Судьба гуманизма в XXI столетии 2018-1

11.05.2018 Судьба гуманизма в XXI столетии №277

 

Читатель помнит, что в Додоне при храме Зевса находился некий особо авторитетный оракул. Храм Зевса в Додоне почитался в доклассической античности как древнейший в Греции. И только в классическую эпоху более авторитетным стал Дельфийский оракул 

Судьба гуманизма в XXI столетии

Сергей Кургинян, 11 мая 2018 г.

опубликовано в №277 от 11 мая 2018 г. 

Пьер Нарсис Герен. Андромаха и Неоптолем. 1810

В 1942 году вышла фундаментальная работа Ж. Перрэ «Происхождение троянской легенды об основании Рима (281–31 гг. до н. э.)». В ней Перрэ не только обсуждает роль Фабия Пиктора в создании троянской легенды, но и отрицает по-настоящему древний характер этой легенды. В частности, Перрэ утверждает, что легенда о троянском происхождении Рима была якобы не знакома римлянам даже в эпоху Пирра, греческого полководца, потомка Александра Македонского.

Чуть позже я подробнее ознакомлю читателя с работой Перрэ. Но здесь для меня значение имеет только то, что, согласно спорному мнению Перрэ, римляне не знали о том, что они происходят от троянцев и Энея даже в эпоху, когда воевали с Пирром. Кто же такой Пирр?

Пирр (319–272 до н. э.) был царем Эпира с 307 года до н. э. до своей смерти в 272 году до н. э. Пирр также был царем Македонии (287–284 и 273–272 гг. до н. э.), то есть Пирр то завоевывал, то терял Македонию. Но, возглавив Эпир в возрасте 12 лет, Пирр далее, яростно отстаивая свою власть, уже не выпускал Эпир из своей политической орбиты. Он сначала боролся за власть над Эпиром, считая себя его законным царем, потом добился власти и правил Эпиром вплоть до своей смерти.

Пирр происходил из рода Пирридов. Это царский род, мифологическим родоначальником которого является сын Ахилла Неоптолем, которого звали также Пирром.

Неоптолем — мифический родоначальник рода Пирридов. Реальным родоначальником является Адмет Пирридский. Впрочем, здесь для нас важна скорее мифическая родословная, в которую верил сам Пирр и которая способствовала утверждению определенной идентификации враждебного Пирру Рима. Можно сказать, что Пирр этому поспособствовал, считая себя прямым потомком Ахилла, а значит, смертельным врагом троянцев и их энеевских римских последователей.

Пирр для Рима был очень страшным врагом. Тит Ливий настаивает на том, что Ганнибал считал Пирра вторым из величайших полководцев, когда-либо руководивших войсками. На первое место Ганнибал ставил Александра Македонского. На третье — по одним свидетельствам, Сципиона Африканского Старшего, с которым воевал, по другим — самого себя, Ганнибала.

Пирр находился в прямой и несомненной родственной связи с Александром Македонским. Его отец был родственником Олимпиады, матери Александра Македонского. Многие современники Пирра считали, что в Пирра напрямую вселился сам великий Александр Македонский.

Пирр был сыном царя Эпира Эакида и некоей фессалийки Фтии. Он, повторяю, был твердо убежден в том, что является прямым потомком самого великого Ахилла. Но это не помешало эпиротам, то есть жителям Эпира, свергнув отца Пирра, изгнать малолетнего претендента на роль новой инкарнации величайшего борца с Троей.

Потом эпироты (они же — молоссы или молосцы, сохранившие и в эпоху Пирра верность оракулу Додоны) вернули Пирра на трон, свергнув жестокого царя Алкета, который сверг отца Пирра. Это произошло в 307 году до н. э.

А в 302 году до н. э. молосцы, воспользовавшись отсутствием Пирра, уехавшего на свадьбу сына Главкия, который спас изгнанного двухлетнего Пирра, свергли Пирра, разграбили его сокровищницу и сделали царем Эпира некоего Неоптолема, сына того царя, который был предшественником отца Пирра.

Пирр странствовал, участвовал в войнах диадохов Александра Македонского. Судьба его была непростой, он временно оказался заложником Птолемея, унаследовавшего от Александра Великого Египет. Но Птолемей относится к Пирру не как к банальному заложнику, а как к родственнику и чуть ли не новому воплощению как минимум Великого Александра. Птолемей возлюбил Пирра, помог ему деньгами и войсками. И тогда Пирр направился отвоевывать свой эпирский трон. Сначала он договорился с Неоптолемом о том, что будет вместе с ним управлять Эпиром. Но в 295 году до н. э. убил Неоптолема на пиру.

Пирр далее начал расширять Эпирское царство. Он вел трудную войну с Македонией и в итоге завоевал ее. В 280 году до н. э. Пирр по просьбе итальянского города Тарента, который воевал с Римом, включился в войну на стороне Тарента против Рима. Он неоднократно побеждал Рим. Воевал он — в Сицилии — и с враждебным Риму Карфагеном.

В итоге римляне выиграли у Пирра так называемую войну на истощение. Именно этот выигрыш сделал Рим одним из авторитетных средиземноморских центров сил. На следующем этапе Рим стал вместо одного из центров сил господином всей средиземноморской Ойкумены. Но для нас главное то, что в войне с Римом Пирр использовал идеологическую модель, согласно которой он, являясь наследником Ахилла, сражается с Римом как наследником Трои.

Несколько слов об Эпире, царем которого был этот противник Рима, утверждавший, что наследует аж дело Ахилла.

Эпир — это древнее царство, расположенное на северо-западе Греции. С запада от Эпира располагаются Ионические острова, с северо-запада — Албания, с северо-востока — Западная Македония, с востока — Фессалия, с юга — западная Греция.

Эпир — это не вполне обычное древнегреческое царство. Это очень непростое образование, сакральная история которого имеет прямое отношение к обсуждаемой нами теме Троянской войны и ее роли в формировании западной идентичности. Древнейший сакральный центр Эпира — Додона. Считалось, что в древнем Эпире, который на определенном этапе своего формирования именовался Феспротией, находился Аид, то есть царство мертвых.

Павсаний в своем «Описании Эллады» утверждает, что Орфей ходил в Аорн, город, находившийся на территории Феспротиды. Считалось, что рядом с этим городом находится проход в царство мертвых Аид. И что именно через этот проход спустился в Аид Орфей, когда хотел вызволить из Аида свою Эвридику. Павсаний пишет:

«Но другие передают, что после преждевременной смерти своей жены он (Орфей — С.К.) ходил из-за нее в Аорн в Феспротидской области; там издревле был оракул, и практиковалось вызывание теней умерших. Он думал, что душа Эвридики следует за ним; но когда, обернувшись, он увидал, что он ошибся, то от горя он собственноручно лишил себя жизни».

Читатель вправе спросить меня, не слишком ли много внимания я уделяю Пирру, Эпиру, царем которого он являлся, и, так сказать, тонкой структуре всего того, что с Пирром и его царством связано. Наверное, такой упрек был бы совершенно справедлив, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что Эпиром занимался очень серьезный и глубокий археолог и антиковед Поль Фор (1916–1997).

Поль Фор глубоко и продуктивно изу­чал и древнегреческий язык, и древнегреческую цивилизацию в целом. С 1967 он читал лекции по данному предмету студентам университета Блеза Паскаля в Клермон-Ферран. Поль Фор был уважаемым профессором этого университета. Он более 30 лет своей жизни посвятил изучению археологических находок и написанию книг по истории Древней Греции.

Поль Фор участвовал в полевых археологических работах, занимался исторической географией и лингвистикой Средиземноморья и Ближнего Востока. К концу жизни Поль Фор был удостоен звания почетного доктора Афинского университета, что для специалиста по античности является свидетельством высокого признания сообщества антиковедов.

Поль Фор выделяется в череде авторитетных исследователей античности тем, что фокусирует свое внимание на античной повседневности. Это находит свое отражение даже в названиях книг этого автора («Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны», «Повседневная жизнь армии Александра Македонского»). Сообщаю читателю эти данные просто для того, чтобы он мог правильно отнестись к суждениям Поля Фора. Такие суждения — отнюдь не расхожие домыслы дилетанта.

Я обещал читателю вернуться к Перрэ и его последователям, обсуждавшим ключевой для нас вопрос — вопрос о времени возникновения в Древнем Риме интересующей нас энеевско-троянской идентичности, решающим образом повлиявшей на западную идентичность в целом.

Но поскольку Перрэ танцует в этом вопросе от печки под названием «Роль Пирра в формировании энеевско-троянской идентичности», то нельзя не обсудить и этого самого Пирра, и специфику страны, в которой он сложным образом утверждал свою власть.

Начинаешь этим интересоваться — и натыкаешься на очень глубокие и оригинальные рассуждения Поля Фора, которые имеют прямое отношение всё к тому же вопросу об энеевско-троянской идентичности Рима. А также к вопросу о Пирре, Эпире и т. д. А также к вопросу о...

Так не лучше ли на время прервать обсуждение Перрэ и вчитаться в оригинальные суждения Поля Фора, имеющие и конкретный, и общеконцептуальный характер. И уже после этого вернуться к Перрэ и прочим авторам, занятым энеевско-троянской идентичностью Рима. Надеюсь, что после прочтения рассуждений Поля Фора читатель согласится с тем, что я не напрасно прервал обсуждение Перрэ или, точнее, взял короткую отсрочку в обсуждении Перрэ — чтобы перед этим обсудить Поля Фора.

В своей книге «Повседневная жизнь Греции во времена Троянской войны» Поль Фор, обсуждая происхождение греческого народа, пишет: «Откуда же он явился, этот народ, который ни на микенских табличках, ни в гомеровских поэмах не называл себя «греками», потому что не он сам, а италийцы, вступив в конфликт с жителями Эпира, распространили на весь Греческий архипелаг прозвище малоизвестного племени, в IV веке до н. э. жившего в окрестностях Додоны».

Кто именно жил в IV веке до н. э. в окрестностях Додоны — понятно. Там жили, если так можно выразиться, «глубочайшие» индоевропейцы, поскольку доиндоевропейская история этих мест никак не относится к IV веку до н. э. Она относится к XX или даже XXX веку до н. э. И в этом виде она сохранена древними авторами.

Читатель помнит, что в Додоне при храме Зевса находился некий особо авторитетный оракул. Храм Зевса в Додоне почитался в доклассической античности как древнейший в Греции. И только в классическую эпоху (V–IV вв. до н. э.) более авторитетным стал Дельфийский оракул. Но даже тогда храм в Додоне почитался как второй по своему значению.

Этот храм, как мы помним, упоминается и у Гомера в «Илиаде» (при похоронах Патрокла Ахилл обращается к Зевсу со следующей мольбой: «Зевс Пеласгийский, Додонский, далеко живущий владыка Хладной Додоны, где селлы, пророки твои обитают» и т. д.), и у Геродота («В прежние времена, как я узнал в Додоне, пеласги совершали жертвоприношения богам, вознося молитвы, но не призывали по именам отдельных богов»), и у Гесиода (который называл местность возле Додоны Геллопией, «краем щедрым стадами овец и коров, лениво бредущих» и утверждал, что именно «подле границ той земли воздвигнута ими [хозяевами стад — С.К.] Додона»).

Как мы убедились при вторичном ознакомлении с данными сведениями античных авторов, Додона и сгруппированная вокруг нее общность расцениваются этими авторами как нечто пеласгическое, то есть догреческое, а не как ведущее греческое начало. Но Поль Фор и не оспаривает это. Более того, он порой склонен распространять доиндоевропейское начало на то, что к этому началу не имеет прямого отношения. А уж пеласгический храм в Додоне совсем уж явным образом адресует нас не к индоевропейцам: пеласги к ним не имеют никакого отношения.

Оговорив, что порой Поль Фор перегибает палку в вопросе о доиндоевропейских началах внутри собственно греческой древнейшей культуры, я продолжаю цитировать этого ценного для нас автора.

Зафиксировав то, что само слово «греки» имеет сравнительно позднее происхождение и является для этих самых греков не самоназванием, а своего рода кличкой, даваемой италийцами, Поль Фор далее пишет:

«Автор «Каталога кораблей» («Илиада», II, 530) использует термин панэллины для обозначения всех жителей Эллады, то есть небольшого региона к югу от Фессалии, а также долины Сперхея. Чаще всего воины, собравшиеся под Троей, именуются ахейцами (akhaios), аргивянами (argeios) или данайцами (danaoi), это явно не самоназвание. Историки указывают на присутствие ахейских племен в полудюжине регионов Греции — от Фессалии до Крита. Имя Аргос («Белый город») носили восемь городов или поселений от среднего бассейна Гелиакмона (Вистрица) и северной Фессалии до острова Нисирос. Имя данайцев связывают не только с подданными мифического царя Даная из Арголиды, отца Данаид, но и с названием крупной реки в Фессалии — Апиданоса. Значит, скорее всего, четыре названия, которыми наиболее древние известные нам письменные источники обозначают греков, — эллины, ахейцы, аргивяне, данайцы — принадлежали племенам, населявшим богатую Фессалийскую равнину. Но откуда они туда пришли?

Существуют три варианта решения этого вопроса. Первый из них, литературный, не хуже и не лучше двух прочих. Он заключается в том, чтобы учесть мнение греческих историков, ведь кому, как не им, знать происхождение собственных предков. Древние считали Эллина, героя-эпонима своей расы, сыном северянина Прометея, или Девкалиона («Белого») и Пирры («Рыжей»)».

Вот из каких глубин истории возникает по мнению Поля Фора так называемая «рыжая» тема (рыжими именовали весь род Пирридов, самого Пирра, Ахилла и многих других. Сделав эту заметку на полях, я продолжаю знакомить читателя с размышлениями Поля Фора по поводу мифа об эллинской идентификации, он же — миф о том, как спасшийся после потопа эллинский Ной, он же — Девкалион (Белый), и его Пирра, создавали новое человечество.

«Последних после Великого потопа прибило к горам Фессалии. Следовательно, они явились откуда-то с севера от Олимпа и, согласно традиции, было это приблизительно в 1600 году до н. э., Эллин женился на нимфе Орсее, дав тем самым жизнь четырем родоначальникам эллинских племен».

Этот первый из трех предлагаемых Полем Фором способов определения точки, из которой началось распространение собственно греческого, эллинского начала, — является именно тем, на что мы изначально в наибольшей степени ориентируемся. Ибо, повторяю в очередной раз, нас интересует не правда, а идентичность.

Во-первых, потому что правду мы никогда не найдем, блуждая в дебрях научных версий.

И во-вторых, потому что, в каком-то смысле, для нас идентичность — это и есть правда.

И тем не менее я предлагаю читателю ознакомиться со всеми тремя ответами на вопрос «откуда?», которые предлагает Поль Фор.

«Лингвистическое решение подсказано поиском среди наиболее древних топонимов полуостровной Греции и Крита серии названий, предшествовавших, безусловно, греческим, и попыткой найти для них соответствия в Европе и Азии. Между тем среди доэллинских имен собственных встречаются два типа: те, что не поддаются объяснению по законам индоевропейских языков, как, например, названия некоторых гор (Мала, Парна, Пинд) и рек (Арна, Таврос), и другие, повсеместно встречаемые на берегах Эгейского моря, с корнями и суффиксами, сравнимыми с имеющимися в индоевропейских языках, хотя их фонетика и нарушает законы греческого: скажем, Коринф и Куриванда, Педас и Педасса, Пергам и Ларисса. В результате напрашивается вывод, что до появления эллинов в Фессалии на Греческом архипелаге обитали по меньшей мере два разных народа: первый — доиндоевропейский, а второй сложился из различных индоевропейских элементов, и его носители употребляли слова с окончаниями на — eus, — тпа, — nthos, — ssos-ssa и т. д. Такие слова широко представлены на наших картах, от берегов Мраморного моря до Крита, в том числе во Фракии, Восточной Греции и на Пелопоннесе».

Если бы не эти рассуждения Поля Фора по поводу одной из наиважнейших для нас тем — темы соотношения пеласгов и эллинов — не было бы особого смысла так вчитываться в Фора и его рассуждения по поводу Эпира, возглавляемого «рыжей» династией Пирридов, по поводу «рыжей» первоэллинки Пирры и прочего. Но эти рассуждения не имеют для нас того периферийного характера, который имеет обычная тема Пирра и Эпира. И потому я продолжу знакомство читателя с этими рассуждениями, еще раз оговорив при этом свою позицию по крайне значимому вопросу о черте, разделяющей доиндоевропейское и индоевропейское в древнегреческой истории. Потому что, по моему твердому мнению (которое как читатель вскоре убедится, никак не противостоит мнению Поля Фора), взаимоотношения двух народов (доиндоевропейского и индоевропейского) в существенной степени определяют содержание истории античного мира вообще и греческого в первую очередь — несомненно.

При этом древнейший храм Зевса в Додоне и вся история древнейшего додонского жреческого начала — находятся, так сказать, на доиндоевропейской этно-культурно-исторической территории. Мы вновь убедились в том, что древнейшие авторитетнейшие авторы прямо именуют Додонское жреческое начало пеласгическим, то есть очевидным образом доиндоевропейским.

Ведь пеласгов никто или почти никто из авторитетных исследователей не относит к индоевропейским народам — в этом вопросе наблюдается редкое согласие в оценке.

Но продолжим чтение Поля Фора:

«Что касается собственно протоэллинского региона, то лингвисты, изучающие названия рек и гор, располагают его в Пиерии, к северу от Эпира, то есть приблизительно на территории нынешней северозападной Греции: здесь все топонимы древнегреческого происхождения. Ученые делают вывод, что предки мифического Эллина кочевали между массивом Граммос, медными рудниками у Гревены и бассейном реки Ион. Во время своих миграций к юго-востоку, перегоняя стада или подгоняемые ими, голодные и слишком многочисленные, чтобы прокормиться, они столкнулись со смешанным населением, носителем более высокой культуры, чем их собственная, и назвали их пеласгами. Замечено, что во времена Троянской войны лишь восточные части Греции, Балканский полуостров и прилежащие острова рассматривались как эллинские, словно народ Эллина растворился среди пастухов Пинда и Парнаса и эгейских мореходов. По всей вероятности, название «ахейцы», akhaios, — пеласгическое, то есть доэллинского происхождения, и означает мужи-воины, «товарищи».

Как мы видим, Поль Фор не только не настаивает на том, что храм в Эпирской Додоне является вместе с самой Додоной и Эпиром исходной точкой распространения по Элладе некоего индоевропейского начала. Поль Фор аж называет всё ахейское — пеласгическим, то есть доиндоевропейским. Здесь он, по-видимому, перегибает палку. Но нас сейчас просто интересует то, насколько Эпир со столицей в Додоне, является источником протоиндоевропейского расселения. Ведь то, что когда-то Эпир и его главный жреческий центр Додона был пеласгическим, и означает, что потом он же не мог стать значимой точкой индоевропейской, то есть антипеласгической, экспансии.

Поль Фор всего лишь говорит о том, что собственно протоэллинским регионом лингвисты считают некую территорию к северу от Эпира, то есть поблизости от него. В пользу этого говорят названия рек и гор к северу от Эпира. То есть существует некая лингвистическая гипотеза, согласно которой в какой-то момент в Эпире произошло начальное замещение доиндоевропейского пеласгизма — индоевропейским эллинством. Никаких оснований спорить с этим положением у нас нет. Конечно же, в том случае, если Эпир не именуют точкой изначального индоевропейского эллинства, а всего лишь обсуждают то, как в этой точке доиндоевропейское начало замещалось индоевропейским.

Изложив сомнительную лингвистическую гипотезу, названную им вторым вариантом решения вопроса о генезисе индоевропейского эллинства, Поль Фор переходит к рассмотрению третьего варианта решения этого же вопроса.

Поль Фор пишет:

«Однако нынче в моде археологический подход к решению этого вопроса. После раскопок Орхомены, минойской столицы Беотии, открытия множества городов Арголиды, и в том числе Лерны, а главное — после сравнительного изучения погребальных холмов в южной России, называемых курганами, и аналогичных им могильников в Средиземноморье, от Албании до Малой Азии, большинство археологов допускают возможность вторжения на Балканы нескольких следовавших друг за другом волн индоевропейских пришельцев с начала бронзового века, то есть примерно с 2500 года до н. э. Не стоит думать, что они валили валом: вероятно, их было не более нескольких десятков тысяч человек, кочевавших со своими стадами в поисках пастбищ, жизненного пространства и места под солнцем. По пути они вызвали немало катастроф, зато принесли с собой кое-что новое как на землю самой Греции, так и в район Трои. Поселения более древних обитателей тех мест наверняка не раз горели дотла между 2500 и 1900 годами до н. э.: пожарища характерны для Трои, городков Фессалии, Этреси и Лерны, а в 2300–2200 годах та же судьба постигла многие поселения на критских берегах».

Обратим внимание на то, что Поль Фор этот третий вариант решения вопроса о взаимодействии в интересующем нас регионе доиндоевропейцев (пеласгов) — и индоевропейцев называет модным. Это ироническое слово. Которое для нас, в отличие от Поля Фора, является ироническим в квадрате. Ибо следом за раскопками, о которых говорит Поль Фор, появляются новые раскопки, а потом новейшие. Все новые данные интерпретируются по-разному. Мода меняется, как и подобает всему модному. Истина оказывается погребенной под наслоениями сменяющих друг друга археологических мод.

И тем не менее что говорит Поль Фор?

Что на Балканы вторглось несколько волн степняков — индоевропейцев.

Что это вторжение началось где-то в районе 2500 года до н. э.

Что оно шло волнами.

Что каждая из этих волн не была особо массовой (вторгались десятки тысяч степняков).

Что эти индоевропейские волны порождали катастрофы для местного автохтонного доиндоевропейского населения.

Что эти катастрофы часто приводили к полному исчезновению доиндоевропейского населения.

И что одновременно с этим данные катастрофы приносили туда, где они происходили, нечто новое.

Все эти констатации мне лично представляются несомненными. Как и то, что, по-видимому, война ахейцев с троянцами как раз и была хотя и сильно модифицированной (по причине проникновения к моменту Троянской войны индоевропейского начала в этнический и культурный доиндоевропейский субстрат), но всё же именно войной индоевропейского ахейского мира с доиндоевропейским троянским миром. Еще раз подчеркну, что к моменту Троянской войны инфильтрация индоевропейского начала в Средиземноморье была уже очень значительной. И невозможно определить степень задетости этой инфильтрацией троянцев. Но, безусловно, эта степень была ниже, чем для их врагов. И, скорее всего, в Трою бежали те доиндоевропейцы, которых индоевропейское вторжение обрекло на вытеснение. И которым не первый раз приходится уходить в такие бега. Не первый и не последний. Сначала сбежали в Трою, потом — из Трои... В этом, собственно, и состоит моя концепция КОВЦ, косвенно подтверждаемая теми размышлениями Поля Фора, с которыми я по этой причине и знакомлю читателя, предлагая ему — как он теперь наверное убеждается, в определенной степени небессмысленно — погрузиться ненадолго в казалось бы периферийную тему Пирра, Эпира, etc.

 

(Продолжение следует.)

ИА Красная Весна 

https://rossaprimavera.ru/article/bd207861?gazeta=/gazeta/277