромна».

Еще до того, как мы разберемся с тем, зачем нужны Ломоносову эти сведения Плиния, необходимо разобраться в непонятных для нас географических названиях.

Страна Пафлагонская, которую начинает рассматривать Ломоносов, ссылаясь на сведения Плиния, расположена на самом севере Малой Азии, в гористой местности, с севера ограниченной Черным морем, а с юга — упоминаемой тем же Плинием Галатией.

Согласно сведениям Геродота Галикарнасского (484–425 гг. до н. э.), эта самая Пафлагония в древнейшие времена входила в состав Каппадокийского царства. Земли, выходившие к Черному морю, именовались, в отличие от ядра Каппадокийского царства, такого выхода не имевшего, Малой, Понтийской, Верхней Каппадокией или Понтийским царством.

Вначале о Каппадокии. Ее история уходит своими корнями в глубочайшую древность. Неподалеку от Каппадокии, в 140 км от вулкана Хасандаг, расположен один из самых древних на планете городов — город Чатал-Гуюк. Если другие древнейшие цивилизации сформировались где-нибудь в районе 3000 года до н. э., то самые ранние культурные слои, найденные во время раскопок Чатал-Гуюка, относятся к 7400 году до н. э.

По-видимому, жители Чатал-Гуюка первыми на планете научились выплавлять из руды медь. Так что Чатал-Гуюк нельзя считать просто одним из первых неолитических городов на планете. Потому что как только человек начинает выплавлять медь, неолит заканчивается, и начинается медный век — энеолит как переходный период от каменного века к бронзовому.

На большинстве древних территорий, заселенных человеком, энеолит начался в IV–III тысячелетии до н. э. Но в районе Чатал-Гуюка он начался на границе VII и VI тысячелетия до н. э. Раскопки Чатал-Гуюка, давшие поразительные результаты, во многом изменили представление о прародине человечества, о первичных очагах так называемой неолитической революции. После раскопок в Чатал-Гуюке (а также в палестинском Иерихоне, сирийском Тель Абу-Хурейре) стало ясно, что Месопотамия не может считаться первотерриторией, на которой начали формироваться ранние городские цивилизации. И что, скорее всего, эта самая Месопотамия, а также весь Плодородный Полумесяц, включающий помимо Месопотамии еще и Левант, не является единственным центром неолитической революции, в ходе которой примитивные общества охотников и собирателей совершили прыжок от этой примитивности к сельскому хозяйству, основанному на земледелии и животноводстве, то есть на одомашнивании растений и животных.

До раскопок в Чатал-Гуюке, которые начались в 1958 году, считалось, что Анатолия не является территорией, обладавшей достаточным плодородием и другими качествами, необходимыми для такого прыжка. Потом оказалось, что всё иначе. И что, возможно, сельское хозяйство распространилось в Европу именно из Анатолии.

Я здесь не имею возможности подробно излагать историю Чатал-Гуюка. Но два обстоятельства я все-таки подчеркну.

Обстоятельство № 1 носит общий характер. Если не пытаться утопить истину в деталях, то необходимо признать, что человеческие первогорода, отличающиеся от обычных неолитических и палеолитических стоянок, все-таки в среднем сформировались в районе 3000 года до н. э.

А Чатал-Гуюк и Иерихон в аналогичном качестве первогородов, а не поселений, сформировались на четыре тысячелетия раньше. Вдумайтесь, на четыре тысячелетия! Разве не понятно, что из недр этих четырех тысячелетий дышит на нас какая-то огромная загадка, разгадывание которой имеет очень большое значение для человечества, коль скоро оно, конечно, хочет узнать, откуда пришло и что собой представляет.

Обстоятельство № 2 носит, в отличие от обстоятельства № 1, казалось бы, отнюдь не столь фундаментальный характер. Но для нас оно имеет существенное значение. Что же это за обстоятельство?

На невероятно выразительных фресках, найденных в этом самом загадочно древнейшем Чатал-Гуюке, изображен, в числе прочего, человек с набедренной повязкой из леопардовой шкуры. Известны также чатал-гуюкские рельефы с изображением больших кошек, которые большинство специалистов считают опять-таки леопардами. Чуть позже станет ясно, почему это обстоятельство № 2 выделено мною из череды других обстоятельств.

Но вернемся к Каппадокии. Ее заселение началось чуть позже, чем заселение самого Чатал-Гуюка. Но уже в районе 5000–4000 годов до н. э., то есть опять же очень и очень рано, в Каппадокии возникают небольшие города-государства.

Кто жил в этих городах? В регионе, древнюю историю которого мы обсуждаем, есть данные о хаттах, которые населяли эти земли до нашествия хеттов. Это нашествие началось где-нибудь в конце III тысячелетия до н. э., когда хетты покинули свои северо-восточные земли и двинулись на земли хаттов. Сами хатты, подвергшиеся хеттской экспансии и являвшиеся, в отличие от хеттов, неиндоевропейским народом, предположительно, связаным по языку и происхождению с народом халды. Другими соседями хаттов были халибы на западе, моссинойки, мосхи, тубалы.

Древние источники говорят о том, что эти народы первыми овладели искусством ковки железа. Но это относится не к тем древнейшим временам, которые мы сейчас обсуждаем. Это относится ко временам обычной, а не загадочной древности.

Что же касается загадочной древности, то она, очевидно, связана даже не с хаттами, а с так называемыми протохаттами. При всей важности вопроса о протохаттах, мы не можем сконцентрироваться на нем. И потому, что сразу же окажемся в сфере различного рода домыслов, включая те домыслы, которые можно называть «кавказийским новоделом», и потому, что до сих пор этот вопрос по-настоящему не исследован (отсюда и обилие домыслов), и потому, что в настоящий момент мы рассматриваем теорию Ломоносова, в которой никаким протохаттам, по понятным причинам, места нет и не могло быть.

При Ломоносове не было даже настоящей хеттологии, а уж хаттологии, появившейся в связи с определенного рода археологическими и иными данными, тем более не существовало.

А вот про Пафлагонию, находившуюся на южных берегах Черного моря и то входившую в Каппадокию, то существовавшую отдельно от нее, Ломоносов говорит, ссылаясь на Плиния. Знаком Ломоносов и с данными Геродота, согласно которым Пафлагония в древнейшие времена входила в Каппадокийское царство, и с данными Страбона, утверждавшего, что у пафлагонцев и каппадокийцев был общий язык.

Ломоносову также известно, что пафлагонцы были превосходными наездниками. Известно ему и об относительно позднем Понтийском царстве, достигшем наибольшего размера при царе Митридате VI (132–63 гг. до н. э.).

Несмотря на то, что этот царь жил во времена гораздо более поздние, чем всё то, что нас сейчас интересует, он важен потому, что был реальным конкурентом Древнего Рима. Причем конкурентом не варварским, а древнегреческим.

Оговорив всё это, вчитаемся снова в текст Ломоносова. Он адресует читателя к таким древним авторитетам, как древнеримский историк Корнелий Непот (100–27 гг. до н. э.).

Ломоносов пишет: «На сем месте Корнелий Непот присовокупляет енетов и единоименных им венетов в Италии от них происшедшими быть утверждает».

От кого от них? От пафлагонцев! Этот текст Ломоносова следует непосредственно за текстом, который мы цитировали выше. Поэтому никакого разночтения тут быть не может. Неких венетов в Италии Ломоносов, вслед за Непотом, считает потомками пафлагонцев. Ссылаясь на другие древние авторитеты (того же Плиния, например), Ломоносов настаивает на том, что венеты, происходящие от пафлагонцев, имеют прямое отношение к древним троянцам. Мол, Плиний этих самых венетов «от троянской породы производит» (не знаю, как кому, но мне стиль Ломоносова очень нравится).

Но Ломоносову мало Плиния. Он пишет: «Все сие великий и сановитый историк Ливий показывает и обстоятельно изъясняет». Ливий — это древнеримский историк Тит Ливий (59 г. до н. э. — 17 г. н.э.), тоже уже знакомый читателю и действительно считавшийся крупнейшим историком вплоть до XIX века, когда в его работах были обнаружены существенные неточности. Но нас сейчас не эти неточности интересуют, тем более что они не имеют отношения к тому, о чем пишет Ломоносов.

Так на чем же из данных Тита Ливия фиксирует Ломоносов наше внимание, говоря о том, что «все сие великий и сановитый историк Ливий показывает и обстоятельно объясняет»?

Ломоносов прямо указывает на интересующие его данные Ливия. Сказав о том, что великий и сановитый историк Ливий нечто показывает, Ломоносов сразу же дает слово Ливию, именуя Ливия «он».

Ломоносов сообщает следующее: «Антенор, — пишет он(«он» — это Тит Ливий — С.К.), — пришел по многих странствованиях во внутренний конец Адриатического залива со множеством енетов, которые в возмущение из Пафлагонии выгнаны были и у Трои лишились короля своего Пилимена: для того места к поселению и предводителя искали».

Установив, что Ломоносов делает в своей истории, призванной формировать русскую идентичность, ставку на Антенора, дадим слово Титу Ливию:

«Прежде всего, достаточно хорошо известно, что за взятием Трои последовала свирепая расправа над всеми троянцами; только к двум, Энею и Антенору, ахейцы вовсе не применили права войны вследствие старинного гостеприимства и вследствие того, что они постоянно советовали примириться и вернуть Елену».

Энея мы обсуждали с предельной подробностью. Теперь настал черед Антенора. Антенор — это советник троянского царя Приама, один из мудрейших троянских старейшин. Он действительно оказал гостеприимство послам ахейцев Менелаю и Одиссею, когда те явились в Трою с требованием выдать Елену.

Антенор также сопровождал троянского царя Приама в греческий лагерь для переговоров по поводу тех правил, которые должны соблюдать Парис и Менелай в ходе предстоящего им поединка. Антенор постоянно настаивал на том, чтобы троянцы отдали Елену ахейцам.

Существует фрагмент из несохранившейся трагедии Софокла «Эант Локрийский». Согласно этому фрагменту, в ночь взятия Трои над входом в дом Антенора была повешена шкура леопарда (буквально у Софокла сказано, что повешена была «пантеры дикой шкура»), которая была условным знаком, увидев который ахейцы должны были пощадить обитателей дома (то есть Антенора и его семейство).

Я не могу, опираясь на столь частное обстоятельство, начать однозначно увязывать культ леопарда в Чатал-Гуюке и шкуру леопарда, повешенную Антенором над своим домом. Но обратить внимание читателя на это обстоятельство я просто обязан. Хотя бы потому, что шкура леопарда — это экзотика в троянском мире. И для того, чтобы спасти свой дом от разграбления, Антенор мог вывесить на ворота своего дома что-нибудь попроще. Указав на эту странность, которой я лично придаю существенное значение, но которую никак не могу, чураясь скороспелых сопоставлений, выдавать за отмычку, позволяющую открыть двери, ведущие к некой тайне, я возвращаюсь к Ломоносову.

«Некоторые думают, что венеты происходят из Галлии, где народ сего имени был при Иулии Кесаре. Однако о сем не можно было не ведать Катону, Непоту и Ливию. При свидетельстве толиких авторов спорное мнение весьма неважно, и напротив того, вероятно, что галлские венеты произошли от адриатических. В тысящу лет после разорения Трои легко могли перейти и распространиться чрез толь малое расстояние».

Итак, Ломоносов утверждает, что Антенор вместе с пафлагонцами, потерявшими своего вождя Пилимена, достиг Италии и обосновался там, создав такие города, как Падуя и Венеция, и став родоначальником неких венетов.

Многочисленные источники, известные Ломоносову, указывают на глубокий и несводимый к частным обстоятельствам конфликт между Энеем и Антенором.

Вот что написано, например, в произведении, приписываемом Диктису Критскому, которое называется «Дневник Троянской войны». Диктис Критский — это легендарный персонаж, друг другого легендарного персонажа Идоменея. Идоменей — это персонаж древнегреческой мифологии, критский царь, внук критского царя Миноса, сын Девкалиона, один из женихов Елены Прекрасной, принимавший участие в Троянской войне (привел, согласно Гомеру, под Трою 80 кораблей из «стоградного Крита». По другим данным, 40 кораблей).

Диктис Критский, товарищ Идоменея — это такой же мифологический персонаж, как и сам Идоменей. Якобы Диктис Критский написал «Дневник Троянской войны», который в IV веке нашей эры был переведен на латынь. На этот дневник часто ссылались, описывая Трою, средневековые историки.

Сообщая о том, что греки отплыли от Трои, оставив там Энея, Диктис Критский сообщает далее, что Эней «после ухода греков <...> обходит всех потомков Дардана (то есть троянцев — С.К.) и жителей ближайшего острова и просит, чтобы они вместе с ним изгнали Антенора из царства. Когда Антенор был предупрежден об этом вестником, он, вернувшись в Трою и ничего не добившись, не был допущен в город. Так, будучи вынужден, он со всем имуществом отплыл из Трои и прибыл в Адриатическое море».

Собирая по крупицам эту информацию, мы обнаруживаем, что род Энея, который мы подробно рассмотрели, находится в непримиримом конфликте с родом Антенора.

Что общность, маркируемая именем Энея, и общность, маркируемая именем Антенора, — это две непримиримо враждующие общности, находящиеся внутри одного троянского царства.

Что эти общности в посттроянский период переселяются в две разные части Италии и создают там два очага — энеевско-римский и антеноровско-венецианский (венетский). Что в дальнейшем, расширяясь, энеевско-римский очаг изгоняет представителей антеноровского очага уже не из Трои, но из Италии. И что потомки Антенора, изгнанные потомками Энея, уходят на север, доходя до Балтии.

Я уже обращал внимание читателя на Мавра Сервия Гонората, римского грамматика конца IV века, автора обширных комментариев к «Энеиде» Вергилия. Сейчас я попрошу повнимательнее вчитаться в этот текст и обнаружить там всё тот же конфликт общности, маркируемой именем Энея, и общности, маркируемой именем Антенора.

«Многие спрашивают, почему он (имеется в виду, как мы помним, Вергилий — С.К.) сказал, что Эней первым прибыл в Италию, тогда как несколько позже он говорит, что Антенор основал город до прибытия Энея. Впрочем, известно, что Вергилий это сказал очень точно, учитывая обстоятельства того времени. Ибо в то время, когда Эней прибыл в Италию, границы Италии доходили до реки Рубикон, о чем упоминает Лукан: «Точная граница отделяет галльские поля от авсонских поселенцев». Отсюда ясно, что Антенор прибыл не в Италию, а в Цизальпинскую Галлию, где находится Венеция...»

Древнегреческий поэт Пиндар (517–437 до н. э.) — один из самых выдающихся лирических поэтов Древней Греции. Вот что он пишет об Антеноре:

И не оттуда ли приняв завет складчины над жертвами,
Твой Карнейский праздник, Аполлон,
Мы величаем на этом пиру
Крепко воздвигнутую Кирену?
Держат ее Антенориды,
Троянские гости о медных клинках,
Пришли они за Еленою,
Увидевши родину обращенной в дым...

Кирена — это ливийский город. Как мы видим, та общность, которая связана с Энеем, и та общность, которая связана с Антенором, идут по стопам друг друга. И при этом враждуют.

По одному из преданий, Антенор отправился в ливийскую Кирену, увозя туда Елену, а за ним погнался Менелай. Эта легенда отражает то, что связано с нашествием на Египет и сопряженные области так называемых народов моря. С нашествием вполне реальным и произошедшим вскоре после Троянской войны. В ходе нашествия «народов моря» произошло определенное объединение антиегипетских ливийцев и этих самых «народов моря». Всё, что связано с этим объединением, представляет собой один из очень важных узловых моментов древней истории, ее, если можно так выразиться, очередную загадку, уходящую своими корнями в глубочайшую древность. Позже мы обсудим и эту загадку. Но сейчас для нас важно проследить определенный конфликт, тянущийся через века, а возможно и через тысячелетия.

В регионе, выходящем на южное побережье Черного моря и включающем в себя и древнейший Чатал-Гуюк, и очень древние Каппадокийские города, живет некая общность, имеющая своих представителей в древней Трое. Эти представители не хотят, в отличие от других троянцев, воевать с ахейцами и всячески настаивают на том, что ахейцам надо отдать Елену. Настроенные таким образом обитатели Трои группируются вокруг некоего Антенора.

Другие обитатели Трои группируются вокруг Энея. И эти обитатели устами отца Энея прямо говорят, что они пеласги. А те обитатели, которые группируются вокруг Антенора, ничего внятного о себе не говорят. Кроме того, что после падения Трои Антенор возглавит пафлагонцев, то есть именно тех, кто обитает в Южном Причерноморье, находящемся в центре северной Малой Азии и обладающем загадочной историей, тянущейся в наидревнейшие времена.

Что же сказано об этих пафлагонцах в самом авторитетном источнике, каковым является «Илиада» Гомера? Описывая всех, кто пришел помогать троянцам, Гомер упоминает пафлагонцев. Вот что он о них говорит:

Рать пафлагонцев вело Пилемена суровое сердце, —
Всех обитавших в Енетах, где водятся дикие мулы,
Тех, кто Китором владели и около Сесама жили,
У берегов Парфенийских в отличных домах обитали,
На Ерифинских вершинах, в Эгиале жили и в Кромне.

Во-первых, Гомер описывает именно территорию Пафлагонии.

Во-вторых, он сообщает нам о том, что пафлагонская рать пришла, чтобы воевать с ахейцами, помогая троянцам, и что повел ее на бой с ахейцами суровый пафлагонский царь Пилемен.

А в-третьих... В-третьих, Гомер сообщает, что Пилемен привел на эту войну всех обитавших в Енетах. И речь тут не о случайном созвучии между Енетами и венетами. Мало ли таких ложных созвучий, исходя из которых делаются порой ложные открытия, претендующие на статус великих. Но в данном случае дело идет о вполне серьезных пересечениях, не сводимых к ложным созвучиям.

Итак, Пилемен приводит своих пафлагонцев на помощь троянцам и героически погибает в битве с ахейцами. Вот как это описывает Гомер:

Вдруг близ Атрида*, владыки племен, Антилох очутился,
Был хоть и быстр в нападеньи Эней, но подался обратно,
Видя, что рядом друг с другом два мужа его ожидают.
Эти же двое к ахейским рядам оттащили убитых,
В руки товарищам трупы обоих несчастных отдали,
Сами ж вернулись и стали сражаться меж самых передних.

Был Пилемен ими наземь повергнут, подобный Аресу,
Вождь щитоносных мужей-пафлагонцев, не знающих страха.
Этого мужа Атрид Менелай, знаменитый копейщик,
Пикой, стоявшего, сбил, поразивши его под ключицей.

* (ахейского вождя Менелая — С.К.)

Итак, Пилемен, стоявший во главе отряда енетов, пришедшего сражаться за Трою, гибнет. А его енеты делают своим новым вождем Антенора. Могут ли они это сделать по случайным причинам? Нет. В древнем мире никакая общность случайному вождю не отдастся.

Антенор обладает статусом, позволяющим ему стать вождем енетов-пафлагонцев. Но такой статус может существовать только в одном случае. Если сам Антенор — енет-пафлогонец. Причем из знатного рода.

Мы рассмотрели две группы троянцев: группу Энея и группу Антенора. Есть и третья группа троянцев. Та, которая, в отличие от двух рассмотренных, упорно не желает отдавать Елену ахейцам. Но эта группа оказывается в итоге физически уничтожена ахейцами. А две другие группы — Энея и Антенора — избегают уничтожения.

Избежав уничтожения, обе эти группы сначала остро конфликтуют на развалинах Трои, а потом по сложным маршрутам движутся в Италию.

Одна группа — Энея — основывает Рим.

А другая группа — Антенора — группа енетов-пафлагонцев, основывает Венецию, Падую. И формирует общность, именуемую «венеты». Обе группы фундаментально враждебны, хотя и очень близки.

Группа Энея, создав Рим, начинает захватывать всю Италию, включая ее северо-восточную часть, которую условно можно назвать венетской, венецианско-падуанской.

Захватывая эту часть Апеннинского полуострова, изначально не имеющую никакого отношения к Риму, энеевская группа вытесняет группу Антенора (она же — венеты). Эта группа движется на север и оказывается на берегах Балтии, сохраняя свои базовые черты — то есть одновременно и близость к троянской группе Энея, и глубочайшую враждебность к этой группе. Так формируется балтийская общность, не имеющая никакого отношения к немцам или франкам, но обладающая определенными характеристиками.

Как видит Ломоносов эти характеристики?

(Продолжение следует.

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-95

 


01.02.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №213

 

Всё, связанное с антинорманской деятельностью Ломоносова, окончательно становится большой политикой, государственной стратегией и даже чем-то большим в 1753 году, когда Ломоносов получает прямое и однозначное поручение императрицы Елизаветы 

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 01 февраля 2017 г.

опубликовано в №213 от 01 февраля 2017 г.

Биография Ломоносова останется для нас простым набором тех или иных великих свершений, если она не будет соотнесена с контекстом той эпохи. Притом что важнейшей частью этого контекста является линия императрицы Елизаветы Петровны по отношению к восходящей Пруссии.

Элита Российской империи заметила безродного Ломоносова не только потому, что он делал великие открытия. То есть, конечно же, она бы никогда его не заметила, если бы он не делал этих открытий. Но для какой-то части элиты Ломоносов был не только великим ученым-естествоиспытателем, но и идеологом. Для этой части элиты положительное значение имело всё: северорусское происхождение Ломоносова, его неприятие «немецкой партии», приобретавшее порой неполиткорректный характер (все биографы говорят о проявляемом Ломоносовым в 1740-е годы буйном нраве, о его склонности к использованию для выяснения отношений своих незаурядных физических возможностей. Говорится как о хулиганствах, так и о подвигах Ломоносова).

Покровители Ломоносова в российской элите ценили позицию Михаила Васильевича, его народное происхождение, его человеческую страстность, его невписанность в существовавшие элитные группы «херасковского розлива» и, наконец, его гуманитарную эффективность. Ведь очень много говорится о естественнонаучных достижениях Ломоносова и гораздо меньше — о его достижениях в сфере истории, культуры, создания того русского языка, который потом И. С. Тургенев смог назвать «великим, могучим, правдивым и свободным». В создании этого языка роль Ломоносова неоспорима.

При жизни Ломоносова можно было спорить о том, кто лучше пишет стихи — Ломоносов, Сумароков или Тредиаковский. Но почитайте сейчас стихи Сумарокова и Тредиаковского и сравните их со стихами Ломоносова. И всё станет ясно. Ломоносова мы можем читать так, как будто являемся его современниками. А Сумарокова и Тредиаковского так читать нельзя. Тут нужен и словарь архаизмов, и перестройка речевого аппарата под то стихосложение, про которое справедливо говорится, что «этак можно и язык сломать».

Констатируя это, я никоим образом не умаляю роль Сумарокова и Тредиаковского в русском культуротворчестве той эпохи. Но одно дело — культурное творчество, остающееся в рамках эпохи, и совсем другое дело — культурное творчество, преодолевающее эти рамки. В случае Ломоносова мы явно имеем дело с преодолением рамок. А в случае Тредиаковского и Сумарокова — нет.

Феноменальные достижения Ломоносова в сфере русской словесности и русской поэзии оказались отодвинутыми на второй план только после того, как взошла звезда Пушкина и возникла порожденная пушкинским гением великая русская поэзия XIX–XX веков. Ломоносовские тексты, спору нет, не выдерживают конкуренции с текстами великих русских поэтов и писателей, получивших от Пушкина заряд особого вдохновения. Но любое прочтение ломоносовских текстов с оглядкой на время их написания не может не вызывать восторга, граничащего с оторопью: «Ничего себе, в ту эпоху написано таким стилем!»

Восхищаясь естественно-научными открытиями Ломоносова, мы должны понимать, что включение Ломоносова в большую политическую игру его эпохи осуществлялось на основе не естественно-научных, а гуманитарных талантов Михаила Васильевича. Элиту того времени интересовал Ломоносов как поэт, историк, создатель языка. Ну и как естествоиспытатель, конечно, тоже. Но в меньшей степени.

Когда элита заинтересовалась Ломоносовым? Точную дату тут назвать невозможно. К Ломоносову присматривались с 1740 года (года восшествия Елизаветы на престол). И постепенно, лет этак за пять, перешли от наблюдения с сохранением дистанции — к настоящему диалогу.

В 1745 году Ломоносов становится профессором и полноправным членом Академии. В этом же году он переводит «Экспериментальную физику» Христиана Вольфа. И посвящает этот перевод одному из приближенных Елизаветы графу М. Л. Воронцову (1714–1767).

М. Л. Воронцов был одним из людей, возведших Елизавету на престол и сильно пострадавших за будущую государыню в предшествовавший ее царствованию период. Но, конечно же, при всей влиятельности Воронцова решающую роль в укреплении возможностей той дворцовой группы, в которую входил Воронцов, играла связка между Воронцовым и невероятно влиятельным в эпоху Елизаветы семейством Шуваловых.

При этом главным фаворитом Елизаветы был самый скромный из этих Шуваловых — Иван Иванович Шувалов (1727–1797). Этот Шувалов имел при дворе колоссальное влияние и категорически не хотел пользоваться этим влиянием в личных корыстных целях, что было несвойственно большинству других фаворитов.

Категорическое нежелание использовать свою приближенность к царствующей особе в обычных корыстных целях присуща, пожалуй, только двум фаворитам одной российской императрицы — Елизаветы Петровны. Эти двое — Иван Иванович Шувалов и Алексей Григорьевич Разумовский.

Зафиксировав это важное человеческое качество И. И. Шувалова, необходимо обсудить и нечто другое — ориентацию на определенные иноземные центры сил.

И Шуваловы, и Воронцов — это как бы профранцузское крыло в русской, по своей сути, партии сторонников Елизаветы.

Другое крыло — это канцлер Бестужев и поддерживавший его А. Г. Разумовский (1709–1771), часто называемый тайным законным мужем Елизаветы. Мы уже зафиксировали, что А. Г. Разумовский, будучи столь же влиятельным фаворитом Елизаветы Петровны, как и И. И. Шувалов, был столь же нетипичным фаворитом Ее императорского величества. И это объединяет его с И. И. Шуваловым.

Отличало же Разумовского от Шувалова то, что партия Разумовского и Бестужева или, точнее, Бестужева и Разумовского (Разумовский обладал большими возможностями, но меньшим желанием их использовать) делала ставку не на Францию, а на Австрию и косвенно — Англию.

Всё это имело значение до тех пор, пока российские участники большой международной игры могли играть на противоречиях между Австрией и Пруссией, Австрией и Францией и так далее.

Антипрусское объединение всех западных держав подвело черту под этим конфликтом. Потому что если все западные державы начинают дружить против Пруссии, то играть на их противоречиях бессмысленно. Раз все решили дружить против Фридриха II и Пруссии, то и России негоже отставать.

В силу этого в России, взявшей на вооружение антипрусскую идеологию, начинают особо напряженно относиться к лицам, опекаемым прусским врагом, иначе именуемым «дядей Фрицем». А особо опекаемыми «дядей Фрицем» считались прежде всего будущая российская императрица Екатерина II, ее мать, находившаяся в особо дружеских отношениях с графом Сен-Жерменом, и, конечно же, супруг Екатерины Петр III, он же Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский.

В 1741 году на российский престол в результате дворцового переворота восходит Елизавета Петровна, последняя надежда «петровской» дворцовой партии, стремящаяся восстановить все те установления боготворимого ею Петра Великого, которые исковеркали в послепетровский период.

А за год до этого, в 1740 году, в Пруссии к власти приходит Фридрих II (1712–1786), он же Фридрих Великий, он же «Старый Фриц».

Отец Фридриха Великого Фридрих Вильгельм I (1688–1740), которого называли «король-солдат», был королем Пруссии, курфюстом Бранденбурга.

Мать — София Доротея Ганноверская (1687–1757), была дочерью короля Великобритании Георга I, первого представителя ганноверской династии, сменившей в Англии династию Стюартов. Ганноверскую династию сторонники Стюартов и поныне называют «проклятой немецкой династией, чуждой английскому духу».

Прусский король Фридрих II, так же, как и наша Екатерина II, находился в оживленной переписке с Вольтером. Вольтер был редактором и издателем политического трактата «Антимакиавелли». Трактат был написан Фридрихом II.

В ночь с 14 на 15 августа 1738 года будущий король Пруссии Фридрих был посвящен в масоны. Произошло это в Брауншвейге, в Рейнсбергском замке. Этот замок, находившийся в 100 километрах от Берлина, был подарен будущему Фридриху II его отцом Фридрихом Вильгельмом I.

Во всем, что касается этого посвящения, имеет место некая недосказанность. То ли уже была масонская ложа, в которую наследника посвятили, то ли под наследника создавали ложу, то ли сам наследник нечто ему созвучное сооружал. В любом случае этот этап вовлеченности наследника престола в те или иные масонские игры скоро заканчивается.

Наследник престола, вызывавший сильное недовольство своего отца то какими-то планами бегства в Англию (отец хотел его за это казнить), то несанкционированными отцом масонскими играми (отец был этими играми взбешен до крайности), узнает о смерти отца.

31 мая 1740 года он пышно хоронит отца. При этом отцовский гроб был покрыт тканью со знаком «мертвой головы». Той самой Totenkopf, которая в дальнейшем заняла важное место сначала в атрибутике «черных гусар» Фридриха Великого, а потом в атрибутике СС.

Превратившись из наследника престола в короля Пруссии, Фридрих II основал новую — теперь уж точно созданную им под себя — масонскую ложу. Он стал главой этой ложи 20 июня 1740 года. Но на этом «масоноделание» с участием Фридриха II не заканчивается.

С 13 сентября 1740 года с разрешения Фридриха создается Великая национальная ложа «Три глобуса».

16 декабря 1740 года Фридрих II начинает первую из трех Силезских войн, заявив о своих претензиях на контролируемую Австрией Силезию.

Начав войну, он распускает ту ложу, которая приняла его в масонство в 1738 году. И всем членам ложи предписывает присоединиться к новой, нужной ему для его игры, ложе «Три глобуса».

24 июня 1744 года эта ложа получает название «Великая королевская материнская ложа «Трех глобусов».

Позже, в 1772 году, ложа меняет название и начинает именоваться Великой национальной материнской ложей Прусского государства.

Взойдя на престол, Фридрих Великий начинает перестраивать Пруссию на началах просвещения, приглашая для этих целей сначала знакомого нам покровителя Ломоносова Христиана Вольфа, а затем — самого Вольтера. Фридрих отменяет цензуру, выступает как покровитель наук и искусств. Он основывает Берлинскую академию, проводит судебные реформы и так далее.

А еще он заявляет претензии на особую общеевропейскую роль Пруссии. А точнее на то, что в конфликте за европейскую гегемонию между Францией и Австрией Пруссия будет выступать в качестве третьей силы.

Фридрих II вел три Силезские войны. Первую — с 1740 по 1742 гг. Вторую — с 1744 по 1745 гг. Третью — с 1756 по 1763 гг.

Третья Силезская война более известна как Семилетняя война. Семилетняя война — это крупнейший военный конфликт XVIII века. Иногда ее называют «первой мировой войной». Она действительно была мировой постольку, поскольку разворачивалась и на европейском континенте, и в колониях, находившихся за пределами Европы.

После окончания Семилетней войны Фридрих II, подводя ее итоги, сказал о трех причинах, не позволивших союзникам додавить Пруссию. Третьей из этих причин Фридрих назвал смерть Елизаветы Петровны, отпадение русских от антипрусской коалиции и заключение Петром III, мужем будущей Екатерины II, союза с Пруссией.

Еще позже Фридрих II, обсуждая с прусским дипломатом роль Петра III, сказал: «Я никогда не перестану оплакивать Петра __III. Он был моим другом и спасителем. Без него я должен был бы проиграть». Произнеся эти слова, прусский король прослезился.

Россия втягивалась в Семилетнюю войну постепенно. В 1753 году был заключен тайный договор между Россией и Австрией, в силу которого стороны обязывались защищать друг друга в случае нападения Фридриха II.

1 мая 1756 года в Версале был сформирован австро-французский союз против Пруссии. Иногда Семилетнюю войну против Фридриха II называют «войной разгневанных женщин», имея в виду трех женщин — российскую императрицу Елизавету Петровну, всесильную французскую фаворитку Людовика XV маркизу Помпадур и австрийскую императрицу Марию-Терезию.

С момента заключения австро-французского союза уже не могло быть и речи о какой-либо борьбе дворцовых русских партий, ориентированных на Австрию и Францию. Поскольку Австрия с Францией помирились, то и этим партиям пришлось помириться и стать одинаково антипрусскими.

Что касается Фридриха II, то он, поняв, что ему придется воевать со всей Европой, решил действовать на опережение. И 22 августа 1756 года вторгся в союзную с Австрией Саксонию.

1 сентября 1756 года Елизавета Петровна объявила Пруссии войну. Такое поведение России было в высшей степени обосновано. Потому что Россия не могла не рассматривать усиление Пруссии как угрозу своим западным границам, угрозу своим интересам в Прибалтике и на севере Европы.

Фридрих II смертельно боялся Елизаветы Петровны и считал, что его может спасти только ее смерть. Так и произошло.

В 1759 году русские вошли в Берлин, столицу прусско-бранденбургского государства.

А к 1761 году у Фридриха II уже не было никаких возможностей продолжать сопротивление австро-франко-русской коалиции. Его спасла смерть Елизаветы Петровны (помог ли он ей умереть — неизвестно), антинациональная «пруссофильская» политика Петра III и двусмысленность политики Екатерины II, которая, свергнув супруга, не вернулась к елизаветинской политике.

А теперь вернемся к Ломоносову, чьи исторические изыскания бессмысленно обсуждать в отрыве от русско-прусского конфликта, полностью оформленного в эпоху Елизаветы и Фридриха II.

Ломоносов начал писать свой труд по древнерусской истории в 1754 году, за два года до того, как Россия вступила в войну с Пруссией.

Он закончил этот труд в 1758 году, за год до вхождения русских войск в Берлин.

К 1746 году Ломоносов уже вписан в дворцовый контекст. Конечно же, он ближе всего к Ивану Ивановичу Шувалову. Но фавориты Елизаветы вели себя поразительно дружно. И потому особые отношения Ломоносова с И. И. Шуваловым никак не влияли на отношение к Ломоносову семейства Разумовских. А для Ломоносова это семейство имело наиважнейшее значение хотя бы потому, что один из членов семейства, уже знакомый нам Кирилл Григорьевич Разумовский стал в 18 лет президентом Академии наук, судьба которой была теснейшим образом связана с судьбой Ломоносова.

18-летний Разумовский и 19-летний Шувалов наивнимательнейшим образом слушали первую лекцию Ломоносова в Академии наук.

Эта лекция состоялась 19 июня 1746 года. Читатель помнит, что Кирилл Григорьевич Разумовский имеет прямое отношение к Алексею Константиновичу Толстому и его антинемецкой славянской поэме «Боривой», что мать А. К. Толстого была внебрачной дочерью А. К. Разумовского, то есть внучкой К. Г. Разумовского, одного из главных покровителей Ломоносова.

Поэма А. К. Толстого «Боривой» уходит своими корнями в антинорманскую теорию Ломоносова, созданную при активном косвенном участии елизаветинских элитных антинорманских кланов, в том числе и клана Разумовских, в который А. К. Толстой входил по прямой материнской линии.

И вот тут-то и находится завязка сюжета с антинорманской теорией Ломоносова.

Лекции Ломоносова были первыми лекциями на русском языке. Эти лекции были манифестацией очень многого — и возвращения к русскости в понимании Петра Великого, и возвращения Академии наук того статуса, о котором мечтал Петр Великий. Ломоносов делает всё, что в его силах, для того, чтобы вернуть Академии ее петровский облик. Он увлечен научными открытиями и одновременно своей литературной деятельностью.

В ноябре 1748 года Ломоносов пишет оду на восшествие Елизаветы на престол. С этой одой Елизавету знакомит ее фаворит граф А. Г. Разумовский. Елизавета приказывает выдать Ломоносову две тысячи рублей за это замечательное произведение. И дело не только в деньгах — в признании. Ломоносов оказывается признан еще и как создатель русской риторики.

В 1748 году появляется ломоносовское «Краткое руководство к красноречию». Это не личная победа Ломоносова. Это победа очень большой и очень влиятельной группы, делающей ставку на Ломоносова. И речь идет об антинорманской группе, наделенной при Елизавете очень большими властными полномочиями.

Ломоносов яростно занимается химией и другими естественными науками. Он делает открытие за открытием, опережая свое время иногда на десятилетия, а иногда на столетие.

Делая великие научные открытия, Ломоносов одновременно занимается решением сложнейших художественных задач. В 1752 году он преподносит Елизавете сделанную им мозаику. Императрица одобряет эту деятельность Ломоносова и оказывает ему всяческую поддержку в развитии такого начинания.

К 1759 году ломоносовскую мозаику атакует всё та же «Трудолюбивая пчела» Сумарокова, но Ломоносова особо беспокоит то, что в этой атаке Сумароков и его покровители объединяются с Тредиаковским, которому и представляется возможность дискредитировать начинание Ломоносова. Ломоносов реагирует на это крайне болезненно. Он пишет И. И. Шувалову: «Здесь видеть можно целый комплот. Тредиаковский сочинил, Сумароков принял в «Пчелу», Тауберт дал напечатать без моего уведомления».

(Заметка на полях: Иван Иванович Тауберт (1717–1771) — это еще один представитель сумароковско-херасковского круга, наделенный беспокоившими Ломоносова возможностями и достаточно широко развернувшийся в плане этих возможностей в постелизаветинский период.)

Ломоносов чувствует, что его растущее влияние при дворе Елизаветы (которая восхищается его речами, в том числе и похвальным словом в свой адрес) вызывает серьезное противодействие. Что партия Елизаветы и Петра Великого, перед которым Ломоносов искренне преклонялся, пока что весьма влиятельна, но что она уже не всесильна. И что, возможно, ее влияние с годами не будет нарастать.

Делая в естественных науках одно великое открытие за другим, Ломоносов в 1757 году публикует свой долголетний огромный труд — «Российскую грамматику». Это была первая грамматика русского языка, получившая высочайшую оценку и в России, и на Западе. Для И. И. Шувалова, являвшегося главной и единственной опорой Ломоносова, естественные науки не столь важны, как литература и история.

История... Ломоносов начинает заниматься ею еще в 1749 году, вступив в конфликт с официальным имперским историком Г. Ф. Миллером (1705–1783). Систематическими историческими исследованиями (изысканиями, сбором документов и так далее) Ломоносов начинает заниматься в 1751 году. И его явно торопят. Об этом свидетельствует, в частности, блестящее письмо Ломоносова, написанное 31 мая 1753 года и адресованное всё тому же И. И. Шувалову.

Вот что пишет Ломоносов в этом письме:

«О первом томе «Российской истории» по обещанию моему старание прилагаю, чтоб он к новому году письменный изготовился. Ежели кто по своей профессии и должности читает лекции, делает опыты новые, говорит публично речи и диссертации и вне оной сочиняет разные стихи и проекты к торжественным изъявлениям радости, составляет правила к красноречию на своем языке и историю своего отечества и должен еще на срок поставить, от того я ничего больше требовать не имею, и готов бы с охотою иметь терпение, когда бы только что путное родилось».

Этот блестящий текст в переводе с придворного языка на обычный означает следующее: «Я верчусь как белка в колесе, делаю сразу всё, а вы меня еще понукаете — быстрей выдавай нам антинорманскую историю России! Да побойтесь бога! Выдать вам всё сразу — выше человеческих сил. А прекратить занятия естественными науками я не могу. Подождите хоть еще малость, выдам я и эту историю государства Российского».

Но ни Шувалов, ни объединенный антинорманский младорусский петровский дворцовый клан, ни государыня-императрица ждать не хотят. Осознав это, Ломоносов форсирует свои исторические исследования.

Всё, связанное с антинорманской деятельностью Ломоносова, окончательно становится большой политикой, государственной стратегией и даже чем-то большим в 1753 году, когда Ломоносов получает прямое и однозначное поручение императрицы Елизаветы Петровны, предоставляющее особые возможности в части написания российской истории именно ему, Ломоносову. А как же быть с другими — теми, кому то же самое было поручено ранее?

Совершенно очевидно, что Ломоносов не может, получив такой указ, не вступить в конфликт с главным историографом российского государства — академиком Г. Ф. Миллером. Вкратце рассмотрим историю этой полемики.

В 1749 году Миллер выступает на торжественном заседании с речью «Происхождение народа и имени российского». Ломоносов и его сторонники, критикуя эту речь, утверждают, что Миллер (цитирую) «во всей речи ни одного случая не показал к славе российского народа, но только упомянул о том больше, что к бесславию служить может, а именно: как их многократно разбивали в сражениях, где грабежом, огнем и мечом пустошили и у царей их сокровища грабили. А напоследок удивления достойно, с какой неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы с победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили».

В 1750 году состоялась острейшая ссора между Ломоносовым и Миллером. Поддержавший Ломоносова президент императорской Академии наук и художеств граф К. Г. Разумовский разжаловал Миллера на год, лишив его профессорского звания. Вскоре Миллер принес извинения и был прощен. Но конфликт Миллера с Ломоносовым не прекратился.

Со временем Миллер, чувствуя, что перебрал, начинает придавать своей норманской теории, скажем так, меньшую оголтелость. Но это происходит намного позже, при Екатерине II, когда Ломоносов уже покидает мир вслед за Елизаветой Петровной. И это ничего не меняет по существу. Исторические школы, созданные Миллером и Ломоносовым, не могут выработать компромиссной концепции просто потому, что такая концепция в принципе невозможна.

Пользуясь поддержкой И. И. Шувалова, Ломоносов временами теснит так называемую «немецкую» партию Миллера—Шумахера—Тауберта и других. Ломоносов получает возможность, став членом академической канцелярии, отчасти контролировать деятельность Шумахера... Ломоносов добивается создания Московского университета...

Возможно, Ломоносов и победил бы в этом сражении, но в разгаре битвы между Ломоносовым и Миллером, Ломоносовым и Таубертом (зятем Шумахера) умирает императрица Елизавета Петровна. А через 4 года умирает сам Ломоносов.

Вкратце ознакомив читателя с материалом, позволяющим ему должным образом отнестись к ломоносовской антинорманской теории, я начинаю обсуждение самой этой теории.

(Продолжение следует.

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-94

 


27.01.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №212

 

Ветер перемен дул очень сильно, и Ломоносов никак не мог при его темпераменте и талантах не воспользоваться этим ветром. Я имею в виду русско-патриотический ветер, ветер надежд на избавление от немецкого ига и возвращение России на путь Петра Великого

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 27 января 2017 г.

опубликовано в №212 от 27 января 2017 г.

  

Только совсем недавно меня по-настоящему заинтересовали и сама личность нашего величайшего интеллектуала и политика Михаила Васильевича Ломоносова (1711–1765), и место Ломоносова в элите, действия которой во многом формируют реальную сложность очень упрощаемой российской истории.

До последнего времени я относился к Ломоносову так, как подобает относиться к великому мыслителю, великому сыну земли русской. Я почему-то не задумывался о том, почему Ломоносов смог сделать то, что он сделал. Мне и сейчас представляется определяющим в деяниях Ломоносова могущество его личности, сила его гения, мощь его духа. Но если сейчас я отношусь к этому как к определяющему фактору, допуская существование чего-то еще, то до последнего времени я относился ко всему вышеназванному как к фактору единственному и всеобъемлющему. Я верил, что такие люди, как Ломоносов, делают себя сами на сто процентов. Теперь я убежден, что такие люди делают себя сами на 99,9 %. Но для рассмотрения проблем, обсуждающихся в данном исследовании, очень важна та одна десятая процента, на которую такие люди, как Ломоносов, делают себя не сами, а с чьей-то помощью, являясь не совершенно автономными гениями, а гениями, входящими таки в определенные элитные группы. Пусть эта степень вхождения невелика, но именно эти малые величины создают, я повторяю, странности, недоучитываемые нами. Причем этот недоучет приводит к упрощению исследуемых нами процессов и потому не позволяет нам выявить главное.

Обсуждая Ломоносова, я всё же, пожалуй, еще раз вкратце сформулирую свое представление об императрице Елизавете Петровне. Я убежден, что Елизавета Петровна — одна из величайших и глубочайших фигур нашей истории. Фигур загадочных, странных, невесть каким образом возникающих и реализующихся. У меня нет стопроцентной уверенности в том, что именно имел в виду А. К. Толстой, именуя императрицу «веселой царицей», которая «поет и веселится». Может быть, поэт следовал за общеисторическими банальностями, а может быть, нет.

Давайте, я задам хотя бы один вопрос к той системе банальностей, которая именуется «образ Елизаветы». Никто не может отрицать очевидного — того, что Елизавета была страшно религиозна. То есть она была не так религиозна, как полагается быть религиозной русской царице XVIII века. Она была атипично религиозна, в отличие, например, от Екатерины. Речь следует вести о православной религиозности, причем настолько накаленной, что обычная веротерпимость, свойственная петровской и постпетровской эпохе, явным образом не имеет места. Елизавета очень резко выясняла отношения с представителями иудаизма. Но она не менее резко выясняла отношения и с магометанами, и с католиками, и с протестантами.

Елизавета боролась за православную Русь тогда, когда эта борьба уже не была созвучна эпохе. Казалось бы, как можно за это бороться и одновременно видеть свою миссию в содействии просвещению? Как можно быть настолько религиозной и одновременно истово верить в завершение дела Петра Великого, который уж никак не был однозначно, накаленно православным человеком. И разбирался с этим самым православием, как повар с картошкой. Ну так ведь оказывается, что можно. Хотите — верьте, хотите — нет. Вот она — Елизавета, такая, как есть. Истово верующая православная модница, меняющая наряды, упивающаяся праздниками, отдающая дань любовным утехам и одновременно настроенная фактически так, как истово верующая православная монахиня.

Елизавета соткана из противоречий, и это нельзя не видеть. Но она же из них соткана в нечто очень незаурядное, тонкое, нутряное. Люто боявшаяся ее Екатерина, прекрасно понимавшая свою мелкость по отношению к матушке Елизавете, стремилась подчеркнуть необразованность Елизаветы. Была Елизавета образованной или нет — вопрос отдельный и очень непростой. Но даже если она и не была образованна (а это не факт), ее необразованность не мешала ей блестяще руководить страной в сложнейшей ситуации и выводить страну на новые рубежи. Это она, а не Екатерина, спасла Российскую империю, вырвав ее из рук по-настоящему вторичных, мелких, колониальных по своей сути фигур.

То, что почти неверующая Екатерина позволяла именовать себя буддистской белой Тарой, — понятно. Есть у тебя подданные буддисты, именуют они тебя так, проявляют к тебе лояльность — и ладно. Но то, что истово православная Елизавета, борющаяся с инорелигиозными тенденциями, санкционировала то же самое в ситуации, когда буддизм в империи был совсем уж крохотным фактором, — это загадка. И таких загадок много.

Одна из загадок — окружение Елизаветы. Фаворит А. Г. Разумовский... Странный скромный фаворит. И отношение к нему — трепетно-женское, не такое, как должно быть у разгульной властительницы. То же самое с И. И. Шуваловым. Совсем скромный человек, в отличие от своих родственников. Ну не должна разгульная властительница строить столь прочные отношения с людьми тихими, скромными, лишенными обязательной фаворитской яркости.

А посещения Елизаветой некоего киевского монаха Досифея, он же — Дарья Тяпкина? С какой стати разгульная властительница будет осуществлять такие посещения и как она может добраться до таких фигур? По каким, как теперь говорят, каналам?

Фавориты должны смертельно ненавидеть друг друга — таков закон любого дворца. Но фавориты Елизаветы образуют чуть ли не дружную команду, преданно работая на общее дело. Если они видят интересы державы по-разному, то они входят в группы сообразно этому видению. Но они не разрушают другие группы. Нужно быть духовно невероятно сильной женщиной для того, чтобы так выстроить отношения между фаворитами. Или что — кто-то думает, что такие отношения выстраиваются сами собой, без участия верховной властительницы?

Дух Петра и дух Елизаветы — это особый дух. Верующий и просветительский, тяготеющий к иноземцам и ищущий сокрытую накаленную русскость. Только в единстве с этим духом можно понимать фигуру Ломоносова, ибо он и порождение этого духа, и его выражение. С воцарением Елизаветы пришел Ломоносов в русскую историю. И с ее уходом он начал заканчивать свою деятельность и свое земное существование.

У великой таинственной английской королевы Елизаветы был Джон Ди. Да и многие другие были — столь же таинственные и столь же великие, как сама королева. Один Шекспир чего стоит. У ее русской тезки были свои таинственные наперсники, обладающие такой же глубиной и таким же масштабом. Величайший из них, конечно же, Ломоносов. Давайте внимательнее присмотримся к этой загадочной фигуре, ко всему тому странному, что в малой, но важной степени дополняет, если так можно выразиться, обычную личную гениальность, обычную личную силу духа, обычную личную широту.

В 1720 году Петр Великий замысливает колоссальный образовательный проект, согласно которому центральное место в создаваемой им образовательной системе должна занять Академия наук. Эта Академия должна быть и научным, и образовательным учреждением. Внутри нее должны существовать несколько образовательных уровней: средний (гимназический), высокий (университетский) и высший (собственно академический).

Петр Великий был не из тех людей, которые просто замысливают великие планы. Всё задуманное Петром подлежало реализации. Но реализация такого проекта требовала опоры на дееспособное российское сообщество ученых. А такое дееспособное сообщество собственно российских ученых в 1720 году в России отсутствовало. Соответственно, Петр ничтоже сумняшеся решил опереться на приглашенных из Германии ученых. Ставку он сделал на знакомых ему ученых, одним из которых был неплохой организатор научного дела, германский философ, профессор Христиан фон Вольф (1679–1754).

Вольф был одним из основоположников немецкой классической философии. Конечно же, он по своему масштабу не был столь значителен, как Лейбниц или Кант. Но Вольф был одним из наиболее заметных философов в период после Лейбница и до Канта.

С 1703 года по 1706 год Вольф преподавал в университете Лейпцига. С 1706-го по 1723-й — в университете в Галле. Там он был обвинен в атеизме, и его заставили уйти с должности и покинуть Пруссию. Куда бежать гонимому из Пруссии? Под крылышко уже знакомого нам Гессенского дома. Туда Вольф и направил свои стопы.

С 1724-го по 1740-й Вольф преподавал философию в Марбургском университете. В этом университете учились М. В. Ломоносов и Д. И. Виноградов (1720–1758). Про Ломоносова как-то неудобно рассказывать в сухом бюрократическом стиле: как-никак — главный русский научный гений, про которого наш великий поэт Некрасов написал в стихотворении «Школьник»:

Или, может, ты дворовый
Из отпущенных?.. Ну что ж!
Случай тоже уж не новый –
Не робей, не пропадешь!

Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик.

Не без добрых душ на свете –
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете –
Сон свершится наяву!

Там уж поприще широко:
Знай работай да не трусь...
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!

Нет уж, о Ломоносове нельзя писать с обычной биографической сухостью даже в нашу, постсоветскую, чудовищно безграмотную эпоху.

А вот сообщить нынешнему читателю о Виноградове в том стиле, который я назвал «биографической сухостью», совершенно необходимо.

Дмитрий Иванович Виноградов — соученик и товарищ М. В. Ломоносова. Он — основоположник производства фарфора в России. Учился, как и Ломоносов, в Славяно-греко-латинской академии (первом в России высшем учебном заведении, учрежденном в 1687 году). Академия была создана по инициативе педагога и поэта, выпускника Киево-Могилянской академии Симеона Полоцкого (1629–1680), наставника детей русского царя Алексея Михайловича. Наставлял, правда, Симеон Полоцкий только детей царя от Марии Милославской: Ивана, Софью и Федора. Я здесь не имею возможности обсуждать качества Симеона Полоцкого. Мне в данном случае всего-то нужно, чтобы фраза об учебе в Славяно-греко-латинской академии не вызывала у читателя стопроцентной вопросительности. Мол, что еще за академия? Была, читатель, такая академия. И была практика, согласно которой двенадцать лучших учеников этой академии переводились в Санкт-Петербург. А лучшие из этих двенадцати — отличники — могли направляться на обучение за границу.

Трое таких лучших: Дмитрий Иванович Виноградов, Густав Райзер и Михаил Васильевич Ломоносов — были отправлены на обучение в Марбургский университет к знаменитому с петровских времен Христиану фон Вольфу, выдающемуся ученому-энциклопедисту, философу, юристу и математику. В виде заметки на полях сообщаю читателю, что Марбургский университет — это первый протестантский университет в Германии, основанный в 1527 году Гессенским ландсграфом Филиппом Великодушным. И двигаюсь дальше.

Дмитрий Иванович Виноградов, в отличие от Михаила Васильевича Ломоносова, не был звездой первой величины, но сделал очень много для создания российского фарфора. К сожалению, много пил и даже был прикован цепью, дабы не бегал по питейным заведениям и не спился раньше срока. В таком прикованном состоянии написал выдающийся труд в сфере керамики и всё же спился. Но это тоже не более чем заметка на полях. Вернемся к Вольфу.

Вольф долго преподавал в Марбурге, но в 1740 году вернулся в Галле, то есть не сам, конечно, вернулся — его туда вернули по велению Фридриха II, который очень хотел выглядеть покровителем философов. В Галле Вольф преподавал до конца жизни, занимаясь всё же в основном именно систематизацией учения боготворимого им Лейбница.

При Петре Великом Вольф выполнял роль некоего поставщика научных кадров в Россию, дабы была воплощена идея российского императора о создании особой системы образования, имеющей академическую вертикаль.

Надо сказать, что Вольф справился со своей задачей не худшим образом. Так что при Петре Великом система заработала. Она продолжала работать при императрице Екатерине I, которая очень опекала академическое начинание своего супруга.

В 1727 году Екатерину I на российском престоле сменил некий Петр II, сын казненного Петром цесаревича Алексея Петровича и немецкой принцессы Софьи-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттельской. Это был последний представитель рода Романовых по прямой мужской линии. Он вступил на престол в 12 лет, умер от оспы в 14 лет. Правил при нем реально сначала главный фаворит Петра А. Д. Меньшиков, а потом — свергнувшие Меньшикова Долгорукие.

При Петре II двор переехал в Москву, и Академия стала понемногу загибаться. Власть в этой загибающейся Академии принадлежала академической канцелярии. Правил этой канцелярией некий И. Д. Шумахер (1690–1761).

Звезд с неба этот Шумахер не хватал. Но что мог, делал для того, чтобы не до конца рухнула академическая затея Петра Великого. В виде очередной заметки на полях сообщаю читателю, что Ломоносов Шумахера терпеть не мог и Шумахер ему отвечал взаимностью. Известна сплетня, согласно которой Ломоносов даже написал донос на Шумахера, но это не более чем сплетня.

В 1734 году главным командиром Академии был назначен барон И. А. Корф (1697–1762), служивший при дворе некоей курляндской герцогини, ставшей впоследствии русской императрицей Анной Иоанновной, и находившийся в сложных отношениях с Бироном, фаворитом Анны Иоанновны.

Бирон-то и отправил Корфа на презираемую должность главного командира какой-то там Академии наук. 13 мая 1735 года Корф обратился в Сенат с ходатайством о том, чтобы Академия могла направлять за границу лучших воспитанников российских учебных заведений.

Одним из направленных за границу был Ломоносов. Направляемых на учебу за границей хотели вначале приобщать к прикладным металлургическим делам, но потом было принято решение обучить вначале талантливых молодых людей математике, механике, физике, философии, химии и иностранным языкам. В итоге Ломоносов, Виноградов и Райзер получили инструкцию за подписью барона Корфа. В инструкции было задание, что именно надлежало изучить.

3 ноября 1736 года получившие инструкцию молодые люди оказались в Марбурге, где их встретил профессор Вольф. Молодые люди совершенно обалдели от открывавшихся им в Европе возможностей и стали пить, гулять, ни в чем себе не отказывать. Это не вызывало восторга у Вольфа, но он и его соратник Дуйзинг, у которого Ломоносов обучался химии, отмечали выдающиеся способности всех трех молодых людей и в особенности М. В. Ломоносова, который стал любимцем Вольфа. Вольф отчитывался перед Корфом по поводу похождений молодых людей, их долгов, которые ему приходилось оплачивать, и результатов их обучения.

25 июля 1739 года Ломоносов со товарищи оказался во Фрейберге, где следовало осваивать уже не академическую, а прикладную сферу. По преимуществу — металлургию. Во Фрейберге находился профессор петербургской Академии наук Юнкер, которому было поручено присматривать за обучающимися молодыми людьми, склонными к свободному времяпрепровождению.

К 1740 году Ломоносов уже находился в остром конфликте с теми, кто должен был его блюсти наистрожайшим образом. В результате конфликта Ломоносов бежал из Фрейберга и попытался получить помощь русского посланника в Лейпциге, бывшего президента всё той же злосчастной петербургской Академии наук, барона Кейзерлинга. Кейзерлинга он нашел не сразу и, чтобы как-то свести концы с концами, осел ненадолго в Марбурге, где ничтоже сумняшеся женился на Елизавете Цильх, дочери незадолго до этого умершего главы городской думы, церковного старшины Генриха Цильха. Жениться-то он женился, но задерживаться в объятиях супруги не собирался. И вскоре снова предпринял попытку бежать в Россию, чуть было не оказавшись вместо этого рекрутом прусской армии. Он бы и завершил свой жизненный путь в этом качестве, но в силу особого жизнелюбия и жизненной сметки сумел осуществить удачный побег. И был вынужден, скрипя зубами, вернуться к марбургской жене.

Ломоносов продолжал посещать Христиана Вольфа и мечтать о побеге в Россию. Зимой 1741 года он получил академическое предписание, согласно которому ему следовало прибыть в Петербург. В этом же году умер отец Ломоносова, который до самой смерти платил подушную подать за сына, числившегося в бегах. И в этом же году взошла на престол последняя надежда настоящей партии Петра Великого — Елизавета Петровна. Она взошла на престол с помощью 308 верных ей гвардейцев, расправившись с измывавшейся над ней брауншвейгской фамилией и ее ставленниками (Минихом, Левенвольде, Остерманом и другими). Партия Петра Великого поняла, что это ее последний шанс на достраивание всего того, что задумал великий император, и избавление от предшествующего, совсем уж унизительного немецкого ига.

25 ноября 1741 года Елизавета Петровна стала императрицей.

Примерно за полгода до этого, 8 июня 1741 года, Ломоносов вернулся в Петербург и оказался не худшим образом принят всё тем же И. Д. Шумахером. Шумахер не наказал Ломоносова за его прегрешения, предоставил ему приемлемые условия для работы.

8 января 1742 года при содействии Шумахера Ломоносов был назначен адъюнктом Академии с неплохим жалованием. Но ветер перемен дул очень сильно, и Михаил Васильевич никак не мог при его темпераменте и талантах не воспользоваться этим ветром. Я имею в виду русско-патриотический ветер, ветер надежд на избавление от немецкого ига и возвращение России на путь Петра Великого, предполагавший некий баланс между русским и немецким началом.

Этот ветер буквально сбивал с ног Шумахера, на которого ополчились все страдавшие от засилья этого немца. А таковых было очень много. Вряд ли Ломоносов напрямую участвовал в интригах против Шумахера. Но он явно отдал дань новым веяниям и в силу этих веяний, наложившихся на его буйный темперамент, банально организовывал драки с немцами, которые олицетворяли засилье, тяготившее русскую партию, партию великого Петра, осознавшую, что Елизавета Петровна — это ее последний шанс.

Ломоносову повезло. Члены антишумахеровской партии, руководимые бывшим токарем Петра Великого А. К. Нартовым и рядом академиков, сумели добиться ареста Шумахера. Руководителем академической канцелярии стал Нартов, который заприметил Ломоносова.

В 1743 году на Ломоносова поступают жалобы академиков, недовольных его чрезмерно строптивым поведением, граничащим, по их мнению, с хулиганством. Понося немецкое засилье, Ломоносов одновременно критикует Нартова, давая очень низкую оценку его научной компетенции и способности управлять академическими делами.

К этому времени Ломоносов успевает прославиться своими не научными, а стихотворными делами. В самом конце 1742 года становится известна его ода на прибытие Елизаветы в Петербург. Ода очень понравилась императрице. Но Ломоносов переоценил значение данного события. Похвала императрицы не помешала комиссии, изучавшей деятельность Шумахера, посадить под арест Ломоносова, затем потребовать от него извинений.

К декабрю 1943 года стало ясно, что Шумахер одержал полную победу. Он был восстановлен в своих академических чинах. Ломоносов извинился, и тогда ему было по высочайшему повелению возвращено всё то скромное, что он потерял в период собственных недолговременных антинемецких буйств.

В 1743–1744 годах Ломоносов занимается и научной, и поэтической деятельностью. Причем поэтическая деятельность, по-видимому, является для него важным слагаемым вписывания в новый елизаветинский политический ландшафт. Занимаясь поэтической деятельностью, он строит отношения с двумя выдающимися поэтами елизаветинской эпохи, явно входящими в русскую партию: Василием Кирилловичем Тредиаковским (1703–1769) и Алексеем Петровичем Сумароковым (1717–1777). Все трое: Ломоносов, Тредиаковский и Сумароков — полемизировали друг с другом по поводу норм формируемой ими русской поэзии. В историю эта полемика вошла как «литературная война» Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова. При этом Сумароков, наиболее вписанный по причине своего аристократического происхождения в обсужденный нами конкретно околохерасковский масонский контекст эпохи, осуждал и Тредиаковского, и Ломоносова.

Что касается Ломоносова, то Сумароков называл его буйствующим сумасшедшим. Сумароков преследовал Ломоносова долго, в том числе и после смерти. На его смерть он отреагировал известной фразой «Угомонился дурак и не будет более шуметь».

Но главное, пожалуй, в том, что Сумароков достаточно резко выступал против так называемых славянизмов. Школа Сумарокова сложилась вокруг издаваемого им с 1759 года первого русского частного журнала «Трудолюбивая пчела». Исследователи творчества Сумарокова прямо говорят, что это был первый русский промасонский журнал, приобщавший читателей к элитной культуре и к тайнознанию. В итоге журнал Сумарокова был закрыт. Трактовать конфликт Сумарокова и Ломоносова как масонско-антимасонский нельзя.

В любом случае и Сумароков, и его оппоненты пытались прорваться к новому русскому патриотизму, сориентированному на те или иные международные стандарты (вольтеровские или антивольтеровские). То, что Сумароков отвергал русскую грамматику Ломоносова, не значит, что он являлся, в отличие от Ломоносова, проводником иноземных влияний.

Не имея возможности вдаваться в детали «литературной войны», обращу лишь внимание на то, что эта война помогла Ломоносову вырваться из полной безвестности и обратить на себя внимание не только как на ученого.

(Продолжение следует.)

  

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-93

 


18.01.2017 Судьба гуманизма в XXI столетии №211

 

Не рассматривая всех этих сложностей, вы вместо реальной истории своего отечества станете обладателем ее упрощенного эрзаца. А внутри этого эрзаца вы никогда не сможете рассмотреть механизмов, приводящих в движение все пружины русской истории

Метафизическая война

Сергей Кургинян, 18 января 2017 г.

опубликовано в №211 от 18 января 2017 г.

Альберт Штаденский (ум. ок. 1264 года) — средневековый немецкий бенедиктинский монах, автор так называемых штаденских анналов, северосаксонских хроник середины XIII века. В этих анналах мы находим сведения по поводу наследства некоей Иды из Эльсдорфа. В 1112 году за это наследство спорили графы Штаденские и Ольденбургские.

Альберт Штаденский, в частности, сообщает, что у Иды была дочь Ода, которую Ида поначалу отдала в монастырь, а потом выкупила из монастыря и отдала за «короля Руси», которому родила сына Вартеслава. Что за Вартеслав?

Уже Н. М. Карамзин отождествил «короля Руси», мужа Оды, со смоленским князем Вячеславом Ярославовичем, сыном Ярослава Мудрого. Но у Вячеслава Ярославовича был один сын Борис, погибший в битве при Нежатиной ниве в октябре 1078 года. В этой междоусобной битве, которую вели русские князья, при штурме Чернигова погиб, как известно, великий князь Изяслав Ярославович, сын Ярослава Мудрого и шведской принцессы Ингигерды.

Карамзин спорил с историком Готтлибом Самуэлем Тройером (1683–1743), утверждавшим, что мужем Оды был Всеволод Ярославович, и что Вартеслав — это Владимир Мономах. Нас в связи с этим спором могут интересовать сообщения немецкого хроникера (в средние века их называли анналистами) 70-х годов XI века Ламперта Херсфельдского. В сообщении говорится о прибытии киевского князя Изяслава Ярославовича ко двору немецкого короля Генриха IV. Событие состоялось в самом начале 1075 года. К немецкому королю пожаловал князь, изгнанный братьями. Князь просил короля содействовать немецкими войсками его восстановлению на престоле. По свидетельству Ламперта Херсфельдского, русский князь, просивший о немецкой воинской помощи, подкреплял свои просьбы богатейшими дарами. Король принял дары и направил Бурхарда, настоятеля Трирской церкви, для переговоров с врагами русского князя. Мол, или восстанавливайте князя, или испытаете силу германского оружия. Видимо, именно Бурхард — это тот посол, про которого в «Повести временных лет» говорится: «Слы из немец к Святославу».

Итак, Бурхард был направлен к Святославу для утверждения прав Изяслава Ярославовича, который в крещении именовался Димитрием. Именно Изяслав Ярославович был изгнан из Киева братьями Святославом и Всеволодом в марте 1073 года и, как говорит «Повесть временных лет», «много блудил <...> по чужим землям».

В немецких хрониках говорится о том, что Бурхард был отправлен к своему зятю, дабы улаживать отношения с тем, кто в этих хрониках назван мятежным братом короля Руси Димитрия. А раз так, то зятем Бурхарда, по-видимому, был Святослав Ярославович, занимавший киевский престол в 1073–1076 годах. При этом из Штаденских хроник известно, что Бурхард — сын Иды из Эльсдорфа и брат Оды, дочери Иды. Тогда высоковероятно, что муж Оды — Святослав Ярославович (1027–1076), третий сын Ярослава Мудрого и Ингигерды Шведской, князь черниговский, с 1073 года великий князь Киевский. После смерти Святослава киевский престол занял Всеволод, который вскоре вернул его Изяславу. Вот такие истории — с эмиграциями, обращениями к немцам за помощью в восстановлении престола — имели место на Руси в древнейшие, сугубо доромановские времена.

Но нас здесь больше всего интересует Ида из Эльсдорфа, чья дочь была, если верна высказанная гипотеза, замужем именно за Святославом. И даже если эта гипотеза не верна (а спор историков идет не одно столетие), то всё равно являлась матерью какой-то представительницы ольденбургского дома, восседавшей на русском троне за много веков до ольденбургских Романовых.

Как мы видим, ольденбургско-русская история протягивается на очень много веков и переплетается с историей ольденбургско-антиславянской.

Хотелось бы еще раз оговорить, что споры по поводу Оды, которую называют Штаденской, длятся не одно столетие и что та версия, которую я излагаю а) не является моей и б) не претендует на окончательность. Что же касается Иды из Эльсдорфа, матери Оды Штаденской, то здесь ситуация такова.

Графом Ольденбурга в 1108–1142 годах был Эгильмар II. Как у любого другого человека, у этого графа Ольденбургского были отец и мать. И потому превращение Эгильмара II в некоего «ольденбургского первопредка» проблематично. Но нас здесь интересует не то, что такое превращение проблематично, а то, что оно реально осуществлено. И что именно Эгильмара II именуют (внимание!) прямым предком по мужской линии российских императоров, начиная с Петра III. Так что пусть все любители противопоставления нерусских советских вождей (Ленина, Сталина и других) сугубо русским белым царям — посмотрят правде в лицо и признают, что эти цари имеют в качестве своего общепризнанного (хотя, конечно, условного) ольденбургского праотца, «отпетого стопроцентного русака» — Эгильмара II Ольденбургского. Условным этот ольденбургский праотец всех русских императоров в эпоху после Петра Великого является потому, что у него есть отец и мать. Его отец — Эгильмар I. Его мать — некая Рихенца. А поскольку Рихенца является дочерью уже знакомой нам Иды фон Эльсдорф, то эта Ида является бабушкой обсуждаемого нами ольденбургского праотца русских послепетровских императоров.

Через свою бабушку этот условный праотец связан тем самым с доромановскими окормителями Руси. Тонкая вязь, не правда ли? И так ли нужно ее рассматривать? Да еще и вникать в гораздо более тонкие сюжеты?

Но ведь не рассматривая всех этих сложностей, вы вместо реальной истории своего отечества станете обладателем ее упрощенного эрзаца. А внутри этого эрзаца вы никогда не сможете рассмотреть механизмов, приводящих в движение все пружины русской истории. В том числе и те пружины, которые привели в действие механизм Первой мировой войны и крах династии Романовых, породивший невероятные катаклизмы. Не видя этих пружин и не понимая, как они действуют, вы, например, будете утверждать, что крах легитимных русских царей соорудили некие масоны. Вы так и не поймете при этом, что все русские цари и подавляющая часть высшей русской аристократии (в первую очередь родственники этих царей) имела то или иное отношение к тем или иным ветвям европейского масонского движения, немецкого в первую очередь.

Да мало ли чего еще вы не поймете? Все ли вы, будучи обладателями упрощенного эрзаца своей истории, поймете в своей литературе? Есть такой очень крупный русский писатель — граф Алексей Константинович Толстой (1817–1875). Не хочу вдаваться в частности. Скажу лишь, что Алексей Константинович принадлежал к детскому окружению будущего императора Александра II, вместе с которым ездил в 1838 году на озеро Комо, не только в силу знатности рода отца, но и в силу специфики рода матери, Анны Алексеевны Перовской, являвшейся, по-видимому, внебрачной дочерью графа Алексея Кирилловича Разумовского (1748–1822). Во избежание путаницы оговариваю, что фаворитом императрицы Елизаветы Петровны и ее возможным мужем был Алексей Григорьевич Разумовский. Что у Алексея Григорьевича был родной брат, Кирилл Григорьевич, которого императрица пожелала сделать гетманом Войска Запорожского. Что у этого гетмана был сын — граф Алексей Кириллович Разумовский. И что внебрачной дочерью этого графа Алексея Кирилловича Разумовского была мать Алексея Константиновича Толстого, Анна Алексеевна Перовская.

Граф Алексей Кириллович Разумовский — сын гетмана Войска Запорожского Кирилла Григорьевича Разумовского. Кирилл Григорьевич — брат Алексея Григорьевича Разумовского, фаворита императрицы Елизаветы Петровны. Таким образом, Алексей Кириллович Разумовский — племянник фаворита Елизаветы Петровны. Его внебрачная дочь, Анна Алексеевна Перовская — мать Алексея Константиновича Толстого. Такая вот родословная...

Ее обладатель, А. К. Толстой, сделал блестящую карьеру — как дипломатическую, так и собственно дворцовую.

Совсем не хочется, как говорится, шить лыко в строку. И потому я всего лишь сообщаю читателю, что в 1827 году, когда десятилетний мальчик Алеша Толстой впервые выезжает за границу, происходит встреча этого десятилетнего мальчика с Гёте. Разумеется, встреча происходит потому, что родственники мальчика, организовавшие эту встречу, занимали высокое положение (Алеша Толстой поехал за границу вместе с матерью А. А. Перовской и ее братом Алексеем Перовским). Но для того, чтобы Гёте, уже являвшийся в 1827 году объектом всеевропейского поклонения, не только встретился с родственниками мальчика, но и подарил мальчику кусок бивня мамонта, на котором сам небожитель Гёте нарисовал фрегат, нужны были особые обстоятельства, касающиеся родителей этого, сколь угодно умного и обаятельного мальчика.

Но бог с ними, с этими обстоятельствами. Мы уже ничему не удивляемся, зная, какое место занимал (да и не мог не занимать) Гёте во вполне респектабельном тогда масонстве, вобравшем в себя чуть ли не всю элиту тогдашней Германии, в том числе и прямых покровителей Гёте. И можем не обратить особого внимания на эту встречу маленького мальчика с великим веймарским «олимпийцем».

Так что нельзя шить это лыко в строку, как нельзя и проходить мимо подобных сведений, не представляющих собой, как мне думается, ничего экстраординарного.

Нет ничего экстраординарного и в том, что Алексей Константинович Толстой перевел произведения Гёте («Коринфскую невесту», «Бог и баядера»). В самом деле, кто только из русских поэтов не переводил Гёте... Фет переводил, Жуковский переводил, Майков переводил... Почему бы Толстому не переводить?

Экстраординарность возникает потому, что А. К. Толстой является автором стихотворения (или — короткой поэмы), в которой страстно обсуждается тема, никогда особенно в русской поэзии не обсуждавшаяся ни до Толстого, ни после него. И только что обсужденная нами.

Я имею в виду тему борьбы поморских славян-язычников с немецкими христианизаторами. Мы убедились в том, что эта тема имеет прямое отношение к обсуждаемому нами гольштин-готторпскому роду, именуемому родом Романовых. А. К. Толстой яростно встает на сторону поморских славян-язычников, воспевает их победу над немецкими поработителями, связь которых с Романовыми мы уже обсудили. Повторяю, никто в русской литературе так эту тему не обсуждал. И потому вполне допустимо ознакомить читателя целиком с короткой поэмой А. К. Толстого. Ведь не только с Вергилием и Лукианом необходимо знакомиться, пытаясь разобраться в нашей истории, чаще всего сводимой, увы, к очень упрощенному суррогату.

Итак, поэма А. К. Толстого... Она называется «Боривой»:

К делу церкви сердцем рьяный,
Папа шлет в Роскильду слово
И поход на бодричаны
Проповедует крестовый:

«Встаньте! Вас теснят не в меру
Те язычники лихие,
Подымайте стяг за веру, —
Отпускаю вам грехи я.

Генрих Лев на бой великий
Уж поднялся, мною званый,
Он идет от Брунзовика
Грянуть с тылу в бодричаны.

Все, кто в этом деле сгинет,
Кто падет под знаком крестным,
Прежде чем их кровь остынет, —
Будут в царствии небесном».

И лишь зов проникнул в дони,
Первый встал епископ Эрик;
С ним монахи, вздевши брони,
Собираются на берег.

Дале Свен пришел, сын Нилса,
В шишаке своем крылатом;
С ним же вместе ополчился
Викинг Кнут, сверкая златом;

Оба царственного рода,
За престол тягались оба,
Но для славного похода
Прервана меж ними злоба.

И, как птиц приморских стая,
Много панцирного люду,
И грохоча и блистая,
К ним примкнулось отовсюду.

Все струги, построясь рядом,
Покидают вместе берег,
И, окинув силу взглядом,
Говорит епископ Эрик:

«С нами бог! Склонил к нам папа
Преподобного Егорья, —
Разгромим теперь с нахрапа
Все славянское поморье!»

Свен же молвит: «В бранном споре
Не боюся никого я,
Лишь бы только в синем море
Нам не встретить Боривоя».

Но, смеясь, с кормы высокой
Молвит Кнут: «Нам нет препоны:
Боривой теперь далеко
Бьется с немцем у Арконы!»

И в веселии все трое,
С ними грозная дружина,
Все плывут в могучем строе
К башням города Волына.

Вдруг, поднявшись над кормою,
Говорит им Свен, сын Нилса:
«Мне сдалось: над той скалою
Словно лес зашевелился».

Кнут, вглядевшись, отвечает:
«Нет, не лес то шевелится, —
Щегол множество кивает,
О косицу бьет косица».

Встал епископ торопливо,
С удивлением во взоре:
«Что мне чудится за диво:
Кони ржут на синем море!»

Но епископу в смятенье
Отвечает бледный инок:
«То не ржанье, — то гуденье
Боривоевых волынок».

И внезапно, где играют
Всплески белые прибоя,
Из-за мыса выбегают
Волнорезы Боривоя.

Расписными парусами
Море синее покрыто,
Развилось по ветру знамя
Из божницы Святовита,

Плещут весла, блещут брони,
Топоры звенят стальные,
И, как бешеные кони,
Ржут волынки боевые.

И, начальным правя дубом,
Сам в чешуйчатой рубахе,
Боривой кивает чубом:
«Добрый день, отцы монахи!

Я вернулся из Арконы,
Где поля от крови рдеют,
Но немецкие знамена
Под стенами уж не веют.

В клочья ту порвавши лопать,
Заплатили долг мы немцам
И пришли теперь отхлопать
Вас по бритым по гуменцам!»

И под всеми парусами
Он ударил им навстречу:
Сшиблись вдруг ладьи с ладьями —
И пошла меж ними сеча.

То взлетая над волнами,
То спускаяся в пучины,
Бок о бок сцепясь баграми,
С криком режутся дружины;

Брызжут искры, кровь струится,
Треск и вопль в бою сомкнутом,
До заката битва длится, —
Не сдаются Свен со Кнутом.

Но напрасны их усилья:
От ударов тяжкой стали
Позолоченный крылья
С шлема Свена уж упали;

Пронзена в жестоком споре
Кнута крепкая кольчуга,
И бросается он в море
С опрокинутого струга;

А епископ Эрик, в схватке
Над собой погибель чуя,
Перепрыгнул без оглядки
Из своей ладьи в чужую;

Голосит: «Не пожалею
На икону ничего я,
Лишь в Роскильду поскорее
Мне б уйти от Боривоя!»

И гребцы во страхе тоже,
Силу рук своих удвоя,
Голосят: «Спаси нас, боже,
Защити от Боривоя!»

«Утекай, клобучье племя! —
Боривой кричит вдогоню, —
Вам вздохнуть не давши время,
Скоро сам я буду в дони!

К вам средь моря иль средь суши
Проложу себе дорогу
И заране ваши души
Обрекаю Чернобогу!»

Худо доням вышло, худо
В этой битве знаменитой;
В этот день морские чуда
Нажрались их трупов сыто,

И ладей в своем просторе
Опрокинутых немало
Почервоневшее море
Вверх полозьями качало.

Генрик Лев, идущий смело
На Волын к потехе ратной,
Услыхав про это дело,
В Брунзовик пошел обратно.

И от бодричей до Ретры,
От Осны до Дубовика,
Всюду весть разносят ветры
О победе той великой.

Шумом полн Волын веселым,
Вкруг Перуновой божницы
Хороводным ходят колом
Дев поморских вереницы;

А в Роскильдовском соборе
Собираются монахи,
Восклицают: «Горе, горе!»
И молебны служат в страхе,

И епископ с клирной силой,
На коленях в церкви стоя,
Молит: «Боже, нас помилуй!
Защити от Боривоя!»

Прежде всего, я должен спросить читателя: какой текст труднее читать — этот или «Энеиду» Вергилия?

Ответ, по-моему, очевиден. Но для того, чтобы сделать текст хоть чуть менее темным, еще раз напомню одни сведения и сообщу другие, необходимые в связи с «разгерметизацией» данной поэмы.

В 1147 году три славянских племени — ободриты-рерики, поморяне и жители славянского тогда острова Руян (ныне немецкого острова Рюген) единым фронтом отражали крестовый поход, призванный колонизировать славян и искоренить их языческую веру.

Вдохновителем этого антиславянского крестового похода был римский папа Евгений III.

Роскильда, в которую хочет побыстрее попасть трусливый епископ, — это средневековая столица Дании, расположенная на острове Зеландия, к западу от современного Копенгагена.

Число славянских племен, которые намеревались покорить крестоносцы, было достаточно велико. Это и бодричане (отсюда фраза из поэмы «и от бодричей до Ретры»), и поморяне, и волыняне, и ободриты-рерики, и варнабы, и вагры (последние нам попадались, потому что они занимали большую часть Гольштинии, и их главный город Страград стал потом немецким Ольденбургом). А еще в ободритский союз входили полабы (река Эльба именовалась Лабой), смельдинги, ветничи, минтги, древане...

Все это находилось в непримиримом многовековом конфликте с немцами. Конфликт подогревался религиозной темой. Славяне были язычниками.

Генрих Лев (1129–1195) — это баварский и саксонский герцог, особо враждебно настроенный к славянам. Он пытался соперничать с императором Фридрихом I Барбароссой и потерпел сокрушительное поражение.

Брунзовик — это славянское название Брауншвейга, родового владения герцогского рода Генриха Льва.

Дони — это древнерусское название датчан.

Аркона — это славянский молельный центр на северо-западном мысе острова Руян (он же, напоминаю, остров Буян русских заговоров и сказок, фигурирующий у Пушкина в «Сказке о царе Салтане», он же остров Рус, упоминаемый арабскими авторами). Известно, что это святилище было разрушено немецкими завоевателями в 1168 году, через 21 год после событий, описанных в поэме.

Кое-что можно сообщить читателю и об этом святилище, оговорив, что речь идет о сведениях с очень разной степенью достоверности.

Святовит (он же Свядовит или Свентовит) — это главный бог русского поморья. В Арконе находился именно храм Святовита. В центре арконского святилища находилась статуя Святовита — мужчины-воина с четырьмя головами, волосы и бороды на которых были обриты (в поэме говорится о том, что Боривой кивает чубом). Мужчина-воин держал в руке рог для питья. Храм Святовита был украшен красными тканями. В храме жил белый конь, на котором мог ездить только жрец Святовита. Конь использовался в обрядах, имевших целью предсказать исход битвы. Считалось, что по ночам сам Святовит выезжает на этом коне сражаться с врагами славян.

В Арконе находилась также Станица — красное полотнище на древце, знамя бога Святовита.

Волын — это торговый город западных славян, прежде всего, поморян. Он находился в устье Одера. К Х веку считался чуть ли не одним из самых больших городов Европы. И, как минимум, самым крупным городом Северной Европы.

Щегол или щегла — мачта, косица — флаг на мачте. Дуб — одно из названий ладьи.

Гуменце — древнерусское название тонзуры католических монахов и священников.

Чернобог — это как бы антитез Святовиту, злой бог, очень гневное и опасное божество, поминавшееся славянами в негативном контексте веками после христианизации.

Ретра (она же Радигощ) — одна из главных святынь западных славян, ничуть не менее важная, чем Аркона. Это город-храм, уничтоженный епископом Бухардом из Гальберштадта в 1068 году. Храм был восстановлен и окончательно разрушен в 1127 году.

Сообщая, что славяне ликуют «от бодричей до Ретры, от Осны до Дубовика», поэт рисует широкую картину. Потому что Дубовик — это Дубровник, город-порт на Адриатическом море, который называли «славянской Венецией».

На всякий случай сообщаю еще, что Перун — это бог грома и войны у славян.

Но об этом большинство знает. А вот об остальном?

Но дело даже не в утерянных знаниях, а в поэме как таковой. Вдумаемся: зачем эта поэма была написана А. К. Толстым? А также почему никем другим она не была написана? В марте 1913 года русский поэт Велимир Хлебников опубликовал статью «О расширении пределов русской словесности». До начала Первой мировой войны оставалось чуть более года. В статье Хлебников пишет, что «Рюген с его грозными божествами и загадочные поморяне, и полабские славяне, назвавшие луну Леуной, лишь отчасти затронуты в песнях Алексея Толстого». По сути, говорится, что почти никто, кроме А. К. Толстого, не задевает данную тему. Да, были отдельные немногочисленные произведения, посвященные теме балтийских славян. Но они остались малоизвестными.

Ультраславянисты, ратующие за Рюриковичей как за коренной русский род, противостоявший романовским чужакам, считают А. К. Толстого певцом русскости Рюриковичей. Но, во-первых, именно А. К. Толстой высмеял Рюриковичей в своей «Истории государства российского». А во-вторых, откуда может взяться этот ультраславянизм у человека, который с мальчишеских лет постоянно путешествует по Европе, в возрасте 14 лет описывает свое путешествие по Италии в дневнике, в возрасте 16 лет сопровождает наследника на озеро Комо, подолгу служит в Германии в русской миссии, выйдя в отставку, подолгу живет в Германии, Италии, Франции, Англии, пишет произведения на французском языке?

Так что одно дело — суждения о поэме А. К. Толстого, изрекаемые разного рода идеологами нынешнего славянского неоязычества, а другое дело — сама эта поэма со всей ее бесконечной странностью. И — уникальностью.

Эта уникальность вовсе не означает отсутствия исторического контекста, внутри которого ее только и можно рассматривать. Полемика по вопросу о происхождении русского государства началась при Иване Грозном, когда шведский король Юхан III выдвинул в переписке с русским царем так называемую норманскую теорию, согласно которой славяне добровольно ушли под власть варягов, отождествляемых со шведами. И в этом смысле являются негосударственным по своей сути народом, окормлять который по традиции должны те, к кому славяне за этим окормлением обратились.

Тезис шведского царя подхватили шведские дипломаты и историографы XVII века (Петр Петрей де Ерлезунда, Юхан Видекинд, Олаф Далин). Это могло не иметь решающего значения для русской истории, но вслед за XVII веком наступил XVIII век, с его особым значением всего немецкого. Не во враждебной Швеции, а в российской Академии наук оформлялась эта самая норманская теория. Оформляли ее, по сути, от лица петровской России Готлиф Зигфрид Байер и его последователи (Миллер, Штрубе-де-Пирмонт, Шлецер).

Как известно, против этой теории активно выступил великий М. В. Ломоносов (1711–1765). Ломоносов предложил иную идентификацию варягов. Он утверждал, что Рюрик был (внимание!) родом из полабских славян, сильно сплетенных со славянами иными, ильменскими. И что только поэтому одни славяне позвали на княжение других славян. Причем каких славян? Именно тех, которые веками сражались с немецкими (то есть, по сути, норманскими) поработителями. Так что поэма А. К. Толстого — это проломоносовский концептуальный манифест. Если бы это было по-другому, поэма была бы просто невозможна. Но Ломоносов не мог противостоять норманской теории в одиночку.

Один из первых русских историков середины XVIII века В. Н. Татищев (1686–1750) пытался найти компромисс между славянской теорией Ломоносова и противостоящей ей норманской теорией. Так появился некий Гостомысл, упоминаемый А. К. Толстым в «Истории государства российского». Мол, Рюрик-то был норманским князем, правившим в Финляндии. Но его мать была дочерью славянского старейшины ильменских славян Гостомысла, умершего ок. 860 года и фигурирующего в ряде летописей XV–XVI веков в связи с призванием варягов для княжения на Руси.

Норманскую теорию активно поддержал выдающийся русский историк Н. М. Карамзин (1766–1826). Позже другой выдающийся русский историк С. М. Соловьев (1820–1879) стал мягко оппонировать Карамзину, не отказываясь от норманской теории, признавая дружины первых варягов норманскими, но снижая влияние этого фактора.

С. А. Гедеонов (1816–1878) был первым, кто после Ломоносова всерьез стал оппонировать норманской теории. При этом Гедеонов активно занимался итальянскими и иными древностями, будучи заведующим археологической комиссией и попечителем над русскими художниками, находившимися в Риме на стипендиях российской Императорской академии художеств. Гедеонов блестяще знал античность вообще, и римскую в особенности. Он по долгу службы занимался закупками античных статуй для Эрмитажа (кстати, в определенное время он был еще и директором императорских театров). Словом, этот высококультурный человек, влюбленный в античность, избранный почетным членом императорской Санкт-Петербургской Академии наук, взял и издал двухтомный труд «Варяги и Русь». Труд был издан в Санкт-Петербурге в 1876 году. Гедеонов начал свои исследования в 1862 году, опубликовав в «Записках императорской Академии наук» свои «Отрывки из исследований о варяжском вопросе».

Создание такого исследования Гедеонов замыслил уже в 1846 году.

Гедеонов очень мощно оппонировал норманской теории. По словам одного из ее сторонников М. П. Погодина (1800–1875), норманская теория со времен Эверса не имела такого сильного и опасного противника, как Гедеонов. Иоганн Филип Густав фон Эверс (1781–1830) — это русский и германский историк, почетный член Петербургской Академии наук, создавший южно-русскую теорию в противовес норманской. Согласно этой теории, понтийская Южная Русь существовала еще до прихода Рюрика, она являлась по своей сути хазарской. От хазар же произошли казаки. Эверс протестовал против крепостного права, заявляя о том, что оно чуждо вольному духу русского народа. На его концепцию опирался М. М. Сперанский (1772–1839), русский политический реформатор эпохи Александра I, стремивший отменить крепостное право.

Носителем русского освободительного духа Эверс считал Ивана Грозного, введшего в судебник статью о Юрьевом дне. А нарушителями русского духа он считал Бориса Годунова, Лжедимитрия, Василия Шуйского и других.

Но одно дело — теория Эверса, поддержанная С. М. Соловьевым и его учеником В. О. Ключевским (1841–1911), а другое дело — Гедеонов с его возвратом к духу и букве ломоносовской славянско-утвердительной (а не славянофильской) полабской концепцией, гимном и поэтическим манифестом которой являлась процитированная нами поэма А. К. Толстого, родившаяся, как мы теперь видим, отнюдь не на пустом, как бы ломоносовском месте. Но что это за место?

(Продолжение следует.)

 

http://rossaprimavera.ru/article/sudba-gumanizma-v-xxi-stoletii-92